Глава третья

Дворовый человек негромко и осторожно постучал в дверь спальной светелки Прилюды, жены Гостомысла. В эту ночь, только днем вернувшись из долгой поездки в закатные страны, княжич пришел к молодой жене, и, если его побеспокоили, значит по очень важному делу. Дворовый человек был из княжеской прислуги, не из прислуги хозяев дома, которые уступили молодой княжне и детям княжича свои покои, а сами жили в покоях домовых слуг. Местная прислуга, переселившаяся в холодный пристрой, не решилась княжича будить, но разбудила прислугу княжеского дома. На стук в дверь вышел сам княжич Гостомысл.

– Что случилось.

– К тебе, княжич…

– Кто?

– Князь Бравлин со срочным делом. Велел будить…

– Принеси князю мед или сбитень, что попросит… Я только оденусь, и выйду.

Одевался Годослав, в соответствии со своим возрастом, недолго, хотя никогда неаккуратности в одежде не допускал. И вышел в горницу. Там князь Бравлин сбросив свой багряный плащ на скамью, сидел рядом, уперев локти в толстую столешницу, и небольшими глотками потягивал из берестяной баклажки горячий сбитень.

– Что-то тебе, княже, не спится в наших землях…

Князя Бравлина поселили в хорошем доме между домом знакомого ему сотника стрельцов-словен Русалко и домом боярина Самохи. Сам Самоха и договорился с хозяином, богатым скоповым[32] купцом Вечинегом, тоже членом посадского совета.

– Хотел было уже лечь, разоблачился, но тут твои люди озадачили. Разбудили почти. Тебя от молодой жены отрывать не хотели – уважают молодое дело, решили старика озадачить, а я уж к тебе заявился. Понятно, не из неуважения, а по срочности и важности, которые сам определил…

– Что так? Дело настолько срочное?

– Срочное…

– Говори…

– Сотник Русалко постучал. Сообщил. К нему родственник его заглянул. Из Русы. Некий Самовит. Служит посыльным в доме посадника Русы Ворошилы…

– Хороший родственник. Да, я слышал, что у Русалко сестра старшая замужем в Русе. Наверное, за этим самым Самовитом. У Русалко родители рано умерли. Их всех, детей-сирот, старшая сестра воспитывала. До сих пор к ним, как к детям относится. Брат мой, Вадимир, ее хорошо знал. По ее просьбе и взял к себе Русалко. А потом и сотником его сделал. Уже без просьбы. Так что этот Самовит?

– Подожди. Про Самовита потом. Скажи мне, что за человек боярин Самоха?

Гостомысл плечами пожал. Он всегда старался быть аккуратным в оценках людей.

– Батюшка мой не любил его. Скользкий очень. Много о себе думает. Помнится, посадник Лебедян его тоже не любил. Даже не доверял. До серьезных дел не допускал. Кажется, Самоха на Лебедяна батюшке доносил. А что тебе боярин?

– Посадник Русы Самовита послал за боярином Самохой. Велел срочно к нему явиться.

– Так вот и распоряжается Ворошила нашими боярами? Ночами вытребывает?

– Так вот и распоряжается…

– Но это даже интересно. И что?

– Я с Самовитом говорил. Сговорились с ним так, что он боярину все передаст, а ты, если захочешь, людей пошлешь за ним проследить. Как боярин назад поедет, Самовит на верхнее торцевое окно посаднического терема лучину поставит. Этот сигнал будет из-за стен видно. Люди смогут на льду остановить боярина, и спросить, что за дела тот ведет с Ворошилой.

– Дело говоришь. Пусть Русалко людей подберет. Я распоряжусь.

Князь Бравлин постучал по столу костяшками пальцев. За спиной Гостомысла дверь заскрипела. Кто-то вошел.

– Что велишь, княже?

У княжича Гостомысла от этих слов по телу прошла такая дрожь, что Бравлин не мог ее не заметить. Он заметил, и сразу спросил:

– Что с тобой, княжич, тебе нехорошо?

Бравлин помнил о том, что лив Рунальд, жалтонес[33], что лечил Гостомысла после ранения отравленной стрелой, остался в Вагрии в своей лесной избушке рядом с тяжело раненым воеводой вагров Веславом, которого нельзя было пока перевозить, и обещал приехать, как только Веслав сможет в седло сесть. И если болезнь княжича вернется, то здесь помочь ему будет некому, и потому Бравлин беспокоился, часто к Гостомыслу приглядываясь.

