След памяти

1. На берегу в отеле Риц

Скоро станет слишком жарко. Гладя с балкона отеля утром в начале девятого, Керанс следил за солнечным диском, поднимавшимся сквозь густую рощу хвощей над крышей заброшенного универмага к востоку от лагуны. Даже сквозь толщу оливково-зеленых листьев солнечные лучи били безжалостно: пришлось надеть тяжелые темные очки. Солнечный диск больше не выглядел очерченной сферой, он превратился в широкий растянутый эллипс, двигавшийся по восточной части горизонта, как огромный огненный мяч, и его отражение превратило мертвую свинцовую поверхность лагуны в сверкающее медное поле. К полудню, менее чем через четверть часа, вода будет казаться горячей.

Обычно Керанс вставал в пять и сразу же отправлялся на биологическую экспериментальную станцию, где работал четыре-пять часов, до тех пор пока жара не становилась непереносимой, однако сегодня ему очень не хотелось покидать прохладные помещения отеля. Он провел несколько часов до завтрака в одиночестве, написав шестистраничное вступление в свой дневник, умышленно откладывая уход, пока полковник Риггс не проедет мимо отеля на своем патрульном катере: тогда будет уже слишком поздно идти на станцию. Полковник был всегда готов поддержать часовую беседу, особенно подогретый несколькими порциями аперитива, и когда он покинет отель, размышляя о предстоящем ленче на базе, будет уже не менее одиннадцати часов.

Однако сегодня почему-то Риггс задерживался. По-видимому, он поехал по соседним лагунам, а может быть, ждал Керанса на экспериментальной станции. Вначале Керанс решил, что можно попробовать связаться с Риггсом по радиопередатчику, настроенному на волну их отряда, но потом вспомнил, что батареи давно сели, а сам передатчик погребен под грудой книг.

Наклонившись над перилами балкона — стоячая вода десятью этажами ниже отражала его худые угловатые плечи и вытянутый профиль, — Керанс следил за одним из бесчисленных тепловых вихрей, мчавшихся через рощу хвощей, окаймлявшую берег лагуны. Задержанные окружающими зданиями и огражденные от смешивания слоев, воздушные массы внезапно разогревались и устремлялись вверх, создавая участок пониженного давления. За несколько секунд облака пара, висящие над поверхностью воды, рассеивались, и разражался миниатюрный торнадо, ломавший шестидесятифутовые деревья, как спички. Затем, так же внезапно, порыв ветра прекращался, и огромные колоннообразные стволы падали друг на друга в воду, как вялые аллигаторы.

Керанс говорил себе, что разумнее было бы остаться в отеле: вихри возникали все чаще, по мере того как росла температура; но он знал, что главной причиной его нежелания выходить было признание того, что снаружи делать особенно нечего. Биологическое картографирование превратилось в бесцельную игру; на линиях, нанесенных двадцать лет назад, неожиданно обнаруживалась совершенно новая флора; и его мучило подозрение, что никто в Кемп Берд, в Северной Гренландии, не побеспокоится даже зарегистрировать его донесение, не то что прочитать его.

Действительно, однажды старый доктор Бодкин, помощник Керанса по станции, включил в сообщение рассказ одного из сержантов полковника Риггса. Тот был свидетелем появления большого ящера со спинным плавником, напоминавшим парус; эта рептилия, плававшая в одной из лагун, в точности походила на пеликозавра — ископаемое пресмыкающееся из ранних пенсильванских отложений. Если бы его информацию по достоинству оценили — а она возвещала о возвращении эры гигантских рептилий, — то сюда немедленно устремилась бы армия экологов в сопровождении армейских отрядов с тактическим атомным оружием и приказом не допускать распространения ящеров дальше чем на двадцать миль. Но кроме обычного подтверждения, что сообщение получено, ничего не последовало. Возможно, специалисты в Кемп Берд слишком устали даже для того, чтобы рассмеяться.

В конце месяца Риггс и его небольшой отряд завершит обследование города (Керанс спрашивал себя, какого именно: Парижа или Лондона?) и отправится на север, буксируя за собой экспериментальную станцию. Керансу трудно было представить себе, что придется покинуть эти помещения под крышей отеля, где он провел последние шесть месяцев. Репутация Рица, как признался Керанс, была вполне заслуженной: ванная комната, например, с ее черным мраморным бассейном, позолоченными кранами и зеркалами напоминала алтарь большого собора. Керансу нравилось думать, что он стал последним постояльцем отеля; он понимал, что завершается определенный этап его жизни — одиссея по затопленным городам юга скоро закончится возвращением в Кемп Берд с его жестокой дисциплиной, и это будет прощанием с долгой и блестящей историей гостиницы.

Его прикомандировали к отряду Риггса в день отъезда, и он принял это назначение с удовольствием: хотелось сменить свой темный закуток среди лабораторных столов экспериментальной станции на простор высоких комнат отеля. Ему нравилась роскошная парчовая обивка стен, нравились бронзовые стилизованные статуи в нишах коридоров — он воспринял их, как естественное обрамление своего нового образа жизни; он смаковал утонченную атмосферу меланхолии, теперь уже фактически исчезнувшей. Слишком много других зданий вокруг лагуны затянуло илом, и теперь только Риц стоял в гордом одиночестве на западном берегу, и его великолепие не портили даже ростки синей плесени на коврах в коридорах, хранивших достоинство девятнадцатого столетия.

Богато украшенные и великолепно оборудованные помещения предназначались для известного миланского банкира. Воздушные барьеры, охранявшие от жары, все еще хорошо функционировали, несмотря на то, что нижние шесть этажей отеля скрылись под водой, а стены начали трескаться — двухсотпятидесятиамперная установка кондиционера работала безостановочно. Хотя помещение пустовало уже десять лет, на каминах и позолоченных столиках собралось сравнительно немного пыли, а три фотограции на покрытом крокодиловой кожей письменном столе — сам банкир, его лоснящаяся упитанная семья и, наконец, еще более лоснящееся сорокаэтажное здание конторы — вполне различались. К счастью для Керанса, его предшественник покинул отель в спешке, оставив буфеты и гардеробы набитыми сокровищами: одеждой, украшенными слоновой костью теннисными ракетками, а в коктейль-баре хранились достаточные запасы виски и бренди.

Гигантский комар-анофелес, похожий на летающего дракона, басовито прожужжал рядом с его лицом и скрылся за выступом здания в том месте, где находился на причале катамаран Керанса. Солнце все еще не вышло из-за деревьев на восточном берегу водоема, но утренняя жара уже выгоняла огромных отвратительных насекомых из их убежищ на покрытых мхом стенах отеля.

Керанс вынужден был укрыться за проволочной сеткой. В свете раннего утра странная траурная красота местности поражала: мрачные зелено-черные листья хвощей, пришельцев из триасовой эпохи, и полузатонувшие белые каркасы зданий, наследие двадцатого столетия, все еще отражались вместе в темном зеркале воды — два мира, по-видимому, встретившиеся в какой-то точке времени. Эта фантастическая зеркальная картина моментально пропадала, как только гигантский водяной паук разбивал маслянистую поверхность воды в ста футах внизу.

В отдалении, где-то за затонувшим остовом большого строения в готическом стиле в полумиле к югу, взревел мотор и поднял небольшую волну. Керанс ушел с балкона, закрыл за собой проволочную дверь и пошел в ванную побриться. Водопровод давно не действовал, но Керанс расчистил плавательный бассейн на крыше и провел оттуда трубу через балкон.

Хотя Керансу было уже около сорока, и борода его побелела от радиоактивного фтора, содержащегося в воде, черные волосы и сплошной загар желтовато-коричневого цвета делали его на десять лет моложе. Хроническое отсутствие аппетита и новые разновидности малярии, иссушившие кожу на скулах, придали его лицу аскетическое выражение. Бреясь, он критически осматривал свое лицо, ощупывая пальцами натянутую кожу, массируя мышцы, — черты его лица и мускулатура постепенно менялись, как бы проявляя скрывавшегося в нем другого человека. Несмотря на этот критический самоанализ, он чувствовал себя более спокойно и уравновешенно, чем раньше, а холодные голубые глаза смотрели на него из зеркала с ироническим отчуждением. Полуосознанное погружение в обычный мир с его ритуалами, и обычаями прошло. Если он теперь и держался в стороне от Риггса и его людей, это обусловливалось скорее стремлением к комфорту, чем мизантропией.

Выйдя из ванны, он выбрал из груды одежды, оставленной банкиром, кремовую шелковую рубашку и брюки с ярлыком Цюриха. Все помещение представляло собой стеклянный ящик внутри другого ящика, кирпичного. Плотно затворив за собой двойные двери, он спустился по лестнице.

Керанс вышел к площадке, где напротив катамарана причалил катер полковника Риггса — переоборудованная наземная машина. Риггс, аккуратный, щегольски одетый человек, стоял на носу, поставив ногу в сапоге на борт катера, осматривал берега бухты и свисающие в воду джунгли, как африканский первопроходец древних времен.

— Доброе утро, Роберт, — приветствовал он Керанса, спрыгивая на качающуюся платформу — пятидесятигаллоновый буй, привязанный к деревянной раме. — Рад видеть вас здесь. Есть работа, в которой вы могли бы мне помочь. Сможете на день отлучиться со станции?

Керанс помог ему перебраться на бетонный балкон — выступавший над водой остаток седьмого этажа отеля.

— Конечно, полковник. Вы же знаете, я всегда готов вам помочь.

Фактически экспериментальная станция полностью подчинялась Риггсу, и поэтому Керанс не имел права отказаться, но отношения между ними были лишены чиновной официальности. Они работали вместе уже в течение трех лет, все то время, пока станция и ее военный эскорт медленно двигались на север по европейским лагунам, и постепенно Риггс предоставил Керансу и Бодкину возможность заниматься своим делом, не вмешиваясь, слишком занятый нанесением на карту движущихся отмелей и гаваней и эвакуацией последних жителей. В последнем случае он часто нуждался в помощи Керанса, так как большинство людей, еще оставшихся в затонувших городах, оказывались либо психопатами, либо больными, страдающими от длительного недоедания и радиации.

В дополнение к своей работе на передвижной экспериментальной станции Керанс исполнял обязанности врача отряда сдерживания. Большинство людей, которых они эвакуировали, требовали немедленной медицинской помощи, прежде чем их можно было на вертолетах доставить на один из гигантских танкеров, перевозящих беженцев в Кемп Берд. Остатки военных отрядов, слоняющиеся в покинутых болотах, умирающие отшельники, неспособные самостоятельно расстаться с городами, где проходили последние годы их жизни, потерявшие мужество грабители, первоначально стремившиеся поживиться добычей в покинутых домах, — всем этим людям Риггс помогал спастись, а Керанс всегда готов был поддержать их обезболивающими или успокаивающими средствами. Керанс считал Риггса, несмотря на его подчеркнуто военную внешность и манеры, разумным и приятным человеком, наделенным вдобавок сильным чувством своеобразного юмора. Порой ему хотелось проверить свое мнение, сообщив Риггсу о боткинском пеликозавре, но всякий раз он почему-то отказывался от этого.

Сержант, строгий, добросовестный шотландец по фамилии Макреди, взобрался на проволочную сетку, покрывавшую палубу катера, чтобы очистить ее от тяжелых листьев и лиан. Никто из остальных троих людей, бывших на палубе, не пытался помочь ему; их покрытые коричневым загаром лица выглядели худыми и истощенными, они равнодушно сидели в ряд. Постоянная жара и ежедневные огромные дозы антибиотиков лишили их всех сил.

Солнце поднялось над лагуной еще выше, превратив облака пара в сплошной золотой занавес, и Керанс почувствовал ужасное зловоние, шедшее от поверхности воды: это был смешанный запах мертвых растений и разлагавшихся тел животных. Огромные мухи жужжали вокруг, задерживаемые проволочной сетью катера, а над мелкими волнами проносились большие летучие мыши, направляясь к своим жилищам в полузатонувших зданиях. Керанс понимал, что лагуна, казавшаяся ему с балкона несколько минут назад прекрасной и безмятежной, на самом деле была огромным болотом, полным гниющего мусора.

— Пойдем наверх, — предложил он Риггсу, понижая голос, чтобы не услышали остальные, — у меня есть что выпить.

— Хороший вы парень. Рад, что сохранили прекрасные манеры.

Риггс окликнул Макреди:

— Сержант, я отправлюсь наверх проверить работу дистилляционной установки доктора. — Он подмигнул Керансу, так как Макреди принял его слова со скептическим кивком, но предлог казался безупречным. Остальные люди на палубе сняли с поясов фляжки и, получив неохотное одобрение сержанта, собрались спокойно ждать возвращения полковника.

Керанс через подоконник проник в холл:

— В чем ваше затруднение, полковник?

— Это не мое затруднение. В действительности, оно ваше.

Они с трудом поднимались по лестнице, и Риггс своей полицейской дубинкой время от времени сбивал лианы, оплетавшие перила.

— Вы не застали здесь работающий лифт? Я всегда говорил, что это место переоценивают.

Однако Риггс одобрительно улыбнулся, когда они вступили в прохладные помещения под крышей, и с довольным видом уселся в позолоченное кресло в стиле Людовика XV.

— Что ж, тут неплохо. Я всегда считал, что вы умеете извлекать пользу из этих обломков. Хорошо было бы тут пожить. У вас для меня найдется местечко?

Керанс покачал головой, нажимая кнопку и выжидая, пока из фальшивого книжного шкафа появится коктейль-бар.

— Попробуйте пожить в Хилтоне. Там лучше обслуживание.

Это, конечно, была шутка, но хотя Керансу и нравился Риггс, он предпочитал видеться с ним как можно реже. Сейчас их разделяла лагуна, а от постоянного звона оружия и кухонных запахов базы их отделяли джунгли. Хотя Керанс знал всех членов отряда Риггса — их было человек двадцать, — за исключением коротких разговоров в госпитале, он уже шесть месяцев ни с кем не разговаривал. Даже свои контакты с Бодкиным он свел к минимуму. По взаимному согласию, биологи отказались от анекдотов и коротких бесед на посторонние темы, которые случались у них в первые годы работы.

Растущая замкнутость и стремление к одиночеству, проявившиеся у членов отряда, за исключением жизнерадостного Риггса, напомнили Керансу замедленный метаболизм и биологическую самоизоляцию, которые испытывали все типы животных перед большими видовыми изменениями. Иногда он размышлял над тем, что его отшельничество не проявление скрытой шизофрении, а тщательная подготовка к жизни в совершенно иной среде, со своей внутренней логикой где старые привычки и связи будут лишь препятствием.

Он протянул стакан шотландского виски Риггсу, поставив свой стакан на стол и слегка сдвинув при этом груду книг с приемника.

— Слушаете иногда эту штуку? — спросил Риггс с легким налетом неодобрения в голосе.

— Никогда, — ответил Керанс. — Зачем? Мы знаем новости на следующие три миллиона лет.

— Зря! Вам следует иногда включать приемник. Можно услышать интересные вещи. — Он поставил стакан и наклонился вперед. — Например, сегодня утром вы могли бы услышать, что мы в течение трех дней должны собраться и уйти. — Он кивнул, когда Керанс с удивлением взглянул на него. — Получили сообщение ночью из Берда. Уровень воды по-прежнему поднимается, так что вся наша работа проделана напрасно — как я, кстати, всегда и утверждал. Американские и русские отряды уже отозваны. Температура на экваторе достигла восьмидесяти градусов[1] и продолжает расти, а пояса дождей подошли к двадцатой параллели. Увеличивается и количество ила…

Он оборвал себя, задумчиво взглянув на Керанса.

— В чем дело? Разве вы не рады, что мы уходим?

— Конечно, рад, — автоматически ответил Керанс. Он взял стакан и пересек комнату, чтобы поставить его в бар, но неожиданно остановился и тронул каминные часы. Казалось, он что-то искал в комнате. — Через три дня, вы сказали?

— А вы бы хотели через три миллиона лет? — Риггс широко улыбнулся. — Роберт, мне кажется, вы втайне хотите остаться.

Керанс подошел к бару и вновь наполнил свой стакан.

Он привык к монотонности и скуке предыдущих месяцев, как бы исключив себя из обычного времени и пространства, и внезапное возвращение на землю привело его в замешательство. Вдобавок он знал, что есть другие мотивы и затруднения.

— Не говорите глупостей, — ответил он. — Просто я не ожидал, что придется так быстро собираться. Конечно, я буду рад уехать, хотя должен признаться, что и тут мне нравится. — Он жестом указал на комнату. — Возможно, это соответствует моему темпераменту, более подходящему для конца двадцатого века. А в Кемп Берда придется жить в банке сардин.

Риггс встал, застегиваясь:

— Роберт, вы странный человек.

Керанс внезапно поставил стакан.

— Послушайте, полковник, я, к сожалению, не смогу помочь вам сегодня утром. Мне только что кое-что пришло в голову.

Он заметил, Риггс медленно покачал головой и сказал:

— Да, я понимаю. Это моя забота.

— Верно. Я видел ее вчера вечером и сегодня утром, уже после получения новости. Вам нужно убедить ее, Роберт. Сейчас она решительна отказывается уходить. Она не понимает, что это конец, что больше тут не будет ни одного отряда сдерживания. Она, возможно, продержится еще месяцев шесть, но в марте, когда пояс ливней придет сюда, мы не сможем даже послать за ней вертолет. В любом случае после нашего ухода никто не будет о ней заботиться. Я говорил ей это, но она отвернулась и не стала слушать.

Керанс мрачно улыбнулся, представив себе этот ее резкий поворот и надменную походку.

— Иногда Беатрису трудно переносить, — заметил он, надеясь, что она не слишком обидела Риггса.

Вероятно, потребуется гораздо больше трех дней, чтобы убедить ее, и Керанс хотел быть уверенным, что полковник будет ждать.

— Она сложная натура и живет как бы на нескольких уровнях. И пока все эти уровни не синхронизированы, она может вести себя, как сумасшедшая.

Они вышли из комнаты; предварительно Керанс установил термостат кондиционера на нужную температуру и тщательно проверил воздушные барьеры. Они медленно спускались к катеру, Риггс заглядывал в пустые номера и свистом распугивал змей, медленно ползавших по покрытым плесенью диванам. Когда они вступили на палубу катера, Макреди закрыл за ними проволочную дверь.

Через пять минут, таща за собой на буксире катамаран, они поплыли по лагуне, удаляясь от отеля. Золотые волны сверкали в кипящем воздухе, огромные растения вокруг них плясали в поднимающихся воздушных струях — джунгли были полны колдовского очарования.

Риггс внимательно смотрел вперед через проволочную сетку.

— Слава Богу, этот сигнал из Берда наконец-то пришел. Мы должны были уйти еще год назад. Все это тщательное картографирование гаваней для возможного использования когда-нибудь в будущем — сплошной абсурд. Даже если эти вспышки на солнце утихнут, пройдет не менее десяти лет, прежде чем можно будет попытаться вновь занять города. К тому времени даже самые большие здания утонут под илом. Потребуется несколько дивизий только для того, чтобы расчистить, например, джунгли по берегам лагуны. Бодкин говорил утром, что некоторые из растений уже поднимаются над водой на двести футов.

Он снял за козырек свою фуражку и потер лоб, затем, перекрывая рев дизелей, крикнул:

— Если Беатриса останется здесь, она действительно сумасшедшая, Кстати, это напомнило мне еще об одной причине, почему нам нужно уйти. — Он взглянул на одинокую высокую фигуру сержанта Макреди, стоявшего у румпеля и пристально всматривавшегося в воду, и на истощенные лица остальных. — Скажите, доктор, как вы спите в последнее время?

Удивленный, Керанс взглянул на полковника, размышляя, имеет ли этот вопрос отношение к его чувствам к Беатрисе Далл. Риггс глядел на него своими умными глазами, машинально помахивал трубкой.

— Очень крепко, — спокойно ответил Керанс. — Никогда не спал лучше. А почему вы спрашиваете?

Но полковник лишь показал головой и начал выкрикивать распоряжения Макреди.

2. Приход игуан

Пронзительно крича, как встревоженный дух баньши, большая летучая мышь с носом, похожим на молот, вылетела из боковой протоки и устремилась прямо к катеру. Ее сонар был обманут лабиринтом гигантских паутин, натянутых над водой колонией пауков-волков, и она чуть не наткнулась на проволочную сетку над головой Керанса, а затем полетела над линией затонувших зданий, огибая огромные листья папоротников, выросших на крышах. Внезапно, когда она пролетала мимо одного из нависавших карнизов, неподвижный, похожий на камень выступ сдвинулся с места и мгновенно поймал мышь в воздухе. Раздался короткий пронзительный визг, и Керанс успел заметить, как ломались крылья мыши в пасти ящера. Затем рептилия вновь неподвижно замерла среди листвы.

На всем пути вдоль залива, высовываясь из окон контор и правительственных зданий, за ними следили игуаны, медленно поворачивая свои твердые, покрытые роговыми наростами головы. Они бросались вслед за катером, хватали насекомых, изгнанных волной из гнезд гниющей растительности, вновь карабкались в окна и занимали прежние наблюдательные посты. Без этих пресмыкающихся лагуны и заливы с полу затонувшими коробками зданий в нестерпимой жаре были бы полны сонным очарованием, но игуаны и другие рептилии разрушали эти чары. Как свидетельствовало их появление в окнах контор, рептилии овладели городом. Теперь они были господствующей формой жизни здесь.

Глядя вверх на их лишенные выражения морды, Керанс ощущал ужас, который они вызывали в кайнозое, будучи наследием ужасных джунглей мезозоя, когда рептилии уступили перед натиском млекопитающих, и чувствовал непримиримую ненависть, которую испытывает один зоологический класс к другому, более позднему, победившему его. В конце пролива они оказались в следующей лагуне — широком круге темной зеленой воды с полмили в диаметре. Линия красных пластмассовых бакенов отмечала проход к отверстию в противоположной стороне. Осадка катера составляла немногим более фута, и когда они двигались по ровной поверхности воды, наклонные лучи солнца сзади освещали ее темные глубины. Тогда ясно проступали остовы пяти- и шестиэтажных зданий, колебавшиеся в толще воды, как привидения. Изредка над поверхностью пролива виднелась поросшая мхом крыша. В шестидесяти футах под ними между зданиями пролегал прямой широкий проспект — часть бывшей главной улицы города. Сверху они разглядели корпуса автомашин, стоявших у обочины. Большинство лагун в центре города окружало сплошное кольцо зданий, поэтому в них было сравнительно немного ила. Свободные от растительности, защищенные от дрейфующих масс саргасовых водорослей, улицы и магазины сохранились нетронутыми, словно отражение в воде, потерявшее свой оригинал.

Большую часть города покинули давно, сравнительно долго удерживали от натиска воды железобетонные здания в центре — в торговом и правительственном районах. Зато кирпичные дома и одноэтажные фабрики пригородов полностью скрылись под толщей ила. Вдоль новых берегов выросли гигантские тропические леса, вытеснив пшеничные поля умеренной зоны Европы и Северной Америки. Сплошная стена растительности, иногда достигавшая трехсот футов высоты, показывала, как в ночном кошмаре, возвращение конкурирующих видов мезозойской и даже палеозойской эры, и единственным доступным для отрядов Объединенных Наций проходом оказывалась система лагун, образовавшаяся на месте прежних городов. Но даже и они постепенно затягивались илом, а их дно погружалось все глубже.

Керанс помнил бесконечные зеленые сумерки, смыкавшиеся за его отрядом по мере того, как тот медленно перемещался к северу Европы, оставляя один город за другим. Растительность очень быстро закрывала протоки, перебрасываясь с крыши на крышу.

Теперь они оставили еще один город. Несмотря на массивные конструкции зданий центра, в нем сохранились теперь только три главные лагуны, окруженные сетью небольших озер до пятидесяти ярдов в диаметре, и сложная паутина каналов и протоков, в общих чертах повторяющая план улиц города и переходившая по краям в сплошные джунгли. Кое-где эти каналы совсем исчезали, а иногда расширялись, образуя участки чистой воды. Джунгли захватили архипелаг островов и превращались в сплошной зеленый массив в южной части города.

Военная база, где размещались Риггс и его отряд, к которой относилась и пришедшая на буксире и вставшая на якорь биологическая экспериментальная станция, находилась в самой южной из трех лагун и скрывалась под защитой нескольких самых высоких зданий города — тридцати-сорокаэтажных коробок бывших правлений фирм и банков.

Когда они пересекли последнюю лагуну, желтый плавучий барабан базы находился на солнечной стороне, и винты вертолета на ее крыше поднимали волну, на которой покачивался меньший белый корпус биологической станции — она располагалась в двухстах ярдах ниже по берегу и была пришвартована к большому горбатому зданию. Когда-то в нем находился концертный зал.

Керанс взглянул на выступающие над водой лишенные окон белые прямоугольники, напоминавшие ему залитые солнцем улицы Рио и Майами, о которых он в детстве читал в энциклопедии в Кемп Берде. Любопытно, однако, что несмотря на красоту и загадочность лагун затонувших городов, он не чувствовал к ним никогда ни малейшего интереса и не стремился узнавать, в каком именно городе сейчас находится станция.

Доктору Бодкину, бывшему на двадцать пять лет старше Керанса, когда-то довелось пожить в нескольких городах Европы и Америки; теперь он проводил много времени на окраинных водных протоках, разыскивая прежние библиотеки и музеи. Но от них не осталось ничего, кроме его воспоминаний.

Вероятно, именно отсутствие последних делало Керанса равнодушным к виду затонувшей цивилизации. Он родился и вырос в месте, известном под названием Антарктического круга; ныне в этой субтропической по климату зоне максимальная температура достигала восьмидесяти пяти градусов. Южнее он бывал только в экологических экспедициях. Обширные болота и джунгли стали для него лабораторией, а затонувшие улицы и площади — всего лишь ее фундаментом.

Кроме нескольких пожилых людей, вроде Бодкина, никто не помнил нормальной городской жизни, да и во времена детства доктора города представляли собой осажденные крепости, окруженные огромными дамбами и наполненные паникой и отчаянием. Сейчас их странное очарование и красота заключались в безлюдье, в необычном сочетании крайностей архитектуры природы, как в короне, оплетенной дикими орхидеями.

Цепь гигантских геофизических сдвигов, преобразивших климат Земли, началась лет шестьдесят или семьдесят назад. Серия мощных продолжительных солнечных бурь, вызванных внезапной активностью Солнца, привела к необычайному расширению поясов Ван Аллена и тем самым, удалив верхние слои ионосферы, ослабила на них действие земного тяготения. Эти слои рассеялись в космосе, уменьшив земной защитный барьер против жесткой солнечной радиации; кроме того, температура начала постоянно расти, нагретые слои атмосферы поднимались очень высоко вверх, в ионосферу, и цикл повторился.

По всей земле среднегодовая температура росла ежегодно на несколько градусов. Большая часть тропиков вскоре стала необитаемой; население, спасаясь от небывалой жары в сто тридцать — сто сорок градусов, устремилось на север и на юг. Умеренные зоны стали тропическими, Европа и Северная Америка изнемогали от зноя. Под руководством Организации Объединенных Наций началось заселение Антарктиды и северных районов Канады и России.

В первое двадцатилетие жизнь постепенно приспособилась к изменившемуся климату, и тут оказалось, что у людей не хватило сил, чтобы остановить надвигавшиеся из экваториальных районов джунгли. Возросший уровень радиации привел к многочисленным мутациям растительных форм, заставлявших вспомнить тропические леса каменноугольного периода; стали развиваться низшие формы растительной и животной жизни.

Наступление этих мутантов, напоминавших далеких предков современных животных, было поддержано вторым большим геофизическим сдвигом. Постоянное повышение температуры вызвало таяние ледовых шапок. Огромные ледяные поля Антарктиды треснули и растаяли, десятки тысяч ледников, окружавших Антарктический круг в Гренландии, Северной Европе, России и Северной Америке, превратились в моря и гигантские реки.

Вначале уровень воды в мировом океане повысился лишь на несколько футов, но устремившиеся на сушу огромные потоки несли с собой биллионы тонн ила. У мест их впадения в моря формировались массивные дельты, изменявшие очертания континентов и дававшие дорогу океану в глубь суши. Их интенсивное наступление привело к постепенному затоплению более чем двух третей земной поверхности.

Гоня перед собой валы ила и грязи, новые моря непрерывно меняли облик как суши, так и водоемов, намывая новые острова. Средиземное море превратилось в систему внутренних озер, Британские острова соединились с Северной Францией. Средний Запад Соединенных Штатов, затопленный Миссисипи, пробившей Скалистые горы, стал частью океана, соединившись с заливом Гудзона. Карибское море превратилось в болото, полное ила и соленой грязи. Европа покрылась системой огромных лагун, в центре которой лежал затопленный и затянутый илом город.

В продолжение следующих тридцати лет миграция населения на полюс приобрела огромный размах. Несколько укрепленных городов сопротивлялись поднимавшейся воде и наступавшим джунглям, сооружая по своему периметру огромные плотины. Но они одна за другой прорывались. Только внутри Антарктического и Арктического кругов оказалась возможной нормальная жизнь. Очень косое падение солнечных лучей создавало здесь дополнительный заслон от радиации. Даже высокогорные поселения вблизи экватора были оставлены, несмотря на сравнительно невысокую температуру воздуха, именно из-за солнечной радиации, особенно сильно проявляющейся в горах. Этот последний фактор, вероятно, помог решить задачу размещения населения Земли. Постоянное снижение жизненной активности млекопитающих и мощное размножение земноводных и рептилий, более приспособленных к водной жизни в лагунах и болотах, изменили экологический баланс, и ко времени рождения Керанса в Кемп Берде, городе с десятью тысячами жителей, в Северной Гренландии, в северных приполярных районах Земли, по приблизительным оценкам, жили около пяти миллионов человек.

Рождение ребенка стало редкостью — ведь только один брак из десяти давал потомство. Как иногда говорил себе Керанс, генеалогическое древо человечества постепенно сбрасывает крону, двигаясь назад во времени. Когда-нибудь может наступить такой момент, когда вторые Адам и Ева обнаружат себя одинокими в новом Эдеме.

Риггс заметил, что Керанс улыбается.

— Что вас развеселило, Роберт? Одна из ваших двусмысленных шуток? Не пытайтесь объяснить ее мне.

— Я представил себя в новой роли. — Керанс взглянул на прямоугольник какого-то здания в двадцати футах от них; волна, поднятая катером, перехлестнула через окна одного из верхних этажей. Резкий запах влажной извести контрастировал с тяжелыми испарениями растительности. Макреди ввел катер в тень здания, где повеяло некоторой прохладой.

Через лагуну Керанс видел дородную, с голой грудью, фигуру доктора Бодкина на правом борту станции; широкий пояс и зеленый целлулоидный козырек над глазами делали его похожим на морского пирата. Он срывал оранжевые ягоды с папоротника и бросал их в галдящих обезьянок, висевших на ветках над его головой; Бодкин дразнил их игривыми криками и свистом. В пятидесяти футах, на карнизе здания, три игуаны следили за этой сценой, сохраняя неподвижность; только их хвосты время от времени поворачивались из сторону в сторону.

Макреди повернул румпель, и они в облаке брызг приблизились к стене высокого здания с белым фасадом; над водой возвышалось не менее двадцати его этажей. Крыша прилегающего невысокого корпуса служила пристанью, у которой пришвартовался проржавевший, когда-то белый крейсер.

Обзорные иллюминаторы рулевой рубки с разбитыми стеклами были испачканы, выхлопные отверстия пропускали в воду струйки масла.

Пока катер под управлением опытного Макреди качался возле боевого корабля, они спрыгнули на пристань, прошли ее и по узкому металлическому мостику перебрались в высокое здание. Влажные стены коридора были покрыты большими пятнами плесени, но лифт все еще работал, снабжаемый энергией от запасной электростанции. Они медленно поднялись на крышу и оттуда спустились в двухэтажную квартиру.

Ниже был расположен небольшой плавательный бассейн с крытым двориком; яркие пляжные кресла скрывались в тени. В окна трех стен бассейна были вставлены желтые венецианские стекла, сквозь щели жалюзи проникала прохладная полутьма внутренних помещений, был виден блеск хрусталя и серебра на редких столиках. В тусклом свете под синим полосатым навесом в глубине крытого дворика едва различался длинный хромированный прилавок, столь же соблазнительный, как и прохладный бар, который можно разглядеть с пыльной и жаркой улицы; стаканы и графины отражались в украшенном дорогой рамой зеркале. Все в этих частных богатых покоях казалось таким безмятежным, словно тысячи миль отделяли их от полной насекомых растительности, от тепловатой воды джунглей, находившейся двадцатью этажами ниже.

За дальним краем бассейна с выступающим орнаментальным балконом открывался удивительный вид на город, поглощенный надвигающимися джунглями, широкие улицы серебряной воды, расширяющиеся к зеленому пятну южной части горизонта. Массивные отмели ила поднимали свои спины над поверхностью воды, из них торчали светло-зеленые копья — побеги гигантского бамбука.

Вертолет поднялся с платформы на крыше базы и по широкой дуге пролетел в воздухе над их головами. Позже пилот выпрямил машину и изменил направление полета, и Керанс заметил, что два человека через открытый люк в бинокли внимательно рассматривали крыши.

Беатриса Далл полулежала в одном из кресел, и ее длинноногое гладкое тело сверкало в тени. Розовыми пальцами одной руки она придерживала полный стакан, стоявший перед ней на столе, другой рукой она медленно перелистывала страницы журнала. Черно-синие очки скрывали ее глаза, но на ее гладком ровном лице Керанс уловил выражение легкого недовольства. Очевидно, Риггс разозлил ее, убеждая оценить логику его доводов.

Полковник остановился у перил, глядя вниз на прекрасное гибкое тело с нескрываемым одобрением. Заметив его, Беатриса сняла очки и поправила лямки своего бикини. Глаза ее оставались спокойными.

— Эй, вы оба! Убирайтесь! Здесь вам не стриптиз.

Риггс хихикнул и быстро спустился по белой металлической лесенке. Керанс последовал за ним, недоумевая, как убедить ее покинуть это прекрасное убежище.

— Моя дорогая мисс Далл, вам должно польстить, что я пришел взглянуть на вас, — сказал Риггс, садясь рядом с ней в одно из кресел. — Поскольку, как военный губернатор этой территории, — тут он игриво подмигнул Керансу, — я несу определенную ответственность за вас. И, разумеется, наоборот.

Беатриса быстро и неодобрительно взглянула на него, тут же повернулась и включила автоматический проигрыватель.

— О боже… — добавила она про себя что-то похожее на проклятие и посмотрела на Керанса. — А вы, Роберт? Что привело вас сюда так рано?

Биолог дружелюбно улыбнулся:

— Мне не хватало вас.

— Хороший мальчик. А я подумала, что этот гауляйтер напугал вас своими страшными рассказами.

— Да, он напугал меня. — Керанс взял с колен Беатрисы журнал и принялся лениво просматривать его. Это был сорокалетней давности выпуск парижского «Вог», страницы которого показались ледяными: по-видимому, он хранился где-то в холодильнике, и Керанс опустил его на крытый зеленым кафелем пол. — Беа, похоже, мы все покинем этот город через несколько дней. Во всяком случае, полковник и его люди уходят. А мы не сможем остаться здесь после их ухода.

— Мы? — сухо повторила она. — Я тоже полагаю, что у вас нет ни малейшей возможности остаться.

Керанс недовольно взглянул на Риггса.

— Нет, конечно, — согласился полковник. — Вы понимаете, о чем я говорю. В следующие сорок восемь часов у нас будет очень много дел, постарайтесь не усложнять нашего положения.

Прежде чем девушка ответила, Риггс спокойно добавил:

— Температура продолжает повышаться, мисс Далл. Вам будет тут нелегко. когда она достигнет ста тридцати градусов, а горючее для вашего генератора кончится. Большой экваториальный пояс дождей движется на север, и через несколько месяцев он будет здесь. Когда пройдут ливни и разойдутся облака, вода в этом бассейне, — он указал на резервуар с обеззараженной водой, — закипит. К тому же анофелес типа X, скорпионы и игуаны, ползающие всю ночь, не дадут вам уснуть. — Он закрыл глаза. — Вот что вас ждет, если вы останетесь.

При его словах рот девушки дернулся. Керанс понял, что вопрос Риггса о том, как он спал последние ночи, не касается его взаимоотношений с Беатрисой.

Полковник продолжал:

— Вдобавок от средиземных лагун на север движется всякое отребье: воры, грабители, мародеры, в вам нелегко будет иметь с ними дело.

Беатриса перебросила свои длинные черные волосы через плечо:

— Я буду держать дверь на замке, полковник.

Керанс раздраженно выпалил:

— Ради Бога, Беатриса, что вы пытаетесь доказать? Пока вы можете развлекаться, пугая нас своими самоубийственными шутками, но, когда мы уйдем, вам будет не до веселья. Полковник старается вам помочь, но вообще-то ему наплевать, останетесь вы здесь или нет.

Риггс коротко рассмеялся:

— Что ж, я ухожу. А если вас очень беспокоят мои заботы о вашей безопасности, мисс Далл, отнесите это к высокоразвитому у меня чувству долга.

— Это интересно, полковник, — саркастически заметила Беатриса. — А я-то всегда считала, что ваш долг оставаться здесь до последней возможности. Во всяком случае, — тут в ее глазах промелькнуло знакомое выражение насмешливого юмора, — так говорил мой дед, когда правительство конфисковало большую часть его собственности. — Она заметила, что Риггс через ее плечо смотрит на бар. — В чем дело, полковник? Ищете своего держателя опахала? Я не собираюсь предлагать вам выпить. Ваши люди и так приходят сюда лишь пьянствовать.

