Слуга Божий

На трех конях въехали мы на рынок городка. Ровным шагом, голова к голове. Справа был Курнос, с лицом, скрытым глубоким капюшоном. Но отнюдь не из заботы о слабых желудках близких. Что нет – то нет, мои дорогие. Курнос гордится своим лицом, да и я соглашался, что порой нелишне бывало кое-кому на него взглянуть. Однако нынче было ветрено, начинался мерзкий ледяной дождик. Как для сентября – исключительно отвратно: у наших коней в грязи были и бабки, и животы.

Слева от меня, на крепком гнедке, ехали близнецы. Временами люди посмеивались, что один громадный конь везет двух маленьких людишек, но смех смолкал, когда шутники видели лицо Курноса. Или когда замечали небольшие арбалеты, что близнецы носили под широкими плащами. К тому же – всегда взведенными, а это, когда они ехали позади и их конь спотыкался, несколько меня нервировало. Из тех арбалетов близнецы вряд ли подстрелили бы рыцаря в пластинчатом доспехе с двухсот шагов. Но с пятидесяти стрелка пробивала толстую доску. И чаще всего этого хватало.

Итак, мы въехали шагом в тот забытый Богом и людьми городок, надеясь сыскать там в меру приличную гостиницу, в которой сможем съесть чего-нибудь горячего, согреться у очага и просушить мокрые вещи. Ну и найти ночлег в месте, где человеку не каплет на голову. Близнецам хотелось еще кое-чего, но самое большее, что они могли здесь подцепить, – стыдную болезнь либо паршу. Я же сильнее всего беспокоился о лошадях. Я испытываю глубокое уважение к животинкам, которым приходится носить нас на спинах, и считаю, что долг всякого всадника – заботиться о своем скакуне. Когда мне было шестнадцать, я даже убил человека, который издевался над лошадью. Теперь я не настолько резок, поскольку с возрастом сделался мягче, а может, сердце мое преисполнено нынче понимания к ближним и милосердия к их слабостям. Однако к лошадям добрые чувства я сохранил.

Но спокойно осмотреться в поисках гостиницы нам не удалось. Первое, что мы увидели, была толпа. Первое, что услышали, – крик. Первое, что вдохнули, – запах просмоленных дров.

На том конце рынка собрался народец, а меж ним мы увидели фигуру в белой рубахе. Ее толкали, оплевывали, охаживали кулаками. Чуть поодаль стояли трое верзил из городской стражи. Глевии[18] они оперли о стену и, зубоскаля, прихлебывали пивцо из кувшина. То, что они обменивались шуточками, я, понятное дело, не слыхал, поскольку шум стоял изрядный, но все и так было написано на их ухмыляющихся лицах. Хотя в данном случае правильней было бы сказать: ухмыляющихся мордах. Все трое напоминали хорошо откормленных боровов с тупыми ряхами, а то, что на голове у каждого был кожаный шлем, как ни странно, лишь усугубляло впечатление.

Посредине рыночка стоял просмоленный столп в шесть стоп высотой, вокруг – сложены просмоленные поленья. На мой взгляд, весьма неумело. Подожги – и грешник задохнется в первые же минуты, не познав милости очищающей боли. А ведь только боль могла дать ему шанс на воскресение – в далеком будущем, понятное дело, – в Царствии Небесном. А вот то, что столп был металлическим, означало, что подобные зрелища в этом городке уже случались и местом представлений для услады сердец здешней черни стал именно центр рыночка.

Стражники увидели нас, но не успели ничего понять, как мы уже въехали в толпу. Кто-то вскрикнул, кого-то Курнос ударил подкованным сапогом, кто-то другой упал лицом в грязную лужу.

– Стоять! – рявкнул я изо всех сил. – Во имя Святого Официума!

Не скажу, что толпа смолкла сразу же и что объяла нас набожная тишина. Толпа всегда – лишь толпа, и довольно много проходит времени, пока кто-нибудь сумеет ее окоротить. Но голос мой был настолько громок, а мы – верхом и при оружии – выглядели настолько грозно, что в конце концов толпа отхлынула, будто отливная волна.

– Кто здесь главный? – спросил я.

Уже не так громко, поскольку это не мне следовало драть горло, но им – покорно и молчаливо внимать.

– Я т-т-тут бургм-м-майстер, – проворчал, заикаясь, некто и вышел вперед.

Человек с крысиной мордочкой и в изгвазданном грязью плаще. Я глянул сверху вниз.

– Значит, бурмистр, – сказал. – И ты отдал приказ о подготовке костра?

– Й-й-йа, – повторил он, пусть даже с некоторым промедлением. – Н-н-но с кем й-й-йа гов-в-во… рю?

Это вот «рю» произнес, как сплюнул. Не понравилось мне его отношение к жизни. Что-то слишком уверенно чувствовал он себя, имея за плечами толпу местных. Будто не понимал, насколько быстро разбегутся они, едва только засвистят арбалетные стрелы, а сам он свалится в грязь с торчащими из груди древками. Но пока что у меня не было ни охоты, ни необходимости его убивать, хотя близнецы наверняка были бы не против. Я стараюсь уважать человеческую жизнь, пока могу делать это без урона для себя самого.

– Я Мордимер Маддердин, лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. – Я слегка привстал в стременах и теперь говорил чуть громче, поскольку хотел, чтобы меня услышали.

И на этот раз наступила настоящая тишина, а бурмистр – или бургмайстер, как предпочитал называться он сам, – внезапно остался в одиночестве. И только рядом, шагах в трех от его ног, лежала фигура в белой рубахе (вернее – некогда белой, теперь же белизна та едва проступала из-под грязи). Толпа отпрянула, кто сумел – быстренько скользнул в переулки или в отворенные двери домов. Те же, кто не сумел исчезнуть, отвернулись, делая вид, что попали сюда совершенно случайно. Все как всегда. Я лишь вздохнул.

– Хорошо, что ты признаешься насчет костра. А знаешь, каково наказание за узурпацию прав инквизиционного суда? – спросил я ласково. – Наказание за это – кастрация, свежевание и сожжение на медленном огне.

Я видел, как кровь отлила от его лица.

– И уж поверь, что для тебя костер будет сложен как следует. Так, чтобы ты долго мог глядеть на сожженные культи собственных ног, пока огонь не доберется до витальных частей твоего тела.

Уж не знал я, понял ли он значение слова «витальные», но крупица воображения у него явно нашлась, поскольку побледнел – если такое возможно – еще сильнее.

– Не пугайте его, инквизитор, – услышал я голос, и некая фигура в черном плаще выступила из-за бурмистра.

У человека были бледное лицо, смолисто-черная борода и шалые глаза. Левая щека – со следами оспы, а правая – в расчесанных прыщах. Был он еще молод и, видать, именно потому носил бороду – чтобы добавить возраста и серьезности.

– А ты кто такой, засранец? – спросил Курнос и неторопливо откинул капюшон.

У нашего собеседника, когда увидел Курноса в полной красе, лишь слегка расширились глаза, но он промолчал, не отшатнулся и даже не изменился в лице. Следует отдать должное: имел сильную волю, милые мои.

– Я приходской священник парафии Святого Себастиана в Фомдальзе, – произнес он таким тоном, словно извещал мир, что сделался папой.

– Так это Фомдальз, да? – взмахнул я рукою. – Та еще дыра, ксендз, ничего не скажешь… И что же ты такое сотворил, что тебя сослали в эдакую навозную кучу? Трахнул чью-то жену? Или любовницу своего епископа? А может, слишком охоче поглядывал на тугие мальчишечьи попки?

Курнос и близнецы будто по команде загоготали, а Курнос еще и толкнул ксендза носком сапога в грудь. Только толкнул, но чернобородый пошатнулся и приземлился задницей прямо в грязь. Близнецы аж взвыли со смеху. Эх, эти их маленькие радости… Краем глаза я поглядывал на троих стражников, что стояли у стены. Но они оказались на удивление смекалистыми пареньками. Ни один даже не потянулся за прислоненными к стене глевиями.

Ксендз, покраснев так, словно его вот-вот хватит кондратий, хотел вскочить, но Курнос наехал на него конем и опрокинул снова. Теперь – на спину.

– Не вставай, попик, – сказал ему ласково. – Господин Мордимер поговорит сейчас с тобой, как и должно говорить инквизитору с ксендзом. Он – на коне, а ты – валяясь в грязи.

Ох, не любил мой Курнос попов. И ничего странного: кто же их любит?

– Извини, – сказал я. – Мой друг горяч, что огонь. Но вернемся к делу. Что это, мать твою шлюху, такое? – снова повысил я голос и указал в приготовленный на рынке костер. – Или ты, ослоеб, думаешь, это игрушки? Театр для черни? Как смеешь кого-то сжигать без позволения на то Официума? Без присутствия лицензированного инквизитора? Без Божьего Суда?

Ксендз лежал в грязи и молчал. Весьма предусмотрительно: ненавижу, когда меня прерывают.

– Кто это? – указал я носком сапога на фигуру в белой рубахе.

Сапоги у меня были изгвазданы сверх всякой меры. Я знал, что женщина еще жива, поскольку минуту назад видел, как спазматически хватается руками за землю.

– Чародейка. – Я услышал в его голосе тайную ярость. – Обвиненная в наложении проклятий и трех убийствах. Обвинена в суде согласно с законом и обычаем…

– С какого это времени гродский суд[19] имеет право посылать на костер и решать, является кто-то чародеем или нет?! – рявкнул я.

Не то чтобы меня это крепко удивило. В провинции случались куда худшие вещи, а у нас не было другого выхода, кроме как смотреть на них сквозь пальцы. Но не тогда, когда случались они в нашем присутствии.

– Вы хороши, только если у селян корову сведут, – сказал Курнос, – и не вам браться за волшебства и ереси.

– Именно, – согласился я. – Я хотел провести лишь одну ночь в вашем паршивом городке, но чувствую, что развлечений здесь – на дольший срок. Бурмистр, – глянул я на человечка, который стоял подле нас и прислушивался к разговору, не зная, куда девать глаза. – Именем Святого Официума я принимаю власть на время прояснения всех обстоятельств и вынесения приговора. Есть у вас здесь арестантская?

– Яс-с-сное д-д-дело, вельм-м-мож… – отвечал он, согнувшись в низком поклоне, и это мне понравилось.

– Доставьте туда женщину, дайте ей поесть, попить, и пусть никто и пальцем ее не тронет. А для нас – комнаты. Лучшие, какие найдутся. А, и еще одно. Чтобы к утру столяр сделал мне лавку. Длиной в семь стоп, шириной в две. Вверху два железных кольца, внизу – еще два. Прикажите ему внести что получится в какую-нибудь из комнат этой вашей тюрьмы. Есть там печь или очаг?

– Н-н-н-найд-д…

– Завтра на рассвете хочу, чтобы все было готово. Протоколы допросов на суде – есть?

– Ес-с-сть, вельм-м-мож…

– Нынче вечером желаю видеть их на нашем постое. Понял все?

– Д-д-да, вельм-м…

– Тогда чего ждешь?

Курнос фыркнул коротким, злым смешком, а бурмистр приподнял полы плаща и побежал через грязь, словно в задницу ему воткнули уголек.

– А она? – спросил я, покачав головой, но бурмистр меня уже не слышал. Потому пришлось приказывать стражникам: – Поднимите ее и отведите в тюрьму.

Они подхватили глевии, словно те чем-то могли им помочь, и подскочили к лежавшей женщине. Дернули ее за волосы и руки – вскрикнула громко и отчаянно. Сумела прикрыть грудь, потому что рубаха разорвалась, когда ее тащили. Лицо ее было в грязи, но нетрудно было заметить, что это красивое и молодое лицо. И красивая молодая грудь.

– Только попробуйте к ней прикоснуться, – сказал я негромко, но стражники прекрасно слышали, – и я собственноручно сдеру тому кожу с ног и поджарю на огне. Понятно?

Схватили ее за руки и за ноги чуть осторожней, чем миг назад, и поволокли к каменному дому на той стороне рынка. Женщина отчаянно рыдала.

– А теперь ты, попик из грязи. – Я глянул на ксендза: тот благоразумно не дергался. – Можешь встать.

Он поднялся, отряхиваясь и вытирая плащ, что казалось делом совершенно безнадежным, поскольку тот весь был измазан коричнево-черным.

