Слепцы

Глава 1

Засада, вообще-то, дело непростое. Это только кажется, что спрятаться за дерево, дождаться купца или крестьянина с ярмарки, врезать бедолаге по голове кистенем – плевое дело. Махнул один раз рукой – и знай себе, дели добро.

Это дураки так думают. Идут в разбойники и пробуют на этом богатство нажить.

Виселицу они себе наживают, если попадут к княжьим людям. Без суда, словом княжьим. Это если дуракам-разбойникам очень повезет. Если повезет не очень и попадутся дураки в лапы купца, то умирать будут куда как дольше и тяжелее. Ну уж если совсем дуракам не повезет и напорются они на крестьян, то умирать дураки будут долго и тяжко: не отпустят их мирные селяне до тех пор, пока разбойнички всю правду не расскажут, где награбленное схоронили.

Одного за другим будут мужики неторопливо стругать разбойничков в мелкую стружку, с колечками и завитушками. Не всех сразу, а по очереди, не подряд, а начиная с самого сильного. Потом – которого послабше. Ну, и так до самого хлипкого. Только тот и сам все расскажет, когда его черед придет отвечать.

– Вот ты, Хорек, все сам расскажешь, слезами изойдешь, соплями, опять же… – заключил свое рассуждение Кривой, на Хорька между тем и не глядя вовсе.

Единственный глаз Кривого неотрывно смотрел за дорогой, потому что спрятаться в засаде – это еще не самое главное. Нужно еще все видеть и слышать, чтобы вовремя сообразить: нападать на прохожего-проезжего или бежать в лес поглубже, к своей берлоге, до лучших времен.

Хорек все это уже слышал неоднократно и у костра, и когда перебирались они всей ватагой на новое место к непуганым селянам. Сам мог Кривому все это рассказать, но предпочитал помалкивать.

Хоть Кривой и не был самым сильным в ватаге – тот же Дылда был на голову выше и вдвое шире в плечах, – но никто с Кривым не спорил и даже не пытался. Рыбья Морда рассказывал, что три зимы назад, когда сам Хорек еще о ватаге Рыка и не слыхивал, прибился к ним беглый стражник из Камня. То ли он кого порезал по пьяному делу и от буйства характера, то ли на сотника в драку кинулся, обиды не стерпев, только пришел он в ватагу. Привечание вытерпел любо-дорого – даже Дылда его лишь со второго удара с ног сбил, – да только ошибочку допустил через месяц: решил отчего-то, что Кривой ему ножик отдаст сверх положенной доли.

Кривой и отдал. По горлу отдал, по жилам подколенным, да по брюху крест-накрест. Обычай такой вздорный был у Кривого – вроде как печать, чтоб никто не спутал. Или не выжил.

Так что спорить с Кривым Хорек и в обычное время не спорил, а в засаде – первой своей засаде за два года в ватаге – тем более.

Еще с прошлого вечера, когда Рык объявил, что у котла останется Дед, а Хорек пойдет вместе со всеми, в животе у Хорька затлел огонек. Странный такой – вроде бы и огонь, но холодный. Как будто волшебник какой умудрился сосульки запалить.

Хорек как раз хворост принес, сложил в кучу и собрался вновь идти, когда Рык, не поднимая головы от своего тулупчика, который латал у костра, сказал тихо, вроде как про что-то обычное:

– Сегодня, когда в засаду пойдем, ты, Хорек, не забудь потеплее одеться. И ножик свой посмотри. Ну, и рогатину. Все потом покажешь Кривому.

Рык обычно говорил мало, но, когда говорил, ватага слушала. Даже Враль – посреди своей сказки или во время спора с Рыбьей Мордой – замолкал на полуслове. И Кривой не перебивал, а на роже его перекошенной неизменно проступало уважительное внимание.

Услышав вожака, Хорек замер, потом понял, что ему сейчас велено было и для чего, хворост выронил, попытался сообразить, что же раньше делать – переодеваться, лезвие кинжала править или прямо к Кривому идти за советом и приказом.

– Хвороста на ночь не хватит, – пробурчал Дед из-под медвежьей шкуры. – А морозец знатный, да к ночи еще прибавит…

– Тебе одному, Дед, хватит. А то и под шкурами переночуешь… – Рык вытащил из-за голенища нож, нитку с латки обрезал, а иголку спрятал в шапку.

– А как же вы это без меня? – обиделся Дед. – Как без меня? А если что не так? Если твой купец не просто так поедет, а еще с кем-нибудь сговорится? У него ж, Полоз сказал, четверо нанятых, да сам он… Я ж его раньше знал, Жмота этого. Он же поперек себя шире. Он же на реке как-то ватажника у бурлаков одним ударом убил. Тот ему: добавь, против ветра идем, а Жмот – накось, выкуси. И кукишем с размаху ватажнику в ухо, да не в ухо попал, а в висок. Кость височную и проломил. А у нас Враль из села не вернулся. Ты кого с луком на отсечку поставишь? Пацана мокроносого? Или вон Дылду криворукого? Никак без меня нельзя.

– А кто лошадей сторожить будет? – спросил Полоз негромко. – Вдруг волки появятся, пока мы у дороги будем. Или рысь. Мы на тебе товар в берлогу повезем?

– Запряжем Деда – он двужильный, дотащит, – предложил лениво Дылда. – У него и ноги прямые, и руки – дотащит.

– П-п-п-перетащит! – с превеликим трудом выговорил Заика и заулыбался, довольный тем, что быстро сумел справиться с таким сложным словом.

– Я тебя перетащу! – выкрикнул Дед, сорвался и закашлялся, хватаясь за грудь. – На погост. Я вас всех перетягаю на погост!

– Долю потерять боишься, – высказал предположение мстительный Дылда.

Криворукого он еще долго будет Деду вспоминать.

– И долю потерять боюсь! Вы, безголовые, не то что мою долю, все меж пальцев упустите. Жлоб – он ведь скользкий. Ты его вроде прижал, а он вывернется, как рыба, хвостом тебе по морде влепит и уйдет. – Дед распалился не на шутку. – Я полную долю получал, когда ты, дубина, еще без порток бегал с задницей грязной. И половинную, как стременному, мне позорно принимать будет…

– Полную получишь, – сказал Рык. – Полную десятину.

– Десятину? – торопливо переспросил Дед. – Какую такую десятину? Это с каких таких сапог я только десятину получу? Значит, Враля вообще нет, с вдовицей он в тепле забавляется, а его в долю? Хорек по первому разу идет, с него толку, как с шишки шерсти, – и ему долю? Это теперь такая у тебя справедливость? Такая? Я буду на смерть биться, а они за просто так получат?

– Ты получишь полную долю, но к дороге не пойдешь.

– А мне не нужно ничего, – вмешался Хорек. – Я так пойду, я давно уже хотел. И зачем ты, Дед, на меня наговариваешь? Я не слабее тебя… И Полоз говорил, что с кинжалом у меня выходит…

– Выходит! – передразнил Дед, распаляясь окончательно, разве что искры не разбрасывая в стороны. – Выходит!.. А нужно, чтобы входил. Входил куда надо, а не куда попадя. Чтоб с одного удара. Чтоб… Да ты третьего дня кабаненка дорезал, руки тряслись, я видел. Как же ты живого человека убивать будешь.

– Дед! – тихо, но с проступающей в голосе угрозой, позвал Рык, но Деда несло неудержимо.

– Дед-дед… Что дед? Ты мне в сыны годишься, я… Я сам, вот этой вот рукой… – Дед вытянул перед собой костлявую ладонь, похожую на громадную птичью лапу. – Пять десятков убил. И это только в бою, а сколь так порезал, от злости, так и сам не помню. Мне человека жизни лишить как ноздрю высморкать, а десяток – как две ноздри.

– Ты сколько раз за ночь до ветра бегаешь, Дед? – спросил Рык, и Дед вдруг замолчал. – Прошлой ночью я насчитал девять раз от заката до восхода. Не так?

