Шепчущий в ночи

VIII

Не спрашивайте меня, сколько длилось мое забытье и что из последовавшего было просто сном. Если я скажу, что временами просыпался, что-то слышал или видел, вы ответите, что это мне тоже только снилось и что все случившееся дальше было сном вплоть до момента, когда я выбежал из дома, добрался до сарая, в котором увидел старый «форд», забрался в него и начал безумную, бесцельную гонку по холмистой местности, которая, в конце концов, вывела меня — после многочасового блуждания по пугающим лесным лабиринтам — в деревню, оказавшуюся Тауншендом.

Вы наверняка не склонны будете доверять и всем остальным деталям моего рассказа: скажете, что все фотографии, звукозаписи, цилиндры, разговаривающие при помощи приборов, и тому подобные доказательства есть не что иное, как чистой воды обман со стороны исчезнувшего Генри Эйкели, самая настоящая подделка. Вы можете даже намекнуть, что он сговорился с другими чудаками, чтобы осуществить эту глупую, но изощренную мистификацию, — что он сам организовал инцидент в Киине, когда с поезда сняли посылку с черным камнем, и что он подговорил Нойеса сделать ту чудовищную запись на восковом валике. Однако остается странным, что Нойеса так никогда и не обнаружили, что он оказался неизвестным во всех деревнях близ дома Эйкели. Нигде его не знали, хотя он часто бывал в этих местах. Я, что бы вы там ни говорили и что бы сам я ни говорил себе, знаю, что зловещие Существа Извне должны скрываться где-то в области малоизученных холмов и что создания эти имеют своих шпионов и посланцев среди людей. Держаться подальше от них — вот все, чего бы мне хотелось в дальнейшей жизни.

Когда мой безумный рассказ побудил шерифа послать отряд к дому, Эйкели исчез безо всякого следа. Его просторный халат, желтый шарф и ножные бинты лежали на полу в кабинете рядом с его изящным креслом, причем нельзя было понять, что еще из одежды пропало вместе с ним. Собаки и скот действительно отсутствовали, а на стенах дома и внутри него имелись необычные следы пуль; однако, помимо этого, ничего необычного обнаружено не было. Ни цилиндров, ни приборов, ни тех доказательств, которые я привез с собой в саквояже, ни странного запаха, ни вибраций, ни следов на дороге, ничего загадочного, на что я обратил внимание в последний момент.

Неделю, последовавшую за моим бегством, я провел в Бреттлборо, расспрашивая самых разных людей, которые знали Эйкели, и убедился, что все случившееся не есть плод иллюзий или сна. Странные закупки собак и боеприпасов, а также химикатов, которые осуществлял Эйкели, разрезания его телефонных кабелей, которые были записаны; вместе с тем все, кто его знал, — включая сына в Калифорнии — настаивали, что его отрывочные высказывания по поводу своих странных исследований были весьма последовательны. Солидные люди считали его сумасшедшим и, не раздумывая, заявляли, что все собранные доказательства являются лишь мистификациями, сфабрикованными с изощренностью безумца и, возможно, поддерживали его соображения во всех деталях. Он показывал кое-кому из этих простых деревенских жителей фотографии и черный камень, и даже давал прослушивать ужасающую звукозапись; и все до единого твердо сказали, что следы и жужжащий голос были точно такими же, как описывали старинные легенды.

Они подтвердили также, что возле дома Эйкели все чаще и чаще можно было видеть и слышать что-либо подозрительное после того, как он обнаружил черный камень, и что этого места теперь избегают все, кроме почтальона и случайных людей. Темная гора и Круглый холм были давно уже печально знамениты, как места, посещаемые призраками, так что мне не удалось найти людей, которые когда-либо тщательно осматривали хоть одно из этих мест. Случавшиеся время от времени исчезновения местных жителей в истории этого района были тщательно зафиксированы, среди них значилось исчезновение полубродяги Уолтера Брауна, о котором неоднократно упоминал Эйкели в своих письмах. Я даже встретил одного фермера, утверждавшего, что он своими глазами видел одно из странных мертвых тел во время наводнения в потоке вспученной Уэст-Ривер, однако рассказ его был слишком путаным, чтобы относиться к нему серьезно.

