Северный пес

Крушина Светлана Викторовна Северный пес

Часть 1. Наемники

Глава 1

Шарить по крепостным подвалам — не слишком веселое занятие, хотя и, безусловно, нужное. Джулия сто раз уже повторяла это своим ребятам, но они продолжали ворчать. Не дело, мол, ползать по мокрым коридорам, как крысы, и пересчитывать бочки с вином и мешки с крупой, когда есть занятия гораздо увлекательнее. Джулия в конце концов устала их уговаривать, заявила, что возражения не принимаются, и стала пропускать ворчание мимо ушей.

Ей самой не доставляло удовольствия целыми днями шататься под землей. Она не любила подземные помещения, почти физически ощущая давление толстого свода камней над головой. Но деваться было некуда, приказ есть приказ, и потому ее десятка, разбившись на пары, с утра до вечера проводила в подвалах, ревизуя погреба, караульные помещения и тюремные камеры касотской крепости Северная, недавно перешедшей в руки медейких сотен.

С Джулией были братья Кей и Сафир. Предоставив остальным разбираться в кладовых, они втроем спустились на самые нижние уровни крепости. Вряд ли там имелось что-то полезное, но Джулия решила, что нужно обшарить все, самые темные уголки, чтобы не осталось абсолютно ничего неясного. И чтобы в дальнейшем не возникло никаких неожиданностей.

Внизу было очень холодно и сыро, а главное — темно, хоть глаз выколи. Даже свет факелов не мог разогнать мрак. Уже в первые полчаса стало ясно, что здесь когда-то были тюремные камеры. Теперь они все пустовали, но все же для очистки совести Джулия решила проверить их все до одной, поскольку возможность найти кого-то из пленных оставалась. У Джулии имелись и ключи от нижних камер: их нашли на поясе одного из убитых во время штурма касотцев. Наверное, он был из тюремщиков.

За одной из дверей обнаружилась большая комната с низким потолком. Это явно был не каменный мешок, и Джулия заинтересовалась и зашла внутрь, светя себе факелом. Уже через полминуты она пожалела о том, что сунулась сюда, ибо по наличию множества железных и деревянных приспособлений устрашающего вида становилось ясно, что это пыточная камера.

— Недурственно, — заметил Кей, обходя комнату по периметру и то дело останавливаясь у какой-нибудь особенно заковыристой железяки. — Богатый арсенал.

— Не зря же касотцы слывут асами в этом деле, — отозвался Сафир. Его произведения палаческого искусства не интересовали, и он устроился на краешке деревянного кресла, стоящего посредине комнаты, поджидая, пока брат вдоволь налюбуется.

Что же касается Джулии, то ей вообще не хотелось тут задерживаться. Про допросы, несомненно происходящие когда-то в этой комнате, она не могла и думать без внутреннего содрогания, и равнодушие спутников выводило ее из себя. Кресло, в котором сидел Сафир, было самым невинным предметом здесь, но и оно Джулии очень сильно не понравилось. В частности, из-за железных креплений для рук, ног и шеи, имеющихся в его конструкции. Она так и видела пленников, прикрученных к этому креслу и подвергающихся допросу с пристрастием.

— Давайте вы это потом осмотрите, если уж вам так хочется, — предложила Джулия. — В частном, так сказать, порядке.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Кей. — Страшно, что ли?

— Это приказ, — повысила голос Джулия. Вот еще, будут препираться с командиром.

Парни неохотно вышли вслед за ней из комнаты. Джулия не могла понять их интереса к инструментам пыток. По ее мнению, нужно было все это похоронить как можно глубже, чтобы никогда эти вещи не попались на глаза ни единому человеку.

Судя по плану крепости, бывшему у них в наличии, оставалось осмотреть совсем немного. Если, конечно, вдруг не обнаружится каких-нибудь помещений, не обозначенных на плане. Джулия была бы рада, если бы ничего такого они не нашли. Ей безумно хотелось выйти на свет, на свежий воздух; и чем скорее, тем лучше.

Около очередной двери она прислонилась к стене, ожидая, пока Кей справится со старым грубым замком. Скорее всего, думала она, и эта камера окажется пустой, как и все предыдущие. Только время зря терять… И зачем было соваться сюда? Ведь ясно же, что ничего и никого тут нет.

— Ну и вонь, — сказал вдруг Кей.

Он с некоторым усилием открыл дверь и сделал шаг в полную темноту за ней. Факельные блики плясали на стенах, не позволяя толком ничего разглядеть.

— Что там, труп? — заинтересовалась Джулия. В тех камерах, куда они заглядывали прежде, пахло только сыростью и плесенью.

— Нет, — с сомнением отозвался Кей. — Не похоже. Падаль не так пахнет…

До Джулии тоже дошел запах, о котором говорил Кей. И впрямь, это был не запах трупного разложения. Пахло резко, неприятно, но не смертью.

— Посмотрим? — предложил Сафир.

— Мы тут именно за этим.

Кей первым сделал несколько шагов вперед и почти сразу остановился, как будто споткнувшись.

— Что за… — сказал он, и Джулия увидела, как он опускается на корточки. — Клянусь Рондрой, тут человек!

Джулия и Сафир бросились к нему, едва не столкнувшись в дверях. Джулия присела, почти касаясь плечом плеча Кея, и наклонилась вперед, чтобы рассмотреть то, что показалось от двери просто кучей тряпья. Это и впрямь был человек. Он неподвижно лежал на полу ничком, его худые запястья и щиколотки охватывали браслеты из железа, цепи от них тянулись к кольцам, вделанным в стену. Это был мужчина, если судить по длинной спутанной бороде, клочки которой торчали из-под лохмотьев. Рядом с ним лежала опрокинутая помятая кружка.

— По-моему, все-таки падаль, — с сомнением сказал Сафир и ткнул человека в бок носком сапога. — Ну точно, труп…

— Если и падаль, то недавно подох, — отозвался Кей. — Хотя здесь так холодно, что…

Джулия промолчала. Ей казалось, что человек все-таки жив, что ребра его поднимаются и опускаются при дыхании; но это могло и померещиться из-за прыгающего света факелов. Чтобы удостоверится окончательно, она сняла с пояса стилет и его кончиком тихонько ткнула человека в ребра.

Он застонал и пошевелился.

— Живой, — разочаровано сказал Кей. — Надо же. И что с ним делать?

— Вытаскивать отсюда, конечно, — ответила Джулия. — Может быть, это кто-нибудь из наших.

— Так лучше сейчас спросить.

— И что? Если нет, оставишь его здесь?..

Поскольку парни проявлять инициативу не спешили, Джулия приступила к активным действиям сама. Брезгливо поджав губы, она отвела с лица человека спутанные грязные волосы и наклонилась совсем близко.

— Эй, ты меня слышишь? — спросила она на всеобщем.

Человек что-то то ли простонал, то ли прохрипел, и попытался привстать. Было ясно, что самостоятельно он этого не сделает, поэтому Джулия, преодолев отвращение, обняла его за плечи и помогла принять полусидячее положение, привалив его спиной к стене. Он поднял голову и тут же отдернул ее так резко, что сильно ударился затылком о стену.

— В чем дело? — удивилась Джулия.

Пленник с видимым трудом поднял руку, прикрывая лицо, и до нее вдруг дошло, что свет причиняет боль его глазам.

— Ребята, уберите факелы! — скомандовала она. — Куда, куда… в коридор! Не видите, человеку плохо.

Сафир, ворча, забрал у Кея его факел и вместе со своим укрепил на стене в коридоре, засунув их в железные кольца. В камере сразу стало темно, так что Джулия различала только очертания предметов и людей. Ей очень хотелось порасспросить пленника поподробнее: кто он такой, как попал в крепость, и почему, — но ей было ясно, что сейчас он вести долгие беседы не способен. Кажется, он вообще не соображал, что происходит. Опустив голову так низко, что грязные патлы закрыли все лицо, он сидел у стены, и худое тело его сотрясала лихорадочная дрожь. Он не пытался ни расспросить нагрянувших к нему гостей, ни хотя бы рассмотреть их. Джулия подумала, что поведение его характерно, скорее, для животного, а не для человека.

— Давайте-ка снимем с него цепи, — предложила она. — Кей, посмотри, у тебя должны быть подходящие ключи.

После пятиминутной возни, которую пленник вообще не заметил, нашлись и ключи. Еще несколько минут ушло на то, чтобы разомкнуть замки. Ими, похоже, давно никто не пользовался, и ключи поворачивались весьма неохотно. Наконец, руки и ноги пленника оказались свободны, но он и на это не обратил внимания, продолжал сидеть так же неподвижно и безмолвно. Джулия еще раз попыталась заговорить с ним:

— Ты понимаешь всеобщий язык? Кто ты такой? Мы — из медейских войск. Понимаешь?

Молчание.

— Кажется, он… того, — Кей хмыкнул, покрутил пальцем у виска. Его вовсе не привлекала возня с таким ободранным и вонючим типом.

— Может быть, — нахмурилась Джулия. — В любом случае, его надо вывести наверх. Изола захочет допросить его.

— Да кого допрашивать? С тем же успехом Изола сможет поговорить со стеной тут, в подвале. Оставим этого парня, Джули. Он подохнет через день или два, ясно же. А потащим его отсюда, загнется по дороге, он же одна кожа да кости, не понять, в чем душа держится. А хочешь, давай прикончим его тут. Чтоб не мучался.

Джулия с трудом подавила желание со всей силы вмазать Кею по зубам.

— Я сейчас тебя прикончу, паршивец! — прорычала она. — Чтобы не нес всякой дури! Давайте, помогите ему встать, и ходу отсюда…

Пленник, поднявшийся во весь рост с помощью двух братьев, оказался таким же высоким, как Сафир, который возвышался чуть ли не на полголовы над большинством своих товарищей. Должно быть, когда-то он выглядел внушительно, но теперь был так худ, что казался огородным пугалом. Он даже держаться на ногах самостоятельно не мог. Да и с чужой помощью у него это получалось неважно: он, скорее, висел, а не стоял. Джулия задумалась, куда его теперь девать. Тащить в спальни на верхних этажах слишком далеко, как бы и впрямь не умер по дороге. К тому же, там слишком много лестниц, в том числе и узких. Втроем не развернуться. Тут ей в голову пришла идея.

Во дворе среди хозяйственных построек имелся сарай, который, на счастье, уцелел во время штурма. Огонь его даже не коснулся, а сгорел бы он в мгновение ока, поскольку в нем хранили хорошо просушенное сено. Много сена. Туда-то Джулия и решила отвести пленника. Дверь сарая, правда, не запиралась, но сейчас у парня сил не хватит и подползти к ней, не то чтобы попытаться сбежать. А когда он почувствует себя лучше, можно переместить его в более надежное помещение, если возникнет нужда.

Наверх пленника вытащили живым, но без сознания. Путь из подземелья доконал его окончательно. Впрочем, это было, пожалуй, к лучшему. Вряд ли он смог бы сейчас выдержать дневной свет.

Попадавшиеся навстречу наемники удивленно таращились на живописную четверку и не могли удержаться от ехидных шуточек: мол, интересную добычу нашли, ничего лучше не было, что ли? Кей и Сафир помалкивали и только бросали на любопытствующих свирепые взгляды, а Джулия злобно цыкала на особо языкастых остроумцев и однообразно и коротко объясняла, где она откопала такого доходягу. Несколько особо совестливых прониклись сочувствием и даже предложили свою помощь в процессе откачивания пленника. Джулия велела всем отправляться подальше (и даже указала направление отбытия), а лучше — отыскать Изолу и сообщить ему о найденном пленнике. Никто искать командира не захотел, и собравшиеся любопытные быстро рассосались. Джулия вздохнула с облегчением и велела братьям поторопиться и отнести пленника в сарай, пока не набежал еще народ.

Доски, из которых построили сарай, были довольно плотно пригнаны друг к другу, и потому внутри даже в солнечный весенний день было сумрачно. Пленника опустили на кипу сена, а поскольку его продолжала сотрясать дрожь, Джулия, отыскав в углу старую шерстяную попону, укрыла его до самого подбородка. И велела Кею пойти и найти воды и хлеба, и принести их сюда, а Сафира послала с докладом к Изоле. Сама же она осталась с пленником.

Освещение в сарае позволяло составить гораздо лучшее представление о внешности незнакомца, чем коптящие факелы в подвале. Однако, черты узкого лица человека было сложно рассмотреть из-за грязи и всклокоченной, безобразно отросшей бороды. Различить можно было только выступающий костистый нос и запавшие щеки. Джулия почувствовала некоторое разочарование: ей, неизвестно почему, хотелось увидеть лицо пленника.

Под попоной он согрелся и уже не дрожал, но в сознание по-прежнему не приходил. Или же обморок его просто перешел в сон. Джулия присматривалась внимательно, не перестал ли дышать. Дыхание его было рваным и неровным, каким-то судорожным.

Скоро вернулся Кей с половиной краюхи хлеба и флягой с водой. Молча присел рядом с Джулией, протянул ей хлеб. Она наклонилась к пленнику, тихонько тряхнула его за плечо, чтобы разбудить или привести в сознание. От прикосновения он вздрогнул и сразу же открыл глаза. Цвет их трудно было различить из-за расширенного во всю радужку зрачка. Джулия помогла ему принять полулежащее положение и поднесла к его губам флягу с водой. Сначала он не понял, что ему предлагают, и не пошевелился, лишь когда несколько капель воды попали ему на губы, он начал жадно пить. Пил он так, словно не видел воды уже долгое время. Воду он выпил всю, до последней капли, не обращая внимания на текущие по бороде и груди струйки. Джулия молча забрала пустую флягу и так же молча протянула ему кусок хлеба, отломанный от краюхи. Пленник вцепился в него грязными пальцами, казавшимися странно неловкими, и стал есть — жадно, нетерпеливо. Хлеб исчез в мгновение ока. Джулия подумала, не предложить ли человеку что-нибудь еще, но решила, что не стоит. Если он и впрямь долго голодал, ему может стать плохо.

Покончив с трапезой, пленник утомленно прикрыл глаза и что-то тихо, хрипло сказал.

— Что? — Джулия, не расслышав, наклонилась к нему.

— Благодарю, — сказал он на всеобщем с сильным акцентом немного громче. Голос у него был низкий и хриплый, сорванный.

— Да не за что, — ответила Джулия. — А теперь отдохни немного. Давай, я помогу тебе лечь.

Она снова уложила его и укрыла попоной, и он сразу же закрыл глаза и замер. Джулия отвернулась и встретилась глазами с Кеем.

— Он не медеец, — сказал он негромко.

— Почему ты так уверен?

— Произношение у него не медейское, — Кей поднялся на ноги и бросил взгляд на дверь. — Пойдем, что ли? Или ты хочешь изображать при нем сестру милосердия?

— Не знаю, — задумчиво сказала Джулия. — Он выглядит не больным, а просто истощенным. Вряд ли ему нужен лекарь, достаточно покоя и более или менее хорошей еды. Но лучше бы, конечно, чтобы его осмотрел лекарь. Кажется, у медейцев был?

— Ты думаешь, этот тип стоит той суеты, что ты вокруг него затеяла? Возможно, от него вообще пользы никакой не будет.

Джулия покосилась на пленника, — слышит ли он Кея, — но тот лежал неподвижно и если и слышал, то ничем это не выдавал.

— В любом случае, это решать не тебе, а Изоле, — сердито сказала Джудия. — Как он скажет, так и будет.

Они вышли из сарая, и Джулия аккуратно прикрыла дверь. К ним тут же подскочил запыхавшийся Сафир.

— Изола велел присматривать за ним, — выдал он, даже не отдышавшись. — И велел хорошенько смотреть, чтобы он не сбежал, и чтобы с ним ничего не случилось. Он хочет лично допросить этого типа, когда тот будет способен разговаривать. И еще он сказал разыскать медейского лекаря, чтобы он осмотрел этого парня. Джули, ты несешь за него ответственность.

— А с чего такая честь-то? — поинтересовался Кей.

— Вроде бы, он сказал, что в Северной держали важных пленников.

Кей только хмыкнул, а Джулия подумала, что это похоже на правду. Обычного пленника допросили бы, а потом немедленно убили бы. Найденного же ими парня, судя по всему, держали в плену долго, а значит, на то были какие-то причины.

— Найдите лекаря, — велела Джулия. Парни недовольно заворчали, но ничего не сказали. Не хватало еще самой бегать за лекарем, когда в твоем распоряжении десять здоровенных молодых лоботрясов. — И отведите его к нашему подопечному. А я вернусь в подвалы и закончу осмотр.

В одиночестве ходить по сырым подземельям было не слишком приятно, но неисследованной осталась лишь небольшая часть подземных коридоров, и Джулия покончила с ее осмотром достаточно быстро. Пустующие каменные темницы окончательно утвердили ее в мысли, что Изола был прав. Найденный пленник был единственным в Северной, а обычного солдата не стали бы держать одного. Значит, что-то за ним стояло.

Выбравшись обратно на поверхность, и на скорую руку перекусив в общей трапезной, Джулия взяла на кухне еще один ломоть хлеба и кружку с водой и отправилась в сарай, чтобы взглянуть на пленника. Во дворе она наткнулась на Хагена, десятника той же вольной сотни, в которой служила и она, и хотела было, кивнув, пройти мимо, но он заступил ей дорогу. Хаген был касотцем, но воевал на стороне Медеи за медейские деньги, и это обстоятельство немало веселило Джулию. Однако же оно не мешало ей испытывать к белокурому флегматичному красавцу Хагену теплые сестринские чувства.

— Куда ты так торопишься? — полюбопытствовал Хаген. — Постой-ка минутку. Говорят, вы кого-то разыскали там, внизу?

— Ну да, — нетерпеливо ответила Джулия. — Какого-то парня. Он оставался единственным пленным в крепости. Во всяком случае, мы больше никого не нашли.

— Интересно, — протянул Хаген. — А его уже допрашивали?

— Он не в том состоянии, чтобы его допрашивать. Он почти ничего не понимает.

— Хм… ты к нему? Я с тобой пойду.

Джулия скорчила недовольную гримасу, но возражать не стала. Запретить Хагену пойти с ней она все равно не может, а удержать его… интересно, как она может удержать его?

Из сарая как раз выходил медейский лекарь, худощавый мужчина с очень светлыми пронзительными глазами. Увидев Джулию и Хагена, он остановился, поджидая их.

— Добрый вечер, — поздоровался он тихо. — Вы к нашему пленнику? Очень хорошо. Что ему сейчас больше всего нужно, это общество.

— С ним все в порядке? — поинтересовалась Джулия.

Лекарь, — его звали Рональд, — пожал плечами и спрятал руки в широкие рукава своего балахона.

— Да как сказать… Вроде бы, все в порядке. Множество застарелых ран, которые, вероятно, причиняют неудобство, но тут я ничем помочь не могу. Я дал ему болеутоляющее, но это мера временная. Мне кажется, что повреждения у него серьезнее, чем я могу увидеть. Его однозначно пытали, и кто знает, что повреждено в его организме. Но было это давно. И, конечно же, он сильно истощен как физически, так и духовно. Боюсь, что он повредился головой, — Рональд серьезно и пристально посмотрел на Джулию. — Будьте осторожны. У него могут случиться вспышки агрессии.

— Ну уж с таким-то доходягой я справлюсь, — улыбнулась Джулия. — Спасибо, господин лекарь.

— Не за что. А что это у вас тут? Хлеб? Очень хорошо. Только не давайте слишком много сразу, ему может стать плохо. А здесь? Вода? Прекрасно. Хотя я порекомендовал бы немного разбавленного вина.

— В следующий раз, — влез Хаген. — Разрешите-ка нам пройти.

Медейский лекарь потрудился на славу. Джулия увидела это, когда пленник приподнялся со своего ложа им навстречу. С его лица была смыта грязь, борода и волосы оказались срезаны. Кроме того, вместо отвратительных лохмотьев на нем была надета старая, но относительно чистая заштопанная рубаха.

— Добрый вечер, — сказала Джулия, подходя и с любопытством рассматривая пленника. — Вижу, тебе уже лучше?

Он не ответил, даже не кивнул, только смотрел напряженно и настороженно. Теперь, когда он избавился от грязной всклокоченной бороды, стало видно, что это мужчина лет тридцати пяти, хотя Джулия засомневалась в своей оценке возраста. Долгое заточение могло и состарить человека прежде времени. У него было бледное, узкое лицо с тонкими губами и крупным носом, запавшие щеки и напряженные глаза, спрятанные глубоко под сдвинутыми светлыми бровями, белый старый шрам на лбу. Лицо как лицо, хотя едва ли кто-нибудь вздумал бы назвать его приятным или, пуще того, красивым. Исхудалое и угрюмое, оно поражало резкостью черт; между нахмуренных светлых бровей залегла глубокая морщина, и глубокие складки виднелись по обеим сторонам плотно сжатых губ. Было видно, что даже когда этот человек был здоров и силен, лицо его едва ли выглядело более приветливо. Но Джулии оно понравилось, хотя она и не могла сказать, чем. Пожалуй, это было сильное лицо, хотя впечатление портил безумный, невидящий взор.

Все тело человека было напряжено, словно в ожидании опасности. Он смотрел прямо на Джулию, но она засомневалась, видит ли он ее.

— Я принесла тебе поесть, — сказала она мягко. — Ты, наверное, голоден.

Он молчал, продолжая сверлить ее беспокойным взглядом. Джулия осторожно опустилась рядом с ним на колени, протянула хлеб. Пленник взял его обеими руками, но есть не стал, почему-то медлил и переводил взгляд с Джулии на Хагена и обратно. Пока он так сидел, Джулия успела рассмотреть его пальцы и почувствовала легкий холодок внутри.

У него были узкие, удивительно изящные для мужчины кисти, длинные пальцы. Раньше, наверное, эти пальцы были красивы. Теперь же видно было даже под коркой грязи, как они искорежены, какие шрамы и рубцы их покрывают. Джулия поняла теперь, почему ей показались такими неловкими руки пленника. Похоже было, что пальцы его сгибались с трудом, причиняя, по-видимому, боль, а то и не сгибались вовсе.

Пленник еще помедлил и принялся за еду. В этот раз он ел гораздо сдержаннее, умудряясь даже сохранять достоинство. Джулия смотрела на него и удивлялась, настолько странным это выглядело. Уж, казалось бы, в таком виде сохранять достоинство было просто немыслимо.

— Кто вы? — вдруг спросил он, проглотив последний кусок.

Джулия поняла, что, когда она разговаривала с ним в подвале, он просто-напросто ее не слышал.

— Мы из вольной сотни Даниеля Изолы, — сказала она. — Медейские войска. Меня зовут Джулия, а это — Хаген.

— Медейцы? — встрепенулся пленник. — Война окончена?

— Нет. Война продолжается. Мы отбили крепость у касотцев.

— Какой сейчас год?

— Год? — нахмурилась Джулия. — Шестьдесят четвертый…

— О боги, — скорее прочитала по губам, чем услышала она. — Боги, боги…

Она посмотрела на него в недоумении, но он закрыл глаза и откинулся обратно на ложе. Выглядел он крайне измученным.

— Как тебя зовут? — спросила Джулия.

Странная, страшная улыбка зазмеилась на тонких бледных губах незнакомца.

— Когда-то меня звали Грэмом, — ответил он едва слышно, не открывая глаз. — А кое-кто называл и Псом.

Глава 2

Парень, назвавший себя Псом, оказался странным и даже загадочным человеком. И весьма молчаливым; при этом его нежелание разговаривать обуславливалось вовсе не его состоянием, которое быстро улучшалось, а причудами характера. С Джулией он почти не разговаривал, что ее несколько обижало. Еще бы! Она и ее парни, как-никак, вытащили пленника из подвала, где он непременно умер бы через день или два, и теперь она изображала сестру милосердия и вовсю помогала лекарю Рональду выхаживать его. Парень же вел себя так, словно Джулия, спасая его жизнь, нанесла ему тяжкое оскорбление. Она даже начала подумывать, что он — какой-нибудь очень знатный человек, который не привык позволять простолюдинам дотрагиваться до себя, пусть даже от этого зависела его жизнь. Впрочем, и в таком случае его поведение было уже перебором.

Может быть, какая-нибудь другая женщина на месте Джулии бросила бы это неблагодарное занятие. Но Джулии стало интересно, что же кроется за непроницаемым бледным лицом и злыми глазами (которые и спустя несколько дней не могли воспринимать дневной свет). Ее интересовало, как и почему парень попал в подвалы Северной, почему его не убили, а держали там несколько лет (Джулии удалось с помощью многочисленных расспросов выяснить, все-таки, что пленник провел в крепости без малого четыре года). Он же не спешил рассказывать.

Буквально за три дня он заметно окреп, хотя еще и не вставал, и Джулия всерьез задумалась над вопросом, не поговорить ли с Изолой, чтобы тот велел выставить у дверей сарая охрану. На случай, если вдруг пленник надумает бежать. Потом она решила обождать с разговором еще пару дней, хотя и доложила командиру, что найденный в подвале человек чувствует себя гораздо лучше. Изола нехорошо обрадовался и спросил, когда можно будет допросить его. Джулия пожала плечами. Может быть, еще через пару дней? Изола выразил согласие подождать еще.

Джулия продолжала приносить пленнику пищу и, пока он ел, сидела рядом и пыталась разговорить его. Бесед не получалось. Он ни в какую не желал говорить, в крайнем случае, отделывался односложными ответами. Но Джулия пробовала снова и снова, рискуя уже напороться на откровенную грубость.

Заодно она наблюдала за ним и все больше удивлялась.

У пленника было тонкое, резко очерченное, злое лицо. Руки его казались руками аристократа, правда, побывавшего на пыточной скамье. А вот речь и манеры были непонятными. Для нобиля он знал слишком много специфических, слэнговых словечек, которые нет-нет, да и проскакивали в его речи. С другой стороны, для простолюдина он говорил слишком уж правильно.

Галейн, один из десятников вольной сотни, утверждал, что Пес — наинец. Сам он был родом из Наи и знал, о чем говорит. Джулия придерживалась того же мнения. Язык наи она не знала, но речь эту от других отличить могла без напряжения. Нигде больше, ни в одном языке не было такого обилия гласных, двойных, а то и тройных. Пленник говорил на всеобщем, и говорил бегло, но гласные растягивал очень сильно, так что местами его речь походила на заикание.

А довольно часто он вообще переходил на родной язык. Случалось это, когда он спал, и сон его переходил в бред… а значит, почти каждый раз.

Первый раз увидев, как его скручивает во сне, Джулия даже испугалась. Сначала, войдя в сарай, она не поняла, с кем он разговаривает: никого, кроме него и ее самой, здесь не было. Потом до нее дошло, что он бредит, и она подошла поближе, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Наинец спал, но лицо его вовсе не походило на лицо спящего — напряженное, закаменевшее, как и все тело. Во сне не напрягаются так, что жилы проступают на лбу и на шее. Он вздрагивал и что-то говорил на своем языке, зло и быстро, Джулия уловила даже несколько ругательств. Потом вдруг вскрикнул и застонал, запрокинув выбритую голову. Джулия не выдержала. Она осторожно поставила корзинку с едой в уголок и, склонившись над парнем, положила руку ему на огненный лоб. Реакция его была настолько неожиданной, что она отдернула руку и чуть не отпрыгнула. Наинца буквально подбросило, он открыл наполненные смертельным ужасом глаза и, силясь приподняться, спросил хрипло:

— Что?..

— Ничего… — растеряно сказала Джулия. — Это… это я до тебя дотронулась. Прости, если напугала…

Он откинулся обратно на свое убогое ложе, судорожно вздохнул и провел ладонью по лицу, потом сжал пальцы в кулак. Лицо его задергалось, скулы напряглись, но из глаз — странных глаз с неестественно расширенными зрачками — медленно уходил ужас. Джулия молча смотрела на него, не зная, что и подумать.

— Ты… ты видел какой-то кошмар?

Взгляд, адресованный Джулии, даже при большой фантазии нельзя было назвать дружелюбным. Наинец скривил тонкие губы и сразу отвернулся:

— Все в порядке.

В порядке так в порядке. Джулия не стала продолжать расспросы, зная, что все равно ее усилия ни к чему не приведут.

— Если так, тогда вот… — она подвинула к нему корзинку с едой. — Поешь.

— Спасибо, — он покосился на корзинку и вдруг произнес, не поднимая глаз: — Вроде бы, ты не похожа на служительницу Перайны.

Это был не вопрос — утверждение. Джулия удивилась.

— Конечно, нет. Потому что я не служительница храма и не лекарь…

— А часто тебе приходиться возится с больными и ранеными?

— Никогда не приходилось, — еще больше удивилась Джулия. — А почему ты спрашиваешь?

— Почему же тогда ты занимаешься мною?..

Она совсем растерялась… и рассердилась. Что за дурацкие вопросы, в самом деле?

— Командир приказал, вот и занимаюсь, — излишне грубо ответила она. И натолкнулась на кривую улыбку наинца.

— Охрана? Чтобы не убежал?

— Дурак ты. Нужна была бы охрана, к тебе приставили бы хоть Хагена, а не меня… — по ширящейся нехорошей улыбке наинца Джулия поняла, что говорит что-то не то, разозлилась окончательно и сказала: — Ешь, а не болтай! Тебе еще потребуются силы, когда наш командир будет тебя допрашивать.

С этими словами она вышла из сарая, чувствуя себя полной идиоткой.

В следующие несколько дней Джулия неоднократно заставала наинца в бреду. Чаще всего он говорил на своем языке, но иногда переходил на всеобщий или на медейский, и тогда она вздрагивала от проклятий, которые срывались с его губ, перемежаясь стонами. Эти стоны навели Джулию на мысли, что в забытьи он заново переживает пытки и допросы у касотцев. Надо было что-то с этим делать, вот только она не знала, что именно. Когда она пыталась разбудить его, то каждый раз в его открытых глазах видела все тот же смертельный ужас, и он еще несколько минут, казалось, не сознавал, где находится. Джулия поговорила об этом с лекарем Рональдом, тот ее выслушал внимательно и сказал, что и сам наблюдал у пленного такой бред, но что с этим делать, пока не знает. Он тоже пытался расспросить парня, узнать, что мучает его во сне, но отступил перед упрямством и откровенной грубостью. Сам же он не хотел ничего предпринимать, боясь сделать еще хуже. Он не рисковал давать наинцу успокаивающие и снотворные средства, опасаясь, что они отрицательно подействуют на его и без того расшатанную психику. Так что, Пес продолжал во сне стонать и сыпать проклятиями на нескольких языках, расшатывая заодно и психику Джулии, а Рональд продолжал думать, как его избавить от бреда и кошмаров.

Но метания отнюдь не мешали наинцу набираться сил. Приблизительно через неделю пребывания в сарае он сделал первую попытку встать. Джулия вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, придерживаясь за стену, поднимается на ноги. Зрелище было душераздирающее, но она удержалась от комментариев. Молча встала в дверях, прислонившись плечом к косяку. Прямоугольник солнечного света лег на пол — первый раз за неделю в сарае был солнечный свет, но Пес даже не заметил его, хотя и взглянул на Джулию в упор. Он смотрел ей в глаза несколько секунд, а потом отвел взгляд, но Джулия успела рассмотреть: зрачки его стали крошечными, как булавочная головка, и глаза вспыхнули яркой синевой! Она даже и не думала, что глаза у него такие — синие. Тут же ей стало не до его глаз — он вдруг пошатнулся и рухнул на колени, проскребя обломанными ногтями по дощатой стене. Джулия услышала сдавленные проклятия и поспешила к нему, убедиться, что с парнем все в порядке. Но прежде чем она успела приблизиться, он уже снова поднимался на ноги, упрямо поджав губы.

Сейчас он казался Джулии не таким высоким, как тогда, когда Кей и Сафир вытаскивали его из подвала. Он был выше среднего роста, и из-за худобы выглядел долговязым, но это только сейчас. Сложен он был очень пропорционально. Сейчас же одежда с чужого плеча болталась на нем, как на пугале, просто кожа да кости. Ворот рубахи обнажал острые ключицы, и Джулия умудрилась рассмотреть под грязью множество грубых шрамов на бледной коже.

— Помочь? — спросила она, подойдя ближе.

Он помотал головой и сделал шаг. По его лицу было понятно, чего ему это стоило, но за первым последовал второй, потом — третий. На четвертом наинец сломался и снова упал, грязно выругавшись.

— Похоже, тебе придется заново учиться ходить, — заметила Джулия.

Он рывком вскинул голову, в глазах полыхнул злобный огонь.

— Научусь, — заверил он. — Можешь не сомневаться.

— Да я и не сомневаюсь. Но, может быть, тебе все же помочь?

— Обойдусь.

И впрямь, он обходился. Джулия еще недолго полюбовалась на его упражнения, а потом направилась прямым ходом к Изоле, сообщить, что пленный уже в состоянии передвигаться самостоятельно, и было бы неплохо поставить к сараю пару парней, чтобы приглядывали за ним. Изола был очень занят тем, что вместе с офицерами регулярных частей пытался организовать достойную оборону Северной на случай возвращения касотцев, но Джулию все же выслушал.

— Поставь кого-нибудь из своей десятки, — сказал он. — Парни все равно бездельничают.

Ребята вовсе не бездельничали, но Джулия не стала вступать в препирательства. Заметила только, что через пару дней пленника можно будет допрашивать. Изола кивнул и приказал привести к нему наинца как только Джулия сочтет это возможным.

Появление у сарая охраны не ускользнуло от внимания Пса (Джулия чаще называла его про себя именно так, а не по имени. Имя «Грэм» как-то не вязалось с угрюмой физиономией наинца, а на пса он и впрямь смахивал — на оголодавшего и злющего; да и среди остальных солдат он был уже известен именно как Пес. Или — как Северный Пес, поскольку его северное происхождение ни у кого не вызывало сомнений). Когда она в очередной раз забежала к нему, он заговорил первым, чего обычно не случалось.

— Я вышел из доверия? — с явственной иронией спросил он, глядя прямо на Джулию. Он уже не лежал, а сидел на куче соломы, служившей ему постелью. Щеки его и подбородок покрывала не щетина уже — короткая белая бородка, которая в сочетании с белым же жестким ежиком волос на голове выглядела странновато.

— С чего ты взял? — удивилась Джулия.

— Я не вижу, что происходит снаружи, но кое-что слышу, — усмехнулся он. — Ты думаешь, я не понял, что у двери появилась два оболтуса, которым приказано стеречь меня?

— Наш командир не знает, можно ли тебе доверять, — не смутилась Джулия.

— И думает, что я сбегу?.. Или устрою тут диверсию? Смешно.

— И вовсе не смешно. Понятно, что ты не простой человек, и способен на многое…

— Да? — синие глаза со злой насмешкой прищурились. — Откуда же это понятно?

— Касотцы же не убили тебя. А обычно они убивают пленников.

— Это так. Но если бы я сам знал, почему они оставили меня жить…

— Кто ты такой, Пес? — неожиданно для себя спросила Джулия.

Он почему-то вздрогнул, услышав прозвище, которое сам же и назвал, потемнел лицом. Но тут же глянул с вызовом, оскалился:

— Не собираюсь два раза отвечать на одни и те же вопросы. Уверен, твой командир будет допрашивать меня и спрашивать о том же.

— Как хочешь, — Джулия с показным равнодушием пожала плечами. — Но если бы ты ответил сейчас, то смог бы избежать допроса.

— Мне все равно, — ответил он неожиданно глухо, и Джулия почему-то поняла — ему и впрямь все равно. До такой степени, что его уже не интересует собственная дальнейшая судьба. — Оставь меня в покое.

— Еще скажи — дай умереть спокойно, — не удержалась Джулия.

— Вот это я уже опоздал сказать, — серьезно сказал он и отвернулся. — Уйдешь ты или нет?

— Я думала, ты уже насиделся в одиночестве, — фыркнула она, но ушла.

Еще несколько раз в течение следующих двух дней Джулия заглядывала в сарайчик — так, между дел. Ребята, скучающие у дверей, подшучивали над ней, но она не обращала внимания, так же как и на подковырки Хагена, который при каждой встрече с преувеличенным вниманием интересовался, как поживает ее новый приятель. Он прямо-таки истекал ядом, Джулия даже не предполагала, что он может быть таким. Если бы она знала его хуже, то подумала бы, что он ревнует.

Спящим Джулия Пса больше не видела, как и просто лежащим. Он или сидел у одной из стен, — с открытыми глазами, но словно ничего не видя, — или стоял неподвижно, придерживаясь рукой за стену, или ковылял потихоньку. Джулия заметила, что он здорово хромает, и сказала об этом Рональду, предположив, что это может быть оттого, что он долгое время провел в неподвижности.

— Нет, — отозвался лекарь. — Это следствие травмы. У него была сломана нога. Возможно, не один раз. Думаю, она плохо срослась.

Как бы то ни было, ноги наинца уже держали, он больше не падал. Джулия решила, что пора ему и увидеться с Изолой. Она договорилась с командиром о времени и попросила Михала и Джереми сопроводить пленного. Мало ли что… Увидев конвой в виде двух здоровенных парней, облаченных в кольчуги, Пес осклабился и поинтересовался, не хотят ли они его связать. Джулия немного смутилась. В самом деле, для него, с трудом еще державшегося на ногах, худющего, это было, пожалуй, чересчур. Парни же не почуяли издевки и сказали что да, связать надо бы, а то кто его знает, вдруг чего выкинет. Да и по правилам положено, вроде как пленным считается. Джулия отмалчивалась. С одной стороны, нелепо вязать человека, который совершенно очевидно не сможет учинить никаких диверсий, с другой стороны, существовала большая вероятность получить по шапке от Изолы, который во всем любил порядок. В результате, Пса связали-таки, скрутив ему запястья за спиной. Он не сопротивлялся, только улыбался нехорошо.

Так они и отправились к Изоле: впереди Джулия, за ней связанный, мрачный Пес, щуривший от света синие глаза, ежащийся на холодном апрельском воздухе в одной рубахе, чуть позади и по сторонам от него Джереми и Михал, в доспехах, с оружием. На них косились, в их адрес отвешивали шутки. Наинец словно ничего не слышал и ни на что не реагировал. Шли медленно, Пес хромал и спотыкался на каждом шагу. То Михал, то Джереми подхватывали его под локоть; он резко вырывался. Всем своим видом он давал понять, что никакой помощи не примет ни от кого. Он даже по лестницам поднялся сам. Подъем его почти доконал, бледное лицо стало серым, на лбу выступила испарина, дышал он тяжело и хрипло. Однако предложение о привале он решительно отверг.

Изола сидел, развалившись, в кресле, в котором, как казалось Джулии, развалиться нельзя было никак. На столе перед ним были разложены карты и громоздились какие-то талмуды. Вид у него был как у аристократа на роздыхе. Не хватало еще закинуть ноги в высоких сапогах на стол. При появлении живописной процессии он даже и не подумал принять подобающую офицеру позу. Джулия, впрочем, ничего другого и не ожидала. В конце концов, Изола был наемником, а не вымуштрованным офицером регулярной армии.

Он жестом указал, куда должен встать Пес, отослал за дверь парней, а Джулии, к ее немалому удивлению, велел остаться. Наинец встал перед Изолой, независимо вскинув голову. Его заметно шатало.

— Имя, — резко бросил Изола. Он даже не смотрел на пленника, продолжая изучать свои карты.

— Грэм, — ответил тот.

— Фамилия.

— Нет.

— Как это? — Изола поднял глаза, с любопытством посмотрел на пленника. — Как это — нет?

— Родителей своих не знаю, вот и нет фамилии, — сухо ответил Пес.

— Хм. Ладно, поверим пока. Откуда родом? Это знаешь?

— Наи.

— Возраст.

Пес едва заметно повел плечами.

— Двадцать восемь или двадцать девять, точнее не скажу.

— Звание?

— Я не военный.

— Не военный? А кто же?

— Бродяга.

— Что значит — бродяга? Чем-то ты, надо думать, зарабатывал себе на жизнь? Не попрошайничал же — такой здоровый мужик-то?

Джулии показалось, что Пес заколебался. Длилось его замешательство всего несколько секунд (если вообще не померещилось), потом он ответил довольно решительно.

— Я был наемником.

— Ха! — прищурился Изола. — А говоришь — не военный. Как же так?

— Охрана, конвой, сопровождение, — ровным тоном ответил Пес. — Я не принимал участия в военных действиях.

— Как же тогда оказался в здешних подвалах?

— Это долгая история.

— Ничего, я не тороплюсь.

Пес криво улыбнулся и быстро огляделся по сторонам. Ногой подвинул к себе стул и медленно сел, неловко пристроив хромую ногу. Сидеть ему было не очень удобно, локти связанных рук упирались в спинку стула. Изола молча наблюдал за его манипуляциями, потом усмехнулся и кивнул Джулии:

— Развяжи человеку руки, Джули. Раз он такой самостоятельный, пусть хоть сядет как следует.

Джулия повиновалась. Интересно, подумала она, допрос, кажется, перерастает в дружескую беседу. Причем по инициативе Пса. Не то чтобы ей это не нравилось, просто казалось странным, что недоверчивый и осторожный Изола вот так вот запросто пошел на поводу у пленного. Или уже не пленного?

Узлы оказались затянутыми на совесть, и Джулия даже не стала пытаться развязать их, просто разрезала кинжалом. Несколько раз она случайно коснулась Пса и удивилась, почувствовав, до чего он напряжен. Видно, его кривая улыбочка давалась ему нелегко, и он не ждал ничего хорошего от беседы с Изолой.

Веревка успела оставить на его запястьях след, свежие ссадины красовались поверх старых рубцов от кандалов. Надо будет задать трепку ребятам, мрачно подумала Джулия, чтобы в следующий раз так не усердствовали.

Пес принялся осторожно растирать запястья, поглядывая на Изолу.

— Ну так что же? — поинтересовался тот. — Услуга за услугу. Я освободил тебе руки, теперь жду рассказа.

— Вы все равно не поверите, — проговорил наинец.

— Вот как?.. А ты попробуй.

Пес вскинул голову таким характерным движением, словно он отбрасывал за спину длинную гриву волос.

— Вы знаете историю о том, как принц Дэмьен Кириан попал в плен, и Тео отказался выкупать его на условиях, предложенных касотцами?

— Это когда разошлись слухи, что принц погиб в бою? — прищурился Изола. — А потом вдруг выплыл из небытия, и оказалось, что на самом деле он был в плену? И вытащили его оттуда вовсе не храбрые солдаты короля Тео, а принцесса вместе со своими шальными дружками?

— Именно, — кивнул Пес. — А раз вы так хорошо осведомлены, то должны знать, что принца держали не где-нибудь, а в Северной крепости. То бишь тут.

Повисла пауза. Джулия с трудом сдержала удивленный возглас. Изоле, кажется, тоже не слишком верилось, он разглядывал наинца с очень большим сомнением в глазах.

— Что ты несешь? — спросил он. — Первый раз слышу, чтобы с отрядом принцессы шел какой-то наемник, у которого даже и фамилии-то нету.

— Я же говорил, что не поверите, — равнодушно отозвался наинец.

— С другой стороны, — вполголоса, словно разговаривая сам с собой, сказал Изола, — зачем-то тебя держали здесь… сколько?

— Четыре года.

— Вот-вот. Кого попало давно убили бы. Значит, от тебя что-то хотели получить… или узнать. Может быть, расскажешь все, как было, по порядку?

— Если вы не хотите верить правде, зачем я буду сочинять истории? — с невыразимым презрением спросил Пес. — Только для того, чтобы разрешить ваши сомнения?

Изоле его тон не понравился. Он очень долго молчал, сверля взглядом наинца, потом проговорил неприятным голосом:

— У нас ведь тоже есть некоторые методы… допроса… И если мы хотим получить ответы, то мы их обычно получаем.

Пес расхохотался так, что Джулия вздрогнула. Первый раз она слышала, как он смеется, и, надо сказать, смех этот ей не понравился, от него мурашки по коже бежали. Каким-то безумием от него веяло. Смеялся он долго и громко, запрокинув голову и показывая удивительно белые и острые зубы. Джулия, ошарашенная, молчала, а потом и ей тоже стало смешно. Изола грозил допросом с пристрастием человеку, прошедшему через руки касотских палачей, общепризнанных заплечных дел мастеров! Было от чего расхохотаться…

Успокоился он так же внезапно, как и развеселился, если только это было веселье. Взглянул на Изолу, пристально наблюдающего за ним, приподняв бровь.

— Надеюсь, комментариев не нужно? — небрежно спросил он.

— И так все понятно, — невозмутимо кивнул Изола. — Раз так, спрошу: что ты собираешься делать дальше? Мы можем отпустить тебя на все четыре стороны. С другой стороны… Ты ведь умеешь обращаться с оружием?

— Умею.

