Сжигающий суд

Глава VI

Стивенс поднялся по Кингс-авеню до ограды Деспард Парка. Луны не было, светило только множество звезд. Как и обычно, ворота с увенчанной каменными ядрами решеткой были нараспашку. Стивенс прикрыл их и опустил штангу, скрепляющую половинки ворот. Он спешил, и аллея, поднимавшаяся плавными извивами по склону холма, показалась ему длинной.

Дом, вытянутый в ширину и приземистый, напоминал по форме верхнюю перекладину буквы Т, с двумя короткими крыльями со стороны дороги. Дом был старинным, и это, пожалуй, было самое примечательное в нем. Окна его, маленькие и глубокие, точно соответствовали французскому стилю в архитектуре конца XVII века. Кто-то уже в XIX веке пристроил низкое крыльцо, и оно в конце концов полностью влилось в ансамбль. Стивенс взошел на освещенное лампой крыльцо и взялся за дверной молоток.

За исключением этого единственного места, дом, казалось, был весь погружен в темноту. Через некоторое время Марк открыл ему дверь и провел через холл, пропахший старыми книгами, в просторную кухню. Партингтон, казавшийся еще более плотным в старом костюме Марка, покуривал сигарету перед газовым обогревателем. У его ног лежал черный мешок и большая кожаная коробка. К столу были прислонены кузнечные молоты, лопаты, кирки, рычаги и две плоские стальные штанги метра по два длиной. Как раз в эту минуту Хендерсон поднял их и начал пристраивать себе на плечо. Это был одетый в вельветовую куртку низенький и уже пожилой, полный нервного напряжения человек, с большим носом, голубыми глазами и лысым черепом, на котором сохранились лишь несколько прядей седых волос. Атмосфера заговора царила в кухне, и Хендерсон, казалось, больше других чувствовал себя не в своей тарелке. Он даже вздрогнул, когда Марк и Стивене вошли.

Марк попросил Стивенса наполнить керосином два фонаря и обеспокоенно спросил у Хендерсона:

– Не наделаем ли мы много шума этими молотами?

Тот почесал лысый череп и низким голосом сказал:

– Мистер Марк, не нервничайте. Мне не по душе вся эта история, она не понравилась бы вашему отцу, но раз вы считаете, что сделать это необходимо, все будет как надо. Что же касается молотов, то я не думаю, чтобы их стук услышали с дороги. Я опасаюсь другого – что ваша сестра, ваша или моя жена, или мистер Огден вернутся домой. Мы знаем, как любопытен мистер Огден, и если он что-нибудь заподозрит…

– Огден в Нью-Йорке, – отрезал Марк. – Все остальные тоже далеко и вряд ли вернутся раньше следующей недели. Вы готовы?

Нагрузившись всем необходимым, они вышли через заднюю дверь. Марк и Хендерсон шагали впереди с фонарями. Они прошли мимо домика, миновали часовню. И сразу за ней Марк и Хендерсон поставили фонари на землю.

Им понадобилось около двух часов работы. Без четверти двенадцать обессиленный Стивенс уселся на сырую траву. Он обливался потом, и сердце его громко стучало. Но зато большая плита, закрывавшая вход в склеп, была уже поднята и стояла на одном боку, похожая на распахнутую крышку чемодана, внутрь которого вели каменные ступени.

– Ну как, все? – бодро спросил Партингтон, хотя он тоже запыхался и обливался потом. – Если да, то я схожу в дом и умоюсь перед следующим делом, которое нам предстоит.

– И пропустишь стаканчик, – пробормотал Марк, провожая его взглядом. – Но вряд ли стоит тебя за это осуждать. Он повернул фонарь к Хендерсону.

– Не хотите ли спуститься первым, Хендерсон? – осведомился он, криво усмехаясь.

– Конечно, нет! – взвизгнул тот. – И вы это прекрасно знаете! Я никогда не залезал в этот склеп, даже во время похорон вашего отца и дяди. И тем более не спущусь туда теперь, если, конечно, вам не понадобится моя помощь, чтобы приоткрыть крышку гроба…

– Не волнуйтесь. Я думаю, что мы сумеем справиться без вас. Гроб деревянный, и мы вдвоем вполне можем передвинуть его.

– Еще бы мне спускаться туда! – проворчал Хендерсон с воинственной интонацией, в которой, однако, чувствовался страх. – Напридумывают разных историй про яд! Ваш отец отделал бы вас за ваши фантазии, будь он еще в этом мире. О, я знаю, вам наплевать на то, что скажет старый Джо Хендерсон… – он понизил голос. – А вам не кажется, что кто-то кружит вокруг нас? У меня такое ощущение, что за мной наблюдают с того самого момента, как мы находимся здесь…

Он стал оглядываться по сторонам, ко входу в склеп подошел и Стивенс. Марк поднял фонарь и осветил окрестности. Однако лишь ветер шевелил вязы, и это было все, что они увидели.

– Сейчас все спускаемся вниз, – внезапно приказал Марк. – Парт присоединится к нам. Фонари оставим здесь. В склепе нет вентиляции и разумнее будет воспользоваться электрическим фонариком.

Они спустились по ступеням, заканчивавшимся площадкой; дальше вход в склеп им преграждала деревянная дверь.

Внутри воздух оказался спертым и тяжелым. Марк скользил лучом электрического фонарика по стенам. Склеп вскрывали всего десять дней назад, и в нем еще пахло увядшими цветами.

Яркий луч высветил продолговатую усыпальницу, примерно семь на пять метров, со стенами, облицованными гранитными плитами. В центре восьмиугольный столб, также сделанный из гранита, подпирал свод. На длинной стене напротив входа и на правой короткой были устроены ниши, чуть более широкие, чем стоявшие в них гробы. Вверху, где находились старинные гробы, ниши были украшены барельефами, орнаментами и латинскими надписями, но чем ниже, тем вид их становился проще и строже. В каждом ряду было по восемь ниш; некоторые были заполнены, другие пустовали.

Луч фонарика высветил вмурованную в стену большую мраморную доску. На ней были записаны имена усопших, а над плитой парил мраморный ангел с покрытым вуалью лицом. По сторонам плиты располагались мраморные урны, переполненные увядшими цветами, часть из которых даже упала на пол. Стивенс отметил, что первым в списке стояло имя Поля Деспрэ с датами 1650—1706. Фамилия эта в середине XVIII столетия переделалась в Деспард, и можно было предположить, что семья, став на сторону британцев в их войне с французами и индейцами, предпочла англизировать свою фамилию. Последним было вписано имя Майлза Бэннистера Деспарда 1873—1929.

Белый луч искал гроб Майлза Деспарда и нашел его напротив входа. Слева от него все ниши были заняты, а справа находились несколько пустых. Гроб Майлза выделялся среди пыльных и ржавых гробов не только своей новизной и блеском, но также и тем, что это был единственный в ряду гроб, сделанный из дерева.

Некоторое время трое мужчин стояли молча, затем Марк протянул электрический фонарик Хендерсону.

– Посветите нам! – сказал он. И его голос неожиданно отозвался таким гулким эхом, что он вздрогнул. – Иди сюда, Тед. Ты возьмешься за один конец, а я за другой.

Когда они приблизились к гробу, на ступеньках вдруг послышались шаги. Они одновременно повернулись: это был Партингтон со своей сумкой и кожаным саквояжем, из которого торчали две стеклянные банки. Облегченно вздохнув, Стивенс и Марк взялись за гроб и приподняли его…

– Уж больно легкий, – вслух удивился Стивенс.

Марк промолчал, но выглядел он взволнованным больше, чем в продолжение всего вечера. Гроб, изготовленный из полированного дуба, был небольшого размера. На крышке его виднелась серебряная табличка с именем покойника и датами жизни. Они поставили гроб на пол.

– Но он слишком легок! – невольно повторил Стивенс. – Мы обойдемся без отвертки. Он закрывается на два засова.

Партингтон достал из саквояжа банки и поставил их на пол, расстелив рядом скатерть, в которую, без сомнения, намеревался что-то завернуть.

Марк и Стивене открыли задвижки и приподняли крышку гроба.

Гроб был пуст.

Лишь белый сатин поблескивал от луча фонаря, дрожавшего в руке Хендерсона, и, без сомнения, гроб был пуст. Никто не произнес ни слова, но каждый слышал свистящее дыхание своих соседей.

– Может, мы перепутали гроб? – пробормотал Марк.

Один и тот же импульс толкнул Марка и Стивенса повернуть крышку, чтобы прочитать имя на табличке. Ошибки не было.

– Святая Богоматерь! – воскликнул Хендерсон, и рука его затряслась так, что Марк вынужден был забрать у него фонарь. – Я же сам, своими собственными глазами видел, как его положили в этот гроб! Смотрите, вот след от удара в стену, когда гроб спускали по лестнице! К тому же здесь больше нет деревянных гробов! – показал он на ряды ниш.

– Да, – произнес Марк, – нет никакого сомнения, что это тот самый гроб. Но что случилось с телом?

Они нервно оглянулись вокруг. Только Партингтон оставался невозмутимым, но невозможно было определить, являлось ли это следствием его здравомыслия или же принятого виски. Он даже проявил некоторое недовольство.

– Ерунда! Не забивайте себе голову всякими мыслями! Если тело исчезло, значит кто-то опередил нас и вынес его из склепа… для чего-то…

– Как это? – возмущенно спросил Хендерсон, и Партингтон повернулся к нему. – Да, каким же это образом кто-то мог войти сюда и выйти отсюда? – сказал старый человек, вытирая вспотевший лоб отворотом рукава. – Вы об этом подумали, доктор Партингтон? Рассудите сами – нам вчетвером потребовалось работать два часа и произвести дьявольский грохот, чтобы откупорить этот склеп. И вы считаете, что кто-то другой мог проделать то же самое, при всем при этом, что мы с женой спим с открытыми окнами в двадцати метрах отсюда? А потом еще и привести все в порядок и снова зацементировать плитки? К тому же, хочу вам доложить, что именно я поставил плитки неделю назад и готов поклясться перед Господом, что с тех пор к ним никто не прикасался!

Партингтон без гнева смотрел на него.

