Смерть на горячем ветру

Глава девятая

Морган кончил читать. Он не заметил, как я вошел. Он положил последний лист, сложил в аккуратную стопку, но затем его чувства взяли верх. Мощными руками он сжал рукопись так, что ее верхняя половина разошлась веером. «Ну вот, теперь ты можешь себе представить, каково было мне, когда я вчера в первый раз прочел это», — подумал я безо всякой жалости.

От моего испытующего взгляда Морган пришел в себя.

— Это правда? — страшным голосом спросил он. — В свое время нам говорили совсем другое. Это правда?

Ему хотелось, чтобы я ответил «нет». Я не стал отвечать прямо. Опустив гранки первой страницы сегодняшнего выпуска на журнальный столик, я подошел к письменному столу и вытащил из него пухлую папку. Когда я бросил ее на стол, раздался звук, похожий на звон пощечины.

— Аффидевиты, то есть письменные показания, данные под присягой и заверенные, — проговорил я. — Подписанные свидетельства восьми человек, плативших Морони, спасателей, говоривших с Картрайтом, солдат, нашедших тело Гая Рэйнхэма в двадцати метрах от Маргарет, за дверями зала. Джон Холт — хороший репортер. Он не забывает о доказательствах.

— И его наградили георгиевским крестом… О, господи! Как честного чиновника, чтящего кодекс чести, его больше всего потряс Морони.

— Но почему? — яростно закричал он. — Ради бога, почему? Что его заставило так поступать? И какого черта Картрайт не заговорил на суде?

— А на что он мог надеяться в атмосфере того времени? Морони был героем Арминстера. К тому же Картрайт жаждал только личной мести, а что касается причин падения Морони, то ему были позарез нужны деньги.

Морган что-то пробормотал с отвращением.

— Много лет назад от него ушла жена. Их единственный ребенок, дочь, осталась у него. Он был от нее без ума, и скоро девица поняла, что может вертеть им, как хочет. Она вышла замуж против воли отца за мерзавца с уголовным прошлым, который обнаружил, что может положиться на своего тестя — тот всегда вытащит его из любой переделки. Буквально за десять минут до землетрясения Морони позвонила дочь и сообщила, что ей требуется двести фунтов, чтобы уберечь эту свинью от тюрьмы.

— Хорошо, — сказал Морган. — Я понимаю. — Минуту он с грустью размышлял в тишине, а потом вдруг взорвался. — Но я не верю в то, что здесь написано о молодом Рэйнхэме! К черту ваши доказательства. Тут какая-то ошибка.

— О, это-то меня не удивляет, — спокойно отреагировал я. — Я этого ожидал. Я всегда знал, что у него нет силы воли. Мы с ним вместе учились в школе, а детей не обманешь. Никакой силы воли. Все, что угодно: деньги, внешность, положение, соответствующие им способности к учебе и невероятная врожденная склонность ко всем играм с мячом — но никакой силы воли.

— Неправда, — упорно настаивал Морган. — Я хорошо помню, как он выступал в Уимблдоне. Он уступил только чемпиону, да и то со счетом 3:2, причем последний сет он доигрывал с растянутой щиколоткой.

— Ах, да, эта щиколотка, — презрительно протянул я. — Вы не следили за его карьерой с такой заинтересованностью и личным знанием, как я. Гай Рэйнхэм был первым, покуда он мог выигрывать без усилий. Когда же ситуация менялась, он терял самообладание, и всегда в критический момент его подводило колено, щиколотка или локоть. Травмы — великая вещь для сохранения симпатий к доблестному проигравшему.

Морган посмотрел на меня долгим, ровным, задумчивым взглядом. Я его правильно понял. Не в первый раз я видел такой взгляд.

— Не придите к неверным выводам, — резко сказал я. — Вы слышали, что Рэйнхэм-младший увел у меня девушку. И выдумаете, я сейчас на него клевещу. Вы, не исключено, также думаете, что я перенес свою неприязнь на его отца. Личная вражда — это слишком простое объяснение моих резких нападок на сэра Гая. Но, видите ли, это все не так. Я не обвиняю Маргарет в том, что она от меня ушла. Наверное, это моя собственная вина. Я был тогда слишком озабочен карабканьем на крутые склоны Флит-стрит, чтобы уделять Маргарет внимание, которое она заслуживает. Что касается сэра Гая, то мое отношение объясняется чисто политическими причинами. Я считаю его совершенно некомпетентным. Я считаю, что если ему удастся пробраться на Даунинг-стрит, 10, то это будет бедствием для Британии. Конечно, было бы абсурдом думать, что сэр Гай заставил своего сына жениться на Маргарет, чтобы свести со мной счеты, тем паче, это произошло за два года до того, как я сел в это кресло и смог публично выражать свое мнение во весь голос.

На эту тираду Морган отреагировал одобрительным кивком головы. Тут он понял, что все еще сжимает в руках манускрипт Холта и безрезультатно попытался разгладить листы.

— «Могила была запечатана», — процитировал он. — Мне трудно поверить, мистер Кэртис, что вы не дали ход этому делу.

— Мы не могли все это опубликовать, — произнес я, — но правда раньше или позже всплывет. Так всегда бывает. Катастрофы — войны, кризисы, концентрационные лагеря, тирании, природные бедствия — приходят и уходят, и мы их забываем, потому что не видим последствий. Но они — яд, действующий еще долго после того, как он впрыснут в историю. Не будет преувеличением сказать, что все спасшиеся в Арминстере и упомянутые в рассказе Холта люди тем или иным образом оказались изувечены своим опытом.

— Все? — удивился Морган.

— В большей или меньшей степени. Это показывает продолжение рассказа Холта. Возьмем, например, Боскома. Он не может напиться пьяным.

— Что?

— Он вернулся на море и стал самым печальным из всех пьяниц — пьяницей, который не может напиться. Сходя на берег, он тянет спиртное как губка, но никто и никогда не видел его пьяным в стельку.

— А Фримен? — заинтересовался он.

— Фримен делал карьеру хорошего местного полицейского. Но он так и не смог забыть, что обязан жизнью грабителю, а это отразилось на его отношении к преступникам. Он уволился из полиции и теперь работает мастером на заводе.

— М-да… — задумчиво кивнул Морган.

— Хэйнес стал мрачным, раздражительным человеком и очень постарел. Он почти год пролежал в больнице, и его ни разу никто не пришел проведать. Родители умерли, а родители жены отвернулись от него, обвинив Хэйнеса в том, что тот спасся, тогда как их сын, дочь и внучка погибли.

— Отвратительно! — бросил Морган.

— Совершенно верно. Кто еще? О, Барнс. Барнс — это худший случай. Начался развал личности. Он сильно погрубел, много пьет, стал толстым, дряблым и снова женился на дешевой блондинке с панели, которая на тридцать лет его моложе. И это еще не все. К тому времени, когда Холт брал у него интервью, Барнс весьма и весьма разбогател. Джон стал разнюхивать, в чем тут дело, и он почти уверен, что Барнс запускал руки в фонд помощи жертвам землетрясения.

— Страшный каталог, — произнес Морган. — Но, может быть, вы меня все-таки ободрите? Что случилось с женщинами? С Сандрой Мартин и миссис Рэйнхэм?

— Сандра, пожалуй, то исключение, которое подтверждает правило. Она на редкость удачно выпуталась из этой истории, впрочем… до вчерашнего дня. Как вы знаете, Колстон потерял сознание, когда на него рухнул дом, но он умудрился как-то выкарабкаться, а потом спас Сандру, когда море ринулось на город. Оба они оказались, так сказать, потерпевшими кораблекрушение и решили дальше жить вместе. Сандра вернулась к своей старой работе ночной певицы в кабаре, а Колстон под именем «Флэш Эдди» продавал подержанные автомобили на Уорренс-стрит. Так все и шло более или менее спокойно, пока вчера Эдди — Колстон не получил дубинкой по голове во время драки в Сохо, и к нему не вернулась память.

— А миссис Рэйнхэм? Ведь здесь хэппи-энд, не так ли? У нее родился ребенок.

— Сын, плод единственной брачной ночи. Для сэра Гая это был, конечно, хэппи-энд. В Англии появился новый Рэйнхэм. Но для Маргарет это было не так приятно, хотя сэр Гай и предоставил ей апартаменты в своем особняке в Белгравии. Она сохранила в тайне трусость Гая, но не могла забыть об этом. Как хищница, высматривала она в своем ребенке черты его отца. Постепенно Маргарет стала нервной, развился невроз. — Здесь я улыбнулся. — Однако лечение оказалось эффективным. Я несколько раз встречал ее с тех пор, как она спаслась в Арминстере, а вчера рукопись Холта объяснила мне то, что ставило меня в тупик. Я принес ее Маргарет и заставил прочитать все от корки до корки.

— Шоковая терапия, не так ли? — пробормотал он.

— Очень грубая, — ответил я, — но сработала. Я не буду утомлять вас подробностями, скажу лишь, что к полуночи я убедил Маргарет, что Кэртис — лучшая фамилия, нежели Рэйнхэм. Объявление об этом скоро появится в «Таймс».

— Поздравляю.

— Ну вот и все, наверное. О! Кроме Чисирайта.

— Да, этот Чисирайт. Хотел бы я знать, чем объясняется его отсутствие в баре в тот вечер.

— Это был один из трех самых прибыльных вечеров в году для хозяев, — мрачно проговорил я, — а Чисирайт был в самоволке. Он отрицает, что на то были какие-нибудь причины, но истина очевидна. Колстон посеял в его душу семена страха, и он смылся, оставив жену и дочерей умирать под обломками заведения. Я надеюсь, что эта мысль тяжким грузом лежит на его совести, — если она у него есть.

Мы замолчали. Мы подходили к вопросу о 64000 долларов, и Морган боялся его задать.

— Итак, Колстону удалось спасти одного человека, — пробормотал он и добавил: — Не понимаю, почему о предупреждениях Колстона не говорилось ранее. Можно было ожидать, что хоть кто-то что-нибудь да скажет.

— Почему? — спросил я. — Большинство никогда не слышало предупреждений или, по крайней мере, слышало их искаженный вариант. Единственный из жителей — насколько нам известно, — кто знал все в деталях, Хэйнес, в течение многих недель лежал без сознания, а когда очнулся, охи и ахи поутихли. Он сказал Холту, что все эти годы его беспокоили воспоминания об этом, но он думал, что ему никто не поверит.

— Но были же и официальные лица — Барнс, например.

— Ну, что вы, инспектор! Не думаете же вы, что Барнс сознается в том, что, будучи предупрежденным, он своим бездействием способствовал гибели 95000 человек?

— Но почему не действовал сэр Гай? Он сказал Барнсу, что Колстон сумасшедший. По-видимому, его дезинформировали.

— Он не был дезинформирован, — улыбнулся я. — Это самое интересное во всем деле. Колстон мог предсказывать землетрясения не лучше меня.

— Не мог? — ошеломленно переспросил Морган.

— Явно, определенно и несомненно не мог! — торжественно провозгласил я. — Ни за что на свете не мог. Теория Колстона — бред.

— Этого не может быть! — возмутился Морган. — Черт побери! Он предсказал его Хэйнесу до минуты, точнейшим образом определил силу по шкале Рихтера и указал точный эпицентр — с точностью одного-двух метров.

— Да, — улыбнулся я. — Не мог, а предсказал. Смешно, не правда ли?

— Какое тут смешно, мистер Кэртис! Это не могло быть совпадением — таких фантастических совпадений просто не бывает. Я не понимаю, почему вы так настаиваете на том, что Колстон не мог сделать, но так явно сделал.

Тут я ему выложил все то, что уже выложили мне, и притом с большим напором.

— Потому что любой сейсмолог, от Вашингтона до Пекина, готов поклясться в этом под присягой. Теория предсказаний землетрясений Колстона была полной галиматьей. А если вы мне все еще не верите, вам стоит только поднять трубку и позвонить профессору Эдварду Ятсу, президенту Британской Сейсмологической Ассоциации, и спросить его, что он думает о теории Колстона. Но перед этим я бы посоветовал вам положить кусок асбеста между трубкой и ухом, иначе Ятс расплавит его.

В наступившей тишине ворвавшиеся в окно звуки только подчеркивали гробовое молчание в комнате; на улице что-то грохотало, снизу слышались телефонные звонки, а из подвала доносился слабый рокот машин, печатавших экземпляры первого сегодняшнего выпуска. Дважды Морган собирался заговорить и дважды останавливался. Наконец я мягко произнес:

— Это бесполезно, инспектор. Тут не может быть ошибки. Я уже обдумал все те возражения, которые возникли у вас за первые же полминуты. Специалисты могут ошибаться, сказал я себе, но не целая же конференция экспертов по данному вопросу из двадцати стран мира: Америки, Англии, России, Китая, Западной Европы и так далее. Я думал о профессиональной подозрительности, о сохранении профессиональной тайны — ведь Колстон не был сейсмологом, — но ни одно из предположений не выдерживает критики. Ученые не признают показаний, даваемых им дилетантами, но они не отказываются рассматривать теории, если те обоснованы, стройны и убедительны. Теория Колстона таковой не была, и поэтому она была отвергнута.

— Ничего не понимаю. — Морган был явно сбит с толку. — Расскажите подробнее.

— В хронологическом порядке это выглядело так: Холт представил текст вчера утром. Я его прочел и решил опубликовать статью о Колстоне. Кто он был такой? Мог ли он предсказывать землетрясения? Мы поместили статью рядом с портретом Эдди с повязкой на голове и рассказом о драке. Не прошло и десяти минут с момента поступления газеты в киоски, как все дьяволы точно с цепи сорвались. Телефон Холта звонил, не переставая. Позвонил Боском, чей корабль стоял в Лондонском порту. Потом Фримен и Хэйнес. Они утверждали одно и то же: Колстон и Флэш Эдди — одно и то же лицо. Я послал Джона в дом Сандры Мартин, где он встретил ваших ребят, стучавшихся в дверь, тогда как Колстон ускользнул через окно.

Мне вдруг пришло в голову спросить, как Специальная Служба так быстро вышла на него, но я сдержался. Он бы мне не ответил, а я пробудил бы в нем уснувшего полицейского.

— Между тем позвонил профессор Ятс и яростно заявил, что Колстон ничего не может предсказывать. И, наконец, позвонил Уолли Марш, наш научный репортер, весь вспотевший, как из турецких бань, что дополнило картину.

— Почему вы не связались с Ятсом и Маршем до публикации статьи?

— Мы связывались с Сейсмологической Ассоциацией, у которой не было данных о Роберте Колстоне. Мы посмотрели вырезки из газет, но нашли только краткий некролог в «Таймс». С Уолли мы не могли связаться, потому что он возвращался с конференции в Стокгольме.

— Понятно.

— Уолли знал все о Колстоне. Любой, кто что-нибудь значит в сейсмологии, знает о Колстоне. Это один из тех профессиональных секретов, о которых все знают, но никто не говорит вне своего круга.

Морган понимающе кивнул.

— Факты вкратце таковы. Колстон был физиком-ядерщиком. Около пятнадцати лет назад он бросил эту область и начал разрабатывать идею о том, что землетрясения можно предсказывать. Пять с половиной лег назад он написал письмо профессору Ятсу, прося разрешения прочесть доклад на всемирном сейсмологическом конгрессе, состоявшемся в Лондоне на пасху — это было в год Арминстера. После некоторых колебаний разрешение было дано.

— Ятс видел копию доклада?

— Нет. У Колстона была блестящая репутация физика-ядерщика. Опять же, его репутация была одной из тех, которые гремят в своем кругу и почти неизвестны широкой публике.

— Он прочел свой доклад? Я кивнул.

— И это был провал. Именно поэтому Ятс так ругается. Он думает, что Колстон его подвел. Говоря словами Уолли, это был один из крупнейших ляпсусов в истории науки. Дело дошло до того, что слушатели ушли из аудитории. Первыми ушли русские, затем китайцы — редкий случай в наши дни, учитывая китайско-советские отношения, — а затем и все остальные.

— Не кажется ли вам странным? — удивленно спросил Морган. — Я имею в виду то, что такой замечательный ученый допустил такую вопиющую несообразность?

— Такое бывало, особенно когда человек из одной области науки переходит в другую. Классический пример — хронология Библии, составленная Ньютоном.

— Или полицейский стал объяснять редактору, как тому издавать газету?

— Вроде того. В данном случае Колстон, так сказать, не справился с домашним заданием. Согласно Маршу, в его аргументации было две пропасти, достаточные, чтобы провести сквозь них космический корабль.

