Сибирские байки

И пришел циклон

Снега мало. Ветер сдувает его в низины.

Валы на пашне голы, краснеют мерзлым суглинком.

От этого земля полосата, словно тельняшка.

Но обработанные поля — лишь рядом с деревней, дальше — только степь: буро-желтые от сухой травы увалы и белые распадки.

Ветер взвивает крошечные смерчи ледяной пыли. Поземка скользит призрачными змеями, переметая дорогу. Небо бледное, блеклое, это не облака, а прозрачная дымка — предвестник бурана.

В двадцати километрах от Ивантеевки машина заглохла. Я заставил себя вылезти из теплого салона.

Ветер полоснул по лицу — словно наждаком.

Я с досадой пнул колесо:

— Козел!

— Она спрашивает, с кем ты разговариваешь, — подал голос Джеймс.

Я не заметил, как он выпрыгнул на дорогу.

— С машиной, — ответил я.

Сказанное мне самому показалось идиотизмом.

Джеймс ослепительно улыбнулся и с видом богатого покупателя окинул взглядом унылый пейзаж.

— Мы уже приехали? — радостно спросил он.

— Нет.

В машине завозились, она закачалась, хлопнула дверца, и появилась Лили — собственной персоной. Не знаю, чьей еще персоной можно являться, но про нее нельзя иначе. Она всегда является, как королева перед придворными. Персона.

Когда пышная негритянка почти двухметрового роста залезает в салон, «УАЗ-Патриот» проседает и скрипит рессорами. У Лили огромные блестящие глаза и сиреневые губы. Роскошная, жаркая женщина. Ее антрацитовые кудри похожи на грозовую тучу, редкие седые пряди — словно вспышки молний.

Когда Лили недовольна, кажется, что ее волосы шевелятся, словно у Медузы Горгоны.

Джеймс что-то быстро залопотал по-английски.

Я вздохнул. Более дурацкой ситуации не придумать.

Эта парочка наняла меня в качестве водителя и фотографа.

В Европе это, наверное, называется «гид».

Этакая продвинутая разновидность официанта — подает не ресторанные деликатесы, а экзотические красоты.

А мне все равно!

Я давно собирался побывать в Ивантеевском заказнике. Конечно, ехать лучше весной, когда степь расцвечена тюльпанами, а на озерах порой не видно воды из-за птичьих стай, которые отдыхают тут во время перелета. Но богатые туристы окупали обе поездки — эту и весеннюю.

Джеймс — англичанин из Лондона, но выглядит как карикатура на «стопроцентного американца»: рослый, румяный, с чуть заметным брюшком, но спортивно-подвижен. Если бы Джеймс был актером, то обязательно играл бы роли «простых хороших парней», капитанов университетских футбольных команд. Но говорит он, к счастью, на том правильном английском языке, который мы учили в школе. Если медленно и внятно произносит слова, обрывки давно забытых знаний всплывают у меня в голове, и я его понимаю. Хотя нужды в этом нет, Джеймс изучал русский в университете и работает переводчиком.

А вот Лили — существо непостижимое. Она — американка, но родом откуда-то то ли с южных островов, то ли из Пуэрто-Рико, то ли еще откуда, я так и не понял. Ее английский такой странный, что я не понимаю ни слова.

Джеймс обмолвился однажды, что это — южный диалект в сочетании с акцентом латиноамериканцев.

При этом Лили — профессор философии. Работает в каком-то университете. Собственно, она и затеяла экспедицию к Ивантеевским курганам, Джеймс при ней — такой же наемный работник, как и я.

А наша хозяйка продолжала что-то лопотать, тыкая в экран своего айфона.

— Она говорит: нет связи, она не может посмотреть на карту, она беспокоится, — перевел Джеймс.

Я пожал плечами.

К счастью, у меня хватило предусмотрительности заранее поинтересоваться, будут ли работать сотовые в Ивантеевке. Сама деревня — на границе зоны более или менее уверенного приема, а нужная нам точка — еще на двадцать с лишним километров дальше от ближайшей вышки.

— У меня есть карта, — сказал я.

Мы залезли обратно в машину, где еще сохранялись остатки тепла, я вытащил из «бардачка» папку с картами. Лили расстелила лист на коленях и принялась тыкать уже в бумагу, повторяя одно и то же слово: «Уйтас».

— Что она говорит?

Забравшийся на заднее сиденье Джеймс перегнулся через плечо Лили:

— Она говорит, что до… до цели пути совсем близко. Не нужно останавливаться, едем!