— Нам нужны солдаты, — небрежно сказал Изола. Правда, взгляд его никак не соответствовал легкому тону, он только что дыру не просверлил в наинце, внимательно наблюдая за его реакцией. — При штурме мы потеряли много людей, а пополнение вряд ли получим в ближайшее время. На всякий случай, поясню — мы воюем с касотцами, к которым у тебя, наверное, есть свои счеты…

— Я готов, — сразу же отозвался Пес.

— Очень хорошо. Насчет доспехов, оружия, лошади поговори с Галейном, он заведует хозяйством. Джули! У тебя есть свободное местечко в команде?

— Нет, — с некоторым сожалением ответила Джулия. — У Хагена много ребят погибло… но он же…

— Хаген — это хорошо, — перебил Изола. По тонким губам его гуляла бледная улыбка, непонятно к чему относящаяся. — Вот к Хагену в десятку и пойдешь, я его извещу. Можешь отправляться. С тобой я закончил. Нет, постой-ка… Может быть, у тебя есть знакомые, или родные, или друзья, которым было бы интересно знать, что ты жив?

Пес явственно потемнел лицом. И до этого-то он был невесел, но тут прямо стал как туча.

— Нет, никого нет.

— Совсем-совсем? Так не бывает. Впрочем, дело твое. Иди. И запомни — с этой минуты ты мой подчиненный. Я тебя нанял, понятно? И не тебе объяснять условия такого найма…

— Да, офицер, — Пес кивнул без особого почтения, и уж точно без всякого смирения. Поднялся со стула, подошел к двери, коротко оглянулся на Джулию.

Изола заметил это.

— Джулия немного задержится, — и немного громче сказал. — Можешь подождать ее за дверью.

Дверь открылась и закрылась; озадаченная Джулия осталась сидеть. Изола наконец выпрямился в кресле, подобрался и, опершись локтями о столешницу, взглянул на нее.

— Вот что, Джули. Этот твой тип мне очень не нравится, уж больно он подозрительный. Лучше бы ты, право, не стала его вытаскивать, а оставила бы внизу, все равно через пару дней он бы умер. Чует мое сердце, мы еще получим от него неприятности на свою голову. Нечисто тут дело…

— Если вы ему не доверяете, то почему же…

— А что с ним было еще делать? — с досадой спросил Изола. — Запихнуть обратно в подвал? А смысл? Допросить я его не могу, бесполезно. Он уже ничего не боится. Ох и опасный он, должно быть, человек… Может быть, повесить его?

— Хм, — с сомнением сказала Джулия.

— Вот именно — хм. Короче, слушай, что я тебе скажу. История, что он тут рассказал, уж больно сомнительная. Не похож он на человека, приближенного к королевским особам. Но не думаю, что он будет все время молчать, когда-нибудь да обмолвится. И нужно, чтобы в этот момент рядом с ним кто-нибудь был. К тому же, нужен человек, который будет присматривать за ним.

— Следить за ним? — удивилась Джулия. — Если вы предполагаете, что я буду этим заниматься…

— Да не следить, — досадливо прервал Изола. — Я же сказал — «присматривать». Чтобы он не выкинул какой-нибудь фокус.

— А вы думаете, он может?

— Я ничего не думаю. Я хочу перестраховаться. Не доверяю я этому парню, ясно? И хватит обсуждать приказы! — Изола так разнервничался, что даже грохнул кулаком по столу. Такого за ним обычно не водилось. — Ты в любом случае несешь за него ответственность! И будь добра, раз уж ты за него взялась, довести дело до конца. Раз ты вытащила его, отдувайся теперь.

— Я поняла, — покорно сказала Джулия, решив не доводить обычно спокойного офицера до бешенства. — Я присмотрю за ним.

— Вот то-то же. Отправляйся. А то твои молодчики уже заждались.

"Молодчики" и впрямь заждались, а вместе с ними и Пес, которого они перехватили, стоило ему выйти за дверь. Их жутко возмутил тот факт, что руки у него оказались свободными, и они не пожелали отпускать его, пока не поступит прямого приказа от Джулии или самого Изолы.

— Я вам сейчас устрою прямой приказ, — пообещала Джулия. Почему-то беседа с Изолой расстроила ее. — Отпустите человека. Пусть идет себе. Он теперь у нас в отряде.

Хаген узнал о пополнении в своей десятке в тот же день, и Джулии показалось, что эта новость не привела его в восторг. Конечно, он потерял почти половину людей при штурме крепости, но наинца под своим командованием видеть почему-то не жаждал.

Что касается Пса, то он известил Джулию о том, что ее уход больше не требуется, потому что он намерен перебраться в казармы. Ее так и подмывало спросить, что он намерен делать со своими ночными кошмарами — солдаты вряд ли будут долго терпеть его стоны, — но не стала распалять страсти. Она бы лично вообще предпочла, чтобы он оставался в сарайчике, так легче было бы выполнять приказ Изолы. А то попробуй, поприсматривай за Псом, когда он — в казармах, а ты — в личной комнате в одной из башен, как положено офицеру! Да еще он оказался под командованием другого десятника…

Но даже если бы они и жили вместе, задача Джулии не слишком облегчилась бы. Следить явно она не осмеливалась, потому что не могла предсказать реакцию Пса в случае, если бы он вдруг обнаружил слежку.

Пока она умудрялась оказываться поблизости от него как бы случайно. И с удивлением понимала, что обязанность эта ей вовсе не в тягость. Более того — ей нравилось быть рядом и смотреть на наинца… что бы он ни делал.

Опять же, как бы случайно она оказалась рядом с Галейном, когда Пес пришел к нему поговорить насчет оружия и всего остального. И очень кстати в тот момент Галейн, вообще-то дружелюбный и спокойный парень, оказался занят выше головы, и попросил Джулию саму показать новичку что где находится, и позаботиться об обмундировании. К счастью, она отлично знала расположения оружейных комнат и прочих хозяйственных помещений, и согласилась помочь. Хотя и с показным недовольством — мол, нашли девочку на побегушках. Пес покосился на нее с подозрением, но смолчал.

После штурма крепости осталось изрядное количество железа, но в нем уже на славу порылись медейские наемники и солдаты, забрав все более или менее стоящее, а остальное свалив в одной из комнат, служивших кладовой. Впрочем, там еще можно было найти что-нибудь подходящее, особенно если проявить терпение. Туда-то Джулия и повела Грэма, когда тот пожелал первым делом обзавестись оружием.

Понаблюдав за ним, как он крутит в руках мечи (на остальное он внимания не обращал), примеряется к ним и — откладывает один за другим в сторону, Джулия поняла, что в оружии он толк знает. По крайней мере, в мечах. Ей было, правда, очень любопытно, как он собирается управляться с ними со своими-то плохо зажившими изуродованными пальцами… но, полагала она, выход он найдет, если захочет. Он был весьма упрямым парнем.

В конце концов он остановил свой выбор на довольно легкой и изящной бастарде. Это было действительно неплохое оружие, хотя, конечно, и не штучной работы; и Джулия видела, с каким сожалением на лице Грэм рассматривает меч, оглаживая клинок. Можно было подумать, что он привык к гораздо лучшему оружию. Что ж, может быть, это действительно так.

— Не густо тут, — пробормотал он с сожалением, крутя бастарду в руках так и этак, и добавил что-то на наи.

Джулия понимала, что фраза эта риторическая, но не могла не вмешаться. Ей — чего уж там скрывать — хотелось поговорить с наинцем.

— По-моему, это неплохой клинок, — проговорила она, подойдя ближе и присев рядом с ним на корточки (Пес сидел на одной из низких скамей, стоящих по стенам оружейной).

Он покачал головой, даже не посмотрев на нее.

— Был бы неплохой, здесь не лежал бы… Железка, — проговорил он, презрительно кривя тонкие губы. — Железка, и ничего более… Надеюсь, у меня еще будет возможность разжиться лучшим оружием. Вы ведь берете трофеи?

— Ты сначала этим сумей замахнуться, — не удержалась от ехидства Джулия. — А то вдруг и поднять не выдюжишь?

Он не удостоил ее ответом. Положил выбранный меч на скамью, поднялся, медленно пошел вдоль стен, разглядывая прочее добро, собранное здесь.

Доспехи он проигнорировал. На вопрос Джулии он равнодушно ответил, что кольчуга ему не нужна — привык без нее, только мешать будет. Так же ему не понадобились ни наручи, ни шлем, ни щит — он заметил вскользь, что и понятия не имеет, как с ним обращаться. Весьма странно для наемника, подумала Джулия, тем более для такого, который специализируется на охране.

— Ты что же, хочешь сказать, что никогда не носил кольчугу? — спросила она, сдерживая удивление.

— Именно. А так же все остальное железо… Тебя это удивляет?

— Честно говоря, да.

Он не ответил, только осклабился.

В отношении одежды он оказался неприхотлив. Его вполне устраивало то, что было на нем; он только подыскал себе высокие шнурованные ботинки и короткую кожаную куртку, не стеснявшую движений. И перчатки — высокие, закрывающую руку по самый локоть.

— Ты стал больше похож на бандита, а не на наемника, — заметила Джулия, рассматривая его.

— Угу, — неопределенно отозвался Пес. — Скажи-ка, а лошадьми тоже заведует Галейн?

Вечером Джулия спустилась в общую трапезную. Здесь уже собралось полно народу, и она тихонько пробралась на свое место, уселась рядом с Хагеном.

— Ты где весь день болталась? — сразу же повернулся он к ней. — Я тебя искал.

— С Псом была, — отозвалась Джулия как могла небрежно. — Оружие смотрели.

Хаген скривился, как всегда при упоминании Пса.

— Опять с этим психом. Прилипла ты к нему, что ли?

— У меня приказ, — тихо возмутилась Джулия.

— Ага, приказ. Рассказывай мне… — она чувствительно ткнула его под ребра, но он только хохотнул. — А то перебирайся к нему в казармы, все время под боком будешь…

— Пошел ты, Хаген, знаешь куда?.. Если кому и нужно быть у него под боком, так это тебе. Ты же его десятник.

— Я не напрашивался, — сплюнул Хаген. — Тоже мне, подарочек… Говоришь, вы с ним оружие смотрели? Ну и как он, при оружии теперь?

— Ну да, — с недоумением ответила Джулия, не понимая причину столь резкой перемены темы. — А что?

— Хочу проверить его умение с этим самым оружием обращаться. Сдается, брешет он все. Пес — он и есть пес…

— Хаген, рехнулся? Ты же его убьешь сразу.

— Значит, туда ему и дорога. Зачем мне парни, которые не могут держаться на ногах и постоять за себя… Ага, вон и он.

Действительно, в трапезную входил Пес. Он все еще заметно прихрамывал, но в целом выглядел гораздо лучше, чем несколько дней назад, и уже не казался изможденным. Голова его сегодня была повязана по-разбойничьи черным платком, скрывавшим отросший ежик жестких белых волос.

Послышались приветствия, кое-кто даже подходил, чтобы хлопнуть его по плечу. Пса заметно пошатывало от таких проявлений дружественности, но он только скалился и лупил по спинам в ответ. Впрочем, Джулия заметила, что гораздо большее количество парней только косились на него с не меньшей неприязнью, чем Хаген. Кажется, за те дни, что он прожил в казармах, он сумел настроить против себя большую часть людей.

— Эй, земляк! — прорезал общий шум голос Галейна. Обычно наинец говорил негромко, но когда было нужно, он умел заставить слышать — и слушать — себя. — Иди сюда, садись.

Пес кивнул и стал пробираться к нему. Джулия увидела, как они с Галейном жмут друг другу руки — на необычный манер, крест-накрест, — и Пес садится рядом.

— Северяне, — с неожиданной злостью проговорил Хаген. — Так и тянет их друг к другу.

— Кто бы говорил! — фыркнула Джулия. — Можно подумать, ты сам с жаркого юга. Кроме того, вокруг тебя тоже постоянно толкутся касотские ребята.

— Сравнила…

К Галейну тем временем подошли еще трое парней — все наинцы, с длинными светлыми косами. Джулии вдруг подумалось, что Пес, привыкший носить такую же прическу, обусловленную обычаями королевства, должен чувствовать себя весьма неуютно с обрезанными волосами.

Между северянами завязался разговор, негромкий, но достаточно эмоциональный. Пес в основном слушал, усмехаясь, но лицо у него было напряженное. Он почти не поднимал глаз, вперив их в столешницу, и крошил хлеб неловкими пальцами.

— Да хватит на него пялиться, — Хаген пихнул Джулию локтем в бок. — А то Пес подумает, что ты в него влюбилась.

— А тебе-то что за тревога? — возмутилась Джулия. — Хочу — и пялюсь…

— О тебе забочусь, глупая… Пойду-ка я с ним потолкую.

— Куда?! — она встревожилась и поймала его рукав. Не хватало еще, чтобы Хаген начал задирать парня. — Успокойся, Хаген.

— Я спокоен, — усмехнулся тот, без труда высвободился из пальцев Джулии и неспеша направился в ту сторону, где сидели наинцы.

Разговора Джулия со своего места не слышала, и потому ей оставалось только наблюдать. Она видела, как Хаген вразвалочку, ленивой походкой, прошествовал через зал и остановился прямо перед Псом, который даже глаз на него не поднял. Заговорил Галейн. Хаген выслушал его без внимания, а потом сам сказал что-то, смотря только на Пса. Тот вскинул голову, ответил, кривя тонкие губы. Глаза его полыхали сумасшедшим синим пламенем. Хаген уперся ладонями в край стола, нагнулся… Еще минут пять они беседовали под пристальными и немного встревоженными взглядами наинцев. Потом Пес поднялся, выражение лица у него было нехорошее. Галейн успокаивающе положил руку ему на плечо, он эту руку скинул и, не глядя ни на кого, направился к выходу. Хаген пошел за ним. Чуть поколебавшись, встали из-за стола и Галейн с одним из парней. Джулия не стала дожидаться, пока они все выйдут, вскочила с места и торопливо подошла к ним.

— Что случилось? — спросила она у Галейна.

Тот озабоченно глянул на нее своими светлыми северными глазами.

— Хаген предложил Грэму потягаться с ним силами в поединке.

— Прямо сейчас?! — ужаснулась Джулия.

— Они пошли за оружием, — кивнул Галейн и нахмурился. — Если узнает Изола…

— Безымянный тебя побери! Не Изолы надо бояться. Хаген же его зарубит в два счета!

— Возможно. Пойдем, посмотрим.

Галейн взял остолбеневшую от возмущения Джулию за локоть и повел за собой, на ходу переговариваясь на наи со своим приятелем.

На маленьком грязном пятачке перед казармами они догнали Пса. Он коротко глянул на них, задержав взгляд на Джулии, и молча ушел внутрь.

— Останови его! — повернулась девушка к Галейну.

— Интересно, как, — хмыкнул тот. — За руки держать? Успокойся, Джули. Или ты боишься, что они всерьез?

— Кабы я знала! Два психа…

— Хагена психом не назовешь.

— Да как ни назови, суть одна остается… Ну, где они там пропали?

Словно услышав ее слова, из барака вышел Пес, придерживая на бедре ножны с мечом. Странная манера носить бастарду, подумала Джулия, впрочем, при его-то росте…

— Пасти меня собрались? — неприветливо поинтересовался он у Галейна.

Тот хотел ответить, но Джулия опередила его.

— Не сходи с ума… Грэм.

— Вот только не надо… читать мне наставления, — сквозь зубы отозвался Пес. — Ты не мать мне.

Он резко повернулся на каблуках и быстро — насколько возможно было при его хромоте — пошел в сторону. Джулия беспомощно проводила его взглядом и обернулась к Галейну. Тот, к ее возмущению, улыбался.

— Ну и тупица Хаген, — сказал он задумчиво. — Жаль, что этот парень не в моей десятке…

— Как бы не получилось так, что через час он уже будет ни в чьей, — занервничала Джулия. — Пойдемте, чего вы стоите, как столбы?

Оба — И Хаген и Пес нашлись на маленькой площадке за тем самым сараем, где последний выздоравливал после пребывания в местных подвалах. Оба были без доспехов, в одной лишь коже; правда, касотец помимо любимого длинного меча, вооружился еще и щитом. У Пса же в руках была лишь бастарда; он держал ее перед собой, положив два пальца левой руки на яблоко.

— Начали? — Хаген ударил рукоятью меча в щит.

Пес не спешил наступать. Он, едва заметно качнувшись на слегка согнутых ногах, пошел по дуге, мягко ступая крест-накрест, выставив перед собой клинок. Джулия смотрела и поверить не могла глазам — она не предполагала, что он может двигаться так плавно, почти по-кошачьи. Сейчас даже хромота его стала незаметна.

— Ну, иди сюда! — подбодрил его Хаген. — Что ты медлишь?

Поскольку его восклицание осталось без внимания, он пошел в наступление сам. Джулия вздрогнула — мечи столкнулись, как ей показалось, с оглушительным звоном. Пес без видимых усилий отразил несколько атак Хагена — сильных, но не слишком быстрых… и неожиданно отступил на два или три шага, принял оборонительную позицию. Хаген не собирался миндальничать и обрушил на него серию ударов. Все они были отбиты, при этом Пес не сдвинулся ни на дюйм. Джулия смотрела во все глаза и пыталась понять, что он задумал. Изучает тактику противника? Или просто понял, что не по его силам еще вступать в схватки, и не лезет на рожон, бережет, так сказать, дыхание?

— Ну же! — закричал Хаген. — Пес, спишь ты, что ли? Покажи, на что способен!

Звон стали. Пес отступил еще на два шага. Хаген, с дикой усмешкой на лице, продолжал атаки, уже уверенный в своем превосходстве. Кажется, он собирался зажать противника в угол и там уж действительно показать ему, чего он стоит.

Если у него и имелся такой план, осуществить его не удалось. Пес, парировав очередной удар, вдруг ударил сам — хитрым финтом и так быстро, что лезвие бастарды размазалось в воздухе. Хаген подставил под удар щит, и на секунду открылся. Этого оказалось достаточно, чтобы кончик меча Пса замер в миллиметре от его горла. На мгновение Джулии показалось, что наинец своим ударом снесет противнику голову или, по крайней мере, вскроет ему глотку, но он с потрясающей точностью остановил руку в последний момент. Хаген сначала даже и не понял, что произошло.

Потом понял и очень неприлично выругался.

— Ты мог убить меня!

— Мог, — подтвердил Пес. Острие клинка по-прежнему дрожало у самого горла касотца. — И сейчас могу.

— Как ты это сделал?

Пес повел плечами и убрал меч.

— У меня есть свои секреты.

Сбросив с руки щит, Хаген потер горло, хотя клинок его так и не коснулся. Взгляд его отнюдь не стал дружелюбнее; наоборот, серые глаза сузились и смотрели совсем недобро. Пес не обратил на это никакого внимания.

— Еще? — спросил он равнодушно.

— Давай, — кивнул Хаген.

Он оттащил щит к краю площадки, прислонил его к дощатой стене сарая рядом с сидящим на корточках Галейном. Теперь он был менее связан в движениях, щит уже не стеснял его так.

Пес снова выжидал. Но и противник его тоже не лез вперед сломя голову; Хаген как бы «прощупывал» его короткими сериями быстрых ударов. Верх-низ, верх-низ… Атаки были такими классическими, что Джулии даже стало скучно. Правда, темп их постепенно нарастал. Пес же, похоже, вошел в азарт, и скоро уже не ограничивался одной обороной, стал наступать сам.

Вот тут Джулия и начала разевать рот.

Для человека со сломанной ногой и искалеченными руками, человека, недавно бывшего полутрупом, он двигался необычайно быстро. Для здорового человека — немного слишком медленно. Поэтому Хаген даже особенно не напрягался, отражая его яростные, злые атаки. Но было видно, что мечом парень владеет почти виртуозно, и недели через три, когда полностью придет в норму, он будет крошить в капусту того же Хагена без малейших усилий. Джулия, внимательно наблюдавшая за схваткой, заметила несколько незнакомых ей приемов, изящных, но исключительно подлых, и задумалась. Для наемного охранника арсенал известных ему приемов был слишком богат, а она почему-то была уверена, что этими приемами список известных ему хитростей не исчерпывается.

— Вот сукин сын! — выдохнул приятель Галейна, Игни, тоже, судя по всему, оценивший подлые штучки наинца. — Где же это он так навострился?.. Нужно будет попросить его научить.

— Думаешь, он согласится? — с сомнением спросила Джулия. — Он не производит впечатления человека, с радостью делящегося своими знаниями… Ого!

Пока она болтала, Грэм, до сих пор очевидно проигрывающий Хагену в быстроте и потому постоянно отступающий, сделал хитрый выпад, тонкостей которого Джулия не уловила. Но зато результат был налицо: касотец, уже считавший, что победа у него в кармане, оказался лежащим на земле с клинком у горла и с сапогом Пса, прижавшим его руку, которой он пытался дотянуться до выбитого меча.

Это было откровенное объявление войны.

Грэм молча стоял над поверженным противником, не убирая меч. Хаген сверлил его таким взглядом, что более слабонервный человек скончался бы на месте от сердечного приступа. Но тоже молчал.

Потом Пес убрал каблук с руки Хагена, тут же, не дав ему очухаться, наподдал ногой его меч, который улетел на другой конец двора, и только тогда убрал свой клинок и быстро отошел в сторону.

Хаген поднялся на ноги и смерил ненавидящим взглядом Пса, который настороженно наблюдал за ним, не убирая руки с рукояти меча.

Джулия с тревогой подумала, что сейчас последует еще одна схватка — на этот раз не на жизнь, а на смерть. Хаген, один из лучших бойцов в сотне, еще пережил бы поражение от рук какого-то проходимца, но только не такое унизительное.

Впрочем, в следующую минуту Джулия поняла, что все-таки слишком плохо знает своего приятеля.

— Неплохо, — буркнул Хаген зло. — Очень неплохо. Только, Пес, я бы рекомендовал тебе после демонстрации своего искусства ходить оглядываясь.

— Учту, — Пес говорил равнодушно, но желваки у него на скулах так и ходили.

— А вы, — Хаген глянул на молчаливую троицу. — Надеюсь, не будете чесать языками по всему гарнизону?

— Дурак ты, Хаген, — с непонятной грустью сказал Галейн.

Глава 3

Третий день в крепости царило оживление.

Во время штурма бои были жаркие, и множество клинков было зазубрено, а доспехов и щитов — иссечено. Восстановить все своими силами представлялось практически невозможным, а кузнец, работавший ранее в кузнице форта, был убит вместе со всеми остальными защитниками. В общей свалке никто не разбирался, кто есть кто, и чем может быть полезен; приказ был убивать всех. Потом, конечно, пожалели, но было поздно.

И вот в один прекрасный апрельский день у подъемного моста появился некий человек — кряжистый, здоровенный мужичина, который назвался местным кузнецом и предложил свои услуги буквально за символическую цену. На всеобщем он разговаривал не слишком хорошо, но его все прекрасно поняли: предприимчивый кузнец решил подзаработать на вражеской стороне, благо, что ходить далеко не надо. Часовые на воротах, конечно, не стали рассуждать на морализаторские темы, а просто послали к офицерам человека с новостью. Офицеры тоже не стали возмущаться продажностью здешнего люда, а велели вести кузнеца в крепость и предоставить ему все условия для работы. Кузнец обрадовался, тут же рванул в деревню и оттуда помимо своего инструмента притащил еще и двоих помощником, плечистых парней лет по двадцать. И расположился как у себя дома.

Недостатка работы у него не ощущалось, и он даже ночевать остался в крепости, чтобы с утра пораньше взяться за дело.

Джулия, как и все остальные, воспользовалась возможностью привести в порядок оружие и доспехи, поправить подковы у лошади.

И Пес тоже.

Когда Джулия пришла во вновь ожившую и наполнившуюся звоном металла кузницу, он был уже там, стоял у наковальни и о чем-то разговаривал с кузнецом. В руках у него был меч, та самая бастарда, которую он нашел в оружейной. Пес крутил его и что-то показывал на клинке, дотрагиваясь до него то тут, то там затянутыми в перчатки пальцами, а кузнец внимательно слушал и кивал. На бородатом лице его было написано явное уважение пополам с недоумением. Приняв из рук наинца меч и жестом подозвав помощника, он стал что-то втолковывать ему на касотском языке. Теперь настала очередь Пса слушать внимательно. Джулия подошла поближе.

— Знаешь их язык?

Он вздрогнул и посмотрел на нее так, словно только сейчас заметил. Вид у него был отнюдь не цветущий. Он уже не казался ходячим скелетом, но обведенные черными кругами, лихорадочно блестящие глаза красоты ему не добавляли и делали худое лицо прямо-таки болезненным.

— Немного, — ответил он. — Ты тоже по делу?

— Угу. Хочу вот поправить меч и кольчугу подлатать. Сама кое-что сделала, но этого мало. А ты что тут делаешь?

— Хочу, чтобы эта железка стала более или менее походить на оружие.

— Она, по-моему, и так походит. Хагена ты ею отделал неплохо.

Он скривил губы.

— Баланс у нее никуда не годится. Посторонись-ка, дай пройти.

Джулия машинально отошла в сторону, но потом вдруг спохватилась и заступила ему дорогу. Еще чего, раскомандовался! И чего это у него, интересно, глаза так блестят?

— С тобой все в порядке?

— Что? — он взглянул на нее, приподняв бровь. — Что такое?

— Ничего, — Джулия неопределенно покрутила в воздухе рукой. — Вид у тебя… не очень.

— Сплю плохо, — коротко ответил Пес и прошел-таки мимо, небрежно оттерев ее в сторону плечом.

Спит он плохо, подумала Джулия хмуро. Еще бы он хорошо спал. Кстати! Надо бы порасспросить ребят, которые живут с ним в одном бараке, продолжает ли он говорить во сне. Вроде бы, никаких жалоб на нового соседа она ни от кого не слышала, но…

К расспросам она приступила сразу же, как только распрощалась с касотским кузнецом, получив от него обещание, что все будет готово к завтрашнему же утру. Под руку ей подвернулись ребята из десятки Хагена: Дитрих и Тарин, и она тут же подступила к ним с вопросами об их новом соратнике. Парни отвечали охотно, но очень уж злобно. Бури восторгов Джулия не ожидала, но и столь откровенной неприязни тоже, и потому слегка опешила. Оказывается, Пса невзлюбил не только его непосредственный командир, но и боевые товарищи, а виной тому был его совершенно невыносимый характер. Говорить с Псом было совершенно невозможно — он или издевался и язвил, или откровенно грубил. Джулия немного удивилась. Она считала его, скорее, молчаливым. Конечно, когда он открывал рот, то из него отнюдь не сыпались любезности, но чтобы так раздражать своим ехидством… С другой стороны, парни Хагена явно уважали Пса и даже побаивались его. Они считали его просто-таки железным человеком: выжить после пыток, не сломавшись при этом, им казалось равносильно чуду. Кроме того, они успели убедиться, что воином наинец был умелым. Во время ежедневных упражнений с оружием он с первых дней бился наравне со всеми, поблажек себе не давал, хотя всем было понятно, каких усилий ему стоит держать такой уровень. Со своей бастардой он обращался как профессиональный воин высокого класса.

Еще Дитрих рассказал, что в первые же дни у Пса с остальными жителями барака возник конфликт на почве его ночных кошмаров. Он метался и стонал так громко, что перебудил всех; а когда ему без излишней вежливости порекомендовали держать себя в руках, он стал огрызаться, и драки удалось избежать лишь стараниями Хагена. Пес повел себя странным образом; казалось, у него начисто отсутствовал инстинкт самосохранения, его ничуть не пугало численное превосходство, он готов был драться один против многих. Ему, пожалуй, пришлось бы худо, но Хаген не мог допустить грызни между подчиненными, а вообще, конечно, сам был не прочь проучить агрессивного и язвительного северянина.

Скоро, впрочем, метания Пса прекратились (Джулия мысленно приподняла бровь). По ночам он спал как убитый, но зато днем вел себя еще более странно, чем обычно. Он мог часами сидеть, уставившись в одну точку, и ни на что не реагировать; а затем в него словно вселялся сам Борон, и тогда у всей десятки чесались руки перерезать ему горло. Джулия вспомнила его странно блестящие глаза и заподозрила неладное.

Поблагодарив парней за сведения, она отправилась искать Рональда.

Лекарь словно ждал ее визита и ничуть не удивился. На вопрос Джулии, не обращался ли к нему с какими-либо просьбами Пес, он сразу ответил, что да, было дело. Наинец, проглотив свою гордость, просил у него каких-нибудь снадобий, которые могли бы снять или хотя бы ослабить физические боли и заодно избавить от кошмаров, которые мучили гораздо сильнее, чем терзания тела. Рональд долго колебался, памятуя о расстроенных нервах Пса, но, в конце концов, сдался и дал ему некое зелье, своим действием схожее с опием. Он мог гарантировать спокойный сон без сновидений, но никто, в том числе и сам Рональд, не мог предсказать, как он скажется на психическом состоянии пациента. Вполне возможно, серьезно поведал Джулии медейский лекарь, что у парня окончательно "сорвет крышу", как выражался Харальд.

Джулия тихо ужаснулась. Она никогда не слышала о снадобье, про которое говорил Рональд, но насмотрелась в своей жизни на курильщиков опия. Она видела, что, в конце концов, эта штука делает с людьми, даже с теми, которые изначально были полностью здоровы физически и морально.

И ей, откровенно говоря, не хотелось бы, чтобы Пса, которого не сломали палачи, сломал наркотик.

Она нашла его под навесом рядом с кузней, в компании Галейна и Игни. Задним числом ей вспомнилось, что последние дни она частенько их видела всех вместе, втроем. Что ж, кому-то Пес был как кость поперек горла, а кто-то сумел найти к нему подход. Во всяком случае, Галейн ни разу заикнулся о том, что земляк чем-то его раздражает. Они даже разговаривали всегда достаточно мирно. Есть чему поучиться, с неожиданной завистью подумала Джулия. Ведь стоит только мне приблизиться к Псу, как он весь ощетинивается. Был бы у него загривок и шерсть на нем, он бы обязательно ее вздыбил.

Пожалуй, троицу земляков не стоило отвлекать от осмотра и обсуждения оружия и доспехов, аккуратно составленных и сложенных под навесом, но Джулия испытывала нетерпение, как никогда ранее. Она подошла к ним в тот момент, когда Галейн что-то объяснял, тыкая пальцем то в одно, то в другое место на подхваченном со стояка бахтерце, и окликнула Пса. Тот повернулся к ней мягко и быстро, поднимая злые глаза. "Опять ты", — явственно прочиталось на его лице.

— В чем дело? — спросил он вслух.

— Разговор есть.

— Ну так говори.

— Отойдем на минутку.

— Как ты меня достала, — сказал он с большим чувством, но из-под навеса вышел, бросив несколько слов на наи Галейну. Тот кивнул и повернулся обратно к Игни.

Пес взял ее за плечо — Джулия не противилась — и отвел в сторону. Пальцы у него оказались словно железные прутья, даром что покалеченные.

— Что там у тебя?

— Хочу посмотреть на то зелье, что дал тебе Рональд.

Синие глаза сощурились и вспыхнули ярким огнем.

— Откуда ты знаешь?..

— Оттуда. Позволь взглянуть.

— Джули, ты меня достала, — тихо и угрожающе проговорил Пес, глядя ей прямо в глаза. — Кто ты мне такая, чтобы следить за мной?

— Я спасла тебе жизнь.

Напоминать о подобном было не слишком благородно, но что поделать, если он по-хорошему не понимает?

Лицо наинца дернулось, как от боли, скулы напряглись.

— Нашла чем хвастать.

— Не поняла, — озадачилась Джулия. — И это вместо "спасибо"?.. Надо было тебя там оставить? Извини, не знала. Что ж ты не сказал сразу? Я бы и ребят напрягать не стала…

— Так зачем тебе зелье? — он никак не отреагировал на издевку в ее голосе.

— Посмотреть.

— Зачем тебе, ты же все равно ничего не понимаешь?

— Понимаю достаточно, чтобы разобраться, что к чему! — вспылила Джулия. — До чего ты себя доведешь, мне видно без всякого понимания!

— И что же тебе видно? — равнодушно спросил он.

— Что башку тебе совсем свернуло, вот что.

— А тебе-то что за печаль?

Он смотрел на нее, и Джулию обуревали совершенно противоположные чувства. С одной стороны, ей смертельно хотелось дать ему по зубам, чтобы стереть с губ змеившуюся на них отвратительно кривую, злобную усмешку (ей все время казалось, что он знает об этом ее желании). С другой стороны… с другой стороны, она думала, как хорошо было бы притянуть к себе его упрямую, гордую голову, и приласкать его, взъерошить отросшую щетину белых волос. Только, пожалуй, вот этого он уже не поймет.

— Послушай, — сказала она мрачно. — Ты уверен, что тебе нужно это? Что ты для того гнил четыре года в подвале, чтобы сейчас медленно убивать себя своими же руками?

Лицо его странно перекосилось, но он молчал. Джулия взмолилась про себя всем богам — ну что за упрямый парень! — и решила переменить тактику.

— Тебя по-прежнему мучают кошмары? — спросила она, насколько могла, мягко.

Кажется, это было ошибкой. Наинец вспылил.

— Какие еще кошмары? Ничто меня не мучает, как ты выражаешься!

— Да? — Джулия тоже почти сорвалась на крик. Она неожиданно рассердилась. Пусть притворяется перед кем угодно, но только не перед ней — она-то слышала его стоны и ругательства, видела, как он просыпается с диким ужасом в глазах. — Ты мне это говоришь?! Имей совесть, Пес!

— Как бы то ни было, это не твое дело.

— Ах так?! — от возмущения она даже притопнула ногой. — Ну тогда валяй! Хлебай свое зелье, превращайся в гниющую, смердящую развалину, не буду тебе мешать! Не можешь разобраться сам с собой — давай, задури себе мозги! Может, полегчает! Только я сильно сомневаюсь, что в наркотическом бреду тебя оставят в покое те, кому ты посылал такие цветистые ругательства в кошмарах!

— Уже оставили, — тихо ответил он, сжав зубы, и мотнул головой. — Джули, я не хочу говорить об этом.

— Прекрасно, — Джулия сложила руки на груди. — Тогда не буду тебе больше надоедать. Делай, что хочешь.

— Спасибо, офицер, — он насмешливо отсалютовал ей и вернулся к приятелям. Галейн что-то спросил у него, он в ответ только махнул рукой. Галейн быстро взглянул на Джулию, но тут же отвел глаза.

Позже он подошел сам и серьезно попросил Джулию уделить ему несколько минут. Джулия удивилась, но просьбу выполнила, и они отошли в тихий уголок. Ей стало интересно, что же такого имеет сказать ей спокойный и молчаливый Галейн, с которым она почти никогда не общалась.

— О чем ты спрашивала Пса? — не стал терять времени Галейн. — После разговора с тобой он прямо сам не свой сделался. Парень и так не сахар, но уж тут он превзошел самого себя.

— Да что ты? — Джулия фыркнула. — Я-то думала, с него все как с гуся вода. А я хотела узнать у него про некую бутылочку.

— Про какую бутылочку?

Поколебавшись, Джулия рассказала ему все, что узнала у Рональда. В конце концов, Галейн неплохо относился к Псу, он мог и помочь вытащить его из того болота, которое уже начинало его засасывать. Выслушав ее, наинский десятник помрачнел.

— Ребята говорили, что с ним совсем неладно, но никто и не подозревал…

— Он убьет себя, — мрачно сказала Джулия.

— И будет этому только рад, насколько я его знаю, — добавил Галейн, кивнув. — А может, он лишь рехнется окончательно, кто знает…

— Еще не легче.

— Да уж. Впрочем, бутылочка эта рано или поздно закончится.

— Он возьмет у Рональда еще одну.

— Рональда можно попросить, чтобы не давал.

— Если ему приспичит, он возьмет сам, — в сердцах сказала Джулия. — Силой.

— Да, это он может… — Галейн в задумчивости потер подбородок. — Может быть, рассказать Изоле?

— И он прикажет выпороть Пса до полусмерти, чтобы другим неповадно было, — Джулия знала, что их сотник очень не любил, когда его солдаты распускались, и, мягко говоря, не одобрял пьянства, не говоря уже о дурманящих зельях, за которые он мог приказать даже не выпороть, а вздернуть. — Нет, это не годится.

— Да, пожалуй. А хочешь, я попрошу ребят пошуровать в его вещах? И забрать у него это снадобье, если попадется под руку?

— Но если он узнает, то кое-кому не жить, — нахмурилась Джулия.

— Он не узнает. Да я сам посмотрю.

Мероприятие это было довольно рискованным, учитывая бешеный характер Пса, и тот, кто осмелился бы без разрешения рыться в его вещах, имел немало шансов лишиться жизни. Галейн, тем не менее, рискнул; уже на следующий день он, разыскав Джулию на территории крепости, жестом фокусника предъявил ей маленькую бутылочку темного стекла. Она вполне помещалась в ладони; в горлышке ее торчала стеклянная пробка.

— Это она? — Джулия, приняв из рук Галейна посудину, посмотрела на просвет. Жидкости в ней оставалось еще больше половины.

— Вероятно. Во всяком случае, ничего другого, что могло бы оказаться Рональдовым пойлом, я не нашел.

Джулия вытащила хорошо притертую пробку и осторожно приблизила бутылочку к носу. Жидкость в ней пахла горькими травами, терпко и одуряюще. Вместе с тем, запах этот чем-то напоминал опиумный.

— Да, это она. Спасибо, Галейн. Но куда ее девать?

— Могу оставить у себя. На меня он ни за что не подумает.

Это было разумно. Джулия одобрила предложение Галейна и подумала, что кого Пес и может заподозрить в неблаговидном поступке, так это именно ее, ведь это она расспрашивала его.

А вот о чем она не подумала, это о том, что может последовать за его подозрениями. А зря.

Тем же вечером Пес лично заявился в ее каморку в башне, куда он еще ни разу ни приходил. Джулия уже готовилась лечь в кровать, когда дверь резко распахнулась, словно от пинка, и на пороге появился Пес, бледный, оскаленный, с совершенно безумными глазами. Джулия, посмотрев на него, сначала даже испугалась и попятилась, а потом подумала: что за хамство, собственно говоря?! Кто он такой, чтобы так вот вламываться в офицерские апартаменты?

— Выйди вон и закрой дверь с той стороны, — резко произнесла она. — Тебя не учили стучаться перед тем, как войти к даме? К тому же, к даме, старшей тебя по званию?

Он и не подумал выйти, чего и следовало ожидать. Наоборот, захлопнул дверь, и шагнул вперед. Джулия заметила, что пальцы его судорожно сжаты. Где мой меч? — подумала она тревожно, прикидывая, сумеет ли до него дотянуться.

— Ты рылась в моих вещах?!

— О чем ты? — она решила сыграть дурочку.

— Только ты знала о зелье!

— Да что случилось?! — она нащупала позади себя на столе рукоять кинжала и завела руку с оружием за спину. Правда, уверенности, что оно ей поможет, у нее почему-то не было.

— Не придуривайся, — прорычал он, подходя ближе. — Кроме тебя, некому было взять его.

— Стой, где стоишь! — это уже становилось опасным. Взгляд Пса ей очень сильно не нравился, как и то, что наинец был теперь уже в нескольких шагах от нее. — И думай, что ты себе позволяешь. Я все-таки офицер.

— А мне плевать. Кто дал тебе право?!..

— Если ты желаешь обвинить меня или кого-то еще в воровстве, тебе лучше пойти к Изоле и просить официального расследования. Наш командир очень не любит самодеятельности.

— Плевать я хотел на Изолу! — еще один шаг. — Это мое дело, ясно?!

— Нет, не твое. Всего отряда. И в частности, Хагена, который, правда, пока еще ни о чем не подозревает. А знаешь, что у нас положено за такие штуки?.. Изола, если узнает, три шкуры с тебя спустит, а Хаген еще и от себя добавит.

— Ах, какая заботливая! Что тебе до моей шкуры?!

Сказать ему, что ли? подумала Джулия. Впрочем, неподходящий момент. Вряд ли он поймет. Но что ему ответить?

— Не скажу, — заявила она вдруг неожиданно даже для себя. Страх ее куда-то испарился, не смотря на то, что безумные синие глаза были уже на расстоянии вытянутой руки от нее. — Все равно ты не оценишь.

Глаза эти угрожающе сузились на напряженном, как будто сведенном болью лице.

— Что?

А, была — не была…

— Ты можешь сейчас послушать меня спокойно? Грэм? Сядь, пожалуйста, сюда. Успокойся.

— Да пошла ты…

Пес развернулся, в два шага оказался у двери и, дернув ее на себя так сильно, что чуть не сорвал с петель, вышел из комнаты. Дверь хлопнула; Джулия обессилено опустилась на кровать. Ноги отказывались держать ее. Да, не получилось разговора. А жаль. Она только сейчас, глядя на наинца в безумной ярости, поняла, до чего он привлекает ее. Ну просто до дрожи… С ней еще такого не случалось. И уж, тем более, никогда не бывало, чтобы она не знала, с какой стороны подступиться к нравящемуся ей мужчине.

Глава 4

Суровая северная природа расцветала в великолепии длинных и ярких дней солнечного июня, но мало кто из медейцев любовался ее красотами. Помимо цветущих лугов и порхающих бабочек, имелись не менее интересные, хотя и не столь радующие сердце, объекты для наблюдения. К стенам Северной стягивались касотские сотни.

Медейские командиры, любуясь на это зрелище с крепостных стен, проклинали день, когда получили приказ штурмовать Северную, а заодно и тот, когда король Тео отказал им в подкреплении, приказав удерживать форт своими силами. Теперь все сходились на том, что стоило проигнорировать королевский приказ, подпалить крепость и отходить. Король не простил бы такого самоуправства, но, по крайней мере, у медейцев остались бы шансы на выживание. Теперь, кажется, их уже не было; ибо, судя по количеству подходящих к Северной войск, Барден твердо решил вернуть крепость.

Пока кольцо вокруг крепости еще не сомкнулось, успели отправить гонцов в ближайшие ставки медейских войск. Гонцы везли просьбы о помощи, ибо было ясно, как день, что своими силами не справиться. Внутри стен оставалось менее пяти сотен солдат, тогда как касотцев, по приблизительным оценкам, подходило раза в два больше. Подойдет подкрепление или нет, было неясным, потому что возможности вернуться в крепость у гонцов уже не было, и оставалось только надеяться.

Джулия пребывала в состоянии лихорадочного ожидания, как и перед всякой более или менее крупной заварушкой. Как ни странно, состояние это очень напоминало состояние ребенка накануне праздника; а ведь единственным подарком, ожидающимся на этом «празднике», могла стать смерть. Всех остальных в крепости тоже охватило нетерпение. Как нечто непреложное подразумевалось, что выдерживать длительную осаду они не будут, а будут пытаться вырваться из окружения, каким бы безумием это не казалось при существующем перевесе сил.

Но для того, чтобы уйти, требовалось нащупать дыру, через которую уход стал бы возможен. А если такой дыры не было, ее следовало создать. Поэтому на одну из ночей была запланирована вылазка двумя небольшими отрядами. Для этой цели тихо и аккуратно, чтобы не заметили касотцы, разобрали завал, закрывающий один из проходов в крепость через нижние уровни и ров.

Изола вызвал к себе Хагена и даже не приказал, а предложил возглавить вылазку. Хаген был одним из лучших разведчиков в вольной сотне, ребята его тоже прекрасно себя проявляли во всех схватках. Он дал согласие сразу, без колебаний, причем и за себя, и за свою десятку, точнее, то, что от нее осталось после последнего штурма.

От регулярных войск набрался отряд в два десятка человек, столько же желающих Изола хотел найти в своей сотне; делать сводный отряд и брать в группу людей из регулярных сотен он не собирался. Впрочем, в желающих недостатка не ощущалось. Помимо почти трех десятков солдат, заявились и командиры, а именно Джулия, Галейн и Харальд. Изола, собравший вместе всех добровольцев, просто глазам не поверил и проговорил с сомнением:

— Это все, конечно, хорошо, но если вдруг что-то не заладится, мы же без командиров останемся.

— Типун вам на язык, — без лишних сантиментов проворчал Хаген. — Такое под руку-то говорить…

— А новых командиров найти не проблема, — поддержал его Галейн и добавил не совсем скромно: — Вам же нужны лучшие — так вот мы, перед вами…

Изола сдался.

Состав ударной группы был просто изумительный: командир — Хаген, его шестеро выживших парней плюс Пес — седьмой, Джулия, Харальд и Галейн, неожиданно для себя оказавшиеся в роли его подчиненных, и еще Кей, Игни и восемь ребят из остальных десяток. Медейцы по рождению и гражданству посмотрели на эту пеструю компанию без восторга, но возражать не стали. В конце концов, им предстояло за рвом разойтись в разные стороны.

Дав инструкции, Изола отпустил всех, за исключением Хагена и Джулии.

— Хаген, — проговорил сотник вполголоса. — Я не сомневаюсь ни в ком из твоих людей… кроме Пса. За все прошедшие недели я так и не понял, что он за фрукт.