– А что тебе с того? Сколько хочу, столько хожу… Может, меня со смородинного отвара разморило? Мы ж листья смородины заваривали вчера?

– Это тебя, Дед, холодом сморило… – сказал Рык.

– И старостью! – выкрикнул Дылда довольным голосом, будто радостное известие Деду сообщал. – А еще болезнь есть, говорят, когда человек до ветру бегает и бегает раз по двадцать на дню. От этого, говорят, конец сыреет и гниет, потом ноги гниют и слепота приходит… Ты как видишь, Дед? Может, слепнешь, к бесам? Вон, тебе у меня криворукость мерещится.

– Пасть закрой, – Кривой не поленился приподняться с охапки елового лапника, укрытого шкурой, и легонько, вроде как даже с шуткой, похлопал Дылду по щеке. – А то ведь санки вывалятся, чем жевать будешь?

И спор закончился.

Дед замолчал, Дылда замолчал.

Кривой умел говорить убедительно.

И знал, что говорит.

– Вот, казалось, засада, – сказал Кривой. – Чего тут такого? Сиди в кустах да жди. Только чего ждать?

– Купчину жирного, – взрослым голосом ответил Хорек.

Говорил он тихо: Кривой предупредил его строго, чтоб не шумел, чтобы птиц не переполошил.

– Купчину жирного… – повторил за мальчишкой Кривой, поморщившись, будто унюхал тухлятину какую. – И часто они ездят по дороге? Один за одним так и шастают, все прикидывают, как бы им Хорьку на глаза попасться да мошну ему отдать, да каменья самоцветные и вина заморские… Ты у дороги сколько раз караулил, сколько купцов жирных видел?

– А на прошлой неделе? На прошлой неделе обоз шел. Там одних саней груженых было с полсотни. Купцы. И жирные.

– Чего ж мы их не потрошили? – Кривой даже отвернулся от дороги, наставил на Хорька свой единственный глаз и прищурился издевательски. – Мы б уже озолотились, поделили бы фартовую добычу и разбежались кто куда. Чего я еще с тобой тут в лесу сижу, ответь.

– Ну… – протянул Хорек. – Там народу было много… Стражников наемных десятка три…

– Десятка три!.. – передразнил Кривой. – А четыре с половиной не хотел? Это только наемных, а княжеских сколько было? Еще десяток. А десяток бронников сотни наемных стоит. А нас сколько? Девять, это если с Вралем, тобой и Дедом. Соображаешь?

– Соображаю, – кивнул Хорек. – Так надо было собраться с другими ватагами. Месяц назад, еще до Колесова дня, мы ж встретились с ватагой Крученого. Нужно было с ним сговориться. Собрались бы вместе, еще позвали бы… В дальнем лесу есть лесные люди, за речкой… Собраться, вместе обоз остановить…

– Вот ведь дураки, – всплеснул руками Кривой. – Что ж мы у тебя совета не спросили? Такой случай упустили, бестолковые… Пора тебе Рыка сменить. Ой пора, засиделся он, поглупел, мохом оброс. Да и я совсем ума лишился, память потерял. И ведь обидно-то как! Рядом с нами мудрец живет, лошадей чистит, хворост собирает. Мудрец!

Хорек шмыгнул носом.

Понятно же, что Кривой издевается, насмешничает. И что такого глупого сказал Хорек?

Ну и ладно, ну и пусть Кривой говорит, что хочет, а сам Хорек крохоборствовать всю жизнь не собирается. Он повзрослеет, опыта наберется и соберет ватагу… Всех ватажников в округе поднимет, самый большой обоз перехватит. Даже зимний ярмарочный обоз остановит и перетряхнет. О нем песни еще складывать будут…

А Кривой посмотрел-посмотрел в лицо мальчишки и тяжело вздохнул, как у постели больного.

– Нас девять, – сказал Кривой.

– Девять.

– Еды у нас вдоволь, подвалы да овины с амбарами по всему лесу расставлены? Так?

– Нет.

– Стада у нас пасутся – выбирай овцу и жарь, когда захочешь. Так?

– Не так! – повысил голос Хорек, но спохватился и шепотом повторил. – Не так.

– Вот. Не так. Чтобы в лесу зимой прокормить десяток здоровых мужиков, нужно постоянно на охоту ходить. Но мы ведь не охотники! Мы разбойнички, не забыл? Можно, конечно, запасы делать, так мы и не пахари, не бортники.

– В деревню зайти, взять что нужно…

– Правильно. Раз зайдем, два… Деревня-то и кончится. Где ты видел, чтобы в наших деревнях лишняя еда была? Сами они мясо только по праздникам едят. Десять ртов – не прокормят…

Неподалеку раздался оглушительный треск – Кривой замолчал, прислушался настороженно.

– Это что? – спросил шепотом Хорек.

– Мороз это. Дерево на морозе трескается. И мы скоро трескаться начнем.

Разговаривая, Кривой все время прикрывал рот варежкой и строго следил, чтобы Хорек поступал так же. Ветра не было, пар изо рта поднимался кверху, мог и выдать. Но кому здесь пар от дыхания мог ватажников выдать, Кривой не уточнял, а Хорек и не спрашивал.

Что будет нужно, Кривой и сам расскажет.

– Да. О жратве, – сказал Кривой. – Это если только нам тут пастись, искать, что пожрать. А если две ватаги, два десятка оглоедов? Или, как ты удумал, – тысячу ватажников собрать. Как на них напасешься? И у кого брать? У селян? На всю тысячу? Охотиться? Опять-таки на всю тысячу. Все выбьют, выпьют и съедят. А что не добудут, то разгонят. Это если князь или воеводы не всполошатся. А они всполошатся, уж ты будь благонадежен! Тысяча гулящих людишек, да, почитай, возле самого Камня! Князья даром что между собой не ладят, тут быстро сговорятся, к лесу этому самому придут… и хоть так, хоть так, огнем или голодом, а твое войско выгонят в чисто поле и порубят в мелкое крошево. Если ты такое задумаешь, то проще уж сразу на Камень идти приступом. Только и там верная гибель: думаешь, из наших кто-то на стену полезет даже за всем золотом Старого Царства? Или выстоят против конных бронников в открытом бою? Побегут, все побегут. Наше разбойницкое дело такое: подождал в кустах, дождался купца, из самострела стрельнул, от страха обгадившись, и убежал, если купец не навалил кучу больше твоей. Понятно?

Хорек не ответил.

За ночь он промерз насквозь, ноги, хоть и были в валенках да с теплыми онучами, замерзли – пальцев Хорек почти не чувствовал. Но вставать было нельзя, а постукивание валенком о валенок не помогало.

Хорек стащил с правой руки варежку, подул на скрюченные от холода пальцы.

– Ты руки в рукава прячь, – посоветовал Кривой, которого мороз, кажется, не беспокоил вовсе. – В рукава и еще под полу тулупчика. И не трясись. Птицу в неподходящий момент всполохнешь – всем плохо будет. Но особливо тебе. Если засаду сорвешь, лучше к костру не возвращайся. Я сам тебе ноги повырываю и в задницу засуну. Но это я еще добрый, а вот Рык… Так что, учись и терпи. Это главное наше умение – терпеть. Вначале жизнь нашу перекатную, раны тяжелые, потом пытки немыслимые, а потом уж и смерть мучительную. Ты на Деда не смотри: он на моей памяти самый старый ватажник. О нем в других ватагах сказки рассказывают, фарту да здоровью завидуют…

– А он заболел? – спросил Хорек.

– Надеяться нужно, что и вправду он отвару напился и простудился малость… Пройдет.

– А если болезнь мокрая, как Дылда говорил?

– Болячку бы Дылде на язык его трепучий, – прорычал Кривой, приподнял голову и посмотрел вправо, туда, где под елкой лежали в снегу Дылда с Полозом. Видно их не было.