Гостомысл, замерев без движения в ночной тишине дома, медленно начал оборачиваться. Настолько медленно, что казалось, он боится обернуться, и увидеть за плечом нечто страшное. Глаза при этом держал не мигающими, и широко раскрытыми. Но, наконец, княжич обернулся, и увидел обыкновенного воя-вагра из княжеской свиты.

– Ну-ка, молви еще что-нибудь… – попросил Гостомысл.

– Что молвить, княже? – спросил вой.

– Что случилось? – не понял князь Бравлин.

Гостомысл уже успокоился. Дверь снова открылась, и вошел Русалко. Подсказал:

– Да, слышал я, что бывает такое…

– Что бывает? – переспросил князь вагров.

– Голос – один к одному. Это голос моего батюшки князя Буривоя, – объяснил княжич Гостомысл, приходя в себя.

– Да, княжич, я сразу это заметил, – согласился Русалко. – Только сказать не осмелился, чтобы дух князя Буривоя не тревожить.

– Я просто простыл в дороге, – признался вой-вагр. – Горло застудил.

– Да, у него обычно другой голос, – признался и Бравлин.

– Но сейчас эти нужно использовать, – сразу сообразил Гостомысл. – Боярина Самоху припугнуть. Только так, чтобы он самого воя не видел…

Русалко улыбнулся.

– А что! Я, услышав этот голос из темноты, тоже напугался бы. А я не из самых пугливых человечков в своем племени.

– Давайте вместе обдумаем, что нужно сделать… – сразу принял решение Бравлин…

* * *

Гостомысл в спальную светлицу к жене заглянул только на минуту. Предупредить. Но Прилюда понимала, какие времена настали, и чем ее муж занят. И княжич вскоре вернулся к Бравлину. Вдвоем они молча сидели в горнице, ждали. Первым пришел сотник Русалко, который сам на лед Ильмень-моря не поехал, поскольку боярин Самоха хорошо знал сотника и в лицо, и голос его знал, и потому Русалко мог бы все дело испортить. Но поехали верные люди из сотни Бобрыни и вои князя Бравлина, кто говорил без прибалтийского акцента, и кого можно было легко за словен принять.

Русалко с улыбкой доложил:

– Боярин вернулся. Перепуганный, всклокоченный, без конца оглядывался, словно на него с ворот бревно упало, и новое упасть грозится. Шапку в снегу потерял, не поднял. Как приехал, ногами в ворота заколотил. Быстро возок в ворота загнал, лучины во всех комнатах запалил. Дома сидит. К воротам дворовую стражу поставил. Чтоб никого не пускали. Послал человека на капище в Перынь. Не знаю уж, зачем. Но так дворовые стражники сказывали. Можно к воротным городским стражникам послать. Они должны были спросить, кто и куда ночью отправляется, и с каким делом. Просто так они не пропустят…

– Не надо. Потом узнаем. С Ильмень-моря вестей нет?

– Вот-вот, думаю, воротятся. А вон, должно, и они…

Из-за окна слышался шум голосов, и стук копыт. Кто-то приехал.

– Веди их сразу сюда, – распорядился князь Бравлин.

Русалко вышел. Походка у сотника была пружинящая, сильная и быстрая. Годослав всегда добрым словом вспоминал брата Вадимира за то, что тот для охраны старшего брата отдал в поездку к бодричам свою сотню стрельцов. Теперь это уже была личная сотня стрельцов Гостомысла. И сотник в этой сотне оказался таким, на которого княжич всегда мог положиться – верным и надежным, не знающим страха, и неуступчивым в бою. А, главное, казался преданным Гостомыслу всей душой, как раньше был предан Вадимиру, и готовым выполнять любые поручения княжича. Причем, выполнял их с полезной выдумкой, и даже в большем объеме, чем просили.

