Шоу смерти

Глава 1

Майк Джоргова смотрел в окно – на пустоши, уносящиеся назад. Много снега растаяло со времени его побега. Серые холмы талого снега лежали на уступах обрывов, куда их сбросила снегоуборочная техника. Всюду проступала жидкая коричневая грязь. Снег создавал трудности даже для аэромобилей, поскольку его поверхность не была достаточно прочной опорой для воздушной подушки. Машины двигались валко, начинали вилять, и часто такой полет заканчивался аварией. На многих новых автострадах пришлось даже смонтировать обогревающие установки, которые растапливали снег, стоило ему только лечь на дорожное полотно. Со временем надобность в снегоуборочной технике отпадет.

А вокруг были пустоши...

А вот небо было ясным, ярко-голубым, и этот контраст не давал Майку окончательно провалиться в эмоциональную трясину, с самого утра образовавшуюся на задворках его сознания. Это было болото сомнений. Вот и опять он не знает, куда, зачем или хотя бы с какой целью его везут. “Дополнительное обучение” – слишком расплывчатая фраза. Он чувствовал, что над ним снова смыкается серая пелена отчужденности. В дальних уголках его сознания горело пламя, светившее сквозь тучи, и имя этому пламени было – Лиза. Может быть, только это и не давало ему свернуть с пути. Но он не мог быть полностью уверен даже в этом. Для него это пламя было символом любви, и все же Майк не мог быть уверен, что любит ее. Он никогда не знал другой женщины. Его готовили к тому, чтобы он любил Лизу. И именно это вселяло в него неуверенность. Он хотел уничтожить Шоу. Он ненавидел Кокли и все, что олицетворял собою этот человек. Но он боялся, что однажды увидит Лизу и поймет, что пламя любви было поддельным, искусственным. Его единственная цель может оказаться ничем, пустышкой.

Это опасение погружало душу Майка в черный омут страха.

Сугробы, похожие на гусиный пух, громоздились от горизонта до горизонта.

Майк отогнал мрачные мысли и попробовал сосредоточиться на загадках, которые пока не смог разгадать.

Он по-прежнему не знал местонахождение жилища Мак-Гиви. Его дом, несомненно, находился под водой, потому что, когда они покидали его, Майк чувствовал давление, слышал гудение винтов и ощутил толчок, когда аэромобиль вынырнул из воды. Глаза его были завязаны. Когда через полчаса их развязали, он увидел только хлопья снега и грязь в кюветах. А теперь он ехал в какое-то столь же таинственное место, где скрывался Президент Соединенных Штатов. Мак-Гиви объяснил, что люди Кокли пытались убить Роджера Нимрона, и это заставило Президента скрыться, объявив широкой публике, что он уходит в небольшой рабочий отпуск. Никто не задавал вопросов по поводу этого заявления. Его и заметили-то немногие. Лишь около четверти населения страны знали Президента по имени, как показал последний список избирателей. Люди в массе своей почти не интересовались политическими деятелями.

– Завяжите-ка вы себе глаза сами, мистер Джоргова, – сказал водитель, протягивая Майку белую повязку.

– Опять?

– Это место держится в секрете.

– Но мне можно доверять.

– Пока вы не пройдете Зондирование, простите за прямоту, мы не можем быть в этом уверены.

– Зондирование?

– Со временем вы все узнаете. Майку не понравилось то, как это прозвучало, но он завязал глаза, застегнул магнитную “липучку” и покорно сидел, пока аэромобиль погружался куда-то, двигаясь навстречу Роджеру Нимрону и “дополнительной подготовке”. Через полчаса машина остановилась. Водитель произнес в переговорное устройство какую-то бессмысленную фразу. Одну лишь секунду все было тихо, потом раздался оглушительный грохот. Теперь шум аэросистемы отдавался эхом, мягкое урчание отражалось от близких стен. Потом снова раздался грохот, на сей раз сзади.

– Можете снять повязку, – сказал водитель, выходя из машины.

Майк повиновался и увидел, что находится в пещере. Пол пещеры был бетонным, а у механических летучих мышей вместо крыльев оказались колеса. Черные призраки, несущие на себе людей, скользили между металлическими лесами от одного стеллажа с инструментами к другому. Майк вышел из машины и огляделся. Размеры помещения были потрясающими. По площади оно равнялось шести футбольным полям вместе взятым. У дальней стены были припаркованы дюжины две аэромобилей. Четыре реактивных флайтера, два самолета-разведчика, два самолета и танк стояли слева. Справа вырисовывались непонятные зачехленные механизмы, похожие на ракетные установки.

– Туда, – сказал водитель, провожая его к серой двери лифта, встроенного в скалу.

Металлические летучие мыши суетились вокруг. Их всадники соскочили наземь и теперь снимали показания циферблатов, измерительных приборов, диаграмм. Все приборы непрерывно трещали, сообщая температуру, давление и миллион прочих подобных вещей. Тысячи призраков витали под потолком. Их шепот струился вниз, неясный и нереальный.

Двери лифта открылись, словно рот гигантского левиафана. Майк вошел в него.

– Вверх? – спросил он у водителя.

– Вниз, – ответил тот.

– На какой мы глубине?

– Засекречено.

– Где мы?

– Засекречено.

Страх отчужденности вновь закрался в сердце, но пламя не угасало.

Двери с гудением раздвинулись, когда лифт доехал до конца.

Там было два охранника.

Один из них направил на Майка пистолет и выстрелил ему в живот...

«Это на самом деле любовь?” – спросила она у него. “Да”, – ответил он. “Я имею в виду – НАСТОЯЩАЯ любовь?” – вновь спросила она. “Да, настоящая, глупышка”. И он поцеловал ее. “Но что такое любовь?” – спросила она. Она пыталась изобразить невинное любопытство, но в ее голосе слышалась страсть. Она была новичком-Исполнителем и постоянно боялась допустить промах. Она всегда была начеку, чтобы не передавать аудитории некоторые свои личные эмоции – например, боязнь провала. Она излучила еще одну волну любопытства. “Что такое любовь?” – повторила она свой вопрос. “Любовь, дорогая моя, это луна, полная и яркая”. – “И это все?” – удивилась она. “Нет. Любовь – это лилии. Любовь – это розы. Любовь – это сомкнутые руки и губы, слившиеся в поцелуе. Любовь – это напиток, который пьют вдвоем. Любовь – это чувства, тоска, сладость и свет”. – “Это правда? – спросила она, приоткрыв полные алые губы. – Все это – любовь?” – спросила она, чувствуя, что во всем этом не так уж много от истины. Но аудитория думала, что все названное составляет сущность любви. “И конечно, – сказал он, – это тоже любовь”. Он потянулся к ней... Она исчезла... Черно-серый фантом. Выпадение. Техники забегали туда-сюда, но она вернулась прежде, чем они смогли что-либо отследить. На ее лице запечатлелся страх, хотя она не могла бы сказать, что ее испугало. Она ничего не могла вспомнить из этих десяти потерянных секунд. Только невнятный шум. Странные голоса, странный гул, жуткие крики. “И это тоже любовь, – сказал он, решив продолжить с того места, на котором они прервались. – Любовь – это...»

