Шоу должно продолжаться, Акиро-сан!

Глава 1

— Камера! Микрофоны! Начали!

Музыкальная переливчатая трель смешивается с мягкими басами мажорной гаммы. На экране возникает заставка — город Токио с высоты птичьего полета, утренний туман окутывает высокие здания. В небе появляются несколько синих полосок, которые облетают здания и сворачиваются в тугую спираль, образуя цифру «9».

— Доброе утро! Солнце уже взошло, птицы заливаются песнями, а мы, команда программы «Улыбнись, Токио!» на девятом канале, готовы зарядить вас позитивом на весь день! В эфире самое бодрое утреннее шоу, где мы поговорим обо всем, что вас интересует: от последних новостей до рецептов вкуснейшего завтрака. Так что настраивайтесь на нашу волну и давайте вместе сделаем это утро незабываемым! — миловидная девушка улыбается. — С вами неизменные ведущие — строгий и рассудительный Датэ Кичиро!

— И несравненная и очаровательная Миками Коу, — поддерживает ее мужчина. Он уже в возрасте, но выглядит подтянуто и даже седая голова только добавляет ему шарма.

Вновь мелодия и заставка — синие полоски разлетаются в разные стороны, камера обращает свой взор на утренний Токио — идущих на работу людей, едущие машины и автобусы. Камера летит через улицу, немного замирает у старика, продающего газеты, который машет ей в ответ.

— Пошла заставка! Пятнадцать секунд до эфира!

— Что-то я себя неважно чувствую, — произносит мужчина, которого представили как Датэ Кичиро. — В груди болит.

— Это от нервов, Датэ-сан, — отвечает девушка. — Вам нужно зайти в магазинчик, про который я вам говорила — купить лечебных трав.

— Здоровье уже не то! — вздыхает тот. — Устал я.

— Вы зря жалуетесь на свое здоровье. Еще с другими молодыми потягаться сможете!

— Скажешь тоже!

— Не верите? Да вы на нашего техника посмотрите. Вон он.

Мужчина приглядывается. Под софитами и в самом деле стоит молодой парень в спецодежде.

— Вон, едва на ногах держится, белый весь лицом, руки трясутся. А он младше вас в два раза, между прочим!

— Пять секунд до эфира!

— Так что не переживайте! Все будет нормально.

— Хотелось бы верить, — вздыхает Датэ. — Только подсказывает мне чутье, что что-то случится. Что-то нехорошее.

— Четыре секунды! Три! Два! Один!

Синие полоски на экране вновь образуя цифру «9», музыка стихает, появляется картинка — студия утреннего телешоу. Двое — молодая красивая девушка и статный мужчина в сером пиджаке, — сидят на креслах. И едва они поворачиваются в сторону камеры, чтобы начать передачу, как свет вдруг дергается, слышится звон бьющегося стекла и грохот — будто уронили мешок с землей.

Повисает пауза. Глаза девушки удивленно округляются, она смотрит уже не в камеру, а куда-то ниже.

Датэ тоже глядит в ту сторону. А потом совсем тихо произносит:

— Кажется, у нас техник умер.

Саранский ТЮЗ, холодная гримерка с половыми ведрами и воняющими серыми тряпками, и роль таракана в постановке «Муха-цокотуха»… Как я вообще докатился до такого?

Именно об этом я сейчас размышлял, сидя перед зеркалом. Из отражения на меня смотрело нечто пугающее. Исхудалое лицо, вымазанное коричневым гримом, прилепленные пластиковые усы до самого подбородка, накладной нос-пятачок…

Почему у таракана свиной нос⁈ Кажется, ответа на этот вопрос не знает никто, даже сам режиссер. Видимо просто так страшнее. Все-таки тараканище. Впрочем, тараканище в постановке не такой уж и страшный, напротив — трусливый. «Тараканы под диваны, а козявочки под лавочки». Еще и изрядный любитель выпить: «тараканы прибегали, все стаканы выпивали».

Такая вот она, беспощадная современная режиссура, способная совместить и исковеркать даже легендарные произведения классиков, а потом заставить несчастных актёров играть в этих химеричных постановках.

Но мне еще считай, повезло с моей ролью. Вот Виктории Борисовне, между прочим, заслуженной артистке, досталась роль той самой козявочки. Она весь спектакль бегает по сцене в каком-то тряпье и лохмотьях и тоненьким, согласно сценарию, голосочком пищит: «я козявочка, вот моя справочка».