Русалко вернулся вскоре вместе с семеркой воев, что была отправлена на лед встречать там боярина Самоху. Трое должны были верхами перехватить возок, если тот прорвется через пешую засаду. Четверо ждали на дороге. Еще когда обсуждали предстоящее дело, Гостомысл высказывал сомнение – слишком уж открытое место – ледяной покров Ильмень-моря. Обзорность хорошая. Осторожный человек всегда будет по сторонам смотреть, а не только вперед. А боярин Самоха, если предательство задумал, о чем говорил и наряд, который он на себя напялил, обязан осторожность соблюдать. Снега в этом году много навалить не успело. Да и сдувается снег со льда ветром. Но опытные вои не сомневались, что смогут в ночи остаться незамеченными. Тем более, ночь выпала безлунная. Да и легкая метель, что временами начиналась, потом прекращалась, потом начиналась снова, должна была бы стать хорошим покрывалом.

Так все и получилось. С собой, чтобы не вмерзнуть в лед, вои взяли шкуры. Две шкуры ведмедя, одну шкуру ошкуя[34]. В них и завернулись в ожидании. Судя по рассказам, ждать пришлось долго. Вои, хотя вместо кольчуг и доспеха одели обычные для горожан теплые меховые одежды, все же замерзнуть успели. Но потом прискакал верховой наблюдатель, что смотрел на верхним окном в торце дома посадника, и вместо слов просто махнул рукой. Стало понятно, что боярин едет. А к его встрече уже было все подготовлено. Один должен был сразу взять под уздцы коня, причем, остановить коня требовалось на бегу, и сделать это требовалось очень быстро. Сразу решили, что просто прыгать, и цепляться за удила – дело опасное и ненадежное. В темноте легко промахнуться, даже обладая необходимой ловкостью. Тогда по человеку сначала «пройдутся» подкованные копыта коня, а потом и полозья саней. Решили просто набросить на голову коня шкуру ведмедя. И, вместе со шкурой, просто обхватить голову. Это коня должно остановить. Если не остановит, остановить должны были трое конников, что дежурили чуть дальше. Вторую шкуру предполагали сразу набросить на боярина, чтобы он ничего больше не видел. Для острастки решено было ударить Самоху и кулаком. Это вызвался сделать немолодой вой, считающий, что его удар кулаком действует не хуже удара мечом или дубиной[35].

Все прошло, как и предполагали. Конь, «ослепнув» под шкурой, накрывшей ему голову, попытался на дыбы подняться, чуть сани не опрокинул, но его уже ухватили за повод, и заставили встать. Хорошо, что бежал он не сильно быстро. Удалось без труда остановить. Вторая шкура ведмедя должна была возницу накрыть, но когда конь останавливался, возницу сильно шатнуло вперед, и шкура над его головой дальше пролетела. Но вот кулак пролетел не далеко, и угодил в голову точно. Возница с облучка свалился в снег. Нападавшие знали, что в возке нет никого, а боярин сам не место возницы уселся. На него навалилось сразу трое, ткнули носом в снег, и руки за спину скрутили. А потом начался правеж[36], на котором боярин все рассказал…

* * *

– А сам боярин, стало быть, дома сидит? Или спать спокойно лег? – выслушав посланных на лед людей, спросил Гостомысл, рассматривая горку золотых монет, высыпанных на столешницу из кожаного мешочка.

– Едва ли он уснет теперь скоро, – предположил сотник Русалко. – И опасаться будет за то, что поведал «князю Буривою», и из-за денег расстроится. Он своей жадностью давно славится. Да и гонца зачем-то в Перынь послал…

– А ну, Русалко, возьми людей, и приведи этого боярина Самоху сюда, к нам. Мы с княжичем поговорим с ним глаза в глаза, – распорядился Бравлин, вытащил из-за голенища витую плетку-трехвостку, и постукивая ею по ладони, словно Самохе угрожая еще до того, как боярина привели. Гостомысл видел такие плетки у конников франков, но ни разу не видел, чтобы Бравлин подгонял коня плеткой. У Славян было не принято плеткой пользоваться.

– Подожди, не торопись, – не согласился Гостомысл, о чем-то напряженно думая, и брови при этом хмуря. – Русалко, возьми людей, и ждите приказания в нижних сенях. Мы пока с князем Бравлином обдумаем ситуацию.

Бравлин брови поднял, не понимая, что здесь следует обдумывать, когда необходимо быстро действовать. Но вслух возражать не стал.

