Синяя звезда

– А, чтоб тебя! – в сердцах рыкнула я на него.

Черный пес, отдаленно напоминающий лайку, от неожиданности отступил назад, насупился, потоптался на заднем сиденье, и, наконец, плюхнулся на пузо. Роман, усмехнувшись и затолкав рюкзак в багажник, с грохотом захлопнул его. Машина мягко тронулась, кобель недовольно фыркнул, устраиваясь поудобнее.

– Как зовут вашу зверюгу, Рома?

– Форд, – он улыбнулся. – За то, что черный и блестящий.

Пес радостно подпрыгнул, услышав свое имя, но тут машину слегка тряхнуло, и он предпочел снова улечься, чтоб не рисковать своим положением. Улицы были почти пустыми, лишь изредка проезжали машины. Людей вообще не встречалось, и не удивительно, в такую рань все нормальные люди спят без задних ног, и только некоторые из них начинают возиться под одеялом, привычно сопротивляясь жизнерадостным воплям будильника.

Чистое небо, умытое вчерашним ливнем, постепенно наливалось синевой. За городом нас встретил туман, клочьями сползающий с дорожного полотна и придорожных полей в кусты на обочине. Сонные пригородные поселки постепенно оставались за нашей спиной.

Я с интересом наблюдала, как Роман ведет машину. Есть у меня такое хобби, люблю смотреть, как разные люди справляются с управлением автомобилем. Он вел машину как профессионал, пожалуй, так спокойно водят машину только летчики, с присущими им экономными, точными, даже оточенными движениями.

Вытащив сигарету, я задумалась, потому что ни разу не видела, чтобы Роман курил. Пришлось спросить:

– Рома, вы курите или нет?

Он посмотрел на меня, виновато улыбнулся и мотнул головой.

– Н-нет, не курю. Но мне это не мешает, так что курите без стеснения.

Я прикурила, опустив для очистки совести стекло, и снова спросила:

– И вы никогда не курили? Или бросили?

– Н-нет, никогда. У меня мать курила, мне это не нравилось, поэтому я решил, еще в детстве, что сам не буду. Но к курящим женщинам отношусь спокойно.

– Мои родители не курили, оба.

– А с-сыновья курят?

– Старший нет, и, похоже, не собирается, а младший дымит.

– Фифти-фифти, – подытожил Роман. – Вы з-знаете, Оля, тут скоро будет одно замечательное местечко. Н-не хотите посидеть на солнышке и перекусить? Я, ч-честно говоря, поесть не успел, едва не проспал.

– Я не против, тоже не завтракала. Впрочем, это обычное дело, мой желудок просыпается намного позже меня самой.

– Отлично, – он свернул на едва заметную грунтовку, две колеи которой сиротливо выглядывали из травы

Подобие дороги минут через двадцать тряски по ухабам привело нас к небольшой речонке. Недалеко от остановки, у самого берега, обнаружился замечательный песчаный пятачок с черным пятном гари посередине. Рядом с кострищем возлежало роскошное, толстенное бревно со стесанной для удобства сидения верхушкой.

Кобель, сразу же, как только его выпустили из машины, умчался в ближайшие кусты. Раздававшийся за ним следом треск свидетельствовал, что он не охотится, а развлекается, как может.

– К-костер мы, пожалуй, н-не будем разводить, времени маловато. Вам чего, кофе или чаю налить? – спросил Роман, производя раскопки в багажнике.

– Экий вы, Рома, предусмотрительный, – мне стало смешно, когда он подошел к бревну с двумя термосами в руках.

– Жизнь научила, – улыбнулся он. – Работа, з-знаете ли, на воде, спиртного я не употребляю практически, деваться некуда.

– А меня вот ни жизнь, ни работа ничему не научила, вечно я все забываю, – мне стало еще смешнее. – В полях и в дороге постоянно сижу на шее окружающих.

– Вы можете себе позволить, вы женщина, – усмехнулся он. – У мужиков ведь на шее сидите?

Я улыбнулась и кивнула.

– Естественно, работать-то приходится в основном с ними.

– Вот видите, а мужикам приятно иметь дело с бестолковой женщиной. Они начинают себя чувствовать суперменами, невзирая на то, что еду в дорогу им приготовила жена. Хотите бутерброд с колбасой?