— Полное сумасшествие! — воскликнул Морган. — Он изложил свою теорию мировым звездам в этой области. Его аудитория ушла от него. Он знал, что его имя было опорочено в сейсмологических кругах…

— Он даже вошел в научный жаргон. «Сделать Колстона» означает бросить тень на свое имя в научном мире.

— И все же, перед лицом всеобщего неприятия его теории, он настаивал на своей правоте. И, видит Бог, он был прав.

В наступившей тишине мы думали о необъяснимом. И в этот момент раздался женский крик.

Он ворвался в открытое окно. Женщина кричала и кричала, и в ее крике слышался ужас существа, узревшего конец света. Я узнал голос.

Это была Маргарет.

Грязно выругавшись, я вылетел из. комнаты. Не дожидаясь лифта, я помчался наверх, перескакивая через три ступеньки; за мной бежал Морган. Когда я прибежал, она уже не кричала. Конвульсивно дыша, она лежала на полу. Опустившись на колени, я взял ее на руки.

— Маргарет! Дорогая! Это я, Иэн. В чем дело, дорогая? Что еще произошло на этой планете?

— Бриз! — проговорила она, прижимаясь ко мне. — Ветер, Иэн, ветер! — Она слегка шевельнула рукой в сторону открытого окна. Я тупо уставился на нее. — Неужели ты не понимаешь, Иэн? Горячий ветер с юга. — У меня отвисла челюсть. — На этот раз Лондон.

Глава десятая

— Это-то Колстон и пытался передать нам, — помнится, сказал я. А потом, когда смысл этих слов дошел до меня: — О, господи Боже!

Тут мой мозг отключился. Обычно я не теряюсь в критических ситуациях, но тут на меня за двадцать четыре часа навалились Арминстер, Колстон, полиция, согласие Маргарет. А ее страшный крик доконал меня. Я мог заниматься в этот момент только ею. Я положил Маргарет на диван и подложил под голову подушку. Затем наполнил стакан бренди. Она не любит крепкие напитки, но сейчас она выпила стакан, и ей стало лучше. На лице проступил румянец, а дыхание успокоилось. Все это я делал автоматически, повинуясь инстинкту мужчины, помогающего своей женщине. Затем я вспомнил о стоявшем в дверях Моргане.

— Вы слышали? — спросил я.

— Слышал.

Он вошел в комнату и закрыл дверь.

— Не думаю, чтобы кто-нибудь еще слышал, — добавил он.

Морган взглянул на Маргарет профессиональным взглядом. Я вспомнил, что они незнакомы и, как последний идиот, формально представил их друг другу.

— Если вы чувствуете себя лучше, миссис Рэйнхэм, — сказал Морган, — то не могли бы вы нам подробно описать, как все произошло.

— Да, я попробую. Мне немного лучше, — произнесла она срывающимся голосом, все еще задыхаясь. — Глупо было с моей стороны так кричать.

Ей удалось сесть, и она взяла меня за руки. Ее руки были горячими и влажными.

— Я дочитала рассказ Холта. Он подействовал на меня сильнее, чем вчера; может быть, из-за убийства Колстона. Меня опять окружили ужасные миазмы, отвратительный смрад, глупость, трусость и жадность. И ужас; да, ужас от предупреждений Колстона, которым не вняли. Я задрожала. Я опять была в Арминстере, вдыхая эту отвратительную сухую жару, пыль развалин, запах моря и рыбы. Эта женщина опять стала звать собаку, и я услышала крик мужа. В комнате было невыносимо душно. Я открыла окно и выглянула на улицу. Звуки города ободрили меня. Воздух был недвижим и невероятно горяч. А потом подул ветер. Он шевельнул прядь волос, пробрался в ноздри и коснулся моей памяти. — Маргарет теснее прижалась ко мне. — Я была потрясена, жутко напугана. Я ничего не могла с собой поделать, и вот тогда-то я закричала.

— Спокойнее, дорогая! — произнес я.

— Вы абсолютно уверены, что это тот самый ветер? — спросил Морган.

— О, да, я не могла ошибиться.

— Простите меня, миссис Рэйнхэм, но могли, — ответил он. — Воспоминание о трагедии глубоко взволновало вас. Подувший в этот момент ветер…

— Нет! Нет! Нет! — запротестовала Маргарет. — Я его все еще чувствую! Ни до, ни после я никогда не встречалась с таким ветром. Мы говорили об этом в Арминстере. Поверьте, это именно тот самый ветер, сухой горячий ветер с юга.

— В таком случае… — начал Морган, но его прервал телефонный звонок. Звонил Джон Холт.

— Иэн, фантастическая повесть! Мне сейчас звонит Хэйнес и клянется, что подувший несколько минут назад ветер идентичен с тем…

— Я знаю, Джон, — прервал его я. — Здесь Маргарет Рэйнхэм. Она его тоже узнала.

— Кто-то еще? — торопливо подошел Морган.

— Хэйнес.

— Он хочет знать, что ему делать, Иэн, — сказал Холт. — Он… момент, не вешай трубку — звонит другой телефон. — Послышались приглушенные голоса, а потом опять подключился Холт. — На этот раз Берт Боском. Он на Тауэр-хилл, ждет открытия пивной. Страшно испуган.

— Пусть немного подождут, — сказал я и повернулся к Моргану, благодаря судьбу, что он здесь.

— Боском. То же самое. Что мы им скажем?

— Уже трое, — нахмурился Морган. — Потом будут и остальные. При любых обстоятельствах мы должны не допустить паники. Скажите Холту, чтобы он их успокаивал. Наша линия такова: скоро появятся официальные инструкции, которые надо будет беспрекословно выполнять. Если они хотят, могут принять меры для обеспечения собственной безопасности, но ни в коем случае не должны говорить кому-нибудь об этом. То же самое пусть Холт говорит всем, кто еще позвонит.

Я передал эти инструкции и добавил несколько мыслей от себя. Моя голова опять начала варить.

— Джон, скажи ребятам на коммутаторе, чтобы они переключали на тебя все звонки, касающиеся дела Колстона. А сам перебирайся в мой кабинет — так будет проще соблюдать тайну. Скажи Валери, что это мое распоряжение.

— Уже иду.

— Еще одно, Джон. Позвони в метеослужбу и узнай, что им известно об этом ветре. Особенно важно выяснить, над каким районом он дует. Если он связан с землетрясением, то эта область может соответствовать району разрушений.

— Будет сделано.

Я повесил трубку и посмотрел на одобрительно кивавшего Моргана.

— Что дальше? — спросил я его.

— Вы двое, — сказал он, — Хэйнес и Боском, утверждаете, что этот ветер предвещает землетрясение. Согласно Холту, он начинает дуть за десять часов до первого толчка. Когда миссис Рэйнхэм закричала, я посмотрел на часы, — рефлекс полицейского. Было десять часов шесть минут.

— Я уловила его буквально за несколько секунд до того, — проговорила Маргарет.

— Следовательно, в восемь часов шесть минут, сегодня вечером, должна быть эвакуирована неизвестная часть Лондона, в которой могут проживать миллионы людей.

Маргарет прижалась ко мне, и я почувствовал холод ее тела.

— В такой ситуации усилия отдельных людей бессмысленны. Только действия властей могут предотвратить хаос и панику. Следовательно, вы вместе должны обратиться к самой высшей инстанции и изложить факты. Вы должны убедить этого человека в том, что Колстон был прав, а специалисты ошибались.

Предчувствие поразило меня, как обухом. Это был первый удар из многих, предстоявших мне в тот день.

— Одну минуту, Морган, — произнес я. — «Высшая инстанция» — это сэр Гай Рэйнхэм.

— Я это отлично знаю, — сказал он.

— Тогда вы знаете, что я последний, кого он станет слушать. Я тот, кого он больше всего ненавидит, больше всех проклинает, тот человек, который его постоянно преследует со страниц «Телеграм». Сегодня я обрушился на него в редакционной статье.

— Все еще от него не отстали, да? — бросил Морган. «Не-ёт, — мысленно возразил я, — не отстал и сейчас не собираюсь. Есть принципы, с которыми нельзя идти на компромисс. Один из них — расизм; другой — агрессивный национализм. А третий, может быть, самый живучий из них — вера. Если неблагодарная нация когда-нибудь возведет меня в рыцарское достоинство, я выберу своим девизом следующий лозунг (несомненно, переведенный на латынь): «Нет вчерашнему дню». Рэйнхэм — это Вчера. Эдлай Стивенсон однажды заметил, что некоторых членов республиканской партии США нужно волоком на аркане затаскивать в двадцатый век. Рэйнхэмы у власти попытались бы отбуксировать страну в век королевы Виктории. Конечно, им бы это не удалось, но своими попытками они безвозвратно подорвали наш статус державы второго класса (имеется в виду, что в первый класс входят СССР и США). Мы пали бы так низко, что навсегда потеряли свой престиж. Для меня Рэйнхэм представляет тот образ мышления, который привел к всеобщей забастовке 1926 года, создал многомиллионную безработицу во времена кризиса 30-х годов благодаря использованию в финансах методов 1850-х годов, позволил Гитлеру безнаказанно истреблять людей, а затем вовлек нас в безнадежную борьбу за сохранение Британской Империи, которая привела нас на грань банкротства. И не говорите мне, что я догматичный коммунист или закоренелый социалист. Я ненавижу тоталитаризм в любой его форме, от авторитарного социализма до монополистического капитализма. Я не вижу причин, чтобы человеку, который может извлечь выгоду для себя, обогащая при этом мир, не следует это разрешать. И, когда в газете я припираю к стенке Рэйнхэма, я просто суммирую крупные события тридцати лет пребывания у власти партии, наиболее приспособленной для управления Британией (так называют свою партию консерваторы). Рэйнхэм грезит о возврате Золотого Века. Он никогда отчетливо не сознавал, что профсоюзное движение стало реальной силой, что дипломатия канонерок канула в прошлое, что нельзя восстановить золотой стандарт, не вызвав мировой войны или широкого распространения коммунизма. А что касается современных методов в экономике и технике, проблемы демографического взрыва, я боюсь, что он о них даже не слышал. Итак, перед нами крайний консерватор старой закалки. Но я повторяю, что его твердолобость не была чем-то необычным. Она дополнялась — пусть выраженной в других терминах — тупостью политиков другой стороны. Как не было ничего персонального в моей борьбе против Рэйнхэма, так не было ничего политического в их партийной склоке. Я не сторонник партии какого-либо цвета и терпеть не могу их политиков. Я держусь простого, элементарного — некоторые скажут, слишком элементарного — взгляда, что есть работа, которую надо сделать в этом мире, а политики большую часть времени только симулируют работу. Эта работа — сохранение мира и благосостояния всех народов Земли — и не имеет значения, каким образом ее делают, пока делают. А эта работа не будет сделана, пока мы продолжаем растрачивать свою кровь, способности и богатства на пустяковые перебранки. На перебранки, которые так часто уходят корнями в глубокое прошлое, прошлое как левых, так и правых. Примите это во внимание и помните также, если вам покажется, что я балансирую между противниками: Рэйнхэм был опасностью, и особенно Рэйнхэм, медленно пробиравшийся к высшей власти, используя личные разногласия лучших людей, министра финансов Фиггиса и министра иностранных дел Грэм-Лонга».

Эти имена неожиданно указали мне лазейку. Оба оказали бы мне более доброжелательный прием. Но Морган сразу зарубил эту идею.

— Нет. Сэр Гай исполняет обязанности премьер-министра. Его. коллеги не будут действовать через его голову. Вы только зря потратите время.

— Но он не станет меня слушать! — проговорил я. — Я с ним даже не увижусь!

— Может быть, миссис Рэйнхэм может помочь?

— Конечно, могу! — Она успокаивающе сжала мне руку. — Ты не понимаешь Пьера. — Так она называла сэра Гая. — Это событие выше личностей и политики. Пьер достаточно умен, чтобы понимать это.

— Я думаю, вам не о чем беспокоиться, мистер Кэртис, — сказал Морган. — Посмотрите на проблему с точки зрения сэра Гая. Он еще не утвержден на посту премьер-министра. Ваша новость решит этот вопрос. Человек, который нажимает кнопку, спасающую жителей Лондона, завтра будет героем.

Его слова сильно подействовали на меня. Ирония судьбы! Я, человек, больше всего желавший Рэйнхэму отправиться на свалку истории, должен помочь ему удовлетворить свои амбиции. Но мне ничего не оставалось. Я не мог позволить Лондону рухнуть на головы своих жителей. Из двух зол приходится выбирать меньшее. А таковым все-таки являлся Рэйнхэм. Лондон точно будет разрушен, а карьера Рэйнхэма — это такая штука, которой играют изменчивые ветры политики. И шторм может налететь из непредвиденного места.

Глава одиннадцатая

Беседа провалилась. Сначала я обвинял в этом себя. Я думал, что неправильно вел себя, что выбрал неправильный подход. И лишь несколько часов спустя но каких часов! — я осознал, что моя задача была невыполнима. Я переоценивал силу своих доводов, и делал это совершенно автоматически, как любой убежденный человек. Не было подхода, который оказался бы успешным. Мягко или напористо я говорил бы — ничего бы не случилось. Сначала я привлек его внимание к политической выгоде (сработало совсем не так, как предсказывали Маргарет и Морган), а затем вызвал личную вражду ко мне. Мне никогда не приходило в голову, что правдой была абсолютная, монументальная глупость. Против глупости сами боги бессильны. А я ведь даже не бог.

Маргарет провела меня через свою часть дома на половину Рэйнхэма. Он сидел за столом и читал — ну конечно, «Ивнинг Телеграм» — и именно мою передовицу. Я поежился. Плохое начало.

— Маргарет, моя дорогая! — воскликнул он, подняв голову от газеты. — А я уже было начал беспокоиться…

Он увидел меня, и его лицо одеревенело. На людях он демонстрировал шутливое, более сожалеющее, чем недовольное, отношение к «Телеграм» и ее редактору. Но здесь ему нечего было скрывать и не перед кем притворяться. На какое-то мгновение я увидел в его глазах всю глубину чувств, которые он испытывал ко мне. Он ненавидел мои взгляды, и это означало, что я был для него опасен. Это знание, которое меня бы крайне вдохновило еще пару часов назад, не доставило мне никакого удовольствия.

— Маргарет, — произнес Рэйнхэм, поднимаясь. — Ты меня удивляешь! Ты знаешь глубину моих чувств к этому… этому… лицу.

Я пал бы слишком низко, если бы меня трогали такие оскорбления.

— Пожалуйста, Пьер! — попросила Маргарет. — Это срочно, ужасно срочно. Пожалуйста, выслушай его.

— Надеюсь, он скажет что-нибудь более приятное, чем то, что пишет в своей статье.

Он опустился в кресло, но нам сесть не предложил. Я уже собрался пуститься в объяснения, когда зазвонил телефон.

— Рэйнхэм. — Он переменился в лице. — Кого? Нет, не дам! — И он собрался положить трубку.

— Это меня, сэр Гай? — спросил я. — Я просил, чтобы со мной связались, если произойдет что-то срочное.

Я думал, он бросит трубку, но воспитание взяло верх. Он положил ее на стол и отвернулся. Звонил Холт, получивший у метеорологов важную информацию. Я записал ее на лежавшем около телефона листке от блокнота. Чувствуйте себя как дома, Кэртис, кисло подумал я. Все, что у него есть — ваше.

— Спасибо, Джон. — Я повесил трубку.

Во время этой интерлюдии Маргарет и Рэйнхэм молчали. Он стоял спиной ко мне, и Маргарет выглядела несчастной.

— Прошу прощения, сэр Гай, за то, что я так неожиданно ворвался, — начал я, — но это вопрос жизни и смерти. У нас есть крайне веские причины полагать, что Лондон будет разрушен землетрясением через… — я посмотрел на часы, — грубо говоря, девять часов.

— Да ну! — скептически протянул Рэйнхэм.

— Я понимаю, что это звучит почти невероятно…

— Почти, мистер Кэртис?

— Совершенно невероятно, если хотите, — проговорил я, стиснув зубы. — Но данные очень серьезные.

— Сомневаюсь!

— Пожалуйста, Пьер! — умоляюще попросила Маргарет. Я воспользовался передышкой и ринулся вперед.

— Один мой репортер разбирался в трагедии Арминстера. Среди прочего, он выявил данные, доказывающие, что Роберт Колстон предсказал землетрясение с поразительной точностью за много часов до него. Если необходимо, я могу представить свидетелей. Одним из погодных явлений, предшествовавших землетрясению, был горячий, сухой ветер, задувший с юга за десять часов до стихийного бедствия.

Я сделал паузу, чтобы придать больший вес следующим словам.

