Смертник

НИКА

– Хорошая ты баба, Ника, но дура, – опять повторил Глухарь. И подтвердил свои слова до хруста сжатой в руке банкой с пивом. Будь она полной, он ни за что не позволил бы себе такого кощунства – но до этого Ника минут пять наблюдала за тем, как бородатый мужик, запрокинув голову, тряс несчастной банкой, пытаясь выжать из нее хотя бы каплю.

– Глухарь, – уже безнадежно сказала Ника, потянувшись к нему через стол, заставленный грязной посудой. – Я нормальный человек, поверь мне: до вчерашнего дня глюки меня не беспокоили…

И с досадой поморщилась, заметив, с каким удовольствием пьяный Глухарь уцепился за слова "до вчерашнего дня".

– Почему ты мне не веришь? – перекрикивая шум в зале, продолжала она. – И, может быть, через пару месяцев, когда оттуда еще кто-нибудь дозвонится, ты пожалеешь, что не послушал меня! Твой друг…

– Ника, – Глухарь облокотился на стол, попав локтем в переполненную окурками пепельницу. – Все забываю у тебя спросить: твое полное имя Вероника, что ли?

– Мое полное имя Ника, – сквозь зубы процедила она. – И другого у меня не было никогда.

– Тебе… двадцать?

– Двадцать один, – после паузы ответила девушка. Ей показалось, что ответа он не расслышал. Да и нужен был ему этот ответ как кусок хлеба голодному кровососу.

– Так, говоришь, связь по мобильному плохая была? – Он сдерживал смех.

– Да. – От злости ее затрясло. – Шум, треск.

Разговор не заладился с самого начала. Ее рассказ о ночном звонке не произвел на сталкера ни малейшего впечатления. И совсем не потому, что тот был пьян. Давно и беспросветно. Трудно было отрицать очевидное – никто и никогда не звонил с Зоны. Даже для новичков не секрет: все приборы, чье действие основано на электромагнитных волнах могут подвести в любую минуту. Самый надежный прибор счетчик Гейгера – вот и пожалуй и все, на что можно положиться. Зона – это маленькая смерть. Всякий уходящий знает: она может настигнуть тебя сразу за периметром, в одной из тех аномалий, что как грибы после дождя плодит новый выброс. Может удовлетворить свое порочное любопытство, равнодушно наблюдая за тем, как распадается мертвая плоть, желтой слизью вытекают незрячие глаза и ты сам, лишенный сознания – не более чем пристанище для жирных червей – бродишь по запретным дорогам, куда живым вход воспрещен.

А может вдоволь натешиться и растянуть удовольствие, оставив тебе сознание, помещенное в гниющую оболочку мертвого тела.

Бар "Приют", где Ника по указке нашла Глухаря, оказался забит до отказа. Сквозь густой, тяжелый воздух, пропитанный запахом табака и мужского пота, сочился свет разноцветных мигающих ламп. Деревянный помост для стриптиза, накрытый металлическими листами и для верности укрепленный шестами, намертво вбитыми в потолок, пока пустовал. Два десятка столиков были заняты отдыхающими после праведных трудов сталкерами. И за каждым столом царила своя атмосфера. Кто-то справлял поминки по погибшему товарищу, кто-то радовался тому, что остался жив, кто-то в очередной раз распространялся о том, как с честью вышел из, казалось бы, безнадежной ситуации.

Ровный гул голосов, изредка прерываемый отдельными возгласами, разговору не мешал. Ника кусала губы, отыскивая тот аргумент, что сможет качнуть чашу весов в ее пользу, и с каждой уходящей минутой затея казалась ей все более безнадежной.

Начать с того, Глухарь не поверил ни единому ее слову. Все попытки Ники как тяжелую артиллерию подключить такие давно потерявшие авторитет понятия, как "дружба" и "взаимопомощь" разбились о надежный как скала мужской прагматизм. В нескольких словах воспроизводимый как "этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда". Более весомое понятие – "деньги" – ожидала та же незавидная участь.

Это все было сначала. Самое страшное случилось потом. Примерно через полчаса ее воззваний "к уму и сердцу" пьяного сталкера, Глухарь преподнес ей сюрприз. Тем ужасней, что явился для Ники полной неожиданностью.

Пуская струю сигаретного дыма через нос, Глухарь вдруг навалился грудью на стол, испачкав видавший виды комбинезон в подсохшем картофельном пюре, оставшемся от недавнего обеда.