Не очень-то я его и хотела, в такую рань мой организм может захотеть проглотить кусок какой-нибудь еды, может даже его проглотить, но только не бутерброды, они для него тяжеловаты. Обижать же Романа мне никак не хотелось.

Кто точно хотел колбасы, так это кобель, который немедленно выскочил из кустов на волнующий запах. Он уселся рядом, проникновенно уставившись на меня и призывно молотя хвостом по земле. Я не выдержала напора эмоций и отломила ему изрядный кусок.

Роман засмеялся, глядя на нас с Фордом.

– Теперь вы п-пропадете, Оля. Он решит, что вы очень хороший человек, и не перенесет разочарования, если однажды вы не сможете или не захотите с ним поделиться. Обидчивая с-скотина…

Я сидела, мужественно пережевывая остаток бутерброда, запивая его кофе и глядя на медленно текущую под носом воду. Потом закурила, наслаждаясь последним теплом уходящего года. Все-таки я не выспалась, глаза сами собой начали закрываться, так захотелось заснуть. Но моя дремота моментально испарилась в тот самый момент, когда Шуба неожиданно промурлыкала:

– Тепло-то как, хорошо-о!

Роман удивленно поднял вверх одну бровь, потом нахмурился и завертел головой по сторонам.

– К-кто это сказал? Откуда этот голос?

Сначала я вздрогнула, потом тяжело вздохнула. Чтоб ее разобрало! И что мне теперь делать? Объяснять пусть и хорошему, но совершенно трезвому человеку, что моя кофта разговаривает? И почему он ее услышал? Она же говорила, что ее никто, кроме меня, слышать не может. Я отвернулась в сторону, не выдержав подозрительного взгляда Романа. Пусть сама объясняется, чтоб ее черти поели…

– Вам, наверное, послышалось, Рома.

– Да ничего тебе не послышалось, парень, – жеманно произнес бархатный голос Шубы. – Это я сказала, ее кофта. Да, да, которая на ней надета.

– Зараза, – процедила я сквозь зубы. – Кто мне говорил, что может разговаривать только со мной?

– Могу только с тобой, но могу и не только, – фыркнула она.

– А я тебе так верила, – обессилено простонала я, – доверяла, как самой себе…

Роман, на этот раз задрав кверху обе брови, с ярко выраженным интересом на лице слушал, как мы препираемся. Я поняла, что пропала, и закрыла лицо руками. Ну, не знала я, что мне делать в такой идиотической ситуации.

А эта проклятая одеждина, слов не могу подобрать, чтоб обозвать ее, как она того заслуживала, преспокойно начала наскакивать на Романа:

– Что, не веришь? Не веришь, что кофта может говорить?

Он неожиданно рассмеялся, с удовольствием, от души:

– Вот уж чего не ожидал! Говорящая кофта, поразительно! Откуда она у вас, Оля? Может, вы волшебница? Или фея?

Я истерически захохотала:

– Фея! Надо же было до такого додуматься!

– А почему бы и нет? Это так здорово! Жаль, если нет. Может, вы и в самом деле фея, только не знаете об этом?

– Ну да, фея-ихтиолог, – я чуть не заревела от горя. – Пропахшая с ног до головы рыбой, в броднях и ватнике, с красным от холода носом и опухшими от ледяной воды пальцами. Стала бы я феей, я, знаете, где бы была?

– А где бы вам хотелось очутиться больше всего? – весело поинтересовался Роман.

– Далеко-далеко отсюда, – сердито фыркнула я. – Так далеко, что отсюда не видно…

– Не сердитесь на меня, пожалуйста, Оля, – тихо попросил Роман. – Я не хотел вас расстраивать.

– Если я и сержусь, то не на вас, – через силу выдавила я.

– Значит, вас не обидит, если я останусь при своем мнении, и буду отныне считать вас феей?

– Да нет, – мне стало сразу и весело, и печально. – Считайте, если вам хочется, мне будет даже приятно. Только, чур, не разочаровывайтесь, если я не смогу или не захочу оправдывать ваши ожидания.

– Договорились, – улыбнулся он. – Я буду думать, что вы фея, но не буду ничего от вас ожидать, идет? Ну, все, пора собираться, давайте в машину.

Пес первым заскочил на свое место, отчего стало ясно, что он бывалый путешественник. Я села и первым делом сунула руку в карман, чтобы злобно щипнуть болтливую кофту. Она бессовестно хихикнула:

– Щекотно, не надо!

