Снабженец

Глава 10

Приезжаю в ««Неандерталь»» после очередной поездки ««на тот свет»» за соляром, а там дым коромыслом. Никто не работает, все гуляют и, похоже, навеселе, хотя держал я народ практически в сухом законе. То есть официально никому не наливали, а на самогоноварении еще никто не попался.

- Христос воскресе, барин, - полез ко мне, дыша чесноком, целоваться один из каменщиков.

Понятно. Пасха пришла. Как интересно они тут пасхалии вычисляют? По какому календарю? Помню, что в этом вопросе каждый последующий календарь хуже предыдущего. По Григорианскому календарю вообще, иной раз случается такое, что католическая Пасха выпадает раньше еврейской, чего быть по определению невозможно.

Ну, праздник, так праздник. Негоже его людям портить. Ушел к себе, на ходу христосуясь со встречным людом. В уме прокрутилась старинная кинохроника как царь Николай Второй христосуется с очередью казаков из своего конвоя. И стало дурно. Поспешил домой скрыться от радостной толпы.

На лавочке около запертой двери в мой хозблок сидел попик с простой ничем не окрашенной холщёвой рясе с деревянным наперсным крестом, правда, весьма искусно вырезанном. На коленях он держал тряпочный узелок.

При моём приближении попик встал. Был он среднего роста и довольно молод – лет двадцати пяти – двадцати семи. Русоволос и синеглаз. Волосы заплетены на затылке в длинную косу, а вот бородка реденькая и небольшая. Камилавка на голове тоже холщёвая. Не шикует батюшка.

««Брат Васькин»» - подумал я и не ошибся.

- Христос воскрес, сын мой, - благословил меня священник.

- Воистину воскрес, - ответил я отзывом на христианский пароль и облобызался с родственником. – Какими судьбами к нам…

И замялся, так как не знал, как его обзывать.

- Отец Онуфрий меня кличут, о, муж сестры моей. Я тут к тебе с пасхальными подарками – кулич, яйца крашеные, пасха, немного вина тернового. Чем богат.

- Заходи в хату, мой молодой отец, - улыбнулся я – Поснедаем ради праздника чем бог послал. Ты только на праздник или уже навсегда к нам?

- Рукоположён окормлять приход твой, но церкви не обнаружил, - заявил пришелец, перекрестившись на красный угол.

Иконы я все же привёз. Хоть и сам почти атеист, а скорее агностик, но внешне нельзя людей пугать как Петр Первый, прозванный за свою разгульную жизнь Великим.

- Экий ты борзый, - покачал я головой. - Сначала производство, а весь соцкультбыт потом. Надеюсь, полевой алтарь с собой не забыл?

- А как бы я пасхальную литургию служил без него сегодняшней ночью? И алтарь, и иконостас складной привез. А вот всё остальное по самой малости.

Ради такого дела я выставил на стол шустовский коньяк. Разлил по рюмкам. Сказал тост.

- Не пьянства окаянного ради и не чревоугодия для, а токмо не отвыкнуть дабы. С праздником, отче.

Выпили. Онуфрий от рюмки не отказывался и вообще не стремился показывать себя ханжой.

Разложил на столе свои пасхальные яства.

- Ты один или с семьей? – спросил я, повторяя рюмочный разлив.

- Пока один. Не вижу ещё, куда матушку и детей везти.

- На первых порах у тебя будет такой же блок, как и этот, в котором я живу. Потом нормальный дом построим. Так что сам смотри. Я, к примеру, Василису сюда перевезу, как родит. Соскучился тут без неё. А сам строиться буду последним. Сначала люди.

- Ты вкуси освященного кулича, не побрезгуй, - наставительно произнёс священник. – А что, что о людях заботу имеешь, то хорошо. Полезно для душеспасения. Давай, как положено, крашенками стукнемся.

Душевно посидели. Показал я Онуфрию на генеральном плане ««колхоза»» место для будущей церкви и его дома рядом с ней. И место, отведенное для освященного погоста. Выложил фотку храма Покрова-на-Нерли.

Впечатлил.

- Велик господь наш, что сподобил тебя на такие благие мысли, - пробормотал поп. – А я думал уже предложить мужикам обыденную церковь ладить из бревна.

- Какую церковь? – переспросил я.

- Обыденную. Что ставится об один день. Брёвна и доски у тебя есть – я видел.

- Но-но… – погрозил я пальцем, будущему крымскому епископу. - Они уже все расписаны по плану, какая дощечка куда пойдёт.

- Сам уже вижу, что мыслил мелко, не осененный был божьей благодатью. Твой храм дюже как леп. Издаля народ будет приходить, чтобы только полюбоваться на такую божественную красоту, – не выпускал он фотографию из рук. – И как строить такое чудо уже знаешь?

- Это к Жмурову. Он у нас инженер-строитель. На мне только идея и снабжение. Кстати, тебе кто такой крест резал?

- Есть умелец в станице Старотитаровской.

- Как ты на то посмотришь, если пригласить этого мастера иконостас вырезать в новой церкви?

