Симбионты

Глава 5

Когда больница становится твоим вторым домом, ты понимаешь, что тут можно жить, а значит – можно все. Здесь ездят верхом на каталках, устраивают дурацкие розыгрыши, влюбляются, ссорятся, выпивают после смены и даже иногда лечатся. Совсем изредка прямо тут, на работе, врачи умирают.

Неверно думать, будто медики «привыкают к смерти». Они перестают бояться ее. Смерть для них – не экзистенциальное зло, а враг, с которым можно и нужно бороться. Их профессия – не давать людям умирать раньше времени. А еще врачи лучше всех остальных знают, насколько смерть отвратительна.

Виктор Васильев, терапевт, был не из тех, у кого пациенты, что называется, «на руках» гибнут: специальность, в общем, не располагает, не экстремальная она. Даже у психологов иногда клиентура в окна прыгает – терапевт после такого выкрутаса сам бы к психологу побежал.

Сейчас Васильев стоял, глядя пустыми глазами в стеклянную стену палаты, где умирал его ребенок, и вспоминал: а кого он потерял из тех, кого диагностировал и потом «сопровождал»? Ну, был один дедушка-хроник, кардиологический, но Виктор его не упустил, все сделал как надо, приди больной на обследование раньше, прожил бы потом не два года, а все десять. А без Виктора и год не протянул бы. И бабушка еще одна, тоже хроническая, и тоже сердечница, неоперабельная уже, и снова вины его нет, хоть немного, но помог.

Люди приходят слишком поздно. Всегда слишком поздно. Но одних мы еще можем вытянуть, других – нет. А проблема зовется единственным нерусским словом: мониторинг. Дайте нам тотальный мониторинг, и люди перестанут опаздывать к врачу. Врач сам позвонит и скажет: ну-ка, зайдите ко мне на минуточку.

И не даст тебе, бедолаге, помереть раньше времени.

Поэтому когда на горизонте возник Деденёв со своими гениальными микроботами и поманил за собой, Виктор пошел к нему не раздумывая. Деду не интересен был простой терапевт, хоть и загоревшийся идеей, он сказал: доучишься, тогда приходи, я тебя запомнил. Васильеву было уже под тридцать, на свой страх и риск он снова взялся за учебу, ночей не спал, как в молодые годы, получил-таки вторую специальность, врача-кибернетика, и с двумя уже дипломами явился в институт на окраине города. Институт стал гораздо красивее и сменил вывеску. А директор был все тот же: худое костистое лицо, ехидный прищур. Седые усы до подбородка, которые Деденёв отпустил после смерти жены, делали его похожим на отставного пирата. Человека с такой внешностью легко принять за провинциального хитрована, уверенного, будто самый умный. На этом многие попадались: к тому моменту, когда становилось ясно, что Дед не склонен хитрить, и действительно умен, он успевал добиться от вас всего, что ему нужно.

«Вот и ты! – обрадовался директор, словно пары лет не прошло, а пара дней только. – Очень вовремя, приступай».

«Экспериментальная клиника» оказалась крошечным стационаром, но у Деда все было такое: маленькое да удаленькое. Небольшая комната, набитая сверкающим железом, гордо именовалась «микрофабрикой», а на показуху вообще «нанофабрикой». Цокольный этаж – «промзона», три специалиста – лаборатория, пятеро уже сектор. Поначалу много было только охраны и денег. Еще менеджеров от науки, мастеров «толкать процесс» и красиво нести бред по зомбоящику, крутилось вокруг Деда немало, но этих он быстро заставил перекусать друг друга, выпестовал самого зубастого и назначил исполнительным директором.

И стало, в общем, очень интересно, и было время больших надежд. Слово «нанотехнологии» звучало в эфире по десять раз на дню, от него уже всех тошнило, при этом никто в стране не понимал толком, что такое «наноробот». За исключением Деда и узкой группы научников. И, конечно, Мишка, Михалборисыч, тот самый зубастый исполнительный директор, выросший со временем до первого заместителя – он тоже понимал в микробах, хоть и разливался про фантастических «нанороботов» соловьем на каждом шагу, от забора Нанотеха до самого Кремля. А Дед реально знал, что за зверь микроб, и реально хотел его построить. Сначала бота-диагноста, потом доставщика лекарств, затем чистильщика, и наконец, создать бота не простого, а золотого – универсального микроврача. Позже Дед проговорился, что не будь он уверен в успехе, и не рискни озвучить такую сильную идею, ему не дали бы ни гроша.