— Сегодня точно такой же ветер начал дуть над Лондоном.

— А также над половиной Юго-Восточной Англии, я полагаю, — процедил он сквозь зубы, даже не шевельнувшись.

— Ваше предположение ошибочно. — Тут я почувствовал благодарность к Холту, вовремя сообщившему мне эту новость. — Мы связались с метеорологической службой. Ветер четко локализован. Он дует только в области, которая почти точно охватывает двенадцать внутренних районов Лондона.

Маргарет в смятении повернулась ко мне.

— Эта область представляет собой неправильный эллипс, — продолжал я. — На востоке его границей является Гринвич и Кокни, а на западе Хаммерсмит и Уондсворт. Общее население этого района составляет около трех миллионов человек.

Рэйнхэм зажег сигару.

— Метеорологи сказали, что этот ветер похож на восходящие потоки теплого воздуха, и в их практике он уникален.

— Уникален? — спросил он, подняв глаза. — Но ведь он дул в Арминстере.

— В Арминстере не было метеослужбы, — сказал я, — просто были люди, отмечавшие количество солнечных часов, осадки и ежедневную температуру. Никто не занимался ветрами.

— Вы должны поверить нам, Пьер, — заговорила Маргарет. — Я узнала этот ветер. Другие уцелевшие тоже.

— Колстон знал это, — продолжил я. — Это и было той вестью, которую он пытался довести до нашего сведения с того момента, как к нему вернулась память. Разве он не об этом говорил с вами сегодня ночью?

— Он болтал о своей «гениальной теории». Я не мог обращать на это слишком много внимания: оно было слишком занято его пистолетом.

— Мы оба знаем, что, согласно экспертам, теория Колстона научно необоснованна… — Мне вдруг очень захотелось выяснить, откуда министр внутренних дел узнал об этом до Арминстера, но я сдержался. — Однако становится совершенно ясно, что Колстон был прав, а специалисты ошибались.

— Я не припоминаю, чтобы я читал в свое время показания свидетеля о справедливости предсказания Колстона.

— Свидетель был ранен и без сознания, — парировал я. — Он выздоровел лишь несколько месяцев спустя, и тогда уже ему показалось поздно что-либо предпринимать. Но его показания вполне определенные. Они, плюс другие факты, приводят к неопровержимому заключению, что Колстон прав в вопросе о Лондоне.

— Да, вы так думаете? — Рэйнхэм поглядел на меня поверх дымящей сигары. — И что же, мистер Кэртис, вы ждете от меня?

— Мы думаем, сэр Гай, — вежливо произнес я, — что вы могли бы предпринять необходимые шаги для эвакуации жителей из находящейся под угрозой области.

— Мы думаем! — Он был корректен, но при этом абсолютно неумолим. — Скажите мне, на милость, мистер Кэртис, как именно должен я сделать такое распоряжение? Я должен сказать жителям Лондона… что же я должен сказать? Гм? Я скажу — гм — я скажу что-нибудь в этом роде: «Лондонцы! Покиньте ваши рабочие места. Покиньте ваши дома. Бросьте ваше имущество. Лондон будет разрушен страшным землетрясением примерно в восемь часов вечера». — Мое лицо непроизвольно исказилось. Маргарет смотрела на своего свекра со страхом и сомнением. Холодный саркастический голос продолжал: — Я добавлю — почему бы и нет? — следующее: «Сохраняйте спокойствие! Без паники! Ситуация под контролем правительства». А когда меня спросят, на каких основаниях я срываю жизнь и работу громадного города, я отвечу: «У меня на то есть достоверные сведения. Мне сообщили, что в Лондоне дует странный ветер, который, как говорят люди, так же дул перед землетрясением в Арминстере». — Он выдержал паузу. — Вы думаете, мистер Кэртис, что это их убедит?

— Вы могли бы использовать мои данные о том, что Колстон предсказал землетрясение в Арминстере, — сердито ответил я.

— Ах, да! Конечно! Тогда я продолжу примерно так. «Меня проинформировали очевидцы катастрофы в Арминстере, крепкие задним умом и собиравшие о ней факты, что эксцентричный ученый по имени Роберт Колстон предсказал там землетрясение. Правда, тот самый Роберт Колстон разоблачен как шарлатан, когда его теория была представлена ведущим специалистам мира. Правда и то, что в эту теорию не было внесено никаких исправлений, которые могли бы обосновать ее. Более того, является правдой и то, что имя Колстона стало легендарным из-за его ляпсуса. Несмотря на это, я убежден, что он прав, а все научное сообщество ошибается».

— Колстон был прав! — взорвался я. — Он знал об Арминстере. Он знал о Лондоне. Зачем еще он приходил к вам ночью? Это была отчаянная попытка преследуемого человека проинформировать единственного человека в Англии, который мог действовать, и действовать быстро. Зачем он шел в «Телеграм» сегодня утром, если не для того, чтобы использовать последний шанс? Шанс, который он увидел в нашем вчерашнем обращении к читателям?

— Немного поздно, не так ли, мистер Кэртис? Ваше обращение опубликовано в полуденном выпуске. А Колстон прибежал к вам через двадцать часов.

— Не все читают «Телеграм»…

— Несомненно, печально для вас, — сыронизировал Рэйнхэм.

Я игнорировал насмешку.

— Возможно, он увидел издание позже, или его сокращенную перепечатку в другой газете.

— Возможно. Когда начал дуть этот таинственный ветер?

— Вскоре после десяти часов утра, — подавленно ответила Маргарет.

— А Колстон был убит на пути к «Телеграм» где-то между шестью и семью утра. Он что, собирался сообщить вам о таинственном ветре, который начал дуть не раньше, чем через два часа после его смерти?

— Наверно, были другие признаки, — бесстрастно ответил я. — Даже наверняка должны были быть. Колстон предупреждал всех в Арминстере за несколько дней до того, как поднялся ветер. Это только заключительная фаза.

— А какие эти ранние признаки?

— Черт его знает! — не выдержал я. — Он умер, так и не заговорив.

— Так! — Рэйнхэм сбросил с лица маску рафинированного сарказма и взялся за плеть. — Вы дурак, Кэртис. Я давно это знал — и не только потому, что вам доставляет удовольствие поливать грязью все то, за что выступаю я, то, за что выступает Англия. Вы имеете право отстаивать свои взгляды, и вы не нарушаете законы о клевете. Вы дурак, потому что вы наивны. Вы полностью игнорируете сложности политики и скандально — если не сказать «предательски» — слепы по отношению к жизненным интересам вашей страны. А теперь вы приходите ко мне с неправдоподобной историей и хотите, чтобы я запустил машину эвакуации трех миллионов человек, оторвав их от работы и от домашнего очага. И на каком основании? Неправильно понятые аргументы дискредитированного ученого и недостоверные воспоминания переживших землетрясение в Арминстере. Да, Маргарет, я включаю в это число тебя! Я считал тебя умной молодой женщиной. — Он опять обратился ко мне. — А чем еще вы можете подкрепить ваши абсурдные аргументы? Ветром! Каким-то горячим ветром!

Это был провал, и мне оставался небогатый выбор: быть выведенным за шкирку, как побитая собака, или уйти с гордо поднятой головой, громко бросив ему вызов. Не слишком громко, наверное, но что тут поделаешь: вызов будет отчасти пустой угрозой, но так лучше, чем просто позорно сбежать. Мои намерения опередил телефон.

— Кого? — воскликнул Рэйнхэм. — Это невыносимо! Я не позволю использовать свой частный телефон в качестве отделения редакции «Телеграм»!

Я успел схватить его запястье и вырвать трубку.

— Простите! — мягко произнес я. Это был Джон Холт.

— Я думал, что тебе следует знать об одном крайне интересном звонке Барнса. — И Холт передал мне его слова.

Кажется, мне удалось сохранить равнодушие на лице — на меня, не моргая смотрел Рэйнхэм, и я не заметил особой любви в его взгляде.

— Спасибо, Джон, — с удовлетворением сказал я. — Через несколько минут я выезжаю обратно.

— Вы можете ехать прямо сейчас, — ледяным голосом заметил Рэйнхэм.

Я с ненавистью посмотрел на него, все еще переваривая то, что мне сказал Холт. Потом, решив, что куда проще счесть человека негодяем, чем дураком, я сделал крупную ошибку. Меня извиняют только страшная спешка и мысль, что появилось оружие, которым его можно будет одолеть и заставить запустить систему эвакуации.

— Вы отлично знали, что Колстон прав, — заговорил я. — Вы знали это даже до Арминстера. Вы позволили произойти катастрофе, не так ли? — Мой голос гремел и поднимался на дрожжах страшной правды. — Вы позволили 95000 человек погибнуть, чтобы уберечь свой карман. Поэтому вы и продали весь свой пакет акций Арминстера за неделю до катастрофы.

Маргарет в ужасе вскрикнула. Лицо Рэйнхэма посерело и приобрело цвет сигаретного дыма — такого я еще никогда не видел. Костяшки его пальцев побелели.

— Значит, эта пьяная свинья Барнс выполнил свою угрозу. — Его голос дрожал, но не от страха. — Я дам вам тот же ответ, что я дал ему вчера вечером, когда он пытался шантажом заставить меня прикрыть его махинации с деньгами фонда помощи жертвам Арминстера.

Он встал во весь рост.

— Вы всегда ненавидели меня, Кэртис. Вы считали меня имбецилом в политике, а теперь я подлец, хладнокровно обрекший на смерть тысячи людей — включая моего единственного сына — на страшную смерть ради собственной выгоды.

готовили. Да, я продал акции Арминстера. Я на этом заработал. Акции слишком высоко стояли — по крайней мере, на девять шиллингов выше, чем это позволяли доходы и дивиденды. Поэтому я их продал, поступив согласно лучшему из возможных советов. — Он сделал паузу, прежде чем нанести удар. — Вашему совету, Кэртис. Или, точнее, совету редактора газеты «Ивнинг Телеграм».

Я выругал себя. Как я мог забыть упоминание обо мне у Холта.

— Так что все очень просто. Теперь слушайте меня, Кэртис, я вас честно предупреждаю: если вы попытаетесь опорочить мое доброе имя публикацией подобной клеветы, я вас и ваших писак сотру с лица земли! А теперь — убирайтесь вон!

Мы вышли. Это было не отходом с поля боя, а беспорядочным отступлением, если не сказать бегством. Уже закрыв дверь, я услышал телефонный звонок. Мне хотелось узнать, не меня ли зовут к телефону, но я не стал возвращаться. Все равно Рэйнхэм просто бросит трубку, подумал я.

Но я ошибся. Звонила Валери, а у Рэйнхэма достало здравого смысла, чтобы принять известие. Валери сказала ему, что мне пришло письмо от Колстона.

Глава двенадцатая

Мы в молчании ехали в редакцию. Нам не о чем было говорить.

— Может быть, мы ошибаемся, Иэн? — наконец жалким голосом спросила Маргарет. — Мы ведь не можем ошибаться, да?

— Нет, — ответил я. — Плохо наше дело. Я проиграл, Мэгги. Подумай о себе. Забирай мальчика и уезжай из Лондона куда-нибудь подальше, на тот случай, если мы ошибаемся, и землетрясение охватит большую область, чем та, над которой дует ветер.

— Я иду с тобой, — решительно заявила Маргарет. — Я просто отправлю няне записку, и она увезет Гая на дачу моих родителей. (Еще один Гай: каждый первенец в семье Рэйнхэмов получает имя Гай при крещении со времен Реставрации).

— Езжай с ним, — попытался уговорить ее я. — Тебе здесь нечего делать.

— Откуда, ты знаешь? Между прочим, я все еще пытаюсь вспомнить, где я видела Роберта Колстона. Я уверена, что это важно.

Маргарет настаивала на своем, и я сдался. В любом случае, я еще задолго до катастрофы удостоверюсь, что она в надежном месте.

В редакцию мы возвращались медленно, движение было еще оживленнее, чем обычно. Эта передышка дала мне время подумать. В этом не было ничего приятного. Я проиграл и был вынужден бежать с поля боя. Мое положение было хуже, чем раньше. Теперь мне требовалось чем-то подкрепить свои соображения, чтобы заставить Рэйнхэма действовать, а где мне было взять доказательства? Оставалась слабая надежда, что Колстон написал мне письмо, но и получив его, что я мог сделать? Разве могло быть в письме что-нибудь такое, что мне было неизвестно и могло сыграть решающую роль? Я ничего не мог придумать. Загадка оставалась, как запертая дверь, от которой потерян единственный ключ.

Когда мы выходили из машины, Маргарет неожиданно сказала:

— Надеюсь, мы ошибаемся. Я надеюсь, что все совсем не так. Я очень хотела бы, чтобы Колстон намеревался сообщить все, что угодно, но не предсказать новое землетрясение. Я люблю Лондон, и мне страшно подумать, что все это… — она взволнованно взмахнула рукой, — все это — да, и промахи, и безвкусица тоже, — сегодня вечером превратится в руины.

Громадный город, по обломкам которого ползают человеческие существа, подумал я. Лунный свет, струящийся через проломы в стенах и льющийся через разбитые окна. Сколько будет потерь? Сколько зданий уцелеет, сколько можно будет восстановить? Сколько людей не успеет спастись, если их предупредят слишком поздно? Сколько неповторимых произведений искусства и исторических памятников будет безвозвратно утрачено? Сколько семей потеряют все свои сбережения?

— Нет, Маргарет, — сказал я, — мы должны надеяться, что мы правы. Не понимаешь? Человечество всегда было бессильно против пароксизмов Природы. Колстон дал нам оружие, могущее свести их последствия к минимуму. Мы можем спасти жизнь, ценности, движимое имущество. Здание из камня и кирпича можно отстроить заново. Кто знает? Может быть, из руин поднимется еще более прекрасный Лондон? Еще более величественный Лондон войдет в двадцать первое столетие.

С этой благочестивой надеждой мы рука об руку вошли в здание «Телеграм», где нас поджидал удар, от которого во мне все перевернулось.

Валери стояла за моим столом. Во всей ее позе чувствовался протест. Она стояла лицом к лицу с человеком, который мог быть только сыщиком. Молодое лицо Джона Холта было крайне напряжено. Он мучительно озирался.

— Я не волнуюсь! — услышал я голос Валери. — Это письмо является собственностью редактора, и вы его не получите до тех пор, пока он вам его сам не даст!

Письмо! Оно пришло!

— Что происходит? — спросил я, входя.

— Этот человек… — начала Валери, но детектив ее прервал.

— Инспектор Специальной Службы Бирнс, мистер Кэртис. У меня есть основания полагать, что в вашем распоряжении находится информация, нарушающая Закон о государственной тайне.

— Это абсурд! — в отчаянии я попытался блефовать.

— Мне известно, что вы получили сведения от лица, подозреваемого….

— Это письмо! — сказала Валери, приоткрывая листок почтовой бумаги, дважды согнутый, с загнутым уголком, как у циркуляров. На письме не было штампа, и оно было адресовано просто: «Редактору газеты «Ивнинг Телеграм», Е.С.Ч.». Как я и предполагал, доплата была произведена.

— Я сильно сомневаюсь, что я нарушил закон. — Я тянул время, пытаясь что-нибудь придумать. — Очевидно, что письмо не находится в моем распоряжении. Оно лежит нераспечатанным на моем столе, и я еще пальцем его не коснулся.

— Я уполномочен настаивать, чтобы вы передали мне отправление под официальную расписку. В случае отказа будет подписан ордер на арест. Последствия могут быть серьезными.

Его помпезность раздражала меня, но я не подал виду.

— А если письмо будет совершенно невинным?

— В этом случае, сэр, оно будет вам тут же возвращено.

— Я предполагаю, — негодующе заявил я, — что это письмо содержит жизненно важные новости, не имеющие никакого отношения к национальной безопасности.

— В этом случае, сэр, — упрямо повторил инспектор, — вы получите его обратно и сможете его напечатать.

Он был неподвижен как скала. Меня опять одолели.

— О, заберите его, ради Бога! — яростно воскликнул я. — Валери, получите от него расписку. И побыстрее — у нас еще много работы.

— Хорошо, мистер Кэртис, — сказала Валери. — Напишите расписку под копирку, — холодно обратилась она к полицейскому.

— Благодарю вас, мисс, — ответил тот, не сдвинувшись с места.

Он склонился над столом. Мы встретились глазами. Валери подмигнула мне. Мое сердце забилось, как двигатель реактивного самолета на взлете. Мне показалось или она действительно слегка подчеркнула слово «копирка»?

