Глава четвертая

Оставался самый сложный и даже мучительный вопрос. Что делать дальше? Здесь и сейчас, не дожидаясь рассвета, который непременно заставит решать назревшие проблемы в режиме «нон-стоп», как это утру и свойственно по сравнению с вечером. Над этим и раздумывал Шульгин, выйдя на балкон, когда Игорь, успокоившись и отбросив лишние сейчас эмоции, спал сном праведника в своей постели. Впервые с того неприятного момента, когда был разбужен выстрелом Веры из плазменного разрядника. С тех пор обходился гостиничными номерами, каютой на яхте и прочими временными приютами, что предоставляли скитальцу добрые люди.

Уходящая ночь почти убедила его, что именно здесь он из тенет Ловушки вырвался и оказался в обыкновенном, пусть и не в своем мире. Но своем для Ростокина, который, вырвавшись из сферы притяжения собственного воображения, полностью пришел в себя и пока не обнаружил ни единого отклонения от «жизненной правды». Все знакомые ему люди были теми же, все вещи в квартире располагались на своих местах, в том состоянии, как он их оставил, убегая. Файлы в компьютере не стерлись и не изменили содержания. Чего еще нужно?

Живи и радуйся.

Но главные-то вопросы все равно оставались. У Шульгина. Игорь после селигерских приключений возвратился в свое тело в Москву, где ждали отправившие его в астрал коллеги. А сейчас ждут? Тогда Ростокин появился через пятнадцать минут, приведя с собой Артура и Веру. Сейчас если и проявится, то без них. Так? Или опять прошло очередное удвоение сущностей? Эфирное тело само собой сгустилось здесь до физического, чтобы он смог существовать в человеческом мире в виде очередной копии?

Что будет, если мы с ним сейчас закажем билет на самолет или экраноплан до Веллингтона? Примет нас Воронцов на борту «Валгаллы» с распростертыми объятиями или место занято? Допустимо, что не существует там вообще никакой нашей базы. Одни голые скалы и плеск волн о берега фьорда. Это – вероятнее всего. Если данный сектор реальности уже занят аналогом, в него просто не войдешь. Единственная логически непротиворечивая защита от парадоксов. А то можно доиграться до того, что двойники будут бродить по реальностям стадами, ротами и батальонами. В предельном случае всю Землю можно исключительно симулякрами заселить.

Кто же это допустит?

Значит, нужно Игорю быстренько возвращаться обратно на Столешников, забыв все случившееся, в надежде, что где-то в пути через астрал к нему присоединятся Артур с Верой и связность времен будет восстановлена. А Шульгин ему поможет сформулировать нужную «мантру». Такую, чтоб привела куда следует. С сохранением памяти о лишних, отсутствующих в предыдущем сценарии днях и событиях или без – это уж как получится. Лучше бы, конечно, без. Единственная имеющаяся у них в распоряжении устойчивая реальность не нуждается в очередном потрясении. Более того, если не получится вернуть Ростокина домой в исходном состоянии, исчезнет он сам, Шульгин-Шестаков, как объект и субъект мировой истории. Поскольку одним только повествованием о том, как мы с ним здесь геройствовали, пусть только мне самому тамошнему, наедине, как в прошлый раз, рассказывал, он кардинально изменит все мое последующее поведение…

А Москва внизу и вокруг, насколько охватывал глаз с высоты седьмого этажа, да не нынешнего, а «дореволюционного», по пять метров каждый – была прекрасна. В мире Ростокина вся ее площадь внутри Садового кольца была закрыта для движения наземного транспорта, за исключением извозчиков и такси, на месте массы старых построек, не представляющих исторической ценности, разбиты парки и скверы. Невзирая на поздний (он же ранний) час, людей на улицах и бульварах было достаточно. Здесь, как в «царское» время, увеселения, балы, спектакли и концерты начинались после десяти вечера и длились часов до шести-семи утра. После чего публика свободных профессий отходила ко сну, а на трудовую вахту заступали люди иных родов занятий. Что, кстати, определенным образом тоже способствовало нивелировке социальных противоречий.

Вновь сыпался мелкий снежок, мороз, хоть и слабый, после проведенных на балконе двадцати с лишним минут вогнал Шульгина в озноб. Пришлось вернуться в теплую комнату.

