Сказки Змея Горыныча

Б. ШТЕРН
О ЖИЗНИ, О ТВОРЧЕСТВЕ, О ЛИТЕРАТУРЕ (Из писем к Б. Стругацкому)

Борис Натанович, дорогой!

Посылаю на Ваш суд «Рыбу любви». За осень написал еще два рассказа, но они «не то»... может, когда-нибудь для чего-нибудь пригодятся. А «Рыбой» я доволен, но боюсь своего авторского довольства — оно меня не раз подводило. (Слал Вам всякую дрянь читать и не понимал.)

Вы, конечно, увидите, откуда растет этот рассказ — из чеховской «Душечки», до которой ему далеко, понятно. Но почему бы и нет? О современной Душечке? И писать было интересно. <...>

<...> «ХиЖ» взял на лето «Сумасшедшего короля».

Я, кстати, изменил концовку — ту, что Вам не нравилась. Главный герой теперь не сходит с ума. И повыбрасывал много лишнего. <...>

<...> Моя главная новость в том состоит, что я на полгода бросаю работу. После длительных рассуждений и переговоров с женой мы пришли к выводу, что это надо сделать. Ибо революционная ситуация назрела. Низы не могут жить по-старому. В июне я подаю заявление об уходе, неделю лежу на пляже и плюю в потолок, то бишь, в волны Черного моря, а потом сажусь за письменный стол и ежедневно по 8-10 часов в сутки пишу рассказы до января. Шаг этот подкреплен и материально. Сейчас я делаю небольшую халтуру по художественному оформлению пионерского лагеря; гонорар за «Сумасшедшего короля», который в июне выйдет в ХИЖе, отпускные, последняя зарплата — всех этих денег, если поэкономить, хватит до января. За это время должен написать мин. 6 рассказов, т. е. по одному рассказу в месяц. Это вполне посильная задача. Потом я опять пойду на работу, поработаю год и опять на полгода сяду за письменный стол.

В общем, попытаюсь перейти на полупрофессиональный образ жизни. Надо в конце концов быть смелее и решительнее. За последний год двери некоторых редакций для меня приоткрылись, и весь вопрос в том теперь, как много я буду писать. Пора, пора. Время ученичества и начинаний явно закончилось, всем все ясно — и мне в том числе, что: писать я могу, печатать меня стоит; и вывод отсюда единственный: взялся — давай! Мешают обстоятельства — ломай свои обстоятельства. Кризис? Кому какое дело до твоих кризисов. Вскочил на подножку — влазь в трамвай, чтобы двери закрыть. Или вылазь — тоже чтобы двери закрыть.

Прочитал последнюю повесть С. Борис Натанович, я прямо не знаю, что ему отвечать. То, что он глобально и страстно мыслит, это одно дело. Это хорошо, конечно. Но ведь он СОВЕРШЕННО не чувствует слово. Полнейшая художественная наивность, примитивность... Красивости, шаблонности, длинноты, скукотища. Ни одной свежей фразы. Ведь он же хочет заниматься ХУДОЖЕСТВЕННОЙ литературой, а слова в ней то же самое, что краски на картине. Нет особых правил накладывания красок, нет также и особых правил пользования словами — но все это надо чувствовать. Как ему это объяснить? Понятно, я не говорю про какую-то там грамотность... (А. в другой крайности. Сугубый формалист! Уже не знаешь, что лучше. Вы бы нас в Москве увидели — рычат и нетерпимы друг к другу, как собаки, а я между ними говорю: «Ша, ша!») <...>

<...> Я месяц уже как не работаю, и, что самое интересное, работу не бросил, не уволился. В последний момент, когда уже подал на увольнение, директор завода не пожелал со мной расставаться и предложил дать отпуск за свой счет до 1-го декабря. Это очень хорошо! Во-первых, стаж не прервется, во-вторых, не буду числиться в тунеядцах, в-третьих, к зиме не надо будет нервничать в поисках работы. Вернусь просто на прежнее место. Поработаю опять, потяну лямку год, поднакоплю денег и опять возьму творческий отпуск. Это очень неплохой выход в моем положении. В любом случае, от литературных гонораров я зависеть не буду, а это, конечно, важно. <...>

< ..> Спасибо, что врезали. Уже утерся. В сентябре пришлю Вам НФ рассказ, он будет повеселее.

Я, в общем, как герой Высоцкого: «Поверьте мне, не я разбил витрину, а подлое мое второе Я». Мое настоящее Я — юмор, поворот сюжета, воля и хулиганство. Оно любит мир, людей, весну, лето, осень, женщин, детей, бабочек, хорошую литературу и вообще все на свете, кроме Б. и плохой литературы. А подлое мое второе Я норовит то и дело писать печатабельные рассказы, понимая под этим почему-то плохие рассказы. Вэчная борьба противоположностей.

Вывод: поимейте жалость к подзащитному, Борис Натанович! Он еще нахулиганит, а сейчас он давит в себе второе Я. <...>

<...> В сентябре обещанного рассказа не будет, потому что я с головой сейчас ушел в повесть. По существу, она уже на три четверти написана в разные годы, и не знаю, как в остальном, но хулиганской она будет на все сто %. Уже можете судить, ибо там будут те куски о кентавре, русалке и драконах, которые я читал в марте прошлого года на семинаре. Тогда я не знал, что делать с этими кусками, и слушал всякие о них мнения, и, конечно же, запали в душу Ваши слова — Б. сказал, что эти куски, по его мнению, черный юмор и непечатны, а Вы ответили, что «если бы эти куски написаны были, предположим, Вами, то в общем тексте они были бы обязательно печатны». В общем, сейчас я этим и занят: делаю повесть — хулиганскую, печатную, фантастическую — и всеми силами пытаюсь забыть и не подражать «Обитаемому острову» — дело ведь происходит на чужой планете, с цивилизацией местной нелады, а земляне при сем присутствуют. Подробней о повести пока ничего не могу сказать — краткий пересказ будет скучен и неясен. Тут надо или все прочитать сразу, или ничего. До ноября я ее закончу (должен), и если получится так, как хочу, то буду очень доволен своим творческим отпуском с июля по ноябрь.

Потом пойду работать, поработаю год, поднакоплю червонцев и опять на полгода засяду за письменный стол. <...>

<...> Вот он —я! Жив курилка.

Творческий отпуск закончен, повесть написана, опять хожу на родной завод во славу добывания хлеба насущного.

Итак, повесть. Без нудных предисловий и разъяснений: она перед Вами; прочитайте, пожалуйста, и отпишите, пожалуйста,— получилась повесть или не получилась. Если получилась — буду рад, если не получилась — наоборот.

Плохо, если это ни то, ни се. А я, как всегда, когда работа закончена, в полном недоумении. То ли где-то недотянул, то ли что-то недописал...

Ваш суд — самый авторитетный суд в мире! Не пожалейте подробного письма, Борис Натанович! Бейте, если надо, больно, только не по голове... а розгами по мягкому месту —голова поймет! <...>

<...> Все, поездки мои закончились, сейчас я Вам напишу много разного.

О моей повести, чтобы с этим закончить. Она мне и до вашего письма стала не нравиться, а после совсем разонравилась. Это не то. Возможно, кому-нибудь это и придется по вкусу — возможно, ее напечатает «Химия и жизнь» —предварительные переговоры как будто начались; но эта повесть настолько НЕ ТО для меня, что я попытаюсь ее скорее забыть. Вышло то, что называется «писать на заказ». Я к такому повороту совсем не готов. Когда я начинаю писать «во что бы то ни стало», печатабельно, «фантастично», выходит результат —ни то, ни се. Что ж, всякий опыт полезен, и отрицательный. Теперь хоть знаю, что значит идти в профессионалы. Пока буду суетиться, писать во что бы то ни стало — толку не будет. А стать плохим членом СП и кропать всю эту творческую кропанипу, свалиться до Б.—«я лучше в баре б... буду подавать ананасную воду».

БН, в связи с вышеизложенным, Ваше задание на серию неожиданных рассказов вроде «Чьей планеты» для меня почти невыполнимо. Как только я скажу себе: «А теперь задача: десяток рассказов про роботов, экологию, контакты и пр.» —произойдет номер а-ля повесть. Выйдут не рассказы, а замученные хохмы. Вот Миша Ковальчук ожидает сейчас от меня рассказ для сборника «Знание» на 79 г. Про роботов. «Химия» ожидает какой-нибудь НФ рассказ.

А я не пишу!

А я сейчас пишу рассказ про живой стул, который бегает по городу и колотит обывателей.

А кому этот рассказ нужен? Никому.

<...>

Мои новости за прошедшую осень:

1. Есть в Одессе издательство «Маяк». Прочитал мои рассказы один литкритик и стал меня туда толкать. Вот тебе, мол, реком. письмо, иди! Пошел. Понадеялся. Через три месяца рассказы завернули. Формулировка: «идейная ненаправленность, художественная невыдержанность» — что-то вроде.