Майк неожиданно пришел в сознание. Он был жив. Широко распахнутыми глазами он обвел комнату. В ней находились двое. Один, стройный темноволосый мужчина с быстрыми движениями, был одет в серую лабораторную накидку. На другом, коренастом и мускулистом, был черный спортивный костюм и черные кроссовки. Лицо его, от левого уха до уголка губ, пересекал шрам.

– Вы прошли, – сказал стройный мужчина.

– Что прошел? – спросил Майк. – Воскрешение? – Он удивился, что способен внятно выговаривать слова. Язык казался распухшим.

– Зондирование. Вы не замышляете ничего против Революции.

– Я говорил им об этом. Я...

– Мы должны были удостовериться. Майк посмотрел на свой живот.

– В меня стреляли, – сказал он, отыскивая взглядом рану.

– Усыпляющей капсулой. Не более. Предосторожность охраны.

Майк сел в кресле, в котором до этого полулежал.

– А кто вы двое?

– Это Пьер Фидель. Пьер будет обучать вас великолепному искусству самозащиты. Он сделает из вас грозного бойца.

Пьер поклонился. Это, конечно, был тот, что со шрамом.

– А вы? – спросил Майк.

– Я Роджер Нимрон. Ваше обучение будет распределяться между физической подготовкой у Пьера и теоретическими уроками со мной. Каждое утро вы будете проводить в спортивном комплексе, день – в моем кабинете и вечер – опять в спортзале. Добро пожаловать в армию.

Майк сделал над собой усилие и встал, хотя колени его подгибались.

– Вы можете сказать мне, где я нахожусь?

Нимрон улыбнулся:

– На три мили ниже поверхности земли, под Аппалачами, на территории, которая до размежевания и смены названия именовалась округом Пенсильвания. Это бомбоубежище. Оно было построено в последние годы “холодной войны”, когда опасность ядерного уничтожения была наивысшей. В первые же дни моего пребывания на президентском посту я уничтожил все упоминания о нем, стер все записи в компьютере Вашингтона и в других компьютерах, на которые в будущем могло выйти правительство. Затем я стал финансировать Флексена из Федерального фонда, чтобы он переоборудовал это убежище, привел его в рабочее состояние. Это последний оплот Президента в борьбе против Кокли. Это место, откуда начнется Революция Средств Массовой Информации.

– Революция Средств...

– Я объясню это позже. Ваши занятия у Пьера начинаются прямо сейчас. Он покажет вам спорткомплекс.

Они пожали друг другу руки, и Пьер вывел Майка из комнаты. Майк был поражен мыслью о том, что не знает, какую выгоду Флексен или любой другой получит от Революции. Или ими двигала обыкновенная жажда крови, такая же, какую испытывал Кокли, желающий разорвать своих противников на мелкие кусочки? Майк мысленно сделал пометку:

"Спросить об этом у Нимрона на первом же теоретическом занятии”. Он должен знать ответ.

– Здесь спортивный зал, – сказал Пьер, когда желтая дверь поднялась перед ними, уходя в каменный потолок. За дверью была комната тридцать футов на тридцать, уставленная тренажерами и устланная матами. – Бассейн вон за теми дверями.

– Слишком уж роскошное бомбоубежище, – не подумав, брякнул Майк.

– Для Президента – не слишком, – скрипучим голосом ответил Пьер. Пока что Майк знал о Нимроне, Флексене и компании очень немного, но одно он усвоил четко – они уважали прошлое. Славное прошлое президентства миновало, но здесь оно сохранялось и почиталось.

– Ну конечно, – согласился он.

– Сюда, – сказал Пьер, выходя на середину устланного матами пространства. Этот человек весь состоял из мускулов. Его руки напряглись и покрылись буграми мышц, когда он взмахнул ими. Одновременно Пьер подпрыгнул. Его спина напряглась, как у дикого кота, преследующего добычу. – Что вы знаете о самозащите?

– Боюсь, что очень мало. В Шоу у меня всегда были телохранители.

– Естественно. Но здесь их нет. Вы должны учиться быстро. Графики Революции постоянно пересматриваются и уточняются. Кокли наращивает силы быстрее, чем мы предполагали. Например, мы не рассчитывали, что он попытается убить Нимми так скоро.

Майк кивнул.

– Вы должны усвоить все, чему я могу вас научить. Вы должны много работать и быстро учиться. – Пьер протянул ладонь для рукопожатия. Майк взял ее и неожиданно почувствовал, как пол уходит у него из-под ног, а сам он перелетает через голову коренастого тренера. Затем он полетел – как птица. И упал – как камень, почувствовав боль во всем теле. – Первый урок, – сказал Пьер, – не верьте никому, никогда и нигде.

Так Майк начал овладевать японским искусством уличной драки. Он понял, что тут будет чему поучиться. И что придется много поработать.

Через четыре часа тренировка закончилась. Его накормили изысканной пищей, которая показалась ему жидкой кашей, потому что он чувствовал во рту только один вкус – вкус собственной крови. Его отвели в комнату – помещение кубической формы – и уложили в постель. Майка по-прежнему беспокоили пробелы в его знаниях о Флексене и остальных. Он тревожился за Лизу. Но ничто из этого не могло помешать ему уснуть. Простыни приняли его тело, шурша. Этот шелест еще не успел смолкнуть, как Майк уже спал.

Глава 2

Опустите в молочный коктейль соломинку и выдуйте пузырь. Жидкость вздуется полусферой, воздух стремится выйти из толщи наружу. Затем пузырь с бульканьем лопается, и на поверхности тягучего напитка не остается даже волн. То же получается, когда газовая пуля попадает в цель. За тем исключением, что воронка от взрыва не исчезает. Выстрел произведен по металлической плите толщиной в семь дюймов; металл вздувается пузырем, пузырь увеличивается и увеличивается, его металлическая оболочка становится тоньше и тоньше. Затем он лопается и выворачивается наружу зазубренными краями. В отличие от молочного коктейля металл после взрыва не смыкается.

– Весьма убийственное оружие, – сказал Пьер, передавая пистолет Майку, чтобы тот мог рассмотреть его.

– Я вижу.

Пистолет был так мал, что его можно было спрятать в кулаке. Он был тускло-черного цвета, с коротким стволом и утолщенной рукоятью.

– В рукояти помещаются пятьдесят газовых патронов, – продолжал Пьер. – Когда вы нажимаете спусковой крючок, из ствола с огромной скоростью и под огромным давлением вылетает один шарик. Если вы хорошо прицелились, он поразит цель, как и металлическая пуля. Но у него есть существенное отличие. Нагревание от трения заставляет его расширяться, переходя из сжатого, жидкого состояния в газообразное. Расширение происходит по всем направлениям. Результат попадания такой пули в человеческое тело ужасен и отвратителен на вид, но неизменно эффективен.

