Сказки и истории

Энциклопедия вымышленных непристойностей

У Шнерчи, что живут в лесах на берегах реки Кхромь, крайне непристойным считается упоминание родителей, особенно в беседе с чужими, посторонними людьми. Шнерчи полагают, что, заводя разговор о родителях, человек напоминает собеседнику, что когда-то тот был сгустком мерзостной слизи, обитавшим в чужих внутренностях. Родителей в данном контексте воспринимают именно как свидетелей и соучастников этого «позорного» периода человеческого существования.

Вполне естественно, что подобное отношение к родителям не могло не отразиться на жизненном укладе племени. Младенец находится с матерью и отцом лишь до тех пор, пока не начинает говорить. Шнерчи убеждены, что именно умение разговаривать свидетельствует о способности осознавать настоящее, вспоминать прошлое и планировать будущее; они полагают, что в тот день, когда ребенок произнес первое слово, он непременно задумается о тайне своего происхождения и, возможно, будет шокирован воспоминаниями о нечистоплотных подробностях зачатия и внутриутробного бытия. Долг любящих родителей, по мнению Шнерчи, состоит в том, чтобы как можно скорее оказаться вне поля зрения ребенка и не напоминать ему своим видом об «ужасах» недавнего прошлого. Поэтому младенца поспешно относят в специально отведенное для таких целей место и оставляют там, в надежде, что дежурные жрецы Сиротского Обряда найдут его в ближайшие же часы и, дождавшись благоприятного момента, когда молодых лун на небе будет больше, чем ущербных передадут найденыша на воспитание той семье, на которую укажет гадание. Так оно обычно и случается, хотя местные старики помнят случаи, когда младенцы таинственным образом исчезали с Сиротской поляны. Шнерчи полагают, что пропавшие дети были усыновлены лесными духами или даже бездетными богами; наши исследователи, однако, опасаются, что несчастные малютки стали жертвами мелких хищников поэлли, каковые обильно плодятся и сытно кормятся на берегах Кхроми.

Случается, что очень близкие друзья или влюбленные в минуты величайшей откровенности признаются друг другу, что у них есть родители и потом подолгу плачут в объятиях друг друга; наиболее смелые и раскованные даже способны измыслить и поведать собеседнику некоторые эпизоды из совместной жизни с родителями (принимая во внимание юный возраст, в котором Шнерчи покидают отчий дом, трудно предположить, что такие воспоминания могут иметь настоящую ценность).

Исследователи отмечают, что такие беседы происходят только в темноте: рассказывая о родителях, невозможно смотреть в глаза собеседнику, – полагают Шнерчи; тем более, нельзя допустить, чтобы он видел в этот момент твое лицо.

Следует добавить, что участники разговора о родителях рискуют своей репутацией: если их смятенный шепот будет подслушан, им вряд ли когда-нибудь удастся стать уважаемыми членами общества. Прежде за такое публично побивали поленьями; теперь же, когда нравы жителей побережья изрядно смягчились, уличенных в непристойных беседах просто не пускают за общий стол во время праздников; им также строго запрещается участие в межсезонных оргиях и некоторых других обрядах, наполняющих жизнь Шнерчи некоторым смыслом.

Напоследок заметим, что родителей порой упоминают во время ссор, особенно семейных; это расценивается как одно из самых тяжких оскорблений и нередко влечет за собой убийство – особенно в тех случаях, когда родители были упомянуты при свидетелях. Шнерчи полагают, что такой позор может быть смыт лишь кровью.

^____________

Ку-круаны – те самые, что вошли в историю мировой литературы как первооткрыватели эпистолярного жанра – наивысшим проявлением непристойности считают публичную демонстрацию несовершенного человеческого тела.

Люди с красивыми лицами и пропорциональными телами, по мнению Ку-круанов, могут разгуливать нагишом, ибо их внешний вид доставляет окружающим удовольствие. Прочие же, по их мнению, должны появляться в публичных местах, тщательно замаскировав изъяны своей плоти. Ку-круанские плащи с капюшонами, которые на протяжении нескольких столетий то и дело возвращаются в моду на Континенте – естественное следствие обычаев этого народа: свободный покрой скрывает недостатки фигуры; капюшон позволяет спрятать лицо.

С незапамятных времен у Ку-круанов было принято бесплатно раздавать одежду страждущим уродам: если общество требует, чтобы некрасивые люди были одеты, оно обязано предоставить им эту возможность.

Поскольку красота и уродство – категории, зависящие исключительно от субъективного восприятия созерцающего, история Ку-круанов изобилует драматическими эпизодами зверских расправ над обнаженными, чьи совершенные пропорции пришлись не по вкусу необразованной толпе. Известно немало случаев, когда жертве удавалось ускользнуть, пока ее гонители и почитатели выясняли отношения между собой. В частности, весьма популярно предание о битве за Зорги: у этого прекрасного юноши один глаз был голубым, а другой – темно-карим. Блюстители пристойности призвали окрестных жителей закидать красавчика Зорги увесистыми плодами дерева кромект за то, что тот не прикрыл свои разноцветные глаза вуалью. Поклонники Зорги, в свою очередь, утверждали, что разноцветные глаза делают внешность юноши необычной, но вовсе не уродуют его лицо. Дискуссия переросла в потасовку, а поскольку Ку-круаны – и женщины, и мужчины – не переступают порог дома без своих знаменитых круглых ножей, потасовка превратилась в настоящую битву, которая лишь чудом не завершилась гражданской войной.