– Я не ставлю под сомнение ваши слова, друг мой, и не надо так горячиться. Если похитители трупа не попали сюда через дверь, то это всего лишь означает, что они проникли каким-то другим путем.

– Стены, потолок, пол – все из гранита, – с расстановкой произнес Марк. – Если ты говоришь о каком-то секретном ходе, то мы, конечно, поищем его, но я заранее уверен, что такого хода нет.

– Могу ли я поинтересоваться, – с вызовом спросил Партингтон, – а что ты сам думаешь о происшедшем? Неужели ты считаешь, что твой дядя самостоятельно вышел из гроба и покинул склеп?

– А может быть, – робко предположил Хендерсон, – кто-то взял да и переложил тело в другой гроб?

– Это кажется мне маловероятным, – сказал Партингтон. – К тому же проблема все равно остается – каким образом этот некто мог проникнуть сюда и выйти отсюда? – Он подумал немного и добавил: – не кажется ли вам, что тело было похищено перед самым закрытием склепа?

– Это предположение следует исключить, – покачал головой Марк. – Отпущение грехов было прочитано здесь же в присутствии многих людей. Затем все поднялись по лестнице… – А кто последним покинул склеп?

– Я, – сказал Марк язвительно. – Я задул свечи и вынес канделябры, но, учитывая, что это заняло не более минуты и почтенный пастор церкви Святого Петра ждал меня на ступенях, маловероятно, чтобы я мог похитить труп!

– Не о тебе речь! Но после твоего ухода?

– Как только все покинули склеп, Хендерсон и его помощники принялись за работу, чтобы замуровать вход. Конечно, ты можешь предположить также, что они были сообщниками, но вокруг оставалось еще несколько человек, которые наблюдали за работой…

– Хорошо, не будем больше ломать голову, – пожав плечами проворчал Партингтон. – Нам остается предположить только, что если кто-то и похитил тело, чтобы уничтожить его или спрятать, то значит он имел основания поступить таким образом. Иначе говоря, он предвидел, что мы будем делать сегодня вечером. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что твой дядя был отравлен. И если только тело не найдут, убийца уже ничем не рискует. Твой врач засвидетельствовал, что старый Майлз умер естественной смертью, теперь же, скажем так, «corpus delicti»[2] исчез. Как можно доказать в дальнейшем, что твой дядя умер не от болезни? Конечно, есть косвенные признаки, ну и что? Допустим, ты нашел две гранулы мышьяка в остатке смеси яйца, молока и портвейна в чашке в его комнате. Хорошо, ну а кто видел, что он пил эту смесь? Кто это докажет? Не навлечем ли мы подозрения только на себя? Действительно, – откуда взялась смесь и почему мы решили, что она содержит что-то необычное? Вот молоко было, и старик выпил целый стакан молока, но как выяснилось, без яда.

– Вам нужно было бы стать адвокатом! – с неприязнью сказал Хендерсон.

– Я объясняю вам это, – продолжал Партингтон, – чтобы показать причины, по которым убийца украл мертвеца. Нам нужно выяснить как ему это удалось. Пока же перед нами только пустой гроб…

– Не совсем пустой, – сказал Стивенс.

В течение всего этого времени, даже не отдавая себе в этом отчета, он осматривал гроб. И он увидел предмет, который почти сливался с сатином. Этот предмет лежал вдоль одной из стен, там, где должна была бы находиться правая рука покойника.

Стивенс взял этот предмет и помахал им перед глазами своих товарищей.

Это был обрывок обыкновенной веревки примерно тридцать сантиметров длиной, с девятью узелками на равном расстоянии друг от друга.

Глава VII

Час спустя, когда они поднялись по ступенькам и снова дышали свежим воздухом, они были убеждены в двух обстоятельствах.

Во-первых, не существовало ни тайного хода, ни какого-либо другого способа войти или выйти из склепа, кроме как приподняв гранитную плиту.

И во-вторых, тело не было спрятано ни в одном из других гробов склепа. Все гробы, которые находились в нижних и средних рядах, были вынуты из ниш и тщательно осмотрены. Хотя и не было возможности раскрыть их, но ржавчина и пыль, покрывавшие их поверхность, свидетельствовали, что никто не прикасался к ним с тех пор, как они были помещены в склеп.

Утомленный поисками Партингтон еще раз сходил в дом, чтобы пропустить стаканчик виски. Хендерсон и Стивенс в это время отправились в домик за скамейками, которые им были нужны, чтобы тщательно изучить также и верхний ряд гробов. Марку сделалось дурно, и он остался у склепа, а затем присоединился к розыскам, которые дали результат не больший, чем предыдущие. Под конец Марк вытащил цветы, находившиеся в урнах, и они все вместе даже опрокинули их, чтобы убедиться, что тела нет и там.

После сурового испытания, каким оказалось столь длительное пребывание в склепе, все они в разной степени испытывали тошноту. Окончив дело, мужчины направились в домик Хендерсона, и тот взялся приготовить кофе. Было без пяти час.

– Итак, господа, – пытаясь бодриться, сказал Партингтон и зажег сигарету, – нам предложили непростую задачку, но я полагаю мы решим ее прежде, чем Марк снова начнет потчевать нас своими болезненными фантазиями.

– Оставь мои болезненные фантазии в покое! – резко оборвал его Марк. – Что ты можешь предложить вместо них? Или, по-твоему, мы должны не верить собственным глазам?.. А что ты думаешь обо всем этом, Тед?

– Мне бы не хотелось высказывать свое мнение, – медленно ответил Стивенс. И это была чистая правда, так как в ушах его звучали слова Мэри: «Вы откроете могилу сегодня ночью, но я думаю, что вы не найдете там ничего…»

Стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, Стивенс осушил свою чашку кофе и откинулся на спинку стула. Сделав это движение, он вдруг почувствовал тяжесть в кармане и вспомнил, что там лежит маленькая воронка, с помощью которой он наполнял керосином фонари. Когда Марк вручил ему рычаги и кузнечный молот, он машинально, чтобы освободить руки, сунул ее в карман. Внезапно воронка напомнила ему странную фобию, которую испытывала Мэри по отношению к этим предметам. Он слышал, что некоторые люди не могут выносить вида кошки, или некоторых цветов, или украшений… Но страх Мэри удивлял больше, чем все что ему было известно. Это выглядело так же странно, как если бы кто-нибудь вдруг начал пятиться при виде совка или куска угля, или отказывался бы оставаться в комнате наедине с биллиардом.

– Так у вас есть какие-нибудь соображения, доктор? – спросил он, чтобы отвлечься от своих мыслей.

– Только не «доктор», пожалуйста, – попросил Партингтон, разглядывая раскаленный кончик сигареты. – На мой взгляд, перед нами стоит знаменитая проблема «запертой комнаты», но только в форме более сложной. Нам нужно объяснить не только, каким образом убийца смог проникнуть в закрытое помещение и выйти из него, ничего абсолютно не повредив, перед нами стоит еще и проблема весьма особенной «запертой комнаты», это гранитный склеп без окон, и вход придавлен плитой, весом полтонны, на которую, к тому же, насыпан слой гравия и земли в двадцать сантиметров толщиной, и сверху все покрыто сцементированными плитками, по виду которых можно, кстати, судить, что их никто не тронул…

– И я подтверждаю это! – воскликнул Хендерсон.

– Прекрасно. Таким образом нам надо объяснить не только, как убийца смог войти в склеп и выйти из него, но также как он мог вытащить тело. Чудненькая задачка! У нее есть, видимо, четыре и только четыре решения. От двух из них мы уже отказались, даже не прибегая к помощи архитектора, и я полагаю, что отсутствие тайного входа можно считать доказанным. Так же как и то, что тела нет в склепе. Правильно я говорю?

– Правильно, – подтвердил Марк.

– Значит, остаются только две возможные версии. Первая: вопреки утверждениям Хендерсона – в честности которого, кстати, я нисколько не сомневаюсь – и несмотря на то, что он и его жена живут поблизости от склепа, кто-то все же сумел залезть в него однажды ночью, а затем умудрился уничтожить все следы и привести аллею в надлежащий порядок.

Хендерсон промолчал, всем своим видом демонстрируя, однако, глубочайшее презрение к такой нелепой гипотезе.

– Я тоже не очень склонен верить в это, – согласился Партингтон. – Значит, остается последняя версия – тела никогда в склепе не было!

– Ха! – воскликнул Марк, ударив по столу, а затем добавил с сожалением: – Нет, и в эту версию я верю не больше, чем во все остальные.

– Я тоже! – поддержал его Хендерсон. – Мистер Партингтон, мне бы не хотелось постоянно вам возражать, но это ваше предположение так же невероятно, как и все остальные Ведь, утверждая, что тело не было положено в склеп, вы обвиняете не только меня. Вы обвиняете также и организатора похорон и двух его помощников. Я расскажу вам, как все происходило. Мисс Эдит попросила меня остаться со служащими похоронного бюро и не покидать покойника ни на одно мгновение. Именно это я и сделал. В наши дни, видите ли, тело больше не кладут в гроб, а гроб не ставят в зал, чтобы прощающиеся проходили мимо него. Нет, теперь покойника оставляют в постели до дня похорон, затем кладут в гроб, закрывают и уносят. Именно это и было проделано с мистером Майлзом, и я проследил, как служащие похоронного бюро положили тело в гроб. Таким образом, я фактически не покидал покойника, так как до этого мы с мадам охраняли мертвеца всю ночь перед днем похорон… Короче, как только закрыли крышку, носильщики сразу вынесли гроб. Среди тех, кто присутствовал при этом, были судьи, адвокаты, врачи. Надеюсь, вы не собираетесь подозревать также и их? К тому же, я еще и шел рядом с носильщиками от комнаты до склепа. Те, кто не спустился в склеп, стояли на верхних ступеньках и слушали священника. Когда же церемония закончилась, Барри и Мак Кельей с помощью молодого Тома Робинсона тут же принялись укладывать плитки. Я всего лишь переоделся в рабочую одежду и тотчас присоединился к ним. Вот!