Русалко вышел, и вывел всех семерых воев. Когда их шаги стихли внизу, на лестнице, Годослав поднялся, и прошелся к печи, потрогал рукой горячие изразцы с каким-то сложным орнаментом, потом на свое место на скамье сел. На Бравлина почему-то не смотрел. Тем не менее, спросил именно его:

– Что скажешь, княже? Как мы себя в таком положении вести должны?

– Просто. На дыбу предателя, и пусть все нам самим расскажет.

– А что нам это даст? Он нового, кроме того, что «моему отцу» рассказал, ничего не скажет, даже если мы под ним костер разведем. Он уже все сказал, хотя и не знает, кому говорил.

– Но меры какие-то принимать следует? Не войной же на Русу идти…

– А следует ли их принимать открыто? – спросил Гостомысл, в отличии от своего отца, всегда продумывающий свои шаги и действия.

– Не понимаю я тебя, княжич, – откровенно покачал головой князь Бравлин.

– Ты понимашь княже, чего они хотят добиться?

– Русы?

– Посадник русов. Но, как я думаю, инициатива идет от князя Здравеня. Он сам уже начал подливать масло в огонь, хотя огня-то я лично пока и не увидел. Он тоже, мне кажется, увидеть огня не сумел, но увидеть желал. Это я по его поведению при встрече понял.

– Да, я тоже заметил. Пусть так. Пусть это будут Здравень вместе с посадником и с кучей посадских советников Русы. Я отчетливо вижу, что они пытаются стравить не только нас с тобой, но и вообще словен и вагров. Надеются на то, что мы друг друга если не истребим, то хотя бы значительно ослабим, и тогда Здравеню будет проще. Он выступит третейским судом – это такое понятие из римского права, и покажет себя спасителем Славена. То есть, он тогда сможет объединить два княжества в одно, большое и сильное, с двумя мощными городами по двум сторонам Ильмень-моря. Планы далеко идущие. Но для начала варягам нужна маленькая война внутри самого Славена. И русы, как я понимаю, доверили стать главным в этом деле боярину Самохе. Любит, похоже, Здравень чужими руками работать. Он в этом не одинок. Много таких мужей история знала. И я считаю, что следует сразу же и жестко поставить всех его приспешников на место. Иначе потом уже может оказаться, что время мы упустили.

– Мы уже упустили время, княже, – Годослав голову не опустил, а, наоборот, поднял, и посмотрел Бравлину в глаза.

– Объясни, чего ты опасаешься. Я не понимаю.

– Ты был хорошим князем для своего народа. Ты о своем народе заботился, и твой народ тебя любит. Я это одобряю, и могу только мечтать о такой поддержке своего народа.

– Ты считаешь, что твой народ не любит тебя?

– Я сомневаюсь в этом. Но я не был еще никогда князем своего народа. Народ может любить меня, как княжича, сравнивая с моим отцом, которого народ не любил, и только боялся. Батюшка Буривой жертвовал городом, забирал его богатство, и все тратил на Бьярмию, которую в итоге Войномир у него отбил. Чего ждать от сына неистового Буривоя, словене не знают, хотя считают меня иным человеком, нежели был мой батюшка. Тем не менее, значительная часть моего народа мне не доверяет. И, если посадский совет не решится вручить мне символы власти, будет назначено вече, которое и должно будет назвать имя нового князя. А, согласно нашему закону, посадский совет не имеет права самостоятельно решать, кому быть князем. Меня мог бы оставить за себя умирающий отец. Это было бы законно. Но не посадский совет. Потому, думаю, волхв Вандал, когда я заезжал к нему по дороге из крепости Карела, и требовал, чтобы я торопился. Вандал – видящий человек. Ему открыто многое в прошлом и в будущем. Но я все равно не успел. И какая теперь у нас складывается картина?

– Какая картина? – не очень понял Бравлин, что объяснял ему Гостомысл.

– Посадский совет значительной своей частью будет подкуплен Здравенем и Ворошилой. Бояр подкупить – дело не сложное. Другая часть посадского совета как боялась моего батюшку князя Буривоя, так же, в той же степени, не доверяет мне, ожидая, что я буду продолжать войну за Бьярмию, и вообще буду продолжателем дела отца, как вообще-то, честно говоря, и полагается сыну. То есть, две трети посадского совета выскажутся за проведение вече и общие выборы князя. Оставшаяся треть вообще не будет знать, за что выступать, и будет советоваться по своим концам и кварталам с народом. Там тоже невозможно предсказать решение советников. В итоге за меня может высказаться меньшинство. Подавляющее меньшинство. И совет предпочтет переложить ответственность со своих плеч на общие городские плечи. То есть, на решение вече.