2. Есть в Одессе семинар молодых при СП. Все почему-то поэты. Стали меня туда тянуть добрые люди. Иди, мол, покажись, не убудет. Пришел. Стали меня обсуждать. Честное слово, таких идиотов не встречал! Их похвалы — как ругань, а ругань — как похвала. Постановили: Штерн прирожденный юморист, и ему следует писать короткие юморески в духе 16 стр. Л Г, а то он что-то пишет такое длинное и непонятное, и почему-то с фантастическим уклоном. И часто употребляет такие грубые слова как «черт, галиматья, ягодицы и пр.», а это нелитературно. И вообще-то пишет грамотно, по ничего нельзя понять, очень уж много наверчено. Ему (мне) следует читать Остапа Вишню, потому что это украинский классик юморист, а ведь живем где? На Украйне. И еще недостаток: мелкая тематика произведений. Выбор темы большое дело... почему бы не выбрать серьезную сатирическую тему... вон, что в мире происходит, Ближний Восток в огне! «Взял бы, да написал политический гротеск на Садата». (?!)

Борис Натанович, так и было, поверьте: и Вишня, и Садат, и все прочее. Маразм. Поголовный. Понятное дело, и у Вас на семинаре есть свои ..., и на московском, которым Евгений Львович командовал, были головотяпы... бывает; но ведь тут поголовно! Вот, собаки!

А вообще настроение бодрое, хотя ничего и не выходит. Что-то во мне все же колобродит, должен все же я какую-нибудь жар-птицу за хвост поймать. Перечитываю сейчас своего однофамильца Лоуренса Стерна (по-английски он таки «Штерн»). Мудрый и смешливый человек был. Какая вещь «Тристрам Шенди»! А судьба какая... двадцать или больше лет сидел в какой-то английской глуши и писал. Мудрый человек.

<...>

Нет, нет... надо пооглядеться, подумать, поплевать в потолок и бросить писать печатабельные «Чьи планеты» и непечатабельные «Рыбы любви». Что-то совсем другое нужно —в фантастике ли, не в фантастике...

И вообще, пора перестать быть «подающим надежды». <...>

<...> Предложение Жанны Александровны (а я ведь знаком с ней по своему семинару, когда она очень хорошо приняла мои рассказы и раздолбала по ходу кого-то из оппозиции) о том, что­бы сделать планету Землей, а майора жителем другой планеты — с удовольствием принимаю. Дело в том, что в самом первом черновике все так и было построено, но затем я решил, что все получается чересчур «актуально», и сделал майора человеком-землянином. А сейчас с удовольствием переверну наоборот. <...>

<...> Уезжаю в командировку в город Тарутино в сторону Молдавской ССР. Там живут молдаване и гагаузы. Разводят баранов на дубленки. Дикий народ, говорят. В Тарутино также был Пушкин. Зачем? Бог ведает. А Заикин Боря просит достать ему пять или шесть моделей самолета И-16. А также любое холодное или огнестрельное оружие 19 века. Он собирает самолеты и оружие. А я еду в г. Тарутино красиво разрисовывать тамошние магазины. А Слава Рыбаков хочет слетать в Москву на какой-то китайский симпозиум. А Миша Ковальчук, наоборот, мечтает покататься на лыжах. Зинчуку наконец-то понравился Лев Толстой, зато Феликс чувствует, что вырос из жанра короткого рассказа. Кто из нас прав?

Нет ответа. <...>

<...> Из города Тарутино я вернулся. Вот дырища! Какая-то жуть, право слово. Большая лужа, в луже спят гуси. Кое-где торчат двухэтажные дома. Вечером народ прячется по домам, потому что темно. Днем светло, но тоже никого не видно — странно, в городе ни одного завода нет, только хлебозавод — что население днем делает?

Чем хороши мои командировки — из десяти дней если управлюсь за два-три, то остальные мои. Вернулся, осмотрелся, весна, то, се и написал Мише Ковальчуку рассказ. Первый экземпляр отсылаю ему, как работодателю, второй — Вам. В общем, я решился писать серию рассказов о майоре (командор, инспектор) и роботе. Этот первый. («Чья планета» к этой серии уже не стыкуется.) Кажется, получилась сущая безделка. Порвать не решился, спрятать подальше тоже рука не поднялась... и Миша написал, чтобы прислал ему хоть что-нибудь, хоть хохму какую-нибудь... Ох! Ну, не буду оправдываться — что вышло, то вышло; а следующие, думаю, будут поинтересней. <...>

<...> Я все еще живой и все еще пишу свою повесть. Она еще будет долго писаться. Наверно, и весь следующий год. Так мне и надо. Давно следовало садиться и спокойно писать, а я бегал по редакциям, семинарам и всяким кружкам.

Новостей никаких. Несколько рассказов повылетали из сборников, но это не новости, а обычное дело. Такая себе житейская скука,— как тут не удариться в веселую фантастическую повесть!

<...>

Закисает НФ. Все ждут подъема, как в 60-х годах, а откуда же ему взяться, если печатают одну пейзажную лирику с героикой, а молодежь (молодые т. е. писатели), которая должна этот подъем жанра осуществить, пишет то, что печатают — беззубое и отвлеченное. А повесть моя выходит наполовину сатирическая — на нижнюю половину,— а кому это нужно? Вот и думаю... <...>

<...> А я все повесть пишу. Про то, как будут жить в галактике через тысячу лет. Из жизни XXX века, значит. Ничего хорошего: там намечается межгалактическая война и много разных треволнений. Большая повесть, переходящая в роман. Уже стр. 150 есть, а будет триста. Впрочем, не знаю. Доконает она меня, хотя, надеюсь, наоборот. Весь год еще буду писать.

Работаю на работе. Рисую всякую колбасу и продуктовые натюрморты. Езжу по городам Одесской области в командировки. Как Вы говорите: то, се.

С трудом повесть дается, особенно большая. Много всяких линий и завязок с развязками, героев много, каждый в свою сторону тянет. То и дело что-то рвется, начинаю клеить. То начало в конец тащу, то конец в середину. Кусков разных много. Ох! <...>

<...> Выражаясь канцеляритом, я обеспокоен состоянием нашей переписки и хочу объяснить: я в последний год полностью нахожусь в состоянии «ОТКЛ.» — дерусь со своей повестью — и это будет еще долго продолжаться. Прошу не обращать на меня никакого внимания! Не думать, что вот был такой Боря Штерн, но у него оказалась гайка слаба, и он был да весь вышел.

Я есть, и обещаю Вам сильную, нескучную, нетрадиционную, веселую, грустную и толстую повесть; а сейчас нет никакой охоты к говорильням, семинарам и всяким литературным делам.

Я справлюсь, Вам не будет за меня стыдно.

Но со временем. <...>

<...> Я впервые за два года доволен собой. Повесть моя сильно продвинулась. Есть уже 160 стр., и, главное, я ими доволен. В конце сентября я ушел в отпуск, мои родители приехали к нам из Киева, а я уехал к ним, в пустую квартиру, накупил съестных запасов на три недели, мой братик Сашка Штерн выдернул из телевизора предохранители и ушел, закрыв меня и ключ забрав. Вот и все. И некуда было деться, кроме как писать повесть.

Летом Вы читали первую часть — а сейчас уже середина третьей части, и вообще, дело идет к концу — хотя кончать так же трудно, как и начинать. А сейчас ощущение хорошей езды: мотор повести работает ровно, ритмично, цель мне понятна (хотя то и дело приходится в разведывательных целях съезжать на разные проселки и узнавать «дорогу в Город»). Все же я не могу выразить в двух словах (или в двух фразах, или на двух страницах), «что автор хочет сказать в своей повести» — но и не очень этим озабочен, потому что все это филологическая развесистая клюква... ну, не хочу в эти дебри лезть. <...>

<...> Дал себе слово не писать Вам до тех пор, пока не закончу повесть — это было разумно, потому что Ваше доброе отношение к лошадям в конце концов надо оправдывать (еще пять лет назад я держался на уровне хорошего ученика, подавал надежды и знал, что достоин писать Вам письма, но потом наступил явный застой, борьба с повестью, с самим собой и прочая чепуха). Держался стойко, не писал Вам — хотя очень хотелось; а сейчас не выдержал. Много всего накопилось.

<...>

В июне (вот-вот) выходит в «Химии с жизнью» мой «Производственный рассказ №1». Когда в марте подписывал авторский экземпляр, никаких редакторских правок не было (единственно, вычеркнули портрет Карла Маркса — ладо); а в конце мая вдруг известили, что рассказ уже сверстан и что в последний момент зачеркнуты какие-то строки, касающиеся «у них» и «у нас», и что ничего уже изменить нельзя, и что рассказ выйдет в таком виде. В общем, чувствую, что они превращают рассказ в обычную юмореску о нерадивом директоре завода. Зачем мне это? Не знаю.

Вообще, что-то в лесу сдохло... меня стали печатать. В сентябрьский номер «ХиЖ» взял «Чью планету?». Она валялась у них с 1975 года, вдруг прислали на подпись авторский экземпляр. А ведь это старый экземпляр со старым сюжетом; не тот с искусственным спутником Земли, который у Вас! Неделю назад отправил им этот новый вариант, но они так спешат, что, боюсь, не обратят на него внимания. И наконец, в декабрьский номер взяли «Деда Мороза».

