Штабс-ротмистр

Глава 16

В Ново-Йорке Виктора Сергеевича ожидало письмо дядюшки, переданное через связиста охранки. Почему не прислал через Львову, осталось загадкой.

Князь предупреждал: дальше в Америке пребывать не советует, ибо опасно. Монморанси ждут нападения и, возможно, ударят загодя. В Третьем Отделении предполагают, что Морган-старший жив и связывается с южанами. Графа Тышкевича американцы сочли изрядной угрозой и попытаются устранить. Как устранили Линка, чтоб знания пана Бже остались на этом континенте лишь у Морганов и у Монморанси.

Виктор Сергеевич по-прежнему занимал покои в казённых комнатах губернской управы, место охранника при вице-губернаторе за ним сохранялось. Сообщить Львовым, что намерен воротиться на государёву службу в К. Г. Б. по разряду Девятого Отделения, имеет право, хоть и вызовет неудовольствие у Великого Князя.

Заверения родственника, что Львовы в убийстве профессора не замешаны, граф принял к сведению, но не на веру. Всё может быть и так, и эдак, и по неведомому третьему варианту.

С княжной распрощались. Барышня отправилась в резиденцию на Длинный Остров, снятую Львовыми, чтоб накопить сил перед кампанией в Монтеррее.

Доложился Горчакову. Не утаил предостережение охранки. Князь задал тот же вопрос: что намерен предпринять. Сказал, что разумнее, ежели оставаться в Девятом, испросить перевод в Европу или в Азию. Не настолько Виктор Сергеевич страшен американцам, что будут ловить его хоть на краю света. Граф обещал подумать и дать ответ в ближайшее время.

Удивительно, подсказка пришла из самой обычной книжки на русском языке, отпечатанной в Ново-Йорке местными оборотистыми издателями. Несколько штук подбросили в губернскую управу, очевидно, заверяя в благонадёжности: не забываем и книги на имперском.

Не слишком склонный к чтению стихов, тем более — женских, обычно о всяких «чуйствиях» и прочих розовых соплях, он был поражен, насколько энергически звучала каждая строка. А каждая вторая была написана словно специально для него — графа Виктора Тышкевича.

Вот, самая потаённая мысль… Думает ли о нём Львова? Его мечты о её чувствах и о том, как он ответил бы на них, удивительно точно передала незнакомая поэтесса, спрятавшаяся под псевдонимом «Канцлер»:

Ты спишь и видишь меня во сне,

Я для тебя — лишь тень на стене.

Я прячусь в воздухе и в луне,

Лечу как тонкий листок.

И мне нисколько тебя не жаль,

В моей крови закипает сталь.

Я для тебя — лишь тень на стене.

Настало время выйти вовне,

Так выходи на порог!

Я никогда не любил ворожить,

Я никогда не любил воскресать,

Я никогда не любил убивать,

Я никогда не любил, но иначе не мог…

Со временем нужно разобраться в своих страстях и желаниях, не терзаться зря.

А как мощно звучали воинственные стихи — о крестовых походах и наёмниках, доблестных рыцарях и разбойниках. Кто не мечтал стать похожим на них? Юный Виктор — тоже, втайне от родителей вытаскивая из ножен дедову кавалерийскую саблю и принимая «страшные» позы перед зеркалом…

Наконец, в самую душу упали строки:

В час, когда я бываю разбит,

Недозволенно слаб, быть может.

И, когда несчастье глядит,

Ухмыляясь, кривою рожей.

И угрозы шипит мне вслед,

Со злорадством беззубых бабок.

Мне все беды не в счёт,

Ведь на гребне скалы меня ждёт

Невзятый мой замок…

Граф вскочил с дивана, на котором валялся с книжицей в руках, кинув её на покрывало.

Каков его невзятый замок⁈

Ну, например… Аккуратнейше дослужиться до полковника К. Г. Б. и уйти на заслуженный пенсион, скоротав остатки лет в провинции, в тихом Логойском уезде Минской губернии, где вскорости тихо помереть от старческого пьянства, когда уже бессильны и пилюли, и целительские плетения, под всхлипывания вдовы, детишек и внуков, незаметно радующихся небольшому, но всё же наследству?

