Школьная история

Двое мужчин в курительной комнате разговаривали о школьных годах.

— В нашей школе, — сказал А, — был след призрака на лестнице. Как он выглядел? О, очень сомнительно. Просто отпечаток туфли с квадратным носком, если я правильно помню. Лестница была каменная. Я никогда не слышал никаких рассказов о нем. Это кажется странным, если задуматься. Интересно, почему никто не выдумал никакой истории?

— У маленьких мальчиков никогда ничего не поймешь. У них своя мифология. Тут для вас, между прочим, вещица есть — «Фольклор частных школ».

— Да; впрочем, урожай невелик. Полагаю, если бы вам пришлось исследовать истории о призраках, например, которые мальчики в частных школах рассказывают друг другу, то они все оказались бы краткими пересказами книжных новелл.

— Сейчас много берут из Стрэнда и Пирсона.

— Уверен, в мое время они еще не родились или о них не думали. Посмотрим. Интересно, смогу ли я вспомнить основное из того, что мне рассказывали. Прежде всего, был дом с комнатой, в которой многие настойчиво хотели провести ночь, и каждого из них утром находили на коленях в углу, и они успевали только, сказать: «Я его видел» — и умирали.

— Это был дом на Беркли-сквер?

— Пожалуй, да. Затем был человек, который услышал шум в коридоре ночью, открыл дверь и увидел кого-то, ползущего к нему на четвереньках, с глазом, выкатившимся на щеку. Была еще, дайте подумать — да! комната, где нашли лежащего в постели мертвого мужчину со следом копыта на лбу, и пол под кроватью был также покрыт следами копыт, я не знаю почему. Еще была дама, которая, запирая дверь спальни в чужом доме, где она ночевала, услышала, как тонкий голосок в пологе кровати сказал: «Вот мы и закрылись на ночь». Ни одна из этих историй не имела объяснения или продолжения. Любопытно, ходят ли они до сих пор, эти истории.

— О, довольно успешно — с дополнениями из журналов, как я сказал. Вы никогда не слышали о настоящем призраке в частной школе, не так ли? Я думаю, нет; никто из тех, кого я встречал, не слышал.

— Судя по тому, как вы это сказали, полагаю, слышали.

— На самом деле, я не знаю, но мне это запомнилось. Это случилось в моей частной школе 30 с лишним лет назад, и у меня нет никакого объяснения этому.

Школа, которую я имею в виду, была около Лондона. Она размещалась в большом и ужасно старом доме — огромном белом здании с чудесными окрестностями; в саду были большие кедры, как и во многих старых садах в долине Темзы, и древние вязы на тех трех-четырех нолях, где мы обычно играли. Я думаю, это было очень привлекательное место, по мальчишки редко допускают, что их школы вполне терпимое место.

Я пришел в школу в сентябре, вскоре после 1870 года, и среди мальчиков, прибывших в тот же день, был один шотландец, с которым я подружился: я буду звать его МакЛиод, ни к чему его описывать: важно, что я очень хорошо его узнал. Он не выделялся ни в чем: ни в учебе, ни в играх, — но он мне нравился.

Школа была большой: там как правило, училось около 120–130 мальчиков, и поэтому требовался значительный штат преподавателей, они довольно часто менялись. В один из семестров, возможно это был мой третий или четвертый, появился новый учитель. Его звали Сэмпсон. Он был довольно высоким, полноватым, бледным мужчиной с черной бородой. Я думаю, нам он нравился; он много путешествовал, и у него был запас историй, которые развлекали нас во время прогулок, поэтому мы даже спорили из-за того, чтобы очутиться поближе к нему. Я также помню… бог мой, я с тех пор и не думал об этом!., у него был брелок на цепочке от часов, который однажды привлек мое внимание, и он позволил мне рассмотреть его. Это была, я полагаю, золотая византийская монета; на ней с одной стороны был портрет какого-то смешного императора; другая же сторона была практически стерта, и он вырезал на ней — довольно грубо — свои инициалы, Дж. У. С., и дату, 24 июля 1865 года. Да, я и сейчас отчетливо ее вижу: он рассказал мне, что подобрал ее в Константинополе; она была размером с флорин или чуть меньше.

