Скоморох

Глава 1

Меж облаков ярко светило солнце, даря земле редкое для велесеня тепло. Золотистые листья берез трепетали на слабом ветерке. Трава еще не пожухла: зеленый ковер, местами расцвеченный розовым клевером, плотно устилал широкое поле.

Радим вышел на раменье шагом путника, привыкшего к дальним странствиям. Внешность его соответствовала походке: мешок плотно притянут к спине холщовыми лямками, ноги обуты в добрые кожаные боты, в левой руке — резной дорожный посошок. По веретьяной рубахе и портам, местами выправленным заплатами, можно было с уверенностью сказать, что Радим — муж не зажиточный. Однако взгляд живых, хотя и грустных глаз выдавал в нем человека, способного добыть хлеб насущный.

Тропа была хорошо утоптана. Хоть и не вела она в великий град, но шла через богатые новгородские села, в которые не гнушались заходить иноземные купцы и княжьи вирники. На дальнем конце поля нарисовались темные силуэты изб. Неказистые строения, сооруженные из толстых бревен, врытые в землю так, что наружу торчала только соломенная крыша, были уютными жилищами. Об этом Радим ведал не понаслышке. Ему часто приходилось ночевать у гостеприимных селян, ведь вот уже пятнадцать лет, как его ноги не ведали покоя.

Радим родился сыном скомороха и, когда остался сиротой, не нашел ничего лучшего, чем продолжить дело отца. Ловкость и силу родителя отрок унаследовал, даже превзошел. Беда таилась в том, что в душе юноша вовсе не был весельчаком и затейником, стремящимся развлечь добрый люд, Радим всего лишь хотел не умереть с голоду. Пока это ему удавалось. Были у него и счастливые полосы жизни, и не очень. Случалось, он даже получал искреннее наслаждение от собственных представлений. Однако чаще скомороший труд Радима не радовал. Уж сколько раз он обещал себе завязать с ним, освоить какое-никакое ремесло, остепениться…

Пока не удавалось.

Радим рассчитывал хорошенько отдохнуть в селении, благо сохранилось несколько кун, заботливо спрятанных на дне мешка. Месяц в пути — немалый срок. Хотелось хорошенько попариться, стряхнуть дорожную пыль, расслабиться, отъесться. А главное — надо было подумать, куда идти дальше.

С новгородской землей у Радима были связаны не самые лучшие воспоминания. Тут ему в прошлом довелось не на шутку бороться за свою жизнь, и кое-кто из врагов, вероятно, еще жив. Встречаться с ними совсем не хотелось. Но на полудне тоже делать было нечего.

Скоморохов в последние годы развелось пруд пруди, многие тиуны и воеводы из-за тихой жизни ударились в разгул, ушлый народ это почувствовал, быстро напялил личины и бубенцы, толпами пошел по богатым дворам. На закате Радим только что побывал, посетил Полоцк, отзимовал в Минске. Особых восторгов эти земли у него не вызвали: люди там жили скаредные, скупые на еду и серебро. Можно было отправиться на восход, к Ростову и Ярославлю. Грады — хоть куда, не богатые, но на пропитание хватит. Другой путь — рискнуть и податься в Новгород, благо тут недалеко. Эта полуночная столица давно манила скомороха, да только именно в Новгороде жили те, кому Радим не был особенно люб.

Думы не помешали путнику заметить, что на участке поля еще колосится овес — это в канун Родогоща дня, когда урожай должен быть собран и сосчитан! — а в селении подозрительно тихо. Ни кудахтанья кур, ни коровьего мычания. Не блеют козы, не звучит молот коваля, не скрипит колодезный журавль. И ни над одной избой не вился дым очага. А день нынче хоть и погожий, но не настолько, чтоб забывать о тепле и горячей пище.

Подозрения усилились, когда скоморох приблизился к околице: нигде ни души. На грядках росли заботливо посаженные репки, морковь и свекла, вокруг изб стояли усыпанные плодами яблони, но хозяева будто исчезли. Пройдя село до конца, Радим обеспокоился не на шутку. Изб было не меньше полусотни, однако все казались покинутыми.

Что это? Куда подевались жители?

Радим громко крикнул, однако никто не ответил. Мертвое село; два ряда заброшенных домов. Страх охватил скомороха. На спине и шее выступил липкий пот. Надо скорее убираться отсюда.

Скоморох ясно сознавал опасность, но любопытство вкупе с шевельнувшейся в душе алчностью принудили задержаться на время. Может, пожитки в домах остались нетронутыми? Стоит посмотреть, нельзя ли чем поживиться. Главное — все сделать ловко и быстро. А это Радим умел как нельзя хорошо.

Скоморох легко перепрыгнул плетеную изгородь. Быстро подбежал к двери в избу, распахнул и скользнул внутрь. На всякий случай негромко спросил:

— Кто живой есть?

Ответа не было. Пока глаза привыкали к сумраку помещения, Радим двигался плавно, боясь что-нибудь задеть и раздавить. Освоившись, он цепким взглядом окинул клеть. В центре горницы стоял грубо сколоченный стол, рядом — широкая скамья. На стене бурая медвежья шкура. В углу темнел холодный очаг. На длинном воронце теснилась глиняная утварь. Хозяева будто вышли ненадолго, оставив хозяйство как есть.

Радим прошел вокруг стола, коснулся пальцами шкуры, бросил взгляд в красный угол. Точно! На полке отсутствовали деревянные фигурки домовых. Это непорядок. Вернее всего, хозяева ушли навсегда. И, похоже, не по своей воле…

Радим заметил, что пол под ногами покрыт темными пятнами. Света не хватало, но скоморох был готов поклясться всеми богами, что это засохшая кровь.

Бешено стучало сердце. Радим сдернул со стены шкуру и поспешил покинуть избу. Конечно, следовало поглядеть и в подполе, прибрать запасы, коли остались, но нервы буквально звенели от напряжения. Неладно здесь. Лучше уходить, покуда не поздно.

Выйдя на улицу, Радим отдышался и аккуратно скатал шкуру — можно продать при случае. Ее мех случайно коснулся висевшего на шее неброского ожерелья из камней. Один из серых камней вдруг полыхнул алым.

Радим охнул, чуть не выронив добычу. О волшебном ожерелье из говорящих камней он совсем позабыл. Нельзя сказать, что скоморох ненавидел волшбу. Скорее, он ее боялся. Как всякий разумный человек, носил с собой множество амулетов и оберегов — на разные случаи жизни. Большинство заговоренных вещей лишь придавали Радиму уверенность. В деле он никогда их не видел, да и не стремился попадать в ситуации, когда помогают такие штуки. Совсем иное — говорящее ожерелье. Это был подарок могущественного волхва Туровида, великого заводилы Коло скоморохов. Камни на самом деле говорили. Прикоснувшись к предмету, они брали часть его памяти, впитывали и хранили до поры до времени. Алый цвет показывал: камни готовы поделиться знанием. Чтобы их выслушать, надо погрузить ожерелье в воду.

Радим огляделся: невдалеке виднелся колодезный журавль. Любопытно, что расскажут камни? Может, они прольют свет на события, приведшие к запустению?

Скоморох нечасто использовал волшебное ожерелье. Он его боялся, как-то даже хотел выбросить. Жадность, однако, всегда побеждала страх. Негоже разбрасываться такими редкими вещицами. В нужный момент они могут оказать неоценимую помощь.

Скомороха сразу насторожило, что колодезное ведро опущено в глубину, вместо того чтобы стоять на срубе. Рачительные хозяева так не делают.

Радим снял ожерелье и осторожно коснулся колодезя. Все камни, как один, вспыхнули алым цветом. Такого скоморох еще никогда не видел. Каждому камню было что сказать! А ведь Радим давно подметил: камни всегда вещали только о важном. Скоморох торопливо сунул ожерелье за пазуху. Надо скорее поднять ведро и выслушать волшебную молву.

Журавль заскрипел и с трудом поддался сильным рукам. Что такое? Ведро с водой не может столько весить. Вновь накатили дурные предчувствия. Однако Радим не отступил, и вскоре очам предстала жуткая картина.

На веревке висела обнаженная женщина. Ее шея была затянута прочной петлей, язык свисал синим куском мяса, глаза вылезли из глазниц. Тело было перепачкано кровью и нечистотами.

Радим опустил труп. Тело с глухим звуком осело на землю. Ведро, все еще закрепленное на конце веревки, ударило покойницу по плечу и опрокинулось набок. Изнутри потекла зловонная жижа. Радим поморщился, а когда разглядел то, что еще вывалилось из ведра, его чуть не стошнило. На зеленой траве лежала голова ребенка.

Замешательство было столь велико, что Радим пропустил миг, когда появились вершники. Они окружили бледного скомороха плотным кольцом. Радим понял, что объяснений не избежать.

— Кто таков? — раздался первый вопрос.

— Радим… Скоморох…

Копья вершников склонились к горлу Радима. Дело приняло скверный оборот.

— Где другие душегубы?

— Что?

— Отвечай!

Железо царапнуло щеку, оставив красный след.

— Я не душегуб! Я просто скоморох!

— И личина есть?

— Личина? Конечно, есть, — Радим скинул заплечный мешок и начал его развязывать.

— Точно душегуб! Вздернуть татя!

— Спокойно, ребята. Я его знаю. — Вперед выехал важный боярин — ладно сложенный муж средних лет в синем бархатном кафтане поверх блестящей кольчуги. Вот и встретились. — Вершник снял золоченый шишак с узорчатым наносьем, открыв холеное, гладкое лицо и светлые, почти белые волосы.

Радим с ужасом признал говорившего. Это был один из тех новгородцев, с которым скоморох меньше всего хотел встречаться: Остромир, правая рука князя Владимира Ярославича.

Простолюдина и боярина связывала история, случившаяся год назад в Ладоге. Тогда в посадничьей усадьбе начались ужасные отравления, и Радим был поставлен боярыней Параскевой, женой ладожского воеводы Эйлива, искать злоумышленника. В результате скоморох сам стал подозреваемым, а Остромир этим ловко воспользовался, чтобы воплотить свой замысел по изгнанию Эйлива из Ладоги. Радим по его плану должен был обвинить воеводу в отравлении ц вызвать на суд.

Скоморох не оправдал ожиданий Остромира: он нашел настоящего отравителя, ведьму-оборотня, мстившую за поругание, принятое в молодости от Эйлива. Это смешало замыслы Остромира, и Радим скрылся, заботясь о собственной шкуре. Несомненно, боярин затаил обиду на Радима и теперь, похоже, был в силах взыскать за нее.

«Лучше бы сразу повесили, но Остромир на пытки отдаст, как пить дать».

— Не вели казнить, господин великий боярин! — Радим рухнул на колени.

— А есть почто?

— Нету! Клянусь Сварогом, нету! — Скоморох согнулся в земном поклоне.

— Как объяснишь вот это? — Остромир указал на труп женщины и голову ребенка.

— Никак, господин великий боярин! Не виноват я! Хотел водицы испить, а там такое…

Остромир приметил торчащее из-за пазухи Радима ожерелье. Брови боярина вопросительно шевельнулись, взгляд заинтересованно скользнул по камням.

— А это что?

— Это? — Радим надел ожерелье на шею. — Оберег мой из камушков жабьих, от воды ядовитой.

— Подай, — велел боярин и протянул руку.

Как ни жалко было расставаться с волшебной вещью, с жизнью прощаться еще жальче. Радим поднялся на ноги и, косясь на суровые лица вершников, протянул ожерелье Остромиру:

— Пожалуйста, господин великий боярин! Остромир поднес камни к глазам, потом к носу, понюхал и сурово нахмурился:

— Морочишь голову, смерд! Уж жабьи камни я знаю. Недоброй волшбой несет от твоего оберега. Не для того он, чтобы потраву чуять. Меня не проведешь.

В это время к ватаге, окружившей скомороха, подскакали еще несколько дружинников. Их старшой, осадив гнедого жеребца, заговорил:

— Село пусто. Все колодцы забиты мертвецами. Голова старшого блестела, как медный котел: он был совершенно лыс и по-нездешнему загорел. Лицо воина пересекали старые шрамы, задевая левое веко правое ухо. Черненая бронь ладно сидела на крепком теле, за плечами топорщился снятый кольчужный колпак, длинные кожаные полы прикрывали ноги по самые сапоги. Голос отдавал норманнским про-1зношением. Остромир нахмурился и сжал золоченую эукоять длинного меча.

— Опять те же тати потрудились?

— Такого они еще не творили. Караваны разоряли, было дело. Сел не трогали.

— Дурное дело нехитрое. Сигват, останься со своими. Внимательно осмотрите все избы. Мертвых похороните.

Лысый кивнул.

— А мы — в Березейку. Скомороха прихватим с собой. Третьяк, возьми его.

Такой оборот событий Радиму не понравился. Он 1редпочитал вольную жизнь и потому попробовал воз-эазить:

— Господин великий боярин, пощади! Дай уйти своей дорогой!

— Молчи, смерд! Как я решил, так и будет! Остромир резко повернул коня и, хлестнув его плетью, галопом помчался по дороге. За ним потянулись Дружинники. Названный Третьяком молодой черноволосый ратник ухватил Радима под мышки и перебросил на круп чалого скакуна. Лука седла больно впилась под ребро. Скоморох начал дергаться, но был Успокоен ударом поперек спины.

— Не ерзай, а то уроню!

Радим понял, что ничего иного не остается, как смириться. Хорошо, хоть сразу не порешили.

Глава 2

Исключительной красоты новгородская земля исстари славилась густыми лесами и добрым народом. Радим, несомненно, сохранил бы об этой стороне самые лучшие воспоминания, если б не те невзгоды, которые его здесь настигли. Вот угораздило! И ведь думал обойти новгородские пределы, наведаться в Смоленск или даже в стольный град Киев. Но необъяснимо потянуло на полночь. Вот так всегда и случается, когда нет удачи. В том, что он неудачник, Радим уверялся каждый раз, как появлялись неприятности.

Ему хотелось жизни безбедной и сытой, однако чем дольше скоморох путешествовал, тем больше уверялся в несбыточности своей мечты. Шел 6560-й год. На Руси было тихо и сытно несколько лет кряду. В селах и градах царил мир, строились новые хоромы, процветали торговые пути. Вороги — что ляхи на закате, что чудь на полуночи, что печенеги на полдне — изредка пощипывали приграничье, но серьезного урона не наносили. Тиуны судили не по своей выгоде, а по Правде Русской. Слава великого князя Ярослава гремела от Булгарии до Франкии, от Норги до Греции. Казалось бы, живи да радуйся!

Но Радиму в этом порядке было неуютно. Куда б он ни пришел, в Туров — к Изяславу, в Чернигов — к Святославу, да пусть в сам Киев — к великому князю, — нигде не мог найти себе места. Скомороха если и привечали, то радости он находил мало, везде оставался чужаком, гостем, зашедшим ненадолго и уже готовым снова пуститься в путь. А ему так хотелось стать своим, почувствовать, что для кого-то он важен, незаменим…

Нынче важным он был лишь для Третьяка, которому поручили доставить пленника в Березейку. Про целость и сохранность Остромир не предупредил, поэтому дружинник со скоморохом особо не церемонился. Добравшись до деревни — несколько изб на небольшом лугу посреди леса — Третьяк сбросил полуживого Радима на траву и пнул в бок, чтобы привести в чувство.

— Вставай!

Кряхтя и охая, Радим поднялся. Порыв ветра чуть не опрокинул скомороха наземь. Чьи-то крепкие руки поддержали его.

— Вот так встреча! — На лице подсобившего Радиму ратника появилась улыбка.

Перед скоморохом стоял отрок в потертой рубахе, широких штанах и пыльных сапогах, с мечом на кожаном поясе и ножом за голенищем. Светлые волосы свисали вихрами, шевелясь на ветру. Радим не признал отрока и начал предполагать худшее. Если это кто-то из новгородских недругов, сможет ли Остромир защитить своего пленника? Захочет ли?

— Что глазами хлопаешь, Радим! Ужо не узнаешь Валуню? Зазнался али как? Третьяк, я знаком с ним. Он — дюже забавный скоморох.

— Мне без разницы. Я его по указу господина привез.

— Пусть у меня на постое побудет. Господину сейчас не до веселья. Сам государь княже со старшею дружиною пришел. Думу сели вершить.

— Слово дашь, что в целости и сохранности скоморох у тебя будет?

— Даю. Пусть меня Исусе покарает, ежели обману.

— Забирай. Его крому не забудь!

Третьяк с видимым удовольствием передал пленника товарищу, взял коня под уздцы и повел в стойло. Радим тем временем вспомнил Валуню, и на душе стало спокойно. Это был добрый дружинник. Некогда он изрядно помог скомороху и явно сохранил к нему симпатию.

— От зелена вина не откажешься, Радим? У нас еще много осталось! Тати караван Мерзоя-купца разорили, людей поубивали, а товар не взяли. Все господину досталось! А он — добрый, с дружиною всегда рад поделиться. На, пей!

Валуня протянул Радиму мех с ядреной жидкостью.

— Вот, благодарствую! — Радим с удовольствием припал к меху, — А то с полудня маковой росинки во рту не было. А ты какими судьбами в дружине княжьей? Ты же в Ладоге у Эйлива рядовичем лямку тянул?

— Тут рассказов на долгий вечер! Я все тебе поведаю, пойдем в хоромы. Вот тут я сейчас живу не тужу…

За плетеным палисадом в окружении зеленых кустов бузины стоял небольшой домик с соломенной крышей и глиняной трубой. У порога гостей встретила миловидная молодица в чистой льняной рубашке, подпоясанной бисерным ремнем. Ее волосы были уложены в толстую русую косу, скреплены кожаным шнуром и спрятаны под узорчатую кичку. На шее женщины висело изящное ожерелье из ракушек, камешков и кусочков серебра.

— Знакомься, Радим, это — Млада — любушка моя. На прошлой седмице обвенчались.

— Рад за вас, очень рад, — скоморох улыбнулся. — Неужто к сохе потянуло?

— А вот и не угадал! Господин меня тиуном обещал тут поставить. Вот со дня на день с татями расправимся, так ряд и учиним.

Через сени гостя провели в светлицу, где усадили на широкую лавку. Млада тихо посетовала, что угощением хозяева не богаты. Валуня велел ей отправиться в погреб и нести лучшее, что там есть.

— Хорошо ты зажил, Валуня, — сказал Радим, заметив повешенные на стену доспехи и оружие. — Прошлый раз, как виделись, ходил в старой кольчужке. А тут, смотрю, броня добрая. Новая, поди?

— Угадал, — Валуня плеснул вина в глиняные чаши. — Еще в бою не пробована. Надеюсь, как стычка случится, не подведет. Пей, сейчас Млада вернется, закусим.

— Так расскажи, как дошел до жизни такой? Не хотел же из Ладоги уезжать?

— Не хотел. Тогда матушка была жива и ухода требовала. Прошлой летеницей все изменилось. Прибрал Бог бедную страдалицу, царствие ей небесное! — Валуня перекрестился. — А потом ты помог. Не согрешу, коли скажу: без тебя меня бы тут не было.

Млада принесла большой свиной окорок и жбан хмельного пива. Еду дополнили зеленый лук, репка и отваренная в соленой воде свекла. Когда заботливая хозяйка выставила на стол пышущий жаром хлеб, гость мог с полным правом сказать, что угощение выдалось на славу.

— Вот дюже любопытно! Как это я тебе помог?

— Господин очень хотел тебя найти, вестников в стороны разослал. Да ты ж утек. А бояре скоро замятию затеяли: Эйлив против Остромира стал подговаривать, мол, это он ту ведьму подослал. — Не прерывая рассказа, Валуня ножом разделил краюху на части. — Я же тут под руку подвернулся. Мне говорят — Радима знал? Я отвечаю: «Знал! Добрый скоморох!» Тогда господин велел все рассказать, как потраву ты искал, как боярыне служил. Мне что, жалко? Я правду завсегда готов молвить! Ты угощайся, угощайся!

Радим, поощряемый Валуней, принялся за еду. Мясо и хлеб после тяжелой дороги казались невероятно вкусными.

— Вот так и попал я в услужение Остромиру. Эйлива с Ладоги прогнали, нового посадника прислали. Из дружины кто с Гримом варяжить отправился, кто новый ряд учинил, меня ж господин в Новгород увез, определил к себе гридем, одарил богато, вот и Млад у сосватал.

— Добрый боярин. Жену тебе нашел, красавицу… С чего бы так?

— Догадываюсь, — усмехнулся Валуня. — Отец Млады был местным старостой, а детей, кроме дочери, не оставил. К ней все тутошние ужо сватались, да ни у кого не вышло. Право сирот выдавать князю дано, считай, Остромиру. Ну, а господину тиун здесь нужен. Вот на меня выбор и пал.

— Сам-то рад?

— Еще как! Млада — любушка моя, женушка, каких поискать!

Млада залилась стыдливым румянцем и отвернулась. Радим хмыкнул и приналег на угощение. Валу-ня хохотнул, разлил из братины пиво, залпом выпил.

— А теперь ты рассказывай, какими судьбами в наши края?

Скоморох не успел начать свою историю, как за дверью послышались голоса и тяжелые шаги. Млада отворила на стук. В избу вошли трое широкоплечих гридей без доспехов, но с оружием. Своими могучими телами они заняли всю клеть, заслонив скудный свет, падавший из маленького оконца. Радим сразу догадался, что это за ним.

— Добрый вечор, — поприветствовал незваных гостей Валуня. — Радим, это сотоварищи мои, братья Свистуны. Первой, Вторый. А с Третьяком ты уже знаком. Угоститься хмельком не желаете ли?

— Будь здрав, Валуня. Не время нам. Князь скомороха к себе требует. Немедля.

— Жаль, но на то воля княжья…

Валуне явно не хотелось отпускать скомороха, однако службу он знал хорошо.

— Я тебя ждать буду. Как отпустят, сюда иди. Дом Валуни и Млады в Березейке все знают.

— Добро, — Радим напряженно улыбнулся. Внутренний голос подсказывал, что вернуться в эту гостеприимную светлицу ему не суждено.

В сопровождении сторожей скоморох миновал деревню и вскоре очутился возле большого шатра, раскинутого на околице. Вокруг суетились многочисленные холопы, подле костров сидели воины, у коновязи топтались взнузданные кони. Первой перекинулся парой слов с вооруженными отроками, один из них прошел в шатер, потом вернулся. Радима подвели ко входу, приподняли полог и толкнули внутрь.

Шатер был огромен, свод терялся в темноте, ибо все освещение состояло из пары смоляных факелов, воткнутых в землю, и небольшого костра, полыхавшего посреди круга, выложенного гладкими валунами. Нехитрая походная утварь стояла в дальнем от входа конце. Ларцы, лежанки, оружие занимали пространство вдоль стен. В центре высился большой резной стул с высокой спинкой и массивными подлокотниками, испещренными плотной вязью из огнедышащих змеев и диковинных растений. У подножия лежали ворсистые ковры с восхода, уставленные кувшинами и корзинами с яствами.