Майк мог представить себе внешний вид жертвы. Он с трудом изгнал из сознания видение развороченных, разорванных на куски тел.

– А это, – Пьер отошел к столу с оружием, положил газовый пистолет и взял тонкий кусочек металла трех дюймов в длину, – миниатюрный метательный нож.

– Зачем обращаться к такому примитивному оружию, имея газовый пистолет?

– Газовый пистолет производит некоторый шум. Очень негромкий, и тем не менее. – Пьер поднял тонкое лезвие, повернув его так, что свет заиграл на голубоватой стали, стекая вдоль клинка к острию. – Это оружие бесшумно. Возможно, вы окажетесь в ситуации, когда вам нужно будет убивать без шума, но враг будет слишком далеко, чтобы достать его руками. Вот тогда-то и понадобится нож. Обратите внимание, у него два лезвия. Такая конструкция выбрана не случайно. Вы берете нож за середину и крепко держите его большим и указательным пальцами. Бросая, вы движением кисти придаете ему вращательное движение. При этом шансы убить врага возрастают до ста процентов.

– Но длина каждого лезвия только один дюйм! – запротестовал Майк.

– Все зависит от того, куда целиться. Цельтесь в глаз или в затылок. Вообще в голову. Нож войдет в мозг.

– И он пробьет череп? – Майк чувствовал себя так, словно он – нормальный человек в сумасшедшем доме. Он не сомневался, что нож может пробить череп.

– Смотрите, – сказал Пьер. Он вновь повернулся к стальной плите и сделал неуловимо быстрое движение рукой. Раздался звон, потом наступила тишина. Одно из лезвий полностью вошло в сталь. – Этот нож пройдет сквозь кости черепа. И не только лезвие – он войдет туда полностью. Он очень остро заточен.

– Это, пожалуй, слабо сказано.

– Какое-то преобразование молекул режущей кромки. Я не разбираюсь в технических подробностях. Достаточно испытать его в действии.

Майк вздрогнул:

– Надеюсь, что испытывать придется не на себе.

Пьер хрипло и громко рассмеялся:

– Все это вы будете изучать позже. Сперва вы должны узнать, как защитить себя с помощью рук, ног и головы. Вы должны стать совершенной боевой машиной в облике человека, прежде чем обратитесь к иным средствам. Всегда может случиться, что вы потеряете оружие или у вас его отнимут. Ваше тело нельзя отнять никаким способом – разве что убив вас. Ваше тело – ваше последнее оружие, и первое, что вы должны изучить, это как полностью использовать его возможности. Дзюдо, над которым мы работали вчера, только подготовительная стадия. Но вы должны изучить его вдоль и поперек, прежде чем мы перейдем к более углубленным методам.

– Обучение у вас, Пьер, начинает доставлять мне удовольствие, – сказал Майк, протягивая руку.

Пьер протянул в ответ свою. Секундой позже Пьер взлетел в воздух, упал на мат и перекатился в сидячую позицию.

– Вы быстро учитесь, Майк Джоргова, – сказал он, усмехаясь.

– Я стараюсь.

Пьер встал и шагнул к нему:

– Я убежден, что вы усвоите еще немало полезных вещей, если будете с таким же рвением учиться лучшему из того, что я могу вам передать.

Он схватил стул, стоящий у одного из столиков, и замахнулся им. Майк пригнулся, ушел от удара, выпрямился и схватил стул за другую ножку. Они дергали стул туда-сюда, стараясь вырвать его друг у друга. Потом Майк почувствовал, что стул выскальзывает из рук. Он не смог удержать его. Пьер перехватил стул и ударил, в последнюю секунду умерив силу так, что не лишил Майка сознания, а только сбил с ног.

– Никогда, – поучающе сказал Пьер, помогая Майку подняться с матов, – не пытайтесь преодолеть силой мускулов человека, который сильнее вас. В этом случае надо действовать хитростью. Уклоняйтесь от прямой схватки до тех пор, пока он сам не откроется для удара. Открыться он может по-разному, в любой момент борьбы. Но рано или поздно ваш противник в какой-то миг окажется незащищенным. Уворачивайтесь и ждите этого момента.

Майк схватил стул и бросил его в Пьера, который поймал и удержал сей несчастный предмет меблировки. Плечо Майка горело как в огне, но он все-таки начал очередной раунд схватки. Потом неожиданно отскочил к столику, схватил другой стул и, когда Пьер сделал неудачный шаг, ударил его, заставив потерять равновесие. Удар сбил тренера с ног. Должно быть, Пьеру тоже было больно. Но все-таки он засмеялся.

– Это какая-то новая школа, – сказал он. – Школа Боя Грузчиков.

– Не слишком хорошая шутка.

– И не особенно хороший способ борьбы. Предположим, здесь не было бы второго стула, что тогда?

– Но он здесь был. Вы сами говорили, что обстановка может быть разной. Я просто применил хитрость.

– Что ж, продолжаем оттачивать ловкость. У нас еще два часа до ленча.

Майк улыбнулся и встал на носки, пригнувшись, готовый уклониться от любой атаки француза. Ему нравился Пьер. Пьер давал ему то, о чем он никогда не задумывался, но в чем остро нуждался: уверенность в себе. Вчера тренер несколько раз слегка поддался Майку. Майк был уверен, что это было сделано нарочно, для поддержания его самолюбия. И эта цель была достигнута. Точно так же ребенок знает, что не может победить в игре своего отца – и в то же время искренне радуется своему выигрышу. Шоу убивало его уверенность в себе, доверие к собственной личности. Но теперь это позади. И вместе с тем в душе Майка росли теплые чувства к Флексену и остальным. Эти люди больше не были для него зловещими чужаками. Майк мог позволить им наносить удары – как наносил удары Пьер. Но он больше никогда не позволит, чтобы его лупил Кокли. Никогда.

– Я хочу, чтобы вы отыскали его! – кричал Кокли на Говарда Конни.

– Но, сэр...

– И дураку ясно, что Роджер Нимрон возглавляет всю эту шайку! Я хочу, чтобы его нашли! Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ОН БЫЛ УБИТ!

– Проклятие, но мы не можем напасть на след! – Говард Конни сорвался на крик и немедленно пожалел об этом. Он испугался.

Кокли целую минуту пристально смотрел на Конни, и в черных глазах его клубился мрак. Потом раздался лязг. Шеф протянул руки к лицу Конни. Из-под ногтя каждого пальца высунулось тончайте отточенное лезвие. Кокли повернул руки ладонями вверх, играя бликами света на ужасных стилетах.

Проходили секунды. Никто не произнес ни слова.

Наконец Кокли сказал:

– Конни, вы подошли к опасной черте. К той черте, за которой будете изрезаны на мелкие кусочки.

– Я...

– Молчать!