– Я подам официальную жалобу на вашу деятельность, инквизитор, – сказал ксендз, и голос его даже не дрогнул. – Согласно со статьей двенадцатой закона о преследовании чародеев…

Значит, здесь у нас знаток законов. Ха! Выходит, пора начать дискуссию и одолеть попика с помощью серьезных аргументов.

Я подъехал и на этот раз ударил его прямо в лицо – и он полетел на спину уже без передних зубов.

Я соскочил с седла – грязь хлюпнула под сапогами – и склонился над ним.

– Я знаю, о чем говорит статья двенадцатая, – сказал, хватая его за бороду. Теперь та была забрызгана красным. Я действительно выбил ему два зуба. – А также и все остальные статьи. А тебе на рассвете следует явиться на допрос этой женщины, понял? Явишься как церковный ассистент, ладно уж. Я выражаюсь понятно?

– Да.

Если бы ненависть во взгляде могла убивать – я лежал бы мертвее камня. Так ведь если бы ненависть во взгляде могла убивать, я лежал бы мертвым давным-давно! Потому я никогда не обращал на это внимание.

Я ударил его запястьем в нос – аж хрустнул хрящик.

– Да, господин инквизитор, – подсказал – и он вежливо повторил. – Вот так. – Я отвернулся, поскольку через грязь на рынке бежал мальчишка и голосил:

– Вельможные господа, вельможный бурмайстер просит вас на постой.

Постой состоял из трех комнат на втором этаже гостиницы, из которой поспешно вытолкали прочих постояльцев.

– Постель, – сказал Курнос с недоверием. – Как давно я не спал в постели!

В моей комнате, самой большой из трех, на столике уже лежали протоколы допросов, а рядом были масляная лампа, запасец масла для нее, а также большой и покрытый паутиной бутыль вина.

– Могу, Мордимер? – Курнос глянул голодным взглядом – и я кивнул.

Он глотнул так, что аж булькнуло в горле, потом отнял бутыль от губ и вытер горлышко ладонью.

– О Господи! – сказал с чувством.

– Такое плохое? – поднял я брови.

– Нет, Мордимер! Такое хорошее! Истинная мальвазия.

– И где ты таких слов нахватался? «Истинная мальвазия», – повторил я за ним и покачал головой. – Сходи лучше к хозяину и прикажи, пусть бегом несет ужин. Для меня – хорошо пропеченного каплуна, кашу со шкварками, луковый суп с гренками и кувшин свежего холодного пива. А близнецам пусть пришлет какую-нибудь девку, потому как надоели мне, пока ехали, этими своими жалобами. Только… Курнос. – Я поднялся с табурета. – Чтоб осталась живой-здоровой, помни.

– Ну, Мордимер, ясное дело, что ты?

– Ага, уж я-то вас, паразитов, знаю. Никакой умеренности в забавах… Ладно, иди…

Я уселся за столик и заглянул в протоколы. У судебного писаря явно были проблемы с каллиграфией, а может, он делал эти заметки в подпитии: пергамент был исписан неровно и неразборчиво. К счастью, расшифровке таких вот каракулей меня учили. Не то чтобы это мне нравилось, но должен значит должен.

Записи были столь увлекательными, что, когда принесли ужин, я даже не оторвался от них. Правой рукой переворачивал страницы, а в левой держал каплуна (и правда хорошо пропекли!), лениво откусывая кусочки. Луковый супчик с гренками остывал рядом. Ну да ничего, если что – принесут новый…

Наконец я отодвинул бумаги, положил на поднос остатки мяса и вышел в коридор. Из-за двери близнецов доносились сопение, оханье, смех. Я вздохнул и вошел. На кровати лежала девка в закатанной рубахе, вывалив обвисшую грудь. Первый увивался у нее меж ног (даже не стал снимать штаны, только спустил до середины бедер), Второй же сидел около ее лица и лениво постукивал по ее щекам напряженным членом. Как для таких маленьких людишек близнецы обладали мощным хозяйством, но на девку они, казалось, совершенно не произвели впечатления. Лежала себе спокойно и лишь посапывала, а когда увидела меня в дверях, подмигнула левым глазом.

Курнос же сидел подле них на табурете и поглядывал на все с глуповатой усмешкой. Курнос любил смотреть.

– Выйдем, – кивнул я ему – тот послушно встал. Закрыл за нами двери, и мы остались в коридоре одни.

– Во дают, а, Мордимер… – Курнос глуповато улыбнулся.

Так всегда. Бедный Мордимер трудится и ломает головоньку, как заработать денег, а все вокруг думают лишь о развлечении.

– Слушай, – сказал я. – Случалось когда-нибудь, чтобы в Хезе казнили чародейку, которая не признала своей вины?

Курнос, может, и не смекалист, но обладает прекрасной памятью. Способен цитировать разговоры, о которых я уж и не вспомню. Теперь на его лице отразилось усилие мысли. Я невольно отвел взгляд.

– Было, – сказал он радостно. – Одиннадцать лет назад судили Берту Крамп, трактирщицу. Три раза брали ее к мастеру, и – ничего, Мордимер! – он посмотрел на меня с гордостью.

– Неплохо, – пробормотал я.

Потому что и вправду почти никогда не случалось, чтобы грешник не раскололся при первом – максимум втором – допросе. Лишь воистину закоренелые негодяи упорствовали в ошибках даже при третьем допросе, но тот обычно и оказывался решающим. А Берта Крамп выдержала три дознания.

Я всегда говорил, что женщины-то будут покрепче мужчин. Мужчинам достаточно показать раскаленный прут для протыкания яичек или подержать над их естеством котелок с кипящей серой – начнут петь как по нотам. Женщину сломать не так просто. Странно, верно? Хотя у вашего нижайшего слуги на все сыщутся свои методы.

– Но на нее нашли такие крючки, что сожгли и так, без признания.

– Спасибо, Курнос. Удачного развлечения.

Он усмехнулся жутковато, а я вернулся к бумагам.

Обвиняемая Лоретта Альциг, вдова, двадцать шесть лет, жила в доме умершего мужа, купца зерном. Виновной себя не признала. Ни в убийствах, ни в применении черной магии. И, несмотря на это, ее приговорили. Что хуже, не провели даже обычного следствия. Говоря языком простых людей: ее не пытали. Почему же? Протокол был полон недомолвок, не были заданы простейшие вопросы, не выяснили даже, как умерли те мужчины. Я ничего о них не узнал, кроме того, что свидетели называли их ухажерами.

Получается, у молодой красивой вдовы было три хахаля. Зачем бы ей их убивать? Завещания? Об этом тоже ни полслова.

Я покачал головой. Ох уж эти гродские суды.

Встал я с рассветом. В окно светило солнце. Ветер унес куда-то тяжелые серые тучи, и когда я открыл ставни, увидел, что рыночная площадь подсыхает. Намечался хороший сентябрьский денек. Славное время для аутодафе.

Я зевнул и потянулся, аж хрустнуло в костях. Доел вчерашний холодный луковый супчик и закусил остатками каши. «Пора браться за дела, бедный Мордимер», – подумал. Вошел в комнату близнецов. Они лежали на кровати, переплетясь со своей девкой, словно большой трехглавый зверь. Первый выставил в сторону двери свой бледный костистый зад и как раз пукнул сквозь сон, когда я входил. Я толкнул его носком сапога (трактирщик обещал лично его начистить – и тот правда блестел, словно собачьи яйца) – Первый сразу вскочил на ноги. Видать, был еще слегка под хмельком, поскольку закачался.

– Буди Курноса, и через две молитвы жду вас внизу, – сказал я сухо.

Вышел из трактира («Завтрак, уважаемый мастер?» – услышал голос трактирщика, но лишь отмахнулся) и начал читать «Отче наш». После второго «дай нам силу, Господи, чтобы мы не простили врагам нашим!»[20] услышал на ступенях топот, и близнецы выпали за порог. Курнос появился при втором «амине». Но – успел.

Камеры располагались в подземельях под ратушей. Ха, ратуша – сильно сказано! Одноэтажный каменный дом из темно-желтого кирпича, украшенный деревянными столпами. В зале на втором этаже ожидали уже нас бородатый ксендз, бурмистр и двое стражников. На этот раз – без глевий.

– Д-д-д-дос-с-стойные г-г-г-гос-с-спод-да, – произнес, заикаясь, бурмистр, а ксендз кивнул нам, глядя исподлобья.

Я присмотрелся к нему и отметил, что нос – распух, а губы покрыты свежими струпьями.

– Садитесь, – указал я им на места за овальным столом.

На нем стояла тарелка с холодным мясом и пшеничными коржиками, а рядом – кувшин с пивом и бутылочка, наверное, с водкой. Я открыл ее, понюхал. О да, крепкая сливовица. Что ж, может, во время допроса пригодится тем из нас, у кого слаб желудок. Но надеюсь, дело так далеко не зайдет.

– Прочел протоколы. – Я бросил на стол кипу бумаг. – Это говно, господа.

Ксендз уже хотел что-то сказать, но вовремя захлопнул пасть, щелкнув оставшимися после вчерашней дискуссии зубами. Вероятно, не хотел снова оказаться со сломанным носом.

– В связи с этим, прежде чем спустимся к обвиняемой, я хотел бы, чтобы вы предоставили мне информацию. Полагаю, вы будете исчерпывающими и искренними.

– Пов-в-в-верьте, – проговорил бурмистр и хотел добавить что-то еще, но я поднял руку:

– Правила такие: я спрашиваю, вы отвечаете. Понятно? Кем были трое убитых?

– Ди-ди-ди… – начал бурмистр.

– Дитрих Гольц, торговец лошадьми. Бальбус Брукдорфф, мастер-красильщик. Петер Глабер, мастер-мясник, – ответил вместо него ксендз. – Двое вдовцов и холостяк.

– У вас тут и красильня есть? – удивился я. – Ну ладно. Как погибли?

– Сож-сож-сож…

Я вопросительно взглянул на ксендза.

– Сожрали их черви, – пояснил он словно бы неохотно и со страхом в голосе.

– Глисты, что ль? – пошутил я.

– Когда умерли, из них вылезли длинные, толстые, белые червяки, – сказал ксендз и быстро перекрестился. – Из всех отверстий.

Минуту я смотрел на них молча. Бурмистр отводил взгляд, а ксендз – напротив: смотрел мне прямо в глаза.

Я взял со стола пшеничный коржик, откусил. Хороший, свежей выпечки.

– Кто это видел?

– В случае Гольца только его конюх. Червей, что выползли из Брукдорффа и Глабера, видели несколько десятков человек…

– Й-й-й-а…

– Где эти черви?

– Спрятались в землю.

– Понятно, – сказал я. – Курнос?

– Ничего такого не припомню, Мордимер, – ответил он, как я и предполагал.

– Черная магия, ксендз, а?

– Думаю, да, – согласился он серьезно.

– Как знать… – ответил я задумчиво и почесал подбородок. – Они хотели на ней жениться?

– Д-д-да…

– Отписали ей что-нибудь в завещаниях?

Бурмистр глянул на меня так, словно впервые в жизни услыхал слово «завещание», а ксендз пожал плечами.

– Может, что и отписали, – сказал неуверенно.

– То есть, насколько понимаю, ничего ценного, – подытожил я. – Что нашли во время обыска? Пентаграмму? Запрещенные книги? Отраву? Кукол?

– Н-н-ничего.

– Ничего. Забавно, правда, Курнос?

Тот не ответил, поскольку я и не ожидал.

– Подведем итог тому, что я услышал. – Я встал из-за стола, прихватив очередной коржик, поскольку получились они и вправду вкусными. – В городе гибнут трое уважаемых обывателей. Гибнут, признаемся, необычным образом. Обвиненной в убийствах с помощью черной магии оказывается молодая вдова, к которой все трое подбивали клинья. Следов ее преступления нет, мотивов нет, подозреваемая не признает собственной вины. А вы не вызываете епископского инквизитора – да что там! – не вызываете даже палача, чего в общем-то вы и так не имели права делать в этом случае, а стало быть, не допрашиваете ее необходимым образом, но сразу же приговариваете к костру. Приговор выносится единогласно бурмистром, двумя членами Совета и священником прихода, который выступал как церковный представитель. Я верно излагаю?

– В-в-в-ве…

– Значит – соглашаетесь. Ну что же, время поговорить с обвиняемой, а?

Я кивнул Курносу, ибо присутствие моего товарища бывает полезным при допросах. Уже один вид его лица вызывает у обвиняемых удивительное желание признаваться.