Радим сразу разглядел хозяина шатра, крепкого бородатого мужа, одетого в шелк и бархат. Князю Владимиру Новгородскому, старшему сыну Ярослава Киевского, было чуть больше тридцати лет. Мягкий запах свидетельствовал, что князь не пренебрегает дорогими греческими благовониями. Шею Владимира охватывала массивная золотая цепь с крупным крестом. Волосы подстрижены коротко. На руках — самоцветные браслеты и драгоценные перстни.

Князь сидел на стуле, лениво обгладывая куриную голень. На коврах вокруг расположились бояре, старшая дружина, все видные люди новгородского двора. По Правую руку от князя сидел Остромир. Он переоделся в Мирное платье и смотрелся отменно. Шелковая рубаха Подчеркивала ладную фигуру. Волосы зачесаны на затылок и перехвачены жемчужной нитью.

Слева располагался Сигват, даже без брони выглядевший грозно. Как заметил Радим, в шатре собрались Ратники, а не беззаботная знать: суровые лица носили следы былых сражений, рукояти мечей потерты, пятки большинства присутствующих были увенчаны блестя-Щими острогами фигурной ковки.

— Так это ты, скоморох, был в Лощинке? Радим рухнул на колени и склонился в земном поклоне. Опыт показывал, что, прежде чем что-то говорить. высокородным господам, надо тщательно обдумать слова.

— Он, он это, — ответил за скомороха Остромир.

— Так поведай нам, что там видел, что там делал? — Князь швырнул обгрызенную косточку в глиняный горшок.

— Убитых видел, мой господин светлый княже. В колодезе их схоронили лихие люди.

— Значит, ты знаешь, что там были лихие люди? Кто? Отвечай, что видел!

— Помилуй, светлый княже, не ведаю ничего. Я в сельце том недолго был. Только заглянул, а тут добрый боярин подъехал и меня взял.

— Не кривишь ли душой, скоморох? Со мной шутки плохи!

— Ни в коем разе, светлый княже! — Радим уткнулся лбом в землю.

— Подними глаза! Я должен их видеть! — приказал Владимир Ярославич.

Радим подчинился.

— Отвечай, почто кудесничаешь?

— Поклеп это, светлый княже! Не кудесник я. Мое искусство людей забавлять, а не духов гневить.

— Что ж, боярин мой Остромир — лжец, по-твоему?

— Ни в коем разе, светлый княже!

— Тогда лжец — ты. Ибо нашел он у тебя вещь чудесную, ожерелье бесовское. Может, это ты Лощинку извел? Отвечай!

— Помилуй, господин мой светлый княже! Не ведал я, что вещь эта бесовская! Как оберег носил ожерелье! Вот вам крест! — Радим старательно перекрестился.

Похоже, скоморох ничего не перепутал, поскольку разошлись грозно сдвинутые брови князя и сам он будто бы подобрел.

— Что ж, Бог тебе судья. Но о татях местных расскажи все, что слышал.

— Ничего не слышал, светлый княже. Вот вам крест!

— Усердный! — князь улыбнулся. — А обереги дикие носишь. Неужто не слыхал о ватаге, что у Березейки разбойничает, людей убивает, а добро не трогает? Их еще безликими прозвали, ибо личины надевают.

— Только краем уха, светлый княже. Я в пределы новгородские недавно пришел. Не вели казнить, но о татях ничего не слыхал.

— Поверим скомороху? — обратился князь к боярам.

— Когда проверим — тогда поверим, — ответил Остромир. — Вели, господин, держать его покуда. И крепко держать! За ним пригляд нужен.

— Что ж, так тому и быть. Бери и приглядывай. А я еще рябушки отведаю. Эй, Кутепка, вина мне и грудинки!

Бояре зашумели, возвращаясь к еде. Радим понял, что самого страшного он избежал, однако расслабляться не следовало. Остромир поднялся на ноги и подошел к скомороху:

— Вставай! Двигай!

— Исполать тебе, светлый княже! Понукаемый боярином, Радим выбрался из шатра.

Остромир вышел следом и позвал своих гридей. Они немедленно явились, веселые от молодого вина и свежего мяса.

— Первой! — сказал Остромир. — У хором, где я на постой встал, — банька есть добрая. Туда скомороха запри. Сторожем Третьяка поставь, после полуночи замену пришли.

— Будет сделано, господин, — кивнул дружинник.

— А ты, смотри, не бузи, — напутствовал Радима боярин. — Попробуешь утечь — пощады не жди.

Радим тяжело вздохнул. Будущее рисовалось ему Черными красками.

Глава 3

Банька была неказиста — сруб в шесть венцов врытый в землю по самую крышу. Половину клети занимал очаг, сложенный из закопченных камней. Когда баню топили, дверь следовало держать открытой, ибо никакого другого выхода для дыма преду, смотрено не было. Внутри находилась нехитрая утварь — бадья да скамья, хотя и та и другая на вид бывалые, но вполне крепкие.

Радима затолкнули в баньку и затворили дверь. Снаружи подперли бревнышком. Запор, конечно, не слишком надежный, но на стороже оставался Третьяк.

Опустившись на скамью, скоморох впервые за последние полдня понял, насколько он устал. Глаза слипались, клонило в сон. Мешали только назойливые мысли. Их было так много, что Рад им не на шутку испугался, как бы не лопнула голова. Думалось обо всем сразу: и об убитых селянах, и о неведомых татях, и о своем невезении, и даже о том, как хорошо все устроилось у Валуни.

Внезапно где-то в темноте послышался шорох. Пленник напрягся, прислушался. Звук не повторился, и скоморох успокоил себя — показалось. В голову лезли новые тяжелые думы о собственной горемычной судьбе.

Внезапно шорох раздался вновь. А потом — скрип.

Что это? Мыши, крысы, змеи? Радим сжал висевшие на шее обереги. А вдруг это обдериха — злобный банный дух, хозяин четвертого пара? Много страшных историй приходилось слышать Радиму на своем веку, но одной из самых жутких была былина о мальчике и бане.

Давным— давно на Смоленщине, в одной небольшой деревеньке, жила семья смердов —отец, мать и двое отроков.

Жили — не тужили. Однажды истопили они баньку и париться решили по старшинству. Первым пощел отец — поддал парку, пропотел — ив озеро. Потом была матушка — попарилась, согрелась — и купаться. Затем наступила очередь детей. Раньше они парились вместе, в баньке малышам места хватало. Нынче же подросли оба, росту и весу набрали. Заупрямился младший мальчишка, мол, не хочу в тесноте жаться, идем париться по очереди. Ответил ему старший отрок, что не дело так поступать — четвертый пар испокон веков обдерихе принадлежит. Злобен тот дух и мстителен. Коли его не почтить, каверзу страшную учинить может.

Уверил брата младший отрок, что отдаст обдерихе четвертый пар, сам же и пятым удовольствуется. Попарился старшой, попотел, и в озеро к бате и матушке отправился. Младшой же в баню отправился. Как внутрь вошел — так больше и не вернулся.

Обеспокоились родичи, что младший братец на озеро не идет, к бане возвратились, а там пар коромыслом. Отец хотел внутрь бежать, да только ошпарился. Мать хотела в дверь войти, — чуть не задохнулась. А брат старший и пытаться не стал, знал, что это проделки обдерихи, а с ним шутки плохи. Как остыла банька, внутрь родичи попали — ив плач. Увидели, что от братца младшего осталось, чуть без чувств не свалились: кости да мясо вареное, кожа с тела клочьями сползла, будто ящерица старую шкурку сбросила.

Как вспомнил ту историю Радим — мигом вспотел. Ох, не к добру эти шорохи и скрипы.

В лицо пахнуло жаром. Скоморох явственно ощутил, что в бане становится все жарче. Причину происходящего понять не мог, а потому только крепче сжал обереги. Радим попытался вспомнить какой-нибудь древний заговор от злых духов, но, кроме пары отбрехов про Чура, ничего на ум не шло. Скоморох скороговоркой прошептал заклинания, включая обрывок христианской молитвы, однако это не помогло. — В бане стало очень горячо. Раскаленные камни в кладке засветились алым огнем, наполняя клеть зловещим светом. Радим решил, что пришло время звать на помощь. Пусть немедленно откроют дверь!

— Ш-шлуш-шай ш-шлово Гош-шпода, ш-шмерт-ный! — раздался шипящий голос. — Покайш-шя в грех-хах-х! Верниш-шь в ш-швятое лоно!

Радим инстинктивно упал на колени. Он никак не мог понять, кто говорит.

— Кто? Кто здесь?… — Скомороху было страшно до дрожи.

— Ух-ходи отш-шюда! Верниш-шь в ш-швятое лоно! — шипение доносилось со стороны очага.

Присмотревшись, Радим удостоверился, что голос исходит от каменной кладки. Пленник с ужасом распознал полыхающее алым светом человеческое лицо, сложенное из раскаленных булыжников. Жуткий лик смотрел единственным оком прямо на скомороха.

— Ещ-ще еш-шть время! Ш-штупай в лес! Ш-шту-пай сквозь него! Верниш-шь в ш-швятое лоно!

У Радима пересохло в горле, руки и ноги отказались повиноваться.

— Твои грех-хи уш-шасны! Покайшшя в них-х, и будеш-шь прощ-щен! Ш-штупай, или ш-шдохни! Верниш-шь в ш-швятое лоно!

Вид алого лица был отвратителен. Огненные губы шевелились в такт словам, но в то же время скомороху чудилось, что голос звучит прямо в голове. Огромным усилием воли Радим заставил себя закрыть глаза. Он хотел, чтобы кошмар исчез, растворился без следа.

Боги вняли мольбам скомороха. Шипение прекратилось, жар спал, и когда Радим рискнул открыть глаза, он не увидел ничего, кроме темноты, наполнявшей баню. Сон, страшный сон… Это казалось наиболее простым объяснением случившегося. Или все-таки не сон? Если это был обдериха, то что он хотел сказать?

Не успел пленник как следует обдумать смысл кошмара, как скрипнула входная дверь. На миг ярко сверкнул месяц, потом его заслонила темная фигура. Радим прищурился.

— Не бойся! Это я — Млада! — раздался шепот. — пришла тебя освободить.

Радим был несказанно удивлен ее появлением.

— Зачем? Что случилось?

— Господин Остромир уговорил князя заковать тебя в железо и завтра отправить в Новгород. Неизвестно, что он дальше с тобой сделает. Валуня сказал: надо бежать.

— Бежать? Не сносить мне головы… — Радим быстро продумывал возможные ситуации. — Поймают — железо благом покажется. А что ты сделала со сторожем?

— Им занялся Валуня. Поторопись, пожалуйста! Вот твой мешок! Я туда еще пирогов положила…

— Добро, — увидев свои пожитки в целости и сохранности, Радим воспрял духом и решил, что свобода дает больше возможностей, чем неволя. — Пойдем.

Следом за Младой скоморох осторожно вышел из баньки и двинулся к плетню. Месяц светил ярко, поэтому дорогу было хорошо видно. С одной стороны, это на руку — идти легче, с другой — самих беглецов тоже издалека видно. Подбираясь к калитке, Радим заметил безвольно замершее в стороне тело. Свет падал человеку на лицо, потому скоморох без труда признал одного из дружинников, которые вели его к князю, а затем в баньку. Третьяк. Ратник был мертв, его тело было рассечено. Валуня из-за Радима зарезал сотоварища? Скомороха покоробило. Сомнения закрались в душу, но он не дал им воли. Решившись на побег, нельзя останавливаться на полдороге.

Млада вывела Радима на опушку леса и здесь попрощалась.

— Иди вдоль ручья. Слышишь, за бурьяном журчат? Он выведет тебя к Мете. Пойдешь против течения. Дойдешь до Волочка. Удачи!

— Спасибо, Млада. И Валуне передай мою благо-дарность!

— Передам, обязательно! До встречи!

Млада на прощание поклонилась и спешно пошла к Березейке. Радим постоял, глядя ей вслед, а потом двинулся на звук бегущей воды. Он свободен и вроде как не внакладе. Потеряно только ожерелье, а мешок с пожитками остался нетронутым. Не самое худшее развитие событий.

Глава 4

В лесу Радим на себе испытал, что осенние ночи теплом не балуют. До сих пор его согревала непрерывная череда приключений, теперь же холод, проникнув сквозь рубаху, пробирал до костей. Радим достал из мешка кафтан и немеющими пальцами натянул на себя. Чтоб стало веселее, решил перекусить, благо сразу нашел завернутые в тряпицу пироги Млады.

Набив рот вкусной выпечкой с начинкой из смородины, скоморох почувствовал себя гораздо лучше. Даже сил прибавилось, страх перед преследователями улетучился, а ноги зашагали быстрее.

Конечно, ночной лес опасен. Это Радим знал не понаслышке, самому приходилось бедовать, и в ямы падать, и с тропы сбиваться. Но в этот раз выбирать не приходилось — чем дальше он уйдет, тем больше выиграет. По остывшему следу псы вряд ли пойдут, а людям его век не сыскать.

Ночной лес был полон жизни. То там, то здесь кто-то хлопал крыльями, надрывно ухал, потрескивали ветки, шумели деревья. Радим был на короткой ноге с лесными тварями. Конечно, он боялся встреч с медведем-шатуном или волками, но был готов к ним. На этот случай в мешке лежал длинный нож с прочной костяной рукоятью.

Не слишком пугали и лесные духи. Против леших и шишиг хорошо помогали висящие на шее обереги. Гораздо больше Радима страшила встреча с людьми. Князь по малому поводу в такую глухомань с дружиной не пойдет. Значит, в новгородской земле действительно серьезные неприятности. Похоже, тати совсем распоясались и спуску никому не дают, вон даже целые села вырезают. А где разбойному люду прятаться, как не в лесу? Не ровен час, наткнешься на татей. Вот тогда придется попотеть.

Радим будто в воду глядел. Не успел он пройти по ручью пары верст, как увидел отблески костра. Впереди кто-то был.

Собственно, вариантов у Радима имелось немного: обойти костер справа либо слева. При этом нельзя потерять из виду ручей — местность незнакомая, можно заблудиться.

Скоморох присел, вслушиваясь в доносящиеся от костра звуки. Там разговаривали люди. Они вели беседу в полный голос, ничего не остерегаясь. Разобрать слов Радим не мог, но это его не волновало. Главное, что люди у костра заняты собой и, вероятно, не обратят внимания, если мимо осторожно проскользнет случайный путник.

Чтобы не создавать шума, Радим решил не переходить ручей. Он отправился по тому берегу, на котором стоял, — лишь чуть углубился в чащу. Ступал теперь с огромной осторожностью, старался не хрустеть валежником, не задевать развесистые еловые лапы. Это удавалось с трудом. Скоморох бесшумно поравнялся с костром, отделенным от него лишь несколькими кустами, и затаился, переводя дыхание. Пройти еще столько же — и он в безопасности.

У костра сидели человек десять. Одеты небогато: в некрашеные холсты и кожи. На ногах — либо драные лапти, либо грязные мозоли. Однако когда Радим перевел взгляд выше, у него вмиг похолодело в груди.

Их лица скрывали грубо выделанные личины. Ни один уважающий себя скоморох не стал бы выступать в таком виде. Ценились личины, искусно расписанные признанными мастерами. Брови, нос, рот — все должно было светиться яркими красками. Здесь же — невыразительные деревяшки с двумя отверстиями для глаз. Именно эта невыразительность более всего и пугала. У людей отсутствовали лица. Перед костром сидели безликие.

— Время на исходе. Но все складывается в нашу пользу, братья. Князь здесь, значит, победа близка.

Говорил человек, чья личина выделялась отсутствием второго ока. Кроме того, на его голове не было ни единого волоска.

— Он оказался глупым, — усмехнулся щербатый старик в полуличине — она скрывала его лицо только ото лба до носа, оставляя открытыми рот и седую бороду.

— Все, кто не вернулся в лоно, — глупцы! — ответил одноглазый.

Услышав слово из ужасного сна, Радим встрепенулся. Ох, неприятная компания здесь собралась, надо скорее уносить ноги. Однако любопытство оказалось сильнее.

— Мудрецы — те, кто принял спасение. Сегодня среди нас трое новых братьев. Они побывали на Горе, они говорили с Господом, они получили посвящение кровью и плотью. Братья, встаньте!

Трое мужей послушно поднялись.

— Принесли ли вы доказательства своего возвращения? Есть ли у вас то, что обрадует Господа?

— Есть, брат, — нестройным хором ответили мужи.

— Покажите нам.

Первый муж поднял с земли дерюгу и, развернув, извлек отрубленную голову:

— Купчина отказался принять крест и вернуться в святое лоно.

Второй муж поднял за длинные волосы другую голову:

— Полдюжины грешниц застал я на купании. Ни одна не приняла спасения. Моя рука покарала их во имя Господа.

Третий муж тоже принес человеческую голову:

— Мой отец был закоренелым грешником. Одноглазый одобрительно кивнул:

— Вы вернулись в святое лоно, братья. Садитесь! Господь радуется вместе с нами.

Скоморох был благодарен ночи, скрывшей от него кровавые детали происходящего. Бурная жизнь закалила его, но не настолько, чтобы безучастно взирать на жестокость душегубов.

— Скоро заблудших не станет, — начал вещать одноглазый. — К Покрову все будет закончено. Нам придется многое для этого сделать, но Господь вознаградит нас. На небесах верных рабов Божьих ждет сущий рай.

Речь напоминала христианскую проповедь. Нечто подобное Радим неоднократно слышал, когда бывал в церкви. Только говоривший был не пресвитером. Немытые мозолистые руки явно привыкли к топору, а не к кадилу. А эта лысина… Где-то он уже видел подобную. Ах, да, тот воевода в Лощинке. Но не может же это быть он? Что ему делать среди грязных смердов?

— Нам предстоит снова убивать. Готовьте свои души к смертельной схватке, братья. Господь поможет. Помолимся!

Люди у костра сложили ладони и зашептали молитвы. Радим разглядывал сидевших и все больше убеждался в том, что надо улепетывать. Очи безликих безумно блестели в отблесках пламени, придавая и без того ужасным татям невыносимо жуткий вид. Еще страшнее было их снаряжение. Безоружных среди молящихся не водилось. Длинные ножи и тяжелые рогатины были у каждого. Некоторые, как, например, одноглазый, имели топоры. Кое у кого за спиной виднелись луки и колчаны, полные стрел. Но более всего пугало, что слова одноглазого очень напоминали речь, услышанную во сне. Может, сна не было вовсе? А все это — жуткая явь?

— У тех, кто не примкнул к нам, еще есть время, — снова заговорил лысый. — Они должны покаяться в грехах и вернуться в святое лоно. Это единственное, что их спасет. Другая дорога — смерть и вечная мука в геенне огненной до самого Страшного суда. Выходи, Радим, мы тебя ждем.

Одноглазый повернул голову в сторону затаившегося скомороха. Глаз жуткого проповедника полыхнул огнем, его взгляд впился в Радима. Если произошедшее назвать громом среди ясного неба, то это будет слабое сравнение. Скоморох буквально остолбенел, не в силах уразуметь, как его обнаружили, как узнали его имя.

— Не противься воле Господа, что привела тебя сюда. Иди к нам или умри! — Одноглазый резко взмахнул рукой, метнув топор. Оружие с треском рассекло кусты и вонзилось в березу, за которой прятался скоморох.

Радим будто оттаял, он резко вскочил и, более не размышляя о смысле происходящего, рванул прочь от костра. Вдогонку закричали, забряцали оружием, кинулись следом, поэтому скоморох бежал что было сил. Ветви хлестали по лицу, оставляя болезненные царапины, ноги ударялись о корни и пни. Непроходимые заросли, как назло, вставали стеной каждый раз, когда скоморох прибавлял скорости. Приходилось их огибать, метаться из стороны в сторону, теряя время и ориентиры. Благодаря ловкости Радим все же избежал опасностей ночного бега. Пару раз свалившись, он не разбил голову и не свернул шею.

Выскочив на берег реки, скоморох не успел остановиться и с разбегу влетел в воду. Холод привел его в чувство. Куда дальше? Идти вдоль Меты, как предлагала Млада, было опасно. Радиму казалось, он еще слышит звуки погони, а значит, на этом берегу его в покое не оставят. Надо плыть.

Скоморох скинул кафтан и рубаху, снял боты и сложил добро в мешок. Осенняя Мета была холодна. Боясь окоченеть, скоморох спешно поплыл к противоположному берегу, гребя правой рукой, а в левой держа на весу мешок. Однако на середине силы оставили беглеца. Начали неметь мышцы. Радима охватил страх. Он с тоской подумал, что утонуть в реке еще глупее, чем свалиться в медвежью яму. Вот будет радости у раков — пощипать его бренное тело. Правда, говорят, к утопленникам благоволят русалки. Интересно, они красивы или нет?

Наконец, правая рука напрочь отказалась слушаться. Радим пошел ко дну. Бросив мешок, он попытался помочь себе левой, но тщетно. Скоморох тонул, барахтаясь из последних сил. Внезапно ноги коснулись твердой поверхности. Или ему показалось? Радим попытался встать и на самом деле ощутил илистое дно. Подхватив плавающий рядом мешок, скоморох, по грудь в воде, медленно побрел к берегу.

Он добрался до ближайших ивовых зарослей. Там свалился на землю и мгновенно заснул.

Глава 5

В тинистой заводи нудно гудели мухи. Сидевшая на склоненной к воде иве сойка наблюдала за трудягами-муравьями. Рядом куда-то спешил важный черный жук. Заяц вынырнул из леса на берег и, принюхавшись, осторожно приблизился к реке. Розовый язык заметался по поверхности воды. Внезапно длинноухий насторожился, завертел головой. Потом зверек торопливо отскочил от берега и припустил к лесу. Вслед понесся громкий чих.

Радим проснулся. Он поднялся с песка, протирая заспанные глаза. Скоморох чувствовал себя сносно, гораздо лучше, чем можно было предположить после вчерашних невзгод. Небольшая простуда была платой за ночевку в мокрой одежде.

Первым делом скоморох осмотрелся: не видно ли давешних преследователей. На берегу вырисовывалась лишь одна цепочка следов, и они принадлежали Радиму. В лесу пахло опадающей листвой, но не людьми. Река безмятежно несла свои воды в необозримую даль.

Скоморох скинул исподнее и в чем мать родила встал под лучи горячего солнца. Сладкая нега распространилась по телу, тепло заструилось в жилах, пришло ощущение жизни. Сила наполнила затекшие мышцы. Радим с наслаждением несколько раз выгнулся, потом сделал пару дюжин приседов, попрыгал на месте и наконец нырнул в реку.