– Но в конце-то концов! – вскричал Партингтон, – должно же было произойти или то, или другое, или третье! Или четвертое! Вы ведь, полагаю, не верите в призраков, если уж на то пошло!

– Извините меня, – медленно молвил Хендерсон, – но я думаю, что верю.

– Ну вот! Это уже смешно!

– Однако, прошу заметить, – басом продолжал Хендерсон, – что я не считаю себя суеверным. Быть суеверным это, по-моему, означает бояться призраков. Но я бы нисколько не испугался, если бы сейчас какое-нибудь привидение вошло в эту комнату. Это живых надо бояться, а мертвые больше не могут сделать зла. Ну, а что касается вопроса, существуют призраки или нет, то я однажды по радио слышал, как сказал Шекспир по этому поводу: «Есть много вещей на небе и на земле…»

Марк смотрел на него с любопытством, так как ясно было, что старик без всякого сомнения боится и живых и мертвых.

– Рассказывала ли вам миссис Хендерсон историю, которую она поведала мне? – быстро спросил он.

– Это о даме, которая была в комнате мистера Майлза в ночь, когда он умер? – поинтересовался Хендерсон, тупо уставившись на угол стола.

– Именно.

Хендерсон, казалось, размышлял.

– Да, она рассказала мне ее, – наконец признался он.

Марк повернулся ко всем остальным.

– Я уже говорил вам в начале сегодняшнего вечера, что не хочу вспоминать эту историю, так как вы мне все равно не поверите. Но теперь я обязан рассказать вам все, тем более, что я уже и сам не знаю, во что верить! Очень важным обстоятельством я считаю то, что миссис Хендерсон неделю отсутствовала и вернулась только в ночь, когда мы уехали на карнавал. Поэтому она не могла знать, каков был костюм Эдит или Люси… Хотя… Я об этом не подумал, – перебил сам себя Марк и спросил, повернувшись к Хендерсону: – Но я надеюсь, вы с ней не разговаривали о костюмах по пути с вокзала?

– Я? Конечно, нет! – пробормотал старик. – Я понятия не имел, как они были одеты. Я знаю только, что они готовятся к карнавалу. А для меня все костюмы одинаковы. Нет, я ничего не говорил.

Марк кивнул и продолжал:

– Ну а теперь послушайте ее рассказ. В тот вечер, в среду, миссис Хендерсон вернулась с вокзала примерно без двадцати десять. Первым делом она обошла дом, дабы убедиться, что все в порядке. И все оказалось в порядке. Она постучала в комнату дяди Майлза. Он ответил ей через дверь. Так же как и Эдит, миссис Хендерсон волновало то, что она могла слышать дядю Майлза, только если он открывал дверь. Она даже собралась было расположиться где-нибудь в коридоре или на первом этаже дома. Но Майлз даже и слышать об этом не хотел. «Вы принимаете меня за инвалида? – вспылил он. – Сколько раз я должен повторять, что чувствую себя нормально». Эта вспышка удивила миссис Хендерсон, так как дядя обычно отличался крайней вежливостью. «Хорошо, – сказала она. – Но я все же вернусь в одиннадцать часов узнать, как ваши дела». Она вернулась, как и обещала, в одиннадцать, и вот тогда-то и случилась вся эта история.

Уже в течение года по радио в это время по средам идет передача, которую миссис Хендерсон никогда не пропускает…

– Да, – вмешался Хендерсон, – у нас тоже есть приемник, но он уже месяц в ремонте, и жена попросила разрешения слушать передачу по радио, которое находится в доме… Она спешила, чтобы не пропустить ее…

– Итак, – сказал Марк, – я должен объяснить вам, что приемник стоит на веранде, на втором этаже. Я не буду сейчас детально описывать всю обстановку, сделаю это постепенно, когда буду вводить вас в курс дела. Напомню лишь, что один из выходов веранды – это застекленная дверь, ведущая в комнату Майлза. Мы все время уговаривали его расположиться на веранде, но по непонятным причинам он ее не любил и даже вешал на стеклянной двери плотную занавеску.

Итак, миссис Хендерсон поднялась на второй этаж. Она боялась пропустить начало передачи, поэтому лишь постучала из коридора в дверь дяди Майлза и спросила: «Как дела?» А когда он ответил: «Да, да, очень хорошо», она по коридору направилась на веранду. Должен заметить, что дядя не возражал, чтобы работало радио, и говорил даже, что ему нравится слушать его. Поэтому миссис Хендерсон не боялась побеспокоить больного. Она зажгла маленькую лампу сбоку от приемника, который находится как раз напротив застекленной двери в комнату дяди, и села рядом. И вдруг миссис Хендерсон услышала голос женщины в комнате дяди! И слышала его в течение нескольких секунд пока приемник разогревался!

Конечно, ей было от чего удивиться. Во-первых, всем было известно, как дядя не любил принимать кого бы то ни было в своей комнате. А во-вторых, как она полагала, в тот вечер все ушли из дома. Вначале миссис Хендерсон подумала, – и она призналась мне в этом на следующее утро, – что в комнате Маргарет, горничная. Она знала, что у моего дяди репутация распутника. А Маргарет красивая девушка, и миссис Хендерсон отмечала, что Майлз иногда делал исключение для нее, позволяя ей войти в комнату. Кроме нее он терпел в силу необходимости лишь сиделку мисс Корбет, но та совсем не так красива, к тому же отнюдь не склонна к игривости. Ко всему прочему миссис Хендерсон вспомнила, что старик Майлз в тот вечер хотел остаться один и вспылил, когда она постучала в его комнату. Поэтому вывод, который она сделала из всего этого, очень не понравился ей же самой. Именно поэтому она встала и на цыпочках подошла к застекленной двери. Голос женщины слышался по-прежнему, но звук работающего радио не позволял миссис Хендерсон разобрать слова. И тут она обнаружила, что у нее есть возможность увидеть происходящее в комнате. Занавеска была опущена, но ее плотный коричневый велюр отогнулся слева вверху и справа внизу, и отверстия эти были достаточны для того, чтобы можно было попробовать подглядывать. А на веранде горела только маленькая лампочка, так что было маловероятно, что ее заметят с другой стороны. Поэтому миссис Хендерсон посмотрела сначала слева, потом справа. То, что она увидела, подтвердило ее опасения насчет амурного характера визита…

Через прорезь слева она увидела только стену комнаты. Стена эта одновременно является задней стеной дома, и в ней есть два окна, между которыми стоит конторка. Стена покрыта панелями из орехового дерева, и на ней висит маленький портрет работы Грёза, который дядя очень любил. Миссис Хендерсон могла видеть лишь кресло и картину. Тогда она посмотрела через правую прорезь. И увидела кровать, изголовье которой упиралось в стену, и дядю с женщиной. Комната освещалась только лампой с абажуром у изголовья кровати. Дядя Майлз сидел на кровати, запахнувшись в домашний халат, на коленях у него лежала обложкой вверх раскрытая книга, он, видимо, читал ее перед визитом. Дядя Майлз глядел в сторону веранды, но куда-то мимо миссис Хендерсон.

Лицом к нему и спиной к веранде находилась женщина небольшого роста, силуэт которой отчетливо выделялся в слабом свете лампы. Странное дело, она совершенно не шевелилась. Миссис Хендерсон была достаточно близко и сумела разглядеть все детали ее костюма. Мне она описала его следующим образом: «Во всех малейших деталях он похож на портрет из галереи». Она добавила потом, что имеет в виду картину, которая именуется портретом маркизы де Бренвийе.

Меня вначале удивило, что миссис Хендерсон нашла в этом нечто странное. Ведь она, конечно, знала, что Эдит и Люси отправились в тот вечер на бал-маскарад. И даже если ей не было известно, каковы их костюмы, было бы совершенно естественно, что, увидев женщину, она тут же вспомнила об Эдит и Люси. Она действительно признала, что должна была бы подумать о них. Но я хочу обратить ваше внимание на то, из-за чего она не вспомнила о них, а также из-за чего вся сцена сразу показалась ей «странной» – на выражение лица дяди. Она отчетливо видела его лицо, так как он сидел как раз под лампой, и лицо выражало страх…

Наступила пауза, во время которой четверо мужчин могли слышать сквозь раскрытое окно шорох ветра в деревьях.

– Но послушай, Марк, – стараясь не выдать своего волнения, произнес Стивенс, – миссис Хендерсон не описывала женщину подробно? Например, была она блондинкой или брюнеткой?

– В том то все и дело, – ответил Марк. – Миссис Хендерсон не смогла сказать мне даже этого. Кажется, голову женщины закрывала вуаль, которая скрывала волосы и спускалась на спину до края четырехугольного декольте. Разумеется, все впечатления миссис Хендерсон были быстрыми, даже мгновенными. Она также нашла, что было нечто ненормальное в шее женщины. Я долго бился, требуя, чтобы она уточнила свое впечатление, и только спустя несколько дней миссис Хендерсон выложила мне причину своего удивления: ей показалось, что шея была не полностью прикреплена к плечам.

Глава VIII

– Великий Боже! – испуганно воскликнул Хендерсон, – Она мне этого не говорила!

– Но у нее были на то причины! – бросил Партингтон. – Марк, старина, ты извини, но мне иногда хочется как следует стукнуть тебя, только чтобы наконец прекратить этот поток странностей…

– Я понимаю тебя, Парт. Конечно, все это похоже на бред, но я лишь пытаюсь повторить вам как можно подробнее все, что было сказано мне. Ведь в любом случае нам надо выяснить все обстоятельства дела. Я продолжу?

– Конечно, – сказал Партингтон. – Полагаю, что другого выхода нет. Но теперь я начинаю понимать, отчего ты не хотел рассказывать нам все это в начале вечера.

– Да? Ну очень хорошо. Однако хочу заметить, что, когда миссис Хендерсон пересказывала мне все это, история не произвела на меня такого впечатления, как сейчас. С тех пор я многое обдумал, и больше всего меня беспокоит, что Люси была одета в такое же платье, как и отравительница. И если полиция когда-нибудь заинтересуется этим делом, она придет к единственному выводу… Короче, как я говорил, миссис Хендерсон не придала бы этой истории такого большого значения, если бы, повторяю, вся сцена не показалась бы ей «странной». Она вернулась к приемнику и стала слушать свою любимую передачу. Ей, конечно, казалось невозможным признать, что она подглядывала и, постучав в стекло, спросить: «Простите, это кто у вас, мистер Деспард?» Однако ей все же было беспокойно. Поэтому, когда через четверть часа в передаче был сделан перерыв для рекламы, она снова приблизилась к двери и заглянула в правую прорезь.