Какая к черту справочка? Об этом лучше спросить сценариста, который, кстати, и режиссер этого спектакля в одном лице. Это он сценарий написал. И видимо был в изрядном подпитии, потому что много чего туда попало дикого и непонятного, типа «Таракан не танцует канкан». Режиссер раньше ставил авангардную пьесу «Приключения Писека и Вареника», за что был нещадно бит критиками и изгнан в ТЮЗ.

— Звонок! — крикнул помощник режиссера. — Сережа, скоро твой выход.

Пора.

Я сделал глубокий вдох.

В конечном итоге актер не должен жаловаться на лишения. У меня есть сцена, пусть и не первого театра, но я могу выступать. И как бы не было сейчас тяжело и… унизительно. Эх, все образуется. Когда-нибудь и на моей улице будет праздник, а обо мне узнает весь мир.

И это должно случится совсем скоро. Вот прям чувствую. Я не хотел спугнуть удачу, но знакомый и весьма известный режиссер кое-чего обещал. Один очень крупный проект. Огромный бюджет, исчисляемый семью нулями. В котором снимутся яркие звезды. И я. Это наверняка поменяет вектор моей судьбы на сто восемьдесят градусов. Меня будут узнавать и приглашать в другие проекты.

Всего лишь один последний спектакль. И потом — новая жизнь. Я в это верю всем сердцем.

Я миновал темный коридор, остановился за кулисами, всматриваясь на сцену и пытаясь понять, когда мне выходить.

Зал погрузился в полумрак, и на сцене зажглись два прожектора, высвечивая фигурку Виктории Борисовны. Она была вся в черном, с огромными усиками из проволоки, и, будто этого было мало, жирными усищами, нарисованными гримом. В завершение всего, я бы сказал, жутковатой вишенкой на торте были её ужасно страшные, но, безусловно, милые глаза.

Одного режиссёр не учёл — заслуженную артистку не спрятать за гримом. И потому Виктория Борисовна вышагивала по сцене важно, тряся лапками-палочками, выдавая с интонацией Ивана Грозного:

— Я козявочка, вот моя справочка! — и повторила, делая акцент на последнем слове, придавая ему такой значимости, что все дети невольно уставились на бумажку в ее руках: — Справочка!

«Уже с утра приняла», — понял я, выскакивая на сцену.

— Муха, Муха, Цокотуха, Позолоченное брюхо! Я купил для ней калоши, Чтобы не промокли ножки…

И я играл. Вкладывал душу. Отдавался своей роли как самой главной и единственной. Погружался в нее полностью, как учили преподаватели в мастерской.

Дети в зале так и замерли, затаив дыхание. Я вкладывал в каждую фразу всю свою энергию, жил ролью, пусть и была она такой маленькой и нелепой.

Следом за мной, обдавая всех крепким перегаром, на сцену вышел Константин Валерьянович в роли блохи. Он видимо был с утра в гримерке у Виктории Борисовны, потому что ничего сказать толком уже не смог и лишь мычал. Но как мычал! Вон, сколько экспрессии в звуках, сколько боли и нерва! Настоящий актер!

— М-м-мы-ф-ф!

Я подскочил к козявочке, чтобы начать диалог. Но вдруг почувствовал, как что-то в груди неприятно кольнуло. И в ту же секунду резкая простреливающая боль не дала даже вздоха сделать, все схватило внутри. Я едва не закричал от боли. Только невероятным усилием воли заставил себя смолчать.

— Сам Тараканище! — воскликнула Виктория Борисовна, напоминая, что сейчас мне нужно начать диалог.

Пошатываясь, я глянул на нее, едва не завалившись навзничь. Она смотрела на меня с удивлением и тревогой. Видимо видок у меня был еще тот, потому что она одними губами прошептала:

— С тобой все в порядке?

Попытался кивнуть, но нет. Со мной все было не в порядке. Такого раньше я никогда не испытывал и потому сейчас пытался разобраться что же происходит. Заминку мою невероятно профессионально отвел Константин Валерьянович

— М-м-мы-ф-ф! М-м-м-ы-ы-ф-ф! — с надрывом промычал он и расстелился посреди сцены, чем сильно позабавил детей.

— Уходи! Уходи! — вновь одними губами прошептала Виктория Борисовна, и я понял, что нужно прислушаться к совету человека, который провел на сцене более пятидесяти лет.