Взбодрившись, скоморох вышел на берег и, обсыхая, предался думам. Нечистое дело творится в земле новгородской. Волшбой не просто пахло — так разило, что не по себе становилось. Хотелось как можно скорее утечь подальше и забыть ужасные лица лысого татя с топором и его приспешников. Пусть разбойным людом занимаются князь и его дружина. Это им не одинокого скомороха имать, потрудиться явно придется.

Скоморох перекусил подсохшим пирожком, попил свежей речной воды и, быстро собрав вещи, выступил в поход. Пошел против течения, как сказала Млада. Надо добраться до Волочка, а уж оттуда то ли через Торжок идти в смоленские пределы, то ли повернуть к Суждалю.

Погода стояла замечательная. Пожалуй, даже ле-теница не часто радовала такими ясными и теплыми днями. Легкий ветерок дул с полудня, приятно холодя раскрасневшееся лицо. Радим шел быстрым шагом, временами огибая заболоченные участки, однако стараясь не упускать реку из виду. Заблудиться в незнакомых местах — проще простого. Даже такому опытному страннику, как Радим, не выжить, заплутав в глухой чаще. Тут ведь добрых людей поприщ на десять нет, а может, и более.

Солнце клонилось к закату, когда Радим заметил ладью. Это было серьезное судно, тридцати локтей в длину и трех в ширину, способное выдержать волну Ильмень-озера. Основу струга составлял ствол осины, аккуратно выдолбленный и распертый еловыми опру-гами от носа до кормы. Верхний обрез борта имел небольшой выступ с отверстиями, к нему дубовыми гвоздями была прикреплена внешняя обшивка корабля — насад. В середине судна торчала одинокая мачта со спущенным парусом. Ладья стояла у берега, привязанная пеньковым канатом к небольшой березке.

Радима насторожило отсутствие какого-либо движения на струге и около него. Вокруг не было ни Души.

Скоморох приблизился к берегу, чтобы внимательнее рассмотреть ладью. Быть может, она дала течь или села на мель? Но, даже подойдя ближе, Радим не смог разгадать загадку. В голове завертелись шальные мысли.

А вдруг на борту какое добро осталось? Хозяева незнаемо где, а Радиму только протянуть руку.

Скоморох почесал затылок. Последний раз, когда он покусился на брошенное добро, дело закончилось полоном у Остромира. Стоит ли рисковать? Безопасней идти своей дорогой.

Скоморох прекрасно сознавал, что делает глупость, но тем не менее ступил на самый край берега и заглянул через борт. От смерти его спасла великолепная реакция. Копье, пущенное рукой притаившегося на дне человека, просвистело у виска.

Метатель выскочил из-под белого плаща, выхватил меч и с криком бросился на скомороха. Его примеру последовали еще четверо воинов, прятавшихся под дерюгами. Радим хотел бежать в лес, но дорогу заступил косматый ратник, размахивающий черненым топором. Скоморох понял всю бесплодность сопротивления и рухнул на колени с мольбами о пощаде:

— Помилуйте, люди добрые! Не со злым умыслом я к вам заглянул! Помилуйте!

Косматый занес топор над шеей Радима и обратился к предводителю:

— Сечь?

— Секи… — коротко откликнулся тот с ярко выраженным норманнским говором.

Радим резко повернулся и упал в ноги норманну. Он хорошо знал эту породу людей, грозных викингов, убийц без совести, способных на гораздо большую жестокость, чем казнь непутевого скомороха. Сальные волосы, сплетенные в косицы, маленькие злые глазки под густыми бровями, грязное тело, распирающее мышцами старую кольчугу, — вот типичный облик искателя приключений из далекой Норги. Спастись от их ярости можно было только двумя способами: победить в бою или смутить речами. Выиграть схватку не удалось, оставалась надежда на язык.

— Не надо, господин Грим! Ведь тебя зовут Грим? Ты служил Эйливу в Ладоге? Мы знакомы! — залепетал Радим, целуя сапоги воина.

— Нейт, проходимец… Меня совут Хельги Тюленьи Яйца. Хоть я и бывайт в Ладога, но тебя не помнит. Секи, Чтибор… — Норманн пнул скомороха, чтобы тот откатился в сторону.

— Тюленьи Яйца, помилуй! — скоморох видел блеск стали и уже прощался с жизнью.

— Чтибор, стой! — раздался громкий женский голос. — Я беру этого человека под свою защиту.

Чтибор подчинился и опустил оружие. Норманн насупился, ему явно не нравилось вмешательство женщины.

— Дорогая, зачем ты опять мешаешь мужчинам? — послышался тонкий, хотя, несомненно, мужской голос. — Мы наняли Хельги, чтобы он защищал нас в пути. Не надо вмешиваться!

Мужчина говорил по-хазарски. Этот язык скоморох пытался учить, зимуя у богатого полоцкого менялы Моисея. Хозяину очень нравилось, когда шутят на его родном наречии. И хотя остроумно высказывался Радим редко, но уже сами попытки говорить по-хазарски приводили Моисея в веселое настроение.

— Это не защита, мой милый Яков, это убийство. Видишь, он совсем не сопротивляется.

— Госпожа, — вступил в разговор норманн. — Он, возможен, лазутчик.

Радим сообразил, что жизнь висит на волоске и сейчас все зависит от того, кто кого переубедит. Предстояло блеснуть знанием хазарского.

— Добрая госпожа! Благодарствую! Я не лазутчик, клянусь Сварогом, я — скоморох. Я могу доказать. Хотите, колесом пройдусь или через голову прыгну?

— Скоморох? Ты знаешь наш язык? — улыбнулась женщина. — Это интересно. Я люблю затейников. Пустите его.

— Ай, не надо, Сара, быть беде, — сказал обладатель тонкого голоса — невысокий седой мужчина в длинном черном кафтане и маленькой бархатной шапочке. Судя по многочисленным перстням, унизывавшим его пальцы, и по аккуратным заплатам на платье, он был богат, но скуп.

Хельги сделал своим воинам знак, и они спрятали оружие. Сара подошла к Радиму и помогла подняться на ноги.

— Как твое имя, скоморох?

— Радим, госпожа.

— И куда ты идешь?

— Пока на Волочек, а там погляжу.

Сара была немолода, но не старше Якова. Черные с проседью волосы женщины аккуратно лежали под веревочной сеткой. Ее глаза были прищурены, и потому казалось, что она постоянно смотрит оценивающим взглядом. Небольшие черные усики пробивались около уголков рта, добавляя облику неожиданные мужественность и суровость. Ее платье было такого же густого черного цвета, как у мужа, но, в отличие от него, Сара не носила золота.

— Чудно. Мы тоже на Волочек идем. Хочешь отправиться с нами?

— О, нет, дорогая! — воскликнул Яков.

— Не надо так делайт, — одновременно с хозяином возразил Хельги.

Предложение Сары мужчинам не понравилось, но скоморох уже понял, кто здесь главный, и коротко ответил:

— Хочу. Последовала бурная сцена.

Яков срывающимся голосом начал уговаривать жену:

— Ай, Сара! Это поистине глупо — так верить случайным людям. Он сказал, что скоморох, а вдруг он такой же скоморох, как те, в личинах? Ты уже забыла, что мы потеряли вчера трех человек, когда эти оборванцы напали на нас? Сара, мы даже не знаем, может, он был среди них, сбросил личину и погнался за нами!

— Радим, ты — христианин? — спросила женщина. Скоморох замялся. Господа были иноземцами и, похоже, иудеями. По крайней мере, выглядели они так же, как полоцкий меняла Моисей, который регулярно посещал синагогу и уговаривал Радима сделать обрезание.

— Когда как, госпожа. В Бога я верую. Сара усмехнулась:

— Хороший ответ, скоморох. Ты точно не из татей. Те были христианами. — Женщина повернулась к мужчинам: — Вы же помните, что они кричали.

— Лазутчик может притворяйт, — заметил Хельги.

— Но он не станет надевать языческие обереги. Посмотри на него. Разве он похож на вчерашних врагов?

— Дорогая, язычники не менее опасны, чем христиане. Вспомни бедного Езуса, что пару годов назад отправился в эту страну искать древности. Ты точно не могла забыть этого тощего рабби, одержимого страстью к хазарским печатям, пыльным пергаментам и глиняным черепкам. Его очень заинтересовал твой платок, вышитые на нем узоры и орнаменты. Ты получила за платок хорошие деньги, помнишь? Так вот, Езус сгинул бесследно, Сара. А ведь тогда еще и слуху не было об этих ужасных татях.

— Наш Хельги и его люди тоже не иудеи, Яков. Ты забываешь важные вещи, милый.

— Ай, Сара, плох я стал, очень плох. А все от чего? От волнений. Бесконечно боюсь напастей. То ли в пути ограбят, то ли в Новгороде товар отберут, то ли в родном Булгаре мятеж учинят. Тревожные времена, ой, тревожные! Ежели возьмешь этого человека, я буду переживать, очень сильно переживать.

Сара подошла к мужу и обняла его:

— Милый, успокойся! Все будет хорошо! Веришь мне?

— Сара, ты же знаешь, я всегда верю тебе.

— Вот и чудно. Садимся в ладью. Отдохнули — и хватит.

Яков тяжело вздохнул и подчинился. Следом за ним в ладью забрались воины и Радим. Скоморох хотел было удобно устроиться на корме, когда Хельги поманил его пальцем и указал на скамью в середине. Радим вздохнул, скинул с плеч мешок и обреченно сел к веслу.

Глава 6

На ладье могли бы поместиться более дюжины человек, но плыли только одиннадцать: Яков, Сара, Радим, шестеро ратников и двое холопов. Грести пришлось всем, кроме хозяев и одного раненого воина из ватаги Хельги, усаженного к кормилу. Темп задавал Тюленьи Яйца, и нельзя сказать, чтобы он жалел команду. Струг шел против течения как на парусах, мягко рассекая водную гладь.

Когда пришло время передохнуть, ладью привязали к нависшему над рекой тополю, а Сара вдруг вспомнила, что основное занятие скоморохов — вовсе не гребля. — Покажи, Радим, что-нибудь забавное. Повесели душеньку. Можешь?

Скоморох был изнурен непривычным трудом, однако поспешил уверить, что представить забаву готов в любое время в любом месте.

Радим прошел на корму, достал из мешка плащ, сшитый из разноцветных кусков полотна, накрылся им, спрятав голову и плечи, отыскал выточенную из липы личину и надел ее. В руки скоморох взял короткие палки с бубенцами на концах. Ими можно одновременно жонглировать и звенеть. Пока Радим готовился, в голове созрел план представления. Насколько он себя помнил, подобного вытворять еще не приходилось, но — тем интереснее.

Резко распрямившись и скинув плащ, Радим явил зрителям личину: ярко-красный рот, неимоверных размеров нос и широкие черные очи. Руки начали вращать палки — бубенцы мерно зазвенели. От неожиданности присутствующие охнули, а Хельги чуть было не обнажил меч. Потом, поняв, что это забава, все расслабились, некоторые даже засмеялись. Радим тем временем прошелся по борту, подвергнув ладью такому крену, что она чуть не черпнула воды, прыжком достиг мачты и ловко полез наверх, зажав палки в зубах. Добравшись почти до верхушки, скоморох повис, обхватив мачту ногами. Его руки начали подбрасывать и ловить звенящие палки. Зрители восторженно закричали, даже суровый Хельги перестал хмуриться и убрал руку с рукояти меча.

Совершив пару трюков на мачте, Радим спустился вниз и начал прыгать по ладье. Судно закачалось, Яков недовольно заворчал, и Саре пришлось остановить представление:

— Хватит, хватит, Радим! Замечательно! И кто, милый, тут говорил, что он не скоморох?

Как только Радим закончил развлекать народ, оказалось, что время стоянки вышло и предстоит снова вернуться к веслам. Потный скоморох начал протестовать, но его не послушали. Спорить с Хельги было бесполезно.

К вечеру один из холопов купца потерял сознание, работа веслами на ярком солнце окончательно сломила его. Несчастного тут же окатили холодной водой, потом, когда он стал подавать признаки жизни, выкинули на веревке за борт. Хельги сел грести за двоих. Радим не приметил, чтобы от этого ладья пошла медленнее.

На ночь остановились у небольшого островка, возвышавшегося посередине реки. Протоки слева и справа были недостаточно глубоки, чтобы пропустить ладью с полной нагрузкой, поэтому перед ночевкой пришлось ее разгрузить. Тюки с мехами и бочки с медом были тщательно посчитаны Яковом и сложены вокруг того места, где он собирался спать.

При разведении костра случилась интересная сцена. Кресало никак не могло запалить собранный на островке влажный хворост. Сначала мучился один из холопов, потом его место занял Хельги. Безрезультатно. Сухие веточки прогорали, но большое пламя не занималось. Норманн уже хотел послать своих людей через протоку за валежником, когда Радим остановил его. Он взял тлеющую травинку, склонился с нею к Дровам и сильно дунул. Огненный шар вырвался изо Рта и мигом охватил хворост. За один удар сердца разгулялось такое пламя, что ратники в ужасе шарахнулись по сторонам.

Шептун!

— Чародейство! — воскликнул Хельги. — Ти…

Воины схватились за оружие. Радим дружелюбно улыбнулся в ответ:

— Вовсе нет. Я — скоморох!

Прибежал встревоженный Яков. Он не видел, что случилось, но тут же набросился на жену, которая тихо сидела на поваленном дереве:

— Я предупреждал, дорогая! Он накличет беду!

— Не надо шума, милый Яков! Радим просто зажег костер. Это был греческий огонь, так, скоморох?

— Ай, Сара! Откуда этот бродяга может знать великую тайну?

О греческом огне Радим слышал много. Именно на него списывали поражение русского войска в походах на греков. Говорили — метая этот огонь, можно так поджечь ладью, что никто уже не потушит. Вода бессильна против жуткого оружия.

Доселе скоморох относил существование греческого огня к волшбе, с которой ему не хотелось встречаться. Однако слова Сары зародили странную мысль: а вдруг так и есть? Ведь скоморох купил жидкое пламя в Чернигове много лет назад у хазарина из Херсонеса. Может, грязный купец, больше похожий на разбойника, продал секретное оружие кесаря? Любой, кто откроет тайну греческого огня, получит княжью награду. Любой? Не хотелось бы, чтоб такая думка пришла в головы варягам или их хозяевам. Если это произойдет, скоморох, вернее всего, до Волочка не доедет.

— Никакой тайны я не знаю, госпожа. Это ловкость рук и ничего более! Сухих прутиков настругал, дерево в пыльцу растер, долонями рассеял да запалил. Хочешь, еще всяких забав покажу?

Сара не отказалась, и Радиму пришлось попотеть, крутясь колесом и извлекая речную гальку из рукавов завороженных зрителей.

Тем временем холопы наловили стерляди и сварили сытную ушицу. Спутники сели вокруг костра и, по очереди черпая еду, повели разговор о жизни. Сначала начал жаловаться Яков: и то плохо стало, и это, вот когда Ярослав сидел в Новгороде, все было по-другому. А Владимир слишком молодой и слишком советников любит, что ни скажут — все делает.

После пары чарок медовухи беседу поддержал Чтибор, как оказалось, коренной ильменец. Он родился в бедной новгородской семье и с ранних лет подрабатывал на купеческих ладьях. После пары стычек с лихими людьми Чтибор решил посвятить жизнь ратному делу, тогда и прибился к ватаге Хельги. Воин часто бывал в родном граде, Ярославова времени он не помнил, но что нынче порядку стало больше, чем лет десять назад, знал точно. Разгорелся спор, Сара встала на сторону ратника, и ее мужу стоило больших трудов отражать двойные нападки.

Радиму показалось, что женщина затеяла спор ради забавы. Она подтрунивала над Яковом, смеялась и развлекалась, глядя, как он пытается сказать что-то дельное. Хельги и другим воинам беседа была явно скучна. Они бы с интересом поговорили о женщинах и добыче, а заумные темы их не трогали. Радим тоже молчал до поры, до времени, но потом не сдержался и ляпнул:

— Ох, а у скоморохов вся жизнь полосами. Кто б ни княжил — попы нас гоняют, да добрые люди привечают. Попов не было, так тоже кто-то гонял, кто-то угощал. Не в князьях дело.

Радим промочил горло сладкой медовухой. В голове приятно зашумело.

— Не знаешь ты Тору, скоморох, — после паузы тяжело вздохнул Яков. — Рыба с головы гниет. Куда пастырь стадо поведет — туда оно и двинется. Дурной царь целый народ погубить может.

— Господь не допустит, милый, не допустит, — успокоила расчувствовавшегося мужа Сара.

— На то его воля! Только у пророков о Руси и слова нет. Ты ведь знаешь, Сара, я древних книг много прочел… К добру ли такое молчание?

— О нашем Булгаре там тоже ничего нет. Но стоит и процветает.

— Ай, долго ли так будет? Неисповедимы пути Господни.

Радима не тянуло вдаваться в глубокомысленные споры, поэтому он многозначительно промолчал. Беседа постепенно свернула к обсуждению дорог. Чтибор рассказал о мощеных набережных Царьграда, Яков поведал об узких проходах в Каспийских горах, а Ра-дим поделился впечатлениями от своего трехдневного путешествия через полоцкую топь.

Когда уха и медовуха закончились, все разошлись спать. Ратники организовали посменную стражу, поэтому скоморох впервые за долгие месяцы спал совершенно спокойно.

На рассвете двинулись в путь. Снова светило солнце, пели лесные птицы, квакали лягушки, опять грубые весла мозолили ладони, ныли натруженные плечи. Днем останавливались пару раз, чтобы перекусить и отдохнуть. Сара опять просила показать забаву, но Радим был обессилен. Женщина пощадила его и больше просьбами не донимала.

К Волочку подошли уже в сумерках. Это было крупное село, получившее свое название из-за того, что здесь находился волок между Метой и Тверцой. Купцы, шедшие к Торжку от Новгорода или наоборот, были вынуждены проходить тут. Князь удачно использовал волок на свою пользу. В Волочке всегда находился княжий мытарь, собиравший плату за проезд. Именно он встретил судно Якова.

— Исполать, гости дорогие! Что везете? — мытарь был низкорослым смуглым человечком с большим орлиным носом и явно неславянской внешностью. Темная длинная одежда и большой серебряный крест на груди выдавали в нем пресвитера, а речь с чудесным выговором — одного из тех чужеземцев, что приходили с Полуденных гор.

Холопы мытаря помогли привязать ладью к причалу. Они отступили, освобождая проход сходящим на берег ратникам.

— Кто вы? С добрыми ли намерениями к нам? — обеспокоенно спросил мытарь. Хельги и его люди выглядели как варяги, которым ничего не стоит снести голову маленькому человечку.

— Это я, Армен, не признал мою ладью? — Яков вышел на берег, держа в руках небольшой сверток.

— Слава Богу! — мытарь перекрестился. — Времена лихие, думал, может, злые тати тебя извели, а посудину прибрали. Как съездил? Успешно ль поторговал?

— Аи, не спрашивай, Армен. Плохо идет торговля, плохо. Как бы мне в убытках не остаться. Одна надежда — зимой еще раз обернуться. Вот ладью продам, сани куплю, совсем на бобах останусь.

— Прибедняешься, Яков, — ехидно заметил мытарь. — Княжий урок сейчас отдашь?

— На рассвете. Там и тюки считать сподручней будет, и ты добрее станешь. А пока вот для тебя гостинец, — Яков протянул мытарю сверток. — Как просил.

Армен взял сверток и сунул под мышку.

— Уважил меня, Яков. В долгу не останусь, с Божьей помощью, отплачу.

— Переночевать-то пустишь?

— А как же! Только пусть твои ребята жбан с медом не забудут. Мой совсем кончился. И вяленой рыбки прихвати, у тебя не убудет.

Яков хмыкнул, но перечить мытарю не стал. По Указу хозяина холопы захватили провизию и понесли За господином. Хельги и его воины стали готовиться к ночлегу на ладье — натягивать тент и ставить лежа-Ки. Радим, почувствовав, что про него забыли, напом-о себе:

— А мне где бы заночевать, люди добрые?

— Кто таков? — спросил Армен у Якова.

— Попутчик привязался, — проворчал Яков. — Скоморох. Бесполезный человечишка, да жена моя слаба до развлечений, взять уговорила.

— Скоморох? — нахмурился Армен. — Мы скоморохов в Волочке не привечаем. Слышал, в верховьях они разбойничать взялись, народ христианский изводить. У нас им один путь — на осину.

— Помилуй, батюшка. Не тать я. Просто душа заблудшая, — склонил голову Радим. — Зла никому не творю. Да некуда мне больше идти.

— О христианстве ведаешь ли?

— Конечно, батюшка! — Радим распахнул рубаху, судорожно шаря в поисках христианского амулета. — Вот, храню и почитаю, как зеницу ока.

— У тебя крест Божий средь языческой скверны затерялся, — укоризненно сказал пресвитер, увидев обереги. — Нехорошо.

— Грешен, батюшка, грешен. Отпусти грехи, спаси душу.

Покорность произвела на Армена впечатление.

— Для заблудших овец всегда открыты врата святой церкви. Пойдем с нами, дорогой, заночуешь у меня.

— Спасибо, батюшка!

— Ай, проныра… — не удержался купец.

Сара одобрительно улыбнулась, Яков, наоборот, морщился, ему уже надоела компания незваного гостя, а тут еще ночь вместе. Тем не менее спутники направились в глубь Волочка.

Дома здесь стояли добрые, не чета тем, что были в Лощинке и Березейке. Чувствовалось, люди тут зажиточные, способные отстроить дубовые хоромы в пару человеческих ростов высотой. Плетни высокие, ровные, если где и покосившиеся, то заботливо подпертые жердинками. В огородах зеленели посадки, шелестели листвой развесистые сады, богатые плодами. У Радима аж слюнки потекли при виде сочных яблок.

Двор Армена был одним из самых больших. Дюжина построек, жилых и хозяйственных, стояла полукругом рядом со свежесрубленной церковью. Ее купол венчал золоченый крест, а перед дверью висел медный колокол. От креста, тускло мерцающего в свете луны, веяло холодом.

Радима, как ни удивительно, пригласили в хоромы наравне с купцом. В предвкушении дармовой кормежки скоморох не ударил в грязь лицом и при входе перекрестился на икону в красном углу. Армен одобрительно кивнул и доброжелательно похлопал гостя по плечу:

— Дорогой, что ж ты в скоморохи подался?

— Ничем другим не умею на хлеб насущный заработать.

— Это плохо. А знаешь ли молитвы Божьи?

— Конечно, батюшка. Чай, не чудин какой-нибудь.

Сара шумно рассмеялась. Яков нахмурился и попытался что-то сказать о чуди. Армен его слушать не стал. Ему понравилась речь Радима, но и обижать иудеев желания не было.