Риггс встал:

— Хорошо, мисс Далл. Я ухожу. Увидимся позже, доктор. — Он с улыбкой отдал честь Беатрисе. — Завтра я пришлю катер за вашими вещами, мисс Далл.

После ухода Риггса Керанс откинулся в кресле и принялся следить за вертолетом, кружившим над соседней лагуной. Иногда он опускался к самой воде, и тогда воздушная волна от лопастей срывала листья с папоротников и сбрасывала игуан с ветвей и крыш. Беатриса принесла бутылку и села на скамеечку у ног Керанса.

— Я не хочу, чтобы вы думали обо мне так, как этот человек, Роберт. — Она протянула ему напиток, опираясь локтями о его колени. Обычно девушка выглядела спокойной и самодовольной, но сегодня она была печальной и усталой.

— Простите, — отозвался Керанс. — Возможно, я еще сам себя не понимаю. Ультиматум Риггса был для меня полной неожиданностью. Я не думал, что придется уходить так скоро.

— Вы останетесь, Роберт?

Керанс промолчал. Автоматический проигрыватель перешел от пасторали к седьмой симфонии Бетховена. Весь день, без перерыва, он проигрывал цикл из девяти его симфоний. Керанс задумался в поисках ответа, печальная мелодия соответствовала его нерешительности.

— Вероятно, да, хотя и не знаю, почему, Я не могу объяснить это лишь эмоциональным порывом, должны быть какие-то более основательные причины. Возможно, эти затонувшие лагуны напоминают мне затонувший мир моих предков. Все, что говорит Риггс, правда. Будет очень мало шансов выжить при тропических штормах и малярии.

Он положил руку на ее лоб, определяя температуру, как у ребенка:

— Что Риггс имел в виду, когда говорил, что вы не сможете хорошо спать? Он вторично упомянул об этом сегодня.

Беатриса на мгновение отвела взгляд.

— О, ничего. Две прошлые ночи меня мучили кошмары… И то же у большинства людей здесь. Забудьте это. Ответьте мне, Роберт, серьезно, если я все же решусь остаться, останетесь ли вы? Вы сможете поселиться рядом?

Керанс улыбнулся:

— Хотите соблазнить меня, Беа? Что за вопрос. Вспомните, что вы не только самая прекрасная женщина здесь, но и вообще единственная женщина. Нет ничего более необходимого, чем пример для сравнения. У Адама не было эстетического чувства, иначе он понял бы, что Ева — прекрасная награда за труд. Но, к сожалению, незаслуженная.

— Вы довольно откровенны сегодня! — Беатриса встала и подошла к краю бассейна, обеими руками перебросив волосы на лоб. Ее длинное гибкое тело засверкало в солнечных лучах. — Но разве все действительно так мрачно, как утверждает Риггс? У нас, по крайней мере, останется крейсер.

— Он неисправен. Первый серьезный шторм потопит его, как ржавый бидон.

Ближе к полудню жара на террасе стала невыносимой, они оставили дворик и перешли внутрь. Двойные венецианские стекла пропускали лишь часть солнечного света, так что воздух внутри пока еще был прохладен. Девушка растянулась на длинной бледно-голубой, укрытой какой-то шкурой софе, рука ее играла мехом. Это помещение принадлежало ее деду и было ее домом с тех пор, как ее родители умерли вскоре после ее появления на свет. Выросла она под присмотром отца матери, одинокого эксцентричного промышленного магната. (Керанс не знал источников его богатства; когда он спросил об этом Беатрису вскоре после того, как они с Риггсом натолкнулись на ее двухэтажную квартиру на крыше небоскреба, она кратко ответила: «Скажем, у него водились деньжата».) В прежние времена он был известным меценатом, хотя вкусы его склонялись ко всему эксцентричному и причудливому, и Керанс часто думал, насколько его личность отразилась в его внучке. Над камином висела большая картина сюрреалиста начала двадцатого века Дельво; на ней женщина с обезьяньим лицом, обнаженная до пояса, танцевала со скелетами в смокингах. На другой стене висел фантасмагорический пейзаж Макса Эрнста.

Некоторое время Керанс смотрел на тусклое желтое солнце, пробивавшееся сквозь экзотическую растительность на картине Эрнста; странное чувство воспоминания и узнавания охватило его. Вид этого древнего солнца что-то будил в глубинах его подсознания.

— Беатриса!

Она посмотрела на него, и он подошел к ней.

— В чем дело, Роберт?

Керанс заколебался, чувствуя, что наступает решительный момент, который ввергнет его в полосу потрясений и изменений.

— Вы должны понять, что если Риггс уйдет без нас, мы позже сами уйти не сможем. Мы останемся здесь навсегда.

3. К новой психологии

Поставив свой катамаран на якорь у причала, Керанс спрыгнул с него и по трапу поднялся на базу. Подойдя к двери в защитной сетке, он обернулся и сквозь волны жары, заливавшие лагуну, увидел на противоположном берегу у балконных перил Беатрису. Он помахал девушке рукой, однако она, не отвечая, отвернулась.

— Сегодня у нее день плохого настроения, доктор? — Сержант Макреди вышел из каюты охраны, и его лицо с клювообразным носом исказилось подобием усмешки. — Она необычное существо, не правда ли?

Керанс пожал плечами.

— Вы знаете этих девушек, слишком долго живущих в одиночестве, сержант? Если вы не поостережетесь, они постараются свести вас с ума. Я пытался убедить ее собрать вещи и отправиться с нами. Однако вряд ли мне это удалось.

Макреди пристально взглянул на крышу далекого небоскреба на противоположном конце лагуны.

— Я рад, что вы так говорите, доктор, — заметил он уклончиво, и Керанс так и не смог решить, относится ли его скептицизм к Беатрисе или к нему самому.

Даже если они с Беатрисой останутся, Керанс решил сделать вид, что они уходят вместе со всеми: ведь каждую минуту из последующих трех дней следовало потратить на увеличение запасов; нужно было тайком унести во складов базы как можно больше необходимого оборудования. Керанс все еще не принял окончательного решения — вдали от Беатрисы вернулась его нерешительность. Он уныло размышлял, насколько искренне говорила с ним она — Пандора, с ее смертоносным ящиком, полным желаний и разочарований, с легко открывающейся и столь же легко захлопывающейся крышкой. Хотя эта нерешительность ясно отражалась у него на лице и доставляла ему большие мучения, а Риггс и Бодкин легко могли определить ее причины, он тем не менее решил оттягивать согласие на отъезд до последней возможности. Хотя он и не любил военный лагерь, он знал, что вид уплывающей базы подействует на него как мощный катализатор страха и паники, и тогда любые отвлеченные причины его отказа уехать потеряют всякую силу. Год назад он случайно остался в одиночестве на небольшом рифе. Ему пришлось проводить дополнительное геомагнитное исследование, и он не услышал сирену, так как снимал показания приборов в глубоком подвале. Когда десять минут спустя он выбрался из подвала и обнаружил, что база находится уже в пятидесяти ярдах от берега и это расстояние все увеличивается, он почувствовал себя как ребенок, внезапно лишившийся матери. С огромным трудом подавил он панику и выстрелил из своего сигнального пистолета.

— Доктор Бодкин просил меня направить вас в лазарет, как только вы появитесь, сэр. Лейтенанту Хардману сегодня утром стало хуже.

Керанс кивнул и осмотрел пустую палубу. Он пообедал с Беатрисой, зная, что база все равно в эти часы после полудня пустует. Половина экипажа находилась на катере Риггса или в вертолетах, остальные спали в своих каютах, и он надеялся спокойно осмотреть склады и арсенал. К сожалению, Макреди, эта сторожевая собака полковника, шел за ним следом, готовый сопровождать его до лазарета.

Керанс старательно осмотрел пару комаров-анофелесов, пробравшихся через проволочную сетку перед ним.

— Все еще просачиваются, — указал на них Макреди. — А что слышно насчет второго заграждения, которое вы должны были установить?

Сбивая комаров фуражкой, тот неуверенно огляделся. Второй ряд экранов из проволочной сетки вокруг всей базы был любимым проектом полковника Риггса, Время от времени он приказывал Макреди выделить для этой работы людей, но так как ее выполнение означало пребывание на неудобных деревянных козлах под прямыми солнечными лучами в облаке москитов, до сих пор было установлено только несколько секций вокруг каюты Риггса. Теперь, когда они постепенно двигались на север, необходимость во втором ряде ограждений вообще отпала, но пуританская совесть Макреди не могла успокоиться.

— Сегодня же вечером я вышлю людей, доктор, — заверил он Керанса доставая из кармана ручку и блокнот.

— Не торопитесь, сержант, но если более важных дел не найдется, полковник будет доволен. — Керанс оставил сержанта, осматривавшего металлические жалюзи, и пошел вдоль палубы. Когда Макреди уже не мог его видеть, он свернул в первую же дверь.

На палубе С, самой низкой из трех, составлявших базу, располагались каюты экипажа и камбуз. В них еще находились два или три человека, но кают-компания была пуста, а в углу, на столе для настольного тенниса, стоял радиоприемник и тихо звучала музыка. Керанс подождал, прислушиваясь к редким ритмам гитары, перекрываемым отдаленным гулом вертолета, кружившегося над соседней лагуной. Затем по центральному трапу он спустился в трюм, где находились мастерские и арсенал.

Три четверти помещения занимал двухтысячесильный дизель, вращавший два винта, и резервуары с маслом и авиационным бензином; мастерские частично переместили на палубу А, так как там пустовало несколько помещений, а механикам, обслуживающим вертолеты, удобнее было находиться наверху.

В трюме было полутемно. Его единственная слабая лампа горела в стеклянной будке техника; арсенал был закрыт. Керанс осмотрел ряды тяжелых деревянных стоек и шкафов с карабинами и автоматами. Стальной прут, проходивший через кольца всех карабинов, удерживал их на местах; Керанс потрогал тяжелые ложа, раздумывая, смог бы он вынести оружие, даже если бы его удалось извлечь из шкафа. В ящике его стола на станции лежал кольт сорок пятого калибра с пятьюдесятью патронами, полученный три года назад. Раз в год он предъявлял свое табельное оружие и получал новые патроны, но ему ни разу так и не пришлось стрелять из пистолета.

Идя обратно, он внимательно разглядывал темно-зеленые ящики с патронами, сложенные грудой у шкафов; к сожалению, все они были заперты на висячие замки. Проходя мимо будки техника, в ее тусклом свете он смог разглядеть ярлыки на ряде металлических сосудов под одним из рабочих столов.

Керанс остановился, просунул пальцы через проволочную сетку и стер пыль с бумажки, читая написанное на ней название: «Циклотриэтилен тринитроамин; скорость расширения газа — восемь тысяч метров в секунду».

Размышляя над возможным использованием взрывчатки — было бы прекрасно отметить уход Риггса взрывом одного из затопленных зданий и тем самым отрезать путь к возвращению, — он оперся локтями о стол, бездумно играя медным трехдюймовым компасом, оставленным для починки. Шкала прибора сверкала белизной и поворачивалась на сто восемьдесят градусов, острие стрелки упиралось в меловую отметку.

Все еще думая о взрывчатке и необходимости раздобыть детонаторы и бикфордов шнур, Керанс стер меловую отметку, поднял компас и взвесил его в руке. Выйдя из арсенала, он поднялся по лестнице; стрелка компаса дрожала. Мимо, по палубе С, прошел моряк, и Керанс быстро спрятал компас в карман.

Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает взрывом Риггса, экспериментальную Станцию и всю базу в далекую лагуну, Керанс заставил себя остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своего вымысла, он удивился, как он это мог себе позволить.

Потом он заметил корпус компаса, вылезший из кармана. Некоторое время он задумчиво глядел на прибор.

— Погоди, Керанс, — пробормотал он. — Пока что ты живешь двумя жизнями.

Пять минут спустя, когда он вошел в лазарет, его ждали более срочные проблемы.

Три человека находились на лечении из-за тепловых ожогов, но большая часть палаты на двенадцать коек пустовала. Керанс кивнул санитару, накладывающему пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночной палате у правого борта.

Дверь была закрыта, но Керанс слышал безостановочное тяжелое скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным спокойным голосом доктора Бодкина. Некоторое время врач продолжал свой монолог, затем послышалось несколько протестующих возгласов, и наступила тишина.

Лейтенант Хардман, старший пилот вертолета (теперь вертолет управлялся помощником Хардмана сержантом Дейли), был вторым по старшинству офицером в отряде и до последних трех месяцев — заместителем Риггса, исполняя его обязанности в отсутствие полковника. Дородный, умный, но, пожалуй, излишне флегматичный человек тридцати лет, он держался в стороне от остальных членов экипажа. Будучи натуралистом-любителем, он делал собственное описание изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал собственную классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения он показал свои записки Керансу, но потом забрал их назад, когда Керанс тактично заметил, что классификация ошибочна.

Первые два года Хардман служил прекрасным буфером между Риггсом и Керансом. Остальная часть экипажа охотно подчинялась указаниям лейтенанта, и это, с точки зрения Керанса, являлось большим преимуществом, так как более нетерпимый второй по старшинству человек в отряде мог бы сделать жизнь невыносимой. С легкой руки Хардмана, в отряде установились свободные взаимоотношения, при которых новоприбывший через пять минут становился полноправным членом экипажа, и никого не волновало, где он был два дня или два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или регату по лагуне, никто не впадал в неистовость, поскольку желание каждого принять участие встречалось с пониманием и сочувствием и по возможности учитывалось.

Недавно, однако, в характере Хардмана начали преобладать иные элементы. Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную бессонницу. Часто из окон Беатрисы Далл Керанс далеко за полночь видел в лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего на безмолвную лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в странную жизнь, перечитывая свои старые записи или пересчитывая пальцы, как слепой, читающий азбуку Брайля, или перебирая сосуды с чучелами бабочек и гигантских насекомых.

Заболевание распознавалось нетрудно, Керанс узнал симптомы, которые наблюдал у себя самого: «ускоренное вступление в зону перехода», — и оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина периодически навещать его.

Любопытно, однако, что доктор отнесся к болезни Хардмана гораздо серьезнее.

Распахнув дверь, Керанс вошел в застекленную палату и остановился в углу у вентилятора, так как Бодкин сделал предостерегающий знак рукой. Жалюзи на окнах были спущены, и, к удивлению Керанса, кондиционер выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора, был ненамного прохладнее, чем снаружи, — кондиционер никогда не позволял температуре подниматься выше семидесяти градусов. Но Бодкин не только выключил кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керанс вспомнил, что Бодкин мастерил его на станции, устанавливая вокруг зеркала для бритья нить накаливания.

Доктор, сидевший в легком металлическом кресле спиной к огню, был одет в белый шерстяной жакет, на котором виднелись две широкие влажные полосы пота, и в тусклом красном свете Керанс заметил, как по его коже скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.

Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, обнажив широкую грудь и сжав большие руки, с наушниками на голове. Его узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу, но глаза не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболической чашей, овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.

Этот круг обрамлял голову лейтенанта, как огромный сверкающий ореол. Слабый скребущий звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего на полу у ног Бодкина, на диске которого вертелась пластинка трех дюймов в диаметре. Звуки, едва слышные, напоминали медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкин выключил проигрыватель. Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин и зажег свет у кровати больного.

Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:

— Напрасная трата времени, доктор. Эта запись лишена смысла, вы можете истолковать ее как угодно. — Он вытянул свои тяжелые руки на узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди образовалось мало пота, и он следил за гаснущей спиралью камина с очевидным сожалением.

Доктор встал и поставил проигрыватель на стул, вложив в него наушники.

— Вы не правы, лейтенант. Это что-то вроде звуковых пятен Роршаха. Вам не кажется, что последняя запись была более ясной?

Хардман неопределенно пожал плечами, очевидно, с неохотой соглашаясь с Бодкиным. Но, несмотря на это, Керанс чувствовал, что лейтенант рад принять участие в этом эксперименте, используя его для собственных целей.

— Возможно, — сказал лейтенант. — Но боюсь, она не имеет никакого смысла.

Доктор улыбнулся, ожидая встретить сопротивление Хардмана и готовый бороться с ним.

— Не оправдывайтесь, лейтенант, поверьте мне, это время потрачено не напрасно. — Он поманил Керанса. — Идите сюда, Роберт, правда, здесь очень жарко — мы с лейтенантом Хардманом проводили небольшой эксперимент. Я расскажу вам о нем, когда мы вернемся на станцию. Теперь, лейтенант, — он указал на стоявшие на столике у кровати два будильника, прикрепленных тыльными сторонами друг к другу, — пусть эта штука действует постоянно, для вас это не будет слишком трудно, нужно только заводить оба будильника каждые двенадцать часов. Они будут будить вас через каждые десять минут — что вполне достаточно для отдыха, но не даст вам соскользнуть в глубокий сон и подсознательные видения. Надеюсь, кошмаров больше не будет.

Хардман скептически улыбнулся, бросив быстрый взгляд на Керанса.

— Я думаю, вы слишком оптимистичны, доктор. На самом деле, вы, вероятно, считаете, что я должен научиться не бояться своих снов и отдавать себе в них полный отчет. — Он взял в руки толстую зеленую папку, свой ботанический дневник, и начал механически переворачивать страницы. — Иногда мне кажется, что я вижу сны постоянно, каждую минуту дня и ночи. Возможно, мы все их видим.

Говорил он мягко и неторопливо, несмотря на усталость, иссушившую кожу вокруг глаз и рта, отчего его массивные челюсти выдавались еще больше, лицо казалось худым, щеки запали. Керанс понял, что болезнь, какой бы она ни была, не затронула самой сущности Хардмана. Жесткая независимость лейтенанта обозначилась сильнее, как будто стальное лезвие прорезало какое-то ограждение и высвободило скрытые силы организма.

Проводивший процедуры Бодкин вытирал лицо желтым шелковым носовым платком, задумчиво глядя на пациента. Грязный шерстяной жакет и случайный подбор одежды, одутловатое лицо, желтоватая кожа делали его похожим на потрепанного знахаря, маскируя резкий и острый интеллект.

— Возможно, вы правы, лейтенант. Действительно, некоторые утверждают, что сознание есть не что иное, как особая разновидность каталептического бреда, и что способности и возможности центральной нервной системы во время сна столь же обширны, как и в период, который мы называем бодрствованием. Тем не менее мы должны удовлетвориться первым приближением к истине и постараться извлечь то, что возможно. Согласны, Керанс?

Биолог кивнул. Температура в каюте начала падать, и он почувствовал, что дышит свободнее.

— Нам поможет изменение климата. — Снаружи послышался глухой звук, как будто одна из лодок, висевших на шлюпбалках, ударилась о борт базы. Он добавил: — Атмосфера лагуны вызывает слишком большое нервное напряжение. Я уверен, что через три дня, уйдя отсюда, мы все почувствуем себя лучше.

Он был уверен, что Хардмана предупредили о скором уходе, однако лейтенант удивленно взглянул на него и отложил свою папку. Бодкин громко откашлялся и начал вдруг говорить о вреде сквозняков от вентилятора. Несколько секунд Керанс и Хардман глядели друг другу в глаза, затем лейтенант кивнул сам себе и продолжил свое чтение, предварительно взглянув на будильники.

Сердясь на себя, биолог отошел к окну, повернувшись к остальным спиной. Он понял, что сообщил об отъезде Хардману, надеясь на его вполне определенный ответ и точно зная, почему Бодкин не сообщил больному эту новость. Без тени сомнения Керанс предупредил Хардмана, что если тот что-то задумал, все приготовления к этому должны быть закончены за три дня.

Затем он раздраженно взглянул на приспособление на столе, размышляя над собственным поведением. Вначале бессмысленная кража компаса, теперь этот беспричинный акт саботажа. Ему и раньше случалось совершать ошибки, но в прошлом он всегда верил, что они возмещаются несомненным достоинством — полным и точным пониманием причин и целей его действий. Если он теперь откладывает решение, то это явно результат нерешительности, нежелание действовать, пока он полностью не осознает, как относится к Беатрисе Далл.

В запоздалой попытке усыпить свою совесть он сказал Хардману:

— Не забудьте часы, лейтенант. На вашем месте я заставил бы их звонить постоянно.

Выйдя из госпиталя, они спустились на пристань и взобрались на катамаран Керанса. Слишком уставший, чтобы заводить мотор, Роберт медленно греб вдоль троса, натянутого между базой и экспериментальной станцией. Бодкин сидел на носу, держа в руках проигрыватель, похожий на почтовый ящик, и глядел на вялую зеленую воду, разрываемую носом лодки и испускающую яркие отблески. Его полное лицо, заросшее неопрятной серой щетиной, казалось усталым; он о чем-то задумался, посматривая на кольцо полузатопленных зданий, как усталый корабельный лоцман, в тысячный раз входящий в знакомую гавань. Когда они приблизились к испытательной станции, с ее крыши с ревом поднялся вертолет, корпус станции покачнулся, по воде прошла рябь, и каскад брызг обрушился на их плечи. Бодкин выругался, но через несколько секунд они уже высохли. Хотя было уже гораздо позже четырех часов дня, солнце заполняло небо, превращая его в пылающий костер и заставляя опускать глаза к поверхности воды. Вновь и вновь в стеклянных стенах окружающих зданий они видели бесчисленные отражения светила, двигавшиеся вслед за ними, как языки пламени, как сверкающие фасеточные глаза огромного насекомого.

Экспериментальная станция представляла собой двухэтажный барабан около пятидесяти футов в диаметре и грузоподъемностью в двадцать тонн. На нижней палубе находились лаборатории, на верхней — каюты двух биологов, штурманская рубка и кают-компания. Над ее крышей проходил небольшой мостик, на котором размещались приборы, измеряющие температуру и влажность воздуха, количество осадков и уровень радиации. Груды сухих воздушных семян и бурых водорослей, сморщенных и сожженных солнцем, покрывали корой асфальтовые плиты понтона, масса водорослей, медленно расступаясь, смягчила толчок лодки, причалившей к корпусу.

Они вошли в прохладную полутьму лаборатории и сели за свои столы под полукругом выгоревших таблиц и графиков, которые занимали, всю стену до потолка и, покрытые следами водорослей и паром кофе, напоминали древние фрески. Таблицы слева, выполненные в первые годы их работы, были покрыты подробными записями, различными названиями и вычерченными стрелами, но на таблицах справа записи быстро редели, а последние содержали лишь несколько карандашных набросков, означавших важнейшие экологически безопасные коридоры. Многие таблицы неопрятно свисали вперед и вниз, как плиты обшивки покинутого корабля, другие были собраны в беспорядочную груду у стены и удивляли краткими и бессмысленными надписями.

Бесцельно поглаживая циферблат большого компаса, Керанс ждал, пока Бодкин объяснит ему свой эксперимент с Хардманом, Но тот лишь удобно уселся у своего стола, посмотрел на груду папок и каталожных ящиков на нем, затем открыл проигрыватель и достал из него диск, осторожно поворачивая его в руках.

Керанс начал:

— Должен извиниться за свой промах. Не следовало говорить об отъезде через три дня. Я не знал, что вы это держите в тайне от Хардмана.

Бодкин пожал плечами, считая, видимо, это происшествие не заслуживающим внимания.

— Дело не в этом, Роберт. Сделав несколько шагов к разгадке, я не хочу иметь никаких промахов.

— Но почему бы и не сказать ему? — настаивал Керанс, косвенно надеясь освободиться от чувства вины. — Возможно, перспектива близкого отъезда как раз и выведет его из летаргии.

Бодкин опустил очки на самый кончик носа и насмешливо поглядел на Керанса.

— А разве на вас эта новость не произвела такого же впечатления, Роберт? Если я не ошибаюсь, вы выглядите далеко не радостным. Почему же реакция Хардмана должна быть другой?

Керанс улыбнулся:

— Сдаюсь, Алан. Я не хочу вмешиваться, полностью предоставив Хардмана вам, но что это вы задумали, для чего этот электрический камин и будильники?

Бодкин поставил пластинку на небольшой стеллаж, где находилось еще множество таких же дисков. Он повернулся к Керансу и некоторое время глядел на него своими кроткими, но проницательными глазами, как ранее смотрел на Хардмана, и биолог понял, что их отношения теперь не просто взаимоотношения коллег, но и отношения наблюдателя и объекта наблюдений. После паузы Бодкин отвернулся к таблицам, и_: Керанс невольно улыбнулся. Он сказал себе: «Проклятый старик, теперь он занес меня в свои схемы наряду с морскими водорослями и моллюсками, а в следующий раз он испытает свой проигрыватель на мне».

Бодкин встал и указал на три ряда лабораторных столов, уставленных банками с образцами; к крышке каждой банки был прикреплен ярлык.

— Скажите мне, Роберт, если бы вам предложили суммировать результаты ваших наблюдений за последние три года, как бы вы это сделали?

Некоторое время биолог колебался, затем небрежно взмахнул рукой.

— Это не слишком трудно. — Он видел, что его коллега ожидает серьезного ответа, и собрался с мыслями. — Что ж, можно коротко сказать, что под влиянием повышенной температуры, влажности и уровня радиации флора и фауна планеты начали возвращаться к тем формам, которые были распространены на Земле при таких же условиях, иначе говоря — в триасовую эру мезозоя.

— Верно. — Бодкин начал прохаживаться между скамеек. — На протяжении последних трех лет мы с вами, Роберт, осмотрели не менее пяти тысяч образцов животных и буквально десятки тысяч новых разновидностей растений. Везде мы наблюдали одно и то же: бесчисленные мутации, направленные на то, чтобы организмы выжили в изменившихся условях. Повсюду мы наблюдали лавинобразное возвращение к прошлым формам. Настолько массовое, что немногие сложные организмы, сохранившиеся на прежнем уровне развития, выглядят странным отклонением от нормы: это некоторые земноводные, птицы и человек. Любопытно, что подробно каталогизируя возвращение в прошлое у многочисленных растений и животных, мы игнорировали наиболее важный организм планеты.

Роберт засмеялся.

— Преклоняюсь перед вами, Алан. Но что ж, вы предполагаете, что Хардман превращается в кроманьонца, яванского человека или даже синантропа? Вряд ли, конечно. Не будет ли это простым продолжением ламаркизма?

— Согласен. Этого я не предполагаю. — Бодкин наклонился над одним из столов, набрал полную горсть арахиса и бросил маленькой обезьянке, сидевшей в клетке неподалеку. — Хотя очевидно, что через две или три сотни миллионов лет Homo Sapiens вымрет и наша маленькая кузина останется высшей формой жизни на планете. Однако биологический процесс развивается далеко не по прямой. — Он извлек из кармана носовой платок и протянул его обезьянке, которая вздрогнула и отскочила. — Если мы вернемся в джунгли, мы превратимся в обед для кого-нибудь.

Он подошел к окну и выглянул сквозь густую проволочную сеть, которая пропускала лишь узкие лучи яркого солнечного света. Погруженная в жару, лагуна застыла в неподвижности, завесы пара вздымались над водой, как гигантские привидения.

— В действительности, я думаю совсем о другом. Разве у всех меняется только внешность? Как часто многом из нас казалось, что все это мы уже видели когда-то, что мы каким-то образом помним эти болота и лагуны? Однако наше сознание и подсознание хранят эти впечатления избирательно, большинство из них — это воспоминания об опасности и ужасе. Ничто не сохраняется так долго, как страх. Где-то в глубинах организма имеются древние, миллионолетнего возраста механизмы, которые спали на протяжении тысяч поколений, но сохранили свои возможности нетронутыми. Классический пример такого механизма — отношение полевой мыши к силуэту ястреба. Даже если его вырезать из бумаги и поднести к клетке, он заставит мышь в панике искать спасения. А как иначе можно объяснить всеобщее, но совершенно беспричинное отвращение к паукам, лишь один, сравнительно редкий, вид которых теперь опасен для человека? Или не менее удивительную из-за их сравнительной редкости ненависть к змеям и ящерицам?

Просто все мы в глубине носим память о тех временах, когда огромные пауки были смертельно опасны, а ящеры являлись господствующей формой жизни на планете.

Ощущая тяжесть медного компаса в кармане, Керанс сказал:

— Значит, вы опасаетесь, что увеличение температуры и радиации разбудит эти спящие механизмы в нашем сознании?

— Не в сознании, Роберт. Существуют старейшие воспоминания на Земле, закрепленные в каждой хромосоме и в каждом гене. Каждый шаг, сделанный нами по пути эволюции, — веха, закрепленная в нашей органической памяти — в энзимах, контролирующих углеродно-кислородный цикл, в сплетении нервов спинного мозга и в миллиардах клетках головного мозга — везде записаны тысячи решений, принятых в периоды внезапных физико-химических кризисов. Как психоанализ врачует психические травмы, перенесенные человеком в детстве, так и мы теперь заглядываем в археопсихическое прошлое, открывая древнейшее табу, спавшее целые эпохи. Краткий период индивидуальной жизни не должен ввести нас в заблуждение. Каждый из нас так же стар, как весь животный мир, наши кровеносные сосуды — притоки огромного моря всеобщей памяти. Одиссея зародыша в утробе матери воспроизводит всеобщее эволюционное прошлое, а его центральная нервная система — это заполненная временная шкала, где каждый ганглий представляет собой символическую остановку.

Чем ниже по уровням центральной нервной системы будем мы спускаться — от головного мозга через спинной к костному, — тем дальше будем отступать в прошлое. Например, узел между грудной клеткой и поясничным позвонком — между Т-12 и Л-1 — есть великая переходная зона между рыбами, дышащими жабрами, и земноводными, дышащими легкими, по времени примерно соответствующая тому, что мы наблюдаем теперь на берегах лагуны — между палеозойской и мезозойской эпохами.

Бодкин вернулся к своему столу и провел рукой по ряду записей. Слушая спокойный неторопливый голос коллеги, Керанс подумал, что ряд черных дисков напоминает модель спинного мозга. Он вспомнил слабый звук барабана, воспроизведенный проигрывателем в каюте Хардмана, и странные ощущения, которые вызывал этот звук.

Бодкин продолжал:

— Если хотите, можете назвать это психологией всеобщего организма, а для кратости — невротикой, или отбросить, как метаболическую фантазию. Однако я убежден, что по мере того, как мы возвращаемся в геофизическое прошлое Земли, мы возвращаемся назад и в подсознании, переходя от одной геологической эпохи к другой, с ее особой флорой и фауной, как путешественник на машине времени Уэллса. Но это не внешнее изменение, а всеобщая переориентация личности. Если мы позволим этим призракам подсознания овладеть нами, они безжалостно потопят нас, как грузила. — Он выбрал один из дисков, затем с неуверенностью отложил в сторону. — Сегодня в эксперименте с Хардманом я пошел на риск, используя камин для того, чтобы поднять температуру его тела до ста двадцати градусов, но опыт не удался. В течение трех недель он как будто сопротивлялся своим кошмарам, но в последние несколько дней смирился с ними и позволил им увлекать себя в прошлое без всякого контроля со стороны сознания. Для его собственной пользы я хотел бы, чтоб он больше бодрствовал, — для этого и нужны будильники.

— Если он позаботится завести их, — спокойно заметил Керанс.

Снаружи в лагуне послышались звуки катера Риггса. Подойдя к окну, Керанс увидел, как катер по уменьшающейся дуге приближается к базе. Когда он причалил, Риггс некоторое время о чем-то совещался с Макреди, несколько раз указывая рукой на экспериментальную станцию, и Керанс был уверен, что они готовятся к ее буксировке. Однако он оставался неподвижным. Рассуждения Бодкина и его новая общая психология — невроника — дали очень ясное объяснение переменам, происходившим в его сознании. Молчаливое признание директоратом Объединенных Наций того факта, что в пределах нового периметра, описанного Арктическим и Антарктическим кругами, жизнь будет продолжаться, как раньше, с прежними социальными и семейными отношениями, было бы ошибочным, и эта ошибочность становилась все яснее по мере того, как повышение уровня воды и температуры заставляло сдаваться один за другим полярные редуты. Вместо того чтобы картографировать новые заливы и лагуны, следовало бы выполнять более важную задачу — исследовать новую психологию человечества.

— Алан, — бросил он через плечо, все еще глядя на жестикулирующего на пристани Риггса, — почему вы не шлете очередной отчет в Берд, я думаю, их следует поставить в известность? Всегда существует шанс, что…

Но Бодкин уже вышел. Керанс уловил его шаги, слабо слышимые и затихающие, усталые шаги человека, слишком старого и слишком опытного, чтобы заботиться о чем-нибудь, что прямо его не касается.

Керанс подошел к своему столу и сел. Он извлек из кармана компас и положил его перед собой. Вокруг слышались приглушенные звуки лабораторной жизни — бормотание обезьянок, шелест шагов.

Теперь биолог неторопливо осмотрел компас, слегка поворачивая шкалу, затем выравнял стрелку. Он попытался понять, зачем взял прибор из арсенала. Обычно навигационное оборудование крепилось на одной из моторных лодок, так что его отсутствие скоро будет обнаружено, а затем Керансу придется испытать унижение, признаваясь в краже.

Продолжая задумчиво разглядывать медное изделие, он увидел, что колеблющаяся стрелка неизменно останавливается на точке «Юг», и эта надпись действовала на Керанса с волшебной силой, как опьяняющие пары из какой-то чудесной чаши.

4. Солнечные мостовые

На следующий день по причинам, которые Керанс полностью осознал много позже, исчез лейтенант Хардман.

После глубокого ночного сна Роберт встал рано и позавтракал около семи утра. Затем он провел около часа, откинувшись на балконе в удобном пляжном кресле и подставив свое стройное бронзовое тело лучам утреннего солнца, заливающего темную поверхность воды. Небо над головой опять было ярким, черная чаша лагуны по контрасту выглядела необычно глубокой и неподвижной, как огромный колодец, полный янтаря. Поросшие растениями здания, возвышавшиеся по краям лагуны, казались необыкновенно древними, вырвавшимися из темных глубин благодаря какой-то страшной катастрофе, законсервированные на огромные промежутки времени, пролетевшие с момента их появления.

Перестав поворачивать в пальцах медный компас, сверкающий в полутьме комнаты, Керанс прошел в спальню и надел тренировочный костюм цвета хаки. Он только вызвал бы подозрения Риггса, если бы стал прогуливаться в пляжном ансамбле, украшенном эмблемой отеля Риц.

Хотя Керанс и думал о возможности остаться здесь после ухода отрада, он чувствовал себя неспособным постоянно сохранять осторожность. Кроме запасов горючего и пищи, которые в последние шесть месяцев полностью зависели от щедрости полковника Риггса, он нуждался в бесчисленном количестве различных вещей и деталей оборудования, начиная от умывальника и кончая проводкой для электроосвещения в комнатах. Как только база с ее складами исчезнет, на него навалится масса мелких неприятностей, связанных с бесконечными неполадками в оборудовании, и поблизости не будет техников, готовых устранить их.

Для удобства работников склада и для того, чтобы избавить себя от необходимости ходить на базу и обратно, Керанс держал в отеле месячный запас консервированных продуктов, которые, в основном, представляли собой сгущенное молоко и сушеное мясо, фактически несъедобное без добавки деликатесов, хранившихся в глубоком холоде у Беатрисы. У нее имелся вместительный ящик с паштетом, филе миньон и другими приправами, но их хватило бы только на три месяца. После этого им придется ограничить свое меню супом из водорослей и мясом игуан.

Топливо составляло более серьезную проблему. Резервуары дизельного горючего в отеле Риц содержали немногим более пятисот галлонов, и этого хватило бы для работы кондиционеров в течение нескольких месяцев. Отказавшись от нескольких комнат, перестав использовать моторную лодку и подняв среднюю температуру в помещениях до девяноста градусов, он мог бы вдвое увеличить этот срок, но когда запасы горючего окончательно иссякнут, шансы восстановить их будут ничтожными. Все резервуары и тайники в заброшенных зданиях вокруг лагун были давно уже опустошены волной беженцев, в течение тридцати лет перебиравшихся к северу на моторных лодках и кораблях. Правда, на катамаране находился резервуар еще с тремя галлонами, но этого было достаточно лишь для тридцатимильного путешествия или для того, чтобы ежедневно ездить к Беатрисе в течение месяца.

Однако по каким-то причинам этот перевернутый подвиг Робинзона Крузо — пребывание в необитаемом районе без корабля, полного запасов и инструментов и потерпевшего крушение на рифах, мало беспокоил Керанса. Покидая отель, он, как обычно, оставил термостат на уровне двадцати шести градусов, хотя и сознавал, что топливо будет тратиться впустую; он не хотел даже минимально принимать во внимание опасности, которые будут подстерегать его после ухода Риггса. Вначале он решил, что это означает уверенность в том, что здравый смысл все равно победит, однако позже, гребя по спокойной маслянистой поверхности к выходу в следующую лагуну, он сообразил, что это его равнодушие является следствием решения остаться. Используя символический язык схемы Бодкина, можно было сказать, что он отказывается от тех необходимых условий жизни, которые выработало время цивилизации, погружаясь в прошлое, в необозримые дали времен, где каждый временной промежуток означает целую геологическую эпоху. Здесь минимальным промежутком времени становится миллион лет, и нормальное питание, равно как и одежда, столь же неуместны, как и для буддиста, погрузившегося в созерцание лотоса перед чашкой риса под покровом миллионоглавой кобры вечности.

Войдя в третью лагуну и отводя веслом десятифутовые стреловидные листья хвощей, преграждавшие ему путь, Керанс без особого волнения наблюдал, как отряд под руководством сержанта Макреди поднял якорь экспериментальной станции и медленно буксирует ее к базе. Промежуток между корпусами сокращался, а Керанс спокойно и равнодушно смотрел на это, стоя на корме своего катамарана.