Ну вот, первым из странных событий было вот что. Сэмпсон занимался с нами латинской грамматикой. Одним из его любимых методов, возможно и вправду хороших, — был тот, что он заставлял нас придумывать предложения, чтобы проиллюстрировать правила, которые он пытался заставить нас выучить. Конечно, это шанс для глупого мальчишки надерзить: есть множество школьных историй, в которых так и случается или могло бы случиться. Но Сэмпсон был слишком большим сторонником строгой дисциплины, так что нам и в голову не приходило подобное. В тот раз он рассказывал нам, как выразить по-латыни запоминание, и приказал каждому из нас составить предложение с глаголом «memini» («я помню»). Ну, большинство из нас сделали обычное предложение типа memino librum meum и т. д.; но мальчик, о котором я упоминал, МакЛиод, очевидно, думал о чем-то более сложном. Остальные же хотели сдать свои предложения и перейти к чему-нибудь другому, поэтому кто-то пнул его под партой, и я, сидевший рядом, ткнул его и прошептал, чтобы он поспешил. Но он, казалось, отсутствовал. Я посмотрел на его лист и увидел, что он совсем ничего не написал. Поэтому я подтолкнул его снова посильнее, чем раньше, и резко сказал ему, что он нас всех задерживает. Это произвело некоторый эффект. Он вздрогнул и очнулся, а затем очень быстро написал карандашом пару строчек на листе и сдал его вместе с остальными. Поскольку он был последним, или почти последним, и так как Сэмпсону было что сказать мальчикам, которые написали meminiscimus patri meo и остальное, получилось так, что часы пробили двенадцать раньше, чем он добрался до МакЛиода, и МакЛиоду пришлось дожидаться, пока его предложение будет проверено. Вне класса ничего особенного не происходило, поэтому я подождал, когда он придет. Он вышел очень медленно, и я догадался, что что-то случилось. «Ну, — спросил я, — что ты получил?» «Ох, я не знаю, — ответил МакЛиод, — ничего приличного, но, думаю, Сэмпсона от меня тошнит». «Почему? Ты показал ему какую-нибудь ерунду?» «Да нет же, — сказал он. — Насколько я понимаю, все было правильно; там было что-то вроде Memento — это как раз правильное слово и требует родительного падежа — memento putel inter quatuor taxos». «Что за глупый вздор! — сказал я. — Что заставило тебя накатать такое? Что это значит?» «Самое смешное, — ответил МакЛиод, — что я и сам не слишком понимаю, что это значит. Просто это пришло мне в голову, и я так и написал. Я знаю, как я представлял себе смысл этого, потому что прямо перед тем, как я записал это, у меня в голове возникло что-то вроде картинки: я думаю, это значит „Помни колодец среди четырех…“ — как называются эти темные деревья с красными ягодами?» «Я так понимаю, ты имеешь в виду рябины.» «Я о них никогда не слышал, — ответил МакЛиод, — нет, вот оно, тисовые деревья». «Ну, и что сказал Сэмпсон?» «Ну, он очень странно отреагировал. Когда он прочитал, он встал и подошел к камину, и стоял довольно долгое время спиной ко мне, ничего не говоря. А затем он спросил, не поворачиваясь и довольно тихо: „Как ты думаешь, что это значит?“ Я рассказал ему, что думал, только не мог вспомнить название глупого дерева, а потом он захотел узнать, почему я это записал, и я должен был что-то сказать. А затем он сменил тему и спросил, как давно я здесь и где живут мои родные и тому подобные вещи, а затем я ушел, но он выглядел ничуть не лучше».

Я не помню, что еще каждый из нас говорил об этом. На следующий день МакЛиод слег с простудой или чем-то подобным, и только через неделю или больше вернулся в школу. Около месяца прошло без каких-либо событий. Был ли мистер Сэмпсон действительно напуган, как подумал МакЛиод, по нему этого не было видно. Конечно, сейчас я совершенно уверен, что в его прошлом было что-то необычное, но я не собираюсь притворяться, что мы, мальчишки, были настолько умны, чтобы действительно угадать что-либо подобное.

А потом был еще один случай того же рода. Несколько раз после того дня нам приходилось составлять примеры на различные правила. Но никогда не случалось скандалов, разве что мы делали их неправильно. Наконец, наступил день, когда мы проходили унылые вещи, которые называют условными предложениями, и нам было велено составить условное предложение, выражающее будущее последствие. Мы выполнили задание, правильно или неправильно, и сдали наши листочки, а Сэмпсон стал их просматривать. Внезапно он встал, издал горлом какой-то странный звук и выскочил за дверь, бывшую как раз около его стола. Мы посидели минуту или две, а затем, хотя вряд ли это было правильно, но мы, я и еще один или два мальчика, подошли посмотреть на бумаги на его столе. Конечно, я думал, что кто-то, должно быть, написал какую-нибудь чушь и Сэмпсон вышел, чтобы доложить о нем. Все же я заметил, что он не взял с собой ни одного листка, когда выбегал. Ну вот, верхний лист на столе был написан красными чернилами, которыми никто не пользовался, и почерком, какого ни у кого в классе не было. Все посмотрели на него — МакЛиод и другие — и дали смертельную клятву, что это был не их лист. Затем я решил пересчитать листки бумаги. Оказалось, на столе было семнадцать листов бумаги, а я уверен, он до сих пор сохранился. А теперь вы захотите узнать, что на нем было написано. Это было довольно просто и безобидно, я должен сказать.

«Si tu non veneris ad me, ego veniam ad te», что означает, я думаю, «Если ты не придешь ко мне, я приду к тебе».

— Не могли бы вы показать мне бумагу? — прервал слушатель.