Я только теперь сообразил, что женщина до сих пор не поняла, что остановка — вынужденная:

— Скажи ей, что машина сломалась. Мне нужно разобраться с мотором. Я — не автомеханик, но, может, сумею понять, в чем дело. Может быть…

— Она говорит: что нельзя ждать, — прервал меня Джейма. — Она говорит: солнце скоро сядет. Надо идти. Ночевать будем тут, около машины.

Я пожал плечами.

Эти иностранцы — психи, особенно — Лили.

Последние числа октября — не самое лучшее время для ночевок по степи.

Правда, в багажнике — ворох снаряжения. Они привезли с собой какую-то особенную «арктическую» палатку, портативную печку, еще что-то из достижений современной цивилизации. Разве что биотуалет не прихватили.

Так что из всех вариантов тот, что предлагает Лили, — самое разумное. Я могу провозиться с мотором до темноты, когда ехать дальше будет уже бессмысленно. Что мы увидим ночью? Проще бросить «УАЗик» на дороге и прогуляться до курганов пешком. Вон они — на горизонте, по карте до них — не больше пары километров. Потом можно будет вернуться к машине, поставить палатку, переночевать и там уже решать, что делать дальше. Или я разберусь с мотором, или кто-нибудь проедет мимо, если дать денег — отбуксирует до трассы.

Сворачивая в Ивантеевку, я приметил заправку и рядом с ней — шиномонтажку.

Пока буду приводить в порядок мою «лошадку», туристы могут делать с курганами все, что им заблагорассудится.

Так какая разница, где ставить палатку?

Здесь даже удобнее — недалеко от дороги уютный распадок, по краю которого — полоса кустов, переходящая в редкий березняк. Можно набрать сушняка. Печка печкой, а небольшой костерок запалить не помешает. Живой огонь — всегда приятно.

— Хорошо, — сказал я. — Только заставь Лили надеть шапку. Холодно.

Они оказались продумками. Джеймс распаковал одну из бесчисленных сумок, вытащил из нее новенькие валенки, пуховики и комбинезоны на синтепоне. Лили замоталась в оренбургский платок, натянула капюшон. Теперь она походила на тех теток, что торгуют на уличных лотках.

«В такой упаковке можно гулять и в декабре, — усмехнулся я про себя. — Наверное, их предупредили об ужасных морозах. Хотя это и к лучшему. Мне меньше головной боли».

Я тоже переобулся — не в кроссовках же по мерзлой грязи скакать, — и накинул на плечо ремень кофра с фотоаппаратом.

— Идем! Идем быстро! — перевел Джеймс нетерпеливые возгласы женщины.

Впрочем, по-настоящему «быстро» они не умели.

Джеймс пыхтел маневровым паровозом, Лили сначала откинула капюшон, потом сдвинула на затылок платок.

Я перешел на прогулочный темп, время от времени останавливаясь, чтобы сделать снимок. Первый раз женщина недовольно зыркнула на меня, но когда я без труда догнал их, успокоилась.

А мне никак не удавалось поймать то ощущение, которое вызывала степь.

Не зима и не осень, но одновременно — и то и другое.

По-зимнему черные обнаженные ветви и по-осеннему черная колея дороги.

Белые мазки снега в ложбинах.

Любая мелкая неровность почвы, любая кочка, которую в другую пору и не заметишь, темнеет на светлом фоне, как настоящая гора. То, что обычно в тени, подчеркнуто яркостью снега, а то, что летом на свету, потеряло краски и кажется темным провалом. Нюансы коричневого и бурого, черного и серого, светлая охра пожухшей травы и темная — глинистых обнажений. Пуховики моих спутников, красный у Лили и голубой у Джеймса — кричащие цветные кляксы. Они слишком яркие, они неуместны на этой скудной, унылой и мрачной земле, словно фламинго в гусиной стае.

И все же я недооценил возможности Лили и переоценил ее спутника. Джеймс начал отставать от женщины, а та перла вперед с упорством носорога. Расстояние между ним постепенно увеличивалось. Когда я в очередной раз догонял парочку и поравнялся с Джеймсом, он уцепил меня за рукав:

— Подождите, Кирилл!

Я вопросительно взглянул на него.

— Кирилл, скажите, где достопримечательности?

Хм, Джеймс явно растерялся.

— Какие достопримечательности?

— Мы идем смотреть… смотреть Уйтас… могилы?

Не сразу и поймешь, о чем речь.

— Не могилы — курганы. Там несколько каменных баб…

Непонимающий взгляд:

— Бабы? Жительницы деревни?

