Шпоры на босу ногу

И Дюваль проснулся. Чико тряс его за плечо со словами: - Сержант! Березина! Было раннее утро. В сотне шагов впереди виднелась река, а за ней наведенная переправа. И белые ремни, красные султаны, эполеты - это рота старой гвардии сохраняла временный мост. Еще совсем недавно один лишь вид гвардейцев заставлял неприязненно морщиться, ну а теперь... - Вперед! Да здравствует Франция! - воскликнул сержант и пришпорил лошадь. Обогнав медленно бредущих пехотинцев, отряд подъехал к переправе. - Сержант Дюваль, седьмой гусарский,- доложил Дюваль подошедшему офицеру и вытащил запечатанный пакет.- По поручению маршала. Император был здесь? Офицер как-то странно посмотрел на сержанта... и ответил: - Проследовали два часа назад. - Прекрасно! Поспеем к первому завтраку! За мной, ребята! - И сержант двинул лошадь к мосту. Но тут дорогу ему преградили гвардейцы. - Вы что, с ума посходили? - крикнул Дюваль, поднимая Мари на дыбы.- У меня поручение к императору! - И он направил лошадь прямо на выставленные штыки. - Успокойтесь, сержант, но таков наш порядок! - сказал офицер, хватая Мари под уздцы.- Покидая нас, император приказал уничтожить переправу, однако наш полковник, добрейшая душа, решил с этим делом немного повременить. Но!.. За щедрость нужно платить. С вас, к примеру, мы возьмем экипаж, лошадей...- Офицер заметил Мадам.- И женщину! Всего лишь. - Дюваль от негодования не мог вымолвить ни слова.- Спешивайтесь, господа, и топайте на тот берег. Франция ждет вас! - Негодяй! - И Дюваль выхватил саблю. Гвардейцы обступили маленький отряд, и никто из солдат не посмел последовать примеру сержанта. - Забудьте эти манеры, сержант! - сказал офицер.- Вот лучше поучитесь у пехоты. К мосту подошли те самые солдаты, которых недавно обогнали всадники Дюваля. Гвардейцы бесцеремонно отобрали у пехотинцев теплую одежду, и те ступили на шаткий мост. - Ну! - повысил голос офицер.- Не отдадите сами, отнимем силой! Дюваль поморщился. Сила действительно не на его стороне. А если так, то нужно действовать по-другому и, главное, не спешить. - Ну хорошо,- сказал Дюваль.- Я вас понимаю. Однако у меня важное поручение. И, я надеюсь, ваш полковник войдет в мое положение. - Возможно, возможно,- не стал спорить с ним офицер. - Где мне найти полковника? - спросил Дюваль, сходя с лошади. - Вон там, видишь избу? - показал офицер вдоль берега. Дюваль посмотрел на избу, на гвардейцев... и едва ли не силой помог Мадам сойти с лошади. Сержант понимал, что под руку с Мадам он выглядит весьма комично, а потому быстрым шагом пошел прочь от реки. - Смотри, не потеряй свою красотку! - крикнул ему вдогонку офицер. Мадам и Дюваль не оглянулись, а их маленький отряд сбился в кучу и с опаской поглядывал на гвардейцев. - Эх, лучше б он не брал ее с собой,- вслух подумал Чико.- Теперь не миновать беды,-- и непритворно вздохнул. - С чего бы это? - удивился Курт.- Мадам нам ничего дурного не сделала. - Подожди, еще увидишь,- мрачно пообещал Чико.- Ничуть не удивлюсь, если вместо полковника Мадам нашлет на нас сотни две казаков. - Белая Дама! Казаки! - возмутился Хосе.- Хватит болтать. - Я не болтаю, я знаю,- голос у Чико был на редкость серьезный и грустный. - А если знаешь, так скажи,- зло предложил Хосе. - Еще чего! Она меня везде найдет. Другое дело вы. На вашем месте я бросил бы лошадей и бежал на тот берег, пока не поздно. Ну чего вы ждете?! Франц испугался и послушно сошел с лошади. Остальные нерешительно переглядывались - дела ведь и действительно могли приобрести плачевный оборот. Францу было неловко да и боязно уходить одному, и он окликнул кучера: - Гаспар! Однако тот не решился последовать примеру австрийца и робко сказал: - Я остаюсь при карете. Мне так приказано. Остальные продолжали раздумывать. - Нет,- наконец сказал Курт. - Я не пойду. Мой отец был солдатом, дед мой был солдатом.. Мой прадед предал восемь королей, но не изменил ни одному сержанту. Ты забываешь, Чико, что Дюваль наш товарищ. Другое дело, если отказать напрямую. И солдаты согласно закивали - да, Курт прав. Франц поспешно вернулся в седло, а Чико лишь сокрушенно покачал головой и сказал: - Ну что ж, я вас предупреждал. И видит бог, что все мы пойдем за Саидом. А в это время Дюваль и Мадам входили в избу. На заставленном бутылками столе тускло мерцала оплывшая свеча. Полковник в распахнутой шинели сидел на лавке, откинувшись к стене. Лицо его было в тени. - Господин полковник,- сержант учтиво лязгнул шпорами,- я следую с поручением в ставку к императору. Вот пакет подписанный маршалом. Дело, как. сами видите, государственной важности,- сержант откашлялся.- А ваши, простите за бранное слово, гвардейцы, чинят у переправы форменное мародерство: отбирают лошадей, карету! Полковник нехотя потянулся, приоткрыл глаза и спроси.! - Вы откуда свалились? - Пятый гусарский, сержант Шарль... - Неважно,- полковник устало вздохнул и стал объяснять: - Дело в том, что эта переправа моя, я сам ее по строил. Солдатам не хватало императорских мостов, и я решил оказать им любезность. Ну а за любезность принято платить... - Позвольте... - Не позволю. А посему карету, лошадей, валенки, золото, горячительные напитки сдать моему офицеру. Император здесь я! - И тут полковник увидел женщину. - Красотку тоже сдать. Мадам холодеющими пальцами впилась в руку Дюваля, но не проронила ни слова. - Я человек чести...- начал было Дюваль, но полковник перебил его: - Честь не валенки, можешь забрать с собой. А красотку оставишь здесь. И убирайся, пока цел! - Полковник ударил кулаком по столу, и лицо его показалось из тени. - Кого я вижу! - улыбнулся Дюваль.- Лейтенант Лабуле! Шпион, доверенная крыса Оливье! Последний негодяй, но негодяй всесильный, Мадам! И, как пишут в изящных романах, наступила, томительная пауза. - ...Шарль Дюваль! - узнал наконец Лабуле.- Тильзит, карты... - Вот именно! - Дюваль улыбнулся: он чувствовал себя хозяином положения.Так может сыграем? По маленькой; я ставлю на кон лошадей и валенки, а вы свою жизнь. Итак, первый ход! - И сержант выложил на стол пистолет. - Какая ж тут игра, если у вас все козыри на руках, - Лабуле как завороженный смотрел на пистолет. Точнее, на черную бездонную дырочку в стволе. Дюваль, зорко наблюдая за противником, потянулся к пистолету. - Ну, если вы пас, то я вынужден вистовать... - Нет-нет! - вмешалась Мадам.- Так это смахивает на убийство. Дюваль покосился на Мадам, но в это время полковник толкнул ногой стол, и бутылки полетели в разные стороны. Свеча погасла... Мадам на лету поймала пистолет и ткнула им в лоб вскочившему было Лабуле. Тот, так и не успев прыгнуть, повалился на лавку. И тут же на него упал Дюваль... ...И вот уже свеча вновь горела на столе. Связанный Лабуле кое-как корябал записку офицеру - Мадам уговаривала сержанта не убивать шпиона. - ...И беспрепятственно пропустить,- диктовал Дюваль, угрожая пистолетом. Лабуле усмехнулся. - Подскажу по старой дружбе,- сказал он.- Ну кто вам поверит, что я мог такое написать? Оставьте что-нибудь. - Карету,- подсказала Мадам. - Ка-ре-ту,- вывел Лабуле и расписался. - Порядок, - и Дюваль, передав Мадам пистолет, сунул шпиону кляп. - А это - чтоб вы не просили нас остаться. Прощайте, лейтенант! И, не удержавшись, он сорвал-таки с Лабуле эполеты, а уж потом подошел к двери. Мадам осталась у стола. - Подождите за дверью, Шарль,- сказала она.- Я... я... в суматохе потеряла брошь. - Поищем вместе! - О нет, вы только затопчете. Здесь так неудобно. Сержант пожал плечами и ушел. И только за ним захлопнулась дверь, как Мадам подошла к Лабуле, вытащила у него кляп и сказала: - Полковник, мы действительно спешим. Поверьте, мне нет никакого дела до ваших личных счетов с сержантом, тем более, что наш любезный майор смертельно ранен. - Наш любезный майор? - переспросил Лабуле. - А кто же еще? - обиделась Мадам.- Наш любезный майор смертельно ранен, и неутешные кузины... - Скорблю и сочувствую! - подхватил Лабуле.- Что просит генерал? - Если у вас случайно сохранилась копия карты,- и Мадам многозначительно замолчала. - Н-не понял,- замялся Лабуле. - Генерал ищет копию карты того самого места, где оставлены известные ценности. Тут Лабуле не выдержал и улыбнулся. - А, так вот оно что! Итак, мадемуазель... - Мадам. - Итак, Мадам,- полковник приосанился,- итак, да будет вам известно, что "наш любезный майор смертельно ранен" отменили еще две недели назад, а посему... Но Мадам не дала ему досказать - наставив на шпиона пистолет, она без всякой любезности спросила: - Где московские трофеи? Карты, планы, ориентиры местности. Кто выполнял приказ?! - Какие трофеи, Мадам? Я ничего не понимаю. - Если вы сейчас же не ответите, я пущу вам пулю в лоб. А сержанту скажу, что вы покушались на мою честь. Поверьте я не шучу,- и Мадам, слегка наклонившись, приставила пистолет ко лбу Лабуле. - Ну хорошо,- побледнел Лабуле.- Я постараюсь вспомнить. А зачем вам такая прорва золота? - Я жадная, очень жадная женщина. Если б вы только знали, сколько денег уходит на одни наряды. Ну, говорите. - Помилуйте, Мадам, я не менее жаден. И если б только узнал, где спрятаны сокровища Кремля, то не стал бы торчать на этой проклятой переправе. - Но там, где сокрыты трофеи, уже гарцуют русские казаки. - Ну и что! Я перешел бы в русскую службу. Мадам пристально посмотрела на связанного полковника и насупилась так, как будто собиралась перехитрить не только Лабуле, но и всю французскую разведку. Но... Мадам убрала пистолет и торопливо подошла к двери. - Постойте!-окликнул ее Лабуле.- Вы забыли про кляп. А что, если я вздумаю звать на помощь? Мадам открыла дверь, посмотрела на реку. - Теперь уже поздно,- равнодушно сказала она.- Ваши солдаты переходят на ту сторону реки. Сейчас будут ломать переправу. И командует ими ваш приятель Дюваль. Простите, я спешу! - И она поспешно вышла из избы. Сказать по правде, ничего такого не случилось. Просто Мадам было чисто по-женски обидно,, и она не могла расстаться с Лабуле не отыгравшись. Теперь-то он не станет ухмыляться ей в спину, теперь он будет задыхаться от гнева и проклинать неверных гвардейцев! Когда Мадам вышла на мороз, поджидавший ее Дюваль виновато спросил: - Ну что, не нашли? Мадам с улыбкой развела руками. - Это все я виноват,- сказал .Дюваль.- Но, бога ради, поспешим. Мадам взяла сержанта под руку, и они быстрым шагом спустились к реке. Подойдя к переправе, Дюваль подал офицеру записку. Тот прочел ее и удивленно спросил: - Только карету? - Нет, - успокоил его сержант,- карету и двух лошадей. Мы их не будем выпрягать. - А!.. - И офицер нехотя отошел в сторону. Сержант вскочил в седло и строго глянул на своих солдат. Те были уже готовы, и даже безлошадный Гаспар успел пересесть на лошадь Сайда, Мадам... Сержант подал ей руку, но Мадам сказала: - Извините, Шарль, но вы гусар, легкая кавалерия, а пехоту возят драгуны, - и с этими словами она подошла к Курту. Тот не посмел отказаться, неловко подсадил Мадам, и отряд двинулся по мосту. Скользили сбитые копыта, разъезжались обледенелые бревна. Чико мельком глянул на Курта и тяжко вздохнул - ведь каждому известно, что если ведьма садится на вороную лошадь, то хорошего не жди. А тут еще Мадам что-то шепнула драгуну, и Курт помрачнел. Мадам отвернулась, а Курт все мрачнел и мрачнел с каждым шагом. Чико с грустью подумал, что Курт настоящий и верный товарищ, жалко славного Курта, но, видно, судьба. И он не ошибся. Когда река осталась позади, сержант оглянулся и увидел, что офицер пошел к избе, к Лабуле. Дюваль осадил лошадь и сказал: - Ребята, мы все слыхали, что император велел убрать переправу. Кто из вас... - Но тут сержант вдруг замолчал и смущенно посмотрел на солдат. Солдаты также молча смотрели на быстрое течение реки. - Я никому не стану приказывать,- сказал сержант.- Мы честно бросим жребий. На мост пойду я и тот из вас, кому не повезет; двоих будет достаточно. Но тут Курт поспешно сошел с лошади и охрипшим голосом сказал: - Не нужно двоих, я справлюсь один, - и посмотрел на Мадам. Мадам отвернулась. - Курт, что с тобой? - растерялся сержант. - Так надо. - Но почему? Курт с надеждой посмотрел на Мадам, но та молчала, и драгуну пришлось объяснять самому: - Это было еще под Смоленском, сержант. Проклятая зима ожесточила нас, были голодны. - Так, - помрачнел сержант.- Что еще? Но Курт не ответил; он выбежал на середину моста и принялся саблей перерубать канаты, сплетавшие бревна. Сержант с надеждой посмотрел на солдат: быть может, он не так понял?! Но Чико сказал: - Курт зарезал женщину. Женщина была маркитанткой.. - Молчи!!! Чико пожал плечами и отвернулся. А Курт стоял на коленях и наотмашь рубил по канату. Руки дрожали, сабля не слушалась, и тем не менее канат стал понемногу расползаться. Еще немного, еще.. Услышав позади себя шорох, драгун обернулся: напротив него, с другой стороны моста, на бревна вылез мокрый окоченевший бородач. - Давай, жолнежа, давай! - скомандовал он оторопевшему Курту и тоже принялся рубить канаты, но только топором. Канаты лопнули, течение на стремнине развернуло бревна, и мост стал расходиться. Курт, спасаясь, схватился за бревно. Рядом с ним отфыркивался бородач. Их понесло к противоположному берегу, к Лабуле. Сержант отвернулся. Солдаты виновато переглядывались. И в это время на том берегу послышались выстрелы. Гвардейцы, отступая перед невидимым еще противником, отходили к берегу реки, стреляли в сторону леса. - Бедный Курт,- вздохнул Франц. - Война есть война, затем мы сюда и пришли,- хмуро сказал сержант и пришпорил лошадь. Отряд последовал за командиром.