Терять было нечего, да и не жалко, так ему сейчас казалось. Манил к себе компьютер Ростокина, с которым он научился обращаться. А последний раз, очутившись в Замке с Удолиным и пообщавшись с машиной, стоявшей в кабинете Антона, он, кроме эзотерических знаний, сумел запомнить и некоторые коды, открывавшие доступ в специальные секторы нужного ему Узла. Он еще на «Призраке» намеревался воспользоваться компьютером яхты, тоже нечеловеческим. Тогда ему не дали.

А сейчас? Если он будет изо всех сил воображать, что хочет просто найти кое-какие материалы во Всеобщем информатории? Совсем простенькие, безобидные, вроде списка самых фешенебельных московских борделей. Интересная, кстати, тема. Как тут у них с этим делом обстоит? Сашка ни разу в жизни не посещал подобных заведений, но надо же на склоне лет расширять кругозор!

Посмотрим, посмотрим, вдруг там и изображения девушек имеются, расценки, список услуг и все такое прочее…

Надежно заблокировав свои истинные намерения тщательно сформулированными игривыми мыслями (даже сам поверил), он, налив себе бокал вина (немаловажная деталь, свидетельствующая о серьезности настроя), включил компьютер.

Пробежал пальцами по сенсорам, разыскивая нужные разделы справочника, и сразу, не давая опомниться никому, в том числе и себе, со всей доступной скоростью ввел в аппарат отпечатавшийся в памяти двадцатизначный код. Машина вроде бы задумалась, прогоняя команду по всем своим обеспечивающим схемам, будто пытаясь понять, как следует поступить. Но блокировки ни в ней самой, ни там, куда стремился попасть Шульгин, против данного набора символов не предусматривалось.

Экран монитора, как показалось Сашке, распахнулся парусом и тут же преобразовался в сферу, а сам он повис в ее центре.

Вот теперь, наконец, он опять увидел Узел в том именно виде, как в первый раз. Во всей его невообразимой, галактической сложности. В то же время конструкция была ему понятна, как опытному астроному карта звездного неба, телевизионному мастеру – схема «Рубина» или «Темпа». Он знал, что нужно сделать, чтобы вывести ее из строя. Вообще. Закоротить ее на саму себя и на необозримый срок оставить порядочный кусок Вселенной без всякого контроля. Как в начале времен. Одновременно догадывался, что не только устранит этим «постороннее влияние», но и пустит систему вразнос.

Нигде, наверное, в населенных разумными любой степени гуманоидности мирах не создавалось положения, когда функционировали одновременно пять, а то и более открытых, сопряженных целым веером суперструн реальностей. Это ведь миллионы ежесекундно возникающих парадоксов, напрягающих Ткань и Сеть до последних пределов их устойчивости. Мало того, парадоксы и степень их парирования Системой оказались как бы в режиме «ручного управления».

Будто в фантастических романах «золотой поры», где пилоты космических кораблей рассчитывали маневры на арифмометрах по тут же придумываемым алгоритмам.


Что там Земля и ее история, вообще весь конгломерат бывших и будущих цивилизаций с их муравьиной возней! Тут посыплются, как карточные домики, мировые константы, начнут взрываться сверхновые, разбегаться и сталкиваться галактики!

Несоизмеримо с силами и волей одного человечка? А несколько действий, произведенных руками одного или даже нескольких операторов, через несколько минут приведших к Чернобыльской катастрофе? А палец безвестного штурмана «Энолы Гей» на кнопке, открывшей бомболюк и отпустившей «Толстяка» на встречу с Хиросимой?

Ничем подобным, естественно, Сашка заниматься не собирался. Ему требовалось найти совсем маленький, под микроскопом едва разглядишь, участок схемы, где без всякого паяльника и плоскогубцев, чисто мысленным усилием требовалось перемкнуть десяток «нейронов и аксонов», имеющих отношение к нужному участку именно этой реальности. Не затрагивая никаких базовых функций «материнской платы», только чуть-чуть подправить степень связности интересующих его явлений.

Он сделал все, что собирался, осталось, как говорится, собирать инструменты и отправляться восвояси с чувством исполненного долга. И вот тут его пробило! Не электрическим разрядом, не молнией, которой боги привыкли поражать зарвавшихся грешников. Озарением, информационным сгустком. Будто во время детских забав снежком в лоб залепили.