Официальные летописи рассказывают, что потрясенный этим бедствием юноша Зорги выколол свои разноцветные глаза; однако письма его современников и некоторые другие документы той эпохи свидетельствуют, что он просто покинул страну, объявив своих соплеменников хаерре хере (что, с известной натяжкой, можно перевести как «клинические идиоты»).

На Хенсинском полуострове, где когда-то царила империя Ку-круанов (теперь она, как известно, превратилась в крошечное княжество, существующее исключительно благодаря снисходительности ближайших соседей), и поныне можно встретить множество памятников невинным жертвам эстетических разногласий; пропорции их тел и черты лица, как правило, изумительно красивы. Впрочем, некоторые изваяния могут обескуражить современного созерцателя: в истории Ку-круанов были краткие периоды поклонения коротконогим женщинам и широкобедрым мужчинам; одно время считалось, что совершенным может быть признан лишь очень короткий, приплюснутый нос, а всего полторы сотни лет назад эталоном красоты были объявлены глубоко посаженные глаза.

Как бы то ни было, но большинство экспертов сходится во мнении: именно благодаря вышеописанному представлению о непристойном, варварскому и причудливому одновременно, Ку-круаны изобрели эпистолярный жанр. Не уверенные, что внешность их действительно совершенна, не желая при этом прослыть уродами, кутаясь в накидки, богатые и знатные Ку-круаны старались как можно реже покидать свои жилища. Тоскуя без общества, они завели обычай обмениваться с друзьями пространными записками, содержание коих не имело решительно никакого отношения к текущими делам. Слуги относили письма по назначению, даже не подозревая, что держат в руках шедевры мировой литературы, коими будут зачитываться грядущие поколения.

____________

В культуре древней народности Мнеке (некоторые исследователи полагают их предками современных Мнекинов, другие аргументировано возражают, ссылаясь на принадлежность языков Мнеке и Мнекинов к разным языковым группам) наивысшим проявлением непристойного поведения считались разговоры о сновидениях.

Сама по себе способность видеть сны тоже признавалась «стыдной» и «непристойной», однако, пока сновидец помалкивал, уличить его было невозможно, да и «ущерба общественной нравственности» он, по мнению старейшин Мнеке, не причинял. Человек же, который решался поведать об увиденном сне постороннему, обычно признавался неисправимым распутником; нечего было и надеяться, что он когда-нибудь сможет устроить свою семейную жизнь.

Тех, кто регулярно пересказывал окружающим свои сны, объявляли сумасшедшими и заботливо лечили отваром листьев кустарника галиопедрол, который не только горек, но и ядовит, так что пережить интенсивный курс лечения удавалось немногим.

На основании некоторых дошедших до нас документов можно предположить, что разговоры о снах были рискованным, но соблазнительным элементом изощренной любовной игры, которой в совершенстве владели продажные женщины Мнеке; в то же время, супружеские (т. е. связанные сколько-нибудь долгосрочными узами) пары, как правило, воздерживались от бесед на эту тему.

В легендах Братьке упоминается некое высокогорное селение Бджетла, жители которого в древности якобы полагали, будто обладание имуществом, по сути, не что иное, как акт прелюбодеяния с мертвым предметом. Исключение делалось лишь для вещей, изготовленных собственными руками: их предлагалось считать чем-то вроде продолжения тела создателя, а уж со своим собственным телом человек волен делать все, что заблагорассудится – это правило обитатели селения Бджетла почитали священным.

Поэтому жители селения с раннего детства были вынуждены самостоятельно изготавливать все предметы обихода; такие понятия как торговля и обмен были для них совершенно неприемлемы; воровство же, можно сказать, процветало, поскольку всегда найдутся темпераментные любовники, чье эротическое влечение (пусть даже и к чужим вещам) оказывается сильнее, чем страх нарушить запрет.

Пойманного с чужой вещью в руках не наказывали, но какое-то время сторонились, как бы брезгуя; впрочем, через некоторое время обнаруживался новый вор, и проступок его предшественника великодушно забывали.

Следует заметить, что сами Братьке не склонны принимать на веру рассказы о жителях селения Бджетла. Они полагают их своего рода притчами – не слишком поучительными, но забавными.

____________

Пляшке, что живут в горах Смапп (их ближайшие соседи Дзере сказали бы: «не живут, а прозябают», – но они слишком пристрастны), величайшей непристойностью считают затянувшуюся любовную связь. Им кажется, что краткая связь делает любовный акт страстным, но поспешным и неловким, почти невинным: любовники не успевают как следует изучить друг друга, а потому не могут доставить друг другу утонченное удовольствие. Они способны лишь остудить пыл и, возможно, зачать ребенка, что, собственно, от них и требуется. Чем меньше удовольствия от телесной близости – тем лучше, считают Пляшке.