Артикул седьмой

Вторая польская война

Был человек и нет человека. Непривычные к этому скорбят, поминают в молитвах, говорят об ушедшем только хорошее. Привычные - стараются поскорее забыть о случившемся. Они ведь понимают, что недалек и их черед; так зачем же тогда омрачать свои, быть может, последние часы? Нет, лучше делать вид, что ничего не случилось. Тем более, что наступило утро, и небо очистилось от туч, светило солнце. Отряд, растянувшись, ехал по холмистому полю. Впереди ехали сержант и Мадам, шагов на двадцать от них отставали Чико, Хосе и Франц, и уж совсем позади едва поспевал Гаспар, с детства не склонный к верховой езде. Бывший кучер со слабой надеждой поглядывал по сторонам, однако ни дороги, ни селения нигде не было видно. Молчали уже пятую версту. Наконец Чико не выдержал, вздохнул и сказал: - Если б я родился в России, так лежал бы сейчас на печи, славил доброго царя и грелся до седьмого пота. - А вы знаете,- вдруг оживился Франц.- В Смоленске меня научили готовить настоящий русский квас. Когда тебе жарко, так жарко, что просто нечем дышать... - Ну вот, опять начинается! - поежился вконец продрогший Хосе. Франц обиделся и замолчал. И снова поехали молча. И каждый думал о своем. На третьей сотне шагов Чико вновь заговорил: - Проклятая дорога; она сама не знает, куда нас ведет! Никто не отозвался. Чико поморщился и продолжал: - Еще немного, и все мы заболеем баварской болезнью. Однако никто не спросил, что это такое. Да только неаполитанцу было уже все равно, он более не мог сдерживать томившие его воспоминания. - Баварская болезнь,- повторил он задумчиво,- ужасное зрелище. Это было,тут Чико перешел на шепот,- это было первое пришествие Белой Дамы. При упоминании бесовского имени солдаты сдержанно заулыбались, но Чико их уже не замечал; он неотрывно смотрел на ехавшую впереди Мадам и говорил: - Это было еще в октябре, при первых заморозках. На стоявших в Витебске баварцев упала странная болезнь. Все они ходили бледные, белые как смерть. Они уже ничего не хотели, а были сонные и злые как осенние мухи. "Где тот дом, в котором умирают?" - спрашивали они один у другого. Им указывали на белый дом с белыми колоннами и белым крыльцом Они входили туда, садились рядом со своими мертвыми товарищами... которых кто-то складывал в отменном порядке... Не смейтесь, это истинная правда! Садились, курили трубки и умирали, а потом их кто-то складывал одного на другого. Как сухие дрова... И когда в этот дом уже нельзя было войти, так много, там было умерших, тогда шесть тысяч баварцев построились в походную колонну и с барабанным боем и с развернутыми знаменами прошли по мосту через Двину и свернули на виленскую дорогу. "Дезертиры!" - кричали им. "Нет, мы идем в Баварию",отвечали солдаты. И никто не решился их останавливать, потому что они уходили с оружием, а лица у всех у них были белые, глаза безумные. Баварцы не боялись смерти.. (Да, странная была история. Тот дом с колоннами стоит и по сей день, в нем никто не живет.- майор Ив. Скрига). Чико молчал и смотрел на Мадам, Мадам смотрела на сержанта, а тот... - И все-таки война пошла мне на пользу,- с грустной улыбкой признался Дюваль.- Когда я уходил служить Директории, то и представить не мог, что наша земля такая большая. Я шел по ней восемнадцать лет, дошел до Москвы; солдаты кричали: "Вот он, край света!" - Но я-то уже знал, что царские фельдъегери по полугоду скачут на восточную окраину империи и обратно и что в Сибири еще и не слышали о нашем походе. Когда я лежал в лазарете, то как-то подумал: зачем я так долго воюю, куда мне столько земли? Мне нужно ведь совсем немного... А если бы задело чуть повыше, тогда и вовсе: два шага в длину и приклад в ширину... Но самое страшное -это другое, Мадам. Что если кончится война? Вот я и люблю вспоминать о своем винограднике, но это неправда! Я уже не смогу там работать, я знаю, он мне надоест за неделю. Что делать? Я знаю лошадей, но в конюхи, пусть даже к императору, я ж не пойду! Я видел всю Европу, я могу...- Тут сержант сам себе улыбнулся и все же сказал: - Могу обучать географии. Однако же Мадам не улыбнулась в ответ, а только с грустью посмотрела на Дюваля. - А что?! - продолжал сам над собой насмехаться сержант. - Вот завтра же в ближайшем селении я соберу всех детей и скажу: "Друзья мои, в Польше..." Мадам, не удержавшись, усмехнулась. - Что с вами? - удивился сержант. - Так, ничего. Но это не Польша, здешние земли зовутся Литвой. - Да-да, конечно, я просто запамятовал, - согласился сержант. - Однако литовцы здесь не живут. - Но, простите... - Русские называют местных жителей поляками, поляки - русинами. Да и по вероисповеданию здешний народ не католик и не православный. Здесь живут униаты. - Никогда не слыхал! - А Костюшко? - Тот самый Костюшко, который столь славно воевал с русскими, а после... - Отказался служить Наполеону, - подсказала Мадам.- Так вот, тот самый Костюшко был крещен по униатскому обряду. Уния в переводе с латыни означает единство, однако единства не было и нет в этой несчастной стране. - Так, значит, и учитель из меня тоже не выйдет, - сказал сержант. - Ну что ж, остается одно: воевать. И Дюваль замолчал. Чужая, непонятная страна: Литва, где нет литовцев, где формируют легионы добровольцев для Великой Армии и в то же время лес полон партизан... Сержант вздохнул, рассеянно глянул в сторону... и резко придержал Мари - совсем неподалеку он увидел свежие следы конного отряда. Следы эти вели по направлению к видневшейся неподалеку лощине. А из лощины тянулся дым от костра. Отряд остановился. - Это казаки, - уверенно сказал Чико.- Великая Армия давно уже идет пешком. - Нет-нет! - возразил ему Франц, еще раз внимательно принюхался и добавил: - Это вовсе не русская кухня. А Мадам, внимательно посмотрев на следы от подков, сказала: - - Это местная шляхта. Чико, подай-ка мне вон ту бумагу. И действительно, из сугроба торчал уголок бумаги, покрытой печатным текстом. Чико нехотя сошел с лошади и вытащил бумагу из-под снега. Бумага оказалась довольно-таки сохранившейся газетой. Неаполитанец повертел ее и так и сяк, но, ничего не поняв, протянул находку Мадам. Мадам стряхнула с газеты снег, прочла название: - "Курьер литовский"...- пробежала глазами по заголовкам, улыбнулась и стала читать, по ходу переводя на французский: - В шесть часов утра началась канонада. Вскоре битва стала всеобщей... Так, дальше... В восемь часов утра все неприятельские позиции были взяты, все редуты захвачены, и артиллерия наша была поставлена полукругом по холмам... Неаполитанский король... И русские были окончательно разбиты. Число одних только убитых и раненых насчитывает от сорока до пятидесяти тысяч. Армия императора Наполеона потеряла 2500 убитыми и втрое больше ранеными... Ну?! - И Мадам вопросительно посмотрела на своих спутников. - Держу пари, что это сказано о битве под Москвой! - воскликнул Чико. - Вы угадали,- согласилась Мадам. - Но...- начал было сержант. - Читайте! Дюваль отмахнулся. А добродушный Франц, взволнованный близким обедом, поспешил напомнить: - Мы голодны, сержант. Газета нас не накормит. - Ну что ж,- согласился сержант.- Тогда... - Постойте!-торопливо воскликнула Мадам и удержала Дюваля за локоть. Сержант ослабил поводья и вопросительно посмотрел на Мадам. - Вы забываете, что лето миновало,- сказала, успокоившись, Мадам,- и вместо союзников мы рискуем встретить врагов. Сержант посмотрел на Мадам, на солдат. Возможно, Мадам и права, возможно, нужно быть осторожнее, всю жизнь осторожнее - не отправляться в армию, не садиться на лошадь, не знаться с Оливье, отказаться от черной кареты... Все к черту, все, все, все! - Мадам,- сержант поправил саблю.- Мои солдаты голодны, я отвечаю за них головой. И за вас в том числе. Не беспокойтесь, все будет в самом лучшем виде. Вперед! - Ив необъяснимой досаде Дюваль пнул шпорами по лошадиным ребрам. И отряд - вслед за Мари - бодрым шагом направился к лощине... Где пятеро вооруженных дворян сидели у костра, а неподалеку .стояли лошади все как на подбор неожиданных, авосъ-мастей. Сержанта это не удивило - еще летом он заметил, насколько в здешних краях любят лошадей редких окрасов. Итак, лошади сержанта не интересовали. А вот что касается их владельцев... Один из них - без шапки, но с залысинами - сидел, запахнувшись в просторную волчью шубу, и подбрасывал в костер какие-то бумаги. Видимо, это он и потерял "Курьер литовский", ибо возле человека в волчьей шубе кроме бумаг лежала и кипа газет. Рядом со сжигавшим бумаги сидел сорокалетний улан из корпуса Понятовского. Улан был пьян до остекленения, однако же держался молодцом. Тут был и молодой человек, судя по мундиру, младший офицер Литовской конной гвардии генерала Конопки. (Сия гвардия за месяц до того была рассеяна под Слонимом, а сам Конопка взят в плен. Потери с нашей стороны - один казак.- майор Ив. Скрига). И еще двое: пятидесятилетний толстяк и совсем еще юноша, одетые в невиданную доселе форму - синие мундиры и синие же рейтузы, оранжевые шарфы и аксельбанты, черные кивера с желтыми и белыми кокардами. При виде белых кокард сержант вспомнил детство, роялистов, и поморщился, но Мадам объяснила ему: - Это жандармы. - Жандармы? Откуда? - Великое княжество Литовское. Новообразованные части. М-да, странная страна... Сидевших пятеро. Их тоже пятеро... И Дюваль уверенно направил лошадь к костру. Там наконец заметили солдат. Улан что-то коротко объяснил, человек в волчьей шубе поднялся навстречу гостям и, не обращая на Дюваля ни малейшего внимания, торопливо и восторженно заговорил по-польски, затем что-то спросил. Мадам поджала губы и промолчала. Но человек не унимался сняв несуществующую шляпу, он манерно расшаркался и продолжал, елейно улыбаясь... Мадам покраснела и, не сдержавшись, резко ответила. Человек в волчьей шубе от души засмеялся. Тогда уже не выдержал сержант. Он встал в стременах и спросил: - Мадам, он оскорбил вас?! Мадам отрицательно покачала головой. О чем был этот краткий разговор, она так никогда и никому не сказала. Ну а тогда... - Отвечайте! - потребовал сержант и потянулся за саблей... Мадам ответила: - Он говорит... Он говорит... Встреча столь неожиданна...- и замолчала. Сержант был голоден, солдаты тоже. Наглец, вне всякого сомнения, сказал непотребную глупость. Сейчас сержант раз валит его надвое, те четверо подскочат от костра и прикончат, кого-то из его солдат они непременно прикончат... Сержант, не опуская сабли, посмотрел на человека в шубе. Тот подчеркнуто низко поклонился гостям и сказал на довольно-таки сносном французском: - Милости прошу к нашему скромному столу, господа, обед с минуты на минуту. Рад приветствовать героев непобедимой армии. Слова эти весьма походили на злую насмешку, однако продрогшие солдаты не обратили на это ни малейшего внимания и поспешили к костру. Сержант же по-прежнему оставался в седле. - Шарль,- шепнула Мадам,- простите его, я вас умоляю. Сержант нахмурился. - Я сама виновата,- продолжала Мадам.- Когда-нибудь вы все поймете. Сержант не ответил. Тогда Мадам сошла с лошади; человек в волчьей шубе любезно - отнюдь не паясничая - поцеловал ей руку и усадил на лучшее место. Мадам с улыбкой обернулась... И сержанту ничего не оставалось иного, как покинуть седло. Когда же он пристроился к костру, то человек в волчьей шубе бросил в огонь очередную стопку бумаг и сказал: - Вот она, ирония судьбы: я, я вынужден губить в огне не тленное печатное слово! Простите, господа, но мы еще не представились. Вот рядом со мной сидит бывший легионер, а ныне надпоручик Ян Героним Тарашкевич. Улан с трудом кивнул головой, а человек с залысинами продолжал: - Герой Венеции, Санто-Доминго и Сарагосы. Но судьба, увы, судьба! Еще одна связка бумаг полетела в костер, обещанной еды не подавали, а залысый как ни в чем не бывало продолжал: - Пан Юзеф Вержбицки, ревнитель старины и почти что ни слова по-французски. Пан Юзеф! Пожилой жандарм огладил гетманские усы и сказал: - Пан вахмистр, мое почтение. - Сержант, месье,- поправил Дюваль. - Сержант,- согласился жандарм. А залысый уже представлял дальше: - Пан Анджей Смык, племянник князя Пузыны, нашего подкомория... Извините, подпрефекта. У нас же теперь все на корсиканский манер: не подкомории, а подпрефекты, не поветы, а департаменты... Но тут пан Смык, тот самый литовский конный гвардеец, перебил говорившего: - Не забывайтесь, пан Бродовски! - Совершенно верно, Бродовски, Игнатий Бродовски, ваш покорный слуга, представился наконец человек в волчьей шубе.- Учитель словесности минской правительственной гимназии. На время второй польской войны поставлен редактировать "Минскую газету",- и с этими словами он указал на кипу газет.- Вот мы и представились. Ах да, совсем забыл! Пан Кшиштоф Кукса, и Бродовски указал на юного жандарма. - Чистая душа, высокие помыслы, ни слова по-французски. Юный жандарм с любопытством смотрел то на сержанта, то на Мадам. Сержант строго глянул на него, а уж затем скупо представил солдат, о Мадам сказал лишь, что это Мадам, и более не прибавил ни слова. Мадам как всегда привлекла всеобщее внимание, но шляхта проявляла деликатность и вопросов себе не позволяла. Зато голодный Чико, не получивший в свое время шляхетского воспитания, скромно спросил у Бродовского, не найдется ли у господ хозяев шести чашечек кофе без сливок. - Кофе? - участливо переспросил Бродовски и стал рыться в бумагах.Кофе...- Найдя нужную бумагу, он, как дальнозоркий, взял ее на отлет и зачитал: - "А посему повелеваю... по две осьмины ржи и по две осьмины овса, по два гарнца ячменных или гречневых круп, по два гарнца гороха, по два пуда соли и соломы". Нет, про кофе здесь ничего не сказано. Мадам улыбнулась, шляхта переглянулась в замешательстве и промолчала. Один лишь гвардеец Смык не выдержал. - Бродовски! - возмутился он. - А что? - наигранно удивился редактор "Минской газеты".- Я, между прочим, читал правительственную бумагу. Поставки для Великой Армии! - И с этими словами бумага полетела в огонь. Смык недобро глянул на Бродовского и сказал, обращаясь к солдатам: - Не беспокойтесь, господа. Обед поспеет с минуты на минуту. Ждем человека из Винеции. - Венеции? - удивленно переспросил Чико. - Ви-неции,- поправил Смык.- От слова "вино". Тамошний хозяин, пан Шабека, весьма и весьма хлебосольный господин. - А поставок Великой Армии он так и не исполнил,- вставил Бродовски,- вот, пожалуйста...- И он потянулся к бумагам, но Смык удержал его. - Ну как хотите,- согласился Бродовски, и еще одна пачка бумаг полетела в костер.- Ах, какое было лето! Прекрасное лето! Император начал вторую польскую войну, но, правда, старых границ не восстановил. Зато было объявлено об образовании Великого Княжества Литовского с голландцем во главе. Мы все кричали: "Разделим победную славу первого в мире героя!" И устраивали балы и карнавалы. И отказывались идти в армию, и всячески увиливали от поставок. А русские... - Да-да! А русские вели себя как герои! - подхватил пан Смык,- Дворяне сдавали в армию негодных к хлебопашеству крестьян и требовали возместить убытки за потравленные поля. Купечество взвинтило цены на оружие и амуницию. Комендант Бобруйской крепости под страхом смерти запретил вооружать окрестных крестьян, а в Пензенской губернии взбунтовались новобранцы: они захватили оружие и пошли бить бояр заодно с французами. Они... (Нет, не могу больше слушать, вырываю две страницы!- майор Ив. Скрига). Хозяева костра были возбуждены до предела; казалось, еще немного, и они схватятся на саблях. Один лишь улан оставался спокоен; и так же спокойно он вступил в разговор: - Что и говорить, мы оба хороши, сосед соседа стоит. Но вот что я вам скажу: двести лет назад гетман Жолкевски стоял под Москвой, и русские, дабы избавиться от нас, призвали на помощь шведов. Шведы побили Жолкевского и заодно отхватили у русских весь север вплоть до Новгорода. - Ну а потом? - спросил Вержбицки. - Потом история повторилась у нас,- сказал Бродовски.- Пришел корсиканец, и мы стали гражданами игрушечной державы, указы которой дают так много тепла!- И Бродовски протянул озябшие руки поближе к огню. - Побойтесь бога, господин Бродовски! - пригрозил ему Смык. - Кого? - переспросил редактор. Смык вскочил на ноги и выхватил саблю. Вержбицки довольно крякнул и сказал что-то по-польски. Да так, что юный пан Кукса тотчас побледнел. Да и бывший легионер Тарашкевич только внешне оставался спокоен. Французы - те посчитали за лучшее не вмешиваться. Мадам прищурилась... А пан Бродовски как ни в чем не бывало продолжал рыться в бумагах. Мельком глянув на Смыка, он взял мелко исписанный листок, разгладил его на колене и сказал: - Чем ссориться, я лучше прочту вам копию своей последней корреспонденции в "Курьер литовский",- и редактор зачитал: - "Две соединенные армии, Молдавская генерала Чичагова и армия генерала Витгенштейна, были разбиты под Борисовым на Березине 28 ноября. Великой Армии досталось в этом бою 12 пушек, 8 знамен и штандартов, а также от восьми до десяти тысяч пленных... Его императорское величество Наполеон находится в вожделенном здравии!" Солдаты переглянулись, сержант хотел было сказать... да не успел - Смык бросился на Бродовского. Тот увернулся, подхватил саблю и стал в позицию. Вержбицки и Тарашкевич, нещадно ругаясь по-польски, тоже повскакали с мест и обнажили оружие. Еще мгновение, и шляхта тешилась на славу. Перепуганный Кукса крикнул что-то невнятное и кинулся было разнимать товарищей, но тут же полетел в сугроб. Завидев кровь на щеке у юного жандарма, Дюваль забыл про белую кокарду и хотел вмешаться, но его удержали Мадам и Хосе. Франц - тот не удерживал, он сидел как мышь и ни о чем. не думал. А вот зато Чико времени даром не терял - он взбежал на холм и уже оттуда истошно заорал: - Винеция! Винеция! Вержбицки первым опустил саблю и повторил: - Винеция! Легионер последовал его примеру, но Смык и Бродовски не унимались. Смык располосовал Бродовскому шубу, тот неловко споткнулся за наполовину обрубленную полу и упал в снег. Смык тут же сел верхом на редактора и злобно потребовал: - Проси прощенья, песья кровь! - П-прошу,- согласился запыхавшийся редактор и тут же добавил: - Вот так в нашей варварской стране душат свободу слова. А потом еще хотите, чтобы я писал правду. Но Смык на это не обиделся, Смык засмеялся - зло и презрительно,- а после встал, отряхнулся, хотел было что-то сказать... Но время споров миновало: все смотрели на спускавшуюся в лощину подводу. На подводе, груженой всякой снедью, сидели возница и пан Шабека, а Чико шел рядом с ними и что-то жевал. Да! Сразу и не перечислишь, чего только не было на этой сказочной подводе! Поросята, фазаны, индюки, куропатки, верашчака, гультайский бигос, бобровые хвосты! Было там и вдоволь того, чем все это запивают добрые люди: кмяновка, полыновка, цынамовка и просто штодзенная. И мало того, что рты так и разевались сами собой, а глаза слезились от радости, мало! Хлебосольный пан Юрек ни слова по-французски, ибо в противном случае сержант вряд ли бы решился отказаться от угощения. А ведь он именно так и поступил. И оставался непреклонен, невзирая на уговоры пана Вержбицкого и пана Шабеки. Остальные паны молчали: Кукса прикладывал снег к рассеченной щеке, Бродовски продолжал жечь бумаги, Смык хмурился и отворачивался, а пан Тарашкевич... Пан Тарашкевич сказал на прощание: - Когда я поступал в легион, на наших эполетах было написано: "Свободные люди - братья". А что написано теперь? Сержант не ответил. Он молча сел в седло и молча уехал в начинавшуюся метель. И отряд, то и дело оглядываясь, последовал за ним. Три дня назад солдаты, пожалуй, и не повиновались бы Дювалю, ну а теперь... Отнюдь не потому, что они верили в удачу сержанта, а даже наоборот... Нет, не то. Наверное... И это не то. Скорей всего, они и сами не знали, что заставляло их держаться вместе, но они держались - так было привычней, спокойней и даже теплей. Отряд отъехал уже довольно далеко, когда Гаспар, которого до этого не было ни слышно, ни видно, сказал: - Бедный Курт! Он так мечтал отведать жареного гуся! - Вот этого? - спросил Чико. И тотчас из седельной сумки неаполитанца едва ли не сам собой выпорхнул гусь: ароматный, обжаренный, с корочкой! Все невольно остановились. - Где ты взял этого...- начал было Дюваль, но тут же смущенно замолчал. А Франц сказал: - Давайте-ка я разделю. Я умею делить на шестерых. - Нет, хватит, ты делил в Смоленске! - отрезал Чико.- А теперь буду я. Так... Значит, так... Ага... Нет,- и Чико протянул гуся Хосе.- Нет, лучше ты, я не сдержусь. Хосе подумал и... передал гуся Гаспару. И тот решил следующим образом: - Сержант ведет нас вперед, и он получает правую ногу, потому что командир всегда прав. Мадам... Мне кажется. что вам с сержантом по пути. Вам, извините, левую. Чико, ты самый умный из нас, получишь голову. - Нет,- не вытерпел Чико.- Это делают иначе. Он схватил гуся, вырвал у него ноги и подал их Дювалю и Мадам со словами: - Езжайте, господа, а мы тут сами разберемся. Солдаты отстали, и долго еще было слышно, как божился Чико, ругался Хосе, обижался Франц и что-то тихо, но убедительно доказывал Гаспар: Потом они замолчали. А Мадам, как "она ни стеснялась, однако очень скоро съела свою долю и посмотрела на сержанта. Сержант тоже смотрел на нее. Долго и внимательно. Потом сказал: - Извините, но мне должно доставить вас в добром здравии,- и с этими словами он протянул Мадам правую и вовсе не тронутую гусиную ногу. - А вы? - спросила Мадам. - А я, знаете ли, когда долго не ем, то привыкаю,- просто объяснил сержант.- Это у меня еще с детства. - Вы это делаете потому, что вам так приказано? Сержант обиделся. - Нет, я это делаю потому... потому... потому, что я так хочу! - А потом совсем уже не сдержался и сказал заветное: - И если б у меня была тысяча гусей и я не ел тысячу дней...- Но тут он опомнился и сконфуженно замолчал. А не менее сконфуженная Мадам молча приняла угощение... В то время как метель мела без всякого смущения.