Секунды показались часами, пока Бирнс писал расписку. Даже тогда, когда он сказал «До свидания» и вышел из комнаты, мы выждали, пока он уйдет достаточно далеко и не сможет нас слышать.

— Валери, — изумленно выдохнул я, — преступница, ты надула этого бедного полицейского?

— Оно на наколке, — ответила Валери, напуская на себя строгий вид.

В любой редакции вы найдете десятки наколок, они служат для того, чтобы отвергнутые материалы, гранки и корректура страниц, а также ненужные бумаги не загромождали рабочее место. Я кинулся к наколке, стоявшей у меня на столе. Под корректурой первой страницы, чистой стороной кверху, была наколота ксерокопия письма Колстона.

— Вал, воистину ты мой ангел-хранитель, добрый гений. Но, ради всех святых, что здесь произошло?

— Я была не слишком умна и позвонила по телефону сэра Гая. Он поднял трубку и сказал, что вы только что от него ушли, но что он пошлет за вами человека, который передаст вам сообщение. Я была осторожна, насколько это было возможно: просто сказала ему, что вам пришло письмо, которое вы ожидали.

— Вот подонок! — воскликнул я. — Я сказал ему, что просил звонить со срочными новостями прямо туда.

— Затем, — продолжала Валери, — позвонили снизу и сказали, что мужчина, выглядевший как детектив и отказавшийся сообщить свое имя, направляется прямо в кабинет редактора. Я только успела вскрыть письмо, сделать с него ксерокопию, обратно сложить его и наколоть копию, как он вошел.

— Ты изумительна!

— Да, мистер Кэртис, — невозмутимо ответила Валери и вышла в свою комнату.

Дрожащими руками я перевернул листок бумаги. Наконец, ключ попал в мои руки. Проблема была решена. А была ли?

В заголовке Колстон написал: «Моя Теория». И подписался. Остальная часть письма представляла собой шесть строк символов. Я оторопело глядел на них. В жизни я ничего похожего не видел. Они, очевидно, были набросаны в большой спешке, в неудобном положении. Я предположил, что Колстон написал их во время последней поездки в автобусе, когда понял, что за ним гонятся.

Эти иероглифы меня как обухом по голове ударили. У меня появилось ощущение, что я, как Сизиф, обречен вкатывать глыбу в гору только затем, чтобы она опять катилась вниз. Отчаяние охватило меня. Таяли драгоценные минуты, но я не мог его прочесть. Во мне нарастала иррациональная злость против Роберта Колстона. Какого черта он не написал по-людски? Ведь даже в экстремальных обстоятельствах он наверняка не забывал, что личный код, а это, по-видимому, был он, труднее всех шифров поддается декодированию. Труднее? Практически невозможно, если ключ к нему погребен в мозгу мертвого.

Хватаясь за соломинку, я вопросительно посмотрел на Холта.

— Мне очень жаль, шеф, но мне это ничего не говорит.

— О, Иэн! — воскликнула Маргарет со слезами в голосе.

— Хорошо, — утомленно произнес я, — эмоции в сторону. Джон, попроси Уолли Марша зайти ко мне. Может быть, он найдет разгадку. Если его нет, вызови профессора Джудда. — Джудд был одним из трех ведущих специалистов в Англии по шифрам. — Если никто этого не сделает, то это сделает он — если ему дадут время. — Джон вышел, и я сказал Маргарет: — Беда в том, что у нас нет этого времени.

Через пять минут я полностью погрузился в апатию. Уолли Марша в редакции не было, и никто не знал, где его искать. А Джудд проводил выходные дни где-то в Бретани.

Глава тринадцатая

Следующие несколько минут были самыми черными за этот черный день. И потом были плохие, жуткие, страшные моменты, когда я думал, что сойду с ума, но ни в один из них я не чувствовал себя таким беспомощным. Казалось, я окружен со всех сторон непреодолимыми стенами. Потом последовала нормальная реакция человека на отчаяние и беспомощность. Со всей силой неправедного гнева я обрушился на невинную и отсутствующую жертву, на Уолли Марша. Тем легче мне это было, что и в лучшие времена он меня раздражал, не говоря о худших. Работник он прекрасный, успешно переводит научную абракадабру на нормальный газетный язык, но можно сойти с ума от его нерешительности.

— Черти бы разодрали этого безмозглого негодяя! Где этот идиот бродит?

— Спокойно, Иэн, спокойно! — откликнулся Холт. — Тебе не в чем обвинять Уолла. Я следовал инструкциям: никто за порогом этой комнаты не знает о кризисе. Все нормально работают, хотя некоторые начинают догадываться, что пахнет большим делом. Ты же знаешь, атмосфера…

Это было справедливо. Ситуация не прояснилась, но я достаточно оклемался, чтобы сообразить, что единственное спасение в деятельности — в любой деятельности — или я сойду с ума.

— Спасибо, Джон. — Я обратился по селектору к Валери. — Мне необходим Уолли Марш, Вал. Обзвони все места в Лондоне, где он только может быть. — Я повернулся к Маргарет: — Мэгги, положи лед на голову и попробуй вспомнить, где ты встречалась с Колстоном. Любая мелочь может помочь нам. Любая. Поднимись в мою квартиру — там тише.

Она кивнула и вышла. Я хватался за соломинки, но даже соломинки лучше в такой ситуации, чем сидение сложа руки:

— Давай сведем все воедино, может быть, из этого что-то и выйдет.

— С чего начнем?

— Бог его знает!

— Но не скажет, — вымученно улыбнулся Джон.

— Что-нибудь произошло, пока я отсутствовал?

— Не многое. В добавление к Барнсу позвонили Фримен и Сандра Мартин по поводу ветра.

— Они могут подкрепить наши доводы. Мы можем их всех собрать и использовать как делегацию?

— Боском, Хэйнес и Фримен еще позвонят. Что касается Сандры и Барнса, то на них рассчитывать не приходится. Сандра не собирается подъезжать к району любого землетрясения ближе, чем на сто миль. Барнс вернулся в Арминстер.

— Хэйнес, Фримен, Боском и, конечно, Маргарет. Четверо. Как мы их можем использовать? Пока Рэйнхэм выступает против самой идеи, а любой сейсмолог от Пекина до Вашингтона убежден в том, что теория Колстона пустой звук — мы в безвыходном положении.

— Предположим, мы смогли бы обойти Рэйнхэма, — предложил Холт. — Или как-то нейтрализовать его. Если бы могли доказать, что он лично был вовлечен в это дело и прикрывал…

— Только не со стороны продажи акций. У него есть прекрасный ответ: наш собственный совет вкладчикам продавать их.

— Ах ты, черт, и впрямь! — вспомнил Холт.

— И все равно, — продолжил я, — Рэйнхэм действительно лично запутан в дело. Я убежден в этом, хотя мне было бы трудно четко объяснить, почему. Думается, потому, что он везде возникает. Я знаю, его вездесущность можно легко объяснить. Он — член парламента от округа, в который входит Арминстер. Он был лишь одним из десятков вкладчиков в Арминстере. Он исполняет обязанности премьер-министра, именно к нему и должен был прорваться неистовый Колстон. Но все равно, я не могу отделаться от мысли, что здесь дурно пахнет!

— А ты уверен, что не впутываешь сюда личные взаимоотношения, а? — извиняющимся тоном спросил Холт.

— Не думаю, — искренне ответил я. — Надеюсь, я достаточно умен, чтобы отделить человека от его политики. Давай попробуем ретроспекцию, Джон. Не знаю, как это нам поможет, но попробуем.

— Откуда начнем?

— Мы знаем, что произошло в Арминстере. Незадолго до землетрясения Колстон вернулся в Англию, увидел признаки — какими бы они ни были — и примчался предупредить о нем. Никто его не слушал, и…

— Кроме Хэджеса, а его заставили замолчать, — заметил Холт. — Это мне напомнило: сюда заходил Морган, когда ты поехал к Рэйнхэму, и я ему вдруг, по наитию, рассказал о том, что мне сообщил Фримен. Ну, о том, что двое детективов из уголовного розыска Арминстера предупреждали Колстона, что если он не прекратит распространяться на эти темы, его арестуют за нарушение Закона о государственной тайне.

— Мы не придали этому значения, потому что это выглядит чушью. Мы еще решили, что Фримен ошибается. А что сказал Морган?

— То же самое: то, что сказал Фримен — чепуха. Местная полиция не вмешивается в дела о национальной безопасности. Кроме того, нельзя предостерегать человека от нарушения этого Закона, как нельзя предупредить взломщика, чтобы он не шея на дело во вторник на будущей неделе. Вы либо нарушили закон, либо нет. Все же он этим заинтересовался и обещал посмотреть. Пока что не звонил.

— Не знаю, чем это нам поможет, — пессимистично заметил я. — Давай прыгнем на пять лет назад и восстановим события вчерашнего дня. Может быть, передвижения Колстона по городу дадут нам ключ.

— Ты же знаешь, я мало что выяснил. Полиция отказалась прокомментировать эти события. Колстон сбежал. Сандра Мартин, когда мне все-таки удалось добиться беседы с ней с глазу на глаз, отрицала, что помогла Колстону бежать — она это повторит, где угодно, — и не имела понятия, где его искать. Но она сказала, что во вчерашних вечерних газетах он заметил что-то такое, что поразило и взволновало его.

— Давай здесь остановимся, Джон. — Я поднялся и взял, со шкафа подшивку последних номеров газеты. — Мы знаем, что Колстон увидел «Телеграм» значительно позже — где-то ночью, наверное, когда редакция была закрыта — значит, он что-то прочитал в «Стандарт» или в «Ньюс».

Мы сличили первые страницы двух номеров. Заголовки были на одни и те же темы: старик «Ф.Л.», премьер-министр, слег от удара, и исполнять обязанности премьера, пока к ним не сможет приступить Ф.Л., поручено Рэйнхэму; драка в Сохо, один человек получил ранения, защищая женщину от бандитов; погода, в Лондоне тридцать пятый день стоит жара.

Тут я запнулся.

— Вот что его поразило! — взволнованно воскликнул я. — Должны же быть другие признаки надвигающегося землетрясения до этого проклятого ветра. Тридцать пять дней высокой температуры, температуры выше среднего. Они были в Лондоне. Они были в Арминстере — у тебя об этом упомянуто. Должно быть, это что-то вроде инкубационного периода. Это его и ужаснуло.

— Уже шаг вперед, — воодушевился Холт. — Небольшой, но здесь и маленькие полезны. Температурные данные Арминстера сохранились. Я позвоню в библиотеку и попрошу их сравнить Арминстер и Лондон.

Пока он звонил, я рассматривал копию теории Колстона. У меня было такое ощущение, что моя судьба заперта в сейф, от которого утеряна комбинация цифр.

— Продолжим, — сказал я отошедшему от телефона Холту. — Колстон исчез из Сохо, появился в Ист-Энде, где купил шляпу, чтобы прикрыть повязку на голове, а потом о нем не было ни слуху, ни духу несколько часов.

— Примерно в половине седьмого вечера, — подхватил Холт, — он опять появился в пригороде, уже с пистолетом, и взял на мушку человека, сидевшего на террасе пивной, — а этого парня, между прочим, охранял телохранитель из полиции. Говорит о железных нервах!

— Какой такой телохранитель? — поразился я.

— Разве ты не знал? — удивился Холт. — Мы это уже не напечатали, было слишком поздно, но все утренние газеты опубликовали.

— Я их не читал, и так дел хватало.

— Зовут его Клифф Уотчетт, — медленно проговорил Холт, о чем-то думая. — Чиновник. Вот и все, что мы о нем знаем. Полиция не дала о нем сведений.

— Но почему к Уотчетту прикрепили телохранителя до нападения? Как могла полиция предсказать этот шаг Колстона?

— Наверное, им сказал Уотчетт…

— Это означает, — я почувствовал, как во мне зашевелилась надежда, — что должна быть связь между таинственным чиновником и Колстоном. Несомненно, что-то, похороненное в прошлом. Но что?

— Что-то, — вступил Холт, — из-за чего Уотчетт ожидал мести со стороны Колстона. Иэн, а может, этим и объясняется такое быстрое появление полиции у дверей Колстона? Например, так: Уотчетт увидел «Телеграм» со статьей «Флэша Эдди». Он узнал Колстона, которого уже пять лет как считал мертвым. И позвонил в полицию.

— Сообщить им, что Колстона разыскивают за нарушение Закона о государственной тайне?

— Я не совсем понимаю, откуда здесь появилась национальная безопасность.

— Если бы мы могли ответить на этот вопрос, — пророчески сказал я, — мы бы знали все.

— Уотчетт — это ключ, Иэн. — Холт вскочил со стула. — Теперь, когда Колстон мертв, ему ничего не угрожает, и до него можно добраться. Я пойду к нему и буду его трясти. пока…

Зазвонил внутренний телефон. Голос Маргарет дрожал от возбуждения.

— Я вспомнила, Иэн! Где я встречала Колстона. Я так долго вспоминала, что у меня заболела голова, и я решила немного отдохнуть и послушать запись Санджорджи «88 ключей от Рима до Парижа». И тут меня осенило! Париж, аэропорт Орли и полет на самолете БЕАК[1] в Лондон. Я сидела рядом с Робертом Колстоном.

Зазвонил второй телефон.

— Спускайся, Мэгги, — сказал я и взял трубку.

— Я нашла Уолли, мистер Кэртис. Он едет сюда.

— Слава богу! — воскликнул я.

— А старший инспектор Морган хотел бы с вами поговорить, — добавила Вал.

— Соединяй. — Я жестом указал нетерпеливому Холту на стул. — Это Морган.

— Вы не позвонили мне, мистер Кэртис, — послышался укоризненный голос.

— Я ничего не добился, — коротко ответил я.

— При полном отсутствии указаний сверху я добился не большего.

— Лично вы можете что-нибудь сделать?

— Я поговорил наедине с помощником начальника уголовной полиции. Он счел, что я рехнулся. Между прочим, я узнал, что пока меня не было в Скотланд-Ярде, наши мальчики получили известие о письме Колстона, и вы его отдали.

— Учитывая, что мне грозили тюрьмой, если я хотя бы прикоснусь к нему, надо признать, что мне не из чего было выбирать.

— Я думаю, — согласился Морган, но в его голосе прозвучало разочарование. — Впрочем, я звоню не по этому поводу. Я тут кое-что разузнал об этой истории с мнимым предостережением, будто бы сделанным Колстону Специальной Службой, о котором упомянул Холт.

Вошла Маргарет, вся сияя от своих новостей.

— Я думаю, вам не стоит принимать это во внимание, мистер Кэртис. Оно было совершенно необосновано. По-моему, это было делом рук людей Барнса. Он чувствовал себя настолько «Владыкой», что мог использовать это как оружие против Колстона и Хэджеса.

— Но чтобы оно было эффективным, — возразил я, — а оно таковым было в случае Хэджеса, — его оно запугало, — в нем должна была быть доля правды.

— Она и была. Я выяснил кое-что еще, но если вы когда-нибудь сошлетесь на источник информации, я на вас сфабрикую дело и засажу лет на двадцать.

— Я нем как рыба.

— Тем лучше! Ну, ладно. Итак, ордер на арест Роберта Колстона за нарушение Закона о государственной тайне был подписан в начале марта пять лет назад, в год Арминстера. В это время Колстона не было в Англии, и во все порты и аэропорты были посланы соответствующие сообщения. В момент, когда он вступил бы на английскую землю, его бы арестовали.

— Понял, — сказал я, делая себе заметки.

— Затем, первого мая ордер был ликвидирован, а его имя вычеркнуто из списка разыскиваемых.

— Почему?

— Без понятия.

— А потом?

— Еще один ордер был подписан двадцать четыре часа спустя.

— А между этими датами?

— На Колстона ничего нет.

Последовала долгая пауза, во время которой я безуспешно пытался переварить полученную информацию.

— Не понимаю, — наконец сказал я, — но все равно спасибо.

— Я тоже не понимаю, а вы попробуйте расколоть орешек. Если что-нибудь получится, сообщите, пожалуйста, мне.

— Единственный совет, который я могу вам дать, — мрачно произнес я, — так это взять билет на первый же поезд до Абердина.

— Где я, по-видимому, должен буду навестить всех подозреваемых и занести расходы на счет нашей Службы, — сухо ответил Морган и повесил трубку.

Я взглянул на Джона и Маргарет, немного подумал и предложил:

— Теперь твоя очередь, Маргарет. Посмотрим, можно ли будет как-нибудь привязать сюда твои факты.