- Хорошо посмотрю. Лепо будет резной виноград меж икон пустить. А иконы ты такие же красивые привезешь, - кивнул он на мой красный угол, где стояли самые дешевые бумажные иконки, купленные в лавке Елоховского собора в Москве моего ««осевого времени»». Ничего особенного, разве что цветами пёстрые и с позолотой. Всё и отличие, что приклеенные они на дубовые досочки, да лаком покрытые.

- Нет. Это ширпотреб. Думаю, Деисус [ряд икон изображающие деяния Иисуса Христа] надо также деревянным барельефом резать. Из липы. По древнему канону. А то и из кедра.

- Жучок поест, - буркнул поп.

- Не поест, - улыбнулся я. – пропитки специальные я привезу. И от жучка, и от плесени, и от огня.

Выпили по третьей.

- Отец Онуфрий, у меня к тебе будет большая просьба.

- Слушаю тебя, сын мой.

- Люди, которые я привел из двадцатого и двадцать первого века, выросли в обществе, где семьдесят лет правил воинствующий атеизм. Храмы ломали, священников убивали, верующих всячески притесняли. В школах детей учили, что бога нет. Но это не они. Они также жертвы режима. Так что будь к ним снисходительней. Учи их добром и лаской, а не жезлом железным. И пару мне одну повенчай, а то в блуде живут, народ смущают.

- Тарабрин мне говорил про то, что тут не всё складно будет. Главное, чтобы они в ересь не впадали. Язычника легче к богу обратить, чем еретика. Но с божьей помощью справимся. – Уверенно завершил Онуфрий свою мысль.

- Вот и договорились. Теперь вижу сам, что бог есть любовь. А то боялся я, что пришлют сюда какого начётчика и талмудиста глупого и упёртого. Так и будем действовать. Ты наставляй словом, а наказывать, если надо, буду я. Как власть светская.

- Исповедаться, желания у тебя нет? – неожиданно спросил священник.

Я уклончиво ответил.

- Есть. Каюсь, отче, грешен во всём, кроме душегубства. Но тут уж судьба такая, что в других временах по-другому и нельзя. Освоимся тут, перейдем на самообеспечение, меньше грешить буду, а пока… - развел я руками.

Ну, не устраивать же брату жены подробный разбор моего прелюбодеяния с тремя американками разом? Еще Василисе настучит. А я еще жить хочу.

Но попу этого оказалось достаточно.

- Отпускаю тебе все грехи вольные и невольные в честь светлого праздника Пасхи, – торжественно произнес Онуфрий, встав и положив руку на мой склоненный затылок. - И впредь по возможности не греши. Где мне ночевать прикажешь?

- А здесь, у меня. Завтра белорусы поставят тебе разборный блок за день. Если это не грех завра работать.

- Завтра еще грех, а вот во вторник все на поле выйдут. Страду еще никто не отменял. А завтра чтобы и ты на службе был как все. На поле богу служить будем, перед тем как его орать. Молебен с водосвятием сотворю.

Постелил я брату жены раскладушку с поролоновым матрасом. Белье чистое выдал. И вышел на улицу покурить.

Вроде повезло мне с попом. И родственник. И не дурак на первый взгляд. А там будем посмотреть, как говорят в Одессе.

Разбудил меня шурин ни свет, ни заря. Темно еще было. И заставил таскать за ним походный алтарь. Сам он нес походный иконостас – складень. По виду - тяжелый.

Пришли на огороженное и уже скошенное от травы поле. Думал, что мы будем первыми – щас! Народ уже там толпился. Похоже, что всем колхозом.

Само богослужение началось с первым лучом солнца над горизонтом.

Служил Онуфрий истово, со вкусом и голос имел приятный. Чувствовалось, что дело своё попик любит. Обошел всё поле, каждя в каждый угол чем-то пахучим, но не ладаном – откуда он тут?

Мужики наши как-то быстро составили духовный хор и наизусть пели псалмы. Складно пели. Чувствовалась многолетняя слаженность в многоголосии. Чем-то это всё действо мне напомнило негритянский спиричуэл в Америке. Там он тоже возник от бедности черных христиан, которых крестили, но в общину белых не пускали.

Еще меня смутило отсутствие дьякона и остального причта.

Сто лет прошло в отрыве от осевой цивилизации, а разница между ритуалами богослужениями заметна даже такому постороннему глазу, как мой. Неужели это закон всех изолированных сообществ?

И никаких специальных облачений из дорогих тканей. В чём по улице ходит Онуфрий, в том и служит богу. Разве что разулся, когда пошел освящать земное плодородие, упряжку волов и плуг.

Так под общее пение, выбранный толпой человек, стал вести первую на поле борозду. Перед этим он встал на колени, поцеловав по очереди землю и лемех плуга. Пахал также разувшись. Босым.

Волов, наверное, Тарабрин прислал, вместе с Онуфрием – обещал ведь.

Ожидал я, что всё поле будут этой воловьей запряжкой пахать, но проведя первую борозду до конца поля, плуг выдернули и запряжку вернули к походной импровизированной церкви, где на рога волов надели венки из полевых цветов.

И снова пели. Я аж заслушался, как красиво и складно.