Чтобы не привлечь внимания шумом мотора, он укрылся под навесом гигантских листьев папоротника и медленно греб вдоль периметра лагуны к отелю Беатрисы. Внезапно взревел двигатель вертолета, будто натолкнувшись на препятствие, волны, поднятые корпусом станции, достигли катамарана и принялись шлепать в его правый борт. Крейсер Беатрисы жалобно заскрипел. Его штурманская рубка была наполовину затоплена, а корма под тяжестью двух больших дизелей Крайслера опустилась до уровня воды. Раньше или позже прилив сорвет крейсер с якоря и отправит его на глубину в пятьдесят футов, на одну из затопленных улиц.

Когда он вышел из лифта, дворик возле бассейна был пуст, пустые стаканы, оставшиеся от предыдущего вечера, стояли на подносе между опрокинутых кресел. Солнце начало освещать помещение, стали видны желтые морские коньки и голубые трезубцы, выложенные на полу. Несколько летучих мышей висели в тени водосточного желоба над окном спальни Беатрисы, но когда Керанс подошел, они улетели, как вампиры, улетающие при свете дня.

Через стекло Керанс уловил движение девушки, через пять минут она вышла в дальний конец дворика, закутавшись в большое черное полотенце. Хотя частично ее скрывала тень, она казалась усталой и удрученной. Увидев Керанса, она приветствовала его взмахом руки. Вернувшись в комнату и опираясь локтями о бар, она приготовила себе напиток, посмотрела слепо на картину Дельво и ушла в спальню.

Поскольку она не торопилась выйти вновь, Керанс отправился на поиски. Толкнув стеклянную дверь, он почувствовал, как ему в лицо ударила волна горячего воздуха.

Очевидно, как это уже случалось несколько раз за последние месяцы, испортился термостат, температура немедленно, начала повышаться, чем в какой-то мере объяснялась летаргия и апатия Беатрисы.

Когда Роберт вошел, она сидела на кровати, держа бокал с виски на коленях. Жаркий воздух комнаты напомнил Керансу каюту Хардмана во время эксперимента, проводившегося Бодкиным над пилотом. Поэтому он подошел к термостату и передвинул стрелку с семидесяти до шестидесяти градусов.

— Он вновь вышел из строя, — равнодушно сказала Беатриса. — Генератор не работает.

Керанс попытался отобрать у нее стакан с виски, но она отвела его руку.

— Оставьте меня, Роберт, — сказала она усталым голосом. — Да, я неряшливая пьяная женщина, но последнюю ночь я провела в марсианских джунглях, и у меня нет сил выслушивать лекцию.

Керанс внимательно посмотрел на нее, улыбнувшись болезненной и отчаянной улыбкой:

— Посмотрю, нельзя ли починить кондиционер. Спальня пахнет так, будто вы ночевали с целым батальоном солдат. Примите душ, Беа, и постарайтесь взять себя в руки. Риггс уходит завтра, и мы должны кое о чем позаботиться. Что за кошмары вас преследуют?

Девушка пожала плечами:

— Джунгли, Роберт, — неопределенно пробормотала она. — Вновь изучаю азбуку. Этой ночью я была в джунглях на берегу реки. — Она слабо улыбнулась ему, затем добавила с оттенком зловещего юмора. — Не глядите так строго, скоро и у вас будут такие же сны.

— Надеюсь, нет. — Керанс с неприязнью смотрел, как она подносит стакан к губам. — Уберите питье. Может, виски на завтрак и древний шотландский обычай, но это самоубийство.

Беатриса улыбнулась:

— Знаю. Алкоголь убивает медленно, но я ведь не тороплюсь. Идите, Роберт.

Керанс встал и отправился по лестнице в кухню этажом ниже, где он отыскал факел и ящик с инструментами и начал ремонтировать генератор.

Полчаса спустя, когда он вернулся во дворик, девушка уже наполовину очнулась от апатии и тщательно красила ногти синим лаком.

— Привет, Роберт, у вас теперь настроение лучше?

Керанс уселся на кафельный пол, стирая последние остатки смазки с рук. Он шутливо стукнул Беатрису по ноге и проворно увернулся от ее пятки.

— Я исправил генератор, к счастью, поломка оказалась незначительной, и теперь у вас не будет беспокойства.

Он хотел еще что-то сказать, но тут со стороны лагуны послышался громогласный оклик. С базы доносились звуки внезапного чрезвычайного оживления: тарахтели запускаемые двигатели, визжали шлюпбалки под тяжестью двух запасных моторных лодок, опускаемых в воду, слышались многочисленные возгласы и топот ног.

Керанс встал и подошел к перилам на краю бассейна.

— Неужели они решили уйти сегодня? Может, Риггс решил застать нас врасплох?

Стоя рядом с Беатрисой, по-прежнему кутавшейся в полотенце, он посмотрел в сторону базы. Казалось, по тревоге вызвали всех членов отряда, катер и две моторные лодки готовились к отплытию у причала. Медленно вращались лопасти винта вертолета, в который садились Риггс и Макреди. Остальные выстроились на причале, ожидая своей очереди садиться в корабли. Даже Бодкина вытащили из его каюты, и он, с голой грудью, стоял у борта экспериментальной станции и что-то кричал Риггсу.

Вдруг Макреди заметил Керанса у балконных перил. Он сказал что-то Риггсу, тот схватил мощный мегафон, и подошел к краю крыши.

— КЕ-РАНС! ДОК-ТОР КЕР-РАНС!!!

Обрывки фраз катились по крышам, отдаваясь эхом в разбитых окнах. Роберт приставил руки к ушам, стараясь понять, что кричит Риггс, но все поглотил рев мотора вертолета. Риггс и Макреди забрались в кабину, и пилот начал передавать Керансу сигналы через ветровое стекло кабины.

Биолог прочел сообщение, переданное азбукой Морзе, отошел от перил и быстро направился к своей лодке.

— Они подберут меня здесь, — сказал он Беатрисе. А вертолет в это время взлетел и по диагонали начал пересекать лагуну. — Лучше оденьтесь. Ветер от винта сорвет с вас это полотенце, как папиросную бумагу. Риггс будет очень торопиться.

Девушка помогла ему свернуть навес над двориком и ушла в комнаты, когда мелькающие тени от винта вертолета заплясали на его стенах. Уходя, она бросила через плечо:

— Но что случилось, Роберт? Почему Риггс так возбужден?

Керанс, прикрывая уши от рева и всматриваясь в зеленую лагуну, почувствовал, как его охватило внезапное беспокойство.

— Он не возбужден, он просто встревожен. Вокруг него все начинает рушиться. Исчез лейтенант Хардман.

Джунгли, как огромная разлагающаяся язва, простирались под открытым люком вертолета. Гигантские рощи водорослей поднимались с крыш затонувших зданий, густо покрывая белые прямоугольники. Тут и там из болота выступали остатки старых крепостных стен, воздвигавшихся, чтобы остановить напор воды; временные причалы все еще плавали у полуразрушенных зданий контор и учреждений, покрытые акациями и цветущим тамариском. Узкие проливы, которые перебросившаяся с одного берега лагуны на другой растительность превратила в туннели шириной шесть сотен ярдов каждый, вели из больших центральных лагун к периферии. Эти каналы обозначали прежние границы пригородов. Везде вздымались горы ила, накапливавшегося у железнодорожных насыпей или у официальных зданий и просачивавшегося сквозь затонувшие арки, как из гигантской клоаки. Большинство маленьких озер им уже заполнилось, желтые диски плесени и грибов покрывали поверхность тины, а поверх плесени вздымалась обильная поросль растений — обнесенный стеной сад безумного рая.

… Крепко привязанный к борту вертолета нейлоновым шнуром, охватывавшим его талию и плечи, Керанс смотрел вниз, следуя по водным путям, шедшим из центральной лагуны. Пятью сотнями футов ниже тень вертолета скользила по пестрой зеленой поверхности воды, и он сосредоточил внимание на местности рядом с тенью. Потрясающее изобилие животной жизни заполняло протоки и каналы: водяные змеи скользили среди погруженных в воду бамбуковых стволов, колонии летучих мышей вылетали из зеленых туннелей, как переносимые ветром облака сажи, в темных углах неподвижно, как каменные сфинксы, сидели игуаны. Часто, как бы услышав шум вертолета, среди полузатопленных окон появлялась человеческая фигура, но затем оказывалось, что это крокодил, поджидающий добычу, или один конец затонувшего ствола, высовывающийся из рощи папоротников.

На расстоянии двадцати миль горизонт все еще был закрыт утренним туманом, огромные завесы золотого пара, свешивались с неба, как полупрозрачные покрывала, но воздух над городом был настолько чистым и ясным, что выхлопные газы вертолета на расстоянии казались странной волнистой надписью. По мере того как они удалялись от центральной лагуны по спирали, Керанс перестал смотреть вниз и загляделся на эту загадочную надпись, оставленную вертолетом.

Ему стало ясно, что шансы обнаружить Хардмана с воздуха — ничтожно малы. Если он не укрылся в одном из зданий рядом с базой, он мог избрать любой из водных путей, а там имелся максимум возможностей спрятаться от наблюдений с воздуха под огромным папоротником.

В кормовом люке продолжали свою вахту Риггс и Макреди. Без своей фуражки, с развевающимися тонкими песчаного цвета волосами, Риггс выглядел, как взъерошенный рассерженный воробей, ловящий раскрытым ртом воздух.

Он заметил, что Керанс стал смотреть в небо, и крикнул:

— Ищите его, доктор! Не теряйте зря времени, секрет успешных поисков — в концентрации внимания.

Получив замечание, Роберт вновь принялся вглядываться в джунгли внизу. Исчезновение Хардмана обнаружили служители лазарета в восемь часов утра, но постель его была холодна и покинута, несомненно, вечером, вероятно, вскоре после вечернего осмотра в девять тридцать. Ни одна из маленьких лодок, причаленных у базы, не исчезла, но Хардман легко мог связать вместе несколько пустых бочек от горючего, нагроможденных кучей на палубе С, и тихо спустить их в воду. Такой плот, несмотря на свою неказистость, легко плавал и мог до рассвета унести его за десять миль, таким образом, район поисков составлял около семидесяти пяти квадратных миль, каждый акр которых был покрыт полуза-тонувшими зданиями.

Так как Керанс не смог поговорить с Бодкиным перед тем, как того приняли на борт самолета, он мог лишь догадываться о причинах, заставивших Хардмана оставить базу. Он не знал, была ли это часть ранее готовившегося плана или поступок Хардмана был ответом на внезапное сообщение о том, что отряд через два дня уходит. Первоначальное возбуждение Керанса исчезло, он испытывал странное чувство облегчения, как будто одна из цепей, связывающих его с базой, порвалась с исчезновением Хардмана. Однако теперь оставаться в джунглях после ухода отряда будет еще труднее.

Освободившись от привязи, Риггс встал с жестом раздражения и протянул бинокль одному из солдат, скорчившихся на полу в кабине.

— Открытый поиск на территории такого типа — напрасная трата времени, — крикнул он Керансу. — Мы приземлимся где-нибудь и внимательно изучим карту, а вы поможете нам своими знаниями психологии Хардмана.

Теперь они находились в десяти милях к северо-западу от центральной лагуны, окружавшие ее башни по-прежнему виднелись сквозь туман на горизонте. В пяти милях от них, непосредственно между ними и базой, они заметили одну из моторных лодок, курсировавших по открытому каналу, за которой вился белый след, рассекавший поверхность воды. В эту область проникло сравнительно мало ила, так как путь ему преграждали многочисленные здания юга города, растительность тут была реже, и среди зданий виднелось много участков открытой воды. Тем не менее зона эта оставалась пустой и ненаселенной, и Керанс почувствовал, хотя никаких реальных доказательств у него не было, что Хардмана в этом северо-западном секторе они не найдут.

Риггс взобрался в кабину летчика, и через мгновение скорость и направление полета изменились. Они начали пологой спуск, пока не оказались в ста футах от воды, и понеслись над нею в поисках подходящей для посадки крыши. В конце концов они обнаружили полузатонувшее здание кинотеатра и медленно опустились на квадратную крышу над неоассирийским портиком.

Несколько минут они разминали ноги, вглядываясь в поверхность сине-зеленой воды. Ближайшим строением от них было изолированное правительственное здание в двухстах ярдах, и открывшаяся перспектива напомнила Керансу Геродотово описание Египта во время наводнения, с его окруженными валами городами, подобными островам Эгейского моря.

Риггс развернул свою карту и расстелил ее на полу у входа в кабину. Локтем упираясь в край люка, он указал пальцем их теперешнее местоположение.

— Что ж, сержант, — сказал он Дейли, — мы, кажется, на полпути к Берду. Но ничего не достигли, только порядком перегрели двигатель.

Дейли кивнул, его небольшое серьезное лицо под фибергласовым щитом шлема оставалось спокойным:

— Сэр, я думаю, единственный шанс для нас — тщательно осмотреть несколько избранных направлений. Тогда есть надежда, что мы что-то обнаружим — плот или масляное пятно.

— Согласен. Но проблема заключается в том, — Риггс стукнул по карте своей дубинкой, — где искать. Хардман, вероятно, не более чем в двух-трех милях от базы. Как вы считаете, доктор?

Керанс пожал плечами.

— Я не знаю, что двигало Хардманом, полковник. Он полностью находился на попечении доктора Бодкина. Возможно…

Он замолчал, и Дейли высказал другое предположение, привлекшее внимание Риггса. Следующие пять минут полковник, Дейли и Макреди оживленно обсуждали возможное направление, избранное Хардманом, принимая во внимание только широкие открытые водные пути, как будто Хардман плыл на небольшом военном корабле. Керанс смотрел на воду, кружившуюся водоворотом у кинотеатра. Несколько ветвей и клубков водорослей проплыли, подгоняемые течением с севера, яркое солнце освещало раскатанную поверхность воды. Волны били в портик под ногами Керанса, создавая медленное биение в его мозгу, постепенно погружая его в равнодушное созерцание. Он следил, как небольшие волны безуспешно пытаются докатиться до крыши, и ему хотелось расстаться с полковником и направиться прямо вниз и раствориться в своих бредовых видениях, которые сопровождают его, подобно птицам, погрузиться в светящуюся, темно-зеленую, извивающуюся воду.

Внезапно, без тени сомнения, он понял, где следует искать Хардмана.

Он подождал, пока Дейли договорит:

— …Я знаю лейтенанта Хардмана, сэр, налетал с ним около пяти тысяч часов, у него случались припадки душевного смятения. Он хотел вернуться в Берд и не смог ждать даже двух дней. Он направился на север и сейчас отдыхает где-нибудь в открытом канале недалеко от города.

Риггс с сомнением кивнул, не убежденный, но готовый принять совет сержанта за неимением другого.

— Может, вы и правы. Можно попытаться. А как вы считаете, Керанс?

Роберт покачал головой.

— Полковник, искать к северу от города — напрасная трата времени. Хардмана тут нет, здесь слишком открытое и изолированное место. Я не знаю, пошел ли он пешком или поплыл на плоту, но он определенно направился не на север: Берд — последнее место на Земле, где бы он хотел оказаться. Есть лишь одно направление, в котором следует искать лейтенанта, — юг. — Керанс указал на соединение нескольких каналов, ведших из центральной лагуны. Там, в трех милях к югу, начинался за грудами ила большой канал. — Хардман где-то там. Вероятно, поиски главного канала заняли у него всю ночь, и я уверен, что сейчас он отдыхает в одном из небольших заливов, прежде чем двинуться дальше вечером.

Он замолчал, и Риггс уставился на карту, с сосредоточенным видом надвинув на глаза свою фуражку.

Риггс посмотрел на Керанса:

— Сержант Дейли прав, доктор. Зачем Хардману направляться на юг?

Вновь глядя на воду, Керанс ровным голосом ответил:

— Полковник, любое другое направление исключено.

Риггс задумался, затем взглянул на Макреди, подошедшего к Керансу: высокая сутулая фигура сержанта, подобно ворону, возвышалась над водой. Макреди незаметно кивнул Риггсу, отвечая на невысказанный вопрос. Даже Дейли сделал шаг к кабине вертолета, как бы признавая правоту Керанса, считая, что только биолог может понять причины поступков Хардмана.

Через три минуты вертолет на полной скорости полетел к южным лагунам.

Как и предсказал Керанс, они нашли Хардмана там среди илистых отмелей.

Опустившись до трехсот футов над водой, они принялись тщательно осматривать участок большого канала в пять миль длиной. Огромные груды ила поднимались над поверхностью, как спины гигантских кашалотов. Там, где гидродинамические очертания канала выравнивали илистые берега в плавную кривую линию, джунгли спускались с крыш и укоренялись в грязи, превращая подвижный ил в неподвижную почву. Из люка Керанс стал осматривать прежде всего узкие берега под покровом папоротников, отыскивая признаки замаскированного плота или самодельной хижины.

Через двадцать минут Риггс с унылым видом отвернулся от отверстия на полу вертолета.

— Возможно, вы правы, Роберт, но это безнадежное занятие. Хардман не дурак, и если он захочет спрятаться, мы никогда не найдем его. Даже если он высунется из окна любого дома и станет махать нам, десять к одному, что мы его не заметим.

Керанс что-то пробормотал в ответ, глядя вниз. Он смотрел на полукруглое здание, стоявшее на углу главного канала и небольшого протока, скрывавшегося в джунглях. Верхние восемь или девять этажей его возвышались над водой, окруженные низкой насыпью грязно-коричневого ила, на поверхности которого разлилось множество мелких луж. Два часа назад отмель представляла собой широкую полосу влажной грязи, но в десять часов, когда над ней пролетел вертолет, грязь начала высыхать и затвердевать. Керансу, прикрывавшему глаза от яркого света, показалось, что на поверхности отмели тянутся на расстоянии в шесть футов друг от друга две полосы, направляясь к балкону полукруглого здания. Когда они подлетели ближе, Керанс постарался заглянуть под бетонную плиту балкона, но она была закрыта мусором и гниющими стволами растений.

Он притронулся к руке Риггса и указал ему на полосы, тот был так занят их созерцанием, что не заметил между ними отчетливых следов, несомненно, принадлежавших сильному человеку, который тянул за собой тяжелый груз.

Когда гул вертолета стих, Риггс и Макреди вышли из него, подошли к балкону, наклонились и начали осматривать грубый катамаран, спрятанный среди мусора. Он был изготовлен из двух пустых бочек, привязанных к углам рамы от кровати, и его корпус покрывал влажный ил. Следы ног Хардмана вели от этого плота к балкону и скрывались в коридоре.

— Это, несомненно, он. Согласны, сержант? — решил Риггс, выступая вперед, на солнечный свет, и рассматривая полукруглое здание. На самом деле полукруглая вершина принадлежала целому комплексу зданий, связанных между собой переходами и лестницами. Большинство окон в них было разбито, облицовка кафельных плит кремового цвета покрыта плесенью, а весь комплекс выглядел, как кусок перезрелого сыра камамбера.

Макреди наклонился над одной из бочек, расчистил от грязи и прочел бирку с кодовым обозначением:

— «22-Н-549» — это наш номер, сэр. Бочки мы опустошили вчера, нагромоздили их на палубе С. А раму он прихватил в лазарете вечером.

— Отлично. — Потирая руки с довольным видом Риггс подошел к Керансу и улыбнулся. Его самоуверенность и хорошее настроение полностью восстановились. — Отлично, Роберт. Верх диагностического мастерства, вы, конечно, были совершенно правы. — Он проницательно взглянул на Керанса, как бы размышляя над источниками осведомленности доктора. — Не унывайте, Хардман поблагодарит вас, когда мы отыщем его.

Роберт стоял на краю балкона, под ним тянулся склон высыхающего ила. Он смотрел на окна, размышляя, в какой из тысяч комнат нашел себе убежище Хардман.

— Надеюсь, вы правы. Но надо еще отыскать его.

— Не волнуйтесь, отыщем. — Риггс крикнул двум солдатам, помогавшим Дейли укреплять на крыше вертолет:

— Уилсон, займитесь поисками в юго-западном корпусе, Колдуэлл, вы направитесь на север. Будьте внимательны, он может попробовать улизнуть.

Подчиненные отсалютовали и двинулись, держа наготове карабины. Макреди взял в руки ружье Томпсона, а Риггс расстегнул кобуру своего пистолета.

Керанс удивился:

— Полковник, мы ведь выслеживаем не дикую собаку.

Риггс отмахнулся.

— Спокойно, Роберт, просто я не хочу, чтобы мне откусил ногу крокодил. К тому же, если хотите знать, — тут он послал Роберту ослепительную улыбку, — Хардман прихватил с собой кольт сорок пятого калибра.

Оставив биолога переваривать это сообщение, он поднес к губам мегафон.

— ХАРДМАН!! ЭТО ПОЛКОВНИК РИГГС!! — Он бросил имя своего сотрудника в молчащий зной и, взглянув на Керанса, добавил: — ДОКТОР КЕРАНС ХОЧЕТ ПОГОВОРИТЬ С ВАМИ, ЛЕЙТЕНАНТ!!

Сфокусированные полукругом зданий, его слова эхом долетели над болотами и протоками, отдаваясь вдали. Вокруг них все сверкало в невыносимом зное, и люди на крыше мучались от жары. Тяжелое зловоние поднималось от полей ила, корона из миллионов насекомых пульсировала и голодно жужжала над ними, и внезапно Керанс почувствовал приступ тошноты, вызвавший у него головокружение. Сжав голову, он прислонился к столу, слушая, как вокруг откликается эхо. В четырехстах ярдах из растительности выступали две башни с белыми циферблатами часов, и звуки его имени — Керанс… Керанс… Керанс… отразившиеся от башен, показались Роберту криками ужаса и отчаяния. Сейчас бессмысленное расположение часовых стрелок интересовало его много больше, чем все окружающее.

Эхо еще слабо отдавалось в ушах Керанса, когда они начали осмотр здания. Он занимал позицию в центре каждого коридора и лестницы, в то время как Риггс и Макреди осматривали прилегающие помещения, сохраняя бдительность и настороженность, пробираясь среди разбитых кафельных инкрустаций, от одной анкерной балки к другой. Большая часть штукатурки отстала от стен и лежала серыми кучами вдоль плинтусов. Там, где проникало солнце, стенная дранка была покрыта вьющимися растениями или мхом, так что теперь, истинная структура здания, казалось, выявлялась только посредством обильной растительности, прорывающейся в каждый коридор и в каждую комнату.

Сквозь щели пола поднимался запах грязной воды, проникавший через разбитые нижние окна. Потревоженные впервые за много лет летучие мыши срывались с наклонившихся перил и в панике летели к окнам, с криками испуга и боли исчезая в бриллиантовом сиянии солнца. Ящерицы скользили сквозь щели в полу и ползали по сухим бассейнам и ваннам.

Обостренное жарой, нетерпение Риггса все возрастало по мере того, как они взбирались все выше и никого не обнаруживали. И вот они уже под крышей.

— Ну, где же он? — Риггс, прислонившись к перилам, жестом разрешил всем отдохнуть и вслушался в молчание здания, тяжело дыша сквозь зубы. — Отдых в течение пяти минут, сержант. Будьте внимательны. Он где-то поблизости.

Макреди повесил ружье Томпсона через плечо и взобрался на следующую лестничную площадку, где дул слабый ветерок. Керанс прислонился к стене, пот стекал у него по спине и шее, в висках глухо стучало от напряжения. Было одиннадцать тридцать, температура снаружи достигала ста двадцати градусов. Керанс смотрел на сверкающее розовое лицо Риггса, восхищаясь самообладанием и выдержкой полковника.

— Не смотрите так снисходительно, Роберт. Я знаю, что потею, как свинья, но я гораздо меньше вас отдыхал сегодня ночью.

Они с вызовом глядели друг на друга, каждый опасаясь конфликта, и биолог, стараясь смягчить напряженность, примирительно произнес:

— Теперь мы его обязательно найдем, полковник.

Желая посидеть, он немного спустился по коридору и открыл первую попавшуюся дверь.

От его толчка дверь рухнула, превратившись в груду мусора; перешагнув через нее, Керанс подошел к широкому французскому окну, выходившему на балкон, и предоставил ветерку обдувать его лицо и грудь, пристально рассматривая в это время джунгли внизу. Мыс, на котором находился полукруг здания, представлял собой невысокий холм, и некоторое количество зданий, расположенных по ту сторону отмели, совсем не затапливались водой. Керанс вглядывался в две часовые башни, возвышавшиеся, как обелиски, над зарослями папоротника. Желтый воздух полудня, казалось, душил все, как полупрозрачное одеяло сковывал движение растительности — лишь изредка слегка поворачивался какой-нибудь сук, и тут же вспыхивали миллионы пятен света. Портик и фасад с колоннадой в классическом стиле, различимые под часовыми башнями, свидетельствовали о том, что ранее тут находился муниципальный центр. На одном из циферблатов отсутствовали стрелки, другой, волею случая, показывал точное время — одиннадцать тридцать пять. Керанс призадумался, были ли эти часы на самом деле неисправны; может, их обслуживал какой-то безумный отшельник, цеплявшийся за последние остатки здравого смысла; впрочем, если механизм действительно работает, в роли этого отшельника вполне мог бы выступить Риггс. Несколько раз, когда они покидали затонувшие города, он заводил заржавевший двухтонный механизм башенных часов, и они отплывали под звуки последнего перезвона колоколов. В последующие ночи Керанс обычно видел во сне полковника, одетого в костюм Вильгельма Телля, который шагал по местности, напоминающей картины Дали, и сажал в расплавленный песок растекающиеся, гнущиеся солнечные часы.

Керанс перегнулся через окно, глядя на часы и ожидая, когда сдвинется минутная стрелка. А может, стрелки были неподвижны (ведь и остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время)?

Размышления Керанса приняли другое направление, когда он заметил за грудой развалин небольшое кладбище; верхушки надгробий торчали из воды, как группа купальщиков. Он вспомнил один страшный погост, над которым они как-то проплывали: богато украшенные надгробия треснули и раскололись, и между ними плавали трупы в своих распустившихся саванах, будто шла зловещая репетиция судного дня.

Отведя глаза, он отвернулся от окна и внезапно заметил, что у противоположной двери неподвижно стоит высокий чернобородый человек. Керанс взглянул на него, сожалея, что он так внезапно прервал его размышления. Тот стоял, сутулясь, и его тяжелые руки свободно свисали по сторонам.

Кора засохшей грязи покрывала его грудь и лоб, башмаки и брюки тоже были измазаны; на мгновение Керанс вдруг вспомнил воскресшие трупы. Заросшее лицо мужчины было опущено. Впечатление скованности и усталости усиливалось тем, что его форменная голубая куртка медицинского служителя из грубой бумажной ткани была на несколько размеров меньше, чем требовалось, капральские нашивки на куртке морщились от его движений. Он глядел на Керанса с угрюмой отчужденностью.

Роберт подождал, пока глаза его свыкнутся с полутьмой комнаты, непроизвольно глядя на вход, через который бородатый человек проник в помещение. Он протянул пришельцу руку, опасаясь разрушить чары, державшие его в неподвижности, своему лицу он постарался придать выражение понимающего сочувствия.

— Хардман! — прошептал Керанс.

Как от электрического удара, лейтенант внезапно прыгнул к Керансу, сразу преодолев половину разделявшего их расстояния, затем сделал ложный выпад, и прежде, чем Керанс вновь обрел равновесие, беглец проскочил мимо него к окну, перебрался на балкон и перелез через перила.

— Хардман! — окликнул его один из людей на крыше, поднимая тревогу. Керанс подошел к окну. Хардман, как акробат, спускался по водосточной трубе на балкон этажом ниже. Риггс и Макреди вбежали в комнату. Придерживая фуражку, полковник перегнулся через перила, глядя, как Хардман исчезает в помещениях нижнего этажа.

— Молодец, Керанс, мы почти схватили его! — Вдвоем преследователи выбежали в коридор, направились вниз по лестнице и увидели, что четырьмя этажами ниже спускается Хардман, одним прыжком перелетая с одной лестничной площадки на другую.

Когда они достигли нижнего этажа, Хардман опережал их на тридцать секунд, с крыши доносились возбужденные возгласы. Но Риггс неподвижно застыл на последнем балконе.

— Боже, он пытается перетащить свой плот в воду!

В тридцати ярдах от них Хардман тащил свой катамаран по илистой отмели, перебросив через плечо буксирную веревку, которую тянул с демонической силой.

Риггс застегнул свою кобуру и печально покачал головой. До воды оставалось всего около пятидесяти ярдов, когда Хардман бессильно упал на колени, погрузившись во влажный ил и забыв о людях, наблюдающих за ним с крыши. Он отбросил буксирную веревку и схватил обеими руками кроватную раму, пытаясь тащить ее дальше. От напряжения голубая куртка лопнула у него на спине.

Риггс жестом приказал Уилсону и Колдуэллу спуститься с крыши.

— Бедняга, он совсем спятил! Доктор, вы ближе всех к нему, попробуйте его утихомирить.

Они осторожно приблизились к беглецу. Их было пятеро: Риггс, Макреди, двое солдат и Керанс. Они медленно пробирались по корке ила, прикрывая глаза от яркого солнечного света. Как раненый бизон, Хардман продолжал тащить плот в десяти ярдах от них. Роберт жестом приказал остальным остановиться и двинулся вперед вместе с Уилсоном, светловолосым юношей, который был ординарцем лейтенанта. Размышляя, с чего бы начать разговор с Хардманом, Керанс откашлялся, прочищая горло.

Внезапно с крыши донесся звук запускаемого вертолета, нарушивший тишину. Шедший в нескольких шагах за Уилсоном Керанс остановился, глядя, как Риггс в гневе смотрит на вертолет. Решив, что их миссия подходит к концу, Дейли включил мотор, и лопасти винта начали медленно раскручиваться в воздухе.

Прекратив свои попытки дотащить катамаран до воды, Хардман поднял голову, осмотрел окруживших его людей и припал к земле. Уилсон продолжал осторожно продвигаться вперед, идя по краю илистой отмели, он отрезал Хардмана от воды. Его карабин был поднят. Вдруг он провалился по пояс, и, прежде чем Керанс смог его поддержать, Хардман выхватил свой кольт и выстрелил. Пламя из ствола вонзилось в раскаленный воздух; с коротким криком Уилсон упал на свой карабин и повернулся, зажав окровавленный локоть, а его фуражка слетела с головы и покатилась по илу.

Преследователи начали отступать по склону, а лейтенант сунул револьвер за пояс, повернулся и побежал по краю отмели к зданиям, возвышающимся среди джунглей.

Сопровождаемые усиливающимся ревом вертолета, они последовали за беглецом, тогда как Риггс и Керанс помогли раненому Уилсону и вместе с ним бросились в погоню, спотыкаясь в рытвинах, оставленных шедшими впереди. На краю илистой отмели начинались джунгли. Как огромный зеленый утес, ярус за ярусом возвышались папоротники, под ними расстилался мох. Без малейшего колебания Хардман нырнул в узкий проход между древними булыжниковыми стенами и исчез в этом проходе, следовавшие за ним Макрели и Колдуэлл отставали на двадцать ярдов.

— Не упустите его, сержант! — закричал Риггс, когда Макреди заколебался, не решаясь углубляться в проход. — Мы сейчас его схватим, он начал уставать. — Обращаясь к Керансу, он добавил, — Боже, что творится! — Он указал на высокую фигуру Хардмана, с трудом продвигавшегося вперед среди густой растительности. — Что нам с ним делать? Он совсем ничего не воспринимает.

Уилсон вполне мог идти без посторонней помощи, Керанс оставил его и побежал вперед.

— Все будет в порядке, полковник. Я постараюсь поговорить с Хардманом, может, мне удастся убедить его.

Проход закончился, и они оказались на небольшой площади, где группа муниципальных зданий девятнадцатого века стояла напротив богато украшенного фонтана. Дикие орхидеи и магнолии обвивали серые ионические колонны старого здания суда, миниатюрного лжепарфенона с тяжелым скульптурным портиком, хотя это место существовало много десятилетий, мостовая у фонтана осталась почти не тронутой. Рядом со зданием суда, обращенное к часовым башням, находилось другое сооружение с колоннадой — библиотека или музей. Его белые колонны сверкали на солнце, как ряд побелевших костей.

Наступил полдень, солнце залило площадь жестким светом. Хардман остановился и неопределенно посмотрел на следовавших за ним людей, затем по лестнице поднялся в здание суда. Сигнализируя Керансу и Колдуэллу, Макреди попятился среди статуй площади и занял позицию у фонтана.

— Доктор, идти туда слишком опасно! Он может не узнать вас. Подождем, пока усилившаяся жара не лишит его возможности двигаться. Доктор…

Керанс не обратил внимания на его слова. Он медленно продвигался вперед по треснувшим плитам, ладонями прикрывая глаза, и, наконец, неуверенно поставил ногу на первую ступень лестницы. Он слышал, как где-то впереди, в тени, хрипло дышит Хардман, давясь горячим воздухом.

Наполнив площадь ревом, над ними медленно пролетел вертолет, а Риггс и Уилсон торопливо освободили центр площади, следя, как машина развернулась и начала спускаться по сужающейся спирали. Шум и жара точно били Керанса по голове: впечатление было такое, будто его ударили сразу тысячей дубинок; вокруг поднялись облака пыли. Вертолет начал резко спускаться, машина взревела и развернулась. Увернувшись, Керанс успел укрыться вместе с Макреди у фонтана, а вертолет скользнул над их головами. Поворачиваясь, он задел хвостовым винтом портик здания суда, в тучах мраморных осколков и пыли тяжело опустился на булыжники площади, медленно вращая поломанным хвостовым винтом. Дейли в кресле пилота наклонился над контрольным щитом, полуоглушенный ударом машины о землю, и безуспешно пытался привести в порядок свой мундир.

Вторая попытка поймать Хардмана провалилась. Они собрались в тени у портика музея, ожидая, пока спадет жара. Освещенные ярким светом, здания напомнили Керансу меловые колоннады египетских некрополей. По мере того как солнце понималось к зениту, камни мостовой начали сверкать, создавая нестерпимый блеск. Время от времени поднимаясь, чтобы дать Уилсону немного морфия, Керанс видел остальных, лежавших в ожидании появления Хардмана и медленно обмахивавшихся своими фуражками.

Минут через десять, вскоре после полудня, он снова взглянул на площадь. Здания на противоположной стороне, за фонтаном, казалось, колебались в нагретом воздухе, временами совсем пропадая из виду. В центре площади, на краю фонтана, стояла высокая фигура человека, потоки горячего воздуха искажали ее размеры, и он выглядел великаном. Обожженное солнцем лицо и черная борода Хардмана казались белыми, обрывки его одежды сверкали на солнце, как куски золота.

Керанс привстал, ожидая, что Макреди последует за ним, но сержант, а рядом с ним и Риггс безвольно съежились у портика, глаза их были устремлены вниз, так что, казалось, они ослепли или впали в транс.

Отойдя от фонтана, Хардман медленно двинулся через площадь, временами исчезая в потоках света. Он прошел в двадцати футах от Керанса, который стоял на коленях, одной рукой придерживая стонущего Уилсона. Обойдя вертолет, Хардман дошел до конца здания суда и покинул площадь, направляясь к илистой отмели, находящейся в ста ярдах.

Вслед за его исчезновением резко уменьшилась яркость солнечного света.

— Полковник Риггс!

Макреди спускался по ступенькам, прикрывая глаза рукой и указывая ружьем Томпсона на отмель. Полковник, без фуражки, с опущенными плечами, усталый и раздраженный, последовал за ним.

Он удержал Макреди за локоть:

— Пусть уходит, сержант. Мы не будем задерживать его. В этом нет никакого смысла.

В двухстах ярдах от них, в полной безопасности, Хардман продолжал продвигаться вперед, жара будто не мешала ему.

Вот лейтенант достиг первого перекрестка, временами исчезая в полосах пара, поднимавшихся от ила, как густой туман. Перед ним лежали берега бесконечного внутреннего моря, сливаясь на горизонте, так что Керансу показалось, будто Хардман бредет по раскаленному пеплу к солнцу.

Следующие два часа он спокойно сидел у музея, ожидая прибытия катера, слушая раздраженное ворчание Риггса и неуверенные оправдания Дейли. Измученный жарой, он пытался уснуть, но неожиданный звук выстрела подействовал на него, как удар сапогом. Привлеченные шумом вертолета, к ним приблизились игуаны, теперь они скрывались по углам площади, время от времени лая на людей на ступенях музея, — пришлось их отпугнуть. Их резкие голоса наполнили Керанса смутным страхом, который не оставил его даже после прибытия катера и во время их возвращения на базу. Сидя в сравнительной прохладе под широким навесом и следя за убегающими назад зелеными берегами, Керанс все еще слышал их хриплые голоса.

На базе он отвел Уилсона в лазарет, затем отправился к доктору Бодкину и описал ему утренние события, все еще вспоминая вопли рептилий. Бодкин, к его удивлению, только кивнул в ответ и заметил:

— Будьте осторожны, Роберт, скоро вы их снова услышите.

Он никак не прокомментировал бегство Хардмана.

Катамаран Керанса все еще находился на другом берегу лагуны, поэтому он решил переночевать в своей каюте на экспериментальной станции. Здесь он спокойно провел остаток дня, пытаясь погасить нервное возбуждение, размышляя о странной южной одиссее Хардмана и об илистых отмелях, сверкающих под полуденным солнцем, как расплавленное золото, одновременно отталкивающих и манящих, как утраченные и недосягаемые берега древнего рая.