– Вот глянь, как знающие люди в засаду ложатся, – Кривой указал рукавицей в сторону той елки. – Ведь в пяти шагах от нас, а не видать. Только сзади, от чащи, в снегу след. Нам видно, а с дороги – снег нетронутый, безопасный.

Кривой снова ухватился за свой рассказ о правильной засаде.

– Вот смотри – просто, казалось бы. А только все до малости придумано и сделано. Пришли мы сюда до рассвета. Почему? – спросил Кривой и сам себе ответил: – Чтобы случайно на какого безумного странника не наскочить. Ведь увидит, обязательно на постоялом дворе расскажет, спугнет купца. Если бы снежок шел, еще лучше было б – след бы припорошил. Но это мы из лесу шли. А если бы нам пришлось впереди купца по зимней дороге идти, как бы мы засаду ставили?

Хорек не сразу сообразил, что на этот раз Кривой сам себе отвечать не будет, ждет ответа от молодого ватажника.

Солнце, наконец, приподнялось над вершинами вековых сосен – красное, пронзительное. Искры висели в воздухе, плясали высоко над дорогой и гасли, опустившись в тень.

День обещал быть не теплее ночи.

– Возле костра подзатыльник получишь, – пообещал Кривой.

– За что?

– Я тебя спросил?

– Ну, – Хорек спрятал правую руку за пазуху вместе с варежкой, откашлялся, придумывая ответ. – Съехал бы в лес, там бы…

– А след? След в снегу. И с веток бы обрушил снег. Проезжий сразу же заприметит: нету снега, значит, кто-то его свалил. Значит, засада. Значит, тулупчики скидавай, луки наготовь, а ты с остальными лесными кровью и умоешься. – Кривой снова приподнял голову, всматриваясь в дорогу, все еще укрытую тенью. – Тут нужно так – пройти еще шагов пятьсот, сойти в лес да вернуться к хорошему месту, осторожно, чтобы снег не порушить и птиц не переполошить. Залечь и ждать.

– Как мы сейчас.

– Как мы сейчас. А вот, скажем, летом, особенно поутру, то же самое – проехать и вернуться. Почему? – снова спросил Кривой.

– А роса! – радостно заулыбался Хорек. – Если по росе пройти, темная полоса получится. Верно?

– Верно. А если в поле засаду ставить, то где?

– Зимой?

– Зимой в поле засаду не спрячешь, дурья башка. Летом.

– До жатвы или после?

– После.

– За стогами, – ответил Хорек. – Яснее ясного…

– И опять по роже у костра получишь вечером, – засмеялся Кривой своим неприятным бесшумным смехом. – А если я скажу Рыку за что, то он еще и добавит.

– А где ставить? Поле чистое, только стога…

– Вот в поле и прячь. В стороне от стогов. А еще лучше – возьми грабельки, да возле стога и стань, поскреби стерню. Когда человек при деле, так его вроде как и нету – никто не замечает, – Кривой продолжал смеяться, и невозможно было понять: насмехается он или просто веселье на него напало. – Не дуйся как мышь на крупу. Мы с тобой в Камень ходили, возле храма ты мне начал про стражников кричать, а я тебе по роже-то и хлестнул. Помнишь?

Хорек молча потрогал языком губу, теперь она зажила, но память осталась.

– За что я тебе юшку пустил?

– Не знаю. Захотелось…

– Захотелось. Кто ж про наши дела при чужих разговаривает?

– Так там не было никого. На улице пусто.

– Это у храма посреди дня? Дурак ты и ничего больше. Одна сплошная бестолковщина. Уже почти мужик, ростом выше меня, а мозги как у дитяти малого. Вспоминай, кто там был?

Хорек задумался.

– Никого там не было.

– И опять дурак. И снова плюху заработал! Ох, и отведу я душу сегодня! Нищие там были, побирушки. И торговка травами там была. Не увидел? Не слепой, а не увидел. Ты мне спасибо сказать был должен…

Перед глазами Хорька мелькнула тень, Хорек дернулся, скосил взгляд на Кривого и замер. На ветке, близко – рукой подать – сидел снегирь.

Хорек затаил дыхание.

Снегирь крутил головой, но не взлетал, словно и не было рядом людей.

Хорек опустил голову лицом вниз, чтобы дыханием не вспугнуть птицу. Сколько еще снегирь собирался сидеть на ветке, непонятно, но рядом вдруг застучал дятел – снегирь пискнул и улетел.

– Хорошо, – тихо сказал Кривой. – Он не заметил, люди и подавно. Теперь не шевелись вообще – птицы проснулись. Если нас сорока заметит – можно сразу уходить, трещать будет до самой ночи.

Что-то еще хотел сказать Кривой, но внезапно замолчал, прислушался, даже треух с головы осторожно стащил.

Хорек тоже прислушался – ничего. Нет, лес, просыпаясь, звучал. Дробно тарахтел дятел, вдалеке со стрекотом пролетела сорока, белка процокала что-то, рассматривая шишки на еловой ветке. Все звучало гулко, объемисто, эхо с готовностью подхватывало звуки и носило их от поросшего лесом бугра до далекой опушки.

Постороннего шума не было.

Кривой показал Хорьку кулак. Хорек кивнул и снова прислушался. Вроде как что-то звякнуло слева. Еле слышно. Даже эхо не обратило внимания на этот слабый звук.

Точно, еще раз. Будто крохотный колокольчик. И голоса. Тоже еле слышно.

Или далеко еще люди, или говорят негромко, чтобы не переполошить лес.

«Два голоса, – сообразил наконец Хорек. – Слов не разобрать, но точно разговаривают двое: один низким, рокочущим голосом, второй звонко, будто напевая что-то».

Кривой осторожно, двигаясь медленно и плавно, стащил с себя наброшенный тулуп. Положил правую руку на рукоять меча, лежавшего все это время справа от него. Левая рука легла на рукоять длинного, с локоть, кинжала.

Хорек вдохнул и задержал дыхание.

Сердце, переполошившись, вдруг застучало суматошно, озноб пробежал по всему телу, заставив напрячься мышцы. Вот сейчас, подумал Хорек. Он тоже сдвинул с себя тулуп, стащил зубами с рук варежки, взялся за рогатину.

Сейчас.

Уже явственно были слышны голоса, даже отдельные слова можно было разобрать. Стало понятно, что позвякивают металлические кольца на уздечке.

Потом Хорек увидел клубы пара, поднимающиеся над дорогой, вырывающиеся из тени и ясно видимые на солнце. Прав был Кривой, требовавший прикрывать рот, только лошадь ведь так не заставишь…

Лошадь тащила груженые сани, ее особо не подгоняли. И в сани не садились. Шли рядом, чтобы не замерзнуть. Или на случай нападения.

Не одна лошадь, рассмотрел Хорек, – три. Повезло. Несказанно повезло. Так и говорил Полоз, что у купца трое саней. Трое саней, четыре охранника, и сам – пятый – Жмот.

Идут спокойно, словно и не по лесной дороге. А невысокий, но необыкновенно широкий мужик даже разговаривает с возчиком, почти не понижая голоса. Это, наверное, и есть Жлоб.

Поперек себя шире, вспомнил Хорек. Пусть даже шуба делала его толще на вид, чем есть на самом деле, но и сам по себе купец выглядел пугающе. Если бы Дылда с ним сошелся на поясах, еще непонятно, кто кого поборол бы.

У первых саней были Жлоб, возчик и высокий мужик в овчинном тулупе и беличьей шапке. Оружия у него в руках не было, лежало оно, наверное, в санях, под рукой. У следующих саней шел только возчик, а у третьих, по двое с боков – еще четыре человека. Это не считая третьего возчика.