Бурмистр вскочил и отцепил от пояса ключ, которым и отворил солидные дубовые двери в углу комнаты. Во тьму вели отвесные каменные ступени.

Городская тюрьма состояла из трех огражденных заржавевшими решетками камер (все, кроме одной, пустовали) и большей комнаты, в которой были установлены заказанная мною лавка, а также малый столик и четыре табурета. На столике я заметил гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и рядом пятисвечный канделябр с наполовину оплавленными толстыми восковыми свечами.

В углу комнаты стоял переносной очаг, полный ало рдеющих углей. Но все же здесь было дьявольски холодно и сыро.

Я глянул в глубь камеры. Светловолосая женщина в заскорузлой рубахе сидела на охапке соломы, что служила ей кроватью, и смотрела на меня со страхом. На миг наши взгляды встретились.

– Выведите обвиняемую, – приказал я, а один из стражников быстро подскочил к замку и начал ворочать ключом в неподатливом замке.

Я некоторое время смотрел на него, а потом уселся на табурете за столиком.

– Курнос, бурмистр, ксендз, – пригласил и остальных.

Стражник выволок женщину на середину комнаты. Она не кричала и не сопротивлялась. Слушалась, словно была всего лишь тряпичной куклой.

– Положите на лавку и привяжите запястья и стопы к кольцам.

Стражник затянул узлы, а она зашипела от боли.

– Не слишком сильно, – сказал я ласково. – Выйди, – приказал, когда он закончил.

Сам же встал из-за столика и приблизился к ней – так, чтобы могла хорошо меня видеть. Пыталась поднять голову, но не слишком-то у нее получилось: веревки держали крепко.

– Мое имя Мордимер Маддердин, – сказал я. – И я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Прибыл сюда, чтобы тебе помочь, дитя мое.

На миг нечто вроде надежды появилось на ее лице. И сколько же раз мне приходилось такое видеть!

Но тотчас надежда угасла, и женщина промолчала.

– Ты очень красива, Лоретта, – сказал я. – И уверен, что твоя невинность сопоставима с твоей красотой. – Я услышал, как ксендз глубоко втянул воздух. – Однако мы должны пройти через этот неприятный процесс. Понимаешь, дитя, того требует закон…

– Да, – наконец-то отозвалась она. – Я понимаю.

Красивый глубокий голос, а на самом дне его вибрировала некая беспокоившая меня нотка. Неудивительно, что было у нее трое ухажеров из самых богатых обывателей городка. Полагаю, даже благородный не постыдился бы такой жены. Впрочем, я знавал дворян, которым стоило поискать для себя жен в хлеву, а не в мещанских домах…

– Я надеюсь, Лоретта, что после нашего разговора ты спокойно вернешься домой…

– Они уничтожили мой дом, – внезапно взорвалась она. Попыталась приподнять голову, но веревки снова ее удержали. – Разворовали все, уничтожили… – коротко всхлипнула.

– Это правда? – повернулся я к бурмистру. – А зачем тебе стражники, человече?

Он ничего не ответил, поэтому я снова повернулся к Лоретте.

– Если ты окажешься невиновной, город будет обязан возместить ущерб, – сказал я. – И, поверь, город выплатит тебе компенсацию. Ибо так велит закон.

На этот раз бурмистр глубоко вздохнул, а я внутренне усмехнулся.

– В нашей беседе есть лишь одно условие, Лоретта, – сказал я. – И ты ведь знаешь какое?

– Я должна говорить правду, – молвила она тихо.

– Да, дитя мое. Ибо в Писании сказано:«Вы познайте истину, и истина освободит вас»[21]. Знаешь Писание, Лоретта?

– Знаю, господин.

– Тогда знаешь, что в Писании также сказано:«Я – пастырь добрый: пастырь добрый полагает душу свою за овец»[22]. Я и есть сей пастырь, Лоретта, и появился я, чтобы отдать за тебя свою душу. Чтобы тебя освободить. И уж поверь, так я и сделаю…

Тем или иным способом, добавил мысленно.

– Хорошо, – сказал я. – Начинай писать протокол, ксендз.

Я спокойно ожидал, пока священник запишет все необходимые формулы. Такого-то и такого-то дня и года Господня, в таком-то и таком-то месте такие-то люди собрались на слушание, дабы осудить… И так далее, и тому подобное.

Тянулось это довольно долго, поэтому я мог внимательно присмотреться к Лоретте. Она лежала с закрытыми глазами, но было у меня странное чувство, что ощущает мой взгляд. Несомненно, она была красива. Светлые густые волосы и аккуратное личико с несколько выступающими скулами, что лишь добавляли своеобразия. Когда говорила, я приметил ровные белые зубы, что, уж поверьте мне, в наши злые времена было исключением. Аккуратные стопы и кисти рук, стройные лодыжки, крупная, крепкая грудь… О да, милые мои, Лоретта Альциг была чужда Фомдальзу, и интересно было, понимает ли это она сама.

Разумеется, мне приходилось допрашивать много красивых женщин – и может, более красивых, чем она. Основное правило инквизиторов гласит: не обращай внимания на обольстительные формы.«Нет лицеприятия у Бога[23], – гласит Писание и добавляет: – Не судите по наружности»[24].

– Лоретта, – сказал я, когда священник покончил с формальностями. – Над тобой тяготеет обвинение в чародействе и тройном убийстве. Согласна ли ты с каким-то из обвинений?

– Нет, – ответила она неожиданно сильным голосом и глянула на меня.

Глаза ее были полны синевы.

– Знала ли ты Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера?

– Да. Все трое хотели взять меня в жены.

– Отписали ль они что-нибудь на твою пользу в завещаниях?

Минуту она молчала.

– Ты поняла вопрос?

– Да, – ответила. – Я получила комплект серебряных столовых приборов от Бальбуса. Четыре вилки, ножи и ножички для фруктов.

– Это все?

– Дитрих записал на меня сивую кобылку, но его сын ее не отдал, а я не требовала.

Я, конечно, знавал людей, которые убивали из-за пары хороших сапог, но как-то не верилось мне, что Лоретта способна сгубить трех людей ради набора столового серебра. Сколько он стоил? Может, тридцать пять…

– Ничего больше?

– Ничего, господин.

– Покушались ли они на твою честь, угрожали ль тебе?

– Нет, – будто легкая усмешка мелькнула на ее губах. – Конечно же, нет.

Конечно же. Уж не думаете ли вы, что красивая молодая женщина добровольно лишилась бы трех влюбленных и соревнующихся друг с другом богачей (по крайней мере, богачей по местным меркам)? Кто станет резать курицу, несущую золотые яйца?

– Получала ли ты от вышеназванных Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера подарки? Ценные предметы или деньги?

– Да, – ответила. – Дитрих оплатил долги моего умершего мужа, от Бальбуса я получила золотое колечко с изумрудом, платье из адамашки и шерстяной плащ с серебряной застежкой, Петер мне купил…

– Довольно, – прервал я ее. – Кто-то из них требовал вернуть подарки?

– Нет, – снова тень улыбки.

Я глянул на ксендза и бурмистра. Священник сидел насупленный, поскольку понимал, в какую сторону движется следствие, бурмистр же выслушивал все с глуповато раззявленным ртом.

– Слышала ль ты о чародействе, Лоретта?

– Да.

– Знаешь ли, что применение чар суть смертный грех, каковой карается на земле Святым Официумом, а после смерти – Всемогущим Господом?

– Да.

– Знала или знаешь кого-то, кто накладывал бы чары и проклятия?

– Нет.

– Можешь ли объяснить, от чего твои ухажеры, Дитрих Гольц, Бальбус Брукдорфф и Петер Глабер умерли в мучениях, а из тел их выползли белые черви?

– Нет.

– Были ль у тебя волосы или ногти кого-то из них?

– Нет!

– Лепила ль ты куклы из воска, что должны были означать этих людей, или вырезала таковые из дерева либо же иных материалов?

– Нет! Нет!

– Молилась ли об их смерти?

– Нет, Господи Боже!

Она говорила правду. Уж поверьте мне. Хороший инквизитор это мигом поймет. Может, и сложнее разобраться, когда дело касается хитрого купца, просвещенного священника или мудрого дворянина. Но никто не сказал бы, что Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, не распознал бы лжи в словах простой мещанки из занюханного городка.

– Нашли ли в доме обвиняемой запрещенные предметы? Те, что могли служить для проклятий и колдовства? – повернулся я к ксендзу и бурмистру, хотя и так знал ответ.

– Нет, – ответил священник за них обоих.

– Объявляю перерыв в допросе, – сказал я. – Отведите обвиняемую в камеру.

Стражник развязал Лоретту, на этот раз чуть осторожней, чем прежде, а мы поднялись наверх. Я приказал Курносу, чтобы налил мне пива, и как следует отхлебнул.

– Ваши обвинения рушатся, словно карточный домик, – сказал я им, а Курнос позволил себе коротко хохотнуть. – Но кто-то в вашем городке действительно балуется колдовством…

Бурмистр отчетливо позеленел. И неудивительно. Никто не хочет иметь по соседству колдуна, разве что колдун этот как раз жарится на костре. Да и тогда, поверьте мне на слово, он останется опасным.

– И наверняка с вашей щедрой помощью, – в голосе моем не было и капли иронии, – удастся нам выяснить, кто это. Но прежде чем я буду готов поклясться своей репутацией, что это – не Лоретта Альциг, мне нужно обыскать ее дом. Вернее, то, что от ее дома осталось…

– Обыс-обыс-обыс… – начал бурмистр.

– Знаю, что обыскали, – ответил я, – и даже верю, что нашли там всякие ценные предметы. Но все же я загляну туда еще раз. Первый, – оглянулся я на близнецов, – идешь со мной и Курносом, а ты, Второй, можешь напиться в гостинице.

– Спасибо, Мордимер, – сказал он, хотя, как и я сам, понимал, что питие в гостинице тоже дело – и непростое.

У Лоретты Альциг оказался двухэтажный деревянный дом с широкими окнами: теперь рамы в них печально свисали, выбитые. Дом был с оградой, слева от него я приметил вытоптанные грядки, на которых некогда росли цветы и травы. Двери были полуоткрыты, внутри царили разруха и отчаяние. Отсюда не только вынесли все ценные предметы (я видел следы от ковров, гобеленов, ламп), но и уничтожили то, что вынести не сумели. Сломанные кресла, порубленный топором стол, вырванные косяки дверей…

Что ж, даже если Лоретта покинет тюрьму, возвращаться ей будет некуда.

– Мило, мило, – сказал я, а бурмистр скорчился под моим взглядом.

– Вы остаетесь снаружи, – приказал я, глядя на священника и бурмистра. – Первый – за мной.

Проверили мы весь дом. Спальню, из которой пытались вынести кровать, а когда не удалось – просто порубили в щепу. Кухню: пустую, с полом, устланным черепками битой посуды. Чердак, полный паутины.

– Ничего, Мордимер, – сказал Первый. – Ничего здесь нет.

– Пошли, поглядим подвал, – сказал я.

Дверка в подвал находилась рядом с кухней, в коморке со стенами и полом, черными от угля. Я дернул за металлическую рукоять, и дверка, ужасно тяжелая, приподнялась со скрежетом. Во тьму вели старые деревянные ступени. Я послал Первого за лампой, и в ее мигающем свете мы спустились вниз.

Подвал был большой, состоял из коптильни и склада, наполненного углем да ровно распиленными полешками. Первый с закрытыми глазами медленно шел вдоль стен, ведя пальцами по их поверхности. Я не мешал ему вопросами, поскольку знал, что он должен сконцентрироваться. Лишь концентрация поможет Первому в поисках того, что я искал.

– Ес-с-сть, – наконец произнес он удовлетворенно. – Здесь, Мордимер.

Я приблизился и взглянул на стену.

– Ничего не вижу, – пожал плечами, но тот не заметил, поскольку стоял ко мне спиной.

– Есть-есть-есть, – почти пропел, а потом принялся аккуратно водить пальцами, нажимая на камни то здесь, то там.

Я терпеливо ждал, пока наконец Первый не застонал и не вбил пальцы в стену, с усилием вытащив один из кирпичей. Я посветил лампой и увидел, что кирпич скрывал маленький стальной рычажок. Первый потянул за него, а в стене что-то хрупнуло – и отворились тайные дверки, что вели в небольшую коморку.

– И кто бы подумал? – покрутил головой Первый. – В таком зажопье!

– Ну-у, – протянул я, поскольку нужно быть и вправду хорошим ремесленником, чтобы изготовить столь искусно скрытый механизм.