– А теперь слушай сюда, девушка, – сказал он. Огромные глаза, полускрытые за набрякшими от беспробудного пьянства веками, недобро блеснули. – Даже! – Глухарь воздел к потолку указательный палец с траурной каймой под ногтем. – Даже, если все было так, как ты говоришь – никто! Слышишь? Никто не пойдет в Зону выручать твоего Красавчика. Даже за деньги. И даже такой законченный ублюдок, как Грек. Если единственный, к кому Красавчик тебе посоветовал обратиться это я – что ж, его дела обстоят еще хуже, чем мне казалось. – Он с неприкрытым злорадством следил за тем, как округлились от удивления ее глаза. – Свой долг Красавчику я отдал. И теперь ничего. Ему. Не должен. Запомни девушка, ничего. Тебя извиняет то, что ты могла подумать, будто мы друзья, но…

Глухарь затушил в переполненной пепельнице обгоревшую до фильтра сигарету и задумался. Надолго.

Пока Ника пыталась осознать услышанное, перед сталкером, как по мановению волшебной палочки возникла бутылка водки и стакан. Ника собиралась с духом, чтобы вслух списать все сказанное на большое количество выпитого, когда Глухарь заговорил снова. На этот раз в собеседнике он не нуждался.

– И никто. Ни здесь, ни за кордоном… Никто не ринется в Зону выручать твоего Красавчика. Половина народа будет радоваться, когда он сгинет в Зоне. А остальная половина… обрадуется позже, когда станет известно точно. Сумел… Красавчик. Так еще уметь надо. Выжить уметь… Выживать. Везунчик, а не Красавчик… вот погоняло вполне подходящее для него… Когда Штоф подыхал в Темной долине… всего ничего – рукой подать. Вынес он его, твой Красавчик? Хрен тебе, вынес… И умер Штоф. Только перед смертью сказать успел. Вести в Зоне быстро разносятся. И далеко… как круги по воде. А как он обошелся с Параноиком?

Наполненный до половины стакан водки блеснул в свете фонаря – булькнула опрокинутая в жаждущий рот жидкость – и снова занял свое место на столе.

– Все знали, что ему "баклажан" нужен до зарезу, сына от гемофилии вылечить. – Глухарь плеснул в стакан водки. – Только пойди, отыщи его в Зоне. Все мы тогда в Зону ходили с тайным умыслом помочь Параноику – мало он добра сделал? И что твой Красавчик? Нашел "баклажан", да торговцу в "Сталкере" и толкнул. Тому, естественно, до наших бед как до звезды… Жучара, он Жучара и есть. Вот и достойная пара твоему… Так и не дождался Антошка помощи. А… – Глухарь не удержался и при попытке махнуть рукой, едва не свалился со стула. – Много чего вспомнится, если покопаться… А что меня спас от мертвяков, так выхода другого у него не было. Когда на них находит, уж лучше два ствола, чем один. Хрен тебе. Я отдал ему долг, – слова с трудом вырывались из осипшего горла. – Отдал. Мы квиты.

Глухарь замолчал.

Бесполезно объяснять себе, что она не догадывалась об истинном положении вещей. Но одно дело подозревать, другое – знать наверняка.

В баре ничего не изменилось с тех пор, когда она была здесь в последний раз. Последний и единственный. Возможно, никто так и не увидел бы ее не только в "Приюте". Вполне возможно, в городе вообще. Если, конечно, считать квартиру, в которой она просидела безвылазно почти год, чем-то самостоятельным и обособленным.

Туда, в однокомнатную квартиру, с мебелью, протертой до дыр, с драценой, постепенно переродившейся в грозу растительного мира, привез Нику, вернее, то, что она на тот момент собой представляла, Красавчик. Кем она была? Пугливым существом, вздрагивающим от каждого шороха, с трудом переставляющим ноги. Каждый шаг, в прямом смысле, давался болью и кровью – все, что позволял плохо заживающий шов, стянувший кожу в промежности. С кровавыми волдырями на прокушенных губах и такой тоской в глазах, окруженных черными тенями, что отводил взгляд даже Красавчик, повидавший в Зоне немало.

– Живи, – сказал он. – Будет тебе пристанище.

И жила. В четырех стенах, с редкими вылазками в ближайший ларек и к Ляльке – неожиданно появившейся подруге. Все остальное – в чем она нуждалась, нуждается или будет нуждаться, приносил Красавчик. Он часто пропадал в Зоне – неделю, а то и больше. Первые два-три дня после возвращения пил беспробудно. Потом они долго говорили, иногда сутками напролет. И за все это время, пока заживали раны – телесные быстрее, душевные медленнее – Красавчик ни разу не увидел в ней женщины. И Ника была ему за это благодарна.

За это, и еще за то, что осталась жива.

Ника посмотрела Глухарю в глаза, тщетно пытаясь поймать его взгляд. Знал ли он о том, какие пути привели ее в городок? Вряд ли. И рассказ, как на духу выложенный сейчас, прозвучит не к месту, как лечение после скоропостижной смерти клиента.