Артикул девятый

Сержант теряет голову

Но гусь, как известно, свинье не товарищ, гусь маленький. Ну а если его к тому же разделить на шестерых, то он и вовсе представится сущей безделицей. Вот почему к вечеру маленький отряд Дюваля вконец устал, замерз и проголодался. Поля, перелески, овраги и снова поля. Чего уж говорить о людях, когда к исходу дня привычные кавалерийские лошади, и те шатались от усталости. Порой солдаты видели вдали дорогу, а однажды они даже вышли к деревне... но всякий раз отряд поспешно ретировался, и вновь понурые лошади едва плелись по бесконечной снежной равнине. Сержант то и дело сверялся с картой, хмурился и говорил: - Еще немного, ребята, осталось немного, - и замолкал. Потому что, если честно признаться, он был растерян и не очень-то представлял, как быть дальше и куда вести отряд. Сержант, конечно, понимал, что им нужно скрытно пробраться к дороге, ведущей на Вильно, а там... Что, если он и впрямь настигнет императора? Тогда он честно выполнит приказ, доставит их в ставку... Сержант обернулся - Мадам, ехавшая рядом, едва держалась в седле от усталости. Темнело. Поднимался ветер, начиналась метель. Колючий снег... Но, главное, солдаты поотстали... Хотя какое ему дело до крепких и битых солдат, когда рядом с ним одинокая, поникшая женщина, которой он желает добра и только добра?! Не говоря ни слова, сержант осторожно взял ее под локоть - Мадам не возражала,- и они поехали дальше. Молчали. Мадам, возможно, и дремала, ну а сержант... Вдруг почувствовал, что у него начинается жар. Быть может, виной тому пронизывающий ветер, а может, голод, а может.,. Но скорее всего, во всем виновата немалая растерянность сержанта. Дюваль вдруг живо представил, как они встретят колонну и увидят во главе нее невысокого человека в знаменитой треуголке, как... его солдатам откажут в отставке, у них отнимут лошадей, ну а Мадам.,. Господин Дюбуа, шеф личной полиции императора, похлопает сержанта по плечу и прикажет вернуть герою полковничьи эполеты. Сержант покраснеет и скажет: "Простите, но я ведь просил о другом.,." На что Дюбуа недовольно поморщится и ответит: "Нет, государственный преступник есть государственный преступник. Уведите ее!" Тогда сержант... Опустит голову и промолчит: уж он-то как никто другой уверен в этом! Наверное, это смешно, но и тогда он ш сможет изменить присяге, он так привык быть честным солдатом... Тогда зачем все это? Быть может, лучше сразу бросит!, пистолеты, снять саблю и кивер, сорвать нашивки, лечь в сугроб - желательно ничком - и притвориться мертвым, у неге получится! Сержант вздохнул и посмотрел на Мадам. Мадам не спала: глаза ее были открыты и, казалось, ничего не выражали, Но это ведь не так! Ведь что-то же заставило эту красивую женщину бросить дом, тепло, уют... и заблудиться в метели. И вдруг сержант словно очнулся ото сна, огляделся... Так и есть! Темно, метель... и никого и ничего не видно. Ночь, ветер, снег в лицо, они вдвоем в открытом поле - он и она,-- а больше никого. Все остальное далеко, все остальное для других - война, сражения, чины, награды, пули, смерть... Сержант поежился и мрачно улыбнулся. Он вспомнил четверых солдат, которые сегодня покорно отказались от обильного угощения лишь потому только, что так захотелось Шарлю Дювалю. А кто он такой? Сержант в душе обругал себя последними словами и тихо окликнул: - Мадам! Мадам удивленно посмотрела на него и даже не сразу спросила: - Что с вами? Сержант, не отвечая, осмотрелся, прислушался. Мела метель, шуршала жесткая поземка... и все. - Я... Я потерял своих солдат,- растерянно признался сержант. Мадам равнодушно пожала плечами, потом опустила глаза и сказала: - Мне холодно. Сержант смутился. - Простите,- едва слышно прошептала Мадам и прижалась к сержанту. Тот осторожно обнял ее и услышал: - Мне ведь действительно холодно. Многие всерьез предполагают, что стоит лишь обнять красивую женщину, как сразу становится жарко. Отнюдь. Шуба у Мадам была холодная и колючая. Замерзнуть, обнимая женщину,- вот, наверное, самая глупая, самая бестолковая смерть на свете... - Ну, что я говорил?! - послышалось из темноты.- Я уж говорил, что это их следы! И почти сразу же вслед за словами из метели показались четыре всадника. - Мы чуть не заблудились, сержант! - воскликнул Чико, явно обрадованный встрече,- Если так и дальше пойдет, так я и не знаю! - Да, славная метель,- совсем не к месту согласился Дюваль, с сожалением выпуская из рук холодную шубу Мадам.- Что будем делать? - Пора прибиться на ночлег,- выразил общее желание Франц,- Мне холодно. - Тогда,- сержант достал было карту, да передумал и не стал ее разворачивать,- тогда поищем место поспокойнее и разведем костер. Не отставать! - И он ослабил поводья, всецело полагаясь на чутье Мари. Было уже совсем темно, метель не унималась, и маленький отряд в полном молчании отправился дальше. Глядя на белые от снега спины товарищей, Чико с грустью подумал, что все они теперь похожи на Белую Даму. Как Франц вдруг воскликнул: - Смотрите! Отряд остановился. И там, куда указывал австриец, все увидели нечто большое и черное. В едва различимом лунном свете ничего нельзя было разобрать. - Что это? - настороженно спросил Гаспар. Вместо ответа Хосе сошел с лошади и двинулся в метель. Потом... - Бывший дом,- послышался голос Хосе.- Горел недавно. Мы, наверное, в деревне... Смотрите, вон там еще! И точно: неподалеку чернел еще один сгоревший дом. Хосе вернулся к отряду, и сержант мрачно сказал: - Ну вот нам и ночлег. Будем надеяться, что Великая Армия...- и замолчал. А Чико невесело продолжил: - Что Великая Армия все сжечь не успела. Выберем дом поприличней, и станем на зимние квартиры. Сержант согласно кивнул, и отряд медленно двинулся по разоренной деревне. Когда наступаешь и видишь перед собою пепелища чужих городов - это одно. Там ты говоришь сам себе: неприятель упрям, он один лишь во всем виноват; он должен был сдаться без боя, встретить тебя с белым флагом и коленопреклоненно вручить ключи от крепости... А здесь, когда с позором отступаешь и видишь следы бессмысленной жестокости своих же товарищей... Деревня, к общей досаде, оказалась большой и сгоревшей едва ли не дотла. Нет, чем здесь останавливаться, им лучше возвратиться в поле и попытать себе счастья... - Огонь! - испуганно воскликнул Гаспар. И вправду огонь - в крайней хате, у самой околицы, мелькнул в окне огонь. Мелькнул и тут же исчез. Вновь появился - и снова темно. Быть может, им всем показалось? Солдаты растерянно переглядывались. Сержант задумался - что делать? Возможно, Е доме прячутся казаки или же кто-то из бывших своих - дезер тиров не счесть. Молчание затягивалось. Хосе, замерзший более других, ж выдержал. - Тебе привиделось, Гаспар! - насмешливо сказал он.-Не было здесь никакого огня. - Да что ты, я своими глазами... - Привиделось! - Хосе решительно сошел с лошади и потащил ее за собой. Хосе и сам прекрасно понимал, что он неправ, но холод пересилил страх. Испанец до того продрог, что был готов проситься на ночлег хоть в преисподнюю. Уверенным шагом он все ближе подходил к загадочному дому. - Хосе, одумайся! - попытался удержать товарища осмотрительный Франц. - Вы все законченные трусы! Все до единого! - и с этими словами Хосе громко и настойчиво постучал в дверь. Никто не ответил и не отворил. Хосе подергал дверь - закрыто. - Ну что, убедились?! - весело крикнул Хосе и облегченно вздохнул, убедившись, что страх его напрасен.- Нет здесь никого. Остаемся,- и он пошел к дворовым постройкам. Распахнув ближайшую дверь, испанец смело заглянул в нее и сказал: - Прекрасный хлев! Здесь всем хватит места! Отряд не без опаски въехал во двор. Солдаты спешились и вместе с лошадьми один за другим оказались в хлеву. Во дворе остались лишь сержант и Мадам. - Мадам,- сказал сержант, помогая ей сойти с лошади,- солдат привык к лишениям, в хлеву он чувствует себя как дома, однако вы... Дюваль замолчал и передал подошедшему Гаспару поводья лошадей - своей и дамы,- подождал, пока услужливый кучер скроется в хлеву, и продолжал: - Поймите меня правильно, Мадам... И в это время из дома послышался приглушенный стон. Сержант насторожился. Стон повторился. Сержант медленно потянулся за саблей... Однако Мадам приложила палец к губам, крадучись подошла к двери, прислушалась... потом прошептала что-то на местном наречии... Дверь приоткрылась... Сержант в один прыжок оказался рядом с Мадам, рванул дверь в сторону... И увидел перед собой маленькую перепуганную старуху в теплом платке. Старуха, пятясь в темные сени, перекрестилась и испытующе посмотрела на сержанта, потом на Мадам... Вновь послышался стон - долгий, протяжный... Мадам улыбнулась и что-то сказала. Старуха вначале с удивлением посмотрела на Мадам, на ее богатую шубу и лишь потом нехотя ответила. Мадам спросила еще раз - настойчивее и многословнее,- и на сей раз старуха ответила ей безо всякой заминки и куда пространнее. Стон повторился. - Там кто-то умирает? - спросил сержант. - Н-нет, совсем наоборот,- смутилась Мадам.- Подождите меня во дворе. Старуха и Мадам скрылись в доме. Сержант осторожно прикрыл за ними дверь и осмотрелся. Ветер утих, метель успокоилась, на небе показалась ущербная луна. В хлеву было тихо и дверь заперта - солдаты, наверное, уже уснули, ведь день сегодня выдался нелегкий. Сержант постоял еще немного, пытаясь хоть о чем-нибудь связно подумать, а потом развернулся... И увидел в глубине двора, на пороге еще одного дома, босоногого мальчишку лет десяти. В руках у мальчишки с негромким треском горела лучина. Сержант улыбнулся ему, однако мальчишка не ответил, он, наверное, проснулся от шума и вышел глянуть, что случилось, а вот теперь никак не мог взять в толк, во сне все это или наяву. Сержант развел руками, пожал плечами, улыбнулся еще приветливей... отчего мальчик окончательно проснулся, нахмурился и ушел в дом. Но дверь оставалась открытой, и сержант пошел за мальчиком. ...В том доме было сумрачно; догоравший смоляк едва освещал голый, тщательно выскобленный стол да лавки вокруг него. 'В углу под закопченной божницей сидел мальчик и настороженно смотрел на сержанта. Сержант потоптался в двери, снял кивер, слегка поклонился иконам и вновь посмотрел на мальчика. Тот важно шмыгнул носом и поставил локти на стол. Сержант осторожно прикрыл за собой дверь и сказал: - Добрый вечер. Ответа не было. Но если ты хочешь понравиться детям, так сделай им подарок - орехи, миндаль, горсть винограда. Сержант, задумавшись, сделал шаг вперед, похлопал себя по груди... так, будто у него за пазухой рождественский сюрприз... но только брякнула медаль... Сержант виновато глянул на мальчика... А у того в руках уже был нож - широкий и длинный, должно быть, для хлеба... и для незваных гостей. Сержант улыбнулся и, не думая про нож, пошел к столу, снимая на ходу медаль. Мальчик проворно соскочил с лавки и поднял нож... - Смотри,- как ни в чем не бывало сказал сержант и протянул ему медаль,это редкая вещь, но я дарю ее тебе, ты славный мальчик. Но тот не шелохнулся, не поверил. Тогда сержант осторожно положил медаль на стол, поближе к мальчику. Медаль была большая и блестящая, с красивым ярким бантом... И мальчик поверил сержанту; "он сел к столу и принялся рассматривать подарок. Сержант сел напротив. Сержанту было хорошо и даже, как ни странно, он совсем забыл про голод. Да, он подарил чужому мальчику медаль - а что в этом такого? Он заслужил ее и может делать с нею все, что пожелает,- таков закон войны. Вот, скажем, маршал, тот может делать со своими солдатами все... Когда же мальчик решил узнать, что скрыто в середине и принялся царапать награду острием ножа, сержант слегка поморщился и отвернулся. Однако дар есть дар, дары не отнимаются. И потому единственное, что позволил себе сержант, так это вздохнуть, расстегнуть ворот мундира и с грустью посмотреть на маленького хозяина. Хозяин насупился, и сержант не решился вступать в разговор. Итак, сержант забыл про голод. А солдаты... Едва лишь они вошли в хлев и развели огонь, как Франц радостно всплеснул руками и молча указал на дальний угол. Там... Понурив голову, моргал грустными глазами... ...годовалый бычок. А может, был он и значительно постарше, но из-за своей худобы смотрелся каким-то недомерком. Солдаты растерялись. Гаспар перекрестился, Хосе покачал головой, а Чико нехорошо рассмеялся и потянулся за саблей... да передумал. Он подошел к бычку, почесал у него за ухом, похлопал по тощей спине, заглянул в глаза, покачал головой и сказал: - Держу пари, что перед нами круглый сирота. Но характер в нем есть. - А ты его все равно зарежешь,- мрачно добавил Хосе. - Я? - удивился Чико.- С чего ты взял?! Это у вас в Испании убивают быков, а нас такому не учили. - Вот и прекрасно. Не трогай его. - Как прикажете, сир. Чего еще изволите? Хосе промолчал, сел на охапку соломы и мрачно задумался. - Я ничего не понимаю! - признался Франц.- Я голоден. Позвольте,- и он шагнул к бычку... Однако же Хосе проворно удержал его за руку. Франц недоуменно посмотрел на товарища. - Сядь! - приказал тот, и Франц послушно опустился рядом с Хосе. Франц явно испугался. Ну а Чико - тот потрепал бычка по загривку, вернулся к товарищам и сел поближе к огню, разведенному прямо на земляном полу. Спроси тогда у Чико, отчего он не зарезал бычка, неаполитанец не ответил бы. Он сам себя не понимал, он только знал - нельзя, и все. Но если Чико останется жить, он когда-нибудь вспомнит и скажет: "Я вдруг подумал, что все мы годовалые бычки. Пляшем, гуляем... А после приходит некто в кожаном фартуке и режет нам глотки. Нет, лучше сдохнуть с голода, чем съесть товарища!" Но это если случится - будет потом, а пока что Чико сидел у огня и считал языки пламени. Так что теперь один лишь Гаспар стоял посреди хлева и почему-то надеялся, что о нем сегодня не вспомнят. Однако Франц нашел в себе силы, отвернулся от бычка и, обернувшись к кучеру, досадливо спросил: - Гаспар, да. объясни ты мне, что они задумали?! Гаспар пожал плечами и сел к огню. Гаспар привык не вмешиваться. Помолчали. Франц еще раз внимательно осмотрел товарищей и начал, как ему показалось, издалека: - Ах, если б вы только знали, как я умею готовить жаркое! Многое, конечно, зависит от приправы, и тем не менее... - Молчи! - прикрикнул на него Хосе. - Молчи, молчи! - обиделся Франц.- Я замолчу, но прежде объясни мне, отчего ты обрекаешь меня на голодную смерть. Хосе раздраженно поморщился и не ответил. Хосе, конечно, мог бы все объяснить, но не хотел. Есть в нашей памяти такое, о чем просто так, по заказу, не станешь рассказывать. Вот почему Хосе отвернулся от Франца и посмотрел на Чико. А тот... Тот решил отшутиться. Он сказал: - Ты знаешь, Франц, мне кажется, что этот теленок не просто ,теленок, а нечто...- И он многозначительно посмотрел вверх на потолок и далее, на небо. - Смеешься надо мной! - обиделся Франц. - Нет, почему же,- улыбнулся Чико.- Представь себе: идет по дороге Великая Армия, грабит, сжигает, убивает... Армия ушла, и ничего после нее не осталось. Ничего земного. А этот нерукотворный теленок... - Чико! - Ах, вы желаете проще! Извольте...- И Чико, сам себе удивившись, враз стал серьезным...- Я не зарежу этого бычка. И тебе не позволю. Я уже достаточно резал, а теперь устал. Я хочу отдохнуть. - Так, значит, мы умрем в тяжких муках,- вслух подумал Франц и сокрушенно покачал головой. - Не думаю,- многозначительно ответил Чико и покосился на Гаспара. Кучер вздрогнул и испуганно оглянулся на Хосе. Тот не говоря ни слова вытащил из-за голенища нож... и протянул его Гаспару... - Мы не умрем от голода,- сказал Чико.- У нас есть кучер... Гаспар дрожащей рукой взял нож и упавшим голосом сказал: - Франц, твои друзья совершенно правы. Мы сделали очень много дурного на этой земле. Вот и сейчас мы ворвались в чей-то дом и намереваемся убить бессловесную тварь, единственную, возможно, надежду и опору бедной крестьянской вдовы... - Короче! - зло перебил его Хосе. - Да, короче,- согласился Гаспар, перехватил нож поудобнее и с силой воткнул его себе в грудь... Вспорол подкладку и стал вытаскивать спрятанные на груди сухари. - Я их берег на черный день,- попытался оправдаться кучер.