Понятно, что в богатом купеческом доме в Хезе нечто подобное было бы в порядке вещей, но здесь мы такого не ожидали. Однако истинной неожиданностью оказалось то, что я увидел внутри. На ровно развешанных полочках лежали мешочки с зельями, стояли бутылочки с разноцветными микстурами, а на вбитых в стену крючках сушились разнообразные травы.

– Так-так, – приговаривал я, разглядывая травы. – Борец, спорыш, волчья ягода, а, Первый, что скажешь?

– А и скажу, Мордимер, – согласился он. – Но – а что сказать? – спросил он, поразмыслив толику.

– Наша красотка Лоретта – отравительница, малой, – сказал я. – А это что?

Я заглянул в мешочек и понюхал содержимое.

– Шерскен, – тут-то я удивился по-настоящему. – И откуда у нее шерскен?

Шерскен был смесью нескольких зелий, приготовленных определенным, не самым простым способом. Смесью, которую лично я ценил как оружие. Ибо шерскен, брошенный в глаза врагу, приводит к мгновенной, пусть и временной, слепоте. Но смесь эта применяется и по-другому. В малых дозах, если пить ее как горячий отвар, лечит вздутие и помогает от кашля.

В чуть бо́льших – вызывает медленную смерть. Человек, которому добавляют шерскен в еду или питье, медленно сгорает, словно восковая свеча, но лишь сведущий сумеет понять, что убивает того яд.

– А может, это таки она? – сказал Первый.

– Сдурел? – вздохнул я. – С каких это пор от яда твое тело пожирают червяки, а?

– Но ведь мы сожжем ее, Мордимер, правда?

– Мечом Господа нашего клянусь! – не выдержал я. – Зачем бы нам ее жечь, малой? Она проклятая отравительница, вовсе не колдунья!

Я отвел руку с лампой и увидел, что выражение лица у Первого сейчас придурковатое.

– Но кого-то мы ведь сожжем, Мордимер, правда?

– Ага, – сказал я, закрывая дверку. – Кого-то мы наверняка сожжем. Но пока – молчок, ясно? Ничего мы не нашли, понял?

Он покивал и аккуратно вставил вытащенный из стены кирпич на место.

В камере Лоретты чертовски смердело. Что ж, даже красивые женщины должны где-то справлять нужду, а у нее для этого было лишь дырявое ведерко. И то хорошо, поскольку знавал я узников, что спали на куче собственных гниющих отходов, не убираемых годами. Здесь, можно сказать, были роскошные условия.

Когда она услыхала громыхание ключа в замке (стражник опять сумел отпереть не сразу), вскочила с соломы, на которой лежала.

– Ты свободна, – сказал я. – Обвинение в убийствах и колдовстве снято. Именем Святого Официума провозглашаю, что ты не имеешь никакого отношения к преступлениям, в которых тебя обвиняли.

Лоретта смотрела на меня, словно не совсем понимая, что говорю. Убрала со лба непокорную прядку волос.

– Так вот просто? – спросила наконец тихонько.

– А что тут еще сказать? – пожал я плечами. – Писать умеешь?

Она кивнула.

– Тогда приготовь перечень причиненного ущерба. Я прослежу, чтобы городская казна выплатила тебе все до грошика.

Лоретта усмехнулась, словно только сейчас до нее дошло, что все это – правда, а не шутка или издевка.

– Приготовлю, – сказала с ожесточением в голосе. – Ох, я и приготовлю…

– Ах да, еще одно, – сказал я, стоя на пороге. – Твой подвал – не самое безопасное место на свете. Я бы туда не спускался без особой нужды.

Я даже не стал оглядываться, чтобы увидеть выражение ее лица.

Теперь я мог спокойно вернуться в гостиницу. Второй сидел, пьяный в умат, и прихлебывал попеременно то из полной кружки пива, то из полного кубка водки. Рассказывал какую-то совершенно неприличную историю, а его собеседники ржали до упаду. Второй, если пожелает, умеет расположить к себе людей. Это в нашей профессии полезно. Теперь за его столом сидели человек шесть, и я готов был поспорить: ни один из них уже не помнил, что Второй – помощник инквизитора. Я лишь надеялся, что его пьянка нам хоть как-то пригодится. И зная Второго, был почти убежден: пригодится.

Я вошел в гостиницу, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, но Второй, понятное дело, меня увидел и чуть заметно кивнул. Я поднялся в свою комнату и лег прямо в сапогах на кровать. Хотелось спать, но я знал, что день еще не закончен. Время для сна наступит позже – как и для питья, еды, а может, и еще для чего-нибудь. Хотя вспомнив о девке, которую бурмистр спроворил парням, я решил, что лучше уж схожу на свидание с большим пальцем и четырьмя его дочурками.

Всего через пару минут я услыхал тихий стук, и внутрь шагнул Второй. Теперь он не казался ни пьяным, ни веселым.

– Что там, малой? – спросил я. – Садись давай.

Он присел на табурет, встряхнул бутылкой, после чего откупорил ее и сделал большой глоток.

– Как уж начну, перестать не в силах, – пояснил. – Опасался расспрашивать слишком откровенно, но, кажись, кое-что есть…

– Ну? – поторопил я его.

– Есть такой человечек в городе. Типа врач: даже, кажись, когда-то звали его в местное дворянство. Есть у него книжки, Мордимер, много книжек…

– У меня в Хезе тоже полно книжек, – пожал я плечами. – И что с того?

– Ну да, но здесь? Говорят также, что подбивал клинья к той малышке, но как-то типа несмело…

– Это уже что-то, – сказал я.

– И самое лучшее, Мордимер, – усмехнулся он и щелкнул пальцами.

– Не тяни.

– Он – брат проклятого бурмистра. Кровный, потому как единоутробный, но такой себе типа брат.

– Ха! – я сел на кровати. – Это ты хорошо разведал. Ступай теперь, пей спокойно, а мы нанесем визит господину доктору. Если все пойдет как думаю, то скоро разожжем тут замечательный костерок. Ну, или в Хезе, – добавил я, поразмыслив.

Доктор жил недалеко от рыночка, поэтому коней мы, понятное дело, оставили на конюшне. Пусть себе отдыхают и хрупают вкусненький овес, потому как вскоре ждет их обратный путь. И то хорошо, что солнышко чуть подсушило проклятую грязь: я надеялся, что дальнейшая часть пути пройдет в лучших условиях. Но сперва следовало завершить все дела здесь, в этом Фомдальзе. И ведь, милые мои, что оно за варварское такое название?

Мы шли через рынок, и я чувствовал направленные на нас взгляды. Не так чтобы кто-то там смотрел явно и с вызовом, чтобы кто-то стоял, прищурившись и следя за каждым нашим шагом. Что нет, то нет, милые мои. Люди глазели из-за ставней, украдкой выглядывали из заулков. Нехорошо слишком интересоваться инквизиторскими делами, поскольку инквизитор всегда может заинтересоваться и тобой, верно? По крайней мере, именно так вот и представляют себе это простецы. А ведь мы, инквизиторы, подобны острому ножу в руке хирурга. Безошибочно и безжалостно удаляем больную ткань, не трогая здоровую плоть. Оттого людям с чистыми сердцами и чистой совестью нечего бояться Инквизиториума. По крайней мере, в большинстве случаев…

Дом доктора был каменным, солидным. Выстроен из хорошего, красного, ровненько уложенного кирпича. Двор окружал деревянный забор, высокий, выше моей головы. В саду росли несколько диких яблонь и вишня, обсыпанная, словно лепрой, засохшими маленькими плодами.

– Знатный из доктора садовник, – сказал Курнос.

Я толкнул деревянную калитку, и мы вошли во двор. Из хлипкой будки выскочил пес со свалявшейся, вставшей дыбом шерстью. Не стал лаять, даже не заворчал – сразу кинулся на нас. Я не успел ничего сделать, лишь услыхал тихий свист, и стрелка воткнулась зверю в грудь. Пес крутанулся в воздухе и свалился на землю мертвым, с древком, что торчало из грязной шерсти.

– Хорошая работа, малой, – сказал я.

Взошли на крыльцо деревянными, выглаженными временем и подошвами сапог ступенями. Я сильно стукнул в дверь. Раз, второй, потом третий.

– Ну что же, Курнос… – сказал, но не успел закончить, как изнутри послышалось шарканье, а потом голос: словно кто-то водил напильником по стеклу:

– Кого там дьяволы принесли?

– Открывай, человече, – сказал я. – Именем Святого Официума.

За дверью установилась тишина. Долгая тишина.

– Курнос, – сказал я спокойно. – Тебе все же придется…

– Открываю, – сказал голос изнутри. – Хотя и не знаю, чего может хотеть от меня Святой Официум.

Послышался грохот отодвигаемого засова. Одного, второго, а потом и третьего. Затем еще провернулся ключ в замке.

– Крепость, а? – засмеялся Курнос.

Дверь отворилась, и я увидал мужчину с худым, заросшим седой щетиной лицом. Глаза у него были черные, быстрые.

– А дайте-ка на вас поглядеть… Да-а-а, я видел вас, мастер инквизитор, на рынке, – послышался лязг снимаемой цепи, и дверь отворилась шире. – Прошу внутрь.

Внутри смердело… И не обычным смрадом навоза, нестиранной одежды, немытых тел или испорченной еды, чего можно было ожидать. О нет, мои дорогие, был это другой смрад. Здесь варили зелья, жгли серу, плавили свинец. Наш доктор, как видно, занимался и медициной, и алхимией. Занятия эти часто шли рука об руку, и Церковь не видела в том ничего плохого.

До поры до времени, понятное дело.

– Прошу, прошу… – Доктор внезапно рассмотрел лицо Курноса – и голос его словно увяз в горле.

Мы вошли в сени, а потом в большую захламленную комнату. Центральное место здесь занимал огромный стол, а на нем выстроились рядком реторты, бутылочки, банки и котелки. Над двумя горелками, одной большой и другой поменьше, в котелках что-то булькало – оттуда исходила сильная вонь. Увидали мы и несколько распахнутых книг, а в углу комнаты, стопкой, лежали еще. В клетке сидела перепуганная крыса с маленькими блестящими глазками, а на краю стола лежала умело препарированная голова лиса. В темном углу щерилось чучело волчонка.

Я подошел ближе и увидел, что чучельник был истинным мастером своего дела. Щенок казался живым, даже лимонно-желтые, стеклянные глаза горели, казалось, смертоубийственным огнем.

– Прекрасная работа, – сказал я.

– Благодарю, – кашлянул хозяин. – Позвольте представиться, мастер. Я – Йоахим Гунд, доктор медицины Университета в Хез-хезроне и естествоиспытатель.

– И что же привело ученого в сей городишко, столь удаленный от источников мудрости? – спросил я вежливо.

– Пройдемте, господа, – откашлялся он снова, – в другую комнату. Вы ведь необычные гости, а здесь все так выглядит…

– Ну, я видел вещи и похуже, – ответил я, а Курнос рассмеялся.

– Да-да. – Доктор заметно побледнел, хотя кожа у него и так была землистого цвета.

Комнатка, в которую он нас привел, была захламлена не меньше, но здесь по крайней мере не смердело настолько ужасно, как в большом зале. Курнос и близнец уселись на большом, окованном железом сундуке, я – в обтрепанное кресло, а доктор пристроился на табурете. Выглядел он словно худая, оголодавшая птица, готовая сорваться в полет.

– Чем могу служить, достойный мастер? – спросил меня. – Может, наливочки?

– Спасибо, – ответил я. – Легко догадаться, что смерть Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера – я верно запомнил, да? – возбудила беспокойство у Святого Официума. И я рад был бы выслушать, что такой ученый человек, как вы, думает об этих случаях.

– Ха! – Он потер ладони, несмотря на то, что в доме было тепло. – Я ведь сразу говорил, что Лоретта невиновна, но кто бы меня слушал…

– Кому же вы говорили? – невнятно спросил Курнос – он как раз скусывал себе ноготь.

– А-а-а… кому? – оторопел доктор. – Ну, вообще говорил. Это все человеческая глупость. Небылицы. Выдумки. Фантасмагории. – Он глянул на меня, словно желая удостовериться, что я понял последнее слово.

Я понял.

– Получается: ничего не произошло? – усмехнулся я ласково.