— Я тоже, — сдержанно ответил Хаген. — И я бы не хотел, чтобы он участвовал в вылазке. Я не знаю, чего от него ждать. Он очень хорошо владеет мечом, но я не уверен…

— Он пойдет с вами, — перебил его Изола. — У вас будет великолепная возможность оценить его.

— Да мне больше заняться будет нечем, только оценивать его! — вспылил Хаген.

— Не тебе. Джулия, у тебя персональный приказ: не отходи от наинца далеко, понятно? Старайся, чтобы он всегда был в поле твоего зрения.

Джулия, возмутившись про себя, хотела от души поблагодарить командира за такое самоубийственное задание, но тут же передумала. Не время было препираться. Только вот… Пес, особенно дерганный в последние дни (бутылочка темного стекла до сих пор лежала у Галейна в сумке, а Рональд после разговора с Джулией отказался выдать новую порцию зелья), мог отреагировать на слежку неадекватно. Ладно, подумала Джулия, справимся как-нибудь.

— Кстати, он так и не упоминал при тебе причину своего заточения здесь?

— При мне он упоминает только Безымянного, — честно ответила Джулия. — И Борона иногда. Думаю, что и при других тоже. Если он с кем-то и разговаривает по-человечески, то только с Галейном.

— С Галейном… — Изола задумчиво потер подбородок. — Ладно. Выясним все после вашего возвращения.

Хаген с Джулией отсалютовали и отправились готовиться к предстоящей ночной прогулке.

Когда сгустилась тьма (а ночи в июне в Касот только-только начинали светлеть), сорок человек спустились в подземелье, в кладовые, откуда шел проход ко рву. Джулия, как ей и было приказано, не спускала глаз с Пса, и видела, что с ним творится что-то не то. На первый взгляд, он вел себя не более беспокойно, чем остальные, но, приглядевшись, можно было заметить подрагивание губ, расширенные во всю радужку зрачки и мелкие капельки пота, выступившие на бледном лбу. Сначала Джулия подумала, что это всего лишь следствие отказа от наркотика, но потом увидела, как беспокойно мечутся глаза Пса по сырым замшелым стенам, и с удивлением поняла, что он боится. Просто-напросто боится подвалов, и всеми силами пытается удержать страх в узде.

В молчании подошли к решетчатой железной двери, к порогу которой почти вплотную подступала вода. У двери скучала стража из числа медейцев. Парни изнывали от безделья, и спустившимся товарищам по оружию обрадовались как родным, а потому предложили отложить вылазку и посидеть немного с ними. Минут пять прошло в шутливых препираниях, потом дверь открыли-таки, и отряд ступил в воду. Сначала было не очень глубоко, и вода доходила Джулии до щиколоток, но пол постепенно опускался, и скоро пришлось идти уже по грудь в воде, а вскоре и плыть. Плавала Джулия не очень хорошо, и поэтому стала быстро уставать; пожалуй, это были единственные минуты в ее жизни, когда она радовалась, что на ней нет кольчуги, и из оружия лишь меч и кинжал.

— Сейчас придется поднырнуть, — послышался голос Хагена, гулко отразившийся от стен каменной кишки. — Когда нырнете, начинайте считать до шестидесяти, потом выныривайте, будете уже во рву. Самодеятельностью не заниматься, на берег не выходить, пока не убедимся, что все собрались. И не копайтесь, шевелитесь поживее. Не на прогулку идем.

Медейский командир подтвердил указания Хагена короткой фразой на своем языке, и солдаты стали один за другим исчезать под водой. Когда пришла очередь Джулии, она слегка запаниковала. Ныряла она еще хуже, чем плавала, и перспектива проделать такой длинный путь под водой, с каменным сводом над головой, ее не радовала. Но деваться было некуда, сама напросилась, не поворачивать же обратно. В нескольких футах впереди мелькнула повязанная черным платком (волосы его уж слишком заметны были в темноте) голова Пса, сразу ушедшая под воду, и Джулия, набрав в легкие побольше воздуха, рванула вслед за ним.

Интересно, что будет, думала Джулия, изо всех сил толкая тело вперед, если, досчитав до шестидесяти, я вынырну и обнаружу над головой камни, ударившись об них? Наверное, утону сразу, на месте. От шока и растерянности. Подобные мысли придали ей сил, и когда она, произнеся про себя «шестьдесят», рванулась вверх, то от излишнего усердия ее вынесло на воздух, как пробку. С брызгами и громким плеском. С нескольких сторон на нее сердито зашипели, а чья-то жесткая рука легла ей на затылок, бесцеремонно притапливая. Джулия вывернулась и прямо перед собой увидела злющие глаза Пса. Он не сказал ни слова, но на лице его отразилось все, что вертелось на языке.

Последним над водой показался Хаген. Он закрутил головой, соображая, все ли его люди благополучно доплыли, и, убедившись, что все, махнул рукой, подзывая к себе. Потом молча указал на берег, туда, где ближе всего к воде подступал кустарник. Через десять минут вся группа сидела в не слишком густых, но колючих зарослях, обсыхая и дожидаясь дальнейших указаний. Поодаль тянулась цепь сторожевых костров касотского лагеря, а еще дальше сплошной черной массой возвышались шатры, почти не видные на фоне ночного неба. Хаген, чуть приподняв голову над ветвями кустарника, внимательно изучал окрестности. Пес тоже привстал на одном колене, повернув лицо к лагерю. Касотец через плечо беззвучно рявкнул на него, резко махнув рукой; Пес так же беззвучно ответил что-то, едва шевеля губами, и коротко резанул себя по горлу ладонью. Джулия заинтересовалась и навострила уши. К сожалению, диалог между Хагеном и ее «подопечным» был настолько тихим, что она не уловила ни слова; к тому же, на большую часть он состоял из жестов. Касотец недоверчиво хмурился, но в конце концов коротко кивнул и ткнул сначала в Пса, потом в Джулию и, чуть поколебавшись, в Дитриха, после чего указующий перст однозначно направился на касотские костры. Пояснений не требовалось: на троицу избранных возлагалась задача по ликвидации часовых. Хаген взглянул по очереди на всех троих и явно через силу добавил едва слышно:

— Пес — старший.

Дитрих возмущенно вскинулся, но сразу же стих под гневным взглядом командира. Джулия удивилась. Еще несколько часов назад Хаген говорил, что ни на йоту не доверяет наинцу, и вот, практически сразу, дает ему ответственейшее задание. Если сейчас действовать неаккуратно, поднять шум, то придется возвращаться в крепость, и бегом… Может быть, Хаген хотел проверить Пса в деле сразу же, пока еще не слишком поздно, пока его ошибка не повлечет за собой смертей?

— Пошли, — шепотом скомандовал Хаген, пресекая все раздумья и колебания.

Пес первым ринулся вперед, пригибаясь, быстро и бесшумно, как змея. Джулия последовала за ним, прикидывая, сколько может быть часовых у каждого костра. При этом она еще успевала отслеживать наинца и поражаться плавности его движений, характерной, скорее, не для наемного охранника, а для… она даже не знала, для кого. Глядя на него, она даже начинала сомневаться, а хромал ли он когда-нибудь?..

У ближайшего костра уже можно было рассмотреть две темные фигуры. Одна из них стояла, опираясь на что-то длинное и тонкое, вероятно, копье, вторая сидела вполоборота к лагерю. У Джулии екнуло сердце. Вот сейчас их и заметят… Пес остановился, припав к земле, и, обернувшись через плечо, рукой показал — ложитесь, мол. Джулия и Дитрих тут же послушно упали, скрываясь в высокой траве. Фигура с копьем шевельнулась, и Пес тоже слился с травой, исчез, как будто его и не было. Ну и что дальше? — подумала Джулия. Долго мы будем лежать, вжавшись в землю? Часовых-то всего двое против них троих, но ведь и убрать их нужно бесшумно…

Трава едва заметно всколыхнулась, и прямо перед лицом Джулии появился Пес.

— Дитрих, со мной, — шепнул он хрипло. — Твой — тот, что сидит. Нападаешь по моему сигналу, и постарайся убить его сразу.

— А я? — шепотом же возмутилась Джулия.

— Ждешь здесь. Как увидишь, что все закончено — даешь знак Хагену.

Не дожидаясь возражений, Пес развернулся и, почти совсем растворившись в траве, гибкой ящерицей двинулся к костру. Дитрих пополз за ним.

Через минуту Джулия, наблюдающая за часовыми, растянувшись на земле, увидела, как из травы взметнулись две гибкие фигуры: повыше — Пса, и пониже — Дитриха. Молнией сверкнул клинок наинца; возникнув за спиной часового, он левой рукой обхватил его голову, и быстрым движением полоснул по горлу мечом. Джулия видела, как упало копье; секундой позже повалился касотец, доставшийся на долю Дитриха; Пес уже, пригнувшись, оттаскивал свою жертву в сторону.

Через минуту рядом с Джулией уже был Хаген с двумя парнями; к этому времени вернулись и Пес с Дитрихом.

— Нужны двое, — отрывисто проговорил наинец, слегка задыхаясь. Видно, такой молниеносный рывок дался ему нелегко. Его рубаха, еще мокрая, была забрызгана кровью и запачкана землей; она липла к телу, обрисовывая ходящие ходуном выступающие ребра. — Трупы там, — взмах руки в сторону, — с них снять одежду и поставить своих людей у костра. Чтобы не было подозрений.

— Разумно, — кивнул Хаген. — Тарин, шумни сюда Игни и Алекса, пусть подменят часовых. Остальным скажи, чтоб по моему знаку отправлялись в лагерь тройками. Что делать, они знают, — Тарин бесшумно исчез, и Хаген вновь повернулся к Псу. — Шум был?

— Нет.

— Ой ли? Даже не вскрикнули?

Пес презрительно сощурил глаза.

— Не веришь?..

— Хаген, это правда! — влез Дитрих, разряжая обстановку. — Головой ручаюсь, они даже не поняли, что произошло.

— Хорошо, если так. Ага, вот и наши часовые. Пес, покажи им, что к чему… Да! Кровь есть?

— Есть, — ровным тоном ответил наинец. Он удивительно быстро отдышался. — Никуда не денешься. Но сейчас темно, а на то, что на свету, можно накинуть плащ. Красное на черном не видно.

— И то верно.

Минут десять оставшаяся пятерка: Джулия, Дитрих и Хаген со своими орлами, — провела в молчании. Ждали. Джулия думала, до чего быстро, чисто и без нервов Пес убрал часового. Напав, между прочим, со спины. Тоже, между прочим, на повадки охранника не похоже.

У костра замаячили черные силуэты новых часовых, издалека совершенно неотличимые от старых, и заняли почти те же самые позы. Только вот на том, что держал копье, больше не было плаща.

— Готово, — Пес вынырнул как будто из пустоты. — Я им сказал, чтобы в случае, если вдруг придет смена, убивали тихо и быстро, и тела оттащили подальше. В тень.

Хаген молча кивнул, посмотрев на него без особого восторга. Понятно — он был командиром в этой вылазке, и такие приказы должен был отдавать он, а не один из подчиненных, который и в отряде-то без году неделя. Но у него хватило ума не поднимать проблемы субординации, и он сделал вид, что все в порядке.

— Хорошо. Теперь пошли. Джулия, Пес, Дитрих, идете первыми. Условный сигнал для отступления помните?

Сигнал все помнили.

— И осторожнее там, ребята…

Пес оскалился и плавно заскользил к кострам, слегка пригибаясь к траве. Он отошел на несколько шагов, и Джулия только-только двинулась за ним, но тут на плечо легла рука Хагена.

— Не спускай с него глаз, — прошептал командир в качестве напутствия едва слышно. — И если что…

Легко сказать, хмуро подумала Джулия. Глаз не спускать… Толку-то от этого? Если он захочет сделать что-то не то, как я, интересно, смогу помешать ему? Впрочем, непонятно, что именно скрывается под этим "что-то не то".

В лагере было довольно спокойно, никаких ночных брожений не наблюдалось. Беспечные и самоуверенным касотцы не готовились по ночам к штурму или осаде, полагая, что все нужное у них и так есть, спали спокойно и ждали подкрепления.

Кое-где между шатрами, коих возвышалось вокруг великое множество, горели костры, у которых сидело по два-три человека. Их лазутчики обходили без проблем, ведомые каким-то сверхъестественным нюхом Пса. Он словно шкурой чуял, куда не нужно сворачивать, если не хочешь столкнуться нос к носу с противником. Вместе с тем, он шел по чужому лагерю, словно у себя дома, почти не скрываясь. И Джулия не могла понять, куда он идет. А в том, что у него есть цель, она почти не сомневалась. Спросить она не решалась. В лагере хотя и не было тишины, там и тут слышались смешки и приглушенные голоса, но все же лишний раз шуметь не стоило. Кто знает, может быть, одно-единственное слово, брошенное не на том языке, станет роковым.

Раздумывая о всех странностях Пса, Джулия не забывала крутить по сторонам головой, запоминать и прикидывать. Народу в лагере, судя по количеству шатров, было видимо-невидимо, и пехоты и конницы. Ширина осадного кольца, насколько позволяла судить ночная тьма (Джулия ориентировалась по ярким светлячкам костров), была одинаковой по всей протяженности. Если где и имелись узкие места, то перебросить группу людей с одного места на другое проблемы не составляло. Джулия мрачнела больше и больше. Кажется, они крепко вляпались на этот раз; и единственное, что даст вылазка — это совершенно полную в том уверенность. И больше ничего…

Очередной взгляд вперед заставил Джулию подумать, что она, наконец-то поняла, куда спешит Пес. Впереди темной массой громоздился шатер, над которым развевался штандарт (в темноте не было видно, но Джулия-то знала, что это красно-черно-желтые цвета Касот с мертвой головой и розой). Ничего особенного, такие штандарты виднелись над многими шатрами, но только этот шатер был заметно большим. Вероятно, он принадлежал командующему армией, но зачем он дался Псу? Джулия выждала момент, когда наинец остановится, и тронула его за локоть. Он обернулся, и она ткнула пальцем в шатер, вопросительно подняв брови. Пес в ответ кивнул, не добавив ничего, и хотел уж отвернуться, но она удержала его и снова приподняла брови и качнула головой, спрашивая "зачем?" Он одарил ее очередной дикой гримасой и сделал резкий жест, однозначно обозначающий "отвали, сама увидишь". Джулия очередной раз испытала желание вмазать ему по зубам. Если бы она вот так, вслепую, водила своих ребят… да она просто давно не была бы командиром! Если бы вообще оставалась в живых.

Но приходилось смириться. Джулия лишь со сладким предвкушением подумала, как оторвется на Псе после возвращения. Вот тогда она скажет ему все, что думает, и его рычание и волчьи взгляды ее не остановят!

Тем временем, они подошли к плотной матерчатой стенке шатра на расстояние вытянутой руки, и наинец показал жестом — притаитесь. Сам он, крадучись, подобрался к стенке вплотную и прильнул к ней, прислушиваясь. Плотная, туго натянутая материя даже не прогнулась. Джулия со своего места тоже пыталась понять, что происходит внутри шатра, к которому они просто чудом подобрались со стороны, противоположной входу, и таким образом разминулись с охраной. Псу, судя по всему, тоже пришла мысль об охране, потому что следующим жестом он отправил Дитриха в обход шатра. Дитрих исчез, но почти сразу вернулся, показав — двое. Пес кивнул и медленно извлек из ножен меч. Совсем рехнулся, подумала Джулия — резать часовых на глазах всего лагеря! — и покрутила пальцем у виска, уже протягивая руку, чтобы остановить его от этого самоубийственного шага. Но Пес взмахнул мечом… и ткань с тихим треском разошлась, образовывая проход. Подобный поступок мог оказаться не менее самоубийственным, и Джулия уже ждала, когда появятся охранники, решившие посмотреть, что происходит. Или из шатра выглянет вооруженный владелец с сопровождением. Но Пес не колебался. С решимостью безумца он шагнул в щель, откуда пробивался неяркий желтый свет, и жестом приказал Джулии следовать за ним, а Дитриху оставаться снаружи и сторожить.

Джулия, проклиная все на свете и призывая на голову наинца гнев сразу всех богов, вслед за ним пролезла в импровизированный проход. Внутри шатер казался еще больше, чем снаружи, прямо-таки целый дом, с куполом таким высоким, что верхняя точка его терялась во мгле. При свете стоящего на полу фонаря было видно, что пол застелен войлочными коврами, на которых в беспорядке громоздились конская упряжь, оружие, доспехи. Джулия, критическим взглядом оценив весь этот беспорядок, подумала скептически, что денщик у касотского офицера никуда не годный… если только в имперской армии у офицеров вообще есть денщики.

У стены с одной стороны стояло несколько походных стульев, с другой стороны — походная же кровать, покрытая жестким шерстяным пледом. Поверх покрывала лежал человек, полностью одетый и даже в сапогах, и крепко спал. Рядом с кроватью на полу, завернувшись в одеяло, лежал еще кто-то.

Пес кивнул Джулии и резким движением указал ей на человека, замотанного одеялом. Жест был, словно он пронзал кого-то мечом. Убей его, поняла она. Эта идея ей не понравилась, убивать спящих было не в ее духе. Она покачала головой, не обращая внимания на требовательный и яростный взгляд Пса. Оглядевшись, заметила среди горы утвари массивный стальной кубок, украшенный черными непрозрачными камнями, наклонилась за ним и взвесила в руке. Тяжесть изрядная. Пес покрутил пальцем у виска и еще раз повторил свой однозначный жест. По его мимике Джулия поняла, что за неповиновение ее ждут вещи пострашнее смерти. Она сделала вид, что не заметила, и осторожно наклонилась над спящим, сжимая в руке тяжелую посудину. Секунда, и сон перешел в обморок. Пес одарил ее совершенно убийственным взглядом, после чего подошел к кровати и, быстро зажав рот спящему, приставил к его шее клинок, пресекая все попытки вырваться. Джулия увидела, что человек один раз дернулся и замер. Она подошла ближе.

Человек этот был молодым парнем лет двадцати трех — двадцати четырех, одетым как касотский офицер немаленького достатка. Одежда на нем была весьма добротной, на поясе поблескивали серебряные бляхи. У молодого человека были рыжеватые волосы до плеч и глубоко посаженные желтые глаза; на щеках золотилась щетина. Он смотрел прямо на склонившегося над ним Пса, и на лице его не было ни страха, ни даже удивления.

— Сейчас я уберу руку, — прошептал наинец на всеобщем, — и ты будешь хранить молчание. Иначе умрешь. Понял? Если понял, закрой глаза.

Золотистые глаза закрылись и открылись; Пес медленно снял руку с его лица и выпрямился, по-прежнему удерживая клинок в опасной близости от горла касотца.

— Джули, найди что-нибудь, чтобы связать ему руки и заткнуть рот, — велел он, не оборачиваясь.

Порывшись в груде барахла, Джулия отыскала подходящий кожаный пояс и какой-то весьма нарядный платок — явно женский — который годился на роль кляпа. Пес и его пленник, между тем, играли в гляделки.

— Ты даже не спрашиваешь, кто я такой, — едва слышно проговорил касотец.

— А мне не надо спрашивать, — огрызнулся Пес, против ожиданий Джулии, даже снизошедший до ответа. — Я знаю, кто ты.

Джулия удивилась вместе с касотцем. Это еще что такое?

— Знаешь? Удивительно. Где мы сталкивались? Мне ведь твое лицо кажется знакомым…

— Заткнись. Джулия, что ты там возишься? Давай сюда тряпку.

Он запихнул расписной платок в рот пленнику, после чего бесцеремонно скинул его с койки и скрутил за спиной руки. Джулия смотрела на него, хлопая глазами, и ничего не понимала. Кто такой этот офицер?

— Последи за ним, — Пес грубо толкнул пленника к Джулии, так что тот не удержался на ногах и упал рядом с ней на колени. Она сгребла его за шиворот и удержала в таком положении.

Пес огляделся. Взгляд его упал на лежащего неподвижно человека, оглушенного Джулией; и не успела та и слова сказать, как он стремительно вскинул меч и одним движением безошибочно вонзил его в сердце. Пленник вздрогнул и вскинул на него глаза; Джулия едва сдержала проклятие. Убить бесчувственного человека! Это уже слишком…

— Что дальше? — спросила она сквозь зубы.

— Подожди, — наинец, небрежно обтерев клинок о подвернувшийся под руку плед, озирался по сторонам, словно что-то искал. — Здесь должны быть бумаги, — обратился он к пленнику. — Императорские приказы, карты, донесения. Где они?

Касотец пожал плечами и покачал головой.

Пес выругался и вдруг резко повернул голову. Джулия встревожено прислушалась. В отдалении раздавались какие-то крики. В тот же момент в разодранный полог просунулась голова Дитриха.

— Тревога! — сказал он сдавленно. — В лагере шум.

Размышлял Пес ровно секунду, Джулия даже не успела понять, что к чему.

— Вы, двое, — очень тихо сказал он, — забирайте парня, и — деру отсюда. Возвращайтесь, куда условлено, и быстро. Да смотрите за пленным, головой за него отвечаете.

— А ты? — вырвалось у Джулии.

— А я задержусь, хочу кое-что найти. Дождетесь меня там. Ясно?..

— Но…

— Не обсуждать! — шепотом рявкнул Пес. — Забирайте его и выметайтесь отсюда!

Видя, что Джулия не слишком торопится, Дитрих, как человек, более привыкший к повиновению, шагнул внутрь шатра и встряхнул пленника за воротник, ставя его на ноги; вслед за этим чуть ли не пинком выставил его на улицу. Джулия немного поколебалась (ведь у нее теперь было два приказа, взаимоисключающих друг друга), но все же решила исполнять последний. В конце концов, Хаген был далеко, а Пес — вот он, и как бы он не заставил ее повиноваться совсем уж экстремальными методами.

Втроем они двинулись в сторону крепости тем же путем, каким пришли, избегая освещенных мест. В лагере явно что-то было неладно: слышались крики, звон оружия, метались темные силуэты. Джулия с тревогой подумала, что, возможно, кто-то из своих прокололся, лазутчиков обнаружили, и теперь поднимают всех на ноги. А значит, скоро здесь будет настоящее осиное гнездо, и нужно поторопиться.

Они и торопились, по очереди подталкивая пленника в спину рукоятями мечей. Дитрих соорудил из веревки петлю и накинул ее на шею касотца, так что теперь тот был на строгом поводке словно пес. Если он слишком удалялся от своих конвойных, петля на его шее затягивалась.

Часовых у костра не было, ни своих, ни чужих. Трупов Джулия тоже не заметила в обозримых окрестностях, и пришла к выводу, что Алекс и Игни, скорее всего, ринулись в лагерь, чтобы поучаствовать в заварушке.

В зарослях колючего кустарника, откуда начинался рейд и где он должен был закончиться, не было никого. Джулия и Дитрих, таща за собой пленника, забрались поглубже, и расположились там ждать. Не самое веселое занятие, учитывая, что в лагере происходило что-то нехорошее, и, возможно, в этот самый момент гибли их товарищи.

— Борон знает что, — в сердцах сказал Дитрих. — Не понимаю, зачем Псу нужен этот тип? Это что, какая-то важная личность?

— Вероятно, — Джулия покосилась на пленника, который сидел рядом на земле, чуть наклонив голову. — Вот вернется он, спросим.

— Если вернется… Джули, оставайся здесь, а я пойду в лагерь.

— Это еще почему я должна оставаться?! Что это ты раскомандовался? Вы вообще слыхали про такую штуку, как субординация?!

— Не до нее сейчас, — отмахнулся Дитрих, и Джулия подумала, что Хаген, пожалуй, излишне распустил своих парней.

Через минуту она осталась одна. Точнее, вдвоем с касотцем, который имел вид исключительно безмятежный, словно у них с Джулией было любовное свидание. Она рассматривала его, почти не скрываясь: приятное лицо, очень приятное, к тому же отмеченное явным внутренним благородством. Высокий лоб, нос с чуть заметной горбинкой, полные красивые губы. Чем больше смотришь, поняла Джулия, тем большее расположение к нему чувствуешь. Интересный человек. Она еще подумала и вынула платок у него изо рта.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Она не ждала, что он ответит.

— Марк, — сказал пленник удивительно спокойно. — А тебя?

Джулия поперхнулась и решила, что лучше вернет кляп на место.

Она просидела в кустах довольно долго и уже подумывала о том, чтобы связать пленника и по ногам тоже и оставить здесь, а самой отправиться в лагерь, как вдруг услышала шум. Кто-то направлялся прямо на нее, почти не скрываясь. Она затаила дыхание, заставила Марка лечь и стала ждать. Скоро она услышала знакомые возбужденные голоса и расслабилась. Это был Хаген с парнями. Они с шумом вломились в кусты, и тогда она тихонько свистнула, чтобы они ее не потеряли.

— Джули! — в изумлении воскликнул Хаген. Вид у него был слегка разодранный. — Ты тут? А кто это с тобой?

— Пес взял его в плен в лагере, — отозвалась Джулия. — Кажется, это какая-то важная шишка.

— Да? Откуда ты знаешь? И где сам Пес?

— Остался там… Хаген, что случилось?

— Наши напоролись на часовых… Безымянный! Была заварушка, эти касотские собаки едва не увязались за нами. В лагере осталось еще шестеро наших, и никто не знает, что с ними.

— Кто-то идет! — Джулия подняла голову. — Свои?

Из кустов вывалились Дитрих и Пес. Первый тащил подмышкой объемистую кожаную сумку; второй шел как-то странно, опираясь на его руку. Когда они подошли ближе, Джулия при свете луны увидела, что рубаха Пса справа вся черная от крови, а в плече, чуть ниже ключицы, торчит обломанное древко стрелы. Его шатало; но когда несколько рук потянулись к нему, чтобы поддержать, он отпрянул. Поведя вокруг взором, более безумным, чем обычно, он хрипло спросил, едва размыкая губы:

— Джули здесь?

— Здесь я, — отозвалась Джулия, вставая. — И касотец тоже здесь, если тебя это интересует.

— Хорошо, — сказал он и рухнул, как подкошенный, к ее ногам.

Рана казалась не слишком серьезной. Ни кости, ни сухожилия не были задеты, сознания Пес лишился из-за перенапряжения, потери крови и болевого шока. Он, впрочем, очень быстро пришел в сознание и тоном, не допускающим возражений, велел кому-нибудь помочь ему избавиться от стрелы. Джулия внутренне содрогнулась. Хаген, осознав, что им еще предстоит терять время с раненым, занервничал и заявил, что если Пес не сможет плыть сам, то никто с ним возиться не будет; и так с пленником намаются еще. Наинец промолчал и обвел всех мрачным взором.

— Дай-ка, я попробую, — спокойно вызвался Галейн.

— Только не вздумай орать, — мрачно предупредил Хаген. — Если хоть пикнешь, не взыщи — перережу глотку сразу.

Галейн спустил с плеча Пса рубаху, и Джулия увидела страшные рубцы множества шрамов. Она даже не могла предположить, что за оружие могло оставить такие следы…

Галейн же, ухватившись одной рукой за торчащее древко стрелы, а второй за здоровое плечо Пса, резко толкнул древко вперед. Пес глухо зарычал, запрокинув голову; на шее вздулись жилы, а пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Вот сейчас он лишится чувств, подумала потрясенная Джулия, но он продолжал оставаться в сознании.

— Быстрее! — прохрипел он.

Галейн, сам белее мела, еще раз резко толкнул древко, и заостренный наконечник стрелы вышел наружу со спины. Последовал новый рык, леденящий душу; рекой хлынула кровь. Галейн, вцепившись в листовидное острие, сильно дернул его. Через несколько секунд окровавленная стрела была у него в руках. Он отбросил в сторону и крикнул, не оборачиваясь:

— Дайте кто-нибудь тряпку!

У кого-то нашелся длинный и узкий лоскут ткани, тут же была наложена повязка, торопливо и не слишком умело. Пока возились с раной, подоспели еще двое. Один был целым и невредимым, второй — это был Тарин — придерживал правой рукой левую, с окровавленной кистью. Хаген мрачно осмотрел свой отряд: двое раненых, четверо неизвестно где, плюс один пленный, с которым непонятно что делать. Брови его хмурились, выдавая сомнения, но долго он не колебался.

— Возвращаемся, — отрывисто приказал он. — Дитрих, присматривай за пленником. Джули, поможешь Псу, если что. Тарин, ты сам доплывешь, или тебе тоже потребуется помощь?

— Все в порядке, командир, — отозвался Тарин. — Я справлюсь.

— Хорошо. Дитрих, что за гримасы?

— Да как его тащить под водой-то? — хмуро поинтересовался Дитрих, кивая на пленника. Тот сидел с совершенно безмятежным видом, и с любопытством разглядывал окружающих его людей.

— Так и потащишь. Связанным. За пару минут воды не успеет наглотаться, а если и успеет, откачаем.

— Лучше уж постарайся, чтобы не наглотался, — раздался хриплый голос Пса. Он уже стоял на одном колене, бледный до синевы, но, похоже, полный решимости обойтись без посторонней помощи. — Как бы не пришлось отвечать за него своей шкурой.

— Перед кем? Перед тобой, что ли? — презрительно сплюнул Дитрих. — Да кто ты такой, и кто такой этот ублюдок, чтобы ты грозил мне?..

— Узнаешь в свое время, — огрызнулся Пес.

— Хватит! — рявкнул Хаген. — Нашли время. Давайте, двигайтесь. Или хотите, чтобы касотцы нашли нас, пока мы прохлаждаемся?

Повторять дважды не пришлось. Игни и Алекс, уже вернувшиеся в укрытие вместе с товарищами, остались на месте, чтобы еще некоторое время подождать оставшихся, остальные же вслед за Хагеном двинулись ко рву. Джулия протянула Псу руку, чтобы помочь встать, но он словно не заметил ее, и тяжело поднялся сам. Похоже было, что обратный путь до крепости он не выдюжит, и Джулия с тревогой думала, что делать с ним, если он вдруг потеряет сознание. Пока что Пес шел сам, но так, словно каждый его шаг мог стать последним. Джулия держалась неподалеку, и несколько раз предлагала опереться о ее плечо, но он качал головой. Наконец, он пошатнулся так, что ей пришлось подхватывать его, и лишь после этого он принял ее помощь.

Несмотря на худобу, Пес оказался довольно тяжелым, и хотя он старался не слишком давить на плечо Джулии, его немаленький вес ощущался. Идти было трудновато; к счастью, до рва оставалось немного. Джулия ожидала, в таком состоянии Пес не сможет плыть, и придется тащить его еще и в воде, но, к ее изумлению, он вошел в воду и довольно уверенно поплыл, подгребая одной только рукой.

Джулия опасалась, что по другую сторону стены он уже не выплывет: шутка ли, продержаться на пределе дыхания под водой, потеряв столько крови, и имея лишь одну рабочую руку. Он выплыл, похожий на мертвеца больше, чем когда бы то ни было, но живой. Джулия огляделась нашла глазами Хагена и крикнула:

— Мы с Псом — к Рональду!

— Давайте, — отозвался Хаген. — И Тарина с собой прихватите… минуту… где пленный? Он, случаем, не захлебнулся? Откачивать не надо?

Пленник был жив и здоров, и даже в сознании. Хотя вид имел бледный, что неудивительно после того, как тебя несколько сотен футов протащат на веревке под водой, как мешок. В данный момент он откашливался и отплевывался; вода ручьями стекала с рыжеватых волос. Хаген придирчиво осмотрел его, пришел к выводу, что ничего с ним не сталось, и махнул рукой Джулии.

Джулии удалось проскочить без задержки мимо всех любопытствующих, отмахнуться от одного излишне ретивого медейского десятника, желавшего узнать, почему она вернулась до того, как был подан условленный сигнал, где остальные и что вообще произошло. Джулия огрызнулась: мол, не видишь, люди кровью истекают; вот появится сейчас Хаген, у него и спрашивай…

Рональд не спал, как и все в Северной в эту ночь. Увидев Джулию с двумя спутниками, он тут же оценил степень тяжести ранения каждого из них, и попросил Тарина немного обождать. Пса же усадил на лавку рядом со столом, на котором были разложены разнообразные инструменты и мешочки с травами, громоздились пухлые тома и рядами стояли пузырьки и пробирки. Он попросил Джулию подержать свечу так, чтобы ему было хорошо видно, и склонился над раненым, осторожно снимая повязки.

Теперь, при свете свечи, Джулия могла хорошо рассмотреть шрамы, покрывавшие, помимо плеча, и всю грудь и спину Пса, благо разодранная и распахнутая рубаха их больше не закрывала. Рубцы были действительно страшными, кроме того, их оказалось так много, что она просто не знала, что и подумать. Казалось, будто кто-то хотел разорвать наинца на части, да не успел за недостатком времени.

Следовало бы промолчать, но вопрос сам собой сорвался с языка:

— Что с тобой случилось?.. Кто тебя так разделал?

Пес повернул голову, насмешливо сверкнул глазами:

— Кошачьи когти, девочка, — и тут же зашипел сквозь зубы: Рональд, смочив какой-то пахучей жидкостью кусок мягкой материи, промокнул им рану.

— Кошачьи когти? — озадаченно переспросила Джулия. Но Псу было не до объяснений, он закусил губы и вцепился в скамью так, словно от этого зависела его жизнь.

А Рональд, отложив окровавленную тряпицу и взяв другую, чистую, взглянул на Джулию косо, поджал губы и вполголоса ответил:

— Это пыточные крючья.

Дура! обругала себя Джулия. Могла бы и сама догадаться…

— Верно, господин лекарь, — едва слышно проговорил Пес. — Вы хорошо осведомлены… А, Безымянный!

— Не дергайся, — строго сказал Рональд. — Еще минутку…

Когда кровь была в основном смыта, стало понятно, что плечо наинца — многострадальное, и стрела в него угодила уже не первый раз. Можно было разглядеть как минимум два характерных шрама: небольшие, в форме этакой остроугольной звездочки. Они почти накладывались друг на друга.

— Везет тебе на стрелы, как я посмотрю, — заметил Рональд, накладывая повязку.

— Это были болты, — отозвался Пес. — Оба раза. Но они попали удачнее.

— Да уж… все, готово. Завтра еще зайдешь ко мне, я сменю повязку. Джули, проводи его до казарм, а то как бы чего не вышло.

Как ни странно, на этот раз возражений не последовало. Пес безропотно принял помощь Джулии и, опершись о предложенную руку, вышел в коридор.

— Минуту, — вдруг сказал он, едва за ними закрылась дверь, и тяжело привалился к стене, отпустив руку Джулии. Лицо его заливала смертельная бледность. — Рональд, Борон бы его побрал, халтурщик…

Поняв, что сейчас он просто рухнет на пол, Джулия дернула на себя дверь, и ворвалась в комнату Рональда. Тот уже занимался рукой Тарина, и оглянулся на нее со смесью удивления и недовольства:

— Что еще?

— Псу плохо… по-моему, он сейчас потеряет сознание.

— Держи, — Рональд, не отвлекаясь от своего пациента, протянул Джулии маленькую бутылочку. — Дай ему выпить. И хорошо бы не тащить его до казарм, он потерял много крови. Есть тут свободные комнаты?

— Я устрою его у себя, — решила Джулия и выскочила за дверь раньше, чем Рональд успел что-либо сказать.

Пес еще стоял, прислонившись затылком к стене и закрыв глаза. Вид у него был неважный.

— Глотни-ка, — Джулия сунула ему под нос бутылочку. — И пойдем…

Удивительно послушно, как ребенок, наинец выпил зелье Рональда, и то дало себя знать незамедлительно. Бледные щеки порозовели, в глазах появился блеск, дыхание стало чаще. Джулия не знала, сколь продолжителен эффект, а потому решила не терять времени, схватила Пса за руку и потащила за собой.

— Куда мы идем? — поинтересовался тот, поняв, видимо, что спускаться во двор они и не собираются.

— Ко мне.

— Это еще зачем?!

— Побудешь там. Тебе полезно.

— Хм…

Удивительно, но кроме этого самого хмыканья Джулия больше ничего не услышала, хотя ожидала бури возмущений. Она даже оглянулась, чтобы взглянуть в лицо спутнику, и удивилась еще раз, не обнаружив на нем никакой злобной гримасы, а только лишь смертельную усталость.

— Постой! — вдруг сказал Пес, словно взгляд Джулии пробудил в нем память о чем-то важном. — Мы не туда идем… мне нужно поговорить с Изолой!

— О чем? — она и не подумала сбавлять шаг.

— О пленнике. Это на самом деле очень важный человек…

— Без тебя разберутся, — фыркнула Джулия. — Кроме того, тебе-то откуда знать, что важный?

— Раз говорю — значит, знаю… Не веришь?

Она пожала плечами. Не то чтобы она не верила, просто было в ней некое сомнение. Так же, с некоторым скепсисом, она отнеслась к истории, рассказанной наинцем на допросе у Изолы. Манеры манерами, но объявлять себя спасителем принца…

— Думаю, ты немного преувеличиваешь… Нам сюда.

В комнате Джулии царил идеальный порядок, как и всегда.

— Устраивайся…

Устраиваться, кроме как на застеленной шерстяным одеялом кровати, было негде, и Пес, поколебавшись, тяжело на нее опустился.

— Я бы на твоем месте поспала, — посоветовала Джулия, усаживаясь верхом на стул. — Ты потерял много крови, и тебе бы теперь отлежаться.

— Если я останусь здесь спать, то тебе придется искать другую кровать, — насмешливо отозвался наинец.

Я бы с удовольствием разделила эту кровать с тобой, подумала Джулия, а вслух сказала:

— Переживу.

А ведь и в самом деле, ситуация была забавная: желанный мужчина оказался в постели Джулии, причем сам, но вот подступиться к нему было не так уж и просто. Во-первых, не в том он состоянии, а во-вторых, неизвестно, как он отреагирует на подобные посягательства.

Через минуту он уже спал, а Джулия сидела на стуле, опершись подбородком о спинку, и рассматривала его. Он лежал, повернув к ней лицо, и хорошо было видно, что напряженная и злая гримаса не сходит с него и во время сна. Который, впрочем, вовсе не был спокойным. С четверть часа Пес лежал тихо, не шевелясь, и дышал глубоко и ровно, и Джулия уж начала было надеяться, что в этот раз кошмары к нему не придут. Увы. Выровнявшееся было дыхание стало прерываться, щека Пса задергалась, а губы мучительно искривились. Джулия сидела неподвижно, с непонятной болью в сердце наблюдая, как искажаются точеные черты. Может быть, думала она, пронесет, кошмар пройдет, и наинец уснет спокойно? Но он вдруг застонал и сказал что-то на наи хриплым и срывающимся голосом. Ну вот, опять… Может, и к лучшему было, что он стал принимать Рональдово пойло?

— Нет, — повторял Пес на наи, — нет, нет, нет, нет…

И Джулия не выдержала. Да и кто бы выдержал такое? Она опустилась рядом с кроватью на колени, одну ладонь положила наинцу на лоб, вторую на грудь, с трепетом коснувшись шрамов, и склонилась, чтобы поцеловать его. Она не успела. На ее прикосновения он отреагировал так, словно она ткнула в него горящей головней, рванулся прочь от ее рук, и с хриплым вскриком открыл глаза.

— Не надо, — выдохнул он с непередаваемым ужасом, и Джулия поняла, что он ее сейчас не видит, а видит кого-то другого, того, кто, возможно, мучил его долгие годы во сне и наяву. — Нет, не надо…

Можно было просто отступиться и дать ему отдышаться и уснуть снова, но Джулия не хотела больше смотреть, как его скручивают ночные видения. Она переместилась с пола на кровать и, стараясь не задеть раненое плечо, обняла Пса, как обнимают больного ребенка. Белые волосы его, оказавшиеся неожиданно жесткими, защекотали ей губы, и она зашептала прямо в них какую-то успокоительную чушь. Пес попытался отстраниться, вырваться из ее объятий, но сразу же зашипел сквозь зубы от боли в плече.

— От-пус-ти, — проговорил он почти по слогам, и в голосе его было больше недоумения, чем злости. — Какого хрена…

— Т-с-с-с… — она закрыла ему рот поцелуем, в меру скромным, в меру раскованным. И с некоторым удивлением почувствовала, как его шершавые искусанные губы открылись, отвечая ей, и как его самого бьет дрожь. Как бы для парня потрясение не оказалось слишком сильным. После четырех-то лет воздержания… — Успокойся. Ложись. Я хочу, чтобы ты спал спокойно. Слышишь? Не бойся ничего, я буду с тобой…

Она сознавала, что несет всякую чушь, и с замиранием сердца ждала уже, что сейчас Пес зло расхохочется и посоветует ей отправляться подальше со своими уговорами. Но он не засмеялся и ничего не сказал, послушно опустился на жесткие подушки. Джулия осторожно, словно одеяло было усыпано битым стеклом, легла рядом, обняла его так, как будто боялась обжечься. Он вздрогнул, но не отстранился. Его нервное напряжение можно было понять: за годы заточения он, вероятно, привык, что всякое чужое прикосновение несет боль, и пока еще не мог принимать как должное, что может быть иначе.

— Спи, — сказала Джулия прямо ему в ухо. — Спи спокойно…

И он уснул. Она лежала рядом, боясь шевельнуться, боясь спугнуть его теперь, когда кошмары отпустили его и сон, наконец, нес отдохновение и забвение, как и должно, а не смертную муку. Лежать неподвижно было не так уж и просто: обнимая, она плотно прижималась к его спине, и близость его горячего тела, сухощавого и жилистого, заставляла ее волноваться. Трудненько было сдерживать низменные желания, но Джулия пока справлялась. Нужно набраться терпения, говорила она себе. Главное — действовать терпеливо и обдуманно, и тогда желаемое обязательно будет достигнуто.

Джулия чувствовала, как под ее ладонью, лежащей на груди Пса, бьется сердце, и это ощущение завораживало ее. Она прислушивалась к его ударам и смотрела на шрамы на бледной коже, пытаясь представить себе кошачьи когти, о которых он говорил. Через некоторое время она пришла к выводу, что лучше даже и не пробовать, ибо в воображении вставали картины одна ужаснее другой.

Следовало бы показаться на глаза Изоле, и обсудить результаты вылазки, а заодно и узнать, что же произошло все-таки в лагере, и вернулись ли ребята, оставшиеся там. Но Джулия боялась вставать, зная, что разбудит своим движением Пса… нет, не Пса — Грэма, называть Псом того человека, который спал в ее объятиях, дыша ровно и глубоко, отвернув от нее лицо, она не могла. Она терпеливо ждала, пока он проснется сам, стараясь не думать об ожидающей ее взбучке.

Так подкралось утро. В окнах начало медленно светлеть, и ночная тьма расступалась, потом в комнату заглянул первый солнечный луч. Он двигался со стены на стол, со стола на стул, со стула на кровать… Когда он коснулся лица Грэма, тот коротко вздохнул и проснулся. Джулия почувствовала, как он дотронулся до ее руки, желая отвести ее в сторону (он думал, что она еще спит), и приподнялась на локте.

— Доброе утро, — тихо сказала она.

Грэм обратил к ней взгляд своих ярко-синих глаз, в которых не было ни капли сна.

— Надеюсь, что доброе, — ответил он так же негромко. Он смотрел на нее со странным выражением, напряженно, словно пытаясь прочесть что-то в ее лице. — Ты что же, так и не спала всю ночь?

— Какую еще ночь? И прошло-то всего несколько часов. Как ты себя чувствуешь?

— Бывало и хуже, — он все же освободился из ее объятий и, щурясь, осторожно сел на кровати. Джулия заметила, что он оберегает правую руку. — Безымянный меня побери, как ты это сделала?

— Что именно?

— Никаких сновидений. Ни единого, самого завалящего сна… Ты, случаем, не магичка?

— Вроде нет. Чар я точно на тебя не наводила, — Джулия с некоторым сожалением подумала, что ей жаль вот так вот отпускать его от себя. Пожалуй, сейчас можно было бы закрепить ночной успех, пока он еще не понял, во сне или наяву был тот поцелуй. Знать бы только, как он отреагирует на ее поползновения сейчас, немного оклемавшись. — Ты хочешь есть? Или пить?

— Вода есть?.. — он подождал, пока Джулия нальет в простой деревянный кубок воду, и вдруг спросил: — Джули, а ты что же, всех раненых приводишь в свою комнату и укладываешь к себе в постель? Или только мне выпала подобная честь?

В глазах его снова плясали синие злобные огоньки. Будь они прокляты! За подобные слова он заслуживал хорошей оплеухи, даром что раненый, и Джулия, испытавшая приступ праведного гнева — вот, значит, такая благодарность?! — не стала сдерживать порывы, идущие от сердца. Он перехватил ее руку легко и просто (левой) и удержал. Встретился с ней взглядом, скривился, как от боли:

— Прости идиота. Сам не знаю, что слетает с проклятого языка…

Тон его не слишком вязался со словами, но Джулия и тому была рада. Пес сто раз на дню мог сказать грубые или язвительные слова, но никто и никогда не слышал, чтобы он извинялся. Джулия, удивленная, но еще колебавшаяся, сменить ли гнев на милость, буркнула:

— Так уж и быть… Вот тебе вода. Пей, и пойдем навестим Рональда.