Покидая Бреттлборо, я решил никогда больше не возвращаться в Вермонт и в тот момент был уверен, что решение мое окончательное. Эти дикие холмы и в самом деле были форпостом наводящей страх космической расы — в чем я уже почти не сомневался после того, как прочитал сообщение об открытии девятой планеты за Нептуном, что было предсказано пришельцами. Астрономы, даже не подозревая сами, насколько зловеще точными они оказались, назвали ее Плутон. Я понимал, что это — не что иное, как Йюггот — мрачный, как ночь, — и меня охватывала дрожь при попытках понять, почему ее чудовищные обитатели желали открытия своей планеты именно таким образом и именно в это время. Я безуспешно старался убедить себя, что демонические создания не намерены совершить нечто враждебное по отношению к Земле и ее обитателям.

Но я еще не рассказал вам, чем же закончилась та ужасная ночь в сельском доме. Как я упомянул, в конце концов меня захватил в свои объятия тревожный сон, дремота, переполненная обрывками сновидений, в которых передо мной являлись чудовищные пейзажи. Что именно разбудило меня, я не могу уже сказать, но то, что в какой-то момент я действительно проснулся, не подлежит сомнению. Первое смутное впечатление состояло в том, что мне послышались крадущиеся шаги за моей дверью, скрип половиц и неуклюжие попытки справиться с дверным замком. Это, однако, очень быстро прекратилось, а затем очень явственно донеслись до меня голоса снизу, из кабинета. Там, по всей видимости, было несколько говоривших, причем чувствовалось, что между ними идет спор.

Прислушавшись несколько секунд, я полностью стряхнул с себя сон, ибо голоса были такие, что помышлять о продолжении ночного отдыха было совершенно невозможно. Интонации говоривших были различными, но тот, кто хоть раз слышал эту проклятую запись фонографа, ничуть не сомневался бы в происхождении и принадлежности, по крайней мере, двух из них. Как ни чудовищна была эта мысль, но я понял, то нахожусь под одной крышей с безымянными существами из пучин космоса, ибо эти два голоса, несомненно, представляли собой дьявольское жужжание, которое использовали Существа Извне в своих разговорах с людьми. Голоса эти были разными — они отличались по высоте, темпу и интонации, — но это были те самые проклятые голоса.

Третий голос, безусловно, шел от машины, которая соединялась с одним из изолированных веществ мозга, содержавшимся в цилиндре. Отличить его можно было даже яснее, чем жужжание пришельцев: громкий, металлический, безжизненный голос, который я слышал накануне вечером, с его безликой, лишенной всякой интонации, скрипучей манерой — был незабываемым. Я не пытался задаться вопросом, был ли он идентичен тому самому, который я слышал вечером, потому что понял, что любой мозг будет продуцировать вокальные тона одинакового характера, будучи присоединенным к тому же самому прибору; единственные отличия могли касаться языка, ритма, скорости и произношения. В довершение картины были слышны два подлинных человеческих голоса: один — грубый голос неизвестного мне и, без всякого сомнения, местного жителя; в другом я без труда узнал мягкие бостонские нотки моего давешнего гида, мистера Нойеса.

По мере того, как я пытался разобрать слова, которые массивный пол моей комнаты столь надежно глушил, я уловил также шум, шарканье и скрипы в той комнате, где собрались говорившие; это не позволяло избавиться от впечатления, что кабинет переполнен живыми существами — их, по всей видимости, было куда больше, чем позволяли предположить голоса. Истинную природу царившего там возбуждения и шума описать трудно, ибо не с чем было сравнить происходящее. По комнате передвигались какие-то предметы, причем словно они были разумными существами; звук их шагов был подобен тяжелому топоту — как будто по полу тяжело и неуклюже шатались плохо скоординированные создания из твердой резины или роговой массы. Если применить более конкретное, но менее точное сравнение, — как будто люди в разбитых деревянных ботинках не по размеру ковыляли и топали на полированном полу. Я даже не пытался представить себе происхождение и внешний вид тех, кто издавал эти звуки.