Наверно, дядюшка, да и покойные родители на небесах тоже, такому выбору рукоплескали бы. Особенно, если в жёны взять помещичью дочь хороших кровей, чьи душевные добродетели измерялись бы, в первую очередь, десятинами пахотной земли в приданном. Приключения в Америке, опасным из которых был, пожалуй, только полёт на дирижабле и его падение, служили бы только пищей для баек детям, а потом внукам. Со временем обросли небылицами, раздувающими «героический» образ отца и деда до неприличных величин.

Печальные глаза княжны, возникавшие перед внутренним взором, стоит смежить веки перед отходом ко сну… Такие разные, обычно тёмные, карие, вдруг внезапно светлеющие, когда Анастасия даёт волю чувствам или выпускает Энергию… Они забудутся, изгнанные из сознания под напором непреложного факта: она — из другого мира, для него закрытого, а её каприз со службой в К. Г. Б., странной службой — в ипостаси связистки, неизбежно закончится. Уже, пожалуй, закончился, поскольку она с княжеской гвардией, а не у вице-губернатора. Как прервутся и другие её контакты с простыми людьми, вроде обычного графа с белорусско-польской окраины коронных земель, не считая разве что прислуги.

Что — всё? Совсем всё? И гори огнём, невзятый замок на высокой горе? Неужели в четверть века, не старый ещё, уже не хочется в бой и в поход, отдаваясь на милость осмотрительности, вбитой в рефлексы службой телохранителя? А ведь не слаб, не разбит, как в том стихотворении, угроза пока ещё смутная, да и в княжеской гвардии он — не одиночка, вокруг очень умелые воины…

Выдохнув, словно собираясь опорожнить стакан водки одним глотком, сорвал трубку внутреннего телефона и попросил авто — ехать на Длинный Остров. Дежурный ответил, что может помочь лишь вызовом таксомотора. И хоть ехать в ночь далеко, оттого обойдётся недёшево, Тышкевич велел: вызывай.

Уже через полчаса машина вырулила на дорогу в осенних сумерках, перед выездом на мост фары выхватили указатель с надписью Long Island.

Когда приехали на самый восток острова, стемнело. Отдал двадцадку чернокожему водителю, хныкавшему: не накинете ли сверху, мистар?

Забрав чемодан, граф решительным шагом направился к воротам поместья, оборудованным по армейскому образцу с часовым у ворот. Шёл быстро, понимая, что есть в нём мещанская часть натуры, увещевающая — заслуги твои в Америке достаточны, чтоб претендовать на милости начальства по возвращении в Торжок и просить повышения. То есть перевести стрелки на колею, ведущую к пенсиону в Логойске.

Иными словами — состариться душой в двадцать пять.

Преодолев соблазн, словно кинулся головой в омут:

— Доложите по команде: штабс-ротмистр Тышкевич для дальнейшего прохождения службы в гвардии прибыл.

Пока солдат накручивал телефонный диск, за коваными решётчатыми воротами показалось улыбчивое лицо Искрова, совершавшего променад на сон грядущий.

— Виктор Сергеевич! Уж сомневался, приедешь ли. После того, как Линка машина раскатала, ты как опущенный был.

— А ты? — он стразу перешёл на свойский тон, обычно принимаемый, когда рядом не было посторонних, например — солдата в будке.

— Я уж рапорт написал. На перевод из Девятки в гвардию. А что? Служба только называется — частная. А всё одно — то же самое. Чин сохранили. Только денежное довольствие выше. И Великие Князья Государю служат, ведь так? Словно в Десятое Отделение перевёлся.

На самом деле, Главная Канцелярия насчитывала всего девять отделений.

Вышел офицер в гвардейской форме Львовых, но едва тот перебросился парой фраз с новоприбывшим, как зазвучал пронзительный горн.

Его звучание ни с чем другим не спутает никто, кто готовился держать оружие на государевой или частной службе.

Сигнал пробоя.

— Штабс-ротмистр! Коль вы с нами, бегом в третью роту — получите оружие. Доложитесь ротному, какой может быть прок от вас в бою. Одарённый?

— Шестой уровень, воздух, вода и огонь, каждого понемногу. Защита.

— Присоединяйтесь. И да хранит нас Господь.

х х х

Пробой, как оказалось, рванул на юге, ближе к центру Америки, где Тихий и Атлантический океаны шлют волны навстречу друг другу, не в силах одолеть полосу суши шириной в двести вёрст у залива Кампече. Поэтому тревога, прозвучавшая в Ново-Йорке, не привела ни к каким поспешным мерам. До места событий гвардейцев Львова и казаков Князя-Государя отделяли тысячи вёрст. Ни в ночь, ни наутро частная армия Великого Князя так и не сдвинулась с места вопреки высочайшему указу — немедля в подобных случаях призвать весь наличный воздухоплавательный и железнодорожный транспорт, поспешая к месту пробоя.