О том, чтобы попытаться еще раз поцеловать его, она уже и не думала.

Глава 5

— Ага, наконец-то, явились.

Джулия досадливо поморщилась. Изола, приветствуя их, многозначительно прищурился и скрестил руки на груди, и взгляд его ей не понравился. Впрочем, у сотника вольного отряда были причины выражать недовольство. Когда из вылазки вернулись два отряда, наемный и регулярный, оба недосчитывались своих. Людей распустили, дав возможность выспаться и отдохнуть; и лишь усилили охрану у выходов в подземелье на случай, если вдруг касотцы решат полезть вслед за лазутчиками в крепость. Они не полезли, и остаток ночи прошел спокойно. На утро был назначен сбор в одной из зал крепости. Подразумевалось, что там будут присутствовать участники вылазки и все офицеры. Ну и пленник, конечно.

Так получилось, что на сборище Джулия и Пес пришли последними, и по их появлении по зале прошел непонятный шепоток. Который, правда, быстро стих, стоило наинцу недобрым взглядом обвести помещение. Выглядел он много лучше, чем ночью, и этому немало способствовали несколько часов спокойного сна, обеспеченные Джулией, и старания Рональда. Благодаря последнему им и пришлось задержаться. Медейский лекарь, удивительно бодрый после бессонной ночи (не иначе как приложился к какому-нибудь из своих зелий), долго возился с раной Пса, не обращая внимания на его рычание. Привередливо осматривал ее, потом поливал какой-то едко пахнущей жидкостью из очередной бутылочки (Пес при этом побелел так, что страшно стало смотреть), снова осматривал, накладывал свежие повязки. И проделывал все так неспешно и тщательно, будто наинец был его первым пациентом за долгое время, а до того у него не было абсолютно никакой работы.

Так что, за опоздание можно было смело благодарить Рональда.

На собрании субординация почти не соблюдалась, младшие офицеры и рядовые сидели вперемежку, и только старшие помнили о различии в званиях. Джулия нашла свободное место и села, потянув за собой Пса. Поймала взгляд Хагена. Тот смотрел на наинца так, словно тот на его глазах убил его мать. Странно. Что это с ним?

Тан Локе, чуть склонившись к стоявшему рядом парню в медейских цветах, негромко сказал что-то. Тот, слегка поклонившись, вышел.

Пока было время, Джулия пошла поговорить с ребятами, которые были с ней во время вылазки. Почти все они были здесь, за исключением тех, кто так и не вернулся из лагеря касотцев, и неизвестно было, погибли они или попали в плен. Хаген жутко нервничал, и хотя он старался не показывать виду, Джулия видела мелькающую в серых глазах тревогу. Оставалось утешаться лишь тем, что медейцы понесли гораздо большие потери: у них не вернулось шесть человек, и о четверых из них точно было известно, что они мертвы.

Пока Джулия беседовала, по зале всколыхнулась волна оживления — привели пленника. Молодой человек, назвавший себя Марком, по-прежнему красовался в роскошных доспехах, и, несмотря на связанные руки, выглядел так, словно зашел к приятелям на чашку чаю. Полное спокойствие и невозмутимость, и только легкое любопытство в золотистых глазах.

Касотца усадили на стул в центре комнаты так, чтобы его могли видеть все собравшиеся; по обеим сторонам от него встали двое парней из числа медейцев, в доспехах и при оружии. Пленник мельком окинул их взглядом и лишь тонко улыбнулся.

— Приступим, — заговорил тан Локе, не вставая. Распоряжается всеми медейцами именно он, и хотя он был всего лишь сотником, земляки прислушивались к его словам. Он и сиденье себе выбрал соответствующее роли — стул, более всего походящий на трон — черный, массивный, вырезанный, кажется, из одного куска дерева. — Начнем, пожалуй, с нашего пленника. Очень мне хотелось бы знать, зачем он нам вообще тут нужен…

Судя по кивкам присутствующих, этот вопрос интересовал не только тана, а и всех остальных.

— Господин Изола, кажется, пленного привел кто-то из ваших людей?

Не дожидаясь ответа Изолы, поднялся Пес.

— Я его привел, — проговорил он негромко.

С минуту тан Локе внимательно его разглядывал, приподняв тонкую аристократическую бровь. Изола сидел с каменным лицом, делая вид, что не заметил той вопиющей дерзости, что позволил себе его подчиненный.

— Можно поинтересоваться, чем вы руководствовались? — сухо спросил тан Локе, наглядевшись. — Приказа брать пленных не было, если я не ошибаюсь.

— Не было, — подтвердил Пес. — Но этот человек будет нам полезен.

— Чем же?

— Спросите его, кто он такой.

Наинец зарывался. И если свои уже привыкли к его ядовитости, то медейцы смотрели крайне озадаченно и неодобрительно. Солдаты из регулярных войск не слишком часто общались с наемниками, и потому, видимо, не попадали под руку Псу. Или, точнее, к нему на язык. С их точки зрения, Пес вел себя более чем дерзко, не отвечая на прямые вопросы старшего по званию. Впрочем, не только им так казалось. Хаген смотрел на него так, будто хотел просверлить в нем дырку взглядом, Изола кривил губы и хмурился неодобрительно. Потом Джулия посмотрела на пленника и жутко удивилась: тот смотрел на наинца с таким напряжением, будто изо всех сил пытался что-то вспомнить, но не мог.

Тан Локе заломил бровь еще выше и повернулся к касотцу, спросил отрывисто:

— Ваше имя?

— Марк Сантос, — не моргнув и глазом, отозвался тот. — И, не знаю что там вообразил себе ваш человек, я всего лишь адъютант дюка Антресса.

— Ложь, — резко сказал Пес. — Ты врешь. Твое имя — не Сантос, и даже если ты и впрямь адъютант, в чем я сильно сомневаюсь, то ты не говоришь всего.

Касотец только улыбнулся и пожал плечами. Зато Изола, опережая тана Локе, поинтересовался неприятным голосом, не глядя на Пса:

— И на каких же основаниях ты делаешь подобные заявления, а, парень? Может быть, ты знаешь настоящее имя этого человека?

— Знаю. Его имя — Марк Данис, и он — сын касотского императора, наследник империи.

В зале на несколько минут стало очень шумно. Кажется, заговорили разом все полсотни присутствующих здесь человек. Молчали только Пес и касотец. У первого губы кривились в обычной презрительно-злой гримасе, второй странно улыбался без малейших признаков беспокойства. Джулия мысленно почесала затылок. Кажется, Пес знал много того, чего знать, по идее, не должен был. Или он просто выдумывал. Или в голове у него мутилось, и ему что-то казалось…

Шум прекратил тан Локе, повелительно подняв руку.

— Это так? — обернулся он к пленнику.

Тот снова пожал плечами.

— У ваших людей богатая фантазия, — ответил он кротко. — Они видят то, что хотят видеть.

— Чем ты подтвердишь свои слова, наемник? — это уже Псу.

— Доказательств у вас должно быть достаточно в сумке, что я принес из лагеря. Где она? Дитрих?

— Она у меня, — медленно сказал Изола. — Я просмотрел ее содержимое. Она может принадлежать любому офицеру. Ничто не доказывает твои слова, Пес.

— Как это — любому? Вы видели карты? Депеши?

— Если этот человек — адъютант командующего, при нем вполне могла оказаться сумка с подобными документами.

— Вы не верите мне? — очень тихо, но так, что услышали все, проговорил Пес. Его нервно подергивающееся лицо заливала смертельная бледность. — Так выведите этого человека на стену, и предложите касотцам сделку. И тогда вы увидите, что будет.

— А что будет? — заговорил Хаген. — Касотские собаки осмеют нас, если мы будем похваляться тем, что взяли в заложники какого-то мальчишку, адъютанта. Верить тебе, Пес, все равно что верить осеннему ветру — никогда нельзя быть уверенным, что взбредет в твою больную башку.

— Кроме того, — добавил Изола. — Неясно, откуда тебе может быть известно имя и положение твоего пленника.

С минуту Пес молчал, смотрел на касотца. А Джулия смотрела на него, и быстро поняла, что он не врет и не выдумывает, он и впрямь знает пленника, и то, что он сказал — чистой воды правда, вот только доказать свои слова он не хочет. Или просто не знает, как их доказать. Лицо его отражало крайнюю степень напряжения, и пленник тоже позабыл про свою показную безмятежность и хмурился теперь недоуменно.

— У тебя горячка, наинец, — вдруг проговорил он. — Ты и впрямь видишь то, чего нет.

— Отправляйтесь вы все к Борону! — вскинулся Пес, оскалившись. — Делайте, что хотите. Что, я буду убеждать вас?!

Он развернулся и быстро пошел к выходу из залы. Изола рявкнул ему вслед: "Стоять!" — но он не отреагировал, как будто не слышал. Хлопнула дверь.

— Распустили вы своих людей, господин Изола, — холодно проговорил тан Локе.

— Хаген! — сквозь зубы прорычал Изола. — Отправляйся за ним. Немедленно. И препроводи его в карцер. Пусть пока посидит там, охолонет.

Только не в карцер! вскрикнула про себя Джулия, отлично помнившая, какое выражение лица стало у Пса, когда он спустился в подвал. Раненого, его это доконает. Но она ничего не сказала, тем более, что Хаген, вскочив, уже выскочил за дверь, знаком велев Тарину и Дитриху следовать за ним. Ну да, конечно, один он не справится…

Неожиданно Джулии стало как-то совсем тоскливо. Ей тоже хотелось встать и уйти вслед за Псом, и Безымянный знает, что удержало ее от такого шага. Возможно, выражение лица Изолы, которые медленно обводил взглядом своих оставшихся в зале людей, а возможно, какие-то остатки дисциплинированности.

Тем временем, все немного успокоились. Тан Локе, с момента ухода Пса шептавшийся о чем-то с другим медейским сотником, снова поднял руку, призывая к порядку, и предложил обсудить создавшееся положение, а для начала выслушать лазутчиков. Поскольку Хаген, командующий во время вылазки вольным отрядом, пока еще не вернулся, велели докладывать медейцу, статному мужику лет тридцати пяти, с роскошной гривой волнистых русых волос.

Ничего особо утешительного медеец не рассказал. Силы у касотцев были стянуты немалые, приготовления к осаде шли полным ходом, слабого места в оцеплении найти не удалось, зато потеряли шестерых людей. Четверо из них погибли в схватках, будучи обнаружены касотцами, еще двое пропали — то ли убиты, то ли в плен попали. Провернули несколько мелких диверсий: закололи столько-то человек, среди них — столько-то предположительно офицеры, устроили переполох среди лошадей. В общем, ничего интересного, и от вылазки вышло больше вреда, чем пользы. Офицеры слушали отчет и мрачнели. Надежда вырваться из осадного кольца становилась все слабее и призрачнее.

Хаген с парнями куда-то запропастился, и его — с благословения Изолы — решил заменить Галейн. Ничего нового, чего бы уже не слышали от медейца, он не рассказал, только вот было очевидно, что наемники сумели не наделать такого шума, как их товарищи из регулярного войска, и действовали тоньше. Хотя и без особой пользы.

Кажется, самым ощутимым результатом вылазки стало пленение Марка и сумка, вытащенная Псом из его шатра. Но и содержимое сумки, хотя и весьма любопытное само по себе, в том осадном положении, в каком оказались медейцы, помочь не могло. Увы. Так же как, похоже, и пленник никак не мог пригодиться. Ни медейские офицеры, ни Изола не доверяли словам Пса и сильно сомневались, что этот спокойный, уверенный в себе молодой человек — наследный принц.

А вот Джулия все более утверждалась во мнении, что наинец был прав. Пленник держался как человек очень благородных кровей, и, хотя адъютант командующего армией просто обязан быть аристократом, Джулии почему-то думалось, что он все же — королевский отпрыск.

Пленника допросили, пока что без применения жестких методов. Он отвечал спокойно, без страха и излишней грубости, и слова выбирал с умом. Он не запирался в молчании, но по окончании допроса всем стало ясно, что он не сказал ничего, чего бы они не знали уже из документов. В разгар этой игры в вопросы и ответы вернулись Хаген, Дитрих и Тарин. Двое последних молча прошли на свои места, а десятник пробрался к Изоле и что-то тихо сказал, склонившись к самому его уху. Джулии не понравилось выражение лица Хагена: в глазах у него скакали странные огоньки, и вообще он, непонятно с чего, выглядел донельзя довольным. С чего бы это, подумала Джулия, и взяла на заметку, чтобы потом спросить его.

Удовлетворив свое любопытство, тан Локе приказал отвести пленника в подвал и поместить его в одну из камер. Пусть посидит, пока решат, что с ним делать дальше. На самом деле, выбор был невелик: или держать его в плену (хотя кому это нужно, что толку от адъютанта?), или убить его, предварительно допросив уже жестче, или все же попытаться переговорить с касотцами. Последний вариант представлялся сомнительным. Доказательств, что касотец действительно что-то значит, не было, а значит, существовала немалая вероятность выставиться дураками в глазах врагов. Такого никому не хотелось, возиться с касотцем в случае заключения его в темницу тоже ни времени, ни желания, не было, а значит, оставалось одно — убить. К решению такому пришли довольно быстро, и оставалось лишь обсудить способ казни. Мнения разделились, некоторые предлагали быстрый удар мечом — тихо и без шума, кто-то стоял за повешенье. Джулия молчала. Она была против того, чтобы убивать касотца, и была склонна попытаться проверить все-таки слова Пса, но разве кто-нибудь прислушался бы к ней? Она не стала принимать участия в развернувшейся дискуссии, а разыскала в зале Галейна и устроилась рядом с ним. Она хотела поговорить с наинцем, он был благоразумным и спокойным человеком, и умел в любой ситуации мыслить логически.

— Бардак, — констатировал Галейн, бросив на нее косой взгляд. — Полный бардак.

— Точно, — согласилась Джулия. Медейские офицеры пеняли Изоле, что тот не держит своих людей в надлежащей строгости, но и их солдаты были хороши. Во всяком случае, шумели они никак не меньше, чем наемники. — А ты бы на их месте что сделал? Ну, с касотцем?

Галейн задумчиво потер переносицу.

— Я бы что сделал? Я бы, пожалуй, все же вывел его на стену. Для показательной казни. Не вступая в переговоры с касотцами, но так, чтобы они видели, кого мы вешаем. Если парень важен для них, они сами пришлют людей для разговора.

— А это вариант! Только как вдолбить это нашим офицерам? Медейцы хуже, чем бараны, их не переспорить.

— Хочешь пари? — Галейн ухмыльнулся, откинул на спину светлую косу. — На бутыль старого лигийского?

— Пари? — озадачилась Джулия. От спокойного и, чего уж там, холодноватого Галейна она не ожидала подобного ребячества. — О чем?

— Спорим, что через двадцать минут наши доблестные офицеры осознают пользу показательной казни?

— С твоей помощью?

— Разумеется, с моей.

Джулия не выдержала и фыркнула. Происходящее вокруг все больше напоминало ей птичий базар или какой-то лихорадочный сон.

— Ну попробуй.

Легко поднявшись, Галейн направился в сторону Изолы, который в этот момент что-то увлеченно обсуждал с другими офицерами. Вокруг них собралось десятка два человек как из вольного отряда, так и непосредственно из медейцев, и они все тоже пытались вставить словечко. Галейн не без труда протиснулся мимо них, на минуту Джулия потеряла его из виду. А потом шум вдруг стих, и стал слышан ровный и, по первому впечатлению, бесцветный голос наинца.

Просто удивительно, как он при такой способности заставлять людей прислушаться к себе, до сих пор ходит десятником, а не сотником? Джулия не раз замечала, что в некоторых случаях парни выполняют его распоряжения охотнее, чем приказы Изолы, а временами и сам Изола советуется с ним.

— Кажется, наш длинноволосый друг метит в командиры? — раздался за спиной у Джулии насмешливый голос Хагена. — Неплохо у него получается.

— Да уж получше, чем у некоторых… Ты с чего такой довольный?

— Настроение хорошее.

Легкий тон приятеля отнюдь не успокоил Джулию, а, наоборот, заставил нервничать еще больше.

— Где Грэм? — спросила она резко.

— Пес-то? Там, где ему полагается быть. В карцере.

— С ним все в порядке?

Хаген смотрел на нее с легкой улыбкой, но в глазах явственно читалось плохо скрытое раздражение.

— Ты уделяешь слишком много внимания этому брехливому псу, — ответил он. — Расслабься. Я понимаю, у тебя приказ, но все же это перебор. Ты перестаралась.

— Что ты имеешь в виду? — сощурилась Джулия.

— Что ты принимаешь его слишком близко к сердцу, а песий сын того не стоит. Он сумасшедший.

— Не тебе судить, — начала Джулия и осеклась. Кому, как не Хагену, командиру, было судить о психическом состоянии Пса? — И хватит меня учить. Сама разберусь.

— Не сомневаюсь. Что это он тебе подмаргивает? Заговор у вас, что ли?

— Кто подмаргивает?

Хаген кивнул в центр зала, где собралась основная часть присутствующих. Галейн в самом деле пытался привлечь внимание Джулии и, поняв, что добился, наконец, своего, махнул ей рукой. Удивившись, она встала и пошла к нему, заметив краем глаза, что Хаген направился за ней.

— Вот, — сказал Галейн, когда она подошла. — Джули была вместе с Грэмом и могла видеть, при каких обстоятельствах наш касотец был взят в плен. Я бы на вашем месте, господа, поинтересовался, как это произошло.

Старшие офицеры выглядели раздраженными и вместе с тем несколько сконфуженными — еще бы, сами не догадались! Хаген сжал зубы так, что отчетливо послышался скрежет. Впрочем, и Джулия была хороша, не говоря уже о Псе, которому просто-таки положено было доложиться кому-нибудь из офицеров, хотя бы своему непосредственному командиру, тому же Хагену. Она тихонько выругалась. Надо же, сама себя подставила… Изола в полном праве запихнуть ее в карцер вместе с Псом.

Но, кажется, Изола не спешил отправлять ее в подвал, кивнул сухо:

— Ты и впрямь была с Псом?

— Да, — ответила Джулия и, не дожидаясь расспросов, рассказала о произошедшем в касотском лагере. Коротко, но так, чтобы не упустить ничего существенного. Пришлось ей упомянуть и человека, зарезанного Псом, и она заметила, как Галейн неодобрительно покачал головой. Еще она заострила внимание на том факте, что Пес разговаривал с касотцем как со старым знакомым, а тот все пытался узнать, где и когда видел его.

— Неужели ты веришь этому психу, а, Джули?! — не выдержал вдруг Хаген, который слушал ее с таким видом, словно присутствовал на похоронах лучшего друга. — Ты говоришь так, словно тоже уверена в королевском происхождении касотского ублюдка!

— Я передаю факты, — сухо ответила Джулия. — Говорю только то, что видела и слышала. Грэм действительно разговаривал с касотцем как со старым знакомым.

— Да у него башка не в порядке! Может, он сам думает, что и не врет вовсе, да только мерещится ему Безымянный знает что. Ты сама этого не понимаешь?

— А ты у нас специалист по расстройствам мозга?

— Хаген! Джулия! — осадил их Изола. — Хватит! С появлением этого Пса творится Безымянный знает что!

— Так давайте повесим его вместе с касотцем, — буркнул Хаген.

— Я тебя повешу, если не перестанешь влезать, когда не просят, — пообещал Изола и повернулся к медейским офицерам. — Что скажете, господа? Кажется, все не так просто, как мы подумали, и что-то здесь все-таки есть.

— Думаю, стоит допросить и вашего Пса тоже, еще разок, — кивнул один из медейских офицеров, сидевший рядом с таном Локе. — Кажется, в прошлый раз он рассказал какую-то невероятную историю о своем появлении в Северной?

— Теперь она кажется мне не такой уж невероятной, — хмуро сказал Изола. — Ладно. Предлагаю пока отложить вопрос о том, что делать с пленником, тем более, что торопиться все равно некуда. По крайней мере, день в запасе у нас есть. Лучше побеседуем еще с Псом, послушаем, что он скажет нам в этот раз. Но не сейчас. Я хочу, чтобы он хорошенько обдумал свои слова и поступки. Скажем, сегодня вечером?

На том и порешили, и разошлись до вечера. Джулия отправилась в свою комнату, чтобы как следует выспаться. Бессонная ночь давала о себе знать.

Мимо нее по коридору проскользнул Галейн, задержался на секунду:

— Готовь бутылку, Джули.

— Так еще ничего не решено.

— Готовь, готовь, — усмехнулся он. — Пригодится, говорю тебе… — и свернул в одно из ответвлений коридора.

Вечером в той же зале собрались уменьшенным составом — исключительно офицеры, да и те не все. Из медейцев присутствовали тан Локе, еще два сотника, и двое десятников, принимающих участие в вылазке. Из наемников пришли Изола, Хаген, Галейн и сама Джулия. Такой достаточно тесной компанией они расположились кто где — в креслах и на стульях, стараясь, впрочем, не слишком удаляться друг от друга.

Пес появился в сопровождении двух парней из Хагеновской десятки. Смирения в нем не прибавилось, но лицо было бледно, а остекленевшие глаза смотрели и не видели. В них вернулось то безумие, что Джулия видела в первые дни освобождения. Помимо всего, губы его распухли, а на подбородке запеклась струйка крови. Изола окинул его взглядом и нахмурился.

— Что произошло? — спросил он недовольно, обращаясь больше к Хагену, чем к Псу.

Хаген бросил на наинца насмешливый взгляд и ответил:

— Пес оказал сопротивление. Пришлось ему кое-что объяснить.

Изола поморщился, но ничего не сказал. Только жестом пригласил Пса сесть на стул, стоявший в центре неровного круга, образованного сидящими офицерами. Наинец сел — медленно, словно каждое движение причиняло боль — и в упор взглянул на Изолу. Тот довольно спокойно встретил его взгляд и спросил ровным тоном:

— Ну что, Грэм, ты готов говорить спокойно, без истерики?

— Говорить о чем? — задал встречный вопрос Пес. Голос его звучал более хрипло, чем обычно.

— О тебе и о нашем пленном. Мы хотим знать, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились, откуда тебе известно, что он — наследник Бардена… и заодно расскажи нам, как ты попал в Северную.

— Вы уже спрашивали об этом. Тогда мой ответ вас не удовлетворил, а ничего иного я сказать не смогу.

— Говори, что велено, — с легким раздражением сказал Изола. — Или карцер ничему не научил тебя? Только давай-ка без всяких намеков.

Пес откинулся на спинку стула, провел ладонью по припухшим губам, обвел безумным взором всех собравшихся. Джулия увидела, как задергалась его щека; казалось, он собирается с духом, чтобы приступить к рассказу.

— Четыре года назад, — начал он глухо, — я скитался по северным землям Медеи. Вряд ли вам интересно, почему я там оказался. Так сложились обстоятельства. В долине Северного Ветра я набрел на компанию из четырех молодых людей — двух парней и двух молоденьких девушек. Все они были медейцы, все явно принадлежали к высшим слоям общества. У меня не было никакого контракта на тот момент, а они остро нуждались хотя бы еще в одном мече. Они предложили мне присоединиться, не объясняя причин и не обрисовывая конечной цели путешествия. Я согласился, мне было все равно, куда и с кем идти. Скоро я понял, что их путь лежит в Касот. Еще через некоторое время я узнал, что целью медейцев было спасение принца Дэмьена Кириана из касотского плена.

— И эти молодые люди так и не сказали тебе, кто они такие? — перебил тан Локе.

— Они только назвали свои имена. Без титулов.

— И ты не сумел по именам понять, кто это? Если они сказали тебе свои настоящие имена, они должны были показаться знакомыми.

Пес некрасиво скривился.

— Я не силен в части родов медейского дворянства.

— Но имя принцессы… — продолжал настаивать тан Локе.

— Во-первых, она не назвала своего полного имени… как и ее подруга. О том, что она — принцесса я узнал уже только от касотцев. Во-вторых… в королевских фамилиях я тоже не ориентируюсь.

Джулии почему-то казалось, что он лжет — нагло, в глаза, — но она не могла понять, зачем. Пес совершенно очевидно вел какую-то свою игру.

— А у тебя не было желания развязаться с контрактом, когда ты узнал, куда и зачем направляются эти молодые люди? — продолжал занудствовать тан Локе.

— Это имеет какое-то отношение к нашей беседе? — пожал плечами Пес. — Я же не распрощался с ними, вам мало этого факта?

— Продолжай, — приказал тан Локе.

— Уже в Касот мы смогли с точностью узнать, где именно содержится принц…

— Узнать — откуда?

— Нам посчастливилось побеседовать с человеком, близким к Бардену.

— И с чего вдруг человек, близкий к императору, стал рассказывать подобные вещи? Попахивает изменой…

— Это был не касотский подданный, а истрийская девушка, которую император обучал магии. Кроме того… мы с ней были хорошо знакомы еще до этой истории.

— Кхм, — сказал тан Локе в большом сомнении. — Настолько хорошо знакомы?

— Настолько, — сухо подтвердил Пес.

— Интересно… а как звали эту девушку?

— И это тоже не имеет отношения к нашей беседе…

Ничего себе, не имеет, подумала ошарашенная Джулия. Как будто истрийские девушки, владеющие магией, попадаются буквально на каждом углу, и их так много, что имен всех не упомнить. Да еще не стоит забывать, что магии эта истрийка училась у самого касотского императора.

Собравшиеся офицеры, выглядящие все как один удивленными, начинали заметно нервничать и раздражаться. Вместе с тем, начинал раздражаться и Пес.

— Хорошо, тогда рассказывай то, что имеет отношение к делу, — велел Изола. — Это истрийская девушка рассказала вам, что принц заключен в Северной?

— Именно она. Она же назвала имя человека, к которому мы должны были обратиться за помощью в крепости. Касотский офицер Хельмут Клингман должен был помочь нам проникнуть в крепость, — продолжал наинец. — Мы встретились, и он рассказал о тайном ходе, который вел в крепость под землей… точнее, подо рвом. Назначил день, когда он должен был встретить нас у двери, ведущей изо рва в подвалы Северной, и провести к принцу. Но мы узнали, что днем раньше в крепость должен был прибыть Барден. Ждать было нельзя, и поэтому мы решили действовать самостоятельно. Вдвоем с одним из медейцев мы прошли по рву, сумели отпереть дверь, и попали в подвал. Долго рассказывать, но в конце концов мы попали в башню, в которой держали принца…

Изола жестом прервал его.

— Нет, — сказал он, — рассказывай подробнее.

— И уточни, с кем именно ты отправился в Северную, — добавил тан Локе.

— С Ивом Арну, — не слишком охотно ответил Пес, и старшие офицеры переглянулись. Джулия встретила вопросительный взгляд Хагена и пожала плечами — ей имя не говорило абсолютно ничего.

— Продолжай, — подогнал Пса Изола.

— Выбравшись из подвала, мы решили, что сами никогда не сумеем разыскать принца, и решили сначала найти Клингмана. Нам пришлось выдать себя за касотских наемников, чтобы свободно перемещаться по крепости, а для этого мы раздобыли касотскую форму. Мы разыскали Клингмана, и он придумал для нас легенду, будто мы посланники императора, привезли сообщение для командующего крепостью. Его апартаменты располагались в той же башне, что и камера принца. Клингман вызвался сопроводить нас, но по дороге один из старших офицеров назначил нам другое сопровождение… Так мы попали туда, куда направлялись по легенде — к командующему крепости Риттеру. Нам удалось убедить его, что мы действительно посланники императора, и прибыли с задачей проверить условия содержания важного пленника.

— Постой-ка, — снова перебил Пса Локе. — Ты говоришь — убедили. Каким образом? Командующий, должно быть, очень удивился, увидев незнакомые лица. Ты ведь, наверное, даже не говоришь по-касотски?

— Почти не говорю. Но этого и не требовалось, мы выдали себя за наинских наемников из среды аристократии…

— Почему — аристократии?

— Потому что простолюдины вряд ли могли состоять на службе у императора, — криво усмехнулся Пес.

— Логично. Но каким образом вам удалось убедить командующего, что вы — именно те, за кого себя выдаете?

Тень сомнения легла на бледное, мрачное лицо Пса, он явственно колебался.

— У нас была некая вещь, — медленно заговорил он, — принадлежавшая императору. Она послужила нам пропуском.

— Что за вещь? Откуда вы ее получили? — тан Локе даже подался вперед.

— Перстень, — неохотно ответил Пес. — Перстень с сапфиром. Мы получили его от ученицы Бардена. Я предъявил его, и этого оказалось достаточно, командующий поверил нам.

— Любопытно. А как же такая узнаваемая, облеченная властью вещь, оказалась в руках истрийской девчонки, пусть даже и магички? Император настолько доверял ей?

— А вот этого я не знаю.

— Бред какой-то, — буркнул один из медейцев. — Господа, этот малый мутит нам мозги.

Неожиданно порывистым движением Пес повернулся к нему; щека его задергалась пуще прежнего.

— Вы говорите, что хотите правды, — произнес он резко. — Но когда вы слышите правду, вы не верите ей. Так чего же вам надо?!

— Твоя правда — если это и впрямь правда — причудливее всякой выдумки, — слегка повысив голос, ответил тан Локе. — Лично мне кажется, что ты многое не договариваешь.

— Так задавайте вопросы, Борон вас побери!

Пес зарывался. Это было слишком даже для него. Офицеры нахмурились, а Изола совсем уж неприязненно сказал:

— Ты снова забываешься, парень! Карцер ничему не научил тебя?..

Пес упрямо наклонил голову, свирепо сверкнули глаза исподлобья; но от дальнейших дерзостей воздержался. Джулия мысленно возблагодарила богов. Ведь еще немного, и наинца отправят обратно в карцер… и кто знает, каким он оттуда выйдет в следующий раз.

— Вопрос задать можно, но получу ли я на него ответ? — сквозь зубы проговорил тан Локе. — Не слишком ты охотно отвечаешь на вопросы, как я погляжу.

Наинец молчал. Вид у него был неважный, что неудивительно для человека, чуть более суток назад раненого, и после этого проведшего почти двенадцать часов в сыром карцере, на голых холодных камнях, без крошки хлеба во рту. Его раздраженное состояние можно было понять. Джулия подумала, что ему сейчас должно быть абсолютно все равно, чем закончится допрос, лишь бы быстрее закончился.

— Ну хорошо, — вновь раздался голос тана Локе. — Расскажи нам теперь, как получилось, что ты остался в Северной, и откуда ты все-таки знаешь нашего пленника.

Снова сверкнули синие глаза из-под белых сдвинутых бровей, и Джулия, на секунду встретившись с ними взглядом, без труда прочла в них смертельную усталость и какую-то вселенскую безнадежность. Она невольно содрогнулась. Никогда еще она не видела в глазах человека ничего подобного; Пес заметил это и едва заметно усмехнулся уголком рта. В глазах его тут же вспыхнули волчьи огоньки. Что ж, значит, не все еще так плохо, раз у него остались силы играть на публику.

— Я уже сказал, что по приказу командующего нас провели в темницу принца, — после короткой паузы сказал он. — Было не очень трудно освободить его от цепей. Гораздо более проблематичным представлялся обратный путь. В темницу вошло двое; выйди мы втроем, это неизбежно выглядело бы подозрительным, даже будь у нас три комплекта формы или хотя бы третий касотский плащ. Я отдал принцу свою одежду. Они с Ивом Арну ушли вдвоем, я остался, чтобы самому найти путь наружу.

— Наемник — и подобная преданность, — иронично перебил его тан Локе. — С чего бы это? Ты даже не медеец.

— Речь идет о моих поступках, а не моих мотивах, — огрызнулся Пес. — Не так ли?

Изола хотел что-то сказать, но тан Локе махнул рукой — продолжай, мол.

— Итак, я остался. У меня был только меч, и я не чаял выбраться из крепости живым, но нужно было тянуть время. Долго я не продержался. Меня схватили и притащили на допрос к командующему. Он узнал меня. По всей крепости поднялась тревога; к счастью, как я узнал позже, принца и его спутника не нашли. Что касается меня… последовала череда допросов. Император, не заставший в крепости принца, попытался заменить его мной. Он присутствовал на первых допросах… и его сын, принц Марк — тоже. Принц так же озаботился прислать в мою камеру лекаря…

— Лекаря?

— У меня была сломана нога. Когда меня арестовывали, с солдатами был магик… — последовал кривая улыбка, больше похожая на оскал или судорогу. — Он немного перестарался, когда пытался… деактивировать меня. А касотцы были заботливы. После каждого допроса они присылали лекаря…

— Так значит, этот касотец должен тебя знать?

— Должен, но прошло много лет, да и я… сильно изменился. Он не узнал меня там, в лагере. Может быть, не вспомнил и теперь.

— Так где же доказательства твоих слов? — сухо спросил тан Локе.

— Я же говорила, — вмешалась Джулия. — Может быть, касотец и не узнал Грэма, но он спрашивал, где они могли встречаться. Значит, его лицо все-таки показалось касотцу знакомым.

Пес коротко глянул на нее и пожал плечами.

— Возможно. Хотя он может не помнить моего лица, но должен помнить человека, причастного к похищению принца… Спросите его. Впрочем, я думаю, что он ни за что не признается теперь, даже если и помнит. Если он так упорно отрицает факт своего родства с императором, то едва ли подтвердит мои слова.

— Вот именно, — кивнул тан Локе. — А что же хотели узнать у тебя касотцы, и, в частности, император, раз так жестко допрашивали?

— Много чего: откуда я взял перстень, как нам удалось проникнуть в крепость, кто нам помог, показал дорогу, поддержал легенду… был ли еще кто-нибудь с нами… еще что-то, я уже не помню сейчас.

— И ты рассказал?

— Вот этого не могу сказать, — медленно проговорил Пес с какой-то мучительной, болезненной иронией. — Я, видите ли, не всегда помнил себя…

Повисла пауза, нарушенная парой тихих слов, брошенных друг другу таном Локе и Изолой. Джулия не очень прислушивалась к тому, о чем шептались офицеры, она присматривалась к Псу, который сидел, слегка ссутулившись, склонив голову. На лице его было ясно написано усталое безразличие, даже яркие глаза как-то потускнели, полускрытые опущенными белыми ресницами.

Офицеры, наконец, закончили короткое совещание, и снова заговорил тан Локе, обращаясь к Псу:

— Ты свободен. То есть, я хочу сказать — пока свободен. Это не последний наш разговор, если будет на то воля богов… Хаген, пусть твои парни проводят его до казарм.

Наинец вскочил со стула, будто подброшенный невидимой пружиной:

— Благодарю покорно, я сам доберусь.

Тан Локе в большом сомнении окинул его взглядом:

— Ты уверен?

— Господа! — Джулия поднялась со своего места, поняв, что про раны Пса никто тут не помнит, включая и самого Пса. — Позвольте напомнить, что Грэм был ранен, и нуждается в присмотре лекаря. Я бы просила разрешения сопроводить его не в казармы, а к господину Рональду, чтобы тот мог осмотреть рану и сделать перевязку.

— И впрямь, — тан Локе словно только сейчас заметил запятнанную кровью повязку на плече Пса. — Наше положение таково, что важен каждый человек. Проводите его к господину Рональду, десятник.

Джулия поспешно отсалютовала и подскочила к Псу, подхватила его под локоть. Он попытался отстраниться, но она вцепилась в него, как Борон в новую душу, и поволокла его за собой, на ходу прошипев:

— Не упирайся! Надо убраться отсюда побыстрее.

Таким образом они вышли в коридор, и едва за ними захлопнулась дверь, Пес снова застроптивился:

— Что за спешка?! Что еще взбрело тебе в голову?!

— Ты хотел еще разок прогуляться с Хагеновскими ребятами? — сердито поинтересовалась Джулия. — Скажи-ка, кто из них тебя так разукрасил? Молчишь? Ну, молчи… С тобой вообще все в порядке? Ты неважно выглядишь.

Он усмехнулся и покачал головой.

— Я просто устал, Джули. Знаешь, чего я больше всего хочу? Я хочу лечь, уснуть и никогда не просыпаться. Много лет я молю Борона об этой милости, но он не слышит меня.

Да, Пес был явно не в себе. Подобных откровенностей, да еще приправленных таким отчаянием в голосе, от него еще не слыхивали… Тем большее впечатление они произвели на Джулию. Впрочем, ни раскисать сама, ни давать раскиснуть Псу она не собиралась, и потому, скрывая невольную жалость, только иронично хмыкнула:

— Зачем молить, все в твоих руках. Ты всегда можешь убить себя сам. А вообще, кончай молоть чепуху.

— Я не могу убить себя сам, — очень серьезно сказал он. — Смелости не хватает.

— Грэм! — окончательно рассердилась Джулия. — Вот как дам сейчас тебе по дурной башке, чтобы не нес околесицы! Как малый ребенок, клянусь Рондрой…

— Хуже, Джули, хуже, — в глазах его вспыхнул отсвет прежнего бешеного, насмешливо-злого огня. — Куда мы идем?

— К Рональду, я же сказала…

— Опять будет пичкать меня всякой гадостью?..

Джулия не стала отвечать. Она не ожидала, что этот жесткий, злой и не боящийся ничего на свете (ну разве что только темных подвалов) парень может вести себя как пятилетний ребенок, болтать чушь и капризничать.

— Опять во что-то вляпался? — Рональд только головой покачал, взглянув на разбитую физиономию Пса. — Любишь ты неприятности, парень.

— Это неприятности любят меня, — серьезно отозвался наинец. — Любовь до гроба.

— Да уж вижу… Кто это тебя так?

— О косяк ударился… Господин лекарь, нельзя ли побыстрее? Что-то слишком часто и слишком долго я стал у вас засиживаться.

Рональд оторвался от своих пробирок, в которых смешивал какие-то жидкости и порошки, оглянулся через плечо, приподняв бровь:

— Ты куда-то спешишь?

— Мы вообще-то в осаде, — с нескрываемым ехидством отозвался Пес.

— Я в курсе, — было очень трудно вывести лекаря из себя. — Только на твоем месте я поменьше думал бы об этом. И побольше о том, как остаться целым к началу сражения. С твоим норовом шансов у тебя, прямо скажем, маловато. А что касается осады и планируемого прорыва, подумай о том, что в твоем состоянии пользы от тебя будет немного. Тебе бы выспаться хорошенько… — Рональд закончил свои алхимические действия, вылил получившуюся жидкость в плоскую чашу и бросил туда же чистые полосы материи; после этого принялся аккуратно снимать повязки с плеча Пса. — Я слышал, ты был в карцере.

— Был, — вздрогнув, ответил наинец.

— Не дергайся. Кошмары еще мучают тебя?

— Я… — Пес одарил Джулию непонятным взглядом, от которого ее почему-то пробрала дрожь. — Нет. Уже нет.

Врет он все, возмутилась Джулия про себя и уже хотела повторить то же самое вслух, но почему-то промолчала.

— Да? Значит, спишь ты хорошо?

— Просто отлично, господин лекарь.

Рональд молча кивнул и, осмотрев рану, которая уже начала затягиваться, извлек из чаши бинты, тщательно отжал их и вдруг повернулся к Джулии:

— А вам, кстати, совершенно необязательно сидеть здесь. Вас, наверное, ждут свои дела.

— Мое дело — проследить, чтобы с Грэмом все было в порядке, — суховато ответила Джулия.

— Это, вообще-то, мое дело, — чуть усмехнулся Рональд. — Впрочем, как пожелаете, конечно…

— И куда ты отведешь меня теперь? — после визита к лекарю все прежнее ехидство, весь злобный яд вернулись в голос Пса. — В казармы или опять в свою спальню?

И чем только он так нравится мне? — с недоумением подумала Джулия (который уже раз, впрочем!) Временами можно подумать, что язык у него во рту не обычный, человеческий, а раздвоенный, как у змеи.

— Куда бы тебе хотелось? — спросила она, стараясь не показывать раздражения и напустив в голос как можно больше слащавого яду.

— В твоей кровати, конечно, гораздо приятнее спать, чем на казарменной койке. Кроме того, в ней снятся весьма интересные сны.

— Ты же сказал, что не видел вообще никаких снов, — фыркнула Джулия.

— Кое-какие все же видел.

— Какие же?

Он вдруг остановился и заставил остановиться и ее, положив руку ей на плечо. Джулия развернулась и наткнулась на его взгляд — напряженный, вопрошающий, ищущий. И, что самое странное, в глубине его бешеных глаз она заметила — или ей только показалось? — сомнение и неуверенность. Те чувства, наличие которых в нем она никогда и заподозрить бы не могла.

— Может быть, это был всего лишь бред? — тихо проговорил Пес, легонько толкнув Джулию так, что она спиной уперлась в стену, и шагнул к ней. Его левая ладонь легла на холодную каменную кладку чуть выше плеча Джулии. — Как ты думаешь?

— Зависит от того, о чем ты говоришь… — она, впрочем, и так уже начала понимать, о чем. Безымянный, нашел тоже время и место.

Пес нависал над ней; с узкого угрюмого лица, скрытого полумраком, в упор смотрели синие глаза. Джулия хотела высвободиться, но он поймал движение и остановил ее, подойдя еще ближе. Теперь они почти касались друг друга; но эта близость почему-то была не волнующей, а какой-то пугающей. Странно, ведь она сама хотела этого не далее, как прошедшей ночью.

— Хватит чудить, — нервно сказала Джулия, невольно отворачивая лицо.

— Так было — или не было?..

Но что же теперь с ним делать? Что отвечать, и отвечать ли вообще? Непонятно, чего он добивается, чего хочет. Глупо, но Джулия чувствовала себя как девчонка, трепещущая в предвкушении первого поцелуя. Как девчонка, в первый раз зажатая в углу дерзким не по годам мальчишкой.

— Джули… — наинец склонился еще ниже, и говорил совсем тихо; хриплый, почти неосязаемый шепот срывался с его губ. — Ты что же это, язык проглотила?

Похоже, он всерьез решил выяснить, был ли тот поцелуй наяву или пригрезился в горячечном бреду. Ну ладно, подумала Джулия, сейчас я тебе отвечу… раз ты так настаиваешь. Она быстро закинула руки на шею Псу, пригибая его к себе ниже, ниже (боги, что же он такой высоченный-то?!), уже не очень думая о том, что кто-нибудь может пройти мимо и поинтересоваться, что они тут делают. Будто железные клещи сжались на ее плече — это жесткие пальцы Пса соскользнули со стены; а губы почувствовали прикосновение шершавых жадных губ. Целовал он ее — так умирающий от жажды пьет холодную воду и не может остановиться. И в то же время была в нем какая-то неуверенность. Джулия поняла, что, не сделай она первый шаг, ни за что он не осмелился бы поцеловать ее.

— Грэм, — успела она шепнуть между поцелуями. К ней, несмотря на пикантность момента, понемногу возвращалось благоразумие. — Тут люди ходят…

— Пусть, — сказали сухие шершавые губы прямо ей в шею.

— Грэм… — Джулия уперлась кулачками во вздымающуюся грудь Пса и осторожно, чтобы не задеть рану, отстранила его. — Пойдем отсюда.

— Куда?

— Ко мне, конечно, ко мне. Не в казармы же…

— А что, интересная идея, — насмешливо выдохнул Пес.

— Мне она не нравится, — отрезала Джулия, переводя дыхание. — Не люблю… на людях… Ко мне, и быстрее, пока кому-нибудь из офицеров не пришла в голову светлая идея привлечь нас… то есть меня… к делам.

Глава 6

— Что там еще происходит? — сонно вопросила Джулия, приоткрывая глаза. Лежащий рядом в чем мать родила Пес приподнялся на локте. У него сна не было ни в одном глазу. — Ты слышишь?

— Давно, — коротко отозвался он.

— И ты не разбудил меня?!

Он обратил на нее свой взгляд. Так он никогда еще не смотрел, сколько она его знала. Ледяной огонь в синих глазах приутих, и теперь они казались почти что теплыми. Почти.

— Зачем?

Н-да, в смысле разговорчивости ночь явно не пошла ему на пользу. Джулия потянулась и зажмурилась от воспоминаний. Да, пожалуй, эту ночку она запомнит надолго: еще никогда ей не приходилось ждать так долго, чтобы желанный мужчина оказался в ее кровати. И, надо сказать, ожидание себя оправдало. Пес сочетал в себе несочетаемое. Жадный, и в то же время робкий, даже неожиданно угловатый, он временами казался мальчиком, впервые соблазненным женщиной, и в то же время Джулия не сомневалась, что опыт-то у него есть. Только подзабылся за четыре трудных года. C другой стороны, едва ли он когда-то был неустанным соблазнителем женщин, хотя на его внешность (еще не подпорченную палачами) эти самые женщины должны были слетаться, как мухи на мед. Но что она, впрочем, могла сказать о нем наверняка? Если характер его и ранее был таким же, то женщины разлетались так же, как и слетались.