- Я думал... Но его не слушали. Тогда Гаспар раздал сухари, посмотрел на бычка и грустно сказал: - А бедное животное пускай себе живет. Оно нас всех переживет. Последних слов его не запомнил никто - хруст сухарей на зубах лишает возможности слышать. Однако что такое сухари? Они не то что гусь - воробью не товарищи. Слизав с ладони последние хлебные крошки, Франц грустно прищурился и сказал: - А помните Москву? Когда мы уходили оттуда, у каждого гвардейца было по четыре хлеба и по ведру вина. - По фляжке,- поправил Гаспар... И горько пожалел об этом: солдаты подозрительно посмотрели на него, а Хосе еще и спросил: - Так ты, выходит, тоже из гвардии? То-то повадки не наши! - Да что вы, господа! - перепугался Гаспар.- Разве я похож на гвардейца? Я скромный кучер, я охранял Гудона. - Кого? - не понял Чико. - Гудона, есть такой мастер. Он вылепил бюст Наполеона. А потом с этого бюста наделали целую подводу копий и повезли в Москву. Хотели разнести по всей России. - А потом? - А потом ничего,- нехотя ответил Гаспар. (Если память мне не изменяет, то шесть сих бюстов были отбиты славным воинством старобыховской инвалидной команды.- майор Ив. Скрига). Сидели. Молчали. В углу сопел сердитый теленок. Францу было тяжело это слышать, и потому он поднялся, подошел к своей лошади, достал из чресседельной сумы разобранную флейту и принялся неторопливо скручивать ее. Товарищи внимательно следили за Францем, в хлеву было тихо, как в опере перед концертом великого маэстро. Польщенный вниманием Франц важно вернулся к костру, сел поудобнее и заиграл. Играл он плохо, но вдохновенно. Где-то в глубине души Франц сознавал, что музыкант из него никудышный, а потому он брался за флейту лишь тогда, когда был чем-либо сильно взволнован. На сей раз он был сильно взволнован и даже обижен испанцем, а потому, Наверное, и мелодия у него получилась почти что испанская. Франц, повторяю, изрядно фальшивил, и тем не менее Хосе заметно оживился, привстал, глаза его загорелись... А после замкнутый, неразговорчивый Хосе вдруг сделал замысловатый пасс руками и выкрикнул: - О-ле! - и замер, словно очнувшись, и с любопытством посмотрел на товарищей: мол, кто они и откуда, да и сам он как здесь оказался? - Ты был тореадором? - удивился Гаспар. - Тореро,- поправил Хосе и сел к костру.- Вот...- И он расстегнул ворот мундира. На шее у испанца был виден глубокий шрам. Слушатели в уважением посмотрели на Хосе. А тот добавил: - Я думал, что это конец. Наступило молчание. Каждый подумал о смерти, верно/! спутнице солдата. Теленок и тот притих в своем углу. Однако Францу было любопытно, что же случилось с Хосе, и он как умел заиграл весьма популярную, знакомую всем испанцам мелодию. Хосе мрачно посмотрел на Франца, откашлялся и за говорил: - Ладно... Слушайте. Четыре года прошло... К нам тогда приехали французы, с ними капитан. И наш алькальд решил в их честь устроить корриду. Быков у нас хватало, а вот тореро - обоих убили в Сарагосе... Выбор пал на меня, новичка. Настоящий тореро всегда красив, его обожают женщины. - Поэтому и выбрали тебя? - не удержался Чико. - У меня был афисьон,- продолжал Хосе, не обращая внимания на колкость,- а это самое главное. Афисьон - это отвага, одержимость, священный огонь. Афисьон - это все! И я согласился. Против меня выставили Крикуна, был такой пятилеток у нашего соседа. Рога у него вот так, - Хосе руками показал, какие именно рога были у Крикуна, - вот так и чуть загнуты. О, рога у быка - это руки, глаза, разум! С их помощью он роется в пище, ими он дерется, познает мир. А пять лет для быка - это самый расцвет. Но, повторяю, у меня был афисьон, и я бы тогда сразился с самим императором!.. Арены у нас не было, тогда часть площади огородили повозками. На бой пришла вся наша деревня, а французский капитан - на самое лучшее место, в тени, рядом с алькальдом. Конечно, многое было не по правилам: я шел на Крикуна один. Ни пикадоров, ни бандерильеро у меня и в помине не было. И все же... наши деревенские заиграли пассадобль... Тут Хосе не выдержал и приказал Францу: - Быстрее, быстрее давай! От твоей музыки у быка подкосятся ноги, и он уснет прямо на арене! Франц заиграл быстрее, а Хосе продолжал: - Итак, наши деревенские заиграли пассадобль, я сотворил молитву святой деве - она отгоняет быков своим голубым плащом,- спрыгнул с повозки и вышел на арену. Мулета, шпага, расшитый камзол и даже косичка за спиной все как надо. А вокруг - друзья, соседи, родители, сестра и даже одна девушка, вы ее не знаете... Вся отцовская земля смотрела на меня! И еще этот чертов капитан... А прямо напротив меня копытил землю Крикун, его пока удерживали все мои братья и братья соседа. О, это вам был не годовалый недомерок! Но вся деревня смотрела на меня, и я решил, как бывалый тореро, не приканчивать быка, пока тот не разорвет мне камзол на груди... А потом отец взял доску с гвоздями, огрел Крикуна... Как следует...- Хосе надолго замолчал, но Франц играл все лучше и все громче, и испанец стал рассказывать дальше: - Я три раза прятался за повозки и снова выходил на бой. Афисьон почти покинул меня, но тут я услыхал, что капитан насмехается надо мной и над всей нашей деревней, и над Испанией! А моего брата они убили в горах!.. И тогда я сделал вот так! Хосе вскочил на ноги, схватил подвернувшийся мешок и стал показывать, как он пасс за пассом подчинял себе быка. Франц тоже вскочил и заиграл так, как будто ему обещаны все склады Смоленска. Бычок, увлекшись небывалым зрелищем, шагнул из темного угла... А испанец тем временем то крался мелкими шажками, то резко отпрыгивал в сторону. Раз за разом он падал на колени, и воображаемый бык, послушно уткнувшись в мулету, обегал вокруг него. Выделывая все это, Хосе еще и перекрикивал Франца: - Я творил с Крикуном все, что хотел! Вот так! И так!..- Потом сюда... Ха! - призывно выдохнул он.- Ха!.. Музыка смолкла!-Хосе призывно махнул Францу, но тот и слышать не хотел. - Музыка смолкла там, в Испании! Публика дрожала от ужаса и кричала: "Довольно, хватит!" Моя девушка упала в обморок, и я был счастлив. А капитан, тот вообще лишился рассудка. И когда бык снова бросился на мулету, француз выхватил пистолет и выстрелил в Крикуна... Но промахнулся, вот сюда...- Хосе замер и показал шрам.- Я упал, а бык про мчался мимо. Француза унесли...- Тут Хосе совсем сник и продолжал уже безразличным голосом: - Потом, конечно, я заколол быка. Но это было сделано неуклюже и впопыхах. Так что я не получил в награду ни ушей Крикуна, ни хвоста. А это ведь большая честь. - Франц больше не играл, и Хосе закончил свой рассказ почти шепотом: - Праздник был испорчен, и раздосадованный алькальд отдал меня в солдаты. Вот так! - И Хосе, сделав последний пасс, отшвырнул мешок и вернулся на место. Все молчали. Хосе обернулся, посмотрел на бычка и сказал: - А этот похож на того, только немного моложе. Он мне сразу понравился... И я не дам его зарезать. Никто не возразил. Солдаты долго молчали, пока Гаспар не спросил: - А где наш сержант? Тут все смущенно переглянулись. Они совсем ведь забыли про Дюваля! И сухари... - У тебя еще есть сухари? - строго спросил Чико. - Да, - после некоторого замешательства признался Гаспар. - Я думал, что один сержанту, а второй Мадам... - Ладно, знаем, что ты подумал! - отмахнулся Чико. - Иди!.. Нет, стой. Я видел, как они ели гуся... Так что первый сухарь отдашь сержанту лично и потребуешь, чтобы он съел его у тебя на глазах. Гаспар послушно вышел. Во дворе он никого не увидел, зато услышал стон из того самого, загадочного дома. Гаспар испугался... стон повторился, и бывший аптекарь понимающе закивал. А услышав спокойный, уверенный голос Мадам, Гаспар и вовсе успокоился. Он хотел было вернуться и рассказать товарищам о тайне запертой двери... Но тут он услышал еще один голос - сержанта. Гаспар обернулся и увидел дом, в котором светилось окно, а в окне... Дюваль сидел за столом и, не мешая мальчику ковырять ножом боевую медаль, рассказывал: - Я старый солдат, Мишель. Я был чуть постарше тебя, когда впервые надел доломан. О, как это было давно! Император еще не был императором... Вот ты никогда не был в Бордо, а я никогда не был в Париже. Да-да. Я был в Испании и в Египте, на Рейне и в Неаполе... А вот Парижа я так и не видел, мы там не воевали. О, это, говорят, самый красивый город на свете! Париж... А эта женщина,- Дюваль кивнул в сторону двери,- дарована мне моим злейшим врагом. Мы с ней всякого хлебнули, и, да простит меня покойная жена, пора бы и домой, к матушке. Будь ты постарше, я б спросил, как она, понравится моей матушке. Но ты еще молод, ты ковыряешь ножом мою боевую медаль, и мне не жалко: пусть все медали... Скрипнула дверь. Сержант нехотя обернулся и увидел Гаспара. - Чего тебе? И спросил, указывая на разодранный мундир: - Что это с тобой? - Это... это карман. Для сухарей. Сержант пожал плечами и принялся задумчиво грызть удивительно крепкий сухарь. Мальчик оставил медаль в покое и посмотрел на сержанта. Сержант, истолковав это по-своему, разломил сухарь надвое... Но мальчик отрицательно покачал головой и отвернулся. Сержант был очень голоден, а потому настаивать не стал. Он отгрызал от сухаря небольшие кусочки, тщательно их пережевывал и не торопился глотать. Он понимал, что следующий сухарь может достаться ему лишь на следующий день, а то и позже, и потому не спешил. Задумавшись, сержант просыпал остатки сухаря на стол и некоторое время сидел не шевелясь и ничего вокруг не замечая. И это еще хорошо, что нынче выдалась темная ночь, что не видно сгоревших домов, в которых жили вот такие же, как этот, мальчики. Но утром, когда рассветет... Сержант посмотрел на Гаспара и строго сказал: - Через час... нет, через два выступаем. Утром здесь будут казаки, так что мы должны убраться еще затемно. - Казаки? - Да, сведения самые верные. Иди предупреди, чтоб были готовы. Гаспар хотел было спросить еще, да не решился и вышел. Сержант же повернулся к мальчику... и не увидел его - глаза смыкались сами собой, а голова так и клонилась к столу. - Простите меня, Мишель, я очень устал,- и с этими словами сержант положил голову на руки и тут же уснул. Очень долго перед глазами сержанта была сплошная тьма, в которой никак нельзя было понять, сколько же времени прошло... А после он вдруг очнулся и увидел, что Мадам ведет его к палатке императора, разбитой прямо на снегу. Генералы расступились перед ними, в толпе слышался почтительный шепот: "Мадам произведена в маршалы Франции! Сейчас император вручит ей маршальский жезл!" А на сержанта, как назло, никто не обращал внимания. Пропели фанфары. Из палатки вышел насупленный мальчик - босиком и в знаменитой треуголке; в протянутых руках он держал подушечку, на которой покоился маршальский жезл. Но только Мадам потянулась к жезлу, как вдруг среди генералитета послышался шум, суматоха. Все закричали: "Казаки!" и разбежались кто куда. Дюваль открыл глаза: уже рассвело, мальчишки под образами не было. А со двора слышались крики, кто-то куда-то бежал... Сержант чертыхнулся и бросился к двери. А по двору уже метался тот самый вчерашний бычок и всё норовил поддеть на рога мальчишку, который с истошным криком убегал от него. Сержант замер в дверях, не зная, что пред принять. А тут еще из соседнего дома показались Мадам, старуха и еще какая-то женщина с чем-то большим в руках. Они закричали, запричитали от ужаса... Бычок разъярился, догнал, промахнулся... Но тут из хлева выбежали солдаты с испанцем во главе. Хосе, не растерявшись, рванул с себя мундир и бросился навстречу бычку. Бычок остановился. Мальчишка, воспользовавшись этим, взбежал на крыльцо и спрятался за спину старухи. - Торо! Торо! - И Хосе, размахивая мундиром, как мулетой, пошел на бычка. Тот бросился вперед, но испанец вовремя увернулся и победоносно посмотрел на зрителей - мол, каково?! Зрители - особенно женщины - были в немом удивлении. А Хосе, увидев Дюваля, крикнул: - Сержант, я задержу их, бегите! - и смело пошел на бычка. Дюваль удивленно оглянулся по сторонам, не понимая, от кого и зачем ему нужно бежать. А солдаты... Солдаты торопливо выводили лошадей, садились в седла. Увидев, что сержант никак не разберется, что к чему, неаполитанец живо замахал руками, указывая куда-то за деревню, и крикнул: - Казаки! - Не мешкайте, сержант! - взволнованно прибавил Франц. Сержант посмотрел за деревню - там никого не было видно; чистое поле, и все. Зато во дворе... Разъяренный бычок опять бежал на испанца. Подпрыгнул! Отскочил, боднул... и промахнулся. Еще, еще - и снова мимо! Испанец торопливо оглянулся, стер пот со лба и крикнул: - Сержант, казаки! Я их задержу! Какие казаки? Откуда? Бычок как завороженный бросался на изодранный мундир, а Хосе, почувствовав свою власть над животным, радостно смеялся. - Хосе! Коли его! - в азарте закричал Дюваль... И в это время его толкнули в плечо. Казаки! Сержант вырвал саблю из ножен... И увидел рядом с собою Мари. Верная лошадка грустно молчала... Пора! Сержант вскочил в седло, встал в стременах и снова крикнул: - Коли! - Ну что вы, сержант, это же домашняя скотина! - И с этими словами Хосе упал на колени и обвел бычка вокруг себя. - Казаки! Казаки! - кричали солдаты, успевшие уже выехать со двора на улицу. Да только сержант их не слышал. Стиснув зубы, он провел перед собой воображаемой мулетой и тронул лошадь на бычка... - Сержант! Сержант оглянулся - Мадам шагнула с порога, Мадам забыла про Хосе и про корриду... Однако умница Мари в один прыжок очутилась рядом с нею, сержант опомнился, перехватил Мадам за талию и вместе с нею выехал на улицу, а там, пустив Мари в галоп, и за околицу. - Казаки! Казаки! - без устали кричали скакавшие рядом солдаты, нещадно погоняя лошадей. И лишь когда сожженная деревня скрылась за холмом, отряд остановился. Мадам сошла на землю, села прямо в сугроб и устало улыбнулась. - Ну, как ваши дела? - спросил сержант. - Прекрасно. Эта крошка, которую я приняла, просто чудо. Ах, сержант... Мадам замолчала и как-то сразу стала серьезной. Тогда сержант посмотрел на солдат и спросил: - А сколько их было? - Кого? - в свою очередь поинтересовался Чико. - Казаков, кого же еще? Неаполитанец посмотрел на небо, по сторонам, а после под ноги... - Много, сержант, очень много. - Сотня? Две? - Сержант уже почувствовал подвох. - Вы понимаете, сержант... Это была последняя просьба нашего боевого товарища, и мы решили уважить ее. И вдруг коррида... Но это даже к лучшему. - Что... к лучшему? Но Чико не ответил. Ответил - после долгого молчания - Франц: - Хосе решил остаться. Ну а казаки... Они, наверное, завтра придут. Не сомневайтесь, сержант. Что ж, обманули. Провели как новобранца. Нужно немедля вернуться и приказать дезертиру... А нужно ли? Сержант вопросительно посмотрел на Мадам. Мадам ответила не сразу: - Та женщина... Она вдова... вторую неделю. Война! - И отвернулась. Все молчали. Мадам подошла к своей лошади, села в седло и спросила: - Где император? Мы едем к нему или нет? Вместо ответа сержант направил Мари прочь от деревни, отряд последовал за ним. Ну а Хосе тем временем сидел на связанном бычке и шел тал: - Браво, тореро, браво, мой мальчик! С порога на испанца удивленно смотрела молодая женщина с младенцем на руках. Стоявшая рядом с нею старуха поджала губы и мысленно молила господа о том, чтобы тот поскорее надоумил солдата уйти со двора... Но тут к испанцу подошел спасенный мальчик, заглянул ему прямо в глаза и спросил: - А меня так научишь? Испанец ни слова не понял, однако согласно кивнул и сказал: - Главное, это иметь афисьон, малыш,- и шмыгнул разбитым носом. Старуха на крыльце перекрестилась, по-бабьи понимая, что это - судьба.