Вскоре я понял, что разобрать что-то связное в происходившем разговоре мне не удастся. Отдельные слова — включая имя Эйкели и мое — звучали время от времени довольно разборчиво, особенно когда их произносил механический голос; однако подлинное значение их оставалось неясным. И по сей день я не могу вывести связного содержания из услышанного, а страх, порожденный ими, был скорее внушенным, чем открывшимся в результате ужаснувшего меня откровения. Леденящий кровь конклав собрался там, внизу, понимал я; но что именно обсуждалось — было загадкой. Любопытно, что меня охватило ощущение безусловного святотатства и гибельности происходящего, вопреки уверениям Эйкели о дружелюбии Существ Извне.

Терпеливо прислушиваясь, я, наконец, начал отличать голоса друг от друга, хотя еще не в силах был схватить суть произносимого внизу. Однако мне удалось, насколько я понял, уловить эмоции, владевшие основными участниками обсуждения. Один из жужжащих голосов, несомненно, принадлежал носителю каких-либо властных полномочий, поскольку в нем слышались нотки авторитарности; механический же голос, несмотря на свою громкость и монотонность, явно принадлежал носителю подчиненной позиции, в нем была даже мольба. В голосе Нойеса звучали примирительные оттенки. Что касается других участников, то тут я не решался сделать предположения. Я не расслышал уже знакомый мне шепот Эйкели, но это меня не удивило, поскольку столь слабый звук ни за что не проник бы через массивный пол моей комнаты. Я попытаюсь привести здесь кое-что из разрозненных слов, а также других звуков, с указанием тех, кто их произносил; разумеется, по моей догадке. Первые разборчивые фразы принадлежали говорящей машине.

(Говорящая машина)

«…взял это на себя… получить обратно письма и запись… кончить на этом… обманут… видеть и слышать… черт побери… безличная сила, в конце концов… новенький, блестящий цилиндр… Боже правый…»

(Первый жужжащий голос)

«…в этот раз мы остановились… маленький и человеческий… Эйкели… мозг… говорит…»

(Второй жужжащий голос)

«…Ньярлатхотеп… Уилмерт… Записи и письма… дешевое жульничество…»

(Нойес)

«… (Непроизносимое слово или имя, может быть, — Н’га-Ктхан)… безвредно… покой… пару недель… театрально… говорил вам об этом раньше…»

(Первый жужжащий голос)

«…нет повода… первоначальный план… результаты. Нойес может стеречь… Круглый холм… новый цилиндр… машина Нойеса…»

(Нойес)

«…ладно… все ваши… здесь внизу… отдохнуть…. место»

(Несколько голосов одновременно и совершенно неразборчиво)

(Топот множества ног, сливающийся с возбужденным шумом и грохотом)

(Странный звук хлопающих крыльев)

(Шум заведенного автомобиля, постепенно удаляющийся)

(Тишина)

Вот какие звуки донеслись до моих ушей снизу, пока я, не шевелясь, лежал на кровати в этом сельском доме — пристанище призраков, расположившемся вблизи демонических холмов — я лежал совершенно одетый, сжимая в правой руке револьвер, а в левой — карманный фонарик. Сна у меня не было, как я уже сказал, ни в одном глазу; и тем не менее какой-то жуткий паралич сковал меня до тех пор, пока эхо последних звуков не исчезло вдали. Я слышал тиканье старинных деревянных коннектикутских часов откуда-то снизу, а также неровный храп спящего человека. Видимо, Эйкели заснул после этого бурного ночного обсуждения, и я нисколько не был удивлен.

Даже просто подумать, что все это значит или решить, что мне делать, я не мог. В конце-то концов, что я услышал, помимо того, на что меня уже навела предыдущая информация? Разве я не знал, что Пришельцы теперь свободно приходят в этот дом? Эйкели, несомненно, был удивлен их столь неожиданным визитом сегодня. И все-таки что-то в этом отрывочном разговоре невообразимо испугало меня, пробудило самые чудовищные подозрения и самые ужасные сомнения, заставило страстно желать, чтобы все это оказалось не более, чем сном. Я думаю, что мое подсознание уловило нечто, недоступное пока моему рассудку. Но как там Эйкели? Как он себя вел? Разве он не мой друг и разве он мог допустить, чтобы мне был причинен какой-нибудь вред? Мирное похрапывание снизу, казалось, доказывало смехотворность охвативших меня страхов.

