Симфония праха

Ма́тис Биллунд

– Солнце, давай быстрее, выходить через три минуты!

Мама, как всегда, суетится. До выхода на сцену еще минут десять, как раз успею доиграть раунд. Середина боя как-никак.

Звуки выстрелов в стареньких наушниках. Ловко стучащие по экранчику пальцы. Люблю это.

В целом я мог бы отложить игру и еще раз пройтись по нотам, но тут своя логика, может быть, отчасти глупая. Значит, играю я на сцене лет так с пяти. И только в пятом классе мне посчастливилось узнать о тетрисе. Эта игра очень простая, но затягивает. А самое классное, что с геймбоем я могу играть в нее везде, даже перед началом выступления. Вся суть состоит в запутанной конструкции. Кажется, вот почти победил, как вдруг появляется новая проблема, и теперь уже из принципа надо доиграть до конца. Будто бы в казино. Именно из-за того, что такие игры отвлекают от мыслей и всего прочего, я вместо очередного прогона сижу, уткнувшись в экран. Зато после выхожу на всеобщее обозрение без страха. Даже понервничать не успеваю, настолько расслаблен.

– Нет, так не пойдет!

Консоль выдергивают из моих рук. Кубики же в ней продолжают безмятежно падать.

– Мам, да ты чего? Отдай!

Вот, я опять ною. Я прекрасно понимаю, как выгляжу со стороны. Безответственно, глупо и самоуверенно. Но все равно бросаюсь к геймбою, как ребенок. Я и есть ребенок, но маме сложно объяснить такое. Ей легче считать, что я уже все понимаю и намеренно ее злю, постоянно делая что-то не так. И знакомые, твердящие о том, какой у нее самостоятельный и зрелый мальчик, только подливают масла в огонь.

– Уткнешься в этот свой кирпич и ничего вокруг не замечаешь! Ничего!

Мама широко открывает глаза, как бы показывая, что я ничего не вижу. Если я скажу, что как раз для этого все и делается, боюсь, крики и ругань превратятся в несдерживаемый ор.

– Стараешься для него! На прослушивания берешь, курсы обеспечиваешь! А в ответ что?!

Мама смотрит выжидающе, но отвечать не надо. Лишь, чуток опустив голову, делать виноватый вид.

– А получаю я только твои глаза, как у зомби, которые уткнулись в одну треклятую точку!

Люди смотрят на нас. Они продолжают вести разговоры, готовить детей к выступлению и проверять технику, но я вижу, что их внимание обращено на маму. Пусть перестанут притворяться, будто их не волнуют чужие дела. На самом деле они, не зная ситуации, уже успели осудить, пожалеть и обсудить.

Слышу, как две девушки с блестящими бейджиками разговаривают о нас.

– Вот точно… Не понимаю… Ну французы…

Мне слышны только отрывки фраз, но такие слова всегда меня бесят. И что с того, что мы не местные? Будто вещи, за которые мы не отвечаем, влияют на характер. В конце концов, Германия и Франция не так уж далеки друг от друга. Да и в целом мой дом – Дрезден.

– Все! Вымотал ты меня.

Мама уходит на поиски воды. Я вроде пытался пропускать ее крики мимо ушей, чтобы не расстроиться перед выходом – еще не хватало рыдать на сцене, – но не вышло. Настроение на дне. Комок из несказанных слов застревает в горле. Глаза затягивает пелена слез. Часто моргаю. Приходится.

Вообще-то, тетя говорит: «Когда хочется плакать, надо дать чувствам волю». Позволить себе и кричать, и рыдать. Но не могу я так. Во-первых, характер. Во-вторых, воспитание. В-третьих, мне как раз пора выходить.

Осторожно достаю скрипку из разукрашенного стикерами футляра. Учительнице такие украшения не по душе, но мне становится легче, когда я вижу яркие цвета на фоне черного. Бережно наношу канифоль на смычок, стараясь не переборщить. Не прошло и минуты – я уже выхожу из-за занавеса. Чувствую, как старенький пол скрипит под моими туфлями, которые так долго натирала мама. Легкая и в то же время уверенная улыбка застыла у меня на лице. Перед аудиторией надо оставаться милым, но серьезным. За несколько лет я этому научился.

Громко объявляют название произведения. Я смотрю на лица зрителей, превратившиеся в размытую массу, перевожу взгляд на недавно поставленные струны. «Не подведи меня», – проносится в голове. Я выступаю с этой скрипкой с самого начала обучения; она не допустит промаха, когда я под взглядами стольких людей. Ну, поехали.

Смычок ловко скачет с одной стороны грифа на другую. Вспоминаю все повторы и ошибки, которые успел совершить до того, как оказался здесь, на сцене. В памяти всплывают выступления Паганини, которые уже давно стали моей вершиной успеха. Я чувствую, как странная надежда на то, что именно этот момент важен, разгорается во мне. Ощущаю каждую ноту. Слышу легкое дрожание стали, когда вновь и вновь касаюсь струн. Я – вне времени. Мысли обо всем далеком проносятся внутри меня, сбивая с ног попытки вспомнить нужное. Нельзя тормозить. Следы, оставленные мыслями, я смогу разглядеть потом. Сейчас есть лишь музыка, что, как верный друг, привела меня в это самое мгновенье, держа крепко за руку. Как же я люблю такие моменты! Когда ты касаешься частички жизни. Той самой, которую не сможет разглядеть человек без цели. Она доступна только тем, кто умеет мечтать, и никак иначе.

Вдруг звук начинает приглушаться. Подумав, что я снова ушел в себя и перестал правильно держать инструмент, давлю на смычок чуточку сильнее, надеясь опять громко и четко услышать знакомую мелодию. Когда же я понимаю, что дело в чем-то другом, черное пятно расплывается передо мной. Как сильно хочется закрыть глаза… Веки становятся тяжелыми, а голову так и тянет вниз, будто бы она железная, а в сцене спрятан магнит. Все ниже и ниже. И я просто расслабляюсь. Слышу, как скрипка падает на пол, и мимолетно думаю о том, что ее надо поднять. Правда, почему-то эта мысль кажется далекой и ненужной. Все перестает иметь смысл. Я закрываю глаза.

Тихо. Будто бы снова вернулся в свой детский мир. Он прекрасен и напоминает о домашнем уюте. В нем другая сторона улицы еще закрыта, а верхние полки на кухне заставлены незнакомыми бутылками. Спокойствие там, где пахнет маминой выпечкой и ее цветочными духами. Покой спрятан в нежных колыбельных.

Я лежу на диване в гостиной родного дома и засыпаю в самой неудобной позе из всех возможных. Нос забит, челка лезет в глаза, а ноги онемели, но мне слишком лень двигаться. Мне слишком хорошо. Голос мамы сливается с разговорами незнакомых гостей, их громкий смех резко бьет по ушам. Я так хочу спать, что не хватает сил даже на недовольную гримасу. Чувствую, как мама берет меня на руки, придерживает свисающую голову. На самом деле я уже проснулся, но все равно притворяюсь, чтобы меня донесли до мягкой кроватки. В объятьях мамы тихо и тепло. Только с ней я могу найти покой и снова стать ребенком, а не «умным не по годам мальчиком». Поэтому я разрешаю себе расслабиться.