Хорек торопливо пересчитал еще раз, для верности загибая пальцы. Должно быть восемь – купец, четыре охранника и возчики. Было девять. Хорек оглянулся на Кривого, попытался на пальцах показать тому, что в обозе лишний, но Кривой только оскалился по-звериному. На одного больше, на одного меньше – это уже было неважно.

Обоз поравнялся с Хорьком и Кривым.

От лошадей шел пар, на боках блестел иней. Клубки пара, словно замерзшие слова, взлетали над головами обозников.

Первая лошадь была пегая, вторая – серая, а третья рыжая, с белыми пятнами на боках. Ерунда это была, на это можно было внимания не обращать, но почему-то именно это бросилось в глаза Хорьку. Первая лошадь шла бодро, вскидывала голову.

Может, чувствовала что-то. Животные, они смерть чуют. И чужую, и свою… Особенно свою.

Звонко щелкнула тетива самострела. Болт с хрустом пробил лошадиный череп за правым глазом, лошадь рванулась, обрывая постромки, и упала на бок.

Что-то закричал Жлоб – Хорек не слышал, он, не отрываясь, смотрел на Кривого, боясь упустить момент, опоздать, не успеть подхватиться вместе с ним, когда тот бросится вперед. Нельзя замешкаться, никак нельзя, чтобы не подумал Кривой, что струсил Хорек, что не сразу решился поиграть со смертью.

Ну?

Жлоб кричал, махал правой рукой, требовал, чтобы задние сани разворачивались как можно быстрее. Оно понятно, самострел взводится не очень быстро, но если стоять на одном месте, стрелок перестреляет всех – одного за другим.

Возчики орали на лошадей, хлестали плетками и дергали поводья, прячась при этом за грузом в санях. Они поняли, с какой стороны самострел, и не хотели стать следующей мишенью.

Солнце поднялось выше и, заглянув наконец на дорогу, отразилось в клинках. Два меча, приметил Хорек, топор, рогатина. И еще один что-то делает, пригнувшись.

Натягивает на лук тетиву. Это плохо. Хорошо то, что она не была натянута заранее – лучник берег ее от мороза, но сейчас он вполне мог успеть. А вот если сейчас он успеет, то кто-нибудь из ватажников наверняка получит стрелу в грудь.

«Даже я», – подумал Хорек, и в висках застучало. Он умел драться врукопашную, и Полоз, и Кривой время от времени учили его, натаскивали на рогатину, на кинжал, давали стрельнуть из самострела, даже меч давали пару раз, несмотря на то что еще тяжело было Хорьку с ним управляться.

Но стрела… Тут ни сила не поможет, ни стеганая куртка с нашитыми по груди железными бляхами.

Лошадь рухнула, не издав ни звука. А если стрела ударит ему в голову, то он… В голову – мгновенная смерть. А если в живот?

К внутренностям словно кто-то прикоснулся ледяной рукой. Всю ночь Хорек отгонял от себя мысли о возможной гибели. Или ране. До самой последней минуты смог не помнить о том, что ему рассказывали ватажники о схватках и о том, скольких они потеряли за десять лет, пока гуляет ватага Рыка в этих местах. Сотню, сказал Дед. Да все две, поправил его Полоз. И Рык не стал поправлять, молчанием своим подтвердив количество погибших.

Лучник приладил тетиву и выпрямился. Лук он еще не натянул, чтобы не перетруждать руку, выцеливая противника среди заснеженных деревьев. Это ему нужно было встать во весь рост, чтобы выстрелить, а разбойничку с самострелом для этого вставать не нужно. Нужно прицелиться как следует.

Задняя лошадь отчего-то рванулась в сторону, возчик заорал матерно, со стоном. Страшно ему, хочется прыгнуть в сани, стегануть лошадь, чтобы вынесла она его из-под стрел да из-под недобрых взглядов, только лошадь потянула в сторону, сошла с наезженной колеи, провалилась в снег по брюхо, потащила за собой сани.

Жлоб взревел, мужики бросились, чтобы помочь лошади, удержать сани, вытолкнуть их на твердый, укатанный снег. Вторые сани подались вперед, словно намереваясь протиснуться мимо застрявших, но остановились: оглобля зацепилась за передние сани, возчик закричал предостерегающе, но один из охранников ударил рукоятью топора по серой лошадиной спине. Лошадь рванулась – треск лопнувшей оглобли, густая ругань…

И звонкий вскрик самострела. И хрип на дороге – тот высокий мужик в тулупе, что шел рядом с купцом, совсем недавно разговаривал и даже смеялся, теперь замер, выронив меч, потянулся обеими руками к своему затылку.

Он был уже, наверное, мертв, когда нащупали его стынущие пальцы короткое толстое древко болта, торчащее из шеи, из-под самого затылка.

Мужик медленно стал на колени, потом упал лицом вниз.

Хорек прикусил губу, чтобы не закричать. Только что умер человек. Хорек видел такое не впервой, но сейчас в смерти этого высокого сильного человека была и его вина.

Лучник с дороги то ли заметил шевеление, то ли увидел, откуда вылетел болт – щелкнула тетива, стрела мелькнула и исчезла где-то справа от Хорька. Вторая, третья…

Кто-то вскрикнул, голос взлетел к верхушкам деревьев, ель вздрогнула, осыпая снег со своих веток. Кто-то – Хорек не мог понять, кто именно, – вскочил, бросился прочь, ломясь сквозь заледенелый куст, усыпанный ярко-красными ягодами, кровью горевшими на белом искристом снегу.

Лучник выпустил еще стрелу, крик оборвался, ветки затрещали, ломаясь под тяжестью рухнувшего тела.

Жлоб засвистел в два пальца, приседая от натуги. Остальные что-то закричали, кто-то радостно взмахнул мечом, и все еще красное солнце на мгновение обагрило лезвие.

Только убитый молчал.

Возчик на несколько мгновений перестал хлестать рыжую лошадь и тоже радостно кричал что-то.

Всем им казалось, что они победили. Лучник достал разбойника, и болт из самострела уже не вылетит. Не может вылететь.

Жлоб, выпрямившись, махнул рукой, выругался; все навалились, вытолкнули на дорогу сани; возчик рванул рыжую лошадь под уздцы, но успел сделать всего два шага – прямо в грудь ему ударила стрела. Из лука.

Возчик взвизгнул, бросил поводья и вроде как побежал к лесу, мелко семеня, часто-часто переставляя ноги, но при этом оставаясь почти на месте. Споткнулся, упал, ноги продолжали двигаться, поднимая снежную пыль.

И снова хлопнул самострел.

Болт ударил обернувшегося на крик мужика точно между лопаток. Мужик всплеснул руками, будто бы удивившись чему-то, выронил лук, стрелу и упал лицом вниз. Ударился о сани и замер, неестественно выгнувшись.

Разбойник с луком был сзади, разбойник с самострелом – спереди, один стрелял по правой стороне дороги, другой – по левой, так что спрятаться было некуда. Но двое у саней бросились к лесу, к ближайшим деревьям, чтоб хотя бы попытаться укрыться от свистящей неумолимой смерти.

Казалось, всего пять шагов отделяли их от спасения. И от Кривого, приподнявшегося с овчины. И от Хорька, сжавшегося в комок, выставившего перед собой рогатину и не видящего сейчас ничего, кроме громадного – ростом до самого неба – мужика, размахивающего громадным – с оглоблю – мечом, мужика – с безумными глазами и оскаленным ртом, бегущего прямо на него, на Хорька…

Глухая тишина, как в вязком болотном тумане. Только тяжелые удары в висках, только хруст снега под ногами великана…

Три шага до него… два…

Краем глаза Хорек заметил стремительное движение: Кривой бросился вперед на своего противника, предоставив Хорьку самому разбираться со вторым.

Хорек не вскочил и не ударил, он просто выставил рогатину, упер ее тупой конец в снег, как учил его Дед перед охотой на кабана.

Он сам все сделает, сказал Дед.