— Как я уже сказала, я возвращалась из Парижа. Я сидела рядом с Колстоном, и его поведение заинтриговало меня с самого взлета. Конечно, я не знала его имени, и одной из причин, почему я его запомнила, явилось его странное поведение и внешность. Его лицо было очень худым, а кожа на шее и щеках отвисла, как будто он резко похудел. Кроме того, он был очень загорелым — куда темнее, чем это возможно под европейским солнцем. Но особенно удивила меня его нервозность. Он сидел на краешке сидения, постоянно выглядывал в иллюминатор и четыре раза спросил стюардессу, не опаздывает ли самолет.

— Ты думаешь, он боялся летать?

— Отнюдь. Он вел себя, как ребенок, в первый раз попавший на самолет, — но с другой стороны, было видно, что он опытный путешественник. В этом невозможно ошибиться.

— Понятно. Продолжай.

— Случайно завязался сумбурный разговор. Просто перебросились несколькими словами, но когда он в пятый раз спросил стюардессу, не опаздываем ли мы, я пошутила по поводу его беспокойства. Он засмеялся и сказал: «Я думаю, это из-за того, что я еще не привык быть знаменитостью». Я пошире раскрыла уши, думая, что наткнулась на материал, но он не стал откровенничать со мной. «Не надо спешить, — сказал он. — В аэропорту меня встретит целая ватага ваших парней с телевидения, Би-Би-Си и все остальные».

Чувство замешательства, как будто я ощупью пробираюсь сквозь заросли, несколько раз возникшее у меня за тот день и частично рассеявшееся, когда мы пытались реконструировать прошлое, вернулось. Я пораженно смотрел на Маргарет.

— Когда мы проходили все формальности, я стояла довольно близко к нему, но его задержали при прохождении иммиграционной службы, и я прошла в зал отдыха для прибывающих. Я сразу увидела, что никаких приготовлений для встречи знаменитости не было, и поэтому не стала ждать. Помнится, я его пожалела. Очевидно, человек думал, что сделал что-то, потрясшее мир, а мир не захотел потрясаться.

— Когда именно это было? — спросил я, предчувствуя ответ.

— За десять дней до свадьбы. «Уорлд» послал меня в Париж с заданием, и я получила возможность сделать кое-какие покупки для моего приданого. Я купила поистине очаровательную шляпку.

— Но это же с каждой минутой становится все более и более бессмысленным, — с раздражением воскликнул я. — Если память тебе не изменяет, Мэгги…

— Не изменяет.

— … тогда ты встретила Колстона в середине августа. Очевидно, что он говорил о своей теории. Но он не мог в августе считать себя знаменитостью! Он прочел свой доклад в Лондоне в апреле и видел, как ото слушатели покидали зал.

— Быть может, это не так нелепо, как выглядит с первого взгляда, — предположил Холт. — Он отправился в Конго, чтобы собрать данные о землетрясении, происшедшем в Рифт Валди в мае. И это могло предоставить в его распоряжение факты, доказывающие правоту его теории. Если так, то он, конечно, послал информацию в Англию, не правда ли?

— Кому послал? — спросил я. — Первым в голову приходит Ятс, которого он так подвел. Но Ятс по-прежнему считает его сумасшедшим.

— Тут есть еще одна странность, — неожиданно вмешалась Маргарет. — Посмотрите на числа. Первый ордер на арест датирован началом марта и отменен первого мая, — по-видимому, потому, что Колстона считали погибшим в Конго. Но Колстон был в Лондоне на Пасху, — которая приходилась в тот год на конец марта, — чтобы прочесть доклад. Тогда почему его не арестовали?

— Может быть, он проскользнул сквозь сети, — предположил Холт неуверенным голосом после недоуменного молчания: нельзя было обойти тот факт, что Колстон обращался к публике под своим именем.

В полной растерянности мы сидели, уставясь друг на друга, когда раздался стук в дверь, и Уолли Марш ворвался в комнату. Его волосы, выглядевшие как клок шерсти, стояли дыбом, круглое лицо сияло, а обычная болтливость изливалась из него потоком слов.

— Здорово, Иэн! Узнал, что ты меня разыскивал. В чем дело? — Он продолжал, прежде чем я смог вставить слово: — Экстраординарная штука, да? Я говорю о том, что бедный Боб Колстон был еще жив, когда мы вчера днем говорили о нем. А потом позволил себя укокошить.

Я уставился на этого ненормального, и перед моими глазами встала картина: сокрушающийся Уолли и я стоим над экземпляром «Телеграм» с фотографией Колстона, он же Флэш Эдди, напечатанной в треть листа.

— Черт тебя раздери, Уолли! — взбешенно закричал я. — Ты знал это еще вчера! Какого черта ты мне не сказал, что Флэш Эдди и Роберт Колстон — одно и то же лицо, проклятый дурак?!

— Спокойно, дружище, не падай на меня, как тонна кирпичей! — печально проговорил Уолли. — Откуда мне было знать это? Я никогда не видел Роберта Колстона.

Бывают моменты, когда рассудок садится на мель, как нагруженная лодка во время отлива. Это был один из таких моментов. Я схватил собеседника и притянул к себе.

— Послушай, Уолли, — произнес я, тщательно выговаривая слова и разделяя их паузами, как учитель дикции, — вчера ты мне сказал, что присутствовал на международной сейсмологической конференции, на которой выступил Колстон со своим докладом.

— Но Колстон не читал доклада. — Тут он понял смысл своих слов. — О, ну да! Разве я это не объяснял?

Я готов был его задушить.

— Он должен был, но в последний момент не смог, — затараторил Уолли. — Отправился в Конго или еще куда-то и поручил приятелю прочесть его за себя. Как звали того парня? Какой-то странный специалист-консультант из министерства обороны.

Пытаясь вспомнить, он вцепился в волосы, а когда это не помогло, стиснул пальцы.

— Вспомнил! — просиял Марш. — Этого парня звали Уотчетт. Клифф Уотчетт. Старый знакомый Колстона. Этот тип и прочитал за него доклад.

В этот момент я ощутил себя близким родственником всех убийц в истории. Я мог бодро задушить Уолли и станцевать на его трупе канкан! Один простой, элементарный факт: будь он в моих руках двадцать четыре часа назад, и ход событий принял бы другой оборот.

Не стоило обвинять Уолли за оговорку. В любом случае было слишком поздно для взаимных упреков. Моя задача была почти выполнена. Оставалось собрать несколько фактов, чтобы быть абсолютно уверенным. Нужно было заставить Уотчетта подписать признание. Тогда я отправлю сэра Гая Рэйнхэма туда, куда он хотел: на канаты, в глухой нокаут.

Глава четырнадцатая

Десятью минутами позже я был готов объяснить все в деталях сбитой с толку Маргарет, которая ничего не слышала о Уотчетте. Холт помчался в Министерство обороны, надеясь поймать там Уотчетта. Уолли не смог расшифровать иероглифы Колстона, но я ему позволил срисовать некоторые из них, и он отправился на встречу с крупнейшей звездой на небосклоне ядерной физики. У меня также были сравнительные данные о температурах в Арминстере, а библиотека подтвердила то, что подсказывала память: что Рэйнхэм был министром обороны в течение года до очередной перестановки в кабинете в июле того же года, года Арминстера. А Уолли подтвердил мое предположение, что в теории Колстона, представленной на конференции, не было секретной информации.

— Пожалуй, одно из наиболее ловких убийств, когда-либо совершенных политиком, — зло сказал я. — Вот что произошло: Колстон представил копию своей теории — которая была изложена доступным, в худшем случае, научным языком — Уотчетту и попросил прочесть его на конференции вместо себя. Колстон, как физик-ядерщик, работавший над атомной бомбой, имел доступ к самой секретной информации. Должно быть, он использовал часть этого материала, чтобы доказать свою теорию. Уотчетт сразу же понял, что такое содержание нельзя раскрывать перед аудиторией, включающей русских и китайцев. Он также знал, что Колстон совершил уголовное преступление, нарушив закон о государственной тайне сообщением этой информации ему, не имевшему допуска к ней; более того, он тоже формально нарушил этот закон, прочитав ее, хотя и не по своей воле. Поэтому, как хороший, делающий карьеру служащий и гражданин, Уотчетт положил проблему на стол министра, твоего уважаемого свекра.

Маргарет слушала меня, затаив дыхание.

— Но что делать? Рэйнхэм попал в затруднительную ситуацию. Он мог приказать арестовать Колстона — что он и сделал, — но приказ не мог быть выполнен, пока Колстон не вернулся в Великобританию. Рэйнхэм мог запретить вообще читать доклад, но тогда возникала другая трудность. Если бы Колстон до ареста выяснил это, он мог ужасно себя повести. Его открытие знаменовало собой гигантский переворот в сейсмологии. Он мог оказаться настолько высокомерным, что счел бы его важнее нескольких атомных секретов как минимум десятилетней давности. Допустим, он предложил бы свою теорию коммунистам. Они ухватились бы за шанс наложить руку на наши атомные познания.

— Я начинаю понимать, — тихо сказала она.

— И тут, — продолжил я, — Рэйнхэма осеняет блестящая идея. Изъять секретную информацию и разрешить Уотчетту представить выпотрошенную теорию. Репутация Колстона уничтожена. С этого дня он может предлагать свою теорию от Москвы до Пекина, а ему будут вежливо показывать на дверь. Теория предсказаний землетрясений Колстона мертва.

— Бог ты мой! — Голос Маргарет задрожал, и она сжала кулаки. — А в августе этот бедный человек возвращается домой, как он думает, к триумфу и почестям, потенциальный спаситель несказанного числа жизней и неисчислимых богатств, Нобелевский лауреат и гений. — Ее голос прервался. — А пять лет спустя он жалко погибает в трущобах, жертва серии событий, вытекающих из того, первого, безнравственного решения. — Я ненавижу Пьера! Ненавижу его! Я б его убила собственными руками.

Я подошел к Маргарет и заговорил успокаивающим тоном.

— Он будет политически мертв и публично проклят, прежде чем я с ним покончу. И не только потому, что он убил Колстона. Я могу понять причину решения Рэйнхэма. Пока мы живем в сумасшедшем мире с его национальным соперничеством и идеологической ненавистью, каждая страна должна защищать себя. Если несколько индивидуумов при этом погибнут, это, я думаю, неизбежно. Печально, но с этими потерями не считаются.

— Это сумасшествие, бред.

— Но Рэйнхэм мог предпринять и другой шаг. Если от этого зависит наша безопасность, уничтожьте любыми средствами Колстона. Но почему он не представил полный текст теории нашим собственным сейсмологам, после надлежащей проверки на благонадежность? Конечно, они нашли бы способ опубликовать данные о признаках, предшествующих землетрясению, не нарушая требований национальной безопасности. Конечно, могли! Тридцатипятидневная жара, за ней десять часов дует ветер с юга — какие секреты это может раскрыть? — Зазвонил телефон, и я договаривал свою мысль, пересекая комнату. — Именно из-за оплошности — и тех 95000 человек, которые уже погибли — из-за этого я его никогда не прощу.

Я поднял трубку. Звонил Холт.

— Иэн? Птичка улетела.

— Что?

— Уотчетт удрал. Вчера ночью. Он позвонил руководителю своей секции и попросил ежегодный отпуск за неделю до положенного срока. В качестве объяснения он представил факт нападения на него вооруженного преступника и вызванное этим потрясение. Ему разрешили. Он и его жена упаковали вещи и уехали на машине, как говорят соседи, к полуночному парому в Дюнкерк.

Я уже почти не реагировал на удары.

— Что еще ему оставалось? — спокойно ответил я и бросил трубку. — Вислозадая крыса смылась. Почему бы и нет? Он знал, что Колстон прав. Он читал теорию Колстона в полном варианте. Только дурак стал бы здесь болтаться и ждать, пока все рухнет.

— Он мог сделать заявление, — ужаснулась Маргарет. — Он мог сделать что-нибудь.

— С Арминстером на своей совести? С тюрьмой, грозящей ему за разглашение секретной информации? — Я беспомощно взмахнул руками. — Мы вернулись на круги своя. Теперь мы знаем всю правду, но у нас нет и клочка реальных доказательств, которые можно было бы представить.

Шесть строчек символов, содержащих уравнение Колстона, в котором был спрятан секрет, насмехались надо мной со стола.

— Говори же! — истерически выкрикнул я. — Говори! Опять зазвонил телефон.

— Пусть звонит! — сказал я. — Пусть звонит!

— Хуже не будет, Иэн, — сказала Маргарет и подняла трубку. — Кабинет редактора. — Затем, с повышающейся интонацией: — Да, Уолли? — Потом: — О, благослови тебя бог! — И мне: — Иэн, Уолли нашел выход. Человека, могущего расколоть код.

Через секунду я держал трубку в руках.

— Уолли? Это Иэн. Кто он?

— Тот, с кем я пил чай, профессор Уайт. Эти символы для него — открытая книга. Он…

— Тащи его сюда, ко мне в кабинет!

— Ну, я не знаю, — с сомнением протянул Уолли. — Он, кажется, собирается на важную конференцию.

— Тащи его сюда! — заорал я. — Меня не волнует, как ты это сделаешь, но ты мне его притащишь! Свяжи его, засунь ему в рот кляп, усыпи его, приставь пистолет к его виску, но притащи его, и чем скорее, тем лучше.

— О! Это что, срочно?

— Тащи его сюда, — полузадушенно выдавил я. — И быстрее, быстрее!

Глава пятнадцатая

Энтузиазма не было. Была только пустота ожидания, мимо которой мчались минуты. Пустота — и страх. Так много надежд уже рухнуло, что я более ни в чем не мог быть уверен. Мысленно я проследил весь маршрут такси от Вест-Энда до редакции. Это было ужасное путешествие, все светофоры горели красным огнем, все регулировщики отдавали предпочтение перпендикулярному потоку машин, а все сумасшедшие водители вовлекали Уайта и Марша в пустые перебранки. Предстояло поднять на ноги три миллиона человек, и каждая потерянная секунда значила кто знает сколько жизней.

Маргарет оторвала меня от этих с ума сводящих размышлений. Умница! Она послала за ленчем! Он прибыл на двух подносах из соседней пивной, и я с жадностью набросился на еду. Только тут я вспомнил, что не ел со вчерашнего дня.

Во время еды ко мне начали возвращаться силы. Завязался разговор. Если быть точным, то говорила Маргарет. Чувствовалось, что она внутренне напряжена.

— Что ты собираешься делать, когда у тебя будут доказательства? — начала она.

— Отнесу их Рэйнхэму.

— Нет! — в ужасе воскликнула Маргарет. — Нет, невозможно! Ты не должен иметь с ним дело.

— Я больше ничего не смогу сделать.

— Он не лучше обыкновенного преступника! — возмутилась она. — Как ты не понимаешь? Он действительно позволил произойти трагедии Арминстера, чтобы обогатиться — совет газеты был просто удобным предлогом, прикрывающим его.

— И послал своего единственного сына на смерть? Продолжение рода Рэйнхэмов — это для него все.

— Он этого не хотел, — произнесла Маргарет. — Он предложил нам провести медовый месяц на его вилле на мысе Ан-тиб. Гай хотел согласиться — он привык принимать подарки от отца. Эта черта мне в нем не нравилась, и я отказалась. Я считала, что делаю шаг к независимости, и настояла, чтобы мы поехали в Арминстер.

— Ты могла бы сказать об этом сегодня утром.

— Что бы это дало? Он бы так же снял шкуру с меня, как и с тебя. Это было совершенно естественное предложение. Его большой и уютный дом стоял пустым. А для медового месяца трудно найти место лучше, чем мыс Антиб. Ведь только теперь мы знаем, как сильно он заметан в деле Колстона.

Вошел удрученный Джон Холт. Стоя на пороге, он смотрел то на на Маргарет, то на меня.

— Входи, — сказал я, указывая рукой на стул. — Садись! Маргарет возводит страшное обвинение на Рэйнхэма в том, что он самый большой мерзавец в мире. И хочет, чтобы я не имел с ним дела.

— Иэн не должен работать с таким человеком, — пояснила она. — Рэйнхэм знал, что Колстон прав по поводу Арминстера, и продал акции с большой для себя выгодой. Вчера, когда выяснилось, что Колстон еще был жив, он послал по его следу полицию.

— Тогда почему он не заткнул рот Колстону до Арминстера? — спросил Холт.

— Потому что в этом не было необходимости. Колстон казался сумасшедшим. В Англии не бывает землетрясений. Но вчера все переменилось. Уже был Арминстер. Колстон оказался жив. А «Телеграм» задавала неприятные вопросы. Сэр Гай понимал, что ему не удастся заставить замолчать «Телеграм» так же легко, как Барнс смог запугать владельца еженедельника в провинциальном городке.