Потом Онуфрий провел молебен с водосвятием и благословил по очереди наших тяжеловозов и сельхозорудия. И даже монстру окропил святой водой.

По окончанию действа поклонился в пояс к народу, сказав.

- С богом, дети мои. Оратайствуте на благо людей. Таскать вам, не перетаскать урожай с этого поля.

А дальше… Дальше началась пахота. И конными плугами, и волами. Только монстра вступила, когда пришел ее черед землю бороновать. Для животных это самая тяжкая работа. Ваня Юшко был счастлив от всеобщего внимания, хотя давно должен был бы к нему привыкнуть.

Мертваго, подошел ко мне и на ухо шепнул.

- Вина запасли, Дмитрий Дмитриевич? А то народ не поймёт, что на такой большой праздник ему даже стакан вина хозяин отжадовал.

Пришлось мотаться в дореволюционный Крым на ««форде»» и в Феодосии на оставшиеся у меня от поездки в Омск золотые монеты покупать двадцати вёдерную бочку красного вина. И в церковной лавке по дороге вёдерный бочонок местного монастырского кагора – для Онуфрия, народ причащать. Вместе с кагором прикупил по случаю позолоченную дароносицу и серебряную филигранную чашу с ложкой - для причастия. Пусть шурин порадуется сам и народ порадует.

Автомобиль, конечно, привлёк внимание публики, но не столь ожидаемое. Тут такие кракозябры с мотором иной раз катаются, что просто удивляешься человеческой фантазии.

Солёное озеро континентального типа мы всё же нашли. Около будущего Казантипа, что пока горкой возвышается между дюнами, и никакой ещё не полуостров, тем более не мыс. Далее на север азовские болота с плавнями.

Если привязать к современной карте Крыма, то это озеро Акташ. С северной стороны песчаные дюны; с востока - болото, переходящие в плавни; с юга – лесные колки, в основном сосна и акация; с запада – степь на известняке. На юге до леса ещё тянется солончак километровой ширины.

Ближе к северному берегу – остров, плоский и пустой. Растительность чахлая.

Куча мелких ручьев втекает в это большое озеро, не вытекает никого. Озеро большое и мелкое. Что совсем торт – уже солёное. И соль вкусная. Вопрос только в том, где испаритель ладить? Отмели сами тут покрылись тонким налётом соли, аж глаз на солнце режет как снег в Арктике. Но этого мало и чрезмерно трудоёмко будет очищать такую соль от грунта. Толстым слоем соль нарастает на всяких деревяшках, оказавшихся в воде.

Люди нужны на постоянную работу тут. С испарителя соль буртовать, и, подсохшую в бурте, уже в тару укладывать. И всё вручную. Тару, еще придумать надо какую? Желательно оборотную.

Егеря прискакали от плавней с набитой стрелами птицей – ужин ладить. Патрон тут считается дорогим, а стрелы к лукам они сами делают.

Меделяны с ними бегали за ретриверов. Забавно было глядеть, как огромные псы из камышей птичку тягают, изображая из себя спаниелей.

Мы теперь в конные экспедиции без собак не ездим. И охранники, и защитники они нам, и помощники. Так что птиц били и в расчёте на них. Нам чирков. Собакам - цапли.

Жрут псы цапель, только хруст стоит. А мы своих чирков потрошим, да от перьев чистим – на костре жарить будем. Весенние уточки, жира на них маловато. Но если солью, да перчиком натереть, так пальчики оближешь. А можно и с перьями в глине запечь, только это дольше готовиться будет.

- Не поедут сюда с Кубани жить, - протянул Сосипатор, оглядывая окрестности. - Голо тут. И уныло. Хотя птицы много. А степь хороша, хоть овечек заводи.

- А если вахтой? – спросил я, поворачивая палочку с нанизанной на ней утиной тушкой.

- Это как?

- Ну, год на соли работать, год на поле, - пояснил я.

- Ни два, ни полтора, - ответил мой псарь, - Не оратай, ни солевой рабочий. И то, и другое в загоне будет. Работу на соли почтут за барщину. И наработают на ««отвяжись, барин»». А от своего поля у них руки отвыкнут. Повадятся лодыря гонять – не отучишь потом. Человек, соль добывающий, должон или страх божий с плётки надсмотрщика ощущать или выгоду свою. Я так со своей кочки маракую. А ты, барин, смотри как тебе лучше. Ты же у нас учёный.

- А какая у мужика может быть выгода?

- Это тебе, Дмитрий Дмитриевич, с Тарабриным говорить надо. Мне вот они выгода, - потрепал Сосипатор по затылку лежащего рядом с ним кобеля, который тут же переложил большую лобастую голову к нему на колено и шумно выдохнул через ноздри, сдувая прилипшее к носу пёрышко.

- В чём твоя выгода? – не понял я.

- В любви, барин, в любви. Так как тебя собаки любят, человек никогда любить не будет. Про верность я уже промолчу.