Но уйти уже не смог. Вновь острая боль пронзила меня, и я не сдержался, надсадно выдохнул — так, словно выхватил тяжелый удар под дых.

А потом перед глазами все начало плыть и стягиваться серым туманом. Я не понял, как оказался на полу. Боль уже поглотила меня всего, лишая сил. Так я и лежал посреди пыльной сцены — ни встать, ни уползти, — потонув в этой боли.

Ко мне подскочила Виктория Борисовна, расстегнула костюм, давая немного воздуха.

Константин Валерьянович так и мычал. Вот он настоящий актёр, отыгрывает до конца. Что бы не произошло, шоу должно продолжаться.

— Сергей! Что с тобой? — увидел над собой размалеванное лицо «Козявочки».

Если бы я знал…

Впрочем, догадывался. Вспомнились слова доктора, который очень давно, еще в детстве, говорил мне какие-то странные слова о том, что у меня в анамнезе и наследственности есть проблемы с сердцем и что нужно бы следить за этим. Но что эти слова? Пустые звуки. Я хотел на сцену, я должен был играть, а не лежать в больницах!

Темнота становилась всё гуще, скрыв даже Викторию Борисовну. Она поглощала меня все больше и больше. За мгновение до того, как умереть, я с сожалением подумал о том, что мир обо мне все же уже никогда не успеет узнать… А ещё жалко было детей. Кажется, спектакль они не досмотрят.

— Акиро, ты в порядке?

— Что? Кто?

Я открыл глаза. Неприятный аммиачный запах заставил меня сморщиться и отстраниться от источника вони.

— Чего это?

Я глянул на вату, которую держал в руках какой-то незнакомый мне человек. Нашатырным спиртом в сознание меня привели? Кажется, так.

Сердце уже не болело. Видимо у нашатыря есть чудодейственные свойства.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил меня незнакомец.

А как я себя чувствовал? Я прислушался к себе. Очень странно. Вроде бы и хорошо, но в голове гудит. Похоже, сильно приложился, когда падал.

— Что случилось? — я огляделся. Вокруг меня собрались абсолютно незнакомые мне люди. Причем какие-то азиаты. В тюз набрали гастарбайтеров? Или это бригада скорой помощи… Правда халатов им не выдали.

Набрал полную грудь воздуха, окинул помещение глазами.

А где это я?

Место было незнакомым.

Вокруг осветительные приборы, монтажные рамы, камеры, декорации. Что-то я не помню такой дорогущей техники в нашем театре. Но я явно не в больнице. Может, в кладовую меня притащили со спектакля?

— Ты стоял у лампы, — пояснил незнакомец, который приводил меня в чувство нашатырем. — Потом, когда эфир только начался, вдруг упал.

Я пригляделся. Незнакомец. Таких техников я не припоминаю.

— Ты кто?

Тот удивленно глянул на меня.

— Акира, кажется, ты крепко ударился головой. Нужно скорую вызвать!

— Постой, — остановил его я. — Не нужно скорую. Я пошутил. Просто пошутил. Помоги лучше подняться.

Но я не шутил. Вот всегда так со мной. Как только случается абы что, начинаю нести околесицу, лишь бы внимание отвлечь.

Азиат с осторожностью, словно я мог его укусить, помог мне встать.

— Уверен, что в порядке? — глаза азиата смотрят с подозрением. Хотя, это, наверное, так кажется из-за разреза глаз.

— Да, все нормально, — кивнул я и попытался подняться.

Я пригляделся к парню. И вдруг в голове, словно само собой всплыло его имя — Исао. Очень странное имя, но попробовать надо. Внутри была уверенность, что именно так его и зовут.

— Все в полном порядке, Исао, — сказал я, внимательно следя за реакцией парня.

На удивление тот не посмотрел на меня как на идиота и имя действительно принадлежало ему. Он кивнул, мол, окей.

Я, тем временем, прислушался к себе.

Что происходит? Я вновь задал себе этот вопрос. И вдруг обратил внимание, что уже не в костюме тараканища. Да и грим с рук стерли. Когда успели? Неужели я так долго пребывал в беспамятстве? И зачем притащили на какую-то студию с азиатами?

Я подошел к монитору, посмотрел на него, пытаясь разглядеть отражение. В черном стекле показалось странное лицо, явно не принадлежащее мне. Азиат. Угловатые скулы, чуть вытянутое лицо, черные волосы, спадающие на глаза. На вид лет двадцать.