И с такими новостями разве мог я все не бросить, чтобы дописать повесть! Прямо какой-то медовый месяц у меня с «Химией», просят (!) присылать что-нибудь еще, и повесть тоже. Не знаю что и думать: то ли они там так обеднели на фантастику, что набросились на меня, то ли я подхожу к юморному стилю «Химии», то ли вообще изменилась обстановка в НФ. Последнее вряд ли. <...>

<...> Повесть закончил. То есть, написал слово «конец». Второй месяц читаю ее потихоньку, но Вам не высылаю. Рано. Сыро. Она, конечно, закончена в том смысле, что записана в черновике. Многим доволен и очень доволен. Но показывать Вам ее рано, потому что многим недоволен. Повожусь с ней до весны — как раз будет три года. Медленно, а что делать...

В декабрьском № «Химии» должен быть мой «Дед Мороз». Купить журнал негде, придется выпросить в библиотеке, как и «Чью планету».

Меня вдруг прибалты стали переводить. Сначала в Вильнюсе, а вот теперь в Риге перевели «Сум. Короля». У них там республиканские науч-поп журналы «Наука и техника». Еще и разрешение спрашивают — разрешите, мол, перевести. Ладно, переводите. Уж. <...>

<...> Все, снимаю с себя зарок не писать Вам! Мои тяжелые времена, кажется, позади. Опять записалось. Мне есть, что показать Вам. Пока рассказ, но на подходе небольшая повесть в сто страниц. Рассказ вроде бы ничего. Посмотрите, пожалуйста. Опровергаю законы Азимова! Ну, не то чтобы опровергаю, но закладываю мину. Ну, не то, чтобы закладываю мину... а так, небольшая критика по грамматической части. Ну, не в Азимове там дело. Там о людях... В общем, это уже третий рассказ о майоре Бел Аморе. Первый «Чья планета?», второе —«Дело — табак» (я его Вам тоже высылаю, Вы читали его в рукописи года четыре назад, я изменил по Вашему совету концовку насчет «замедления времени» — там было нелогично. Этот рассказ опубликован в «Природе и человеке», но имена инспектора и робота они не изменили. Читайте «Бел Амор» и «Стабилизатор»). Вот третий рассказ. Попробую еще с этим героем.

Я по-прежнему скитаюсь по Сибирям.

<...>

Эх, Сибирь, Борис Натанович! Ну, там народ! Со всего Союза. У всех хвост пистолетом, стариков нет, все от 20 до 50-ти. Слабый не выживает. Тюмень, нефть, Клондайк, Джек Лондон! Летайте самолетами! Я за эти полтора года побывал в: Нижневартовске, Сургуте, Тюмени, Уфе, Минске, Ужгороде, Новосибирске. В Куйбышеве и Свердловске только выглянул в аэропорт, к сожалению. Ну, носит! Вахтовый метод работы. Вахта один месяц в две смены, второй месяц отдыха. Две смены это, конечно, одно название, на самом деле работаем нормальный рабочий день. Разрисовываем нижневартовские детские сады. Зарплата генеральская. Это один плюс. А самый главный плюс: у меня появилось время для писания. Шесть месяцев в году свободных. И кроме того — ожил. Как оставил эту тихую сонную Одессу... Здоровье, конечно, гроблю, жизнь походная. Но ничего. <...>

<...> Извините меня, что не ответил вовремя на Ваше письмо. Причина такая уважительная, что хуже не надо. У меня умер отец. О своей духовной катастрофе помолчу уж, но смерть отца повлекла для меня и катастрофу семейно-бытовую. Мать осталась одна в Киеве, жена с дочкой в Одессе, сам я работаю в Сибири... голова кругом. Посмотрите мое расписание за последние два месяца и удивитесь.

28 октября — Ковальчук и Бабенко известили, что состоится семинар, и передали через проводника «Москва—Киев» мандат для отпущения меня с работы. Мандат сей был выписан на Нижневартовский горком партии (!?) —мое строительное начальство очень уж удивилось бы, а горком там в самый раз.

1 ноября — лечу из Киева в Нижневартовск. За три дня навожу там полный порядок, представляюсь научным фантастом (в отделе пропаганды и агитации глаза на лоб), получаю резолюцию «помочь, отпустить, оплатить» и все прочее.

4 ноября лечу из Н. Вартовска в Москву, но по погодным условиям самолет заворачивают в Киев — значит, в Киеве остаюсь на праздники.

9 ноября из Киева в Москву.

10 ноября — 24 ноября семинар в Малеевке — совсем не отдых. О семинаре ниже.

25 ноября улетел из Москвы в Н. Вартовск.

26 ноября получил телеграмму о смерти отца.

27 — улетел из Н. Вартовска в Киев.

28 — похороны.

29 ноября — 4 декабря улаживание всевозможных дел, всякие похоронные хозяйства и бюрократы и т. д. и т. п. На один день съездил в Одессу и вернулся.

5 декабря улетел в Н. Вартовск и работал там как черт в две смены, упираясь рогами, потому что из-за семинара, отпуска, похорон задолжал много работы (не денег).

30 декабря улетел в Москву.

31-го из Москвы в Киев.

3 января в Одессу.

11 января в Киев.

Вот.

<...>

На этот раз все было иначе. Во-первых, загнали нас в Малеевку. 100 км от Москвы, особенно не попрыгаешь. Каждый по разу съездил в столицу на день-второй, вот и все. Все официальные мероприятия по посещению музеев и пр. были отменены. Ничего не оставалось делать, кроме как: перезнакомиться друг с другом, читать друг друга, обсуждать, собираться с вечера на ночь в разных комнатах, играть на гитаре, слушать Высоцкого, травить баланду, праздновать случавшиеся дни рождения, играть в сурьезные логические игры (Ковальчук притащил игру, называемую «МПС» — Витман-Логинов Вам расскажет), разок пулю записали — но карты не пошли,— короче, жизнь заставила сплотиться. Впрочем, никто не заставлял, не в заставлении дело. Дело в том, что очень удачно ребята были подобраны. Были, конечно, и сильные, и слабые, талантливые и бес, и чушь всякую читали — главное, все шли в одном направлении. А эти направления (их два) давным-давно известны (с начала 70-х точно обозначились): фантастический реализм или реальная фантастика (о классиках этого направления умолчу, чтобы не выглядеть поганым льстецом) и идиллическая НФ — от слова «идиллия», которая вместо реального отображения настоящего посредством НФ разводит героико-лирико-электронновычислительные сопли по издательству «МГ».

<...>

Даже директор Малеевки Федорченко (или Федоровский) в прощальной речи с удивлением сказал, что в его практике впервые случился такой трезвый семинар, что это чрезвычайное событие, и что поэты и драматурги валяются обычно под каждым кустом, и от фантастов он такого не ожидал.

<...>

Кормят в домах творчества очень неплохо, все на мясе отъелись. Нина Матвеевна Беркова золотой человек. Аркадий Натанович постарел. Показывали две серии «Звездных войн» — вторая серия просто отлична. Все приключенцы — милиционеры, от лейтенантов до майоров. Все правильно, материал-то у них. Дали мне адрес одного начинающего писателя подполковника милиции в Тюмени. Зачем? Бери, пригодится, очень уж ты азартный человек. Ну, спасибо!

Вроде о семинаре все. <...>

<...> Не писал Вам, чтобы не портить настроение своим настроением. Сижу дома с мамой, нигде не работаю — потому что ничего не подворачивается — хочу найти такую работу, чтобы оставалось время для писаний. Но вот уже третий месяц... Вообще, скучно. Ладно, это наладится.

Отсылаю Вам новый рассказ. Ваш суд для меня остается всегда высшей мерой наказания или одобрения. Но этот рассказ особый, и мне очень хочется, чтобы он получился. Я давно его начал, было уже несколько вариантов, а этот, последний, решил показать. Но какое-то недовольство, неудовлетворенность остались. Мне очень важно Ваше мнение. Скучать, читая, Вы не будете, это несомненно. Но... что все-таки получилось? Перегнул, недогнул или вообще мимо? В нем есть хулиганство. Хулиганство иногда хорошо, но в меру. Соблюл ли? Любой другой рассказ мне не так важен, как этот. Вы увидите почему. <...>

<...> Я не умею объяснять то, что я пишу, но сейчас попробую. В самом деле, пора разобраться. О чем этот рассказ. О чем мои рассказы. Сейчас... Тут дело не в последнем рассказе, хотя он показательный. «Чья планета?», «Дом», «Рыба любви» — Вы назвали их «точенными сюжетами», я знаю, что Вам эти рассказы нравятся — но о чем они? Они ведь тоже ни о чем! И о «Доме», и о «Рыбе», и о «Планете» я слышал противоположные мнения — рассказы ни о чем. (Причем мнения людей, вкусу которых я доверяю; причем очень доброжелательных ко мне людей; то есть мнения искренние, дружеские и высказанные в неофициальной обстановке.) В чем дело? Я не знаю, как отвечать... но потом потихоньку оправился. Долой филологию, она запутывает ясные вопросы. Все очень просто. Вся художественная литература делится на два вида произведений: сказка «Колобок» и рассказ «Каштанка». Вот два шедевра, и вся остальная проза примыкает к тому или к другому.

«Колобок» — произведение, где можно ответить «о чем». Там мысль — хвастаться нехорошо, нарвешься на Лису и будешь съеден. Мысль эта отлично проиллюстрирована. Шедевры в этом виде литературы — вещи Достоевского. (!) В этой шутке много правды. Это вид литературы, где можно довольно точно указать или небольшую мысль (Колобок), или сложную философскую концепцию (Преступление и наказание). Этот вид л-ры построен на мысли, и от мысли у читателя возникают чувства. Это отлично.