— О чем задумалась? — ее размышления прервал негромкий насмешливый вопрос.

— О тебе, — честно ответила Джулия.

Пес хмыкнул и чувствительно дернул ее за волосы.

— Не самый лучший предмет для мечтаний, мм?

Настроение у него заметно улучшилось. В голосе поубавилось злости и яду и прибавилось этаких бархатных ноток. Кто бы мог ожидать, что все так просто?

— А кто тебе сказал, что я мечтаю? — буркнула Джулия, стараясь не поддаться неожиданно появившемуся обаянию этого невозможного человека. — Может быть, я а-на-ли-зи-рую… Так что ж там такое? Схожу гляну.

В крепости, между тем, что-то определенно происходило. Через окно, выходящее во внутренний двор, доносилось множество звуков, словно весь гарнизон собрался в одном месте и что-то бурно обсуждал. Уж не завязался ли бой? — подумала Джулия. Хорошенькое дело, если так… а мы все проспали.

Накинув на плечи одеяло, Джулия подошла к окну, отодвинула ставень и выглянула наружу.

Двор был затянут густым утренним туманном. Люди тонули в его серых волокнах почти по колено, и казалось, что они парят над землей. Народу скопилось изрядно, и все смотрели куда-то вверх, на участок стены, который находился рядом с главными воротами, и который Джулия со своего места видеть не могла.

— Какое-то вселенское сборище, — с сомнением произнесла она и почувствовала за спиной движение воздуха. Оглянулась и увидела, что рядом стоит Пес, подошедший совсем неслышно и даже не соизволивший одеться. Первые солнечные лучи упали на его иссеченные шрамами плечи и на лицо, он сощурил глаза.

— Что за сборище?

— Посмотри сам, — Джулия отодвинулась в сторону.

Пес бросил взгляд на людей, плавающих в тумане, на миг замер, потом вдруг отшатнулся, произнеся едва слышно:

— Марк.

— С чего ты взял? — удивилась Джулия.

Он не ответил. Метнулся к кровати и начал натягивать на себя одежду так быстро, как только позволяло ему пораненное плечо. Двигался он так яростно и порывисто, что Джулия подумала — непременно что-нибудь порвет. А уж учитывая ветхость его одежды… Нет, ничего не порвал. С размаху уселся на кровать, стал натягивать ботинки. Джулия решила, что ей тоже стоит одеться и спуститься вместе с ним. Разделить его тревогу за Марка не могла, но ей было любопытно взглянуть, что же происходит. Выиграл Галейн свою бутылку лигийского или нет?

Пес ругался, сражаясь с многочисленными пряжками на высоких ботинках, — негромко, но весьма изысканно. Интересно, может ли какое-нибудь его действие не сопровождаться ругательствами? — размышляла Джулия, неспешно зашнуровывая рубашку. Наверное, да. Во всяком случае, сегодня ночью он не ругался.

К тому времени, как Пес уже прицепил на пояс перевязь с мечом, Джулия была только наполовину одета и никуда не торопилась. Пес сделал шаг к двери и нетерпеливо оглянулся на нее. На лице его читалась явная тревога; это выражение тоже было из разряда новых.

— Ты идешь или нет?!

— Иду… через пять минут, — отозвалась немало озадаченная Джулия.

— Тогда спускайся одна, я не могу ждать, — отрывисто сказал Пес и в два шага оказался у двери. Взялся за дверную ручку, и вдруг словно заколебался, еще раз обернулся. — Спасибо, Джули, — произнес он таким тоном, словно у него перехватило горло, и тут же, не успела Джулия опомниться, рванул на себя дверь и в мгновение ока оказался в коридоре.

— О боги, — вздохнула Джулия и продолжила одеваться. Воистину, этот человек полон сюрпризов.

А интересно, почему он решил, что сборище во дворе связано с Марком?

Джулия убедилась спустилась во двор десятью минутами позже. Народу за это время явно поприбавилось, и теперь здесь находились все офицеры, и медейские, и из вольной сотни, и часть солдат. Все наблюдали за тем, что происходило на стене. Джулия тоже посмотрела туда и увидела на фоне светлого утреннего неба несколько силуэтов людей и некое зловещее сооружение, сильно смахивающую на гибрид виселицы с лебедкой.

— С тебя бутылка лигийского, как мы и договаривались, — услышала она над плечом тихий невыразительный голос. Она вздрогнула от неожиданности и оглянулась. Ну конечно, Галейн. Бледная физиономия невозмутима, как и всегда.

— Не думаю, что это, — она кивнула на стену, — исключительно твоя заслуга; кроме того, я еще пока не разобралась, что именно там происходит…

— То самое, можешь не сомневаться, — усмехнулся Галейн. — Наш загадочный касотец там, на стене, с петлей на шее, и его сородичи уже начали собираться, чтобы полюбоваться редкостным зрелищем.

— Отсюда мне не видно ни касотца, ни его сородичей, если уж говорить напрямоту, — пожала плечами Джулия. Умом она понимала, что ни для кого больше виселицу городить не стали бы, но в ней вдруг заговорил дух противоречия.

— Хочешь посмотреть? Пойдем!

Галейн схватил ее за локоть и повел за собой. Джулия почти не упиралась; она была слишком занята, оглядываясь по сторонам в поисках Пса, который словно сквозь землю провалился.

Стража на стене сначала заупрямилась, не желая пускать их наверх, но Галейн побеседовал с ними с полминутки в своей особой убеждающей манере, и более претензий не возникло. Наверху собрался весь цвет офицерства Северной, а так же некоторое количество простых солдат, присутствующих в основном в качестве конвоя. Главным действующим лицом являлся касотский пленник, как и утверждал Галейн. Вот насчет веревки он ошибался, ничего такого Джулия на шее у пленника не разглядела. Вообще же внешний вид парня претерпел изменения; он лишился своих прекрасных доспехов, и теперь на нем красовалась затертая куртка явно с чужого плеча. Зато выражение лица ничуть не изменилось: он разглядывал приготовленную для него виселицу с тем же спокойным любопытством, с каким любовался на собравшихся для допроса офицеров прошлым вечером. Что это — блеф? Или он действительно ничуть не боится?

Пес обнаружился неподалеку. Стоял рядом с Изолой, сложив на груди руки и наклонив голову, и что-то негромко говорил. Изола слушал вполуха, деля свое внимание между ним и касотцем; выражение лица у него было скептическое.

— Ну, что я тебе говорил? — Галейн кивнул в сторону живописной группы. — Прав я?

— Угу, только веревки на шее нету, — рассеянно пробормотала Джулия. — А где же зрители?

— Подтягиваются, — ответил Галейн. — Взгляни вниз.

Джулия осторожно подошла к одной из бойниц, расположенной в стороне от основной массы людей. Почему-то она ожидала увидеть делегацию прямо под стенами крепости, но касотцы предпочитали наблюдать издалека. Джулия заметила несколько фигур, тонувших по пояс в тумане, на самом краю лагеря. Фигуры эти принадлежали всадникам.

— Ты их имел в виду? — Джулия повернулась к Галейну.

— Их. Боюсь, правда, что пока они там будут колебаться, мальчишку вздернут…

Медейские офицеры и впрямь начинали терять терпение. Она торчали на стене уже явно не десять минут; показательная казнь затягивалась и становилась слишком похожей на дешевый блеф. К Изоле подошли двое медейских сотников, смерив высокомерными взглядами Пса, и между ними завязался негромкий, но весьма напряженный разговор. Пес, скривившись, словно от чего-то исключительно мерзкого, отошел от них и приблизился к Джулии и Галейну. Стало видно, что бледное лицо его усеяно мелкими капельками пота. Он нервно покусывал тонкие губы.

— Ну? — невозмутимо взглянул на него Галейн.

— Не понимаю, — сдавленно проговорил Пес, вперив безумный взгляд в пространство. — Они не могут не понимать, что тут готовится… Так почему же они медлят?..

А как хорошо все было сразу после того, как они… Джулия осторожно облизнула губы. Ночью, когда навязчивая идея не владела им, он казался совсем другим человеком.

— Грэм… — тихонько сказала она. — А ты точно уверен, что он… этот парнишка… именно тот, за кого ты его принимаешь?..

— Ты тоже считаешь, что я не в своем уме? Или что я вру? Или — выдумываю? А, Джули?.. Так и скажи, что держишь меня за безумца или лгуна.

— Я вовсе так не считаю, — он выглядел довольно спокойным, но Джулия всерьез опасалась, что за показной холодностью скрывается бешеная ярость, и боялась спровоцировать ее освобождение. — Но тебе пришлось многое пережить, и, возможно, тебе иногда кажется то, чего нет на самом деле… — она не заметила, что почти слово в слово повторила фразу касотского пленника, сказанную недавно в адрес Пса же.

— Видения, говоришь? — глаза Пса приобрели обманчиво задумчивое выражение. Опасное выражение. — Значит, все-таки безумец?

— Я этого не говорила! Просто ты… иногда… бываешь не в себе.

— Слушайте! — вмешался Галейн. — Вы нашли неподходящее время для выяснения отношений. Прав Грэм или нет, мы увидим в самое ближайшее время, а до той поры воздержитесь от ругани.

— Пока что я не вижу подтверждений его правоты, — Джулия и не собиралась сдавать позиции.

— Может получиться, что ты не увидишь подтверждений, даже если парень и впрямь императорский сынок, — проговорил Галейн задумчиво. — Их офицеры могли получить специальный приказ именно на такой случай. Чтобы не позволять врагу ставить условия.

— И позволили убить принца? — поинтересовался Пес, прищурившись. — Единственного наследника? Что-то не верится мне в такое.

— Мне кажется, от Бардена и не такого можно ожидать.

— Такого — нельзя, — резко ответил Пес с полной уверенностью в своей правоте и приник к бойнице.

Джулия сочла за лучшее промолчать.

Тем временем, среди людей на стене произошло некоторое оживление. Офицерам, видно, надоело торчать просто так, и они взялись за пленника. По распоряжению одного из медейских сотников, его тычками в спину подогнали к гибриду лебедки с виселицей, заставили забраться на специально притащенную сюда колоду и, немного повозившись, накинули на шею петлю. В ту же секунду Пес отвернулся от бойницы и хрипло сказал:

— Едут.

И впрямь — ехали. Те самые всадники, чьи фигуры Джулия видела несколько минут назад на окраине лагеря, теперь приближались. Их было трое или четверо, и, пока Джулия смотрела, над головой одного из них развернулось белое полотнище.

— Парламентеры, — удовлетворенно проговорил Галейн. — Что я говорил?

К вечеру ни у кого не оставалось сомнений в том, что Галейн заслужил свою бутылку лигийского. Или, сказать точнее, не оставалось бы… потому что к вечеру никто и подумать о вине не мог.

Переговоры с касотцами получились агрессивными и поначалу довольно бестолковыми. Командованию медейцев пришлось признать, что Пес, как ни странно, прав, и жизнь и здоровье молодого пленного касотца его соотечественников волнуют весьма и весьма. Беспокойство они свое скрывали за грубостью и агрессией, но и слепому стало бы ясно, что мертвый Марк их не устраивает. Несмотря на свой тон, они были готовы на все, чтобы заполучить его живого и здорового. Никто, правда, так и не заикнулся о том, что он все-таки принц, но такие тонкости медейцев уже не волновали. Их волновало другое: чтобы в обмен на жизнь пленника касотцы отвели свои сотни подальше. А лучше бы увели их совсем. Дальнейшее, как предполагалось, будет делом техники. Медейцы надеялись, что со дня на день подойдет подкрепление (а подойти ему будет гораздо проще, когда под крепостными стенами не будут толочься вражеские сотни), и вот тогда они покажут касотцам, где раки зимуют. С другой стороны, касотцам деваться было некуда: вот он, Марк Сантос, он же Данис, на стене, в окружении враждебно настроенных медейских парней, с веревкой на шее.

Обменивались «любезностями» — это называлось переговорами — долго, Джулия уже успела потерять суть дела, хотя внимательно вслушивалась в беседу. При этом она не уставала удивляться, как это медейские командиры, не отличавшиеся долготерпением, но зато вынужденные выслушивать в свой адрес Безымянный знает что, все еще не вздернули пленника — в отместку, и будь что будет.

В конце концов переговоры закончились в пользу медейцев. Точнее, частично в пользу медейцев. Касотцы, получив с них клятву не причинять пленнику вреда, сняли осаду и отошли достаточно далеко, чтобы исчезнуть из поля зрения. Между тем, было ясно, что без Марка они просто так не уйдут, а значит, осада продолжалась, просто теперь кольцо ее расширилось.

Наслаждаться мнимой безопасностью слишком долго не стоило, а потому был срочно созван военный совет, чтобы решить, как поступить дальше.

Обычно на военном совете присутствовали только лишь офицеры, однако в тот день среди сотников и десятников оказался и простой наемник. Изола, который был далеко не дурак, настоял, чтобы к офицерам присоединился Пес, который, как стало окончательно ясно после переговоров с касотцами, знает о врагах кое-что, чего не знают остальные. Пес воспринял приглашение на совет как нечто само собой разумеющееся, и чувствовал себя среди старших по званию вполне уютно. Джулия, наблюдавшая за ним на протяжении всего совещания, отметила, что в данных обстоятельствах он выглядит куда более естественно и уместно, чем некоторые из старших офицеров. Чего стоил один лишь поворот его головы! В нем непременно должна быть хотя бы капля дворянской крови, иначе непонятно, откуда эта манера держать себя. Джулии подумалось, что он мог быть незаконнорожденным сыном какого-нибудь знатного вельможи, подавшимся от несладкой жизни в наемники.

Совет длился до рассвета, ровно до того момента, когда в залу ворвался измученного вида человек в пропыленной одежде и, небрежно отсалютовав офицерам, выдохнул:

— Они едут, господин тан!

Глава 7

Порядком потрепанный отряд уже несколько дней с предельной скоростью двигался к границе Медеи; офицеры безжалостно подгоняли измотанных солдат, не делая различий между здоровыми и ранеными. После недавней битвы, позволившей медейцами вырваться из осажденной крепости Северной, они стремились убраться как можно дальше и как можно быстрее. Подошедшая после переговоров с касотцами подмога оказалась весьма кстати, но битва, последовавшая вслед за этим событием, была тяжелой и кровавой. По приказу тана Локе Северную подожгли, и отступать медейцам стало некуда, а потому они рубились, как в последний раз.

Джулия не чаяла выйти из той резни живой, настолько тяжко ей пришлось. И, наверное, случилось бы именно так, как она предполагала, если бы не нашелся вдруг человек, ревностно взявшийся прикрывать ее. Задачу эту взял на себя Пес, и пыл его граничил с самоубийством, настолько мало он пекся о себе. Джулия сначала не замечала ничего особенного, а потом как-то сразу поняла, что наинец постоянно крутится где-то рядом. Перед глазами мелькали то его черная косынка, то бледное лицо, то блестящий клинок. Времени разглядывать особенно не было, но и без долгих наблюдений становилось ясно, что бой он ведет с некоторым напряжением, что ничуть не уменьшало его ярости, а дикий оскал не сходил с лица. До сих пор Джулия не видела его в бою, не считая ежедневных упражнений, и теперь поняла, что зрелище это жутковатое. В любом случае, в льющейся крови, рассеченных костях и прочем подобном мало красоты, но то, как это делал Пес… Ему явно нравилось убивать, он получал от этого процесса наслаждение. Особого рода, конечно.

В какой-то момент Джулия увидела его немного в стороне, спешенного, но оттого ничуть не менее смертоносного. Сверкающая лента его клинка взлетала над головой и опадала раз за разом; уже через самое короткое время Пес проложил себе дорогу прямо к Джулии. Ухватился за поводья ее коня, прижался, тяжело дыша, к его морде, словно и не кипела кругом безумная сеча. В опущенной левой руке подрагивал окровавленный меч, и вся одежда и лицо Пса были залиты кровью.

— Ну как ты, в порядке? — спросил он, не поднимая головы.

— Вроде бы, — конь под Джулией не желал стоять спокойно, тревожно танцевал и фыркал, да и ей самой трудно было оставаться спокойной. — А ты как?

— Со мной-то что случится, — Пес хлопнул животное по морде и растворился в царящем вокруг хаосе.

Через несколько минут Джулия уже увидела его на пятнистом жеребце, но вскоре Пес снова оказался на своих двоих. Потом он рассказал, что под ним успели убить троих лошадей. Самое интересное, его самого даже не зацепило. Джулии показалось, что он слегка разочарован подобным стечением обстоятельств.

— Мне, как всегда, не повезло, — заметил он уже позже, когда остатки отряда очень быстро продвигались на восток.

Но, пожалуй, он был не прав. Ему скорее повезло, в подобной свалке уже мало что зависело от умения обращаться с оружием; в толпе не пофехтуешь эффектно, нет места для маневра. Так что сработал уже фактор везения. Или невезения.

Очень многим не повезло.

Пленник, целый и невредимый, ехал в середине колонны в сопровождении многочисленной охраны. Вряд ли кто имел понятие, что делать с ним в данный момент, но на всякий случай глаз с него не спускали. Джулия видела пленника, когда проезжала мимо, направляясь к голове колонны. Все то же спокойное, слегка безразличное любопытство. Касотец как будто спрашивал: мол, ну что теперь будете делать, ребята? «Ребята» из конвойных косились на него без всяких признаков симпатии. Если бы не приказ не причинять пленному никаких повреждений, только боги знают, что бы сделали с ним озверевшие после тяжелого боя медейцы. А его эти мысли совершенно не беспокоили. Или беспокоили, но он мастерски скрывал тревогу под привычной маской. Выдержка все-таки у него была… Джулия помнила, что, пока он стоял на стене перед приготовленной для него виселицей, с петлей на шее, на лице его не дрогнул ни один мускул. Железный парень.

К сожалению, парни, находившиеся под командованием Джулии, были вовсе не такими железными. Бой сильно измотал их, и, хотя все они вышли из него живыми, многие были ранены. Десятку Хагена потрепало еще сильнее, он снова потерял двоих парней. Один из них был Дитрих, друг Хагена. Джулия видела его осунувшееся застывшее лицо, сжатые губы и потемневшие глаза, которые вспыхивали злым огнем, стоило только им обернуться в сторону Пса, целого и невредимого. Яснее ясного было: Хаген предпочел бы, чтобы полег именно он, ненавистный наинец, а не Дитрих. Пес на его злобные взгляды никак не реагировал. Сам он был задумчив и даже как будто печален. Джулия видела его мельком и удивилась. Такое странное выражение вовсе ему не свойственно. Интересно, о чем он думает?

Когда люди уже буквально валились с ног, офицеры, посовещавшись, объявили короткий привал. От Северной не успели уйти далеко, и оставалась опасность быть настигнутыми касотцами, но в дальнейшем продвижении уже не было смысла. Скорость снизилась чуть ли не до черепашьего шага, еще немного, и люди начали бы падать один за другим.

Джулия, уставшая ничуть не меньше своих подчиненных, все же нашла силы не повалиться сразу на землю; она заставила себя пройтись и узнать у ребят, все ли в порядке. Все парни были более или менее целыми, только слегка поцарапанными и дико уставшими. Вряд ли они даже понимали сейчас, что им удалось сделать.

Неподалеку Джулия заметила Хагена, неподвижно сидящего прямо на земле. Она подошла к нему и остановилась в паре шагов. Он заметил ее и медленно поднял на нее потемневшие до цвета штормового неба глаза.

— Я опять потерял ребят, Джули, — сказал он едва слышно.

— Это война, — осторожно заметила Джулия. Уж от кого, а от Хагена она не ожидала подобных душевных терзаний.

— Да, война, — согласился Хаген. — Но кто-то погибает, а кому-то везет… — он метнул куда-то в сторону ненавидящий взгляд; Джулия, проследив его, увидела Пса. — Эту наинскую собаку даже не поцарапало…

— Он получил свое в прошлый раз.

— Получил, да мало.

Неприязнь неприязнью, но желать смерти своим же солдатам… Хаген, пожалуй, хватил через край. Неудивительно, что он теряет людей.

— Видимо, Рондра придерживается на этот счет другого мнения, — суховато сказала Джулия. — Да и Борон тоже. Не тебе решать, кого ему забирать к себе, а кого оставлять здесь.

— Что-то ты чересчур печешься об этом псе, — Хаген, хотя и был погружен в пучины меланхолии, все же сообразил, что Джулия ведет речь вовсе не о Дитрихе. — Ходишь хвостом, смотришь на него вот такими круглыми глазами, — он показал, какими. — Уж не любовь ли вы крутите?

— А ты никак ревнуешь? — поинтересовалась Джулия невинным тоном.

— Я похож на идиота?

— Когда вот так плюешься от злости безо всяких на то оснований — очень…

Ответной реакции она дожидаться не стала, ушла. Вряд ли Хаген в таком состоянии мог сказать что-нибудь толковое. Скорее — продолжит плеваться.

Касот не желал отпускать незваных гостей. Несмотря на возросшую численность отряда, медейцам приходилось несладко; к границе с Медеей пробивались с боями, словно Рондра решила испытать их на прочность.

Джулия неоднократно ловила себя на том, что начинает бояться. Это она-то, никогда ничего не страшившаяся! Ее это обеспокоило, ведь страх в сражении не мог привести ни к чему хорошему. И если бы еще она боялась за себя, так ведь нет! Как только она замечала рядом с собой Пса (а он так и крутился неподалеку), она лишалась всякого покоя, потому что этот сумасшедший бросался в бой так, словно жил последний день, а каждый касотец был его личным врагом! Разумеется, о себе он вообще не думал и вел себя как настоящий берсерк. Мало того, он даже не носил доспехов. Да какие доспехи, он даже щит никогда в руки не брал, предпочитая орудовать своей бастардой, как двуручным мечом.

Причина всего этого безумия, как подозревала Джулия, была проста: Псу не терпелось умереть. И сделать он это решил, совмещая приятное с полезным, смерть в бою с помощью ближним. То, что у ближних каждый раз, когда они видели его перекошенную яростью физиономию и дикий оскал, все внутри обрывалось, его, конечно же, не занимало. Джулия боялась и злилась одновременно. Зря, что ли, она выхаживала идиота, что он так заторопился к Борону?

Она долго не решалась поговорить с ним. Ей казалось, все равно ответа не дождаться; кроме того, в эти дни они очень редко виделись. А если вдруг и снизойдет до ответа, что она может услышать такого, чего и так не знает? Можно было подойти к Галейну, у которого сложились с Псом отношения, похожие на приятельские. Но едва ли Галейн был в курсе всего, что творилось в сумрачной и непонятной душе новоявленного берсерка. Скорее всего, его так глубоко просто не допускали.

Наконец, представился удобный момент для разговора. Отряд пересек Серебряную, и с этой минуты как отрезало: касотцы отстали, словно бы река стала для них границей, пересечь которую они не смели. Медейцы не стали задумываться над причинами такой боязни, они просто вздохнули с облегчением и встали недалеко от Серебряной лагерем, выставив по всему периметру множество часовых.

Джулия, у которой впервые за несколько недель выдался свободный вечер, решила дойти до реки и ополоснуться. Вся грязь и кровь прошедших сражений словно облепила ее с ног до головы, и ей не терпелось смыть с себя всю гадость вместе с усталостью. Еще днем, когда разбивали лагерь, она приглядела местечко, как нельзя лучше подходящее для уединенного купания. Низкий берег был не слишком удобен для схода в воду, поскольку весь порос густым кустарником, но зато этот кустарник обеспечивал надежную защиту от посторонних слишком любопытных и наглых глаз.

Предвкушая удовольствие от купания в прохладной воде, Джулия подошла к реке, раздвигая руками густые гибкие ветки. Уже темнело, и потому она не сразу поняла, что облюбованное ею местечко уже кто-то занял. На темную фигуру, почти сливавшуюся с поваленным стволом, она обратила внимание только тогда, когда фигура эта распрямилась во весь немаленький рост и грубо поинтересовалась, кого и зачем сюда принесло. По голосу нетрудно было узнать Пса.

— А я могла бы и мечом тебя ткнуть, — заметила Джулия. — Надо предупреждать о своем присутствии.

— Ты сюда пришла позже, ты и предупреждай, — нелюбезно отозвался Пес, остановившись в тени дерева. Джулия совсем не видела его, только слышала. — Тебе чего здесь надо?

— Искупаться хотела.

— Иди отсюда. Купайся в другом месте.

— А ты что, реку купил?! — возмутилась Джулия. — Я тебе мешаю?

— Мешаешь.

— Интересно, чем?

— Шуму от тебя много.

— Я больше не буду шуметь, — Джулия продолжила раздеваться. — Я тихо-тихо…

Из тени донесся сдавленный вздох сквозь зубы, и ничего больше. Джулия, восприняв молчание как знак согласия, сбросила с себя последнюю одежду и поспешно вошла в воду.

Погрузившись в прохладные струи Серебряной, она испытала такое удовольствие, что даже забыла про оставшегося на берегу Пса и о том, что хотела поговорить с ним. Она думала только о том, как хорошо было бы никогда не выходить из воды, и плавать вечно… вечно… И никогда больше не держать в руках оружие, не видеть крови. Когда, наконец, она с сожалением направилась к берегу, прошло довольно много времени, совсем стемнело. Джулия вспомнила про Пса и подумала, что он, должно быть, уже ушел.

Он сидел у самой кромки воды, опустив руки между колен и задумчиво изучая блики света на поверхности реки. Когда Джулия ступила на землю, он поднял к ней лицо, и она увидела, что щека его снова нервно дергается. Он смотрел словно бы сквозь Джулию, и не замечал ее наготы.

— Не верится — так давно это было, — сказал он негромко. — Я сидел здесь, спиной к реке, и не смел обернуться; а они плескались позади меня, и смеялись…

— Ты уже был тут? — Джулия, поежившись, присела рядом с ним на корточки. Ей было прохладно, от воды тянуло холодом, но одеваться она не спешила.

— Вот в этом самом месте. Мы остановились недалеко отсюда; Оге и Ив ушли к мосту, — он коротко кивнул вверх по течению реки, указывая направление. Там находился мост, по которому отряд недавно пересекал Серебряную. В течение войны мост уже несколько раз переходил из одних рук в другие. В данное время его удерживали медейцы. — Девчонки захотели искупаться, но я не мог отпустить их одних…

"Девчонки" — это он, наверное, имел в виду медейскую принцессу и ее подругу. Что ж, четыре года назад они и впрямь были девчонками. Во всяком случае, для него.

— Скажи, Джули, — все так же тихо сказал Пес, глядя на воду, — тебе приходилось когда-нибудь предавать проклятию имя человека, которого ты любила больше всего на свете?..

— Как можно проклинать любимого человека?

— Можно… Я думаю иногда, что понес наказание за те слова, что мой язык повернулся сказать, и продолжаю расплачиваться до сих пор…

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила Джулия.

— Иногда мне кажется, я не смогу умереть, что бы ни случилось, — Пес то ли не слышал ее, то ли просто не намеревался давать объяснений. — Что бывает с человеком, когда Борон отворачивается от него?

— Он вряд ли даст бессмертие в наказание.

— Это смотря кому, — он вздрогнул и посмотрел на Джулию так, словно только что заметил ее. — Оделась бы ты, что ли…

Джулия почувствовала себя немного уязвленной. Любой другой мужчина на его месте сейчас пялился бы на нее во все глаза, вывесив язык, а этот…

— Я еще не высохла.

— Ты будешь сохнуть полночи.

— Нет — если ты мне поможешь…

Он усмехнулся так, что стало понятно: он видел насквозь все ее уловки. Но вместе с тем была в его усмешке какая-то растерянность. Он сам никогда не сделает первого шага, с досадой подумала Джулия. Что это — принципиальность, рыцарство? Или обычная робость?..

…Они никуда не торопились. Давно уже спустилась непроглядная ночь, а они все лежали на берегу, укрывшись одним на двоих широким походным плащом. Джулия не видела лица Пса, слышала только его дыхание, рваное и хриплое. Он и в любви оставался таким же, как и в бою. Как будто в последний раз…

— Зачем ты делаешь это?..

— Что?

— Прикрываешь меня, — Джулия, наконец, решила, что наступил подходящий момент.

Последовала длинная пауза. Пес лежал неподвижно и вроде бы не собирался отвечать. Потом вдруг проговорил неохотно:

— Мне страшно смотреть на тебя…

— Что? — растерялась Джулия.

— Ты — женщина… — еще менее охотно сказал Пес. — Да, я знаю, знаю, ты — солдат. Но все равно женщина… тебе не место здесь. Сидела бы дома, вышла замуж, воспитывала детей… Зачем тебя понесло на войну?

— Не твое собачье дело! — взъярилась Джулия. Она ненавидела подобные разговоры — мол, женщине место на кухне, со стряпней и детьми. — И если только из-за того, что я баба… Подумаешь, рыцарь какой нашелся! Я и без тебя неплохо управлюсь!

— Да я не сомневаюсь, — совсем похоронным тоном отозвался Пес. — Не в этом, в общем-то, дело. Джули, я… — он запнулся на секунду и продолжил с тихой яростью. — Безымянный, не умею я говорить о таком, да и не хочу. Просто — знай: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Джулию, в которой все еще кипела злость, так и подмывало спросить, можно ли считать его последние слова признанием в любви; но она не стала спрашивать. Она понимала, что Пес говорил о другом… но уже то, что он заговорил о подобных вещах, признался, что есть, по крайней мере, один человек, небезразличный ему, было чуду подобно.

— Не хочешь… — буркнула она. — Зато, как я понимаю, хочешь убиться сам?

— Борон не примет меня…

— А тебе не терпится попасть к нему?

— Тебя когда-нибудь допрашивали с пристрастием? — вдруг совершенно обыденным голосом, хотя и очень тихо, спросил Пес. — Надеюсь, что нет. Может быть, это можно пройти, оставшись собой. Мне не удалось. Я сломался, Джули, и довольно быстро. Все, что от меня осталось — это развалины, которые еще ходят и говорят. Мне нечего делать на этом свете, но, как я уже говорил, Борону я не нужен. Это наказание за необдуманные слова, брошенные в минуту отчаяния…

— Какое дело Борону до людских проклятий? — Джулии не нравился такой поворот в разговоре. С одной стороны, она была рада, что Пес разговорился; с другой стороны, на душе у него оказалось так черно, что она не имела понятия, как может помочь ему.

— Кроме Борона, есть и другие…

— Но…

— Нет смысла говорить об этом, — оборвал ее Пес. — Зря я начал.

— Не зря! — возразила Джулия. — Нельзя молчать бесконечно. Когда-нибудь нужно выговориться…

— Не нужно, — он зашевелился и приподнялся на локте, откинув плащ. — Пора возвращаться в лагерь, не находишь?

Джулия охотно осталась бы здесь и до утра, но он уже поднимался. Вероятно, он досадовал на то, что дал себе волю и разговорился, его злость всегда проявлялась в излишне резких и нервных движениях. Джулия чувствовала его напряжение даже в темноте. Она тихонько вздохнула, вылезла из-под плаща и тоже стала одеваться. Продолжать разговор, пожалуй, не имело смысла, а ведь у нее появилась масса новых вопросов!

По периметру лагеря шаталось такое множество часовых, что не наткнуться на одного из них было просто невозможно. Джулию с Пса окликнули из темноты и сразу после этого ткнули им под самый нос факел.

— Кто такие? — не слишком любезно поинтересовался подошедший человек в шлеме. Говорил он с сильным медейским акцентом. — Назовитесь.

— Свои, — в тон ему отозвался Пес, прикрыв глаза ладонью от света. — Дай пройти.

— Назовитесь! — на полтона выше повторил часовой. Он был из отряда, присоединившегося недавно, и поэтому не понял, кого на него вынесло. Свои уже предпочитали не связываться с Псом, если только на их стороне не было заметного численного перевеса.

— Мы из вольной сотни Даниэля Изолы, — Джулии не хотелось раздувать конфликт, и она поспешила опередить Пса.

— Наемники, — фыркнул солдат, перебивая. — Ваша принадлежность к вольному отряду не дает прав находиться за периметром лагеря с наступлением темноты. Назовите имена, я должен сообщить их начальнику караула. Таков приказ.

Пес, продолжая прикрывать лицо, сообщил, что он думает о приказе начальника караула и обязанностях часового, причем в таких выражениях, что Джулия даже почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. А он сказал и пошел себе в лагерь, как ни в чем не бывало. Но не сделал и двух шагов, как обнаружил у своего носа клинок разозленного солдата.

— Стоять, собака! — прошипел медеец.

Пес притормозил, коротко глянул оружие у своего лица, небрежно отвел его в сторону, словно ветку дерева, даже не взглянув на солдата.

— Я не собака, я — Пес, — сказал он через плечо. — Можешь жаловаться командованию, сколько хочешь.

И пошел дальше. Часовой не стал его останавливать, даже и про Джулию позабыл. Та, решив не дожидаться, пока он оклемается от подобной потрясающей наглости, устремилась вслед за Псом.

— Нарываешься, — сказала она ему в спину.

— Плевать.

— Донесет Изоле, неприятностей не оберешься.

Он только плечами пожал. Джулия вздохнула и не стала больше ничего говорить. А медеец теперь, пожалуй, и впрямь нажалуется начальству. А ведь можно было бы уладить все по-хорошему, если бы не вмешался Пес. Теперь же Изола, и без того уже выведенный из себя его выходками, вполне может назначить наказание по полной программе. Кроме того, в отряде наверняка поползут слухи о том, что Джулия нашла-таки любовника себе по вкусу и прогуливается с ним по ночам за пределами лагеря. Джулии было глубоко плевать, что говорят о ней (она знала — более половины сплетен родится от обыкновенной зависти тех, кто хотел оказаться с ней в одной постели, да случая не выпало), но кто знает, как отреагирует неуравновешенный Пес?

Больше всего Джулия боялась теперь, что он может навредить себе, дав волю бешеному характеру. Но как предотвратить неприятности? Пока она не знала.

Впрочем, и неприятности оставались пока лишь гипотетическими.

Полночи, проведенные вне лагеря наедине с Псом, повлекли за собой сразу несколько последствий, чего и опасалась Джулия. Во-первых, о незаконной отлучке и хамском поведении наинца узнало командование, а во-вторых, по лагерю поползли слухи, сопровождающиеся смешками наполовину завистливыми, наполовину злобными. Джулию огорчали и заботили оба обстоятельства, Псу же, казалось, было плевать на все. Даже когда Изола вызвал его к себе для разговора, он разговаривал так, словно провинился не он, а офицер, и вообще вел себя крайне вызывающе. Джулия, которая тоже не избежала выговора, старалась помалкивать. Она отделалась лишь строгим выговором и угрозой лишения офицерского звания в случае повторения проступка; Псу же пообещали веревку без суда и следствия. Изола заявил, что у него нет ни времени, ни желания разбирать причины проступков своих солдат, и по случаю военного времени наказание будет жестоким и быстрым. Наинец, выслушав угрозу, посмотрел на сотника отсутствующим взглядом и попросил разрешения удалиться.

— Пошел вон! — рявкнул Изола, вмиг распрощавшийся со своей невозмутимостью. — Я еще переговорю с Хагеном, чтобы он шкуру с тебя спустил! — напутствовав таким образом выскользнувшего из палатки Пса, он повернулся к Джулии. Взгляд его прищуренных глаз не предвещал ничего хорошего. — Молчишь? Правильно делаешь, что молчишь. Я помню, что просил тебя глаз с него не спускать, но это не значит, что ты можешь нарушать дисциплину! Кроме того, с этой минуты отменяю приказ. Занимайся своими делами, Джули, а Псом пусть займется его непосредственный командир.

Следующие дни Джулия наблюдала, как Хаген занимается своим подчиненным. Приказ Изолы дал ему возможность, наконец, выместить кипящую в нем злобу и ненависть к Псу, и он взялся гонять наинца, выражаясь фигурально, в хвост и в гриву. Тот не знал больше ни одной свободной минуты: Хаген или изводил его часами в тренировочных спаррингах, или отправлял на самые тяжелые и грязные работы. Днем Пес постоянно был чем-то занят, а ночами валился без сил на одеяло в своей палатке, и Джулия довольно долго не могла выбрать момент, чтобы сказать ему хотя бы пару слов. В конце концов, произошедшее между ними уже два раза не могло оставаться просто случайностью и стечением обстоятельств. Один раз еще куда ни шло, но никак не два! Джулия чувствовала потребность поговорить с Псом по душам.

Потом произошел случай, после которого она начала всерьез бояться, что веревки ему не миновать.

Слухи, которые пошли гулять по лагерю чуть ли не на следующую ночь после прецедента, ее раздражали и немного злили, но она ничего не предпринимала. Поскольку знала: людей не заставишь силой или уговорами держать язык за зубами, а рано или поздно им самим надоест. Она делала вид, что ничего не знает. Особого труда, по совести сказать, ей это не составляло, поскольку при ней никто и никогда не делал грязных намеков. Пес же был не настолько терпелив и благоразумен. Довольно долго до его ушей ничего не доходило, но уж когда дошло, последовал самый настоящий взрыв. Джулия не знала, что именно было сказано при нем, в форме насмешки ли или, может, шутливо выраженного одобрения или зависти, да это было и неважно. Важно то, что, по рассказам очевидцев, через несколько секунд после того, как опрометчивые слова сорвались с языка говорящего, тот уже лежал на земле с выбитой челюстью; а Пес возвышался над ним с перекошенным лицом, безжалостно придавив сапогом пальцы бедняги. Пострадавший — один из парней Харальда — говорил потом, что все произошло так быстро, что он не сразу понял, как и почему оказался на земле. Пес набросился на него как сумасшедший ("Как! — фыркнула Джулия про себя. — Да он и есть сумасшедший, неужели эти болваны еще не поняли?!"), и оттащить его смогли только втроем. Он сопротивлялся и исключительно мерзко ругался на наи; произошла драка, Пса довольно зло и жестоко избили. Ему даже не дали достать оружие. К счастью, обошлось без переломов и прочих травм, но целый день после драки он отлеживался в палатке, а когда вышел оттуда, вид у него был, только детей пугать. Джулия видела его опухшую физиономию, но видела так же и злобный огонь в заплывших глазах: Пес только еще более обозлился и не сделал никаких выводов из произошедшего. А офицеры сделали. Теперь можно было ожидать чего угодно, вплоть до обещанного скорого суда, окончившегося бы показательным повешеньем, но тут как нельзя кстати на лагерь обрушились касотцы (которые кстати вообще-то никогда не бывали). Пса оставили в покое. Не заниматься же дисциплинарными проблемами, когда лагерь кишмя кишит врагами.

Когда нападение было отбито, про Пса тоже никто не вспомнил, все спешно сворачивались и собирались в путь. А потом уже было поздно и как-то ни к чему, тем более что больше он на рожон не лез. Пока, по крайней мере.

Но отношения между наинцем и остальными солдатами испортились окончательно. Единственным, кто по-прежнему привечал его, как будто ничего не произошло, оставался Галейн со своими ребятами. Довольно часто Джулия видела Пса и Галейна вместе, причем вовсе не обязательно они разговаривали. Они могли просто молча сидеть рядом, по очереди подбрасывая ветки в костер. Безымянный знает, какие разговоры происходили между ними в мыслях, и происходили ли вообще. Джулия со временем пришла к выводу, что понять северян весьма непросто; может быть, именно поэтому они старались держаться вместе. Джулия немного завидовала Галейну, к ее костру Пес никогда вот так запросто не присаживался. Он вообще почти не обращал на нее внимания, словно ее не существовало. И только изредка она ловила на себе его странный, словно бы изучающий взгляд. И это было несколько обидно, как будто бы для него не имело значения то, что произошло между ними.

Зато больше, чем хотелось бы, пристального внимания к своей особе Джулия получала от Хагена. Он почему-то постоянно оказывался на ее пути, несмотря на то, что она, как могла, старалась избегать встреч. После того, как избили Пса, а Хаген, его командир, не вмешался и даже не попытался разобраться, Джулии совершенно не хотелось с ним разговаривать и даже встречаться. Поэтому она делала вид, что не замечает его, и всегда молча проходила мимо.

Игнорировать бывшего приятеля долго ей не удалось. Как-то Хаген особенно решительно заступил дорогу и крепко схватил ее за руку.

— Ты почему меня избегаешь? — поинтересовался он зло, и не подумав понизить голос.

— Избегаю? — Джулия сразу начала нервничать и злиться, но старалась говорить спокойно. — Не придумывай глупостей, Хаген.

— Что ж я, по-твоему, глупец? — ровный тон не обманул Хагена и он, вместо того, чтобы успокоиться, еще больше раздражился. — И мне мерещатся всякие вещи, как твоему любимому?

Хаген в этот момент был вовсе не похож на себя, от его обычного дружелюбия и доброжелательства по отношению к Джулии не осталось ничего. Перед ней стоял злобный незнакомец с перекошенной физиономией. На какую-то секунду Джулия даже испугалась, а потом сказала себе: да он же пьян! О-хо-хо. А если его увидят старшие офицеры?

— Хаген, — еще спокойнее сказала Джулия. — Успокойся, пожалуйста. На тебе лица нет. Я…

— Скажи, — перебил он ее. — Это правда?

— Правда — что?

— Что ты спишь с Псом.

Вместо «спишь» Хаген употребил другое, гораздо более неприличное слово, и Джулия окончательно потеряла терпение. Что бы там ни происходило между ней и Псом, никому не позволено обсуждать это в подобном тоне. Она крутанула руку, вырываясь из крепких пальцев собеседника, и, освободившись, отскочила на шаг.

— Еще слово, Хаген, и ты пожалеешь, что у тебя вообще есть язык! Поберегись!

— Поберечься тебя? — на его губах проскользнула нехорошая усмешка. — Или твоего дружка?

— Остерегайся, в первую очередь, себя, и того, что ты можешь ляпнуть. И вообще, с каких это пор ты стал совать нос в мою постель?..

— С тех пор, как туда забрался этот хромой выродок. Предупреждаю, ради твоего же душевного спокойствия, Джули, долго он не протянет, получит в конце концов веревку на шею.

— Или нож в спину? — ядовито поинтересовалась Джулия. — Я знаю настроения твоих парней и настроения людей в лагере. Не понимаю только, чего ради вы накручиваете себя. И вообще, с этими разговорами мы идем в никуда, а у меня много дел.

На самом деле, Джулия понимала, почему парни себя «накручивают». Пес вел себя так, что ни один нормальный человек не мог проникнуться к нему симпатией. Но он прикрывал ей спину, а долг платежом красен. Кроме того, теперь, помимо боевого сотрудничества, их связывали и другие узы. Во всяком случае, так казалось Джулии.

В середине лета Пес на несколько недель покинул отряд. История с захваченным в касотском лагере пленником получила продолжение. Еще только когда отряд пересек границу Медеи, касотца под усиленным конвоем отправили в столицу для дальнейшего разбирательства. Через некоторое время в отряд примчался гонец на взмыленной лошади и потребовал немедленной встречи с командованием. На гонце были королевские цвета, а потому никто и не подумал спорить с ним, и его провели прямиком к тану Локе.

К вечеру все уже знали, что по дороге в столицу касотец сбежал. Как ему удалось улизнуть, когда его неусыпно охраняло два десятка отборных медейских солдат, осталось неясным, не иначе как магические штуки, передавшиеся по наследству от предполагаемого папаши. Конвойные всеми богами клялись, что не сводили с парня глаз, и это было похоже на правду. Но, так или иначе, пленный исчез, практически растворился в воздухе.

А поскольку в столице его уже с нетерпением ждали, высокое командование выразило желание непременно побеседовать хотя бы с человеком, пленившим загадочного касотца. Причем пожелание звучало вовсе не как пожелание, а как приказ, не подлежащий обсуждению. Тан Локе и не собирался его обсуждать. Он вызвал к себе Изолу и, в свою очередь, приказал ему разыскать Пса и отправить его с гонцом в столицу. Скоро пожелание командования по нисходящей лестнице дошло до Пса; и того прямо затрясло, когда он услышал, кто и зачем желает его видеть. Затрясло, ясное дело, не от нетерпения. Было видно, что в столицу он ехать не желает, и уж тем более не желает беседовать ни с военачальниками, ни с самим королем. Впрочем, его-то уж точно никто не спрашивал; велено было собираться и отправляться в дорогу на рассвете следующего же дня.

Накануне отъезда Пес сам разыскал Джулию. Вид у него был такой, словно ждала его верная смерть, а не приватная беседа с медейскими офицерами. Таким бледным Джулия не видела его давно, и она могла бы поклясться, что выглядит он испуганным. Это Пес-то! А поведение его вообще вызывало у Джулии шок: он молча опустился рядом с ней на землю, обхватил ее колени и уткнулся в них лбом. Поза настолько беспомощная и детская, что Джулия с трудом сдержала желание погладить его по спине, как бездомную дворнягу. Впрочем, она хорошо представляла, что дворняга эта легко может обернуться оскаленной злобной зверюгой, и потому, несмотря на удивление, постаралась сделать вид, что ничего не происходит. Она не сказала ни слова, с трудом сдерживая любопытство, и ожидание ее не обманулось. Пес заговорил первым.

