Сказка о четырех игроках

Хасан-медянщик

Защиты и справедливости! Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. О достойнейшей из достойных, окружите меня стражей, заключите в темницу, посадите в глубокий колодец, на все готов, я только бы избавиться от нечистого, жаждущего смерти моей. Нет, мне не мерещатся ифриты, и гурий я не вижу. Вижу, о защита души моей, что думается тебе при взгляде на мерзкого старика, что валяется перед тобой. «Вот пес болезненный, чей разум отнял Аллах за его прегрешения». Но это не так, кади. Не так.

Мой дух смятен, но ум остр, как лезвие сабли в ножнах вашего стража. Клянусь Аллахом, видел я злого духа, и тот решил отомстить мне за то, что я проведал его суть. Другого объяснения у меня нет. Разве что ифриту ради забавы захотелось взять жизнь мою. Но на то игры не было. Думаете, при чем здесь игра? А ведь в ней-то все и дело.

Сотни раз жена говорила мне: «Хасан, не доведет до добра тебя эта доска». Но я не слушал ее и делал по-своему. Вот и поплатился.

Но я читаю нетерпение в вязи ваших морщинок, справедливейший из судей. Что ж, все началось так.

В месяц Сафар три года назад довелось мне путешествовать в Магрибию по делам своего племянника. Караван шел долго, несколько раз на нас нападали неверные, но наконец — на все воля Аллаха — мы пришли в некий оазис. Пожелав смыть песок и грязь, я оставил товарищей и направил стопы в хаммам[4]. Там я и впервые встретил ифритов. Конечно, тогда я не прозрел еще суть вещей и не понимал, что передо мной нечистый, а вот уже после, в духане… Однако не торопитесь, мудрейший из мудрейших, обо всем по порядку.

В хаммаме, помывшись и сняв лишние волосы с головы, я прошел в комнату удовольствий, где увидел, как за столом для игры в шатранж скучают трое магрибинцев. Как известно, для партии необходим четвертый, а поэтому, пожалев неверных, я решил присоединиться. И что же! Едва я присел на скамью, как главный из них, громадный, словно Рухх, показал зубы и спросил, не обозначает ли мое поведение желание сыграть в шатранж. «Именно так», — ответил ему я, на что уже все трое черных стали смеяться. «А любишь ли ты игру, — поинтересовался тогда магрибинец, — так, как любим ее мы?» Тут бы мне и уйти. Но Аллах, как видно, решил наказать меня и лишил разума. Ведь только этим, да еще гордыней можно объяснить мое второе «да». А черные засмеялись пуще прежнего.

«А если бы от твоей игры зависела жизнь правоверного?» — перейдя на шепот, подмигнул мне главный.

«Да!» — в третий раз согласился я. И тут завертелось у меня все перед глазами, послышался удар грома, и не успел я опустить ресницы, как оказался на вершине высокой горы. Клянусь Аллахом, справедливейший из кади, так все и было! Слева от меня проплывали облака, справа оскалила каменный зубы голодная пропасть, а за игровым столом напротив кривлялись трое ифритов, обликом до того мерзким, что я едва не лишился чувств.

«Ну что, — проревел мне предводитель маридов, — дал согласие — играй. А ставка — жизнь правоверного, как договаривались».

Завопил я тогда, стал плакать, умолять и рвать на себе волосы, но джинны были жестокосердны. Кривляясь и хохоча, они быстро расставили фигуры и сделали так, что я стал играть с ними. И не желает моя рука бросать кости, а кидает, от страха поджилки трясутся, но пальцы все равно пешки двигают. Долго ль времени прошло с момента начала партии — не знаю, наконец выкинул я тройку с шестеркой, отдал Слона, а сам взял Колесницей Раджу ифрита. Аллах великий! Что тут началось! Треск, крик, вой. Проигравший марид, превратившись в огненный столб, унеся прочь. Прочие же, скрежеща зубами, стали выкликать хулу мне, обещая страшные муки. Умирая от страха, я молил Аллаха о милости.

«Ладно, — чуть погодя, сказал предводитель маридов, — здесь ты выиграл, но партии еще не конец».