5. Спуск в глубины времени

Позже, вечером, когда Керанс лег спать в своей каюте на экспериментальной станции, и темные воды лагуны заструились через затонувший город, к нему быстро пришел сон. Ему снилось, будто он вышел из каюты и пошел по палубе, глядя на черный сверкающий диск лагуны. Плотные столбы непрозрачного пара стояли над его головой, опускаясь почти до двухсот футов над поверхностью воды. Через них едва просвечивали, очертания огромного круга солнца. Жара была невыносимой. Ему слышался глухой, отдаленный, подобный барабанному, гул. Солнце испускало тусклое сияние, пульсировавшее по всей лагуне, и на мгновения освещая известняковые скалы, которые заняли место белофасадных зданий, кольцом обступивших лагуну.

Отражая этот свет, глубокая чаша воды превращалась в сверкающее пятно. Множество микроскопических животных в глубине этой чаши образовывали бесконечную последовательность светящихся ореолов. Среди них извивались тысячи змей и угрей, сплетаясь в фантастические узоры, которые прорывали ровную водную поверхность.

Барабанный бой, казалось, вызываемый пульсацией огромного солнца, послышался ближе, заполнил собой все небо, густая растительность у известняковых скал внезапно раздвинулась, обнаружив черные и серые головы огромных ящеров триасовой эпохи. Неуклюже переваливаясь, они выбрались на края скал и начали реветь, шум все разрастался, пока не слился с гулом вулканических солнечных вспышек. Ощущая этот гул внутри себя, как собственный пульс, Керанс вместе с тем чувствовал и месмерическую притягательную силу ревущих ящеров, которые теперь, казалось, сливались с его собственным организмом. Вой пресмыкающихся усиливался, и Керанс чувствовал, как преграды, отделяющие его от древнего ландшафта, рушатся, и он поплыл вперед, с глухим шумом погрузившись в темную воду…

Он проснулся в душном металлическом ящике своей каюты, и его голова раскалывалась от боли, так что он даже не смог открыть глаза. Да и после того, как он сел на кровать, сполоснув теплой водой лицо, он все еще видел огромный пламенеющий диск солнца, все еще слышал биение своего собственного сердца, стук которого настолько усилился, что напоминал удары придонных скал о стальные борта подводной лодки.

Эти звуки продолжали преследовать его, когда он открыл дверь каюты и прошел по коридору в камбуз. Было еще шесть часов утра, и экспериментальную станцию заполняла глухая тишина, первые лучи рассвета освещали пыльные лабораторные столы и упаковочные корзины, грудой сваленные под веерообразными окнами в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался, пытаясь избавиться от эха, звучавшего в его ушах, и размышлял про себя, в чем истинная причина этого страшного состояния. Его подсознание быстро превращалось в пантеон, тесно заполненный охранительными фобиями и навязчивыми идеями, населявшими его перегруженную психику, как будто он воспринимал их телепатически. Рано или поздно эти ожившие страхи выйдут наружу и начнут бороться с ним — зверь против личности.

Вдруг он припомнил, что Беатриса Далл видела тот же сон, и взял себя в руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны, пытаясь решить, стоит ли брать одну из лодок, пришвартованных к базе, и отправиться к девушке. Испытав на собственном опыте ночной кошмар, он понял, какую храбрость и самообладание проявила Беатриса, отказываясь от малейшего сочувствия.

Однако Керанс знал, что по каким-то причинам ему вовсе не захочется сочувствовать Беатрисе, и он никогда не будет расспрашивать ее о кошмарах и никогда не предложит ей лекарств или успокоительных средств. Не будет он вдумываться и в многочисленные замечания Риггса и Бодкина об этих снах и об опасности для психики. Он как бы заранее знал, что вскоре сам увидит их и воспримет как неизбежный элемент жизни, как представление о собственной неизбежной смерти, которое человек хранит где-то в глубинах своего сознания.

Бодкин сидел за столом в камбузе: когда Керанс вошел, он безмятежно прихлебывал кофе, сваренный на плите в большой треснувшей кастрюле. Он ненавязчиво, но внимательно рассматривал коллегу, пока тот усаживался в кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.

— Итак, отныне и вы принадлежите к тем, кто испытывает на себе эти видения, Роберт. Вас посетили миражи лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий сон?

— Вы хотите испугать меня, Алан? Не могу сказать точно, но, кажется, сон был довольно глубокий. Боже, как мне хотелось бы не проводить эту ночь здесь! В Рице у меня не было никаких кошмаров. — Он задумчиво отхлебнул горячий кофе. — Так вот о чем говорил тогда Риггс. Многие из членов отряда видят эти ужасы?

— Сам Риггс не видит, но больше половины остальных — да. И, конечно, Беатриса Далл. Я вижу их уже почти три месяца. По существу, это все одно и то же повторяющееся сновидение. — Бодкин говорил медленным неторопливым голосом, мягко, в отличие от своей обычной резкой и грубоватой манеры, как если бы Керанс стал членом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин. — Вы держались очень долго, Роберт, и это свидетельствует о прочности фильтров вашего сознания. Мы все даже удивлялись, ожидая, когда же вы сдадитесь. — Он улыбнулся Керансу. — В переносном смысле, конечно. Я никогда не обсуждал содержание этих кошмаров с остальными. Кроме Хардмана, конечно. Бедный парень, сны полностью овладели им! — В раздумье он добавил: — Вы обратили внимание на ваш пульс? Пластинка на проигрывателе в каюте Хардмана была с записью биения его собственного сердца. Я надеялся таким образом вызвать кризис. Но не думайте, что я сознательно отправил его в эти джунгли!

Херанс кивнул и взглянул через окно на полукруглый корпус базы, слегка покачивавшейся неподалеку На верхней палубе у перил неподвижно застыл Дейли, пилот вертолета, пристально глядя на прохладную утреннюю воду. Возможно, он тоже только что очнулся от того же коллективного сна, и его глаза все еще видели оливково-зеленую лагуну, залитую светом огромного древнего солнца. Стоило Керансу перевести взгляд в полутьму каюты, как он вновь увидел ту же картину. В ушах его продолжали отдаваться пульсирующие звуки солнечного барабана над водой. Но теперь, пережив первый страх, он уже находил в его ритмах что-то успокаивающее, что-то ободряющее, как собственное сердцебиение, хотя огромные ящеры были все же ужасны.

Он вспомнил игуан, лающих и лениво ползающих по ступеням музея. Различие между скрытым и явным содержанием сна перестало иметь значение, так же, как и разница между действительностью и сном. Фантомы из видений незаметно перешли в реальность, воображаемый и истинный ландшафты теперь стали неразличимы, как если бы это были Хиросима, и Освенцим, Голгофа и Гоморра.

Скептически подумав о лекарствах, он сказал Бодкину.

— Лучше дайте мне будильник Хардмана, Алан. Или напомните, чтобы я принял на ночь фенобарбитон.

— Не нужно, — кратко ответил Бодкин. — Если только не хотите, чтобы сила впечатления удвоилась. Единственное средство, которое может поставить преграду на пути видений, это сознательный контроль. — Он застегнул на голой, без рубашки, груди свою шерстяную куртку. — Ведь это не настоящий сон, Роберт, это древняя историческая память, и возврат ее — миллионы лет. Какие уж тут барбитураты!

Врожденный механизм, проспавший в вашей цитоплазме много миллионов лет, проснулся. Повышение уровня радиации солнца и температуры воздуха влекут нас назад, к спинному мозгу, к поясничному нерву, в древние моря, в особую область психологии — в невронику. Это всеобщий биофизический возраст. Мы на самом деле помним эти древние болота и лагуны. После нескольких ночей эти кошмары перестанут пугать вас, ужас от них поверхностен. Именно поэтому Риггс и получил приказ вернуться.

— Пеликозавр?.. — уточнил Керанс.

Бодкин кивнул.

— Впрочем, они не восприняли мои слова всерьез, так как это было не первое мое сообщение.

На лестнице, ведущей к камбузу, послышались шаги. Дверь энергично распахнул полковник Риггс, гладко выбритый и позавтракавший.

Он дружелюбно махнул им дубинкой, рассматривая груду, немытой посуды и своих подчиненных, раскинувшихся в креслах.

— Боже, что это за свинарник! Доброе утро. Нам предстоит занятный день, поэтому давайте посидим и поболтаем за столом. Я назначил отъезд на завтра на двенадцать часов, так что уже к десяти утра все должно быть погружено на борт. Я не собираюсь тратить ни капли лишнего горючего, поэтому будьте аккуратны. Как вы, Роберт?

— Превосходно, — коротко, не вставая, ответил Керанс.

— Рад слышать. Выглядите вы несколько вяловато. Хорошо. Если вы хотите взять катер, чтобы привезти свои вещи из Рица…

Керанс слушал его автоматически, глядя на величественно поднимающееся солнце. Теперь их разделял тот бесспорный факт, что Риггс никогда не видел снов, не ощущал их притягательную силу. Он все еще подчинялся прежним правилам и логике, все еще жил в прежнем, потерявшем всякое значение мире, вооруженный пачкой никому не нужных инструкций, как рабочая пчела перед возвращением в улей. Через несколько минут Керанс уже совершенно игнорировал слова полковника, прислушиваясь только к непрерывному барабанному бою в ушах, полуприкрыв глаза, так, чтобы можно было видеть сверкающую пятнистую поверхность лагуны.

Сидевший напротив него Бодкин, казалось, делал то же самое, скрестив руки на животе. Сколько раз во время их прежних бесед он в действительности был в миллионах миль отсюда?

Когда полковник направился к выходу, биолог последовал за ним.

— Конечно, полковник, все будет готово вовремя. Спасибо за напоминание.

Катер с полковником двинулся к лагуне, а Керанс вернулся в свое кресло. В течение нескольких минут двое мужчин смотрели друг на друга через стол; по мере того, как поднималось солнце, все больше насекомых начинало жужжать по ту сторону проволочной сетки. Наконец Роберт заговорил:

— Алан, я не уверен, что захочу уйти вместе со всеми.

Не отвечая, Бодкин извлек сигарету. Он зажег ее и принялся спокойно курить, откинувшись в кресле.

— Знаете ли вы, где мы находимся? — спросил он после паузы. — Каково название этого города?

Когда Керанс отрицательно покачал головой, Бодкин пояснил:

— Это Лондон. Любопытно, что я здесь родился. Вчера я поплыл к старому зданию университета и нашел лабораторию, в которой работал мой отец. Мне было шесть лет, когда мы уехали отсюда. Хорошо помню, что здесь существовал планетарий, и я был в нем на одном сеансе, еще до того как вышел из строя проектор.

Его большой купол до сих пор заметен, хотя и находится в двадцати футах под водой. Он похож на огромную раковину. Интересно: когда я смотрю на купол сквозь толщину воды, мое детство кажется мне совсем близким. По правде говоря, я почти совсем забыл его — в моем возрасте и у вас будет множество воспоминаний. Когда мы уйдем отсюда,' наша жизнь станет совсем кочевой, а ведь тут остается тот единственный дом, который я когда-либо знал именно как родной дом… — Он внезапно замолчал. Выглядел он бесконечно уставшим.

— Продолжайте, — спокойно предложил Керанс.

6. Затопленное судно

Два человека быстро двигались по палубе, беззвучно ступая мягкими подошвами ботинок по стальным плитам. Белое полуночное небо нависло над темной поверхностью лагуны, в нем, как спящие корабли, неподвижно стояли группы облаков. Низкие звуки ночных джунглей стелились над водой: изредка бормотала обезьяна или вскрикивали что-то в своих гнездах игуаны, моментально исчезая, когда волны ударяли о скошенные борта понтона, на котором была смонтирована экспериментальная станция.

Один за другим Керанс освобождал швартовые, пользуясь тем, что качка время от времени ослабляла натянутые тросы. Когда станция начала медленно дрейфовать, он с беспокойством посмотрел на темный корпус базы. Постепенно стали видны лопасти большого винта вертолета, привязанного на ее верхней палубе, затем меньший хвостовой винт.

Керанс выжидал, прежде чем сбросить последний трос с ржавой причальной тумбы, он дождался сигнала Бодкина с верхней палубы станции.

Натяжение троса усилилось, и Керансу потребовалось несколько минут, чтобы сбросить последнюю петлю с выступа причальной тумбы; к счастью, волна, поднявшая станцию, дала ему возможность выбрать несколько дюймов слабины троса. Над собой он слышал нетерпеливый шепот Бодкина — они медленно направлялись в сторону лагуны, в которой виднелся единственный огонек — это светилось окно Беатрисы. Наконец Керансу удалось сбросить последний конец — он снял его с тумбы и опустил в темную воду в трех футах под собой. Некоторое время он следил, как металлическая проволока, рассекая воду, уходит к базе.

Освободившись от дополнительной тяжести, под действием веса вертолета, укрепленного не на середине палубы, огромный корпус отклонился от вертикали почти на пять градусов, затем постепенно вновь обрел равновесие. В одной из кают загорелся свет, но через несколько мгновений погас. Керанс схватил багор, лежавший рядом с ним на палубе, и принялся осторожно отталкиваться. Интервал между базой и станцией постепенно увеличивался, вначале он составлял двадцать ярдов, потом пятьдесят Низкая завеса тумана стояла над лагуной, и вскоре они уже с трудом различали место своей прежней стоянки.

Удерживая станцию от столкновения со зданиями, они быстро прошли двести ярдов. Станция раздвигала своим корпусом растительность, ветви папоротников стучали в окна. Вскоре они остановились в небольшом заливе площадью около ста квадратных футов.

Роберт перегнулся через перила, глядя сквозь темную воду на маленький кинотеатр в двадцати футах над поверхностью воды, на плоской крыше которого не было ни выходов лифта, ни пожарных кранов. Помахав Бодкину, по-прежнему стоявшему на верхней палубе, Керанс прошел в лабораторию, миновал сосуды с образцами, раковины для воды и спустился вниз, к понтону.

В основании понтона имелся лишь один запорный кран, и когда Роберт с трудом отвернул его, мощная струя холодной пенящейся воды хлынула к его ногам. К тому времени, когда он поднялся в лабораторию, чтобы в последний раз осмотреть ее, вода уже достигла уровня его лодыжек и разливалась среди лабораторных столов и раковин. Керанс открыл клетку и выпустил в окно обезьяну. Станция, как лифт, медленно опускалась, и Керанс, погружаясь в воду по пояс, добрался до трапа и поднялся на верхнюю палубу, где Бодкин возбужденно смотрел на окна ближайшего здания, медленно вырисовывавшегося в тумане.

Спуск прекратился, когда верхняя палуба станции находилась в трех футах над водой, ее плоское дно легло на крышу кинотеатра, так что с борта оказалось удобно перебираться в здание. Слышно было, как внизу, под водой, булькает воздух, вырываясь из реторт и других сосудов; пенная струя поднялась из затонувшего окна лаборатории, где стоял стол с какими-то реактивами.

Керанс следил, как пятна цвета индиго рассеиваются в воде, и думал о большом полукруге таблиц и схем, скрывавшихся под водой вместе с центральным отсеком. В них были записаны результаты многолетних наблюдений за изменениями животного и растительного мира, той среды, в которую они погружались с Бодкиным. Они вступали в новую фазу существования и могли руководствоваться только несколькими кустарным образом выработанными правилами.

Роберт достал из пишущей машинки в своей каюте лист бумаги и крепко приколол его к двери камбуза. Бодкин добавил к этому посланию свою подпись, затем они вдвоем вышли на палубу и спустили на воду катамаран Керанса.

Медленно гребя, они обогнули корпус станции, скользя по темной воде, и вскоре исчезли, скрывшись в черных тенях, в которых утопали берега лагуны.

Порывы ветра от винта морщили воду в плавательном бассейне, и чуть не срывали навес, вертолет нырял и поднимался, как бы отыскивая место для посадки. Керанс с улыбкой следил за ним сквозь пластмассовые стекла гостиной, убежденный, что груда пустых бочек от горючего, нагроможденная им и Бодкиным на крыше, убедит пилота не приземляться. Одна или две бочки скатились с крыши во дворик и с плеском упали в воду, вертолет отлетел и стал приближаться более осторожно.

Пилот, сержант Дейли, развернул вертолет таким образом, что люк на его дне оказался против окна гостиной, и в нем показалась фигура Риггса, который был без фуражки: двое солдат удерживали его за руки, не давая вывалиться. Риггс что-то кричал в мегафон.

Беатриса Далл подбежала к Керансу со своего наблюдательного пункта в дальнем конце гостиной, затыкая уши, чтобы не слышать рева двигателя.

— Роберт, он старается что-то сказать нам.

Керанс кивнул, но голос полковника совершенно заглушался шумом винтов вертолета. Риггс кончил, машина поднялась и полетела над лагуной, унеся с собой шум и вибрацию.

Керанс обнял Беатрису за плечи, ощутив под пальцами ее гладкую кожу.

— Что ж, я догадываюсь, что он хотел нам сказать.

Они прошли во дворик и помахали Бодкину, который, выйдя из лифта, принялся укреплять груду бочек. Под ними, на противоположном краю лагуны, из воды выступала верхняя палуба затопленной испытательной станции, вокруг которой кружились в водовороте сотни блокнотных листов. Стоя у перил, Керанс указал на желтый корпус базы, пришвартованный к отелю Риц в дальнем углу третьей лагуны.

После напрасной попытки поднять затонувшую станцию, Риггс, как и планировалось, дал приказ на отплытие в двенадцать, послав катер к дому Беатрисы, где, по его предположению, находились оба биолога. Обнаружив, что лифт не действует, его люди не рискнули подняться на двадцать этажей, где на каждой лестничной площадке их подстерегало множество игуан, устроивших тут свои гнезда, Тогда Риггс попытался добраться до них на вертолете.

— Слава богу, он уходит, — сказала Беатриса. — Почему-то он всегда раздражал меня.

— Вы показывали это очень явно. Удивляюсь, как он вообще не приказал стрелять, увидев наше отсутствие.

— Но, дорогой мой, он на самом деле несносен. Этот всегда гладко выбритый подбородок, это ежедневное переодевание к ужину — абсолютная неспособность приспосабливаться к обстановке.

— Риггс вполне нормален, — спокойно ответил Керанс. — Он жил так, как привык. — Теперь, когда Риггс уходил, Керанс понял, как много держалось на жизнерадостности и выдержке полковника. Без него моральное состояние отряда упало бы очень быстро. Это напоминало Керансу, что теперь ему самому придется заботиться о расположении духа своего маленького трио. Очевидно, лидером придется быть ему: Бодкин слишком стар, а Беатриса занята собой.

Керанс взглянул на часы с термометром, прикрепленные к запястью. Уже три тридцать, но температура все еще около ста десяти градусов, солнце, как кулак, бьет по коже. Он с Беатрисой присоединился к Бодкину и вместе с ним прошел в гостиную.

Резюмируя итоги совещания, прерванного прилетом вертолета, Керанс сказал:

— В резервуаре на крыше у вас около тысячи галлонов топлива для кондиционера, Беа, этого достаточно на три месяца, или, скажем, на два, так как мы ожидаем, что температура повысится, и поэтому я рекомендую вам закрыть остальные помещения и жить здесь. Эта комната находится с северной стороны дворика, а надстройка на крыше защитит вас от ливней, которые начнутся вскоре. Десять к одному, что они сломают ставни и воздушные завесы в спальне. Как насчет еды, Алан? Насколько хватит запасов в холодильнике?

Бодкин повернул к нему лицо, искаженное гримасой отвращения.

— Если не считать деликатесов, типа змеиных языков, там находится, главным образом, первоклассное пиво. Если вы действительно захотите напиться этими запасами, их хватит на шесть, месяцев. Но я предпочитаю игуан.

— Несомненно, игуаны предпочтут вас. Ну что ж, дела не так плохи. Алан сможет пожить на станции, пока уровень воды не поднимется, а я по-прежнему буду находиться в отеле Риц, что еще?

Беатриса встала и направилась к бару.

— Да, дорогой, хватит. Кончайте. Вы начали говорить, как Риггс. Военные манеры вам не идут.

Керанс шутливо отдал ей честь и отправился в противоположный конец комнаты, к пейзажу Эрнста, а Бодкин в это время глядел через окно на джунгли. Все более и более эти два пейзажа становились неотличимы друг от друга, а в мозгу у каждого все ярче вырисовывался и третий — из ночного кошмара. Они никогда не обсуждали свои сны — этот призрачный общий мир, в котором они двигались, как привидения с картины Дельво.

Беатриса уселась на диван спиной к нему, и Керанс вдруг отчетливо осознал, что нынешнее единство их маленькой группы продержится недолго. Беатриса была права: военные манеры ему не шли, он был слишком пассивной и погруженной в себя личностью. Более важно, однако, что они вступали в новую жизнь, где прежние привязанности и обязательства не имели никакого смысла. Узы между ними с каждым днем будут слабеть, и первое свидетельство этого — решение жить порознь. Хотя Керанс нуждался в Беатрисе, тем не менее ее характер помешал бы ему ощущать свою полную свободу. Каждый отныне побрел по джунглям времени своим путем. Хотя они и будут видеться время от времени в лагунах или на испытательной станции, настоящие встречи возможны теперь лишь во сне.

7. Карнавал аллигаторов

Разорванная страшным шумом, разлетелась тишина раннего утра, и за окнами отеля послышался тяжелый рев двигателя. С усилием Керанс извлек свое вялое тело из постели, спотыкаясь о груду книг, разбросанных по полу. Он успел отбросить проволочную дверь балкона и увидел большой белый гидроплан, прежде чем тот сел, с большой скоростью заскользив посредине лагуны. Две его плоскости, рассекая воду, оставляли длинные полосы пены. Когда тяжелая волна ударила в стену отеля, сбрасывая колонии водяных пауков и обеспокоив летучих мышей, гнездящихся в гниющих обломках, Керанс заметил в кабине гидроплана высокого широкоплечего человека, одетого в белый шлем и короткую куртку. Пилот наклонился над приборным щитом.

Он вел гидроплан с небрежным щегольством, включив две мощные турбины в тот момент, когда машина, казалось, ударит в берег — летательный аппарат отвернул в сторону в брызгах, пене и радуге. Человек продолжал вести его с небрежным видом, он напоминал возницу, управляющего движением горячей тройки.

Прячась за зарослями тростника, которые покрывали весь балкон, — многочисленные попытки уничтожить эти заросли ни к чему не привели, — Керанс, незамеченный, наблюдал за пришельцем. Когда самолет делал очередной поворот, Керанс увидел тонкий профиль, яркие глаза и белые губы этого человека, торжествовавшего победу.

На миг на его поясе блеснули серебряные круги патронташа, и когда он достиг дальнего конца лагуны, послышалась серия выстрелов. Сигнальные ракеты, как маленькие парашюты, выстроились в ряд в воздухе.

Взревев турбинами, гидроплан вновь свернул и скрылся в проходе, ведущем в следующую лагуну, срезая по пути зеленую листву. Керанс ухватился за балконные перила и смотрел, как постепенно успокаивается взволнованная вода, хотя деревья на берегу все еще продолжали гнуться и трепетать под ударами воздушной струи. Тонкая полоса красной дымки потянулась на север, постепенно исчезая по мере того, как затихал шум моторов гидроплана. Внезапный шум, появление незнакомца в белом костюме привели Керанса в замешательство, грубо выведя его из обычного состояния усталости и апатии.

В течение шести недель, что прошли после ухода Риггса, он жил один в своих комнатах под крышей отеля, все более и более погружаясь в безмолвную жизнь джунглей. Продолжающееся повышение температуры — термометр на балконе в поддень показывал сто тридцать градусов — и уменьшение влажности делали невозможным покинуть отель после десяти утра: от лагуны веяло жаром до четырех часов вечера, а к этому времени он обычно так уставал, что с трудом добирался до постели.

Весь день он сидел за окнами отеля, слушая из своей полутьмы, как потрескивает расширяющаяся от жары проволочная сетка. Большинство окружающих зданий лагуны уже исчезло, скрывшись в разрастающейся растительности; огромные клубки мха и заросли тростника закрыли белые прямоугольники фасадов, затенив гнезда игуан в окнах.

За лагунами бесконечные скопления ила начали превращаться в темную полосу берега, чернея, как огромная груда породы у заброшенной шахты. Свет бил по мозгу Керанса, увлекая его в глубины подсознания, где реальность времени и пространства переставала существовать. Руководимый своими снами, он проникал все дальше и дальше в прошлое; каждый раз лагуна представала во сне в ином изображении, и каждый ландшафт, как говорил доктор Бодкин, представлял другую геологическую эпоху. Иногда круг воды был стоячим и очень темным, а берег иногда становился глинистым и блестел, как спина гигантского ящера. Но потом берега вновь начинали маняще блестеть, небо казалось нежно голубым и прозрачным, а пустота длинных песчаных мелей абсолютной и полной, наполняя его утонченной и мягкой болью.

Он стремился к этим спускам в далекое прошлое, так как мир вокруг него становился все более чуждым и невыносимым.

Иногда он делал небрежные записи в своем дневнике о новых растительных формах; на протяжении первых недель он пару раз навещал доктора Бодкина и Беатрису Далл, но оба они были совершенно погружены в постоянную мечтательность и задумчивость. Блуждая без цели по узким протокам в поисках мира детства, Бодкин — Керанс видел, как он сидит на корме своей лодки и рассеянно смотрит на окружающие здания, — смотрел сквозь Керанса и никак не откликался на его зов.

Что же касается Беатрисы, то, несмотря на ее внешнюю отчужденность, Роберт знал, что между ними оставался не выраженный словами, подразумеваемый союз, основанный на предчувствиях об уготованной им символической роли в будущем.

Множество сигнальных разрывов появилось над лагуной, где находилась испытательная станция и дом Беатрисы, и Керанс прикрыл глаза, защищаясь от яркого света, залившего небо. Через несколько секунд за илистыми отмелями к югу показались ответные сигнальные разрывы, и послышались глухие раскаты, вскоре смолкнувшие.

Итак, незнакомец, прилетевший на гидроплане, явился не один. При мысли о неизбежном вторжении Керанс взял себя в руки. Расстояние между сериями ответных разрывов было слишком велико и свидетельствовало о наличии нескольких групп; а также о том, что гидроплан был всего лишь разведчиком.

Плотно прикрыв за собой проволочную дверь, Керанс прошел в комнату, сняв со спинки стула куртку. Вопреки своим привычкам, он прошел в ванную и остановился перед зеркалом, критически осматривая недельную щетину. Волосы его стали белыми и отливали перламутром, и это вместе с бронзовым загаром и холодными глазами придавало ему внешность бродяги, живущего на тихоокеанских островах ловлей жемчуга и случайными заработками. Из разбитого дистиллятора, установленного на крыше, натекло полное ведро мутной воды, и он, зачерпнув немного этой жижи, сполоснул лицо, что также нарушало его установившиеся привычки.

При помощи багра разогнав несколько игуан, устроившихся на причале, он спустил на воду катамаран и медленно тронулся вперед. Мимо проплывали заросли, по поверхности воды скользили жуки и водяные пауки. Было несколько минут восьмого, температура держалась около восьмидесяти градусов, то есть было еще сравнительно прохладно и приятно, а воздух чист от москитов, которых позже выгонит из гнезд жара.

Когда он плыл по протоку длиной в сто ярдов, ведущему в южную лагуну, над его головой вспыхнуло еще множество сигнальных ракет: слышалось гудение гидроплана, носившегося туда и сюда по лагунам, и в нем иногда на мгновение мелькала фигура человека в белом, склонившегося над приборами. Керанс вошел в лагуну и поплыл спокойно среди свисающих листьев папоротника, следя за водяными змеями, сброшенными со своих мест набегающей волной.

В двадцати пяти ярдах от берега он поставил катамаран на якорь среди свешивавшихся с крыши полузатонувшего здания хвощей, взобрался по бетонному склону к пожарной лестнице и по ней поднялся на плоскую крышу, возвышающуюся над уровнем воды на пять этажей. Там он лег за низким фронтоном и посмотрел в сторону стоявшего неподалеку дома Беатрисы.

Гидроплан теперь кружил у маленького залива на противоположной стороне лагуны, летчик направлял его туда и сюда, как всадник горячую лошадь. Взлетело еще несколько сигнальных ракет, некоторые — в четверти мили от Керанса. Следя за самолетом, Керанс услышал низкий, но мощный рев — крик животных, но не игуан. Рев приближался, смешиваясь с шумом моторов, сопровождаемый треском ломаемых растений. От воздушной струи вдоль всего пути самолета в воду падали папоротники и хвощи, и их ветви свешивались вниз, как спущенные знамена. Казалось, все джунгли разрываются надвое. Полчища летучих мышей взмывали в воздух и в панике носились над лагуной. Их зловещие крики заглушались ревущими турбинами гидроплана и разрывами сигнальных ракет.

Внезапно вода в устье узкого залива поднялась на несколько футов: казалось, будто что-то прорвало затор из бревен и, затопив береговую растительность, хлынуло в лагуну. Из залива рванулась миниатюрная ниагара пенящейся воды, на гребне которой появилось несколько моторных лодок, подобных катеру Риггса, устрашая зрителей нарисованными огромными глазами и зубами дракона на своих черных корпусах. На каждой лодке находилось около дюжины смуглых людей в белых шортах и фуфайках. Лодки понеслись к центру лагуны, в общей сумятице выстреливая в небо последние сигнальные ракеты.

Полуоглушенный шумом, Керанс с ужасом смотрел вниз на множество длинных коричневых тел, плывущих следом в кипящей воде. Массивные хвосты животных взбивали пену. Таких огромных аллигаторов он никогда не видел, некоторые из них достигали двадцати пяти футов в длину. Прокладывая себе путь в чистую воду, они яростно теснили друг друга, собираясь полчищами вокруг неподвижного теперь гидроплана. Человек в белом костюме стоял у его открытого люка, сложив руки на поясе и возбужденно глядя на стаю рептилий. Он лениво махнул экипажам трех катеров, затем жестом указал на лагуну, как бы приказывая встать тут на якорь.

Когда по приказу лейтенанта-негра моторы катеров вновь заработали и катера поплыли к берегу, человек в самолете критически осмотрел здания вокруг, и на его строгом лице появилась самодовольная улыбка. Аллигаторы, как свора собак, собрались вокруг своего хозяина, а над ними в воздухе с криками реяла стая птиц — ржанок и кроншнепов, — сопровождающих крокодилов. Все больше и больше аллигаторов присоединялось к группе, плывя голова к голове в белой пенистой спирали, пока их не собралось не менее двух тысяч — огромная стая, настоящее воплощенное зло.

С криком, от которого из воды высунулись две тысячи крокодиловых морд, пилот вновь склонился к приборам. Пропеллеры ожили и подняли гидроплан над водой. Рассекая огромными плоскостями оказавшихся на пути рептилий, самолет направился в соседнюю лагуну, и огромная масса аллигаторов двинулась вслед за ним. Несколько хищников отделились от стаи и парами поплыли вдоль берегов, шаря в окнах затопленных зданий и прогоняя занявших свои посты игуан. Другие ухитрились вскарабкаться на едва выступающие из воды крыши. В центре лагуны вода продолжала кипеть, и в ней изредка мелькало белое брюхо крокодила, разрезанного гидропланом.

Когда армада рептилий углубилась в узкий пролив, Керанс спустился по пожарной лестнице и направился по бетонному пандусу к своему катамарану. Тяжелая волна, поднятая гидропланом, подхватила этот легкий аппарат, сорвала его с якоря и бросила вперед, в массу теснящихся аллигаторов. Через несколько секунд он был сжат боками и разорван на куски их мощными челюстями.

Огромный кайман, прятавшийся в зарослях хвощей, заметил погруженного по пояс в воду Керанса и, не спуская с него немигающих глаз, направился к нему, извиваясь всем своим чешуйчатым телом. Роберт быстро отступил по пандусу, окунаясь по плечи, достиг пожарной лестницы, прежде чем кайман добрался до мелкого места и побежал на своих коротких лапах.

Отдуваясь, биолог облокотился на перила, глядя вниз в холодные глаза, которые бесстрастно смотрели на него.

— Ты хорошая сторожевая собака, — сказал он, вытащил шатающийся кирпич и обеими руками швырнул его крокодилу в морду. Он улыбнулся, когда аллигатор взвыл и отступил, раздраженно кусая)хвощи и обломки катамарана.

Через полчаса, выиграв несколько дуэлей с отступающими игуанами, Керанс преодолел двести ярдов по берегу и достиг дома Беатрисы. Когда он вышел из лифта, та встретила его с широко раскрытыми в тревоге глазами.

— Роберт, что случилось? — Она положила руки ему на плечи и прижалась головой к его влажной куртке. — Вы видели аллигаторов? Их здесь тысячи!

— Видел ли? Да меня чуть не съел один у ваших дверей. — Керанс высвободился и торопливо подошел к окну.

Гидроплан теперь вошел в центральную лагуну и на большой скорости кружил в ее центре, а в его кильватере следовала догнавшая его стая крокодилов. Множество их собралось вокруг испытательной станции, взбивая своими хвостами пену. Тридцать или сорок рептилий остались в нижней лагуне и небольшими патрулями плавали по ней, огрызаясь на игуан.

— Эти чертовы звери, должно быть, их охрана, — решил Керанс. — Как стая сторожевых тарантулов. Ничего не может быть лучше.

Беатриса стояла рядом с ним, нервно теребя пальцами высокий воротник желто-зеленой шелковой блузки, которую она надела поверх черного купальника. Хотя помещение постепенно приобретало заброшенный и запущенный вид, Беатриса продолжала заботиться о своей внешности. Несколько раз Керанс заставал ее сидящей перед зеркалом во дворике или в спальне на кровати: она автоматически разглаживала мелкие морщины на лице, будто слепой художник, который ощупывает свою картину, опасаясь забыть, что нарисовано на ней. Волосы Беатрисы всегда оставались безукоризненно причесаны, макияж на веках и губах постоянно возобновлялся, но отвлеченный, погруженный в себя взгляд делал ее похожей на прекрасный восковой манекен. Сейчас, однако, она явно чувствовала тревожное возбуждение.

— Кто они, Роберт? Этот человек в самолете пугает меня. Я хотела бы, чтобы полковник Риггс был с нами.

— Теперь он в тысячах миль отсюда, если вообще не в Берде. Не волнуйтесь, Беа. Они выглядят, как пираты, но у нас нечем им поживиться.

Большой трехпалубный колесный пароход входил в лагуну и медленно приближался к трем катерам, причаленным в нескольких стах ярдах от того места, где находилась стоянка базы Риггса. Он был набит грузом, палубы покрывали горы укутанных в парусину механизмов, так что на борту с трудом можно было найти свободное место.

Керанс решил, что это корабль-склад и что на нем собрана вся добыча пришельцев. Подобно большинству других пиратских групп, эта, должно быть, тоже охотилась, главным образом, за механизмами типа электрических генераторов, оставленных правительственными отрядами. Номинально за такое хищение полагалось суровое наказание, но фактически власти были слишком слабы, чтобы пытаться навести порядок в оставленных отрядами заграждения местах.

— Смотрите!

Беатриса схватила Керанса за локоть. Она указывала вниз, на испытательную станцию, на крыше которой стоял небрежно одетый, заросший многодневной щетиной доктор Бодкин и махал руками, привлекая внимание людей на корабле. Один из них, негр с голой грудью, в белых брюках и белой форменной фуражке, что-то крикнул в ответ.

Керанс пожал плечами.

— Алан поступает правильно. Прячась, мы ничего не выиграем. Наоборот, если мы им поможем, они скорее оставят нас одних.

Беатриса колебалась, но Керанс взял ее за руку. Гидроплан, теперь освободившись от свиты, возвращался в облаке пены.

— Идем, если мы успеем спуститься к причалу, он захватит нас на борт.

8. Человек с невинной улыбкой

Красивое мрачное лицо капитана Стренджмена выражало смесь подозрительности и презрения. Он сидел, откинувшись, под навесом на палубе парохода. Теперь он был одет в жесткий белый костюм, гладкая шелковая ткань которого отражала позолоту кресла с высокой спинкой эпохи возрождения, заимствованного из какой-нибудь лагуны в Венеции или Флоренции. Кресло подчеркивало магический ореол, окружавший капитана.

— Ваши мотивы кажутся мне слишком сложными, доктор, — заметил он, обращаясь к Керансу. — Впрочем, возможно, вы и сами не отдаете себе отчета в истинных мотивах. Назовем это тотальным синдромом безделья и покончим на этом.

Он щелкнул пальцами. Подошел стюард, стоявший невдалеке, капитан выбрал с подноса маслину.

Беатриса, Керанс и Бодкин сидели полукругом в маленьких креслах, попеременно ощущая то жар, то холод, так как портативный кондиционер все время менял радиус своего действия. Была уже половина первого. Лагуна за бортом превратилась в сплошной костер, яркий свет скрыл все здания, возвышавшиеся на ближайшем берегу. Джунгли неподвижно застыли, задыхаясь от невыносимой жары, аллигаторы попрятались в клочки тени, которые сумели отыскать.

Несмотря на солнцепек, люди Стренджмена на борту одного из катеров работали, хотя и с ленцой, разгружая какой-то тяжелый груз под руководством огромного горбатого негра в зеленых шерстяных шортах. Огромная гротескная пародия на человека, он время от времени поправлял повязку на глазу и непрерывно выкрикивал команды, смешивая слова благодарности и проклятия, летавшие в горячем воздухе.

— Скажите, доктор, — продолжал настаивать капитан, очевидно, неудовлетворенный ответом Керанса, — когда вы все же предполагаете покинуть лагуну?

Биолог заколебался, не решаясь назвать определенную дату. После того как они целый час прождали, пока Стренджмен переоденется, им разрешили поздороваться с ним и объяснить, почему они остались в лагуне после ухода отряда заграждения. Однако капитан, по-видимому, не принял их объяснений всерьез, перейдя от удивления их наивностью к подозрительности.