Артикул десятый

Саранча

Было раннее утро. Отряд медленно ехал по едва приметной лесной дороге. Снег скрипел под копытами, светило солнце. Ветра не было. В такую погоду приятно думать о доме, о матушке... Но вспоминались почему-то лишь ушедшие солдаты: Курт, Хосе, Сайд. И, мало этого, сержант никак не мог отделаться от мысли - а кто ж последует за ними? Быть может, Чико? Он неосторожен. Гаспар? Или сержант? Подумав так, сержант с удивлением отметил, что о своей смерти он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он человек военный, а военные все... не такие, как статские. Так, говорят, когда вошли в один из русских городов, брат императора, гуляя по саду, рубил саблей мелкие деревья и приговаривал: "Пусть все чувствуют, что здесь война!" А когда в Могилеве прошел слух о возможном мятеже, военный губернатор отдал приказ подвязать все колокола, дабы жители не смогли ударить в набат... Нет, что ни говори, война изменяет характер, влияет на привычки. Когда сержант был маленьким, он ходил босиком, а теперь он не мыслит остаться без шпор. Без шпор как без рук, а сабля - продолжение руки. Саблей можно сражаться, бриться, резать хлеб... И защищать Мадам. Сержант обернулся - Мадам смотрела на него. Глаза у нее темно-серые, глубокие и непонятные. - Вы, наверное, устали,- сказал сержант.- Можно сделать привал. Мадам покачала головой. Удивительно! А еще говорят, будто светские дамы все как одна капризны и своенравны. Сержант не думал говорить, но все-таки сказал: - Вы славная женщина. Вы ни на что не жалуетесь. Мне даже трудно представить, насколько счастлив ваш супруг... Мадам улыбнулась и вновь покачала головой. - Как, вы не замужем? - с надеждой удивился солдат. Мадам согласно опустила ресницы, подумала немного и добавила: - Я даже не обручена. - Мадемуазель!.. - И все-таки зовите меня как и прежде: Мадам. Я привыкла. - Нельзя поверить! - совсем не к месту воскликнул Дюваль.- Ведь вы такая... - Никакая,- подсказала Мадам. Сержант смешался, не зная, как лучше возразить. Поехали молча. Молчание красит мужчину и глупую женщину; умная женщина много при этом теряет. Глупая женщина с превеликой охотой говорит обо всем, а умная - лишь о том, что может пойти ей на пользу. И все-таки самая умная женщина всегда остается женщиной, а женщинам время от времени свойственно плакать или же говорить 6 себе самую горькую правду. Вот отчего Мадам вздохнула и сказала: - Мать моя сбежала с пехотным офицером, отец мой беден и брюзглив. Завидных партий мне не предлагали... И вот я порхаю как бабочка! - Голос у нее дрогнул, но она все равно продолжала: - Я порхаю, порхаю, а кругом война! Я обо всем забыла, а ведь скоро спросят...- Но о чем у нее спросят, Мадам не сказала. Она поспешно отвернулась и уже спокойно добавила: - Зря вы меня похвалили, я такая же, как все. - Мадам! - обиделся сержант. Мадам нехотя обернулась. На свете иногда встречаются такие серые глаза: красивые, бездонные... в такие, кажется, можно падать всю жизнь - лететь, поражаться, замирать от восторга и ужаса... и так и не достичь дна, ибо жизни не хватит. Приветливые, добрые глаза - и тем не менее вы совершенно уверены, что эта пропасть не для вас, вас там не ждут, вы там не разобьетесь, и не только вы, но и никто другой - бездонные, но недоступные глаза. И тем не менее... - Мадам! - Сержант собрался с духом.- Скажите мне... - Нет-нет! - Глаза испуганно погасли. - Мадам... О, как ей не хотелось отвечать! Что, если он спросит... И, словно ища спасения, Мадам с надеждой оглянулась по сторонам... и радостно воскликнула: - Смотрите! Они остановились. Придержали своих лошадей и солдаты. Неподалеку от обочины грелись у чахлого костра двое пехотинцев, а третий лежал на снегу и едва слышно стонал. Сидевшие безо всякого интереса посмотрели на отряд и вновь отвернулись. Девятый корпус маршала Виктора, если судить по мундирам. Досадно! Девятый корпус в жарких делах не участвовал, он мог бы служить надежным подкреплением. Ну что ж... - Ребята,- обратился к сидевшим Дюваль,- Я с поруче нием к императору. Вы не подскажете дорогу? Один из сидевших беззвучно выругался, второй же оказался словоохотливей: - Вот там, за поворотом, вы встретите до батальона сброда... Таких же, как и мы. И с ними император.- Солдат внимательно посмотрел на сержанта и спросил: - А ты случайно не из Лангедока, приятель? - Нет. Бордо. - Ну да, ну да,- согласился сидевший, давая понять, что и здесь ему не повезло.- И все-таки, сержант: меня зовут Жанно, Жан Бриали, трубач четвертого артиллерийского обозного батальона. Быть может, спросят... - Хорошо, я запомню,- пообещал сержант и в свою очередь спросил: - А что неприятель, разбит? Сказать по правде, сержант спросил почти безо всякой надежды, а так, по привычке. Он ожидал услышать брань, проклятия, упреки нерадивым маршалам... а услышал смех. Смеялся трубач, смеялся его хмурый товарищ, смеялся даже умирающий. Нет ничего печальнее, нежели смех умирающего. Кто слышал, тот знает, а кто не слышал, пусть лучше останется в неведении. Отсмеявшись, трубач вновь сталь серьезным и сказал: - Великой Армии больше нет. Какого черта вас несет к императору? У вас есть лошади, спешите домой. - Но у меня приказ. И я на службе. - Служба, приказ! - едва ли не кричал трубач.- А кто приказал императору топить и убивать своих собственных солдат? Сержант не нашелся, что и ответить. Молчали и солдаты. Тогда Мадам осторожно спросила: - А что случилось? Мы ничего не знаем. Трубач долго и пристально рассматривал всадников, а затем недоверчиво спросил: - Откуда вы взялись? - Бежали из русского плена,- уклончиво ответил сержант. - Напрасно. - Не думаю. И вот уже несколько дней мы не имеем никаких вестей. - Понятно. Что ж, слушайте вести. Мы подошли к Березине, а там уже нас поджидала вся русская артиллерия. Император отдал приказ, и навели мосты. Под неприятельским огнем. Затем... Первым делом он переправил гвардию. Затем... К русским подошло подкрепление, а нам все казалось, что стоит только перейти через реку - и мы спасены. Мы шли, толкали, давили друг друга... И вдруг на том берегу показались казаки! Поднялась паника, один из мостов не выдержал и рухнул, все бросились ко второму... А в это время император приказал поджечь переправу! - Поджечь?! - не поверил Гаспар. - А зачем? - Не знаю. Но видели бы вы, что там творилось! Девятый корпус поджарили в самый трескучий мороз. Вот, полюбуйтесь! - И трубач кивнул на умирающего. Все молчали. Умирающий, понимая, что все смотрят на него, не стонал. Гаспар склонился в седле, глянул на обезображенное лицо солдата и, сознавая, что это- глупо, тем не менее сказал: - От ожога хорошо помогает березовая пыль. Приложить и покрыть полотном. - Пыль,- задумчиво повторил трубач.- От наших надежд. Что ж, спасибо и на этом. Ну а теперь,- и он отвернулся к костру,- уходите. Нечего славным солдатам болтать с дезертирами. Никто не тронулся с места. Тогда трубач схватил горящую головню, вскочил и дико закричал: - Проваливайте прочь! Прочь! Цепные псы, саранча! Лакеи коронованного ублюдка! Я вас всех ненавижу! - Трубач швырнул в сержанта головней, но промахнулся. Головня упала в снег и зашипела, угасая. Трубач закрыл лицо руками, стал на колени, потом ничком повалился в сугроб и затих. Было видно, как судорожно подрагивали его плечи. Все молчали. Умирающий что-то прошептал, и неразговорчивый солдат спросил, обращаясь к сержанту: - Ну, что вам еще рассказать? Вместо ответа Дюваль развернул лошадь и поехал прочь Туда, где за ближайшим поворотом он думал встретить императора. Копыта утопали мягко в снегу. Похрапывали лошади. Солдаты о чем-то вполголоса спорили. Сержант молчал. Зимой, конечно, холодно, но зимний лес благоприятствует спокойному течению мыслей. Воображение дремлет, желания смиряют свой пыл. А может, мысли просто замерзают? Человек покоряется холоду, кровь стынет в жилах - но не от страха, а от лени, - и ничего не хочется, ни к чему не стремишься. Доедешь - хорошо, а если нет, так и это не страшно. Да и зачем? Можно т думать, его кто-то ждет. Можно представить, что император окружении верных маршалов стоит на высоком холме и не отрываясь смотрит - а где же сержант, наш верный и славный, надежда Франции, опора династии? Ах, он запаздывает, гонит вестовых, доставьте его живым или мертвым - нет, только живым!.. Дюваль улыбнулся и понял, что далеко не все еще потеряно, если он не разучился смеяться над собой. И услышал: - Сержант, а как вы думаете, что ждет меня в ставке? Дюваль посмотрел на Мадам, которая ехала рядом. Лицо Мадам не выражало ничего, кроме едва ли не праздного любопытства. Дюваль пожал плечами: - Не знаю. Да и действительно, странный вопрос! На то ведь и война, чтобы никто не знал, что ждет его в ближайшую минуту. - Я тоже не знаю,- призналась Мадам.- А вас? Сержант не ответил. Что его ждет? Повышение в чине или совсем ничего. Но это неважно, у него будет чистая совесть. По отношению к себе... - Давайте я угадаю,- предложила Мадам, - Что? - не понял сержант. - Я угадаю, что ждет вас в ставке. Вас восстановят в звании. Откуда ей это известно? Дюваль настороженно посмотрел на Мадам, а та как ни в чем не бывало добавила: - Давайте мне вашу руку, и я по линиям ладони объясню подробнее. Сержант руки, конечно, не подал. Он еще раз внимательно посмотрел на Мадам, а после сказал: - Один из моих солдат говорит, что вы и есть та самая Белая Дама. Я этому не верю, и тем не менее... Вы часто меня удивляете. - Вам это в тягость? Сержант не ответил. В тягость, не в тягость - неважно, он знает одно: рядом с Мадам он все чаще поступает не так, как должно. Того и гляди... - Поверьте, сержант, это скоро пройдет, - как можно спокойнее сказала Мадам.- Очень скоро всем вашим удивлениям будет положен предел. - Возможно,- в тон ей согласился Дюваль и мрачно подумал: да что это?! он ничего не понимает! проклятая усталость! так отупеть... или замерзнуть? - Но я бы не хотела этого, - тут в голосе Мадам послышался упрек. - Там, куда мы направляемся, я ничего хорошего не жду. - Я тоже,- почти запальчиво ответил сержант.- И тем не менее, как видите... - Сержант, да вы не человек! - Да, я солдат! Он солдат, черт возьми! Он делает то, что умеет, он не вертит хвостом, изъясняется четко и ясно, он прям как шомпол, а она... - Я так и думала, - с грустью сказала Мадам и отвернулась. Но женские слезы - вода. Никогда не узнать, что у Мадам, на душе. Она страшится ставки, говорит, что там ее ждут большие неприятности. За что, он не знает, а нелишне было бы и объяснить, ведь он, как-никак... А кто он .такой? Он дотошный служака, ему поручили, и он выполняет приказ. Вот, правда, женщина... Хитрая, скрытная, все время говорит одними недомолвками... красивая, добрая и, кажется... Сержант посмотрел на Мадам. Мадам отвернулась. - Простите меня,- неуверенно начал сержант.- Все так нескладно получилось, да и приказ... Мадам устало махнула рукой, и сержант замолчал. Шагов двадцать они проехали молча, но более сержант не выдержал и сказал: - Но если с вами обойдутся плохо, то я... я не вернусь домой, Мадам! Мадам с удивлением посмотрела на сержанта, словно хотела сказать: зачем, я вас о чем-либо просила? Ах, увольте, сержант! Однако же сержант не успокоился. - Клянусь честью, Мадам! - сказал он, повышая голос. Подумал и добавил: Остатками чести...