– Не так чтобы ничего – они ведь умерли. Но естественным образом, мастер! Петер давно хворал кашлем и сплевывал кровью. Дитриху мне не раз приходилось ставить пиявки, а Бальбус обжирался до потери сознания и имел проблемы с кишечником. Плохо жили, мастер. Нездорово.

– Да-а, – покивал я. – А белые толстые черви?

– Черви. – Он выплюнул это слово, будто непристойность. – И чего только людишки не выдумают?

– Например, ваш брат, бурмистр, – поддел я его.

– Ну да, – признался он неохотно. – Но я в это не верю.

– Не верите. Ну что же… Позволите, мы немного оглядимся?

– Оглядитесь? – Доктор снова побледнел. – Я не знаю, есть ли у вас…

– Есть, – ответил я, глядя на него в упор. – Уж поверьте мне, есть – и много.

– Что же. – Он снова потер ладони. Я заметил, что пальцы покрыты синими и белыми пятнами. – Если уж так…

– Если уж так – то так, – усмехнулся я одними губами и встал. – Прежде всего мы взглянули бы на чердак и подвал.

– На чердаке только пыль, пауки и крысы, – быстро сказал доктор. – Уж поверьте, вы только измажетесь и измучитесь…

– Показывай чердак, – рявкнул Курнос.

– Нет, Курнос, спокойно, – сказал я. – Если доктор говорит, что чердак такой уж неприятный, сойдем в подвалы.

– В п-п-подвалы? – заикнулся Йоахим Гунд.

– А отчего бы и нет? Впрочем. – Я сделал вид, что задумался. – Впрочем, вы, доктор, покажете моим помощникам подвалы, а я тем временем осмотрюсь на подворье.

Я знал, что мы ничего не найдем ни в подвалах, ни на чердаке. Доктор Гунд специально заманивал нас в маленькую ловушку. Его озабоченность казалась настоящей, но я голову дал бы на отсечение, что он притворялся. Очевидно, был напуган нашим визитом, но считал, что мы устанем, обыскивая подвал и чердак, и в конце концов оставим его в покое. Ведь Гунд понимал: Инквизиция рано или поздно наведается в дом доктора – чудака и алхимика. Всего этого он и не думал скрывать. Реторты, опыты, эксперименты. Смотрите, мол, ничего такого, что стоило бы прятать. Весьма ловко, милые мои, но я ощущал во всем этом фальшь.

Я вышел наружу и огляделся. Мертвый пес так и лежал на полдороге к калитке – где мы его и оставили. Я направился на заднее подворье. Отворил дверцы и заглянул в коморку, где лежали ровнехонько уложенные сосновые полешки и дубовые плахи с облезлой корой. У стены стояли вилы, грабли с выломанными зубьями и заступ с лопатой, измазанные засохшей грязью. Ничего интересного.

В тени раскидистого каштана я увидел аккуратно облицованный колодец. Поднял деревянную крышку и заглянул внутрь. В восьми-девяти стопах внизу блестело зеркало воды. Мне приходилось видеть тайники, устроенные под водой в колодце, однако я не думал, чтобы уважаемый доктор имел силы и желание на ледяную купель. Не говоря уж о том, что на гладких колодезных стенах не было ни ухватов, ни колец, которые помогали бы при спуске и подъеме.

Но тогда где же скрывался тайник колдуна? Ха! Хороший вопрос. А может, я ошибаюсь, и Йоахим Гунд не столь плутоват, как выглядит, а потому занимается темными искусствами прямо в подвале или на чердаке? Или же доктор – просто не опасный чудак?

Я медленно двинулся вдоль деревянного забора, а потом прошелся по саду вдоль, поперек и по диагонали. Ничего необычного. Запущенный и заросший цветник, маленькие гнилые яблочки бронзовели на нескошенной траве, пара кротовин, несколько горстей треснувших каштанов. Прогуливаясь, я внимательно всматривался под ноги, но везде лишь победно вздымались трава да бурьян. Я же искал хоть какой-то след. Например, люк, присыпанный землей или замаскированный куском дерна. Не было ничего.

Что ж, значит, пришло время молитвы. Я встал на колени под деревом и постарался очистить мысли. Вслушивался в тихий шум ветра, который дул рядом со мной и сквозь меня.

– Отче наш, – начал, – сущий на небесах. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, и на земле, как на небе.

Я закрыл глаза и почувствовал, как снисходит на меня Сила. Несмотря на закрытые глаза, я начал видеть. Ветки деревьев маячили где-то меж зеленых и желтых промельков.

– Хлеб наш насущный дай нам днесь, и дай нам силу, чтобы не прощали мы обидчикам нашим.

Взрывы багрянца охватили почти все, но под ними я видел уже абрис крыши дома и зелень травы. Образ дрожал, трясся и менялся, но я знал, что должен перетерпеть. Поскольку, как и всегда, появилась сестра молитвы – боль. Ударила неожиданно, с новой алой волной. Я будто плыл на галере под багряными парусами. Едва не прервал молитву и не открыл глаза.

– И позволь нам отразить искушение, а зло пусть ползет в пыли у стоп наших. Аминь.

Боль оседлала меня, но я старался о ней не думать. Старался не концентрировать взгляда и на образах, что проявлялись из всполохов. Я хорошо знал, что если всмотрюсь в некий элемент, фрагмент этой реальности-нереальности, то чем сильнее стану пытаться его увидеть, тем быстрее расплывется и исчезнет.

Образы проплывали сквозь меня, а я продолжал молиться – и иногда видел себя самого, словно глядел сверху на темную, коленопреклоненную фигуру, пульсирующую красной болью.

– Отче наш, – начал снова, хотя молитва не приносила умиротворения, а лишь увеличивала боль.

Я, казалось, плыл где-то меж красок и образов, укутанный в яркое, желтое сияние.

Пришлось повторить молитву семижды, пока сквозь закрытые глаза отчетливо проступили сад и дом. Не были они такими, какими я запомнил их раньше. Дом пульсировал тьмой, и казалось, то отдаляется, то приближается. Сад ярился резкой, болезненной зеленью. Отчетливо видны были засохшие вишни, вцепившиеся в сухие ветви, – теперь они казались коричневыми тварями с пастями, наполненными игольчатыми зубками. Видел я и кружащих вокруг дома существ, описать которых словами было невозможно. Создания вне четких форм и расцветок, всплывающие над землей и лениво парящие в воздухе. Уже один взгляд на них пробуждал страх, и совладать с ним удавалось лишь с помощью молитвы. Я молился – и казалось, весь уже состою из одной боли. Но прерви литанию сейчас – и кто знает, не оказался ли бы я в поле зрения тех бесформенных монстров. А сама мысль, что кто-то из них взглянет в мою сторону, вызывала пароксизмы ужаса.

Теперь я мог осмотреться. Мог, ухватившись за флюгер на крыше, вращать дом вправо-влево, чтобы заглянуть во все его закоулки. И почти сразу я обнаружил место, которое должен был найти. Пульсирующую синевой иллюзию. Это была стена в дровяной коморке, созданная с помощью настолько сильного заклинания, что камни в той стене можно было не только видеть, но и ощутить под пальцами, даже пораниться об их неровную поверхность. Эту стену спокойно можно было простукивать и прослушивать. Звук был бы словно от нормальной, цельной, каменной стены. Ибо звук в этом случае также был иллюзией.

Я осторожно высмотрел сине-серебристые ниточки, что удерживали иллюзорную стену, и потихоньку разорвал их, одну за другой. Пульсирующая синева постепенно угасала, серела, потом исчезла совсем. Я знал, что именно в этот миг стена из солидного темно-серого камня просто исчезла. Расплылась в воздухе.

Я открыл глаза и повалился на землю. Ощутил щекой мокрую, холодную траву. Сжался, подтягивая ноги под подбородок. Был счастлив, что боль ушла, но при этом не имел никакого желания подниматься на ноги.

– Мордимер, – услышал над собой. – Мордимер…

Я сжался еще сильнее, но тогда некто – по запаху я узнал Курноса – сильно дернул меня за плечо.

– Мордимер? Ты что, молился?

Я ощутил на губах холодное прикосновение металла, Курнос силой разжал мне зубы. Крепкая сливовица с убийственным запахом и вкусом полилась мне в рот. И в горло. Я закашлялся. Курнос придержал меня, продолжая заливать водку. Я дернулся, уклоняясь, и сблевал.

– Мечом… Господа… нашего… убить меня… хочешь? – простонал я и сблевал снова.

Протянул руку в его сторону.

– Дай, – сказал, а он плеснул мне водки в ладонь. Я закрыл глаза и омылся сливовицей. – Лучше, – попытался встать, но зашатался, и Курносу пришлось меня придержать.

Я оперся о ствол. Ощущал, что весь трясусь, словно проснулся в заледенелой избе после ночной пьянки. Ничего не болело, но казалось, каждая часть моего тела распадается на кусочки.

– Курнос. Спасибо.

Он кивнул.

– Что мне делать, Мордимер?

– Арестуй… его. Я тут подожду… минутку.

Сил отдавать приказы не было, а приказывать – было что. К счастью, Курнос и сам знал, что делать.

– Колодки, да? Кляп? Охрана на всю ночь? Увозим его в Хез, верно?

– Да, – ответил я. – Давай уже, ступай.

Наверное, я уснул, поскольку, когда открыл глаза, стояла ночь, а мой плащ и волосы были мокрыми от росы. Я глянул на луну, сиявшую ярким серебристым светом, и поднялся. Глубоко вздохнул.

– Еще один такой колдун, и будут тебя соскребать лопатой, бедный Мордимер, – прошептал сам себе.

Дом Йоахима Гунда стоял темен и пуст. Я поволокся к дровяному сараю. Короткий сон дал передышку, поэтому, несмотря на головокружение, шагать удавалось. Я заглянул в тайник и увидел, что за ровно сложенными дубовыми колодами уже нет стены, есть лишь деревянная перегородка с невысокими, приоткрытыми дверками.

Не спеша, я передвинул колоды, освобождая проход. Толкнул дверки. За ними была уютно обставленная комнатка. Стояли в ней обтянутое адамашком кресло, секретер красного дерева, а также круглый столик. На крепких полках – переплетенные в кожу книги, пол застилал ковер с толстым ворсом. И все бы выглядело совершенно невинно, когда б не факт, что на ковре была вышита пентаграмма. Я снял с полки первую попавшуюся книжку. Толстая телячья кожа и блестящие золотом буквы.

– «Демонологика», – прочитал я вслух.

Снял вторую книгу.

– Cursae Satanis, – буквы на этот раз блестели серебром, а оправа была старой и потертой. – Чудесная подборка, – сказал я, обращаясь к самому себе. Остальные книги были сходного содержания. Большая часть говорила о чернокнижии, накладывании проклятий и призыве демонов. Одна была посвящена астрологии, другая лечебным микстурам и ядам, нашел я здесь и томики, вводящие в тайны анатомии. Эти были из разрешенных. Однако часть книг уже давно – порой и много десятков лет – находились в церковном индексе, а остальные не могли попасть даже туда, поскольку Церковь не желала официально признавать, что они существуют. Ясное дело, мы, инквизиторы, должны были о них знать, но от простых людей те секреты тщательно скрывались.

И как Гунд сумел получить доступ к столь большому и бесценному собранию? Вопрос, ответ на который мы узнаем в Хезе. Дело было слишком серьезным, чтобы заниматься им тут, на месте, а Йоахим Гунд – слишком опасным человеком, чтобы позволить ему умереть без подробной исповеди.

Я уселся в кресло и задумался. Вот как сплетаются человечьи судьбы. Случайный визит в занюханный городок, случайная встреча с толпой, ведущей на казнь колдунью, мое желание прояснить дело. Может, и не случайное, но я знал, что не всякий инквизитор стал бы морочить себе голову расследованием. И среди нас случаются дурные пастыри… А ведь прибудь мы днем позже, от Лоретты остался бы лишь мокрый пепел подле металлического столпа посреди рынка. Прибудь же мы днем ранее, проехали бы сквозь городок, может, просто оставшись на ночь в трактире, и тогда все представление оказалось бы скрыто от нас, а дело завершили бы после того, как мы покинули бы город.

Но мы-то оказались в Фомдальзе именно в тот момент, в который и должны были оказаться. И вскрыли серьезный гнойник, милые мои. И кто теперь скажет, будто Ангелы не заботятся о том, чтобы направлять наши пути?