Женщина в наряде маркизы де Бренвийе переместилась немного по направлению к кровати и по-прежнему казалась совершенно неподвижной. Это выглядело так, словно бы она незаметно продвигалась к своему собеседнику. И еще: она слегка повернулась – так, что стала видна ее правая рука. Она держала в ней серебряную чашу, видимо ту, которую я обнаружил в платяном шкафу. Миссис Хендерсон уверяет, что в этот момент на лице дяди уже не было испуга, и это ее успокоило. Хотя, в некотором роде, лицо его уже вообще ничего не выражало.

И тут миссис Хендерсон почувствовала, что она не может удержаться от кашля. Она быстро отошла от двери к середине веранды и откашлялась, стараясь делать это как можно тише. Но когда она вернулась на место наблюдения, женщина уже исчезла.

Дядя Майлз все еще сидел на кровати, опираясь головой о деревянное изголовье. В левой руке он держал серебряную чашу, а правой прикрывал глаза, словно бы не желая видеть чего-то…

Миссис Хендерсон почувствовала, что ей становится страшно, и она постаралась разглядеть все как можно подробнее, но прорезь была слишком маленькой, тогда она быстро заглянула в левую прорезь…

В противоположной стене, которую я вам описал и в которой два окна, некогда была дверь. Ее замуровали и покрыли деревянной обшивкой уже лет двести назад, но на стене еще можно различить контуры наличников. Дверь находилась между двумя окнами и вела в крыло дома, которое было… – Марк поколебался, – разрушено в то же время, когда замуровали дверь, Чтобы не показаться абсолютно сумасшедшим, я поясню, что, вероятно, там могла бы оказаться потайная дверь, но непонятно тогда, куда бы она могла вести. Конечно, никто никогда не видел ее открытой – это просто стена!

Миссис Хендерсон уверяла, что не могла ошибиться и что видела она и холст Грёза на середине двери, и кресло, на спинке которого она даже заметила аккуратно развешенную дядину одежду. Но… замурованная дверь была открыта, и женщина в костюме маркизы де Бренвийе вышла через нее из комнаты.

Дверь раскрылась вовнутрь, и холст Грёза повернулся вместе с ней. Створка двери коснулась спинки кресла, когда женщина покидала комнату. До сих пор именно неподвижность женщины неприятно поражала миссис Хендерсон, но, когда она увидела ее идущей, или скорее ускользающей, ей стало просто страшно, Я хорошо понимаю ее ужас. Я пытался задавать ей вопросы, спрашивал, например, была ли на двери ручка, или какой-нибудь потайной рычаг, или кнопка, действовала ли она с помощью секретной пружины в каком-нибудь месте. Но миссис Хендерсон ничего не могла вспомнить. Как бы то ни было, дверь закрылась и она так и не увидела лица женщины. Секунду спустя, словно по мановению волшебной палочки, стена была уже той, какую она хорошо знала.

Миссис Хендерсон вернулась к приемнику, но, заметьте, выключила его до конца передачи и попыталась привести свои мысли в порядок. Потом она встала и подошла к застекленной двери и сказала: «Мистер Майлз, я кончила слушать радио. Вы не нуждаетесь в чем-нибудь?» Дядя Майлз ответил ей спокойно, без всякого гнева: «Нет, все в порядке, спасибо. Отправляйтесь спать, вы, должно быть, устали». Тогда, решившись, миссис Хендерсон спросила: «Кто был у вас? Мне показалось, что я слышала чей-то голос». Дядя Майлз засмеялся и сказал: «Наверное, вам почудилось. Здесь никого нет. Отправляйтесь спать!» Но у миссис Хендерсон создалось впечатление, что его голос дрожал.

В конце концов ей стало так страшно, что она не смогла больше оставаться в доме ни минуты и поспешила вернуться сюда. Ну, а что произошло потом вы знаете. Мы обнаружили дядю Майлза спустя два с половиной часа уже в агонии, серебряная чаша стояла в шкафу и так далее. На следующее утро миссис Хендерсон, все еще потрясенная, пришла ко мне и по секрету рассказала всю эту историю. Когда же она узнала, в каком костюме была Люси в ту ночь, то удивилась еще больше. К счастью, она до сих пор не знает, что мой дядя был отравлен.

Конечно, вполне возможно, что в стене существует потайная дверь. Но в таком случае нужно, чтобы она соединялась с каким-нибудь коридором, который отходил бы от стены. Ведь дверь находится между двух окон, а крыло дома, в которое она некогда выходила, снесено. Вот и вся ситуация, которую я постарался обрисовать вам как можно объективнее.

– Все это рассказывала мне моя жена, – произнес Хендерсон, – когда мы сидели около Майлза перед похоронами! Вот тогда я и понял, что происходит что-то неладное!

– Тед! – резко спросил Марк. – Почему ты так безразличен? Мы все высказываем разные предположения, а ты молчишь! Что ты думаешь обо всем этом?

Стивенс почувствовал, что ему надо проявлять хотя бы внешние признаки интереса и высказывать какие-нибудь мысли, хотя бы для того, чтобы постараться выведать у собеседников нужные ему сведения. Он принялся искать свой табачный кисет и прочищать трубку.

– Хорошо, раз ты спрашиваешь меня, вот мое мнение. Давайте рассмотрим то, что Партингтон назвал бы «наиболее возможные варианты». Сможешь ли ты стерпеть, если я начну обвинять Люси? Ведь полиция поступила бы именно так. Пойми меня правильно, я верю в виновность Люси не больше, чем в виновность ну, скажем… Мэри!

Стивенс хохотнул. Марк же молча кивнул, словно бы это сравнение сняло с его души тяжелый груз.

– Ну что ж, мы слушаем твои обвинения.

– Итак, согласно первой версии, Люси дала твоему дяде мышьяк в серебряной чаше, а затем покинула комнату через потайную дверь или с помощью еще какого-нибудь хода, который мы пока не обнаружили. Во-вторых, можно предположить, что кто-то, изображая Люси, оделся в такой же костюм, в каком она была в ту ночь. Эта версия предполагает также, что просветы в складках занавески были неслучайными и подготовлены намеренно. Убийца, конечно же, мог рассчитывать на то, что миссис Хендерсон захочется подглядеть в комнату и что она увидит силуэт женщины, повернувшейся к ней спиной, а потом будет клясться, что видела именно Люси.

– Да, – заметил Марк, – это мне кажется интересным…

– И третья версия предполагает, что вся эта история… не то чтобы сверхъестественная, так как люди обычно восстают против такого определения, но, скажем так, – она выходит в четвертое измерение…

– И вы туда же! – сказал Партингтон, ударив рукой по столу.

– Я, так же как и Марк, считаю, что мы обязаны обсудить все возможные варианты, а затем попытаться опровергнуть каждый. Иными словами, давайте не будем отбрасывать версии только на том основании, что мы не способны сразу их воспринять. Мы будем отталкиваться от реальных, так сказать, осязаемых вещей, от того, что известно определенно. А уж предположить мы можем, что миссис Хендерсон видела и Люси, и Эдит, или любую другую женщину из тех, кого мы знаем. Но давайте попробуем также предположить, что она видела женщину, умершую более двух сотен лет назад. И условимся считать, что эта последняя версия не более невероятна, чем любая другая. Кстати, надо заметить, что многое в этой истории указывает скорее на сверхъестественное объяснение, чем на реального убийцу.

Партингтон посмотрел на него со скептической усмешкой:

– Мы пускаемся в академические софизмы? Прекрасно, продолжайте!

– Возьмем первую версию, – сказал Тед, нервно кусая мундштук трубки, настолько сильным было его желание снять камень, лежащий у него на сердце, и в то же время не сказать случайно ничего лишнего. – По этой версии, Люси виновна. Но в то же время у нее солидное алиби. Она ведь была с тобой в продолжение всего вечера, не так ли?

– В общем, да. И даже если она исчезала, то лишь с кем-нибудь, кто также может засвидетельствовать ее присутствие рядом с ним, – подчеркнуто уверенно сказал Марк. – Другими словами, она не могла отсутствовать без того, чтобы я не знал этого.

– Хорошо. Вы были в масках?

– Да. Это было частью игры: нужно было, чтобы все как можно дольше оставались в неведении – кто есть кто… – Марк осекся, и взгляд его стал напряженным.

– Когда вы сняли маски?

– По традиции, в полночь.

– А яд был дан, если он, конечно, был дан, в одиннадцать пятнадцать, – произнес Стивенс. – И значит, преступник за сорок пять минут вполне мог бы добраться отсюда до Сент-Дэвида, чтобы вовремя снять маску. В любом полицейском романе следователь первым делом задался бы вопросом: «А что если женщина, которую до полуночи видел муж и приглашенные, была вовсе не Люси Деспард? А что если были две женщины, одетые в костюм Бренвийе, и одна заменила другую к тому моменту, когда надо было снять маски?» Марк выслушал все это подчеркнуто бесстрастно.

– Ты интересовался, смог бы я вынести обвинения против Люси? Как видишь – да. Но, старина, неужели ты всерьез думаешь, что я не сумел бы отличить свою жену от любой другой женщины? Даже если бы они были одеты одинаково? Неужели ты считаешь, что ее друзья могли бы ошибиться? На нас были только черные бархатные полумаски, и они не могли ввести в заблуждение близких.

– Конечно, я так не думаю, – искренне признался Стивенс. – Я говорю все это только для того, чтобы показать тебе, как можно чересчур увлечься разрабатыванием версии, основываясь лишь на внешних признаках. К тому же, – продолжал он, – возможно также и еще одно предположение, которого мы пока не касались…

Эта мысль пришла ему в голову только сейчас, и он подумал, что если суметь ею ловко воспользоваться, то можно будет убедить всех в ее доказательности и даже отвлечь от подозрений на кого-либо.