Нет глупость какая-то. Потрогал пальцем лицо, оттянул веко. Отражение повторило за мной.

Мне захотелось закричать в панике, но я не дал эмоциям вырваться наружу. Тут что-то происходит, пока мне непонятное, но пока я не кричу — никто не бросается на меня и не надевает на меня смирительную рубашку. А дело, кажется, в перспективе пахнет именно этим. Нужно сначала все выяснить. И чем быстрее, тем лучше. Как говорят психиатры, если ты признаёшь проблему то уже идёшь на поправку. Значит и без крепких санитаров разберусь.

— Работать можешь? — спросил меня другой незнакомец, с неприятным до крайности лицом. В глазах его читалось бегущей строкой слово «бездельник».

Этот был постарше, рубашке с коротким рукавом, в кармане которой блеснула серебром ручка. По виду человек важный, а то самое внутреннее чувство подсказывает, что это начальник. По крайней мере с именем Исао оно не подвело, и я решил довериться. От серебряной ручки отвлекла огромная бородавка на носу.

— Могу, конечно — ответил я, не сводя глаз с носа, хотя соврал — работать я точно не мог и едва не терял сознание от происходящего вокруг.

— Тогда чего стоишь? — проворчал тот. — Иди, настраивай заново свет — все уронил! Бездельник! Уволить бы тебя! Хорошо, что не разбил ничего дорогостоящего, а то так бы я тебе все с твоей зарплаты списал бы живо! Давай, успевай, — он глянул на часы, — через час шоу «Краски» будет, нужно успеть к этому времени все подготовить во второй студии.

Я интуитивно пошел к осветительным приборам. Первая волна удивления прошла, и я принялся осторожно оглядываться. Где я? Куда меня утащили? Какие к чертям осветительные приборы?

Судя по оборудованию, я находился в телевизионной студии. Тут что, какие-то розыгрыши снимают? Только вот студия явно не наша. Кругом одни иероглифы. Которые, что еще более удивительно, я понимал и мог читать. Из них стало понятно, что мы находимся в студии программы «Улыбнись, Токио!»

— Токио… — совсем тихо прошептал я. Значит, я в Японии?

И тут меня осенило! Всё это время ко мне обращались не по-русски. Более того, я отвечал на том же языке. Больно ущипнул себя за бедро, едва не ойкнув. Ничего не изменилось. Я по-прежнему тут.

Я принялся анализировать случившееся. Итак, я выступал на сцене. Потом сильно заболело сердце. Стало плохо. Я упал. Потом темнота. И… я тут.

Меня обдало ледяным ветром. Так ведь я умер! Как бы это дико и неправдоподобно не звучало, но я и в самом деле умер. И оказался здесь, в Токио, в теле какого-то работника телевидения, которому тоже, кажется, было плохо. В голове заплясали хаотичные мысли. Посмертие. Реинкарнация. Переселение души…

Чтобы не свихнуться от невероятных мыслей, я отвлекся на порученную работу. Художник по свету, или просто осветитель — вот кто я теперь такой. И нужно что-то подготовить к какому-то шоу.

Не то чтобы я тосковал по гриму и пятачку Таракана, но как же моя карьера? И сцена?..

Я подошел к стойкам, на которых были прикреплены огромные лампы, принялся их передвигать, руководствуясь только собственным вкусом прекрасного.

— Ты что делаешь⁈ — удивленно воскликнул Исао.

— А что не так?

Исао подошел ко мне ближе, пристально посмотрел.

— Ты точно в порядке? Софиты ставь в дальний конец студии, а зонты ближе операторской линии. Отражатели ты вообще убрал не в ту сторону! На то они и отражатели, чтобы отражать. Что с тобой, Акиро⁈ Соберись!

«Кто он такой? — подумал я. — Командует тут. Постой…»

Я незаметно глянул на бейдж парня. «Старший осветитель» — значилось на ней. Ага, значит этот самый Исао мой начальник.

— Со мной все в порядке, — рассеянно ответил я, схватив длинные, похожие на цаплю штуковины и поставив в нужную сторону.

— Ладно, помогу, — буркнул Исао, видя, что ее немного растерян. И принялся расставлять осветительные приборы.

Я смотрел на работу и парня со странным чувством. Я вроде бы это все и знал, но знания эти не хотели пробиваться наружу.