«Каштанка» — когда я спрашиваю: а о чем «Каштанка», то не слышу ответа. А она, в самом деле, ни о чем! Она о собачьей тоске — но ведь это не мысль! Это второй вид литературы — литература чувства. Она бьет на чувство читателя, и тогда он сам начинает думать «а о чем?». Это Чехов.

«Воскресенье» относится к «Колобку», а «Война и мир» — к «Каштанке».

Все можно уместить в эту схему, и поэзию тоже. Фантастика чаще принадлежит к виду «Колобок», она чаще идет от мысли, но в ней встречаются много «Каштанок».

Пастернак это «Каштанка», а Маяковский —«Колобок».

Оба вида равноправны.

Вот еще одно странное сравнение. Вы читали «Кошелек» Миши Веллера? Смею сравнить «Нос» Гоголя и «Кошелек» Веллера. Оживший Нос, едущий в карете, и оживший кошелек, закладывающий ногу за ногу. О веллеровском рассказе можно сказать, что в нем все построено на одной мысли — легкие деньги портят человека; и все эпизоды от начала до конца эту мысль иллюстрируют. В гоголевском «Носе» все наоборот, там нет «эпизодов», там сплошное чувство «тоска и глупость, братцы, кругом».

Теперь я о своем последнем рассказе. Что я хотел. Вызвать сочувствие к писателю-фантасту. Но без соплей, без «лирики». Ситуация ведь странная. Любителей НФ полно, но они же сами над собой иронизируют. Давно стала штампом фраза «такой-то сделал то-то, что ни один писатель-фантаст не придумает...». Фантастика остается проходным двором, и в этом дворе ломает ноги даже Чингис Айтматов — когда в свой отличный «Буранный полустанок» начинает вставлять «научную фантастику» (честное слово, подвел его вкус). В общем, рассказ о писателе-фантасте мне показался полезным. Вышел он или нет — это другое дело.

«Дикие фантазии и фантасты тоже зачем-то нужны» — вот какое чувство мной двигало. Какой вывод я хотел сделать из этого чувства: «Зачем нужны? — Для поддержания жизни на Земле». Образ Никс Олимпики, хотя и грубый, но весьма подходит для концовки этого чувства.

Борис Натанович, еще одно чуйство — оно же и мысль. Советской НФ среди прочих недостатков недостает хулиганства и горлопанства (в хорошем смысле). Полно камерности, полно напускной веселости. Один-два хороших хулигана должны быть. А их нету, нету и нету. У Вас своих дел по горло, Вы классики, Вам не до этого. Я давно уже осмотрелся и наслушался, и пришел к выводу, что ближе всех к такой роли подобрался я. Со вкусом бить горшки и стекла, и эпатировать общественный вкус.

Мои рассказы находят грубыми — это и нужно мне! Потому что это моя программа — добрые чувства пропустить через грубость (через фильтр) и посмотреть, что останется.

Грубость... Грубость, но со вкусом, весело, в рамках совершенной формы.

Борис Натанович, Вы пишете: смешно, изящно, образно, лаконично, заливаешься хохотом, оторваться нельзя — и ни о чем! Уму непостижимо!

БН, тут противоречие. Если Вы смеялись и читали с интересом, если было смешно — значит, дело тут не только в том, что слова расставлены изящно — значит, в Вас говорило чувство. Это же как перед картинами плохого и хорошего художников — Ренуара и Хренуара. Ренуаровский портрет какой-нибудь пожилой дамы висит в Лувре, потому что он в самом деле вызывает чувства; а Хренуаровский портрет — портрет какой-нибудь другой пожилой дамы висит во дворце культуры железнодорожников и ровно ничего не вызывает. Оба художника вкладывали одно содержание, но краски размазывали...

БН, если «Химия и жизнь» возьмет мое «Недостающее звено» — а там народ рисковый,— то публикация сего рассказа будет полезна не только для моего кармана, но и, смею надеяться (такое у меня опять-таки чувство!), будет полезна для НФ. Рассказ может привлечь внимание, на НФ может возникнуть взгляд под другим немного углом — не у боссов «МГ», а у нормальных читателей... что за слова... под углом... угол падения равен углу отражения... короче, хороший хулиганский рассказ в советской НФ не помешает, даже наоборот.

Вопрос, конечно, в том, хороший ли он. Дайте его народу на прочитание!

Убедил ли я Вас? Или хотя бы изменил хоть чуть-чуть «угол» зрения на мои писательства? Мой рассказ (и другие рассказы) это умышленное хулиганство, которое сейчас нужно. В небольшом количестве, но обязательно нужно. А то волки дремлют, овцы спят, собаки не лают, пастухи ушли куда-то в деревню за водкой...

Конечно, я не говорю о грубости в жизни; всякого хамла полно везде, а в НФ еще больше. <...>

<...> На Украине чувствуется какое-то ворушение. Вроде зашевелились, хотят поднимать НФ. Даже мне поступило конкретное предложение издать книгу. И хотя это может произойти не раньше чем через три года, но... Потом, издательство «Молодь» в этом году начинает конкурс на лучшие рассказы и повести НФ — куча премий первых, вторых, третьих и поощрительных; всего 16 (!). И хотя во все эти шевеления плохо верится — кому и за что эти премии вручать? — я немного осмотрелся: из молодых (до 35-ти) может и есть двое-трое неплохих ребят; а из зубров только Савченко,— все же сам факт такого конкурса обнадеживает. <...>

<...> Был в феврале в Москве по вызову «Химии и жизни». Они меня считают своим автором, позвали проехаться в Обнинск на «устный выпуск журнала». Народу собралось человек 200 (в Обнинске научный центр), были два лауреата Ленинской премии, и среди прочего я прочитал «Производственный рассказ № 1» — академики были немного ошарашены и очень довольны. Для меня все это занятно.

<...>

Рома Арбитман в последний год развил бурную деятельность в Саратове — обругал Немцова, хвалит Стругацких и Воннегута. Тиснул в какой-то малотиражке статью о Штерне. В ответ появилась в областной газете статья «По обочине», где врезали редакторам, которые публикуют статьи о фантастике и (цитатами) «о каком-то киевлянине Б. Шварце». Перепутали! Меня это не касается, кто такой Б. Шварц, не имею понятия.

Вот такое все.

«Химия» берет «Недостающее звено» (про фаллос) — я его уже раза четыре переделывал. Вы читали 21 стр., сейчас в нем осталось 14 стр. Хотят взять «Горыныча». Пишу для них небольшую поветь про Бел Амора. <...>

<...> Был в Одессе по приглашению местного КЛФ. Был Снегов, он бывший одессит, в этом году получил «Аэлиту». Он рассказывал, я читал. Сергей Александрович хороший умный дядька, его фамилия Штейн. Местный репортер Голубовский (а еще Чехов советовал бояться одесских репортеров) в заметке в «Вечерней Одессе» о заседании КЛФ решил меня вообще не упоминать (ясно!), зато совершил символическую описку: «На заседании присутствовал известный калининградский писатель-фантаст, бывший одессит Сергей Снегов, настоящая фамилия которого Штерн».

В общем, все смешалось в доме Облонских: в Саратове пишут, что в Киеве живет малоизвестный фантаст Б. Шварц; в Одессе сообщают, что в Калининграде работает известный писатель Сергей Штерн. Кто это такие — одному богу известно. Кажется, я все-таки возьму себе псевдоним. Да. Чтобы не было уже никакой путаницы. Псевдоним такой: Шварцштернштейн.

А что, звучит!

Книга моя потихоньку движется по инстанциям. Пока все нормально. Благосклонно.

Я пишу, но медленно. Шесть рассказов в год это для меня много. Три.

Пишу повесть с Бел Амором. Пр-риключения в подпространстве. Трудно. <...>

<...> У меня как всегда — все кипит, и все сырое. Все пишу сразу: и повесть, и роман, и еще пять рассказов. И старые переделываю. «Недостающее звено» только что опубликовала «Химия». Ну, бог с ним, с этим рассказом. Очень уж хотелось сообщить миру, что ДНК варится в марсианской утробе и выстреливается на Землю. Следующий рассказ они уже тоже взяли — помните «Голую девку»,— теперь она переделана и называется «Галатея». Если ничего не случится, то пойдет в «ХиЖ» летом. Хотят «Горыныча» взять, но там сложности с гибнущим драконьим государством... вот те на, государство гибнет... это о чем он?