– Ну и?

– Речь ведь может идти вовсе не о преступлении. Женщина сверхъестественная или реальная, может быть, и вообще не замешана в эту историю. И твой дядя умер именно так, как это определил врач.

Партингтон погладил подбородок. Казалось, он что-то обдумывал, пристально глядя на Стивенса. Затем он откинул назад голову и нахмурил брови, ухмыльнувшись так, будто его соображение было настолько ясным и очевидным для всех, что смешно еще было высказывать его вслух.

– Конечно, хотелось бы, чтобы оказалось именно так, – тем не менее сказал он. – И я думаю, что это желание каждого из нас. Но как тогда объяснить исчезновение трупа? Кроме того, вам никогда не удастся убедить полицию, что женщина с чашей, полной мышьяка, могла разыгрывать дядю Майлза или быть привидением.

– Полиции никогда не придется задаваться этими вопросами, – сухо парировал Марк. – Продолжай, Тед. Вторая версия: кто-то изображал Люси.

– Это тебе развивать ее, старина. Кто мог пойти на это?

– Кто угодно, – сказал Марк, постукивая по столу. – Но именно с этим я не могу примириться. Я считаю безумным предположить, что убийцей была Люси, так как и Эдит, или Маргарет! Парт, неужели ты веришь в то, что Эдит могла бы быть убийцей?

– Почему бы и нет? Уже десять лет как мы разошлись, и я могу судить о ней хладнокровно. И Люси, и Эдит, и Маргарет, или даже… – Мэри, – подсказал Марк.

Стивенс испытал некоторое болезненное ощущение, встретив взгляд Партингтона, хотя тот, казалось, просто перечислял имена всех женщин подряд.

– Да, конечно, я теперь уже начинаю забывать имена, – весело сказал доктор. – С научной точки зрения, любой из нас способен на убийство, именно из этого я и исхожу.

– Ну, а по мне, – медленно, словно бы проигрывая в мозгу какую-то мысль, отличную от той, которую обсуждали, произнес Марк, – лучше уж поверить в объяснение сверхъестественное, чем представить кого-нибудь из нас в шкуре убийцы.

– Кстати, – сказал Стивенс, – обсудим, хоть немного, третью версию, даже если мы не верим в нее. Предположим, что в эту историю замешаны «неумершие». И обсудим это предположение так, как мы сделали с двумя другими…

– Интересно, а почему, – спросил Марк, – ты говоришь о «неумерших»?

Стивенс взглянул на друга. Это слово вырвалось у него случайно, хотя ему и казалось, что он следит за собой. Оно было не из тех, которые употребляют обыкновенно. Он вспомнил о рукописи Кросса и о «Деле о неумершей любовнице». Было ли это смутным воспоминанием о чтении?

– Я спрашиваю тебя об этом, – пояснил Марк, – потому что встречал только одного человека, который употреблял это же выражение. Большинство людей говорят «фантомы», «привидения», «призраки» или даже «вампиры», но говорить «неумершие»! Да, я знавал еще только одного человека…

– И кто же он?

– Дядя Майлз, представь себе! Я заметил это во время беседы с Вельденом года два назад. Ты помнишь Вельдена из Университета? Ну так вот, мы сидели в саду, утром в субботу, и так случилось, что разговор вертелся вокруг фантомов. Насколько я припоминаю, Вельден перечислял различные виды призраков. Дядя Майлз присоединился к нам с видом еще более скучающим, чем когда-либо, слушал нас некоторое время молча, а потом сказал… С тех пор прошло уже много времени, но я все еще помню об этом, так как это выражение очень удивило меня. И особенно тем, что было произнесено дядей Майлзом, который отнюдь не был чересчур начитанным человеком. Так вот, мой дядя заявил: «Есть еще одна категория, о которой вы забыли: «неумершие». Я возразил: «Но послушай, дядя, это же относится ко всем, кто живет. Вельден жив, я – тоже, но нам же не приходит в голову называть себя неумершими?» Дядя Майлз посмотрел на меня затуманенным взглядом, пробормотав: «Возможно, ты ошибаешься», и сразу удалился. Вельден решил, что все это болтовня старика, и сменил тему разговора. Ты только что напомнил мне об этом слове. Что оно означает? Где ты его подхватил?

– О, я вычитал его в одной книге, – небрежно бросил Стивенс. – Но не будем придираться к словам. Скажем так – фантомы, если ты это предпочитаешь. Кстати, ты не знаешь, посещают ли этот дом привидения?

– Никогда. Разумеется, у меня есть собственное мнение по поводу событий, которые некогда здесь происходили. Парт бы, конечно, сказал на это, что повсюду видеть преступления, даже в коликах желудка, вызванных поглощением неспелых яблок, это все равно, что верить в привидения.

– А не ты ли говорил мне, что твоя семья имела какое-то отношение к маркизе де Бренвийе? Ведь это ты рассказывал об обезображенном портрете? Считается, что это портрет маркизы. Однако Эдит, кажется, предпочитает называть его портретом «Мадам де Монтеспан». Она так и говорила, когда Люси копировала с него свой костюм. Миссис Хендерсон вообще, кажется, избегает произносить имя женщины, изображенной на портрете. Какая связь между вами? Может, эта отравительница XVII века некогда отправила на тот свет Деспре?

– Нет, – покачал головой Марк. – Наши отношения не такие простые. Деспре поймал ее. – Поймал?

– Да. Мадам де Бренвийе сбежала из Парижа от полиции, которая шла по ее следу. И укрылась в женском монастыре в Льеже. До тех пор, пока она пряталась за стенами монастыря, полиция не могла схватить ее. Но коварный Деспре, представлявший французское правительство, нашел способ выманить ее оттуда. Это был славный парень, а Мари де Бренвийе, как вы, возможно, слышали, никогда не могла устоять перед красивым мужчиной. Деспре проник в монастырь, переодевшись монахом, отыскал эту даму, тут же загоревшуюся при его появлении, и уговорил ее выйти из монастыря, чтобы прогуляться вместе с ним по берегу реки. Она поспешно согласилась, но то, что случилось, было весьма далеко от ее ожиданий. У реки Деспре свистнул, появилась стража, и несколько часов спустя Мари де Бренвийе уже возвращалась в Париж в закрытой карете под надежной охраной. Она была обезглавлена и сожжена в 1676 году.

Марк помолчал, вертя в пальцах сигарету.

– Это был добродетельный гражданин, арестовавший преступницу, заслуживавшую смерти. Но, на мой взгляд, он от этого не становится менее презренным, чем к примеру Иуда. Это тот самый знаменитый Деспре, который пять лет спустя приехал в Америку и посадил первые деревья нашего парка. Он скончался в 1706 году, и склеп был выстроен, чтобы принять его гроб.

Стараясь держаться как можно спокойнее, Стивенс спросил:

– Как он умер?

– Насколько мне известно, естественной смертью. Правда, была одна любопытная деталь – какая-то женщина, о которой так никто ничего и не узнал, нанесла ему визит перед смертью. В то время это не вызвало никаких подозрений и было отнесено на счет простых совпадений.

– А теперь, не правда ли, – насмешливо произнес Партингтон, – ты добавишь, что комната, которую он занимал, была той же самой, где скончался твой дядя?

– Нет, – вздохнув, ответил Марк. – Но он занимал крыло дома, которое соединялось с комнатой моего дяди через уже известную вам дверь, а дверь была замурована в 1707 году после пожара в крыле.

В этот момент раздался резкий стук. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Люси Деспард.

От неожиданности мужчины все разом вскочили. Люси была очень бледна, казалась одетой наспех и выглядела несколько растрепанной.

– Значит, вы все-таки открыли склеп! – выпалила она. – Вы открыли склеп!

Марк ответил не сразу. Вначале он подошел к жене и положил руку ей на плечо.

– Все идет нормально, моя дорогая, все в порядке… Да, мы открыли склеп. Просто…

– Марк, ты не хуже меня знаешь, что все очень серьезно. Скажи мне, что происходит? А где же полиция?

Четверо мужчин замерли при этих словах, и стало слышно тиканье часов над камином.

– Полиция? – наконец переспросил Марк – Какая полиция? Что ты имеешь в виду?

– Мы очень спешили, но раньше приехать не могли, – будто извиняясь, сказала Люси. – Нам удалось сесть только в последний поезд. Эдит будет здесь через минуту… Марк, объясни мне, что это значит? Вот, прочти.

Она вытащила телеграмму из сумочки и протянула ее Деспарду. Тот дважды пробежал ее взглядом, прежде чем вслух прочитал текст: «Миссис Э. Р. Левертон для миссис Люси Деспард. 31, Восточная 64 стр. Нью-Йорк. Имеются новости, касающиеся Майлза Деспарда. Убедительнейше прошу вас немедленно вернуться. Бреннан из Филадельфийской полиции»

Глава IX

– Это шутка, – сказал Стивенс. – А телеграмма – фальшивка. Никакой полицейский не обратился бы с такой изысканной вежливостью, достойной старого семейного адвоката. Он позвонил бы в Нью-Йорк и прислал к вам инспектора. Марк, в этой истории есть что-то подозрительное!

– Кому ты это объясняешь? – сделав несколько шагов по комнате, – ответил Марк. – Ясно, что не полицейский послал эту телеграмму… Посмотрим… она была отправлена из бюро Вестерн Юниен на Маркет стрит в 7.35… Это не очень-то проясняет дело…

– О чем вы? – вскричала Люси. – Склеп открыт нараспашку… Разве полиция… – В этот момент она посмотрела за спину Марка. – Том Партингтон! – удивленно воскликнула она.

– Хелло, Люси, – непринужденно сказал Партингтон, отошел от камина и пожал протянутую ему руку. – Мы долгое время не виделись, не так ли?