— Мы с тобой позже поговорим, дорогой.

Слова прозвучали многообещающе. Никак пресвитер собрался провести душеспасительную беседу. Хорошо, что в дом приглашены Яков и Сара, а то проповедь началась бы прямо сейчас.

Медовуху разлили по серебряным ковшам и поднесли гостям. Следом на стол водрузили огромное расписное блюдо с ячменными лепешками и вяленой рыбой. Прислуживавшие девки были румяны и нарядны, свою челядь пресвитер явно баловал. Яков загляделся на одну из молодиц и тут же получил тумак от Сары. Армен расплылся в улыбке. Беседу повели об урожае.

За разговором Радим особенно не следил. Его в первую очередь волновал хозяин дома. Скоморох постоянно подливал ему медовухи — в надежде, что батюшка напьется и будет не в силах проповедовать. Армену нравилась услужливость Радима, он с благосклонностью смотрел на его старания. Задумка полностью оправдала надежды. К концу пира хозяин дома совершенно обессилел, начал распевать псалмы на греческом языке и был унесен челядью в постель.

Холопы помогли гостям разместиться: Якову и Саре в хоромах, а Радиму на сеновале. Как только голова скомороха коснулась зарода, глаза закрылись, и он провалился в объятия сна.

Наутро его ждала бадья свежей водицы и вышитое крестами полотенце. Скоморох помылся и хотел уже попрощаться с гостеприимным хозяином, как тот взял его за руку:

— Не спеши, дорогой. Сходим в церкву, помолимся святым образам.

Отказываться было неудобно, поэтому скоморох послушно двинулся вслед за пресвитером. Попытавшись вспомнить хоть что-то из христианских молитв, Радим обнаружил у себя серьезный провал в памяти. Давненько не приходилось обращаться к христианскому Богу. Что-то там про Богородицу, Деву-Морену… Нет, про Морену быть не может. Морену волхвы почитают, а значит, христиане ругают. Ох, как бы не попасть впросак.

Однако все разрешилось в лучшем виде. Армен ударил в колокол, и к церкви стал стекаться местный народ. Радиму удалось сделать так, чтобы его оттеснили от пресвитера и задвинули чуть ли не в последний ряд. Армен будто забыл о скоморохе, он поздоровался с прихожанами, роздал черствые краюхи нищим, а потом прошел к алтарю и встал на колени. Народ наполнил небольшую церковь так плотно, что у Радима появился соблазн тихонько утечь и покинуть Волочек не прощаясь.

Ему помешало то, что «здравая мысля приходит опосля». Он был уже под сводами христианского храма, а вокруг падали на колени верующие. Пришлось упасть и скомороху. Все истово крестились и что-то бормотали. Радим повторил движения ближайшего к нему христианина и сказал «бу-бу». Догадавшись, что такими речами он, вероятно, оскорбляет Христа, скоморох зашептал слова искреннего раскаяния:

— Ох, угораздило меня. Ты прости уж неразумного, христианский Бог. Я о тебе мало что соображаю. Так что не думай, что бу-бу — это обида какая. Нет! Это заумь такая. Я тебя почитаю. Каждый ведь по-своему почитает. Я вот так. Ежели что обидное, ты уж прости.

Что Радим хорошо усвоил, это то, что Христа надо всегда просить о прощении. Он это любит. С другими богами такое не проходило, им жертву подавай, желательно такую, чтоб надолго запомнилась, а Бог христиан требовал лишь признания вины. Очень удобно, между прочим, сообразил Радим. Может, в самом деле креститься, взять Христа в покровители?

Армен начал читать проповедь, смысл которой скоморох понял мало. Попеременно говоря то по-славянски, то по-гречески, пресвитер вещал о грехах, перечислял их и давал советы. Радиму запомнилось только одно: «Не возжелай жены ближнего своего».

Фраза была повторена столько раз, что скоморох решил: это — самый распространенный грех в Волочке.

После проповеди Армен угостил всех кислым вином и ячменными облатками. Радим тоже выпил и съел предложенное. Не ахти какое блюдо, но кто знает, когда в следующий раз придется перекусить?

Из церкви пресвитер вывел скомороха под руку, поинтересовался, понял ли тот что-то. Услышав восхищенную речь и увидев смирение в глазах, Армен буквально растаял и тут же предложил Радиму остаться Волочке навсегда. Звонарем.

Предложение застало скомороха врасплох. Вроде как и отказаться неудобно, и застрять при железке не больно хочется. Радим сказал, что подумает. Армен похвалил гостя за рассудительность и одобрительно похлопал по плечу:

— Думай, дорогой, думай. А чтобы лучше думалось, пойдем в хоромы. Я тебе Писание Святое читать буду.

Вот так попал! Радиму стоило чудовищных усилий не скорчить кислую морду. Надо было уходить из церкви во время службы. Теперь поздно.

Чтение Святого Писания сначала показалось безумно скучным. Потом, когда молодицы принесли вина и каши, стало веселее. Перекусив, Армен продолжил чтение, а Радим принялся бороться со сном.

Но вот сморило и пресвитера, он зевнул и сообщил, что на сегодня пока все. Радим горячо поблагодарил проповедника и слезно попросил завтра продолжить. Естественно, оставаться в Волочке еще на день Радим не собирался. Вот поспать чуток — и можно идти.

Но человек предполагает, а жизнь располагает. Когда Радим встал, потягивась и улыбаясь, рядом уже ждал Армен. Он повел скомороха на вечерню.

Уйти из церкви Радим не смог, ибо на этот раз пресвитер пригласил его к самому алтарю. Проповеди не было, зато Армен спел заунывную песню. Слова оказались на незнакомом Радиму языке, вероятно, на греческом, поэтому подпеть скоморох не решился, хотя очень хотелось. Не подпевали и прихожане, так что все прошло как и задумывалось.

Вечером был пир. Опять в гостях оказались Яков и Сара, которые никак не могли договориться с местными мужами о плате за волок ладьи. Купец непрестанно жаловался на жадность смердов, его жена тихонько над ним посмеивалась. После второй братины свежего ячменного пива Радим повеселел и даже начал шутить. Похоже, он чем-то обидел Якова, и тот поспешил улечься спать в свой угол.

Сквозь пьяный дурман скоморох разобрал негромкиe одобрительные слова Армена, отправившегося лично проводить гостя на сеновал:

— Хорошо ты о иудеях сказал, дорогой. Хорошо. Так им и надо. Безбожники.

На следующий день повторилась та же история, что в предыдущий. Радим постоянно намеревался уйти, по тем или иным причинам не мог. Местные уже стали узнавать его и здороваться. Из обрывков разговоров скоморох понял, что Армен представил его как будущего звонаря. Надо бежать! И как можно скорее. Эднако после вечернего чтения опять пришли разозленные неудачным торгом Яков и Сара, снова было пиво, и снова гудела голова. Вот так и приходят к оседлому образу жизни.

Радим спал крепко, его не разбудили ни первые, ни вторые петухи. К третьим он вяло приподнял веки, но тут же закрыл, ибо вспомнил, что никуда не торопится. День долгий, надо выспаться после вчерашнего. Сквозь дрему до него донеслись обрывки разговора.

— Эй, хозяин, — зычный голос, судя по произношению, принадлежал норманну. — Видел человека по имени Радим, который приплыл с купцами?

— Ты бы хоть спешился, язычник поганый, не с холопом говоришь!

— Не зазнавайся. Я здесь по указу князя.

— Я тоже им тут поставлен. Ступай вон!

— Не хочешь говорить? Как знаешь… Десять кун на дороге не валяются.

— Ты о чем, язычник?

— Тот, кто выдаст мне Радима, получит десять кун.

— Алчность — это грех. Ступай вон!

Послышался топот копыт, негромкие вскрики, потом наступила тишина. Пронесло! Радим улыбнулся, не открывая глаз. Все-таки хорошо, когда люди помогают друг другу.

Ближе к полудню Радима разбудили негромкие голоса, доносившиеся откуда-то издалека. Спать уже не хотелось, поэтому скоморох прислушался.

— Тот, кого ты ищешь, здесь! Он на сеновале!

— Веди!

— Сюда, сюда…

Радим встрепенулся. А ведь это за ним идут! Те норманны, которых прогнал Армен, вернулись. Надо срочно бежать! Радим подхватил свой мешок и попробовал оторвать доску на задней стене. Поздно. Дружинники во главе с лысым Сигватом, которого Радим видел в Лощинке, быстро окружили сжавшегося в углу Радима.

— Собирайся.

Радим сопротивляться не стал. Вздохнув, он поднялся на ноги и пошел в неволю. Новгородская земля явно не благоволила скомороху. Интересно, его отдадут Остромировым катам или за околицей наденут личины и разберутся с ним по-разбойничьи?

— Э-э! А мои десять кун? — поинтересовался Яков, ждавший около сеновала.

— Получишь у князя. Он скоро приедет.

— Постойте! Я не собираюсь дожидаться князя!

— Не мешай. — Сигват повел Радима к лошадям.

— Проклятые лиходеи, вы обманули меня!

Не обращая на Якова внимания, дружинники оседлали коней и тронулись прочь со двора. Радим полагал, что его снова унизительно перекинут через круп жеребца, но в этот раз повезло. Для скомороха была приведена чалая кобылка с потертым, но очень удобным седлом.

Во время пути Сигват и его люди не проронили ни слова. Радиму тоже не хотелось говорить. Обсуждать свою незавидную судьбу с удачливыми охотниками не хотелось. Когда Волочек скрылся в пыли, поднятой копытами лошадей, пленник подумал, что предстоит неблизкая дорога. Однако он ошибся. Уже через три полета стрелы отряд въехал в небольшую деревеньку, де, судя по обилию вежей и костров, располагалась; няжья дружина. Приблизившись к покосившейся из-e с поросшей мхом крышей, ратники спешились.; а пороге появился улыбающийся Валуня.

— Нашли-таки! Повезло тебе, Радим. Ежели б Остромир до Волочка раньше нас добрался, попал бы ты в беду. Свистуны за брата своего Третьяка вражду на тебя замыслили.

От такой встречи скоморох немного опешил. — Будьте здравы… А что от вас-то ждать?

— Ужо ничего плохого. Знакомься, это Сигват ярл, воевода князя государя. Лучший боец во всей земле юлуночной. Мой наставник. Он поклялся, что спасет тебя, коли разыщет.

— Благодарствую. Но по что такая честь?

— Не прибедняйся, Радим. Знаешь ведь, зачем Остромиру нужен? Вот и нам в том же поможешь, конечно, коли захочешь. Мы принуждать не будем.

— Ничего не понимаю…

— Ладно, пойдем в избу. Щас за чаркой сбитня все и обсудим.

Радим, одинаково счастливый и удивленный, пошел следом за Валуней.

Глава 7

В пространном разговоре за столом выяснилось, что князь Владимир Ярославич разделил дружину на три части, одну оставил при себе, а две послал к Большому Козину, селу в десятке верст от Волочка. Каждый отряд шел своей дорогой, прочесывая лес и собирая сведения о татях. Дело в том, что появился слух, будто злые люди сотворили с Большим Козиным то же, что и с Лощинкой. Ни мужа, ни жены, ни дитяти там якобы не осталось.

Князь намеревался истребить разбойников. Потому он старался не дать ускользнуть негодяям, направив войско двумя дружинами — по двум путям на разных берегах Меты. Во главе отрядов Владимир поставил самых доверенных людей — Остромира и Сигвата. При столкновении с татями каждый был обязан, не медля, слать гонца к товарищу за подмогой. Рисковать князь запретил, и победу упускать заказал, ибо, как начнется распутица, ничего серьезного предпринять уже будет нельзя.

Радима же вспомнили благодаря Остромиру. Тот, обнаружив, что скоморох бежал, обмолвился, что упустили чародея. Когда боярина попросили пояснить, что он думает о Радиме, тот заявил: судя по ожерелью, они имели дело с человеком, который в силах указать дорогу в логово татей. Очень плохо, что он утек. В погоню не пустились, но выспрашивали всех встречных о беглеце. Первому повезло Сигвату. Его люди наткнулись на рыбака, который видел, как плясун в личине развлекал купцов на ладье. Валуня расспросил нечаянного свидетеля об одежде скомороха и убедился в том, что это был Радим. Долго уговаривать Сигвата первыми взять скомороха не пришлось. У норманна были личные счеты с Остромиром, который, пользуясь своим родством с князем — а он был зятем Ярослава Киевского, мужем его младшей сестры, — всегда старался унизить храброго ратника. Теперь представилась отличная возможность отплатить ему той же монетой.

— Да что ты, Валуня! Я — не ведун, дорогу к логову татей не лучше тебя представить могу!

— Радим, но ты ужо ведьму в Ладоге нашел? Значит, и сейчас ворогов отыскать сможешь. Делай то же самое.

— Что делать? Там град был, а тут леса. Там все вокруг терема крутилось, а тут незнамо куда идти. Запутал вас Остромир.

Сигват слушал разговор скомороха и отрока молча. Серьезное выражение не сходило с его лица, даже когда Радим пытался шутить.

— Как подлинный чародей, я должен был вас очаровать. Однако вижу рожи кислые, очи грустные… Не дело — когда сбитеня еще целый жбан!

— Опечалил ты нас, Радим. Не хочешь товарищам помочь.

— Не возводи напраслину, Валуня! Я лишь сказал, что Остромир меня не за того принимает. Чем смогу — помогу! Вот, к примеру, когда бежал из Березейки, в лесу на безликих наткнулся. Еле утек. Чудные речи они молвили, о боге своем говорили, погибель всем иным готовили.

— У Березейки? А ты не ошибся с татями? Как же они успели тем же днем Большое Козине разорить? Туда полдюжины поприщ скакать.

— Не ведаю. Может, этих татей не одна ватага, а много?

— Господин говорил, что они одного предводителя слушают. Те, кто выжил после встречи с татями, называют его кривым, или однооким.

— Точно! Видел такого в лесу! Одного ока на личине нет, лыс, совсем как Сигват, заливает соловьем о каком-то лоне святом!

— Жаль, ты в Березейку не вернулся. А то б накрыли разбойничков.

— Ох, Валуня, разбойничков б накрыли, да и меня тоже под горячую бы руку порешили.

— И то верно.

Сидели долго, до самых звезд. Когда кончился сбитень, послали за вином. Обсуждали, как можно найти татей, где на их стоянку выйти. Ничего определенного не решили. Упились так, что глаза слиплись, а голова стала упорно падать на грудь. На этом и Покончили. Утро вечера мудренее. Скомороху посте-лили на полу у самого очага. Куда легли Валуня и Сигват, Радим не запомнил: хмель усыпил быстрее ус-талости.

Разбудил скомороха скрежет у самого уха — будто два камня терлись друг об друга и никак не могли притереться. Глаза открывать не хотелось, ибо сон был приятный, расцвеченный красавицами-молодицами, давеча виденными у Армена. Однако, когда в лицо пахнуло жаром, Радим заставил себя расцепить веки. И тут же пожалел.

В очаге пульсировали жизнью алые угли. Приняв образ полыхающего ока и тонкого пламенеющего рта, они живо напомнили скомороху ночь в баньке.

— Не-ет… Опять… — простонал Радим и закрыл глаза.

Однако видение не пропало. Даже сквозь опущенные веки алое лицо было хорошо различимо.

— Тебе не ш-шкрыться, ш-шмертный! — послышался шипящий голос. — Покайш-шя в грех-хах-х! Верниш-шь в ш-швятое лоно!

Страха, как это случилось в первый раз, не было. Радим был встревожен, напряжен, но отнюдь не напуган. Ему не нравилось, что какая-то пакость портит его сон, но знание того, что алое лицо только на вид ужасно, а вообще не кусается, пламенем не плюется, придавало уверенности.

— Двинеш-шься меж-жду шош-шен и придеш-шь к заветной ш-шели! Не ш-шворачивай! Не размыш-шляй! Вш-штань и ш-штупай к святому лону!

Скомороху показалось уместным спросить:

— Что это за лоно?

— Ш-швятое лоно земли скиф-фской одно наш-шве-те! Поклониш-шь ему! Верниш-шь к нему!

— Скифской? Это где такое? Я в Новгородчине не знаток…

— Торопиш-шь, ш-шмертный! Чаш-ш ш-штраш-шного ш-шуда близок! Штупай к ш-швятому лону!

— Я бы все-таки хотел выспаться…

— Отвергнувш-шие зов сдох-хнут! Принявш-шие щ-швятое лоно будут ж-жить веш-шно!

— Клянусь Сварогом, надоело…

С оглушительным шипением алое лицо исчезло. Очаг принял обычный вид.

— Радим, это ты? — Рука Валуни легла скомороху на плечо.

— Я… Ты видел?

— Что?

— В очаге. Лик.

— И ты его видел? У меня ужо душа в пятки спряталась, как приметил! Что это было-то?

— Не ведаю. Я его уже в Березейке видел. — Да ну?

— Точно. Только тогда я с ним не говорил. А сейчас вот решился.

— Неужто? Я только его слышал, а тебя нет… Как змеюка шипел что-то про лоно святое и сосны.

— Сосны… Да, он еще Скипию какую-то поминал.

— Это что?

— Морена ведает! Странная речь была. Одно понял: за собой зовет. Только куда — не ясно.

— Мне ясно, — из темноты раздался голос Сигвата. Он поднялся с лавки и зажег лучину от тлеющих углей. — Отсюда есть две тропы: одна через березовую рощу, другая через сосновый бор.

— Ты тоже все слышал, Сигват?

— Да, Валуня. И не в первый раз. Как и скомороху, мне это порождение Хеля вчера являлось. Не знаю, темный альв или раб Фенрира говорил с нами, но мы должны извести его.

— Что мы можем супротив этой жути, Сигват? Я аж окаменел весь, как чудище увидел.

— Поперву страшновато, — согласился ярл. — С нами боги! Снаряжайся.

Валуня нехотя направился к своей лавке. Боязнь боролась в нем с природной удалью.

— Може, рассвета дождемся?

— К рассвету мы только соберемся. Иди, поднимай людей. Скоморох, вставай, поедешь с нами.

— Надо? — тоскливо спросил Радим.

— Я рта не смог раскрыть, чтоб с альвом говорить. Ты же сумел. Ежели нам понадобится толмач, это будешь ты.

— Вот ведь беда! — в сердцах воскликнул Радим. Стоило ему только промолчать — ив поход его бы не взяли.

— Не задерживай, — коротко сказал Сигват и, гремя оружием, вышел на улицу.

Радим стряхнул с себя солому, взвалил на плечо мешок и отправился следом. Когда край солнца показался над горизонтом, сотня вершников колонной выступила в сторону соснового бора.

Глава 8

Погода стояла прохладная, не то что в предыдущие дни. Облака бороздили серое небо, грозя ненастьем. Ветер шумел в вышине, играя верхушками стройных сосен. На землю падали шишки, обломанные сучья и жухлая хвоя.

Воины ехали друг за другом. Разговоров почти не вели, лишь иногда перекидывались негромкими фразами. Все были хорошо вооружены. Без кольчуги и шишака в колонне ехал только Радим. Скомороху обещали, что, если начнется бой, его прикроют. Кроме того, Валуня дал ему продолговатый франкский щит и короткую су-лицу. Если управляться с сулицей Радим умел — благо на охоту ходил, — то ратный щит держал в руках чуть ли не первый раз в жизни. Скоморох старался обходить войны стороной, и доселе это ему удавалось.

Сигват поднял руку, дружина остановилась. Отряд вышел на распутье, и теперь предстояло решить: идти по хорошо утоптанной дорожке направо — или налево, по узенькой тропке, исчезающей в кустах боярышника.

— Сосен справа совсем нет, — заметил Радим. — Слева, за гаем, похоже, снова бор.

— Ясно, — одобрительно кивнул ярл. — За мной!

Колонна двинулась налево. Если воины и были недовольны тем, что пришлось продираться сквозь заросли, то не подали виду. Они знали порядок и были готовы идти за Сигватом хоть в пекло.

Радиму с самого начала не нравился этот поход. Когда тропа повела в чащу, его беспокойство обострилось. Пришло ощущение неминуемой беды, комом встало в горле. Небеса способствовали гнетущему напряжению: белоснежные облака сменили сизые тучи, заслоняя и без того бледное солнце. Похоже, собирался дождь.

Валуня ехал во главе колонны, поэтому именно он первым попал на опушку леса. Сигват и Радим прибыли следом за ним. Открывшаяся картина их настолько заворожила, что они замерли с открытыми ртами.

— Нашли… Это, должно быть, и есть святое лоно, — скоморох пришел в себя первым.

Лес со всех сторон окружал голый холм, на котором не росло ни былинки. У подножия бежал темный ручей, исчезавший в ближайших зарослях. На вершине холма стоял огромный косой крест, двумя концами вкопанный в землю. К толстым бревнам был прибит человек — руки к верхним концам, а правая нога — к нижним. Левой ноги ниже колена не было — только обрывки жил и сухожилий. Лохмотья одежд несчастного развевались на ветру, голова безвольно поникла.

— Он распят? — с дрожью в голосе спросил Валуня и не дожидаясь ответа, перекрестился.

— Да, — коротко ответил Сигват. — Это христианский бог.

— Не может быть! — возразил Валуня. — Бог на небесах.

— Проверим, — ярл тронул коня острогами и рысью помчался к вершине холма.

Ратники последовали за предводителем. Радим благоразумно задержался возле опушки. Очень уж неприглядное зрелище, от которого на поприще разило недоброй волшбой.

Вдалеке громыхнуло, начал накрапывать моросящий дождь. Радим запахнул кафтан и поежился. Может, пока ратники занимаются крестом, самому тихонько обратно податься? Обнаружат его отъезд не сразу, и сомнительно, что организуют горячую погоню.

Мысли Радима прервал треск веток. Скоморох обернулся и увидел, как колышутся верхушки кустов. Кто-то стремительно ломился через заросли! Тяжелый топот и хруст нарастали, поэтому скоморох почел за благо присоединиться к дружине.

— Идут! — выпалил он, еще издали. — Чужие идут!

— Где? — Сигват стоял у подножия креста, разглядывая распятого человека.

Отвечать Радиму на пришлось: на опушку высыпала толпа оборванцев, вооруженных топорами и рогатинами. Впереди шел Кривой.

— Всем спешиться! Изготовиться! — приказал Сиг-ват дружине.

Ратники послушно исполнили указ: спрыгнув на землю, заняли место в плотном строе товарищей. Первая полусотня сомкнула щиты и приготовила сули-цы. Вторая полусотня, вооруженная луками, изготовилась осыпать противника ливнем каленых стрел. Валуня занял место в первых рядах, Сигват встал рядом и занялся подсчетом противников, а Радиму поручили следить за лошадьми.

Татей было очень много — сотни три-четыре, все в невыразительных личинах. Увидев хорошо вооруженных воинов, они остановились под защитой деревьев. Но бежать оборванцы не стали, чего-то ждали.