Возможно ли, чтобы Эйкели был использован зловещими силами в качестве средства, чтобы заманить меня сюда, в эти холмы, вместе с письмами, фотографиями и записью фонографа? Неужели эти существа собрались уничтожить нас обоих, потому что мы слишком много знаем о них? Вновь мне на ум пришла мысль о неожиданности и неестественности того изменения ситуации, которое произошло между предпоследним и последним письмами Эйкели. Что-то, подсказывало мне чутье, было не так. Все было не так, как выглядело. Этот кислый кофе, который я выплеснул, — не было ли тут попытки со стороны неизвестной силы подмешать яд или наркотик? Я должен поговорить с Эйкели, причем немедленно, и призвать его к трезвой оценке ситуации. Они загипнотизировали его своими обещаниями космических путешествий и открытий, но теперь он вынужден будет прислушаться к доводам рассудка. Мы должны выбраться отсюда, пока не поздно. Если ему не хватает силы воли, чтобы вырваться на свободу, то я должен его поддержать. Ну, а уж если мне не удастся убедить его, то, по крайней мере, самому нужно отсюда бежать. Я уверен, что он одолжит мне свой «форд», а я могу оставить его в Бреттлборо, в гараже. Я увидел автомобиль в сарае — дверь была приоткрыта, и был уверен, что машину удастся сразу завести. Та минутная неприязнь к Эйкели, которую я ощутил во время нашего вечернего разговора и сразу после его окончания, теперь бесследно исчезла. Теперь он был в таком же положении, как и я, так что мы должны были держаться друг друга. Зная о его болезненном состоянии, я очень не хотел будить его, но иного выхода не было. Я понял, что оставаться в этом доме до утра невозможно.

Наконец я почувствовал, что могу начать действовать, и вытянулся, чтобы напрячь все мышцы и восстановить свой контроль над ними. Поднявшись, я стал действовать очень осмотрительно и тихо, повинуясь скорее импульсу, чем сознательному обдумыванию. Я нашел свою шляпу, взял саквояж и направился вниз по лестнице, освещая себе путь фонарем. В правой руке я по-прежнему нервно сжимал револьвер, держа в левой и саквояж и фонарик одновременно. Зачем я предпринял эти предосторожности, мне было не совсем ясно, поскольку на самом деле спускался вниз, чтобы разбудить единственного, помимо меня, обитателя дома.

Спустившись на цыпочках по скрипящей лестнице в нижний холл, я смог услышать спящего более явственно и понял, что он, скорее всего, находится в комнате слева от меня — гостиной, в которую я не заходил. Справа от меня разверзлась дверь кабинета, из которого я некоторое время назад слышал голоса. Открыв незапертую дверь гостиной, я провел дорожку светом фонаря по направлению к источнику храпа и, наконец, осветил лицо спящего. Но в следующее мгновение я резко отвел от него луч фонарика и быстро, по-кошачьи выскочил в холл, на этот раз проявив осторожность не инстинктивно, а совершенно сознательно. Дело в том, что спящим на диване был вовсе не Эйкели, а мой бывший попутчик Нойес.

В чем тут дело, я не мог понять, но здравый смысл подсказывал, что самым безопасным было бы выяснить как можно больше, прежде чем кого-либо будить. Вернувшись в холл, я тщательно прикрыл за собой дверь в гостиную, тем самым снизив шансы разбудить Нойеса. После этого я тихонько вошел в кабинет, где ожидал увидеть Эйкели, спящего или бодрствующего, в большом угловом кресле, которое, очевидно, было излюбленным местом его отдыха. Пока я двигался вперед, луч фонарика поймал большой центральный стол, на котором стоял один из этих дьявольских цилиндров с машинами для зрения и слуха, присоединенных к нему, а также с говорящей машиной, которую можно было присоединить в любой момент. Здесь, как я предполагал, находился мозг, который говорил со мной во время той жуткой встречи предыдущим вечером; на секунду я испытал непреодолимое желание присоединить к нему говорящую машину и послушать, что он теперь скажет.

Должно быть, он и сейчас ощущал мое присутствие, ибо приборы для зрения и слуха не могли бы пропустить свет фонаря и скрип половиц под моими ногами. Однако мне сейчас было не до того, чтобы выслушивать эту штуку. Я безучастно отметил про себя, что это был совсем новенький цилиндр с именем Эйкели на нем, который я раньше видел на полке и который хозяин просил не трогать. Вспоминая теперь это обстоятельство, я могу только пожалеть о своей робости и думаю, что необходимо было заставить цилиндр говорить. Бог знает, какие тайны, ужасные сомнения и вопросы это могло бы прояснить! Но в тот момент мне казалось милосердием то, что я оставил аппарат в покое.