Чувствую, что рукопись моя в издательстве «Молодь» пройдет все круги ада. Сдал я рукопись в сентябре 83 г. Написана очень хорошая рецензия (я коряво перевел ее с украинского и посылаю Вам) и написано хорошее редзаключение; и все равно очень сомнительно, чтобы она была поставлена в план даже на 87 г. Не ставят, и все. В общем, все жилы вытянут, пока. <...>

<...> Посылаю Вам «Голую девку» (она же «Галатея»). У меня ничего хорошего. Этот рассказ должен был пойти в «ХиЖе» в августе, потом передвинулся на сентябрь, а сейчас совсем сняли. Дело в том, что их (редакцию) давно били (за разное, не только за фантастику), а сейчас ударили изо всех сил, и зам. главного редактора, видимо, отстранен от должности. А Михаил Борисович Черненко дельный мужик. Плохо дело. Для меня «Химия» была единственным выходом. Плохо. «ХиЖ» с сентября не будет публиковать фантастику. <...>

<...> Поздравляю с Планетой! 17 км в диаметре —это хорошая планета, больше Фобоса. Там и особняк можно построить, и дачу, и гараж... да что гараж... это ведь 17 км в диаметре, а площадь поверхности?., если не ошибаюсь, 2ПД квадрат, деленное на два... это будет... 2хЗх17^2 делить на два... сейчас посчитаю... Это будет 907,46 кв. км! Почти тысяча квадратных километров! Целое удельное княжество, раза в два больше Киева! При чем тут гараж? Это Вы очень удачно приобрели — и недалеко от центра — между Марсом и Юпитером... не в каком-то там облаке Оорта. И сносить не будут! Поздравляю! <...>

<...> Предисловие получил. Большое спасибо! Рукопись неделю назад отдали в корректуру, но предисловие не опоздало. Все в порядке... вроде все в порядке. У меня такое ощущение, что это издательство сейчас попросту перестало понимать, что со мной делать и кто я такой,— и решило на меня плюнуть, закрыть глаза и запустить книгу в производство — и побыстрее (потому что нос по ветру они, конечно, держат, и догадываются, что мои рассказы «в духе времени»).

Интересно все это наблюдать. Но и нервно. Хотели было они меня «редактировать», стали было цепляться к разным фразам... потом тоже догадались (и я им показал), что у меня за каждой фразой идет очередная, привязанная к предыдущей. Одну зачеркнешь — значит, зачеркивай вторую, третью... и так до конца. Они это, слава богу, быстро поняли. <...>

<...> Книжку мою перенесли с третьего квартала 87 на первый. Значит, к весне уже появится. Все это очень интересно. А пока пишу и заканчиваю очень приличную повесть — если получится приличной. Хочу, чтобы получилась... в общем, к зиме или к выходу первой книжки у меня появится рукопись для второй — и для нее не будет каких-то непреодолимых препятствий. Заряжу вторую и возьмусь за третью на гонорар от первой — думаю, что теперь смогу «профессионалить» и выдавать одну небольшую книгу или сборник рассказов в два-три года — если внешняя обстановка не вернется на круги своя, то думаю, что смогу. <...>

<...> Самое главное: прочитал «Хромую судьбу» и заскрежетал зубами из-за того, что мне сейчас придется вычеркнуть из собственной повести (она вчерне закончена) несколько больших кусков, которые почти напрямую повторяют некоторые моменты в «Хромой судьбе». Удивительные дела иногда происходят в писательстве! Я тут от первого лица пишу старого академика, который перед смертью одержим всякими бесами и маниями — и все время влетаю в тон чеховской «Скучной истории», которую ужасно люблю,— и все время уничтожаю «чеховские» моменты (когда они проявляются напрямую) — а теперь надо отплыть в сторону от Вашей «Хромой судьбы» — потому что мне, естественно, нужен «Штерн», а не «Подчехов» или «Подстругацкие».

Значит, буду писать дальше. <...>

<...> Книга вскорости появится — во всяком случае, «сигнал» ожидается со дня на день. По киевским издательствам и редакциям идет легкий шорох — какой-то Штерн появился,— звонят домой и чего-то просят.

Но что самое интересное — «Мосфильм» в январе на корню купил «Произв. рассказ», заключили договор, и сейчас я вообще бросил работу (сторожем в ботаническом саду) и пишу сценарий... уже написал. Сценарий для молодежного «Дебюта», короткометражка на 30 мин. И платят они очень прилично: 1,5 тыс. р. за сценарий плюс еще столько же, если фильм пойдет в прокат.

Так что я теперь на вольных хлебах, и никто не мешает делать вторую книгу. Да, я знаю, о чем Вы сейчас подумали: о том, что за 15 лет с нашей встречи в 1972 г. у меня в столе должны были бы лежать как минимум три книги. Это так. Но правда и то, что у меня есть много написанного, но все это в черновиках, и нужно время, чтобы превратить их в рукописи (да и требования я к себе предъявляю очень жесткие). В общем, к такому повороту судьбы (хотя и ожидал его) я не совсем оказался готов, но не думаю, что в современных благоприятных условиях я окажусь слабаком и не наверстаю упущенного. Также мне было сказано весьма определенно, что трудностей с поступлением в СП у меня не будет. Я, конечно, не очень-то верю в эти движения языков, но, в общем, мне понятны сегодняшние устремления украинских официозных лиц — им сейчас нравится и моя фамилия, и то, что я пишу. Все очень понятно. Я им не буду препятствовать. <...>

<...> У меня все без изменений. Заседание приемной комиссии перенесли на май. Но я уже чувствую, как потом перенесут на октябрь, потом не примут, потом подам опять года через три, когда выйдет вторая книга, и тогда, возможно, примут — а может, и нет,— и к тому времени быть членом СП мне уже не захочется (как, впрочем, и сейчас я к этому членству начинаю ощущать полное равнодушие — ну, не полное, но просто равнодушие).

<...>

В Киеве составлен проспект на антологию украинской фантастики в 10 томах, в изд. «Молодь». Это будет жутковатое зрелище. Там уже все перепутано и перемешано, как сапоги с яичницей. Там от Григория Сковороды начнут и закончат Сашей Тесленком. Нет, 10-й том собираются отдать «русскоязычным писателям», живущим на Украине. <...>

<...> Вот какие у меня новости: родилась дочка, которую назвали Полиной, и дописал наконец повесть, которая называется «Записки динозавра». Посылаю ее Вам и с дрожью в коленках буду ждать Вашего приговора. Ее сейчас читают в «Химии и жизни» и, возможно, возьмут на сл. год. На нее также написана уже хорошая рецензия для издательства «Радянский письменник», и там нет возражений против того, чтобы издать сию повесть в 90-91 гг. В общем, эта повесть будет основой моей второй книги (плюс «одесские» рассказы с «Рыбой любви»), и я хочу, чтобы книга получилась сильнее первой. И если я в этой повести в чем-то мажу, промахиваюсь, то, конечно, буду еще с ней возиться, исправлять. Знать бы только... В общем, Ваше мнение для меня как всегда драгоценно.

<...>

С моим поступлением в СП ничего пока не происходит. Теперь уже обещают рассмотреть документы в октябре. То есть, год уже прошел, а они не чешутся. <...>

<...> Спасибо за добрый отзыв о «Записках динозавра». Я с этой повестью прилично намучался. Я ее писал последние три года — правда, отвлекался на всякие другие дела. Вроде, получилась. Насчет того, что «Записки» смотрелись бы в каком-нибудь толстом журнале... я тоже так думаю, но никаких выходов на толстые журналы у меня нет, а посылать самотеком пустое дело. В ХиЖ повесть нравится и ее сейчас отдадут на прочтение Петрянову-Соколову. Но очень уж для них объемисто, не смогут они публиковать повесть в 6-7 номерах. Не сокращать же в половину...

Меня 30 сентября будут рассматривать на киевской комиссии. Если пройду ее, то с республиканской в декабре будет полегче. Подождем немного. <...>

<...> Вообще-то, я от этих «Записок» немного обалдел — вернее, от прямопротивоположных мнений, которые на меня сейчас посыпались. Диапазон от «полного неприятия» до «полного восторга». Что нравится одним, то не нравится другим. <...> А мой рецензент Михаил Слабошпицкий вот как мудро сказал:

«Это настоящая вещь. И если в ней и есть недостатки, то они являются продолжениями твоих достоинств, и если эти недостатки устранять, то и достоинства потеряются».

В общем, я пока буду ориентироваться на это мнение.

Киевская комиссия состоялась. Я ее прошел со счетом 12 — «за», 5 — «против». Сейчас это дело пойдет на республиканскую комиссию (в ноябре—декабре). Чем она закончится — аллах ведает. Я, кажется, в прошлом году переоценил свои шансы. Эти поступления в СП абсолютно непредсказуемы. Ну, посмотрим.

Не помню, писал ли Вам, что в ноябре перед Дубултами слетаю дней на 5 на Сахалин. Там у местных любителей НФ конференция на тему «Литература интеллектуального бесстрашия». Ж-жутко! Дорогу и командировочные они оплачивают. Слетаю. Редкий шанс — хоть чуть-чуть, но по стопам Чехова. <...>

<...> О последних Дубултах впечатление двойственное. Наверно, из всех семинаров этот был самый интересный, но и самый легкомысленный. Новичков не было, все друг друга знали, и общение в нумерах было качественное; а вот официальные обсуждения — не ходили, не читали, манкировали... Может, так и нужно.

Насчет ассоциации фантастов дело не пошло. Было, кажется, три собрания — два в нумерах, одно в зале, официальное. Но застряли на статусе. Решили, что ассоциация нужна, а вот что она будет делать — это никому не известно. Правильно замечено, что добрые люди не умеют объединяться. <...>

<...> Спасибо за приглашение в сборник «Звезды». «Звезда» — это ведь «Штерн», как никак.