— Да, могу; но есть еще одна странность. В тот же день я вынул ее из своего шкафчика — я точно знаю, это был тот же лист бумаги, так как я оставил отпечаток пальца на нем, но никаких следов какого-либо письма на нем не было. Я сохранил его, как я сказал, и с тех пор я проводил различные эксперименты, чтобы посмотреть, не использовались ли симпатические чернила, но абсолютно безрезультатно.

Ну, об этом довольно. Примерно через полчаса Сэмпсон вернулся в класс и сказал, что почувствовал себя очень плохо и что мы можем идти. Он осторожно подошел к своему столу и лишь взглянул на самый верхний лист, и, я полагаю, решил, что ему все почудилось; во всяком случае, он ни о чем не спросил.

Тот день оказался наполовину выходным, а назавтра Сэмпсон снова был в школе и выглядел совершенно обычно. В ту ночь произошел третий и последний эпизод в моей истории.

Мы — МакЛиод и я — спали в общей спальне справа от главного здания. Сэмпсон спал в главном здании на первом этаже. Светила яркая полная луна. Не могу сказать точно когда, но, видимо, между часом и двумя ночи кто-то разбудил меня, тряся за плечо. Это был МакЛиод, и, казалось, он пребывал в прекрасном расположении духа. «Идем, — сказал он, — идем, грабитель лезет в окно Сэмпсона». Опомнившись, я сказал: «Эй, а почему бы не разбудить всех?» «Нет, нет, — сказал он. — Я ведь не знаю, кто это; не поднимай шум; идем и посмотрим». Естественно, я пошел и посмотрел, и, естественно, там никого не было. Я был довольно сердит и, должно быть, готов был наговорить МакЛиоду всякого; только я не мог сказать, почему — мне показалось, что там действительно было нечто неприятное, — и порадовался тому, что я в этот момент не один. Мы все еще стояли и глядели в окно, и, наконец, я спросил его, что он слышал или видел. «Я вообще ничего не слышал, — сказал он, — но за пять минут до того, как разбудил тебя, я выглянул из этого окна, а на подоконнике Сэмпсона то ли сидит, то ли стоит на коленях человек и смотрит внутрь и вроде бы кивает». «Что за человек?» МакЛиод пожал плечами. «Я не знаю, — сказал он, — но я могу тебе кое-что сказать: он был страшно худым и выглядел, как будто вымок насквозь, и… — сказал он, озираясь и шепча, словно сам не хотел слышать, — я не очень уверен, что он был живой».

Мы еще некоторое время пошептались, а потом расползлись по кроватям. Больше никто в комнате не проснулся и не пошевелился за это время. Я думаю, мы потом немного поспали, но мы были явно не в своей тарелке на следующий день.

А на следующий день мистер Сэмпсон исчез: его не нашли, и, я думаю, больше и следов его никто не видел. Если хорошо подумать, то самым странным во всем этом, мне кажется, что ни МакЛиод, ни я никогда ни с кем не говорили об этом. Конечно, нас никто не расспрашивал по этому поводу; но если бы и спросили, я уверен, мы бы ничего не ответили: казалось, мы словно бы не в состоянии были говорить об этом.

Вот и вся моя история, — сказал рассказчик. — Это лишь подобие школьных историй о призраках, но, по-моему, вполне в их духе.

Продолжение этой истории можно считать, пожалуй, вполне традиционным; но продолжение есть, и поэтому о нем стоит рассказать. Историю эту выслушал не один человек; и вот то ли в том же году, то ли в конце следующего один из этих слушателей гостил в некоем ирландском поместье.

Однажды вечером хозяин дома рылся в набитом всякой всячиной ящике стола в курительной комнате. Вдруг ему под руку подвернулась маленькая коробочка.

— Ну-ка, — сказал он, — вы разбираетесь в старине; скажите мне, что это.

Мой друг открыл маленькую коробочку и обнаружил в ней тонкую золотую цепочку с прикрепленным к ней предметом. Он взглянул на предмет, а затем вынул очки, чтобы рассмотреть его поближе.

— Как к вам это попало? — спросил он.

— Довольно странным образом, — прозвучало в ответ. — Вы знаете, тисовые заросли за аллеей; ну вот, год или два назад мы чистили старый колодец на поляне, и, что, вы думаете, мы нашли?

— Неужели труп? — сказал посетитель, почему-то заволновавшись.

— Именно так; но более того, на самом деле, мы нашли два.

— Боже мой! Два? Что-либо указывало на то, как они туда попали? Эту вещь нашли вместе с ними?

— Да. Среди обрывков одежды, что была на телах. Дело дрянь, что бы там ни случилось. Один труп крепко обхватывал руками другой. Они, должно быть, пробыли там лет тридцать или более — в общем, очутились в колодце задолго до того, как мы приехали сюда. Можете не сомневаться, мы засыпали колодец очень быстро. Вам что-нибудь говорит надпись на этой золотой монете?

— Я думаю, да, — сказал мой друг, поворачивая ее к свету (хотя он уже прочел без особого труда) — это, кажется, Дж. У. С., 24 июля 1865 года.