— Рэйнхэм мог убрать Колстона, арестовав его, это верно, — проговорил Холт. — Но лишь временно. Готов поклясться жизнью, что на суде Колстон все бы рассказал.

Я посмотрел на часы. Прошло двадцать минут со звонка Уолли. Уж не потерпел ли он фиаско при выполнении моего задания?

— Я не могу понять, — продолжал Холт, — почему, когда Колстон вернулся в Англию и не услышал ожидаемых фанфар, он не связался с Уотчеттом.

— Должно быть, он пытался, — предположил я. — Простейшее объяснение заключается в том, что Уотчетт был в отпуске, вне пределов досягаемости.

— Какое это имеет значение? — нетерпеливо спросила Маргарет. — Сейчас имеет значение настоящее. До суда над Колстоном прошло бы не менее нескольких недель, да и состоялся бы он при закрытых дверях. Сэр Гай любыми путями пытается усесться в кресло премьер-министра (я с радостью заметил, что она опустила обычное «Пьер»). Вопрос этот — вопрос дней, если не часов. Скандал сейчас уничтожит его шансы наверняка.

Оставалось четыре с половиной часа. Поднять три миллиона человек на ноги (немного меньше, если учесть счастливцев, греющихся на пляжах Англии и Европы). Как за 270 минут очистить жилища и конторы? А ведь процесс этот еще даже не начался.

— Алчность и амбиции, — продолжала Маргарет. — Равнодушие к человеческим жизням. Монстр. Нечего и думать иметь дело с подобным типом.

— Я этого не хочу, — сказал я. — Я бы хотел его уничтожить; хотел бы поместить его имя в словарях между Рахманом и Квислингом. Вместо этого я собираюсь поместить его в учебники истории среди таких людей, как Уолпол, Дизраэли, Гладстон Ллойд-Джордж и Черчилль.

— Но, Иэн… — начала Маргарет.

— Все, что ты сказала, Маргарет, — это правда. — Заметьте, что я все еще придерживался точки зрения «скорее злодей, чем дурак». Тупость наиболее трудна для восприятия. — Но это лишь укрепляет меня в моем решении. Проблема сейчас — это время. Часы, минуты, секунды — каждое мгновение — жизнь, десять жизней, сто жизней. Рэйнхэм может быть только временной мерой, но сейчас он важнее кого бы то ни было. Он обладает властью, пусть только по нашей милости. Что важнее, он знает всю историю. Если я пойду к любому другому, я должен объяснить, дать ему изучить доказательства, взвесить их, решить, что делать — включая вопрос об этичности действий за спиной Рэйнхэма. Нет, Маргарет, я должен идти к Рэйнхэму. Наше молчание в обмен на его содействие. Мне тяжело об этом даже подумать, но у нас нет другого выбора.

— Самая большая сенсация, — с тоской промолвил Холт. — Самая большая сенсация, которую нам когда-либо удалось заполучить. И мы должны дать этой птичке упорхнуть!

— Запомни ее, занеси в мемуары, — горько предложил я, — и опубликуй через пятьдесят лет после смерти всех нас.

И в этот момент они, наконец, вошли.

Вошли? Это слабо сказано. Они ворвались в комнату. Дверь без стука распахнулась, и первым влетел Уайт, тщедушный рыжий человек, хорохорящийся, как индюк. За ним следом — Марш в своем поношенном плаще, который он носит при любой погоде. Он выглядел, как утомленная наседка, гонящая своего цыпленка в требуемом направлении.

— Очень извиняюсь за опоздание, дружище, — устало начал он через голову Уайта, — но…

— Это насилие! — закричал тот. — Марш меня приволок силой. Черт возьми, он даже не дал мне закончить ленч! А я должен быть на важной встрече через… — он поглядел на часы. — Ровно через двадцать три минуты.

Я мобилизовал все мое обаяние. Его нужно было любой ценой успокоить.

— Я страшно сожалею, профессор, но дело не терпит отлагательств и…

— Не терпит отлагательств! Знаю я этих газетчиков. Всегда требуете, чтобы все было сделано еще ко вчерашнему дню, а затем не печатаете месяц.

— Только не на этот раз. И это не займет много времени. Я подсунул ему листок Колстона. Он бросил на него беглый взгляд и сразу переменил тон.

— Конечно, не займет. Каких-то шесть строчек. Просто чиркнуть пару фраз на нормальном языке между затяжками сигареты. — Он отбросил саркастическую усмешку. — Боже мой! Эта работа может отнять часы, а может и дни.

— Что?

— Конечно же, — молвил он, бросив на меня подозрительный взгляд, — вы не так наивны, как кажетесь. Символы используются для краткости и точности. Чтобы перевести даже один символ на простой человеческий язык, может потребоваться сотня слов. В качестве грубого примера возьмем число 777 — один символ, повторенный три раза. Если мы его распишем, то есть напишем «семьсот семьдесят семь», то нам потребуется двадцать букв, а это много меньше того, что обычно получается. Учтите, что цифры — это простейшие символы. Эти иероглифы выражают бесконечно сложный ряд понятий. Поэтому этот язык и был изобретен: чтобы физики-ядерщики могли выражать на нем новые концепции. Знаете ли вы, что на всей Земле, вероятно, наберется не больше сотни людей, умеющих его использовать?

— Тогда нам повезло, что мы нашли вас, сэр, — поспешно вставил я, не имея ни малейшего желания выслушивать лекцию о правильном и неправильном использовании символов. — Но мне не нужен трехтомный труд с аннотацией. Мне нужно содержание этого, написанное понятным и доступным языком. Конечно, это не займет много времени?

— Наверное, нет, — уступил Уайт. — Дайте-ка мне его. — Он взял листок и положил во внутренний карман. — Я сделаю это так быстро, как смогу. Дайте подумать. После встречи я лечу в Брюссель на конференцию, на весь уик-энд.

В понедельник, гм — сомнительно. Скажем, во вторник, в это же время.

Я обошел вокруг него и встал напротив двери, одновременно махнув рукой Холту, заблокировавшему дорогу в комнату Вал.

— Я держусь другого мнения, профессор. Мне это нужно, и нужно сейчас. — Он ощетинился. — В Лондоне произойдет землетрясение через… — Я спародировал его педантизм —…ровно через 250 минут. Власти не станут действовать без доказательств. Этот документ — мое доказательство.

Он моргнул и вытащил листок из кармана.

— Теория Колстона? — произнес он. — Я слышал о ней. Но я думал…

— Я знаю, что вы думали, и это все неверно. — Я повернулся к Уолли и Маргарет. — Проведите этого джентльмена в мою квартиру — там ему будет удобнее работать. Маргарет, запри дверь и снабжай его кофе, скотчем, холодными компрессами и чем угодно, что потребуется для стимуляции мыслительных процессов. Уолли, окажешь профессору помощь в переводе. Мне этот перевод нужен точным, но в то же время простым для понимания, насколько это возможно.

У Уайта отвисла челюсть. Вытаращив глаза, он смотрел на бумагу, и во второй раз за день я увидел, как кожа приобретает цвет сигаретного дыма.

— Вы себе представляете, — неистово закричал он, — что вы мне здесь дали? Это же важнейшие государственные тайны! Вы совершаете преступление, даже показывая это мне! Меня могут осудить лишь за чтение этого! — Он бросил бумагу и подошел ко мне. — Выпустите меня отсюда! Это дело полиции!

Я сжал его запястья. При росте сто девяносто сантиметров я тоньше жерди, но Уайт, почти такой же худой, как я, ниже меня сантиметров на тридцать пять, поэтому я без усилия мог удержать его.

— Меня не волнует, чье это дело, — решительно заявил я. — Вы подниметесь в мою квартиру, переведете теорию Колстона и сделаете это сейчас же. Если, конечно, вы не предпочитаете иметь у себя на совести десятки тысяч трупов.

Он сделал выбор.

— Отлично, мистер Кэртис, — резко сказал он. — Но я оставляю за собой право после этого действовать в соответствии со своими интересами.

— Впоследствии вы сможете действовать так, как в голову взбредет. Но мой совет — взять билет на самолет в Брюссель.

С этими словами я его отпустил. Они вышли втроем: Уайт впереди, Уолли и Маргарет сзади и по бокам.

— Еще одна задержка, — устало сказал я Холту. — Я, как дурак, думал, что он тут же нам все выложит. Ну ладно, потратим появившееся время с максимальной пользой.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джон.

— Обложить Рэйнхэма со всех сторон. Не думаю, что он будет вилять, когда узнает, что у нас на него есть — наоборот, если он что-нибудь соображает, он сам прибежит к нам.

Я начал действовать, и неожиданно все пошло как по маслу. Я диктовал Валери текст заявления, в то время как Холт обзванивал Лондон в поисках профессора Ятса. Когда я упомянул Колстона, Ятс меня чуть не испепелил, но теперь у меня было оружие против него. Я его использовал, и он согласился приехать в здание редакции «Телеграм», чтобы проверить доказательства, потрясенный и испуганный. Затем я наметил работу для Холта и Маргарет. А потом, когда я гадал, подтолкнет Уайта или только помешает ему звонок в мою квартиру, мы получили наш главный козырь. Уотчетт, наконец, сознался.

Его исповедь пришла в письме, адресованном Джону Холту, написанном в Дувре и отправленном ночью.

«Еще бы, он послал письмо экспрессом, или, того лучше, поездом», — возмущенно подумал я. Но я был удовлетворен.

— Это добьет мерзавца! — сказал я Холту.

Я грелся в преждевременных лучах, когда все опять осложнилось. Маргарет позвонила и сообщила дрожащим от волнения голосом:

— Немедленно поднимайся, Иэн. Он хочет видеть тебя наедине. Он нашел в теории Колстона что-то такое, что его жутко расстроило.

«Бог ты мой, что там еще?» — подумал я. Маргарет и Уолли встретили меня у дверей квартиры. Я обеспокоенно посмотрел на их лица. Уолли покачал головой.

— Он мне ничего не сказал, Иэн. Он вообще не стал пользоваться моей помощью.

— Он в твоем домашнем кабинете, — добавила Маргарет. — Мы тебя будем ждать внизу, в официальном кабинете.

Мы разошлись.

С Уайтом произошла пугающая перемена. Он сидел за моим столом, перед ним были разбросаны бумаги. Пять листков покрыты его аккуратным разборчивым почерком. Исчез заносчивый индюк, так же как и боевой петух.

— Вы хотели меня видеть?

— Мы одни? — не поворачивая головы, печально спросил Уайт.

— Одни.

— Тогда я могу вам сообщить, что я обнаружил. — Он говорил ровным, бесстрастным, мертвым голосом. — Роберт Колстон не может предсказывать естественные землетрясения, мистер Кэртис. Землетрясения могут происходить так же неожиданно, как если бы Колстона никогда не существовало.

Я почувствовал резь в желудке.

— Но это невозможно! — воскликнул я. — А как же Арминстер?

— Арминстер не был естественным бедствием. Так же, как не будет им землетрясение, которое разрушит Лондон этим вечером.

Даже ради спасения своей жизни я не мог бы проследить ход его мысли и потому схватился за единственный ясный в нем момент.

— Но если в Лондоне должно произойти землетрясение.

— То оно не будет естественным бедствием, — повторил он. — Оно было подготовлено руками человека.

Глава шестнадцатая

Шлепнувшись на стул, я уменьшил давление на ноги, но не на свои куриные мозги. Я не понимал, почему эта информация вызвала в нем такую перемену, и меня это совсем не трогало. Любой был бы по горло занят, если бы на нем висели три миллиона человеческих жизней. К тому же информация, хоть и интригующая, казалось, не имела отношения к основной проблеме.

— Черт возьми, какое значение для лондонца, погребенного под руинами собственного дома, будет иметь то, что своей гибелью он обязан деятельности человека, а не бога? — раздраженно спросил я.

— Никакого, — ответил Уайт тем же безжизненным голосом. — Но знание этого не может не повлиять на ваш подход к властям.

— Не вижу, каким образом, — возразил я. — К тому же я не понимаю, как в это дело влез человек.

— Я все здесь написал в форме реферата, — апатично сказал Уайт. — Эти землетрясения являются цепной реакцией, вызванной результатами подземных испытаний атомных бомб. Вот что происходит вкратце: в результате как самих взрывов, так и радиоактивности, что в деталях описывает Колстон и чем я не буду вас утруждать, потому что вы из этого ни единого слова не поймете, происходит размягчение земли, аналогичное разложению трупа. Когда процесс достигает определенной стадии, а также когда наличествуют особые условия, эта размягченная земля проваливается под весом верхних слоев, вызывая, таким образом, конвульсивное сотрясение, похожее на землетрясение.

— И это может происходить за многие тысячи километров от места самих взрывов?

— В этом-то все и дело. Из теории неясно, как и почему это происходит — в этой и других областях открытия еще придется провести массу исследований, — но я полагаю, что разрушительная сила, как обычно в таких случаях, избирает путь наименьшего сопротивления. Таким образом, одна область может пострадать, а другую это минует.

— Не знаю, почему я так удивлен, — грустно продолжал он, — и, прямо скажем, шокирован. Для узкой группы физиков, работавшей над этими проблемами, это не явится полной неожиданностью. Естественно, в печати мало что появлялось, но несколько неприсоединившихся стран провели недавно конференцию, обсудившую последствия ядерного оружия. Как выяснилось, в Соединенных Штатах наблюдалось загадочное явление, которое, если проследить его истоки, уходит корнями в последствия ядерных взрывов. Зная это и другое, о чем я не могу говорить, я не мог считать себя неподготовленным. И все же я шокирован и взволнован, по-видимому, сверх ваших ожиданий.

Я молчал.

— Я думаю, мистер Кэртис, это связано с тем, что у меня есть совесть. Меня уже давно мучили проблемы, связанные с «производством» ученых знаний на благо человечества. Особенно мое беспокойство возросло в последние годы. Младенцы-уроды; отравленные растения, животные и люди; фабрики, производящие все новые и новые виды химического и биологического оружия — все это тяжелым грузом давило на меня. Должен ли ученый воздерживаться от новых открытий? Должен ли он принять на себя большую политическую ответственность? И если да, то как? Поле действий обширно и небезопасно. Оно затрагивает щекотливые стороны национальных, международных и коммерческих интересов. А ученые совершенно непривычны к кабинетным интригам. Мы имеем дело с истиной, а не с увертками. — Он покачал головой. — А теперь — это. Теперь мы уже больше не можем доверять земле, по которой ходим. Источником страха и беспокойства становится неделя жары. Единственный луч света на эту темную картину бросает открытие Колстона. Он, по крайней мере, дал нам ключ к проблеме.

Судя по голосу, эта идея его воодушевила.

— Это был великий человек, мистер Кэртис. Явление, описанное им, замечали и другие ученые. Но потребовался человек его таланта, чтобы связать причину и следствие, и человек его силы воли и упорства, чтобы за свой счет работать в течение десяти лет и доказать свою правоту. Мы не можем вернуть его к жизни, мистер Кэртис, но мы можем и должны воздать ему должное. Его надо похоронить в Вестминстерском аббатстве.

— Боюсь, что его могила будет находиться не в столь освященном месте, — сухо заметил я. — Позвольте, я возьму реферат?

Он сложил листки бумаги.

— Не могли бы вы проставить свои инициалы на всех страницах и расписаться на последней? — попросил я, глядя в сторону.

Он без колебаний выполнил мою просьбу.

— Будьте добры, напишите над самой первой строкой: «Я, нижеподписавшийся», ваше имя и титулы, «составил этот реферат теории Колстона по собственноручным записям Колстона».

Понимая причины этой просьбы, он ее тут же выполнил.

— Благодарю вас, — искренне сказал я. — Я более чем благодарен вам, как будет благодарен каждый лондонец, оставшийся в живых после сегодняшнего вечера; потому что не будь вас, он бы погиб.

Уайт неопределенно махнул рукой.

— Вы не подождете меня в кабинете? — добавил я. — Я вас должен попросить еще кое о чем.

Он кивнул и вышел, опечаленный, встревоженный и съежившийся. По моим часам оставалось три часа и сорок пять минут.

Я замер на месте. Вдруг до меня дошел смысл, точнее, политическое значение сказанного Уайтом. Я сидел, словно парализованный. Во мне более не было уверенности в том, что я имею право или обязан что-то делать для спасения Лондона. В разверзшейся пропасти я пытался найти точку опоры. Я смотрел в глаза обнажившемуся передо мной страшному будущему, которое я собирался создать, и безжалостному настоящему, которое было не лучше. И — помоги мне Боже правый — не знал, что выбрать.