Разумеется, представления о том, какой срок требуется, чтобы любовную связь сочли «затянувшейся», менялись неоднократно. В древности существовало жесткое требование менять партнеров ежедневно (уличенных в чрезмерной привязчивости прилюдно хлестали по щекам мокрой травой), а несколько столетий назад Пляшке считали, что любовникам просто не следует оставаться вместе дольше одного года. Есть сведения, что в те времена некоторые возмутители спокойствия утверждали даже, будто нет большого греха в том, чтобы оставаться вместе и на более долгий срок, лишь бы в течение жизни человек сменил не менее дюжины партнеров. Знатоку истории и нравов Пляшке нелегко будет поверить, что сторонникам этой крамольной идеи удавалось оставаться безнаказанными, однако, это, по всей видимости, правда.

Так или иначе, но либеральные времена эти давно миновали и теперь Пляшке вынуждены покидать своих возлюбленных не реже, чем через четверо суток после первого соития. Провинившихся, согласно дедовскому обычаю, принародно бьют по щекам (правда, уже не травой, а пучком мокрых тряпок, что, по общему мнению, гораздо чувствительнее); тех же, кто совершает непристойные проступки слишком часто, изгоняют из общины, после чего несчастный бывает вынужден покинуть горы и поселиться на равнине, что считается большим унижением и несчастьем.

____________

Кулукуяле, чьи поселения до сих пор встречаются на окраинах Лкассы, полагают весьма непристойным зрелищем открытые раны и даже обычные царапины. Им кажется, что повреждения плоти приоткрывают людскому взору зрелище, ему не предназначенное: человек вдруг получает возможность заглянуть внутрь собственного (или чужого) тела и получить некоторые представления о его, тела, устройстве, а это, по мнению Кулукуяле, «не наша песья забота». Поэтому раненый Кулукуяле непременно зажмуривается и не открывает глаза, пока не будет уверен, что его рана зажила (шрамы, по их мнению, тоже довольно непристойны, их прячут от чужих глаз, но все же считается, что нет ничего дурного в том, чтобы увидеть собственный шрам, поскольку он – всего лишь напоминание о былой ране).

Из этого вовсе не следует, будто Кулукуяле не знакомы основы медицины. Другое дело, что к знахарям всегда относились со снисходительным презрением: их услугами охотно пользуются – в точности как наши соотечественники пользуются услугами проституток – однако и речи быть не может о том, чтобы, скажем, пригласить знахаря на завтрак в приличный дом, или обменяться с ним ритуальными дарами в день троекратного полнолуния. Мальчика из хорошей семьи никогда не отдадут в любовники профессиональному знахарю (тут следует отметить, что детская проституция – явление для Кулукуяле совершенно нормальное, нечто вроде обязательной части программы школьного воспитания).

Зато особым почетом и уважением пользуются среди Кулукуяле знахари, которые способны врачевать наощупь. Как правило, они обладают нормальным зрением (слепым был лишь основатель школы по имени Хакка Кес), но прежде чем войти в покои раненого, такой знахарь непременно завяжет глаза плотным шарфом из волокон панки. Известно, что знахари, врачующие вслепую, нередко ошибаются, а их пациенты гибнут. И все же любой состоятельный Кулукуяле предпочтет вверить себя представителю этой школы, а услуги незрячих врачей, не преступающих границы пристойности, стоят в десятки раз дороже, чем помощь обычного «распутного» лекаря.

^____________

Твенги, расселившиеся в оазисах пустыни Трауги, величайшей непристойностью считают старость. Почему так получилось – неизвестно самим Твенги, они совершенно не в состоянии объяснить, по какой причине полагают старость не просто злом, но злом неприличным, бесстыдным, похабным. Однако же по сей день Твенгиверны этой древней традиции.

Некоторые исследователи предполагают, что идея о непристойности старения принадлежит древним племенным вождям Твенги. Таким образом они исподволь внушали своим воинам желание геройски погибнуть в бою и, следовательно, избежать позорной старости.

Пожелание долгой жизни, которое столь благожелательно звучит в устах человека любой другой культуры, с точки зрения Твенги – ужасное оскорбление. Будучи произнесенным вслух, такое пожелание почти наверняка спровоцирует не просто драку, но настоящую бойню.

В частности некоторые исторические документы позволяют с уверенностью утверждать, что именно совет «откладывать деньги на старость» стал в свое время причиной войны между оазисами Квепти и Стонги – единственной гражданской войны за всю тысячелетнюю историю народа Твенги.

Любопытно, что при этом Твенги не убивают своих стариков, у них нет даже традиции возрастных самоубийств. Любой Твенги знает, что когда-нибудь станет всеобщим посмешищем, которое даже собственные дети не пустят на порог дома. Единственный шанс избежать позора – умереть молодым. Наилучший способ – с честью погибнуть в бою с кочевниками, которые, впрочем, случаются весьма редко, или в драке, каковые, напротив, завязываются чуть ли не ежедневно.

Старики живут в специальных коробках, похожих на наши собачьи будки, и питаются скудным подаянием, которого вечно недостает. Твенги вовсе не скупы, но многим попросту неловко иметь дело со стариками, которые, к тому же, выходят на улицу только по ночам, закутавшись с ног до головы в специальный балахон. Больше всего Твенги обеспокоены, что стариков могут увидеть дети.