Переночевали у костерка, а с утра стали искать место для поселения будущих солевиков. Чтобы и озеро было недалече - не утомляться на работу ходить, и пресная вода рядом в достаточном количестве - не только себе и скотине попить, но и огород полить. И какой затон на испаритель огораживать, чтобы не пересыхало в том месте озеро совсем, и можно было в испаритель воду с озера запускать по необходимости, а не как бог сподобит. Или совсем новый испаритель самим копать?

Вроде и примитивная технология – жди, пока солнышко всю рапу высушит, и сгребай, даже варницы без надобности, но и своих тонкостей с избытком. А опыта у нас никакого. У меня так вообще только тот, что в интернете прочитал.

Когда надоело гулять вслепую, достал ноут с солнечной батареей, и прошелся по будущим поселениям. Люди не от балды селятся и веками на одном месте живут.

Ткнул в гугл-мапу пальцем на мониторе и сказал, заинтересовавшимся моими действиями Сосипатору.

- Здесь. Только, кроме ручья, еще колодец копать придётся. Вот тут, - увеличил я изображение колодца.

- Чудны дела твои, господи, - перекрестился Сосипатор. – Нам бы такую машинку да на Кавказскую линию. А то часто, считай, сослепу бродили по тем горкам.

На обед нам меделяны добыли в степи пару диких козочек. Сами. Сами добыли и сами же нам принесли, чем меня удивили до глубины души.

- А что ты хотел, барин? – пробасил довольный Сосипатор. – На царскую охоту абы кого не брали. Рабочие пёсики. Надо ещё их мордашей опробовать на крупной дичи. Быков в степи на юге много. Пусть Баранов покажет, какие они быкодавы.

Что есть – то есть, по продуктивности степь северного берега ни в какое сравнение с югом не шла. Может лес и река между ними тому причиной. А может и леопарды в лесу. Не скажу точно – не специалист.

Не успели добычу разделать, как раздался громкий хлопок.

- Ложись, - крикнул я, падая на землю. - Граната!

Что-что, а с армии ещё я научился на звук распознавать, как хлопает ручная граната, а с каким звуком рвётся установленная мина или взрывается артиллерийский снаряд. Со своей инженерно-сапёрной ротой я с полигона не вылазил весь тёплый сезон.

Все залегли, наставив винтовки в сторону этого неприродного звука.

Через десять минут на нас из-за увала вышел… взвод типичных моряков. В бескозырках, голландках, тельняшках и клешах. С винтовками в руках. Только какие-то все худые да оборванные. Человек тридцать. Одного несли на носилках.

- Стой! Кто такие? – пробасил Сосипатор, не вставая.

Моряки сразу упали на землю, выставив в нашу сторону винтовки.

Токаревские самозарядки, - успел я мысленно отметить.

- Старший ко мне, остальные на месте, - скомандовал я, вставая на ноги и забрасывая свой охотничий ««манлихер»» за плечо. – Выходи не бойся. Стрелять не будем.

- А собаками не потравите? – крикнули из-за куста.

- Тю-ю-ю-ю… Кто это такой крутой мореман, что пёсика испугался? – улыбнулся я и сделал два шага вперед, шепнув Сосипатору. – Собачек, всё же придержи, на всякий случай.

Псарь негромко рыкнул.

- Тубо.

И собаки послушно сели на задницы.

Навстречу ко мне поднялся и вышел офицер. Или еще средний командир. На рукаве кителя две средние и одна узкая серебристые полоски. Вроде как каплей. Но представился он по-другому.

- Старший политрук Митрофанов. Дунайская флотилия.

- Капитан в отставке Крутояров, - вернул я ему вежливое армейское представление – Далеко путь держите?

- А вы точно советские? Не белогвардейцы? – это он на наши черкески стойку сделал. Прямо собака Павлова.

Я засмеялся от неожиданности.

- До белогвардейцев еще сорок две тысячи лет ждать.

- Сколько? – такая цифра в его голове явно не укладывалась.

- Когда Христос родился, помнишь?

- Ну.

- Так вот до его рождения примерно сорок тысяч лет будет.

- А вы как тут?

- Наверное, также как и вы, - пожал я плечами. – Хватит попусту чесательную железу тренировать. Вызывай своих бойцов, обедать будем. По куску мяса у нас на всех хватит.

- У вас врач есть?

- Есть, только не здесь, а подальше. В ««колхозе»».

Смотрю, после последнего слова политрука отпустило. Он свистнул в два пальца и махнул рукой.

- Выходи, братва. Полундра отменяется. Тут наши.

- Кстати, если мяса покажется маловато, то можете сами еще подстрелить в степи.

- Были бы патроны, давно бы подстрелили, – удручённо ответил политрук. - И так последнюю гранату без толку истратили. Нет, чтобы рыбу ею глушить, в стадо кинули.

- И?

- И ничего. Стадо убежало. Гранаты нет.

Я распорядился одного егеря послать верхами в ««колхоз»» за ветеринаром и фургоном. Заодно запасную полевую кухню привезти. Она как раз на тридцать рыл рассчитана.

Второго егеря с собаками выслал в степь на охоту за козами или сайгаками, кто под руку подвернётся. Все же две косули для такой голодной толпы маловато будет.