Керанс внимательно следил за ним, не желая пропустить даже малейшей фальшивой ноты. Кем бы Стренджмен ни был на самом деле, он не казался заурядным грабителем. Странное, до предела угрожающее впечатление производил и сам корабль, и его экипаж, и особенно его хозяин, Стренджмен с его белым улыбающимся лицом, черты которого становились более резкими и зловещими, когда он улыбался, — вот он-то представлялся Керансу наиболее опасным.

— Мы, в сущности, и не обсуждали эту возможность, — ответил биолог. — Я думаю, мы все надеялись остаться здесь неопределенно долго. Правда, у нас не очень велики запасы продовольствия и горючего.

— Но, мой дорогой, — возразил капитан, — температура скоро достигнет двухсот градусов, и вся планета вернется в мезозойский период!

— Совершенно верно, — прервал его доктор Бодкин, внезапно очнувшись от погруженности в свой внутренний мир. — И поскольку мы — часть планеты, мы тоже возвращаемся в прошлое. Здесь наша зона перехода, тут мы вновь осваиваем свое биологическое прошлое. Поэтому мы и решили остаться здесь. Никаких тайных причин этого поступка нет, Стренджмен.

— Конечно, нет, доктор, я вполне доверяю вашей искренности. — Выражение лица капитана непрерывно менялось, оно становилось то раздраженным, то дружелюбным, то скучающим, то погруженным в себя. Прислушавшись к шипению воздушного насоса на палубе, он спросил:

— Доктор Бодкин, ребенком вы жили в Лондоне? У вас должно быть много сентиментальных воспоминаний о дворцах и музеях. Или вас интересуют лишь воспоминания доутробного периода?

Керанс взглянул на него, пораженный легкостью, с которой тот перенял жаргон Бодкина. Он заметил, что Стренджмен не только ждет ответа Бодкина, но одновременно следит за Беатрисой и им самим.

Но Бодкин сделал неопределенный жест:

— Нет, боюсь, что я ничего не помню. Ближайшее прошлое не интересует меня.

— Жаль, — лукаво ответил Стренджмен. — Вся ваша беда, значит, заключается в том, что вы живете где-то за тридцать миллионов лет отсюда. Вы утратили всякий интерес к жизни. Я же очарован недавним прошлым. Сокровища триасовой эпохи для меня ничто по сравнению с драгоценностями, оставленными вторым тысячелетием нашей эры.

Он оперся на локоть и улыбнулся Беатрисе, сидевшей со сложенными на обнаженных коленях руками, на лице ее застыло выражение мыши, следящей за сытым котом.

— А как насчет вас, мисс Далл? Вы выглядите несколько меланхолично. Может быть, легкое временное недомогание? Или вас тревожат изгибы хроноклазма? — Он хихикнул, радуясь своему замечанию, а Беатриса спокойно ответила:

— Мы обычно очень устаем здесь, мистер Стренджмен. К тому же мне не понравились ваши аллигаторы.

— Они вас не тронут. — Капитан склонился вперед и осмотрел всех троих. — Это очень странно. — Через плечо он бросил короткую команду стюарду, затем вновь нахмурился.

Керанс вдруг понял, что кожа на его лице и руках была ненормально бела, совершенно лишена пигментации. Густой загар Керанса, так же, как у Беатрисы и Бодкина, делал их почти неотличимыми от негритянского экипажа, да и вообще под ставшим жарким солнцем умеренных широт исчезло всякое различие между мулатами и европейцами. Стренджмен один сохранял поразительную бледность, и этот эффект еще более усиливался его белым костюмом.

Появился гологрудый негр в форменной фуражке. По мощным мускулам его груди струйкой стекал пот. Хотя его рост превышал шесть футов, необъятная ширина плеч делала его приземистым и коренастым. Обращение его со Стренджменом было почтительным, и Керанс удивился, каким образом капитану удается поддерживать дисциплину в экипаже, тем более что он говорил со своими людьми резким и сухим тоном.

Стренджмен кратко представил негра.

— Это Адмирал, мой помощник. Если я понадоблюсь вам, обращайтесь к нему. — Он встал и спустился с помоста, на котором стояло его кресло. — Прежде чем вы уйдете, позвольте показать вам мои сокровища, собранные на этом корабле. — Он галантно протянул руку Беатрисе, та робко приняла ее, и глаза капитана жадно сверкнули.

«Некогда, — подумал Керанс, — этот пароход использовался как игорный притон, пришвартованный где-нибудь вблизи Мессины или Бейрута, или в устье какой-нибудь тропической реки, под более мягкими и ласковыми небесами». И теперь, когда они покидали палубу, взвод людей Стренджмена укреплял старинную лестницу с перилами, украшенными резьбой и позолотой. Над ступеньками был установлен навес из белых досок, с кистями и лентами, скрипевший на своих блоках, как древний фуникулер. Внутренние помещения корабля тоже были стилизованы в манере барокко. Бар, теперь темный и закрытый, расположенный в дальнем конце палубы, напоминал деревянные замки, — которые устанавливались на корме древних кораблей, обнаженные позолоченные кариатиды поддерживали его портик. Колонны и арки из фальшивого мрамора вели наверх, к каютам, а центр широкого обеденного зала казался пародией на Версаль — множество пыльных купидонов и канделябров, грязная медь с налетом патины была покрыта плесенью.

Однако столики для рулетки и шмен-де-фер были убраны, а выщербленный паркет покрывала груда ящиков, нагроможденных почти до потолка, так что лишь узкая полоска света проникала через верхнюю часть забранных проволокой окон. Все музейные ценности были хорошо упакованы и увязаны, но на одном столике красного дерева, стоявшем в углу, Керанс заметил коллекцию бронзовых и мраморных фигур, а также фрагменты статуй, ждавших упаковки.

На нижней ступеньке лестницы Стренджмен задержался, стирая грязный подтек с фрески.

— К сожалению, все здесь постепенно разрушается. У вас в Рице много лучше, доктор. Я одобряю ваш вкус.

Керанс пожал плечами.

— Сейчас все разрушается. — Он подождал, пока капитан откроет дверь, и они вошли в помещение главного склада, большую душную комнату, тоже уставленную деревянными ящиками. Пол этой комнаты был посыпан опилками. Здесь кондиционер не работал, но сопровождавшие его Адмирал и другие матросы попеременно направляли на них струю ледяного воздуха из шланга, подключенного к вентиляторам в стене. Хозяин щелкнул пальцами, и Адмирал быстро убрал покрывало с части груза.

В тусклом свете Керанс с трудом разглядел очертания большого богато украшенного церковного образа в дальнем конце комнаты, в окладе, искусно отделанном орнаментом из завитков с канделябрами в виде дельфинов. Рядом стояло с десяток статуй, большей частью эпохи Возрождения, местами покрытых толстой позолотой. За ними виднелось несколько меньших икон и триптихов, затем появилась целая кафедра проповедника, выложенная золотом, далее находились конные статуи (в гривах коней все еще виднелись запутавшиеся в них свежие водоросли), несколько больших соборных дверей, отделанных золотом и серебром, и большой фонтан. Металлические полки по стенам комнаты, были уставлены многочисленными меньшими по размеру предметами и безделушками: урнами для голосования, кубками, щитами, подносами, письменными приборами т. д.

Все еще держа Беатрису за руку, капитан жестикулировал, говоря ей что-то. Керанс услышал:

— «Сикстинская капелла» и «Гробница Медичи».

Бодкин пробормотал:

— С эстетической точки зрения, все это хлам, который он держит из-за золота. Но и золота здесь не так уж много. К чему все это?

Керанс кивнул, следя за Стренджменом и Беатрисой. Внезапно он вспомнил картину Дельво, с одетыми в смокинги скелетами. Белое как мел лицо капитана напоминало череп, а в его самодовольстве было что-то от скелета. Без особой внешней причины Роберт почувствовал к нему отвращение.

— Что вы думаете об этом, Керанс? — Стренджмен дошел до конца комнаты и сделал знак Адмиралу вновь накрыть выставку покрывалом. — Впечатляет, доктор?

Роберт взглянул на его жадно горящие при виде добычи глаза.

— Они похожи на кости, — спокойно сказал он.

Возмущенный, капитан покачал головой.

— Кости? О чем это вы говорите? Керанс, вы сошли с ума! Кости!

Но тут Адмирал подхватил последнее слово, вначале повторив его про себя, потом снова и снова все громче и быстрее, как бы в нервном припадке, и его широкое лицо исказилось от хохота. Остальные моряки присоединились к нему и начали повторять, извиваясь от хохота, как в конвульсиях:

— Кости! Да, черт возьми, кости, черт возьми, кости, черт возьми, кости, черт…

Стренджмен с гневом посмотрел на них, и мышцы у него на лице задергались. Испытывая отвращение к этому проявлению грубости и дурного характера, Керанс повернулся и направился к выходу. Раздраженный, капитан последовал за ним. Ладонью он сильно толкнул Роберта в спину.

Через пять минут, когда они отплыли на одном из катеров, Адмирал и с полдюжины остальных членов экипажа висели на перилах, все еще извиваясь от смеха. Стренджмен взял себя в руки: теперь в своем белом костюме он стоял в стороне, иронически посмеиваясь.

9. Бассейн смерти

В течение двух недель южная часть горизонта все более затенялась дождевыми тучами. Керанс часто виделся со Стренджменом. Тот обычно на большой скорости носился на своем гидроплане по лагунам, одетый в белый костюм — комбинезон и шлем, и следил за работой своих отрядов. В каждой из трех лагун действовала группа из шести человек. Водолазы методично обследовали затонувшие корабли.

Временами привычные звуки насосов прерывались ружейными выстрелами: это стреляли в крокодилов, слишком близко подбиравшихся к водолазам.

Отсиживаясь в полутьме своих комнат в отеле, Керанс находился далеко от лагун, предоставляя Стренджмену искать свою добычу, сколько тому вздумается. Все чаще и чаще сны вторгались в его жизнь, тогда как его бодрствующий мозг все более высыхал и уменьшался. Реальное время, в котором существовал капитан и его люди, казалось призрачным по сравнению с миром снов. Вновь и вновь, когда к нему обращался Стренджмен, он вынужден был обращать внимание на этот не имеющий для него значения реальный мир, но его мысли продолжали блуждать далеко.

Любопытно, что после первых приступов раздражения Стренджмен начал проявлять необъяснимую благожелательность к Керансу. Спокойный и нестандартный ум биолога представлял отличную мишень для юмора капитана. Иногда он передразнивал Роберта, серьезно беря его за руку во время одной из бесед и говоря благочестивым тоном:

— Знаете, Керанс, покинув море два миллиона лет назад, вы можете при обратном переходе получить серьезную травму, которой никто не заметит…

В другой раз он послал двух своих людей на лодке через лагуну: на самом высоком здании на ее противоположной стороне буквами размером в тридцать футов они написали:

Керанс добродушно переносил эти подшучивания, а когда из-за отсутствия успеха в действиях ныряльщиков они становились злыми, попросту игнорировал их. Погружаясь в прошлое, он терпеливо ждал прихода дождей.

Несколько дней спустя Керанс впервые осознал причину своей боязни капитана. Произошло это на организованном им приеме.

Внешне, как объявил об этом Стренджмен, вечер был организован для того, чтобы собрать вместе троих отшельников. В своей бесцеремонной манере капитан начал осаждать Беатрису, умышленно используя Керанса, как своеобразный ключ, с помощью которого ему легче было проникать в ее помещение. Когда он обнаружил, что три отшельника редко видятся друг с другом, он избрал другой подход, решив подкупить Керанса и Бодкина своей изысканной кухней и винным погребом. Беатриса, однако, постоянно отвергала эти приглашения на ленч и полуночные завтраки — Стренджмен и его свита из аллигаторов и одноглазых мулатов по-прежнему пугали ее, и приемы, как правило, откладывались.

Однако истинная причина организуемого празднества на сей раз оказалась более практичной. Несколько раз Стренджмен замечал, как Бодкин медленно плавает по протокам в районе бывшего университета. Вскоре за стариком начал тайком следовать один из катеров, возглавляемый Адмиралом или другим помощником капитана — Великим Цезарем, разрисованный драконьими глазами и замаскированный листьями папоротника, как карнавальная лодка. Стренджмен считал, что Бодкин разыскивает спрятанные когда-то сокровища. Главные его подозрения сосредоточились, в конце концов, на затонувшем здании планетария, доступ к которому был сравнительно легким. Тогда капитан поставил постоянную охрану в этом небольшом озере, людей в ластах и аквалангах, он потерял терпение и решил опередить Бодкина.

— На охоту мы захватим вас завтра в семь утра, — сказал он Керансу — Будут шампанское и холодные закуски. Мы определенно найдем завтра то, что запрятал этот плутишка.

— Могу сказать вам, Стренджмен, что он запрятал. Только свои воспоминания. Для него они дороже всех сокровищ на земле.

Но Стренджмен скептически рассмеялся и унесся с ревом на своем гидроплане, оставив Керанса торчать на бетонном причале отеля, похожем на американские горы.

Точно в семь на следующее утро за ним прибыл Адмирал. Они захватили Беатрису и доктора Бодкина и вернулись на пароход, где Стренджмен завершал приготовления для погружения в воду. Второй катер был полон водолазного оборудования: акваланги, водолазные костюмы, насосы, телефон. С его шлюпбалки свисала также и клетка для водолазов, но Стренджмен уверял их, что озеро очищено от игуан и аллигаторов и клетка под водой будет не нужна.

Керанс скептически отнесся к его словам, но на этот раз Стренджмен оказался прав. Озеро действительно было полностью очищено. Тяжелые стальные решетки закрывали подводные подходы, а сверху на плавучих бонах сидели вооруженные охранники с гарпунами и ружьями. Когда катер вошел в озеро и пришвартовался к балкону одного из зданий, последняя серия гранат была брошена в воду, и взрывная волна выбросила наружу множество оглушенных угрей, креветок и других морских животных. Их быстро сгребли в сторону.

Вода в котлообразном углублении, заполненном пеной и илом, постепенно прояснилась, и со своих сидений у перил они увидели под водой куполообразную крышу планетария, всю заросшую водорослями и похожую, как утверждал Бодкин, на покинутый дворец из волшебной сказки. Круглое вентиляционное окно на вершине купола было закрыто металлическим щитом. Была предпринята попытка разобрать одну из его секций, но, к огорчению Стренджмена, она проржавела и превратилась в один сплошной кусок. Главный вход в купол находился на уровне прежней улицы, то есть слишком глубоко, чтобы сверху можно было что-то различить, но предварительная разведка показала, что войти можно будет без особых трудностей.

Когда солнечные лучи коснулись воды, Керанс, глядя в зеленую непрозрачную глубину, вспомнил теплый доисторический студень, в котором он плавал в своих снах. Он вспомнил также, что, несмотря на обилие воды вокруг, в реальной действительности он не погружался в море уже около десяти лет, и в уме он начал повторять движения медленного брасса, которым плавал во сне.

В трех футах под поверхностью воды проплыл маленький питон-альбинос, корчась от ударов гарпунов. Керанс почувствовал внезапное нежелание погружаться в воду. На противоположной стороне озера, у стальных решеток, огромный крокодил боролся с группой моряков, пытавшихся его отогнать. Великий Цезарь, упираясь огромными ступнями в нижний брус плавучего заграждения, бил крокодила, а тот огрызался, пытаясь ухватить багор. Крокодилу было не меньше девяноста лет, в длину он достигал тридцати футов, а объем его груди был не менее шести или семи футов. Его снежно-белый живот напомнил Керансу, что после прихода Стренджмена, как бы привлеченные его появлением, из джунглей вышло множество животных-альбиносов: змей, ящериц, даже несколько игуан, одна из которых сидела предыдущим утром на причале отеля, глядя на Керанса, как будто ящерица-альбатрос, и он подсознательно решил, что она — вестник Стренджмена.

Керанс взглянул вверх на капитана, который стоял на носу гидроплана и с любопытством наблюдал, как крокодил своими мощными ударами чуть не сбросил огромного негра в воду. Симпатии Стренджмена были полностью на стороне крокодила, но не только из спортивного интереса, а из садистского желания увидеть одного из своих помощников убитым и разорванным на части.

В конце концов, среди грома ругани и проклятий Великому Цезарю протянули ружье, он выпрямился и разрядил оба ствола в атакующего крокодила у своих ног. С криком боли тот отплыл в сторону, взбивая хвостом воду.

Керанс и Беатриса отвернулись, ожидая, пока закончится схватка, а Стренджмен, напротив, выбирал более удобное место для наблюдения.

— Когда они попадают в ловушку или погибают, они бьют воду хвостом, давая тревожный сигнал остальным. — Он протянул ладонь вперед, как бы призывая Беатрису посмотреть спектакль. — Вы разочарованы? Керанс! Вам тоже следовало бы проявить побольше симпатии к бедному зверю. Они существовали уже много миллионов лет назад, это старейшие обитатели нашей планеты.

Хотя с животным было покончено, Стренджмен все еще продолжал стоять у перил, балансируя на кончиках пальцев, как бы надеясь, что крокодил оживет и вернется, чтобы продолжить схватку. Лишь когда отрубленная негром голова аллигатора повисла на багре, он с раздраженным видом вернулся к подготовке погружения.

Под наблюдением Адмирала два члена экипажа уже произвели разведку в аквалангах. Они спустили в воду узкую металлическую лестницу и проскользнули в окно, затем проверили прочность полукруглых ребер здания, пытаясь через щели купола проникнуть вниз. После возвращения их место занял третий моряк, в водолазном костюме с веревкой. Он медленно опустился на чуть различимую в облаке ила мостовую улицы, свет прожектора, установленного на шлеме, слабо освещал его плечи. Когда в воде оказалась большая часть веревки, он приблизился к главному входу, исчез из виду и стал связываться с Адмиралом по телефону. А негр вслух повторял для всех его сообщения неожиданно глубоким мелодичным баритоном:

— Проходит в кассу… теперь он в главном помещении… капитан Стренджмен, Джомо говорит, что это церковь и что сидения на месте, но алтаря нет.

Все собрались у перил, с нетерпением ожидая, что скажет Джомо, лишь один капитан сидел, развалясь в кресле, положив голову на руку.

— Церковь! — презрительно фыркнул он. — Боже! Адмирал, пошли кого-нибудь другого вниз. Джомо — набитый дурак!

— Есть, капитан!

Еще несколько водолазов погрузились в воду, и стюард принес первые бокалы шампанского. Собираясь погружаться, Керанс лишь слегка пригубил пенящуюся жидкость.

Беатриса с обеспокоенным лицом тронула его за локоть.

— Вы хотите опуститься, Роберт?

Керанс улыбнулся:

— К самому основанию, Беа. Не волнуйтесь, я надену большой водолазный костюм, так что это будет совершенно безопасно.

— Я имела в виду совсем не это. — Она посмотрела на эллипс восходящего солнца, уже появившийся над крышей ближайшего здания. Оливково-зеленый свет, пробивающийся сквозь листья папоротников, заполнил озеро желтыми болотными испарениями, поднимающимися с поверхности, как пар из цистерн. Совсем недавно вода казалась холодной и манящей, теперь она превратилась в чуждый мир, а поверхность стала пленкой, разделяющей два измерения. Клетку для водолазов опустили в воду, ее красные ребра сверкали и постепенно, по мере погружения, искажались.

Фигуры людей, плывших по поверхности воды, превратились в сверкающие химеры, похожие на чудовищ доисторического прошлого.

Далеко внизу под ними в желтом свете вздымался огромный купол планетария. Он напомнил Керансу космический корабль, забытый на Земле пришельцами миллионы лет назад и только теперь появившийся из моря. Обратившись к Бодкину, он сказал:

— Алан, Стренджмен ищет спрятанные вами сокровища.

Тот слегка улыбнулся:

— Надеюсь, он найдет их. Подсознательно я чувствую, что награда ждет его, если он сумеет ее взять.

Капитан теперь стоял на носу своего гидроплана и расспрашивал одного из водолазов, которому в это время помогали снять снаряжение. Вода, сбегавшая с медных боков костюма, образовала на палубе лужу Задавая очередной вопрос, Стренджмен заметил, что Керанс и Бодкин о чем-то шепчутся. Сдвинув брови, он подозрительно посмотрел на них, потом соскользнул на палубу с видом офицера, обнаружившего опасный заговор трех пленников.

Приветствуя его поднятым бокалом шампанского, Керанс шутливо сказал:

— Я всего лишь спросил доктора Боткина, где он спрятал свои сокровища.

Капитан помолчал, холодно глядя вначале на него, затем на неуверенно засмеявшуюся Беатрису. Он положил руку на спинку кресла Керанса, лицо его напоминало белый кремень.

— Не беспокойтесь, Керанс, — фыркнул он, — я знаю, где они, и не нуждаюсь в вашей помощи. — Он повернулся к Бодкину. — Не правда ли, доктор?

— Вероятно, знаете, Стренджмен. — Он переставил кресло в отодвинувшуюся тень. — Когда начнем прием?

— Прием? — Капитан раздраженно оглянулся, очевидно, забыв, что сам же использовал это слово. — Увы, здесь не купальный бассейн, доктор, однако подождите минутку, ибо мне надо отлучиться: я не хочу быть невежливым и приглашаю прекрасную Далл. — Он наклонился над ней с елейной улыбкой. — Пройдите со мной, моя дорогая, и я сделаю вас королевой моря со свитой из пятидесяти крокодилов.

Беатриса отвела взгляд.

— Спасибо, не надо, Стренджмен. Море меня пугает.

— Но вы обязаны. Керанс и доктор Боткин давно ждут вашего погружения, и я тоже. Вы будете Венерой, спускающейся в море, и станете вдвое прекрасней после погружения! — Он схватил ее за руку, и девушка отшатнулась, испытывая отвращение при виде его елейной самодовольной улыбки. Керанс наклонился в своем кресле и взял ее за руку.

— Не думаю, чтобы это был день Беатрисы, Стренджмен. Мы плаваем только по вечерам, при свете полной луны. Это дело настроения, вы понимаете?

Он улыбнулся капитану, который только крепче схватил Беатрису за руку, лицо его при этом напоминало морду рассерженного вампира.

Керанс встал.

— Послушайте, капитан, я займу ее место. Хорошо? Мне хочется спуститься вниз и взглянуть на планетарий. — Он махнул рукой, заметив беспокойство Беатрисы. — Не волнуйтесь, Стренджмен и Адмирал позаботятся обо мне.

— Конечно, Керанс. — Хорошее настроение вернулось к Стренджмену, он буквально излучал благожелательную готовность нравиться, лишь слабый намек в его взгляде свидетельствовал о том, что удовольствие его происходит от мысли, что Керанс окажется в его лапах. — Мы используем большой водолазный костюм, в нем под водой опасности нет. Адмирал! Костюм для доктора Керанса! Быстрее! Быстрее!

Керанс обменялся коротким взглядом с Бодкиным и отвел глаза, так как увидел явное удивление коллеги от его готовности погрузиться в глубину. Это его позабавило — он почувствовал легкомысленное веселье и вновь отхлебнул из бокала.

— Не оставайтесь внизу слишком долго, Роберт, — сказал ему Бодкин. — Температура воды высокая, не меньше девяноста градусов, она плохо на вас подействует.

Керанс кивнул, затем последовал за Стренджменом на нижнюю палубу. Несколько человек подготовили ему костюм и шлем, тогда как Адмирал, Великий Цезарь и остальные моряки следили за ним с затаенным интересом.

— Проверьте, можно ли войти в главную аудиторию, — сказал ему Стренджмен. — Один из парней, кажется, нашел проход. — Он критическим взглядом окинул биолога, стоявшего в ожидании, пока ему наденут шлем. Этот вид снаряжения предназначался для использования на глубине не свыше пятнадцати футов и давал максимальную возможность осмотреться. — В этом костюме, Керанс, вы похожи на космонавта. — Приступ смеха исказил его лицо. — Но не пытайтесь достичь подсознательного, Керанс, помните, что ваше снаряжение не позволяет оставаться на глубине слишком долго.

Тяжело и медленно подойдя к перилам — матросы в это время тащили за ним веревку и шланг, — Керанс остановился, чтобы помахать Беатрисе и Бодкину, затем ступил на узкую металлическую лестницу и стал медленно погружаться в вязкую зеленую воду. Было начало девятого, солнце горячими лучами освещало виниловую оболочку, окружавшую его, прилипавшую к груди и ногам, и он с удовольствием поглядел вниз, ожидая прикосновения своей горячей кожи к прохладной воде. Поверхность озера стала теперь совершенно непрозрачной. Клубок листьев и водорослей проплыл неподалеку, движимый пузырями воздуха, поднимавшимися из затопленного купола.

Справа от себя он увидел Беатрису и Бодкина, они опирались подбородками на перила и выжидающе смотрели на него. Прямо впереди, на крыше катера, возвышалась долговязая фигура Стренджмена: полы его куртки развевались, руки он упер в бока, и легкий ветерок ласкал его белое как мел лицо. Он молча чему-то хмурился, затем, когда Керанс ступил в воду, что-то крикнул, но Керанс уже не расслышал, что именно. Немедленно усилился свист воздуха в вентилях шлема, и ожило внутреннее переговорное устройство.

Вода оказалась теплее, чем он ожидал. Вместо прохладной освежающей ванны он вступил в цистерну с теплым клейким желе, которое липло к его икрам и бедрам, как зловонные объятия гигантского протерозойского чудовища. Он быстро опустился в воду по плечи, затем сошел со ступенек и позволил своему весу медленно утянуть себя в зеленоватую глубину, придерживаясь руками за перила. На глубине в пять футов он остановился.

Здесь вода была прохладней, и он с удовольствием расслабил руки и ноги и дал глазам привыкнуть к бледному свету. Несколько маленьких рыбок промелькнуло мимо, и их тела, как серебряные звезды, сверкнули на фоне расплывшегося пятна — таким выглядела поверхность с глубины в пять футов. В сорока футах от него вырисовывалась полукруглая громада планетария, которая казалась гораздо больше и удивительнее, чем с поверхности, напоминая корму древнего затонувшего лайнера. Когда-то полированная алюминиевая крыша стала тусклой, к ее краям прикрепилось множество моллюсков. Ниже, там, где купол опирался на прямоугольную крышу аудитории, медленно колебались в воде гигантские водоросли, некоторые из листьев которых достигали десяти футов длины.

В двадцати футах от дна лестница кончилась, но Керанс уже научился парить на одной высоте. Теперь он медленно опускался, ухватившись за последнюю ступеньку, затем разжал руки и оказался на дне, увлекая за собой сигнальную веревку и воздушный шланг, которые уходили вверх, к серебряному днищу катера.

Он был отрезан водой от шума, доносившегося снаружи, поэтому свист нагнетаемого насосом воздуха и звук собственного дыхания громко звучали в его ушах усиливаясь по мере того, как увеличивалось давление воздуха. Звуки, казалось, барабанили вокруг него в темной оливково-зеленоватой воде, как приливно-отливный ритм его снов.

Из наушника раздался голос:

— Говорит Стренджмен. Керанс, как вам нравится эта всеобщая серая масса?

— Чувствую себя как дома. Я уже почти на дне. Водолазная клетка висит у входа в планетарий.

Он спрыгнул на мягкую глину, покрывавшую дно, и приземлился у покрытого моллюсками фонарного столба. Свободной походкой, преодолевая сопротивление воды, он медленно побрел сквозь густую тину, которая поднималась от его башмаков, как облачка газа. Справа от него возвышалась смутная линия фасадов, ограниченная тротуаром, едва угадываемым под мягкими дюнами ила, возвышавшимися около них и доходившими до окон первого этажа. В промежутках между зданиями илистые склоны достигали двадцати футов высоты, и ограждающие решетки спускались в них, как стальные прутья в воротах древних крепостей. Большинство окон было разбито и завалено обломками досок и мебели, переплетенными водорослями.

Водолазная клетка медленно раскачивалась на тросе в пяти футах над улицей, позволяя разглядеть набор ножовок и гаечных ключей, прикрепленный к ее полу. Керанс приблизился ко входу в здание, таща за собой веревку и шланг и спотыкаясь, когда они сильно натягивались.

Прямо перед ним, как гигантский подводный замок, возвышалась белая громада планетария, освещенная солнечными лучами, доходящими до поверхности воды. Стальные перегородки у входа были разобраны предыдущими водолазами, и он легко нашел полукруглую дверь. Войдя внутрь, он внимательно осмотрел вестибюль и пошел по лестнице, ведущей на антресоли… Металлические перила и хромированные стенные панели заржавели, но, в общем, интерьер планетария, защищенный баррикадами от растительной и животной жизни лагуны, выглядел совершенно нетронутым, таким же чистым и непотускневшим, как и в тот день, когда была прорвана последняя плотина.

Пройдя киоск, в котором когда-то продавали билеты, Керанс медленно поднялся на антресоли и остановился, чтобы прочесть надписи на дверях комнат, блестящие буквы которых отражали свет. Круглый коридор вел вокруг аудитории. Лампа в шлеме посылала бледный конус света вниз, в темную воду. В надежде, что когда-нибудь дамбы будут восстановлены, администрация планетария соорудила второй ряд заграждений вокруг аудитории, снабдив их поперечными распорками, закрытыми на висячие замки, которые теперь совершенно проржавели.

Сверху, на крайней правой плите второй перегородки, находилось сделанное ломом отверстие, которое позволяло заглянуть в аудиторию. Слишком утомленный давлением воды на грудь и живот, Керанс ограничился коротким взглядом внутрь при свете, приникавшем через щели в куполе.

Возвращаясь, чтобы взять в водолазной клетке ножовку, он заметил небольшую боковую лесенку, заканчивавшуюся вверху дверью. Там могла быть либо проекционная, либо кабинет администратора. Ухватившись за перила, он начал медленно подниматься по скользким ступеням. Дверь оказалась закрытой, но он нажал плечом, и створки разошлись.

Остановившись, чтобы распутать шланг, Керанс прислушался к шуму в ушах. Ритм заметно изменился: очевидно, новая пара операторов принялась за работу на насосах. Теперь они работали медленно, и давление воздуха уменьшилось. Почему-то Керанс ощутил легкую тревогу Хотя он отлично ощущал злобу и недоброжелательность Стренджмена, он почему-то был уверен, что тот не попытается покончить с ним таким грубым методом, как прекратить снабжать воздухом. Кроме того, на палубе рядом находились Беатриса и Бодкин, и хотя Риггс и его люди уже удалились на тысячи миль от здешних мест, всегда существовала возможность, что какой-нибудь специальный правительственный отряд вновь посетит лагуну. Если только он не убьет Беатрису и Бодкина, что казалось невероятным по целому ряду причин (Стренджмен подозревал, что они слишком много знают о городе, который он обшаривал), смерть Керанса принесет больше беспокойства, чем выгоды.

Когда воздух вновь успокоительно засвистел в шлеме, Керанс двинулся вперед через пустую комнату. Он заметил несколько полок, свисавших со стены, стоявший в углу картотечный шкаф. И вдруг с испугом Керанс обнаружил впереди себя человека в огромном водолазном костюме, стоявшего на расстоянии десяти футов от него. Белые пузыри уходили вверх от его лягушкообразной головы, руки застыли в угрожающей позе, и луч света шел от лампы на шлеме, падая прямо на биолога.

— Стренджмен! — невольно воскликнул Керанс.

— Керанс! Что случилось? — голос капитана, раздавшийся громче, чем шепот сознания, пресек панику. — Керанс!

— Прошу прощения, Стренджмен. — Керанс взял себя в руки и медленно двинулся навстречу приближающейся фигуре. — Я увидел себя в зеркале. Я наверху, в административном помещении. Точно не могу сказать. Сюда с антресолей ведет особая лестница. Может быть, тут есть вход в аудиторию.

— Хорошо, посмотрите, нет ли там сейфа.

Не обращая внимания на эту просьбу, Керанс положил руки на гладкую поверхность стекла и осмотрелся. Он находился в контрольном помещении, из которого можно было наблюдать аудиторию, а его отражение возникло не в зеркале, а в стеклянной звуконепроницаемой панели. Рядом находился письменный стол, перед ним кресло. Утомленный давлением воды, Керанс сел в него и через панель посмотрел в аудиторию.

Слабо освещенный его маленькой лампой на шлеме, перед ним смутно возвышался темный свод, стены которого покрывал тонкий слой ила. Он напоминал огромное бархатное чрево из какого-нибудь сюрреалистического кошмара. Черная непрозрачная вода висела сплошным вертикальным занавесом, скрывая настил в центре помещения, как бы пряча какую-то священную тайну. По неясной причине сходство помещения с огромным чревом увеличивалось, а не уменьшалось круглыми рядами сидений, и Керанс, прислушиваясь к шуму в ушах, был уже не уверен, что не слышит смутный подсознательный реквием из своих снов. Он открыл маленькую дверь, которая вела вниз, в зрительный зал, и отключил телефонный кабель, чтобы не слышать голоса Стренджмена.

Лампа осветила ил, покрывавший ступени лестницы. На удивление, в центре купола вода была почти на двадцать градусов теплее, чем в контрольном помещении, и он почувствовал себя, как в горячей ванне. Прожектор, установленный на крыше планетария, продвинулся с навеса ближе к центру, и теперь в куполе засветились трещины: они напоминали очертания далеких галактик. Он смотрел вверх, на незнакомые созвездия, как какой-то подводный Кортес, вынырнувший из глубин и впервые взглянувший на безбрежный Тихий океан открытого неба.

Стоя на помосте, он смотрел на сплошные ряды сидений, окружавшие его, и размышлял, какой же невообразимо древний обряд совершается здесь. Давление воздуха в шлеме резко усилилось, как только на палубе утратили с ним телефонную связь. Клапаны по бокам шлема теперь глухо забарабанили), а серебряные пузыри воздуха срывались и улетали прочь, как привидения.

Постепенно, по мере того как проходили минуты, наблюдение за этими странными созвездиями, возможно, глядевшими на Землю триасовой эпохи, стало казаться Керансу самым важным делом. Чтобы продлить удовольствие, он спустился с навеса и отправился обратно в контрольное помещение, таща за собой воздушный шланг. Дойдя до двери, он взял его в руки и с внезапным приступом гнева связал петлей и закрепил на ручке. Немного подождав, сделал вторую петлю, обеспечив себе радиус перемещения в двенадцать футов, а затем он вновь направился вниз и остановился на полпути к помосту, откинув назад голову и решив прочнее запечатлеть очертания созвездий в своей памяти. Теперь они показались ему более привычными и знакомыми, чем те, что он видел на небе всегда.

Почувствовав резкую боль в барабанной перепонке, он начал судорожно глотать воздух. Внезапно он понял, что внутренний клапан не действует. Хотя слабый свист раздавался регулярно через каждые десять секунд, давление в скафандре стремительно падало. Чувствуя головокружение, он взобрался наверх и попытался отвязать воздушный шланг от ручки двери. Он был уверен теперь, что Стренджмен воспользовался случаем, чтобы организовать несчастный случай. Тяжело дыша, он споткнулся на ступеньке, поднялся и неуклюже упал на сиденье в контрольной комнате.

Его лампа в последний раз осветила потолок аудитории — этот огромный свод кошмарного чрева. Керанс почувствовал приступ тошноты. Он откинулся навзничь, распластался на ступенях, оцепенело вцепившись в петлю на дверной ручке. Внешнее давление воды смяло его водолазный костюм, казалось, перегородки между его кровеносными сосудами и теплой морской водой больше не существует. Глубокая иловая колыбель мягко приняла его, как огромная плацента, мягче, чем любая самая мягкая постель, какую он когда-либо знал. Сознание угасало. Высоко над собой он видел древние туманности и галактики, светящиеся сквозь тьму ночи, но постепенно даже их свет слабел, и теперь он видел лишь слабый отблеск, доходивший из укромнейших уголков его мозга. Он спокойно приближался к этому свету, медленно плывя к центру купола, а этот слабый маяк все отступал и удалялся по мере его приближения. И вот он совсем погас, и Керанс поплыл в полной темноте, как слепая рыба в бесконечном море, побуждаемый двигаться вперед, причем он не мог понять истоков этого побуждения…

Проходили эпохи. Гигантские волны, необыкновенно медлительные, ударялись о бессолнечные берега моря времени и опадали. Он плыл из одного бассейна в другой, из одного лимба вечности в следующий, тысячи его собственных отражений дергались в зеркале поверхности. В его легких, казалось, вспыхнуло гигантское внутреннее озеро, и его грудная клетка взорвалась, как у кита, проглотившего целый океан.

— Керанс…

Он увидел ярко освещенную палубу, где бриллиантовые доспехи света сомкнулись над ним и осветили полное ожидания лицо Адмирала, сидевшего перед ним на согнутых ногах и сжимавшего его грудь своими огромными руками.

— Стренджмен, он…

Подавившись водой, Керанс откинулся на горячую палубу. На него внимательно смотрели все — Беатриса со встревоженными глазами, серьезно нахмурившийся Бодкин, коричневые малознакомые лица под фуражками цвета хаки. Внезапно среди них появилось единственное белое лицо.

— Стренджмен, вы…

Хмурое выражение на лице Стренджмена сменилось улыбкой.

— Нет, не я, Керанс. Не вините в этом меня. Доктор Бодкин поручится вам в этом. — Он помахал пальцем перед очнувшимся биологом. — Я предупреждал, что вам не следует погружаться слишком глубоко.

Адмирал встал, удовлетворенный тем, что Керанс пришел в себя. Палуба, казалось, была сделана из раскаленного железа, и Керанс, опираясь на локоть, сел в луже воды. В нескольких футах от него лежал водолазный костюм, похожий на изуродованный труп.