Толчка Хорек даже и не почувствовал – рогатина лишь вздрогнула, когда бегущий с разгона животом напоролся на широкое, похожее на кинжал, лезвие.

Мертвый сделал еще шаг, насаживаясь на рогатину, и, наверное, бежал бы и дальше, если б не поперечина, остановившая его бег.

Вот теперь Хорек ощутил удар, но удержал. Даже смог выхватить кинжал из-за пояса – не задумываясь, потому что так учил его Дед.

Сразу добей, сказал Дед, не оставляй подранка. Раненый – самый опасный. Дал кабану насесть на рогатину – добей. Брось рогатину, все равно не удержишь, и добей. По горлу.

И Хорьку сейчас было все равно – человек перед ним или умирающий кабан. Лезвие вошло в горло человеку, заваливающемуся на бок, в лицо Хорька ударили теплые брызги.

Хорек отскочил в сторону, выставив перед собой окровавленный кинжал и пытаясь восстановить дыхание.

Возле саней что-то происходило. Кто-то истошно орал, несколько раз сталь с силой ударилась о сталь, потом крик прервался. Только тихий шорох…

И еле слышное бульканье под ногами у Хорька.

Пробитый рогатиной человек шевелил губами, скреб пальцами по снегу, а из рассеченного горла, пузырясь, вытекала густая темно-красная жижа.

Хорек, не отрываясь, смотрел в глаза умирающего. И видел в них себя. Глаза словно замерзали, превращались в лед, и Хорек в них тоже замерзал, застывал.

– Живой? – спросил кто-то.

Хорек мотнул головой в ответ.

– Ты живой? – спросил еще раз Кривой.

Он уже вернулся от дороги, чтобы глянуть – справился малый или первый бой для него стал и последним.

– Живой… – с трудом выговорил Хорек.

– У тебя кровь на роже.

Хорек провел рукой по лицу. Кровь. Ему в лицо ударила кровь убитого им же обозника.

– Снегом вытри, – Кривой наклонился к своему противнику, лежавшему на спине, широко раскинув руки.

Из груди убитого торчал кинжал. Крови видно не было.

– Чище нужно убивать, – сказал Кривой, наклонился и, чуть отстраняясь, выдернул свое оружие.

Несколько капель крови, отлетев, пробили в снегу дыры.

– Пойдем, – Кривой зачерпнул снег, вытер лезвие. Обтер его о полушубок убитого.

– Ты свой кинжал тоже оботри, пока руда не замерзла.

Хорек кивнул, вытер оружие и сунул его за пояс.

Кривой взялся за древко двумя руками, уперся ногой убитому в грудь и одним движением вырвал рогатину.

– И ее вытри.

Снег был холодный, руки застыли мгновенно, розовая талая вода текла между пальцами. Хорек почувствовал, как ледяная струйка проникла в рукав, торопливо встряхнул рукой.

Все остальное прошло как во сне: и слишком громкие голоса возле саней, и смех откуда-то взявшегося Враля, и одобрительное похлопывание по спине и плечам, слова Кривого – все было где-то очень далеко.

Хорек не смог отогнать от себя это странное ощущение, даже когда Кривой подтолкнул его вперед и сказал усмехаясь:

– Вы как хотите, а я с этим мальцом ссориться не буду. Пока дождались обоза, думал, он меня своими разговорами с ума сведет. И все про то, как делить будем, да как сподручнее засаду поставить… Когда сани перед нами остановились, решил – все, сейчас обгадится или побежит, ан нет, лежит, по пальцам обозников считает. Когда на нас побежали, я чуть стрекача не дал, а он даже не дернулся, принял беднягу на рогатину, да еще чуть ли не выпотрошил его. Сами гляньте! Так что, вы как хотите, а я к нему спиной поворачиваться не буду.

Все вокруг плыло, звенело как колокола на Чистины, хотелось прилечь и уснуть. Можно и в снег.

Хорька подхватили на руки – он даже и не разобрал, кто именно, посадили в сани. Что-то там говорили, перетаскивали с саней на сани мешки и корзины, после тронулись по дороге, – Хорек почувствовал, что проваливается, вздрогнул, вскидываясь, потом снова опустил голову на шершавый конопляный мешок и заснул.

Спал Хорек долго. Ему что-то снилось – веселое, яркое, радостное, словно праздник Веснянки. Он видел лица, разговаривал, даже пел и плясал, но, когда проснулся, в памяти не осталось почти ничего.

Только яркие пятна и ощущение счастья.

Он лежал на шкуре в пещере, возле самой стены.

Посреди пещеры горел костер, дым стелился понизу, в горле першило, но было тепло. И не было стылой сырости, от которой Хорек не мог спрятаться всю неделю перед нападением на обоз Жмота.

Хорек снова закрыл глаза, намереваясь досмотреть свой яркий сон, но перед глазами вдруг встало белое лицо и широкая рана на горле. И пузыри, лопающиеся в крови.

Спать больше не хотелось.

Хорек сел на шкурах, посмотрел на свои ладони, не разобрал в неверном свете костра, протянул руки к огню – крови на них не было.

Хорек взял свои сапоги, стоявшие у костра, намотал онучи, кем-то заботливо развернутые у самого огня, обулся. Ногам стало сухо и тепло.

«Теперь бы поесть чего-нибудь», – подумал Хорек, – и в животе заурчало. Последний раз они ели прошлым вечером, перед самым уходом. Тогда есть совсем не хотелось, съел лепешку и кусок оленины. Сейчас бы он мог съесть целого оленя.

А где все остальные?

Хорек набросил на плечи тулуп, подошел к выходу из пещеры, завешенному сшитыми оленьими шкурами. Приоткрыл завесу и быстро выскользнул на мороз.

Было темно и холодно.

Снег скрипел под ногами, завывал ветер, врываясь в ложбину, на дне которой и была расположена пещера.

Никого не было.

Хорек оглянулся – темнота. Только несколько звезд вверху видны между краями ложбины.

Осторожно переставляя ноги, чтобы не влететь ненароком в незамерзающий ручей, Хорек прошел к дальним пещерам, где обычно хранились запасы.

Отодвинул завесу.

Рык и Полоз сидели посреди пещеры, у костра, остальные расположились возле стен полукругом.

Все разом оглянулись на вошедшего Хорька, словно он застал их на чем-то нехорошем.

– Проснулся, – сказал Рык. – Проходи. Мы тут разговаривали, без тебя совет не начинали.

Хорек прошел к своему обычному месту, ближе к выходу. Советы собирались нечасто, а его на них звали так вообще редко. Хотя, когда звали, именно ему предоставлялось первое слово, когда нужно было выслушать всех. Такой был обычай.

Рык подождал, пока Хорек сядет на свое место.

– Взяли мы обоз удачно, – сказал он, глядя на Хорька. – Никого не потеряли, даже раненых нет. Спасибо Вралю.

– А чего? Мне даже весело было, – Враль засмеялся легко, как обычно.

Ему не много было нужно, чтобы захохотать, – веселый человек.

– Жмот хитрый, а я хитрее, – сказал Враль. – Уж как он на меня зверем на постоялом дворе смотрел поначалу, а все-таки заговорил; да еще угощение выставил и с собой ехать сам предложил, когда монеты увидел да про золото Старого Царства услышал. Прям руки затряслись. Я вроде как по пьяному делу болтать начал, а он услышал… Полагаю, он меня решил по дороге прижать, все выпытать и зарыть где поглубже. Или зверям оставить.

– Все делим на десять частей, – сказал Рык. – Делить будут Дед и Заика. Все им верят?

Ватажники загомонили, что да, верят, пусть делят, как всегда, только без одежи пусть делят, голыми, как обычай советует, чтоб даже и подозрения не было…

– Вы не отказываетесь животом заложиться в честном дележе? – спросил по обычаю вожак Деда и Заику, те встали чинно и поклонились всем ватажникам, каждому по очереди. Даже Хорьку.