Гул пьяных голосов нарастал. Все было так же, как в тот раз, почти полгода назад: опытные сталкеры пили молча, сходившие в Зону по первому разу – напивались весело и шумно. Радовались, что живы остались. Эйфория, сродни той, что позволяет чувствовать себя крутым гонщиком новичку, отъездившим пару недель за рулем автомобиля.

– Тёмная ночь. Кровосос тащит за собой сталкера в канализационный люк, – хриплый тенорок выбился из общего шума. – Тот отбивается изо всех сил, орет матом…

Концовка анекдота потонула в начальных аккордах музыки, хлестнувшей по ушам. Тяжелый рок селевым потоком накрыл задымленный зал. Оглушительные низы, которым вторила стеклянным звоном посуда, оставшаяся без внимания на столах, заставили Нику оторваться от разглядывания защитного артефакта: на шее Глухаря дрожала в свете прожекторов капля воды, подвешенная на цепочке.

В тумане, в сплошном дыму, под оглушительный свист стриптизерша выскочила как чертик из бутылки. В полной сталкерской экипировке, в тяжелых ботинках, зашнурованных почти до колена, в защитных штанах и куртке, скрывающей до поры за нагрудником девичьи прелести, в кожаных перчатках, в черной повязке, знаком отрицания затянутой на лбу, – в ней не было ничего женственного. Звериная грация и упрямо сжатый алый рот – неприступная и оттого еще более желанная.

Гремел тяжелый рок, постепенно освобождая девушку от верхней одежды. Скупо, по-мужски – ни одного лишнего движения – они и раздевалась так, что стихли и голоса, и свист. Сотня глаз, подогретых спиртным, не отрывали взглядов от помоста. За курткой обнаружились не по-женски округлые плечи, плоский живот. Когда в зал черной вороной полетел кожаный бюстгальтер, словно высокой груди с торчащими бусинами темных сосков стало в нем тесно, – зал исторг мучительный утробный вой, как голодное чудовище перед стремительным броском.

В руках у стриптезерши неожиданно возникла потертая, так хорошо знакомая многим сталкерам фляга – именно такая, видавшая виды – с погнутым боком и обшитым кожей днищем. Девушка запрокинула голову и струи воды, задерживаясь на торчащих сосках, срывались на живот, катились вниз, теряясь в кожаных стрингах.

Единственная, кому не было никакого дела до того, в какой позе снимала с себя стриптезерша одежду, была Ника. Она смотрела на то, как из полуоткрытого рта Глухаря, застывшего напротив вполоборота, тянется тягучая нескончаемая слюна. Смотрела и не могла оторваться. Наверное, если бы по потолку полз таракан, он также притягивал бы взгляд. Но вполне возможно, не вызывал бы такого мерзкого чувства.

Пытаясь избавиться от волны отвращения, постепенно накрывавшей ее с головой, Ника прижала к боку руку – там, в уютной кобуре покоился ПМ – первый, но не единственный подарок Красавчика.

– Ты левша, это интересно, – всякий раз говорил он, когда вывозил ее в ближайший лесок на импровизированное стрельбище. Красавчик от души веселился, наблюдая за тем, как она училась стрелять из подаренного пистолета. – Левша – сюрприз для врага. Ты главное, меньше переживай, когда нажимаешь спусковой крючок – это тебе не автомат – пусть пуля за тебя поволнуется.

Вот так. Теперь Красавчик там, в мышеловке, ждет от нее помощи, и каждая минута приближает его к смерти. А она сидит в баре, помахивая белым платочком вслед уходящему поезду: время идет и никакого толку.

– Хороша Лялька, – Глухарь, наконец, развернулся и потянулся за бутылкой водки. – Вы ведь подружки. И как она, вообще? Я имею в виду в жизни? Такая же… горячая?

Да, они были знакомы с Лялей. Их познакомил Красавчик год назад, чтобы помочь Нике прийти в себя после того случая. Вот уж поистине: кого не любят мужики, того любят женщины. Лялька хорошо к нему относилась, однако предпочитала держаться подальше. Вполне возможно, что-то у них и было, но Ника не хотела знать ответа на этот вопрос.

Да, и в обычной жизни Лялька была такой же – брутальной и независимой. Но Глухарю об этом говорить не хотелось.

– Сколько он сможет продержаться в мышеловке? – спросила Ника, оставив его вопрос без ответа.

– Смотря, какая мышеловка, – без зазора совести пояснил Глухарь. – День. Два. Максимум пять. Кто это выяснял?

– Глухарь, – она вскинула на него больные глаза, – забудь про все. Что было, что будет. Помоги ему. Ты ведь человек. Тебе зачтется, – и добавила обреченно, ловя ускользающий, как рыба в проруби, взгляд. – В конце концов, меня проводи! Я пойду с тобой!