— Скульптуры. Очень древние каменные скульптуры.

Джеймс кивнул.

— А что, Лили не объяснила вам, куда мы едем? — спросил я.

— Она говорила: могилы и знаки. И что нужно обязательно сегодня… она больная?

— Что? — не понял я.

— Крези… Сумасшедшая… Умалишенная… Шизофрения…

Похоже, Джеймс не готов к тому, что происходит. По мне — так с самого начала ясно, что только псих попрется в предзимье в сибирскую степь смотреть на каменных баб.

— Вам лучше знать, Джеймс, вы дольше знакомы с Лили, — уклончиво ответил я.

— Я не знать, — от быстрой ходьбы и волнения англичанин запыхался и начал путаться в формах глаголов. — Я хочу зарабатывать деньги. Хотел. Был думать: десять дней — очень мало.

— Ничего страшного, посмотрим на изваяния и вернемся к машине.

Но у Лили оказались свои планы.

Когда мы с Джеймсом поднялись на первый курган, она стояла, оцепенев, рядом с каменной бабой и смотрела на холмы, горбившиеся вдалеке от дороги. На вершине каждого темнел каменный монолит.

Я принялся лихорадочно щелкать затвором.

Солнце клонилось к закату. Облака набухали пурпуром. Винные отблески стекали с них, добавляя оттенков в белизну снега. Цвет пуховика женщины отражался в небе и истаивал на земле. Негритянка уже не казалась лишней. Она стояла рядом с каменной бабой, такая же большая и массивная, ее платок сбился на затылок, и ветер трепал гриву черных волос.

И, словно отражения в зеркале, темнели изваяния на остальных курганах.

В этой картине был ритм и была гармония.

Я делал кадр за кадром, стараясь поймать ту единственную точку, которая нужна, чтобы показать пляску сиреневых теней.

А Лили вдруг что-то забормотала себе под нос.

— Что она говорит? — спросил я Джеймса.

Переводчик ответил не сразу:

— Я не понимаю. Это не английский язык.

Не знаю, что ему пришло в голову, но, кажется, он испугался. Пятясь, спустился с холма и замер у обочины. А мне стало уже не до него — Лили вдруг запела. Сначала — тихо, потом все громче и громче.

Степь наполнилась женским голосом.

А я вдруг понял, кого с самого начала неуловимо напоминала мне экстравагантная туристка, — Эллу Фицжеральд, такую, как на обложках виниловых пластинок, выпущенных в семидесятых годах прошлого века. Не молоденькая девочка, но и не старуха, огромная и черная, как приближающаяся ночь.

Лили пела.

Я не разбираюсь в музыке, но, наверное, именно так должна звучать душная ночь на тропических островах: чуть хрипловато и мощно, страстно и так ароматно, что исчезают все мысли, остается лишь желание дышать и дышать этой сладостью, пить ее, как густой горячий ром.

Но мы не в тропиках!

Мне показалось, что голос Лили поднял ветер.

Днем он кружил поземкой, а тут вдруг стал теплым и влажным, но при порывах я едва держался на ногах.

Небо затягивало тучами.

Закат схлопнулся, словно закрыли дверь. Повалил снег, и вот уже вокруг нет ничего, кроме стремительно темнеющей серой мути…

А Лили по-прежнему пела.

И тут началось что-то совсем невообразимое!

Небо прочертила молния.

Загрохотал гром.

Земля задрожала, и грому ответил дальний гул, словно где-то мчались сотни груженых товарняков.

Почва ушла из-под ног, и ветру наконец-то удалось бросить меня на колени.

А снежные вихри уплотнились, затрепетали рваными полотнищами, забились в корчах — и вот уже это не снег, а какие-то жуткие твари мчатся по небу.

Скалились раззявленные пасти. Вздымались копыта и когтистые лапы. Извивались щупальца. Кто-то огромный хлопал крыльями, и ветер, который поднимали крылья, расшвыривал мчащихся по земле монстров. Там были существа без кожи, с набухшими черной кровью обнаженными жилами. Там были сухо белеющие скелеты, стремительные, как молнии. За ними ползли шипастые дирижабли и многоголовые змеи.

Потом стало ясно, что это — схватка. Твари рвали друг друга, рассыпаясь снежной пылью и вновь возрождаясь из земли и ветра.

Стоять посреди этого безумия на карачках слишком обидно.

После нескольких неудачных попыток мне удалось подняться на ноги.

Я встал и сказал в спину Лили все, что о ней думаю.

Высказал на русском трехэтажном, и пофигу, что черномазая меня не понимает.