Хотя Рэйнхэм и думает наоборот, я не наивен в политике. Я слишком хорошо знаю грязную механику власти, чтобы меня было легко шокировать. Метя не приводят в смятение такие книги, как «Шпион, пришедший с холода», рассказывающие о лояльных гражданах, принесенных в жертву на алтарь политических интриг. Меня не трогают романы типа «Адвокат дьявола», показывающие структуру римской католической церкви. Метя печалят, но не ужасают сцены, описанные в «Жестком море», где капитан английского эсминца топит глубинными бомбами своих соотечественников, пытаясь уничтожить подводную лодку. Такие вещи мне не нравятся, я хочу изменить общества, которые их допускают. У меня есть моральное право выступать за такие перемены вместе со всеми, кто хочет жить в лучшем мире. И у меня есть право противодействовать тем, кто, в силу своей близорукости, стоит у нас на пути. Но одно дело выступать, другое — действовать. Завтрашний день еще не родился; со всех сторон нас обволакивает сегодняшний день со всеми его мерзостями. Я хотел бы видеть, как звериный национализм уступает место международной гармонии, но это не давало мне права предавать мою страну в руки врага. А в этом-то и заключалась суть дела. Все дело Колстона с самого начала пронизывал вопрос о национальной безопасности, а я его игнорировал.

Впервые за этот деть (и за все остальные) я попробовал поставить себя на место Рэйнхэма. Я даже спросил себя: не зря ли я его осуждал? А если он все же государственный деятель? Не был ли он вынужден сделать страшный выбор и принести меньшинство в жертву интересам большинства? Не сказал ли он себе: «Три миллиона англичан могли жить»? Никого нельзя заставлять делать такой выбор, но он только масштабом отличается от тысяч аналогичных решений, принимаемых на войне почти автоматически.

Не ошибаюсь ли я? — спросил я себя. — Допустил бы я, находясь на месте Рэйнхэма, чтобы потрясенный и ужасающий мир узнал, что наши испытания по частям подрывают нашу планету? Не стал бы я тайно, в строжайшей секретности пытаться добиться прекращения подземных испытаний? Не послужило ли открытие Колстона толчком к новому раунду переговоров, проходящих в Женеве и посвященных запрещению испытаний? Если даже я смогу принудить Рэйнхэма действовать, не добьюсь ли я лишь разглашения жизненно важных секретов и распространения по всему миру паники?

Теперь я полагаю, что я был немного не в себе; открытие Уайта надломило меня еще тогда, когда я не придавал ему значения на фоне надвигающейся гибели Лондона. Но вдруг — к счастью, вовремя — паранойя прошла. Я вновь мог ясно рассуждать, и видел, что подобный выбор не стоял перед Рэйнхэмом. А если и стоял, и он действовал, исходя из него, то он еще больший дурак, чем я его считал. На меня отрезвляюще подействовали мои же собственные слова, сказанные ранее: «Предупредить людей можно было, не подрывая национальную безопасность. Рэйнхэм этого не сделал, и по этой причине я его никогда не прощу».

Воспрянув духом, я поднялся и побежал в кабинет. Через десять минут Холт вез нас к резиденции Рэйнхэма. Я отдавал последние распоряжения и готовился к новой схватке. События быстро приближались к развязке.

Глава семнадцатая

— К Рэйнхэму, и как можно быстрее, Джон. Но, ради бога, не попади в лапы регулировщика и ни в кого не врежься.

Мы влились в толчею городского движения и направились на запад. В битком набитой машине прямо за Джоном сидели Уолли Марш, Маргарет, а я был зажат между Уайтом и профессором Ятсом, оказавшимся почти таким же высоким и худым мужчиной, как и я, с крючковатым носом, придававшим ему вид рассерженной птицы.

— Извините меня, если я покажусь бесцеремонным, — обратился я к нему, — но меня поджимает время.

У меня на коленях в папке лежало все досье Колстона: письмо Уотчетта, теория Колстона, перевод Уайта, повествование Холта об Арминстере и два экземпляра документа, отпечатанного Валери для меня. Я раскрыл папку и вынул из нее реферат Уайта и признание Уотчетта.

— Прочтите, пожалуйста, эти бумаги, как можно быстрее. Не утруждайте себя комментариями — я их уже слышал.

Было видно, что Ятса коробил мой тон, но он ничего не сказал и начал читать. За время чтения он издал один странный возглас, но в остальном выполнил мою просьбу.

Теперь Маргарет.

— Мэтти, я вьшужден использовать тебя, чтобы попасть к Рэйнхэму. Проведи меня к нему, как ты это сделала утром, но потом оставь нас наедине. Это должно остаться между нами.

— Хорошо.

— Нам не должны помешать. Я смогу запереть дверь?

— Ключ обычно в замке.

— Прекрасно Следующим был Холт.

— Джои, от тебя требуется обзвонить вечерние газеты, информационные агентства, Би-Би-Си и телевидение из квартиры Маргарет. Скажи им, что говоришь по поручению сэра Гая. Попроси их прислать своих людей прямо туда в… — Я немного подумал. — Скажем, тут же. Если он заупрямится, им, может, придется подождать, но они к этому привыкли. Скажешь им, что Рэйнхэм сделает важное заявление.

— Они на это клюнут? — с сомнением спросила Маргарет.

— Они подумают, что это связано с вопросом о премьер-министре. Не исключено, что некоторые из них уже там. Попроси ребят с телевидения прислать съемочную группу и быть готовыми прервать свои программы для чрезвычайного сообщения. Да! Когда будешь звонить в газеты, будь пай-мальчиком и позвони в «Телеграм». Не хотел бы я лишиться собственной сенсации!

— Я попрошу прислать фотографа. А уж напишу об этом сам, — заявил Холт.

Я повернулся к закончившему чтение профессору Ятсу, который подравнивал дрожащими пальцами листы бумаги.

— Из всех презренных… — начал было он и запнулся, не в силах выбрать подходящие из эпитетов, вертевшихся у него на языке.

— Если вас обуревают такие чувства, то вы, наверное, с чистой совестью подпишете это.

Он прочел подготовленное мною заявление, из которого следовало, что профессор Ятс ознакомился с полным текстом теории Колстона и удостоверил ее научную обоснованность.

— Тут неверно только одно, мистер Кэртис, — заметил Яте. — Эти формулировки не отражают моих чувств. Но я с удовольствием подпишусь.

Подписались также Уолли и Маргарет в качестве свидетелей. Я положил документ обратно в папку. Мы подъезжали к дому. Я сказал: — Выслушайте меня внимательно, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы ясно понимали, что я собираюсь делать, или хотя бы попытаться сделать. А также, что вы должны согласиться сделать.

Машина замедлила ход и свернула на боковую улицу.

— Я собираюсь вступить в соглашение с сэром Гаем. Простая сделка: жизни трех миллионов лондонцев в обмен на полное молчание об этих событиях. А это значит абсолютное молчание. Я должен иметь возможность уверить его, что ему не следует опасаться ответного удара по окончании кризиса. Мы, шестеро, и Уотчетт, который будет молчать, — единственные, кто знает всю историю. Я должен абсолютно положиться на ваше благоразумие. Вы ничего не знаете. Какую бы историю ни рассказал общественности Рэйнхэм, вы ее одобрите. Когда он будет принимать панегирики благодарных масс, вы будете хлопать в ладоши вдвое громче остальных.

Они, конечно, согласились, хотя Ятс и сказал:

— При условии, что теория Колстона будет опубликована, а его репутация будет восстановлена.

— Я не могу ставить условия, — ответил я, — но думаю, что Колстону воздадут должное.

— Тогда я, естественно, согласен.

Машина замедлила ход. Уолли, Уайта и Ятса я попросил позаботиться о собственной безопасности. Ученые хотели остаться, считая, что их личное содействие может помочь, но я знал, что оно только помешает. У меня были их подписанные свидетельства, и этого было достаточно.

Через девяносто секунд мы с Маргарет прошли на половину Рэйнхэма. Лондону оставалось жить три часа и десять минут.

Мы были вынуждены тут же изменить сценарий, потому что ключ торчал снаружи.

— Чуть не забыла! — воскликнула Маргарет. — Он с трудом вынимается. Это может вызвать шум. Я войду внутрь, закрою дверь и заговорю его. Когда будешь готов, войдешь.

— А если появится охранник?

— Ты ждешь встречи с ним, а я подготавливаю вашу беседу.

Я кивнул, и Маргарет открыла дверь и вошла. Послышался приглушенный голос Рэйнхэма. Мне не удалось различить слов, но говорил он радостным тоном. Наклонившись над замком, я осторожно потянул ключ. Он не шевельнулся. Меня прошибло холодным потом. Невесело было бы, если бы в этот момент вошел дворецкий и увидел редактора «Телеграм», с глупым видом возившегося с ключом от кабинета Рэйнхэма. Но ничего не произошло, и мне все-таки удалось вытащить ключ. Я взялся за дверную ручку и приоткрыл дверь.

— Итак, моя дорогая, — послышался голос Рэйнхэма, — дело идет к тому, что если не произойдет ничего непредвиденного, выбор падет на меня. Как тебе нравится быть хозяйкой в Номере 10, то есть в резиденции премьер-министра?

— Сожалею, сэр Гай, — сказала Маргарет немного нервным голосом, — но я выхожу замуж за Иэна Кэртиса.

Неплохой знак для моего появления.

— Спасибо, Мэгги, — сказал я, распахивая дверь. Она повернулась и улыбнулась.

— Удачи! — прошептала она, выходя. Я запер дверь.

Моя наглость застала его врасплох, но когда я повернулся к нему, он уже пришел в себя. Его рука лежала на телефоне, а лицо побледнело от ярости.

— Вы уже во второй раз врываетесь в мой кабинет. Я этого не потерплю. Меня сдерживает только мое отношение к Маргарет, но я предупреждаю вас, Кэртис, мое терпение на исходе. Выметайтесь отсюда — или я звоню в полицию.

— Я здесь для деловой беседы, — проигнорировал я угрозу.

— Мне нечего с вами обсуждать. Нечего.

— Это хорошая сделка, Рэйнхэм, — прервал я его. — Мое молчание о деле Колстона в обмен на ваше содействие в эвакуации находящихся в опасности районов Лондона.

— Это ваш последний шанс, Кэртис! — тем же тоном ответил он. — Вы уходите?

Я был потрясен. Не станет же проклятый дурак рисковать разоблачением? Даже в эту секунду я считал его больше мерзавцем, чем дураком.

— У меня есть доказательства, — продолжал я. — Копия полного текста теории Колстона. Уотчетт сознался и выдал вас. Профессор Ятс подписался под тем, что теория Колстона научно обоснована, и это не та теория, которую Уотчетт представил на конференции. Все это завязано в тесный узел. Я предлагаю вам их все в неопубликованном виде и гарантирую молчание немногих людей, знающих всю историю.

Он поднял трубку. Несмотря на потрясение, меня хватило на то, чтобы вырвать у него трубку и положить на соседний столик, до которого он не мог дотянуться. При этом у меня выпала папка, и бумаги вывалились на стол. Но Рэйнхэм даже не смотрел на них. Он глядел только на меня.

— Вы слишком далеко зашли, Кэртис, — наконец обрел он дар речи. — Вы заплатите за это.

— Проклятый дурак! — воскликнул я. — Почему вы меня не слушаете? Я предлагаю вам место премьер-министра!

— Переживу как-нибудь без вашего подарка, — холодно заметил Рэйнхэм.

Он смерил расстояние между нами, как бы прикидывая шансы на побег.

— Вы уничтожили репутацию Колстона! Вы позволили погибнуть девяноста пяти тысячам человек в Арминстере.

— Все так. — За закрытыми дверями и без телефона он был вынужден поддерживать беседу. — У Колстона не было репутации, которую я мог бы разрушить. Я не санкционировал гибель людей в Арминстере, потому что было невозможно предсказать непредсказуемое.

Это было потрясающе.

— Но, ради бога, вы же знаете, что теория Колстона справедлива. Вы ведь читали ее перед тем, как зарезать!

— Не читал. У меня хватает других забот, важнее всякой чуши.

— Чуши? Это не чушь! У меня здесь…

— Это бред, вздор. Всем известно, что землетрясения непредсказуемы. Тем более, в Англии не бывает землетрясений.

— Тогда чем же был Арминстер? — возмутился я. — Или кто-то слишком сильно чихнул и подорвал его?

— Причуда природы, — спокойно парировал Рэйнхэм. — Насколько мне известно, сейсмологи все еще ищут причины.

— Колстон предупреждал о катастрофе заранее.

— Кроме того, Англия расположена вдалеке от пояса землетрясений.

— Но не от землетрясений такого рода, черт побери!

— А, вы об этом слышали? Видите ли, Кэртис, даже если бы Колстон был прав, его бы, наверное, стоило заставить молчать. Не думаю, что было бы целесообразно сообщить миру, что мы не можем больше доверять земле, по которой мы ходим. По счастью, он ошибался, и такой вопрос не встал.

— Но, послушайте, Колстон был-таки прав. У меня есть доказательства. Они лежат у вас под носом. Посмотрите их!

Пока я, второй раз за день, пытался воззвать к его здравому смыслу, он возился с сигарой, явно нервничая.

— Я убежден, что Колстон ошибался.

— Убежден! Как вы можете быть убеждены, когда вы не читали его? Прочтите же сейчас!

— Нет, не хочу! Все это абсурдно. Абсурдно и политически опасно. Я приказал Уотчетту изъять не подлежащие разглашению материалы. Это было все, что я мог сделать. Колстон был вне моей юрисдикции.

— Вы не компетентны судить об обоснованности теории. Вы ведь не ученый. Вы не показали ее ни одному специалисту.

— Зачем? Ее заслушала целая сейсмологическая конференция и сочла чепуховой.

У меня волосы встали дыбом.

— Но это вы превратили ее в чепуху!

— Нет, нет! Она была нонсенсом с самого начала.

— Вы изъяли связующие нити между аргументами!

— Естественно. Не мог же я допустить, чтобы сверхсекретная информация о наших ядерных испытаниях дошла до Москвы и Пекина. — Он выпустил кольца дыма и устало добавил: — Сколько вы еще собираетесь тянуть этот мерзкий фарс?

Я предпринял последнюю попытку.

— Сэр Гай, ради бога, выслушайте меня! Говорю вам, теория Колстона обоснована. У меня есть свидетельство этому, данное ведущим сейсмологом Англии. Из него явствует, что сегодня в восемь часов вечера в Лондоне произойдет землетрясение. Просто прочтите доказательства — это все, о чем я прошу.

— А я прошу вас только об одном — уйти, — ответил Рэйнхэм.

Меня трясло. Я почувствовал физическую боль от разлившейся в животе желчи. Мой мозг был изнурен битьем головой об стену, которой оказалась тупость Рэйнхэма.

— Старый глупец! — вышел я из себя. — Вы не станете слушать. Вы вбили себе в голову, что Колстон сумасшедший, и не сдвинетесь с этого, не станете смотреть доказательства обратного. Вас не прошибешь фактами. И, черт возьми, вы «доказываете» свою точку зрения реакцией ученых на документ, вами же и сфальсифицированный.

В его глазах загорелись злые огоньки.

— Вы поступаете, как расист, который держит негра в нищете, болезнях и страхе, а затем «доказывает», что тот дикарь, когда последний восстает. Как французские колонисты в Алжире, сопротивлявшиеся будущему, пока их не выкинули из истории в крови и мучениях. Вы смотрите через плечо в Золотой Век, который никогда не существовал, а из-за этого мы погибнем.

— Убирайтесь! — побледнел Рэйннхэм.

— О, я ухожу, — сказал я с глубоким вздохом. — И видит бог, когда я с вами покончу, ваше имя будет втоптано в грязь. Читатели «Телеграм» узнают всю эту отвратительную историю. Они со свистом прогонят вас из вашего кресла. — Никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным и униженным, и, зажмурившись, я нанес удар в самую болезненную точку:

— И они также узнают, что ваш сын погиб как трус! Сверкая глазами, он вскочил на ноги.

— Вы возьмете свои слова обратно, Кэртис!

— Он погиб в двадцати метрах от своей жены, на террасе отеля. Маргарет спас незнакомец. У меня есть заверенные показания спасенных и спасателей. Я отвечаю за свои слова.

Его губы беззвучно шевелились, а ноздри побелели от ярости. Но на какой-то момент показалось, что я победил. Мне хотелось верить, что забота о сохранении доброго имени семьи перевесит в нем глупость.

— Теперь вы прочтете эти бумаги и станете действовать? Он перевел взгляд на меня.