Небо почернело, ветер и дождь усилились. Громкий шипящий голос вспорол напряженное ожидание:

— Ш-швятое лоно ж-ждет ваш-ш, греш-шники! Вкуш-шите плоть и кровь Гош-шподни! Очиш-штитеоь от ш-шкверны! Вернитеш-шь к ш-швоим братьям!

Ратники в ужасе обернулись, ибо голос шел со спины. Говорил распятый человек.

— Напейтеш-шь моей крови, я лью ее для ваш-ш! Ш-шгрызите мою плоть, я ш-штрадаю за ваш-ш!

Вид распятого человека стал более ужасен, чем когда он был неподвижен. На лице читалось бесконечное страдание, тело тряслось в конвульсиях, боль пульсировала в членах. Из ран на руках и ногах хлынула кровь. Ручейками она потекла к подножию креста, скапливаясь в луже.

— Спаси меня, Господи… — прошептал Валуня и перекрестился.

Его примеру последовали другие христиане. Раздались тревожные голоса:

— Страсти господни!

— Он вернулся. Чтобы спасти нас!

Строй распался, многие бросились на колени. Сигват попытался образумить своих людей, но без толку. Только самые закоренелые язычники не поддались всеобщей панике и крепче сомкнулись вокруг предводителя. Увы, их было не больше дюжины.

Как только тати увидели, что ратники вмиг превратились в богомолов, они двинулись из леса. Кривой шел впереди, сжимая в каждой руке по небольшому топору. Его облик дышал злобой и яростью. На тех, кто упал на колени или валялся на земле, тати внимания не обращали. Их натиск был направлен на Сигвата и его окружение.

— К бою! — скомандовал ярл, и оставшиеся в строю тут же забыли всякие сомнения.

Луки метнули стрелы, следом полетели сулицы. Раненые тати попадали под ноги товарищей, но это не остановило натиск. Оборванцев было слишком много. Кривой размахнулся и метнул свои топоры, целя в Сигвата. Один из ратников прикрыл ярла щитом. Топор с треском сорвал медный умбон, пронзил доски и впился в руку воина. Раненый выронил щит. Второй топор ударил ратника в грудь, мигом выбив дух.

Кривой обнажил меч и бегом бросился вперед. Это послужило сигналом для всех татей. С диким криком они ринулись на врагов, швыряя копья и стрелы. В кровожадном вихре столкнулась многосотенная толпа и небольшой доспешный отряд. Рогатины впились в щиты, топоры зазвенели по шишакам, мечи застучали по кольчугам.

— Шыны воз-злюбленные! — шипящий голос преодолел шум битвы и донесся до каждого. — Дайте греш-шникам прох-ход к святому лону!

Кривой остановил бой, тати отступили на десяток шагов. Сигват и несколько оставшихся в живых ратников замерли во враждебном окружении.

— Слышали? — обратился к дружинникам Кривой. — Пусть тот, кто хочет жить, признает свою вину перед Господом и вкусит его плоти и крови!

Приблизившись к одному из дружинников, замерших в коленопреклоненной позе, тать поднял его за волосы:

— Вот ты! Ступай к Господу! Пей кровь! Ешь плоть!

— Нет… Нет… Не могу… — запричитал испуганный воин.

Кривой повторять повеление не стал. Его меч мигом отделил голову дружинника от туловища.

— Ты! И ты! Ежели не вернетесь в святое лоно — умрете! — Кривой был беспощаден.

Дружинники послушно направились к кресту. С ужасом поглядывая на распятого человека, они вплотную приблизились к нему.

— Не бойтеш-шь, ш-шины мои… — ласково прошипел он.

Поток крови из культи усилился, словно приглашая к угощению. Дружинники неуверенно лизнули алую жижу.

— Вы приш-шли к ш-швятому лону! — подбодрил их шипящий голос. — Теперь вкуш-шите моей плоти! У ж-живота… Да, да, да…

Тряпица, прикрывавшая срамное место распятого человека, закрывала и страшную гниющую рану на животе. Дружинник с отвращением отодрал ткань. Почерневшее мясо обнажилось.

— Делайте, что велит Господь, или умрите! — крикнул Кривой.

Один дружинник, закрыв глаза, погрузил зубы в тело распятого человека. Выдрав кусок, он с мукой его проглотил. Второй дружинник заколебался. Он отшатнулся от креста и, закрыв лицо руками, заплакал.

— Потерянная душа, — зло сказал Кривой.

Он взмахнул мечом. Голова дружинника упала рядом с отсеченными кистями.

— Следующий! — потребовал Кривой.

Подавленные и запуганные воины, набожно крестясь, стали по очереди подходить к распятому человеку. Они послушно пили кровь, кусали гниющее мясо и, ошеломленные, отходили прочь.

Те, что сомневались в спасительности предложения человека с креста, стали пробираться к Сигвату и его людям. Занятые лицезрением актов обращения, тати не обращали на них внимания. Одним из первых, кто пробился через врагов к Сигвату, был Радим. Весь короткий бой он прятался между лошадьми, а когда все закончилось, вдруг обнаружил, что холм окружен разбойным людом. Можно было пытаться пробраться к лесу, но уж слишком много суровых мужей с рогатинами предстояло миновать. До Сигвата же рукой подать, обойти четверых и протиснуться между пятым и шестым безликими.

Валуня с улыбкой встретил скомороха:

— Жив!

— Покуда. Как думаешь, прорвемся?

— Ужо даже не знаю. Против бога идти бестолково.

— Так иди, вкуси крови и плоти.

— Не надо, Радим, не подначивай, — нахмурился Валуня. — Я добрый христианин, но о таком святые батюшки не говорили. Это неправильно.

— Что — неправильно?

— Все, что сейчас происходит. Иисус — добрый! Он бы отпустил с миром тех, кто не пошел за ним. Да и личины эти скоморошьи… Не по-божески это!

— Точно, Валуня. Я сам ничего не понимаю, но не верится мне, что этот окровавленный человек — бог. Волшба здесь. Дурная волшба.

Тем временем Кривой решил вернуться к окруженным ратникам, оказавшим сопротивление. Он подошел почти вплотную и потребовал:

— Вернитесь в святое лоно или умрите!

В ответ Сигват метнул сулицу. Расстояние было настолько мало, а бросок оказался таким неожиданным, что Кривой не сумел увернуться. Пронзенный насквозь, он упал под ноги своим соратникам. Однако тех это не смутило.

— Вы все умрете! — крикнул щербатый старик в полуличине и вышел вперед. — Смерть грешникам! Кто принесет их головы, заслужит благословение Господа! За мной, братья!

Толпа ринулась на ощетинившихся копьями дружинников. Соотношение сил было явно неравное — дюжина смельчаков против нескольких сотен безумцев.

Татям было все равно, кого и как убивать. Первыми жертвами пали беззащитные лошади. Они были изувечены, расчленены, втоптаны в грязь только потому, что оказались на пути разбойников. Те, что выжили, обезумев от страха, стали метаться по холму, рвя путы, сшибая все на своем пути. С людьми вышло иначе.

Тати дрались плохо. Они почти не защищались, подставляясь под самые простые удары. Вскоре у ног дружинников высилась гора вражеских трупов. Обычные смерды давно бы бежали, увидев столько смертей. Но безликие с прежней энергией продолжали бросаться под разящую сталь. Натиск усилился, когда к бою присоединились те, кто только что вкусил крови и плоти распятого человека. Они были вооружены и обучены лучше разбойников. Их удар смял ряды обороняющихся, разом вывел из боя половину ратников Сигвата. Вихрь битвы оттеснил отряд к самому кресту.

— Вернитеш-шь в ш-швятое лоно! — прошипел распятый.

— Клянусь Сварогом, сначала туда отправишься ты! — ответил Радим, отчаянно размахивающий ме-юм павшего дружинника.

— Греш-шники! — Шипение угрожающе усилилось.

Не долго думая, Радим подхватил с земли меч и полоснул по бедру распятого человека. От такого удара нога должна была распасться надвое, но этого не произошло. Даже кожа не лопнула, и не осталось никакого следа.

Тем не менее результат превзошел все ожидания. Распятый человек дернулся и дико зашипел. Его лицо исказилось.

— Не-ет! Не прикаш-шайш-шя ко мне!

— Не понравилось? Получи еще! — Радим ткнул мечом в живот распятого.

Раны не вышло и на этот раз, однако шипение стало оглушительным. Тати внезапно остановили бой и схватились за головы. Их лица исказили те же маски страдания, что была у распятого на кресте.

— Ш-шмерть греш-шникам! — прошипел сквозь стиснутые зубы их бог.

Борясь с болью, наиболее сильные из татей возобновили сражение. Двое ратников пали под ударами боевых топоров. В живых остались Сигват, раненный в плечо Валуня и Радим. Смерть дышала в лицо, и казалось, ничто не сможет ее остановить.

Радим обратил внимание, что тати на него не нападают, хотя он стоял, открытый для ударов. Верно, боялись, что скоморох причинит их богу новую боль.

— Давай договоримся! — крикнул Радим распятому. — Мы уходим с миром и больше не тревожим тебя! Иначе…

Как только скоморох коснулся обнаженного тела мечом, шипение новой волной захлестнуло холм.

— Ну как, пойдет?

— Да, греш-шник! Ш-штупайте! Но вы ещ-ще вер-нетеш-шь…

Тати прекратили схватку, Сигват и Валуня, тяжело дыша, подошли к Радиму.

— Надо покончить с ним, — сказал Сигват и занес секиру для удара.

— Ты не сможешь… — грустно заметил Радим.

Лезвие секиры опустилось на грудь распятого человека. Шипение, переходящее в стон, хлестнуло по ушам. Единственный след удара — красная полоска под левым соском — исчез так же быстро, как появился. Ярл будто попытался разрубить камень — топорище отскочило с такой силой, что он чуть не выронил оружие.

— Ш-штупайте, пока я так х-хоч-чу!

Радим отметил, что могучий удар норманна причинил богу татей то же страдание, как и легкое касание меча. В чем дело? На раздумья времени не оставалось, поэтому скоморох поторопил товарищей:

— Идем!

— Мы должны уничтожить зло, — Сигват был покрыт потом и кровью, но не собирался отступать.

— Позже! Он же обещал, что мы вернемся. Мы действительно вернемся, — попытался убедить воинов Радим. — Сейчас мы ничего не можем, кроме как легонца помучить.

— Он нас боится! Он не бог! Он смертен! — ответил ярл.

— Мы не успеем этого выяснить, ежели не поторопимся. Я ухожу, — Радим направился в сторону опушки.

— Добро. Мы вернемся, — Сигват принял решение, злостью глянул на крест и стал спускаться следом за зкоморохом.

Валуня поспешил за ними. Но не успели они прой-ги и десятка шагов, как снова раздалось шипение:

— Ш-шмерть греш-шникам!

Тати ожили. Их руки снова взялись за смертонос-юе оружие и обрушили его на врагов. Радиму только чудом удалось избежать рогатины. Извернувшись, он пал под ноги набегавшему противнику. Тот споткнулся и рухнул. Скоморох помчался к вершине холма, ловко уворачиваясь от клинков и копий.

Валуня не был так удачлив. Видимо, сказалась и рана. Он не успел прикрыться щитом и получил удар по голени. Кость не пострадала, но кровь брызнула во все стороны. Сигват прикрыл отрока, дав ему возможность уйти из-под следующего удара.

Если бы не стремительность скомороха, то все было бы закончено за считанные удары сердца. Радим спас товарищей, молнией взлетев на холм. Его меч описал дугу и с силой полоснул по распятому человеку. От шипения заложило уши.

— Х-хватит! Ш-штойте! Я отпущ-щу ваш-ш!

— Теперь тебе веры нет!

— Ш-штупайте!

Тати оставили в покое Сигвата и Валуню, расступились, освобождая проход к лесу.

— Они снова нападут, ежели мы пойдем вместе, — мрачно заметил Валуня. — Я останусь у креста. Ступайте.

— Нет, останусь я, — ответил Сигват. — Ты ранен. — И, возможно, не выживу. Останусь я, Сигват.

— Ты — храбрец, Валуня. Но ты должен жить.

— Ничего страшного… Млада найдет себе более достойного мужа. А дружина не ослабеет, потеряв отрока. Ты, Сигват, важнее. Без тебя никто не сможет справиться с этой напастью.

Сигват обнял Валуню и прижал к груди:

— Ты мне как сын. Всегда был, всегда останешься.

— Ты мне как отец, Сигват.

Радим, с одной стороны, был доволен, что отступление будет прикрыто, с другой, он никак не мог поверить, что для этого Валуня жертвует своей жизнью.

— Неужели нельзя как-то иначе? — скоморох пытался придумать способ спасения всех троих.

— Нет, Радим. Ужо нельзя. Вы обязаны выжить и привести сюда князя. Я постараюсь продержаться. Иисусе мне помощник.

Слезу Радим пускал редко, но сейчас не смог удержаться. Прозрачная капля медленно стекла по перепачканной грязью щеке.

— Ты понял, гнусная тварь? — обратился Радим к распятому человеку. — Наш друг остается тут. Он будет следить за тобой. Не вздумай тронуть его! Тебе будет очень больно, коли нарушишь слово!

— Ш-штупайте, греш-шники!

— Держись, Валуня! Мы вернемся!

Сигват и Радим бросили прощальный взгляд на замершего у креста воина и поспешили вниз по склону. Они не оборачивались, поскольку боялись, что не смогут удержаться и застонут от горечи при виде одинокого израненного воина, удерживающего натиск сотен врагов.

Глава 9

Радим сидел на завалинке и ковырял былинкой в зубах. Настроение было поганое. Вернувшись к Волочку, ярл и скоморох застали там Остромира с дружиной.

Боярин был очень разгневан тем, что поведал ему Сигват. Он осыпал норманна оскорблениями, кляня его за потерю добрых воинов.

Сигват принял ругань достойно, не проронив слова, не отведя взгляда. Когда ярость Остромира иссякла, ярл коротко заметил, что надо собираться в новый поход, и на этот раз известно, с чем придется иметь дело, а потому можно подготовить людей. Боярин выслушал норманна без восторга: с одной стороны, он все еще не верил до конца рассказу о кресте на лысом холме, с другой — не хотел, чтобы Сигват имел хоть какое-то отношение к победе над татями.

Скомороха боярин поперву будто не заметил, лишь бросив на него быстрый взгляд. Причина этого стала ясна, когда Сигват ушел в дом пресвитера на воинский совет. К скомороху медленно приблизились два широкоплечих мужа. Радим без труда узнал старших братьев убитого в Березейке Третьяка. Стараясь не выдать своего волнения, скоморох выкинул измусоленную былинку и сорвал другую.

— Тебе перед нами ответ держать, скоморох, — сказал Первой.

— На тебе кровь нашего брата, — поддержал его Вторый и обнажил меч.

Постепенно вокруг завалинки начала образовываться толпа. Прежде всех сюда подошли товарищи обиженных дружинников, потом появились и любопытные из местных жителей.

— Это не я убил его. Вы ошибаетесь! — заявил Радим.

— А кто?

Ситуация складывалась непростая. Рассказать о помощи Валуни? Так дурно обойтись с человеком, который, рискуя жизнью, остался прикрывать уход Друзей, Радим не мог. О Младе скоморох тоже зарекся говорить. Нечего молодице жизнь губить. Так на кого бы вину переложить?

— Это тати учинили. Они и меня убить хотели, но я сбег. Ежели хотите отомстить, собирайтесь, я могу показать дорогу к их стану.

— Почто ж они ночью приходили и только на тебя да Третьяка напали? Никто никаких татей в Березей-ке не видел.

— А я почем знаю? Что было — то говорю.

— Лжешь, лис смердящий! — воскликнул Вто-рый. — Мы отмщение тебе принесли, убивец!

— Не по закону это!

— Неужто виру заплатишь? Есть ли у тебя сорок гривен серебра, скоморох?

— А вот и есть. Только пусть нас тиун княжий судит, ибо невиновен я.

— Раз невиновен, выходи биться! — заявил Вто-рый. — Кому Бог поможет — тот и прав.

— У меня меча нет.

— Дело поправимое, — ответил Первой. — Эй, кто-нибудь, дайте ему меч.

Один из дружинников протянул скомороху тяжелый франкский клинок. Пришлось взять, отступать было некуда.

— Он в броне, я ж голый, — заметил Радим, оттягивая время поединка. Если бы сейчас появился Сигват или хотя бы Остромир!

— Скидывай броню, Вторый!

Дружинник послушно снял кольчугу. Более того, он скинул и рубаху, открыв всеобщему обозрению ладно сложенное тело. Красуясь, Вторый поиграл могучими мускулами. Сразить такого противника могло помочь только чудо.

— Ну, сшибайтесь, — сказал Первой, предчувствуя короткий бой.

Вторый уже собирался занести меч для первого удара, как его остановил строгий окрик:

— Прекратите безбожное дело, дети мои! Не дело решать споры, подобно язычникам!

Это был Армен. Он вышел из терема, и, заметив, что затевается смертоубийство, поспешил вмешаться.

— Прости, батюшка, они поневолили меня, — бросая меч на землю, сказал Радим. — Грех великий биться насмерть, а не правду искать у мудрых.

— Это суд Божий! — яростно возразил Вторый. — Я убью тебя, и Бог мне помощник!

— Не богохульствуй! — резко оборвал дружинника Армен. — Не тебе, убогому, рассуждать о Боге! И попрания христианских заповедей не потерплю! Вложи меч в ножны, если не хочешь вечного проклятия.

— Сначала я отомщу за брата! — Вторый шагнул к Радиму, поднимая меч.

Первой поспешил остановить убийство. Он представлял, во что может вылиться распря с пресвитером. Коли отлучат от святого причастия, так и из дружины вышибут. Князь только норманнам позволял в Христа не веровать. Руси же без набожности при Владимире Ярославиче никак нельзя было. Епископ новгородский, Лука Жидята, тщательно за этим следил. Кто в храм христианский долго не ходил, милостей лишался, а потом мог и без крова остаться.

— Не надо, Вторый! Остынь. Мы требуем, чтобы скомороха заковали в железо. Пусть князь решает его судьбу.

— Верно, дорогой, — согласился Армен. — Так и будет. Бог через князя воздаст каждому по грехам его! Я уведу скомороха с собой и посажу под запор до приезда господина.

— Добро.

Дружинники расступились, пропуская Армена и Радима. На лицах зрителей читалось недвусмысленное разочарование прерванной забавой.

— Напраслину на тебя возводят или как? — спросил пресвитер, как только за спиной захлопнулась дверь терема.

— Напраслину, как пить дать! Не убивал я Третьяка, Христом клянусь!

— Тогда ничего не бойся, дорогой. Княже справедлив и рассудит по закону. Пока же у меня погостишь. Никуда не ходи, а то попадешь дружине в руки, опять грешную битву устроят.

— Да, батюшка. Все сделаю как велите. Только вы помогите мне. Друга мы оставили в лесу сдерживать татей-чародеев. Он там поныне с ними бьется. Посодействуйте, чтобы господин великий боярин скорее дружину туда повел. Сгибнет ведь добрый сын церквы Христовой.

— Слышал я, что вы претерпели. Не верится, дорогой, не верится, честно скажу. Однако с тобою согласен: чем скорее мы с татями покончим, тем лучше. А спасти твоего друга… Бог ему поможет.

— Бог поможет, помогите и вы, батюшка!

— Хорошо, дорогой. Я приложу все усилия. Однако удача отвернулась от скомороха. Не успел он миновать сени, как навстречу вышел Остромир. За ним следовали Сигват и несколько мечников. Они закончили совет, и, судя по нахмуренному виду Сигвата, норманну на нем пришлось нелегко.

— Опять этот скоморох… — недовольно заметил боярин. — Почему до сих пор не в порубе?

— Указу не было… — растерянно, ответил один из мечников.

— Неужели не ясно, что убивец должен быть под стражей? В колодки — и в темную!

— Ежели скомороху будет суд, — сказал Сигват, — пусть учтут, что это он к тайному святилищу вывел. Без его помощи мы бы доныне без цели по лесам мотались.

— И сотня добрых воев была бы цела, — язвительно добавил Остромир. — В темную!

— Разреши, боярин, Радим под моим оком пребудет, — попросил Армен.

— Нет, отче. Ты, верно, не знаешь, какой он кудесник. Божьего человека надурить — ему в радость.

— Не приметил я за ним такого, боярин…

— Мало с ним дел имел, отче. Поверь моему слову, его место в порубе, а может, и на суку.

После этих суровых выражений боярской немилости Радим окончательно потерял надежду выйти сухим из воды. Как его взяли под руки и куда-то поволокли, он не запомнил. Взор заслонил туман отчаянья, сердце оглушительно загремело в груди. Как же так! Он прошел сквозь огонь и воду, а оказался опять на положении пленника. Вырваться из цепких пальцев Ост-ромира не удалось.

Колодок найти не смогли, поэтому Радима связали толстыми сыромятными ремнями, кинули в холодный мрачный подпол и захлопнули тяжелую дверь. Сильно ударившись о землю, он подумал было, что сломал ребро. Однако вскоре боль утихла, и скоморох понял, что ничего серьезного с ним не случилось. Он пожалел об этом: умереть от ран было бы лучше, чем в бессилии скрежетать зубами, пока истекающий кровью товарищ сдерживает ватагу жестоких татей без надежды на подмогу.

Глава 10

Забыться и уснуть Радиму никак не удавалось. Ныли связанные руки, в голове ворочались тяжкие думы. Извернуться и выскользнуть из сыромятных кож не получилось. С пенькой скоморох справился бы, сомнений нет, а вот ремни оказались непреодолимым препятствием. Была мысль — перегрызть путы, благо пленник мог согнуться пополам, так чтобы ноги очутились у рта. Однако кожи держались крепко. Грызть их — не перегрызть седмицу, а то и более.

Устав, Радим закрыл глаза, расслабился и уже собирался провалиться в дрему, как почувствовал запах Дыма. Втянув воздух ноздрями, скоморох убедился: что-то горит, и горит неподалеку. Тревога закралась в душу — а если пламя перекинется на эту избу? Сгореть Радим, может, и не сгорит, а вот задохнется запросто.

Вспомнился случай из детства, когда жители Го-родца на Соже, где зимовал будущий скоморох, запалили старуху ведунью. То ли сглазила она кого, то ли порчу навела, не важно. Собрались мужи, дождались темноты, тихо пришли на выселки да хворосту принесли. Костер был такой, что всему городцу видать.

Утром Радим вместе с другими ребятишками на угли смотреть бегал. Тогда из подпола девочку вытащили,, бледную и бездыханную. Внучка ведуньи от пламени укрылась, да вот от дыма не упаслась.