– Конечно, Том… Но что вы здесь делаете? Я была уверена, что вы в Англии. Вы не изменились… разве только чуть-чуть, все же…

– Я здесь проездом, – объяснил Партингтон. – Приехал сегодня после полудня. Полагаю, что раз в десять лет я имею право своим присутствием отяготить вас на день или два…

– Конечно же! Мы очень рады…

Послышался шум шагов и вошла Эдит. Вид у нее был более степенный, чем у Люси. И в отличие от Люси, глядя на нее, невозможно было определить, о чем она думает или что предпримет. Стивенсу не хотелось думать о том, что с ней будет лет через двадцать. У нее были все черты, присущие Деспардам: шатеновые волосы, голубые глаза и решительные манеры, как и у Марка. И она была очень красива, хотя несколько близко были посажены ее глаза.

Хендерсон, увидев Эдит, тут же с виноватым видом попятился в глубину комнаты. Однако Стивенсу часто казалось, что Эдит была гораздо мягче, чем можно было предположить, глядя на ее уверенную внешность. Она была без шляпы и в меховом манто. При виде Партингтона, Эдит застыла, но выражение ее лица не изменилось.

– Эдит, – щелкая замком сумочки, нервно сказала Люси, – они утверждают, что все в порядке, что телеграмма ложная, и что никакой полиции здесь нет.

Однако Эдит, не слушая ее, с улыбкой смотрела на Партингтона.

– На этот раз, – приятным голосом объявила она, – я могу сказать, что одно из моих предчувствий подтвердилось. Но вы привезли с собой неприятности, не правда ли?

Она протянула ему левую руку, затем оглядела всех собравшихся.

– У вас, кажется, секреты? – спросила она. – Итак, Марк, рассказывай, что же это за тайны? Люси и я очень волновались, и мы имеем право знать…

– Это шутка… я имею в виду… телеграмму…

– Марк, дядя Майлз был отравлен?..

Марк ответил не сразу.

– Отравлен? Да нет же! Кто мог внушить тебе эту мысль?

Марк посмотрел на Эдит, и ему пришла в голову довольно хитрая уловка, которая, как ему показалось, могла бы успокоить сестру, по крайней мере на данный момент. Он обнял за талию Люси и с равнодушным видом повернулся к Эдит:

– Рано или поздно вы все равно все узнаете, поэтому лучше сказать вам об этом сейчас. Но не волнуйтесь, нет ничего страшного, никакого криминала… в самом деле, кто мог внушить тебе эту мысль?.. Не случилось абсолютно ничего, что могло бы заинтересовать полицию, но тем не менее все это неприятно… Кажется, кто-то любит посылать телеграммы и… письма. Я получил письмо… анонимное письмо, в котором говорится, что тело дядя Майлза было вынуто из склепа…

Отдавая себе отчет, насколько ложь его была хрупкой, Марк поспешно продолжал:

– Я не обратил бы ни малейшего внимания на это письмо, если бы Хендерсон не заметил кое-какие странности. Поэтому мы решили вскрыть склеп и посмотреть, что в нем. И с сожалением должен вам сказать, что это правда: тело исчезло.

– Исчезло? – переспросила Эдит. – Но как… почему… я…

Партингтон мягко перебил ее:

– Да, это грязная история, но не новая, к сожалению… хотя уже более пятидесяти лет не было слышно об этакого рода преступлениях. Эдит, вы когда-нибудь слышали о деле Стюарта? Это произошло в 1878 году. Был похищен труп миллионера, для того, чтобы получить выкуп…

– Но это ужасно! – воскликнула Люси. – Похитить мертвого… ради выкупа…

– Миссис Стюарт предложила 25 тысяч долларов, чтобы заполучить его обратно… – продолжил Партингтон. – Я полагаю, что в данном случае похитители рассчитывают, что вы согласитесь пойти на жертву, некоторые издержки, ради того, чтобы сохранить полностью содержимое вашего фамильного склепа.

Люси высвободилась из объятий Марка и оперлась на стол:

– Все же я предпочитаю такое известие… чем другое… Да, это настоящее облегчение. Эдит, ты меня напугала. Разумеется, мы должны будем информировать полицию, но…

– Мы не сделаем этого, – перебил ее Марк. – Я не могу представить, что тело нашего бедного дяди будет разыскивать целая свора ищеек! Нет! Если его похитили, как считает Парт, чтобы получить выкуп, я готов заплатить, но только чтобы избежать сплетен. Ну, а теперь успокойтесь, возьмите себя в руки. Что вы все? Какого черта!

– Я предпочитаю сказать вам сразу, – коротко заявила Эдит, – что не верю ни одному слову вашего рассказа.

– В самом деле? – разочарованно спросил Марк. – У тебя что, уже нет никаких сомнений по поводу яда, да?

– Пройдемте в дом, – предложила Эдит, не ответив ему. Она повернулась к Хендерсону. – Джон, на первом этаже прохладно. Не можете ли вы включить отопление?

– Да, мэм. Сию минуту, – подчинился Хендерсон.

– Уже поздно, – начал Стивенс, – и если вы не возражаете…

– Нет, – отрезала Эдит, живо повернувшись к нему. – Надо, чтобы вы тоже присутствовали, Тед. Так будет лучше. Разве вы не понимаете, что произошло нечто страшное? Тот, кто послал эту телеграмму, играет нами, словно мы пешки на шахматной доске. Речь идет вовсе не о гангстерах, желающих выкупа. Зачем им посылать телеграмму? У меня было чувство, что нечто в этом роде должно было произойти, с тех пор…

Она вздрогнула, взглянув через открытую дверь на два фонаря, продолжавших гореть на аллее.

К дому все поднимались молчаливой группой. Стивенс не переставал думать о словах Эдит: «Тот, кто послал эту телеграмму, играет нами, словно мы пешки на шахматной доске…»

Они собрались в библиотеке, и это было ошибкой, так как помещение слишком напоминало им происшедшее. Оно было просторным, но с низким потолком, с выступающими блоками и темными мрачными углами.

Эдит уселась около круглого одноногого столика, на котором стояла лампа, сзади нее было окно с закрытыми ставнями.

– Послушай, Эдит, – встревоженно сказала Люси. – Зачем ты упорствуешь? Мне не нравится манера поведения, которую ты выбрала. Так же, как и то, что ты сказала, когда мы садились в поезд. Разве мы не можем просто забыть…

– Мы не имеем права, – кратко ответила Эдит – Во всем городке, и ты это знаешь так же хорошо, как и я, ходят слухи, что здесь что-то произошло. – Ходят слухи? – переспросил Марк.

– Да, и если ты хочешь узнать, кто источник этих слухов, – продолжала Эдит, – я отвечу – это Маргарет. О! Без всяких дурных намерений, разумеется! Я уверена в этом! Но она слышала, как сиделка говорила мне или доктору… Не делай удивленные глаза, Марк. Разве ты не знаешь, что сиделка все время нас в чем-то подозревала? Она даже всякий раз, уходя домой, устраивала баррикаду около своей комнаты.

Марк бросил извиняющийся взгляд на Партингтона и Стивенса:

– Ну и ну! Сдается мне, что у каждого здесь есть какие-то темные тайны… И почему же она проявляла такую подозрительность по отношению к нам?

– Потому что кто-то что-то украл из ее комнаты.

– А ты не можешь объяснить поконкретнее? Что у нее украли и когда?

– В субботу, еще перед смертью дяди Майлза, восьмого числа, я думаю, – сказала Эдит и добавила, повернувшись к Стивенсу: – Вы помните, Тед? Мэри и вы зашли в тот день к нам, чтобы поиграть в бридж, но Марк все испортил, начав рассказывать истории о призраках. Каждый тогда старался вспомнить что-нибудь особенно поразительное на эту тему.

– Я припоминаю, – пытаясь скрыть свою тревогу под несколько игривым тоном, сказала Люси, – Марк тогда слишком выпил и поэтому… но почему ты говоришь «испортил»? Мы хорошо развлеклись…

– На следующее утро, – продолжала Эдит, – мисс Корбет нашла меня и заявила, что у нее вроде бы пропала какая-то вещь. Мне показалось, что она говорит со мной немного едко, и я попросила уточнить, что она имеет в виду. Тогда сиделка спросила, не захватил ли кто-нибудь нечаянно одну вещь, находившуюся в ее комнате и выписанную доктором для дяди Майлза. Мисс Корбет объяснила, что речь идет о маленькой квадратной бутылочке, и добавила, что это лекарство не может никому принести пользы, и даже наоборот – при превышении лечебной дозы оно может стать сильным ядом. В завершение она сказала, что если кто-то и принял бутылочку за флакон с солью – что кажется ей все же маловероятным – она бы хотела, чтобы, разобравшись, этот кто-то ее вернул. Вот такая история. Я не считаю, что мисс Корбет проявляла излишнюю подозрительность, она решила, что кто-то рылся в ее вещах.

У Марка вырвалось какое-то восклицание; Правда, он тут же оборвал себя, но Стивенс сообразил, что он собирался сказать: «Но это же мышьяк!..» Марк взял себя в руки как раз вовремя; взглянул на Партингтона, затем, повернувшись к Люси, он спросил:

– Ты знала обо всем этом, Люси?

– Нет, – встревоженно ответила та, – но в этом нет ничего удивительного. Совершенно естественно, что с такими вопросами обращаются скорее к Эдит, чем ко мне… это обычно.

– Но, черт побери, кто-то должен был… – Он помолчал. – Что ты сказала мисс Корбет, Эдит?

– Я сказала, что во всем разберусь.

– И ты разобралась?

– Нет…

Страх и замешательство неожиданно появились на ее лице.

– Нет… я… испугалась. О, я понимаю, что это по кажется смешным, но это правда. Я, конечно, поспрашивала, но не особенно настойчиво. Я интересовалась так, будто бы речь идет об одном лекарстве для дяди Майлза. Я не говорила о яде. И никто не мог догадаться… Я боялась сказать, что это яд!

– Ну и клубок.. Ну-ка, Парт, это по твоей части. О каком лекарстве могла идти речь?

– Это зависит от мнения врача по поводу течения болезни, – сказал тот, нахмурившись. – Мне нужно знать диагноз, так как речь может идти о многих вещах… Хотя… минутку! Скажите, Эдит, сиделка уведомила обо всем этом врача?