Беатриса прорвалась сквозь кольцо зрителей и присела рядом с ним.

— Роберт, расслабьтесь, не думайте об этом сейчас.

Она обняла его за плечи и выжидательно взглянула на капитана. Тот стоял рядом, улыбаясь и уперев руки в бока.

— Не стало воздуха… — В голове у Керанса прояснилось, но легкие напоминали два сожженных цветка. Он постарался охладить их глубоким вдохом. — Прекратилось накачивание. Разве вы не перестали качать?..

Подошел Бодкин с курткой Керанса и набросил ее ему на плечи.

— Спокойно, Роберт, теперь это не имеет значения. Я убежден, что вины Стренджмена тут нет. Он разговаривал со мной и Беатрисой, когда это произошло. Ваш шланг зацепился за какое-то препятствие, похоже, что это просто несчастный случай.

— Но это не так, доктор, — прервал его капитан. — Не увековечивайте миф, Керанс будет вам больше благодарен за правду. Он сам замотал этот шланг, совершенно добровольно. Почему? — Тут Стренджмен сделал величественный жест. — Потому, что хотел стать частью этого затонувшего мира. — Он опять засмеялся и продолжал весело, пока Керанс слабо ковылял к креслу. — Но потеха заключается в том, что он никогда так и не узнает, правду ли я говорю или нет. Понимаете, Бодкин? Посмотрите на него, он искренне не уверен ни в чем. Боже, какая насмешка!

— Стренджмен! — сердито выкрикнула Беатриса, победив свой страх. — Прекратите! Это был несчастный случай!

Но тот лишь пожал плечами.

— Пусть так. Это был несчастный случай! — повторил он. — Согласимся с этим. Тогда становится еще интереснее, особенно для Керанса. Пытался ли он убить себя? — вот вопрос, гораздо более значительный, чем «быть или не быть?». — И он покровительственно улыбнулся биологу, сидевшему в кресле и прихлебывавшему шампанское, которое принесла ему Беатриса. — Керанс, желаю вам решить эту задачу — если вы только сумеете.

Тот слабо улыбнулся. По тому, как медленно он приходил в себя, он понял, что едва не утонул. Члены экипажа вернулись к своим обязанностям, больше не интересуясь им.

— Спасибо, Стренджмен. Я дам вам знать, когда получу ответ.

На обратном пути в Риц Керанс молчаливо сидел на корме катера, вспоминая огромную, похожую на чрево, аудиторию планетария, связанные с нею причудливые ассоциации и пытаясь стереть из памяти «пытался ли я убить себя?» — вопрос, навязанный ему капитаном. Действительно ли он сам перекрыл доступ воздуха в шланге или это был несчастный случай? А может, и Стренджмен приложил к этому руку? Он должен найти ответ. К тому же для него не совсем ясным оставалось желание положиться на милосердие капитана, своего возможного убийцы.

На протяжении следующих нескольких дней загадка оставалась неразрешенной. Был ли этот затонувший мир и удивительное бегство на юг Хардмана проявлением бессознательной логики вырождения, возвращения в прошлое? Стараясь решить эту проблему и выяснить роль, которую сыграл в его деле Стренджмен, Керанс напрягал память. А Беатриса и Бодкин отказывались говорить об этом случае, как будто их тоже занимали какие-то многочисленные загадки, решению которых он, Керанс, мешал.

10. Прием с сюрпризом

— Керанс!..

Разбуженный громом приближающегося гидроплана, Роберт испуганно вздрогнул, и его голова качнулась из стороны в сторону на изношенной подушке. Он остановил взгляд на ярко-зеленых параллелограммах, покрывавших потолок, — отражениях венецианских стекол, — слушая, как снаружи усиливается и затихает рев турбин, затем с усилием встал с постели. Было уже семь тридцать, на час позже, чем он обычно вставал, и бриллиантовый свет, отражаясь от поверхности лагуны, уже просунул свои пальцы в затененную комнату, как хищное золотое чудовище.

С внезапным приступом раздражения он заметил, что забыл перед сном выключить стоявший у постели вентилятор. В последние дни он засыпал неожиданно в самые неподходящие моменты, например, сидя на кровати и снимая башмаки. Стремясь сэкономить горючее, он отказался от особой спальни и переместил тяжелую кровать в гостиную, но там ему так плохо спалось, что вскоре он вынужден был вернуть кровать обратно.

— Керанс!..

В коридоре раздался голос Стренджмена. Роберт лениво направился в ванную, намереваясь сполоснуть лицо, прежде чем гость успеет подняться наверх.

Бросив шлем на пол, вошедший извлек из сумки графин с горячим черным кофе и сушеные орешки, позеленевшие от возраста.

— Подарок для вас. — Он с дружелюбной улыбкой посмотрел в тусклые глаза биолога. — Как дела в далеком прошлом?

Керанс сел на край постели, ожидая, пока утихнет барабанный бой призрачных джунглей в его мозгу. Тени снов пронизывали реальность вокруг него.

— Что привело вас сюда? — равнодушно спросил он.

Лицо капитана приобрело выражение глубокой иронии.

— Керанс, вы мне нравитесь. Вы все забыли. — Он снял с кондиционера какую-то книгу, улыбаясь хозяину дома. — Конечно, у меня есть причины — я хочу пригласить вас поужинать со мной сегодня вечером. Не трясите головой. Я пришел к вам, и вы должны ответить мне визитом на визит. Беатриса и старый Бодкин тоже будут, мы отлично проведем время — фейерверк, угощение и — сюрприз.

— Какой сюрприз?

— Увидите. Нечто действительно захватывающее, поверьте мне, я никогда не делаю ничего наполовину. Если мне понадобится, я заставлю крокодилов танцевать на кончиках своих хвостов. — Он торжественно кивнул. — Керанс, вы выглядите подавленным. Для вас будет полезным отвлечься, это остановит вашу безумную машину времени. — Настроение его изменилось, он стал глубокомысленным и рассеянным: — Я не собираюсь подшучивать над вами, Роберт, я не выдержал бы и десятой доли ответственности, которую вы несете на своих плечах. Взять хотя бы это трагическое одиночество в триасовых болотах. — Он раскрыл книгу — это были стихи Денна — и наугад прочел строку: «Мир в этом мире, где каждый — остров, в самом себе плывущий сквозь океаны…»

Наполовину убежденный, что его дурачат, Керанс спросил:

— Как идут поиски сокровищ? Нашли что-нибудь новенькое?

— Не очень хорошо. Город находится слишком далеко на севере, чтобы в нем оставили что-нибудь ценное. Но несколько интересных вещей мы обнаружили. Увидите вечером.

Керанс колебался, сомневаясь, хватит ли у него энергии для разговора с Беатрисой и доктором Бодкиным — он не видел их с момента своего неудачного погружения, хотя знал, что каждый вечер Стренджмен на своем гидроплане направляется к дому Беатрисы (какого успеха он добился, Керанс мог лишь гадать, но его замечания типа «женщины похожи на пауков, которые поджидают вас, и ткут свою паутину» или «она предпочитала говорить о вас, Роберт» убеждали его, что Стренджмен ничего не достиг).

Однако теперь особое выражение его лица и необычные интонации свидетельствовали о том, что присутствие Керанса было обязательным и что отказаться ему не позволят. Капитан следил за ним, ожидая ответа.

— Слишком краткое объяснение, Стренджмен.

— Мне очень жаль, Керанс, но если бы мы знали друг друга лучше, я уверен, что вы бы не колебались. А сейчас положитесь на мою маниакально-депрессивную личность. Мне нравятся необычные поступки.

Хозяин дома разыскал две позолоченные фарфоровые чашки и наполнил их из графина. «Знали друг друга лучше, — повторил он про себя иронически. — Будь я проклят, если я вообще о вас знаю что-нибудь, Стренджмен». Блуждающий по лагунам, как преступный дух затонувшего города, апофеоз его бессмысленной жестокости и грубости, капитан одновременно был и полуграбителем, и полудьяволом. Однако он играл определенную положительную роль, держа перед Керансом предупреждающее зеркало и сообщая ему, какую жизнь он выбирает. Это и что-то еще привязывало их друг к другу, иначе Роберт давно оставил бы лагуну и отправился куда-нибудь на юг.

— Я полагаю, что это не прощальный праздник? — спросил он капитана. — Вы не собираетесь покинуть нас?

— Конечно, конечно, нет, — возразил гость. — Мы еще только прибыли. Ибо, — глубокомысленно добавил он, — куда же нам идти? Ведь больше ничего не осталось. Иногда, должен вам признаться, я чувствую себя, как финикийский мореплаватель на краю света. Вероятно, это и есть наша настоящая роль, не правда ли?

Посетитель продолжал надоедать Керансу, пока тот не принял приглашения, а затем, торжествуя, удалился. Роберт прикончил кофе в графине и принялся закрывать венецианские стекла, в которые било яркое солнце.

Снаружи, в его кресле на веранде, уселся белый ворон и смотрел на него каменными глазами, ожидая, что произойдет.

Плывя по лагуне вечером к пароходу, Керанс размышлял над тем, что за сюрприз приготовил ему Стренджмен. Он надеялся, что это не будет искусно подготовленный розыгрыш. Усилия, которые понадобились ему для бритья и надевания белого обеденного пиджака, очень утомили его.

По всей лагуне были заметны следы приготовлений. Пароход стоял на якоре в пятидесяти ярдах от берега и был украшен новыми навесами и цветными лампами, а два катера методично прочесывали лагуну, выгоняя из нее аллигаторов.

Керанс указал на большого каймана, боровшегося с людьми, вооруженными множеством багров, и спросил Великого Цезаря:

— Что в сегодняшнем меню — жареные аллигаторы?

Гигантский горбатый мулат, стоявший на носу катера, неопределенно пожал плечами.

— Капитан дает сегодня вечером большое представление, мистер Керанс, действительно большое. Увидите.

Роберт встал со своего сидения и подошел к борту.

— Великий Цезарь, давно ли вы его знаете?

— Очень давно, мистер Керанс. Лет десять, может, двенадцать.

— Он очень странный человек, — продолжал биолог, — его настроение меняется так быстро. Должно быть, вы и сами заметили это. Иногда он пугает меня.

Огромный мулат улыбнулся.

— Вы правы, мистер Керанс, — заметил он с хихиканьем. — Вы совершенно правы.

Но прежде чем Керанс смог задать следующий вопрос, их окликнули в мегафон с борта парохода.

Стренджмен встречал каждого из гостей по мере их прибытия на верхних ступеньках трапа. Он был в хорошем настроении и одобрительными восклицаниями встретил появление Беатрисы. Сейчас на ней было длинное парчовое синее бальное платье, а лазурная краска вокруг глаз делала ее похожей на необычную райскую птицу. Даже Бодкин сделал уступку этикету, подравняв свою косматую бороду, надев старый респектабельный жакет и повязав вокруг шеи платок вместо галстука. Но, как и Керанс, он казался погруженным в себя и участвовал в разговоре за ужином совершенно автоматически.

Стренджмен, казалось, не замечал этого, или, если и заметил, то никак не отреагировал, ибо был очень занят. Какими бы ни были его мотивы, он пошел на значительные хлопоты для устройства этого приема. Над палубой натянули белый навес, похожий на парус: он легко поднимался, давая возможность хорошо разглядеть лагуну и берег. Большой круглый обеденный стол поставили у перил, вокруг него разместив низкие диваны в египетском стиле, отделанные позолотой и слоновой костью. На яркую скатерть выставили множество непарных, но ярких золотых и серебряных тарелок, среди которых расставили бокалы из золоченой бронзы.

В припадке расточительности Стренджмен опустошил свой склад — несколько почерневших бронзовых статуй стояли у стола, держа подносы с фруктами и цветами, а к трубе была прислонена огромная картина школы Тинторетто. Называлась она «Свадьба Эсфири и царя Ксеркса». Написанная на фоне венецианских каналов и дворцов, вместе с украшениями и костюмами шестнадцатого века она казалась более похожей на «Свадьбу Нептуна и Минервы», и было ясно, на что намекал капитан, поместив ее сюда. Царь Ксеркс, хитрый пожилой венецианский дож с клювообразным носом, казался полностью прирученным скромной черноволосой Эсфирью, которая имела отдаленное, но несомненное сходство с Беатрисой. Рассматривая картину, на которой были изображены сотни гостей, приглашенных на свадьбу, Керанс внезапно заметил знакомый профиль — резкое жесткое лицо Стренджмена в наряде члена совета Девяти, но, когда он подошел ближе, сходство исчезло.

Свадебная церемония проходила на борту корабля, пришвартованного к дворцу дожей. Кроме сходства обстановки, подчеркнутого двумя лагунами и выступающими из воды зданиями, похожи были и персонажи — команда Стренджмена, казалось, только что спустилась с картины, на которой хватало драгоценностей, рабов и гондольеро.

Прихлебывая коктейль, Керанс сказал Беатрисе:

— Видите себя на картине, Беа? Очевидно, Стренджмен надеется, что вы поступите с Нептуном так же, как Эсфирь с Ксерксом.

— Верно, Керанс! — К ним подошел капитан. — Вы угадали точно. — Он поклонился Беатрисе. — Я надеюсь, вы принимаете этот комплимент, дорогая?

— Я польщена, Стренджмен. — Беатриса подошла к картине, затем повернулась, сверкнув парчой платья, и встала у перил, глядя в воду. — Но я не уверена, что хочу видеть себя в этой роли.

— Но вы будете в ней, мисс Далл, неизбежно. — Капитан жестом указал стюарду на Бодкина, сидевшего в задумчивости в углу, потом схватил Керанса за плечо. — Верьте мне, доктор, скоро вы увидите мой сюрприз…

— Хорошо. Но хватит ли мне терпения, Стренджмен?

— Неужели после тридцати миллионов лет ожидания вы не сможете подождать пяти минут? Я скоро верну вас в настоящее.

В продолжение ужина хозяин вечера наблюдал за последовательностью смены вин, время от времени совещаясь о чем-то с Адмиралом. Когда принесли последнюю порцию бренди, Стренджмен сел со всеми за стол и подмигнул Керансу. Два катера в это время отплыли в дальний конец лагуны и там скрылись в узком заливе, а третий занял позицию в центре, и с его палубы взлетели огни фейерверка.

Последние солнечные лучи еще лежали на поверхности воды, но их превосходили яркостью залпы салюта: огненные колеса и букеты были как бы выгравированы на слегка окрашенном сумеречном небе. Улыбка на лице Стренджмена становилась шире и шире, он откинулся на своем диване и чему-то улыбался. Яркие огни фейерверка подчеркивали его сходство с сатиром.

Керанс наклонился к нему, чтобы узнать, когда же они увидят сюрприз, но капитан опередил его.

— Вы ничего не заметили? — Он осмотрел всех за столом. — Беатриса? Доктор Бодкин? Вы трое слишком медлительны. Вынырните из своего древнего времени хоть на мгновение!

Необычное молчание повисло над кораблем, и Керанс прислонился к перилам, чтобы обезопасить себя на случай какой-нибудь неосторожной затеи Стренджмена.

Случайно взглянув на нижнюю палубу, он вдруг заметил, что двадцать или тридцать членов экипажа неподвижно уставились на поверхность лагуны. Их эбонитовые лица и белые фуфайки странно мерцали при свете фейерверка, как у команды призрачного корабля.

Удивленный, Керанс осмотрел небо и лагуну. Сумерки наступили скорее, чем он ожидал, стены зданий, окружавших водоем, исчезли в тени. В то же время крыши и верхушки растений были ярко освещены.

Откуда-то послышались низкие звуки — это работали насосы. До сих пор их работа заглушалась звуками фейерверка. Теперь вода вокруг парохода стала странно вязкой и неподвижной, низкие волны, которые обычно волновали ее, исчезли. Раздумывая, не решил ли Стренджмен организовать выступление дрессированных крокодилов, Керанс посмотрел вниз, на воду.

— Алан! Во имя неба, взгляните! Беатриса, вы видите? — Керанс вскочил со своего кресла и подбежал к перилам, в изумлении указывая на воду. — Уровень понижается.

В темной поверхности воды внизу теперь неясно вырисовывались прямоугольники крыш затонувших зданий, их окна, похожие на глазницы огромного черепа. Они возникали из-под воды, как затонувшая Атлантида. Вначале стали видны десять, затем двадцать зданий, их карнизы и пожарные лестницы все яснее вырисовывались сквозь утончавшийся слой прозрачной воды. Большинство из них имело всего пять этажей — часть района небольших магазинов и учреждений, окруженных более высокими зданиями, составлявшими границы лагуны.

В пятидесяти ярдах от них появилась на поверхности первая крыша — прямоугольник, густо поросший водорослями, в которых билось несколько доведенных до отчаяния рыб. Сразу вслед за этим появилось еще с полдюжины зданий, и стало понятно, что они образуют узкую улицу. Из окон потоками лилась вода, водоросли свисали с перепутанных проводов.

Внешность всей лагуны неузнаваемо изменилась. Они медленно опускались на что-то, похожее на небольшую площадь, а вокруг них из воды выступало все больше строений с полуразрушенными крышами и шпилями, и ровная поверхность воды превратилась в джунгли — кубы возникавших из-под воды зданий были густо покрыты водорослями. Остатки воды превратились в узких улочках в отдельные каналы, темные и мрачные.

— Роберт! Да прекратите же это! Это ужасно! — Керанс почувствовал, как Беатриса схватила его за руку, и ее длинные, покрытые синим лаком ногти впились в его кожу сквозь ткань пиджака. С напряженным лицом она смотрела на возникающий город, резкий острый запах водорослей вызывал у нее отвращение. Вуаль пены окаймляла перекрестившиеся телеграфные провода и поломанные детали неоновых реклам, тонкий слой тины покрывал фасады зданий, превращая сказочно прекрасный подводный город в высохший и гноящийся канализационный коллектор.

На мгновение Керанс испугался за свой рассудок, не в силах разумно объяснить ужасное превращение знакомого и привычного мира. Потом он подумал о внезапном климатическом катаклизме, который привел к быстрому осушению ранее расширяющихся морей и появлению из-под воды затонувших городов. Если это так, то ему придется приспосабливаться к новой жизни, или он должен будет навсегда скрыться в какой-нибудь заброшенной лагуне. Но в глубине его мозга огромное древнее солнце светило с неослабевающей силой, кроме того, он услышал шепот Бодкина:

— Исключительно мощные насосы. Вода убывает на два-три фута в минуту. Осталось совсем недалеко до дна. Фантастика!

Прозвучал смех, и Стренджмен весело откинулся на своем диване, вытирая глаза салфеткой. Освободившись от подготовки этого зрелища, он теперь наслаждался растерянностью своих гостей. Наверху, на месте рулевого, стоял Адмирал и с восторгом смотрел на воду. Его голая грудь сверкала в мерцающем свете, как медный таз. Два или три человека рядом с ним держали причальные концы, ориентируя корабль, чтобы он не задел никаких строений. Два катера, ранее исчезнувшие на краю лагуны, теперь появились вновь; мощные насосы, стоявшие на них, поглощали воду. Вскоре они скрылись из виду, заслоненные выступившими из воды зданиями. Оставалось вычерпать десять-двенадцать футов воды, а в ста ярдах показался третий катер, успевший уже сесть на мель.

Стренджмен подошел к перилам.

— Великолепно, не правда ли, доктор Бодкин? Какая шутка, какой истинно совершенный спектакль! Пойдемте, доктор, посмотрим все это поближе, а то вы выглядите таким надутым. Поблагодарите меня! Организовать это было нелегко.

Бодкин кивнул и все еще с напряженным лицом двинулся вдоль перил.

— Но как вы замкнули периметр? Ведь стен у лагуны нет.

— Теперь они появились, доктор. Я думал, вы специалист по морской биологии. Водоросли, растущие в болотной грязи, превратили ее в водонепроницаемую преграду; оставался лишь один небольшой проход, но мы закрыли его за пять минут.

Вокруг них в тусклом свете вырисовывались улицы с проржавевшими корпусами автомобилей и автобусов. Огромные морские звезды шевелились в лужах, из окон свешивались водоросли.

Бодкин оцепенело произнес, вспомнив название этого места — Лейстер-сквер.

Стренджмен, перестав смяться, повернулся к нему. Его глаза жадно осматривали портики кинозалов и театров.

— Итак, теперь вы знаете, где мы находимся и куда вы хотели попасть, доктор! Жаль, что вы не помогли нам раньше, когда мы только прибыли сюда. — Он с проклятием стукнул кулаком по перилам и схватил Бодкина за руку — Клянусь Господом, именно сейчас у нас и пойдут дела! — С усмешкой он отвернулся от них и бросился вниз по лестнице, отодвинув по дороге обеденный стол. Издали послышались его обращенные к Адмиралу слова.

Беатриса, прижав руку к горлу с тревогой следила за Стренджменом.

— Роберт, он сумасшедший Что нам делать? Он осушит все лагуны!

Керанс кивнул, думая о превращениях капитана, свидетелем которых он был. С появлением затонувших улиц и зданий манеры Стренджмена резко изменились. Все следы вежливой утонченности и элегантного юмора исчезли, он стал бессердечным и коварным, в него как бы вошел дух хулигана пригородных улиц.

Было похоже, что вода, затопившая города, изменила на время его истинный характер, придав ему внешний лоск и утонченность.

На палубу упала тень соседнего здания, закрыв часть большой картины темным завесом. Различалось лишь несколько фигур. Эсфирь, негр-гондольер и среди них единственная белая фигура — безбородого члена Совета Десяти. Как и предрекал Стренджмен, Беатриса выполнила свою символическую роль и Нептун сдался и отступил.

Керанс сразу узнал круглый корпус экспериментальной станции, лежавшей на крыше кинотеатра, как огромный валун на краю обрыва. Здания, составлявшие периметр лагуны, теперь закрывали полнеба, оставив людей на влажном дне каньона.

— Не расстраивайтесь, — сказал Керанс. Он поддержал Беатрису, когда корабль достиг дна и слегка накренился. — Они уйдут после того, как обшарят все магазины и музеи В любом случае, через одну-две недели начнутся дожди.

Беатриса вздрогнула при виде летучих мышей, перелетавших от одного карниза к другому.

— Но все стало так отвратительно! Не могу поверить, что здесь прежде кто-то жил. Похоже на воображаемый город ада. Роберт, мне необходима лагуна.

— Ну что ж, мы можем уйти и двинуться на юг через илистые отмели. Что вы думаете об этом, Алан?

Бодкин медленно покачал головой, все еще слепо глядя на темные здания вокруг площади.

— Вы вдвоем уходите, а я должен остаться здесь.

Керанс заколебался.

— Алан, — мягко предупредил он, — Стренджмен теперь получит все, в чем нуждается. Мы для него бесполезны. А чуть позже мы станем нежеланными гостями.

Но Бодкин не слушал его. Он смотрел вниз, на улицы, вцепившись в перила, как человек перед прилавком огромного магазина, торгующего воспоминаниями детства.

Вода с улиц исчезла. Ближайший катер застрял на тротуаре. Его экипаж во главе с Великим Цезарем спрыгнул в воду, которая доходила людям до пояса, и побрел к пароходу.

Пароход, последний раз качнувшись, прочно встал на днище. Послышались крики капитана и его подчиненных, отталкивавших баграми путаницу телеграфных проводов. С борта спустили маленькую шлюпку, и под торжествующие возгласы Адмирал через мелеющую воду перевез Стренджмена к фонтану в центре площади. Здесь Стренджмен вытащил из кармана пистолет и с криком начал очередь за очередью пускать в темнеющее небо ракеты.

11. Баллада о Мисте Костлявом

Через полчаса Беатриса, Керанс и доктор Бодкин смогли выйти на улицы, хотя повсюду виднелись большие лужи, а вода вытекала из окон и дверей зданий, хотя она не поднималась выше двух-трех футов. Показались сухие полоски тротуара в сотни ярдов длиной, а большинство улиц совершенно просохли. Рыбы и водоросли гибли посреди мостовых, на тротуаре, в сточных канавах отложились горы тины, но, к счастью, уходя, вода проделала в них широкие проходы.

Экипаж во главе с капитаном в белом костюме, пускающим разноцветные сигнальные ракеты в полутьму улиц, шел нестройной орущей толпой. Некоторые тащили бочонки с ромом, другие размахивали бутылками, мачете и гитарами. Несколько насмешливых выкриков «Миста Костлявый» пос-дышалось, когда Керанс помогал Беатрисе спускаться с трапа, и вслед за тем трое, отделившись от остальных, углубились в молчаливые улицы.

Неуверенно взглянув на джунгли, возвышавшиеся со всех сторон и превращавшие обмелевшую лагуну в гигантский конус потухшего вулкана, Керанс направился по тротуару к ближайшему зданию. Он и его спутники попали в вестибюль одного из огромных кинотеатров, где морские ежи вяло ползали по влажному кафельному полу, а в помещении кассы валялись мокрые долларовые бумажки.

Беатриса одной рукой подобрала свою длинную юбку, и они медленно двинулись вниз вдоль выстроившихся в ряд кинотеатров, кафе и дансингов, населенных теперь лишь ракушками и моллюсками. На первом же углу они свернули в сторону, удаляясь от шума разгула, слышного с противоположной стороны, и пошли на запад по влажному каньону. Над головой у них продолжали взрываться разноцветные сигнальные ракеты, и тонкие, кажущиеся стеклянными губки отражали голубые и розовые вспышки.

— Ковентри-стрит, Хаймаркет…

Керанс читал заржавевшие таблички с названиями улиц. Они быстро свернули в одну из дверей, так как Стренджмен и его банда двинулись обратно через площадь во вспышках света и шума, срезая с помощью мачете проржавевшие витрины магазинов.

— Будем надеяться, что они найдут что-нибудь, что удовлетворит их, — пробормотал Бодкин. Он разглядывал потемневшую линию горизонта, как бы ища ушедшую воду, которая прежде скрывала город.

Несколько часов они, как одинокие привидения, бродили по узким улицам, изредка встречая кого-нибудь из членов загулявшего экипажа, пьяно бредущего с остатками награбленного в одной руке и мачете в другой. На нескольких перекрестках разожгли маленькие костры, и группки по два-три человека грелись вокруг горящего гнилого дерева. Избегая их, троица двигалась к южному краю бывшей лагуны, где в темноте возвышался дом Беатрисы, чей навес виднелся на фоне звезд.

— Вот она, посмотрите! — сказал Керанс Беатрисе. Он указал на влажную гору ила, которая достигала окон пятого этажа и являлась частью огромного вала слежавшейся глины, о котором упоминал Стренджмен. Эта плотина окружала теперь лагуну, образуя на пути моря водонепроницаемую преграду Вдали поперек улицы они видели ту же вязкую массу.

Тут и там дамба опиралась на поддержку большого здания — церкви или правительственной постройки, — включив его в свою огромную окружность, шедшую вдоль всей лагуны. Одно из таких зданий оказалось у них на пути, и Керанс ускорил шаги, когда они подходили к планетарию. Он с нетерпением ждал, пока подойдут остальные, которые задержались у пустых витрин большого универмага или смотрели на черный поток тины, медленно стекающей по лестнице в грязный бассейн посреди улицы.

Даже небольшие здания были закрыты, прежде чем их покинули, и поломанные и заржавевшие металлические щиты и решетки закрывали вход в них. Все покрывал, тонкий слой тины, и Керансу показалось, что город вынырнул из канализации. Когда придет Судный день, подумал он, легионы мертвых вынуждены будут выйти из него в грязных саванах.

— Роберт. — Бодкин взял его за руку, указывая вперед.

В пятидесяти ярдах от них стоял угрюмый затененный купол планетария, металлическое покрытие которого слабо блестело в случайных вспышках ракет. Керанс осмотрелся, узнавая окружающие здания, тротуар и фонарные столбы, затем неуверенно, но с любопытством пошел вперед, к этому пантеону, полному для него ужасов и загадок.

Губки и бурные водоросли усеивали тротуар, по которому они осторожно приближались к входу, выбирая путь среди груд ила, загромождавших улицу. Стебли растений, которыми порос купол, спускались над входом, как гниющий занавес. Керанс раздвинул листья и осторожно заглянул в темное фойе. Везде лежал толстый слой черной грязи, слегка шевелившийся, так как там погибали населявшие его морские животные, их плавучие мешки разрывались, выпуская пузыри воздуха. Эта грязь находилась везде: на билетной кассе, на лестнице, ведущей на антресоли, на стенах и дверных панелях. Не существовало больше магического чрева, которое манило его при погружении, теперь оно превратилось в свалку гниющих органических останков. Непрозрачное покрывало таинственности исчезло, его заменил вход в канализацию.

Керанс медленно прошел в фойе, вспоминая магический полумрак аудитории и странные очертания созвездий на куполе. Он почувствовал тяжелый запах, шедший отовсюду.

Быстро взяв Беатрису за руку, он пошел к выходу на улицу.

— Боюсь, что вся магия исчезла, — спокойно заметил он и принужденно рассмеялся. — Вероятно, Стренджмен сказал бы, что самоубийце никогда не следует приходить туда, где он пытался убить себя.

Пытаясь найти кратчайший маршрут, они забрели в тупик и вынуждены были вернуться, так как на них из небольшой мелкой лужи прыгнул крокодил. Отступая между заржавевшими корпусами автомобилей, они достигли улицы, преследуемые аллигаторами, один из которых остановился у фонарного столба на краю тротуара, размахивая хвостом, сжимая и разжимая челюсти. Керанс закрыл собой Беатрису. Они побежали и преодолели уже ярдов десять, когда Бодкин споткнулся и тяжело упал в кучу ила.

— Алан! Быстрее! — Керанс побежал обратно к приятелю. Над Бодкиным уже нависла голова крокодила, который, оставшись в осушенной лагуне, был раздражен, испуган и готов напасть на кого угодно.

Вдруг послышались звуки выстрелов и крики. Из-за угла вышла группа людей. Бледный Стренджмен шел впереди, сопровождаемый Адмиралом и Великим Цезарем с винтовками через плечо.

Глаза капитана сверкали, отражая вспышки сигнальных ракет. Он слегка поклонился Беатрисе и приветствовал Керанса взмахом руки. Аллигатор с перерубленной спиной забился в сточной канаве, а Великий Цезарь выхватил мачете и принялся отрубать ему голову.

Стренджмен со злобным удовольствием следил за этой сценой.

— Отвратительный зверь, — заметил он, затем вытащил из кармана большое ожерелье из фальшивых бриллиантов, перевитых водорослями, и протянул его Беатрисе.

— Для вас, дорогая. Как и все остальные жемчуга этого мертвого моря. — Он ловко застегнул подарок у нее на шее. Водоросли среди сверкающих камней на белой груди сделали Беатрису похожей на глубоководную наяду.

Полюбовавшись девушкой, он отправился дальше, сопровождаемый криками. Троица осталась в тишине улицы рядом с обезглавленным аллигатором.

На протяжении следующих нескольких дней события продолжали развиваться, а поступки людей становились все более глупыми и бесцельными. Керанс ночами один бродил по темным улицам — днем в лабиринте было невыносимо жарко, — неспособный отвлечься от воспоминаний о старой лагуне и в то же время крепко привязанный к пустым улицам и полуразрушенным зданиям.

После первого удивления при виде осушенной лагуны он быстро впал в состояние инертности и апатии, от которого напрасно пытался избавиться. Эта тупая летаргия углублялась, и все больше и больше он чувствовал себя человеком, заброшенным в древнее море, окруженным массой предметов миллионнолетней давности.

Огромное солнце, пульсировавшее в его мозгу, полностью заглушало для него звуки грабежа и разгула, взрывов и ружейных выстрелов. Как слепой, блуждал он по площадям и улицам, его белый обеденный пиджак загрязнился, изорвался и вызывал насмешки моряков, которые, встретив, игриво похлопывали его по плечам. В полночь он бродил среди пьяных певцов на площади или сидел рядом со Стренджменом среди его пиратов, скрываясь в тени парохода, глядя на танцующих и прислушиваясь к звукам барабанов и гитар, которые заглушали биение огромного черного солнца в его мозгу.

Он оставил всякие попытки вернуться к себе — канал перекрыли двумя катерами с насосами, а соседние лагуны кишели аллигаторами, — и днем либо спал в доме Беатрисы на диване, либо в полудреме сидел на верхней палубе парохода. Большинство членов экипажа спало среди пустых корзин или спорило о своей доле в добыче, с нетерпением ожидая сумерек. Они оставляли его в одиночестве. По нынешней искаженной логике жизни было безопаснее оставаться рядом с капитаном, чем пытаться продолжать свое прежнее одинокое существование. Бодкин попытался остаться в уединении, вернувшись на экспериментальную станцию, — теперь ему приходилось взбираться туда по крутой пожарной лестнице, — но во время одного из своих полуночных путешествий по университетскому кварталу за планетарием он был схвачен и сильно избит группой пьяных моряков. Включившись в свиту Стренджмена, Керанс окончательно признал его абсолютную власть над лагуной.

Однажды он заставил себя навестить Бодкина и нашел его лежащим на койке. Работал самодельный кондиционер. Как и Роберт, Алан казался изолированным на маленьком островке в безбрежном море времени.

— Роберт, — пробормотал он своими разбитыми губами, — уходите отсюда. Берите ее, эту девушку, — тут он остановился, вспоминая имя, — Беатрису, и ищите другую лагуну.

Керанс кивнул, стараясь поместиться в узкий конус прохладного воздуха, идущего из кондиционера.

— Я знаю, Алан, Стреджмен безумен и опасен, но по какой-то причине я еще не могу уйти. Не знаю, почему, но что-то есть здесь, в этих обнажившихся улицах. — Он помолчал задумчиво. — Кстати, что это? Я чувствую, что какой-то злой дух владеет моим мозгом, и вначале я должен-разделаться с ним.

Бодкин попытался сесть.

— Керанс, послушайте. Берите ее и уходите. Сегодня же вечером. Время здесь больше не существует.

В лаборатории внизу бледно-коричневая пена покрыла полукруг таблиц и лабораторные столы. Керанс сделал было неуверенную попытку подобрать упавшие на пол бумаги, но потом отказался от нее и провел следующий час, стирая свой выходной пиджак в луже воды.

Возможно, чтобы передразнить его, несколько членов экипажа нарядились в черные смокинги и повязали галстуки. В одном из складов они обнаружили большой запас вечерних нарядов в водонепронецаемой пленке. Подстрекаемые капитаном, с полдюжины моряков нарядились и понеслись по улицам в стремительном веселье. Полы смокингов развевались, делая толпу похожей на участников какого-то шутовского карнавала дервишей.

После первых попыток грабеж был организован более серьезно. Стренджмен почему-то больше всего интересовался произведениями искусства. После тщательной разведки он обнаружил главный городской музей. Но, к его разочарованию, здание оказалось пустым, и единственной находкой стала большая мозаика, которую теперь его люди кусок за куском переносили из зала музея на верхнюю палубу парохода.

Это разочарование побудило Керанса предупредить Бодкина, что Стренджмен может выместить свою досаду на нем. Но когда на следующий день в начале вечера Керанс вновь посетил экспериментальную станцию, он обнаружил, что доктор Бодкин исчез. Кондиционер истратил все горючее, и прежде, чем покинуть станцию, Бодкин открыл окна. Теперь в помещении стоял тяжелый запах.

Любопытно, что исчезновение Бодкина мало обеспокоило Керанса. Погруженный в себя, он решил, что биолог двинулся на юг в поисках другой лагуны.

Беатриса, однако, все еще находилась здесь. Как и Керанс, она была постоянно погружена в мечты. Днем Роберт редко видел ее: она обычно оставалась в постели. Но по вечерам, когда становилось прохладнее, она всегда спускалась из-под своего навеса среди звезд и присоединялась к Стренджмену и его пиратам. Она равнодушно сидела рядом с ним на диване посредине улицы в своем синем вечернем платье, и волосы ее украшали три или четыре диадемы, которые Стренджмен похитил в одном из ювелирных магазинов, а грудь ее скрывалась среди массы сверкающих цепей и ожерелий, как у безумной королевы в драме ужасов.

Капитан обращался с ней со странной почтительностью, но не без оттенка враждебной вежливости, как будто она была племенным тотемом, ответственным за удачу и хороший ход дел, власть которого и влечет, и тяготит. Керанс старался находиться рядом с ней. В тот вечер, когда исчез Бодкин, он наклонился к ней через груду диванных подушек и сказал:

— Беа, Алан ушел! Старый Бодкин. Он виделся с вами перед уходом?

Глядя на пылавшие на площади костры и пляшущих негров, девушка сказала:

— Прислушайтесь к барабанному бою, Роберт. Как вы думаете, сколько тут солнц?

Выглядящий более дико, чем когда-либо, после танца среди лагерных костров, Стренджмен растянулся на диване. Его лицо было белым как мел. Опираясь на локоть, он смотрел на биолога, сидевшего рядом с ним.

— Знаете, почему они боятся меня, Керанс? Адмирал, Великий Цезарь и остальные. Я раскрою вам свой секрет. — Он перешел на шепот: — Они считают меня мертвецом.

Захохотав, он опрокинулся на диван.

— О Боже, Керанс! Что мне делать с вами? Выйдите из своего транса, черт побери! — Он посмотрел на приближающегося Великого Цезаря, который отбросил мертвую голову крокодила. — Что? Песня для доктора Керанса? Великолепно! Вы ее слышали когда-нибудь, доктор? Тогда послушайте, это баллада о Мисте Костлявом.