В то же время детей, которые сами, по собственной воле ходят к коробкам, чтобы наблюдать за жизнью стариков, сурово наказывают: увозят в пустыню и оставляют там без пищи и одежды. Мало кто из юных нарушителей пристойности возвращается домой живым, зато тому, кто вернулся, прощают все, поскольку Твенги уверены, что солнце пустыни способно выжечь любую скверну.

____________

Глуны, что живут в предгорьях Квасса, полагают чрезвычайно непристойным всякое публичное проявление скуки. Они считают, будто человек, демонстрирующий скуку, хочет показать присутствующим, что в его жизни случалось кое-что гораздо более интересное, чем текущий эпизод. Глуны уверены, что окружающие непременно постараются представить себе разные увлекательные сцены из жизни скучающего; фантазия их разыграется и, в конце концов, все присутствующие будут ввергнуты в совершенно непристойные мечтания.

Поэтому у Глунов принято не раздумывая плевать в лицо любому, кто выглядит заскучавшим. Драка, которая непременно последует за плевком, отвлечет всех от непристойных размышлений, – полагают они.

Впрочем, такие инциденты случаются крайне редко, поскольку благовоспитанные Глуны с детства приучены во всех обстоятельствах сохранять на своих физиономиях выражение заинтересованности и живого участия.

____________

Некоторые исторические документы свидетельствуют, что Отруханы – немногочисленное племя, жившее в лесах на севере Мораквы – считали непристойным любое проявление агрессии. Легкий символический шлепок по бедру служил у них недвусмысленным приглашением к любовной игре; собственно говоря, всякий удар, в их представлении, являлся началом полового акта, его полноценной и обязательной составляющей. С этой точки зрения можно понять яростное нежелание Отруханов вступать в драку с чужими людьми и, тем более, животными.

Отшлепавший ребенка подвергался всеобщему порицанию; драка между мужчинами представлялась чуть ли не актом мужеложства, а убийство животного – чем-то вроде зоофилии, т. е. поступком особенно отвратительным.

Не будучи убежденными вегетарианцами, Отруханы были вынуждены довольствоваться растительной пищей; лишь изредка им выпадала удача найти в лесу останки мертвого зверя, в таких случаях устраивались большие праздничные пиры, в ходе которых труп с жадностью пожирался.

Понятно, что Отруханы не были способны конкурировать со своими более агрессивными соседями (из всех военных премудростей они преуспели лишь в искусстве прятаться). Если бы их причуды не были описаны дотошными завоевателями, мы бы никогда не узнали об этом давно исчезнувшем народе.

____________

Величайшей непристойностью считают уход за собственной внешностью люди Ватаки, обитающие в янтарных городах долины Пахатка. Им кажется, что забота о наружной красоте – что-то вроде жульничества, мошенничества, нечистоплотной попытки показаться лучше, чем ты есть.

По их мнению, обладать красивым лицом – само по себе изрядная неприятность; однако, полагают Ватаки, эту беду можно поправить, если как можно реже мыть и расчесывать волосы, не бороться с разрушением зубов и дурным запахом изо рта, и годами не менять одежду (регулярную смену гардероба могут позволить себе лишь глубокие старики и тяжелобольные – в тех случаях, когда, по мнению знахаря, хворь затаилась не в теле, а в складках одежды).

Нередко Ватаки – и мужчины, и женщины – сознательно уродуют себя, поскольку красивому человеку очень трудно обустроить свою личную жизнь и стать членом одной из больших полигамных семей (обычно семейный союз у Ватаки объединяет от трех до пяти женщин и столько же мужчин; жить парами или триадами не запрещается, но считается, что такие союзы менее устойчивы, поэтому добиться их официальной регистрации со всеми приличествующими церемониями бывает довольно хлопотно).

Красивых людей неохотно берут на работу, полагая, что «красавчики» не пригодны ни к чему, кроме «ухода за своими гладкими щечками»; не во всяком трактире их соглашаются обслуживать; когда же они появляются в людном месте, прохожие демонстративно отворачиваются, всем своим видом выражая возмущение, граничащее с брезгливостью.

Единственный выход в таких случаях – исцарапать и перепачкать свое лицо до такой степени, что правильные черты его будет невозможно различить. Большой популярностью среди таких неудачников пользуется кустарник Норо, поскольку едкий сок его листьев оставляет на лице незаживающие красные пятна, а веки, смазанные этим соком, опухают, и глаза превращаются в крошечные щелки, что способно изрядно испортить самое красивое лицо.

При этом Ватаки весьма ценят красоту окружающего мира – если только красота эта не имеет никакого отношения к человеческой плоти. Дома и сады янтарных городов Ватаки столь прекрасны, что восхищенные иноземцы называют их вдохновенными шедеврами; дизайн интерьеров заставляет цепенеть самых искушенных знатоков, а расцвет разного рода прикладных искусств длится вот уже несколько столетий, так что художники всего мира съезжаются в янтарные города долины Пахатка, дабы научиться основам мастерства у местных ремесленников.