- но вдруг спохватился, воскликнул: - Но хватит об этом! - А после дал лошади шпоры и быстро поехал вперед. Вскоре лес кончился, и сержант увидел, что Мари вынесла его на широкую дорогу, которая была сплошь покрыта множеством совершенно свежих следов. Сержант посмотрел по сторонам и увидел, что шагах в двухстах от него к небу поднимается с десяток дымов. Самих костров не было видно, они скрывались за холмом, но тем не менее сомнений быть не могло - это колонна! Император! Франция! Ну, радуйся, сержант, кричи, ликуй! Чего ж ты молчишь? Сержант молчал. Неторопливо развернув теперь уже ненужную карту, он сверился с местностью, еще раз посмотрел на дымы... и уронил карту в сугроб. Все, теперь ему не нужно ни чего. Вот только немного решимости. Сейчас раскроют клетку и вытряхнут его на тесный пятачок. Вокруг стеной стоят большие незнакомые люди. Они кричат от нетерпения и спорят бьются об заклад, и голоса хозяина совсем не слышно... А у него на тонких ногах большие железные шпоры, которые острее бритвы... Сержант вздохнул и оглянулся, К нему подъехала Мадам , остановилась несколько поодаль. Солдаты - те еще только выезжали из леса. - Ну, скоро вы там? - раздраженно прикрикнул сержант Он был зол на солдат, на Мадам, на войну, на Россию - и всех, кроме себя. Себя он просто ненавидел и желал лишь одного - чтоб все, что он задумал, свершилось как можно скорее. Свершится, куда оно денется, главное, не смотреть на Мадам., Подъехали солдаты, посмотрели на дымы, переглянулись Сержант, откашлявшись, сказал: - Ну вот и все, путешествие наше закончено. Там, за холмом, император и армия. Мы выполнили свой воинский долг.. Но не будем спешить. - Сержант помолчал, давая солдата время собраться с мыслями, а затем продолжал: Надеюсь никто не забыл, как нас встречали на переправе? Так вот, на этот раз поеду я один. Посмотрю и вернусь,- и сержант при встал в стременах. - А если? - спросил Чико. - Считайте, что Дюваль... полковник Дюваль подписал вам отставку! Сержант дал лошади шпоры и поскакал по дороге. Оставшиеся некоторое время молчали, а потом Франц удивленно спросил: - Какой полковник? - Дюваль, он же ясно сказал,- ответил Гаспар.- Он был полковником в Тильзите. - А ты откуда знаешь? - удивился Чико. - Знаю. Сам видел. - А почему он сейчас не полковник? Гаспар уклончиво пожал плечами. Мадам внимательно посмотрела на бывшего кучера, но ничего не сказала. Ну а сержант тем временем взъехал на холм и увидел колонну Великой Армии, расположившуюся на отдых. Счастливчики, которым удалось перейти Березину, грелись у чахлых костров. (Если, конечно, у них нашлось по 6 франков за место у огня.- майор Ив. Скрига). Последние крохи дисциплины и самолюбия были утеряны на переправах у Студянки. Рваные салопы, бабья платки, обмотки поверх сапог, слезящиеся голодные глаза... А во главе колонны стояла карета императора со слетевшим .колесом. Тощие клячи понурили головы, а офицеров свиты - тех и вовсе не было видно. Вид императорской колонны окончательно убедил сержанта, что война уже закончена. Однако приказ есть приказ, и Дюваль направил лошадь к карете. Проезжая мимо костров, сержант старался не смотреть но сторонам, не замечать всех этих злых и жадных взглядов, не слышать дерзких выкриков. Он выполняет приказ, он спешит к императору, ему и дела нет до этих опустившихся людей... своих, кстати сказать, соотечественников. 'Подъехав к карете, сержант подчеркнуто легко соскочил с седла и, ведя Мари на поводу, столкнулся с неизвестно откуда взявшимся офицером свиты. - Вашу лошадь, сержант! - властно потребовал офицер, протягивая руку в ослепительно белой перчатке. Сержант препоручил ему Мари и, теперь уже налегке, подступил к самой карете. Дверца, увенчанная императорским вензелем, была распахнута. Сержант сделал еще один шаг и замер в невольном почтении: в карете сидел невысокий человек в собольей шубе, покрытой зеленым бархатом и украшенной золотыми шнурами. Тяжелая меховая шапка была надвинута до самых щек. Круглых, упитанных щек.... - Сир...- неуверенно начал Дюваль. Человек в собольей шубе пробудился ото сна, медленно поднял голову... И голова эта несказанно удивилась при виде сержанта: - Шарль! Сержант был не менее удивлен, и все же нашел в себе силы ответить: - Добрый день, Оливье,- рад видеть тебя в добром здравии. Оливье, а это был именно он, расплылся в доброжелательной улыбке. - И я, и я, мой друг! - воскликнул генерал. Но сержанту было не до любезностей. - Где император? - спросил он. - Император? Император на вершине славы! - высокопарно воскликнул генерал.- Он всех их перехитрил. - Кого? - Русских, а кого же еще!- Глаза у Оливье горели от напускного восторга.Мы навели ложные переправы, они бросились туда, а мы сюда! Чичагов перепугался, Витгенштейн растерялся... - А император сжег мосты и погубил армию. - Но-но! - И лицо Оливье стало таким же острым, как и пять лет назад.Боеспособные части переправились почти все. А трусы и мародеры остались на том берегу. Стратегия, сержант, стратегия! - Ясно,- Дюваль был мрачен как никогда.- Так где же он сейчас? Оливье неопределенно махнул рукой на запад. - Там! Война окончена, армии, сам видишь, больше нет. А император в Тюильри; ведь надо же спасать династию... Э! Да что я! Весной мы вернемся... - Понятно. А как же мои солдаты, Мадам? - Мадам? Какая Мадам? Ах, да...- Глаза Оливье забегали.- Мадам - гадалка императора, его довереннейшее лицо. Я не знаю, что там у них произошло, но... храни ее пуще собственной чести, Шарль. Ступай с богом, мой друг, и да вернутся на твои плечи эполеты! - Тут генерал увидел в руках сержанта тот самый пакет, с которым отправлял его к императору.- А это можешь оставить у меня. Сержант отрицательно покачал головой. - Оливье, ты обманул не только меня,- сказал Дюваль.- Что я теперь скажу своим солдатам? - Приказ отменяется,- и генерал протянул руку за пакетом.- Отпусти их, пусть каждый добирается домой как сумеет. Сейчас, сам видишь, не до союзников... - Молчи! - перебил его Дюваль и спрятал пакет под мундир,- Наполеон,- тут он впервые за много лет назвал императора по имени - Наполеон бежал. Так что, Оливье, повторяется каирская история? - Может, и так, может, и так. О, какой у тебя нездоровый вид! Перекусим? А что, у меня есть еда и выпивка. А у тебя женщина. Мы неплохо устроились, не так ли? - Не смей так говорить о даме! - вспыхнул сержант. - О даме? - рассмеялся Оливье.- Может, ты еще и веришь ее россказням? Перевидали мы таких дам под телегами!... Дюваль не сдержался и дал Оливье пощечину. - Полегче, полегче! - прикрикнул Оливье.- Не забывай, что ты разговариваешь с генералом. А твоя девка... И получил еще одну пощечину. А потом он мог получить и саблей в грудь, но тут подскочивший офицер стал между сержантом и генералом. - Оч-чень хорошо! - обрадовался сержант.- Теперь-то я уверен, что "император" не откажет мне в чести! - Я слушаю вас,- с готовностью сказал офицер. - Так вот, я посылаю вызов этой коронованной особе. Сабли, пистолеты? - А где Мадам, где солдаты? - в свою очередь спросил Оливье. - Тебе их не достать. Так что же: сабли, пистолеты? На что Оливье улыбнулся и мило ответил: - И сабли, и пистолеты, мой друг, а также просто голыми руками. Вот полюбуйся! - И он сделал широкий приглашающий жест. Дюваль обернулся. От ближайшего костра к нему поднимались с десятка полтора солдат, вооруженных чем попало. Всего лишь двое оставались у костра. Ну что ж, вот сержант и дождался, его убьют свои же. Он жил грешно, а умрет... Но перед смертью... Сержант, не сводя глаз с Оливье, стал медленно вытаскивать саблю. И вдруг за спиной у него засмеялись! Сержант оглянулся... Что это? Те двое, что остались у костра, со смехом свежевали красотку Мари! (Каннибалы! - майор Ив. Скрига.-Каннибалы!) Сержант уронил саблю в ножны, отвернулся... И услышал: - Судьба! - печально сказал генерал.- Если жеребенок родится с зубами, его обязательно скушают волки. Сержант не ответил, уткнувшись лицом в стенку кареты. А что говорить? Кому говорить? Он только слушал, хоть и не хотел, но слушал голос Оливье, который продолжал: - Я был плохим кавалеристом, Шарль, ты знаешь это лучше других. Да разве только кавалеристом?! Но тем не менее, поверь мне, здесь я ни при чем...И вдруг генерал сорвался на крик: - Подите прочь, ублюдки! Я вас не звал! Люсьен, гони их отсюда! Пусть обжираются кониной! Сержант, не оборачиваясь, слышал, как солдаты глухо возмущались, как что-то доказывал Люсьен - должно быть, тот самый офицер, что принял у сержанта Мари... Потом все стихло, было долго тихо... и вновь заговорил генерал: - Шарль, ты даже не представляешь, что здесь творится. Не сегодня, так завтра они поджарят меня. Уходи. У тебя есть Мадам, есть солдаты. Даст бог, ты вернешься во Францию. Я был неправ, я был несправедлив к тебе и к этой женщине. Я не прошу прощения, я просто говорю, что думаю. Дюваль отступил на шаг от кареты и посмотрел на генерала. Вид у Оливье был растерянный и непривычно виноватый. - Ты первый честный человек, которого я встретил, Шарль... _Сержант не ответил. Сержант развернулся и пошел прочь. Никто его не останавливал. Подойдя к своим, Дюваль через силу улыбнулся и сказал: - Вы все получили отставку, друзья. Наш император был весьма любезен, - и замолчал. Он более не мог и не желал продолжать. А Чико спросил: - Где ваша лошадь, сержант? Дюваль задумчиво посмотрел в сторону и не сразу ответил: - Все дело в том, что я оставлен при армии. Повышен в чине. Обласкан... Сержант посмотрел на солдат, на Мадам и спросил: - Чего вы ждете? Езжайте домой. Солдаты не тронулись с места. Тогда... - Мадам, - как можно уверенней заговорил сержант. - Император весьма лестно отозвался о вас и желает вам счастливого возвращения на родину. Прощайте! - И он развернулся... - Шарль! Это неправда! Куда вы?! - К Мари. - Гаспар! - Мадам с надеждой посмотрела на бывшего кучера. Гаспар понуро сошел с лошади и сказал: - Простите, но я подсматривал за вами, сержант. - Ты?! - Я. Ординарец Оливье. В то утро, если помните, лейтенант Лабуле... - Довольно! - Как прикажете. Но я хотел сказать другое. Я, знаете ли, кучер, и мне верхом несподручно; другое дело карета. Позвольте мне вернуться к генералу! Сержант молчал. Тогда сказал неаполитанец: - Если он останется с нами, я его ночью зарежу. Не так ли, Франц? Франц растерялся, не зная, что и ответить. Тогда заговорил Гаспар: - Мадам, о том, что вас интересует, я, к сожалению, не имею ни малейшего понятия. - О чем вы? - Вы знаете, о чем. Прощайте! И, видимо, чтоб не расчувствоваться, Гаспар резко развернулся и побежал к колонне, по колено утопая в снегу. Сержант нахмурился и опустил голову. Чико подвел ему лошадь Гаспара и тихо сказал: - Пока вас не было, Мадам едва ли не лишилась чувств. Я сам растирал ее снегом. Простите... Сержант улыбнулся. Тогда неаполитанец осмелел и взял на душу еще один грех, заявив еще громче: - Гаспар проболтался. Он рассказал, как вы в Тильзите - в две колоды вчистую обыграли русского царя. Тут Оливье, конечно же, неправ, за это нужно награждать, а не рвать эполеты! Сержант рассмеялся, легко вскочил в седло и приказал: - За мной! А в это время бывший кучер подбежал к карете и, запыхавшись, отрапортовал: - Жду... дальнейших... приказаний! И тут взбешенный Оливье выместил все зло на ординарце. - Мерзавец! Все из-за тебя! - и наотмашь ударил женевца по лицу. Из разбитой губы у того потекла кровь. В подобных случаях Гаспар прежде молчал, а теперь... - Снег! Отменное средство снег! - сказал он, боком опустился в сугроб и принялся прикладывать снег к разбитой губе.- А вам, генерал, я посоветую вот что: пьявки, пьявки и еще раз пьявки. За уши, к вискам и на спину. Пьявки помогают от запоя, при ударе и при неспособности к учению... - Расстрелять! - закричал Оливье.- Расстрелять негодяя! Вы что, оглохли все?! Но все молчали.