Послышались крики, потом над головой раздался торопливый топот, кто-то громко заговорил. Слов скоморох разобрать не смог, но понял: случилась беда. Нельзя ли воспользоваться сумятицей?

Радим громко завопил:

— На помощь! На помощь! Люди добрые! Горю! Горю! На помощь!

Однако никто не спешил открывать дверь. Запах гари тем временем усилился. Клочья дыма просочились между мостин и заставили Радима закашляться. Дело оборачивалось худо, очень худо.

— На помощь!

Все без толку. Радима охватило отчаянье. Так глупо погибнуть, помереть в расцвете сил по воле злодейки-судьбы! Скомороха, бывало, посещали мысли о смерти. Иногда он бы даже приветствовал ее. Но сейчас совсем не хотелось расставаться с жизнью.

Дым все настойчивее проникал в узилище. Заслезились глаза, запершило в горле. Радим, не переставая кричать, задергался, как червяк. Бестолково. Только ремни больнее впились в тело.

Внезапно наверху зазвенело железо, раздался треск древесины, вновь зазвучали голоса. Дверь распахнулась. Вместе со светом в подпол ворвались сизые клубы дыма. На краю лаза замерла темная человеческая фигура.

— Вылазь, грешник!

— Не могу, — Радим с ужасом вспомнил, кто последний раз называл его грешником.

— Тогда умри!

В руках человека мелькнула рогатина. Через мгновение ржавый наконечник устремился к груди скомороха. Радим резко откатился в сторону.

— Я тебя достану, грешник! — Человек спрыгнул в подпол и, пригнувшись, чтобы не задевать головой мостины, двинулся к скомороху.

Радим перекатился к стене.

— Пощади! — Он уперся спиной в стену. — Пощади, я вернусь в святое лоно!

— Твои слова лукавы, грешник! Я узнал тебя. Ты ходил на святую гору и творил зло. Господь завещал убить тебя!

Острие скользнуло по путам, сдерживающим Радима. Кожаные ремни лопнули, освобождая руки. Рогатина с чудовищной силой вонзилась в бревно. Бледная личина скрыла гримасу разочарования.

Пока противник пытался высвободить оружие для следующего удара, скоморох полностью освободился. Руки затекли, но все ж их гибкости хватило, чтобы избежать очередного наскока. Рогатина вспахала землистый пол, но поранить Радима не сумела. Дым тем временем все больше окутывал место схватки. Человеку с рогатиной стало неуютно, он закашлял, глотнув гари.

— Грешник, умри! — это были последние слова, которые Радим слышал от своего преследователя.

Скоморох скрылся в густых клубах, поваливших через дверь. Смерти от железа он избежал, теперь предстояло пройти через огонь.

Где— то в стороне трещала пожираемая пламенем древесина. На улице звенело оружие и раздавались боевые кличи. Выбравшись из подпола, Радим чуть было не упал. Он запнулся о тело, распластанное у самого входа. Неудачный шаг сбил скомороху дыхание. Радим попробовал ухватить новую порцию воздуха, но глотнул лишь едкого дыма. Зажмурив глаза, кашляя и обливаясь слезами, помчался в сторону, откуда лился дневной свет. Плечо лизнул огненный язык. С потолка посыпались пылающие головни. Скорее! Когда рухнет крыша, смерти не избежать. Дверь была распахнута, поэтому беглецу хватило сил, чтобы вырваться из занимающейся огнем избы.

Упав на зеленую лужайку, Радим сделал несколько глубоких вдохов, борясь с приступом тошноты. Болела и кружилась голова, зрение никак не могло прийти в норму. Однако скоморох приметил, что пылает почти половина Волочка и сражение кипит почти у каждого двора.

В дыму Радим различил знакомую лысину — это Сигват секирой прокладывал себе путь. На каждого врага ярл тратил не более двух-трех движений. Ловко уворачиваясь от набегающего противника, он поражал его точным ударом. Справившись с последним безликим, норманн остановился, стараясь отдышаться. Радим хотел было окрикнуть ярла, как увидел, что к тому подскакал вершник на взмыленном коне.

— Ты предал князя, Сигват!

— Нет! Я предупреждал! Нельзя было пускать моих людей в стан!

— Но это твои люди!

— Они очарованы тварью с креста! Я предупреждал!

— Ты поплатишься за это, Сигват!

— Я уже расплачиваюсь…

Вершник резко развернул коня и помчался в глубь села. По золоченому шишаку и богатому платью Радим признал в нем Остромира.

— Скоморох! Ты жив! — Норманн заметил Радима. — Они пришли сюда. Они убили наших лучших людей.

— Это никогда не кончится, ежели мы не повергнем их истукана! Надо вести войско к лысой горе…

— Я знаю. Но у меня нет войска. Мои отроки сражаются на стороне татей. Я обречен. Но я погибну с честью!

Сигват закинул секиру на плечо и, повернувшись в сторону, откуда доносились звуки боя, собрался идти на смерть.

— Погоди! Не спеши умирать, господин. Мы обещали Валуне вернуться. Надо держать обещание!

— Валуня мертв. Будь он жив, эти выродки не пришли бы сюда.

В словах норманна была правда.

— Постой! Говорили, вы шли тремя отрядами. Значит, у князя еще осталась дружина. Надобно к нему ехать! Кто-то должен остановить безликих. Где его найти?

— Князь вернулся в Березейку. Молвят, он занемог. Однако после того, что случилось, доверия мне не сыскать.

— Надо опередить все слухи, господин. Мчись к князю немедля.

— Не успеть. Ночью Остромир послал гонца с наветом. Лучше умереть в бою, чем на плахе!

— А ежели плыть по реке? По течению ты окажешься недалече Березейки уже к вечеру.

— Хорошо придумано! — Внезапно глаза ярла задорно блеснули. — Как я раньше об этом не подумал? Ежели булгарский купчина еще не успел переволочь ладью, можно воспользоваться ею. Идем, скоморох!

— Боюсь, я вряд ли смогу тебе помочь в бою… Скорее буду обузой.

— Доныне ты мне только помогал. Идем! Без твоих советов мне не победить порождение Хеля!

Радим с неохотой признал правоту Сигвата. Действительно, ему, Радиму, выпала незавидная, но важная Роль в борьбе с татями. Так уж получилось, что он знал о них побольше многих. Времени на долгие раздумья не было, надо решать: трусливо бежать куда глаза глядят или ввязаться в новое предприятие, рискованное, но благородное. Скоморох после мучительных колебаний выбрал второе. Была не была! За смерть Валуни кто-то должен ответить!

К ладье пришлось прорываться с боем. Неожиданно из-за плетня выскочили тати, размахивающие топорами и косами. Но это оказались холопы, а не бывшие дружинники. В движениях напавших было много ярости, но мало сноровки. Радим, не имея никакого оружия, быстро спрятался за широкую спину норманна. Сигват отразил град ударов щитом и неспешно, но точно одного за другим поразил противников. Двое рухнули, разрубленные пополам, один — с отсеченной ногой.

— Возьми топор! И за мной!

Радим послушался. Вскоре топор ему пригодился.

У причала кипело жестокое сражение. Несколько одетых в кольчуги татей бились с Хельги Тюленьи Яйца и его ребятами. Сталь звонко гремела о сталь, трещали щиты, надрывно скрипели доски настила. Яков и Сара сидели на корме, спрятавшись за кипой тюков. Им было чего опасаться — ведь нападавших приходилось двое против одного защитника.

Сигват без лишних размышлений ввязался в драку. Подбежав со спины к двум разбойникам, он обрушил на них секиру. Отрубленные головы с плеском ушли в воду. Окровавленные личины медленно поплыли по течению.

Радим, размахивая топором, прикрыл норманна сзади. Хельги воспользовался внезапным подкреплением. Его люди, усталые, израненные, обрели второе дыхание. Их мечи буквально за сотню ударов сердца сломили сопротивление врагов и лишили татей жизни. Мета окрасилась в красный цвет.

— Благодарийт, — тяжело дыша, сказал Хельги.

Сигват ответил ему по-норманнски. Они о чем-то заговорили.

— Отплываем! Отплываем! Поспеши, Хельги! — оживился Яков, поняв, что появилась возможность отчалить от негостеприимного берега.

Хельги послушно шагнул на борт. Его люди последовали за ним.

— Куда они? Останови их, Сигват! Пусть возьмут нас! — крикнул Радим.

Речь норманнов становилась все более громкой. Хельги отрицательно качал головой и повторял одну фразу. Сигват пытался его переубедить.

— Что он хочет? — спросила Сара.

— Плый с нами. К князю.

— Нет, нет, нет! — воскликнул Яков, воздев руки. — Ради Бога, хватит мне злоключений! Надо было заплатить этому жадному Пырешке, и он отволок бы нас к Тверце еще вчера! Никаких больше князей! Мы просто отойдем от берега и, когда все закончится, вернемся сюда же.

— Купчина, не помогая мне — ты помогаешь татям. Князь этого тебе не простит, — твердо заявил Сигват.

— Ой, чья бы корова мычала, богатырь! Тебе самому не сносить головы, я был у Остромира, все слышал. Отчаливай, Хельги! И быстрее!

Чал уже был отвязан, поэтому Хельги пришлось только оттолкнуться ногой от пристани. Но ладья далеко не ушла. Быстрым прыжком Сигват перемахнул через борт и принял угрожающую стойку. Хельги выругался. Сигват в долгу не остался.

Перебранка закончилась — как и предполагал Радим — поединком. Хельги сделал оскорбительное движение, тронув себя между ног и потом указав на Сигвата. Тот побагровел и ринулся вперед.

Норманны столкнулись щитами, но ни один не уступил. Потом они пустили в ход оружие. Хельги бился мечом, Сигват рубил секирой. Ладья плавно покачивалась у причала, служа ненадежной опорой для ног. Однако оба норманна были опытными бойцами. Они ловко использовали качку, чтобы избегать чужих ударов и вкладывать в свои дополнительную силу.

Радим с замиранием сердца наблюдал, как два раза меч скользнул по кольчуге Сигвата. К счастью, большого вреда это не принесло: лишь полопались кольца. Затем пришло время Хельги. Секира краем задела его плечо, заставив слегка присесть. Следующий удар пришелся по мечу. Хельги неудачно отступил и, поскользнувшись, рухнул за борт. Фонтан брызг окатил находящихся в ладье.

— Плывем к князю, — сказал Сигват.

Тяжело вздохнув, Яков запричитал на родном языке. Радим прыгнул в ладью. Люди Хельги нехотя сели за весла. В это время из воды, отфыркиваясь, появился Хельги. Он потерял шлем и оружие, скинул под водой кольчугу, но выплыл. Сигват протянул ему руку. На этом вражда двух варягов закончилась.

Радим уже было расслабился, но не тут-то было.

— Помогите! — раздался с берега негромкий крик.

Все повернули головы в сторону полыхающего Волочка. У самой кромки, по щиколотку в воде, стоял обгорелый Армен и размахивал шипастой булавой. С ним бились двое татей. Их топоры описывали причудливые дуги. К счастью, рукоять булавы пресвитера была длиннее, чем топорища разбойников. Ему удавалось не подпускать врагов ближе, чем на пару шагов.

— Помогите!

Решение зависело от Сигвата. Он честно завоевал позицию главы маленького отряда, а потому распоряжался на ладье, как хозяин.

— Правьте к берегу, — приказал норманн.

Перечить ему не стали. Весла черпнули воду, и через пару взмахов судно приблизилось к месту, где сражался Армен. Сигват забрал копье у одного из ратников и прыгнул за борт. Норманн ушел по пояс в воду, но это лишь чуть замедлило его движения. Когда до берега оставались считанные шаги, Сигват метнул копье в одного из татей. Удар оказался верным. Пронзенное сердце остановилось, и враг рухнул замертво. Вскинув секиру, ярл приблизился к Армену:

— Лезь на лодь. С этим сам разберусь.

Пресвитер спорить не стал. Радим и Чтибор помогли ему взобраться на борт.

Поединок Сигвата и татя был коротким. Могучий удар выбил оружие из рук разбойника, тать выхватил нож, но не успел даже взмахнуть им, как повалился с расколотым черепом. Норманн, не мешкая, устремился к ладье — и вовремя. Со стороны села к берегу бежало не меньше дюжины разгоряченных врагов.

Глава 11

Отойдя от Волочка на пару верст, Сигват и его спутники расслабились. Весла убрали, дав реке неспешно нести ладью вниз по течению. Радим успокоился и уже мечтал вздремнуть в покое, как оказался в центре нового конфликта. Собственно, он сам его и затеял.

На корме, под лавкой лежал потертый холщовый мешок. Приглядевшись, скоморох без труда узнал лямки, которые не долее как днем раньше стягивали его плечи. Пробравшись к мешку, Радим вытащил его на свет и развязал горловину.

— Смотри-ка! Мое добро!

— Не трожь! — К скомороху поспешил Яков. — Это мое!

— Господин, вы путаете. Тут и личина моя, и рубаха латаная… Вот гляньте.

— Я купил! Я честно уплатил три резани! — Но это моя крома. Я не продавал ее. — Ой, грабят бедного купчину! Ой, разоряют средь эела дня! Хочешь мешок — плати денюжку! А иначе — он мой! — Яков вцепился в предмет спора.

Радим вовсе не собирался расставаться со своим добром, поэтому потянул мешок на себя:

— Господин, здесь мои вещи. Их силою у меня отобрали.

— Должно быть, за дело! Я ж не у татей их покупал!

— Яков, милый, оставь крому скомороху. С него все одно взять нечего. Разбогатеет — все сторицей вернет.

— Ой, вернет, Сара! Как же! Дождешься от него благодарности.

— Это моя крома!

— Вот заталдычил! Рассуди нас, Армен! — потребовал купец.

— Грех это — за мирское добро зубами цепляться. Да ты ж нехристь, Яков. Тебе не втолкуешь. А скомороху епитимья — седмицу на воде и хлебе.

— Что ж так сурово, батюшка? — Радим обиженно посмотрел на пресвитера.

— Чтоб урок был, дорогой. Крому же забирай. Ее какой-нибудь холоп боярский продал, хоть права не имел.

— Армен! Что ты говоришь! Я честно отдал три резани! — возмутился Яков, — видимо, не ожидал такого поворота событий.

— Я сказал, — устало ответил пресвитер.

— Яков, подчинись, — обратилась к мужу Сара и потянула его за рукав. — Будет тебе.

— Аи, беда мне беда! Все против бедного честного торговца. Будь по-вашему. Только пусть скоморох обещает вернуть три резани. Хоть не сейчас, но к Песаху обязательно.

— За свое добро? Не бывать такому! Моя крома!

— Ограбили, обобрали! — запричитал Яков и, опустившись на скамью, показательно зарыдал.

— Отдохнули — хватит, — подал голос безучастно наблюдавший за спором Сигват. — Наляжем на весла. Надо к Березейке до темна добраться.

Хоть и плыть по течению легче, чем против, но гребцы устали уже к полудню. А тут, как нарочно, на берегу показалась отара овечек, пришедших на водопой. Сигват решил, что сами боги дают знак: надо остановиться и перекусить. Увидев ладью, полную суровых воинов, пастух почел за благо стремительно скрыться в лесу. Он хотел увести и отару, но глупым животным очень хотелось пить. Насытившись, они попытались убежать от норманнов, однако это удалось только тем, на кого не хватило сулиц. Остальные остались лежать на берегу, захлебываясь в собственной крови.

— Знатная добыча! — Яков так и сиял, будто не было недавних распрей со скоморохом. — Тут и про запас будет.

— Это вряд ли, — заметил Хельги. — Мы проголодайт.

Решили готовить баранину на пару. Для начала побросали в костер речные камни. Пока они грелись, Хельги и его ребята освежевали и разделали овец. Принесли котел. В него положили раскаленные камни, а потом сочащиеся кровью куски мяса. Котел закрыли крышкой и прижали ее бревном.

В ожидании ужина спутники завязали беседу о том, что делать дальше.

— Если все правда, что поведали об идолище разбойничьем, то это творенье диавола, — начал Армен. — Решил он Господа Бога опорочить и рабов его к рукам своим прибрать. Трудно будет с отродьем сатанинским тягаться. Мечом дело не решить, только рать положите.

— Есть на тварь управа, — возразил Сигват. — Она оружия боится.

— Но поразить-то его не смогли?

— Нет. Но у нас сил не было. Коли вся дружина тварь бить начнет — конец злобному альву.

— А если не конец? Тут, дорогой, не в силе железной дело. А в силе духа. Молитвою супостата обрушить Не пытались?

— Не до того было.

— Ясно, язычник. Ну, а ты, Радим, что ж не вспомнил Господа Бога?

— Батюшка, не гневись, однако ж Господа все больше тот вспоминал… распятый. Не по себе было. То дрожь, то ярость, никаких светлых дум.

— Плохо, что средь вас мудрых христиан не нашлось. И теперь ту же ошибку повторить хотите. Диавола оружием земным не одолеть.

— Так, батюшка, вы же с нами, — скромно заметил скоморох.

— Да уж, теперь не отступлю. Но я не столь мудр. Тут воистину святой человек нужен. Как блаженный Августин или апостол Иоанн. Знаю одного такого. У Торжка в монастыре настоятелем пребывает вот уж не один десяток лет. Его бы к нам…

— Уж не об Ефреме ли, братце Георгия да Мойши Угринов, ты речь ведешь, Армен? — поинтересовался Яков.

— О нем, о единственном из рода Угринов, коему чудом удалось избежать козней Святополка князя Окаянного.

— А почто изводили тех Угринов, батюшка? — поинтересовался Радим.

— По святости их. Диавол не дремлет, и как ныне поднял голову в Новгородчине, так при отцах наших всю землю поверг в хаос, отдал Окаянному. Ежели б не Угрины, быть нам в руках сатанинских.

— О таком не слышал. Я скоморошу, по разным местам хожу, о Святополке байки знаю. Но все говорят: силу брата обрушил князь великий Ярослав. Об Угринах я не слыхал.

— Беда, когда святых забывают, — сокрушенно покачал головой Армен. — Князь велик, и меч его востер, но без молитв святых угодников не свершилось бы успокоение земли Русской. После того как сатана злыми кознями Владимирычей наших поссорил, натравил, как псов диких, друг на друга, а Окаянный князь наслал язычников-варягов на братьев своих, восторжествовало зло на земле. Долго ли, коротко ли, но свершилось дьявольское дело. Пал князь великий Борислав Владимирыч, зарезанный яко агнец. До последнего рядом были Угрины, трое братьев, юных телом, да крепких духом. Старший из них, Георгий, попытался было заступить дорогу убивцам, но сгиб, удостоившись мученичества во славу Божию. Моисей же да Ефрем взяли мощи его благословенные и отдались милости княжны Предславы, сестры князя великого Ярослава. Говорят, уже тогда от тех мощей чудес много произошло. Только правды все одно мало кто помнит, ибо пришел вскоре в Киевскую землю владетель ляшский Болеслав, призванный губителем Окаянным. Было сражение горячее. Много крови русской пролилось, много жен вдовами остались. Моисей попал в полон к ляхам вместе с благодетельницей своей Предславой, а Ефрему утечь удалось. Из мощей же он только главу мученика Георгия спас. Остальное злые ляхи захова-ли в неизвестное место, ибо было им пророчество, что православные святые погибель им учинят. Но что б они ни делали, промысла Божия не изменить. Как Ефрем, уйдя к Торжку, удалился в скит, так и Моисей постригся в иноки. Но если первого глава его святого брата берегла, то второму пришлось примерить венец страстотерпца. Ведь постригся он вопреки чаяньям ляшки, у коей в рабстве пребывал. Она на молодого Моисея глаз положила, в грех его тянула. Да не тут-то было. День и ночь держался он молитвами Божьими, скверну отвергал, в Боге спасения искал. Наконец, и венец мученический принял, дабы святостью своей землю родную спасти.

— Его убили?

— Повелела распутница ему тайные уды урезать. Чтоб значит ежели не с ней, так ни с кем боле.

— Ох, беда…

— Так и думала греховодница. Да только ошибалась. Для святых людей умерщвление страстей плотских не беда, а благо. Претерпел Моисей все боли и печали, только крепче в вере стал. Стал он молить Господа не переставая о погибели для ляхов. И услышал его Боже. Даровал Господь победу мечу Ярославову. Пал Окаянный князь в неизвестной земле, а Болеслав в муках умер. У ляхов же замятия началась. Моисей вышел на Русь и своей благочестивой жизнью стал пример подавать. Видывал я его в Антониевом ските под Киев-градом. Благочестивый старец был, да будет ему земля пухом. Теперь только один инок той же святости в земле Русской есть — брат его Ефрем. Воистину, будь он с нами, нечего б ныне было страшиться.

— Я тоже Ефрема знаю. Мудрый старец. Не только Евангелие, но и Тору знает. Однако сомневаюсь, что Ефрем сможет к Волочку добраться. Он давно на ладан дышит.

— Да и времени ему весть подать нет, — сказал Сигват. — Скверна резво идет. Еще неделя — и тати всю Новгородчину заполонят.

— Времени, конечно, мало. Но с голыми руками много не навоюешь.

— А мы не с голыми руками. Срубим идолище и в землю уроем, — поддержал норманна Рад им. — Пусть оттуда пошипит.

— Наивный! Диавол себя в обиду не даст.

— А куда денется? Всех татей дружина положит, так он только шипеть и сможет.

— Дело говоришь, — одобрил слова скомороха Сигват.

— Без имени Господа, дорогой, с супостатом не справиться.

— Так это вы, батюшка, помогите нам. Ежели до того, как дружина с ворогом сладит, молитва идолище спалит — мы только рады будем.

— Я сделаю все, что потребуется. Но, увы, хоть вера моя крепка, но грехи тяжки. Вот даже вас, язычников, за собой повести не могу.

Тем временем кушанье поспело. Сара, сопровождаемая неодобрительным взглядом мужа, принесла туесок с солью и пучок черемши. Спутники достали ножи и начали делить мясо.

Радиму вспомнился окровавленный Валуня, оставшийся в одиночестве против сотен врагов, и стало грустно. Неужели он больше не увидит этого веселого, ростоватого отрока, у которого только-только стала складываться жизнь? Отчего так: едва Радим сблизится с кем-то, судьба их разлучает? Боги не хотят, чтоб у скомороха появились друзья? Или он сам виноват, что не может сберечь близких людей?

Закончив с барашком, спутники быстро погрузились в ладью и взялись за весла. Не съеденные туши забрали с собой, к несказанной радости Якова. После обильной еды клонило в сон, но Сигват не дал рассла-'иться. Исполняя обязанности кормчего, он постоянно подгонял гребцов:

— Живее! Веселее! Раз! Еще раз!

Яков был уверен, что, дойдя до устья Березейкина ручья, он расстанется с Сигватом и его соратниками, каково же было удивление купца, когда вечером, придав к берегу, норманн заявил, что все пойдут с ним, стеречь корабль останутся только Хельги, его воины да холопы-иудеи.