Прочистив горло, размахивая руками и жестикулируя, огромный негр начал глубоким гортанным голосом:

Вдруг Стренджмен с внезапным криком вскочил с дивана и побежал мимо Великого Цезаря к центру площади, указывая на вершину стены, составлявшей часть периметра лагуны. На фоне темнеющего неба там была видна маленькая квадратная фигура доктора Бодкина, медленно пробирающегося среди нагромождений упавших стволов к устью протока, соединяющего водоемы. Не зная, что его видят снизу, он открыто держал в руках маленький деревянный ящик с привязанным к нему горящим бикфордовым шнуром.

В испуге Стренджмен закричал:

— Адмирал, Великий Цезарь, хватайте его, у него бомба!

В панике все, кроме Беатрисы и Керанса, бросились бежать. Справа и слева загремели выстрелы. Бодкин неуверенно остановился, огонь запального шнура заискрился у его ног. Затем он повернулся и пошел по краю заграждения.

Керанс вскочил на ноги и побежал за остальными. Когда он достиг стены плотины, Стренджмен и Адмирал взбирались по пожарной лестнице, над их головами громыхнуло ружье Великого Цезаря. Бодкин оставил бомбу в центре и уходил по крышам.

Ухватившись за последнюю ступеньку, капитан взлетел на дамбу, в несколько прыжков добежал до бомбы и перебросил ее в наружный залив. Когда замер всплеск, снизу раздались крики одобрения. Переведя дыхание, Стренджмен расстегнул куртку и извлек из кобуры короткоствольный пистолет тридцать восьмого калибра. Зловещая улыбка застыла на его лице. Подстегиваемый криками моряков, он двинулся, за Бодкиным, который в этот момент добрался до экспериментальной станции.

Керанс, оцепенев, слышал невнятные крики. Он вспомнил предупреждение Бодкина и подумал, что Стренджмен может насильно увлечь его, Роберта, своим отрядом. Он медленно побрел обратно на площадь, где на груде диванных подушек все еще сидела Беатриса, а рядом с нею на земле валялась голова аллигатора.

Подойдя к девушке, он услышал чьи-то приближающиеся шаги. Оглянувшись, он увидел Стренджмена, чьи губы по-прежнему искажала зловещая улыбка. Великий Цезарь и Адмирал следовали за ним, уже сменив ружья на мачете, а остальные члены экипажа развернулись, окружая Керанса.

— Со стороны Бодкина это было очень глупо, не правда ли, доктор? И слишком опасно. Этот проклятый старик чуть не потопил нас. — Капитан остановился в нескольких шагах от биолога, угрюмо глядя на него. — Вы хорошо знали доктора, я удивлен, что вы не предвидели этого. Не знаю, следует ли мне предоставлять шансы на выживание сумасшедшим биологам?

Он жестом дал знак Великому Цезарю, но в этот момент Беатриса вскочила на ноги и подбежала к нему.

— Стренджмен! Ради Бога, хватит! Остановитесь, мы ничем не повредим вам! Ведь здесь все ваше!

Она разорвала, сдернув с шеи, свои ожерелья и цепи, сорвала с волос диадемы и бросила их на землю перед капитаном. С искаженным от гнева лицом, Стренджмен швырнул их в канаву, а Великий Цезарь, став за Беатрисой, поднял над ее головой мачете.

— Стренджмен! — Девушка ухватила его за лацканы и чуть не повалила на землю. — Вы белый дьявол, да оставьте же нас одних!

Капитан вырвался и тяжело, со свистом задышал сквозь зубы. Он дико смотрел на растрепанную женщину, стоявшую на коленях среди разбросанных жемчужин, и уже хотел было махнуть Великому Цезарю, но тут внезапная судорога исказила его правую щеку.

Он замер, неспособный справиться со спазмом. На мгновение лицо его застыло в гротескной гримасе, как у человека, страдающего столбняком. Неуверенный в приказании своего хозяина, Великий Цезарь заколебался, и Керанс отступил в тень парохода.

— Отлично! Боже, что за!.. — Стренджмен что-то пробормотал про себя и поправил одежду. Тик прекратился, и он медленно кивнул Беатрисе, как бы предупреждая ее, что всякое дальнейшее заступничество опасно для ее жизни, затем рявкнул что-то Великому Цезарю. Мачете полетели в сторону, но прежде чем девушка смогла сказать слово, вся банда бросилась на Керанса с кулаками, дико крича.

Доктор биологии старался уклониться от драки, решив, что это грубое развлечение вызвано необходимостью снять напряжение после убийства Бодкина. Он перескочил через диван Стренджмена, когда матросы приблизились к нему, но обнаружил, что путь к отступлению отрезан Адмиралом, который переступал с ноги на ногу в своих белых теннисных брюках, как танцор.

Внезапно он прыгнул вперед и сбил Керанса с ног. Тот тяжело опустился на диван, и тут же дюжина коричневых рук схватила его за шею и плечи и опрокинула на покрытую булыжником мостовую. Он безуспешно пытался освободиться. В просвете между телами нападавших он увидел Беатрису и Стренджмена. Крепко схватив девушку за руку, капитан тащил ее вверх по трапу.

Большая шелковая подушка закрыла лицо Роберта, и тяжелые кулаки начали выбивать барабанную дробь на его спине и шее.

12. Праздник черепов

— Праздник черепов!

Подняв кубок в мерцающем свете и пролив его янтарное содержимое на одежду, Стренджмен испустил крик радости и спрыгнул с фонтана, когда телега свернула в сторону. Ее везли шесть потных обнаженных по пояс матросов, впрягшихся в нее. Прогрохотав по булыжникам площади, по горячей золе и угольям костров, она, наконец, стукнулась о край помоста и вывалила свой груз к ногам Керанса. Немедленно рядом с ним образовался поющий круг, коричневые руки отбивали возбуждающий ритм, белые зубы сверкали, как дьявольские игральные кости, голые пятки отбивали чечетку. Адмирал прыгнул вперед, расчищая путь среди танцующих, а Великий Цезарь со стальным трезубцем, к которому была привязана груда водорослей, наклонился над помостом и с торжественным поклоном швырнул этот ворох в воздух над троном.

Роберт беспомощно качнулся вперед, когда остро пахнущие водоросли осыпали его голову и плечи, огни костров отражались в позолоченных ручках его трона. Гул барабанов вокруг него совпал с внутренним барабанным ритмом древнего солнца, и биолог позволил себе повиснуть всем телом на окровавленных ремнях, связывавших его запястья, равнодушный к боли, так как все время терял сознание. У его ног у основания трона сверкала белизной груда человеческих костей: тонкие берцовые и бедренные кости, лопатки, похожие на мастерки, и мешанина ребер и грудных клеток — и даже два оскаленных черепа. Свет отражался на их голых макушках и мерцал в пустых глазницах, испускаемый из керосиновых фонарей, которые держали статуи, расставленные на площади вокруг трона. Танцоры образовали длинную волнистую линию и во главе со Стренджменом начали извиваться вокруг мраморных нимф. Получив короткую передышку, пока танцоры двигались по площади, Керанс откинулся на обитую бархатом спинку трона, судорожно попытавшись высвободить свои связанные запястья. Водоросли окутывали его шею и плечи, нависали на глаза с оловянной короны, которую капитан натянул ему на брови. Уже высохшие, водоросли издавали тяжелый запах. На краю помоста, возле кучи костей и пустых бутылок из-под рома, виднелась груда раковин, разорванных на куски морских звезд и другого мусора, которым его забрасывали, до того как отыскать мавзолей с костями.

В двадцати футах за ним возвышался темный корпус парохода, на палубе которого все еще горело несколько огней' Две ночи продолжалась оргия, — очевидно, Стренджмен решил совершенно измучить свой экипаж. Керанс пребывал в состоянии беспомощной полубессознательной задумчивости, его боль смягчалась ромом, насильно влитым ему в горло, это символизировало окончательное унижение, которому подвергался Нептун — владыка враждебного и пугающего моря. Затуманенное сознание застилало все, что он видел, мягким покровом кровавого цвета. Смутно он чувствовал боль в своих связанных запястьях и измученном теле, но сидел терпеливо, исполняя роль Нептуна, на которую его обрекли. Он принимал мусор и оскорбления, выплескиваемые на него экипажем, выражавшим тем самым свой страх и ненависть к морю. Какими бы ни были причины этого, Стренджмен все еще не хотел убивать его, и экипаж, ощущая эту нерешительность своего главаря, облекал оскорбления и пытки в форму гротескной и шумной веселой шутки, делая вид, что, укутывая его водорослями и забрасывая мусором, они поклоняются ему.

Цепь танцоров вновь приблизилась и образовала вокруг него поющий круг с капитаном в центре — он, очевидно, не хотел слишком близко подходить к Керансу, боясь, что окровавленные запястья и разбитое лицо заставят его осознать всю жестокость этого затянувшегося ужасного преступления.

Вперед вышел Великий Цезарь, его опухшее уродливое лицо теперь напоминало морду гиппопотама. Неуклюже подпрыгивая в ритме барабанного боя, он выбрал череп и берцовую кость из кучи у трона и начал выбивать дробь, барабаня по височным и затылочным долям. Несколько моряков присоединились к нему, и под треск берцовых, лучевых и локтевых костей начался безумный танец. Ослабев, еле различая угрюмые искаженные лица извивавшихся в футе или двух от него людей, Керанс ждал, пока танец прекратится, потом откинулся на спину и постарался защитить глаза от вспышек сигнальных ракет, на мгновение озарявших корабль и фасады окружавших его зданий. Это означало конец пиршества и начало новой работы. С криками капитан и Адмирал выбежали из беснующейся толпы. Телегу оттащили, гремя металлическими ободьями ее колес о булыжники, керосиновые светильники погасили. Через минуту площадь стала темной и пустой, лишь несколько костров шипя догорали среди раскиданных диванных подушек и брошенных барабанов. Их угасающий блеск время от времени отражался в позолоченных ручках трона и белых костях, валявшихся на земле.

Всю ночь, с небольшими промежутками, небольшие группы грабителей появлялись на площади, таща добычу: бронзовую статую, часть портика, затем грузили вещи на корабль и исчезали вновь, не обращая внимания на неподвижную фигуру, скорчившуюся в тени на троне. Почти все время биолог спал, невзирая на усталость и боль. Проснувшись от прохлады за несколько минут до рассвета, он позвал Беатрису. Он не видел ее с момента своего пленения после смерти Бодкина и был уверен, что Стренджмен закрыл ее на пароходе.

Наконец, после взрывающейся ночи с ее барабанным боем, огнями костров, вспышками сигнальных ракет, над затененной площадью поднялся рассвет. Через час центр бывшей лагуны и окружающие его улицы замерли в молчании, только отдаленный шум кондиционеров на пароходе напоминал Керансу, что он не один. Каким-то чудом он вынес предыдущий день, выжил, сидя на солнцепеке, в невыносимой жаре, защищенный только плащом из водорослей, спадающих с короны. Как выброшенный на берег Нептун, он смотрел из своего растительного шатра на ковер солнечного бриллиантового света, покрывший кости и гниющие отбросы. Однажды он услышал, что на палубе корабля открыли люк, и догадался, что капитан вышел из своей каюты, чтобы взглянуть на него. Через несколько минут на Керанса опрокинули ведро ледяной воды. Он лихорадочно хватал холодные капли, падавшие с водорослей в рот, как замерзшие жемчужины. Немедленно вслед за этим он впал в глубокое оцепенение, очнувшись только в сумерки, когда веселье началось вновь.

Капитан, подойдя к нему и критически осмотрев его, со странным выражением жалости пробормотал:

— Керанс, вы еще живы, как это вам удалось?

Это замечание поддерживало Керанса весь следующий день, когда полог полудня лежал на площади полосами нестерпимо яркого солнца, как пласты параллельных вселенных, сплавившихся в единое целое под действием невыносимой жары. Воздух обжигал его кожу как огнем. Он равнодушно смотрел на мраморные статуи и думал о Хардмане, двигавшемся сквозь столбы света на своем пути к солнцу и исчезнувшем среди сверкающего пепла. Та же сила, которая спасла тогда лейтенанта, проявила себя теперь и в Керансе, каким-то непостижимым путем преобразовав его метаболизм так, что он смог выдержать эту жару. За ним по-прежнему наблюдали с палубы. Однажды большая, трех футов длины, саламандра выползла из костей перед ним, и ее огромные зубы, похожие на обломок обсидиана, щелкнули, когда она почуяла запах человека; с палубы прогремел выстрел, и ящерица превратилась в окровавленную массу у его ног.

Как рептилии, неподвижно сидящие в солнечном свете, он терпеливо ждал конца дня.

И вновь Стренджмен, обнаружив его истощенным и оцепеневшим, но, несомненно, живым, казался пораженным. Нервная гримаса исказила его рот, он раздраженно взглянул на Великого Цезаря и экипаж, окруживший трон при свете факелов. Люди были не менее поражены, чем сам капитан.

Когда Стренджмен закричал, приказывая принести барабаны, его приказ на этот раз был выполнен значительно менее быстро.

Решив окончательно покончить с неожиданно возникшим влиянием Керанса на экипаж, Стренджмен разрешил доставить с корабля еще две бочки рома. Он хотел усыпить бессознательный страх своих людей перед биологом-Нептуном и морем, которое он символизировал и которое ему покровительствовало. Вскоре площадь заполнилась шумными матросами, которые то и дело подносили к губам бутылки и фляжки с ромом и неуклюже плясали под звуки барабанов. В сопровождении Адмирала Стренджмен передвигался от одной группы к другой, побуждая их на еще большие беспутства. Великий Цезарь надел себе на голову аллигатора и кружился посреди площади в сопровождении пляшущих моряков.

Устало Керанс ожидал развязки. По приказу Стренджмена трон был снят с помоста и установлен на телеге. Доктор биологии расслабившись лежал на его спинке, глядя на темные фасады зданий, пока Великий Цезарь нагромождал у его ног кости и сухие водоросли. Приблизилась пьяная процессия. Моряки ухватились за телегу и потащили ее вдоль площади, опрокидывая статуи, оказавшиеся у них на пути. Сопровождаемые криками и приказами капитана и Адмирала, которые бежали за телегой, безуспешно пытаясь выровнять ее ход, они, все ускоряя свой бег, свернули на улицу. Телега накренилась и сбила ржавый фонарный столб. Колотя своими огромными кулаками по головам, Великий Цезарь пробился к оглоблям и замедлил ее движение.

Теперь Керанс сидел на качающемся троне высоко над их головами, и прохладный воздух медленно оживлял его. Он с бессознательной отчужденностью смотрел на церемонию под ним, чувствуя, что его везут по осушенным улицам бывшей лагуны, как если бы он действительно был похищенным Нептуном, которого против его воли заставляли освящать эти районы затонувшего города, оторванные у морской стихии Стренджменом.

Постепенно, по мере того как усталость отрезвляла головы моряков и заставляла перейти на шаг, люди между оглоблями начали петь что-то, звучавшее, как старый гаитянский религиозный гимн: проникновенная напевная мелодия, словно оплакивавшая кого-то, подчеркивала их истинное отношение к Керансу. Пытаясь достичь какой-то своей непонятной цели, Стренджмен начал что-то выкрикивать и стрелять из пистолета, заставляя процессию все время менять направление; когда же они проходили мимо планетария, Великий Цезарь взобрался на телегу и, одной рукой вцепившись в трон, как огромная обезьяна, другой сорвал с себя голову аллигатора и надвинул ее на Керанса по самые плечи.

Ослепленный и почти задохнувшийся от отвратительного запаха, Роберт беспомощно качался из стороны в сторону на вновь увеличивавшей скорость телеге. Люди у оглобель, не понимая, куда двигаться, метались из стороны в сторону под крики своих предводителей, а Великий Цезарь подгонял их ударами кулаков. Полностью лишившись управления, повозка дергалась и качалась, едва вписываясь в узкую улицу; затем, оказавшись на более широкой дороге, вновь увеличила скорость. Когда они огибали угол, Стренджмен что-то приказал Великому Цезарю, и тот всей тяжестью навалился на правый борт, так что телега наклонилась и своим краем задела тротуар. В таком положении она прошла еще с пятьдесят ярдов, сбивая с ног моряков, а затем с грохотом врезалась в стенку и опрокинулась.

Вырванный из своих креплений, трон вылетел на середину улицы и упал. Керанса выбросило лицом вниз, удар о землю смягчил влажный ил, голова аллигатора свалилась, но он все еще был привязан к сиденью. Два или три моряка распластались рядом с ним, а над ними в душном воздухе медленно вращалось колесо телеги.

Задыхаясь от хохота, капитан бил в спины Адмирала и Великого Цезаря. Вскоре весь экипаж вновь собрался вокруг главаря. Они осмотрели разбитую повозку, потом подошли к опрокинутому трону, Стренджмен величественно поставил на него ногу. Постояв так достаточно долго, чтобы убедить своих последователей в полном бессилии пленника, он вытащил свой сигнальный пистолет и пошел прочь по улице, увлекая за собой остальных. Банда двинулась вперед с криками и шумом.

Крепко привязанный под перевернутым троном, Керанс пошевелился, испытывая тупую боль. Его голова и правое плечо наполовину погрузились в подсыхающий ил. Он попытался ослабить веревку, связывавшую руки, но не смог, ее завязали слишком прочно.

Упираясь плечами, он попытался перевернуть трон, и тут заметил, что левая ручка трона выскочила из своего гнезда. Тогда он прижал веревку к острому краю паза и начал медленно, волоконце за волоконцем, перетирать ее.

Освободив руку, он бессильно опустил ее и подождал, пока восстановится кровообращение, а затем, начал растирать избитые губы и щеки, разминать застывшие мышцы груди и живота. Потом с трудом развязал узел на второй руке, воспользовавшись краткими вспышками сигнальных ракет.

Пять минут он неподвижно лежал под троном, прислушиваясь к голосам, удалявшимся в направлении корабля. Постепенно они замолкли, и улица превратилась в молчаливое ущелье, слабо освещенное фосфоресцирующим светом тысяч умиравших микроорганизмов, которые набросили светящийся покров на здания, превратив улицу в уголок призрачного города.

Выбравшись из-под трона, он уверенно встал на ноги, споткнулся о тротуар и прислонился к стене; в голове у него стучало. Он прижался лицом к холодному, все еще влажному камню, глядя вдоль улицы, по которой ушел со своими людьми Стренджмен.

Внезапно, прежде чем его глаза чуть не закрылись от усталости, он увидел две фигуры, одну — в знакомом белом костюме, вторую, огромную и горбатую: они приближались к нему.

— Стренджмен… — прошептал Керанс.

Он застыл, укрывшись в тени стены. Два человека были еще далеко, в ста ярдах от него, но он различал уверенную решительную походку капитала, а когда на проходивших упал луч света и отразился от предмета, зажатого в руке Великого Цезаря, он узнал мачете, которым чуть было не лишили жизни Беатрису.

В поисках укрытия Керанс двинулся вдоль стены. Через несколько ярдов он обнаружил вход в большую сводчатую галерею, проходившую через здание и ведущую на параллельную улицу, в пятидесяти ярдах к западу. Черный ил в фут глубиной покрывал ее пол. Керанс некоторое время согнувшись осторожно продвигался вперед, а потом пробежал по темному туннелю к дальнему концу галерей. Спасительный ил заглушал его шаги.

Он ждал у выхода галереи, укрывшись за столбом и следя за капитаном и Великим Цезарем, подходившими к трону. Мачете в огромной руке мулата казалось маленьким. Стренджмен предупреждающе поднял руку, когда они подошли ближе. Он осторожно осмотрел улицу и окна ближайших зданий, как бы опасаясь появления невольных свидетелей, и на его белое лицо упал лунный свет. Затем он кивнул Цезарю и толкнул трон ногой.

Когда в воздухе зазвучали их проклятия, Керанс на цыпочках пересек улицу и углубился в лабиринт университетского квартала.

Через полчаса он занял позицию на верхнем этаже пятидесятиэтажного здания, составлявшего часть периметра лагуны. Узкий балкон проходил вдоль всего корпуса и оканчивался у пожарной лестницы, которая спускалась по ту сторону осушенной лагуны к воде, последние ступени лестницы были покрыты илом. На пластиковом полу разлились небольшие лужи, сконденсировавшиеся из полуденных испарений, и, взобравшись по центральной лестнице, Керанс лег на пол и погрузил лицо и руки в прохладную жидкость, медленно успокаивающую боль.

Его не искали. Не желая признавать своего поражения — а это было единственное истолкование, которое экипаж мог дать исчезновению Керанса, — Стренджмен, очевидно, решил принять его исчезновение, как свершившийся факт, и забыть о нем, будучи уверенным, что Керанс блуждает где-то в южных лагунах, морякам же он объявил о смерти биолога. Ночью отряд грабителей продолжал блуждать по улицам, каждый их успех отмечался вспышками ракет.

Роберт отдыхал до рассвета, лежа в луже, позволив воде пропитать клочья его изодранного пиджака и смыть запах водорослей и ила. За час до рассвета он встал на ноги, сорвал пиджак и шорты и сунул их в трещину стены. Отвинтив стеклянный плафон бра, каким-то чудом сохранившийся неразбитым, он заботливо собрал в него воду из одной чистой лужи. К восходу солнца он набрал около кварты воды. Спустившись на два этажа, он поймал в ванной маленькую ящерицу и убил ее кирпичом. Воспользовавшись осколками стекла как линзой, он разжег костер из сухого прогнившего дерева и жарил темное волокнистое мясо, пока оно не стало мягким. Поев и восстановив силы, он вновь взобрался на верхний этаж и нашел небольшое служебное помещение рядом с лифтом. Заклинив изнутри дверь обломком перил, он сел в углу и принялся ждать вечера.

Косые солнечные лучи падали на воду, когда Керанс на маленьком плоту греб под листьями папоротников, выраставших прямо из воды; кровавые лучи солнца превратились в огромную воронку из сапфира и жемчуга, фантастические завитки коралловых облаков обрамляли солнце. Медленные маслянистые волны катились по поверхности лагуны, вода прикасалась к листьям папоротника, как непрозрачный воск. В ста ярдах она лениво плескалась у разрушенного причала отеля Риц, качая несколько кусков дерева. Все еще удерживаемые сетью причальных тросов, пятидесятигаллоновые барабаны покачивались рядом на воде, как спины горбатых аллигаторов. К счастью, настоящие аллигаторы, которых Стренджмен разогнал по соседним лагунам, находились в своих гнездах в зданиях или рассеялись в поисках пищи по окружающим заливам, так как игуаны разбежались при их появлении.

Керанс остановился, прежде чем пересечь открытое водное пространство, примыкающее к Риду, и внимательно осмотрел береговую линию и ближайшие протоки в поисках часовых Стренджмена. Усилие, необходимое для постройки плота из двух пустых металлических баков для воды, утомило его, и он вынужден был долго отдыхать, прежде чем пуститься в путь. Приблизившись к причалу, он увидел, что необходимые ему тросы перепутаны, а деревянная рама пристани разбита каким-то тяжелым судном, скорее всего, гидропланом Стренджмена.

Поставив плот так, что его скрывали плавающие обломки, Керанс взобрался на балкон и через окно вошел в отель. Он быстро поднялся по лестнице. На плесени, покрывавшей ковер, были видны отпечатки чьих-то огромных ног.

Навес был сорван. Когда он открыл дверь, ведущую в помещения, к его ногам упали остатки воздушного насоса. Кто-то пронесся по комнатам в припадке бешеной ярости, старательно разбивая все, что попадало в поле его зрения. Мебель в стиле Людовика XV была разломана на куски, оторванные ножки и ручки кресел кто-то швырял во внутреннюю стеклянную стену. Ковер, покрывавший пол, разрезали на множество узких полос и перепутали их друг с другом. Письменный стол с отломанными ножками разбили на две части, а крокодиловую кожу с его поверхности полностью срезали. Книги разбросали повсюду, а многие из них разорвали на части. Дождь ударов обрушился на камин, чем-то тяжелым разрушив его края, на зеркалах виднелись следы ударов, похожие на замерзшие взрывы.

Ступая по обломкам, Керанс прошел на террасу: проволочная сетка от насекомых была разорвана, пляжные кресла, в которых он провел столько времени, разбиты и изломаны.

Как он и ожидал, фальшивый сейф возле письменного стола был вскрыт и пуст. Керанс прошел в спальню: слабая улыбка тронула его губы, когда он понял, что головорезы Стренджмена не нашли настоящий сейф, спрятанной за секретером у кровати. Мятый корпус медного компаса, бесцельно украденный им на базе, лежал на полу вместе с осколками небольшого зеркала. Осколки сложились в узор, напоминающий снежинку, а стрелка прибора по-прежнему неизменно указывала на юг. Керанс осторожно повернул резную раму в стиле барокко, освободил шарнир и повернул его, открыв нетронутый циферблат сейфа.

Потемнело, длинные тени лагуны легли на пол, когда Керанс дотронулся до циферблата. Затаив дыхание, он набрал шифр, открыл дверцу и быстро извлек тяжелый кольт сорок пятого калибра и коробку патронов. Он сел на поломанную кровать, наполнил магазин и взвесил тяжелое оружие в руке. Опустошив коробку и наполнив карманы патронами, он надел пояс и вышел в гостиную.

Осматривая комнату, он понял, что не испытывает злобы к Стренджмену за это разрушение. В определенном смысле они вместе с осушением лагуны лишь подчеркнули то, что он молчаливо игнорировал последнее время. Но прибытие мародера Стренджмена и все, за этим последовавшее, лишь прояснило то, что подсознательно давно понимал Керанс, — необходимость оставить лагуну и двигаться на юг. Его пребывание здесь изжило себя, и оборудованные кондиционерами помещения с постоянной температурой и влажностью, с запасами горючего и продуктов стали теперь всего лишь застывшей формой его прежнего окружения, из которого он выбрался, как выбирается птенец из яйца. Разрушенная скорлупа означала отброшенные сомнения, означала прояснение его подсознательного стремления к действию, к выходу наружу его яркого внутреннего археофизического солнца. Его прошлое, в котором были Риггс и этот разорванный. навес, больше не имело никакой ценности. Сомнения и колебания, измучившие его, кончились, его стремление к неизвестному будущему стало абсолютным.

В темноте гладкий круглый корпус парохода казался бархатным животом выброшенного на берег кита. Керанс припал к земле так, что его сухощавое бронзовое тело слилось с ней. Он спрятался в узком промежутке между двумя лопастями колеса из клепаной стали, каждая из которых была пятнадцати футов длиной и четырех шириной. Только что наступила полночь, и последние партии грабителей подходили к трапу. Матросы, держа в одной руке бутылку, в другой мачете, брели через площадь, булыжники которой были усеяны раскиданными диванными подушками и барабанами, костями и различными отбросами, превратившимися в одно месиво.

Керанс выждал, пока последняя группа удалится от корабля, затем встал и высвободил кольт, закрепленный на поясе. Далеко на противоположной стороне лагуны возвышался дом Беатрисы, но его окна были темны. Вначале Керанс собирался взобраться на верхний этаж этого здания, но потом решил, что девушки там нет — скорее всего, она остается подневольным гостем Стренджмена на пароходе.

Вверху у перил появилась какая-то фигура, затем она исчезла. Прозвучал в отдалении чей-то голос, другой ответил. Люк камбуза открылся, и оттуда вниз на площадь выплеснулось полное ведро грязных помоев. Под кораблем уже накопилась целая лужа отбросов, и когда грабители вновь заполнят лагуну, их корабль поплывет в море собственной грязи.

Наклонившись под якорной цепью, Роберт начал взбираться вверх по колесу. Оно слегка скрипнуло и повернулось на несколько дюймов под его весом. Наверху он подобрался к стальному колпаку, закрывавшему ось. Придерживаясь за винты, он выпрямился, медленно прополз по плоскости шириной в фут и перебрался на лестничную площадку. Узкая лесенка вела на наблюдательный мостик. Керанс беззвучно пошел по ней, замирая, двигаясь мимо двух нижних палуб: он боялся, что какой-нибудь матрос, мучаясь похмельем, выберется на палубу поглазеть на луну.

Прячась за выкрашенную белой краской лебедку, установленную на верхней палубе, Керанс неслышно пробирался вперед, перебегая от одного вентилятора к другому, и наконец увидел еще одну лебедку — ржавую. Она стояла рядом с обеденным столом, за которым. Стренджмен когда-то принимал их. Стол был очищен от посуды, кресла и диваны поставлены в ряд у все еще стоявшей большой картины.

Внизу вновь зазвучали голоса, и трап заскрипел: еще один грабительский отряд выходил на площадь. Над крышами, далеко за дымовыми трубами, вспыхнул сигнальный огонь. Когда он погас, Керанс встал и пошел к люку, скрывавшемуся за картиной.

Внезапно он остановился, зажав в руке рукоять кольта. Меньше чем в пятнадцати футах от него в темноте вспыхнул кончик горящей сигары. Балансируя на кончиках пальцев, не в состоянии двинуться ни вперед, ни назад, Керанс всматривался в темноту рядом с огоньком и постепенно разглядел белые поля фуражки Адмирала. Мгновением позже, когда негр с наслаждением затянулся, огонек сигары отразился в его глазах.

Но вот отряд внизу покинул площадь, Адмирал повернулся, осмотрел палубу, и Керанс услышал, как ударился о перила приклад его ружья. Адмирал сдвинул сигару в угол рта, белый конус дыма рассеивался в воздухе, как серебряная пыль. Две или три секунды он глядел прямо на Керанса, силуэт которого вырисовывался во тьме на фойе многочисленных персонажей картины, но ничем не проявил беспокойства: очевидно, он принял Роберта за часть живописной композиции. Затем медленно ушел.

Ступая осторожно и бесшумно, Керанс прошел к краю картины и нырнул в тень за нею. Полоса света из люка лежала поперек палубы. Согнувшись, держа пистолет наготове, он медленно спустился по ступенькам на вторую палубу, внимательно следя за дверьми. Помещения капитана находились прямо под мостиком. Он подождал, услышал, как в камбузе упал поднос, затем осторожно нажал на ручку, снял щеколду и молча ступил в темноту. Несколько секунд он стоял у двери, приучая глаза к слабому свету, который проникал в переднюю из-за вышитого бисером занавеса. Его босые ноги мягко ступали по толстому ковру, он подошел и заглянул внутрь.

Комната прямоугольной формы была гостиной Стренджмена. Кожаные кушетки располагались друг против друга у противоположных стен, отделанных дубом, под иллюминатором стоял большой старый глобус на бронзовой подставке. Три люстры свисали с потолка, но горела только одна. Она висела над византийским креслом с высокой спинкой, инкрустированной цветным стеклом, в дальнем конце комнаты.

Беатриса Далл лежала на кресле, откинувшись на спинку и держа одной рукой тонкую ножку позолоченного бокала, стоявшего на столике красного дерева. Шлейф ее синего парчового платья ниспадал складками, драпируясь у ее ног, как хвост павлина, несколько жемчужин и сапфиров, выпавших из ее руки, сверкали в складках юбки, как электрические огоньки. Керанс заколебался, глядя на дверь в противоположной стене, ведущую в каюту Стренджмена, затем откинул занавес. Бисеринки легко зазвенели. Девушка не обратила на это внимания, очевидно, привыкнув к звукам звенящего бисера. В сундучках у ее ног лежала масса ювелирных изделий: ножные браслеты, позолоченные пряжки, диадемы и цепи из циркона, ожерелья из фальшивых бриллиантов, кулоны, серьги из искусственного жемчуга. Они переполняли сундуки, свешивались с одного на другой, частично лежали на полу. Керанс подумал вначале, что Беатриса находится под воздействием наркотиков: выражение ее лица было безучастным и бессмысленным, как маска воскового манекена, глаза устремлены куда-то вдаль. Потом рука ее зашевелилась, она поднесла к губам бокал с вином.

— Беатриса!

Вздрогнув, она пролила вино и в удивлении посмотрела на него. Распахнув занавес, Роберт быстро вступил в комнату и схватил девушку за локоть, когда она начала вставать с кресла.

— Беатриса, подождите! Не двигайтесь! — Он попробовал открыть дверь за креслом, она не поддавалась. — Стренджмен и его люди грабят город, я думаю, что на борту остался только Адмирал!

Беатриса прижалась лицом к его груди, ее холодные пальцы ощупывали черные кровоподтеки, проступившие сквозь его темный загар.

— Роберт, будьте осторожны! Что там с вами случилось? Стренджмен не разрешил мне на это смотреть. — Облегчение и радость, которые она испытала при виде Керанса, сменились тревогой. Она беспокойно оглядела комнату. — Дорогой, оставьте меня и уходите. Я думаю, капитан не причинит мне зла.

Роберт отрицательно покачал головой, потом помог ей встать на ноги. Он смотрел на изысканный профиль Беатрисы, на ее карминный лоснящийся рот и лакированные ногти, смущенный тяжелым запахом парфюмерии и шелестом ее парчового платья. После насилия и мерзостей последних дней он чувствовал себя, как археолог, наступивший в гробнице Нефертити на изящную маску.

— Стренджмсн способен на все, Беатриса. Он безумен, они играли со мной в подлую игру и чуть не убили меня.

Девушка подобрала шлейф платья, отбросив драгоценности, приставшие к ткани. Несмотря на обилие украшений вокруг, на ней не осталось ни одного камня, ни одной нитки жемчуга.

— Но, Роберт, даже если мы сумеем выйти…

— Тихо! — Керанс остановился в нескольких футах от занавеса. Он следил за вздымающимися и спадающими нитями бисера, стараясь вспомнить, есть ли в передней вентилятор. — Я построил маленький плот, он выдержит нас двоих. Позже мы отдохнем и построим лучший.

Он осторожно двинулся вперед, но в этот момент занавес частично распахнулся, что-то змеей мелькнуло в воздухе, и сверкающее серебряное лезвие длиной в три фута пронеслось перед ним, как огромная коса. Сморщившись от боли, он пригнулся: лезвие слегка коснулось его правого плеча, оставив рану длиной в три дюйма, и вонзилось в дубовую обшивку стены. Беатриса, замерев от ужаса, смотрела широко раскрытыми глазами.

Прежде чем Керанс смог пошевелиться, занавес открылся, и проем заполнила огромная горбатая фигура. Великий Цезарь вошел, наклонив одноглазую голову, как бык перед препятствием. Пот струился по мускулистой груди негра, пятная его зеленые шорты. Теперь в его правой руке был зажат двенадцатидюймовый нож.

Отступив, Роберт выхватил пистолет Единственный глаз циклопа-негра следил за ним. Тут, к несчастью, Керанс наступил на раскрытую пряжку, лежавшую на полу, и повалился на диван.

Когда он попытался встать, Великий Цезарь прыгнул на него, и нож в руке негра описал в воздухе дугу, как лопасть пропеллера. Девушка вскрикнула, но ее голос потонул в громе выстрела. Отброшенный отдачей, Роберт сел на диван. Его противник согнувшись с грохотом свалился на пол, и огромный нож выпал из его руки. Он застонал мучительно, со страшной силой, в которой выразилась вся его боль и ярость. Падая, он сорвал занавес. Мощные мускулы негра сократились в последний раз, его безжизненные конечности дернулись, и тысячи бисеринок рассыпались вокруг него по полу.

— Беатриса, пошли! — Керанс схватил ее за руку и, переступив через распростертое тело, выбежал в переднюю Они пересекли ее и вышли к пустому бару. Наверху прозвучал чей-то крик, послышались чьи-то приближающиеся шаги.

Керанс остановился, взглянул на длинное платье Беатрисы и отказался от первоначального плана спуститься тем же путем, которым пришел.

— Мы попытаемся пройти через трап. — Он указал на неохраняемый выход с палубы. Манящие купидоны из ночного клуба с флейтами у губ танцевали с каждой стороны трапа. — Это для нас теперь единственная возможность.

На полпути вниз они почувствовали, что трап раскачивается на шлюпбалках, и услышали, что Адмирал кричит что-то с борта. Грянул выстрел, над их головами пролетела дробь. Керанс наклонился и, оглянувшись, увидел длинный ствол ружья Адмирала, торчавший над бортом.

Керанс спрыгнул на мостовую, подхватил Беатрису за талию и помог ей спуститься. Вдвоем они прижались к земле у корпуса парохода, а потом быстро побежали через площадь к ближайшей улице.

По пути, оглянувшись, Керанс заметил, что у дальних зданий появилась группа людей Стренджмена. Обменявшись криками с Адмиралом, они помчались за беглецами, отставая от них на сто ярдов.

Керанс продолжал бежать, по-прежнему сжимая револьвер, но Беатриса вдруг дернула его за руку.

— Стойте, Роберт, смотрите!

Прямо перед ними, перегородив всю улицу, появилась еще одна группа, в центре которой шел человек в белом костюме.

Изменив направление, Керанс потащил Беатрису по диагонали через площадь, но первая группа отрезала им путь. С палубы взлетел сигнальный огонь и озарил все пространство розовым светом. Беатриса остановилась задыхаясь, в руке она держала сломанный каблук своей золотой туфли. Она со страхом смотрела на окружавших их людей.

— Дорогой… Роберт… скорее, обратно на корабль! Попытаемся добраться туда!

Керанс взял ее за руку, они побежали к пароходу и спрятались в тени переднего колеса, скрываясь от выстрелов, за его стальными лопастями. Напряжение истощило силы Роберта, он едва удерживал револьвер.

— Керанс… — прозвучал над площадью холодный иронический голос Стренджмена. Он приближался свободной легкой походкой, будучи уже в пределах досягаемости револьверного выстрела, но защищенный своими людьми. Все они держали наготове мачете.

— Это конец, Керанс… конец. — Стренджмен остановился в двадцати футах от него, и его губы искривились в сардонической усмешке. — Очень жаль, Керанс, но вы оказались слишком надоедливым человеком. Бросьте пистолет, иначе мы убьем и мисс Далл.