– Ну и что с того? Вече, так вече. Это будет законным решением. Как мне говорили, кроме тебя в Славене нет ни одного достоянного претендента на княжеский стол.

– Есть такой претендент! – резко не согласился княжич Гостомысл.

– Кто? – удивился князь Бравлин.

– Ты. Как т хочет того Здравень со своими приспешниками.

– Но я не собираюсь отнимать у тебя княжение. Я прибыл в твои земли, как проситель приюта. И народ привел с той же целью. Ты меня принял. Неужели я кажусь тебе настолько неблагодарным и подлым человеком!

– Наши законы не отодвигают на задний план чужеземцев. Если ты прибыл сюда жить, то ты уже стал своим среди словен. И твой народ прибыл с тобой. И уже вступил в городскую жизнь, начал участвовать в строительстве. Значит, твой народ и может, и будет принимать участие в вече. И он, конечно, выберет тебя. То есть, случится то, чего именно и хочет добиться князь Здравень. И какая-то часть моего народа тоже тебя поддержит уже по одной той причине, что когда-то давным-давно у нас был князь Бравлин Первый…

– Да, я знаю, что был такой князь, и он сумел объединить под своей властью славянские земли от полуночных земель до Таврии.

– Тебя могут посчитать возможным продолжателем дел Бравлина Первого. Мне уже говорили, что есть среди словен такие разговоры.

– Но я не хочу быть князем над тобой, – строго и категорично заявил Бравлин Второй. – И своему народу я могу приказать выступить на твоей стороне, как выступлю и я. Я просто откажусь от любых претензий. И все решится в твою пользу.

– Это ничего не решит, – снова опустив голову, тихо возразил княжич Гостомысл. – Кому подчиняться, решает народ. Я сам не хочу быть князем, которому народ не подчиняется. И у меня нет характера моего батюшки, который мог силой заставить себе подчиняться.

– Так что ты предлагаешь сделать?

– Я предлагаю поступить изначально так, как того желают князь Здравень и посадник Русы Ворошило. Но только изначально. Они-то надеются, что я возмущусь, что я призову полки из Бьярмии, и начну войну с тобой. Но я этого не сделаю. Я подчинюсь решению вече. Однако ты должен будешь высказать одно условие своего вхождения на княжение.

– Какое условие?

– Ты пожелаешь видеть меня посадником Славена. Хотя это уже будет, скорее всего, не Славен. Ты говорил что-то про Новый город. Новгород…

– Если ты будешь согласен. Ты, и возглавляемый тобой посадский совет.

Последняя фраза была произнесена без раздумий, и показала, что Бравлин все понимал, и сам в мыслях просчитывал эти варианты. Так состоялся устный договор о разделении власти между Годославом и Бравлином Вторым. Договор этот обещал быть крепким и нерушимым, несмотря на то, что он не записывался ни на пергаменте, ни на дощечках, ни на бересте, и не скреплялся печатями. Но два правителя настолько уважительно относились один к другому, что ни один из них даже не думал хитрить в разговоре, и держать в голове обманные мысли. Подтверждением тому стали последующие слова князя Бравлина:

– Тогда я сразу возьму в свои руки все строительство. И, извини уж меня, буду строить не так, как привыкли словене, а так, как положено строить по науке, по опыту многих городов мира. Я этот опыт изучал. А то я смотрел сегодня ваши городские валы под стенами. Такие валы вполне может смыть хорошим ливнем, растянувшимся на седмицу.

– У нас обычно не бывает таких длительных ливней. Это в Вагрии, где море рядом, такое возможно. У нас же – я не припомню такого. Моросить целую седмицу или даже три седмицы подряд порой может. Но не ливень на целую седмицу…

– Случиться может всякое.