Наверняка это был очередной артефакт, побочный продукт взаимодействия тонкой структуры его личности с индукционным полем сети. Обогативший его окончательным знанием. В какой-то мере разочаровывающим, но в гораздо большей мере оптимистическим.

Кто-то подсказал или он сам, ковырнувшись не там, вскрыл случайно подвернувшуюся крышку на блоке микросхем, но внезапно Шульгин увидел Главную Ловушку изнутри. Как двигатель «ГАЗ-51» в разрезе на стенде автошколы.

Сразу стало понятно, что там и зачем крутится, куда можно воткнуть гвоздь или подсыпать песочку, чтобы перестало. На время или навсегда.

Ловушка, естественно, образование в миллионы раз сложнее, чем мотор старого грузовика. Но не сложнее ретикулярной формации мозга. Но вывести из строя ее даже проще.


Вот оно, значит, как. Ясно выраженное желание, целенаправленный импульс. Типа «Сезам, откройся!». Или – «Закройся!». И все. Расплата тоже была ясна. Держателями, полноценными Игроками ни ему, ни Андрею, вообще никому из землян не стать никогда. Пожелай, и эта перспектива будет обрезана. Но ведь зато и вся тема раз и навсегда снимается с повестки дня. «Кабель» мировых линий земной истории, состоящий из тысяч реализованных, латентных, гипотетических и вообще абстрактных реальностей, протянувшихся из ниоткуда в никуда, заэкранируется намертво. Оплеткой, непроницаемой ни для каких внешних сил, превратившейся в одну из всеобщих сущностей.

Ящики с фигурами заперты на ключ, турнир окончен навсегда. Игроки могут разъезжаться по домам и переквалифицироваться в рыболовов-спортсменов.

Коренные же обитатели изолята остаются, что называется, при своих. В той позиции и при тех спортивных разрядах, которыми обладали всего несколько секунд (а может быть – десятки веков) назад.

Игроки обещали оставить землян в покое, но своего обещания не сдержали. По какой причине – неважно. И вот нашелся НЕКТО, удаливший их из зала за неспортивное поведение.

Сашка, будь он сейчас человеком, скорее всего взял бы тайм-аут. Подумать, к чему приведет один вариант, другой. Вдруг и третий обрисуется. Оставить шанс когда-нибудь стать Богом, отказаться ли? Подискутировать внутри себя по методике Сократа. Но человеком он сейчас не был. Всего лишь – нематериальной эманацией неизвестно чего, тахионов, хроноквантов, тех элементов, из которых состоит мысль Будды, и сам Будда, достигший нирваны.

Вот к какой проблеме выбора привело его столь мелкое, незначительное, прямо скажем – ничтожное вмешательство в структуру Сети. Положить ту самую соломинку, что переломит спину буйволу?

И – проблеск другого сознания. «Андрей, как ты думаешь, мы еще люди?» – задал он другу вопрос в иной, но тоже критической ситуации. Когда тоже или – или.

«Думаю, да, – ответил Новиков. – До тех пор, как…»

Получается, Шульгин и на тех уровнях сделал выбор.


Сфера вокруг него стянулась в точку и растаяла. Экран монитора мерцал, по нему горизонтально скользила крупная рябь и мигала в углу трафаретка с тревожной надписью. Пока эта штука не взорвалась, упаси бог, Шульгин нажал кнопку выхода.

Никакого голоса он в этот раз не слышал, никто не пытался ему помешать или вступить в диалог. «Следствие закончено, забудьте!», был такой фильм, кажется.

Все, получается? Отныне и навеки человечество, исходное, и производные от него предоставлены самим себе? Живите как хотите, плодитесь, размножайтесь, воюйте – никто вас не потревожит и уму-разуму учить не станет. Но при этом у «братьев» остаются те же умения и возможности, которые были им присущи изначально и которые они сумели приобрести в процессе Игры? Так это же великолепно! Более чем прекрасно. По-прежнему можно шляться между мирами, реализовывая собственные представления о правде и справедливости, более не опасаясь, что кто-то возьмет тебя за шиворот и встряхнет, чтобы не зарывался?