- А патронами не поделитесь? – с надеждой спросил ««мокрый»» политрук.

- Да хоть сто порций, только они вам не подойдут, - показал я ему патронную пачку от ««манлихера»». - У нас винтовки австрийские. Ладно. Располагайтесь. Пока за доктором едут, да Сосипатор козочек потрошит, рассказывай, политрук Митрофанов, как вы дошли до жизни такой?

Мертваго приехал не на своей бричке, как я ожидал, а на КамАЗе с Юшко за рулём.

Матросы размерами авто впечатлились. Некоторые даже присвистнули.

- Так быстрее выходит, - ответил ветврач на моё удивление. - Где больной?

Юшко сразу организовал матросов на выгрузку кузова. Привезли взводные палатки, доски, полевую кухню для блокпоста, небольшой набор продуктов, кровати и уже набитые свежим сеном сенники. Последним заходом вытащили уже сколоченные две длинные столешницы с козлами. И необходимый инструмент: пилы, топоры, молотки да ящик гвоздей.

Стоя в кузове, Ваня выкрикивал.

- Кто тут у вас повар? Принимай кухню.

- У нас нет поваров, - отвечали ему моряки с некоторой обидой и превосходством. – На флоте еду готовят коки.

- Ну, так давайте сюда своего Коку, – не унимался Ваня.

Меня от этой занимательной беседы отвлёк Мертваго.

- Будете мне ассистировать, - приказал мне ветеринар. Императивно так.

- Я не умею, - развёл руками.

- Всё равно, Дмитрий Дмитриевич, у вас это лучше получится, чему у кого другого здесь, - уверенно пообещал мне Мертваго и протянул клеёнчатый фартук.

- Митрофанов, у вас фельдшер есть? – крикнул я политруку, что пытался мешать Юшко командовать его краснофлотцами.

- Есть, - ответил тот. – Только он без сознания сейчас.

- Несите, - прикрикнул на него Мертваго. – Быстрее.

Составили столы под открытым небом, накрыли чистыми простынями. Разложили инструмент из хирургического набора, уже прокипяченный на костре в кастрюльке.

Я еще свою аптеку из седельного чемодана принёс. Там у меня и антибиотики, и промедол в наличии. Откуда? Слава Украине! Там вся страна на продажу.

Матрос метался в сознании, но в жару, с высокой температурой. Стонал. Скрипел зубами. Обливался потом.

- Давно его ранили? – спросил Мертваго, обрезая клеша и стаскивая с раненого ботинки.

- Третий день пошел, - ответил политрук. – Четвёртый…

- А повязки сменить не додумались?

- Додумались, - виновато отвечал Митрофанов, - но нечем было.

- Может отмочить перекисью? – спросил я врача.

- А есть?

- Есть, – подал я ему стограммовый пузырёк. – И вот это еще. Надеюсь, не повредит.

Подал я ему синие резиновые перчатки из латекса.

- Вы кудесник, - улыбнулся Сергей Петрович в усы. – Пока я руки мою, действительно отмочите раненому повязку.

У матроса оказалось слепое ранение в голень. Ногу уже начало раздувать. Вокруг воспалённого пулевого входа края раны подёрнулись чернотой.

- Жаль парня, - доктор встал в позу хирурга – руки вверх на уровне плеч. – Ногу не сохранить. Видите, коллега, как вокруг раны нарастет некроз тканей? И голень распухла от гноя. Ещё день-два и газовая гангрена гарантирована, поверьте моему опыту. Обработайте пока поле вокруг раны йодом и потом подайте мне большой ланцет. Попробую я этот некроз иссечь.

Первый же разрез дал высокий – сантиметров двадцать, фонтан вонючего гноя.

Раненый заметался, задёргался и сильно закричал от боли.

- Держите его, - прикрикнул Мертваго на морячков, выделенных нам в помощь.

Я достал шприц-тюбик промедола из своей секретной аптечки и уколол моряка прямо через одежду.

- Что колете? – спросил врач, закончив кромсать ногу пациента и вооружившись тонкими изогнутыми щипцами – пулю доставать.

- Промедол, - ответил я, бросая использованный тюбик в таз. – Отключает сознание. Убирает болевой шок.

- Дельно, коллега, - согласился со мной Мертваго, вынимая из раны моряка свой инструмент. – Ага, вот и она.

В зацепах щипцов он держал слегка деформированную пулю. Даже не пулю, а пульку.

- Шесть с половиной миллиметров. Манлихер. Вы с румынами воевали?

Последняя фраза ветеринара была обращена к политруку, который не отходил от нас всю операцию. Хорошо хоть не вмешивался с руководящими и направляющими указивками.

- С ними, - ответил тот. – Немцев даже не видели. Что с моим краснофлотцем?

Доктор не стал ничего скрывать.

- Плохо. Кость задета, хотя огнестрельного перелома нет. А вот опасность возникновения ««антонова огня»» есть. Долго он на койке проваляется, даже если выживет.

- От такой маленькой ранки в ногу? – удивился политрук.