Роман, с довольной улыбкой покачав головой, захлопнул дверцу, и мы двинулись дальше.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и я, глядя на желтые деревья по сторонам дороги, вспомнила первый день, когда познакомилась с Шубой. Мне стало смешно. Потом почувствовала, что стало слишком жарко. Стащила с себя кофту, положила на колени – черт с ней, может, и обойдется. Дорога плавно уходила, убегала под машину, движение постепенно втягивало в себя, увлекало, успокаивало, в конце концов, я незаметно для себя заснула, погружаясь в сон все глубже, глубже, глубже…

Бесчувственной спине стало тепло. Я попыталась открыть глаза, но ничего не получилось. То ли у меня больше нет глаз, то что-то мешает их открыть. Пожалуй, все-таки глаз нет. И ничего другого тоже нет. А спина есть, и ей так тепло, так приятно…

– Холли…

Мне снится этот голос? Как я могу слышать, если от меня больше ничего не осталось, кроме спины? Снится, конечно, снится, такое бывает с нами только во сне…

– Холли, очнись! Ты слышишь меня?

– Слы-ы-ышу…

Я смогла это произнести или подумала? Не знаю. Нет сил говорить и шевелиться, нет сил не только думать, но даже существовать…

– Холли, дорогая…

Теперь мне показалось, что у меня снова есть пальцы… и стала появляться рука… потом другая… и ноги… так, теперь вернулась на место голова. Температура вокруг поднималась все выше, мне было не просто тепло, становилось по-настоящему жарко.

– Холли!

– Да?

– Ты уже в себе? Это хорошо! – бодро заявил Расмус. – Собирайся с силами, скоро будет совсем весело! И очень, очень жарко!

– Что случилось?

– Мы приближаемся к вулканическому разлому.

– Зачем? Мне страшно!

– Выкрутимся, не бойся, – засмеялся Расмус. – А как мы иначе выберемся на поверхность? Только через жерло вулкана, другого выхода нет.

– Это обязательно?

– Нет, конечно, – усмехнулся он. – Конечно, нет, дорогая, просто тебе следует через это пройти…

Оставалось только надеяться, что он прав, что мне все это действительно нужно. В любом случае, деться было абсолютно некуда, проснуться я не могла, и ад становился все ближе. Температура быстро поднималась, я думала, что жарче уже не бывает, но оказалось, что бывает, и еще как, жара усиливалась, стремительно превращаясь в боль. И эта боль нарастала, становилась невыносимой, наконец, я поняла, что кричу, визжу от этой страшной боли, и со мной визжали каждая клетка, каждая молекула моего тела.

Меня не стало, от меня осталась только боль, в которой вспыхнули ярким пламенем я сама, мои мечты и надежды, истлели страхи, тревоги, сомнения и страдания, наконец, во мне выгорело все, выгорела и сама боль. Я ощущала себя безвольно догорающей синим пламенем, безразличной прогоревшей головешкой, которая вот-вот рассыплется на уголья.

И в тот самый момент, когда стало понятно, что все, я сейчас сломаюсь пополам и развалюсь на части, остатки недогоревшей боли начали исчезать, пока внезапно не превратились в свою противоположность. Мне стало хорошо, легко и приятно. Уже не хотелось подчиняться напору окружающего воздействия, я в себе почувствовала силу вырваться из его власти, и запросто освободилась от него.

Перевернувшись со спины на бок, я в удобной позе разлеглась на текущем подо мной потоке лавы, слегка провалившись в нее, как в мягкую постель, подложила руку под голову и осмотрелась. Расмус валялся рядом на спине, закинув ногу за ногу, и уложив руки под голову.

Он лениво осведомился, слегка повернувшись в мою сторону:

– Как ты?

– Нормально…

Расмус расхохотался:

– Нет, ну ты меня поражаешь! Плывешь в вулканическом потоке и заявляешь, что все нормально! Здорово, я потрясен!

– А чего ты от меня ожидал, собственно? Слез? Так они выкипели. Эмоций? Выгорели. От меня осталась одна оболочка…

– По-моему, ты заблуждаешься, – совершенно серьезно возразил он. – Оболочка-то как раз и сгорела, осталась одна ты, сама по себе, без всего наносного, чуждого и чужеродного. Ты одна, только ты, и больше ничего…

– Мне было так больно, – вспомнила я пережитые мучения.