— Я не могу туда ехать, — едва слышно проговорил он, не поднимая головы. — Не могу.

— Почему?.. — еще больше удивилась Джулия. — Расскажешь все, что знаешь, только и всего.

— Не могу я этого рассказать… понимаешь?

— Не понимаю, — честно ответила Джулия.

— Там… там может быть принц. И если он услышит… если он поймет, что это — я…

— Ну и что? Если ты вытаскивал его из Северной, как ты утверждаешь, он будет только благодарен тебе. Так чего же ты боишься?..

— Они думают, что я мертв. И я не хочу, чтобы они узнали… сейчас… Ей это не нужно…

— Кому — ей? — спросила Джулия без всякой задней мысли.

— Принцессе, — отозвался Пес и поднял голову. Вопреки ожиданиям, физиономия у него оказалась каменная. — Принцессе еще рано знать, что я жив.

Но он, конечно, уехал, не мог же он противиться прямому приказу высшего командования. Пока он отсутствовал, у Джулии было время подумать над его странной фразой о принцессе. Так он говорил о ней… не о каждой женщине говорят в подобном тоне. А сцена на берегу? Он вспоминал купание девушек, и уж теперь стало ясно, что не просто так. Да и слова его про любимого человека… У Джулии в голове начала складываться некая цельная картина. Странная картина, и не сказать, чтобы сильно ей нравящаяся. Был, значит, отряд молодых медейских аристократов, среди них — не больше и не меньше, как сама принцесса. Был наемник, который едва ли привык делать что-либо просто так, за красивые глаза. И наемник этот присоединяется к отряду аристократов, чтобы залезть в самое пекло ради освобождения человека, который ему никто. Можно предположить, что Пес решил рискнуть ради денег, но, насколько Джулия помнила ту историю, король Тео вовсе не был расположен награждать спасителя своего пасынка. А теперь, значит, Пес вспоминает о принцессе, говорит о предательстве любимого человека (хотя ситуация в глазах Джулии выглядела, так, что предали самого Пса, а не он кого-то предал)… Возможно ли, чтобы повидавший в жизни всякое наемник полюбил молоденькую девчонку с титулом? Полюбил так, что забыл об осторожности и о деньгах? Поразмыслив, Джулия пришла к выводу, что подобное вполне возможно, несмотря на мрачный характер Пса. Странно другое — что спустя столько времени он все еще, похоже, любит ее. Подумав об этом, Джулия ощутила нечто, похожее на укол ревности, и удивилась. Она никогда не думала о серьезных отношениях с кем-либо, но и довольствоваться лишь малой частью души своего друга-любовника не хотела. Если его сердце принадлежит другой женщине, то что же остается ей? Лишь его меч и общая постель — иногда?.. Ей было этого маловато.

Что ж, вот вернется он, тогда можно будет попытаться вызвать его на разговор еще раз. Джулия не слишком рассчитывала на успех, но вдруг повезет?

Но пока стоило набраться терпения. Скорого возвращения Пса не ожидал никто, от границы до столицы путь не близкий, да сколько еще времени займут дела в городе. Галейн, так тот вообще считал, что его земляка в отряде больше не увидят, поскольку король и его офицеры захотят вытянуть из Пса как можно больше и с подробностями, а для этого может оказаться недостаточно одних только светских бесед. Кое-кто с ним соглашался: король Тео крут и любит получать ответы на вопросы, и добьется своего даже от такого строптивого и неразговорчивого собеседника, как Пес. Джулия же почему-то была уверена, что он вернется. Парень был везуч, и, уйдя от смерти, наверняка сможет избежать излишнего любопытства короля и королевских приближенных. Так просто его не возьмешь, вывернется.

Шли дни последнего летнего месяца, отряд носило с места на место, ничего серьезного не происходило. Мелкие стычки с касотцами чередовались с длинными затишьями, когда казалось, что никакой войны нет и в помине. Потом поступил приказ двинуться к Тирну, одному из приграничных медейских городов, который осаждали касотские войска. Дело предстояло жаркое, поскольку касотцы свою добычу так просто отдавать не собирались, и ребята встряхнулись в ожидании настоящего боя.

На подходе к Тирну отряд нагнал Пес. И конь его, и сам он имели такой вид, словно скакали, не останавливаясь, несколько суток. На вопросы, куда он так спешил, и как узнал, где искать своих, он только криво улыбался и молчал. Не ответил он ничего и на многочисленные расспросы о том, что было в столице, разговаривал ли он с самим королем или с кем-то из его приближенных офицеров. У Джулии родилось подозрение, что до столицы он вообще не доехал, а столько времени где-то болтался для отвода глаз. Возникал вопрос, что произошло, в таком случае, с его сопровождающим, но уж на это Пес точно не ответил бы. В конце концов, от него все отступились, в том числе и Изола, изрядно взбешенный молчаливой дерзостью подчиненного.

Глава 8

С наступлением осени бои затихли. Осень, короткая, но донельзя неприятная на севере, принесла с собой затяжные дожди и размытые дороги. Передвижение стало невозможным, и отряд снова встал лагерем под стенами одного из медейских городов.

В ожидании долгих дней затишья солдаты заранее скучали. Оставалось только надеяться, что зима в этом году выдастся не такая снежная, как в прошлом, и дороги поверх непролазной грязи не завалит сугробами выше человеческого роста.

Джулия неожиданно для себя начала мечтать о передышке. Она обнаружила, что устала от вечных боев, крови и боли, от постоянных переходов с места на место. Если мы засядем в лагере хотя бы на месяц, думала она, я буду просто счастлива. Впрочем, у нее, в отличие от приятелей, действительно были причины радоваться непогоде. Ибо с наступлением осени она заполучила в свои объятия человека, которого давно желала. Пес сам пришел к ней на ложе однажды ночью, и с тех пор Джулии редко приходилось спать одной. Чему она и радовалась, ибо общество Пса в ночные часы было ей более чем приятно.

Никто больше не пытался шутить на тему отношений Джулии и наинца, и уж тем более подкалывать кого-либо из них. Парни помнили летний прецедент, и связываться с Псом не желали. К зиме и медейцы успели узнать, что в гневе он неудержим, и что образумить его можно только одним способом — оттащив от противника силой. А еще лучше лишить сознания. А сделать такое было нелегко.

Впрочем, он, наверное, и не обратил бы теперь внимания на насмешки.

После рейда в столицу Пес стал еще более молчаливым, если только такое возможно, и почти постоянно был погружен в мрачную задумчивость, такую глубокую, что не сразу реагировал, когда к нему обращались. Он почти не улыбался, и только изредка на узком лице его появлялась странная, медленная улыбка. В такие моменты лицо неузнаваемо менялось, и это очень нравилось Джулии. В льдисто-синем взгляде, обычно обращенном внутрь себя, только тогда и появлялась жизнь.

Если бы только знать, чем вызвать эту его улыбку! Джулия понимала прекрасно, что к ней это явление не имеет никакого отношения. Она до сих пор не знала, как Пес относится к ней, кто она для него; но в одном была уверена: он не любит ее.

Не то чтобы это сильно огорчало ее, она и сама не пылала к нему нежными чувствами, но ей, пожалуй, немало польстило бы, сумей она заронить в его душу искру влюбленности. Увы. Если он к кому и питал привязанность, то только к ней, к принцессе. К девушке, которая, как ни крути, предала его когда-то.

Джулии же он говорил, что она прогоняет плохие сны. И впрямь, в ночи, которые Пес проводил с ней, он почти никогда не бредил и не стонал во сне. А если начинал, Джулия будила его и успокаивала, словно ребенка. И он засыпал снова в ее объятиях, теперь уже спокойным сном.

Не все их совместные ночи проходили в бурной деятельности, и Джулия думала, что все же Пес видит в ней не только любовницу, но и просто человека, чье общество ему приятно. Он мог просто прийти после особенно тяжелого дня, рухнуть на ее постель и уснуть, не сказав ни слова. Как к себе домой, усмехалась Джулия, но не возражала. Если ему больше нравится спать у нее, пусть спит.

Но, увы, все это отнюдь не делало Пса более милым или разговорчивым человеком. Слова из него по-прежнему приходилось вытягивать клещами, и по истечении зимы Джулия знала о нем ненамного больше, чем в тот день, когда вытаскивала его из подвалов Северной. О некоторых фактах биографии он все же обмолвился, но об основном Джулии оставалось только догадываться. Она так и не смогла понять, что он за человек.

Она продолжала придерживаться мнения, что Пес — незаконнорожденный сын какого-то северного аристократа. С такими чертами лица, с такой осанкой и манерой речи он просто не мог быть простолюдином! Если же он действительно бастард, то нет ничего удивительного, что он не желал говорить о родителях. Судьба незаконного отпрыска несладка, и Пес, должно быть, натерпелся в жизни. Он не скрывал, что с юных лет его носило по всему материку с юга на север и с запада на восток; и зарабатывать на жизнь приходилось всяким. Джулия так и не узнала, где он научился обращаться с оружием; он только обронил как-то, что с ним специально занимались. Кто мог заниматься ратным делом с мальчишкой-бродягой?.. Джулии пришлось смириться с тем, что не ее это ума дело.

По словам Пса, у него не было ни друзей, ни родственников. Одиночка по натуре, он ничуть не переживал из-за того, что никто не ждал и не любил его. Во всяком случае, внешне он ничем не показывал, что страдает из-за своего одиночества. Как-то он рассказал Джулии, что у него был побратим, но они расстались много лет назад, и с тех пор не виделись. Когда он говорил о том, что побратим, вполне возможно, уже давно мертв, голос его даже не дрогнул. Воистину, у него была душа зверя.

И больше — ни о чем ни слова. Ни о матери, ни об отце, ни о доме. Невозможно, немыслимо, чтобы человек жил вот так, без родных, без привязанностей. Но Пес жил. И сам вид его — холодная ярость, странным образом смешанная с отстраненностью, — отбивал у людей желание лезть ему в душу. Что творилось у него внутри, о том знал только он сам. И никого он в душу и сердце допускать не желал. Просто удивительно, как там задержалась медейская девчонка. И все же Джулия понимала, что к ней самой Пес относится совсем не так, как к остальным боевым товарищам (которых товарищами, вообще-то, с трудом можно было назвать, так его все ненавидели). Иначе она просто не видела бы его по ночам.

Зимой он все-таки почти на месяц пропал из ее поля зрения. Наемники Изолы, отколовшись от основных медейских сил, расположились в небольшом городишке недалеко от границы. Местные жители даже не знали, радоваться таким гостям или огорчаться. С одной стороны, наемники обеспечивали им защиту (и в «мертвый» зимний сезон случались набеги и стычки), а с другой, неприятностей от буйных парней тоже доставало. Пес, некоторое время пошатавшись по городку, отыскал себе забаву. На одном из постоялых дворов пережидал зимнее ненастье парень, назвавшийся мастером татуировки. Пес, поговорив с ним и просмотрев альбомы с образцами рисунков, загорелся, как мальчишка. Выложив татуировщику немалую сумму, Пес целыми днями пропадал теперь на постоялом дворе. Ночами его тоже где-то носило; Джулия прекрасно понимала, почему он почти перестал приходить к ней. С такой воспаленной шкурой было не до любовных утех. Она пару раз видела узоры, появлявшиеся на нем, еще в процессе их создания. Парень был настоящим художником. Причудливый красно-черный орнамент, бравший начало на шее чуть выше линии роста волос, разбегался по всей спине и по рукам до самых запястий. Татуировщик сумел заплести узоры с многочисленными шрамами, и теперь общий рисунок выглядел одновременно жутко и завораживающе. Но болеть все это должно было страшно…

Когда титанический труд был закончен, и Джулия увидела Пса во всей красе, сначала она хотела съехидничать, но потом решила, что не стоит. То, что получилось, ей даже нравилось. Хотя, с ее точки зрения, результат и не стоил тех мучений, что пришлось ради него вынести. Все-таки Пес был немного мазохистом, раз добровольно разрешил в течение целого месяца тыкать в себя иглами.

Закончив самоистязание, он незамедлительно возобновил ночные визиты к Джулии, словно верный супруг. Впрочем, он даже не потрудился объяснить причины своего отсутствия, как будто это само собой подразумевалось. Но Джулия узнала и без него, ребята рассказали. Она-то думала, что он просто берег наболевшую шкуру, но, оказалось, ничего подобного. Целый месяц вместе с Галейном и еще парой земляков его носило по кабакам и храмам Рахьи. Джулия, услышав про это, почувствовала нежданный укол ревности. На девочек, значит, потянуло? Одной Джулии, значит, ему недостаточно?.. Интересно, как это понимать. Пес предстал перед Джулией с неожиданной стороны; она могла заподозрить его в чем угодно, только не в сластолюбии, особенно после того, как он от нее шарахался. Вот кабаки — это да, это на него похоже, от вина он никогда не отказывался… но с Галейном? Галейн был самым сдержанным человеком, которого случалось встречать Джулии в жизни.

Жаль, подумала она, что я не могу устроить этим оболтусам головомойку, или хотя бы хорошенько расспросить их. Права нет… Я им не мать, не жена и не сестра, и даже не командир. А то, что Пес делит со мной кровать, не обязывает его отчитываться в своих поступках мне. Взрослый мужик, в конце концов. Все парни в отряде бывают и у жриц Рахьи, и вино хлещут…

Но как она себя ни уговаривала, все же обида где-то глубоко затаилась. Глупо, но что поделать, если уж Джулия привыкла к особому отношению Пса? К тому, что он выделял ее и вроде как даже уважал. А тут — такое. Получается, что ему все равно, с кем спать?

Или, может быть, у него просто случился запоздалый «отходняк» после длительного заточения?

Как бы то ни было, но все равно, по весне, после самой крупной и кровавой за всю войну битвы на берегу Серебряной реки, Пес пришел в шатер ни к кому-нибудь, а к Джулии.

Многих своих пришлось похоронить, но бледность Пса вряд ли была вызвана гибелью кого-то их боевых товарищей. Джулия, сама умудрившаяся выйти из схватки без единой царапины, увидев его, подумала было, что он тяжко ранен — так его шатало, и такое мертвое, белое, без кровинки лицо у него стало. Да и крови на одежде хватало. Джулия вскочила ему навстречу, в гневе спрашивая себя, куда смотрят лекари, но он уже рухнул к ее ногам, как подкошенный.

— Что с тобой? — она поспешно опустилась рядом с ним на колени, схватила за плечи. — Ты ранен?

— Я цел, — выговорил он с явным трудом. — Правда, со мной все в порядке, Джули.

— Сомневаюсь. Что случилось?..

Он промолчал, опустил взгляд. Джулия, проследив за ним, увидела лежавший у него на коленях продолговатый сверток, который сразу не заметила. Сверток из черного касотского плаща с полуоторванной нашивкой. Плотная материя заскорузла от пропитавшей ее засохшей крови.

Словно отвечая на невысказанный вопрос, Пес отогнул край плаща, и Джулия увидела два изогнутых клинка в простых ножнах. Ничего не понимая, она вскинула на него глаза.

— Что это?..

— Мечи моего брата… побратима, — проговорил Пес; голос его звучал необычайно хрипло, словно он большим усилием выдавливал слова из горла. — Я забрал их в полевом госпитале.

Джулия непонимающе смотрела на него. Побратим? Они же расстались много лет назад. И… мечи? В госпитале? Что это значит? Пес обнаружил своего побратима среди медейских раненых? Но почему у него такой похоронный вид? И почему мечи завернуты в касотский плащ?

— Роджер был наемником, — продолжал Пес, не поднимая глаз. — Он сражался на стороне касотцев. Наши подобрали его во время боя… видимо, по ошибке… принесли в наш госпиталь. Удивительно, но он увидел меня там, узнал. Хотя уже умирал.

Наконец-то, он поднял глаза, и Джулия увидела, что они совершенно сухие, а взгляд их неподвижен и почти мертв. Но бледность лица говорила сама за себя, так же как и дергающаяся щека и подрагивающие губы. Пес был на пределе срыва.

— Он умер?.. — тихо спросила Джулия.

— У меня на руках. Борон, будь ты проклят! — богохульство сорвалось с губ, словно плевок; пальцы крепко сжались на ножнах мечей, но он едва ли замечал это. — Что же ты за бог, если…

Джулия успела изучить порывистый и несдержанный нрав Пса, знала она так же и о его непочтении к богам; но слушать столь откровенные богохульства она не могла. Борон оставался для нее могущественным богом смерти, он волен забирать человеческие жизни когда угодно, и уж точно не спрашивает у смертных, согласны они с его волей или нет. И хотя он мало внимания обращал на дела смертных, все же нечестивца мог покарать на месте. Поэтому Джулия, не дав Псу договорить, закрыла ему рот ладонью.

— Т-с-с-с! Если он услышит…

— Если бы он услышал, — с горечью сказал Пес, отводя ее руку, — он давно призвал бы меня к себе. Но он не слышит меня, Джули, я же говорил. Можешь не беспокоиться…

Как же мне не беспокоиться за тебя, подумала Джулия, если ты постоянно сам призываешь на свою голову все громы и молнии — и людские, и божественные. Пес как-то сказал, что неприятности любят его. На самом деле, это он сам любил неприятности, жить не мог без них и постоянно сознательно стягивал их на себя.

А после он говорит, чтобы она не беспокоилась за него.

— Его… похоронили? — конечно, она имела в виду не Борона.

— Вместе со всеми нашими, — кивнул он. — Когда я забрал плащ, никто не стал разбираться. Джули, почему так? Мы не виделись восемь лет, и встретились лишь затем, чтобы попрощаться навсегда?..

Вопрос «почему», с точки зрения Джулии, не имел смысла, когда речь шла о человеческих жизнях и о воле богов. Обычно и Пес не очень-то задавался им, едва ли задумываясь над тем, что его меч принес смерть и горе во многие семьи, но сейчас, как видно, его задело за живое самого. И хорошо задело.

— Такова воля богов, — тихо сказала Джулия. Что еще тут можно сказать, она просто не знала.

Она думала, что он разразится проклятиями, но он только шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и глубоко вздохнул, как человек, который всеми силами сдерживает рыдания. Что с ним делать, если вдруг его прорвет? с тревогой подумала Джулия. Понятия не имею, как утешать рыдающего мужчину…

Но Пса утешать не пришлось. Если что и зрело глубоко в его душе, то оно так и не нашло выхода наружу. Первый порыв Пса, когда он с перекошенным лицом рухнул на колени к ногам Джулии, быстро прошел.

Мало того, он словно и забыл о том вечере на следующее же утро; по-прежнему грызся с медейцами на глазах у всего лагеря, и хохотал над пошлыми шутками своих земляков-наинцев. Джулия, сколько ни наблюдала за ним, так и не смогла заметить признаков какой-то особенной печали, помимо той, что одолевала его постоянно. Пес теперь всегда возил с собой пару кривых мечей, завернутых в черный окровавленный плащ, но вспоминал о них не чаще, чем о прочей своей поклаже, и никогда не доставал их. Впрочем, кое-какую перемену Джулия заметила в первую же ночь, когда он снова пришел к ней. На шее он всегда носил латунную бирку, как и все солдаты; отличалась она от множества других таких же только тем, что вместо имени и фамилии на ней было выгравировано прозвище. Этот имеющий исключительно функциональное назначение кусочек металла был единственным украшением Пса, если только мог называться украшением; Джулия привыкла к нему и почти не замечала. А серебряная цепочка довольно тонкой работы, перепутавшаяся с более грубой цепочкой жетона, сразу привлекла ее внимание. Она была гораздо длиннее, а в качестве кулона на ней висело серебряное же кольцо, изукрашенное тонкой вязью. Подарок от девушки, подумала Джулия в первый момент, но сразу же засомневалась. Не такой человек Пес, чтобы принимать подобные подарки от девиц и носить их на груди. Если, конечно, это кольцо не подарок той самой девушки.

На вопрос Джулии Пес коротко и весьма сухо ответил, что кольцо передал ему погибший побратим, а изначально оно было его. Более никаких подробностей не последовало, и Джулии пришлось прикусить язычок и поумерить свое любопытство.

А война шла, и все ближе подкатывалась к столице Медеи. Не в первый раз, впрочем. Еще несколько лет назад касотцы сумели продвинуться в центр королевства довольно далеко, и даже обосновались в нескольких крупных фортах, которые казались уже потерянными. Но доблестные медейские войска сумели выбить противника из крепостей и оттеснили обратно к границе; и тогда казалось, что война близка к завершению; частично бои даже переместились на территорию Касот. Сейчас же успех снова был явно на стороне касотцев; и только боги знали, сколько еще могут качаться эти качели вперед и назад. Стало по-настоящему жарко.

Однако же король Тео не собирался опускать руки и спокойно смотреть, как погибает его королевство. Он обратился за помощью к соседям, и те незамедлительно откликнулись. В Медею хлынула новая волна наемников; вместе с вольными отрядами границу пересекли и регулярные войска соседних королевств. Бардена изрядно потеснили. Возможно, дело было просто-напросто в том, что короли осознали наконец опасность, исходящую от колдуна-императора; до них дошло, что если падет Медея, то наступит их очередь. Империя, подмявшая под себя несколько мелких королевств, не задумываясь замахнулась бы на весь материк.

К концу года отряд Изолы, изрядно потрепанный, потерявший больше половины своих солдат (на их место командир, почти не задумываясь, тут же нанимал новых), снова оказался на северной границе Медеи после того, как дал изрядный круг по всему королевству. А зимой, в самом начале нового года, Джулии пришлось покинуть отряд, ставший для нее второй семьей. Дезертировать, когда до победы оставалось всего лишь несколько месяцев.

Глава 9

Все пограничные городишки походили друг на друга как две капли воды; особенно, когда в них располагались на зимовку вольные отряды. Джулия изнемогала от скуки; заняться в этой дыре было решительно нечем, если только не глушить бочками вино, чем и занимались в основном ее товарищи, опустошая подвалы местных питейных заведений.

Градоправителю не нравилось подобное нашествие, но деваться было некуда, и он выделил под жилье непрошеным гостям старые бараки на окраине. Они стали казармами только по названию, но не по сущности, ибо почти всегда пустовали, солдат носило по городу. Изола, правда, зорко следил, чтобы его подопечные не затевали драк, не приставали к добропорядочным горожанкам и не учиняли прочих безобразий, но смотрел сквозь пальцы на посещение трактиров и храмов Рахьи. За много лет он отлично научился управлять людьми и знал, что можно запрещать своим головорезам, а что нельзя.

Вечерами городок словно вымирал. Местные знали, что вместе с сумерками приходит время веселья незваных гостей, и потому старались не высовывать носы на улицу, хотя никто их до сих пор не обижал и ущерба не наносил. Тем не менее, горожане придерживались мнения, что не стоит будить лиха, пока оно спит. Может, оно и верно было. Запреты запретами, а подворачиваться под пьяную руку тому же Хагену, который в последнее время пил слишком много, было чревато.

На некоторое время Джулия вновь потеряла Пса из виду. Попав в более или менее цивилизованное место, он ускользал из-под ее влияния и принимался вкушать все прелести городской жизни с неуемной энергией. Почти все вечера и ночи она проводила в одиночестве, лишь изредка присоединяясь к приятелям за кружкой вина. Да и в этих случаях она стремилась уйти пораньше. Не то чтобы она имела что-то против пьяных рож товарищей по оружию, просто с некоторого момента они начинали ее раздражать. Может быть, вино влияло на нее, провоцируя раздраженность, а может быть, еще что-то, Джулия не вникала. Она не любила подолгу заниматься самокопанием.

Один из январских вечеров выдался особенно приятным, в смысле погоды. Было довольно тепло, трескучие морозы, державшиеся на протяжении последней недели, отступили, и пошел снег. Джулия, высунув нос за дверь, решила, что жаль тратить такой прелестный вечерок на банальную пьянку, лучше прогуляться. Она накинула теплый плащ, и, не взирая на сгустившуюся тьму, пустилась в путешествие по узеньким улочкам городка.

Медлительно падали снежные хлопья, было темно и тихо. Фонарей на улице не было, и единственный свет, который помогал Джулии ориентироваться и не сломать себе ноги и шею, пробивался из-за ставен домов. Почтенные горожане как раз вкушали свой ужин после дневных трудов. В подобной благодати Джулия совсем размякла и расчувствовалась, даже ее мысли приняли лирическое настроение, чего с ней не случалось с незапамятных времен, а потому приглушенный крик, полный ярости, подействовал на нее как удар по голове. Она вздрогнула и вернулась помыслами на грешную землю, огляделась.

Она забрела на окраину города: за спиной ее мелькали тут и там огоньки, впереди же простиралась густая, жирная, зимняя тьма, лишь бледно подсвеченная снегом. Крик раздался совсем недалеко, вслед за ним последовали и другие звуки, словно бы шорканье множества ног, приглушенные ругательства и какая-то возня. Джулия насторожилась. Место глухое, здесь могло происходить все что угодно, вплоть до убийства. Но на помощь никто не звал. Разборки между местными внезаконными личностями? Да, но какие тут преступники?.. Джулия, отлично понимая, что поступает неразумно, осторожно двинулась в сторону шума, под плащом положив ладонь на рукоять меча.

Далеко идти не пришлось. В стороне от домов она увидела скудно освещенный стоящим в снегу фонарем пятачок земли, окруженный с трех сторон кособокими строениями с глухими стенами без окон. Это была, так сказать, сцена; она не представляла собой ничего особенно интересного. Разве вот только несколько пятен крови на снегу. Действующие же лица заинтересовали Джулию гораздо больше. Несмотря на плохой свет, она опознала сразу всех, и первой ее мыслью было: «Доигрался». Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что происходит. В углу, прижавшись спиной к стене, замер Пес с обнаженным мечом в руках; вокруг него полукругом стояли пятеро, среди них Харальд и Хаген. Ни у кого не было мечей, лишь кинжалы да кастеты. Видно, они забыли, что Пес никогда не ходит без меча, и захотели «проучить» его без применения серьезного оружия. Теперь же они пытались сообразить, как достать его; бастарда его была длинная и разила без промаха, это отлично знали, а потому никто не хотел лезть первым.

Самую завязку действа Джулия, кажется, пропустила; именно к ней относились услышанные ранее крики и ругательства. Псу уже досталось. Правая бровь его была рассечена, и стекающая кровь заливала глаз и половину лица, делая его похожим на свирепую маску.

Он сразу увидел Джулию; и по тому, как он вздрогнул, остальные тоже догадались о чьем-то присутствии. Хаген быстро обернулся и грубо выругался.

— Что ты тут делаешь?.. — спросил он, делая шаг к ней с явным намерением схватить ее за руку. — Джули, на кой Безымянный тебя принес сюда?

— Такой же вопрос я могу задать и вам, — отозвалась Джулия как можно спокойнее, отступая от Хагена. Стараясь сохранить ровный тон, она судорожно размышляла, что же ей делать теперь. Вмешаться? Выстоять вдвоем против пятерых отличных бойцов почти нереально, даже учитывая мастерство Пса, да и безумие это — драться со своими же! Попробовать разрешить конфликт мирно? Но как, никто здесь на это не настроен! Бежать за помощью? Но куда, к кому?.. и вообще все это сильно пахнет военным судом…

— Джули, пошла прочь отсюда! — грубо рявкнул Пес, обрывая ее мысли. — Беги, не оглядывайся, и помалкивай!

— Я тебя не оставлю, — заявила Джулия прямо. — Они искалечат тебя, Грэм, — "если вообще не убьют", — добавила она про себя.

Парни засмеялись, а Пес рыкнул:

— Я сам о себе позабочусь как-нибудь!

— Послушайте, — Джулия быстро переменила тон, поняв, что ничего хорошего из перепалки не выйдет. — Вы что, хотите неприятностей? Изола, если узнает, всех на виселицу отправит, и разбираться не станет.

— Откуда он узнает? — поинтересовался Хаген агрессивно. — Уж не ты ли ему расскажешь?

— Да хотя бы и я, — Джулия все еще старалась держать себя в руках.

— Тогда тебя не стоит отпускать…

Никогда Джулия не жаловалась на реакцию, но Хаген застал ее врасплох. В мгновение ока он оказался рядом, одной рукой сгреб ее за волосы, наматывая их на кулак, а другой потянулся к поясу за мечом. Джулия, ослепленная резкой болью, не сразу поняла, что происходит (уж от Хагена она подобного никак не ожидала!). Пес, зарычав, бросился к ней, раскручивая меч. На лице его застыла гримаса, которую часто видели во время боя — слепая жажда убийства; и его не волновало сейчас, что противники безоружны. Один из пятерых упал, сраженный тонким острым лезвием; остальные последовали бы за ним, не будь они столь расторопны. Высокий темноволосый парнишка (его звали Андрес, в отряде состоял всего пару месяцев, но уже имел зуб на Пса!) поднырнул под удар, зашел сбоку; кастет на его пальцах прочертил в темноте блестящую тяжелую линию. Целил он в висок, и если бы удар достиг цели, то в этот миг, пожалуй, жизнь неугомонного северянина и оборвалась бы. Но Пес успел чуть-чуть изменить направление движения, всего на полдюйма, и их хватило, чтобы кусок металла попал не в висок, а в челюсть. Удар, впрочем, был силен; Пес, не завершив движения, словно споткнулся и упал в снег, не выпуская из рук меча. Джулия вскрикнула и рванулась к нему, но Хаген держал крепко.

Темноволосый Андрес подскочил к упавшему Псу и, наклонившись, занес руку для нового удара.

— Нет! — остановил его Хаген и, приблизив губы к самому уху своей пленницы, шепнул: — Джули, во имя нашей былой дружбы прошу — уходи. Тебе не нужно это видеть.

— Видеть что? — вовсе не дружелюбно спросила Джулия. — Как вы будете его убивать?..

— Не вынуждай меня обойтись с тобой более грубо, чем ты заслуживаешь, — предупредил Хаген.

— Иди ты к Безымянному!

Хаген не стал ее уговаривать, крикнул своим товарищам, чтобы они дали ему веревку или ремень. Через минуту Джулию разоружили и со связанными ремнем руками силой усадили в уголок рядом с коптящим фонарем. Ноги ее оставались свободными, но далеко ли убежишь со скрученными руками? Джулия бессильно скрипела зубами и пыталась сообразить, что же ей теперь делать.

Тем временем, Пес зашевелился. Меч у него уже забрали, пока Хаген и Андрес возились с Джулией; теперь Харальд подошел к нему, присел рядом на корточки и приподнял его голову от земли, ухватившись за отросшие спутанные волосы на затылке.

— Говорили тебе по-хорошему — брось оружие, — укоризненно и почти миролюбиво произнес Харальд, но даже при тусклом и коптящем свете фонаря было видно, что лицо его перекосилось от злобы. — Теперь ответишь за смерть Тина по полной программе. И виселицы не избежишь.

В ответ Пес прохрипел что-то невнятное, напрягся и дернулся в сторону, пытаясь высвободиться. Удар свалил его с ног, но вовсе не лишил способности действовать. Впрочем, Харальд, дорвавшийся до возможности почесать кулаки, держал крепко; резкий рывок Пса разозлил его пуще прежнего, и он, отпустив волосы, вскочил и молча ударил наинца ногой под ребра. Тот скорчился на земле, одновременно пытаясь вздохнуть и подтянуть колени к груди.

— Песий потрох, — зло пробормотал Харальд и ударил еще раз, не слишком заботясь о том, куда бьет, и напрочь забыв принцип поединков среди своих: "лежачего не бить". Товарищи его не замедлили присоединиться к нему, среди них и Хаген.

Это было уже слишком.

Пес молчал, то ли потерял сознание, то ли сказывалась его нечеловеческая способность переносить боль. Забьют насмерть, так и не выжав из него ни звука, с ужасом подумала Джулия, и, сорвавшись с места, в два шага оказалась рядом с наинцем, упала на колени, рискуя сама оказаться в роли мишени. И получила-таки чувствительный удар в бедро: не так-то просто остановиться, замахнувшись. От боли на глаза навернулись слезы, но она смогла выдавить несколько ругательств.

— Безымянный вас побери! Бить безоружного!.. Слабо выйти с ним один на один, недоноски?..

— Этот сукин сын ничего другого не заслуживает, — огрызнулся Хаген, бесцеремонно подхватывая ее подмышки, чтобы оттащить в сторону. — Сиди тут, Джули, и не прыгай, а то придется связать тебе и ноги тоже.

— У тебя хорошо получается справляться с теми, кто не может дать сдачи, — Джулия понимала, что звучит это по-детски, но понимала так же, что любые слова никакой роли сейчас не играют, Хаген их просто не слышит.

Ее усадили на прежнем месте, и жестокая забава продолжалась. Правда, недолго. Когда Пес перестал вздрагивать под сыпавшимися на него ударами, к нему резко потеряли интерес.

— Запрем его в сарае, — предложил Хаген. — До утра. Пусть полежит, подумает. Парень давно в карцере не бывал. А командир пусть решает, что с ним делать. За убийство своего же виселица полагается.

А ведь Хаген прав, подумала Джулия. Когда Изола узнает, что Пес во время драки убил одного из солдат, он не будет долго выяснять обстоятельства и узнавать, произошло ли это во время самообороны или нет. Крепкий сук, веревка — вот и весь разговор, весь закон военного времени. И свидетельские показания ничего не дадут. Вот если бы Пес не действовал так безрассудно, если бы все остались живы, тогда не поздоровилось бы Хагену и компании. Но наинец первым поднял оружие, Безымянный бы его побрал! И почему мужчины так часто теряют способность думать головой?..

С рук Джулии бесцеремонно сдернули ремень, который, вместо того, чтобы вернуться к хозяину, послужил иной цели. Им связали ноги бесчувственному Псу. Джулия хотела подойти, чтобы узнать, насколько плохо он себя чувствует, но ей не позволили, оттолкнули сильно и грубо. Она видела лишь темные пятна крови на истоптанном снегу.

Сараюшки вокруг, как видно, стояли покинутые хозяевами; ни на одном из них не было замка, лишь один запирался с помощью засова. Вот в него-то и оттащили Пса, бросили на пол и, определив к нему в соседи труп Тина, заложили дверь здоровенным бруском дерева. Джулия наблюдала за всеми этими действиями, закусив губу почти до крови. Способа вмешаться она пока что не видела, хотя очень хотелось.

— Пойдем, Джули, — сказал подошедший неслышно Хаген и попытался взять ее за локоть, но она отпрянула. — Пойдем, здесь больше нечего делать.

— Убери лапы, ублюдок, — зло отозвалась Джулия, окинув его ненавидящим взглядом. На одежде его она заметила несколько пятнышек крови, казавшихся почти черными сейчас.

Ее все-таки увели почти силой, ухватив с двух сторон под локти. Со стороны они, возможно, выглядели как подвыпившие гуляки, провожающие до дома захмелевшего товарища. Впрочем, смотреть на них было некому. Вечер превратился в ночь, и все приличные люди давно уже лежали в своих кроватях.

— Холодно, — заметил Адрес. — Сейчас горячего винца бы выпить — самое оно!

— Так в чем же дело? — подхватил его приятель, Талек, тоже из молодых, да ранний. — Уж чего-чего, а кабаков в этом тухлом городишке хватает! Хаген! Что скажешь?

— Скажу, что идея неплоха, — отозвался Хаген довольно хмуро. — Холод собачий, да и помянуть дружищу Тина надо бы. Пойдем, Джули, с нами, выпьем.

— Что-то не хочется мне с вами пить, — с холодной яростью сказала Джулия. — Устраивайтесь без меня.

— Как же так?.. А куда пойдешь ты этой холодной ночью? Одна? Сегодня ведь некому будет согревать тебе постель, — и Хаген, жутко довольный собой, расхохотался.

Вместо того, чтобы рассердиться, Джулия почувствовала только усталость и печаль. Еще год назад Хаген был милым, дружелюбно настроенным парнем, готовым растерзать любого, кто позволит себе неуважительное высказывание в адрес Джулии. Что же с ним случилось? Неужели появление «конкурента» так его изменило? Неужели он все-таки ревнует, и то, что казалось Джулии снисходительно-братской дружбой, на самом деле было нечто совсем иное?

— Нет, правда, Джули, чем тебе маяться одной, посиди лучше с нами, — Хаген очень быстро стал серьезным. — Ты так давно не удостаивала нас своего общества…

— Значит, вы должны были уже привыкнуть. Отпустите, я пойду в казармы.

Разумеется, никуда ее не отпустили; и довольно скоро Джулия оказалась в трактире, расположенном недалеко от центра. Несмотря на поздний час, она увидела в зале около десятка своих товарищей по оружию, все уже были изрядно навеселе. Ее конвоиры не замедлили присоединиться к веселой компании, прихватив с собой Джулию, конечно.

Пить ей совершенно не хотелось, а хотелось остаться одной и подумать, как выручить Пса. Поэтому она нетерпеливо дожидалась момента, когда ей можно будет ускользнуть незаметно и вернуться в бараки. Яснее ясного, что утра наинцу дожидаться нельзя, ибо вслед за восходом солнца почти наверняка последует его смерть, а значит… значит, ему нужно уезжать. Только бы он был в состоянии усидеть в седле!

За свою мрачную и задумчивую физиономию Джулия услышала немало упреков вроде: "ах, ты нас не уважаешь, пить с нами не хочешь!", но она пропустила все мимо ушей. Конечно же, у нее долго и нудно выспрашивали, что случилось. Она ждала, что Хаген или кто-нибудь из его приятелей вот-вот расскажет про сегодняшний безобразный прецедент, но все трое молчали.

К счастью, довольно скоро от нее отстали, а потом и вовсе перестали обращать внимание. Тогда она тихонько выскользнула из-за стола и улизнула на улицу. Почти бегом направилась к баракам, по пути пытаясь составить план дальнейших действий.

План не составлялся. Оказавшись на месте, Джулия решила махнуть на него рукой, и действовать по обстоятельствам.

Казармы в этот поздний час стояли полупустыми, темными и тихими. Немногочисленные обитатели, — те, которые не разбрелись по городу, — спали мирным сном; Джулия, чтобы никого не разбудить, двигалась почти на цыпочках.

Здесь она, как и остальные десятники, жила вместе со всеми солдатами, отдельной комнаты у нее не имелось. Не зажигая свет, она нашла свою постель и вытащила из-под нее сумку. Еще около минуты ушло на то, чтобы кинуть в нее вещи, которые Джулия доставала ранее для каких-либо целей.

Ее сумка была довольно тощей, сумка же Пса, брошенная прямо на его койку поверх одеяла, была вообще почти пуста. Джулия пошарила в темноте в поисках каких-нибудь вещей, ничего не нашла. На более тщательные поиски времени не оставалось, а жаль: денег у Джулии было немного, а где хранил свои Пес (если они у него, конечно, были), она не знала. Ну что ж, придется выкручиваться.

Перекинув через плечо две сумки и прихватив фонарь (который пока не стала зажигать, чтобы никого не разбудить), она быстро и тихо направилась в конюшни. Седлать в темноте, зимней ночью коней — удовольствие ниже среднего, и Джулия успела проклясть все, прежде чем закончила. Она отнюдь не была спокойна, а пятнистый жеребец Пса заставлял ее нервничать еще больше. Северянин, сам не отличающийся спокойным нравом, и коней умудрялся подбирать себе под стать. Все его жеребцы были звери, а не кони. Пятнистый не стал исключением, к нему опасались приближаться самые отпетые головорезы в отряде, ибо он запросто мог укусить или лягнуть копытом ни за что. Настоящий псих, как и его хозяин. Джулия, сняв со стены седло, приближалась к нему с большой тревогой, каждую секунду ожидая, что вот-вот мощный удар копытом швырнет ее через всю конюшню. Как ни странно, ничего не произошло. Пятнистый позволил подойти к себе и даже стоял спокойно, пока Джулия его седлала, и только косил на нее бешеным темным глазом. То ли настроение у него было мирное, то ли понял зверюга, что у хозяина неприятности и нужна помощь.

Если бы Джулию кто-нибудь остановил в тот момент и спросил, куда она направляется, едва ли она сумела бы дать внятный ответ. В самом деле, спешно убегать из казарм — в полном боевом облачении, с вещами, верхом, да еще ведя в поводу чужую лошадь! Это должно было выглядеть, по меньшей мере, подозрительно. К счастью, никто Джулию не остановил, и она без помех добралась до места происшествия.

Пятачок на окраине города, окруженный сараюшками, выглядел тихо и мирно. Пока Джулия добиралась дотуда, пошел снег, который успел припорошить остывшие уже лужицы крови и скрыть следы человеческих ног, и теперь площадка казалась почти девственно чистой. Спешившись, Джулия поспешно привязала обеих лошадей к чахлому деревцу на краю пятачка, и устремилась к сараю, в котором, как она запомнила, заперли Пса. С собой она прихватила зажженный уже фонарь, потому что в темноте не ориентировалась.

— Грэм! — позвала она тихо, прильнув к дощатой двери. — Грэм! Слышишь меня?..

Ответа не последовало, ей лишь показался какой-то шорох за дверью. Почему он молчит? Все еще без сознания? Или… Боясь даже продолжить мысль, снедаемая тревогой, Джулия позвала еще раз, погромче. Она уже взялась за засов, и тут только услышала в ответ тихое и хриплое:

— Это ты, Джулии?..

Голос Пса звучал совсем как обычно, ну разве что капельку напряженно. Наверное, не все так плохо, подумала Джулия, мгновенно воспрянув духом, и ответила:

— Нет, это Рондра пришла к тебе. Я, конечно же, кто ж еще.

Она ожидала, что он обрадуется, но вместо радости последовал мрачный вопрос:

— И что ты собираешься делать?

— Разумеется, вытаскивать тебя.

— А дальше что?..

— Грэм, ради богов, подожди две минуты, я сейчас отопру дверь, и мы поговорим нормально!

Пес замолк. Джулия еще минуту боролась с тяжелым и толстым брусом, который не желал выходить из железных пазух; сидел в них так плотно, будто Хаген загонял его туда молотом. Она ободрала до крови руки, пытаясь выковырнуть его, но наконец добилась своего. Подхватила с земли фонарь, распахнула дверь и вошла внутрь сарая.

Ей уже приходилось видеть Пса в не лучшие его минуты; ведь она вытаскивала его из темницы, а хуже он выглядеть уже не мог. Точнее, она так думала, пока не увидела наинца, на лицо которого косо лег отблеск света от фонаря. Теперь оно не походило на маску разъяренного божества. Залитое кровью, распухшее, с затекшим глазом и разбитыми губами, оно было попросту страшно. Картину завершали растрепавшиеся, измазанные в крови волосы. Джулия невольно охнула.

— Красавчик, да? — иронично спросил Пес, заметив, вероятно, как она переменилась в лице. Говорил он слегка невнятно.

— Угу, хорош, — в тон ему отозвалась Джулия, стараясь сохранить хладнокровие. — Дай, я разрежу ремни.

Пес оттолкнулся от стены и повернулся к Джулии спиной, подставив руки. При этом он зашипел сквозь зубы и выругался.

Заточке кинжала Джулии завидовала половина отряда; в два движения путы наинца были срезаны и бессильными полосами упали на утоптанный земляной пол. Пес тут же принялся яростно растирать запястья, а Джулия тем временем освободила ему ноги.

— Ну так что дальше, Джули?.. Зачем все это? Как ты думаешь, далеко я смогу уйти в таком виде? И подумала ты, что с тобой сделают приятели, когда узнают о твоих ночных похождениях? А…

— Во-первых, — прервала его Джулия, — я привела лошадей. Идти пешком тебе не придется. Вот, кстати, твои вещи — все, какие я смогла найти. Меч, извини, не принесла. Должно быть, он у Хагена. Во-вторых, ничего со мной не сделают… я еду с тобой.

— Что?.. — Пес резко повернулся к ней, позабыв о боли. — Куда ты собралась ехать?! О чем ты вообще говоришь?.. Мне все равно: если я останусь, не избежать виселицы, но ты… Это дезертирство.

— Угу, — сказала Джулия как можно более беззаботно. — Я знаю.

— Знаешь? И собралась уезжать? С ума сошла?! А знаешь, что делают с дезертирами?

— Знаю. Вешают. Не надо говорить со мной как с ребенком, я все знаю и все понимаю. Я вполне отдаю себе отчет в своих поступках.

С минуту Пес пристально ее разглядывал. Джулия занервничала. Взгляд его вынести было непросто, особенно сейчас, когда один глаз почти полностью скрыл багровый отек. Потом он убежденно произнес:

— Рехнулась. Точно — рехнулась. Тебе-то зачем это надо?…

Джулия хотела сказать, что боится за него; что ее пугает одна лишь мысль о том, что он уедет в одиночестве, искореженный и окровавленный, в холод и тьму… что она больше никогда не увидит его, и он не дернет ее за локон, не проведет, словно невзначай, по щеке шершавыми пальцами… Но посмотрела в его лицо-маску и сказала только:

— Ты же опять найдешь на свою шею неприятностей. Кто тебя тогда будет выручать?