Конни чувствовал, что колени его дрожат. Он рухнул в ближайшее кресло. Он не хотел умирать. Он хотел убежать, но понимал, что не сможет этого сделать.

– Вы не нашли черный лимузин, Конни. Это ошибка номер один. Паук не смог убить Президента, как вы планировали. Это вторая ошибка. А теперь вы говорите, что не можете отыскать Нимрона. Я готов поверить, что я этого не слышал; я готов поверить, что сегодня вас здесь не было. Я собираюсь вызвать вас через сорок восемь часов и задать все тот же вопрос: “Где Роджер Нимрон?” И будет лучше, если вы ответите. Три ошибки в таком деле. Копни, – это фатально.

Кении понял, что пока его отпускают. Он поднялся и выбежал вон. Входя в свой офис, он все еще дрожал. Атмосфера небольшого рабочего отдела была пропитана духом деятельности, агенты и посыльные входили и выходили, со стола на стол перекидывались сводки. Конни остановился у стола Миранды Мине. Он был слишком напуган, чтобы обращать внимание на соски ее грудей, темнеющие под полупрозрачной блузкой с желтыми жирафами на бежевом фоне.

– Вызовите ко мне начальника отдела Исследований, – сказал он. – Вызовите Мелоуна.

Миранда Мине нажала кнопку связи с офисом Мелоуна и передала срочный вызов. Отключив связь, она обернулась и увидела спину шефа, исчезающую за дверью личного кабинета. “Он, должно быть, ничего не видит! – подумала она. – Я-то надеялась заполучить его, когда надевала блузку, а он даже не заметил”. Миранда вернулась к работе, думая о том, что ей стоит перейти работать к кому-нибудь из начальников помоложе – к тому, кто способен воспринимать очевидное...

Оказавшись в своем кабинете, Копни рухнул в кресло и извлек из ящика стола успокаивающие таблетки (две упаковки) и стакан вина. Они щелкнули о поднос – таблетки в пластиковых упаковках и вино в запечатанном пластиковом стаканчике. Он выпил все таблетки, хотя и знал, что это плохо на нем скажется, и запил их вином. Вино было с привкусом пластика, но для него это не имело значения.

Дверь открылась, и вошел Мелоун. Это был высокий стройный человек, чуть моложе тридцати, один из представителей оно-вой крови”, которую Кокли влил в Шоу. Несомненно, что немало старой крови пролилось на пол в его кабинете. Конни подумал о лезвиях, торчащих из-под ногтей, и содрогнулся.

– Вы хотели меня видеть? – осведомился Мелоун.

"Вот ведь самонадеянный сопляк!” – подумал Конни. Но Мелоун был хорошим исследователем. И в один прекрасный день он мог занять достаточно высокий пост в Планово-исполнительном отделе. В отделе Конни. И сейчас он вполне мог поработать на Конни.

– Кокли хочет, чтобы по делу Нимрона было произведено полное расследование, – сказал он, подпустив в свои слова яду.

– Но мы делаем все возможное!

– Получается, что нет. Я хочу, чтобы вы начали работать в новом направлении. В прошлом у Президентов было множество укрытий: в Кэмп-Дэвиде, в Вирджинии, да мало ли где еще. Заберитесь в прошлое так далеко, как сможете, и вскройте все объекты, какие найдете. При необходимости используйте печатные материалы.

– Но это же незаконно!

– На самом деле это не является незаконным, и в особенности – для Шоу. Для Шоу вообще не существует ничего незаконного. Просто нужно отыскать возможное местопребывание Нимрона. Я хочу, чтобы вы это сделали, и даю вам на это двенадцать часов.

– Двенадцать...

– Заткнитесь и выполняйте приказ! – , прикрикнул Конни.

– Да, сэр, хорошо, мистер Конни, – твердил Мелоун, пятясь к двери и кланяясь с притворным почтением.

"Будь он проклят! – подумал Конни. – Будь он проклят во имя ада! Но только после того, как получит нужную информацию. Только потом”.

Было около часа дня, когда Майк закончил ленч. Пьер продолжал есть.

– И куда только все это помещается?

– Эта пища богата энергией и белками. Она выстраивает и укрепляет мускулы. Я не ем деликатесы.

Посмотрев на сырую рыбу, мясо и овощи, Майк не смог не согласиться. Он признал, что сам склонен питаться деликатесами, а вот употреблять сырое мясо в пищу – увольте! Вне всякого сомнения.

– Сейчас я должен идти к Нимрону, – сказал он.

– Счастливо.

Майк кивнул и пошел прочь, петляя по узким проходам между нагроможденными в беспорядке рабочими столами. Столов этих было явно больше, чем полагалось в таком помещении. Майк удивился, прикинув количество людей, занятых работой над этим маленьким проектом по переустройству мира. Их было около трех тысяч. По сравнению с Шоу это была очень маленькая армия, но она располагала мощным оружием, древним и современным, и занимала выгодные позиции. Таким образом, Революция представляла собой грозную силу. И все-таки он не думал, что этой силы будет достаточно.

Он вышел и холл и поднялся на лифте на тот этаж, где находился кабинет Нимми. Найдя нужную дверь, Майк выждал минуту, потом нажал кнопку звонка. На него уставился глаз камеры. Секундой позже дверь отворилась.

Майк вошел, и дверь с мягким щелчком закрылась за ним. Он оказался в маленькой приемной с зеркальными стенами. Пол был застлан ковром золотистого цвета. Одно зеркало уходило в потолок, открывая проход в следующее помещение. Майк шагнул в этот проход, слегка задохнувшись от удивления. Комната была убрана в средневековом стиле. Этот стиль умер задолго до рождения Майка. Последние сто лет традиционный модерн (Майк считал, что в этом словосочетании содержится странное противоречие) был единственным стилем одежды, отделки помещений, любых мелочей – всеобщим стилем. Здесь же все восхитительно контрастировало с духом времени. Потолок был сводчатый, выполненный из чего-то очень похожего на настоящие деревянные балки. За ними, в густой тени, просматривались бомбозащитных конструкции из стали и бетона, но все вокруг было словно взято из древнего замка и перенесено сюда, в недра юр. Пол был мраморный. Белые и красные узоры сплетались на нем, тут и там поблескивали золотые пятна, и все вместе смотрелось чудесно. Стены были декорированы ореховыми панелями, и их темный монолит нарушал лишь зев огромного камина, где потрескивали поленья, пылали угли, вился дымок. Напротив камина стоял стол, за столом сидел темноволосый человек. Это был Роджер Нимрон. Казалось, его глаза видят не только то, что находится в пределах трех измерений. Они прожигали Майка насквозь, измеряли его качества. Наконец в них появилась улыбка.

– Добро пожаловать в святая святых, Майк. – Нимрон встал и вышел из-за стола.

В первый момент Майк не решился протянуть ему руку. Но потом вспомнил, что находится не в спортзале и что перед ним не Пьер.

– Мистер Президент...

– Зовите меня Роджер, а я буду звать вас Майк, ладно? В этом кабинете формальности отменены много лет назад.