Со стола я перевел луч фонаря в угол, где, как я думал, сидит Эйкели, но обнаружил, к своему изумлению, что кресло было пустым, то есть в нем никто не сидел. С сиденья на пол свешивался знакомый старый халат, а рядом с ним на полу лежал желтый шарф, а также громоздкие бинты — повязки на ступни, которые показались мне такими странными. Пока я размышлял, куда мог деваться Эйкели и почему это он так легко расстался со своими аксессуарами больного, я заметил, что комната очистилась от странного запаха, и что вибрация, на которую я обращал внимание раньше, тоже отсутствует. Что же в таком случае было их источником? Неожиданно я сообразил, что ощущал их только во время присутствия Эйкели. Они были сильнее всего там, где он сидел, и полностью отсутствовали за дверью этой комнаты. Я остановился и стал обводить комнату лучом фонарика, напрягая мозг поисками объяснений того, что произошло здесь.

О, если бы Небу было угодно, чтобы я ушел прежде, чем свет упал на пустое кресло еще раз! После того, как это все-таки произошло, я не мог уйти тихо; вместо этого я издал приглушенный крик, который, видимо, потревожил, хотя и не разбудил спящего с другой стороны холла. Мой сдавленный крик и прежнее ровное похрапывание Нойеса были последними звуками, которые я слышал в подавленном безумием доме под покрытой черными деревьями вершиной холма, населенного призраками, — в доме, ставшим средоточием транскосмического ужаса меж одиноких зеленых холмов и шепчущих проклятия ручьев древней земли.

Удивительно, что я не выронил из рук фонарик, саквояж и револьвер во время своего панического бегства, но мне как-то удалось все это удержать. Я выбрался из ужасной комнаты и из дома без всякого лишнего шума, сумел забраться со своими пожитками в старый «форд», стоявший под навесом, и вывести эту древнюю развалюху, чтобы отправиться на ней в неизвестную мне пока зону безопасности посреди черной безлунной ночи. Последовавшая затем гонка была похожа на бред, порожденный воображением По или Рембо, или гравюрами Гюстава Доре, но в конце концов я достиг Тауншенда. Вот и все. Если мое психическое здоровье до сих пор сохранилось, то это чистая удача. Время от времени меня охватывает страх при мысли, что принесут предстоящие годы, особенно это проявляется с тех пор, как была открыта столь неожиданно планета Плутон.

Как я уже упоминал, тогда мой фонарик вновь вернулся к пустому креслу, описав перед этим круг по комнате; и тут я в первый раз заметил на сиденье странные предметы, поначалу не разглядев их из-за разбросанных пол пустого халата. Эти предметы, всего три, не были впоследствии обнаружены следователями. Как я сказал уже в самом начале, ничего собственно ужасного в них не было. Кошмар определялся тем, что́ можно было предположить, исходя из их присутствия здесь. Даже теперь меня не покидают сомнения — моменты, во время которых я почти готов разделить скепсис людей, приписавших все случившееся со мною сну, галлюцинациям и расстроенным нервам.

Эти три предмета были чертовски умно сконструированы и снабжены весьма оригинальными металлическими зажимами для присоединения к органическим образованиям, о которых я не пытаюсь делать никаких предположений. Я надеюсь — искренне надеюсь — что то были восковые объекты, произведения искуснейшего художника, хотя мой глубоко кроющийся внутренний страх подсказывает совершенно иное. Боже праведный! Этот шепчущий во тьме, окруженный отвратительным запахом и вибрациями! Колдун, чародей, посланник, ребенок, подмененный эльфами, тот, что извне… этот страшный шепот… подавленное жужжание… и все это время — в новеньком блестящем цилиндре на полке… бедняга… «Потрясающий уровень хирургических, биологических, химических и механических возможностей…»

Дело в том, что три предмета на кресле были совершенными, до самой последней микроскопической детали точными копиями — или оригиналами — лица и обеих рук Генри Уэнтворта Эйкели.