Я неспешно листал книги. Для человека необученного уже один взгляд на них мог оказаться убийственным. Ибо как отказаться от силы? Как отказаться от власти над человеческой жизнью, над чувствами? Ха! Хороший вопрос. Задумываетесь ли вы, милые мои, не искушаются ли порой инквизиторы воспользоваться запретным знанием? Ох, искушаются – и часто. А некоторые, к своей беде, перед тем искусом еще и не могут устоять. Иногда даже из благих побуждений – но черную магию нельзя использовать для добрых дел. Только не всякий это понимает, несмотря на годы обучения и советы мудрых наставников. Инквизиториум не вытаскивал эти случаи (скажем честно, все же довольно редкие) на всеобщее обозрение. Вы ведь не думаете, что инквизитора могут сжечь на костре на потеху черни? Его забирают в одно из наших секретных, специально обустроенных мест, где трудятся вернейшие из верных и довереннейшие из доверенных. Например, в монастырь Амшилас. И там, с любовью и сочувствием, говорят с ними до тех пор, пока те не признаются во всех грехах и не откроют, как так вышло, что сбились с пути закона на тропу беззакония. А когда уже не будут они иметь ни единой собственной мысли, дозволено будет им умереть смертью, полной очищающей боли.

Наконец я нашел запись, которая мне требовалась, – ту, которую с таким успехом применил доктор Гунд. Процедура наложения проклятия «белых червей» была сложной, а запись о ней путаной и не до конца понятной. Ничего. Доктор подробно расскажет, как проводил эксперименты.

Признаюсь вам, милые мои, что мы не просто так ищем чародейские книги. Простецам кажется, что мы их уничтожаем. Нет ничего более далекого от правды. На кострах горят фальсификаты или экземпляры книг, копии которых у нас уже есть. Поскольку в прекрасно охраняемой библиотеке Инквизиториума, в стенах древнего монастыря Амшилас, имеются все они – все запрещенные сочинения. О воскрешении мертвых и призыве демонов, о проклятиях и волшебствах, о богохульных молитвах, о колдовстве и отравах. Там, под неусыпным присмотром богобоязненных монахов, стоят ряд за рядом книги, бережно хранимые старыми библиотекарями. Всякий инквизитор в конце обучения имеет право войти в библиотеку – чтобы увидеть силу зла и впервые в жизни узреть его масштабы.

Скажу больше. Инквизиторы не останавливаются на знании, которое черпают из еретических, отреченных и демонологических книг. При допросах обвиняемых пишем мы собственные комментарии и проясняем некоторые туманные моменты наиболее сложных рецептур. А часть из них даже проверяем на практике. В Инквизиториуме якобы существует даже специальная тайная группа инквизиторов, которые проверяют всякую запись. Якобы называют их Внутренним Кругом. «Якобы», поскольку о таком мы не должны не то что говорить – даже думать.

Я вздохнул. Пришло время покинуть милый домик доктора Гунда. Ибо оставались дела, скажем так, организационные. Я знал, что придется отказаться от дальнейшего путешествия и вернуться назад в Хез. С грузом в виде чародея и его библиотеки, что означало: бурмистр отдаст мне как минимум двух вьючных лошадей. Что ж, он наверняка сделает это… Если только, испуганный арестом брата, не сбежит из города. Может, и его стоит забрать на суд епископа? А может, стоит провести первый допрос прямо на месте? Да ведь, видите ли, не совсем удобно потом везти за десятки миль человека, которого пытали. И не хотелось, чтобы он умер по дороге. В конце концов, это вопрос и профессионализма…

Я встал, прикрыл дверки, а потом поставил назад дубовые плахи. Поплелся в городок, а была уже ночь, и снова начал накрапывать дождик.

Я решил прежде всего заглянуть в тюрьму. Наверху, за столом, сидел Курнос, что-то прихлебывая из металлического кубка, и с крайне сосредоточенным видом тасовал колоду карт. Увидев меня, вскочил на ноги.

– Мордимер! Как себя чувствуешь? – заглянул мне в лицо. – Охо-хо, – добавил.

– Именно, – ответил я. – Именно так себя и чувствую. Где доктор?

– Внизу. Второй его стережет.

– Хорошо. Двигай в дом к доктору и стереги дровяной сарай. И убереги тебя Господь отойти оттуда хоть на шаг. Понял? Не в доме, внутри, но лишь в сарае!

– Хорошо, хорошо, Мордимер, я понял. Ты нашел что-то?

Я так глянул на него, что, ничего уже не спрашивая, он вскочил и кинулся к выходу. Я же прихватил со стола ключи от арестантской и открыл дверь.

– Кто там? – услыхал жесткий и трезвый голос Второго.

– Мечом Господа нашего, Второй, не застрели меня!

Спустился. Доктор Гунд был не в колодках, поскольку, видать, колодок в городе не нашлось (Господи Боже, да что ж это за город? Колодок в нем не нашлось!), но лежал обнаженный и растянутый на лавке, изготовленной чуть ранее для допроса Лоретты. Рот чародея был заткнут кляпом, а запястья и щиколотки крепко привязаны к металлическим кольцам. Близнец даже накинул ему петлю на шею, чтобы тот не мог двигать головой. Кроме того, мои парни побрили тело доктора – и сделали это не слишком деликатно, ибо в паху, на голове и под мышками остались раны от тупой бритвы и синие кровоподтеки.

Я, правду говоря, не верил, что дьявол может скрываться в волосах осужденного и оттуда давать ему советы, но предрассудки сильны, я же не собирался ни бороться с ними, ни кого-либо переубеждать.

– Ну и видок у тебя, Мордимер. – Близнец глянул на меня с явным, хотя и неожиданным сочувствием.

– Не обращай внимания, – буркнул я и посмотрел на лицо Гунда.

Тот таращился на меня выпученными и полными боли глазами, поскольку никто и не подумал ослабить веревки. Тогда я сделал это сам. Не из-за дурно понимаемого милосердия. Просто будет от него больший толк, если сумеет потом передвигаться сам. Ведь нас еще ожидал неблизкий путь в Хез.

– Я иду отдохнуть, – сказал я. – А ты – сиди здесь. – Второй скривился, услыхав мои слова, но промолчал. – Куда дел брата?

– Да вроде спит, холера! Сказал, что поиски его измучили…

– Я вот его измучу, – начал я, да лишь махнул рукой.

Еще раз глянул на разложенного на лавке Гунда. Голый и худой, с выступающими ребрами, сморщенным естеством и следами от тупой бритвы по телу, он не выглядел сильным чародеем. Но был им, как бы там ни выглядел.

Меня разбудил равномерный стук дождя в окошко. Что ж, недолго продолжалась хорошая погода. Конечно, костер можно сложить да поджечь и во время ливня, но поверьте мне: самое прекрасное зрелище будет летним, прозрачным вечером, когда багрец пламени играет на фоне багрянца заходящего солнца. Однако здесь – в Фомдальзе – мы не собирались устраивать костер.

Я открыл ставни. Рынок снова превратился в болото. Две худые свиньи плескались в центре, еще одна чесала бок о железный столп.

– Что за дыра, – пробормотал я сам себе и вышел в коридор кликнуть трактирщика.

Я никуда не спешил, поэтому приказал приготовить кадку с горячей водой и березовых веток. И хороший завтрак. После молитвы у меня всегда прекрасный аппетит, и теперь я чувствовал, что сожрал бы и коня вместе с копытами. Плескался до позднего утра, лишь время от времени приказывая служанке донести горячей воды. Лежал себе в деревянной кадке, наполненной горячим, жрал из глиняной миски кашу с прожаренным мясом и запивал холодным пивом. Ох, и хорошо же мне было, милые мои, но знал я, что сие лишь краткий миг отдохновения в нелегкой жизни Божьего слуги.

Наконец вышел из купели, приказал Первому, чтобы подменил брата в арестантской, сам же решил навестить бурмистра. Выяснилось, что тот вместе с ксендзом пытался пробиться ко мне еще вчера, но я строго-настрого наказал трактирщику никого не допускать на второй этаж. И тот отлично с этим справился.

Бурмистра и ксендза не пришлось долго искать. Сидели внутри, за кувшином пива, и не выглядели жизнерадостными.

– Приветствую вас, господа, – сказал я, приглаживая мокрые волосы. – Что вас привело так рано?

– М-м-м-мой б-б-бра… – начал бурмистр.

– Я надеюсь, у вас были веские причины, чтобы арестовать уважаемого обывателя нашего города, мастер инквизитор, – тихо сказал ксендз.

На этот раз его глаза были опущены, он смотрел в стол и говорил смиренно. И все делал правильно: ведь передние зубы уже потерял.

– Доктор Гунд едет вместе со мной в Хез-хезрон, где будет подвергнут допросу…

Бурмистр глухо охнул и упал в кресло.

– Вам же скажу лишь, что его обвиняют в практиковании черной магии, обладании запретными книгами, тройном убийстве и ереси. Ты, ксендз, тоже готовься в дорогу. Через тридцать дней, считая с нынешнего, следует тебе предстать перед Его Преосвященством епископом. Будешь подвергнут допросу, цель которого – выяснить, как могло случиться, что под твоим носом практиковал чернокнижник, а ты, – я подошел к нему так близко, что почти прикоснулся, – обвинил невиновную женщину.

Тот отшатнулся, споткнувшись о лавку.

– Я н-н-не знал, – сказал, заикаясь. – Богом клянусь, господин инквизитор…

– Тихо! – гаркнул я. – Тебя еще ни в чем не обвиняют.

Я выделил слово «еще» так тщательно, чтобы он мог весь месяц, пока не предстанет перед епископом, ощущать его вкус.

– Бурмистр, – сказал я, помолчав, – вот список трат, которые должна покрыть городская казна.

Отдал ему лист бумаги, которую еще вчера ночью заполнил цифрами.

Бурмистр безразлично взял документ, но когда заглянул внутрь – побледнел.

– Эт-т-того н-н-не м-м-м-мож…

– Может, может, – сказал я. – Все согласно с законом и обычаем. Также мне понадобятся три вьючных лошади. Но чтобы никаких хромых, оголодавших кляч, понял?

– П-п-по…

– Вот и славно. Согласно приказу Святого Официума, тебе нельзя покидать Фомдальз, – добавил я. – Нарушение приказа равнозначно признанию тобой соучастия в преступлениях чародея.

Если это было возможно, побледнел еще сильнее.

– Это все, – сказал я. – Деньги и лошади должны быть готовы завтра к утру. На рассвете выезжаем.

– Это огромная сумма, мастер инквизитор, – снова тихо сказал священник.

– Вы можете написать жалобу на мои действия Его Преосвященству епископу, – сказал я безразлично. – Ты, ксендз, прибудешь туда через месяц, а значит, у тебя будет возможность оспорить мое решение.

Я вышел из корчмы, раздумывая, посетит ли настоятель прихода святого Себастьяна в Фомдальзе наш славный Хез-хезрон. Если не сделает этого, в тридцатый день епископ подпишет на него розыскное письмо, которое будет разослано по всем отделениям Святого Официума, а также в церкви, монастыри и юстициариям. Мир сделается слишком мал для чернобородого попика, да и разговор с ним у нас, когда случится, сразу пойдет по-другому.

Я послал Второго, чтобы тот вместе с Курносом упаковал все книги доктора Гунда. Конечно, это следовало сделать мне самому, но что-то удержало меня от повторного посещения того дома. Память о молитве была еще слишком свежа. Да и парням можно было довериться. Книжки не заинтересовали бы их, хотя все трое умели читать и даже немного писать.

Конечно, я мог представить, как кому-то из них приходит в голову глупая мысль украсть ценный том, чтобы после продать его на черном рынке. Но ведь мог я представить и то, что камень с небес упадет прямиком в мой карман. Парни прекрасно знали, где заканчиваются шутки с добрым Мордимером и начинается труд, за плохое исполнение которого упомянутый Мордимер не моргнув глазом пошлет их на костер.

Меня же ждал еще один визит. Хотя, говоря откровенно, я не был уверен, что это нужно делать. Но хотел увидеть, как распорядилась свободой Лоретта. Да и, кроме того, полагал, что нам стоило бы обменяться парой-другой прощальных слов.

Дверь в доме Лоретты была уже новой, и нужно признать, что женщина сумела управиться быстро. Местный плотник наверняка содрал с нее втридорога, хотя, может, наградой был уже сам факт, что одним из первых смог поговорить с той, которую едва не сожгли? В любом случае теперь-то у него наверняка было что рассказать в корчме.