Что туда отослать... «Чья планета?» пользуется у издателей успехом, много раз издавалась. Только что вышла в сборнике юмористической фантастики «Конфигуратор» — в Ленинграде, кстати. Там у Вас есть какой-то Дом Сатиры и Юмора. Наверно, не стоит «Чью планету»... Да и другие мои рассказы уже известны...

А вот, может быть, новый мой рассказ, который я Вам посылаю. Об Кащее Бессмертном. Из сказок Змея Горыныча. Это меня на сказки понесло. Хочу сделать цикл, где заглавным рассказом будет «Горыныч». (Кстати, слабый рассказ с этим сюжетом я Вам показывал лет пятнадцать назад — а сейчас написал заново.) Если Вам понравится — передайте в «Звезду», ладно? (У меня нет запасного экземпляра.) Если место в сборнике позволяет (или рассказов не хватает), то можно к «Кащею» приплюсовать «Горыныча». Буду ждать Вашего решения о «Кащее Бессмертном»...

Вообще, мои литературно-издательские дела сейчас неплохо пошли. Издатели сами звонят и просят. Всё бы хорошо, если бы не инфляция... На Украине сейчас ввели КУПОНЫ. Что-то среднее между карточками и талонами. Говорят, что сия мера принята против повышения цен. Да, цены не повысили, но покупать ничего не дают... Так на так. Украина сильно недовольна. А если Украина начнет бунтовать — хуже нет. Хохлов трудно раскачать, но потом уже не остановишь. <...>

<...> Высылаю новую повестушку. Понесло меня в политику. Получилось нечто вроде пародии на «Краткий курс ВКПб», смесь манеры обэриутов с салтыково-щедринщиной. Не знаю, во что я влез, но боюсь получить по морде как справа, так и слева. В Москве Геворкян хочет быстро опубликовать сию повестушку в новом журнале-НФ (названия не знаю).

У Ютанова стоят моя и веллеровская книжки — стоят насмерть и не выходят. Ничего не понимаю. У Измайлова «МИФ» стоит и не выходит. Всё стоит. Инфляция, наоборот, идет полным ходом. Ну и фантастическая халтура — тоже.

<...>

Интересно, как повлияет повышение цен на книгопродажу — народ, вроде, должен меньше книг покупать, если колбаса так рванула вверх.

В мае в «Молоди» появится моя вторая книга под названием «Рыба любви». На обложке (яркой) изображены обнаженная дама, наган и привидение. Увидите! <...>

Дорогой Борис Натанович!

Поздравляю с Днем Рождения! Здоровья Вам и долгих лет! Подумать только, мы уже в девяносто четвертом году... Что-то такое со временем случилось, последние лет десять очень уж стремительно пробежали. И с пространством тоже что-то произошло — мы стали жить в разных государствах, хотя никуда не уезжали.

<...>

Вот, отправляю две небольшие повестушки (или фантастические эссе) в духе альтернативной истории. Хоть я далеко не пацан уже, но как-то по привычке посылаю Вам на прочтение и оценку. Да и издавать их толком негде, все равно будут лежать несколько лет без движения, пока не проскочат где-нибудь. Удивительно, раньше на пути моих изданий стояли советская власть и мое собственное неумение пробивать себя, а теперь вмешались стихийные бедствия — пожар, «Северо-Запад» сгорел, и моя тамошняя книга затормозилась (я уверен, что полностью накрылась). Зато должна появиться книга в Одессе, на которую я уже и не надеялся.

<...>

А эссе про Чехова от имени Моэма, кажется, получилось. Во всяком случае, писалось не мучительно больно и с удовольствием. В этом году в июле 90 лет со дня смерти Чехова — куда бы пристроить эту «статью»? Может быть, «Звезда» заинтересуется? А насчет Шлимана — не знаю; в нем, кажется, хулиганства больше чем надо. <...>

<...> Вообще, постарел. Первый признак: начал раздражаться на молодежь. Но, правда, и Хлестаковы попадаются — с легкостью в мыслях необыкновенной. Пристал один — дай ему рекомендацию в СП.— У тебя же книги нет? — Нет.— А что есть? — Пять газетных публикаций и рассказ в 2 стр. в киевском журнальчике.— Зачем же пускаться в пустую авантюру? — Скоро выйдет книга, я заранее собираю рекомендации.

Не дал. Обиделся (он).

Второй: вызвался быть моим литературным агентом. Ну давай, договаривайся. Договорился. В мае хапанул чуть не половину моего аванса и исчез на пять месяцев (не одолжил, не украл — хапанул). Не звонит, в Киеве его нет... Тут не знаешь толком как семью кормить, а он на твой аванс где-то гуляет... В сентябре в Питере я его встретил, сорвался, устроил ему скандал — он глаза таращил, не понимал: что случилось? что это с тихим Штерном произошло? Потом, в Киеве, деньги отдал, но чистосердечно не понимал — что произошло?

Третий: лет двадцать пять. Я в два раза старше. Звонит по телефону: «Штернилло, привет!» У меня челюсть отвалилась, что-то он спрашивал, что-то я мрачно отвечал, думал, что он поймет интонацию... Опять звонит: «Штернюга, привет!» Опять я растерялся, достойно не ответил. Опять звонок: «Штерняка, привет!» Тут я его на три правильные буквы алфавита... И он сразу все понял: теперь я «Борис Гедальевич».

Четвертый: графоман. Замучил: читай его романы.

<...>

Свой роман — это «Эфиоп» — я должен закончить и сдать Ютанову 31 декабря. Стараюсь. Если не успею, попрошу еще пару месяцев. Трудно: я ведь писал всегда рассказы или небольшие повести, а тут громадный роман. Когда напишу, очень попрошу Вас прочитать его. <...>

Дорогой Борис Натанович!

Поздравляю с Ше-сти-де-ся-ти-пя-ти-ле-ти-ем! Даже трудно выговорить. Когда мы с Вами познакомились, Вам было 38 лет и Вы писали тогда «Пикник на обочине», а я был совсем пацаном. Вообще, это был для меня один из редчайших счастливых дней, что называется «на всю жизнь запомнил». И о чем мы тогда говорили — тоже помню. И с того дня живу с открытыми глазами и знаю, что делаю (удачно ли, неудачно делаю — другой вопрос). И все письма Ваши храню. И хвастаюсь иногда — вот, мол, знаком с Борисом Стругацким. Более того: Шеф! (Мне уже 50, а Вы для меня все равно Шеф.)

Здоровья Вам и многих хороших дней и годов в следующем тысячелетии!

Написал тут роман «Вперед, конюшня!» — Коля Ютанов авансировал. Молодец, Коля! Через месяц переправлю ему дискету. Никогда так быстро не писал — за год 15 листов. Роман, вроде, не скучный, но с ним надо бы еще сидеть, а времени нет, надо сдавать. Это плохо, на срок работать. Спешка, торопыжность... Но не при Советской власти живем, земля ей пухом! Наверно, и «Эфиоп» мой торопыжный. Жаль.

Обнимаю Вас!

Всегда Ваш Штерн

Борис ШТЕРН
НАДО ИЗБАВЛЯТЬСЯ ОТ СТАРЫХ МИФОВ, НО ПРИ ЭТОМ СОЗДАВАТЬ НОВЫЕ

Борис Штерн — писатель парадоксальный. Хотя бы потому, что не считает себя фантастом, несмотря на то, что в 1997 году на «Интерпрессконе» за повесть «Да здравствует Нинель!» получил «Бронзовую улитку» из рук самого Б. Стругацкого. Премию тоже парадоксальную, поскольку не приносит ни денег, ни громкой славы. Зато она —своеобразный знак качества, свидетельство высокой репутации в профессиональных кругах (ни одно произведение так называемого массового спроса и близко не подошло к первым местам в списке номинантов).

То ли тому виной мягкий украинский климат, то ли сказывается извечное жизнелюбие южанина, но «странной литературе» Штерна, в отличие от угрюмоватого постмодернизма российского образца, присуща какая-то веселая, даже озорная человечность. Например, «Записки динозавра», впервые опубликованные в либеральной «Химии и жизни» в оформлении блестящего мастера соц-арта и тоже трогательно-человечного Г. Басырова — повесть о престарелом ученом, продавшем душу дьяволу за возможность свободно работать, говорить то, что думаешь, и без помех творить добро. Ситуация при всем своем абсурде вполне близкая сердцу советского человека. Нам удалось побеседовать с Борисом Штерном сразу после вручения ему «Улитки».

«ЛГ» — «Надо избавляться от старых мифов и не создавать новых» — эти слова принадлежат герою вашей повести"Записки динозавра», мудрому старому ученому. Это и ваше мнение?

Б.Ш.— Это мой главный герой так считает. Интересное мнение, но не мое. Все земные цивилизации (неземные — не знаю) строились на мифах. Все. От египетской до советской. Когда первая обезьяна сочинила себе Историю, она превратилась в человека. Без мифов нет культуры. «Солнце всходит и заходит», «Ленин всегда живой», «Если в кране нет воды, воду выпили жиды» — это мифы; но как без них? А я считаю: от старых мифов надо избавляться, но при этом создавать новые, более удобные. А без мифов — скучно. «Волга впадает в Каспийское море» — это верно, но скучно.