Женщина даже не обернулась, зато в небе опять загрохотало. Казалось, в вышине кто-то хохочет надо мной.

Тогда я задрал голову вверх и проорал то, что просилось на язык.

Ветер взвыл с новой силой.

То, что теперь пикировало на равнину, больше всего напоминало не раз упомянутого мной «хреноглазого блядозавра». Если он может существовать, то должен выглядеть именно так.

«Где у этой дуры кнопка „Гейм овер?“» — прошептал я, окончательно охрипнув.

Лили неподвижностью по-прежнему походила на каменную бабу.

Врезать бы ей по затылку, чтобы заткнулась…

И все же я не решился вмешаться в происходящее. Слишком уж едиными казались небесные монстры, камень курганов и почти неразличимая в снежной круговерти женская фигура цвета темной крови.

Я плюнул и кубарем скатился с холма.

Бешеная тетка знает, что делает, а вот Джеймс… мужик, кажется, не на шутку перепугался. Только бы не ломанулся в панике к машине. Заблудится — ищи его потом по степи!

К счастью, у англичанина хватило ума оставаться на обочине. Он сидел на земле и дрожал.

Я примостился рядом и спросил, перекрикивая шум ветра:

— Что Лили говорила о своих целях?

Я тщательно подбирал слова, чтобы интеллигентный англичанин понял.

Те выражения, которые вертелись на языке, вряд ли изучают в университетах.

— Она говорила… она говорила… будет вход… проход… задний… но, дальний проход… проход в другие миры. Надо наблюдать… контроль… контроль дороги…

— И надолго это? Не знаешь?

Джеймс, к моему удивлению, понял:

— Одна ночь. Она спешила. Это сегодня.

Я лишь хмыкнул в ответ. Естественно: все когда-нибудь кончается.

— А вы уверены, что это добро? — вдруг тоскливо спросил Джеймс.

— Что — добро?

— Иные миры — добро?

Он взглянул вверх.

В нескольких метрах над нами зависла зубастая пасть — только пасть, ни тела, ни лап, ни плавников.

Джеймс уткнулся лицом в землю, съежился, ожидая удара.

Я погрозил пасти кулаком:

— Кыш! Пшла нах!

Морок рассыпался снежной крошкой.

— Не знаю, добро ли, но прикольно.

Англичанин не ответил.

И почти сразу же все закончилось.

Ветер стал просто ветром, а снег — снегом. Теплый циклон мчался над степью, белые хлопья были мокрыми и липкими.

Лили, шатаясь, спустилась с кургана.

Обратную дорогу я почти не помню.

Сначала мы с Лили тащили потерявшего сознания Джеймса. Потом он пришел в себя, и я погнал его на пинках, но женщина стала сдавать, и мы волокли ее, кряхтя от тяжести. Ставил палатку и раскочегаривал печку я уже на автомате, почти не понимая, что делаю.

А утром было тепло и безветренно.

Из низких туч сыпались редкие снежинки.

Степь — девственно белая: ни одного следа, даже на дороге, только темный силуэт каменной бабы на горизонте, между белой землей и серым небом. Но и ее было почти не видно за кисеей падающего снега.

«УАЗик» завелся почти сразу, словно отдохнул за ночь. Впрочем, теперь бы я поверил и в мистические причины вчерашнего отказа техники.

Я сфотографировал на прощание вид на курганы, и мы тронулись.

Лили молчала всю обратную дорогу, и только незадолго до того, как мы въехали в город, о чем-то заговорила с Джеймсом.

— Она хочет знать значение слова «прикольно», — перевел англичанин.

Я растерялся:

— Интересно. Увлекательно. Необычно. Открывает перспективы.

— Йес, — кивнул переводчик. — Не есть добро. Есть прикольно.

Он повернулся к сидевшей сзади Лили и быстро залопотал по-английски. Я не прислушивался — надо было следить за дорогой. Машина «юзила», свежий снег — что жидкая грязь, того и гляди занесет. Но вдруг разобрал, как Лили явственно произнесла:

— Прикольно…

Автоматически взглянул в зеркало заднего вида — и встретился глазами с ее отражением. Негритянка смотрела оценивающе и одновременно — удивленно, словно купила в супермаркете банку шпрот, открыла и обнаружила там красную икру.

И сразу же краем сознания скользнула мысль о том, что обязательно надо приехать в Ивантеевский заказник весной. На майские праздники как раз есть возможность… 30 апреля — можно на работу не ходить, отпроситься, к вечеру как раз на курганах буду…