Виктор Сергеевич, зачисленный в третью роту и получивший форму гвардии штабс-капитана, растянулся во весь рост на сборной койке, оправдывая извечную армейскую мудрость: солдат спит — служба идёт.

Полковник Митин, Одарённый не ниже седьмого уровня, вызвал Тышкевича после рассвета. Его кабинет более напоминал походный штаб — с разложенными картами Центральной Америки и планами железнодорожных путей.

— Штабс-ротмистр! Вы влились в группу обеспечения?

— Так точно, ваше высокоблагородие. В третью роту, в качестве огневой поддержки стрелков.

Полковник носил чёрный берет, память о службе в штурмовиках. Но в его гвардии даже самый дотошный наблюдатель не увидел бы и доли той расхлябанности, что потрясла офицеров «Девятки» в команде Буранова и Хвостицына по пути в Ново-Йорк.

— Слушайте приказ. Внизу под охраной часовых находится непонятный субъект. Утверждает, что знает вас. И будет полезен в акции с пробоем. Выяснить и доложить.

— Есть!

Граф развернулся и отправился к выходу из особняка, где, вероятно, и расположено упомянутое «внизу». По пути встретил Искрова, тот задержал спешащего товарища:

— Виктор, слышал новость? О ней во всех утренних газетах.

— Не имел удовольствия их пролистать.

— Наши тянут с отправкой войск к экватору! Даже полк, расквартированный в Мехико.

— Почему?

Тышкевич остановился на коридоре, хоть намеревался дальше перейти на бег — столь обязательно-срочным прозвучал приказ полковника.

— Ходят слухи, что наше начальство желает проучить американцев. Не цените нашу помощь? Так сами посмотрите, что будет, ежели она запоздает.

Не желая верить услышанному от Прохора, штабс-ротмистр продолжил путь, чтоб увидеть у лестницы двух часовых, растерянно оглядывающихся по сторонам.

— Велели сторожить до вас, ваше благородие, — доложил унтер. — Так что сидел он на скамье, и нет его… Виноват, ваше благородие.

Прикинув, что только один человек мог втихую выведать о его отъезде на Лонг Айленд, а потом спрятаться от часовых, граф вгляделся в тонкий мир, затем приказал унтеру:

— Присядь-ка, браток, на ту скамью.

— Чай — устал, — поддел его напарник-ефрейтор без всякого уважения к старшему.

Едва гвардеец опустил пятую точку, как сразу вскочил, на что-то наткнувшись, а на скамье заворочался Пётр Пантелеев. Из озорства принял личину гвардейского фельдфебеля, только затем скинул морок.

— Обман ближнего своего есмь грех. Тебе не объяснил твой духовник?

— В Америке всё — сплошь греховно, ваше сиятельство.

— Что за грех намерен предпринять сегодня?

— Проситься в ваш батальон и лететь с вами в Центральную Америку. Ничего не грех, совершенно богоугодное дело.

Виктор Сергеевич даже руками развёл.

— Там прикидываться скамейкой и тем самым вводить в замешательство тварей Тартара⁈

— Что вы, господин штабс-ротмистр. Оттуда ведь ближе до Монтеррея.

Нагнувшись над сидевшим монахом, граф цепко ухватил его за лацкан сюртука.

— Что ты знаешь про Монтеррей, пройдоха?

— Что Львовы намереваются объявить частную войну боярину Монморанси, да вот не соберутся никак.

— Откуда?

— В коридорах губернской управы не обращают внимания на водопроводчиков и электриков, ваше благородие. Даже не пытаются говорить тише. Не буду удивлён, если слух докатился и до Монтеррея. Любой боярин обрастает связями, знакомствами. Особенно когда имеет деньги и готов с ними расстаться ради пользы дела. А поскольку у Монморанси делишки пахнут не слишком чисто, ему нужна информация о любых угрозах. Готов побиться об заклад: если вы наведаетесь к ним, вас вряд ли встретят хлебом-солью.