Яков бурно запротестовал:

— Такого уговора не было! Я только помог добраться до князя, а теперь наши дороги расходятся. Мне до стужи в Булгар надо попасть!

— Успеешь, — коротко ответил Сигват, снаряжаясь в путь.

— Ну что вам проку от меня, старого, больного Человека? — взмолился Яков. — Я даже меч держать не могу, копье и на пару шагов не брошу. Ой, пощади, Сигват!

— Ты — иудей. Вы — иудеи — Бога христианского распяли. Совсем как того альва. Может, чем и поможешь.

— Аи, не надо! Я ж не рабби какой, я простой человек.

— В любом случае, нам нужна твоя ладья.

— Это еще зачем? — возмутился Яков, размахивая руками. — Дружину тут не поместить.

— Зато передовой дозор — можно.

— Ой, разорите вы меня! Ну почему, почему, Сара, мне так не везет?

— Такова жизнь, милый Яков. Такова жизнь… Зато с самим светлым князем перемолвимся. У нас есть о чем его попросить.

В дорогу пустились уже в темноте. Чтобы постоянно не спотыкаться, нарубили сосновых веток и запалили факелы. Идти стало легче.

К Березейке вышли ближе к полуночи. На околице были остановлены стражей. Дружинники быстро признали Сигвата и разрешили пройти в деревню. К веже князя пеструю компанию не пустили. С особенным подозрением косились на Радима — видимо, смутно припоминая приказ взять его живым или мертвым.

Сигват переговорил с княжьим огнищанином и, вернувшись к спутникам, сказал:

— Князь недомогает. Никого видеть не хочет. Но нас примет. Не всех. Со мной пойдет только Радим. А вы ждите тут.

— Холодно. Я замерзну! — недовольно воскликнул Яков. Его надежда быть допущенным к княжьему столу рухнула, а потому он позволил себе обидеться.

— Браги, пусти их к костру, — попросил Сигват. Огнищанин согласно кивнул. Радим поспешил за норманном, оставив недовольно ворчащего Якова в компании жены и хмурого Армена. Встречаться с князем не хотелось, но было необходимо.

Владимир лежал на толстом тюфяке, укрытый теплыми шубами до самой головы. Бледное лицо ярким пятном сияло в темноте, рассеиваемой одинокой свечой. Рука больного сжимала массивный серебряный крест.

— Говорите, — негромко велел князь. — Тати торжествуют?

— Государь, я потерял всю дружину.

— Всю? — Радиму показалось, что Владимир не сильно удивился. — Что же теперь?

— Нужна твоя помощь, государь. Дай мне своих людей. Я знаю, куда надо идти и что надо делать.

— Что ты знаешь, Сигват? Это ведь не просто тати, так?

— Они порождения Хеля. Их конунг распят на Лысой горе на косом кресте. Злая волшба окутывает его. Слова конунга слышны за десятки поприщ. Тати — всего лишь послушные холопы.

— Это беда, — Владимир откинулся на парчовую подушку и закрыл глаза.

— Но мы справимся с ней. Дай мне дружину.

— Одну дружину ты погубил. Тебе мало? По справедливости я должен тебя казнить.

— Казни, государь, но прежде дай с Хелем поквитаться.

— Нет тебе веры, Сигват. Вот и убивца этого, скомороха, с собою водишь. Зачем?

— Благодаря ему Лысую гору нашли, и снова найдем.

— Сам-то путь забыл? Быстро прочь бежал?

— Не гневайся, государь, но скоморох на ум скор. Кроме того, к волшбе неравнодушен. А дорога к конунгу злобных альвов вороженная.

Радим невольно покраснел от смущения и еле сдержался, чтобы не отплатить норманну ответной похвалой. Владимир вперил пристальный взгляд в Радима:

— На вид и не скажешь…

— Дай дружину, государь, и ты убедишься, что не лгу. К завтрашнему рассвету будем у Лысой горы.

— Я должен подумать.

— Надо спешить, государь. С каждым днем татей становится все больше. Сила Хеля растет и ширится.

— Я знаю, — слабо ответил Владимир. — Ступайте. Я передам свое слово на восходе.

Делать в веже больше было нечего. Князь свое слово сказал. И ничего радостного оно не содержало. Удрученные, Сигват и Радим с поклоном удалились.

— Что будем делать?

— Спать, — коротко ответил Сигват.

— Утро вечера мудренее… — задумчиво произнес Радим.

Нельзя сказать, что Яков, Сара или Армен были серьезно обеспокоены решением князя. Никто из них не чуял стремительного приближения беды, а потому небольшая задержка их устраивала. Купца и купчиху гораздо больше волновало, где они проведут эту ночь. Жадные взгляды ратников были прикованы к толстым мошнам иудеев, а потому спать у костра совсем не хотелось. Сигват заявил, что он остается с дружиной, а кто хочет, может поискать ночлег в деревне. Яков возмутился, что его заманили в незнакомое место, а теперь бросают на произвол судьбы, но норманн слушать стенания не стал, ушел к друзьям.

Радиму, как и купцу, было неприятно находиться под пристальным взором суровых воинов. Ему то и дело мерещилось, что из темноты выходят, кровожадно скаля зубы, братья Свистуны. Поэтому в стремлении покинуть княжий стан скоморох поддержал Якова.

— Пойдемте, господин. Мир не без добрых людей. Уверен, нас приютят за небольшую мзду.

— Мзду? Ты сказал мзду? Аи, разорите вы меня! Все хотят мзду! Всегда и везде. Прихожу в Новгород — чальнику плачу, выхожу на пристань — мытарю плачу, везу товар на рынок — вирнику плачу, худо-бедно торгую — плачу и княжьим холопам, и ребятам посадским, и всем, кому не лень честного купчину обобрать. Голый останусь, раздетый, разутый на старости лет!

— Может, и не возьмут мзды, коли понравимся хозяевам.

— Тяжко, тяжко… Я еще кому-то нравиться должен! Аи, беда. У меня и спину ломит, и голова болит, а я должен нравиться!

— Яков, милый, успокойся, — сказала Сара. — Скоморох дело говорит. У добрых хозяев лечение для тебя обязательно найдется.

— Хорошо, хорошо… Пойдем! Главное, не попасть в гости к таким лекарям, что пользуют князя-государя. Ты слышала, что говорили его воины? Старик поит Ярославича то ли мочой, то ли кровью и кормит сырым мясом — да не простым, а с червями. Фу! Гадость такую даже мой бывший сосед Соломон не ел, хоть падок был до восточной пищи, арканом не оттащишь.

— Князя кровью поят? — напрягся Радим.

— Говорят, народное зелье. И кровь там, и бог знает что еще, — пояснила Сара. — Нам такое лекарство не понадобится. Мы еще крепко стоим на ногах, правда, милый?

— Аи, не сглазь, Сара! Аи, не сглазь!

Армен остался у костра. Он завел с молодым ратником долгую душеспасительную беседу, подкрепляемую терпким медом, и не мог оторваться. Поэтому искать ночлег отправились втроем.

В деревне было тихо. Жители давно спали, а дозоры бродили за околицей. Тревожно лаяли редкие псы. Радим пропустил пару домов и постучался в третий. Ответом было гробовое молчание. То ли хозяев нет, то ли спят крепко? А может, не хотят пускать ночных гостей?

Скоморох прошел к следующей избе. Не успел постучать, как за дверью заскрипели половицы и загремели запоры. Радим замер в ожидании. Дверь отворилась, мелькнул огонек лучины: на пороге стояла молодица с аккуратно прибранными волосами. Скоморох без труда признал жену Валуни, красавицу Младу.

Повисло недолгое молчание. Млада улыбнулась Радиму:

— Так и чуяла, сегодня гости будут. Заходите. Поздоровавшись, гости шагнули в сени.

— Угощением не богата, но чем смогу…

— Не надо, — остановил ее Радим. — Нам бы только переночевать.

— Прошу, — Млада щ стила гостей в светлицу. — Я за соломой схожу. А вы будьте как дома.

Она снова очаровательно улыбнулась.

— Чудная какая, — сказал Яков, когда девушка вышла. — Ни о чем не спросила, сразу в дом пустила.

— Я с ней знаком, — пояснил Радим. Вернулась хозяйка. Она накидала соломы в углу, поближе к очагу, и накрыла ее веретьеи. Еще один лежак Млада обустроила с противоположной стороны очага.

— Устраивайтесь, гости дорогие.

Без лишних вопросов Радим понял, что ложе поменьше — для него, а то, что накрыто веретьеи, — для Якова и Сары. Скоморох поблагодарил хозяйку и послушно отправился на отведенное место. Млада затушила лучину, и клеть погрузилась во тьму.

Спать хотелось неимоверно. Но еще сильнее Радима мучил вопрос: почему Млада так и не спросила про судьбу своего любимого мужа?

Глава 12

Скомороху приснился пожар. Жаркое, всепожирающее пламя вздымалось зубастыми вспышками. Бежать некуда. Везде одно и то же — беспощадная пляска огня. Из полыхающих глубин зазвучало нарастающее шипение…

В один миг Радим покрылся потом от головы до пят. Он знал, что случится дальше, и не мог без замирания сердца наблюдать, как из огня рождается алое лицо.

— Примеш-шь меня — станеш-шь велик. Отринешь меня — до пепла сгориш-шь.

Яснее некуда. Причем бес ведал, чем его пронять. После пожара в Волочке скоморох начал по-иному относиться к огню. Теперь Радим не понаслышке знал, что значит — гореть заживо. Разговаривать с бесом не хотелось. Хотелось уничтожить мерзкую тварь — отомстить за все, что пережито, что предстоит пережить по ее вине. Ох, если бы знать, как это сделать.

Собрав волю в кулак, скоморох постарался проснуться. Ведь это всего лишь ночное наваждение. Как ни странно, это ему удалось. Вмиг алое лицо растаяло, уступив место бледному расплывчатому образу. Радим почувствовал мягкую тяжесть на бедрах и понял, что на нем кто-то сидит. В недоумении скоморох протер глаза.

Жарко полыхал очаг, треща свежими дровами. В отблесках пламени ясно вырисовывалась стройная фигурка Млады. Улыбаясь, она склонилась к самому лицу скомороха:

— Тесс! Ты же хочешь меня?

У Радима от неожиданности перехватило дыхание. Он кашлянул.

— Млада… А Валуня?

— Валуня уже наш.

— Ваш? Ты про кого?

— Дроля, ты же знаеш-шь…

Млада впилась поцелуем в губы скомороха. Ее шершавый язык залез между зубов и забегал по небу. Ра-Дим очумело лежал, боясь пошевелиться.

Оторвавшись, хозяйка развязала ворот у рубахи и спустила с плеч. Тугие яблоки персей смотрели на скомороха карими сосками, будто червоточинами. Радим уже не помнил, когда последний раз был с женщиной. Вожделение плотно затуманило голову. Млада лизнула скомороха в шею, потом мягко укусила за мочку уха.

— Прими меня. Испробуй мою плоть, — прошептала она.

Ее перси нежно коснулись лица Радима. Скоморох обхватил жаркое тело губами и начал сосать.

— Так, так! Укуси меня! Еще! Сильнее! Сильнее! Радим послушно делал то, что велела Млада.

— Кусай! Грызи! Я хочу, чтобы ты глотал мою кровь! Я хочу, чтобы ты ел мое тело!

Что— то щелкнуло в голове скомороха. Он сразу вспомнил лысую гору, распятого человека и толпу дружинников, прикладывающихся к гниющим ранам. Скоморох поднял взгляд на лицо хозяйки. Вместо румяных щек и тонких бровей он узрел грубо выточенную личину. Темные провалы глазниц ярко выделялись на бледной деревяшке. Радима перекосило от отвращения. Он резко оттолкнул Младу:

— Ведьма! Сгинь!

От удара молодицу бросило к стене. Она взвыла — то ли от боли, то ли от разочарования.

— Глупец! Я ведь спасла тебя! Чтобы вернуть тебя к святому лону, мне пришлось убить твоего сторожа! А ведь он мог стать нашим братом! Одумайся!

— Так это ты зарезала Третьяка? Значит, благодаря тебе я оказался тогда в лесу?

— Да! Господь повелел вести к нему тех, кто владеет знаниями. А тебя могли казнить. Моими руками Господь даровал тебе свободу и жизнь. Отплати ему сполна, дроля. Прими святое причастие!

— Никогда! Твой Господь творит зло. Он убивает невинных!

— Смерть настигает тех, кто отказывается вкусить плоть и кровь Господни!

— Что разумеют дети малые, которых вы убиваете? Их пугает один вид крови!

— Тот, кто не принимает причастие, — умирает.

— Твоими устами глаголет бес. И уж не первый раз грозит мне ужасной карой. Тем не менее я все еще жив.

— Оттого что Господь милостив! Он хочет, чтобы ты вернулся в святое лоно!

— И снова я отвечаю — нет.

— Греш-шник! Ты умреш-шь!

Млада метнулась в сени и выскочила оттуда, держа тяжелый топор.

— Что? Что происходит? — всполошились Яков и Сара.

Они проснулись, услышав удар тела об стену. Потом сквозь дрему слушали странный разговор, который большей частью пропустили мимо ушей, а меньшей не поняли. Сознание прояснилось к тому моменту, когда в отблесках огня сверкнуло острое лезвие.

— Бегите! Бегите прочь! — только успел крикнуть Радим, как был вынужден уклониться от рассекающего воздух топора.

— Аи, беда! — запричитал Яков, хватая одежду.

— Милый, сюда! — Сара рванула мужа за рукав, убирая его с пути обезумевшей Млады.

Но Яков метнулся поперек клети в покуть. В темноте он запнулся о лавку и полетел лбом в стену. К его счастью, вдоль стены пробирался скоморох. Мощный удар в живот разом выбил из Радима дух, он охнул и согнулся пополам. Купчина рухнул на пол. В этот миг Млада нанесла очередной удар. Топор с треском вонзился в стену, там, где должна была находиться шея скомороха.

Растолкав Якова и Младу в стороны, Радим помчался к двери. Купец вприпрыжку бросился следом. Женщина, шипя, попыталась подняться на ноги, но была повергнута ниц локтем спешащего Якова. Когда

Младе удалось встать, уже было поздно. Жертвы ускользнули. Снаружи они подперли дверь жердиной и беспрепятственно покинули двор.

Уже занимался рассвет, когда растрепанные Яков, Сара и Радим добрались до княжьего стана. Долго искать Сигвата не пришлось: со стороны княжьей вежи слышались возбужденные голоса. Именно там, в кругу нахмуренных ратников, стоял норманн.

— Мы отправимся к распятию, как только будем готовы, — ровно сказал Владимир Ярославич. — Но, как я уже говорил, тебя с нами не будет. Возьмите его под стражу!

Волна ропота пробежала по рядам воинов. Наиболее приближенные к князю двинулись в сторону норманна, однако другая часть ратников заступила им дорогу.

— Замятия? — раздраженно спросил князь. — Не усугубляй вины, Сигват. Ежели я велю поднять дружину, твои земляки полягут как один.

— Я бы рад подчиниться, государь, да не могу, пока вижу этого человека рядом с тобой. Это он убивал твоих и моих друзей.

Радим приблизился к кругу воинов достаточно, чтобы разглядеть основных действующих лиц. Тот, о ком говорил Сигват, был знаком и скомороху — щербатый старик в полуличине, который возглавил татей после гибели Кривого. Разбойник был укутан в княжий плащ и нагло взирал на происходящее липким взглядом. Радим понял, что дело худо.

— Ты бунтуешь, Сигват. И чтобы оправдать себя, готов возвести напраслину даже на моего нового скомороха. Готов рубить всех, кто надел личину? Это тебя погубит.

— Он был на Лысой горе, когда гибла дружина. Он сражался на стороне конунга из Хеля.

— Это я уже слышал. Отдай меч и подчинись княжьему повелению. Не заставляй меня лить кровь.

— Не могу. Я дал слово, что вернусь и повергну крест.

— Тогда пеняй на себя.

Радим понял, что самое время позаботиться о спасении собственной шкуры. Похоже, намечалось сражение, и скомороху в нем победа явно не светила. Яков и Сара тоже догадались, к чему все идет, поэтому осторожно попятились к лесу.

— Вы куда? — остановил их резкий окрик. Вздрогнув, беглецы остановились. Обернулись испуганно. На сердце отлегло, когда они узнали Армена.

— На ладью, батюшка! — ответил за всех Радим. — Тут что-то нехорошее затевается. Тати уже вокруг светлого князя.

— Ты тоже знаешь этого старика?

— А как же! Он чуть рогатиной мне бок не пропорол!

— Надо убедить князя!

— По-моему, тщетно.

Подтверждением слов скомороха стал трубный звук рога, созывающий дружину. Ратники обнажили оружие, но в схватку не вступили. На стороне Сигвата было около полудюжины норманнов, князя поддерживало полтора десятка огнищан да столько же бездоспешных отроков. Однако время играло на руку Владимиру Ярославичу. По сигналу к веже потянулись новые воины. Очень скоро ярлу пришлось бы несладко.

Решение выручить норманнов пришло внезапно. Просто так сложилось, что навстречу Радиму и его спутникам попалась небольшая ватага воинов, поднятых тревогой. Они на ходу протирали глаза и силились облачиться в доспехи.

— Туда! Туда! — махнул скоморох рукой в дальний конец деревни. — Тати! Тати наших режут!

— Где? Кто?

— Тати! Скорее! Там!

Воины послушно ринулись в сторону от княжьего стана. По пути они стали распространять эту весть между теми, кто тоже спешил на зов рога.

— Зачем ты солгал? — возмутился Армен.

— Может, Сигвату помогу…

Он действительно спас норманнов от схватки. Вскоре на дальнем конце Березейки зазвенели мечи. Оттуда раздались крики боли и ярости. Князь смутился, как, впрочем, и все, кто был рядом.

— Тати! Тати!

По деревне замельтешили полуодетые мужи и отроки. Кто-то бежал назад, кто-то вперед. Смущение тронуло и ряды ближней дружины. Огнищане плотнее обступили своего господина, ожидая нападения. Сигват махнул норманнам, и они начали отступать к лесу.

— Бежишь от опасности, как трусливая свинья, Сигват? — стараясь как можно больнее задеть норманна, выкрикнул Владимир Ярославич.

— Ты ослеп, государь, и не веришь лучшим людям. Чтобы уничтожить заразу, нужно снести крест на Лысой горе. Иначе победы над татями не видать.

— Отступитесь от него! — обратился князь к норманнам. — Разве вы не видите, он безумен. Возвращайтесь под мой стяг, мы укротим татей.

Призыв не подействовал на сторонников ярла. Сохраняя ряды, они двинулись по тропе. Бросить огнищан в бой князь не решился. Опытные норманны могли и победить.

Уходил Сигват той же тропой вдоль ручья, что и Радим со спутниками. Цели у всех совпадали — добраться до ладьи. Поэтому немудрено, что вскоре их пути пересеклись.

— Мы идем на Лысую гору. Надо успеть туда раньше князя и татей.

Радим понимающе кивнул. Возмущение Якова во внимание принимать не стали, и небольшой отряд ускорил шаг.

Глава 13

На ладье все было готово к немедленному отплытию. Поперву, увидев значительную группу вооруженных людей, Хельги испугался и велел отойти от берега, но, узнав Якова и Сигвата, вернулся. Он общался с соотечественниками на родном языке, поэтому Радим не понял, что они обсуждали, однако по тону было ясно: согласия нет. Потом Хельги нехотя уступил. Он отвел Якова в сторону и сказал ему что-то, после чего купец долго хватался за сердце и причитал:

— Ой, разорили! Ой, разорили!

Воины организованно погрузились в ладью, вода заплескалась почти у самого края борта. Струг не был рассчитан на перевозку столь значительного войска. Радиму пришлось тесниться на носу в компании Ар-мена и купеческой пары. Пресвитер залез в щель между тюками и почти сразу заснул. Яков и Сара долго возились, переставляя ларцы и бочонки, заставляя скомороха то и дело вставать и приседать. Зато грести его никто не заставлял. Весла взяли в руки самые дюжие из ратников.

— Пошла! — негромко скомандовал Сигват, и ладья, набирая ход, тронулась против течения.

В компании несчастного купца и спящего пресвитера было не особенно интересно. Радим подумал прикорнуть, но был отвлечен шепотом Сары:

— Это правда, Радим, что на Лысой горе, у подножия идола, рассыпаны сокровища?

— Что?

— Сигват сказал нашим людям, что они получат много добра, ежели смогут его унести от Лысой горы.

Радим задумался. Похоже, ярл приобрел новых сторонников хитростью. Негоже было втыкать ему палки в колеса. Поэтому ответ скомороха был более чем многозначным:

— Добра там много. Но все на костях. Опасное место.

— Ради золота Хелги пойдет куда угодно, — усмехнулась Сара.

— Ой, беда, беда, — Яков слышал конец беседы и понял, о чем идет речь. — Все меня бросают! Все мной помыкают!

— Милый Яков! Я всегда останусь с тобой, — Сара обняла супруга.

— Ой, какое счастье, дорогая! Вот бы ты еще на веслах грести умела…

Как ни старались воины, но к вечеру были еще в пути. Встал вопрос ночлега. Сигват сказал, что это ему не нравится. Надо опередить князя во что бы то ни стало — тот будет гнать лошадей всю ночь, в этом ярл был уверен. Хельги и его люди заявили, что устали. Сигват заменил их на холопов Якова и Радима. Хельги он поставил вместо себя у кормила, сам же взялся за весла.

Ладья пошла медленнее, но без остановок. Перекусывали вяленой рыбой по очереди прямо на борту. Сиг-ват умел убеждать.

К рассвету почти добрались до Волочка. Только все, — даже Яков, ни мгновения не сидевший на веслах, — были измотаны и смурны. Не менее хмурой была и погода. Сквозь облака еле-еле светило солнце, дул сильный ветер, гоня высокую волну, громко стонали стволы могучих деревьев, растущих вдоль берегов.

Стало веселее, когда настигли ладью, шедшую попутным. курсом. Она была чуток меньше той, что принадлежала Якову, но людей и груза везла не меньше. Оттого многим приходилось работать черпаками, выплескивая за борт воду, нагоняемую волнами. Увидев ладью, все напряглись. Встречи с викингами никто не хотел. Сейчас было не до битвы с непредсказуемым исходом.

— Кто такие? — крикнули с попутной ладьи.

— Сами кто? — ответил вопросом на вопрос Хельги.

— Новогородцы. Люди торговые.

— Мы — дружина княжья. Не хотите службу солужить? — вступил в разговор Сигват.

— Передавайте поклон земной светлому князю! Какую службу он от нас желает?

— Слыхали о татях, что в этих местах бесчинствуют? Мы посланы обуздать их. Нам нужны помощники.