Артикул одиннадцатый

Тайна уходит сквозь пальцы

Они проехали вот уже несколько верст и все молча. Нет больше красотки Мари, нет Гаспара. Нет армии, нет императора. Все рухнуло, все гибнет; разумные сдаются в плен, а неразумные замерзнут в снегу или будут подняты на казачьи пики. Гаспар отдал сержанту лошадь, Гаспар прекрасно понимал, что пешком ему не выбраться отсюда. Гаспар - шпион, доверенная крыса Оливье, Гаспара нужно презирать... А вот сержант - он отдал бы Гаспару лошадь?! Нет, лучше об этом не думать. Сержант оглянулся - Мадам отвернулась. Оно и понятно: сержант ведь сказал, что он все равно доставит ее к императору, прямо во Францию. Дорога предстоит неблизкая, они будут добираться целый месяц, а то и два. Конечно, это глупо, но ведь не сказать же ей прямо: Мадам, я вас никуда не отпущу, вы будете со мной и только со мной, меня не интересует, кто вы - француженка или... Но ладно об этом, пусть обижается, пусть. Зато как непривычно легко, когда ты никому не подчиняешься. Захочешь - поедешь направо, захочешь - налево... Подумав так, сержант посмотрел налево и увидел, как Франц приложил к губам флейту и затянул бесконечную грустную мелодию. Напрасно он это! Музыка на марше должна быть бодрой и вселять уверенность, которой на войне частенько не хватает. Что же касается печальных песен, так они позволительны лишь людям пресыщенным, уверенным в завтрашнем дне. А посему... - Франц! - строго окликнул Дюваль. Австриец перестал играть и с сожалением сказал: - Я так и думал, что вам не понравится. Дрожащими от обиды и холода пальцами австриец стал раскручивать флейту. Смешно!.. Но если вспомнить, так бывший кучер тоже был смешон. Сержант почувствовал неловкость и попытался оправдаться. - Франц, ты не понял. Мне нравится, как ты играешь. - Ну что вы, сержант,- отмахнулся Франц.- Мне с детства запрещали играть, я привык. Мне говорили, зачем тебе это, ты ведь прекрасный повар! Но что поделаешь,- тут Франц вздохнул и долго молчал, рассматривая флейту, - но что поделаешь, если музыка для меня все равно что для кого-то неразделенная любовь. Сказав такое, Франц испугался насмешки и замолчал. И все молчали, даже Чико, который прежде непременно поднял бы австрийца на смех. Ободренный этим молчанием, австриец осмелел и сказал: - И все-таки однажды... Я очень просил, и меня взяли музыкальную команду! - Не может быть! - не к месту удивился сержант. - А вот представьте! Взяли! Это было...- Франц вспомнил, как это было, и сразу перестал улыбаться.- Это было под Оршей, совсем недавно, можете спросить. - А, под Оршей,- как эхо отозвался Чико. - Да, - и добродушное лицо австрийца стало непривычно мрачным, и даже голос у него переменился..- Два дня мы били в барабаны и кричали, что именем императора всем дезертирам даруется прощение и что все они будут накормлены; Лошади, готовые к закланию, стояли у него за спиной, кипели котлы... Но, увы, я, наверное, действительно плохой музыкант: ни один человек не вышел из лесу, и у меня отняли барабан. У моих товарищей тоже... Франц растерянно посмотрел на. слушателей и медленно захлопал ресницами, на которых намерзли ледышки. Бедняга Франц, зачем такого приводили на войну, он так был хорош в своей кондитерской, взбивая земляничный крем... - А дальше что? -.спросил Чико. - А дальше... Я вернулся на кухню, отвязал Серого, - тут Франц похлопал свою лошадь по загривку,- и увел его в лес. - И правильно сделал! - одобрил Чико.- А был бы я на твоем месте... - Но я не воровал! - перебил его Франц.- Ведь Серый был обещан дезертирам, и я, тогда уже сам дезертир... - А был бы я на твоем месте...- Но тут неаполитанец замолчал и посмотрел направо. Направо, шагах в двадцати от отряда, стоял разъезд казаков во главе с офицером. Казаки негромко переговаривались между собой, офицер улыбался. Дюваль привычно вырвал саблю... и замер. Потом улыбнулся. Рука сама собою опустилась. Что делать, что делать, что делать?! - Мой дорогой Дюваль,- заговорил казачий офицер на чистейшем французском,какая встреча! Я несказанно рад! - А я...- Сержант не знал, что и ответить; он улыбался, он был, конечно, рад, ну что тут скажешь? Сержант во все глаза смотрел на офицера, на его казаков... Казачьи пики упирались в снег, казачий офицер привстал в стременах и улыбался, а Франц наигрывал "Милую Гретхен". Какая ж все-таки сентиментальная штука - война! - Гринка! Хоронший! - с усилием сказал сержант и бросил саблю в ножны. Отряды не двинулись с места, а командиры съехались и обнялись. Мадам улыбнулась. Казачий офицер, чтоб не рассмеяться, поджал губы. - Вот, познакомьтесь, мой старинный друг, - смущенно признался сержант, обернувшись к своим солдатам и, главным образом, к Мадам. - Григорий Назарыч Дементьев, лейб-гвардии казачий полк, - представился офицер и учтиво поклонился. - Мадам... - Э...- растерялась Мадам, не зная, кем ей назваться, и тогда сержант пришел ей на помощь. - А эту даму, Гринка, я провожаю домой, во Францию. - Похвально, похвально,- многозначительно ответил Дементьев, внимательно осмотрел сержантский мундир Дюваля и спросил: - Надеюсь, это маскарад? - Увы, - вздохнул сержант.- Не всем сопутствует удача. Но не будем об этом! Ты рассказал бы лучше о себе. - Ну я, как видишь, сотник, представлен на подъесаула. - Я рад за тебя! - искренне воскликнул Дюваль.- Я... действительно рад. - О, что ты, что ты! Но... На следующий вечер я заступил в караул, потом меня отправили с депешей. Мне так хотелось встретиться с тобой, но сам понимаешь. - О, понимаю. .- Я часто вспоминал тебя, но мы пять лет не воевали, где ж было встретиться? - Да, к сожалению. - А этим летом, как только узнал о вторжении, я всем говорил: у них там есть один полковник - нет, генерал, а то и маршал... - но тут Григорий осекся и некоторое время молчал, потом спросил: - Так что же случилось? Где твои эполеты? - М-м... мне кажется, сегодня это придется не к месту. Мы так давно не виделись, - сержант сбивался, отводил глаза, дергал уздечку, косил на Мадам... - Э, так не пойдет! - обиделся Григорий.- Ты мне ответишь или нет?! - Отвечу, только не кричи,- и сержант перешел на едва слышный шепот: - Ты помнишь тот .портфель, что я отыграл у интенданта? - Помню. Желтый, красивый портфель. - А интендант был нашим резидентом. Теперь ты понял? - Нет,- чистосердечно признался казак. - Тот портфель был для секретных бумаг? - Да, конечно. - Так вот, наш резидент хотел их выиграть, а я не позволил. И вот за это с меня сорвали эполеты. Теперь понятно? - Но их там не было! - Кого? - Голос у сержанта дрогнул. Григорий не ответил. - Кого там не было?! - повысил голос Дюваль.- Бумаг, что ли, не было? - Были, были бумаги, ты не волнуйся,- успокоил сержанта Григорий и надолго задумался. Григорий вспомнил, как в то утро он явился в канцелярию и долго разговаривал с Синицыным, дежурным офицером. Синицын божился, что со дня на день ждет уйму денег и тогда непременно расплатится, на что Григорий отвечал... Потом Синицын принимал секретные бумаги -и приглашал к себе на ужин, Григорий отказался, взял пустой портфель, защелкнул мелодичную застежку и манерно раскланялся, потом прошел по улице, спустился в кабачок... - О чем ты думаешь? - спросил Дюваль. Григорий долго, не моргая, смотрел на сержанта, а после сказал: - Проиграй я в тот вечер портфель, меня бы расстреляли. Я обязан тебе на всю жизнь,- и отвернулся. Казачий сотник не любил кривить душой, однако же бывают в жизни особые случаи. Сержант прислушался к себе и понял, что в душе у него пусто. Сержант посмотрел на сотника - тот был белее первого снега. - П-проиграй я в тот вечер...- начал было казак. Но Дюваль поднял руку, и тот замолчал. - Спасибо, большое спасибо,- сказал сержант.- Я буду верить тебе, мне так намного легче...- И замолчал, услышав за собою дружный топот. Друзья обернулись - к ним подъезжал отряд русских кирасиров во главе с румяным и дородным офицером с огромными рыжими баками, свисавшими до самых эполет. - Майор Федосов, - узнал его Григорий.- Плохи твои дела, Шарль. Кирасиры окружили французов и, не обращая на них особого внимания, стали переговариваться с казаками. Победители громко смеялись. Майор Федосов тот был настроен по-иному. Подъехав к Дементьеву, он резко осадил лошадь и недовольно прикрикнул: - Сотник, что за церемонии? Пленных расстрелять! Немедля! Однако, заметив Мадам, бравый майор заметно оттаял и добавил уже почти дружелюбно: - Но только без лишнего шума, отведи их подальше. А красотку не трогай, возьмем трофеем! - Тут он игриво подмигнул и представился: - Вася Федосов, керасирский ея величества полк! - И все это по-русски, ибо Федосов вот уже полгода намеренно не употреблял ничего иноземного, исключая напитки. - Господин майор, к чему кровопролитие?! - опять же по-русски воскликнул Дементьев.- Война на исходе, противник бежит. - Я что, неясно сказал?! - возмутился Федосов. Григорий не двинулся с места. И все молчали. Только Франц почему-то решил, что наступил подходящий случай, и стал наигрывать самый минорный марш. Федосов оживился, подобрал поводья, глянул орлом и согласился: - Да, лишнее кровопролитие нам ни к чему, - и, обернувшись к кирасирам, приказал: - Скомороха забираем с собой. И Франц, подхваченный крепкими руками, очутился на лошади одного из кирасиров. Федосов обернулся к Григорию. - Так, пленных расстрелять,- напомнил он.- Живо! А красотку я после лично допрошу. Подъехав к Францу, Федосов сосредоточенно потер руки, подумал, глядя австрийцу прямо между глаз, а после опять же по-русски спросил: - Ну ты, европа, а этот, гвардейско-кирасирский, умеешь? Па-па-па-нам! Пам-пам! Па-па-па-нам! А? Франц догадался без перевода и стал старательно подбирать мелодию. Федосов просветлел. - Гляди ты! Не только грабить умеют! - похвалил он.- Беру! Франц заулыбался. Не понимая по-русски, австриец сообразил, что наконец нашелся человек, оценивший его как музыканта. И Франц стал сбивчиво объяснять, что он и есть музыкант, а кондитер из него никудышный... Но его не слушали да и не понимали. Ибо не было рядом человека, знавшего по-немецки. (И хорошо, и не надо.- майор Ив. Скрига). - А что он сказал про нас, Гринка? - спросил у друга встревоженный Дюваль. - М-м... Полковник дарует вам свободу, но реквизирует лошадей. Пойдемте, я провожу вас,- и сотник вновь перешел на русский: - Рябов, Тыртов, за мной! Дюваль, Чико и Мадам сошли с лошадей; спешились и названные казаки. А сотник тронул лошадь и сказал, указывая вперед: - Вот туда, за холм, к лесу. Дюваль посмотрел на казаков, заряжавших ружья, и все понял. И сержант не обиделся на друга. Приказ есть приказ. Тем более, что он сам видел, как Гринка спорил с майором, да тот, как видно, настоял. Когда приходит смерть, главное - не думать о самом дорогом: о доме, о матушке. Если будешь думать, можешь наделать глупостей, а то и смалодушничаешь. А умирают в жизни только раз, потом не исправишь, вот так-то... Сержант косо глянул на неаполитанца - Чико был спокоен, только несколько бледен. Хорошо. Сержант оглянулся на оставшуюся при кирасирах Мадам... Нет, .Мадам шла рядом! Сержант остановился. - Мадам! -сказал он.- А вы куда?! - Я с вами. Вы обещали доставить меня домой. - Но я... - Молчите! - И Мадам цепко схватила его под руку, а уж потом едва слышно прибавила: -Это судьба. Сержант хотел было возразить, но тут Федосов опередил его. - Эй, сотник! Ты куда красотку поволок?! - обеспокоенно крикнул майор. Григорий остановился, вопрошающе посмотрел на Мадам, прикинул что-то и ответил: - Она решила погибнуть вместе с земляками. Но и это не повлияло на решение майора. Он только пожал плечами - странный народ эти женщины, особенно француженки, любовницы злейших врагов. Подумав так, майор повернулся к оставшимся при нем казакам и выкинул три пальца. - Ну! Еще трое казаков спешились и пошли догонять товарищей. Григорий не оборачиваясь ехал впереди. За ним, по колено в .снегу, шли казаки и французы. Чико растерянно улыбался и как мог убеждал себя в том, что это все неправда, что он сейчас проснется... Дюваль был мрачен. - Зря вы это сделали, Мадам,- недовольно сказал он.- И не потому, что их трое, а я один. - Сержант оглянулся. - Простите, их шестеро. Все дело в том, что среди этих шестерых один мой друг и я не помешаю другу. Тем более, что русские, возможно, и правы...- Не услышав ответа, сержант еще больше нахмурился и с раздражением спросил: -Зачем вы пошли за мной? Ведь вы прекрасно понимаете по-русски! Вы что, хотите увидеть, как меня убьют? Но это скучно. - Нет, я хочу увидеть другое. - Ах, даже так! - воскликнул сержант.- Так знайте: я никому не позволю выпрашивать мое помилование! - Шарль! - Молчите! И больше они не обмолвились ни словом. Спустившись в низину, Григорий обернулся - кирасиров уже не было видно. Тогда сотник осадил лошадь и сказал: - Здесь! -Казаки остановились. Остановились и пленные. Григорий отрывисто бросил команду, и казаки защелкали курками. - Мадам! - окликнул Григорий. Мадам подошла к нему. Григорий сошел с лошади, подсадил Мадам в седло, а сам стал рядом с казаками. Чико подмигнул Дювалю и с дрожью выкрикнул: - Да здравствует император! - Какой? - хмуро спросил Григорий. Но Чико лишь пожал плечами - мол, не все ли равно? Сержант молчал. Казаки выстроились в линию, подняли ружья, прицелились. В головы. С десяти шагов даже самая твердолобая голова разлетится вдребезги. А что такое дребезги? Дрязги - это война, грызня генералов, шпионаж. Мадам - шпионка или нет? Нет, о Мадам лучше не думать, надо думать о пустяках. Так что ж такое дребезги? Дребезги - это полковничьи эполеты, Шевардинский редут, Полоцкий монастырь, жена, Мари, Мадам... Нет, надо думать о пустяках. Дребезги - это как брызги. Как брызки Гаронны, дом, матушка... Нет, лучше вообще ни о чем не думать, лучше смотреть. Вот Гринка встает на правый фланг. Откашлялся и говорит. Что он говорит? Опять по-русски? А Гринька говорил: - Во ознаменование победоносного окончания войны, во славу русского оружия...- Рука его дернулась вверх.- Салют! Ружья дружно рванулись вслед за рукой, и пули ушли в синее небо. Синее, без единого облачка небо. Чико глупо рассмеялся, а сержант утер пот со лба и признался: - А я подумал - расстрел. - Вот за это, Шарль, тебя и разжаловали,- хмуро сказал сотник, подошел к Мадам и пожелал:- Счастливого пути, сударыня. - Благодарю! - улыбнулась Мадам и добавила еще несколько слов по-русски. Сотник нахмурился, спросил, Мадам покраснела, ответила... Григорий с тем же мрачным видом поцеловал даме руку и, кликнув казаков, пошел обратно. А Чико сказал: - Я знал, что не расстреляют! Мне на роду написано дожить до девяноста шести лет. Хотя, конечно, мало ли... Да только Дюваль не слушал солдата, Дюваль смотрел на Удалявшуюся фигуру лейб-казака. Где он видел эту неуклюжую походку и в то же время непринужденную манеру держаться?.. Нет, держать. За талию... Ах, вот оно что: лето, Витебск, французский кирасир! С ним рядом женщина, Мадам! Так вот как! Ну ладно, посмотрим... Сержант резко повернулся к Мадам: - Сударыня, соблаговолите повторить мне то... - Но передумал и не расспросил о разговоре с сотником, а только сказал: - Интересно: а что он сказал перед залпом? - Война окончена, сержант, - Мадам внимательно посмотрела на Дюваля, ожидая дальнейших вопросов. Однако сержант не стал ни о чем спрашивать. Он лишь сказал: - Вперед! - И сделал первый шаг.- Домой! Кому во Францию, кому в Россию. - Ну а кому в Неаполь, - добавил Чико. Мадам не проронила ни звука, и отряд двинулся дальше: впереди сержант по колено в снегу, за ним Мадам на лошади, за лошадью Чико. Идти по колено в снегу было трудно, однако же еще труднее было время от времени оборачиваться и смотреть на Мадам. Мадам - шпионка русского царя, а русский царь - враг Франции. Мадам коварная, хитрая, умная... и очень красивая женщина. Можно, конечно, выхватить саблю и крикнуть: Мадам, вы шпионка! Как вам не совестно, француженке, идти на службу^.. Однако кто ему сказал, что она француженка? Да и в .конце концов он будет выглядеть последним простаком, которого вот уже скоро неделю как водят за нос, а он рискует жизнью, охраняет и отдает последнюю лапку трофейного гуся... Да он кругом смешон! Он, арлекино! Он осел... Нет, лучше идти и молчать, пусть русский снег забивается за голенища, пусть русская шпионка смотрит ему в спину и думает, что хочет, а он и виду не подаст... И кстати, почему она до сих пор от него не сбежала? Да неужели никчемный сержант так интересен русской разведке? Или же... Нет-нет, вот это напрочь невозможно! Нет! И, по колено в снегу, сержант пошел еще быстрее. Куда? Теперь он этого не знал и знать не желал. Он думал только об одном: солдат живет, пока идет, ну а потом... А в это время сотник с казаками вернулся к Федосову. - Ну как, готово? - спросил майор. - Виноват! Промахнулись! - браво отрапортовал Гринька и, не дав кирасиру опомниться, добавил: - Однако добыли ценные сведения - севернее Лукашовки две версты до батальона противника: генерал, знамена, обоз! Майор повеселел, выхватил саблю, выкрикнул: - Седла! - и браво пришпорил усталую лошадь.