Коерзианский принц Тойли Кунсианин, который в течение нескольких лет жил инкогнито в одном из янтарных городов, остроумно заметил, что дома и сады Ватаки особенно хороши на фоне неприглядной внешности своих обитателей. А мудрец минувшей эпохи Свали Чумадра предположил, что уродство Ватаки – жест богоборческий: создавая прекрасные вещи и всячески подчеркивая несовершенство собственной внешности, эти искусные и гордые ремесленники стараются продемонстрировать своему бесстыжему безымянному богу (именно так именуется он в молитвах), что являются куда более умелыми демиургами, чем он, никчемный.

____________

Чрезвычайной, из ряда вон выходящей непристойностью считают жители острова Масли какие-либо сношения с иностранцами.

Особенно любопытно, что при этом остров Масли с давних пор является местом активного паломничества жителей ближайших океанских побережий. В глубине острова находятся горячие источники, которые сламцы считают испражнениями подземного бога Гарби, а келтанцы, напротив, живыми слезами заоблачной богини Катумяску, которую каждый день покидает новый возлюбленный.

Потоки паломников не иссякают и поныне. Утратив былое религиозное рвение, заокеанские соседи обнаружили, что Масли – прекрасный климатический курорт.

Поскольку плата за право ступить на берег Масли – единственная серьезная статья островного дохода, правители острова вынуждены поощрять туризм. Это неоднократно становилось причиной восстаний ортодоксальных сторонников островной благопристойности. Гнев их был направлен не против иностранцев (поскольку даже размышлять о них непристойно), а против властей, позволяющих иноземным кораблям причаливать к берегам Масли. Беспорядки эти, впрочем, всегда безжалостно подавлялись, а с тех пор, как власти пригрозили, что будут отправлять подстрекателей обслуживать приезжих, на острове восстановилась политическая стабильность.

Местные жители могли бы обогатиться, обслуживая иноземцев, но решаются на это очень немногие. На контакт с иностранцами идут только отчаявшиеся, под угрозой голодной смерти, во имя детей (которых, впрочем, сразу же отдают на воспитание чужим людям, чтобы «порочная» деятельность родителей не запятнала их будущую репутацию). Открыть ресторан, уборную, или ночлежный дом для иностранцев – это падение на самое дно маслийского общества; обслужить чужака, заглянувшего в твою лавку – гораздо хуже и унизительней, чем торговать собственным телом (если, конечно речь не идет о сексуальных контактах с иностранцами, на что обычно решаются только перед самоубийством – чтобы некуда было отступать).

Однако доподлинно известно, что жители острова Масли испытывают обостренный интерес к запретным иноземцам; наиболее храбрые (и «порочные») тайно следят за приезжими из специально вырытых подземных укрытий в районе горячих источников, а вернувшись домой, в интимному кругу воспроизводят увиденное, к месту и не к месту выкрикивая незнакомые слова на чужих языках. Как всякий великий грех, это доставляет им неизъяснимое наслаждение.

____________

Катри, о чьей первобытной простоте нравов впору слагать легенды, эти невинные распутники, среди коих стремятся проводить каникулы юные граждане Трех Империй, дабы ненадолго очутиться в атмосфере равенства и вседозволенности, бывают чрезвычайно смущены, если в их присутствии кто-то разжигает огонь. В таких случаях Катри стыдливо отводят глаза и краснеют, а речь их становится сбивчивой и невнятной. Они даже могут попытаться уверить удивленного собеседника, что не заметили, как «это» произошло.

Причина такого трепетного отношения к добыванию огня проста: Катри убеждены, что всякий человек состоит в особых, интимных отношениях с неким «огненным демоном»; лишь в результате краткого, но пронзительного любовного акта с этим демоном удается добыть огонь (огниво же они полагают чем-то вроде искусственного полового органа, которым человек вынужден пользоваться, чтобы доставить демону удовольствие).

Взаимодействия с этим таинственным пламенным существом являются, по мнению Катри, личной тайной каждого; все остальное, в том числе и сексуальные контакты между людьми – события обыденные и случайные, они могут происходить как прилюдно, так и в укромных местах, поскольку не имеют никакого значения.

____________

Бленьки, о которых рассказывают путешественники, побывавшие на Окраинных островах, почему-то считают совершенно непристойным вид древесных грибов, которые, следует отметить, в тех краях не редкость.

Если кто-то из Бленьки обнаруживает на стволе дерева причудливые грибные наросты, он долго топчется поблизости, смущенно хихикая и тревожно оглядываясь по сторонам, дабы никто не застукал его за столь неподобающим занятием. Иногда смотреть на древесный гриб ходят небольшими компаниями, непременно однополыми и никогда – в сопровождении родственников; члены таких компаний связаны своего рода круговой порукой и ни за что не станут обсуждать случившееся при посторонних.

____________

Друпты из верхней Альдахи панически боятся бессонницы – и не потому, что недуг сей бывает мучителен, а по той причине, что бодрствование по ночам считается у них непристойным поведением, а сама бессонница – «стыдной», «неприличной» болезнью, которая не вызывает у окружающих никакого сочувствия, а лишь провоцирует циничные усмешки.