– После совета начнете, – сказал Рык, когда Дед и Заика сели. – А сейчас я говорить буду, а Полоз свидетельствовать.

Хорек увидел, как лица ватажников посуровели, и сам насторожился.

Пока он спал, а все остальные переносили добычу в пещеру, Рык и Полоз укрылись с Жлобом в подпещерке, чтобы расспросить купца, выпытать, где он казну свою прячет. Как опять же обычай велит.

Но был еще один вопрос к Жлобу, о котором остальные ватажники и не знали.

Когда потрошили сани, нашли под мешками живую девку, связанную, с заткнутым ртом, испуганную, заголосившую пронзительно, как только тряпку у нее изо рта вынули.

Пришлось тряпку сунуть обратно, чтобы не выдала дура всех ненароком. Так и привезли к пещерам, где уже всех ждал Дед. Ужин он до возвращения ватажников не готовил, чтобы не наврочить плохого; когда же сани появились, то бросился хозяйничать, всем найдя работу, – кому за водой идти, кому дрова рубить.

Девку развязывать не стали, только вынули снова тряпку, а когда она заголосила, тряхнули как следует и предупредили, что могут ей вообще глотку камнем забить, если она, дура бестолковая, сама не замолкнет.

Девка, как ни странно, уразумела, орать не стала, только запричитала тихонько, запрокидывая голову и подвывая.

Послушав ее немного, Рык поглядел на Полоза, тот – на вожака, и оба поняли, что и самим им впору сесть рядом с девкой и завыть в голос. Непонятно только было – от страха или от ужаса невыразимого.

Выходило, что девка была нянькой. И не просто нянькой в семье какого-то там дружинника или купца. Нянькой она была у единственной дочери князя. Несколько дней назад понесла ее нелегкая с княжеской дочкой за ворота: взбрело в голову показать девочке, как посадские с ледяной горки катаются. Ну, и к своему парню заглянуть. На минуточку только.

Хватило, правда, ума с собой взять стражника, чтобы в толпе – если что – с ребенком не помяли. Все ж таки три годочка девочке – махонькая совсем.

Как все вышло, нянька и не запомнила. Только вот пошли ко двору, свернули в закоулок, чтобы покороче идти, как откуда ни возьмись навалились из темноты, ударили, повалили, стражника сразу зарезали – здоровый был парень, просто так с ним бы не совладали.

Его, значит, убили, няньку связали, тряпку в рот сунули. А девочку – в мешок да в сани, что подъехали. И няньку в сани. Отвезли куда, нянька не знала, помнила подвал, сырость и квашеной капустой пахло.

Там ее развязали, но не кормили, поставили лишь ведро с водой. По нужде пришлось, как зверю, в угол подвала ходить. Потом снова пришли к ней, связали, рот заткнули, опять – в мешок да в сани. А потом уж ее ватажники нашли. А куда дочка княжеская исчезла, нянька того не знает. За это ее накажут – тут она даже не князя боялась, а гнева княгини. Та за малейшую провинность могла косы повыдергать.

Няньке снова рот заткнули, чтобы не кричала да мужиков, по бабьей части изголодавшихся, не тревожила, и занялись Жлобом.

– Не знаю ничего, – сразу ответил купец, как только ему про няньку да княжну сказали. – Ведать не ведаю. Девку – да, купил. Справная девка, тонка да усадиста, за такую на черной ярмарке или денег отвалят степняки, или табун коней пригонят. Человечек один, незнакомый, подошел на постоялом дворе. Товар красный предложил, а я и не отказался. Зашел, глянул – ничего так девка.

Нянька затрясла головой при этих словах, сделала большие глаза.

– Ну что? – спросил Рык, вытаскивая кляп.

– Не было этого, не смотрел меня никто, все время в подвале просидела, света белого не видючи…

Кляп Рык вставил обратно, а Полоз за обман купцу сломал палец на ноге. Заорал купец, ногами засучил, будто и впрямь от боли да от пытки убежать мог, связанный, со спутанными ногами.

Но снова начал плести про незнакомого: мол, по говору вроде как из приморских краев… медленный такой говор, с шепелявинкой.

За шепелявинку ему выбили зуб. Полоз ударил легонько, но зуб у Жмота вылетел, и потекла кровь по лицу.

– Да что ж вы делаете? – зачастил купец, и голос его рыкающий стал вдруг жалостным и робким. – Ни за что же муке предаете… Я ж всю правду, как перед Сторожами. Доченьками своими клянусь, всеми четырьмя… Ради них пожадничал, ради кровинок моих… Подрастают, старшей уже пятнадцать – замуж пора. А без приданого кто ее возьмет? Перекати-поле, безродный какой, без дома, без дела… Вот и кручусь, как могу. Головой рискую, господа ватажники, в пасть ко зверю дикому ее кладу. Монетку к монетке собираю, там чешуйку, там ноготок, а там, глядишь, змейку золотую…

Рык и Полоз не торопились. Пока ватага готовила ужин, они медленно тянули из купца правду, с кровью тянули, с криками да стонами купеческими. Только у купца терпения много было: даже потеряв окончательно оба мизинца на руках, он продолжал тянуть свое о дочках да приданом, обещал все свои сбережения отдать, тайники выдать да записки долговые на многие тысячи золотых змеек господам-ватажникам передать.

И это было странно. Ведь не пытался Жмот деньги утаить, плакал, просил забрать, только не мучить. Жизни лишить просил, только не мучить и не заставлять оговаривать себя.

– Не нападал я на княжьего ребенка, не похищал княжну… да и как я мог на дитя малое, ей же три года всего… Три годочка! Я же своих доченек на руках баюкал, когда жена померла. Ночи не спал, пеленки сам менял… Как мог бы я на муки девочку отдавать… – купец замолчал вдруг, поняв, что про муки это он напрасно сказал, что про муки у него-то не спрашивали. И не знали ничего.

И тут он снова закричал – Рык и Полоз дело пыточное хорошо знали, не один упрямец через их руки прошел. Сколько их, терпеливых, клялись и божились, Сторожами клялись, огнем испепеляющим, а все равно рассказывали. Не на первый день, так на второй, не на второй, так на третий. Кто после пытки огнем, а кто руки лишившись или кожи с обеих ног.

Но Жмот кричать-то кричал, но от слова своего не отходил.

Не похищал – и все тут. А про муки – обмолвился. Пожалел дочку княжескую да и представил себе страхи да муки… Вот и ляпнул. А так… Да если бы он знал, что это нянька. Если бы знал! А то ведь ему ее в мешке передали, сунули из саней в сани на самом выезде из посада.

И тут снова ошибся Жмот. Кликнули Враля, который с обозом от самого постоялого двора ехал, – нигде не останавливались и мешка не принимали. Враль как раз с собой жаровню с угольями принес да инструменты разные хитрые.

Полоз тому уж пять лет как инструмент у заплечных дел мастера из дома забрал, когда мстил за своего брата, запытанного до смерти. С тех пор инструменты ни разу не подводили в таких вот непростых переговорах.

Но и когда запахло паленым, когда кожу на ногах стали надрезать да на медные раскаленные палочки наматывать, и тогда купец криком кричал, а продолжал отпираться. Он клялся и призывал в свидетели своей правды Звездного Хозяина, Огненную Деву и Рыбака, кого лжец обычно поминать не будет, дабы не мучиться потом до скончания мира после смерти.

А купец врал да клятвами своими еще и обрекал себя на муки вечные.

Что-то тут было не так.

Рык задумался. Полоз задумался.

Глухо стонала связанная нянька, не в силах ни отвернуться от пытки, ни смотреть на нее.

Правильная мысль пришла и вожаку, и его помощнику одновременно. Они сразу поняли, что мысль правильная, как только она мелькнула.

– А мы тебя пытать не будем, – сказал Рык.

– А зачем нам тебя пытать? – подхватил Полоз. – Мы же знаем, что ты врешь.

