— Дэвид, — сказал я Гарду, — как ты относишься к тому, что я опубликовал эту рукопись? Правда, дело уже сделано.
Он пожал плечами.
— Ответь мне прямо, — настаивал я.
— Хорошо, — сказал он, подумав, — отвечу тебе прямо. Меня, как ты знаешь, меньше всего беспокоит моя собственная персона, хотя у тебя и получилось, что в этой печальной истории я проявил свою полную профессиональную несостоятельность.
— Отнюдь!.. — начал было я, но он перебил.
— Не возражай. Я знаю, что говорю. Но меня волнует другое: что ты хотел сказать своей книгой?
— Я хотел сказать, — ответил я, как прилежный ученик отвечает урок учителю, — что народ не имеет права отказываться добровольно от решительных действий. Что изменять нашу жизнь надо здесь, на Земле, а не искать свое счастье на Марсе. И что в нашем обществе, где власть принадлежит горстке миллионеров, надо быть бдительными: достижения науки могут быть использованы в самых уродливых формах…
— И по всему этому, — прервал меня Гард, — ты решил наступить читателю на ногу и еще извиниться за это?
Я промолчал.
— Ну ладно, — сказал он, чуть успокоившись. — Разбередил ты старые раны, потревожил память добрых людей…
Он закурил, надолго задумался, я не мешал ему. Потом он неожиданно произнес:
— Прошло время, дорогой мой друг, и еще пройдет, а время не только лечит, оно, как известно, крадет годы даже у Бога.
— Бога нет, — сказал я. — И надо рассчитывать на себя. Только на себя! Ты понимаешь это, Дэвид?