– Спасибо... Роджер.

– Знаете, вы ужасно церемонны. Мы должны отучить вас от этого. Какой смысл крахмалить спортивный костюм? В сущности, никто из нас здесь не представляет собой существенно более высокой ценности, чем кто-либо другой. Допустим, некоторые люди более ценны или более важны, чем остальные, но в общем все мы здесь равны. Кроме того, вы – очень ценная личность. Вы равны всем здесь и более важны, чем многие.

– Да, но не так-то легко помнить все это, разговаривая с Президентом.

– Вот видите! Вы не так уж поражены этим, как считаете сами. Иначе вы не стали бы мне возражать.

Майк оглядел комнату, его взгляд задержался на причудливых золотых канделябрах. Он осматривал массивную отделку из натурального дерева. Эти детали и их великолепие прямо-таки бросались в глаза.

– Да, – сказал Нимрон, проследив мысль Майка, – это все выводит вас из равновесия. Очаровательная комната, не правда ли? Здесь еще три такие и так же щедро украшенные. Человек, который заказал все это, а он уже давно умер, наверняка обладал большим самомнением. Потратить громадные деньги на всю эту роскошь, которой он будет пользоваться, когда весь остальной мир превратится в пепел. В свете того времени это выглядит почти анахронизмом.

– А это настоящее дерево?

– И настоящее золото. Обратите внимание на камин. Во время ядерной войны невозможно пользоваться камином, потому что через дымоход в убежище будет проникать радиация, если только не выстроить его со множеством изгибов. А изгибы будут препятствовать выходу дыма. Но они решили эту проблему при помощи гениальной системы водяных фильтров, которая улавливает дым, уходящий в этот псевдодымоход. Это само по себе стоило небольшого состояния. Миллионы могли умирать, в то время как считанные единицы наслаждались бы роскошью.

– Поразительно!

– И ужасно. И вот теперь здесь находимся мы, и мы надеемся вернуть старый мир со старыми формами демократического правления, а эта обстановка напоминает нам, что несправедливость существовала и тогда, так же как она существует сейчас. Иногда я удивляюсь...

Майк проглотил слюну, скопившуюся во рту, и вновь направил мысли на практические вопросы:

– Что именно вы собираетесь предпринять? И что получает от всего этого Эндрю Флексен? Что связывает его с вами?

– На первый раз вопросов достаточно, – сказал, улыбаясь, Нимрон. – Придвиньте вон то кресло к этому, и я смогу ответить вам на некоторые из них.

Майк подтащил мягкое кресло ручной работы к другому, точно такому же. Он думал об улыбке, появившейся на лице Нимрона. Это было самое большое различие между миром Шоу и миром Революционеров. Здесь люди улыбались. Это различие ему нравилось.

– Эндрю Флексен прежде всего состоятельный человек, и это состояние независимо. Его предок изобрел и построил первые аэромобили. Флексены накопили столько денег, что, когда Шоу в конце концов вобрало в себя их компанию наряду с другими, это не причинило им большого ущерба.

Майк поднял брови, удивленный. Его забавляла мысль, что Флексен мог работать на Революцию за деньги – это была единственная причина, которую Майк мог бы понять. Но теперь в этой причине зияли прорехи. Большие прорехи.

– Эндрю – романтик, – продолжал Нимрон. – Он избрал для себя ностальгический девиз, что-то вроде: “Вернемся в старый мир”. Он коллекционирует книги и старые фильмы. Он даже довольно хорошо умеет читать и писать, еще с детских лет.

– Но богатые люди были первыми, кто предал забвению эти искусства!

– Не все. Большинство отказались от умения читать и писать потому, что владеющие этими талантами попадали в число подозрительных. Любой, кто тратит так много времени на изучение этих искусств, бесполезных в мире, где машины умеют говорить, а все искусство сводится к Шоу, просто не может не быть реакционером. Так считает Кокли. Эндрю никогда не обнаруживал своего умения читать или писать. Для идентификации он использовал звуковой код, для всего прочего – карточки магнитозаписи. Но именно он научил меня. Он знал моего отца, который тоже был неисправимым романтиком. Эндрю учил нас обоих, Я знаю грамоту с четырнадцати лет, но это известно очень немногим. Это секрет для всех, кроме людей, обитающих в этом убежище, и нескольких тайных агентов вовне. И несмотря на это, Кокли пытался убить меня.

– Кокли быстрее и быстрее движется вперед, – сказал Майк, чтобы показать, что и он кое-что понимает.

– Мы тоже должны пошевеливаться. Он еще ни в чем не заподозрил Эндрю. И я сомневаюсь, что большинство вовлеченных в наше дело людей находится под подозрением. Мы играем очень осторожно. Но сейчас Кокли взял меня на мушку, и мы должны более тщательно подбирать людей. Вот и ответы на ваши вопросы: Эндрю надеется получить свободу читать, писать и публиковать написанное. А я хочу увидеть наяву свои мечты о славном прежнем мире – о том, каким бы он мог быть. У Революционеров редко бывают более возвышенные цели, Майк. Мы мало стремимся к собственному благу.

– А какова моя роль во всем этом?

– Мы не хотели бы рисковать вами, но вы сами решили действовать в первых рядах. Мы хотим освободить Лизу, и вы займетесь этим. Если нам удастся извлечь ее оттуда, вы с ней примете участие в серии передач, которые должны будут подавить передачи Шоу. Это будет сигналом к началу Революции. Наше оборудование практически готово.

Майк задохнулся от изумления, горло сдавило, и воздух с трудом находил дорогу в легкие. Он знал, что они собираются низвергнуть Шоу. Такова была их цель. Но он никогда в действительности не предполагал, что передач Шоу больше не будет. Он даже и помыслить не мог об этом. Что ж, сказал он сам себе, это было логично. Он никогда не задумывался о Шоу; оно было чем-то вечным, не имеющим конца, неподвластным времени.

– А что вы собираетесь передавать для того, чтобы подорвать влияние Шоу? – спросил он наконец.

– Мы внушим зрителям ненависть. Ненависть к сонным мухам, к ничтожным червякам, в которых они превратились. Как полагают наши специалисты, люди не смогут перенести такой шок – чувство ненависти к самим себе. Вспомните, когда они находятся под аурой, они ЯВЛЯЮТСЯ Исполнителями. Эмоции Исполнителя – это также и их эмоции. Когда вы ненавидите их, они начинают испытывать ненависть к себе. Мы надеемся, что это будет достаточно неприятно для того, чтобы заставить людей отключиться от передающей сети. Для ликвидации неразберихи будут пущены в ход все агентурные службы Кокли. Мы должны будем переловить всех деятелей Шоу и изолировать их до полного завершения Революции, до того как власть окончательно и бесповоротно ускользнет из их рук.