«ЛГ» —«Записки...» — гимн «Хомо сапиенс сапиенс»...

Б.Ш.— Ну уж... гимн. Миф.

«ЛГ» — ...и одновременно это еще и хроника одного дня редакции академического научно-популярного журнала. Вы ведь начали печататься именно в таком журнале>в «Химии и жизни». Но повесть была опубликована уже в 1990 под самый занавес. А вы ведь начинали раньше, в 70-х. И как это было?

Б.Ш.— Ну, как... как у всех. По молодости и наивности рассылал свои рассказы в разные редакции. Отвечали — на письма трудящихся положено было отвечать. Однажды послал в «Химию и жизнь». Странное, кстати, название... Слово «химия» в русском языке неоднозначно, вызывает разные ассоциации. Менделеев. Химическое оружие. Химичить. Или: попасть, угодить «на химию» (облегченный ГУЛАГ). В общем, химики мне ответили: нравится, берем. Напечатали с десяток рассказов и большую повесть. Вообще в застой «Химия и жизнь» («Наука и жизнь», «Знание—сила») была как отдушина. Очень я люблю этот журнал, его сотрудников и его первого главного редактора академика Игоря Васильевича Петрянова-Соколова, в Дубне в бане парились, царство ему небесное.

«ЛГ» — Премия «Бронзовая улитка» самым недемократическим образом присуждается лично Борисом Натановичем Стругацким. То есть именно он из всего списка выбрал именно вашу повесть. А вы причисляете себя к его ученикам?

Б.Ш.—Да. Шеф. Мэтр. Учитель. В 1971 году я на один день дезертировал из армии, чтобы познакомиться с Борисом Стругацким. Это длинная история. И ушел от него окрыленным и воодушевленным. Все обошлось — патруль меня не поймал. Насчет «Бронзовой улитки» —это не премия, а приз. Стютюетка. Но очень приятно. Присуждается недемократическим образом? При чем тут демократия — приз Бориса Стругацкого присуждает сам Борис Стругацкий. Хозяин — барин.

«ЛГ» — Но в сборнике «Время учеников» не захотели участвовать...

Б.Ш.— Не делайте под Стругацкого, делайте под себя.

«ЛГ» — Я впервые узнала, что есть такой Штерн, когда попался на глаза в «Химии и жизни» рассказ «Дом». Про небольшой Дом в южном городе. К нему в гости ходили, и он в гости ходил, спрашивал: «Как здоровье мадам Особняк?» Сразу мелькнула мысль, что это где-то в Одессе...

Б.Ш.— «Итак, я жил тогда в Одессе». В Отраде. Отрада — это такой одесский район, для тех, кто не знает. Отрада, Аркадия, Молдаванка, Бугаевка... Я 17 лет жил в Одессе, филфак там закончил.

«ЛГ» — Кстати, как поживает украинская фантастика?

Б.Ш.— Вы неправильно сделали ударение. Сейчас украинская интеллигенция требует от русской интеллигенции ставить ударение в слове «украинский» не на «а», а на «и» —украИнский. Вроде эстонского «Таллинн» с двумя «н». Или Алматы. Как поживает украИнская фантастика? Недавно в Спилке письмеников читался доклад «Куда плывет корабль фантастики?». Я не пошел. Плывет куда-то... Если вниз по Днепру плывет, то в Черное море. Если вниз по Волге — то в Каспийское...

«ЛГ» - А как поживает Спилка Письменников?

Б.Ш.— Слава Богу, драк и сжигания чучел не было. Но есть признаки тихой медленной деградации.

«ЛГ» — Понятно. Но если перейти от литературной жизни к собственно литературе... Точнее, к фантастике. С ней тоже далеко не благостно. Что на Украине, что в России. Нынешняя фантастика стала какой-то недоброй, жесткой, если не жестокой. А вы раньше были писателем добрым.

Б.Ш.— Я и сейчас добрый. Написал вот громадный роман — «Эфиоп, или Последний из КГБ». Добрый он или не добрый... не знаю. Но веселый. А раз веселый, значит добрый. В нем восемь частей, первая называется «Эфиоп твою мать».

«ЛГ» —А что это вас в Эфиопию занесло?

Б.Ш.— Одна из линий романа — история арапа Петра Великого, только наоборот. Во время гражданской войны украинского хлопчика Сашка Гайдамаку вывозит из Крыма французский шкипер, негр. Спасает хлопчику жизнь, доставляет его в Эфиопию и дарит тамошнему императору. Цель — генетический эксперимент: в четвертом поколении вывести из хлопчика африканского Пушкина. Сашка запускают в императорский гарем, где он трудится не за страх, а за совесть.

«ЛГ» — Гарем-то откуда? Эфиопия, вроде, страна христианская.

Б.Ш.— Потому что это не совсем Эфиопия. Страна, в которую попал хлопчик, называется Офир. Вообще-то для симметрии должна быть Эфиопия, но в какой-то момент я понял, что описывать Эфиопию не смогу, потому что там не был. А сфантазировать некий обобщенный африканский Офир — вполне. Юрий Нагибин говорил, что писатель должен знать о предмете либо все, либо ничего.

«ЛГ» —А что писалось легче? Роман или рассказы?

Б.Ш.— Рассказы. Я вообще рассказчик. Роман дается трудно — это, скорее, несколько рассказов, объединенных общим стержнем. Истории, а вернее, история. Альтернативная. Что было бы, если бы... например, Антон Павлович Чехов в моем романе умирает не в 1904, а в 1944 году. Что он делал эти сорок лет? Почитайте.

«ЛГ» — И где же должен выйти «Эфиоп»? В Киеве?

Б.Ш.— «Эфиоп» должен выйти поближе к осени в питерском издательстве «Терра Фантастика» в содружестве с московским издательством ACT. Издатели мне очень помогли, купили еще недописанный роман на корню, а то бы я писал его до скончания этого тысячелетия. В Украине же издательства дышат на ладан. Рад бы сотрудничать дома с киевским «Альтер-Прессом» и харьковским «Вторым блином» — издатели они толковые и энергичные, но их забивают налогами и прочей чепухой. Ну, а литературная коммерция... или коммерческая литература... Я писатель неторопливый.

«ЛГ» — Кого из современных фантастов стоит читать?

Б. Ш.— Наших. Я всегда подозревал, что англо-американская фантастика в массе своей скучна, неинтересна, но такого маразма никак не ожидал. Неохота составлять обоймы, по хорошие писатели — не «фантасты», а просто писатели — это В. Рыбаков, М. Успенский, А. Лазарчук, Э. Геворкян, М. и С. Дяченко, Е. Лукин, С. Логинов, Брайдер и Чадович (иностранцы из Минска), Олди (хоть и иностранец, или, вернее, иностранцы, но из Харькова).

«ЛГ» — Ну и как сейчас живется писателю-фантасту? Хуже или лучше, чем раньше?

Б. Ш.— Писать с годами становится все труднее, это точно. А лучше или хуже — не знаю. Тогда мало печатали или вовсе не печатали — ну и плевать было. А сейчас деньги зарабатываются намного непонятнее, чем раньше. Получаешь гонорар — и надо его растянуть неизвестно на сколько. Обратно, конечно, не хочется, но существование какое-то муторное. Раньше мы жили в казарме, а теперь живем в бардаке.

«ЛГ» — Но в бардаке все-таки веселее.

Б. Ш.— Поначалу, может, и веселее... но тоже надоедает.

«Литературная газета», 1997, № 33, 13 августа

В спокойные времена пять лет — срок вполне обозримый. Во времена смутные пять лет — целая эпоха. Ощущение совсем иное. Я, например, помню, как «Иптерпресскон» дышал атмосферой какого-то напряженного и радостного ожидания — вот-вот все наладится: выйдут новые книжки, талантливые получат заслуженное признание, халтурщиков отвергнет привередливый читатель, наконец-то можно будет зарабатывать писательским трудом, и так далее, и так далее... Потом, год спустя, эти надежды несколько поувяли.

Ну, и конечно, все были моложе.

И все были живы.

Когда я беседовала с Борисом Штерном, я воспринимала эту беседу как одну из многих. Талантливый писатель, неглупый, веселый, да еще земляк, да еще получивший только что престижную премию... Ну, поговорила с ним, а могла бы выбрать кого-то другого, примерно такого же масштаба...

Это теперь выясняется, что такого же масштаба — нет.

И что этот разговор со Штерном был практически последним.

Надо сказать, сам он воспринял это интервью гораздо серьезней, чем я. Это, если честно, видно и по легкомысленным вопросам, которые я ему задавала, и по его вдумчивым, осторожным, взвешенным ответам. Попросил прислать готовый текст в Киев. Е-мэйл тогда еще не был в ходу, что теперь трудновато представить, почта работала так же паршиво, правил он долго — потому и интервью это вышло аж в августе. Но все-таки вышло — за что спасибо тогдашнему редактору Отдела Литературы Алле Латыниной, любящей фантастику и отлично понимающей, кто есть кто.

Почему он так долго правил и переписывал интервью? Хотел успеть высказаться? Понимал степень своей ответственности даже за такие вот, мимоходом прозвучавшие слова? Наверное, да. Характерно, что поначалу никакого вопроса про «украинскую» фантастику не было. Он потом его сам придумал. Почему-то это было для него очень важно... Он вообще выкинул из интервью все, что ему не показалось важным (ему отлично известно было, насколько скудна газетная площадь), чтобы успеть сказать нечто, для него очень существенное.

