Складка

8

Как он вчера и просил, Агата растолкала его, едва забрезжил

рассвет. Умберто пытался спросонок отбиться, натягивал на себя простыню и лез головой под подушку, но жена осталась неумолимой. Очумелый со сна, он с трудом разодрал глаза и сел на кровати.

Сразу оставив зевающего мужа в покое, Агата, в длинной ночной рубашке и босая, бесшумно засновала по комнате, складывая на стул приготовленную одежду: штаны, с которыми вчера возилась до полуночи, в очередной раз укорачивая и зауживая в поясе, свежевыглаженную рубашку, носки.

«Вот, еды с собой прихватишь, — наставляла она мужа. — Лепешек вчерашних, полкурочки отварной, яиц пяток. Кто знает, когда ему удастся в следующий раз хорошо поесть…»

«Да кому — ему? — вяло сопротивлялся Умберто. — С чего ты взяла?»

«Ну, не ему — так не ему! — не спорила Агата. — А узелок возьми, коль уже собрала. Сдается мне почему-то, что Лусинда опять ничего не знает…»

Не слушая бормотание мужа, она налила в кувшин согретой воды и с полотенцем в руках ждала, пока Умберто оденется. Поливая ему на руки, Агата с грустью отметила начавшие выпирать мужнины лопатки и слишком широкий для его шеи ворот рубахи, давно не стриженные длинные его волосы.

«Завтракать будешь?» — спросила она, не особо рассчитывая на положительный ответ.

«Некогда! — буркнул Умберто. — Сумку мою куда сунула?»

«Вон, возле дверей стоит!»

«Хорошо. Если кто будет меня спрашивать — я на рыбалку пошел…»

«А кто будет?»

«Сама знаешь!»

Сунув ноги в деревянные башмаки, Умберто подхватил приготовленный с вечера рюкзак и, на ходу заталкивая в него узелок с продуктами, вышел на крыльцо.

Как вчера и договаривались, Питер ждал его на развилке тропинки, идущей с реки. Услышав шаги друга, он было встревожился и даже встал, но различив фигуру Умберто и убедившись, что он один, сразу успокоился.

«Привет!» — поздоровался Умберто.

«Bonjour!» — отозвался О'Брайан.

Умберто опустил сумку на землю, присел на корточки. Питер устроился напротив.

«Ходил к Балтазару?»

«Да».

«Запомнил адрес?»

«Даже записал на всякий случай!»

Они перебрасывались короткими, понятными им обоим фразами. За прошедшую неделю они дважды поругались и снова мирились. Питер то был готов отказаться от своей идеи, то являлся мрачнее тучи, вываливая на друга бесконечные жалобы на неуклюжие и беспомощные ласки стареющей Лусинды, на ее неопрятность и пошатнувшееся здоровье. Но больше всего О'Брайан переживал из-за своей слабнущей день ото дня памяти, пытаясь поддержать ее непрерывным повторением терминов и понятий, формул и названий. Освобождение головы для новых знаний происходило у него впервые и потому воспринималось чрезмерно болезненно.

Умберто надеялся, что друг протянет в деревне еще хотя бы год, но Питер вчера заявил как отрезал: «Все, ухожу!» и спорить с ним оказалось бесполезно. Еще хорошо, что он послушался совета и обратился за помощью к Балтазару. Тот назвал пару доверенных лиц в Сан-Себастьяно, способных без лишних вопросов принять девяностолетнего мальчугана в свой дом и выправить ему документы на первое время.

«Это тебе», — кивнул Умберто на принесенный с собой рюкзак.

«А что там?»

«Немного одежды, пяток монет, еды Агата собрала».

«Я сам подготовился!» — Питер показал небольшой мешок, который обычно брал с собой на рыбалку.

«Бери! — приказал Умберто. — Лишним не будет!»

«Хорошо», — вздохнул друг и поднялся.

Рюкзак он перебросил за спину, мешок понес в руке. Помогать ему Умберто постеснялся — идти было всего ничего.

Он проводил Питера до самой границы складки, до того места, где порхающие, как бабочки, колибри исчезали в воздухе, не долетев до них нескольких шагов.

Умберто придержал Питера, когда тот, идя впереди, наклонил голову, чтобы преодолеть невидимый барьер.

«Постой! Давай еще раз повторим правила!»

Питер подбросил подаренную сумку, удобнее устраивая лямки на плече, прикрыл глаза, без запинки перечислил.

«Не пользоваться быстрым транспортом, стараться ходить пешком. Если придется плыть или ехать, по возможности не спать. Если не спать нельзя — не спать ночью. Избегать больших городов, полиции и красивых женщин. Если схватят — изображать глупого, но не идиота. Всегда разговаривать на том языке, на котором говорят окружающие, не знаешь языка — лучше молчать».