Это слишком точно совпало с предостережением дядюшки, чтоб игнорировать…

— Повторяю вопрос. Что я должен сказать полковнику Митину, убеждая его отдать дефицитное место на воздушном корабле совершенно непонятному господину? — поскольку монах замялся, штабс-ротмистр отчеканил: — А давай-ка ты, мил человек, езжай тихо поездом в тот Монтеррей, поживи недельки две-три, нас поджидая. Разнюхай, что в городе судачат про Монморанси. Из непопадающего в газеты. А как львовские гвардейцы начнут собираться, найду тебя, скажем… в губернском кафедральном соборе, должен же там быть такой? Сейчас, мистер Пётр Пантелеев, дневальный проводит тебя за ворота. И прошу без шуточек, не пытайся спрятаться в личине мусорки у караулки. Сам лично затушу о тебя папиросу, хоть не курю.

Сказанное наверняка расходилось с планами агента Святой Церкви, тот согласился нехотя.

Полковнику доложил правду: в отряд стремился проходимец, естественно — изгнанный, а следующая встреча для Виктора Сергеевича стала куда более приятной. Во дворик усадьбы вышла княжна. Взглянув на неё, тотчас понял: барышне пришлось трудиться всю ночь до утра и начало дня. Хуже, нежели в Деревянске.

— Анастасия… Знаю, что не имеете права сказать. Но по вас вижу — всё складывается плохо.

Она устало поправила непокорную тёмную прядь, убирая её со лба — та точно сегодня не встречалась с гребнем.

— Нет уж большого секрета. Через час или два будет в газетах. А батальону полковник Митин сообщит.

Граф шагнул ближе.

— Обещайте хотя бы, что не летите с нами.

— Какое там! Отец уже направляется к пробою. Собрал дюжину сильных Одарённых — из вассалов семьи, троих нанял. Я нужна, потому что не доверяет больше никому.

— Коль там тяжело и опасно — будут потери. Стало быть, к бою с Монморанси ослабнем? Здесь только что ошивался Пантелеев, даже он в курсе, что твой отец готовит войну в Монтеррее. Монах уверен, что боярин тоже осведомлён.

— Пробой заставит изменить планы, но подробностей я не знаю, — княжна слабо улыбнулась. — Всё в руце Божьей. И, надеюсь, к нам он будет лучше благоволить, чем к антихристу Монморанси. Что касательно опасности, то рядом с вами и с отцом мне не слишком боязно.

Это было приятно слышать… И в то же время сердце ёкнуло от неприятного предчувствия.

х х х

Нет, наверно, на Земле более мерзкого зрелища, чем спаривание рептилий из Тартара, сладострастный танец скользких огромных ящериц с рогами, клыками, раздвоенным языком и капающей из пасти ядовитой слюной.

Пьер, заставивший профессора Ковальского смотреть на любовный танец своих фаворитов, похоже, сам испытывал возбуждение и намеревался срочно искать девушку, чтоб утолить свою похоть.

Пан Бженчишчикевич из последних сил старался не отводить взор от творящегося за толстыми прутьями ограждения и не закрывать глаза. К тому же знал: самка чудовища отложит несколько десятков яиц, четверть или треть из которых превратится со временем во взрослых особей, столь же отвратительных, как и предки.

— У Эсмеральды и её друзей есть несомненное преимущество, — сообщил Пьер Монморанси. — Они исключительно сухопутны, глубокой воды избегают. Даже ручей по щиколотку для них — преграда.

— Хорошо, что вы не ограничили их территорию одними только ручьями, — поблагодарил поляк.

— Эти — да… Но должен сказать, наш связист на дежурстве уловил паническое сообщение коллеги, плывшего на парусно-паровом судне в Мексиканском заливе, четыре или пять сотен вёрст отсюда. Безадресное, всем-всем-всем. Представляете? На палубу парохода, прямо через борт, полезли животные, уж слишком похожие на красавцев из Тартара. На Земле, в том числе на море, ничего подобного не встречали.

— Может всё же…

— Нет! — отчеканил Пьер. — Вы же читали в утренних газетах об очередном пробое, у побережья Мексиканского залива? Недалеко от губернского города Веракрус. Никто не знает географию Тартара. Науки даже нет такой — тартарографии. Но высказывалось предположение, что она подобна нашей, так же как Земля, где вы родились. И если раньше пробои случались умеренных широтах, где наши зверушки не могли размножаться и вымирали в первую же зиму, этот — первый близ экватора. Возможно, часть его пришлась на морской простор. Стало быть, тамошние ящерицы невозбранно перебираются в тёплые воды залива и ищут пропитание.