Артикул двенадцатый

Мадам раскрывает карты

По заснеженному полю едва плелась лошадь; Мадам дремала в седле. Рядом шли Дюваль и Чико. Дюваль молчал по обыкновению, молчание же неаполитанца шло от обиды - еще утром Чико с вызовом заявил, что он отморозил язык. Хотя случись это и на самом деле, было бы не очень удивительно - последнюю ночь путешественники провели в лесу, в сугробе. Костер почти что не спасал от холода. Однако язык у Чико тогда еще не был отморожен, и он с успехом заменял ужин разговорами: - Холодно! - в который уже раз сказал Чико и посмотрел на черное ночное небо.- Мороз! А я с рождения привык к теплу. И вот вспоминаю...- Солдат с опаской покосился на Мадам и даже окликнул: - Сударыня! Мадам не шелохнулась; она крепко спала, привалившись к лежавшей на снегу лошади. - Спит, ну и прекрасно, пошли ей господь приятных сновидений,скороговоркой пожелал Чико и вновь предался воспоминаниям: - Да, на родине всегда тепло, а здесь, в России...- Солдат даже причмокнул от удовольствия и шепотом воскликнул: - Ах, как чудесно мы погрелись в Полоцке! Вы слышали о полоцком пожаре? - Нет, не приходилось,- без особого сожаления ответил сержант. - И напрасно, напрасно,- покачал головой солдат.- Зрелище было весьма восхитительное. Горящая Москва ничто по сравнению с тем, что я увидел в Полоцке. Жаль, что это была последняя ночь в этом чудесном городе...- Тут Чико вновь покосился на спящую Мадам и едва слышно добавил: - Там я впервые увидел Белую Даму. Сержант равнодушно пожал плечами. А Чико прислушался... - Слышите? Волки! - прошептал он после некоторого молчания. - Брось болтать чепуху! - рассердился сержант.- Волков нам только не хватало. - Вот именно. С нас достаточно и Белой Дамы. - Чико! - Как знаете, сержант, как знаете,- обиделся Чико.- А я ведь к вам со всей душой. Вы честный и смелый сержант, но... немножко доверчивый. Тут Чико замолчал, давая Дювалю возможность возразить. Сержант не возражал, и неаполитанец продолжал: - Я тоже раньше был доверчивым. Потом повзрослел. Теперь я никому не верю. А ей,- и Чико посмотрел на спящую Мадам,- а ей особенно. Только вы, прошу, не обижайтесь; не так уж и часто Чико говорит начистоту. Сержант согласно кивнул. - Ну вот и прекрасно! - оживился Чико.- Вот это по-гусарски! Так о чем я? - О полоцком пожаре. - Да, совершенно верно. Но прежде... Куда мы направляемся? - Домой. - Это понятно: мы с вами домой. Ну а... - А какое отношение это имеет к полоцкому пожару? - Самое прямое. Только... Я расскажу вам о пожаре не как оскорбленный солдат, а лишь для вашего же блага. Вы мне, признаюсь честно, симпатичны. - Все, одно лишнее слово!.. - Извольте.- Солдат откашлялся и начал: - Шестого октября мы остановили русских на самой окраине и решили не дожидаться утра, а уйти еще затемно. О! Если б маршалы не перегрызлись как волки, мы и поныне сидели бы в Полоцке. Но, сами знаете, Виктор питал зависть к Сен-Сиру, а потому не шел к нам на помощь. Сен-Сир в свою очередь не очень-то и настаивал на этой помощи. Ведь приди Виктор в Полоцк, Сен-Сир был бы вынужден сдать команду старшему в чине. Вы понимаете? - Короче! - Да уж куда короче! Итак, наступила ночь с шестого на седьмое. Упал густой туман. Нам на руку. Ну, то есть не на руку, а вы понимаете, да... Так вот, Сен-Сир отдал приказ, и мы, сохраняя величайшую предосторожность, начали отход из города. И тут Белая... Простите, запамятовал! И тут в расположении Леграна кто-то по непостижимой глупости зажег бараки. Тотчас стало светло как днем и тепло как в преисподней. Но, главное, светло, и русские открыли убийственный огонь! Я побежал, споткнулся, упал, поднялся... От горящих бараков уходили двое: один был из нашей тяжелой кавалерии, кираса так и сверкала в отблесках пламени, ну а второй, то есть вторая... Дама! Белая! - И Чико указал на спящую Мадам.- Клянусь Наполеоном, это была она. - Чико! Сержант был вне себя от гнева, рука его искала саблю. Но Чико тоже был не из робкого десятка, особенно если это касалось его рассказов. А потому он, нисколько не смутившись, добавил: - Ну а сегодня ночью, при свете костра, я наконец узнал ее наверняка. Еще когда она впервые вышла из кареты, я подумал: она? Я сомневался, долго сомневался. Зато теперь рубите голову, но я не отступлюсь! И если сержант был возмущен как никогда, то Чико был не менее серьезен. А потому Дюваль убрал саблю в ножны и мрачно сказал: - Уж лучше бы ты родился немым. - Как можно! - возразил веселый, прежний Чико.- Мать родила меня бегом, вот оттого-то я такой беспокойный. А еще... Но тут слова замерли у него на губах. Еще бы: Мадам улыбалась! Смотрела на него и улыбалась. Неаполитанец весь сжался и растерянно сказал: , - Простите, мы вас невольно разбудили. - О, пустяки,- ответила Мадам.- Ведь я большая охотница до загадочных историй. - Так вы все слышали? - Как вам сказать,- Мадам пожала плечами и посмотрела на огонь.- А как вы считаете: Белая Дама всесильна? - Конечно. - А русская шпионка сочла бы необходимым столь долго оставаться в вашем обществе? - Не-не знаю, я ни разу не был русской шпионкой. - А вы представьте. Солдат молчал. Тогда Мадам обернулась к Дювалю и спросила: - А вы что скажете, сержант? - Солдат ошибся,- нехотя ответил Дюваль.- И довольно об этом. - Вы так считаете? - - Да,- и сержант отвернулся. Подолгу притворяться он умел. Тогда Мадам посмотрела на Чико и спросила: - А вы что скажете на это? Солдат молчал. - Вы слышите меня?! - Слышу, слышу,- недовольно проворчал неаполитанец.- И даже вижу, что скоро светает, пора в дорогу. А у меня отмерз язык. Все! Я больше ничего не говорю,- и с этими словами он поднялся от костра. С тех пор они прошли уже несколько верст, а Чико продолжал хранить молчание. И даже когда лошадь стала и отказалась идти, он отказался от язвительных замечаний, которые так и рвались с языка. Он только сделал такие насмешливые глаза, что сержант- отвернулся, но дергать за поводья не перестал. Однако тщетны были усилия голодного сержанта: лошадь не тронулась с места. Тогда Мадам сошла с седла, обняла лошадиную морду и что-то прошептала. Лошадь попятилась. Мадам шагнула за ней. - Если так и дальше пойдет, то она приведет нас в Москву,- заметил сержант. - Вы правы,- и Мадам, оставив лошадь в покое, стала дуть на замерзшие руки.- А что же делать? Сержант ничего не ответил. А что говорить, когда вокруг тебя, насколько хватает глаз, расстилается безжизненная снежная равнина, а рядом с тобой... И сержант пожал плечами. Тогда Мадам обернулась к солдату и сказала: - Чико, сейчас не время обижаться. Неаполитанец, не дослушав, отвернулся. Однако Мадам не теряла надежды: - Ну хорошо, ты считаешь, что я колдунья, русская шпионка. Вздор! И все твои рассказы тоже вздор! Я просто женщина. Одинокая и никому не нужная... - Мадам! - не выдержал Чико. - Спасибо! - грустно улыбнулась Мадам.- Я вижу, ты начинаешь мне верить. - Напротив! - Я не об этом, я о главном. Ведь если положить руку на сердце, ты никогда не видел Белой Дамы. Ну а я... Вот как тебя! Совсем рядом. Солдат с интересом посмотрел на Мадам, а та продолжала: - Белая Дама ростом примерно с меня, да и лицом, увы, мы тоже похожи. Белая Дама издавно бродит по этой стране. Здесь белый снег, и люди любят белые одежды. А не любят здесь пришельцев. Наверное, поэтому так и пишут об этой стране: Страна Белой Дамы или же просто - Белая Русь. - А вы не боитесь... так походить на нее? - осторожно спросил Чико. Да и сержант, сам того не замечая, весь превратился в слух. Он сызмальства не верил в нечистую силу, и все же... - На Белую Даму? -спросила Мадам.- О, мы совершенно разные. Ей не нужна теплая шуба, она ходит в одном лишь платье. В белом, конечно. У нее снег на ресницах. Холодные губы. Она поцелует, и сразу умрешь. - И... она целует всех? - спросил сержант. - Нет, только пришельцев. Я ж сказала, она Белая Дама... Но довольно об этом, сейчас нам нужно думать о другом. Вот ты, Чико, я знаю, нигде не пропадешь. Так посоветуй, что же нам делать? - Как что? Прежде всего мы должны позавтракать,- уверенно ответил Чико и недвусмысленно повернулся к лошади... Но лошади рядом с ними не было, и только цепочка следов убегала за горизонт. Когда тебя подолгу преследуют напасти, то главное не отчаиваться, а ждать. Ждать до тех пор, пока очередная напасть вдруг не покажется смешной. Сержант дождался - и рассмеялся. Он вдруг представил, как беглая лошадь спешит в южные жаркие степи, а он замерзает - и стало смешно: ну ведь бывает же такое, ну как здесь не развеселиться! Смеялся сержант, смеялась Мадам, смеялся Чико. Он больше не боялся русской шпионки, он видел - рядом с ним такая же как и все неудачница, ну а Белая Дама - она далеко, она охотится за теми, кто не умеет смеяться. Наконец, отсмеявшись, они все трое переглянулись, и Мадам с наигранной серьезностью сказала: - Так, позавтракали. Ну а теперь? - Отправимся дальше,- сказал сержант. - И как вы считаете, далеко ли я смогу уйти? - Ну... если что,- замялся сержант,- я... я вас понесу. - Куда? - просто спросила Мадам. - Совершенно верно! - поддержал ее Чико, к которому вернулось былое расположение духа.- Куда, вот главный вопрос! Я думаю, тут нужно следовать за местными жителями,- и с этими словами он уверенно ступил на тропу, проложенную беглой лошадью. С пустым желудком и легким сердцем идти легко по самым глубоким сугробам. Тем более, что очень скоро неаполитанец оживился и сказал: - Колокола! А там, где есть церковь, всегда найдется базар. А уж на базаре... я приведу вас к славе! - Звон колоколов, казалось, окрылил солдата, и он продолжал, явно заимствуя чужие слова: - Победа зависит от вас! Она необходима для нас, она доставит нам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. И пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах! Сержант кусал усы и делал вид, будто не слышит. Мадам улыбалась, а Чико продолжал выкрикивать бородинскую речь Наполеона. И неизвестно, что бы он еще прокричал, но тут неаполитанец остановился и сделал царственный жест. Да такой, как будто он стоял на Поклонной горе. Но впереди была не Москва. Внизу, в долине, расстилался обычный губернский город. Тот самый город, в котором хранились запасы пороха и хлеба для второй русской кампании, которую император намеревался провести в следующем, тринадцатом году. Однако же судьба распорядилась иначе, и кампания последующего лета проходила значительно западней описанных мест. Война, даже победоносная, не украсила город. (Насколько мне известно, убытки, причиненные Минску военными обстоятельствами, следующие: от неприятеля урону на 253.866 р. 1 к. ассигнациями, издержки же на его изгнание- 117.719 р. 38 к.- майор Ив. Скрига). Но все-таки был город, а не чистое поле, и в городе еще оставались дома и, наверное, еда и питье. Война ушла на запад, и нужно было пытать счастья; несчастья пытать уже не хотелось. А счастье... Да вы только гляньте: в торговых рядах шум да гам; торгуют зерном, торгуют кой-каким съестным. И тут же предлагают шитые золотом мундиры, медвежьи шапки гвардейцев, подбитые мехом плащи. И даже оружие шляхте сгодится. Но шляхта ходит меж рядами, покает, дзекает и не спешит раскошелиться. А вот две краснощекие бабы тащат чрез толпу тяжелый, потемневший от времени и огня образ, и собирают с народа медяки на починку сгоревшего в нашествие храма. Которые дают, ну а которые... Мужик повернулся к святыне спиной, у мужика своя забота: в руках длинная жердь, на жерди рваная шапка. Пропала корова, рябая, хромая, кто видал, не отдал, вот хозяин стоит... Да только мужика не слушают. Толкутся, ругаются, хватают, прицениваются. Гнусавят слепые лирники, плачут хожалые о богатом бедном Лазаре. А рядом, в снегу, перемешанном с грязью, брыкается коза: впихнул ей кто-то рога меж спиц колеса. Бранятся хозяева - хозяин телеги и хозяин козы... Шум, гам. И это еще хорошо, что только начало базара - в церквах идет служба, и питейные пока что закрыты. Однако и так суеты предостаточно, а потому Дюваль, Мадам и Чико с трудом пробирались меж снующим народом. На иноземные мундиры никто не обращал внимания - мало ли?! Сидит же при балагане шарманщик в треухе и синей шинели - тоже мне, старая гвардия! Сержант смотрел по сторонам и грустно улыбался: кругом было тепло и сытно, кругом кипела жизнь, распродавали за бесценок обломки прошедшей войны. Никто не обращал на сержанта внимания, его толкали, обгоняли, ему порой предлагали лежалый товар, объясняли, кричали... а он не понимал ни слова; он только понимал, что жизнь вокруг - чужая и нет в ней места бывшему французскому .гусару. Кругом чужие бородатые лица, непонятная речь... А вот и по-французски: - Сержант, не унывайте,- сказал Чико и загадочно улыбнулся.- Сейчас я что-нибудь придумаю,- и с этими словами он скрылся в толпе. Оставшись вдвоем, Мадам и сержант переглянулись. Кругом было шумно, пахло капустой и жареной .птицей, а щеки у Мадам, казалось, навсегда забыли о румянце. Сержант почувствовал себя виноватым и сказал: - Простите, но я, увы, не склонен к коммерции. Вместо ответа Мадам расстегнула верхнюю пуговицу шубы, рванула цепочку... и у нее на ладони осталось маленькое колье с двумя довольно чистыми, а остальное... ну, скажем так, не очень чистыми камнями. - Да что вы! - отстранился сержант. Мадам убрала его руку, решительно сказала: - О, пустяки! - и, перейдя на русский, предложила колье рядом стоявшей торговке. Та отказалась. Мадам удивленно Пожала плечами и стала предлагать украшенье всем проходящим мимо. Никто не брал. Мадам вздохнула, предложила еще и еще... и виновато посмотрела на сержанта. Кругом шумели, пахло капустой, жареной птицей, хлебами, визжал поросенок... - Быть может, Чико..,- предложил сержант. - Да разве в этом дело! - грустно улыбнулась Мадам.- Отец купил мне это колье перед первым выездом в свет. Мечтал найти мне богатую партию... Но эту стекляшку не обменять и на цыпленка, а я еще тогда надеялась! Мадам неловко размахнулась, желая выбросить колье... И замерла. Она увидела шарманщика! Кривой старик в синей гвардейской шинели крутил бесконечную мелодию о прелестной Катарине, а на плече у него сидела крашеная под попугая ворона и держала в клюве бубнового туза. - Сержант!-Мадам схватила Дюваля за рукав и от волнения перешла на срывающийся шепот.- Мы спасены! К обеду мы уедем в золоченом экипаже. Отправимся в Москву, в Бордо, в Китай, в провинцию Ла-Плату - куда захотите. Острые ногти Мадам, казалось, пронзили мундир, однако сержант стоял не шевелясь и молчал. Кругом было тепло и хорошо, и лишь сержанту... Ему было необъяснимо грустно и стыдно. Мадам потащила его за собой, и он пошел как во сне. Его отпустили, и он послушно сел в снег. Мадам расположилась с ним рядом... И вот она уже разбрасывала карты по доломану Дюваля, расстеленному едва ли не под ногами прохожих. Разбрасывая карты, Мадам что-то призывно выкрикивала, и постепенно вокруг нее стали собираться любопытные. Тогда Мадам показала зрителям две карты - бубновой и трефовой масти, перевернула рубашками вверх, стремительно перетасовала, потом спросила, обращаясь к собравшимся. Те молчали. Мадам рассмеялась, повертела в руках сверкавшее на солнце колье. Стоявшая рядом с нею молодка решилась и указала на одну из карт. Карта оказалась красной, бубновой, и колье перешло к молодке. Собравшиеся одобрительно зашумели, Мадам же как ни в -чем не бывало принялась тасовать карты, приговаривая при этом, наверное, смешные весьма слова, ибо собравшиеся весело переглядывались между собой. Но вот Мадам оставила карты в покое и посмотрела на зрителей. Дородный мужик в расшитом кожухе смело ткнул пальцем в одну из карт... которая оказалась черной, трефовой. Мадам с сожалением пожала плечами, а мужик уронил на доломан завидный кусок сала и понуро вышел из круга, провожаемый насмешками зрителей. Сержант сидел молча, не поднимая глаз, не глядя на сало. Мадам... Мадам опять взялась за карты, и на сей раз выиграла десяток яиц, потом цыпленка, гуся, еще цыпленка, а после дважды проиграла и снова получила гуся. Карты послушно метались под ловкими пальцами Мадам. У ног ее росла горка аппетитной снеди. Мадам не замолкала, сыпала прибаутками, зрители смеялись, проигрывала и снова смеялись. Игра шла на лад, и Мадам время от. времени стала перемежать свою речь французскими фразами: - Ну вот, на этот раз я не ошиблась, и мы уедем в золоченой карете... Отец мне не простит, да и другие... Я оказалась глупою, как и всякая женщина. Я позабыла обо всем на свете... Зачем я это сделала? Не знаю. - Мне ровным счетом ничего не обещали, скорее наоборот. Разве что лапка гуся... Я верила только в одно, в свое предчувствие. И, кажется, я не ошиблась, сержант?! Но тут невдалеке раздался шум, кого-то поволокли меж рядами. Почувствовав неладное, Мадам и сержант вскочили на ноги. Ну так и есть! Двое мужиков вели упиравшегося Чико; неаполитанец не выпускал из рук визжавшего, до смерти перепуганного поросенка. Завидев Дюваля, Чико с досадой воскликнул: - Простите, забыл старую профессию, проклятая война! - Но тут он увидел гору съестного, Мадам, расплылся в улыбке и радостно крикнул: - Я был неправ! Желаю счастья, сержант! Мое почтение, Мадам! И мои извинения... Но тут его ударили взашей и увели. Сержант и Мадам вновь опустились в сугроб. Мадам дрожащими руками стала разбрасывать карты. Смешала. Проиграла. Еще. Еще проиграла. Нет, надо успокоиться. Почтенные-полупочтенные, вот к вам приехал лекарь, из-под каменного моста аптекарь, с ним денег три мешка, так два он продает, а третий даром отдает! Красная? Черная? Эта? Посмотрим! Увы, не угадали, спасибо, спасибо, вам тоже спасибо! Ну а сержант? Он смотрел на Мадам и видел, что среди этих чужих она своя, она не пропадет, он больше не нужен, она здесь будет счастлива и выйдет замуж, народит детей... которые и знать не будут, что есть такой город Бордо, а в нем виноградники, матушка... и всеми забытый сержант, который ни за грош не досчитался всех своих солдат. И все из-за чего? Сержант достал пакет, взломал печать, прочел, скомкал, отшвырнул... встал и побрел, прочь. Любопытные, столпившиеся вокруг Мадам, расступились перед ним. Озадаченная заминкой в игре, Мадам подняла голову... О господи! Да неужели он уходит? Что случилось? Она ведь для него старается. Для него одного, для простого сержанта, для здешнего врага и чужака, который без нее завтра же замерзнет или умрет от голода. И которого даже некому будет отпеть и закопать. (Да, времена были тяжелые, людей не хватало. Витебская городская дума, к примеру, отпустила 165 сажен дров на сожжение неприятельских тел.- майор Ив. Скрига). А может, Мадам и не успела ничего подумать? Да, скорее всего так оно и было. Она... - Куда же вы?! - воскликнула Мадам. Дюваль не обернулся. И тогда, рассыпав карты и съестное, Мадам подхватила со снега доломан и побежала вслед за сержантом. Так что вскоре от их пребывания на базаре осталось лишь скомканное письмо. Оно гласило: "Предъявитель сего, сержант Шарль Дюваль, отправлен мною к черту на рога. Генерал Оливье (Подпись, дата и печать)".