- Перевязки надо делать вовремя, - рыкнул на него Мертваго. – Хоть чистой портянкой, раз бинта нет. Грязь занесли, рану не почистили – какие ещё могут быть вопросы? Вы сколько войн прошли?

- Эта первая, - ответил Митрофанов.

- А я за три войны насмотрелся на всякое. Дмитрий Дмитриевич, бинтуйте матросика, я его с собой забираю. Ему постоянный уход нужен.

И крикнул в сторону краснофлотцев, которые ставили палатки.

- Эй, кто там, не шибко занятой, несите своего товарища в кабину грузовика. Ваня. Юшко. Покажи им полку, куда его положить.

- Погодите, Сергей Петрович, - ухватил я Мертваго за рукав. – Я с вами поеду.

Мне срочно нужен был Тарабрин, точнее – его совет, а исчезать на глазах у краснофлотцев, я посчитал не тактично.

Но прежде чем бинтовать краснофлотца я, в одноразовый шприц закатал ампулу бициллина с физраствором и вколол, как было прописано, внутримышечно.

И уже к Митрофанову вопрос задал, бинтуя голень их раненого.

- Еще раненые есть?

- Какие там раненые? Так… ушибы, царапины, – скорчил рожу политрук.

- Давай всех сюда на осмотр, - приказал Мертваго. – А то я уже видел, как вы перевязываете. Раненых врагов лучше перевязывают.

В итоге с нами уехало еще двое матросов, правда, с лёгкими ранениями – вскользь пулями задело. Но Мертваго настоял на своём.

Кобылу свою я на Сосипатора оставил. Он пока здесь оставался за старшего.

Уезжая, заметил, как возвращался с охоты егерь с собаками. Через седло у него было перекинуто два сереньких страуса, связанных друг другом за костлявые ноги. Длинные тонкие шеи птиц смешно болтались под брюхом коня. За пропитание моряков можно было уже не беспокоиться. И теперь мореманы точно поверят, что оказались не в СССР, - подумал я.

- Что вы последним раненому кололи перед перевязкой? - спросил Мертваго, когда мы уже удалились от стоянки моряков.

- Бициллин. Антибиотик. Им даже триппер лечить можно, - усмехнулся я. – Хуже, по крайней мере, от этого не будет, а болезнетворные бациллы препарат убьёт. Есть у меня еще вакцина от столбняка. Я оставлю вам ампулу. Колоть под лопатку.

- Я же говорил, что вы лучше других тут подходите на роль ассистента хирурга. Даже анестезию изобразили. Кстати, а почему вы, вместе со старыми бинтами, шприц в костре сожгли?

- Он одноразовый, - ответил я. – Кипячению не подлежит. Деформируется.

- Ассистент коновала, - засмеялся Юшко, искоса глядя на меня, не отрывая рук от баранки.

На что я строго спросил его.

- Вань, а инструмент ты морячкам просто так сбросил?

- Вот ещё, - возмущённо ответил Юшко. – Мне их боцман расписку написал за всё материальное снабжение. Всё в ажуре, командир.

Тарабрин собрался моментально и дал мне на свидание с женой только четверть часа. Он страстно желал увидеть этого, как выразился ««стихийного проводника»». Так что на всё про всё с переходами через девятнадцатый век ушло у нас меньше двух часов.

Живот у Василисы уже, как говориться, на нос полез. Слезливая стала, ужас. Но у нас форс-мажор и пробой ««темпоральной ткани»», как выразился Иван Степанович. Не до бабьего гормонального шторма.

Сначала мы опросили раненых в импровизированном госпитале у Мертваго в ««колхозе»», потом поехали на Казантип. На ««форде»». Там опрашивали тех матросов, кто остался в лагере, ибо половине краснофлотцев был приказан политруком банно-прачечный день, и они ушли мыться и стираться на Азов.

Откровенно говоря, нас удивил порядок, который царил в этом временном полевом лагере, наведенный за столь короткое время. Даже встречал нас часовой с винтовкой на плече, под грибком из рогоза, до боли знакомым выкриком: ««Дежурный на линию!»».

Палатки были выровнены по верёвочке. В каждой палатке устроен деревянный пол из досок. Чистый, что характерно. Шесть кроватей на помещение. Самодельные этажерки и ружейная пирамида. Винтовки в пирамиде почищенные.

Дорожки песком отсыпаны. Туалет типа сортир на два очка на уставном расстоянии от палаток. Даже курилка построена, хотя как я уже знал, курить мореманам было нечего.

Именно в этой курилке мы и опрашивали моряков по одному, попутно угощая курильщиков папиросами. Для стимуляции. В конце опроса выдавали курякам пачку дореволюционных папирос фабрики Серебрякова, что по пути прихватили заимообразно у Юшко.

Картина вырисовывалась следующая, если оставить только непротиворечивые сведения. Моряки эти обеспечивали дунайский десант, что в первые же дни войны вклинился в Румынию, наступал и занял даже там какие-то города. Но к сентябрю их отозвали, так как они оказывались в отрыве от основных сил Красной армии, и эвакуировали в Одессу. А Дунайскую флотилию переводили на Днепр.