«Молодец! — хлопнул по плечу Умберто. — И последнее правило: настоящий мужчина всегда возвращается домой, в любом состоянии и из любого места. Потому что там его ждут и в него верят. Понял?»

«Не маленький!» — буркнул Питер.

«Тогда иди!»

Он обнял его за плечи, чуть встряхнул и подтолкнул вперед. К чему эти сопли, когда прощаются мужчины? Питер сунул руки в карманы и медленно двинулся по еле просматривающейся лесной дороге. Через десяток шагов он все-таки не выдержал, оглянулся. Умберто поднял руку, и рыжий, как бы в ответ, тоже, хотя никого уже не мог видеть. Дорога с его стороны Складки растворялась в зелени кустарника, растущего на противоположном конце деревни.

Лишь бы он дождался меня в городе, снова подумал Умберто, провожая друга взглядом. Лишь бы не сорвался с места, не заметался по миру и времени, не забыл прежнюю жизнь под натиском новых впечатлений. А если пересидит в Сан-Себастьяно пару лет, то найдет его Умберто, не сможет не найти. И сходят они вдвоем на запад, поглядят, как там люди устроились. Может, и впрямь рай на земле построили? А потом обязательно нужно наведаться в Иерусалим. Это ведь важно — знать, для чего они здесь! Забыл Он свое обещание или считает, что время еще не пришло и нужда в них не наступила? Для чего-то же Он создал Складку, может, и не одну вовсе. Не для каприза же своего, не для эксперимента…

Лусинда перехватила его на обратном пути — выскочила из-за поворота растрепанной вороной, с воплем вцепилась в волосы.

«Куда ты его отправил, скотина? Верни его, слышишь? Бегом за ним, догони и верни!..»

Справиться с ней или хотя бы оторваться не было никакой возможности — давно минуло время, когда Умберто было достаточно выпрямиться, чтобы она не могла дотянуться до его головы. Сейчас сил хватало только на то, чтобы зажать ее руки на своих волосах (черт бы побрал его привычку отпускать их ниже плеч!) и не дать выцарапать себе глаза. Вырванные при очередном рывке пуговицы короткой дробью отлетели с ворота рубашки, он не удержался на ногах и свалился в траву.

«Ты его подговорил! — Лусинда лупила кулаками по чему ни попадя, не глядя и не чувствуя боли. — Сволочь! Тихушник чертов! Я давно чуяла, что ты что-то задумал, я тебе за все сразу отвечу!..»

Умберто только прикрывал руками лицо и голову. Как ее остановить — не драться же в самом деле? Пару раз Лусинда зацепила его кулаком довольно чувствительно, прямо по печенке, да еще заехала по губам башмаком, пока он крутился под ее ногами. Будь она килограммов на двадцать тяжелее — могла бы и до смерти забить, не понимая, что делает.

Когда тычки и удары прекратились, он еще немного полежал без движения и разогнулся, услышав плач. Лусинда сидела совсем рядом, обхватив растрепанную седую голову руками и затолкав в рот угол платка, будто боялась рыдать в его присутствии в полный голос. Умберто поднялся, приблизился к ней, опустился рядом.

Утешальщик из него во все времена был никакой. Солдат, любовник, муж, работник, отец — куда ни шло, но врачеватель ран душевных? Умберто потрогал языком разбухшую губу, сплюнул кровь. Какие мелочи, в самом деле! Протянул руку, обнял высохшие плечи Лусинды. Та вздрогнула, но в следующее мгновенье привалилась к нему, будто к взаправдашнему мужчине.

«Тише, Лусинда, успокойся! — забормотал он, осторожно проводя ладонью по ее редеющим волосам. — Вот увидишь, он вернется. Я сам за этим прослежу… Все мужики одинаковы: приходит время, и будто порох в заднице пыхнет: надоело, свалить бы куда подальше — мир посмотреть, на корабле поплавать… Еще хлебом* нас не корми — дай из ружья пальнуть или мечом помахать! А потом снова тепла хочется, еды домашней, бабью подмышку понюхать… Вернется твой Питер, никуда не денется! Старый придет, больной насквозь, толстый… Придется ему тебя на руках таскать целыми днями, ждать, пока подрастешь! И с ложки тебя кашей ему придется кормить, и пеленки за тобой застирывать!..»

Он бормотал ерунду, первое, что приходило в голову, и Лусинда вздрагивала от всхлипываний все реже, как будто засыпала. Умберто все продолжал говорить, и продолжал гладить ее по голове, и продолжал думать: «Наверное, самая правильная мужская привычка — привычка возвращаться домой. В Складку или не в Складку — дело десятое. Просто — каждый раз возвращаться домой…»