Установлено, что если один из супругов страдает бессонницей, второй имеет право уйти от него, забрав большую часть совместного имущества. Справедливости ради следует заметить, что непристойное поведение ответчика должно быть доказано: требуется привести как минимум троих свидетелей, что практически невозможно, поскольку предполагается, что ночью все приличные люди спят, а значит, не имеют возможности наблюдать друг за другом.

Однако человеку, которого однажды заподозрили в ночных бдениях, бывает очень трудно вернуть себе доброе имя и восстановить запятнанную репутацию.

Достоверно известно, что обычай сей родился из случайно оброненной фразы одного из первых королей Друптов, который однажды во всеуслышанье заявил своим дочерям, зевавшим за завтраком после затянувшегося накануне девичника: «По ночам спать надо, а не глупостями всякими заниматься».

Усердные королевские слуги тут же записали высочайшее замечание на куске меленговой коры и огласили в качестве специального указа. Король удивился, но по ленности не стал ничего менять, поэтому Друпты по сей день вынуждены укладываться в постель с наступлением темноты, и лежать, сохраняя неподвижность, чтобы домашние и соседи не уличили их в непристойном поведении.

____________

Беблоганы из Мкегне полагают, будто не может быть более непристойного поступка, чем откровенный рассказ о себе. Ложь выполняет у них ту же функцию, что одежда у других народов, чьи представления о стыдливости совпадают с общепринятыми.

Рассказать правду – значит прилюдно обнажиться; солгать – всего лишь соблюсти пристойность. Что бы вы не говорили, собеседники не станут внимательно прислушиваться к вашим словам, поскольку заранее не готовы серьезно относиться к содержанию вашего монолога. У слов, произнесенных вслух, нет никакой прикладной ценности, они выполняют декоративную функцию, поэтому всякий Беблоган заботится лишь о том, чтобы развлечь и позабавить своих собеседников забавной, необязательной байкой.

Для правды существует письмо: в тех случаях, когда возникает настоятельная необходимость ознакомить собеседника с истинным положением вещей, Беблоган пишет записку. Стыдливость не позволяет ему подписаться собственным именем, поэтому под правдивым текстом всегда стоят вымышленные инициалы. Но поскольку записка всегда передается из рук в руки, проблем с идентификацией автора не возникает.

Понятно, что у Беблоганов нет и быть не может ничего, похожего на литературу, только в высшей степени правдивые и беспристрастные исторические хроники, добросовестно создаваемые поколениями анонимных авторов. Если же в руки Беблогана попадает чужеземная книга, он примет на веру все, что там написано – кроме имени автора, разумеется.

Очевидцы рассказывают о безумных выходках Беблоганских студентов: выпив для храбрости, юноши и девушки в масках врываются в какой-нибудь ресторан, где проводят семейные вечера уважаемые горожане. Там молодые хулиганы очень громко выкрикивают несколько слов, правдивость которых очевидна для всех присутствующих (например: «я – юная девица», – или: «я промок под дождем») – и поспешно убегают.

Это – весьма рискованные выходки, поскольку согласно Беблоганскому законодательству всякий уличенный в публичной искренности должен быть наказан трехчасовым сидением в «позорной луже» на рыночной площади. Каждый прохожий считает своим долгом прилюдно помочиться в зловонный водоем, где томится несчастный правдолюбец; некоторые возмущенные обыватели приводят к луже своих домашних животных, а детвора с энтузиазмом забрасывает наказанного жидкой грязью.

Страшно даже подумать, как отнеслись бы Беблоганы к церковной исповеди, если бы им довелось узнать об этой, столь обычной для нас, процедуре.

____________

Прухты, обитающие на Краю Земли (во всяком случае, так они сами именуют Блубонскую степь, где разбросаны их селения), смущенным хихиканьем провожают всякую летящую птицу; даже вид порхающей бабочки может заставить их покраснеть, ибо полет представляется им на редкость непристойным процессом.

Прухты совершенно уверены, что когда-то давно, «в начале мира», люди умели летать; в те времена совокупления совершались почти исключительно в полете, отчего некоторым безумцам приходило в голову, что хорошо бы отыскать в небе обитающих там богов и заняться с ними любовью. После первой же (неудачной, если верить мифам) попытки оскорбленные божества благоразумно лишили своих похотливых детей способности к полетам.

С тех пор Прухты уверены, что их божества решили сделать своими любовниками птиц и насекомых – если уж они позволяют этим тварям летать сколько заблагорассудится. Будучи по природе своей людьми великодушными и благородными, они не завидуют птицам и насекомым и не пытаются свести с ними счеты. Но, наблюдая их полет, Прухты всякий раз испытывают некоторую неловкость вкупе с сильным возбуждением и вприпрыжку отправляются домой, к своим кулеле (это слово может быть с натяжкой переведено как «соебники» и означает некоторое количество любовников обоих полов, которые договорились жить в одном доме и вести общее хозяйство, чтобы не нужно было бегать по селению в поисках друг друга всякий раз, когда придет охота совокупиться).

____________

Тинупоеле из Троньскате ни за что не допустят, чтобы посторонние застали их за домашней работой: это занятие считается в Троньскате крайне непристойным.

Каким образом вышло так, что столь невинные каждодневные занятия как приготовление обеда, мытье посуды, или стирка стали казаться Тинупоеле верхом неприличия – неизвестно. Если верить их историческим хроникам, народным сказкам и легендам, это обычай столь древний, что обнаружить какие-либо сведения о его зарождении уже невозможно.