– Я никогда не строил городов. Я даже малых крепостиц не строил. И потому полностью тебе доверяю. Делай, княже, как знаешь…

* * *

Князь с княжичем проговорили до утра. Правда, гораздо раньше отпустили отдыхать Русалко и людей, что участвовали в захвате боярина Самохи. Тем не менее, еще в утренней темноте, заслышав на лестнице тяжелые шаги, Гостомысл подошел к двери, и выглянул. Поднимался Русалко. Княжич оставил дверь приоткрытой, чтобы сотник стрельцов понял приглашение. И, когда тот вошел, князь Бравлин сразу задал вопрос:

– Есть новости?

Обычному человеку времени на сон в эту ночь не хватило бы. Отпустили сотника поздно, а он уже вернулся, и выглядел с морозца свежим и улыбчивым, каким был всегда. Бравлин и подумал, что Русалко не отдыхал, а вернулся с новостями.

– Так… Мелочи всякие…

– Говори, – предложил Гостомысл.

– Я, как только проснулся…

– А ты спал вообще-то? – удивленно переспросил Бравлин.

– Конечно, княже. Как только отпустили, я домой отправился, и спать лег. А проснулся, как обычно, в одно и то же время зимой встаю. Облачился, и к воротам отправился. А там боярин Самоха уже допрос чинит. У самого глаз синяком заплыл, не видит ничего, говорит, с лестницы в доме упал. Нога подвернулась, и скатился, о балясину стукнулся. А сам стражу расспрашивает. Сначала про Буривоя все пытал. Не видел ли кто его дух после смерти. Ему поддакнули, начали какие-то байки рассказывать, кто что слышал с детства. В детстве всех, должно, пужали. Я сам помню, сестра на ночь страсти рассказывала. Потом боярин начал стражу пытать, кто сегодня ночью из города выезжал, в какое время, и кто возвращался. Ему и сказали, как я еще ночью велел, что только его дворовый человек на боярском же возке отправлялся жену навещать, через три часа вернулся. И тоже с синяком под глазом, как у боярина. Правда, сказали, что синяк у того поменьше был. Жена, наверное, ревнючая, указала, как себя вести след. Но женская рука слаба, оттого и синяк меньше. Кто ж скажет, что синяк за ночь расплывается… Потом опять же, другой дворовый человек боярина Самохи в Перынь отправлялся, и вернулся с волхвом. Через час этот волхв уехал к себе в капище. Больше за ночь никто ни в одну, ни в другую сторону через эти ворота не проезжал и не проходил. Если боярин кого-то ищет, пусть в других воротах поспрашивает. В Людином конце трое ворот вместе с воротами на мост…

– Подозревает что-то Самоха, – решил Гостомысл. – За шею свою опасается. Чувствует, что по его шее давно петля плачет…

– Я так думаю, – добавил Русалко, – что вечером по купеческим лавкам пойдет. Будет спрашивать, может, кто золотом расплачивался? У нас же золото в редкость в ходу бывает. Чаще серебром платят.

Сотник кивнул на кучку золота, что все еще лежала на столе перед князем Бравлином.

– А мы золотом русов будем русам же и платить за работу, – улыбнулся князь. – А лавок-то в Людином конце много ли?

– Шесть лавок. Основные торговые ряды были на той стороне, за Волховом. Погорели все.

– Отстроятся. На это же варяжское золото отстроятся. Золота здесь много.

– А я отправил городского стражника в Перынь, чтоб привел ко мне того волхва, что к боярину ездил. Ему этот стражник ворота открывал, лицо, говорит, запомнил. Как привезет, я попытаю его, что за надобность ночью у боярина в нем возникла.

– Лучше ко мне его пришли. Я сам спрошу. А гонцов Самоха не рассылал? – спросил Гостомысл. – Должен был членов посадского совета собирать.

– В ночь троих отослал. Еще до своей поездки, когда ночной дорогой напуган не был. С утра еще никого. Но что с рассветом будет… Наверное, тогда и пошлет. Сам темнотой уже напуган, понимает, что там какие-то призраки бродят. Только понять не может, думаю, зачем призракам золото нужно…

– Золото нужно не призракам, – заявил Гостомысл. – Золото нужно городу. На эту сумму можно пару хороших теремов построить. А Ворошила не скупится. Знать, важным это дело считает – стравить словен с ваграми.

– А много ли варяжских лавок в Славене было? – поинтересовался Бравлин.