Наши матросики были с двух подбитых румынской артиллерией кораблей, когда шли эвакуировать десант. При этом бронекатер затонул, а морской охотник выбросился на мель у безымянного острова в дунайской дельте.

С бронекатера спасся только один мичман, который и оказался ««стихийным проводником»», у которого способности проявились сами собой. От стресса в той безвыходной ситуации обстрела румынской артиллерией этого островка, на котором они спаслись от пучины вод. В овражке мичман открыл ««окно»» в степь под Одессу. Но неудачно – прямо в центр расположения какой-то румынской части. И они там приняли бой. Безнадёжный бой, потому как винтовки были не у всех. А патроны только те, что в подсумках. И те быстро кончились.

Мичман снова открыл ««окно»», выпихнул всех их в него, но сам на отходе был разорван ««окном»» напополам. Одна половина упала здесь, вторая осталась там, под Одессой в 1941 году.

Похоронили, что осталось от мичмана и пошли на восток. Шли три дня. Голодные. Патронов не было. Последнюю гранату они истратили практически у нас на виду.

Продолжили беседу в узком кругу – я с Тарабриным и политрук с боцманом морского охотника, которого он завал уважительно Никанорычем. По званию боцман был мичманом сверхсрочной службы. Сам политрук был помощником комиссара флотилии по комсомолу, приданный экипажу морского охотника только на эту операцию.

Так что мы пока и не поняли кто тут над кем главный. По воинскому званию вроде старший политрук. Но это формально. А по авторитету у экипажа – мичман, если посмотреть, как он смог так быстро навести в лагере свой боцманский порядок.

- Вот и весь наш анабазис, - закончил политрук повествование, которое мы уже слушали два десятка раз. – Что теперь делать, просто не представляю. Нас, наверное, уже в дезертиры записали.

- Скорее - в ««без вести пропавшие»», - поправил его я.

- Этот ваш мичман, который вам ««окна»» открывал, он убивал, кого из врагов? – заинтересовался Тарабрин.

- Да, - не стал скрывать политрук, - Человек пять или шесть румын он заземлил. Я сам это видел. Потом и у него патроны в нагане закончились.

- Всё ясно, - пробормотал Тарабрин.

- Что вам ясно? – не понял политрук.

Тарабрин пояснил.

- Ваш ««проводник»», впервые столкнувших с явлением ««темпоральных окон»», не зная о подстерегающих на этом пути опасностях. Первый раз он открыл ««окно»» в своём же ««осевом времени»», чего делать никак нельзя. И вам повезло с переходом, но не повезло с местом перехода, так как ««проводник»» ваш открывал его вслепую. Потом людей убивал. Недюжинных способностей был человек, если смог еще одно ««окно»» после такого открыть. На ваше счастье – в прошлое. Так только его одного и порубило нестабильным ««окном»». Вам ему памятник надо ставить за то, что все остальные живы.

- Не все живы,- уточнил Митрофанов. - Шестерых румыны убили в перестрелке. Мичмана с бронекатера разорвало на наших глазах. Да трое раненых. Всего по списку осталось двадцать пять живых при одном политработнике, одном мичмане и двух старшинах. И еще кок с морского охотника – старший краснофлотец. На руках двенадцать самозарядных винтовок и два пистолета. Патронов нет. Нам нужно добраться до ближайших органов советской власти, чтобы нас поставили на довольствие.

- А вот с этим мы вам помочь можем только с большими ограничениями, - сказал Тарабрин, вставая. – Либо на пять лет позже от вашего перехода, либо на пять лет раньше. Выбирайте. По-другому никак.

- Я в тридцать восьмой не пойду, - сказал молчащий всю беседу мичман, жестко глядя на политрука. – Мне хватило и одного. Когда война закончится?

- В мае сорок пятого, – ответил я. – Нашей победой.

- Значит, в сорок шестой. И как мы там кому докажем, где мы ныкались всю войну от фронта. В какой шхере? А ведь спросят. Строго спросят.

Мичман попытался прикурить папиросу от своих высушенных спичек, но у него ничего не получилось. Пришлось дать ему прикурить от зажигалки.

- Ты, Никанорыч, не перегибай, - строго одернул его политрук. – Партия сама все перегибы ежовщины осудила. Тебя же выпустили, и даже восстановили в рядах. Мичмана вон в сороковом присвоили.

Встал он вслед за Тарабриным и спросил.

- Может, попробуем на добровольцах?

- При условии, что именно вы будете первым добровольцем, - сказал я, в свою очередь, прикуривая. И констатировал. – Вы точно не ученый.

- Причём тут ученые? – огрызнулся политрук.

- Притом, что ученые всё сначала на мышках пробуют, а большевики сразу на живых людях норовят, - пояснил я свою мысль.

- Но вы же сами нас на довольствие поставили, - сбился политрук снова на желудочные мысли.

- Нет, – возразил я. - Мы оказали посильную гуманитарную помощь людям, терпящим бедствие. А так, по жизни, у нас здесь коммунизм. Кто не работает, тот не ест. Знакомая фраза? Указать автора?

- Не нужно. Сам знаю. – Политрук запыхтел ноздрями, собираясь с мыслями.