Минута, если не больше, он таращился на нее. Потом вдруг запрокинул голову, обнажив свободную от волос шею, и захохотал. Кадык заходил ходуном, в горле что-то булькало.

Ника машинально прижала пригревшуюся на боку кобуру. Неожиданно сильно, до дрожи, захотелось выхватить ПМ и разрядить весь магазин, все восемь патронов прямо в горло, колышущееся от смеха.

Будто вняв ее чувствам, Глухарь успокоился. Вытирая выступившие на глазах слезы, он хмыкал, вспоминая причину веселья.

– Баба в Зоне, – давясь от смеха, все повторял он. – Додуматься надо. Вряд ли во всей Зоне сыщется хоть одна. Я, конечно, не имею в виду мертвяков, оставшихся там от прежней жизни. Повести бабу в Зону… на подобное даже такой говнюк как Грек, и то не пойдет…

– Глухарь… – Ника и не заметила, как у стола возникли двое сталкеров, изрядно поднабравшихся, и, по всей видимости, разгоряченных стриптизом.

– Слышь, Глухарь, – тот, что был покрепче и потрезвее не отрывал от Ники прямого и откровенного взгляда. – Твоя девушка, Глухарь?

– Не-а, – пожал плечами Глухарь. – Не моя. Ничья теперь. Бери, если хочешь.

– И возьму. – Тот, что был пониже и пьянее, сделал шаг и положил тяжелую руку Нике на плечо. – Пошли, что ли. Имей совесть, девушка. Мы тут люди, между прочим.

– Убери руку, – медленно процедила она.

– Не слышу? – Сталкер наклонился к ней.

По-хозяйски лежащая на плече рука давила. Но более всего пугала духота, что стянула горло удавкой.

Той самой удавкой.

Ника не стала повторять дважды. Тяжело, вложив в удар всю силу, снизу вверх, как весь год отрабатывала на оранжевом боксерском мешке, что свисал с потолка в одинокой, оставленной без присмотра квартире, Ника ударила парня в лицо. Привычно заныли костяшки пальцев. В ушах как оценка три с минусом прозвучал голос Красавчика: "Завалила руку, завалила".

Парень всплеснул руками и непременно опрокинулся бы на спину, если бы его не поддержал друг. Тот соображал быстрее. Он усадил пострадавшего товарища на стул и медленно выпрямился. В светлых глазах застыло удивление.

– Могла бы просто объяснить, что не в настроении. – Развел он руками. – Зачем же сразу драться?

Ника не отвечала. Она осторожно, боясь повернуться к сталкерам спиной, отступала к двери.

В зале царил привычный шум. Никто не обращал внимания на возникшую ссору. Да и сколько бывало таких разборок за вечер, и не сосчитать! Возможно, ей так и дали бы уйти. Но тут окончательно взял себя в руки пострадавший. Взревев как раненый зверь, он вскочил на ноги. Отлетел к стене стул, потревоженный резким движением. Невзирая на предупреждающий жест товарища и соответствующие слова, по силе воздействия способные остановить собаку в прыжке "брось, да ну ее!", парень бросился к девушке.

Сталкер, так стремящийся расставить все точки над "и", успел сделать два шага. Ему в лицо, как та пресловутая точка уставилось черное дуло пистолета Макарова, наконец-то дождавшегося своего часа.

Ника сделала шаг назад, не забыв быстро оглянуться: никто теперь не достанет ее сзади. Она не сводила взгляда с лица поморщившегося в жестком прищуре сталкера. Из его разбитого носа капала кровь. Он шмыгнул носом, пытаясь остановить кровотечение. Добился лишь того, что кровь пошла сильнее.

Ника шагнула назад. Она видела, как непроизвольно дернулась у парня рука – видимо там, в наплечной кобуре лежал пистолет. Однако черный зрачок наставленного ему в лоб оружия задолго до этого случая приучил его быть покладистым. Когда от смерти отделяет секунда, мысли ясны, как никогда. Парень замер на месте, медленно разводя руки в стороны.

Ника не смотрела ему на руки – она смотрела ему в глаза. Там ясно читался страх: еще бы, остаться в живых после заброса и получить пулю от полоумной девчонки!

– Оставь ее, Хамса, – тихо, но внятно сказал протрезвевший Глухарь. – Будешь ты ее, – он добавил ругательство, – после Красавчика…

На них никто не обращал внимания, однако последнюю фразу расслышали многие. Смех заплескался в зале, соперничая с гулом голосов.

Под этот смех, сжимая в руках рукоять пистолета, Ника пятилась к выходу. В пропасть.

Ту самую, черную пропасть, что теперь, без всякого сомнения, отделяет ее от того, кто не так давно спас ей жизнь.