– Много. Целых два ряда занимали. Они друг с дружкой рядом держались. Но я это прекращу. Пусть варяги в своем городе торгуют. Пусть хоть всю Русу распродадут.

– Значит, прибыль хорошую в Славене имели. Как же допустили сжечь и своих, и словен?

– Воевода Славер жег, – объяснил Русалко. – Ему до Русы дела было мало. Он из Бьярмии. А теперь на Буян к Войномиру отправился. Это тот, что нам на пути сюда встретился. Там, на острове, для его тяжелой руки работы хватит. Он, говорят, и разрешения у князя Здравеня не спрашивал. Пришли его полки из Бьярмии, сразу и начал действовать. А попробуй Здравень возразить, Славер и Русу мог бы с таким же успехом перед отъездом сжечь. Он человек таких правил. Характер, как у князя Буривоя…

– Кто-то жжет, кто-то строит, – рассудил Бравлин. – Так жизнь устроена.

– Но существует же в жизни и другое направление, – продолжил Гостомысл. – Кто-то строит так, чтобы невозможно было сжечь.

– Вот так мы и будем строить, – сделал вывод князь Бравлин. – Но вот ты, Русалко, скажи мне, как человек из города… Что нужно в первую очередь, чтобы город жил хорошо, и чтобы никто ему не угрожал? Полки, наверное, сильные под стенами?

– Полки тоже кормить надо, княже, – возразил молодой сотник. – И воям жен и детей нужно кормить. Наши полки в соседние земли набегов давно не устраивают, значит, за счет ремесла воев прокормить ни себя, ни жен с детьми, не смогут.

– Тогда что нужно городу?

– Чтобы торговля и ремесла развивались. Это значит, что у городской казны деньги будут, казна сможет и полки сильные содержать.

– Вот, княжич, глас из народа, – Бравлин повернулся к Гостомыслу. – А ты говоришь, что не допустишь варягов в торговые ряды. А они ведь в нашу казну деньги будут приносить. Я так думаю, что следует отдельные ряды для разных торговых людей построить. Пусть, хоть хозары с торговлей приезжают, хоть франки, хоть саксы. Чем лучше будет жить столица словен, тем сильнее будет княжество. И свои торговые обозы будем во все страны посылать. И даже оплачивать их будем, как храм Свентовита в Арконе экспедиции викингов оплачивает…

* * *

Рассвет пришел поздний, с начавшейся тягучей метелью. О предстоящей метели говорила еще ночная обильная поземка, что каждой метели предшествует. Но с рассветом метель пришла и сама, не сильная, но быстрая, стремительная, несущая мелкий колючий снежок, что безостановочно сек лица. Воздух был не холодным. Это ощущалось сразу, стоило только от ветра отвернуться. Но постоянно стоять спиной к ветру возможности не было. Словене вместе с ваграми начали работу еще затемно. Словенский обычай использовать вместо лошадей лосей сначала вагров сильно удивил, поскольку для них лось представлял только объект охоты, но они быстро к этому привыкли, и уже не удивлялись, даже видя верховых лосей в боевом строю словен. Некоторые из воев-вагров даже просили воев-словен обучить их езде на лосе, и с интересом слушали рассказы о том, как лось ведет себя в сече, как сам становится воем, и ударами передних копыт пробивает вражеский строй лучше любого копья, а широкими рогами порой защищает от того же копья противника, от меча и от стрелы. Потому боевые лоси и подбирались с самыми большими рогами.

Воями по-прежнему распоряжался Первонег, но, чтобы отправить дополнительно воев-вагров на работы в лес, Первонег спросил разрешения князя Бравлина. Князь думал не долго.

– Со стороны русов неприятностей ждать пока не приходится?

– Пока тишина. Тот полк, что приходил для захвата Славена, частично ушел со Славером на Буян, частично вернулся в Бьярмию. Городская дружина и слаба, и возрастом стара – стены оборонить сможет, но не в набег пойти. А мелкие дружины варягов, что обозы защищают, в один полк не собраны. Но я на всякий случай посты наблюдения выставил. Если что, прямком по льду прискачут, сообщат.

– Ну, тогда бери воев, сколько надо, пусть больше бревен запасают. Их ближе к весне много понадобится. Много больше, чем сейчас…

Загрузка...