- Что делать требуется? – мичман Никанорыч чутьем флотского ««сундука»» задал самый главный в этой ситуации вопрос.

- Крестьяне из вас, наверняка, аховые, - сделал вывод Тарабрин. – Тем более никакое хозяйство без бабы не потянуть. А баб у нас избытка нет. Лошадников, да собачников среди вас также не наблюдается, не казаки. Совсем не казаки. Лесорубов у нас и своих в избытке. Вот всей нашей общине, а это два десятка станиц на том берегу, соль нужна. За добычу соли мы бы вас на довольствие поставили с нашим удовольствием.

- Мы подумаем. Соберем комсомольское собрание и решим, - отрезал политрук.

- А если от соледобычи мы откажемся? – спросил Никанорыч.

- Воля ваша, - ответил Тарабрин. – Вы люди лично свободные. Земли тут много. Весь шарик от людей пустой. Занимайтесь чем хотите. Никто препятствовать не будет. Но тогда кормитесь сами.

На том и расстались.

За нами и Сосипатор со своими егерями и собаками оттуда ускакал.

Матросы остались одни. Правда, в хорошо обустроенном лагере. Несколько дней проживут. А там голод не тётка… И выданный табак закончиться.

Прогулявшись по ««колхозу»», пообщавшись с народом, Тарабрин высказался.

- Плохо, Митрий, то, что у тебя баб мало. Скоро мужики от бабской работы завоют.

- Откуда я тебе баб возьму? – огрызнулся я. – Да еще небалованных и сельскую работу умеющих делать. Ты же их не выделяешь.

- Думай, - ответил Тарабрин. – У тебя сейчас образовалось два с половиной десятка крепких лбов. Обстрелянных уже. Пока они на соль не согласились, но на разовые работы их привлечь можно. За еду и табак. К примеру, полон от татар освободить. Веке в пятнадцатом. Как тебе такая идейка?

Я задумался. Потом как отрубил.

- Это им оружие в руки дать? Не доверяю я им. Особенно политруку. Даже у нас, в брежневские времена в армии таких ««комсомольцев»» не любили. Гнилое они сословие. Верь мне. Я сам в прошлом армейский политработник.

- А ты к мичману приглядись, – советует Тарабрин. - Крепкий он мужик. Правильный. Народом управлять умеет. И политруками, видать, уже сильно забиженный, раз только от одного упоминания тридцать седьмого года дёргается.

- А действительно может быть их выпихнуть ближе к их осевому переходу? Пусть воюют, - предложил я. – Ну, насколько это возможно.

- Сложно это и опасно. Но я бы собрал от них первую партию добровольцев и попробовал бы. В год так сорок третий, - ответил мне Тарабрин. – Может получиться. Думать надо.

И, усмехнувшись, подколол меня.

- На мышках пробовать.

- Сорок третий? Крым еще под немцем, - рассуждаю, не обратив внимания на подколку. - Можно их в горы перебросить, путь партизанят, - предложил я. – Так они даже легализоваться смогут. Если языками трепать особо не будут.

- Только патроны им тут, на нашей стороне, не давать, - решил Тарабрин. – Там склад устроить, на месте. А их доставить туда с пустыми подсумками, чтобы бунта не сотворили. Надо подумать. Не гражданскую же войну нам тут устраивать. Два года, – покачал головой проводник каким-то своим мыслям. - Придется их обмундировывать по-зимнему. Нам с тобой. Но я бы мичмана тут оставил. Шикарным был бы он в твоём ««колхозе»» комендантом.

- Зимнее обмундирование… Степаныч, помню, ты что-то про склады говорил, что бесхозными стоят.

- Говорил, – подтвердил Тарабрин. - Только там обмундирование не русское. В Америке, к примеру, много чего осталось, когда ленд-лиз СССР они перекрыли. В Польше тридцать девятого года. Во Франции сорокового. В Германии сорок пятого. Везде есть зазор бесхозности, когда свои эти склады побросали, а оккупанты их еще не заняли.

- Это всё не наших образцов, – возразил я. - Вопросы вызовет ненужные. Остается только западная Белоруссия сорок первого. Там много чего Красная армия оставила, спешно отступая. Сапоги и шинели точно найдутся. Да и своих мужиков одеть не помешает. Список семейных работников мне дай, что у меня тут остаются. Этим что-то строить надо будет в первую очередь. Бараки не хочу. Они, как показывает история, вечные.

- Митрий, Митрий, - покачал головой Иван Степанович, - ты же в Крыму. Зима тут у тебя мягкая, не что на Кубани. Ставь щитовые домики дачные. Они собираются быстро. А то пусть сами себе мазанки топанками ладят, если будет у них такое желание. Это быстро. Что там строить: два плетня, а между нами глина с соломой. Ах да… у тебя еще солома не выросла.

Сумбурный какой-то разговор у нас вышел. Больше вопросов оставил, чем ответов. Голова уже пухнет. Оно вообще мне надо? Так задницу рвать на британский флаг?

Выбили из колеи нас краснофлотцы. Особенно их политрук.