Потому что деньги тогда рвали на себя все, кто мог произнести слово «нанотехнология» без запинки. И пока не ошарашишь московских бюрократов презентацией, доступной их убогому пониманию, то есть, похожей на картинку из фантастического кино, – фиг тебе, а не деньги. Да, у института было сильное конкурентное преимущество: Дед жизнь положил на микромеханизмы, и институт всегда пахал именно в этом направлении, закапываясь все глубже, вплотную подойдя к пресловутому наноуровню безо всяких специальных госпрограмм и нацпроектов. Только это ничего не значило. Все решали личные связи и наглый пиар.

Дед не мог не влезть в «наногонку». И он влез, отхватил жирный кусок, набил институт под завязку специалистами, которых ему раньше не хватало, загнал всех в актовый зал и произнес речь:

– Тут собралась команда, помешать которой не может ничего кроме законов природы. В законах природы мы немного разбираемся. У нас нет оснований не сделать то, на что мы замахнулись. Через пять лет выходим на прототип. Через десять на клиническое применение. Максимум через пятнадцать на тотальную загрузку ботов всем и каждому. Кто хочет помереть молодым, здоровым и красивым в возрасте ста пятидесяти лет – за работу, коллеги. А кто хочет жить вечно – за работу сию же секунду! Раньше начнем, раньше кончим!

Переждал нервный хохоток, прокатившийся по залу – тут задергаешься, когда такое на полном серьезе говорит ученый мирового уровня, ранее не замеченный в прожектёрстве и увлечении научной фантастикой, – и ляпнул:

– Я-то не доживу. Вам решать.

Вот тогда Васильев в него и уверовал окончательно.

Институт разрабатывал «трешку», бота-диагноста третьей серии. После небольшой доработки этот маленький хитрый головастик мог бы воплотить в жизнь мечту доктора Васильева – всеобщий глубокий мониторинг здоровья. Это была очень важная, но уже понятная, текущая работа. Экспериментальный сектор Нанотеха, подчиненный напрямую директору, с каждым днем все заметнее от нее отдалялся.

Дед возился со своим перспективным ботом-универсалом. Судя по слухам, доносившимся из экспериментального сектора, поначалу универсал выглядел более-менее достижимой вещью, но при детальном рассмотрении оказался способен вымотать главному разработчику все нервы, а исполнителей довести до истерики. В том, что рано или поздно они универсала все-таки «добьют», а не эта микротварь замучает их насмерть, экспериментальщики были уверены, но когда именно придет время пить шампанское, предсказать никто не брался.

Потом Дед открыто заявил, что универсал может быть только репликатором. Это тянуло за собой очередное усложнение конструкции, а тут еще кто-то вспомнил про угрозу серой слизи. Начался форменный бедлам, по итогам которого в подвал института поставили бомбу – горожане, естественно, решили, что атомную.

Приспособить манипуляторы универсала к сверхточной работе по сборке своих копий и прописать необходимые алгоритмы в прошивке казалось почти невозможным. Но все уповали на Деда: за ним знали случаи гениальных озарений…

Сейчас гениальный Дед стоял за спиной Виктора, глядел через его плечо в ту же стеклянную стену. За стеной лежал на койке, обставленной аппаратурой, мальчик семи лет. Единственный сын Виктора, единственный внук Деда.

– Вот и все, – сказал Виктор. – Завтра нам его отдадут. Подгоним машину – и на самолет. Доехать бы по нашим колдобинам… Долетим до Израиля, положим… И будем надеяться на чудо.

Дед тяжело переступил с ноги на ногу. Всемогущий в стенах института и почти всесильный в рамках города, вопросами жизни и смерти он не заведовал, увы.

– Без чуда никак? – буркнул он. – Я слышал, у израильтян огромный опыт.

– Честно? Никак. Сгорел будто свечка. Мы даже не опоздали. Представляешь, мы даже не опоздали…

– Ну-ну, ты же врач. Ты-то знаешь, что чудеса бывают.

– Слишком редко.

«Не наш случай», – едва не сказал Виктор, но удержался. Пусть хотя бы старик надеется на лучшее – у него сейчас и без того неприятности.

Большие неприятности.