— Вы жестокий и злой человек, Кэртис. Не понимаю, чем я вызвал такую вашу враждебность по отношению ко мне. Всю свою жизнь я работал ради одной-единственной вещи: ради интересов моей страны. Я хочу восстановления ее былой власти и величия. Разве это недостаточная цель? — Взмахом руки он отмел возможные возражения. — И сегодня, когда, кажется, меня уже должны попросить нести самое ответственное бремя в королевстве, вы пытаетесь уничтожить меня.

Он был невозможен. Он был недоступен для аргументов. Было бы простой тратой времени убеждать его, что я тоже работаю для достижения этой цели, что спор между нами — это спор между мистером Глядящим Назад в Ностальгии и мистером Глядящим Вперед в Надежде. Между Прошлым и Будущим, между Старым и Новым.

Побежденный, я собрал свои бумаги и оставил его предаваться стерильным, опасным, самоубийственным мечтам.

Глава восемнадцатая

Я ощупью вошел в квартиру и рухнул в кресло. Меня подташнивало. Все и так было написано у меня на лице, но я пересказал им содержание разговора. Маргарет хотела броситься к Рэйнхэму, но я удержал ее.

— Его не пронять доводами разума. Это форма сумасшествия или умственная слепота. Она — бич человечества.

— Но что нам теперь делать? — шепотом спросила Маргарет.

Еще до того, как Джон Холт заговорил, я знал ответ; и, зная его, вздрогнул от ужаса.

— Нам остается только одно, и это может сделать единственный человек, — произнес Холт. — Это ты, Иэн. Лондон должен быть оповещен., И ты его оповестишь.

— Нет!

— Да, — твердо сказал Холт.

— О, да, Иэн! Да!

— Они ждут, — продолжал Холт. — Я им сказал, что сэр Гаи выступит перед ними со ступенек дома. Так как он не будет выступать, это должен сделать ты.

— Это единственное решение, — сказала Маргарет.

— Но я недостаточно авторитетен, чтобы выступать! Меня никто не станет слушать.

— Ты заставишь их слушать.

— Я вызову панику!

— Нет, если найдешь правильный подход.

— Но я его не найду! Я не оратор.

— Хорошую историю не нужно хорошо рассказывать. Это слова одного редактора «Телеграм», который не любит красивых фраз.

— Расскажи правду и заклейми дьявола, — вставила Маргарет.

— Заставь людей сдвинуться с места, — заключил Джон Холт.

Я весь вспотел и страшно перетрусил.

— Мы должны попробовать обратиться к Фиггину или Грэм-Лонгу. Даже к Моргану.

— Я выйду на них, — пообещала Маргарет. — Я им обрисую всю ситуацию. Но, как ты сам говорил, это займет время. Ты же можешь дать первый толчок снежному кому.

Я вздрогнул.

— Это твое дело, Иэн. Твоя история. Ты довел ее до логического конца. Ты должен смотреть в лицо фактам. — Холт положил руку мне на плечо. — Это не так страшно, как тебе кажется. Большинство ребят за дверью, ты знаешь.

Я представил себе последствия провала. Увидел станции метро, атакуемые охваченными паникой толпами, кричащих людей, сражающихся за места в автобусах, ошалевших водителей, мчащихся по запруженным улицам. На ноги я встал не очень твердо. Но время поджимало.

— Первым я обращусь к Моргану, — сказал Холт, — потому что он одной ногой на нашей стороне. Пусть он пойдет к комиссару полиции. Затем я возьмусь за политиков.

— Да, — согласился я, мысленно уже находясь снаружи, пытаясь найти слова, чтобы убедить, заставить поверить — и не вызвать панику.

— Мы должны попытаться пройти к входной двери, — сказала Маргарет. — Тебя должны видеть выходящим из дома сэра Гая, а не вылезающим украдкой из-за утла.

— Удачи! — пожелал Холт, набирая уже чей-то номер. Маргарет прошла вперед, чтобы удостовериться в том, что путь свободен, и через несколько минут мы на цыпочках прошли через весь дом. Маргарет распахнула входную дверь. Мне в глаза ударило солнце. Со всех сторон на меня смотрели удивленные и заинтересованные лица. Завращались объективы теле- и фотокамер, берущие меня в фокус. Микрофоны приблизились к моим губам. Черт бы меня взял, если я знал, что собирался сказать!

Неожиданно чей-то голос сказал:

— Большинство из вас знакомы со мной хотя бы мельком, как с редактором газеты «Ивнинг Телеграм».

Боже мой! Это был мой голос! Я слушал себя с громадным интересом.

— Я сегодня весь день работал над ужасной историей. Все документы, относящиеся к ней, здесь, у меня в руках. — Я взмахнул стопкой бумаг. — Они предсказывают Лондону страшную катастрофу и ужасающее число жертв, если мы все сразу же не примем меры.

Я прервался, чтобы передать документы Маргарет.

— Раздай их им для ознакомления, — попросил я ее. Шаг за шагом я пересказал всю эту историю, сжимая и сокращая ее, упоминая ключевые моменты, вскользь упоминая о действующих лицах, выкидывая несущественное. Редко когда мне так помогали навыки, приобретенные на должности помощника редактора, привыкшего сокращать повествование без ущерба для связности и занимательности. И я их увлёк. И, видит бог, заставил поверить! Пока я не кончил, никто не издал ни звука.

Но это было лишь первое и простейшее испытание. Я убеждал людей, привыкших к обработке новостей, проверке данных, принятию быстрых решений и действию в соответствии с ними. Теперь же я должен был обратиться по телевидению непосредственно к потенциальным жертвам. Я должен был сказать им, что самое сердце великого города обречено, и они должны бежать из него, спасая свои жизни. Что еще можно сказать, кроме как «Бросайте все и удирайте отсюда»? А это будет толчком к паническому бегству.

Ребята с телевидения меня подбодрили, что было очень кстати, и я вышел в эфир. Из сказанного мною я помню очень мало, но очевидно — хотя и неясно, как, — что я взял правильный тон. Мое вспотевшее лицо, изможденные черты и выдававший крайнее отчаяние голос убедили зрителей в срочности дела, пока мои слова описывали худшие стороны ожидаемого несчастья. Я не стал объявлять точного часа землетрясения и грубо, как политикан, солгал, заверив их, что власти приводят в действие экстренные планы эвакуации. Я описал с возможно большей точностью границы области, которую охватит землетрясение. И в этот момент, когда я уже подходил к концу, Рэйнхэм попробовал испортить все дело. Из-за угла вынырнула машина. Поняв, в чем дело, я тихо выругался: как министр внутренних дел, Рэйнхэм приказал арестовать меня за нарушение Закона о государственной тайне на основании того, что в мои руки попала секретная информация.

Я ускорил ход своих рассуждений, подхлестываемый временем. Зрители не должны стать свидетелями моего ареста. Это вызвало бы невероятное замешательство и зачеркнуло бы все то, что я смог сделать.

— Те из вас, кто живет или работает в опасном районе, пожалуйста, немедленно покиньте его. Если вы на работе, оставьте ее и уходите. Если вы дома, закройте двери и отправляйтесь в безопасное место. Возьмите минимум одежды и принадлежностей — принимаются меры к тому, чтобы вы были размешены соответствующим образом, где бы ни оказались. — «Ты проклятый лгун, Кэртис», — подумал я. — Владельцы машин, пожалуйста, возьмите с собой пешеходов. Семьи, разделенные обстоятельствами, работой или покупками, пожалуйста, не пытайтесь найти друг друга. Вы только парализуете линии связи и помешаете принятию необходимых мер соответствующими службами. Можете быть уверены, что через несколько часов вы сможете воссоединиться.

Боковым зрением я видел, что время кончалось. Ко мне бежали полицейские.

— Уходите мирно, — сказал я. — Уходите спокойно, в полном порядке. — А затем, почувствовав вдохновение, добавил: — Более того! Уходите как Лондонцы! Идите с песней!

Я подал рукой команду «конец» и вышел из поля зрения операторов. Я только-только уложился. Через десять секунд меня арестовали.

Я не оказал сопротивление. Маргарет хотела поехать со мной, но я понимал, что это бесполезно. И хуже, это вовлекло бы и ее. Я поцеловал ее и попросил позаботиться о том, чтобы самой выбраться вовремя из опасной зоны. Потом меня повели через шумевшую удивленную толпу. Меня привезли в полицейский участок, зарегистрировали и предъявили официальное обвинение, а затем заперли в камере. Во время этих процедур единственными моими словами, кроме сообщавших мое имя и адрес сидевшему за столом сержанту, была повторная просьба о получении разрешения на разговор со старшим инспектором Специальной Службы Морганом.

Когда за мной захлопнулись двери камеры, я разволновался. Смог ли я что-нибудь сделать? Или только ухудшил ситуацию? Где Маргарет? Ее не арестовали; хватило ли у нее здравого смысла последовать моему совету и покинуть центр Лондона? Стала ли полиция разговаривать с Морганом? А если даже и стала, то что он мог сделать? Как дела у Холта? Даже если он и убедил Моргана действовать, то смог ли Морган убедить комиссара полиции? Мог ли Холт побудить действовать остальных министров? Ведь принятие положительного решения политиками — это медленный, болезненный процесс.

Эти и многие другие бесполезные размышления были неизбежной реакцией человека, у которого, с одной стороны, нервы на пределе, а с другой, нет возможности что-либо предпринять. У меня хватило ума понять это и перестать беспокоиться о вещах, для меня не достижимых. Я даже начал смотреть на вещи беспристрастным, чтобы не сказать циничным, взглядом. Это отучит тебя высовываться, Кэртис, говорил я себе. Ты и Колстон, вы оба ждете похорон, каждый в своей могиле, один в грязи какого-то морга, куда его доставили, а другой в тюремной камере. Живой и мертвый, оба готовы к погребению. А может быть, участок и морг переживут даже землетрясение?

«Зек», вот кто я такой», — подумал я, давая другой ход своим мыслям. Заключенный. Помещенный в тюрьму за пропаганду своих убеждений. О, я оказался в хорошей компании. Половина премьер-министров в Британском Содружестве Наций побывали в тюрьмах Еe Величества до того, как их посвятили в рыцари…

Часы у меня отняли вместе с другими валами, и я не мог определить время. Было уже далеко за шесть — возможно, около семи. Я попробовал прикинуть, сколько времени ушло на то, чтобы арестовать меня, привезти сюда, зарегистрировать, и сколько времени я пробыл в камере. Получалось примерно три четверти часа на формальности. Но определить, сколько времени я думал, мне совершенно не удалось.

Как выяснилось впоследствии, смятение началось в десять минут восьмого. Я услышал крики, звуки бегущих ног, лязг и звон металла. Открывались двери камер, раздавались приказания. Стражник открыл и мою дверь.

— Выходите, эй, там! — крикнул он. — И пошевеливайтесь!

— Что происходит?

— Приказано перевести вас куда-то. Выходите! Становитесь в строй!

Воспрянув духом, я. присоединился к другим заключенным. Это было организовано. Мы потащились обратно в ту же комнату. Нам вернули вещи. Потом вывели на улицу. У поребрика стоял «черный ворон». Точнее, он полузаехал на тротуар, чтобы освободить место на дороге. Движение машин показалось мне странным, но у меня не было времени понять, чем оно меня удивило. В тот момент, когда из участка вышел сержант, из-за утла выехала Маргарет.

— Мистер Кэртис, — обратился ко мне сержант. — Вы свободны. Как сообщили из Скотланд-Ярда, с вас сняты обвинения. — Он добавил: — Но я вам советую поехать с нами, сэр. Так будет безопаснее.

— Он со мной, сержант, — вмешалась Маргарет. — Пошли, Иэн. Нам придется бежать.

Я удивился, но последовал за ней.

— Куда мы идем?

— В редакцию.

— Как в редакцию? Зачем?! Она же в самом центре опасной зоны.

— Джон вызвал редакционный вертолет.

— Блестящая мысль! — восхитился я. — Разве нельзя найти машину?

— Мы не в ту сторону идем, — ответила Маргарет. —

Сейчас на всех улицах Лондона одностороннее движение — от центра.

Теперь я понял, почему движение на улице показалось мне странным: весь транспорт по обеим сторонам улицы ехал в одну сторону.

— Нам еще повезло, — заметила она. — У большинства обитателей этого района есть машины, а у кого нет, тех подвезли, или они сели на автобусы и в метро.

У меня не хватало дыхания, чтобы задать сотни вопросов, готовых сорваться с языка. Меня поразил спокойный, упорядоченный поток машин, ехавших на север. Я почти не замечал свидетельств беспорядка, и лишь несколько — грубости или страха. Один раз из окна проезжавшей машины высунулся человек и крикнул: «Эй, вы, двое! Вам не в ту сторону. Забирайтесь на крышу моей машины». Он не мог остановиться, и Маргарет просто покачала головой, улыбнулась, и мы пошли дальше. Как я заметил, движение было не быстрым, но непрерывным. Я попытался подсчитать среднюю скорость, прикинуть требуемое время и оценить, сколько народу не успеет выбраться. Это было пренеприятнейшее упражнение в устном счете. Я скоро запретил его себе и сосредоточился на том, чтобы выжать из себя все возможное. Но я успел подумать: странные создания люди. Подойди к ним неправильно, и они паникуют, бегут, бесчинствуют, грабят. А подойди к ним правильно — даже в Лондоне и Нью-Йорке в час пик — и они проявят удивительное спокойствие и мужество.

Мы добежали до редакции. На часах было без десяти восемь.

Двери были распахнуты, первый этаж — пуст.

— Мы спасены! — воскликнула Маргарет.

Она бросилась ко мне в объятия, рыдая и целуя меня.

— О, Иэн! Ты был замечателен по телевизору. Я никогда тебя так не любила.

Это проливало бальзам мне на сердце, но сейчас было не до того.

— Как ты меня нашла?

— Морган. Он сумел позвонить Джону. Он сделал для тебя все, что смог. Я сразу же помчалась через Лондон.

Мы поднялись в мою комнату пешком — электричество было отключено, и лифт не работал. Маргарет начала рассказывать все в деталях.

— Джон довольно быстро нашел Моргана, но ты сыграл основную роль. Мистер Фиггис смотрел телевизор, когда до него добрался Джон. На экране был ты. Ты произвел на него громадное впечатление — он связался с комиссаром полиции, армейскими казармами, транспортным управлением, гражданской обороной и всеми остальными в два счета. Фиггис полностью отстранил сэра Гая. Из него выйдет прекрасный премьер-министр.

Я с трудом поднял тяжелую железную дверь, и мы вышли на крышу. На фоне заходящего солнца вырисовывалась фигура Джона Холта.

— Великолепная работа, Иэн! — произнес он.

Я подошел к парапету. Вокруг нашего здания не было ни души. Улицы вокруг нас в пределах видимости были пустынны. До самого собора Святого Павла не было видно ни одного человека.

— Ты слышишь, Иэн? — спросила Маргарет, кладя руку мне на плечо.

Прислушавшись, я уловил за порывами дьявольского ветра обрывки песни.

Маргарет крепко обняла меня и сказала:

— Они уходили с песней…

Тишину разорвал шум винта. Вертолет прилетел с юга с уже привязанной веревочной лестницей. Один за другим мы поднимались в зависшую над нами машину, в безопасность.

Я посмотрел с неба на землю. Оставались минуты. Мое сердце было готово разорваться на части. Это был мой город. Здесь я родился, вырос, создал себе имя в газетном мире. Заходящее солнце покрыло золотой краской шпили, купола и даже бетонные коробки. Древняя река, мерцая, изгибалась в своем вечном течении к океану. Посмотри на это, внимательно посмотри на все это и запомни на всю жизнь, все черное, и серебряное, и серое, и зеленое, и не изменившееся под солнечными лучами темно-голубое и коричневое. Смотри и оплакивай, потому что творцы, создавшие город, ушли навсегда, а дураки приговорили его к смерти.

Мы не могли спасти всех. Никогда не было, да и не будет составлено приблизительного списка погибших. Среди жертв был и сэр Гай Рэйнхэм. От отказался эвакуироваться и ни секунды не колебался в том, что землетрясения не будет. Хотел бы я знать, о чем он думал в те последние страшные минуты, когда Лондон заколебался и рухнул? Может быть, он принял смерть более стоически, оттого, что знал: род Рэйнхэмов не обрывается.

Десятый в роду баронет, мой приемный сын, сейчас, когда я пишу эти строки, играет на лужайке за окнами. Он здоровый и красивый ребенок, прекрасный сын, и я им горжусь. И каждый день я замечаю, что он становится все более похожим на Маргарет.

Агадир, март 1963

Фуэнгирола, Испания, февраль 1967