– Это ничего, – улыбнулся Расмус. – Все уже позади. Человек с трудом расстается с тем, что составляет его хотя и большую, но худшую часть. Наши внутренние страхи прикипают к нам намертво, они питаются нашей жизнью, отнимают ее у нас. Избавляться от страданий всегда больно, но для тебя уже все в прошлом.

– А тебе тоже было больно?

– Да, но не так, как тебе, – сочувственно вздохнул он. – Я уже проходил все это. Но у меня есть один давний страх, который никак не хочет меня оставить, ничего его не берет, даже пламя.

– Неужели такое бывает? Ты ведь колдун?

– Я, конечно, колдун, ты права, – скептически фыркнул он. – Но я еще и человек, хотя странно, что ты до сих пор этого не заметила. И, как любому человеку, мне так же трудно расставаться со своими тревогами.

– Как же ты собираешься избавляться от своего страха, если он даже в огне не горит?

– Ничего особенного, – равнодушно откликнулся Расмус. – То, что не сгорает в огне, истлевает под воздействием времени. Подожду немного, глядишь, само пройдет.

– И сколько же времени нужно, чтобы рассосался твой страх? – мне стало безумно смешно. – Пары миллионов лет хватит? Сколько ты жить собираешься?

– Холли, дорогая, тут дело такое, со временем все пройдет, а уж кто кого переживет – я свой страх или он меня, неважно, нам обоим будет безразлично, – на его лице появилась ехидная ухмылка. – Кстати, ты так удобно разлеглась, но скоро вставать. Пора на волю, не чувствуешь, поток начинает подниматься? Придвинься поближе и дай мне руку, чтобы я за тебя не беспокоился.

– Это и есть твой страх? – удивилась я.

– Беспокойство в форме предусмотрительности никому не вредны, – он сделал умное лицо, но его физиономию это выражение не украшало, дурацкая улыбка шла ему намного больше. – Дай руку, а то сам возьму. Мой страх намного страшнее и живучее, чем ты себе представляешь. Но я готов встретиться с ним лицом к лицу.

Поток начал заворачиваться вверх, грохот вокруг, который раньше был только намеком на шум, заметно усилился. Меня продолжало распирать любопытство.

– Расмус, скажи мне все-таки, ты знаешь, что будешь делать, если твой страх однажды возникнет перед тобой? Такое ведь может быть?

– Может, – фыркнул он. – Может, к сожалению. Но тогда он перестанет быть страхом, потому что превратиться в реальность. А уж с реальностью я как-нибудь справлюсь. Надеюсь, что справлюсь.

Скорость лавового потока резко возросла, он начал бурлить и волноваться. Я почувствовала, что нас растаскивает в стороны, рванулась к Расмусу. Он крепко прижал меня к себе, я вцепилась в него обеими руками.

Нас крутило, швыряло и трясло в сливающихся под вулканом раскаленных ручьях и реках жидкого камня, разрываемых струями пара. Треск перемешивающейся лавы, визг прорывающихся из тягучей массы пузырей газа сопровождали нас, становясь все громче и нестерпимей. Наконец неодолимая сила пустоты вверху засосала нас и потащила к себе, наружу, а извержение выплюнуло в высоту, в облаке раскаленной грязи и дыма.

Я посмотрела вниз, в жерло. Оно дышало невыносимым жаром, горячий свет резал глаза. Перевела взгляд на Расмуса… У меня перехватило дыхание, стало отчаянно страшно, несмотря на то что всем моим страхам полагалось выгореть там, внизу. Черное, обгорелое лицо, на котором светились счастьем рассыпающие огненные искры глаза. Они сияли жутким вдохновением – вдохновением власти, мощи, невыносимого могущества.

Я испуганно шарахнулась в сторону, он потянулся ко мне черными длинными руками… Нет, нет, нет, только не это, только не он… Нет!

Машина резко остановилась, меня тряхнуло, взвизгнул испуганный кобель, съехавший со своего сиденья вниз. Роман с недоумением и удивлением смотрел на меня.

– Ч-что с в-вами, Оля? Кошмар п-приснился?

– Не помню, – я пожала плечами. – Кажется, действительно, какая-то гадость снилась, но что именно?