Мозг Майка был до отказа наполнен новыми идеями, новыми взглядами, новыми вопросами. Он наконец-то перестал строить глупые планы, опиравшиеся на неясные теории; он наконец-то увидел, каким образом будет изменен мир, и понял, насколько разумно это изменение. Мысли кружились в голове, вызывая боль в висках. Размах и цели Революции поражали его. Даже если бы думы о Лизе не манили его, подобно огню, он готов был встать в ряды Революционеров, бороться вместе с ними за воплощение их планов – смелых и в то же время практических. И все-таки Лиза была. И это был дополнительный стимул, еще одна причина для того, чтобы стать участником Революции.

– Я полагаю, что этого достаточно для одного дня, – сказал Нимрон, вставая. – Подумайте надо всем, что вы теперь знаете. Посмотрите на это с разных точек зрения. К завтрашнему дню у вас будет множество вопросов, я в этом более чем уверен.

Майк вышел через фойе с зеркалами. Он вернулся на свой этаж, в свою комнату и прилег подумать.

И отдохнуть перед предстоящим занятием с Пьером.

В его мыслях горело пламя, и источник этого пламени находился где-то в глубинах его сердца.

Ты снова грезишь обо мне. Зомби. Это прекрасно. Мне предоставляется отличная возможность высказаться. Никто, кроме меня, не высказывается. Я с удовольствием поведаю тебе свою историю. Я с радостью вернусь назад и расскажу тебе – покажу тебе, – как меняли меня годы, десятилетия, века. Когда-то я звалось не Зомби, а Поселение. Затем я стало называться Общество. Затем на некоторое время меня опять стали называть Поселением. Теперь я – Зомби, потому что концепция поселения и само поселение выродились в отдельное домашнее хозяйство, и только. Замкнулось в кругу нескольких личностей. Позволь, я объясню. Люди есть то, что они есть, не вследствие того, ЧТО они говорят, а вследствие того, КАК они говорят это. РЕЧЬ: Когда люди просто говорили, рассказывали трогательные и похабные истории, они называли меня “Поселение”. Я было объединенным и закрытым. Человек может докричаться только через небольшое расстояние, в лучшем случае – несколько сотен ярдов. Его слова и после доносятся до остальных, но при этом искажаются. Царство истинного смысла, царство значения слов – это круг с относительно малым радиусом. Таким образом, когда люди только говорили, я было Поселением. ПЕЧАТНОЕ СЛОВО: Затем появились алфавит и письменность. Это произвело большие изменения в людях – и во мне. То, что сказал человек – именно то, что он сказал, – могло быть перенесено на большое расстояние. Люди могли следовать возвышенным мыслям писателя; люди могли смеяться над его похабными анекдотами, находясь на расстоянии в сотню миль. В тысячу. Люди начали мыслить по-другому. Не вследствие того, ЧТО они читали, а вследствие того, что они ЧИТАЛИ все это. Из-за печатного слова люди стали отделять сущность от действия. Утверждение и деяние стали двумя разными вещами, и все меньше и меньше людей соединяли их. Люди начали расходиться в стороны. Тогда они назвали меня Обществом. Долгое время я росло и росло, как раковая опухоль. Когда же я больше не могло расти, когда я заполнило собой все уголки, они начали называть меня по-другому. Они снова назвали меня Поселением. ЭЛЕКТРОНИКА: Они назвали меня Поселением потому, что стали изобретать вещи, которые сжимали общество, стягивали общество внутрь, внутрь, внутрь. Они пытались вернуться в ту колыбель, из которой вышли. Их жрецами стали чужие слуги: телевидение, радио, краткие газетные сводки. Мир сжался до размеров луны. Потом одного штата. Города. Соседних домов, одного дома, комнаты. Но они не остановились на этом, видишь? Они продолжали сжимать мир, все теснее смыкая вокруг каждого оцепление электронных чудес. Для них оказалось недостаточным пройти круг от Поселения опять же к Поселению. Они вообразили, что этот круг на самом деле был лентой Мебиуса и что они всегда находились на одной и той же стороне, тщетно пытаясь внести все больше и больше изменений. Затем появилось ШОУ. Теперь они называют меня Зомби. У Шоу семьсот миллионов подписчиков, но все эти миллионы в действительности – только четыре человека. Все они – Исполнители дневной программы и Исполнители ночной программы. Правительство поддерживает их, потому что Правительство – это программа. Они называют подобные вещи порочным кругом. Семьсот миллионов – и четыре ид, и четыре эго, и четыре суперэго, заключенные в четырех телах. Поразительно, не правда ли? И устрашающе. Это не должно было страшить, потому что некогда все свершившееся предсказывали пророки. Мик Луан или кто-то вроде него. Он или она предсказывал или предсказывала все эти штучки, детка. Только этот человек ЗАПИСАЛ свои предсказания. Видишь? А теперь их некому прочесть...

Глава 3

Роджер Нимрон поудобнее устроился в кресле, раскурил свою черную трубку и продолжал:

– Вы видите, окружающая среда, созданная нами, стала единственным способом определить нашу роль в ней. Печать создала последовательное мышление, линейное мышление. Затем пришло телевидение, сделавшее всех людей думающими одинаково, менее индивидуальными. Затем Шоу. Мы вернулись от общества в стадии Поселения до стадии, когда человек уже вообще не рассматривается – он является всего лишь подобием Единого Образца. И если это будет продолжаться, может случиться нечто худшее.

Глава 4

" – Я не понимаю, – сказал он доктору. Они стояли в коридоре возле палаты, где лежала его жена. – Я просто не понимаю.

В воздухе витали запахи дезинфекции, антисептиков, спирта.

– Должно быть, это продолжалось дольше, чем вы утверждаете, – возразил доктор. Он был маститым физиком, и годы научных занятий давали ему право возражать. Или, по крайней мере, он так полагал.

– Всего лишь семь часов. Я отсутствовал всего семь часов! Доктор нахмурился:

– Никто не впадает в Эмпатический транс за семь часов. Этот процесс длится несколько дней!

Дверь палаты открылась, и в коридор вышел молодой медик, – Электрический шок не оказывает действия. Дело зашло слишком далеко.

– Семь часов, я клянусь в этом, – сказал муж.

В других местах, в других городах в то же время было отмечено двадцать три таких же случая...”

Глава 5

Джейк Мелоун осторожно поднес телефонную трубку к уху и стал ждать. Он нервничал, хотя и знал, что может контролировать себя. Его рука была тверда при любых нервных встрясках, любое внешнее проявление волнения он подавлял в зародыше. Он вытянул руку и посмотрел на нее. Никакой дрожи. Или, быть может, его глаза тоже дрожали, давая картину полного спокойствия рук? Во рту определенно было сухо. Он выпил немного воды и облизал губы.

– Да? – ответил призрачный голос на том конце провода – однако призрачность эта была сродни отдаленным раскатам грома.

– Сэр, это Джейк Мелоун, глава отдела Исследований.

– В чем дело?