— А также распространяются дальше. Киты, крупные рыбы и неосторожно попавшие в воду люди…

— Пополнят их рацион. Да, дорогой Гжегож. Ситуация печальная. И одновременно обнадёживающая. В наших противоречиях с русскими семье Монморанси выпал новый козырь. Их маги не справятся с поиском и истреблением морских демонов. А вот техника ординаров из вашего мира — вполне. Рептилии не будут нырять глубоко, им требуется температура среды не ниже двадцати градусов. Если мы сумеем построить подводные аппараты, какие описаны в читанных вами книгах, установить на них сонары и вооружение, способное стрелять на глубине хотя бы в двадцать саженей, мы справимся. Без русских! Значит, сможем диктовать им условия.

— Они согласятся? Опыт моего мира гласит: нет более несговорчивого народа, — вздохнул поляк. — Они отступаются, только ослабленные внутренними раздорами. Как после развала Советского Союза в 1991 году.

— Вот и поможем с раздорами! Я же говорил: чем больше им потребуется внимания к внутренним проблемам, тем меньше будут совать нос в наши дела, — боярич помедлил, прикидывая, как сказать следующее. — Должен сообщить две неприятных новости.

— Три! Об инопланетных морских крокодилах была тоже не слишком радостная.

— Вот он, истинный учёный, не пропускает ни одной детали, — Монморанси легонько хлопнул поляка по плечу. — Вторая нехорошая новость о том, что некоторые партнёры отца слишком радужно восприняли известие о скором выпуске автомата М16. Разговоры, что вскоре распространится мощное ординарное оружие, и мы при желании задавим русских хотя бы численным превосходством, завладевает умами.

— Поскольку у Торжка много союзников, это — мировая война! Выходит, я её принёс из своего мира. Как смертельную заразу…

— Не расстраивайтесь так. С гегемонией России рано или поздно пришлось бы решать. Но мы с отцом беседовали — он не желает большой войны, потому что при большой войне будет плохой бизнес. Я уже говорил: мы должны поставить русских на место. Прогонять их насовсем — не вижу смысла.

Утешение не подействовало. У пана Гжегожа затряслись губы. Он чувствовал себя ещё более потерянным, чем в первые дни нахождения в Шотландии. В какой-то мере его понимал О’Нил, такой же учёный-затворник. Но приват-доцентом поужинала тартарская тварь. Пьер Монморанси не вызывал симпатии. По иронии судьбы поляк позволял ковыряться в своей памяти человеку, которому не доверял!

— Третья плохая новость?

— Эту новость зовут Виктор Сергеевич Тышкевич, штабс-капитан К. Г. Б. Точнее — штабс-ротмистр в их системе чинов. Это его группа убила Маккенну О’Конора, преследовала профессора Линка и Вильяма О’Коннора. Линка насмерть сбила машина, Вильям погиб на борту дирижабля при странных обстоятельствах, когда летел вместе с русским. Именно они пытались выследить вас с О’Нилом. Вы оторвались, но пронырливый агент вычислил ваше местонахождение здесь. И если бы не пробой у Веракруса, я уверен, их солдаты уже окружали бы Санта-Катарину.

— Матка Боска! Я пропал…

Словно ожил ужас детства. Убежав из мира, где КГБ СССР распущен, а спецслужбы России не достигли прежнего могущества, он попал в новый мир, в котором агент К. Г. Б. развязал на пана Бже персональную охоту.

— Не надо паниковать. Санта-Крус — настоящая крепость. Да и нет у русских формального повода нападать. Вынуждены будут кружить как коршуны. Или их Государь отдаст дело на откуп кому-то из Великих Князей.

— Они всегда найдут повод… — прошептал поляк.

— Хотите, вывезем вас отсюда. Например, отец как боярин с чувством долга отправляет часть нашей гвардии к Веракрусу. Если не воевать с тварями, то хотя бы узнать — кто к нам пожаловал. Присоединяйтесь к ним.

В этот момент самец за решёткой добился-таки желаемого, оседлав самку. Из глотки раздался торжествующий рёв.

Представив таких же очаровашек, но только на вольном воздухе и не отделённых решётками, Бженчишчикевич ощутимо вздрогнул, будто зашёл в морозильную камеру.

— Здесь мне будет безопаснее, мистер Пьер.

Тот удовлетворённо кивнул, не ожидая иного ответа.