Я вежливо постучал и спокойно подождал ответа. Услышал в сенях быстрые шаги, а потом беспокойный голос:

– Кто там?

– Мордимер Маддердин, – ответил я, а поскольку не был уверен, запомнила ль мое имя, добавил: – Инквизитор.

Быть может, я и не ожидал радостного приема, но услышал лишь быстрый и резкий вздох. И все же она открыла дверь.

На этот раз волосы Лоретты были собраны в пучок на макушке, сама же она была бледной, словно труп.

– Вы пришли за мной, инквизитор? – спросила.

– Могу ли я войти?

Отошла от порога, а потом аккуратно прикрыла за мной дверь.

– Прошу в комнату… там не слишком… – Она оборвала себя. – Да вы и сами видели.

– Верно, видел. – Я вошел внутрь и отметил, что Лоретта уже сумела слегка разобрать бардак, который оставили люди бурмистра и любезные соседи.

– Хотите меня сжечь? – Она оперлась спиной о стену, и я увидел, как закусила губу.

– Сжечь, дитя мое? – Я пожал плечами. – И за что же? Казнь за отравительство совершенно другая. Закон гласит, что преступника следует варить живьем в воде или масле, и он не имеет права умереть, пока не увидит свои хорошо приготовленные стопы. Лично я предпочел бы масло, поскольку оно имеет более высокую температуру, что доставит обвиняемому незабываемые чувства.

Должно быть, ей сделалось дурно, но она не сказала ни слова.

– Однако этим, Лоретта, занимается светский суд. Городской совет, бургграфство, порой – княжеские суды. А я инквизитор, и ты ведь не думаешь, что я стану гоняться за каждой маленькой отравительницей в Хезе и околицах. – Я засмеялся, поскольку даже мне самому это показалось забавным.

– Вы не хотите меня арестовать? – казалось, она не понимает.

– Муж? – спросил я. – Это был муж, верно? Теперь бы и так ничего не доказали, но за само обладание шерскеном на тебя бы надели железо.

– Муж, – призналась тихонько через минуту. – Бил меня, тягал за…

– Меня не интересует твоя история. – Я поднял ладонь. – Просто хотел убедиться. Отравила мужа, пользовалась свободой и щедростью ухажеров, а потом появился Гунд. Ученый доктор, похожий на испуганную птицу. Он таки решился сказать тебе о своих чувствах или убил тех троих бедных сукиных сынов исключительно из зависти? Полагая, что, когда останешься одна, легче добьется твоей признательности? Хм-м-м… Впрочем, я не спрашиваю тебя, поскольку надеюсь, что – не знаешь. Выясню все уже в Хезе.

Она взглянула на меня и начала медленно расстегивать крючки высокого, застегнутого под горло дамастового[25] кафтана. Крючков было много. Под платьем у нее была белая рубаха.

– Лоретта, – сказал я ласково. – Тебе нет нужды покупать мое молчание или мое благорасположение, потому как для меня твое дело закрыто. Я нашел чародея: только это и важно. А ты… ты попросту невиновна.

Она замерла, держа пальцы на крючках.

– Я пришел, чтобы дать тебе два совета. Во-первых, вычисти подвал и забудь о том, что в нем когда-то было. И если не хочешь увидеть собственные сваренные ноги, никогда больше не играй в эти игры, независимо от того, будет ли муж тебя бить или нет. Потому что побои мужа можно как-то пережить, но я ни разу не встречал тех, кто вышел бы живым из котла с кипящим маслом. Счастливые совпадения суть милость Господня, а Господь не шлет свою милость безрассудно. Во-вторых, приготовь список понесенного тобою в связи с ложным обвинением урона и завтра утром принеси мне на подпись. Город выплатит тебе компенсацию, но без моей подписи дело может тянуться вечно.

– Почему… – Она как-то бессильно опустила руки. – Почему вы это делаете?

Это был хороший вопрос, я и сам себе его задавал, но никогда не мог отыскать должного ответа. Хотя…

– Потому что служу закону, Лоретта, – ответил я, но было это лишь частью правды. – Так, как я понимаю его скудным своим разумом.

Кивнула, но я не думал, что поняла. Не думал, чтобы понимал хоть кто-то. Может, лишь мой Ангел, поскольку иногда мне казалось, что он настолько же безумен, как и я сам. Ведь если уж до сих пор он не отправил меня на смерть, должен считать меня полезным орудием.

– Вы странный человек. – Она глянула мне в глаза и снова начала расстегивать крючки. – Останьтесь со мной, прошу. Это не плата, это…

Я подошел ближе, а она продолжала смотреть довольно смело. Мне даже показалось, что слегка усмехается.

– Желание? – спросил, а Лоретта слегка кивнула и расстегнула платье до конца.

Когда проснулась, я уже не спал. Лежал на спине, с открытыми глазами, и всматривался в темные деревянные балки потолка.

– Морди-и-имер, – вжалась в меня всем телом. – Знаешь, о чем я подумала?

– Знаю, – ответил.

– Шутишь? – хохотнула коротко.

– Подумала, что в твоей жизни были бы уместны перемены. Например, путешествие. Например, в Хез-хезрон. – Я повернулся на бок и взглянул на нее. Она и вправду растерялась.

– Занятная была бы из нас пара, – продолжил. – Инквизитор и отравительница.

– Почему бы и нет? – ответила через миг холодно.

– Потому что ничем хорошим это не закончилось бы. Уж поверь.

– Спорю, что пожалеешь, – уперлась пальцами в мою грудь и приблизила лицо к моему лицу. – Пожалеешь уже в первую, скучную, одинокую ночь по дороге в Хез.

– Готов поспорить, что ты права, – согласился я. – Но, несмотря на это, мой ответ остается прежним: нет.

– Есть у тебя кто-то, да? Там, в Хезе? Жена? Любовница?

– Время от времени – девки в борделе, – пробормотал я, – и не думаю, что в обозримом будущем что-то может измениться…

Она задумалась на минутку.

– Но ведь ты не боишься, – сказала, – что закончишь, как мой муж? Не в этом же дело?

Я рассмеялся, поскольку одна мысль, что мог бы ее бояться, показалась мне воистину забавной.

– Ты не смогла бы меня отравить, даже если бы захотела. Я могу по вкусу или на нюх распознать большинство известных в мире ядов. Это одно из умений, которому меня обучили. Ибо, сама знаешь, мы живем в опасном мире.

– Тогда, может, я просто тебе не нравлюсь, Мордимер? Старовата для тебя? Или страшновата? Слишком глупа? Ты стал бы стыдиться меня в большом городе? Но я ведь не хочу, чтобы ты на мне женился. Могу тебя обстирывать, готовить…

– Лоретта. – Я положил ей пальцы на губы – и она замолчала. – Я ведь сказал: нет.

– Почему? – спросила уже с настоящей злостью в голосе. – Разве я не заслужила хотя бы ответа?

– Ты бы не поняла, – сказал я через миг. – И хватит об этом.

Отвернулась резко на бок, ее груди мелькнули перед моим лицом.

– Иди уже себе, – буркнула. – Бери своего чародея и вези на костер в Хез.

Я схватил ее за плечо и насильно повернул к себе. Она отбивалась, даже укусила меня за руку. Я рассмеялся, дернул сильнее, вырвал руку из ее зубов и перехватил ее запястья.

– У нас есть еще немного времени, – сказал.

– Нет! – рыкнула. – Не хочу!

– Именно это меня и возбуждает, – сказал я, прижимая свои губы к ее.

Когда уже закончили, она лежала на спине с покрасневшим лицом и грудью. Кожа под левым соском, там, где я ее укусил, покраснела и припухла. Дышала тяжело, а капельки пота блестели на коже.

– Мордим-мер, – прошептала. – Что я без тебя стану делать?

Я усмехнулся, а потом поднялся и начал собирать разбросанную по полу одежду.

Перед трактиром, привязанные к забору, стояли трое коней, отданных бурмистром. Сам бурмистр, как обычно, в обществе неразлучного с ним ксендза, стоял под навесом. Снова сеял дождик, на этот раз теплый, а небо было затянуто плотными тучами.

– Господа, – поприветствовал я их. – Рад вас видеть.

Внимательно осмотрел лошадей. Быть может, влиятельный дворянин и постыдился бы усесться на них верхом, но бедному Мордимеру хватит и этого. Особенно если понесут не нас, но груз.

– Лошадками я доволен, – сказал. – Но приготовили ль вы деньги?

Бурмистр хмуро кивнул и вытащил из-за пазухи мешочек козлиной кожи. Немаленьким был этот мешочек. Я взвесил его в руке и спрятал во внутренний карман плаща.

– Не станете пересчитывать, мастер? – спросил священник.

– А зачем? – пожал я плечами. – Верю: вам не хочется, чтобы я вернулся за недостачей.

Из дверей вышел Курнос. Одетый для путешествия, он с трудом тащил большой тюк с библиотекой доктора Гунда.

– Что ж, – сказал я. – Теперь за чародеем – и домой.

Курнос усмехнулся, ощерив зубы.

– Три? – глянул на коней. – Хватило бы и двоих, Мордимер.

Я только покачал головой. Всегда говорил, что Курносу не хватает воображения.

– Пойдем, – сказал я.

Доктор Гунд сидел у входа в городскую тюрьму. Хорошо связанный, с кляпом. Не то чтобы я боялся его колдовства, но береженого Господь Бог бережет. Брат бурмистра был бледен, под глазами – темные круги, а нос в крови и, наверное, сломан.

– Я ведь говорил, чтобы не били, – скривился я. – Который из вас?

– Страшно выл, Мордимер, – пояснил Первый. – Я уже слушать этого не мог.

– И чего ты выл? – спросил я Гунда. – Поверь, уж в Хезе навоешься на все времена. Будет чудом, если не оглохнешь от своего воя.

Бурмистр сплел пальцы. Священник отвернулся.

– Усадите его на коня и привяжите к подпругам, – приказал я.

– Руки освободить? – спросил Первый.

– Нет, но свяжи их впереди, чтобы не свалился с седла, – я еще раз глянул прямо в лицо доктору. – Нам следует заботиться о тебе. Но если что-нибудь учудишь, колдун, или я хоть помыслю, что пытаешься, знай – сумею причинить тебе боль без того, чтобы калечить тело. Потому лучше утешайся премилым путешествием, ведь, готов поспорить, будет оно последним в твоей жизни…

Бурмистр вытер глаза запястьем. Боже мой, как слабы люди. Он должен был утешаться, что его брат получил шанс достойной смерти. Может, теперь умрет раскаявшийся и примирившийся с Богом, в надежде, что после веков чистилища войдет наконец в Царствие Небесное.

По крайней мере, мы, инквизиторы, сделаем все, чтобы осознал свои грехи и искренне, с отчаянным раскаянием, о них пожалел. А потом – принял пламя костра как с болью, так и с радостным экстазом.

– Пошлешь сюда инквизиторов, Мордимер? – Курнос оглянулся через плечо, когда мы выехали из городка.

– Я – нет, – ответил. – Но кто знает, не пришлют ли их другие?

Я знал, что вдоволь нашлось бы охочих разжечь здесь ад допросов, пыток и костров. Не все среди нас были людьми достойными носить плащ с серебряным распятием. Многие получали удовлетворение из пусть преходящей, но власти над человеческой жизнью. Я же от этого – тем более здесь и сейчас – был весьма далек. Может, потому, что испытывал непоколебимую уверенность: доктор действовал в одиночку – или, по крайней мере, не помогал ему никто из Фомдальза. Гунд не был тем, кто охотно делится своими мрачными секретами с другими людьми. В Хезе мы выясним, откуда взялись его книги, откуда черпал он знания, необходимые для занятий черной магией. Выясним все. Медленно, неторопливо и с безжалостной любовью. Но я не видел причин, по которым следовало карать весь город за грехи одного человека.

Быть может, я слишком милосерден, быть может – слишком глуп. Быть может, мое мнение ничего не будет значить, и епископ в любом случае вышлет моих братьев, чтобы очистили Фомдальз, как Господь, милосердный на небесах, очистил Содом и Гоморру. Но я должен был действовать согласно с тем, что велела мне совесть.

Взглянул на доктора, который с закрытыми глазами покачивался в седле. Что склоняет людей ко злу? Что заставляет отказаться от возможности вечного спасения и решиться на то, чтобы проклясть свою душу?