– И ты знаешь, что врешь, – Рык отодвинул в сторону жаровню с инструментами. – Так чего нам вот тут над тобой биться?

– Не вру я, – простонал купец. – Вот Рыбаком клянусь, пусть он меня, если я хоть слово неправды сказал, на крюк посадит да Змея на меня ловит, в Заокраинном море…

– Мне надоело, – сказал Рык. – Ты ж за Перевозом живешь? У тебя хутор аккурат перед рыбачьей крепостью? Так ведь?

– Так, – ответил купец, не понимая еще, что задумали разбойники.

– Туда ехать к тебе по нынешней погоде да дороге дня три…

– Не больше, – подтвердил Полоз. – А если по зимнику, мимо заставы, то и за два. Если Враля послать, так он через четыре дня здесь уже будет. Если, конечно, с девками куда-нибудь не завалится. Сколько, говоришь, старшей? Пятнадцать? А у Враля ведь и денежки есть, ему приданое не нужно.

– Зачем приданое? Для этого дела приданое не нужно, – Рык взял факел из кольца на стене пещеры, поднес его к лицу Жлоба, заглянул в глаза. – Чтобы девку сильничать, приданое с нее не требуют. У нее все нужное при себе.

– А на старшей Враль не остановится, – продолжил Полоз. – Твои дочки погодки? Младшей, выходит, всего одиннадцать годков? Маловата, конечно, да ничего, Враль справится. Или мы, чем девок портить, их на Черную ярмарку отвезем. Степнякам или этим, из Северных земель, продадим. Они за первую ночь заплатят хорошо. А если Тайным, из Крепостей, продать, так вообще все сможем на золоте жрать до конца своих дней, да еще и детям с внуками на безделье останется. Тайным для их богов девственницы нужны. А где их сейчас наберешься? А тут – сразу четыре. Ты же доченек своих берег, бабок-нянек возле них держал? Так?

– Будьте вы прокляты, – выдохнул купец, и пламя факела заколебалось, задрожало будто от страха, – столько ненависти было в голосе Жлоба. – Чтобы вы свои затылки увидели. Чтобы вы сами себя съели и выблевали. Чтоб вы…

Рык и Полоз его не перебивали. Купец имел право на проклятие. Имел полное право, даже палачи в Северных землях это право признавали и не затыкали пытаемым рты.

– Посылать Враля? – спросил Рык, когда купец замолчал.

– Нет, – ответил купец. – Я скажу. Мои люди княжну похитили.

– Зачем?

– Мне за нее хорошо заплатили, – сказал купец. – Очень хорошо.

– Чешуйками? Или ногтями? Или золотыми змейками? – спросил Полоз.

– Дайте воды попить, – попросил Жмот, а когда ему дали ковш с водой, сделал несколько глотков и закрыл глаза.

– Чем платили?

– Дурь-травой, – не открывая глаз, ответил купец.

– Сколько?

– Малый северный тюк за каждого, – сказал Жмот.

– За каждого? – переспросил Рык.

– Да, за каждого ребенка до пяти лет.

– За девочку?

– Неважно – за девочку, за мальчика. Малый мерный тюк. А на северной границе мне за дурь-траву по весу камни изумрудные бы отвесили.

– Прямо-таки отвесили бы? – не поверил Полоз. – Соврут, небось…

– Не соврали. Я уже дважды это делал. Первый раз – пятеро. Второй – семь. И этот раз семь, – теперь Жлоб говорил спокойно, словно уже принял окончательное решение и ничего больше не боялся. Дурь-трава за этот раз – в мешках с овсом. Не нужно мне было княжескую дочку забирать… Говорили мне – жадность погубит. И не только меня, дочек моих… Только вы их не трогайте. Я все расскажу, все отдам. Даже расскажу, как на мне, мертвом, нажиться. Выкуп за тело возьмите – брат заплатит. Хорошо заплатит. Только… Не говорите только никому, что я вам рассказал. Они меня предупреждали… предупреждали, что дочери расплатятся за мой язык. Доченьки мои…

С княжной у Жлоба получилось глупо: он проезжал мимо гуляния со своими подсобными, когда из толпы вышла нянька с девочкой на руках. Три года – сразу понял. Еще тюк травы. Все получилось быстро и чисто.

Рык посмотрел на Полоза, тот растерянно глянул на вожака.

Это выходило, что они, замерзая в снегу, рискуя ежедневно, добывали по чешуйке и ноготку, а кто-то за один раз, не рискуя почти и не страдая, не ночуя на морозе и не нарываясь на сталь, зарабатывал только на одном похищенном ребенке столько, сколько вся их ватага за год. И то не за каждый.

Сейчас, правда, кусок им достался огромный, жирный и сладкий. Семь тюков дурь-травы. И не простых мерных, а северных, вдвое больших. И есть все – покупатели детей, покупатели травы… Просто нужно еще немного потрудиться.

Хотя и трудиться здесь особо не нужно было: Жмот уже начал говорить и ради дочек скажет все. Абсолютно все. И нет нужды его убивать, можно просто ходить, проверять сказанное им, и если он только попытается обмануть…

Нет, не попытается. Скажет все.

Ватага заорала одновременно в семь глоток, даже Хорек присоединил свой вопль к общему восторгу.

Он не совсем понимал, что именно светит лично ему, но все так радовались, так кричали, что, наверное, дело было стоящее.

Потом он обратил внимание на то, что и Рык, и Полоз сидят спокойно, слишком спокойно, даже не пытаются изобразить восторг. Складка пролегла между бровями у вожака, а это значило, что очень напряжен, что беспокоит его что-то очень сильно.

Постепенно замолчали все остальные.

– Тут такое дело… – пробормотал Рык, и это было совершенно не похоже на уверенного вожака. – У нас есть семь тюков дурь-травы.

– Да! – заорали ватажники.

– И купец сказал, где спрятал изумрудные камни. По весу за еще семь тюков.

– Да! – еще громче заорали ватажники.

– Мы можем еще взять выкуп с родственников купца за мертвое тело. И забрать все, что прятал Жмот… – Это было слишком хорошо, настолько хорошо, что все даже кричать перестали. – Но мы можем заработать больше.

И все замерли.

– Мы можем собирать детей вместо Жмота, он нам все рассказал. Мы пообещали – никто не узнает, что именно он нам все рассказал, – Рык говорил все тише, и в пещеру вползала неприятная тишина, даже костер горел бесшумно. – Мы можем это сделать и заработать еще больше. Детей нужно много. Больше, чем мог собрать Жмот.

– Сколько – много? – спросил Рыбья Морда. – Два десятка? Пять? Сколько?

– Столько, сколько привезем, – ответил Рык. – Жмот клялся своими дочками.

Ватажники переглянулись неуверенно.

Так не бывает. Этого не могло быть. На деревьях не растут самоцветы, и гусаки не гадят жемчугом.

– Где они столько изумрудных камней возьмут? – в голосе Враля смешались и надежда, и недоверие. – Сто тюков.

– Сто северных тюков, – напомнил Дед.

– А… – выдавил через силу Заика. – А-а-ахренеть…

– Но все не так просто, – Рык глянул на Полоза, и тот опустил голову. – Мы можем просто все подохнуть. Подавиться этим куском. Те, кто скупает детей… Они могут просто отказать, а потом убить. Купец такое видел, специально для него показали.

– Но мы тоже не дети малые, – сказал Дылда. – Это мы еще посмотрим…

– Ты помнишь, в позапрошлом году слух пошел, что волки среди зимы целый хутор выели? – спросил у Дылды Полоз. – На той стороне Омута? Не помню, как она называлась…

– Ясени, – буркнул Дед. – Только не волки, а медведь-шатун. Это вслух говорили, а тихонько, между собой, шепотом, что оборотень.

– Ты-то сам оборотня видел? – попытался засмеяться Враль, но получилось у него как-то невесело.