— Ох и дура, — прокомментировал Пес, но отговаривать больше не стал. — Говоришь, коней привела? Где они?

Не дожидаясь ответа, он стал подниматься, и сразу стало ясно, что избили его серьезно. Джулия, увидев, как после первой попытки он оседает на землю, едва удержалась от порыва подойти и подхватить его под руки, помочь встать. Едва ли он принял бы с благодарностью помощь, скорее, обругал бы.

Со второго раза Пес сумел подняться, придерживаясь за стену — так он вставал первый раз в Северной, после подземелий. Впрочем, сейчас, оказавшись на ногах, он держался на них довольно уверено, и даже сделал несколько шагов, правда, медленно и аккуратно. Но на пятом или шестом шаге вдруг резко согнулся, с шумом втянув воздух сквозь зубы. Джулия бросилась к нему:

— Что случилось?..

Он отстранил ее, медленно выпрямился.

— Не паникуй, Джули, я в порядке. Все цело, ничего не поломали. Кажется. Я дойду сам, и ехать смогу.

— Сможешь? — с тревогой и сомнением переспросила Джулия.

— Смогу. Правда, кто-то неплохо заехал мне по… — он оборвал себя, исподлобья взглянул на нее. — Пойдем же.

Они вышли на улицу; Джулия с волнением поглядывала на Пса. Он хромал сильнее обычного и вообще шел с явным трудом, хотя и хорохорился. Впрочем, удивительно уже то, что он вообще мог идти. Интересно, на чем же он держался, не иначе как на своем знаменитом упрямстве.

Пятнистый жеребец тихо зафыркал, почуяв хозяина. Пес молча подошел к нему, обхватил руками морду, постоял так минуту, закрыв глаза. Джулия молча наблюдала. Похоже, наинец обрадовался жеребцу больше, чем ей.

Он запрыгнул в седло, не сдержав стон, сверху вниз посмотрел на Джулию. Конь его нетерпеливо затанцевал на месте.

— Ты решила все-таки остаться?

— Даже не мечтай. Я еду.

— Тогда поторопись. До рассвета у нас осталось часа четыре, не больше, а нам нужно как можно дальше убраться из этого поганого городишки.

И хорошо бы еще убраться из королевства, подумала Джулия, но вслух ничего не сказала. У нее не было никаких идей, куда ехать, а поэтому она пока держала язык за зубами. До часа, когда они покинут город и начнут обсуждать, куда направить стопы свои.

Направление движения долго выбирать не пришлось. Не слишком далеко на севере проходила граница с Наи, и решили двигать туда. Там, по крайней мере, можно было не опасаться, что власти выдадут их как военных преступников: королевство уже несколько десятилетий соблюдало нейтралитет, и не лезло ни в какие войны, равно как и в разборки соседних королей со своими преступниками. В остальном же, Наи было не лучшим местом, чтобы затеряться. По крайней мере, для Пса — он уверял, что его знала там чуть ли не каждая собака. Правда, на родине в последний раз он был лет семь назад, его могли уже и подзабыть.

Первые дни путешествия оказались невероятно трудными. Ехать быстро Пес не мог, он вообще с трудом держался в седле. Джулия видела, как он стискивает зубы, но все же ему не всегда удавалось задавить стон. Каждый этот стон острым кинжалом входил Джулии прямо в сердце, но она молчала, ибо знала — сочувствия Пес не примет.

Они старались не показываться на дорогах, но ехать по зимнему лесу — удовольствие небольшое. Вглубь они забраться не рискнули, опасаясь не столько оголодавших волков, сколько морозов, особенно сильных в это время года здесь, на севере. Джулии не улыбалось замерзнуть насмерть, а однажды ночью именно это с ними чуть было не случилось: заехать переночевать в придорожный трактир они не решились, и пришлось устраиваться прямо в снегу. После такой экстремальной ночевки Пес заявил, что пусть лучше его схватят в трактире, чем он позволит Джулии умереть в снегу. Джулия придерживалась другой точки зрения, но наинец просто не стал ее слушать. Похоже, о том, что виселица грозит и ей тоже, он забыл напрочь.

Оклемался от побоев он довольно быстро, и никогда не заговаривал об этом происшествии. Джулия размышляла про себя, сделал ли он из прецедента какие-нибудь выводы, и в конце концов решила, что вряд ли. Предоставься Псу еще один шанс вернуться в отряд, он вел бы себя точно так же, и в результате пришел бы к тому же. Люди, подобные ему, неисправимы.

Когда стало возможным думать о чем-либо, кроме состояния Пса, перед беглецами во весь рост встал вопрос денег. Их оставалось не слишком много, а жить на что-то было нужно. Следовало бы задуматься о том, чтобы наняться на работу.

Джулия, памятуя рассказы Пса о том, что раньше он был наемным охранником, поинтересовалась, не осталось ли у него в Наи связей. Он только молчаливо покачал головой.

— Не может быть, чтобы ничего-ничего не осталось, — настаивала Джулия. — Ты же говорил, тебя все знают.

— Заюудь, — сумрачно возразил он. — Считай, что я впервые в этой стране.

Странно, подумала Джулия, опять он что-то темнит. Впрочем, он же должен понимать, что без связей им почти ничего не светит. Кто же возьмет на работу странную пару, которая ничего внятного про себя рассказать не может?.. Да еще когда у одного в этой паре даже нет оружия?

Но судьба, похоже, смилостивилась над ними. В следующие два месяца удалось получить несколько контрактов, коротких и не очень денежных, но принесших некоторую известность в соответствующих кругах. Джулия уже потирала руки в предвкушении выгодного длительного контракта, а Пес вдруг заявил, что нечего дальше торчать в одном и том же городе, и нужно двигать на север. Джулия не видела в этом необходимости, и потому попыталась спорить. Пес же заявил:

— Если хочешь, можешь оставаться. Я уеду, с тобой или один…

Что случилось, почему вдруг он так сорвался, Джулия не узнала. Но оставаться одна она не собиралась, и последовала за Псом дальше на север, стараясь понять, что с ним происходит. Он как будто не мог найти себе места, и вспышки агрессии сменялись апатией с пугающей быстротой. Он даже осунулся, что казалось странным при той спокойной жизни, что он вел.

Внутри Джулии, тем временем, росло ощущение, что скоро их с Псом пути разойдутся. Никаких предпосылок к тому не было, но время, отпущенное им на двоих, подходило к концу. Предчувствуя это, Джулия задумалась об отношениях, связывающих их, и о том, чего она хочет от этих отношений. Ясно как день, что в той форме, в которой они существуют сейчас — наполовину деловые партнеры, наполовину любовники, — долго они уже не продлятся. Их следовало или прекращать, или развивать… Но развивать — как?.. Не задумываться же о замужестве. Постель постелью и партнерство партнерством, но на роль мужа Пес никак не годился. Джулия даже не могла представить его себе в подобном качестве. Связать с ним свою жизнь могла решиться только очень самоотверженная и очень сильно любящая женщина. К таковым Джулия себя не причисляла. С другой стороны, навсегда попрощаться с человеком, который занимал в жизни изрядное место, — такое тоже не могло пройти безболезненно. Вот если хотя бы оставить что-нибудь на память…

А что может лучше всего напомнить о человеке?.. Другой человек, связанный с ним кровью, родственными узами. Плоть от плоти его.

Вот так Джулия и стала думать о том, чтобы родить от Пса ребенка. К тому же, говорила она себе, не будет ребенка сейчас — скорее всего, не будет уже никогда. Тридцать лет, как-никак.

О своем намерении Джулия не сказала никому, в том числе и Псу. Она не знала, как он отреагирует на подобное известие. Вдруг сбежит сразу, как только узнает? Некоторые мужчины почему-то боятся нести ответственность за рождение новой жизни. Непохоже, что Пес может испугаться ответственности за что-либо в этом мире, но рисковать Джулии не хотелось.

По весне они получили прибыльный контракт у богатого купца в северном городе у самого подножья гор. Работка была непыльной, короткие сопроводительные рейды до окрестных городков не представляли проблем. Джулия расслабилась, — после войны такая жизнь казалась сказкой, мечтой, — и ждала того же от Пса. Но Пес продолжал держаться настороже, как на войне, разве что пить стал больше, и по ночам к Джулии приходил реже. При этом любил ее так, словно вкладывал в это действие все накопившееся отчаяние. Джулия хотела бы знать, что за думы и страсти обуревают его, но увы — он с ней ничем не делился, предпочитая топить все в вине. И по ночам, прижимаясь к нему в любовной лихорадке и чувствуя его в себе, она знала, что на самом деле он не с ней… не с ней. Где и с кем, оставалось только догадываться. Джулия старалась не задумываться, не терять последние отпущенные им часы, не тратить их на пустые сожаления. Ощущение приближающейся разлуки нарастало.

Чтобы отвлечься, Джулия старалась побольше времени проводить с другими наемниками, состоящими на службе у купца. Их было десять человек, восемь мужчин и две женщины, примерно ровесницы Джулии. Все — неплохие ребята, они с самого начала встретили новичков довольно дружелюбно; только со временем стали сторониться Пса, тогда как Джулию по-прежнему с радостью принимали в свою компанию. Новые знакомые быстро прознали про отношения Джулии и Пса, выходящие за профессиональные рамки. У них хватало такта помалкивать и держать свое мнение при себе, лишь однажды женщины спросили у Джулии, что она находит в таком угрюмом и вообще крайне неприятном типе, как Пес. Та пожала плечами и не ответила. Не потому, что считала свои симпатии и антипатии делом сугубо личным; она просто не нашлась, что ответить. Она и раньше-то толком не знала, чем наинец приворожил ее; теперь же, когда он все глубже уходил в свои мысли и отдалялся, то, что еще связывало их, и вовсе стало загадкой. Может быть, только решимость Джулии родить ребенка?.. Но шансов на это, говоря честно, было не так уж и много.

Беременность стала для нее неожиданностью, несмотря на то, что она часто думала, как это будет. Ощущения, испытанные ею, не имели ничего общего с ожидаемыми. Она никак не думала, что открытие это принесет ей столь острую радость, ведь никогда она не стремилась иметь детей, как другие женщины. Первые несколько дней она даже старалась избегать Пса, опасаясь, что выражение глаз выдаст ее. Может, он, погруженный в свои мысли, ничего и не заметил бы, но иногда он становился очень проницательным. Если только давал себе труд обратить внимание на окружающих его людей. Тогда он обязательно спросил бы Джулию, что произошло, а она… она не хотела ни врать, ни говорить правду. Ребенок только ее, Псу он все равно не нужен, так зачем ему знать?

Справившись с радостью и слегка успокоившись, Джулия стала задумываться о не слишком отдаленном будущем. Через несколько месяцев ее положение станет заметным настолько, что его не удастся скрывать ни от Пса, ни от нанимателя. Ясное дело, что беременную женщину никто не наймет охранником! Значит, нужно было придумать, где найти убежище и как объяснить Псу причину расставания. Своего дома у Джулии не было, и заводить его в срочном порядке она не собиралась. Зато у нее были родители, которых она, впрочем, не видела много лет. Но, уж наверное, мать не прогонит ее.

Вот если бы так же легко получилось решить проблему с Псом…

Вскоре Джулия вдруг поняла, что решать ничего не нужно. Наинец никогда не заботился о том, чтобы давать какие-либо объяснения своим действиям, так почему она обязана поступать по-другому? Она просто попрощается, и все. Не его дело, куда и зачем она собралась.

Итак, Джулия все для себя определила. Оставалось только ждать.

Она вовсе не торопила время, прощание с Псом ее не радовало. Они так давно были вместе, столько всего их связывало. Иногда Джулии даже казалось, что ближе Грэма человека у нее нет, но это, конечно, было неверно. Наоборот, он был далек от нее, хотя они и проводили частенько ночи в одной постели.

Она старалась как можно лучше запомнить его черты, ведь, возможно, она больше никогда его не увидит. Частенько, когда они оставались вдвоем, она откровенно разглядывала его лицо. Пес, погруженный обычно в задумчивость, не обращал на несвойственное ей любопытство никакого внимания. Неужели, думала Джулия, созерцая его жесткий профиль, у моего… у нашего ребенка будут такие же злые синие глаза? Но просто невозможно представить их на мягком детском личике. Впрочем, и у Пса в детстве наверняка не было подобного холодного взгляда и сжатых в полоску губ. Ведь был же он ребенком? Интересно, как он тогда выглядел?

Но все попытки представить Пса в нежном детском возрасте разбивались о ледяную стену злой угрюмости, возведенной им вокруг себя. Джулия решила пока оставить эти мысли. У нее еще будет время насмотреться на малыша. В том, что это будет мальчик и что он унаследует черты своего мрачного отца, она даже не сомневалась.

Время шло, ребенок во чреве Джулии рос, и неудобства, причиняемые им, становились все более ощутимым. Еще немного, и станет невозможным вести прежний образ жизни; уже сейчас ежедневные тренировки утомляли Джулию и заставляли задуматься, не пора ли временно оставить свою профессию.

До окончания контракта оставалось еще несколько месяцев, но она решила, что не может ждать столько. Выбрав момент, она отправилась побеседовать к нанявшему их с Псом купцу. Объяснять настоящую причину, вынудившую ее раньше времени разорвать контракт, ей не хотелось, и она решила, что раскроет карты, если только по-другому вопрос не получится уладить.

Купец был неплохим человеком, и к своим охранникам относился уважительно и в черном теле не держал, да еще и платил хорошо. А потому, выслушав Джулию, первым делом поинтересовался, что ее не устраивает на службе. Немалого труда стоило убедить его, что все в порядке, и что Джулия желает покинуть его дом по своим личным причинам. Купец повздыхал, помялся, но в конце концов согласился закрыть контракт. Единственное условие, которое он поставил — остаться у него на службе до конца недели, поскольку намечался короткий рейд в соседний город, и в нем предстояло участвовать в том числе и Джулии с Псом. Джулия согласилась.

Теперь уже не было смысла скрывать свои намерения от Грэма, но она все тянула и откладывала. Не потому, что боялась объяснений с ним — чего там бояться, он, наверное, даже и не удивится, — а потому что… да она сама не знала. Предстоящее прощание тяготило ее.

Разговор состоялся уже после возвращения из рейда, причем Джулии с трудом удалось поймать Пса для беседы. Он, как всегда после трудов праведных, собирался отправиться в трактир. Его пришлось буквально хватать за руку.

— Разговор есть, — заявила Джулия в ответ на сердитый вопрос Пса.

— А до завтра он подождать не может?..

До конца недели оставалось еще два дня, так что, в принципе, разговор подождать мог. Однако, Джулии нужно было еще собрать вещи, а это не могло не остаться незамеченным.

— Не может.

— Тогда приглашаю вас выпить со мной кружку вина, леди, — усмехнулся Пес.

Джулия не возражала. Она тоже была не прочь промочить горло, да и за вином разговор легче пойдет.

У Пса в городе был любимый трактир, в котором он бывал особенно часто. Что привлекало его здесь, оставалось только догадываться. Посетители — сброд, вино — так себе, северная кислятина. Джулия, пригубив кружку, скептически поджала губы. Вот уж не думала она, что Пес столь неразборчив в выпивке.

Откинувшись на спинку скамьи, он потягивал вино и, казалось, не намеревался заговаривать первым. Джулия ждала от него заинтересованности, но поняла, что он и рта не раскроет. Похоже, его не особенно волновало, что она хочет сообщить.

— Я закрываю контракт и уезжаю, — сказала она как можно небрежнее. — Со следующего понедельника я здесь больше не работаю.

— Вот как? — Пес взглянул на нее с интересом. — Что случилось?

— Ничего. Просто мне нужно уехать.

— Так вдруг срочно понадобилось?..

— Да. Я хотела с тобой попрощаться.

Пес кивнул.

— Ага, я правильно понял, что уезжаешь ты одна. Что ж, удачи тебе и счастливого пути. Но ты уверена, что ничего не случилось?..

Надо же, подумала Джулия, его все же заботит моя жизнь.

— У меня все в порядке, правда. Просто…

— Настал момент такой?

— Что-то вроде. Да и устала я от Севера, сил больше нет.

— Привереда… — хмыкнул Пес и плеснул вина в кружки себе и Джулии. — Давай выпьем за тебя…

Эмоций на его лице отражалось не больше, чем обычно, и Джулия задумалась, оттого ли это, что он хорошо держит себя в руках, или ему просто безразлично.

Последнюю ночь под ставшим почти родным кровом Джулия приготовилась провести одна, ведь все чаще Пес предпочитал ее обществу ночные гулянки. Но не успела она накинуть на себя одеяло, как в дверь комнаты тихо постучали, и, не дожидаясь ответа, на пороге выросла высокая худощавая фигура наинца.

— Не возражаешь? — спросил он тихо, ступая в комнату. — Или хочешь как следует выспаться перед долгой дорогой?

— Заходи, — Джулия села на кровати. — Ты мне не помешаешь. Думаю, вряд ли я вообще усну.

Пес молча подошел, опустился рядом с ней на край кровати и потянул на себя одеяло, стаскивая его с Джулии. Та не стала возражать.

Никогда она не думала, что Пес может быть таким нежным любовником; Пес и нежность были для нее понятиями несочетаемыми. Кажется, она знала его еще меньше, чем полагала. В какой-то момент от неожиданной, невероятной нежности Джулии стало даже больно: ведь она, как ни крути, обманывала его, и неважно, что обман заключался в умалчивании. Если бы он еще раз спросил о причине отъезда, она ответила бы, не задумываясь, и испытала бы облегчение, освободившись от молчания, которое камнем лежало на душе. И будь что будет. Но он не спросил. Он вообще почти не говорил в эту ночь…

На рассвете он вышел проводить ее. В конюшне прислонился к стенке стойла и молча смотрел, как Джулия седлает свою кобылку. Лицо его в рассветных сумерках казалось необычайно мягким, и Джулия не могла оторвать от него взгляд, завороженная. Что это, просто иллюзия, игра освещения? Или сквозь огрубевшую маску солдата-наемника проглянул на минуту другой человек? Незнакомый Джулии? Юноша, каким был Пес до того, как попал в касотский плен? Кто знает…

В молчании она проверила снаряжение, закрепила у седла сумку, и только тогда повернулась к Псу. Пора было прощаться.

— Удачи, — просто произнес Пес. — Что бы ты ни задумала.

— Спасибо… Грэм. И тебе тоже… удачи. Прощай.

Он покачал головой.

— Нет. До свидания. Мне что-то подсказывает, что мы еще увидимся. Или, по крайней мере, ты обо мне услышишь.

Джулии ничего подобного ничто не подсказывало, но она согласно кивнула.

— До свидания.

Пес протянул ей руку, и они сцепились ладонями — крепко, по-мужски. Какую-то секунду Джулия думала, что он сейчас притянет ее к себе, сожмет в объятиях, но Пес быстро отпустил ее и отступил на шаг, освобождая проход. Джулия запрыгнула в седло и медленно выехала из конюшни.

Ей мучительно хотелось оглянуться, но она заставила себя смотреть вперед. Никогда она не оглядывалась на прошлое, и сейчас не собиралась. А за спиной у нее оставалось самое настоящее прошлое, завершенный отрезок ее жизни.

Часть вторая. Светлейший князь

Глава 1

Парк окончательно зарос. От широкой некогда дорожки, ведущей от ворот к замку, осталась тропинка, на которой не сумели бы разминуться два всадника. Грэм медленно ехал по ней, отводя рукой нависающие почти до самой земли ветви. Кое-где приходилось пригибаться; над головой нависал свод — арка, сплетенная из зелени. Грэм вдыхал чистый, прохладный воздух, наполненный слабыми ароматами осенних цветов.

Собирался дождь; тяжелое небо нахмурилось над притихшим парком, птицы попрятались. Стало так тихо, как бывает только перед бурей. Грэм знал, что вот-вот должны упасть первые капли, но и не думал торопить коня. Впервые за долгое время он чувствовал что-то вроде умиротворения, и не хотел нарушать это состояние спешкой.

На полпути он и вовсе остановился, спешился и пошел в сторону от тропы, ведя коня в поводу. Где-то здесь, он помнил, лежал большой плоский камень, упрятанный так хитро, что с дороги его ни за что не разглядишь, а с него хорошо было видно всех проходящих. Они с Гатой иногда сидели на нем, никем не видимые.

Камень лежал все там же. Грэм обмотал поводья вокруг низкой ветки рябины и сел на камень, подвернув под себя ноги. На секунду ему показалось, что не было прошедших пятнадцати лет, что он снова юный мальчик, и сейчас из близрастущих кустов выглянет озорное личико Гаты. Наваждение оказалось так сильно, что он зажмурился.

И услышал шум.

Кто-то припрыжку шел по тропинке, напевая себе под нос веселую песенку, и понятно было, что голос детский. Грэм открыл глаза и выпрямился. Через минуту из-за сплетения ветвей он увидел девочку лет двенадцати, с двумя длинными черными косами, с синими глазами на заостренном личике. Она скакала по дорожке, поддернув немного кверху длинную юбку зеленого шерстяного платья, и беззаботно напевала. Странно, но с ней Грэм не увидел ни служанки, ни няньки. Если это дочь Нинели, то почему она разгуливает по парку одна?

Девочка, не подозревая о чужом присутствии, остановилась у куста, усыпанного красными ягодами шиповника. Грэм, не шевелясь, наблюдал за ней; почему-то ему не хотелось потревожить ее.

Послышался далекий женский голос; Грэму показалось, что звали Катрину. Девочка вздрогнула, вскинула голову, нетерпеливо дернула плечами, но никакого желания пойти на голос или обнаружить себя не выказала.

К сожалению, лошадь Грэма не имела намерений вести себя тихо. Она фыркнула и шумно переступила с ноги на ногу. Девочка обернулась, глаза ее стали огромными, но ничуть не испуганными.

— Кто тут? — спросила она на наи, и звуки родного языка, произнесенные детскими устами, отдались в ушах Грэма сладкой музыкой. — Эй!

Не получив ответа, она нахмурилась и решительно направилась прямо туда, где сидел Грэм. Он мысленно поаплодировал ей: девять из десяти девчонок ее возраста, оставшись в заросшем парке одни и заслышав подозрительный шум, улепетывали бы со всех ног к няне. Но встречаться с девочкой он сейчас не хотел, а потому, соскользнув с камня, взялся за поводья с тем, чтобы быстро размотать их и вместе с лошадью исчезнуть в густых переплетениях кустарника. Но поводья запутались и девчонка выскочила на него аккурат в тот момент, когда ему удалось, наконец, освободить их от ветки.

— Вы кто, сударь? — поинтересовалась девочка без малейшего испуга. — Что вы тут делаете? Это наш парк!

Теперь мой, мысленно поправил ее Грэм, а вслух сказал:

— Здравствуй, Катрина.

— Ой! — девочка прижала ладошки ко рту. — Откуда вы знаете мое имя?! А, знаю! Вы слышали, как звала меня няня.

— Умница. Впрочем, хотя ты и не помнишь, мы познакомились с тобой давным-давно.

Катрина окинула его взглядом, и на личике ее проступило явственное сомнение:

— Я не помню вас, сударь!

— Ну конечно, не помнишь. Ведь ты была совсем крошкой. Ты здесь одна?

— Нет… с няней и братом, — девочка нерешительно оглянулась. Похоже, до нее только сейчас дошло, что она оказалась наедине с незнакомым человеком, у которого на поясе висит меч, голова повязана наискось черным платком, как у пирата, а на губах змеится недобрая улыбка. Потрепанная одежда и золотые серьги в ушах завершали колоритную картину, которую являл собой Грэм.

Снова послышался женский голос, на этот раз уже ближе.

— Мне надо идти… сударь, — Катрина присела в не слишком изящном книксене и явно намеревалась сбежать, но Грэм быстро ухватил ее за руку. — Ох! Отпустите меня, сударь, мне надо идти!

— Ты сейчас и пойдешь, не бойся. Проводишь меня к своей маме… или бабушке.

— Но вы не сделаете им ничего плохого?!

Однако, храбрая птаха. Грэм невесело усмехнулся.

— Я настолько страшно выгляжу? Я не причиню им вреда. Как и тебе, княжна.

Не отпуская руку девочки, он двинулся за ней к тропинке, ведя в поводу коня. Катрина снизу вверх недоверчиво косилась на него; а поскольку она не смотрела под ноги, то постоянно спотыкалась. Грэму это быстро надоело, и когда они вышли на дорогу, он подхватил девчонку и усадил ее в седло. Конь недовольно фыркнул, но Грэм не обратил на него внимания и сказал:

— Сиди тут. Да смотри не крутись, Бес не любит беспокойных пассажиров.

— Бес? — оживилась Катрина и потянулась потрогать жеребца между ушей. — Его так зовут?

— Да, его так зовут. Не трогай его, а то укусит.

Девчонка была не из пугливых и предупреждению не вняла. Жеребец, повернув к ней морду, еще раз фыркнул и потянулся с явным намерением укусить. Фамильярностей со стороны незнакомых девочек он не терпел. Грэм бесцеремонно хлопнул его по морде.

— Без пальцев остаться хочешь?!

Катрина сделала большие глаза и хотела сказать что-то, но тут вдруг в поле зрения появилась женщина, с растрепанными волосами, запыхавшаяся и раскрасневшаяся. За ней тащился мальчик чуть помладше Катрины, надутый и недовольный. Грэм предположил, что женщина эта — няня, и стал ждать, что будет дальше.

— Ох, — сказала женщина, увидев свою воспитанницу в седле здоровенного злющего черного жеребца, а рядом — не менее злющего и убийственно серьезного Грэма. — Княжна! Что вы там делаете?!

— Сижу, — резонно ответила Катрина и хотела спрыгнуть. Грэм удержал ее за колено. Женщина, увидев такую вольность, чуть не лишилась чувств. Мальчик смотрел круглыми глазами с явным восхищением, адресованным в основном статному жеребцу.

— Немедленно слезайте! Сударь! — это уже было обращено к Грэму. — Кто вы такой? Как вы смеете так обращаться с княжной?

— Как это — так? — поинтересовался Грэм. — Княжна любезно согласилась препроводить меня к своей матушке.

— Я не могу отпустить ее с вами!

— Почему? Я ее не съем. Она проводит меня к княгине, и мы распрощаемся. На время.

— Княжна не может уехать с незнакомым человеком!

— Мы познакомимся по дороге, — хмыкнул Грэм.

— Слушайте вы, проходимец! Я сейчас позову стражу, и вас отведут не к княгине, а в подвал! И закуют в цепи!

— Да сроду тут не было никакой стражи, — отозвался Грэм. Ему уже надоело препираться, и он заскочил в седло, потеснив Катрину так, что она оказалась впереди него. Тихо тронул коня, направляя его по тропинке в сторону замка.

— Немедленно остановитесь! — закричала ему вслед женщина. В голосе ее было больше страха, чем угрозы.

Грэм пустил коня рысью, чтобы она не вздумала плестись следом.

— Продолжайте с мальчиком ваш прогулку, — бросил он через плечо. — С княжной будет все в порядке.

Катрина беспокойно заерзала в седле перед ним. Он придержал ее одной рукой, чтобы случайно не упала. Впрочем, для своих лет она держалась в седле весьма уверенно.

— Мне, в самом деле, лучше пойти к няне… — неуверенно вымолвила Катрина.

— Она тебе еще не надоела? Княжна, разве так тебя учили встречать гостей? Убегать от них к няне?

— Кто вы, сударь? — снова спросила Катрина, но уже на полтона ниже, чем в прошлый раз.

Грэм усмехнулся.

— В самом деле, неудобно выходит: я тебя знаю, а ты меня нет. Но ты потерпи, мы приедем в замок, и твоя матушка все объяснит про меня. А, Безымянный! Она, пожалуй, наговорит тебе такого… Ну ладно. Я, видишь ли, намереваюсь стать хозяином этих владений.

— Как это?! — Грэм не видел лица девочки, но мог предположить, что глаза у нее размером стали с плошку. — Хозяйка поместья — бабушка!

— Была до вчерашнего дня.

— Не понимаю вас, сударь. Вы… купили наш дом?

— Еще чего! Просто получил то, что причитается мне по наследству. Я — брат твой матушки, княжна. То бишь, твой дядя.

— Не может быть! — Катрина заметно напряглась и вся вывернулась, чтобы взглянуть ему в лицо. — Матушка никогда не говорила мне про братьев! Да вы и не похожи!

— Уверен, она тебе многого не говорила.

— Но вы совсем не похожи! — настаивала девчонка.

— Мало ли. У нас были разные матери.

— А! Так вы… — она запнулась. — Незаконный сын деда?

— Уже законный.

— Не понимаю…

— А и не надо. Подрастешь — поймешь. Ага, мы уже почти приехали! Скажи-ка мне, княжна, кто у вас распоряжается на конюшне? По-прежнему Николас?

— Да… Он совсем старый стал.

— Надо думать. Ну-ка, поедем, поздороваемся. А заодно посмотрим, узнает он меня или нет.

Посмотреть на реакцию Николаса не пришлось. Встречать гостя вышел совсем не он, а мальчишка лет семи или восьми — босой, растрепанный, с темными вьющимися волосами, которые постоянно лезли ему в глаза. Грэму почему-то показалось знакомым его бледное, с большим неулыбчивым ртом и серьезными темно-серыми глазами, лицо.

Спешившись, Грэм помог Катрине слезть на землю и передал поводья мальчишке. Его лицо почему-то притягивало взгляд, заставляло снова и снова возвращаться к нему. Грэм, несколько озадаченный, спросил:

— Тебя как зовут, парень?

— Мэнни, сударь, — отозвался мальчик. Он смотрел немного исподлобья, с любопытством.

— Кто твои родители?

— У меня их нет, сударь.

Грэм озадачился еще больше. Неужели Нинель начала заниматься благотворительностью и собирает по окрестным деревням сироток? На нее не похоже. Он собирался продолжить расспросы, но тут во двор вышел Николас; не глядя, цыкнул на мальчишку и, прищурившись, уставился на Грэма. За прошедшие годы он здорово сдал и выглядел совершенным стариком.

— Уж не врут ли мне мои глаза? — произнес он не слишком любезно. — Неужто молодой князь к нам пожаловал снова?

— Ты еще помнишь меня, надо же, — отозвался Грэм в том же тоне. Он стоял, удерживая за руку Катрину, которая явно хотела убежать куда-нибудь.

— До смерти не забуду, — подтвердил Николас. — Уж сколько вы неприятностей и бед причинили и старому князю, и дочерям его… Как же забыть?

Лицо Грэма дернулось, он упрямо сжал и без того узкие губы. Ну надо же, и конюх будет тыкать его носом в прошлое.

— И сейчас, полагаю, не к добру явились.

— Ты думай, как говоришь с хозяином, конюх, — резко сказал Грэм. — Распустились вы тут…

— Хозяином? Неужто решили-таки?..

— Не твое дело. Смотри лучше за лошадьми. Да если Беса не обиходят — узнаешь, что я решил. Пойдем, княжна. Мне не терпится поговорить с милой сестрицей.

Грэм ушел со двора, провожаемый хмурым взглядом Николаса. Да, слуги совсем уже распустились, чувствуется отсутствие хозяйской руки. Странно, что Нинель позволяет им так вести себя. Интересно, здесь ли Гата? Если да, то ей должно нравиться это. Она всегда была запанибрата со слугами.

— Княжна, что это за мальчишка в конюшнях?

— Мэнни, — неохотно отозвалась Катрина. — Мануэль…

— Это я и без тебя знаю. Он помощник Николаса?

— Не совсем. Его и на кухне гоняют, и во дворе… мальчик на побегушках. Всю грязную работу сваливают, в общем.

— Интересно. А откуда он взялся? Кто его родители?

— Да нет у него родителей, — с еще меньшей охотой ответила девочка. Грэм понял, что что-то тут неладно.

— Но ведь были же.

— Мама говорит, что он бастард.

— Еще интереснее. Ты знаешь, кто его мать?

— Ничего я не знаю! Сударь, я не могу идти так быстро! — взмолилась Катрина.

Грэм и впрямь шел не медленно, таща за руку девчонку, и не обращал внимания, что ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы выдержать такой же темп. Он замедлил шаг, глянул вниз, на Катрину.

— Так лучше? Хорошо. Что-то мне сдается, княжна, врешь ты. Не можешь ты не знать ничего про мальчишку. Тем более, раз ты знаешь, что он бастард… чей?

Катрина молча хлопала глазами и пыталась напустить на себя жалобный вид. Получалось у нее не слишком хорошо, выдавали упрямо сжатые губы. Сколько раз Грэм видел такое выражение упрямства на личике Гаты! Впрочем, воспоминания не слишком его растрогали. Он стиснул ручку девочки так, что Катрина даже всхлипнула.

— Это сын покойной маминой сестры! — сдалась она.

В глазах у Грэма потемнело, словно от удара по голове. Он остановился, едва удержавшись на ногах.

— Покойной?! Ты говоришь про Гату, княжна?!

— Да…

Грэм отпустил руку девочки и прислонился спиной к тяжелой входной двери. В голове стоял звон, взгляд застилала пелена. Он прижал руку к груди. Сердце вело себя так, словно собиралось вот-вот остановиться.

— Вам плохо, сударь? — Катрина осторожно приблизилась и коснулась его руки.

— Все в порядке, — Грэм выпрямился, встряхнул головой. Грудь жгло невыносимо; он прерывисто вздохнул. — Все хорошо…

— Простите… я… я не знала…

— Да ты тут причем? Скажи, и давно… Гата мертва?

— Шесть лет прошло…

Грэм покусал губы. Шесть лет… Через два года после того, как он в последний раз ее видел. У нее уже родился сын… От кого? Замужем она, скорее всего, не была, просто не успела бы выйти и забеременеть. Так неужели?..

Свои подозрения он озвучивать не стал, не до того пока. Успеется. К тому же, кто бы ни был отцом мальчишки, матерью его была Гата, а значит, он — племянник Грэма, да и Нинели тоже. И со стороны последней просто подло и бессердечно держать ребенка на черной работе. Уж я поговорю с ней, подумал Грэм мрачно.

— Похоронена Гата где? Здесь, в склепе?

— Да, — едва слышно шепнула Катрина.

— Хорошо… ну ладно, пойдем в дом.

Каменные плоские ступени замшели. Картина общего запустения и развала вдруг проступила отчетливо, словно весть о смерти Гаты, единственного живого человека здесь, пробудила ее к жизни. Грэм заметил, что каменная кладка стен крошится, и замок выглядит так, словно вот-вот покосится и рухнет. Это было странно. В распоряжении княгини находилось более чем достаточно денег, чтобы содержать хозяйство в порядке, так почему же она не делает этого? Или ей стало все безразлично после смерти мужа и дочери?

Тяжелая дверь открылась не без труда, и Грэм ступил в знакомый сумрачный холл, вслед за ним тихо проскользнула Катрина. Холодно и тихо… как в склепе. Вовсе не так было при князе, да и потом, когда жива была Гата — не так. Неужели — дом? подумал Грэм с горечью. Это — мой дом теперь? Как странно. Я выбрался из одного склепа, чтобы опочить в другом?

— Живой кто-нибудь есть? — спросил Грэм как бы про себя и повернулся к Катрине. — Невесело тут. Где твоя матушка?

— В это время она обычно отдыхает в своей комнате наверху. Она не любит, чтобы ее беспокоили.

— Придется потерпеть. Кроме того, она не видела меня так долго, что… — он не договорил, усмехнулся. — Проводи меня.

Очень неохотно, еле волоча ноги, как осужденный на плаху, Катрина направилась к лестнице. Грэм с любопытством наблюдал за ней. Похоже, девчонка боится матери, и не хочет показываться ей на глаза. Это она-то, бестрепетно разговаривающая в запущенном парке с незнакомцем при оружии. Он мог бы найти комнату Нинели и сам; Катрину можно было и отпустить, но Грэм не хотел. Ему было интересно, что скажет Нинель, когда увидит дочку с ним рядом.

— Вот здесь, — Катрина остановилась у двери материной комнаты и подняла на Грэма прозрачные синие глаза. — Можно мне уйти, сударь?

— Подожди. А бабушка где?

— В своей спальне. И почти не выходит оттуда. Она очень больна, сударь.

Грэм кивнул. О болезни княгини Мирали он знал, поверенный рассказал ему, когда передавал официальные бумаги. Странно, правда, что он не упомянул о смерти младшей княжны. Впрочем, он мог и забыть от страха; Грэм немного перестарался с запугиванием.

— Тогда все-таки поговорим с твоей матушкой для начала. Пойдем, сообщишь обо мне.

Он галантно открыл перед девочкой дверь, пропустил вперед. Катрина остановилась на пороге комнаты, сцепив руки за спиной. Вид у нее был несчастный. Грэм зашел вслед за ней, опустил на пол свою дорожную сумку, быстро огляделся. Кажется, в комнате не произошло никаких изменений за долгие годы. Так же чисто, прибрано… и неуютно. И шторы плотно задернуты, отчего в комнате царит сумрак. Грэм разглядел женскую фигуру, полулежащую на кушетке у дальней стены; он был уверен, что она его не видит.

— Мама! — позвала Катрина. — К тебе пришел… человек. Он хочет с тобой поговорить.

— Что за человек? — послышался холодный, тягучий голос Нинели. — Ты же знаешь, Катрина, я не люблю, чтобы меня беспокоили в эти часы… Если это кто-нибудь из арендаторов, пусть подождет.

— Это не арендатор, мама.

— Глупая девчонка. Неважно, кто это. В любом случае, он может подождать.

Катрина с надеждой взглянула на Грэма, ожидая, что он ей поможет. Но он молчал, сжимая и разжимая кулаки, как перед схваткой. Впрочем, именно схватка, хотя и особого рода, его сейчас ожидала. Каждый разговор с сестрой всегда походил на сражение.

— Этот господин… мама, он утверждает, что он — твой брат, — обреченным тоном сказала Катрина в темноту.

Пауза. В полной тишине послышался тихий шелест платья, и Грэм увидел, как темный женский силуэт приподнимается с кушетки.

— Брат? — слово это, судя по всему, далось Нинели с большим трудом. — Какой еще брат? О чем ты говоришь, глупая?

— А ты уже успела забыть о том, что у тебя есть еще и брат? — тихо проговорил Грэм, не двигаясь с места. — Впрочем, неудивительно. Думаю, тебе не пришлось прикладывать усилий для этого.

— Грэм?! — голос Нинели не казался уже ни холодным, ни тягучим, а истеричным. Знакомая интонация, иначе она с ним и не говорила. — Откуда ты взялся?! Ты же обещал, что никогда не вернешься!

— Жестокое разочарование, — усмехнулся он. — Не правда ли, сестрица? Ты только не паникуй. Я сейчас присяду, и мы с тобой спокойно поговорим.

— Мне не о чем разговаривать с тобой, — Нинель удивительно быстро взяла себя в руки. — Если только это действительно ты, а не какой-нибудь проходимец, присвоивший себе чужое имя.

— Ну так подойди и посмотри, убедись. Катрина, беги по своим делам. Мы с твоей мамой хотим поговорить.

Девочка охотно выскользнула за дверь. Тем временем, Нинель поднялась с кушетки, отдернула плотные шторы, впуская в комнату свет неяркого осеннего дня, и подошла к Грэму. Долго-долго рассматривала его. Грэм старался хранить невозмутимое выражение лица.

— Пожалуй, это и впрямь ты, — проговорила Нинель через минуту. — Хотя и несколько изменившийся. Не в лучшую сторону. Вид у тебя дикий.

— Я знаю. Ну так что, присядем, поговорим?

— Не знаю, о чем с тобой можно говорить. Все уже было сказано много лет назад, разве нет? Я предлагаю тебе уйти и забыть, что ты приходил сюда. До истечения десяти лет осталось всего ничего.

Не обращая внимания на постную физиономию сестры, Грэм прошел в комнату и вольготно устроился на кушетке, откуда не так давно поднялась Нинель. Потом вынул из-под одежды пакет с документами и небрежно бросил его на стол.

— Что это? — с подозрением спросила Нинель, подходя.

— Это имеет прямое отношение к тем десяти годам, о которых ты только что упоминала. В самом деле, я обещал, что наследство достанется твоему сыну. Но, видишь ли, обстоятельства изменились. Я официально вступил во владение титулом, землями и прочим состоянием, — Грэм проговорил это даже с некоторым удовольствием. Его забавляла вытянувшаяся физиономия сестры. — Вот здесь — бумаги, подтверждающие это. Я теперь князь Соло, сестрица.

— Нет, — сказала Нинель.

— Да. Посмотри. Все бумаги заверены отцовским поверенным и вступили в силу со вчерашнего дня.

Нинель опустилась в низкое кресло так, словно ее вдруг перестали держать ноги. Взяла со стола стопку бумаг, бегло просмотрела их. Грэм заметил, что руки ее дрожат. Жалости он не испытывал — по крайней мере, к ней. Вот сын у нее симпатичный, конечно, но… пацану хватит и отцовского наследства. Зачем ему старый осыпающийся замок, в котором больше мертвых, чем живых?

— Ты… — выговорила Нинель непослушными губами. — Ты — подонок… негодяй! Ублюдок! Почему тебя не убили до сих пор? Почему Борон не забрал тебя?! Будь ты проклят!

— Спасибо на добром слове, сестрица, — сказал Грэм. — Не представляешь, как приятно, вернувшись в место, которое ты хочешь назвать своим домом, услышать ласковые приветствия. Верни мне бумаги, пожалуйста. Ты в них так вцепилась, что, боюсь, порвешь.

Вместо того, чтобы отдать документы, Нинель действительно сделала такое движение, словно хотела порвать их. Грэм, быстро наклонившись, схватил ее за запястья и вытащил из сжавшихся пальцев бумаги.

— Осторожнее, сестрица. Мне не хотелось бы ехать к уважаемому господину Клайссу за копией. Он и так перенервничал. Вот так. Спокойно. Тебе дать воды?

— Убирайся к Безымянному!

— Что-то не хочется. Да без истерики! Возьми себя в руки. Разве тебе и твоим детям мало оставил твой опочивший супруг? Так выйди замуж второй раз.

— Ты ничего не понимаешь! Этот замок — мой дом. Мой, понятно, а не твой, безродный приблуда! Я не позволю тебе выгнать меня и моих детей отсюда!

Грэм расхохотался, откинувшись на спинку кушетки.

— Да кто говорит о том, чтобы выгонять тебя?! Оставайтесь, мне-то что… Хотя, — он стал серьезным. — У меня есть большой соблазн прогнать тебя на конюшни. Как ты поступила с этим мальчиком…

— С каким мальчиком? — Нинель подозрительно быстро успокоилась. Можно было подумать, что ее истерика — напускная и хорошо продуманная.

— Здесь так много мальчиков на конюшнях? Я говорю о Мэнни. О своем — и о твоем, кстати, тоже — племяннике.

Глаза Нинели прищурились, тонкие изящные губы некрасиво скривились, и Грэм подумал, что сейчас она стала похожа на него самого так, как никогда не походила. Не слишком приятное зрелище.

— Племяннике? Никогда не назову его так! Он — ублюдок, и порождение ублюдка! Гата опозорила себя и меня, и всю нашу семью, прижив ребенка от этого грязного наемника, которого ты притащил с собой! Его следовало удушить в колыбели или отдать крестьянам в деревню, но Гата так вцепилась в него, словно он был величайшим сокровищем.

— Он был ее сыном. Странно, что ты этого не понимаешь, у тебя же самой двое детей, — процедил Грэм сквозь зубы. Он с трудом удерживался, чтобы не ударить сестру, пальцы его сжимались и разжимались; но, несмотря на обычно отрезвляющую боль, он чувствовал, что понемногу теряет контроль над собой. — А если кого-то и следовало удушить в колыбели, так это тебя. Так-то ты чтишь память умершей сестры? Помыкая ее сыном? Будь твоя воля, ты и ее запихнула бы на конюшни, не так ли? Между прочим, как она умерла? Ты подсыпала ей яду в вино?

— Думай, что говоришь, бастард! — вспыхнула Нинель. — О боги! Я… я не желаю больше слушать тебя! Если бы не болезнь матери, я не осталась бы здесь ни секунды долее! — она вскочила и стремительно направилась к двери. — Надеюсь, когда я вернусь, тебя уже не будет здесь. Я имею в виду — в моей спальне. Из дома, боюсь, тебя уже не прогнать.