– Доктора Бейкера? Да, конечно. Именно поэтому я и не подумала…

– И доктор Бейкер не колебался тем не менее в том, что ваш дядя умер от гастроэнтерита? Иначе говоря – у него не возникло никаких подозрений?

– Ни малейших!

– Тогда, – объявил Партингтон, – можете меня больше не пытать, речь не может идти об одном лекарстве, способном вызвать те же симптомы, что и гастроэнтерит… Таком, как сурьма, например. Очевидно, что в противном случае, врач так же, как и сиделка, немедленно… Нет, речь, безусловно, должна была идти о каком-то успокоительном или стимулирующем сердечную деятельность – дигиталине, стрихнине. Эти лекарства могут вызвать смерть, но с симптомами совершенно отличными от тех, которые были у вашего дяди!

– Я знаю это, – сказала Эдит с несчастным видом, поглаживая ладонью кресло. – Я не перестаю твердить это себе… К тому же, кто мог сделать подобную вещь? – прибавила она, пытаясь улыбнуться. – Мисс Корбет закрывала свою комнату всякий раз, когда уходила из дома, и даже сделала это в ту ночь, когда дядя Майлз скончался, то есть уже после того, как маленькая бутылочка появилась снова.

– Появилась снова? – живо переспросил Марк. – Нашли бутылочку? Конечно, я понимаю, что Бейкер не должен был оставить это без внимания…

– Да, ее нашли в воскресенье вечером. Она отсутствовала только двадцать четыре часа, и поэтому особой суматохи по этому поводу не было. Я хорошо помню это, так как Мэри как раз поднялась к нам, чтобы поздороваться и сказать, что они с Тедом уезжают на следующее утро в Нью-Йорк. Я вышла из своей комнаты около девяти вечера и встретила мисс Корбет на площадке второго этажа. Она сказала мне: «Вы можете поблагодарить от моего имени того, кто поставил пузырек на столик перед дверью мистера Деспарда». Она, разумеется, говорила о дяде Майлзе. Я спросила ее: «Значит, все в порядке?» Она ответила: «Думаю, что да».

– Следовательно, – сказал Марк, – это дядя Майлз похитил склянку.

– Дядя Майлз? – переспросила Эдит в некотором замешательстве.

– Конечно! Скажи мне, Парт, в этой склянке могли быть таблетки морфия?

– Вполне вероятно. Ты ведь говорил, что твой дядя очень мучился и плохо спал.

– А вы помните, – воскликнул Марк, повернувшись к остальным, – что дядя Майлз все время требовал морфия? А врач отказывал ему, несмотря на то, что тот мучился от боли. Мы можем предположить, что это дядя Майлз похитил склянку из комнаты сиделки, взял несколько таблеток, а затем поставил ее на столик в коридоре. Разве в ночь, когда дядя скончался, он не требовал «тех самых таблеток, которые так хорошо успокаивают» и которые находились в ванной комнате? Мы ведь можем предположить, что речь шла о таблетках морфия, которые он спрятал в аптечке в ванной, чтобы сиделка случайно не нашла их в комнате своего больного?

– Нет, – сказала Люси, – не сходится. В ванной комнате были таблетки веронала, мы их там обычно держим.

– Хорошо, пусть. Но остальное из моего объяснения не кажется ли вам правдоподобным? – Возможно! – согласился Партингтон.

– Да о чем вы все? – возмутилась Эдит. – Вы разве не видите, что произошло? Ведь первое, что вы мне сказали, это то, что тело дяди Майлза похищено! Похищено! И тем не менее вы продолжаете беседовать совершенно спокойно и пытаетесь обмануть меня… Да, да, не надо спорить! Я знаю, что говорю. И даже ты, Люси, все понимаешь. Я этого не вынесу! Я хочу знать, что произошло, потому что уверена, что речь идет о чем-то ужасном!.. Я слишком много пережила за эти последние две недели! Том Партингтон, зачем вы вернулись? Чтобы мучить меня? Чтобы уж все разом! Теперь не хватает только еще Огдена с его шуточками! Нет, нет, я не вынесу этого!

Ее руки задрожали, и Стивенс отметил, что Люси смотрела на нее с сочувствием и даже жалостью. Марк подошел к сестре и положил руку ей на плечо:

– Ну же, ну, Эдит, – сказал он мягко. – Ты сама нуждаешься в таблетках веронала и в хорошем сне, вот и все. Люси, отведи Эдит в комнату и дай ей одну таблетку. А нам предоставь действовать самим. Ты же знаешь, что нам можно доверять, не так ли?

– Да, конечно, – произнесла Эдит после паузы. – Я отдаю себе отчет в том, что я поступила нелепо. Но мне стало легче. Я все время думаю об этом… О, я не считаю себя мнительной, хотя одна цыганка как-то предсказала мне что-то в этом роде. Люси, я сразу почувствовала, что копировать одежду с того портрета для твоего наряда не нужно, что это принесет тебе несчастье… Это те вещи, которые чувствуешь… К тому же, не правда ли, научно установлено, что фазы луны очень влияют на поведение некоторых людей?

– Говорят, – задумчиво сказал Партингтон. – Луна породила лунатиков и дала им свое имя.

– Вы всегда были материалистом, Том. И все же, есть в этом какая-то глубинная тайна. Во всем происшедшем много сверхъестественного, – при этих словах Стивенсу показалось, что лица у его собеседников изменились, так же, как, наверное, и его лицо. – Ведь мысли могут воздействовать на расстоянии… Ты помнишь, Люси, была полная луна в ту ночь, когда умер дядя Майлз? Мы любовались ею, а Марк и ты напевали по дороге домой… Когда начинаешь думать о «неумерших»…

Марк тут же перебил ее, причем так, будто слышал это выражение впервые, правда голос его был неестественно высоким:

– О ком? Где ты подхватила это выражение?

– О! Прочла его в одной книге… Я пойду поищу что-нибудь перекусить. Я выбилась из сил. Пойдем, Люси, приготовим сандвичи.

Люси, бросив взгляд на Марка, тут же поднялась. Когда они вышли, он с задумчивым видом сделал несколько шагов по комнате, остановился у камина и принялся крутить в руках сигарету. Где-то в темном углу слышалось гудение батареи отопления, хотя Хендерсон, казалось бы, должен был все еще возиться в погребе около котла.

– Мы все занимаемся тем, что скрываем что-то от самих себя, – сказал Марк, чиркая спичкой о косяк камина. – Вы заметили, что исчезновение тела дяди Майлза, кажется, не очень их удивило. Эдит, по крайней мере… Они не поинтересовались ни деталями, не потребовали провести их в склеп… Что думает Эдит? То же, что и мы? Или они просто устали и хотят спать? Неплохо было бы знать! Она тоже прочитала эту книгу… как и ты, Тед! «Неумершие»! Полагаю, что речь идет об одной и той же книге?

– Это кажется мне маловероятным, так как я прочел рукопись. Я говорю о новых изысканиях Кросса… Годэна Кросса. Ты что-нибудь читал его?

Марк застыл со спичкой в руке и бросил ее только тогда, когда огонь уже стал жечь ему пальцы. Его глаза неотрывно смотрели на Стивенса.

– Произнеси по складам это имя, – попросил он. И затем, когда это было сделано, сказал: – Странные вещи выясняются, когда начинает работать воображение! Я читал это имя дюжины раз, но мне никогда не приходила в голову мысль поискать в нем общее с Годаном Сент-Круа.

– А теперь?

– А теперь пришла. Когда доходишь до такой черты, до которой дошел я, остается только одно – дать волю сумасшедшему воображению. Ты берешь Годэна Кросса, возможно безобидного старика, который пишет неплохие «изыскания», и тебе достаточно взглянуть на его имя, чтобы сразу выстроить целую цепочку, касающуюся «неумерших», возвращения душегубов и погибшего… Годэн Кросс… Годан Сент-Круа, между прочим, если вас это интересует, был знаменитым любовником Мари Д'Обрэй, маркизы де Бренвийе, и это он посвятил ее в тайны ядов. Он умер раньше нее в своей лаборатории, очищая фильтры, иначе он был бы колесован живьем или послан на костер трибуналом, который был создан, чтобы заниматься делами об отравлениях. Он назывался Сжигающий суд. Именно после смерти Сент-Круа были обнаружены в шкатулке из тикового дерева вещи, которые привели к мадам де Бренвийе. Она пресытилась своим любовником и возненавидела его, но это уже не относится к нашему делу… Как бы то ни было, Сент-Круа скончался… Дюма утверждает, что он пытался приготовить ядовитый газ, но его стеклянная маска отстегнулась, упала и разбилась. Отравитель был уничтожен собственным изобретением. После его смерти и началась охота на маркизу.

– С меня достаточно в эту ночь, – сказал Стивенс. – Если вы не возражаете, я пойду к себе. Склеп мы можем замуровать завтра утром.

– Да, хорошенькая ночка, – глядя на него, сказал Партингтон. – Я провожу вас до ворот.

Глава X

Они молча спустились по аллее, которая вилась среди высоких темных деревьев. Марк отправился в котельную к Хендерсону для того, чтобы вместе с ним накрыть вход в склеп брезентом, который обычно использовали для теннисного корта. Стивенс размышлял о том, что мог замыслить Партингтон, и сам решил перейти в наступление.

– У вас есть какая-нибудь версия относительно исчезновения и появления бутылки, кроме той, конечно, что вы уже высказали дамам?

– О! – бросил Партингтон, словно бы отрываясь от своих мыслей. – Даю слово… да вы и сами знаете, что я люблю полную ясность. Однако до тех пор, пока мы не увидим эту сиделку, мы даже не можем сказать, было ли содержимое бутылки твердым или жидким. А это весьма важно. Надо рассмотреть два варианта. Первый – идет ли речь о сердечном стимуляторе, стрихнине или дигиталине. Если это так, то, скажу вам откровенно, ситуация опасна. И может статься, что отравитель, если, конечно, речь идет об отравителе, пока еще не закончил свою работу.

– Именно об этом я и подумал, – согласился Стивенс.