Но Роберт уже овладел своим голосом:

— Стренджмен…

— Керанс, сейчас не время для метафизических дискуссий. — Нота раздражения прозвучала в его голосе, как будто он имел дело с капризным ребенком. — Поверьте мне, на просьбы и мольбы нет времени, нет времени вообще ни для чего. Приказываю вам бросить оружие. Затем идите вперед. Мои люди считают, что вы силой завладели мисс Далл и заставили ее идти с собой, так что они ее не тронут. — Он добавил с угрозой: — Выходите, Керанс, вы ведь не хотите, чтобы что-нибудь случилось с Беатрисой? Подумайте, в какую прекрасную маску мы превратим ее лицо. — Он безумно хихикнул. — Получше, чем старая голова аллигатора, которую вы носили.

Проглотив комок в горле, Керанс сунул пистолет Беатрисе, сжав ее маленькую ладонь вокруг рукоятки. Прежде чем они смогли встретиться взглядами, он отвернулся, в последний раз вдохнув мускусный запах ее груди, потом медленно двинулся вперед, как приказал капитан. Последний ждал его с дьявольской усмешкой на губах, а потом вдруг побежал навстречу, маня за собой всех остальных.

Увидев перед собой лезвие мачете, пронизывающее воздух, Керанс повернулся и побежал вокруг корпуса судна, стараясь добраться до противоположного борта. Но тут он поскользнулся в луже отбросов и тяжело упал на землю. Встав на колени, Керанс протянул вперед руку, точно пытаясь отвести от себя приближающееся мачете, а потом внезапно почувствовал, как сзади кто-то подхватил его и помог обрести равновесие.

Встав на скользкие булыжники, он услышал удивленный крик Стренджмена. Группа людей в коричневых мундирах быстро вышла из-за противоположного борта корабля, в тени которого пряталась. Возглавлял группу, как всегда, аккуратный полковник Риггс. Солдаты несли ручной пулемет с двумя ящиками патронов. Они быстро установили его на треноге перед Керансом и направили ствол на толпу, попятившуюся от них. Остальные солдаты рассыпались широким полукругом, подталкивая людей Стренджмена своими штыками.

Большинство членов экипажа в полном замешательстве отступили к центру площади, но несколько человек с ножами в руках пытались прорваться сквозь цепь. Последовала короткая предупреждающая очередь — в испуге они побросали ножи и присоединились к остальным.

— О’кей, Стренджмен, так будет лучше. — Риггс дубинкой заставил Адмирала спуститься с палубы.

Приведенный в совершенное замешательство, капитан озадаченно посмотрел на столпившихся вокруг него солдат. Он беспомощно взирал на свой пароход, как бы ожидая, что там случится чудо и изменит положение. Однако, напротив, на палубе появились два одетых в шлемы солдата с переносным прожектором, луч которого они направили на площадь.

Керанс почувствовал, что кто-то взял его за локоть. Он оглянулся и увидел обеспокоенное лицо сержанта Макреди, державшего в руках автомат. Вначале он не узнал сержанта и лишь с большим трудом заставил себя припомнить его орлиное лицо.

— Как вы, сэр? — мягко спросил Макреди. — Печально, что вижу вас в таком состоянии. Вы выглядите так, будто вами играли в мяч.

13. Слишком быстро, слишком поздно

К восьми часам утра Риггс полностью овладел положением и смог поговорить с Керансом неофициально. Его штаб-квартира расположилась в экспериментальной станции, которая возвышалась над прилегающими улицами. Обезоруженные люди Стренджмена и он сам были собраны в тени корпуса парохода под присмотром Макреди с ручным пулеметом и двух солдат.

Роберт и Беатриса провели ночь в лазарете на борту патрульного корабля Риггса — хорошо вооруженного торпедного катера, который теперь стоял на якоре рядом с гидропланом в центральной лагуне. Отряд прибыл вскоре после полуночи, и разведывательный патруль достиг экспериментальной станции на границе осушенной лагуны в то время, когда Керанс пробрался в каюту Стренджмена на пароходе. Услышав выстрелы, разведчики немедленно спустились на площадь.

— Я предполагал, что Стренджмен здесь, — объяснил Риггс. — Один из наших воздушных патрулей доложил, что видел его гидроплан в этом районе примерно месяц назад, и я решил, что у вас будет немало беспокойства, если вы не ушли. А необходимость попытаться поднять экспериментальную станцию была лишь предлогом. — Он сел на край стола, следя за кружащим над улицами вертолетом. — Это заставит их сохранять спокойствие.

— Дейли, кажется, наконец-то обрел крылья, — заметил Керанс.

— У него была большая возможность практиковаться, — ответил Риггс. Затем он посмотрел на Роберта своими умными глазами и осторожно спросил:

— Кстати, Хардман здесь?

— Хардман? — биолог медленно покачал головой. — Нет, я не видел его с момента его исчезновения. Вероятно, он далеко отсюда.

— Очевидно, вы правы. Я-то думал, что он живет где-нибудь поблизости. — Он приветливо улыбнулся Керансу, по-видимому, простив ему затопление экспериментальной станции или не желая напоминать об этом так быстро. Он указал на улицы, сверкавшие внизу под лучами солнца: сухой ил на крышах и стенах напоминал высохший навоз. — Там внизу ужасно. Жаль старика Бодкина. Он должен был тогда уйти с нами на север.

Керанс кивнул, глядя на следы мачете на деревянных перилах станции, — ей были нанесены повреждения во время убийства Бодкина. Теперь кают-компания была прибрана, тело доктора, лежавшее на окровавленных таблицах в лаборатории внизу, перевезли на патрульный корабль. К своему удивлению, Керанс понял, что почти забыл своего подчиненного и не испытывал к нему почти никакой жалости. Упоминание Риггса о Хардмане затронуло в нем гораздо более важное и значительное: пульсации огромного солнца по-прежнему магнетически бились в его мозгу, и видение бесконечных песчаных отмелей и кроваво-красных болот юга вновь вставали перед глазами.

Он подошел к окну, снимая по пути щепку с рукава свежего форменного пиджака, и посмотрел на людей, собравшихся у парохода.

Стренджмен и Адмирал подошли к пулемету и в чем-то убеждали Макреди, который спокойно покачал головой в знак отказа.

— Почему вы не арестовали Стренджмена? — спросил Керанс.

Риггс коротко рассмеялся:

— Потому что я не могу предъявить ему никакого обвинения. По закону, и он это отлично знает, он был вправе защищаться и даже убить Бодкина в случае необходимости. — Когда Керанс удивленно оглянулся через плечо, Риггс добавил: — Вы помните Восстановительные земельные акты и Устав поддерживающих сил Дайка? Они все еще действуют. Я знаю все грязные дела Стренджмена и его приятелей, но, строго говоря, он заслуживает медали за осушение этой лагуны. Если он пожалуется, мне придется давать объяснение по поводу пулемета внизу. Поверьте мне, Роберт, если бы я прибыл на пять минут позже и нашел вас разрезанным на куски, Стренджмен заявил бы, что вы сообщник Бодкина, и я не смог бы ничего поделать. Он хитрый тип.

Усталый и невыспавшийся после трехчасового сна, Керанс наклонился над окном, болезненно улыбаясь, и попытался сравнить терпимое отношение Риггса к Стренджмену со своим собственным восприятием этого человека. Он почувствовал, что пропасть, разделяющая их с Риггсом, увеличилась. Хотя полковник находился лишь в нескольких футах от него и подчеркивал свои аргументы энергичными взмахами дубинки, Керанс не мог серьезно воспринимать реальность Риггса, как будто его изображение проецировалось в экспериментальную станцию откуда-то издалека. Керанс заметил, что и люди из отряда Риггса кажутся ему не вполне реальными. Многие из прежних военнослужащих были заменены, и среди них все, кто видел сны о древней природе, в том числе Уилсон и Колдуэлл. По этой причине, а также из-за болезненно-бледных лиц и безжизненных глаз, что составляло резкий контраст с людьми Стренджмена, солдаты отряда казались неживыми и нереальными, они выполняли свои задания, как разумные автоматы.

— А как насчет грабежа? — спросил он.

Риггс пожал плечами.

— За исключением нескольких мелочей, похищенных в старом Вудворте, он не взял ничего, что можно было бы использовать для его обвинения. Что же касается этих статуй и тому подобного, то он делает ценную работу, спасая произведения искусства, забытые здесь. Хотя в истинных мотивах этих его поступков я не уверен. — Он положил руку Керансу на плечо. — Забудьте о Стренджмене, Роберт. Он спокойно разгуливает здесь лишь потому, что знает, он имеет на это право. Иначе тут произошло бы побоище. — Он прервал себя. — Вы плохо выглядите, Роберт. Все еще видите сны?

— Постоянно. — Керанс пожал плечами. — Последние несколько дней для меня было сплошным безумием. Трудно описать, что проделывал надо мной Стренджмен — этот бледный дьявол древних язычников! Я не могу примириться с тем, что он на свободе. Когда вы собираетесь затоплять лагуну?

— Затоплять лагуну? — повторил Риггс, в изумлении качая головой. — Роберт, вы действительно потеряли связь с реальностью, и чем быстрее вы уберетесь отсюда, тем лучше Я совершенно не собираюсь затоплять лагуну. Больше того. Если кто-нибудь попробует сделать это, я лично прострелю ему голову. Осушенная земля, особенно в местности этого типа, то есть в центре большого города, является ценностью класса А-1. Если Стренджмен на самом деле собирается осушить соседние лагуны, он не только будет с извинениями освобожден, но и может быть назначен генерал-губернатором города. — Он посмотрел через окно на сверкающие в лучах солнца металлические перила пожарной лестницы. — Хотя я не знаю, что он на самом деле предпримет.

Роберт подошел к Риггсу, оторвавшись от зрелища бесконечного лабиринта городских крыш.

— Полковник, вы должны затопить ее вновь, законно это или незаконно. Вы же были на этих улицах, они грязные и отвратительные. Это мир ночных кошмаров. Он мертв. С ним покончено, Стренджмен оживляет труп! Через два-три дня вы сможете…

Риггс спрыгнул со стола, прервав Керанса. Нотка раздражения прозвучала в его голосе.

— Я не собираюсь оставаться здесь на целых три дня, — резко сказал он. — Не волнуйтесь, у меня нет одержимости этими лагунами, затопленными или осушенными. Мы все уходим завтра, рано утром!

Удивленный, Керанс сказал:

— Но вы не можете уйти просто так, полковник. Ведь Стренджмен все еще будет здесь.

— Конечно, будет! Вы думаете, у этого парохода есть крылья? У него нет причин уходить, если он считает, что может выдержать жару и надвигающиеся дожди. Если у него есть несколько больших новых рефрижераторов, он вполне может остаться. Если кому-то удастся закрепиться в этом городе, может, правительством будет даже сделана попытка вновь заселить его. Во всяком случае, когда мы вернемся в Берд, я представлю соответствующие рекомендации. Меня же здесь ничего не удерживает — сдвинуть станцию сейчас я не могу. В любом случае, вы и мисс Далл нуждаетесь в отдыхе. Понимаете ли вы, каким чудом уцелели? Боже! — он резко кивнул Керансу и встал при стуке в дверь. — Вы должны быть благодарны, что я пришел вовремя.

Керанс направился к выходу. Помолчав, он сказал:

— Не знаю, полковник. Боюсь, что вы пришли слишком поздно.

14. Большой гром

Припав к грязному полу в маленьком здании, два этажа которого выступали над дамбой, Керанс прислушался к музыке, раздававшейся на палубе парохода. Прием Стренджмена шел полным ходом. Подталкиваемые двумя матросами, колеса парохода медленно вращались, их лопасти отражали свет и отбрасывали его в небо, имитируя иллюминацию. Издалека бросались в глаза навесы, похожие на ярмарочные шатры, — центры праздничного гуляния на темной площади.

В качестве уступки капитану полковник Риггс явился на его прощальный прием. Между двумя руководителями было заключено соглашение: охрану и пулемет убрали, а Стренджмена попросили не выходить за периметр лагуны, пока отряд Риггса не уйдет. Однако по-прежнему белый как мел капитан бродил по улицам, грабеж продолжался повсеместно. Часто раздавалась стрельба. Даже теперь, когда последние гости — полковник Риггс и Беатриса Далл — покинули прием и по пожарной лестнице взобрались на экспериментальную станцию, на палубе парохода началась стрельба, а на городскую площадь полетели пустые бутылки.

Керанс вынужден был тоже явиться на прием, но он держался подальше от Стренджмена, который не делал попыток поговорить с ним. Лишь однажды, проходя мимо Роберта, он взял его за локоть и поднял свой бокал.

— Надеюсь, вы не очень скучаете, доктор. Вы выглядите усталым. — Он улыбнулся Риггсу, который с настороженным лицом сидел выпрямившись на украшенной кистями диванной подушке, как швейцар при дворе паши. — Мы не раз устраивали приемы вместе с доктором, полковник. И они проходили с успехом.

— Я верю, Стренджмен, — ответил Риггс, но Керанс отвернулся, не способный, как и Беатриса, скрыть свое отвращение к Стреиджмену. Девушка в это время молча смотрела на безмолвную площадь. Оцепенение и апатия вновь овладели ею.

Глядя на Стренджмена издали — он в этот момент аплодировал какому-то очередному танцору, — Керанс подумал, что главарь грабителей уже прошел точку своего высшего взлета и теперь начал опускаться. Он выглядел отвратительно, как гниющий вампир, пресыщенный злом и ужасом.

Внешняя привлекательность исчезла, его хищный оскал вызывал отвращение. Как только представился случай, Роберт сослался на приступ малярии и ушел с приема в темноту, забравшись по пожарной лестнице на экспериментальную станцию.

Теперь, приняв единственно возможное решение, Керанс почувствовал, что мозг его работает четко. На сей раз мысли устремились далеко за пределы лагуны.

В пятидесяти милях к югу дождевые тучи собирались в плотные пласты, стирая ранее видимые очертания болот и архипелагов. Затемненное событиями последних недель, гигантское солнце вновь ожило и неумолчно билось в сознании Роберта. Образ этого солнца слился с обликом настоящего, видимого сквозь тучи. Неумолимое и магнетическое, оно звало на юг, к жаре и лагунам экватора.

С помощью Риггса Беатриса взобралась на палубу экспериментальной станции, которая служила также посадочной площадкой для вертолетов. Когда сержант Дейли включил мотор и двигатели вертолета взревели, Керанс быстро спустился на балкон, проходивший двумя этажами ниже. Отделенный от вертолета сотней ярдов, он находился на уровне дамбы.

За зданием простиралась огромная отмель, поднимавшаяся из окружающих ее болот, на ней роскошно разрослись папоротники. Склоняя голову под широкими листьями, Керанс двинулся по дамбе, придерживаясь промежутка между зданием и соседним строением. Кроме бывшего залива на дальней стороне осушенного пространства, где прежде работали насосные катера, это было единственное место в дамбе, через которое можно было впустить воду в лагуну. Не очень широкий залив в двадцать ярдов шириной и глубиной сужался в совсем узкий канал, забитый грязью и водорослями; его шестифутовой ширины устье было перегорожено валом из тяжелых бревен. Если убрать эту запруду, то вначале проход для воды будет узким, но по мере того как вода будет размывать ил и грязь, приток ее увеличится.

Из маленького углубления в стене, прикрытого каменной плитой, Керанс извлек два квадратных черных ящика, в каждом из которых находилось по шесть пачек динамита, связанных вместе. Керанс провел время после полудня, обыскивая близлежащие здания: он был уверен, что Бодкин похитил с базы взрывчатку в то самое время, когда он приходил туда за компасом, и спрятал ее где-то. К тому же в спальне Роберт обнаружил пустой ящик из-под динамита.

Под рев двигателей вертолета Керанс поджег короткий, рассчитанный на тридцать секунд горения, запальный шнур, перепрыгнул через перила и побежал к центру дамбы.

Здесь он наклонился и подвесил ящички к маленькому деревянному колышку, заранее вбитому им между бревнами плотины. Динамит повис, недоступный постороннему взгляду, в двух футах над поверхностью воды.

— Доктор Керанс! Уходите отсюда, сэр!

Керанс взглянул вверх и увидел сержанта Макреди, стоявшего на дальнем конце соседней крыши. Теперь сержант наклонился вперед, разглядел огонь бикфордова шнура и сорвал с плеча ружье Томпсона.

Наклонив голову, Керанс побежал с дамбы и достиг террасы в тот момент, когда Макреди, снова крикнув, выстрелил. Пуля ударила в стену, разбрызгав осколки цемента, и Керанс почувствовал, как один из них впился ему в правую ногу под лодыжкой. Перегнувшись через перила, он увидел, как Макреди, перебросив ружье через плечо, побежал по дамбе.

— Макреди! Назад! — крикнул он сержанту. — Сейчас взорвется!

Но его голос утонул в реве вертолета, и он лишь беспомощно смотрел, как Макреди достиг центра дамбы и начал спускаться к заряду.

— Двадцать восемь, двадцать девять… продолжал автоматически отсчитывать время Керанс. Отвернувшись от дамбы, он бросился на пол ничком.

Страшный грохот взрыва расколол темное небо, на мгновение осветив огромный фонтан пены и ила. Шум перерос в непрерывный вой, звуковая волна отразилась от окружающих зданий. Комки ила и клочья растений засыпали пол вокруг Керанса, он поднялся и подошел к перилам.

Все более расширяющимся потоком вода рванулась на улицы внизу, неся за собой большие куски слежавшегося ила. Сильный удар обрушился на палубу парохода, и полдюжина рук указала на брешь в дамбе. Вода полилась на площадь, заливая костры, и заплескалась о борт парохода, все еще раскачивавшегося после взрыва.

Вдруг обрушилась нижняя часть плотины, собранная из множества двадцатифутовых бревен. В свою очередь рухнула иловая отмель, на которой она стояла, залив полностью расчистился, и гигантская стена воды высотой в пятьдесят футов нависла над улицами. С глухим рокотом море прорвалось в лагуну.

— Керанс!

Над его головой просвистела пуля, обернувшись, он увидел Риггса, бежавшего к нему с пистолетом в руке от вертолетной стоянки. Моторы вертолета смолкли, а сержант Дейли помогал Беатрисе выбраться из кабины.

Здание дрожало под напором стремительного потока. Придерживая правую ногу рукой, Керанс захромал под защиту небольшой башни, в которой ранее находился его наблюдательный пункт. Из-за пояса он вытащил кольт и, держа его обеими руками, дважды выстрелил в направлении Риггса, а затем сел на пол. Хотя оба раза он промахнулся, полковник остановился и попятился, укрываясь за баллюстрадой.

Услышав сзади шаги, Керанс обернулся и увидел Беатрису, бежавшую по дамбе. Риггс и Дейли что-то кричали ей, но она подбежала и опустилась перед Керансом на колени.

— Роберт, вы должны уйти. Немедленно, прежде чем подойдут остальные люди Риггса. Он хочет убить вас, я знаю.

Керанс кивнул и со стоном попытался встать на ноги.

— Это меня сержант, я не знал, что он патрулирует тут. Скажите Риггсу, что я сожалею… — Он беспомощно махнул рукой и бросил последний взгляд на лагуну.

Черная вода поднималась между зданиями, затопляя их окна. Пароход, разбитый, с оторванными колесами, кружа, медленно плыл по течению к дальнему берегу, и его корпус поднимался из воды, как живот умирающего кита. Струи пара и пены вырывались из щелей, появившихся в обшивке борта от ударов об оказавшиеся под водой карнизы. Керанс следил, за ним с выражением спокойного удовлетворения, наслаждаясь резким запахом, который вода принесла с собой в лагуну. Ни Стренджмена, ни членов его экипажа вокруг не было видно, только несколько обломков корабля и пароходная труба, еще державшиеся на плаву, проплыли мимо и исчезли, увлеченные течением.

— Роберт, торопитесь! — Девушка схватила его за руку, глядя через плечо на приближающиеся темные фигуры Риггса и пилота. — Дорогой, куда вы пойдете? Мне жаль, но я не могу уйти с вами.

— На юг, — мягко ответил Керанс, слушая рев прибывавшей воды. — К солнцу. И вы будете со мной, Беа.

Он обнял ее, потом нежно отстранил и побежал прочь, отводя тяжелые листья папоротников. Когда он ступил на отмель, в густую растительность, из-за угла выбежали Риггс и Дейли и принялись стрелять в листву, но беглец наклонился и побежал дальше, прячась за стволами и погружаясь по колено в мягкий ил.

Вода прибывала. Керанс с трудом тащил огромный катамаран, изготовленный им из пятидесятигаллоновых бочек, связанных попарно, через месиво ила, грязи и водорослей. Риггс и Дейли появились, когда он отталкивался от берега.

Роберт лег на дно, так что выстрелы Риггса прозвучали над его головой. Промежуток воды между Керансом и его преследователями медленно расширялся. Вот он достиг ста, потом двухсот ярдов. Катамаран приблизился к первому островку, который вырастал из болота на крыше какого-то здания. Укрывшись за ним, Керанс сел, поставил парус, потом в последний раз оглянулся на лагуну.

Преследователей он не заметил, но высоко на крыше увидел одинокую фигуру Беатрисы, которая, прощаясь с ним, непрерывно махала рукой. Хотя различить его среди островов она, конечно, не могла. Справа от нее, возвышаясь над окружающими отмелями, виднелись остальные здания, которые он так хорошо знал. Он увидел даже зеленую крышу отеля Риц, исчезавшую в дымке. Постепенно все это таяло, и наконец он мог различить только отдельные буквы гигантской надписи, сделанной людьми Стренджмена. Теперь она возвышалась над спокойной водой, как эпитафия уходящему миру:

Встречное течение воды замедлило продвижение плота, и через пятьдесят минут, когда над головой прошумел вертолет, он все еще не достиг края болот. Лежа на верхнем этаже одного из зданий, он поглядывал вокруг и спокойно ждал, пока эта машина налетается всласть, поливая остров пулеметным огнем.

Когда вертолет улетел, Керанс продолжил путь и через час, пройдя зону болот, оказался во внутреннем море, которое должно было привести его на юг. Большие острова, в несколько сот ярдов длиной, покрывали его поверхность, а их буйная растительность сползла в воду, до неузнаваемости изменив очертания островов, с тех пор как он последний раз был тут в поисках Хардмана. Роберт поставил маленький парус и, подгоняемый легким бризом, делал постоянно две-три мили в час.

Нога ниже колена начала неметь; он открыл небольшую медицинскую сумку, промыл рану пенициллиновым раствором и крепко перевязал. Перед рассветом, когда боль стала нестерпимой, он принял таблетку морфия и впал в тяжелый сон, в котором огромное солнце, расширяясь, поглотило всю вселенную, и звезды дрожали от каждой его пульсации.

Проснувшись на следующее утро в семь часов, он обнаружил, что лежит на плоту навзничь с раскрытой медицинской сумкой на коленях. Нос катамарана прочно засел в ветвях большого дерева, растущего на краю маленького острова. В миле от него, в десяти футах над водой, летал вертолет, и пулемет из его кабины расстреливал острова внизу. Керанс опустил парус и затаился под деревом, выжидая, пока вертолет улетит. Массируя ногу и опасаясь принимать морфий, он съел плитку шоколада — первую из десяти, припрятанных им. К счастью, младший офицер, ведавший складами на борту торпедного катера Риггса, получил распоряжение беспрепятственно выдавать доктору Керансу любые медицинские принадлежности и лекарства.

Воздушная атака продолжалась с получасовыми интервалами, и один раз вертолет пролетел точно над его головой Из своего укрытия на острове он ясно видел Риггса, выглядывавшего из открытого люка и что-то кричавшего пилоту. Однако пулеметная стрельба становилась все менее и менее интенсивной, и вскоре после полудня вертолет улетел.

Тем не менее к пяти часам Роберт был совершенно измучен. Полуденная температура в сто пять градусов вымотала его, он лежал, укрывшись смоченным парусом, и горячая вода капала ему на грудь и лицо. Он с нетерпением ждал вечерней прохлады. Поверхность воды стала огненной, и катамаран казался погруженным в облако движущегося пламени. Преследуемый странными видениями, Керанс слабо греб одной рукой.

15. Солнечный рай

К счастью, на следующий день дождевые тучи заслонили от него солнце, воздух стал значительно прохладней, температура в полдень упала до девяноста пяти градусов. Массивные горы темных облаков, висевшие низко, создавали полумрак, как при солнечном затмении. Керанс ожил и сумел довести скорость своего продвижения до десяти миль в час. Огибая остров, он двигался на юг, следуя за солнцем. Позже, к вечеру, когда начал хлестать дождь, он почувствовал себя настолько хорошо, что встал на одну ногу у мачты и позволил ливню течь по груди, сорвав обрывки одежды. Когда первый дождевой вал прошел и видимость улучшилась, он увидел южный берег моря — линию громадных илистых банок в сотню ярдов высотой. В перемежающемся солнечном свете они сверкали на горизонте, как золотые поля, и над ними возвышались пышные джунгли.

В полумиле от берега кончилось горючее. Керанс отвинтил мотор и бросил его в воду, следя, как он исчезает под коричневой поверхностью в облаке пузырей. Он спустил парус и медленно начал грести против ветра. Когда он достиг берега, наступили сумерки и большие тени протянулись по серым склонам. Пробравшись через полосу мелкой воды, он вытащил на берег катамаран и сел спиной к одной из бочек. Глядя на одинокий мертвый берег, он вскоре впал в лихорадочный сон.

На следующее утро он разобрал катамаран и одну за другой потащил его секции по огромным, покрытым грязью склонам, надеясь, что южнее он сможет продолжить путь по воде. Вокруг него на мили тянулись волнистые банки, дугообразные дюны были усеяны каракатицами и моллюсками. Море исчезло из виду, и он был один со своими ненужными металлоконструкциями; одна дюна сменялась другой, а он все тащил тяжелые пятидесятигаллоновые бочки. Небо над его головой стало тусклым, хотя и безоблачным, больше похожим на потолок какого-то фантасмагорического помещения, чем на звездную сферу, которую он видел в предыдущие дни.

В конце концов он отказался от своего груза и пошел вперед с небольшим узелком припасов, оглядываешь назад, на бочки, пока они не исчезли на горизонте. Избегая зыбучих песков между дюнами, он двигался к видневшимся на расстоянии джунглям, где верхушки хвощей и папоротников на сотни футов вздымались в воздух.

Он отдохнул под деревом на краю леса и тщательно вычистил свой пистолет. Над головой он слышал крики летучих мышей, летавших среди темных стволов в этом бесконечном сумеречном мире леса. Кричали игуаны. Лодыжка опухла и болела. Срубив ветку с одного из деревьев и опираясь на нее, он побрел вперед в тени леса.

Вечером дождь застучал по огромным зонтикам в ста футах над его головой, темнота разрывалась фосфоресцирующей рекой, лившейся на него с небес. В поисках ночлега он пошел, быстрее, отгоняя игуан и поглядывая на массивные стволы. Вскоре он обнаружил пробел в сплошной пелене растительности и увидел небольшое свободное пространство: сквозь листву неясно вырисовывался верхний этаж разрушенного и ушедшего в ил здания. Но призраки построенных людьми сооружений встречались все реже: города юга были полностью поглощены илом и растительностью.

Три дня он шел через лес, питаясь огромными плодами, похожими на яблоки, и используя крепкую ветку, как костыль. Периодически слева от себя он видел серебристую поверхность реки, но густые растения, покрывавшие ее берега, не давали возможности приблизиться к ней.

Его спуск в фантасмагорический лес продолжался, как и дождь, который безостановочно струился по его лицу и плечам. Если же ливень внезапно прерывался, клубы тумана заполняли промежутки между деревьями, вися над затопленным лесом, как прозрачные облака. Как только дождь возобновлялся, они исчезали.

В один из таких моментов он взобрался на крутой пригорок в центре широкой поляны, надеясь избавиться от душного тумана, и оказался в узком проходе между лесистыми склонами. Закрытые растительностью холмы окружали долину, как дюны, которые он недавно преодолел. Случайно, когда плотная пелена рассеялась, он увидел среди холмов в полумиле от себя реку. Небо освещалось садящимся солнцем, подсвечивая отдаленные вершины холмов. Пробираясь по влажной вязкой глине, Керанс наткнулся на развалины, показавшиеся ему остатками церкви. Выложенные кафелем ворота вели к полукруглым ступеням. Там пять полуразрушенных колонн образовали вход. Крыша обвалилась, и стены возвышались лишь на несколько футов. В глубине нефа разрушенный алтарь как бы смотрел на нетронутую долину, где медленно исчезало солнце, гигантский оранжевый диск которого был задернут вуалью тумана.

Надеясь укрыться на ночь, Керанс прошел в неф и остановился; вновь полил дождь. Керанс оперся руками на высокий мраморный столик и стал смотреть на солнечный диск, который подергивался, как расплавленный металл, темным шлаком.

— Ааа-ах! — Слабый, почти нечеловеческий крик прозвучал во влажном воздухе. Он был похож на стон раненого животного. Керанс быстро огляделся, думая, что за ним в руины пробралась игуана. Но и джунгли, и долина были безмолвны и неподвижны, а сквозь щели в разрушенных стенах струился дождь.

— Ааа-ах! — На этот раз звук донесся спереди, оттуда, где угасало солнце. Как бы в ответ солнечный диск вновь начал пульсировать.

Утирая влагу с лица, Керанс осторожно прошел за алтарь и отступил назад, когда чуть не натолкнулся на оборванного человека, сидящего спиной к нему и устремившего глаза к солнцу. Голова человека упиралась в камень. Звуки, несомненно, издавал он, такой истощенный, неподвижный и черный, что Керанс решил, что несчастный умер или очень близок к этому.

Длинные ноги оборванца, как два обугленных бревна, неподвижно лежали перед ним, укутанные в груду тряпок и кусков коры. Руки и впалая грудь были прикрыты короткими кусками вьющихся растений. Когда-то пышная, но теперь поредевшая черная борода покрывала часть лица, и дождь стекал по его обтянутым кожей скулам. Время от времени солнце освещало его потемневшее лицо. Одна костлявая рука вдруг поднялась, как поднимается рука из могилы, и указала на солнце, а потом вновь безжизненно упала на землю. Когда диск солнца начал пульсировать, лицо несчастного несколько оживилось и дрожь пробежала по его изможденному телу.

Не решаясь подойти ближе, Керанс смотрел на страшную истощенную фигуру, лежавшую на земле перед ним. Человек был похож на оживший труп, выползший из могилы в ожидании Судного дня.

И вдруг Керанс понял, почему этот полумертвый не заметил его. Грязная кожа вокруг глубоких глазниц превратилась в черные воронки, в гноящейся глубине которых тускло отражался солнечный свет. Оба глаза почти полностью закрывали роговые наросты, образовавшиеся на месте бесчисленных волдырей, и Роберт подумал, что это существо вряд ли может видеть что-нибудь, кроме умирающего солнца. Когда диск опустился за джунгли и на серый дождь, как занавес, опустились сумерки, голова несчастного приподнялась, как будто он хотел еще хоть на секунду увидеть исчезающее солнце, потом вновь упала на каменную подушку. Множество мух загудело над его лицом.

Керанс наклонился, собираясь заговорить. Человек, казалось, уловил его дыхание. Однако напрасно его запавшие глаза напрягались, чтобы разглядеть смутную фигуру рядом.

— Эй, парень. — Голос незнакомца напоминал слабое дребезжание. — Ты, здесь, солдат, иди сюда! Откуда ты пришел? — Его левая рука скользнула по влажной глине, и он вновь повернулся к уходящему солнцу, не обращая внимания на мух, облепивших его лицо и бороду. — Оно опять заходит. Ааа-аах! Оно уходит от меня! Помоги мне, солдат, мы пойдем за ним. Пойдем сейчас же, пока оно не ушло.

Он протянул руку к Керансу, как умирающий нищий.

Затем голова его вновь упала, и дождь заструился по почерневшему черепу.

Роберт нагнулся. Остатки одежды человека позволяли догадаться, что это был офицер. Его правая рука, до сих пор сжатая в кулак, внезапно разжалась. На ладони лежал маленький цилиндр с круглым циферблатом — карманный компас, входящий в спасательную сумку летчика.

— Эй, солдат! — Человек вновь заговорил, повернувшись к Керансу. — Я приказываю тебе: не оставляй меня! Ты можешь пока отдохнуть, я посторожу. Завтра утром мы двинемся.

Керанс вдруг понял, кто перед ним, развязал свой маленький узелок и начал стирать дождь и мертвых мух с лица человека. Поглаживая его по щекам, как ребенка, он осторожно сказал:

— Хардман, я Керанс, доктор Керанс. Я буду с вами, но сейчас отдыхайте. — Хардман никак не отозвался.

Пока лейтенант лежал у алтаря, Керанс начал с помощью своего карманного ножа вынимать плиты и строить грубое каменное укрытие вокруг лежащей навзничь фигуры, закрывая щели пучками вьющихся растений, сорванных со стен. Защищенный от дождя, Хардман забеспокоился в убежище, но вскоре уснул, и дыхание его было тяжелым и затрудненным. Керанс отправился в джунгли и набрал охапку съедобных ягод, потом вернулся и долго сидел рядом с Хардманом, — до тех пор пока вершины холмов не озарил рассвет.

В течение следующих трех дней он оставался с Хардманом, кормя его ягодами и промывая глаза остатками пенициллина. Он расширил укрытие и соорудил грубый тюфяк из листьев. После полудня и по вечерам лейтенант сидел у открытой двери, глядя сквозь туман на отдаленное солнце.

В промежутках между ливнями дневное светило озаряло кожу офицера странным сиянием. Он все еще не узнавал Керанса и называл его по-прежнему «солдат». Но иногда он пробуждался от апатии и разражался серией несвязных приказаний на завтра. Роберт все сильнее чувствовал, что истинная личность Хардмана глубоко погребена в его мозгу, так что его поведение и реплики являются лишь ее бледным отражением. Керанс решил, что лейтенант потерял зрение с месяц назад и, инстинктивно взбираясь на возвышенные места, добрел до этих руин. Отсюда он лучше видел солнце — единственное, что воспринимали его глаза.

На второй день Хардман начал прожорливо есть, как бы готовясь к длительному путешествию через джунгли, а к концу третьего дня он уничтожил несколько огромных гроздьев ягод. Силы, казалось, стремительно возвращались к нему, и к концу третьего дня он уже мог встать на ноги. Керанс не был уверен, что Хардман узнал его, но монологи с приказами и инструкциями прекратились.

Керанс не удивился, когда, проснувшись на следующее утро, обнаружил, что Хардман исчез. Тогда он прошел по долине до края леса, где в реку впадал небольшой ручей, заглядывая под темные ветви папоротников, но, разумеется, никого не обнаружил. Несколько раз он звал Хардмана, слушая, как эхо отзывается ему. Он спокойно воспринял неожиданное решение Хардмана уйти, думая, что еще может случайно встретить его в их общей одиссее на юг. И пока глаза лейтенанта смогут различать лучи солнца, пока ему удастся избежать нападений игуан, Хардман будет идти на юг, подняв голову к свету, пробивающемуся сквозь ветви.

Следующие два дня Керанс провел в убежище на случай, если Хардман захочет вернуться, потом отправился в путь сам. Медицинские запасы его почти иссякли, и теперь он нес с собой лишь узелок ягод и кольт с оставшимися двумя патронами. Часы его все еще шли, и он использовал их как компас, продолжая считать дни и делая каждое утро зарубки на своем поясе.

Пройдя долину, он пересек мелкий ручей, собираясь достичь берегов реки, по-прежнему проливные дожди обрушивались на землю, но теперь они лили лишь в течение нескольких часов после полудня и вечером.

Когда река сменила направление на западное, он оставил ее и двинулся на юг, уйдя из густых джунглей и, углубившись в более редкий лес, который, в свою очередь, уступил место большим пространствам болот.

Идя по их краю, он неожиданно оказался на берегу большой лагуны, с милю в диаметре, окруженной песчаными пляжами, сквозь которые проступали верхушки нескольких разрушенных зданий, как береговые скалы, видимые на расстоянии. В одном из них он отдыхал целый день, стараясь подлечить ноющую лодыжку, которая почернела и распухла. Глядя в окно на воду, он ждал, когда вечерний дождь с яростью обрушится на него. Но ливень прекращался, вода успокаивалась, и в ней, казалось, отражалось все, что он видел в своих бесчисленных снах.

Судя по изменению температуры, он прошел на юг около ста пятидесяти миль. Вновь все поглотила невыносимая жара, поднявшаяся до ста сорока градусов, и он почувствовал нежелание покидать лагуну с ее пустыми пляжами и спокойным кольцом джунглей. Почему-то он знал, что Хардман скоро умрет и что его собственная жизнь тоже может вскоре оборваться в этих диких джунглях юга.

Полудремля, он лежал на спине и размышлял о событиях последних лет, завершившихся их прибытием в центральную лагуну и отправивших его в эту безумную одиссею, вспоминал о Стренджмене и его сумасшедших аллигаторах, с глубоким чувством сожаления и печали удерживал в своей памяти лицо и спокойную улыбку Беатрисы.

Наконец он вновь привязал к своей ноге костыль и рукоятью пустого кольта нацарапал на стене под окном надпись, которую, он был уверен, никто никогда не прочтет.

Затем он оставил лагуну и вновь углубился в джунгли. Через несколько дней он растворился в них, продолжая упорно двигаться на юг среди множества лагун.

Дожди все усиливались, жара становилась нестерпимой, а он все шел, атакуемый аллигаторами и гигантскими летучими мышами, — второй Адам, ищущий забытый рай возрожденного солнца.

Перевод Д. Арсеньева