На ладье засовещались. Потом вперед выступил толстяк в шитом бисером кафтане — вероятно, хозяин судна. Сказал:

— Извините, мужи княжьи. Но мы спешим. Пока не сковал лед пути речные, до Итиля дойти надо.

— Ты не останешься внакладе, купчина. У татей гора награбленных сокровищ. Тот, кто их победит, приобретет все.

— Рисковое это дело.

— Дело полезное. Имение приобретете и князю послужите.

На ладье снова начали обсуждать предложение. Вперед выдвинулся молодой воин, который начинал разговор:

— А далеко ль те тати? Куды идити?

— Тут рядом. Еще четвертную поприща вверх — и на берег. А там лесом. К полудню будем.

— Тогда об чем разговор! Мы еще и в Итиль успеем!

— Согласны?

— Согласны!

— Тогда за нами идите. Не отставайте.

Гребцы снова взялись за весла, и струги побежали по волнам. Радим сосчитал неожиданно увеличившийся отряд — теперь, включая Сару, их было около трех дюжин. Не сотня бойцов, но все же сила, с которой распятому придется считаться.

С местом, где надо высаживаться, разобрались быстро. Армен отлично знал окрестные леса, а потому смог указать мысок, где лучше всего пристать, чтобы короткой дорогой выйти к бору. На берег путники сошли с видимым облегчением. Почти целые сутки в переполненной ладье не прошли бесследно. Люди с радостью ощущали под ногами твердую землю. Даже Яков, все время пути сидевший насупясь, проворно перемахнул через борт и растянулся на траве.

Новые товарищи, во главе с Бождаем, молодым купчиной, иСтригом, толстяком-хозяином ладьи, были более сдержанны. Однако и они чувствовали себя увереннее, когда сошли на берег.

Сразу решили вопрос с теми, кто останется оберегать суда на время похода. С одной стороны, нельзя было распылять силы, с другой — охрана наполненных товаром ладей — дело ответственное. Если поручить его холопам, то могут не устоять перед искушением и сбежать с чужим добром.

Желанием идти к Лысой горе не горел только Яков. Но оставлять его Сигват не рискнул: купчина был ненадежен и мог запросто уйти. А ладьи норманн хотел держать про запас. Мало ли как все обернется. Оставалось выбирать среди ратников. Узнав, что никто не хочет лишаться доли добычи, пообещали сторожам равную долю. Тут же сыскались желающие. Двое из людей Хель-ги, и двое от Бождая. Невесть какая сила, но оборонить от случайных людей должны.

Для пущей надежности ладьи завели между поваленных деревьев и засыпали рублеными сучьями. Теперь, если не присматриваться, разглядеть суда было невозможно.

Быстро перекусив, двинулись в глубь леса. Впереди шли Армен, Сигват и Радим. Норманн не слишком доверял пресвитеру и шепотом попросил скомороха проверять дорогу, которой тот ведет отряд.

Что значит «проверять», Радим не особенно понял, ибо в этих местах был таким же чужаком, как и остальные, однако предположил, что ярл имеет в виду его ведовские способности, в которые Сигват уверовал после предыдущего похода к Лысой горе. Разочаровывать предводителя скоморох не стал и просто кивнул в знак согласия.

Армен не обманул. Он скоро вывел отряд к сосновому бору, рядом с которым виднелась деревенька, где стояла сотня Сигвата до злосчастного дня. Заходить туда не стали, а сразу направились в сторону Лысой горы.

В прошлый раз отряд ехал верхом, теперь шел пешком, поэтому дорога казалась незнакомой. А может, таковой и была? Радим в очередной раз задумался о волшбе, которая тогда их вела. Они ехали быстро, четко, как завороженные. Сейчас казалось странным, что они могли поддерживать такую скорость на этой тропе. Кони должны были запинаться о торчащие корневища, ветви хлестать по лицу, да и вообще в этот раз путь не казался таким наезженным. Если здесь и ходили люди, то не часто.

Погода испортилась окончательно. Полил дождь, сначала моросящий, потом рясный ливень. У кого были плащи, закутались в них. Останавливаться не стали, продолжили путь, чавкая промокшими ботами и лаптями.

Ухудшение погоды подсказывало, что они на верном пути. По крайней мере, Радим в это свято верил. И боялся. Он, конечно, хотел отомстить за Валуню, ему был неимоверно противен распятый человек, но сражаться с ним было страшно. Радим подбадривал себя, успокаивал, что теперь идут подготовленные ратники, но все же иногда прошибала предательская дрожь. Умирать не хотелось.

Глава 14

Где— то чуть позже полудня меж сосен показалось открытое место. Замедлив шаг, отряд вышел на опушку, посреди которой возвышалась Лысая гора. На вершине по-прежнему темнел крест. На нем висел распятый человек. Больше вокруг никого не было.

— Вот те раз… — растягивая слова, проговорил Бо-ждай.

— Святотатство, — перекрестился Армен.

— Нехорошее место, — заметил Хельги.

Сигват сделал знак всем приготовить оружие и сомкнуть строй.

— Ждать нечего. Пока не пришли тати, надо срубить альва. Поспешим,

— А где сокровища? — спросил Стриг.

— Спросим у альва. Вперед!

Воины обнажили мечи и подняли щиты. Радим покрепче ухватил свой трофейный топор. Яков и Сара прижались поближе к Хельги.

Размытая дождем глина противно чавкала под ногами, все сильнее свистел ветер, противная морось обволакивала от головы до пят. Радиму, как и многим, было не по себе. Известно, что рядом могучая волшба, но она никак не проявляется. Что это значит? То ли зло не замечает приближающейся погибели, то ли готовит каверзу. Некоторые из ратников наверняка пожалели, что добровольно согласились на это дело. Однако вслух признаться не решился никто.

До вершины дошли без задержек. Однако на душе было по-прежнему тяжело. Те, кто еще не видел распятого, с любопытством и одновременно с отвращением вгляделись в его черты.

— Ой, да это же Езус! — воскликнул Яков.

— Что?

— Это мой старый приятель рабби Езус из Булгара. Он сгинул в этих землях пару лет назад, отправившись на поиски каких-то древних камней. Он был безумец, но то, что я вижу, безумнее! Его распяли!

— Ты не ошибаешься, купчина? — спросил Радим.

— Как я могу ошибаться, если это лицо Езуса! Но что с ним сделали! Ужасно! Сара, посмотри, ты узнаешь Езуса?

— Не знаю, дорогой Яков. Я так плохо знала твоего приятеля…

— Что ты, Сара! Погляди внимательнее на этот крючковатый нос, на эти пухлые губы, на бороду, наконец, — это точно он! Только как он тут очутился?

— Да, непонятно… — протянул Радим.

— Не важно, — сказал Сигват. — Мы должны с ним покончить. Ежели это ваша иудейская волшба, то скажи, как с ней совладать, купчина.

— Я пока не видел никакой волшбы.

— Мы тебе рассказывали.

— Трудно судить по чужим словам. Кроме того, я не слишком сведущ в этих делах. Яков — маленький человек, а что касается синагоги — совсем крошечный.

— Ну, как знаешь, — нахмурился Сигват. — За секиры, ребята! Надо свалить этот крест.

Первый удар решился нанести скоморох. Он видел страх в глазах ратников. Нужно подать пример. В конце концов, он уже делал это!

Топор тупо звякнул об опорный столб. На черном дереве не осталось даже зарубки. Тем не менее реакция на удар последовала. Распятый открыл глаза и застонал.

Ратники в страхе попятились. Те, что были христианами, закрестились, язычники сжали в ладонях амулеты.

— Пить… Пить… — голос распятого был без характерного шипения.

Сигват и его люди стояли, смущенные происходящим. Они много чего могли ожидать, но не просьбы промочить горло.

— Пить… Пить… Яков…

Распятый узнал купца и, похоже, удивился.

— Езус! Ты ли это?

— Я… Пить…

— Дайте ему воды! — потребовал Яков. Ратники растерянно зашептались. Кто-то протянул мех с колодезной водицей.

— Как ему дать-то? — растерянно спросил Чтибор, стоявший ближе всех к распятому.

— Тряпицу, тряпицу смочи, — посоветовал Яков. — И на сулице протяни.

— Святотатство, — покачал головой Армен. Чтибор сделал как велел купец. Распятый жадно схватил тряпицу ртом.

— Хватит, — приказал Сигват. — А теперь, порождение Хеля, отвечай, почто людей наших изводишь?

— Это не я… Это он…

— Кто?

— Он… Тот, кто издревле в этом кресте…

— Ты мне голову морочишь? На этом кресте — ты!

— Я разбудил его… Я не знал…

— Кого?

— Его… Всемогущего…

— Как его уничтожить?

— Я не могу…

— Не ты, а мы займемся этим.

— Бегите…

— Как?

— Бегите… Чем дальше, тем лучше.

— Ну уж нет. Сначала мы срубим тебя под самый корешок!

— Не надо! Кто против него — обречен…

— Это мы посмотрим! Рубите!

— Нет!

— Постойте! — вступил в разговор Яков. — Езус, кого ты разбудил? Как так случилось? Ты же отправился на поиски своих любимых черепков.

— Я нашел этот крест… Я искал его… Андрий воздвиг его…

— Что за Андрий?

— Давным-давно… Старое предание… В нем заключена сила…

— Андрей, апостол Господа нашего Иисуса Христа, ходил по этой земле… — задумчиво проговорил Армен. — Есть такое предание. Но он был святой человек! От него не может исходить эта языческая скверна с татями и личинами!

— Кто возьмет силу… тот станет всемогущ… я не смог…

— Так это христианская волшба? — обратился Сигват к пресвитеру.

— Так молвит бес. Но он лукав. Я не верю ни одному его слову.

— Ежели это христианская волшба, то что нам делать?

— Если это диавол, он сгинет от святой воды!

— Где же ее взять?

— Дайте мех.

Армен перекрестил емкость с водой, потом опустил в горловину свой серебряный крест. Взболтав содержимое меха, пресвитер отхлебнул глоток.

— Готово! Да убоится диавол святого причастия!

— Нет! Не делайте этого!

Однако слушать распятого пресвитер не стал. Он плеснул водой на ноги Езуса. Тот закричал.

— Не нравится… Получай еще.

Армен снова плеснул из меха на крест. Распятый — стал корчиться и бессвязно бормотать. Потом внезапно затих, и когда снова открыл глаза, его взгляд был иным.

— Греш-шники… Вы приш-шли, чтобы с-сгинуть… Пресвитер вздрогнул, плеща святой водой в третий раз.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

— Прочь…

Святая вода явно не произвела на беса должного эффекта. Небо потемнело сильнее, ударил гром.

— Рубите, ребята! — велел Сигват и сам поднял секиру.

По черным опорам креста застучали топоры.

— Греш-шники! — Распятому это вовсе не понравилось. — У вас еш-шть пош-шледняя возмош-шность ш-шпаш-штиш-шь… Вернитеш-шь в ш-швятое лоно! Примите мою плоть и кровь!

— Рубите, не слушайте его! — крикнул Радим, присоединяясь к ратникам.

— Смотрите! — воскликнул Бождай.

Все повернулись в указанную сторону. Из леса выходило сильное войско. На ветру трепетало алое знамя с серебряным трезубцем. Доспешная дружина шла вперемешку с полуголыми татями. Они разнились одеждами, но походили лицами, вернее отсутствием лиц. Безликое войско молчаливо окружило холм.

Ропот пробежал по рядам ратников, сгрудившихся у креста.

— Когда он успел обратить всю дружину? — Удивление вперемешку со страхом сквозило в голосе Ра-дима.

— Дурное дело не хитрое. Щербатый угощал в княжьем стане не одного государя.

— Да помогут нам боги совладать с такой силищей…

— К бою! — скомандовал Сигват. — Живо!

— Мы так не договаривались… — покачал головой Стриг.

— Это ж княже, — признал вершника в алом плаще Бождай. — Вы против него замыслили?

— Ты узнал его в лицо? Нет? Значит, это не князь, а кто-то в его одеждах.

— Я не ведаю, почто все напялили личины, но стяг — княжий. Это Владимир Ярославич, сто лет ему здоровья.

— Князь очарован, — пояснил Радим. — Надо скорее расправиться с бесом, тогда злая волшба уйдет. Рубите!

— Мы не пойдем супротив князя, — твердо ответил Бождай. — За мной, ребята! И не пробуйте нас остановить!

— Глупцы! Они побьют вас! — предупредил Сигват.

— Не раньше, чем вас!

Люди Стрига и Бождая попятились с вершины холма. Сигват остановил своих норманнов, которые было заступили им дорогу.

— Пусть идут!

— Греш-шники! Примите причаш-штие и ш-пасе-тесь!

Стриг и Бождай не стали слушать распятого. Вложив оружие в ножны, они с поднятыми руками отправились навстречу выступающей из леса рати.

— Рубите! — снова крикнул Радим.

— Вы прикройте щитами, а вы за топоры, — скомандовал Сигват, и на крест снова посыпались удары.

— Разреши нам уйти, — взмолился Яков. — Они убьют нас.

— Иди, коли жизнь недорога.

Купцы медленно двинулись от норманнской дружины. Если бы они были чуть расторопнее, то, несомненно, пали под ударами татей, ибо те не собирались вступать в переговоры.

— Мы с миром! Прости нас, княже! — сказал Стриг. В тот же миг он был насажен на рогатину.

Тати с яростной решимостью бросились избивать сдающихся. Половина ратников пала сразу. Другая успела прикрыться щитами, вступив в неравную схватку. Из кровавой кутерьмы выбраться не удалось никому. Яков и Сара быстро отступили за щиты норманнов.

— Ш-шмерть греш-шникам!

Толпа татей с криком и гамом бросилась в атаку. Лучники успели выпустить лишь по две стрелы, а войско беса уже приблизилось на бросок копья. Норманны метнули сулицы. Первый ряд татей повалился в грязь, но его место тут же заступил следующий.

— Не успеваем, — тихо проговорил Радим, глядя на неглубокие надрубы.

— Умрем достойно. Вальгалла ждет нас, — сказал Сигват и, откинув щит, взял одной рукой меч, другой секиру.

— Боже спаси и сохрани! — Армен упал на колени. Неистово крестясь, он запел псалмы на греческом языке.

— Веревка! — внезапно вспомнил Радим. — Закинем ее на верхушку и дернем! Надо повалить крест!

Он начал рыться в своем дорожном мешке. Внезапно его рука наткнулась на сосуд с огненной водой. На мгновение скоморох замер, раздумывая, потом решительно полез за кресалом. А потом плеснул огненной водой на распятого.

— Ш-што ты делаеш-шь, греш-шник!

— Тебя извожу, бес гадливый!

Чиркнуло кресало. Искры не долетели до пропитанной жидкостью набедренной повязки.

— Греш-шник! Ош-штановиш-шь!

Радим улыбнулся. Кресало чиркнуло снова. Искра слетела с камня. Легкое дуновение подхватило ее, неся к распятому человеку. Крошечный огонек закружился в воздушном вихре. Потом он упал на крест. Когда искра коснулась пропитанной огненной водой материи, повязка на чреслах вспыхнула ярким пламенем. Езус жутко зашипел, дергаясь всем телом. — Это тебе за Валуню! Это тебе за всех наших! В тот самый миг, когда пламя охватило крест, первые рогатины коснулись щитов обороняющихся — и вдруг тати, как один, повалились на землю. Жутко заголосили, воя, как дикие звери. Личины вмиг почернели, покрылись трещинами. Безликие пытались оторвать гниющее дерево от лиц, но тщетно. Оно крепко держало своих рабов. Норманны замерли, затаив дыхание. Враги корчились у их ног, не будучи поражены оружием.

— Что это?

— Мы победили… — сказал Радим, вытирая пот со лба.

— Ты победил, — Сигват сжал его в крепких объятиях.

Обгоревший до костей, Езус шипел, издавая нечеловеческие звуки. Его язык превратился в пепел, в глазницах играл огонь, но скелет продолжал голосить. Треснул позвоночник. Череп склонился на грудь, а затем сорвался и рухнул на землю. От удара он раскололся и выпустил наружу столб дыма. Выгоревшие мозги просыпались золой. Потом все стихло.

Небо просветлело. Ветер стих. Над горой повисла необычная тишина, прерываемая лишь треском объятого огнем креста.

— Магия… Шептун… — проговорил Хельги.

В отблесках пламени холм, усеянный бьющимися в агонии людьми, выглядел куском гнилого мяса, облепленным опарышами. Радиму показалось, что, куда ни ступи, непременно потопчешь чье-нибудь тело.

— Вот и сокровище, Хельги, — сказал Сигват. — Собирай доспехи.

— Там где-то и князь, — заметил Армен. — Какое несчастье!

— Да. Богатая добыча.

Не успели норманны опомниться, как на опушке показалась новая дружина. Бросившиеся обирать тех умирающих, с которых можно было что-то взять, срочно вернулись на вершину. Ратники напряглись, поднимая щиты. Одна напасть миновала, грядет другая?

— Это Остромир! — узнал предводителя Радим. Боярин ехал на вороном коне, укрытом парчовой попоной, запряженном в драгоценную узду. За плечами воеводы колыхался подбитый соболем белый плащ. Ноги, обутые в белоснежные сапоги с золотыми острогами, покоились в узорчатых стременах. Остромир и в бой одевался как на праздник. И чем опаснее был противник, тем дороже убранство. Это Радим слышал от одного калечного чудина, некогда захваченного в полон русской ратью. До того, как угодить в рабство, чудин много воевал, совершая набеги на села, принадлежавшие боярину.

Судя по нынешнему наряду, Остромир готовился к смертельной схватке. Издалека было плохо видно, но скоморох мог поспорить, что все пальцы боярина унизаны перстнями с самоцветами, а на шее — толстая золотая цепь. Внезапно нахлынули тревожные предчувствия. Чем закончится эта встреча? Ни Ради-му, ни Сигвату ничего хорошего она не сулила.

Боярин остановил своих людей там, где лежали тела безликих. Боярская сотня была во всеоружии. Один клич — и отряд бросится в бой.

— Сигват! Где пал князь? — громко спросил Остромир.

— Не видел. Где-то здесь, — махнул рукой ярл.

Боярин послал своих людей искать государя. Задача оказалась несложной. Вскоре они вернулись с телом, завернутым в алый плащ. Личину удалось сорвать с большим трудом. Она прикипела к коже и долго не хотела отделяться. Владимир Ярославич не подавал признаков жизни.

— Он умер? — спросил Сигват.

— Отдал Богу душу, — ответил боярин и перекрестился.

— Что теперь?

Напряженное молчание повисло между воинами. Смерть князя многое меняла в жизни как знати, так и простых дружинников. Кто теперь станет княжить в Новгороде? Не придет ли новый господин сюда со своим уставом? На кого вину возведет за смерть предшественника?

Крест с треском повалился. Он догорал на земле, источая дым, пахнущий могильным смрадом.

— Я прослушал твои волшебные камни, скоморох. Там разговоры татей. Ежели бы ты сразу сказал, что могут эти камни, а не заставлял меня копаться в ветхих книгах, мы быстрее справились бы с порождением ада. Да и ты не терпел бы зла. Эти люди были под властью древнего чародейства, языческой силы, что старше этой чащи на сотни лет. Их вело одноглазое и одноногое лихо, обитающее в этом кургане с тех времен, как Господь Бог заточил его. Один несчастный открыл поганому дорогу к свету, поставив крест на проклятой земле, другой разбудил ото сна своими безумными обрядами.

— Ты не будешь с нами биться?

— Нет. Правда на вашей стороне. На нашей стороне… — поправился Остромир. — Ступайте с миром. Но больше мне на глаза не попадайтесь. И забудьте все, что здесь случилось. Будете болтать — добром это для вас не кончится.

Норманны недоверчиво опустили щиты. Боярская дружина даже не шевельнулась. Сохраняя строй, Сигват и его люди стали медленно спускаться с вершины. Пресвитер, купцы и скоморох потянулись следом. — Скоморох, подойди! — окрикнул Радима Остромир.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Радим остановился — так, чтобы его и боярина разделяло тело поверженного князя. По сторонам зашевелились гриди, заступая скомороху путь к бегству. Вот и попал…

Остромир перешагнул через мертвого государя. При приближении боярина Радим отшатнулся, внутренне сжался, готовясь к неприятностям.

— Ты оказался смышленее, чем я думал, скоморох. Ловко сладил с таким злом, которое даже я не знал, как одолеть. Мыслил девять ветвей славы искать, а оно проще оказалось. Ты вспомнил, что сегодня день Огня Сварожича? Где ты добыл этой чудесной пылкой водицы?

Скоморох молчал в недоумении. Вопросы странные. Как ответить, чтоб и дураком не показаться, и лжи откровенной не допустить?

— Ежели желаешь службу нести среди моих мужей, я буду рад.

Радима предложение застало врасплох. Однако следовало отвечать.

— Благодарствую, господин великий боярин! Позволь мне, сирому, идти своей дорогой. Несчастлива эта земля для меня. Все время какие-нибудь напасти.

— Как знаешь. Ежели надумаешь когда иметь теплую постель и добрую еду, приходи в Новгород. Пытать о твоих тайнах я не буду, а на службу с радостью приму.

— Благодарствую много раз, господин великий боярин! — Радим попятился прочь.

Боярин сделал знак, и гриди расступились. Кланяясь на ходу, скоморох почти побежал за удаляющимися норманнами. Остромир задумчиво посмотрел вслед Радиму. Он до сих пор не был уверен, какое решение самое правильное: немедленно казнить опасного бродягу, заточить его в порубе и заставить работать на себя или отпустить от греха подальше. На счастье скомороха, боярин склонялся к последнему.

Яков, как обычно, ворчал, Сара его успокаивала.

— Ой, разорили бедного купчину! Столько всего претерпел, а что взамен? Пара ржавых мечей? Вернусь в Булгар грязный, ободранный и обессиленный! Почему кому-то достаются сокровища, как Исаку… Помнишь, Сара, он в прошлом годе золотую домовину древнего царя Атиллы откопал? Ходил такой важный, а потом переехал в Итиль. Кому-то сокровища, а мне — одни несчастья! За что Господь так недобр ко мне?

— Думаю, он добр, господин, — ответил за Бога Радим. — Благо, голову сохранили.

— Голова на месте, — согласился купец. — Но болит. У меня всегда голова болит после того, как надышусь какой-нибудь гадостью. Как этот крест вонял! Я давно не помню, чтобы у меня так закладывало нос. Ты, Сара, помнишь? Я — нет. И как, спрашивается, у меня должно быть после этого с головой?

Радим улыбнулся. Когда никого не было, он достал из-за пояса мошну, ловко срезанную с пояса покойного князя. Ослабив горловину, скоморох запустил в нее руку. Сребреники приятно охолодили пальцы.