И вот результат — оценки Штерна, скажем, состояния в фантастике на тот момент вполне приложимы и к нынешнему положению вещей. Координатная сетка Штерна была не просто точной — она оказалась неколебимой. Что же до «Эфиопа», то его масштаб стал виден только теперь — когда приемы, приколы, придумки Штерна разобраны, растащены десятками умелых и неумелых эпигонов. Когда постмодернизм пришел в фантастику, а фантастика — в мэйн-стримовскую литературу... Почитайте его сейчас. Или перечитайте. Возможно, вас ждут совершенно неожиданные открытия.

Мария ГАЛИНА

Борис СИДЮК
НА УГЛУ МИЛЮТЕНКО И КУРЧАТОВА, У ГАЗЕТНОГО КИОСКА

Молодой, брызжущий энергией и жаждой деятельности, вернулся я в Киев из армии. По уши влюбленный в фантастику и с мечтой стать писателем. А еще с заветным номером телефона САМОГО НАСТОЯЩЕГО ПИСАТЕЛЯ-ФАНТАСТА. Шел 1985 год. Не было тогда у Штерна книг. Но были дефицитные номера журнала «Химия и жизнь» и слава одного из лучших фантастов Советского Союза. Помню, как не сразу решился потревожить мэтра, попросить посмотреть мои потуги на литературном поприще. Как в конце концов собрался с духом и позвонил, и попросил о встрече, благо жили мы совсем рядом. Так и договорились встретиться первый раз. На полпути между его и моим домами, на углу улиц Милютенко и Курчатова, у газетного киоска. Славный такой киоск, с широким прилавком, где так удобно было разложить рукопись. Возле этого киоска встретились. «Ну, показывайте, что у вас там?» — сразу взял быка за рога Борис Гедальевич; минут десять честно читал; минут пять раздумывал. «Но ведь это же плохо»,— честно сказал Борис Гедальевич. «Но можно попробовать написать по-другому»,— тут же смягчился. Вот так каждую неделю мы встречались у газетного киоска, где я с волнением демонстрировал честному Штерну свои опусы, и он честно возил мордой по прилавку газетного киоска мои литературные потуги. После чего мы разговаривали о фантастике, мировой политике и прочей погоде.

Чудо все же случилось. Над очередной рукописью о трех страницах Штерн раздумывал дольше обычного. «Боря, а почему вы не обзаведетесь пишущей машинкой? Если вы хотите стать писателем, вам нужна пишущая машинка. Просто необходима пишущая машинка. Вам без пишущей машинки просто никак. Пишущая машинка, да! — Пауза.— А рассказ хорош». Все-таки удосужился получить похвалу.

Штерн всегда был честен. И всегда требователен. В литературе он не признавал оттенков качества. Произведение должно быть либо высший сорт, либо брак. И никакого «проходняка». Рассказик тот, видимо, действительно был не так уж плох, его даже пару раз напечатали где-то.

Машинку я купил. Ленинградскую. «Ортех». За 135 рублей. Такую же, как у Штерна.

Вначале Штерн очень боялся компьютеров. Панически. «Я не смогу чувствовать текст»,— сетовал Штерн. Его уговорили купить «Ромашку» (кто не помнит — такой электронно-механический шедевр советского печатно-машинкового строения). Штерну «Ромашка» понравилась. После этого убеждать его в полезности продуктов компьютерной индустрии больше не требовалось. Воодушевленный, Штерн тут же купил себе первый советский массовый персональный компьютер «БК-0010». Сей великолепный агрегат прекрасно зарекомендовал себя в качестве антенны дециметрового телевизионного диапазона. Освоить его для других целей Штерн так и не сподобился. «Да ну их, эти компьютеры»,—сказал Штерн, доставая с полки полюбившуюся «Ромашку».

Больших трудов стоило убедить Штерна еще раз попытаться пересесть за компьютер. Он отмахивался. Долго и упорно. И тогда Олег Гез, Даня Рубан, Юра Газизов и я устроили заговор. В один прекрасный день у Штерна на рабочем столе оказался «Поиск-1» — какой-никакой, а самый настоящий айбиэмписи-совместимый компьютер. Пришел Штерн, и все дружно заставили его усесться за письменный стол с обновкой. «Ну... ну... ну...» — только и говорил он, пока остальные запускали и объясняли, где и что. С обреченным видом, Штерн пытался чего-то клацать. Жену Татьяну попросили на время припрятать «Ромашку». В течение двух недель Штерн звонил мне чуть ли не каждые 5 минут, вопрошая, что он не так нажал и почему это не работает, а то работает не так. А потом эти звонки как-то сами собой прекратились. На очередной вечеринке писатель Борис Гедальевич Штерн предстал уже ярым сторонником новейших технологий в литературном процессе. «Я себе теперь даже не представляю работы без компьютера. Черт, как это было — печатай, перепечатывай, тьфу...» — Штерн махнул рукой и немедленно выпил.

У Штерна долго не было большой толстой красивой книги. Были небольшие, тоненькие, в мягкой обложке. «Боря, а чего бы тебе не издать большую толстую красивую книгу?» —спросил я как-то Штерна. «Ну, я бы не против, но никто ж не издает»,— пожал плечами. В то время мы с Костей Лисюченко консультировали киевское издательство «Альтер-пресс» по темпланам издания фантастики. Издательство выпускало вполне раскрученную серию «Зал славы зарубежной фантастики». С идеей репозициоиировать серию и выпустить в ней отечественного автора мы и подкатили к Петру Хазину. Директор «Альтер-пресса» отнесся к идее благосклонно. В результате серия была переименована в «Зал славы всемирной фантастики». А Штерн получил наконец-то первую большую толстую красивую книжку — «Записки динозавра», где были собраны почти все его произведения. Правда, Украина уже была независимой и имела некоторые территориальные проблемы с Румынией, в результате которых из сборника был изъят рассказ «Остров Змеиный».

Потом был кризис книгоиздания. Отечественные авторы вообще не пользовались спросом. Многие тогда издавались под «буржуйскими» именами. Штерн зарабатывал на жизнь, литредакторствуя. «Борь, а чего б тебе не написать какой-нибудь забойный боевик, поставить на него имя типа Джон Каттнер-Шекли? Денег поимеешь...» — «Надо подумать...» Подумал. И появилась ранее не издававшаяся рукопись Сомерсета Моэма. «Борь, но это же не коммерция!» — «Да я понимаю. Но и ты пойми. Лучше дайте мне какой-нибудь поганый перевод, я его перепишу». Звонит, в сердцах: «Я не могу редактировать это говно! Я лучше сам напишу что-то нормальное!» Штерн редко когда выходил из себя, но повод всегда был сугубо литературный. В жизненных коллизиях он всегда был стоиком, даже фаталистом.

Убедить Штерна написать чисто коммерческую вещь так и не получилось. Вернув в издательство так и не отредактированные чужие тексты, Штерн засел за большой труд. «Я пишу коммерческий роман,— гордо возвестил.— Там будет все, и мордобои, и детектив, и триллер, и секс». Звонит: «Какая сейчас самая последняя модель компьютера?» —«Пентиум»,— отвечаю. «А следующая модель как будет называться?» — «Ну-у...—думаю.— Пентиум — пента — пять. Значит: шесть — секста — Секстиум».— «Секстиум, секстиум...— пробует слово, раскатывает, сжимает, сворачивает в трубочку, бьет кувалдой, распрямляет, вставляет в рамочку, вешает на стену: — Годится. Секстиум, секс...» —кладет трубку. В процессе работы над «Эфиопом» Штерн перерывал кучу литературы, по каждому нюансу обзванивал всех друзей и знакомых. «Не выйдет у Бори коммерческий роман. Роман — классный — будет. Коммерческий — не-a»,—качали головами Лайк и Ли после очередной консультации по французскому языку.

«Эфиоп» —это коммерческий роман»,—заявил Штерн.

О Штерне-человеке писать можно много. И все эпитеты будут только в превосходной форме. Помню, как в Тимишоаре на Евроконе в 1994 его назвали лучшим писателем-фантастом года в Европе (до него из Восточной Европы этого звания удостаивались только братья Стругацкие и Станислав Лем). Узнав об этом: «Да? Ну, хорошо»,— спокойно так, но видно было, что очень доволен.

А еще Штерн был символом, талисманом Фэндома и Фантастики. Там где был Штерн, ничего плохого произойти просто не могло. Его любимая песня «А поезд тихо шел на Бердичев» на несколько лет была чуть ли не гимном конвентов. Он не умел красиво говорить с трибун, но как его прорывало, если в неформальных дискуссиях тема затрагивала какие-то струны в его душе. Как-то в середине 90-х на одной конвенции зашел разговор об украино-российских взаимоотношениях. «Я русский писатель, но я — украинский писатель. Украина независимая страна. Это свершилось, и все. Я — русский писатель, я живу на Украине. Да, я — украинский русский писатель. Все!»

Вместе со Штерном ушла целая Литературная Эпоха. Эпоха, которая началась с «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова и закончилась «Эфиопом» Бориса Штерна.