Забавно, что при этом Тинупоеле вовсе не погрязают в отбросах и нечистотах, как можно было бы подумать. Напротив, их жилища всегда в идеальном порядке, одежда свежа, а посуда сверкает чистотой. Особого внимания заслуживают изысканные кулинарные рецепты, которые издаются огромными тиражами под видом медицинских трактатов, где сладкий пирог описывается как «средство от облысения», а суп из рыбьих голов рекомендуется «для избавления от кашля».

Поскольку ведение хозяйства кажется Тинупоеле апофеозом распутного поведения, домашнюю работу супруги или любовники всегда делают вместе, под покровом ночи, завесив окна, чтобы любопытные соседи не увидели, что у них творится. Детей, разумеется, отправляют спать, но они нередко подглядывают за родителями и, таким образом, постепенно обучаются ведению домашнего хозяйства.

Тинупоеле полагают, что порядочная женщина должна сперва переспать с мужчиной, и лишь потом может позволить ему помочь ей вымыть тарелки после совместного ужина. К чести местных любовников, следует сказать, что именно второй пункт программы нередко является конечной целью их флирта.

____________

Лесполайоты, что живут в предгорьях Трангубайле, бывают чрезвычайно смущены, если в их присутствии кто-то начинает петь. Нечего и говорить, что сами они ни за что не станут петь в присутствии посторонних, поскольку пение дуэтом для них – непременная (и, возможно, самая важная) часть любовной игры. Пение хором представляется им чем-то вроде свального греха, а сольное пение при посторонних – вопиющим примером самого бесстыдного эксгибиционизма.

Путешествуя по миру, Лесполайоты охотно посещают концерты; их всегда можно узнать по стыдливому румянцу и возбужденному блеску в глазах. Возвращаясь домой, они со смущением и гордостью хвастают своими концертными «подвигами» ближайшим друзьям – в точности так же мужчины других культур бравируют друг перед другом визитами в заграничные бордели.

____________

Жители Ларника полагают, что нет предмета непристойнее, чем обычная сумка, или, скажем, мешок. Вкладывая в сумку какой-либо предмет, или вынимая его оттуда, человек воспроизводит уродливую пародию на любовный акт, полагают ларникийцы.

Ридикюль, рюкзак и портфель наверняка показались бы столь же неприличными предметами – если бы им довелось их увидеть. Однако мало кто из жителей Ларника может похвастаться таким опытом.

Следует отметить, что Ларник издревле считается открытым и вполне гостеприимным местом (насколько города-государства с присущим им специфическим «крепостным» менталитетом вообще могут быть открытыми и гостеприимными). Однако у приезжих сумки отбирают еще на границе, вежливо, но безапелляционно объясняя, что никому не будет позволено оскорблять столь непристойным зрелищем взоры законопослушных граждан Ларника.

Сумки и упакованный в них багаж можно оставить в пограничной камере хранения, а на обратном пути получить их назад в целости и сохранности. Для ручной клади, без которой путешественник не может обойтись, ему выдают одноколесную тачку подходящего размера. Тачки эти довольно удобны в обращении – если, конечно, заранее смириться с необходимостью повсюду таскать ее за собой.

Известен случай, когда сумку изъяли у верховного правителя соседствующего с Ларником государства Кифиар, и магистрату Ларника пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы официальный визит дружественного властелина не закончился кровопролитной войной.

Если верить сообщениям многочисленных хроникеров, владыка счел особым оскорблением не изъятие сумки, а именно предложение воспользоваться тачкой для личных вещей. Пожалуй, в глазах человека, который привык перемещаться в пространстве, возлегая в паланкине из соломы и бархата, простодушное гостеприимство ларникийских пограничников действительно смахивало на изощренное издевательство.

____________

Бекши из Гулупы ни за что не станут открыто любоваться закатом или рассветом, поскольку это зрелище считается у них крайне неприличным. Они никак не объясняют свое предвзятое отношение к этим природным явлениям: для Бекши непристойность происходящего на небе совершенно очевидна и в комментариях не нуждается.

Весь жизненный уклад Бекши устроен таким образом, чтобы в часы восхода и захода солнца люди могли находиться в закрытом помещении: учеба, торговля и работа государственных учреждений начинаются и заканчиваются в разные часы, в зависимости от времени года, чтобы людям ни в коем случае не пришлось добираться из одного места в другое в «неприличное время».

Разумеется, вышесказанное вовсе не означает, будто Бекши никогда не видят ни закатов, ни рассветов. Более того, в отличие от прочих, они любуются этим зрелищем ежедневно, тайком подсматривая за пламенеющим солнцем из-за задернутых занавесок.

____________

Описать невозможно, что творится с жителем Булугалы, если показать ему рыбу! Он и побледнеет, и покраснеет, и захихикает тоненько, как дитя, и лицо руками закроет и, скорее всего, убежит, не в силах оставаться в вашем обществе после свершившейся непристойности.