Но не только это удивляло. Я чувствовал еще что-то, чего раньше никогда не ощущал. Словно помимо слуха, зрения, осязания, обоняния и вкуса у меня появилось что-то еще. Шестое чувство. Это сложно было описать и даже осознать, оно просто пришло, как будто было со мной всегда.

Я глядел на парня по имени Исао, видел за его спиной какое-то подобие стены или перегородки. Эта перегородка была совсем маленькой, тонкой, словно бы прикрепленной к спине парня. И в реале ее не существовало. Ее видел только я. И что она означала, я тоже знал — это понимание было со мной, кажется, всегда.

Я обернулся и вновь увидел того самого начальника с бородавкой на носу. Который все ходил и ворчал на всех. Перегородка обнаружилась и за его спиной, правда иная, более массивная. Увидев меня, ничего не делающего, начальник аж зафырчал по-бычьи и направился в мою сторону.

— Ты почему не работаешь? — зарычал он, едва подойдя.

— Господин Вакедо, — произнес я, присматриваясь к подошедшему. Это жуткая мясистая родинка на носу так и притягивала к себе взгляд, но я старался смотреть на перегородку за спиной начальника. — Я попросить у вас кое-чего хотел.

Меня вдруг посетила дерзкая мысль — проверить то, что ощущал.

— Чего тебе? — буркнул тот, нахмурившись еще сильнее.

Перегородка, видимая только мне, стала чуть ярче. И словно бы окрепла, готовясь держать оборону.

— Господин Вакедо, как вы думаете, почему я в обморок упал?

— Да откуда мне знать? — зарычал тот. — Опять всю ночь не спал, в компьютерные игрушки играл, бездельник! Выпороть тебя нужно! Уму-разуму научить!

— Нет, — покачал я головой. — Не из-за игр.

И вдруг почувствовал невероятное вдохновение. Какое знакомое чувство! Трепетное, приятное, щекочущее. Оно всегда возникает перед спектаклем, когда нужно Играть. Именно Играть, с большой буквы.

— У меня, — делаю театральную паузу, и заглядываю в узкие глаза начальника, — обострение страшной болезни.

— Чего? — буркнул Вакедо. — Какой такой болезни? Ты сам минуту назад говорил, что с тобой все в порядке!

Я ощутил очень необычное чувство — будто раздваиваюсь. Одна моя часть, физическая, осталась на месте. А вторая, словно бы превратившаяся в призрака, начала продвигаться к преграде за спиной мужчины и преодолевать ее.

— Болезнь со мной с детства. Иногда отступает, словно бы засыпает и тогда все нормально. А иногда… — я тяжело вздохнул, задумчиво глянув как бы сквозь начальника, в саму вечность. Взгляд Гамлета из первой сцены третьего акта одноименной оперы. «Быть или не быть — вот в чем вопрос». — А иногда болезнь пробуждается. И тогда словно мертвею. Руки не слушаются, ноги как ватные. Плывет все перед глазами.

Я прикрыл глаза, затем закрыл лицо рукой, прикрыв брови — как учили в творческой мастерской.

— Боги! — только и смог вымолвить Вакедо.

Я увидел, как моя прозрачная невидимая часть преодолела его барьер критического мышления. Начальник поверил в мою ложь!

— Ужас какой! — выдохнул Вакедо, отшатнувшись от меня, словно я был заразен.– Что за болезнь такая⁈

Взглянул прямо в глаза Вакедо, но ничего не сказал. Выждал паузу, долгую, тягучую. Перевел взгляд в сторону.

— Что за болезнь⁈ — снова вскрикнул Вакедо, уже, кажется готовый умереть от жуткой заразы.

— Ordinarius Pigritia, — выдохнул я. — Или лень обыкновенная. Врачи характеризуют ее как отсутствие или недостаток трудолюбия, предпочтение свободного времяпрепровождения, а не трудовой деятельности.

Слушавший весь этот диалог со стороны Исао аж выпучил глаза и открыл рот и стал похож на выброшенную на берег рыбу. Такого поворота он точно не ожидал, как собственно и я. А ваш покорный слуга, не выходя из образа, продолжал.

— Эта болезнь иногда сламывает меня. Я сильно мучаюсь. Особенно когда нужно работать. Когтями вот тут, — я ударил себя кулаком в грудь, — скребет, терзает и не отпускает.

— Что же… делать? — только и смог промолвить Вакедо. Лицо его выражало высшую степень сострадания.

— Мне уже не помочь… — прошепт…