Он заговорил самым почтительным тоном:

– Я нашел кое-что, могущее быть полезным в поисках Роджера Нимрона, но мой начальник, мистер Конни, отказался включить это в рапорт. Он говорит, что это не представляет никакой ценности.

На другом конце наступила пауза. Потом послышалось:

– Продолжайте.

– Я думаю, мистер Кокли, что Нимрон мог использовать в качестве укрытия одну из старых баз отдыха или ядерное укрытие. Я собирался обратиться к записям на бумаге, конечно, использовав трансляционный компьютер, который может их прочесть. И я верю, что если мы поведем исследования в этом направлении, то найдем Нимрона.

Он умолк. Он сказал все. Теперь оставалось только ждать.

– Приходите в мой кабинет, Джейк. Через.., полчаса.

– Да, мистер Кокли. Я только хотел утрясти этот вопрос. Я не хочу вовлекать мистера Конни в какие-либо неприятности.

– Через полчаса. – Собеседник отключился.

Некоторое время он сидел в кресле почти парализованный. За отведенные полчаса Кокли должен будет поговорить с Конни. Кому он поверит? Если Кокли решит, что он, Мелоун, солгал, его немедленно выкинут из Шоу. Но если Кокли сочтет лжецом Конни, Мелоун, возможно, продвинется на более высокий пост. Займет место Конни.

Через полчаса, когда он вошел в кабинет Кокли и увидел на полу неподвижное тело Копни, исполосованное и залитое красным, он уже знал ответ. Он был повышен в чине. Но уже не был уверен, что хочет заниматься этой работой.

– Дайте-ка взглянуть на вашу руку, – сказал Пьер, беря длинную тонкую руку Майка своей лопатообразной ладонью. – Я ломал кирпичи, как вы и советовали. Француз изучал образовавшуюся на руке Майка мозоль, желто-коричневую и твердую. Он нажал на нее ногтем, вглядываясь в лицо Майка. Тот и не поморщился. Пьер отпустил руку.

– Достаточно толстая, я полагаю. Теперь вы пойдете к хирургу.

– К хирургу?

– Маленькая операция, ничего особенного.

– Но зачем?..

– Смотрите, – сказал Пьер, беря человеческую кость и помещая ее в демонстрационный зажим. – Это бедренная кость человека, имеющая такую же плотность, как и настоящая. – Он поднял руку и с силой обрушил ее на кость. Та хрустнула. Второй удар разломил ее пополам и выбил из зажима.

– Ну и что? До этого вы ломали кирпичи и доски.

– Да, но это предметный урок. Каратэ – спорт для гимнастического зала. Вы не всегда сможете использовать его в драке. Любой может ломать кирпичи и доски. Для этого надо всего лишь быть уверенным в себе – и наметить для удара точку ПО ТУ СТОРОНУ предмета, по которому ты на самом деле бьешь, чтобы бессознательно не ослабить удар. Но в драке может случиться многое, и правило не вспомнится, да и такой уверенности, как в спортзале, не будет. Вот зачем под мозоль на вашей руке будет подложена стальная пластина.

– Стальная пластина?

– Гладкая, закругленная пластина. Тонкая, но достаточно твердая, чтобы усилить мозольный нарост. С обратной стороны у нее находятся маленькие амортизационные кольца, смягчающие силу удара по вашим собственным костям. И помните, ваш противник не будет зажат в демонстрационные тиски и не подставит сам руку, ногу или шею так, чтобы вам было удобнее бить по ним.

Майк засмеялся, почувствовав себя лучше. В конце концов, сейчас ему не надо было терять ничего из своей личности. Он не хотел бы опять менять голос, поскольку наконец-то привык к этому. А его синие глаза были ярче и выразительней прежних, карих. Сегодня предстояло перенести всего лишь маленькую операцию, а не глобальное хирургическое вмешательство.

Майк нашел хирургический кабинет, позволил вежливому седоволосому человеку провести себя внутрь и задвинуть в отверстие стены. На этот раз анестезия не применялась, поскольку надрез мозоли был безболезненным. Все было так, словно он находился в огромном чреве: здесь царило тепло и еще темнота – стерильная, чистая, бесконечная. Глубоко в недрах машины что-то урчало, щелкали, становясь на свое место, диски с программами. Затем он почувствовал запах антисептика и холодок на руке. Потом появилось ощущение щекотки, неприятного царапанья, затем и оно исчезло. Рука Майка была плотно зажата в стальных пальцах, неожиданно мягких. Он мог сказать, когда пластинка вошла в разрез, – от этого по телу пробежала странная дрожь. Он мог сказать, когда мозоль была поставлена на место, и маленький аппарат для быстрого заживления шлепнулся на линию разреза. Аппарат жужжал, шипел, щелкал. Потом Майк снова оказался на свету.

– Позвольте взглянуть, – сказал хирург.

Майк протянул руку.

– Отлично.

Майк кивнул и хотел было заговорить. Но старик прошел мимо него и погладил вогнутую утробу машины, робота-хирурга. Майк понял, что комплимент предназначался машине. Доктор склонялся над ней, ворковал, превозносил ее умение провести разрез и срастить ткани. Майк оставил доктора наедине с его металлическим дружком и направился в кабинет Нимрона.

В том, что Майк согласился на все, была немалая заслуга Нимрона. Этот человек был добр, талантлив и дружелюбен. Он никогда не отказывался объяснить что-либо. Теперь Майк понимал задачи Революции Средств Массовой Информации. Целью ее было вернуть книги, фильмы, поэзию и литературу. Таким образом романтики надеялись вновь привести человечество на тот путь, с которого оно когда-то свернуло. Вернуться к прошлому. Нимрон постоянно цитировал какого-то поэта по имени Уолт Уитмен. Майк также понимал, что, хотя его задача и была важной, все остальные работали так же напряженно и так же рисковали, как и он. Все они в действительности подвергали опасности свои жизни. И большего риска не существовало.

Внешняя дверь президентских апартаментов открылась после того, как камера оглядела Майка. Однако когда он вошел, дверь в зеркальном фойе была уже открыта, Он переступил порог кабинета, по-прежнему внушавшего ему робость, даже после стольких визитов.

– Как рука? – спросил Нимрон. Нимрон знал все, что происходило в этом комплексе, все, что делал каждый. У него была фантастическая память относительно деталей личной и семейной истории каждого из заговорщиков. Он мог бы подробно рассказать о делах любого человека, которого встречал в течение дня, если этот человек был из числа Революционеров. Майк уже переставал удивляться всезнанию Президента, проскальзывающему во многих случайных фразах.

– Все в порядке, – ответил Майк. – Хотя ощущается некоторая жесткость.

– Через несколько дней вы об этом забудете. – Нимрон улыбнулся. – Понятное дело, до того момента, как вам подвернется случай использовать пластину в деле.

Майк опустился в знакомое кресло, обхватив пальцами львиные головы на подлокотниках.

– Что у нас на сегодня, Роджер?

– Сегодня мы поговорим о вашем задании.

– Больше никакой секретности?