– Я-то не видел. А вот десять годков назад в деревню, где вместо жителей остались клочья мяса, входил. Во время Серебряной войны. Деревенька была не маленькая и не бедная. Там серебряные рудники, люди хорошо жили. Так людей не стало, а все деньги, все добро – осталось.

– Я тоже слышал, – сказал Рыбья Морда. – У меня приятель в том походе был, когда через Ясени Старый воевода пошел с войском.

– А Жлоб говорит, что это хуторян для того убили, чтобы его припугнуть. Целый хутор для того, чтобы он один все понял. – Рык вытащил из-за голенища нож, подбросил его в руке, поймал за рукоять, снова подбросил.

И отчего-то немудреная его забава показалась Хорьку загадочной и многозначительной. Бросил-поймал, бросил-поймал… Лезвие проскакивает над самой ладонью, если что – порежет: у Рыка нож всегда наточен до бритвенной остроты.

Правильно подхватит нож? Ошибется?

И они сейчас должны понять – браться за это дело, чреватое и богатством, и смертью?

– Будем решать? – спросил Полоз у ватаги.

Все переглянулись.

– С этим нужно переспать, – пробормотал Дед, и все облегченно закивали головами.

Да, конечно, переспать, поужинать, обмыть удачу, прибыль отпраздновать…

А потом еще каждый свою долю должен в свой собственный тайник спрятать, чтобы в соблазн не вводить товарищей своих.

– Тогда завтра утром и решим, – проговорил наконец Рык, не поднимая головы. – И еще… Там для вас подарок, девка та, из обоза…

– Да! – выкрикнул Дылда, Рыбья Морда оглушительно свистнул, а Заика хлопнул несколько раз в ладоши, выражая свой восторг.

– На всех? – спросил Дылда.

– Я уже старый, – сказал Дед, глядя в стену перед собой. – Мне такое удовольствие без надобности.

– А я в Камне был, оскомину сбил. Там на постоялом дворе знаете, какие девки? – Враль выставил вперед руки, что должно было всем показать, какие девки на постоялом дворе и что эта замухрышка из обоза ему совсем не нужна.

– И без нас, – сказал Рык за себя и Полоза.

Полоз молча кивнул.

– А у тебя, Хорек, этой ночью… – начал, потирая руки, Дылда, но Кривой кашлянул, и Дылда с тревогой глянул на него. – Ты чего? Я ж понимаю – первый раз, он первым пойдет. По обычаю. И убил первый раз, и на мягком попрыгал первый раз – и все за один день. Мне так не везло.

Сообразив, наконец, о чем разговор, Хорек обмер, в лицо словно кто-то жаром сыпанул, ладони вспотели.

Хорек испуганно глянул на Рыка – тот нахмурился и отвернулся. На Деда, но тот махнул рукой и потянулся ложкой к котлу.

– Совсем одурели? – Кривой встал со своего места и, положив ладонь на рукоять кинжала, подошел к Дылде. – Может, еще мне предложишь девкой артельно попользоваться?

– А чего? – Дылда тоже вскочил. – Обычаи про то говорят, сам знаешь. Все поровну, по-братски. И добычу, и бабу, и смерть – поровну. А Хорек – мужиком стал. Сам знаешь, первого убил – полные права имеешь на все с этого дня. А девку с того обоза взяли. Так что, все по обычаям…

Кривой посмотрел на Дылду снизу вверх, верхняя губа у него сморщилась, будто шрам, тянущийся к ней ото лба через отсутствующий глаз, дернулся как веревочка, превращая и без того неприятную улыбку Кривого в звериный оскал.

– Я… – сказал Хорек, набрал воздуха в грудь, но дым от костра попал в горло, и Хорек закашлялся.

Потекли слезы.

Сейчас над ним начнут смеяться, решил Хорек. Назовут сопляком, мальчишкой, и он, как взрослый, должен будет подойти к обидчику и попытаться его убить. Или вызвать на поединок, а это верная смерть…

Смерть, только заметившая его у дороги, только припугнувшая его тогда, все-таки достанет его, заберет свою долю от добычи.

И если он сейчас скажет, что не хочет, как Дылда, Рыбья Морда и Заика, что от одной только мысли о таком тошнота подступает к горлу и хочется кричать, то и тогда его назовут сопляком, и тоже придется защищать себя от насмешек. И снова выигрывает смерть.

Хорек потер глаза кулаками, вытирая слезы от дыма и кашля. Откашлялся нарочито низким голосом, лихорадочно подбирая нужные слова, правильные, такие, чтобы никого не обидеть и чтобы…

– Мне говорили, – вытолкнул из себя Хорек, – что силой или за деньги бабу берут только уроды, те, кто себя ни в грош не ставят, мужиками себя не считают.

Хорек подошел к Дылде, отодвинув в сторону Кривого, и, вытянувшись вверх, чтоб хотя бы самому себе казаться выше, выкрикнул срывающимся голосом в лицо здоровяка:

– А кто скажет, что я не прав, тому я вобью эти слова в глотку так, что зубы через задницу вылетят.

Дылда замер. Хорек смотрел, не отрываясь, ему в глаза, по щеке текла слеза, но Хорек ее не стирал.

– Вон отсюда! – негромко, но очень внушительно произнес Рык. – В пещеру не входить, пока я не позову! Слышал, Хорек?

– Слышал, – прошептал Хорек.

Все у него внутри разом ослабло, даже ноги чуть не подкосились.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.

– А с девкой что потом? – спросил Рыбья Морда.

– Она видела нашу берлогу, – сказал Рык.

– Так что? – не понял Рыбья Морда.

– Она видела нашу берлогу, – повысил голос Рык.

– Так она здесь останется? – спросил Рыбья Морда. – У нас?

Хорек замер, протянув руку к завесе.

– Нет, не останется, – вмешался Дылда. – Я ее выведу. Завтра утром.

– Сегодня, – сказал Рык. – Как только управитесь, сразу и выведи.

– Хорошо, – не стал спорить Дылда. – Как только.

Хорек вышел в ночь, пробежал до пещеры, вошел, бросился на шкуры и лежал неподвижно, пока не пришел Дед с его частью ужина.

– Я тут тебе принес, – сказал Дед. – Поешь. А доля у тебя будет честная, я всегда поровну делю.

Хорек не ответил, Дед потоптался рядом, подбросил в костер дров.

– Понимаешь… – Дед снова помолчал. – Это… Обычаи… Без них нельзя. Никак нельзя. Если не они, мы зверьми станем.

– А мы сейчас кто?

– Люди. Люди… То ты зверей не видел еще, – вздохнул Дед и вышел.

Хорек полежал еще немного, потом до него дополз запах жареного мяса. Рот наполнился густой слюной.

Хорек поднял голову, протянул было руку к деревянной миске, но тут завеса на входе снова зашуршала, потянуло холодом.

– Твой меч, – сказал Рык и положил меч, принадлежавший убитому Хорьком наемному охраннику.

Меч легонько зазвенел на камне.

– Ты молодец, – сказал Рык.

– Мы будем продавать детей? – Хорек повернулся к вожаку. – Да?

– Не знаю, – пожал плечами тот. – Как завтра решим. Ты тоже будешь решать. Кто решит воровать – будет это делать. Кто решит, что лучше взять добытое, поделить и разойтись – уйдет.

– А ты?

– Я… Я буду с теми, кого будет больше.

– Так требует обычай? – спросил Хорек.

– Так требует обычай, – ответил Рык.

– Без обычаев нельзя…

– Нельзя.

Рык пошел к выходу из пещеры, и тут Хорек задал вопрос, мучавший его еще с того мгновения, когда Рык рассказал о делах Жлоба.

Он задал вопрос, который наверняка крутился на языке у каждого из ватаги.

Он задал вопрос, который задали Рык и Полоз Жлобу.

И Рык ответил точно так же, как ему ответил купец.

– Не знаю.