Бога нет и все позволено? Гуляй, рванина, от рубля и выше? Или наоборот – надеяться не на кого, паши, как колонисты острова Линкольн, и никакой капитан Немо не вылезет однажды ночью из колодца, чтобы поделиться коробочкой лекарства, не подбросит сундук с ширпотребом. Никто больше не будет подсовывать дары, обычные и данайские. Исчезнет опасность провалиться в Ловушку, слишком поздно узнав, что правила игры снова поменялись.

Придется привыкать и приспосабливаться. Кое-что вернуть в исходное состояние, кое-какие позиции пересмотреть в корне. Но ведь прочие опасности, сопровождающие человечество со времен изгнания из рая, никуда не денутся? Химера, например, все равно может в любой момент рухнуть от внутренних, имманентных[11] противоречий.

Шульгин увидел, что бокал хереса так и стоит на столе рядом с пультом. Свою маскирующую роль он сыграл, теперь сгодится по прямому назначению.

Опять Сашка вышел на балкон, оперся на перила, обвел глазами панораму, словно пытаясь сообразить, изменилось ли что-нибудь в окружающем пространстве-времени?

Сколько он там провел, внутри Узла? Ого, почти два часа. Ночное коловращение жизни внизу прекратилось, утреннее пока не началось. Тишина, только снежинки, как раньше, порхают в свете уличных фонарей.

Он прислушался к себе. Как там подсознание, не скажет ли вдруг, что все случившееся – очередная туфта, старательно заправленная? Деза, проще сказать. Уловка ловушки, назначенная его разоружить.

Нет, все чисто. Тем самым особым знанием, которое и позволяло странствовать в астрале и перемещаться между линиями, он ощущал, что мир вокруг действительно чист. Как в Средневековье невозможно уловить обонянием хоть одну-единственную молекулу автомобильного выхлопа, так и здесь не ощущалось больше ментального эха чуждых разумов.

Невольно он рассмеялся вслух. Как же повезло Антону! Он пока и сам не догадывается, как именно повезло. В последнюю секунду перепрыгнул с борта тонущего корабля на спасательный плот. Совсем бы чуть-чуть, и догнивать ему в своей бамбуковой тюрьме. А теперь…

Теперь мы найдем ему работенку по способностям. И Дайяне, и здешней Сильвии. В наших руках теперь бывшие вершители судеб человечества, кроме гомеостатов и портсигаров, ничего у них за душой…

Трудно передать волну ликования, накрывшую Сашку. Сравнить это можно, пожалуй, только с чувствами офицера, запечатленного фотокорреспондентом на ступенях Рейхстага в мае сорок пятого, улыбающегося до ушей и палящего в воздух из поднятого над головой «ППС». Все! Дожили, дошли, отвоевались! Что будет завтра – отдельный разговор. Где тот офицер, как его жизнь сложилась, никто не знает. А фотография осталась во всех посвященных Победе альбомах и монографиях, момент высшего человеческого счастья зафиксирован навеки. Как символ или как метафора…

Как накатило, так и прошло. Миг на то и миг, чтоб была реперная точка между прошлым и будущим. Ни на что больше он не годится. Пусть и пел Олег Даль: «Именно он называется жизнь!»


Как Шульгин и предположил, стоя на балконе, Ростокина в его спальне не оказалось. Сбежать физическим образом он не мог, у нас не убежишь, значит, воссоединил нарушенную временнýю ткань, возвратившись на Столешников. В ближайшее время в смежных мирах произойдет еще не одно подобное событие, доступное, конечно, восприятию лишь немногих посвященных.


Значит, и нам пора.

Он написал два коротких письма Суздалеву и Маркину, в которых извинился за очередное прощание по-английски, выразил надежду на скорую встречу и на то, что уважаемые коллеги найдут общий язык и не отступят от достигнутых договоренностей, ибо волюнтаризм всем обойдется непомерно дорого. Сбросил их в защищенные «почтовые ящики». Пока все с этим миром.

По старой привычке он обошел квартиру, прикидывая, не забыто ли здесь что-нибудь важное для него или для Ростокина. Похоже – нет.

По той же привычке тщательно уничтожил все следы собственного здесь пребывания. Бытовую электронику перевел в ждущий режим, охранные системы активизировал по максимуму.

Сел в кресло, должным образом настроился. Ну, поехали!

Загрузка...