Особенно удивительно при этом, что Булугала стоит всего в нескольких ебрах от морского побережья и рыба могла бы стать самым обычным блюдом на столах горожан. Однако это не так: сами булугальцы, разумеется, не рыбачат (кроме, разве что, подростков, которые с энтузиазмом юности приобщаются к разного рода непристойностям и бывают жестоко наказаны, если им взбредет в голову принести свою добычу в дом).

Впрочем, жители рыбацких поселков, коих великое множество на побережье, давно приспособились продавать булугальцам свой улов: они перемалывают пойманную рыбу, добавляют в фарш специи, перебивающие рыбный запах и успешно торгуют этой пастой, до которой стыдливые жители Булугалы большие охотники.

Поговаривают также, что некоторые, особо развращенные, булугальцы тайно подкупают рыбаков, чтобы те взяли их с собой на ночной лов. Позже им приходится доплачивать сметливым рыбакам за молчание, поскольку страх быть уличенными в запретных рыбацких удовольствиях и подвергнуться всеобщему осуждению – одно из самых сильных переживаний, доступных этим степенным и благоразумным обывателям.

____________

Историки утверждают, что Трукки, которые когда-то основали хрустальный город Олло, а потом были сметены завоевателями, величайшей (и, возможно, единственной) непристойностью полагали долговые обязательства, связывающие людей. И заимодавец, и должник – оба, по мнению Трукки, совершали непристойность; за такой проступок могли изгнать из города или (если находились смягчающие обстоятельства) принудить к ношению вуали, скрывающей лицо, чтобы окружающие не были вынуждены «смотреть в бесстыжие глаза распутников».

Деньги, пищу и другие материальные ценности следовало дарить, обменивать или, в крайнем случае, красть. Наказание за кражу было более суровым, но куда менее позорным: пострадавшему разрешали провести час в доме вора, испортить все, что захочется и вынести все, что понравится. Это считалось большим ущербом, но куда меньшим несчастьем, чем изгнание, или ношение «позорной» вуали.

Единственная ситуация, в которой деньги разрешалось и даже надлежало давать в долг – заключение любовного союза. Причем заем мог быть как символическим, так и настоящим: один из любовников был волен одолжить другому крупную сумму под солидные проценты – если была в том нужда. Поэтому нередко случалось, что люди, не испытывающие друг к другу страсти, были вынуждены разделить ложе, чтобы узаконить обоюдовыгодную финансовую сделку.

____________

Квиглы, живущие в долине Нукры, полагают, что праздность непристойна. Состояние телесного покоя они почитают развратом и порицают; при этом любопытно отметить, что половые сношения Квиглы классифицируют как трудовую деятельность и всячески поощряют беспорядочные связи: «все лучше, чем вовсе без дела сидеть!»

Поэтому у Квиглов столь популярно вязание крючком: им можно заниматься на ходу, во время дружеского застолья и даже в постели: обычно Квигл вяжет, пока не заснет, и рукоделие выскользнет из его рук. Первое же, что он сделает пробудившись – отыщет среди одеял крючок и нитки, дабы никто не посмел сказать, что он бездельничает во время омовения, в уборной и за завтраком.

Только бобыли, живущие в уединении, могут позволить себе как следует расслабиться и побездельничать, запершись дома. Люди семейные, постоянно окруженные наблюдателями, об этом догадываются и завидуют холостякам, проклиная тот день, когда обзавелись семьей и обрекли себя на вечное вязание.

____________

Тримские Гваллы бывают чрезвычайно смущены (и в то же время обрадованы), когда им доводится увидеть схему или чертеж какого-либо механизма. Им кажется, что разглядывая чертеж, человек насильственно проникает «во внутренности вещи», как бы обнажает ее, безвольную и беспомощную.

Поэтому, с точки зрения Гвалла, чертеж – это что вроде эротической (если не порнографической) картинки: разглядывать его интересно и поучительно, но неловко делать это при посторонних. Гвалл непременно постарается заполучить рискованную картинку, спрячет ее за пазуху и унесет домой, где будет часами созерцать волнующее его фантазию изображение. Никакой прикладной ценности, с точки зрения Гваллов, чертеж не имеет, поскольку сами они не способны воспользоваться схемой, чтобы изготовить даже простенькое изделие.

При этом все Гваллы – умелые ремесленники, их изделия пользуются большим спросом, хотя заказчику обычно бывает нелегко объяснить гвалльскому мастеровому, что от него требуется. А если уставший от препирательств клиент попробует изобразить будущее изделие на бумаге, Гвалл будет чрезвычайно смущен, как уже говорилось выше.

____________

Легенды рассказывают, что Криксы из Гдлони считали крайне непристойным сам процесс органической жизни. Дело доходило до того, что всякий достигший совершеннолетия Крикс норовил наложить на себя руки, чтобы положить конец бесстыдству бытия.

Испокон веков обычаи племени требовали, чтобы никто не смел умирать прежде, чем породит и выкормит хотя бы двоих потомков. Однако после легендарного восстания Скорли, сражавшегося за священное право стыдливого человека умереть, когда вздумается, законы были переписаны. Спустя столетие зеркальные города Криксов окончательно опустели, ибо все они сочли своим долгом соблюсти благопристойность и отгородиться от мирского срама толстым слоем каменистой гдлоньской почвы.