И снова пошла игра. Опять я кидал кости, наимудрейший кади, не желая того, а джинны глумились надо мной. Семь молитв Аллаху прошептали мои губы, семь стихов вспомнил я о деяниях пророка, но не пропало нечистое наваждение. Тут надо сказать, несмотря на мою посредственную игру в шатранж, обычно везло мне на кости. Так было и сейчас.

Ближе к полуночи выбросил я две четверки, сбил последнюю фигуру другого джинна и закрыл глаза.

Страшный ветер приподнял меня и снова бросил на лавку, а когда я осмелился приоткрыть очи, то мы уже остались с предводителем джиннов вдвоем.

«И другой раз тебе повезло», — меча искры из глаз, сказал он.

«На все воля Аллаха», — дрожа промолвил я.

«Так поглядим, как спасет он тебя!» — ударил себя в грудь марид.

После этого играли мы еще до рассвета, мне везло, а джинн становился все мрачнее и мрачнее, и, когда я уже стал думать о победе, джинн вдруг выкинул три тройки подряд и разбил все мои войска.

Клянусь Аллахом, премудрый кади, решил я тогда, что пришел мой смертный час. Захохотал предводитель маридов, сбросил стол в пропасть, а меня, подхватив за плечи, поднял туда, откуда земля кажется маковым зернышком.

«Проиграл ты, шелудивый пес, но не думай, что мне нужна твоя жизнь!» — крикнул мне джинн, так что из ушей моих полилась кровь.

«В назначенный час приду я за проигранным. А ты ничего не сможешь сделать». Сказав так, швырнул меня марид вниз. И когда закрыл я глаза, скуля, как побитая собака, внезапно ощутил себя стоящим на твердой земле.

«В своем уме ли ты, чужестранец?» — спросил кто-то позади меня. Огляделся я, и вышло так, что сидел я все в том же хаммаме, а позади стоял цирюльник с кувшином для омовений.

Оттолкнул я магрибинца и бросился скорее к каравану, спеша покинуть проклятое место. Вот и вся моя история, и если солгал я хоть в чем-то, пусть поразит меня Аллах на этом самом месте. Но ты, премудрый кади, верно, задаешься вопросом, как связан мой рассказ с делом, случившимся третьего дня в духане?

Я сокращу свои речи, но поверь: то, что вышло там, было по моей вине.

В духан я пришел вместе с одним юношей, который, как мне рассказали потом, убил почтенного Абу ибн Хакана. Поверь мне, о наисправедливейший из судий, в том вины его не было. Едва успел я обсудить свои дела с ювелиром, как подошел к нам магрибинец, и хоть зарекся я после случая в проклятом оазисе иметь с ними дела, но этот показался мне заслуживающим доверия. А меж тем был он тем самым предводителем маридов, но в другом обличье. И предложил нам нечистый сыграть как раз в шатранж. О, нет конца глупости человеческой, скажешь ты, источник мудрости, и будешь прав. Быстро забыв о пережитом, я уже год поигрывал в доску, а потому не заподозрил ничего дурного в предложении нечистого. О горе мне, как велика была глупость моя. Горе!

Меж тем для партии у нас не хватало четвертого, и стали мы его искать. Абу ибн Хакан сначала предложил сходить за цирюльником, но скрытый под личиной магрибинца марид указал пальцем на юношу, с которым я пришел в духан. К моей великой скорби, тот согласился.

Играли мы ровно, и ни одна сторона не имела превосходства, доколе вдруг марид после двух моих удачных бросков не снял с себя личину. С ужасом я увидел перед собою того самого предводителя джиннов, с которым играл на вершине горы.

«Помнишь меня? — прошипел он, словно змея. — За тобой должок».

И тогда, к стыду своему, с криком я бежал прочь, повторяя имя Аллаха, а в ушах моих переливался глумливый смех.

Так все и было. И каждое слово в моих устах есть правда. Клянусь Аллахом всемилостивейшим.

И горе мне, справедливейший из справедливейших, ибо страх, свивший гнездо в моей душе, не давал выйти из дома три дня и три ночи. А через то, вышла великая ошибка.

Но о том знать вам, верно, лучше, о справедливый кади?