– Хотя должен вам сказать, – сухо отрезал Партингтон, – мне это не кажется вероятным. Если бы что-то в этом роде исчезло, врач не успокоился бы до тех пор, пока не обнаружил пропажу. Но ни он, ни сиделка не проявили особенного беспокойства – так, какое-то раздражение. Вы следите за ходом моих мыслей? Точно так же можно утверждать, что это не был и сильный яд, например антимоний. Иначе, ручаюсь моей лицензией, врач никогда бы не рискнул засвидетельствовать, что Майлз умер естественной смертью. Нет, второе предположение более вероятно. Я имею в виду версию Марка о том, что были похищены несколько таблеток морфия.

– Майлзом?

Партингтон нахмурил брови. Этот вопрос, казалось, озадачил его больше других.

– Да, весьма вероятно, и это самое простое объяснение… Ведь мы ищем простых объяснений? – заметил Партингтон, и его лицо при свете звезд приняло странное выражение.

– Все же есть целый ряд деталей, которые противоречат этой гипотезе. Возвращение склянки особенно. Ведь комната Майлза смежная с комнатой сиделки, и весьма вероятно, что она не запирала дверь в комнату больного, в отличие от двери в коридор. Допустим, что Майлз похитил склянку и пожелал ее вернуть. Почему он просто-напросто не поставил ее на место в комнате сиделки? А вынес ее на столик в коридор!

– Разгадка проста, – заметил Стивенс. – Иначе сиделка тут же поняла бы, кто взял склянку, поскольку он один мог проникнуть в ее комнату!

Партингтон остановился и чертыхнулся вполголоса:

– Я старею, черт побери! – сказал он. – Вы правы – это очевидно. К тому же, возможно, она закрывала на ключ и дверь в комнату больного и тогда у нее не было абсолютно никаких причин подозревать его в похищении.

– Ну и к чему мы пришли?

– К мотивам! – упрямо сказал Партингтон – К причинам, по которым морфий был украден Майлзом или кем-нибудь другим. Если его похитил Майлз, причины очевидны, Но если речь идет о ком-нибудь другом? Для чего могли понадобиться таблетки? Не для другого преступления, во всяком случае! Ведь украдены были, по всей видимости, две-три таблетки, не более. Иначе врач или сиделка подняли бы большой шум. Обычно таблетки в четверть грана, а требуется два или три грана, чтобы лекарство представляло опасность для жизни. И четыре, чтобы быть уверенным в исходе дела. Мы также можем отбросить версию, по которой в доме есть морфиноман. Так как в этом случае, можете быть уверены, склянка никогда бы снова не появилась. Возможно, что кто-нибудь просто страдал бессонницей?… Вполне. Но тогда зачем употреблять такое сильное средство, когда в ванной лежит веронал? Его можно просто взять, а морфий необходимо похищать.. Итак, ни одна из этих версий не кажется мне разумной. Непонятно, для чего же похитили морфий?

– Ну, предположим, вы должны что-то сделать ночью, но не хотите быть увиденным или услышанным. Если вы дадите четверть грана морфия возможному свидетелю, то можете быть уверены, что он вам не помешает. Не так ли?

И вновь Партингтон замер, пристально уставившись на Стивенса. Тому даже подумалось, не навлек ли он сам на себя какое-нибудь подозрение. И он снова вспомнил ночь, когда скончался Майлз Деспард, ночь, когда Мэри и он находились в коттедже менее чем в четверти мили отсюда и когда он свалился спать в половине одиннадцатого.

Но Партингтон лишь сказал:

– Я сейчас подумал о наиболее сложном вопросе: вскрытии склепа и исчезновении тела. Если мистер и миссис Хендерсон были напичканы морфием, разве услышали бы они что бы то ни было?

– Боже мой, вы правы! – воскликнул Стивенс, чувствуя облегчение. – Тем не менее… – поколебавшись, добавил он.

– Вы хотите сказать, что кто-то другой мог бы услышать шум? И Хендерсон клянется, что вход в склеп не тронут? Пусть будет так, причем я очень хочу верить в его искренность. Мы действительно наделали много шума и повреждений, но вспомните, что мы пользовались рычагами и кузнечными молотами. Я полагаю, вы помните также покрытие склепа? Оно составлено из плит разных форм, соединенных цементом, который залит между ними в расщелины – нечто похожее на куски головоломки. Но под плитами нет цемента! Тогда не легче ли было удалить цемент по периметру и поднять плиты все вместе? Словно крышку, как мы это проделали с плитой, закрывавшей вход в склеп. Тогда нужно было лишь убрать цемент по периметру, а вот это Хендерсон мог и не заметить. Слой гравия и земли, который нужно поднять и переложить, оставил бы, конечно, следы… Но не забывайте, что он уже был потревожен во время похорон, и все вполне можно перепутать…

Так же, как и Партингтону, Стивенсу очень хотелось бы убедить себя в этой версии, однако причины у него были гораздо более личные, поэтому, наверное, ему удавалось размышлять так логично.

Они подошли к выходу из парка. Кингс-авеню в редком свете уличных фонарей напоминала темную реку.

– Я прошу прощения за свои длинные рассуждения, – сказал Партингтон, – но в том положении, в котором мы оказались, мы должны поверить во что-то в этом роде. Эдит считает меня материалистом, и я не вижу причин стыдиться этого. Она всегда думала, что я сделал аборт той девушке, которая работала у меня, только потому, что та забеременела моими стараниями. Так кто же тогда действительно материалист, позвольте спросить?

Прежде чем выйти из дома Партингтон пропустил еще один стакан, и это, кажется, окончательно развязало ему язык.

– Вы можете считать, что я нашел отличное объяснение всему, что касается склепа. Конечно же, это была какая-то махинация со стороны распорядителя похоронами.

– Распорядителя похоронами? Вы имеете в виду мистера Аткинсона?

Он увидел, как врач поднял брови.

– Старый Джонах? Да, конечно же, вы должны знать его! О, это интересный тип! Он похоронил несколько поколений Деспардов и теперь очень стар. Именно оттого, что речь шла об Аткинсоне, наш друг Хендерсон был так уверен, что не могло быть никакого надувательства со стороны служащих похоронного бюро. Марк показал мне это заведение по дороге сюда сегодня вечером. Он сказал что теперь сын старого Джонаха руководит предприятием. Старый Джонах часто виделся с отцом Марка, и тот любил спрашивать его, шутя, конечно, сидит ли он все еще в своем «чайном салоне» или в своем «углу»[3] ? Я не знаю, что он слышал в ответ. Возможно… О! Доброй ночи!

Стивенс, уверенный в том, что собеседник уже вряд ли способен нормально рассуждать, быстро удалялся, пожелав ему доброй ночи. Однако Стивенсу хотелось побыть одному, и он замедлил шаги, как только понял, что Партингтон возвращается по аллее обратно.

Стивенс находился в состоянии полной растерянности, мысли и чувства его были расстроены. Ему вдруг захотелось, чтобы кто-то мудрый оказался рядом и задал бы ему несколько точных вопросов, которые бы привели его собственные мысли в порядок. Например: «Не кажется ли тебе, что есть нечто ненормальное в том, что касается Мэри?» Но что он мог бы ответить? Именно к этой стороне дела Стивенс испытывал почти физическое отвращение. Именно перед этой чертой ум его, инстинктивно, так, как отступают перед огнем, останавливался. Он не мог бы ответить на свои же вопросы и поэтому не слишком фантастичными. К тому же на чем бы они основывались? Все сводилось к фотографии, совпадению имен, поразительному сходству… а также к тому, что фотография исчезла… Но это и все.

Стивенс постоял перед коттеджем. Дом был погружен в темноту, и только красноватый свет пробивался через окно гостиной. По всей видимости, Мэри зажгла камин. Это показалось ему странным, так как она не любила и даже боялась огня. Ощущение тревоги внезапно возникло у Стивенса.

Входная дверь оказалась запертой только на щеколду. Он открыл ее и вошел в холл, освещенный справа, из гостиной, лишь отблесками огня. Было тихо, слышалось только потрескивание древесины, пожираемой пламенем. Видимо, дрова были сырыми.

– Мэри! – позвал он.

Ему никто не ответил. С чувством все возрастающего беспокойства Стивенс вошел в гостиную. Без всякого сомнения, дрова были очень сырыми – он почти задохнулся от едкого желтоватого дыма, в клубах которого дрожало слабое и неяркое пламя. Слышалось, как шипят и трещат поленья. В дымном свете комната казалась странной, незнакомой, но тем не менее освещения было достаточно, чтобы Стивенс смог различить около камина табурет, на котором стояла тарелка с сандвичами, термос и чашка.

– Мэри!

Он вернулся в холл, его собственные шаги показались ему очень тяжелыми, и паркет из-за этого скрипел непривычно громко. Стивенс приблизился к маленькому столику, на котором стоял телефон, и его рука машинально ощупала кожаный портфель, который находился на прежнем месте. Однако портфель был открыт, а рукопись торчала из него наполовину, словно бы ее засовывали в спешке.

– Мэри!

Ему ответила лишь заскрипевшая под его ногами лестница. Он поднялся наверх, в спальне горела лампа, стоявшая у изголовья кровати, но комната оказалась пуста и покрывало было не смято. На камине часы лихорадочно отбивали секунды. Они показывали три часа пять минут. И тут Стивене увидел на бюро записку.

«Дорогой Тед, – прочел он. – Меня не будет этой ночью. От этого зависит наш с тобой душевный покой.

Я вернусь завтра утром, и, умоляю тебя, не тревожься. Все это ужасно трудно объяснить. Но что бы ни вообразил ты, ЭТО НЕ ТО, ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ.

Любящая тебя Мэри.

Р. S. Я беру машину. Приготовила тебе сандвичи и кофе в термосе. Ты найдешь все это в гостиной. Элен придет утром к твоему завтраку».

Стивенс сложил письмо и бросил его на бюро. Внезапно он почувствовал себя неимоверно усталым и присел на край кровати. Отдохнув немного, он встал и спустился на первый этаж, по пути зажигая лампы.

Он открыл портфель и, изучив его содержимое, обнаружил то, что и ожидал. Рукопись Кросса состояла из двенадцати глав, теперь их осталось только одиннадцать.

Глава, касающаяся Мари Д'Обрэй, гильотинированной за убийство, исчезла.