– Никакой.

– Когда я должен приступить?

– Завтра.

Майк сглотнул комок в горле. Он предполагал, что между тренировкой и действием будет перерыв, несколько дней на отдых.

– У меня было впечатление...

– Обстоятельства изменились. Мы получили известие, что Кокли производит перетряски в руководстве своей организации. Он убрал главного управляющего и поставил на его место молодого деятеля, Джейка Мелоуна. Мелоун собирается углубиться в текстовые записи. Он намерен разыскать президентские резиденции вроде этой. Это значит, что они решили рано или поздно найти нас, и лучше рано.

– Но готовы ли остальные Революционеры? Группы коммандос? Передающие устройства, с которых Лиза и я...

– Все подготовлено.

Майк откинулся в кресле, глядя, как в камине пляшет огонь, а дымок поднимается туда, где он будет поглощен мощными водяными фильтрами, скрытыми и толще бетонных стен.

– Продвижение Мелоуна – это удача, на которую мы и не рассчитывали, – сказал Нимрон. – Вот. – Он нерешительно протянул фотографию.

– Но это же я!

Нимрон промолчал.

– Вы изменили меня так, чтобы я выглядел как этот человек!

– Я полагаю, вам не сказали о том, что вы будете похожи на другого человека. Мы пытались полностью изменить ваши взгляды, ваши позиции в этом отношении. Каждое изменение было достаточным потрясением для вашего “я”. А если бы вы к тому же знали, что становитесь живой копией кого-то другого – это могло стать чрезмерным грузом. Возможно, вы не думали об этом. Быть может, это и является причиной возникшей проблемы.

В прежние времена реакция Майка была бы весьма бурной. Но теперь это все не имело такого уж значения. Теперь он был частью чего-то большего, хотя и работал на себя. В Шоу все было не так; там он работал на всех, кроме себя: на Шоу и его руководство, на Кокли, на семьсот миллионов пускающих слюни зрителей. Теперь жизнь его была другой, она стала лучше. И если уж он взялся изучать предлагаемый план, то кое с чем придется смириться. Так Майк и сделал.

– Продолжайте, – сказал он.

– Я рад, что вы не потеряли душевного равновесия. Мы, даже после столького времени, боялись, что вы можете отреагировать негативно.

– Я слишком глубоко увяз во всем этом, чтобы возражать. Кроме того, теперь я выгляжу лучше, чем когда-либо.

Нимрон улыбнулся и продолжал:

– Мы планируем удалить настоящего Мелоуна и заменить его вами. Он – единственный в Шоу человек, у которого ваш тип лица и то же сложение. Любой тест, какой только можно применить, подтвердит, что вы – Джейк Мелоун.

– Моя кровь, глаза и новый голос?..

– Его.

– И возможно, я смогу сделать так, чтобы Кокли не получил точной информации об этом убежище, – сказал Майк после затянувшейся паузы. – По тем рапортам, которые я предоставлю ему, такого убежища существовать не будет.

– Если только он уже не получил эти рапорты.

– Тогда этот милый танец окончится.

– Но мы будем работать, даже если это предположение верно. Вы должны доставить Лизу на условленную точку в подземном гараже “Башен Кокли” через двадцать четыре часа после вашего внедрения в здания Шоу.

– Это очень маленький срок.

– Ни для кого не будет большего, – сказал Нимрон, и внезапно сквозь его энергичность, которой он прикрывался, словно доспехами, проступила застарелая усталость.

Майк снова взглянул на фотографию:

– Я выгляжу, пахну и даже говорю так, как этот человек. Но разве я могу знать, что он собой представляет?

– Мы знаем, – сказал Нимрон, доставая папку, содержащую пачку пожелтевших листов бумаги. – Мелоун высокомерен со всеми, кроме Кокли. Он умен и знает это. Он чрезвычайно амбициозен. С некоторыми из тех вопросов, на которых погорел его предыдущий начальник, он вполне может справиться. Он карабкается на вершину и вполне может достичь ее раньше кого-либо другого, если будет по-прежнему уверять босса в своей скромности и незаменимости и будет успевать везде, где тому нужно. Он инстинктивно боится Кокли.

– Все боятся Кокли.

– И Кокли это знает. Но, судя по нашим записям, Мелоун умеет подавлять внешние проявления страха, хотя и позволяет Кокли угадать, что за внешней невозмутимостью скрывается все то же, что и у других.

– Другими словами, мои колени не должны дрожать в присутствии Кокли.

– Конечно.

Майка это заинтересовало. “Кажется, это невозможно”, – подумал он.

"Мальком Мальком и его супруга сели в кресла и погрузились в ауру. Сегодня вечером он испытывал вожделение. Она пребывала в расстроенных чувствах. Оба рассчитывали получить удовольствие от вечерней программы. Шоу всегда давало зрителю все необходимое: яркие ощущения, секс, много любви, много ненависти, ярость и счастье.

Они уже начали погружаться в сознания двух юных Исполнителей. Они видели, что происходит; однако Мальком Мальком заметил, что почему-то стал меньше осознавать окружающее, тогда как обычно бывало наоборот. Его сознание ускользало за пределы сознания того Исполнителя, с которым он желал слиться. Оно проскальзывало насквозь и продолжало движение. Сначала он подумал, что это просто новая сенсация, преподнесенная Шоу. Затем это стало скорее страшно, нежели интересно. Потом – бесконечно ужасно. Он попытался призвать сознание обратно, но не сумел. Он удвоил усилия. Теперь вокруг него были только лопающиеся пузыри...

Эмп.., пат.., ист... Пузыри сказали “Эмпатист” – словно ветер проскрежетал в ветвях голых деревьев. Они сказали это, словно морская пена в морской пене в... Словно птичьи голоса. Посланцы ужаса. Мальком Мальком окончательно простился со своим телом и закричал, становясь частью чего-то еще, чего-то бесконечно большего. И миссис Мальком тоже кричала... Они находились под аурой только четыре минуты”.

В эту ночь Майку Джоргове приснился сон. Сон был цветным, очень похожим на реальность, и одним из его персонажей была Лиза. Теперь сон освежал его больше, чем раньше. Он затрагивал, задевал, ласкал все его чувства.

Они были на пикнике. Стол был уставлен всеми видами деликатесов: красные фрукты, желтые фрукты, тонкие и толстые бутерброды, кофе и пирожные. С ним была Лиза. Ее золотые волосы оттеняла синева неба, в котором горело почти такое же яркое золото. Ее глаза были синими – словно сквозь них просвечивало это невероятно чистое небо. Ее губы были подобны долькам яблока, лежащим на подносе. Ее руки дрожали. Лиза всегда волновалась во время выступления. В ее глазах он мог видеть себя самого – высокого и красивого. С карими глазами. Нет, синими. Карими. Синими. Он, словно сумасшедший, не мог разобрать, какого цвета у него глаза. И какова форма носа. И линия подбородка. С этой секунды сон превратился в кошмар.