Я видел многих грешников. Слышал их стоны и плаксивые признания, чувствовал их боль и сожаление об утраченной жизни, вдыхал смрад их тел, горящих в пламени костров. Но так и не сумел понять, зачем они это делали. Ради жажды власти? Ради любви? Ради тленных богатств?

Все это не было истинным ответом. Может быть, некогда и я пойму, откуда появляется зло, и уразумею, каким образом следует с ним бороться. Сейчас же я мог лишь молить Господа, чтобы снизошел просветить мой слабый разум и послал милость понимания. Оставалась мне лишь молитва, поэтому я ухватился за зерна четок и начал молиться. Когда закончил и обернулся, уже не увидал за нашими спинами Фомдальза.

Эпилог

В сумерках разбили лагерь. На небольшой лесной полянке, возле маленького ручейка, что струился меж огромных, выглаженных временем и водой белых камней. Разожгли костер и как раз запекали мясо и луковицы, когда Курнос приподнял голову.

– Кто-то едет, – сказал, прислушиваясь.

– Знаю, – ответил я и взглянул во мрак.

Из-за деревьев сперва показался белый конь. Потом мы увидели женщину, которая им правила.

– О! – сказал Второй. – Это ж, типа, наша колдунья.

– Она не колдунья, – ответил я ласково и встал.

Белая лошадка, ведомая умелой рукой, шагала в нашу сторону. Лоретта легко соскочила с седла. Была одета в темный плащ с капюшоном, волосы – высоко подобраны.

– Что за встреча, Мордимер, – усмехнулась. – Что за встреча…

– Зачем ты за нами ехала? – спросил я.

– Подумала, может, тебе будет одиноко по пути домой, особенно ночью, – ответила, смело глядя мне в глаза.

Первый хохотнул хрипло. Даже Курнос, как я увидел, скривил губы в чем-то, что напоминало усмешку.

– Ты голодна? Если да – можешь разделить с нами ужин, – сказал я.

Глянул на Гунда. Связанный, с кляпом во рту, тот лежал на войлочном мешке. Ну, я ведь не хотел, чтоб он заболел, озяб от ночевки на земле и от холодной росы. Я должен был довезти его до Хеза в добром здравии и намеревался позаботиться, чтобы именно так все и произошло.

Лоретта что-то бросила в мою сторону. Я подхватил. Булькнуло.

– Вино, – сказала, присаживаясь на пенек. – Может, и не самое вкусное, но в такую ночь всяко лучше, чем ничего.

Я поблагодарил ее кивком и открыл мех. Попробовал. Верьте или нет, но задумался было, не почувствую ли привкуса отравы. Но нет. Вино как вино. Чуть кисловатое и действительно не самое лучшее, но всего лишь обычное вино. Без возбуждающих примесей.

Она посматривала на меня с усмешкой, словно знала, о чем я думаю.

Некоторое время мы сидели возле костра, ели, пили и молчали. Курнос тыкал в огонь веточкой, кончик которой горел рдяным жаром, и я видел, как его взгляд раз за разом возвращается к доктору Гунду. Я прекрасно знал, о чем он думает, но не собирался этого допускать. Во-первых, доктор должен был оставаться в целости и сохранности, а во-вторых, я ведь уже говорил вам, что бессмысленное причинение страданий – это не мой стиль. Мука должна быть обоснованной, иначе ее причинение – лишь грех. И потакание собственным слабостям. А мы не можем позволить себе подобное.

– Пройдемся, Мордимер? – спросила Лоретта.

– Для тебя будет лучше, если вернешься домой.

– Не хочу, – сказала просто.

– Ну раз так…

Я встал и подошел к Курносу. Склонился над ним.

– Отвечаешь за все, – сказал тихонько, а он старался на меня не смотреть. – Курнос, взгляни на меня!

Посмотрел – с видом обиженного ребенка.

– Курнос, дружище. – Я дотронулся до его плеча. – Если с доктором что-то случится, собственноручно выпущу из тебя кишки, понял? И развешу на кустах, а ты будешь глядеть, как они сохнут на утреннем солнышке.

– Да что тут может случиться, – пробормотал он недовольно.

Курнос – словно злая собака. Слегка опасная, слегка непослушная, но тут главное – сильная рука. Быть может, «злая собака» – не лучшее сравнение. Я был уверен в одном: пока позади меня стоит Курнос, о своей спине я могу не беспокоиться. Ну, по крайней мере, пока он был мне нужен. Полагаю, Курнос даже любил меня на свой лад, но и сам бы не смог, наверное, сказать, сколько в этой любви искреннего чувства, а сколько – холодного расчета и опасения.

– Ты знаешь, и я знаю, – ответил я. – Охраняй его, будто собственную жизнь. Ну, это как раз подходящее сравнение, – хлопнул я его по спине и встал.

Обнял Лоретту за талию.

– Прогуляемся, – сказал.

Лежали на моем плаще, укрытые ее накидкой. В абсолютной темноте, поскольку луна и звезды исчезли за черными тучами.

– Почему ты меня не хочешь, Мордимер? – спросила Лоретта.

– Не хочу? – засмеялся. – Уж и не знаю тогда, что такое это самое желание, если то, что мы сделали уже трижды, – не оно…

– Я не о том. – Не видел ее лица, но по голосу знал, что нахмурилась. – Да ты и сам понимаешь… Почему не хочешь взять меня с собой?

Я вздохнул. Может, чтобы не слышать таких вот вопросов? Претензий? Разговоров о ежедневных хлопотах? Мордимер, ждала весь вечер, а ты где-то развлекался?! Мордимер, ты снова пьян! И смердит от тебя, словно от сточной канавы! Мордимер, посмотри, идет мне это платье? Мордимер, почему мы никуда не ходим? Не могу весь день сидеть и скучать. Мордимер, почему мы до сих пор живем в гостинице? Не могли бы мы купить дом? Мордимер, ты знаешь, что нас станет больше? Да-да, положи руку мне на живот, чувствуешь? Мордимер, ты не думаешь, что стоило бы заняться своей женщиной, а не постоянно где-то шляться? – и именно так все и было бы, милые мои. И кому это нужно?

– Мы не подходим друг другу, Лоретта, – сказал я. – Уж поверь мне на слово, потому что мне не хотелось бы тебе это доказывать.

– Не знаешь, пока не попробуешь. – Я почувствовал, как ее ногти впиваются в мою грудь. Почти не больно, хотя в ее голосе звучала злость.

– Успокойся, – ответил я. – Насладимся этой ночью и этим мигом, а завтра спокойно отправишься домой. И наверняка найдешь кого-нибудь, кто лучше, нежели я, сумеет устроить твою жизнь.

Она отвернулась.

– Не избавишься от меня так легко, – сказала с неким ожесточением в голосе. – Хочу, чтоб хотя бы попытался! Чтобы перестал бояться!

– Бояться? – рассмеялся я. – Это не совсем точное определение.

Но когда думал о ее словах, всматриваясь в темноту, я знал, что, скорее всего, она права.

Вот только в любом случае ее правота ничего не значила.

Я услышал чьи-то осторожные шаги в кустах – и моментально проснулся. Однако не стал открывать глаза. Просто медленно передвинул руку и сжал рукоять ножа. Но потом дуновение ветра принесло в мою сторону характерный запах, и я уже знал, что ко мне приближается не кто иной, как Курнос.

Открыл глаза и осторожно, чтобы не разбудить Лоретту, выполз из-под плаща. Солнце стояло уже высоко, но было холодно, и трава была в росе. Лоретта что-то пробормотала сквозь сон и повернулась на бок. Из-под плаща высунулась ее нога. Стройное, красивое бедро и прекрасно вылепленная лодыжка.

– Чего людей будишь, Курнос? – спросил я тихо и подошел к нему. – Чего крадешься?

– Так я тебя искал, – пробормотал он. – Время ехать, нет?

– Понятно, что время, – ответил я и взглянул на спящую женщину.

– Оставишь ее здесь? Заберешь в Хез?

Я усмехнулся:

– Курнос… в Хез? Ты сдурел, парень? Что я там буду с ней делать?

– Уж я-то знал бы, что делать… – Я видел, что он не может оторвать взгляд от ее голой ноги. Даже неосознанно облизнулся.

– Может, я мог бы… это… Мордимер? – он указал на Лоретту коротким движением подбородка.

– Мечом Господа клянусь! Ты что, совсем сбрендил?

– Я охранял Гунда, – пробормотал он хмуро. – Накормил и сводил в кусты, чтобы просрался. Даже пальцем не тронул, Мордимер. Он здоров, сыт и выспан.

– И что? Из-за этого ты полагаешь, что тебе нужна награда? – меня позабавила его аргументация, поскольку сейчас он был похож на ребенка.

Курнос только пожал плечами.

Лоретта снова пошевелила ногой, когда какая-то букашка проползла по ее лодыжке. Курнос громко сглотнул.

– А вообще-то, знаешь что, – сказал я внезапно. – Бери ее себе, если уж так хочешь.

Он глянул на меня разгорающимися глазами.

– Правда, Мордимер? Могу?

– Правда, правда, – ответил я. – Только, Курнос, – подошел к нему нос в нос, так, что от резкого запаха его кожи и пота меня едва не вывернуло. – Можешь позабавиться, но обижать ее – не сметь, понятно?

– Эй, ты ведь меня знаешь…

– Именно потому и говорю, босяк. – Я усмехнулся, но сразу же сделался серьезным. – Не подведи меня, Курнос.

Некоторое время он молчал.

– Знаешь, Мордимер, – сказал тихо. – Однажды ты меня убьешь…

– Что это ты?

– Когда-нибудь меня… – он сморщил брови, пытаясь найти необходимое слово, – …понесет. И ты тогда меня убьешь… наверное.

– Да что это ты, Курнос, вообще такое говоришь? – ужаснулся я, поскольку его мысли не столько удивили меня, сколько заставили задуматься – уж не прав ли он? – Даю тебе красотку, так развлекайся с ней и не забивай себе голову глупостями. Ты ведь знаешь, что размышления – не самая сильная твоя сторона.

– Знаю, – ответил. – Спасибо, Мордимер, – добавил через миг.

– Ага, Курнос. – Я снова глянул на него. – Только не забудь потом мой плащ.

– Ясссное дело, – бормотнул он, снова вглядываясь в Лоретту.

Я быстро пошел к лагерю. Когда прошел почти половину пути, услышал перепуганный женский крик:

– Нет, нет! Мо-о-ордимер!

На миг я остановился, но сразу же закусил губу и пошел дальше.

– Ису-у-ус, прошу, не-е-ет! Морди-и-и… – крик прервался внезапно, словно кто-то закрыл ей рот.

Когда я добрался до нашей поляны, увидел, что близнецы уже приготовились в путь, а доктор Гунд сидит в седле.

– Ладно, парни, едем, – сказал.

– А че там, типа, с Курносом? – спросил Второй.

– Развлекается, – усмехнулся я, хотя, не знаю отчего, усмехаться мне не хотелось. Но уже прошла вечность, и возвращаться было поздно. – Догонит нас.

– С той, типа, чародейкой? – Я услышал почти удивление в голосе Второго.

– А с кем же еще? С дуплом? – рявкнул я. – Едем!

Около полудня нас догнал Курнос. Сияющий и довольный.

– Помнил о плаще, – сказал, подъехав ко мне и вручая сложенную ткань.

– Спасибо, – сказал я, а он широко усмехнулся и двинулся к близнецам.

Я развернул плащ и увидел полосу крови. Минуту вглядывался в багряный след на темной материи, потом перекинул плащ через седло.

Глубоко вздохнул и сильнее сжал поводья. Ни в чем не мог себя упрекнуть. Предупреждал ее, что мы не подходим друг другу, говорил, чтобы не ехала за нами, и уговаривал вернуться домой. Но Лоретта сделала выбор и должна была за этот выбор заплатить. Я лишь надеялся, что осталась живой, но возвращаться и проверять не имел ни малейшего желания.

– Эй, Мордимер, – крикнул Курнос. – Может, споем?

– Отчего бы и нет? – ответил я вопросом на вопрос и глубоко вздохнул.

А потом мы запели, чтобы скрасить нудное путешествие и забыть о городке Фомдальз, в который наверняка никогда более не вернемся. Я был благодарен Курносу за то, что никогда не испытаю искуса выбрать дорогу, которая вела бы через этот городок. Если бы не он… как знать?

Я отогнал от себя глупые мысли и подхватил веселую песенку, которой некогда обучил меня славный бард Педро Златоуст. Ибо все мы были счастливы, и следовало с радостью принимать новый добрый день.