Нинель вышла, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла. Грэм с полминуты сидел неподвижно, потом медленно сгорбился на кушетке, уткнул лицо в ладони. Мало того, что разговор с Нинелью не принес никакой радости, — а он этого и не ждал, — но не оставил и чувства удовлетворения. Он надеялся насладиться злостью Нинели, ее бешенством, но вместо этого чувствовал какую-то… пустоту, что ли. Так было в первые дни после освобождения из подвалов Северной — полное безразличие и равнодушие…

И зачем мне дом, если в нем нет ни одного человека, которому я был бы нужен? — подумал Грэм. Это не дом, это и впрямь склеп… Да в склепе, пожалуй, будет даже уютнее, ведь там лежит Гата. Для которой я был братом, а не остался незаконнорожденным ублюдком и выскочкой.

Он несколько раз глубоко вздохнул и выпрямился. Нет, не для того он заполучил наследство, чтобы теперь сидеть и киснуть. Есть дом, а чтобы в нем появились любящие люди, это уж его забота. Ведь он стал князем для того, чтобы получить возможность приблизиться к Ванде, значит, о ней и надо думать. А есть еще и Мэнни, которого, конечно же, нельзя оставлять среди слуг. Не хватало еще, чтобы он стал таким же, как его отец.

Грэм встал, взял со стола бумаги и вышел из комнаты, прихватив с пола сумку и прикрыв за собой дверь. Постоял немного в коридоре, раздумывая, куда направиться теперь. Стоило бы поставить в известность о своем появлении старую княгиню, но он не хотел сейчас разговаривать с ней. Кроме того, Нинель обязательно расскажет ей, а значит, нужды торопиться нет. Да и не играет уже старая княгиня никакой роли…

Коридор был пуст и темен. Грэм огляделся в поисках слуг, не увидел никого и медленно пошел в сторону своей комнаты. Точнее, в сторону той комнаты, где жил раньше, когда жив был отец. Он намеревался занять ее, пусть даже она заросла пылью и паутиной. Позже можно найти слуг и заставить их все вычистить.

Комната оказалась запертой, но Грэма это не остановило. Пальцы слушались плохо, но все-таки простой замок он вскрыть еще мог. Через минуту дверь распахнулась перед ним, и он увидел знакомую комнату: большая кровать, старый, но все еще пышный ковер на полу, стол темного дерева у окна, полускрытого темно-синими портьерами. Никакой пыли и паутины, но вид совершенно нежилой. Грэм бросил сумку на пол у кровати, бумаги сунул в запирающийся ящик стола, ключ забрал с собой и снова вышел в коридор. С одной сестрой он уже поздоровался, теперь хотел поздороваться со второй. Рассказать ей, как умер отец ее ребенка.

Глава 2

Нельзя сказать, чтобы посещение склепа принесло Грэму успокоение, хотя он и просидел там до темноты, мысленно беседуя с мертвой сестрой. Это было чистой воды безумие, но не раз и не два он уже слышал о себе: "он тронулся умом". Еще раз сказать это было некому, а если бы и нашелся кто… что ж, снова повторенные слова ничего не изменили бы. Грэм и сам знал, что мозги у него после Северной не совсем в порядке, и не нуждался в подсказках.

В склепе было темно, хоть глаз выколи, но Грэм не взял с собой ни свечи, ни фонаря. Ему, проведшему в могильной тьме четыре года, света вполне хватало, чтобы различить очертания надгробий, а большего и не требовалось. Он, правда, не знал, где лежит его сестра, но на камнях были вырезаны имена покоящихся здесь людей, а пальцами он умел читать не хуже, чем глазами. Во всяком случае, раньше умел, да и сейчас, к счастью, пальцы его, переломанные и плохо зарубцевавшиеся, не утратили чувствительности полностью. Так что надгробие Гаты он разыскал.

Когда он выбрался наружу, была ночь. Осенью в Наи, когда садилось солнце, становилось темно и холодно, но сентябрьская ночь показалась днем после склепа. Что до холода, то Грэма научила не замечать его та же Северная крепость.

С минуту он стоял рядом со склепом, размышляя, куда же ему теперь пойти. В душе царило полное опустошение, усугубившееся еще безумным разговором с мертвой сестрой, и он был близок к тому, чтобы вернуться в склеп, лечь среди покойников и лежать так, пока… Он не знал, что кроется за этим «пока».

А потому в склеп не вернулся.

Почти ни одно окно в замке не горело, что и понятно — время позднее, все уже спят. Свет Грэм увидел только лишь в некоторых хозяйственных помещениях, в том числе на кухне, и невольно улыбнулся. Ну конечно же, Укон. Она всегда ложилась спать позже всех, и не изменяла своей привычке и теперь, когда из хозяев замка не осталось в живых, считай, почти никого. Грэм, вспомнив про Укон, тут же понял, что хочет есть, что не ел со вчерашнего вечера, не до того было. Что ж, значит, стоит пойти на кухню. Толстая жизнерадостная Укон привечала его раньше, так может, и сейчас не прогонит?

Грэм не стал утруждать себя поисками двери, а просто подошел к окну и постучал в него. За мутным запотевшим стеклом мелькнула тень, и спустя секунду кто-то прильнул к окну с другой стороны.

— Мэнни, — раздался знакомый ворчливый голос. — Опять ты шалишь? Вот дождешься, поганец, выйду, да как надеру тебе уши!

— Нет, Укон, это не Мэнни, — отозвался Грэм. — Но можешь выйти и надрать уши мне, если хочешь.

Пауза. Затем — настороженный голос Укон:

— Кто это?

— Это я, Грэм. Помнишь?

Эта пауза была еще длиннее. Потом окно распахнулось так стремительно, что Грэм едва успел отпрянуть, и пышная фигура Укон высунулась на улицу чуть ли не по пояс. В руке она держала свечу.

— Молодой князь? И впрямь это вы?

— Я, — Грэм встал так, чтобы она могла видеть его в свете, падавшем из окна. — А ты что же, не знаешь еще, что я приехал?

— Слыхала я о вашем возвращении, — отозвалась Укон. — Да не очень мне верилось, хотя и говорили о том и госпожа Нинель, и дочка ее. Где ж вас до ночи-то носило? И за ужином вас не было…

— Сестрицу я ходил навещать. Гату.

— Понимаю, каково вам было вернуться и найти только камень над ней… — покачала головой Укон. — Ох и шебутная была девица, все бы ей по лесам гонять, словно парню какому. И после того, как мальчишку своего родила, ничуть не исправилась… да что ж вы на улице-то? — спохватилась она вдруг. — Заходите, я и перекусить вам чего-нибудь соберу. Проголодались, небось, да и худы вы — только глаза и остались.

Приглашением Укон Грэм не замедлил воспользоваться, хотя и не совсем так, как она ожидала. Он просто перемахнул через подоконник, не желая идти в обход до двери. Повариха ахнула и присела от неожиданности.

— Все такой же шальной, — сказала она с неодобрением и со стуком захлопнула окно. — Садитесь. Помните еще, где ваше местечко-то?

Кивнув, Грэм уселся на грубый стул, стоявший почти у самого очага, вытянул ноги. Здесь он когда-то просиживал целые часы в зимние дни, прячась от учителя, или просто дурачась с Гатой. Воспоминания нахлынули с новой силой, и вместе с ними пришла новая волна боли. Гата, сестричка… Не посидим мы с тобой, как раньше бывало. Как же ты так?..

— Ну-ка, дайте-ка я на вас посмотрю хоть, — бесцеремонно проговорила Укон, вставая перед ним. — Показалось или нет, что совсем вы на князя-то, отца вашего, теперь не похожи? В прошлый раз, когда приезжали, ну не отличить было, а сейчас, гляди-ка… ну ровно другой человек. Видать, сильно вас по свету помотало?

— Сильно, Укон, — кивнул Грэм. — Только теперь, надеюсь, прибило меня к месту…

— И то дело. Нечего бродяжничать-то, пора и ума набираться. Жениться вам надо, детишек завести…

Грэм вздохнул. Жениться… Ради чего же он вернулся сюда, как не ради женитьбы? Всю эту безумную аферу он затеял исключительно для того, чтобы было куда привести ему жену, и не как человеку без роду и племени, а как высокородному князю, который не считает денег. Не знал он только, выйдет что из его планов или нет.

— Хозяйство поднять, — продолжала Укон, живо собирая на стол. — А то дом, того и гляди, развалится. И земли в запустенье приходят без батюшки вашего. Княгиня-то старая совсем плоха стала, а княжна не может одна с двумя поместьями управляться.

— Посмотрим, Укон, — устало сказал Грэм. Не было у него никакого желания заниматься хозяйством. Но без этого — никуда… — А управляющего у княгини нет?

— Вроде бы есть, да толку от него никакого… да вы кушайте, кушайте, а то заговорились совсем!

Невольно улыбнувшись, Грэм подвинулся к столу. Да, Укон постаралась на славу и вытащила из закромов для непутевого нового хозяина все самое вкусное. Здесь было и мясо, и сыр, и колбаса, и свежий хлеб, и яблоки, а еще — кувшин с легким белым вином.

Приглашать его дважды не пришлось. При виде всего этого великолепия зверский голод прорезался в нем с новой силой, и Грэм с удовольствием принялся за еду.

— А вы, значит, в самом деле, решили насовсем остаться?

— Трудно говорить заранее, — отозвался Грэм. — Но хотелось бы насовсем.

— Хорошо бы, коли так…

Слова эти удивили, но и обрадовали Грэма — насколько он еще умел радоваться. Есть все же в доме хоть один человек, не считающий его появление злом. И что с того, что человек этот — повариха?

— Послушай, Укон, — вдруг проговорил он. — А скажи-ка мне, этот мальчик, Мэнни… давно он при конюшнях?

Укон явно смутилась.

— Да как сестрица-то ваша умерла, так княгиня и отдала его слугам. Мол, нечего ему с господскими детьми делать. Хотя какие тут господские дети?.. Только детишки старшей княжны и приезжали время от времени…

Годовалого ребенка — отдать слугам? Грэм не удивился бы, исходя такой приказ от Нинели, но княгиня… княгиня, несмотря на всю свою холодность по отношению к нему, казалась ему человеком не жестоким. Отдавать своего внука, словно какого-то щенка! Грэм зло скривился. Нет, он этого просто так не оставит…

— Где он сейчас? Знаешь? Спит уже?

— Да едва ли спит… — Укон совсем смутилась. Что-то тут было нечисто. — Раньше полуночи он почти никогда не ложится…

— Почему?

— Ну когда как… Когда мне помогает, дел-то много…

— И сейчас, я полагаю, тоже тебе помогает?

— Я велела ему отдраить один из котлов, — совсем убитым голосом ответила Укон. — Помните, тот, большой, медный? Он его и драит, поди, во дворе. Упрямый парнишка, ни за что спать не ляжет, пока не закончит.

— И будет сидеть до утра? — разозлился Грэм. — Нет, Укон, с сегодняшнего дня, — или, точнее, с сегодняшней ночи, — придется тебе поискать другого помощника. Мальчишка — мой племянник, и я хочу, чтобы с ним обращались соответствующе… Спасибо за ужин.

Он резко поднялся, кивнул Укон и вышел с кухни.

Через несколько минут он был во дворе. Мальчишку увидел сразу, и не только потому, что рядом с ним стоял горящий фонарь, от которого вверх поднималась копоть. Мэнни производил неимоверно много шума, надраивая огромный, почти с себя размером, медный котел, и был здорово увлечен своим занятием. Так увлечен, что не заметил подходящего Грэма, пока тот не ступил в круг света, и только тогда, вздрогнув, поднял голову. На секунду Грэму показалось, что мальчишка начнет оправдываться, и тогда, пожалуй, он разочаровался бы и оставил все как есть. Но Мэнни оказался достойным сыном своих родителей. Он молчал, смотрел исподлобья и не выказывал никакого страха. Грэм присел рядом с ним на корточки и с минуту тоже молчал, разглядывая его. Мальчишка был измазан не хуже трубочиста, весь в саже и жире, особенно черными были его маленькие руки с обломанными и обкусанными ногтями; а на физиономии красовались черные же полосы размазанной сажи.

— Хорош, — сказал, в конце концов, Грэм. — Как успехи, парень?

— Не отскребается, — серьезно ответил Мэнни.

— И немудрено, — бросив на закопченный котел взгляд, скривился Грэм. — Бросай-ка ты эту посудину и давай поговорим.

— Не могу, Укон накажет меня, если я не…

— Не накажет. А если попробует, то будет иметь дело со мной. Ты знаешь, кто я?

Мальчишка молча помотал головой.

— Твой дядя. Брат твой матери. Знаешь, кто была твоя мать?

— Нет, сударь, — серые глаза Мэнни стали большими-пребольшими, и в них явственно виднелось недоверие. Нет, даже не так. Боязнь поверить — вот что там было. — Я ее не помню. Она умерла, когда я был совсем маленьким…

Так. Они, значит, даже не сказали ребенку, кто были его родители, хотя каждый человек в доме, даже конюх, знал это. И все молчали столько лет?.. Грэм сжал пальцы в кулак. Нет, определенно, здесь нужно навести порядок.

— Про отца, как я понимаю, ты тоже ничего не знаешь?

— Нет, сударь! Он тоже умер давно…

— Он умер всего-то год назад, — не выдержал Грэм. Глаза у мальчишки стали такими огромными, что заняли пол-лица. — К сожалению, он не знал ничего о том, что у него есть сын. И даже не догадывался.

— Это… это правда, сударь? Вы знали моего отца?

— Да, парень. Он был храбрым человеком, ты можешь им гордиться… — Грэм вдруг понял, что начинает говорить пафосные вещи, и решил, что надо завязывать. — Сейчас уже поздно. Оставь этот котел, умойся и иди спать. Мы с тобой поговорим завтра.

— Но Укон…

— Она тебя не тронет. И вообще… Я могу предложить кое-что получше, чем возня с грязными котлами и уборка навоза в конюшнях. Если ты этого захочешь, конечно.

Он протянул мальчишке руку, и тот, сначала недоверчиво покосившись на нее, вложил в нее свою грязную ладошку. Грэм легко поставил его на ноги, весу в нему было, как в птичке.

— Не забудь фонарь. Ну, пойдем. Где ты спишь? Надеюсь, не на конюшне?

Мэнни помотал головой и с гордостью сообщил:

— У меня есть своя комната!

Наверняка какая-нибудь кладовка, подумал Грэм про себя. А может, и нет. Чего-чего, а пустующих комнат в замке хватает. Княгиня могла и расщедриться, выделить мальчишке какую-нибудь крошечную спальню.

— Ну, тем лучше. Сам доберешься или проводить?

— Я сам! — вскинулся Мэнни. И тут же с робостью взглянул снизу вверх, в лицо Грэму. — Сударь… А вы на самом деле — мой дядя?

— На самом деле, — скрипнул зубами Грэм. — И уверяю, тебя ждут еще и не такие сюрпризы… Ну, беги. Поговорим утром.

Мальчишка одарил его неожиданно сияющим взглядом и тут же, сорвавшись с места, убежал со скоростью летящей стрелы. Фонарь мотался в его руке, отбрасывая по стенам причудливые тени. Грэм проводил его глазами и отправился в свою комнату.

Конечно же, никто и не подумал там убраться. Он иного и не ожидал, и подумал со злостью, что слуги, не иначе, совсем распустились, и пока не дашь им хорошего пинка, ничего не сделают. Хотя, конечно, могло быть и так, что Нинель дала им прямое указание игнорировать нужды брата, пока тот не соизволит, в свою очередь, сделать что-либо.

Посреди ночи не имело смысла идти, будить горничную, брать ее за шкирку, и заставлять вычищать комнату. Хотя соблазн был велик. Грэм все же не стал устраивать бучу, проверил, на месте ли сумка, перевязь с мечом, и, как был в одежде и сапогах, повалился на застеленную покрывалом кровать. Уж как только ему не приходилось спать… сон на кровати, пусть даже и поверх покрывала, был чуть не лучшей возможностью выспаться в течение всей его жизни.

Впрочем, спал он все равно плохо, как и все последние годы. Редкой была ночь, когда он не видел кошмара, от которого, в лучшем случае, просыпался сразу же, в холодном поту, а в худшем — только утром, не веря, что все уже кончено, и он давно уже не в Северной, и удивляясь, как это он не умер во сне.

Вот и в эту ночь он проснулся всего-то через пару часов после того, как уснул. Даже не проснулся, а очнулся, с полустоном-полувсхлипом, перевернулся на живот, вцепился зубами в подушку, зарычал от бессильной ярости и отчаяния. Когда рядом была Джулия, она старалась успокоить его, и у нее это почти всегда получалось, и он засыпал снова, уже спокойно. Сейчас же никого рядом не было, и он просто-напросто боялся уснуть снова. Так и пролежал до утра с открытыми глазами, стараясь не думать о том, что видел во сне.

Едва только в окнах начало светлеть, Грэм поднялся и вышел из комнаты. Находиться там одному у него не было больше сил. На лестнице он столкнулся с Нинелью — та тоже была ранней птахой, но зато и ложилась рано. Она едва посмотрела в его сторону и процедила что-то сквозь зубы.

— Доброе утро, — ответил ей Грэм насколько мог светским тоном. Впрочем, для кого как, а для него это утро вряд ли было добрым. Чувствовал он себя совершенно разбитым. К счастью, существовало практически универсальное средство, чтобы прийти в порядок, и он отправился в парк.

Вода в черном пруду даже и летом никогда не становилась теплой, а уж сейчас, в середине сентября, была почти родниковой. Грэма это не остановило; наоборот, он собирался взбодриться, а для этого требовалась именно холодная вода. Он разделся донага и, не задумываясь, бухнулся в пруд; от леденящего холода перехватило дыхание и свело мышцы. Быстро, пока руки и ноги не отказали ему, он доплыл до противоположного берега, потом обратно, и выскочил на берег. Чувствовал он себя гораздо лучше, хотя и зуб не попадал на зуб. Кое-как оделся и, чтобы согреться, он ломанулся через парк бегом, взлетел по лестнице, подхватил с пола меч и, не снижая темпа, помчался на задний двор, чтобы немного размяться.

И застал там живописную картину.

Посреди двора валялся котел, брошенный ночью Мэнни, а рядом с ним стояла Укон — руки в боки, — и Нинель, с плотно сжатыми губами и лицом, не обещающим ничего хорошего. Одной рукой она удерживала за воротник Мэнни; глаза у него были на мокром месте, щеки горели, как от оплеух, но он стоял ровно, не вырывался. Грэм невольно потянул из ножен меч, но тут же вспомнил, с кем имеет дело, и разжал пальцы.

Он не спешил выходить вперед, чтобы его заметили, стоял в тени и наблюдал.

— Тебе что было велено? — вопросила Нинель с леденящим холодом в голосе. — Кажется, тебе было сказано отчистить этот котел так, чтобы он сиял, как солнце! И чтобы не вздумал ложиться спать, пока дело не будет сделано. Почему ты ушел спать?

Мальчишка молчал, упрямо сжав губы. Он мог бы легко оправдаться, упомянув вчерашний разговор с Грэмом, но почему-то не стал этого делать. Впрочем, неизвестно, приняла бы Нинель такое оправдание.

— Мне кажется, ты заслуживаешь хорошей порки, — поджала губы Нинель. — Давненько ты не встречался с розгой, не правда ли?

Как Мэнни не крепился, упоминание розги его напугало. Он вскинул глаза, губы его вздрогнули. Грэм понял, что мальчишка сейчас разревется. И неудивительно, ему ведь всего семь лет! Пожалуй, пора было вмешиваться.

— Что за шум? — поинтересовался Грэм сухо, вполголоса, выходя в центр двора. — Нинель, что ты собралась делать с мальчишкой?

— Выпороть его, — отозвалась Нинель возмущенно. — Чтобы в следующий раз неповадно было!

— Если ты про это, — Грэм пнул носком сапога котел, — то я освободил его от работы. Так что отпусти парня.

— Что значит — «освободил»? Какое ты имел право…

— Забыла уже? Такая короткая у тебя память? Запомни, Нин, отныне я распоряжаюсь всем и всеми в доме. Я здесь хозяин, а не ты и не твоя матушка. Кроме того, я не позволю, чтобы моего племянника использовали для черной работы. Да еще и стегали розгами. Я ясно выражаюсь?

— Бастард! — прошипела Нинель. Непонятно, кого она имеет в виду, Грэма или Мэнни, да это и неважно было. Главное, что мальчишку она отпустила. — Забирай это отродье! Вы с ним два сапога пара!

— Возможно, — холодно ответил Грэм и взглянул на мальчишку. Тот стоял, едва заметно подрагивая, и не шевелился. — Иди сюда, — сказал он мягче. Мэнни послушался сразу, подошел. — А вы, дамы, можете идти по своим делам. Укон! Я хочу, чтобы ты нагрела воды. И побольше.

Нинель, вскинув голову так высоко, что вряд ли теперь видела что-то, кроме низкого осеннего неба, удалилась со двора. Вслед за ней ушла и Укон, так и не произнеся ни слова. Грэм и Мэнни остались вдвоем.

Что ж, подумал Грэм, стоит все-таки заняться тем, ради чего я сюда пришел. Он до сих пор так и не согрелся, и его била дрожь.

— Пойдешь к Укон, — повернулся он к Мэнни. — И вымоешься как следует. Переоденешься. У тебя есть другая одежда?

— Нет, сударь…

— Прекрасно. Придется позаимствовать у Моргана. Тебе будет великовато, ну да ничего… Но это я сам. А раз так, пожалуй, подожди меня, если хочешь. Посиди где-нибудь тут.

— А что вы собираетесь делать, сударь? — с интересом спросил Мэнни.

— Увидишь.

Грэм скинул кожаную куртку, рубаху, на нем остались только штаны, высокие сапоги и тонкие перчатки, которые он не снимал почти никогда. Обнаженную кожу обжег холодный ветер, но он знал, что это ненадолго, скоро ему станет жарко. Вытянул из ножен меч, вскинул его над головой, замер в стойке. Мэнни смотрел круглыми глазами. Грэм прикрыл глаза, глубоко вздохнул и затанцевал по двору. Длинный клинок пел в его руках, рассекая воздух, размазываясь в нем. В течение последних двух лет каждый день у него начинался с такой вот пляски, в виде разминки, а нередко ею же и заканчивался, если приходилось идти в бой. Впрочем, это было уже не совсем то же самое.

Наконец, он остановился, тяжело дыша. Он уже не мерз, по коже стекали струйки пота. Вот теперь можно начинать день.

— Здорово, — тихо выдохнул Мэнни за спиной.

Грэм обернулся и встретился взглядом с сияющими глазами мальчишки. Наверное, тот ничего подобного никогда не видел.

— Я тоже… хотел бы так уметь, сударь! — ужасаясь собственной наглости, почти прошептал Мэнни.

— Если хочешь — значит, сумеешь, — серьезно сказал Грэм и, подойдя, потрепал его по густым взлохмаченным волосам. Такие же черные волосы были и у Роджера… Только испачканные в крови, а не в саже. Нет, подумал он. Не надо об этом вспоминать. Хватит с меня страшных ночей…

Одевшись, Грэм спрятал под одежду латунную гравированную бирку, подхватил с земли меч, опоясался перевязью. Здесь не было смысла ходить при оружии, но многолетняя привычка оказалась неистребима.

— Пойдем, парень. Сделаем из тебя человека.

Мальчишка не возражал.

В холле они наткнулись на Элис, занимающуюся утренней уборкой. При виде Грэма она шарахнулась в сторону так, словно сам Борон сошел на землю, и только что не пробормотала "чур меня". Грэм вздохнул. Все-таки, Элис была излишне нервной женщиной.

— Элис, — он решил приступить к делу без лишних слов. — Отвлекись-ка и послушай меня. Возьми вот этого господина и отмой его хорошенько.

— Мэнни? — не поверила Элис.

— Его. Горячая вода должна быть у Укон. Да поживее, я хочу, чтобы он стал похож на человека к завтраку. И вот что: одежды у него на смену нет, так договорись с нянькой Моргана, чтобы та выделила пока все, что нужно. Понятно? А когда закончишь с этим, уберись в моей комнате. Чтобы она стала похожа на спальню, а не на прибежище призраков. И еще приготовь ту маленькую спальню, которая расположена рядом.

— Но княгиня… — пробормотала Элис.

— Что — княгиня? — прищурился Грэм. — Не в курсе?.. Ничего, я сам поговорю с ней, — кстати, а ведь и впрямь пора, подумал он. Нинель, конечно же, уже рассказала ей о моем прибытии, но надо же и лично засвидетельствовать почтение. — Уже сегодня. Да! Когда помоешь мальчишку, приведи его ко мне в комнату.

Жестом Грэм отпустил потерявшую дар речи Элис, и та поспешила удалиться, уводя за собой Мэнни. Сам же он поднялся в свою комнату, чтобы сменить пропыленную одежду и побриться.

Его смена одежды была ничуть не лучше той, что надета на нем: такая же простая рубаха, черные шерстяные штаны. Куртку, усеянную заклепками, он бросил на кровать, в замке она ему не понадобится. Здесь, конечно, не жарко, особенно осенью, но все же не настолько холодно, чтобы носить ее. Покончив с процедурой переодевания, Грэм решил, что с бритьем придется обождать, поскольку ни воды, ни бритвенных принадлежностей в обозримых окрестностях не наблюдалось. Что ж, придется походить с бородой, благо не привыкать.

Теперь можно было и навестить старую княгиню. До завтрака у него оставалось еще с полчаса, и он полагал, что вполне успеет. Долго разговаривать с княгиней он не собирался, ибо особо не о чем было.

Без всяких церемоний Грэм зашел в спальню княгини и остановился в дверях, оглядываясь. Странно, но в этой комнате он не был ни разу, ни при жизни отца, ни потом. Ему показалось, что здесь гораздо приятнее, чем в спальне Нинели. Приятнее в смысле обстановки, а не атмосферы. Ибо если в покоях княжны было всего-навсего холодно и неуютно, то тут пахло болезнью, да и воздух казался затхлым. Впрочем, подумал Грэм, так всегда бывает в комнатах тяжелобольных.

Княгиня возлежала на груде подушек посреди огромной кровати. В первую минуту Грэм подумал, что она спит, но, заслышав тихий щелчок захлопнувшейся двери, она встрепенулась и тихо, с напряжением спросила:

— Кто здесь?

— Я, — отозвался Грэм.

— Кто — я? — в голосе княгини прорезалось раздражение. — Кто ты такой и что делаешь в моей спальне?

Пускаться в дальнейшие объяснения не имело смысла, и Грэм молча подошел, склонился над кроватью. То, что он увидел, заставило его удивиться. И задуматься.

Когда он видел княгиню в последний раз, она была моложавой, красивой еще женщиной, немного полной, но полнотой, которая ее только красила. Теперь же на кровати лежала почти мумия, так она похудела и высохла. На вид ей можно было дать не пятьдесят пять, а все семьдесят лет. При виде Грэма голубые поблекшие глаза княгини расширились, губы искривились в гримасе ужаса, она вжалась в подушки, словно увидела перед собой что-то жуткое. Грэм не успел удивиться, как она выдохнула в священном ужасе:

— Морган!.. Уйди! Оставь меня!..

Ну надо же! А Укон-то говорила, что сын ничуть уже не похож на отца. Почему-то это показалось Грэму таким забавным, что он, расхохотавшись, повалился на ближайший же стул. Морган! Да князь в худшие минуты своей жизни не выглядел так, как выглядел сейчас его отпрыск — то ли наемник, то ли разбойник, то ли бродяга.

Ужас на лице княгини сменился удивлением.

— Ты — не Морган?.. — прошептала она.

— Конечно же нет! — сквозь смех ответил Грэм. — Князь мертв много лет, а мертвые не возвращаются на землю!

— Тогда кто же ты?

— Его сын, — Грэм справился, наконец, с безумным смехом и снова склонился над кроватью. — Помните, княгиня?

— Сын… — проговорила княгиня так, словно это было какое-то грязное ругательство. — Так ты — тот щенок, которого он притащил в дом много лет назад, утверждая, будто ты — его сын?.. Что ж, глядя на тебя и на него, с этим было трудно поспорить. Как и теперь, когда щенок вырос и превратился в настоящего пса. К сожалению, в беспородного.

Да что ж это такое, подумал Грэм. Неужели я и впрямь так похож на пса? Это становится просто традицией. Или то имя, каким он назвался наемникам из сотни Изолы, прикипело к нему?

— Я помню тебя, — продолжала княгиня. — И я помню твое обещание не появляться в этом доме никогда более.

— Не в природе псов давать обещания, и уж тем более сдерживать их, — криво усмехнулся Грэм. — Надо понимать, Нинель уже рассказала вам, зачем я здесь?

— О да. Ты заполучил то, что не должно было принадлежать тебе. Поместье, деньги, титул — все должен был получить мой внук!

— Должен был получить я, еще много лет назад. Вы ведь знакомы с завещанием вашего мужа? И знаете, кому он оставлял все.

— Но тебе это не было нужно! Ты сам отказался…

— А теперь стало нужно. Господин Клайсс еще раз подтвердил мои права, и теперь все здесь — мое.

Княгиня неожиданно закашлялась. Приступ длился долго, кашель словно душил ее, и она боролась за каждый вздох; Грэм, выпрямившись, равнодушно наблюдал за ней. И лишь когда она с трудом прокашляла: "Воды!", — он протянул ей кубок с водой, стоявший тут же рядом, на столике.

Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Княгиня, бледная до синевы, дышащая тяжело и хрипло, сунула Грэму в руки кубок и проговорила тихо:

— Убирайся отсюда. И не показывайся мне на глаза больше. Хочу умереть спокойно.

— Как скажете, княгиня, — Грэм склонился в поклоне, иронично улыбаясь. — Я и заходил к вам только для того, чтобы вы знали истинное положение дел.

— Убирайся, — повторила она, снова закашлявшись.

Ничуть не расстроенный таким окончанием разговора, он вышел из комнаты.

У двери своей комнаты он наткнулся на Элис, ведущую за руку Мэнни, отмытого, переодетого и до нельзя сумрачного. Одежда, — рубашка, курточка, штанишки, — была ему велика, но это все-таки гораздо лучше, чем старые отрепья. В чистом виде мальчишка выглядел гораздо симпатичнее, и можно было предположить, что вырастет он таким же красавцем, как был его отец до того, пока кто-то не разрубил ему щеку, а Илис не сломала нос.

Самому Мэнни его вид не нравился, если судить по его хмурому виду. А может быть, мрачное настроение объяснялось тем, что Элис не слишком-то церемонилась с ним, отскребая грязь и сажу.

— Все в порядке? — спросил у него Грэм. Мальчишка кивнул с похоронным видом. — Ну, ну… Давай руку. Элис! Убери комнату. И соседнюю тоже.

— Хорошо… — пролепетала Элис. Он смотрела на него с явной опаской.

— А мы пойдем завтракать, — заявил Грэм.

Они спустились на первый этаж, направляясь в столовую. По дороге Мэнни вдруг заметно занервничал.

— Сударь! — тихонько позвал он. — Я никогда не ем здесь! Княгиня вообще запрещает мне находиться в этой части дома.

— Княгиня? — Грэм остановился, присел рядом с ним на корточки, заглянул в серьезные серые глаза. — Отныне забудь все, что запрещала тебе княгиня. А заодно и все, что она когда-либо тебе говорила.

Глава 3

Мэнни оказался замечательным парнишкой. Грэм смотрел на него и с каждым днем жалел все больше и больше, что ни его отец, ни мать, не смогут увидеть его. Оба они могли бы им гордиться. В его характере смешались черты Гаты и Роджера: задиристый, смелый, дерзкий, и вместе с тем удивительно обаятельный. А временами ласковый, ну просто как котенок.

Впрочем, ласковым он был исключительно с Грэмом, что жутко удивляло последнего. С другими людьми он вел себя по-другому, замыкался, смотрел исподлобья и почти все время молчал. Или, редко-редко, огрызался.

Через неделю Мэнни смотрел на Грэма влюбленными глазами и ходил за ним хвостом, а тот и не возражал. Мальчишка ему нравился, кроме того, его грело чувство, что хоть кому-то в доме он нужен. Можно даже сказать, что он и сам привязался к нему.

Сначала он подумывал о том, чтобы привести дом и парк в приличный вид, а это требовало значительных усилий, поскольку и то, и другое было сильно запущено еще при жизни отца. Парк превратился в лес, в котором кое-где встречались одичавшие розовые кусты, выродившиеся в шиповник, а дом… дом, черный, замшевший, походил на склеп более, чем сам склеп. Восстановление всего требовало массу денег, но Грэм золота не считал. Он в первые же дни узнал точный размер наследства и не удержался от кривой улыбки. Такой астрономической суммы хватило бы не только ему, но и его детям, и внукам, чтобы жить безбедно, ни в чем себе не отказывая. Князь умел вести дела…

Но, поразмыслив подольше, Грэм решил пока не менять принципиально почти ничего. Он лишь нанял нескольких плотников и каменщиков, чтобы они подлатали замок в тех местах, где он откровенно уже осыпался, и привел в порядок большинство внутренних помещений, перестроил систему отопления. Он хорошо помнил, какой промозглый холод царил зимой в больших старых залах, где не было каминов. Да какая зима! Уже и сейчас, в сентябре, некоторые комнаты вполне годились на роль ледников. По ночам поддувало в многочисленные щели, и временами ветер гулял даже в собственной спальне Грэма, где камин отсутствовал.

Целыми днями он или просиживал с хозяйственными книгами, или лазал по заросшим паутиной и мхом комнатам, объясняя строителям, что и где менять, а временами работал вместе с ними, чем немало их озадачивал. Мэнни всегда был рядом: или сидел тихо в уголке, если Грэм был занят с книгами и беседовал с управляющим, или помогал ему в работе, если он был со строителями.

Княгине и Нинели вся эта бурная деятельность не нравилась, да кто ж их спрашивал? Грэм почти и не видел их, разве только случайно сталкивался с сестрой в переходах замка. Ел он на кухне, вместе с Мэнни. Постная физиономия Нинели, не желающей возвращаться в дом супруга, отбивала у него аппетит напрочь, как и в старые времена. Княгиню он и вовсе не видел — она не выходила из комнаты, — и о ее недовольстве узнавал лишь от слуг. Которые, кстати, побаивались молодого угрюмого хозяина и тоже старались ему без нужды на глаза не показываться. А Николас его так и вовсе откровенно невзлюбил. Он, правда, молчал и словами свою нелюбовь не выражал — еще бы он попробовал, — но смотрел так… Грэм делал вид, что ничего не замечает. Конюха он менять пока не собирался.

День его начинался еще до рассвета. Он вставал в темноте и через окно вылезал в парк, где несся к пруду. Вода с каждым днем становилась все холоднее и холоднее, но он заставлял себя прыгать в нее и доплывать до противоположного берега и обратно, потому что только так он мог полностью забыть ночные видения. После он направлялся во двор, где его уже ждал Мэнни, напросившийся-таки на уроки фехтования. Грэм сам сделал для него деревянный меч, утяжеленный свинцом, чем привел мальчишку в полный восторг. Деревянный клинок, конечно, получился вовсе не такой тяжелый, как настоящий, но для семилетнего мальчишки подходил как раз. А, посмотрев немного на то, как Мэнни им орудует, Грэм пообещал найти или заказать ему настоящий, подходящий к росту и руке.

Ибо было понятно, что мальчишка станет великолепным фехтовальщиком, он унаследовал ловкость и грацию отца, и учился поразительно быстро. Ему не хватало силы, но придет со временем. А уж глаза-то у него как горели, когда он брал свой ненастоящий еще меч! Совсем как у Роджера…

Как-то раз во время их занятий во дворе оказался Морган. Это было событие поистине удивительное, поскольку он любил поспать, и что подняло его в столь ранний час, осталось загадкой. Кроме того, он побаивался своего новоявленного свирепого дядюшку (ибо Грэм не слишком миндальничал со слугами и прочими домочадцами и вовсе не был образцом вежливости) и старался лишний раз не попадаться ему на глаза. Но сейчас, увидев полураздетого, мокрого от пота Грэма с тонкой бастардой в руках, а напротив него сосредоточенного Мэнни, бывшего кухонного мальчика, с деревянным мечом, он забыл все свои страхи и антипатии. Он проторчал во дворе все два часа, пока шла тренировка, и потом еще несколько дней так же молча сидел в уголке и наблюдал, разинув рот. Грэм усмехался про себя, но делал вид, что не замечает старшего племянника. Ему было интересно, что будет дальше.

А дальше Морган все-таки набрался храбрости и подошел к нему с просьбой научить и его тоже.

— Нет проблем, — отозвался Грэм. — Но что скажет твоя матушка?

Он знал, что Нинель запретила детям приближаться к нему и уж тем более — разговаривать. Катрина то и дело нарушала этот запрет, прибегая к нему поболтать (она, как и Мэнни, ничуть его не боялась, а наоборот, ходила гоголем оттого, что оказалась первым человеком, встретившимся ему в день приезда и проводившим его до дома), но Морган был послушным мальчиком.

И сейчас Морган заметно посмурнел и отвел глаза.

— Я ей не скажу ничего, — едва слышно сказал он.

Для него, для маминого сынка, как презрительно называл его Мэнни, это был подвиг. Грэм только усмехнулся и кивнул. Он знал, что для Нинели занятия ее отпрыска не останутся тайной. Во всяком случае, ненадолго. Ей обязательно сообщит кто-нибудь из слуг. А Грэму было интересно, что тогда будет делать Морган.

Некоторое время они занимались втроем; Грэм, кроме того, что обзавелся теперь учениками, получил еще возможность наблюдать за взаимоотношениями двух мальчишек. А они друг друга не любили. Мэнни оставался для Моргана, находящегося под сильным влиянием матери, бастардом и кухонным мальчиком, Мэнни же… Он просто не любил своего братца. Возможно, он был еще слишком маленьким, чтобы суметь сформулировать причины нелюбви. Грэм полагал, что ему раньше нередко доставалось от Моргана. Но, каковы бы ни были их взаимоотношения, при Грэме они никогда не проявляли свою вражду открыто. Правда, он не раз и не два замечал, что Морган — явно специально — пребольно охаживает братца деревянным мечом. Он не вмешивался. Пусть Мэнни сам учится защищаться. Мэнни и учился, и мальчишки ходили в синяках.

Как-то раз Морган привел во дворик и Катрину. Девчонке было отчаянно скучно без компании, а тут вдруг она прознала о занятиях брата и напросилась посмотреть. Конечно, поклявшись страшной клятвой, что ни за что не проговорится.

— Тебе тоже нужен меч? — поинтересовался Грэм не без иронии, завидев Катрину, с независимым видом прохаживающуюся по двору.

Девчонка ответила не сразу, ее отвлекло рассматривание живописной картины, явившейся ее взору. А именно, шрамов и татуировок, хитро сплетающихся между собой на теле Грэма (он, несмотря на то, что уже прошел первый снег, продолжал заниматься по пояс голый). Мальчишки тоже постоянно пялились на них, но не так откровенно. И никогда не спрашивали, откуда они.

Любопытство же Катрины было воистину женским.

— Откуда это у вас? — поинтересовалась она без тени смущения.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — отозвался Грэм нелюбезно. — Ты слышала, что я спросил у тебя, княжна?

— Слышала. Нет, мне меч не нужен… Что я, сумасшедшая? Я просто посмотреть хочу.

— Ну смотри, — усмехнулся Грэм.

И отныне Катрина тоже каждое утро болталась по двору, но без оружия, и, в отличие от братьев, закутанная в теплый плащ. Тем не менее, наблюдала она с большим интересом, хотя и заявляла, что драка — занятие для мальчишек.

Нинель довольно долго не подозревала, чем занимаются ее отпрыски по утрам. Два месяца прошло, прежде она проведала, что Морган и Катрина, вопреки ее запретам, проводят время на заднем дворе с ее непутевым братом. И проведала только потому, что Морган заработал замечательный фингал под глазом, который сам же себе и поставил: не удержал удар, и приложился об свой собственный меч, деревянный, но увесистый. Конечно, Нинель захотела узнать, откуда у сына, который всегда был тише воды, ниже травы, такой огромный синяк. Последовал допрос с пристрастием, и в результате Морган признался во всех своих грехах. «Заложив» заодно и сестру.

На следующий же день Нинель отправила в мужнино поместье обоих своих отпрысков, а сама осталась в замке, чтобы, по ее словам, ухаживать за матерью. Грэма не особо расстроил ни факт отбытия племянников, ни факт дальнейшего пребывания в доме сестры. Дел у него хватало, чтобы не заморачивать себе голову еще и этим. А вот Мэнни был явно доволен, одним махом избавившись от врага и заполучив все внимание Грэма целиком.

Таким образом Грэм прожил в отцовском доме почти до конца ноября. Уже лежал снег, Мэнни бегал в близлежащую деревню играть с тамошними мальчишками в снежки, а Грэма по-прежнему снедал тот же внутренний огонь, и по ночам он видел во сне одно и то же: подвалы Северной крепости и Ванду. И неизвестно, что именно причиняло ему большие муки.

Иногда, проснувшись, он едва сдерживался, чтобы в этот же момент не рвануть в Медею, к Ванде. Но он заставлял себя ждать. А огонь разгорался все жарче. Когда становилось совсем уж невмоготу, он уходил в склеп, чтобы поговорить с Гатой. Тогда он просиживал там весь день, и становилось значительно легче.

И вот, когда однажды он снова пришел к склепу, пробудившись от очередного, особенно яркого кошмара, он еще из-за деревьев увидел, что там кто-то есть. Какой-то человек. Вряд ли это была Нинель, она боялась таких мест и почти никогда не приходила к склепу. Грэм удивился, но прятаться не стал. В своем собственном парке бояться ему было некого. Он подошел ближе и с удивлением понял, что нежданный посетитель — женщина. Высокая, статная, она стояла, слегка склонившись, у входа в склеп. Видимо, она пребывала в такой задумчивости, что даже не услышала скрипа снега под его сапогами. Грэм, остановившись в десятке шагов от нее, кашлянул. Женщина вздрогнула, выпрямилась и обернулась.

Из-под опушенного мехом капюшона на Грэма взглянули темно-зеленые колдовские глаза, изумрудами сверкающие на маленьком бледном личике. Тонкая рука в черной перчатке поднялась, прикрывая удивленно округлившиеся бледные губы. Грэм же застыл, словно в него попала молния. Вот уж кого он не ожидал увидеть в своем парке, так это ее… Камиллу. Он узнал ее сразу, невзирая на прошедшие почти десять лет.

Она тоже его узнала, но, в отличие от него, не стала стоять столбом. Сделала несколько маленьких неуверенных шагов к нему, остановилась, вопросительно и требовательно взглянула из-под темных загнутых ресниц.

— Грэм? Это вы?

— Конечно же, я, — буркнул Грэм, стряхивая с плаща снег, осыпавшийся с веток деревьев. — Не ожидал встретить вас здесь, Камилла.

— Ага! — обрадовалась она. — Вы меня помните!

— Помню, — еще менее приветливо ответил Грэм. Он поцеловал протянутую ему маленькую руку и сухо поклонился. — Здравствуйте.

— Здравствуйте… А почему же вы не ожидали меня увидеть? Нинель разве не рассказала, что я иногда захожу в ваш парк, чтобы… чтобы зайти на могилу Гаты?

— Мы с Нинелью не разговариваем.

— Вот как… — протянула она. Теперь Грэм понял, что она все же изменилась: мелкие морщинки у глаз и губ, совсем иное выражение в глазах. Еще бы, тридцать три года — это не двадцать три. — Понимаю. Она отзывалась о вас без восторга.

— Так вы знали, что я вернулся? — немного удивился Грэм. — Почему же не заглянули в гости?

Она улыбнулась. Впрочем, улыбка ее больше походила на гримаску.

— Я не знала, обрадуетесь ли вы мне. Боялась, что мой визит будет вам неприятен, что я чем-то обидела вас. Ведь вы так неожиданно уехали… ничего не объяснив.

— Это было давно.

— Да, — согласилась Камилла. — Очень. Помогите-ка мне выбраться из этого сугроба.

Молча Грэм протянул ей руку. Вдвоем они вышли на относительно широкую тропинку, расчищенную Николасом по настроянию Грэма.

— Вы приехали верхом?

— Угу. Лошадь я оставила вон там, — она махнула куда-то в направлении ворот. — Не стала беспокоить вашего конюха из-за получаса…

— Николас не перетрудился бы, — буркнул Грэм. — Гости у нас бывают нечасто. А говоря точнее, и вовсе не бывают.

— Я помню ваш характер, — бледно улыбнулась Камилла. — Вы и раньше были не слишком-то гостеприимным молодым человеком…

— И едва ли вежливым. Боюсь, сейчас мой характер стал только хуже.

— Это нестрашно, — она немного помолчала, неспешно ступая с ним рука об руку по заснеженной тропинке. Ее роскошные каштановые локоны выбились из-под капюшона, и наполовину скрывали точеный профиль. Грэм поймал себя на том, что не может оторвать от них глаз. — Как вы считаете, будет очень невежливо напроситься к вам на чай? Я ужасно замерзла.

Через двадцать минут они вдвоем сидели в голубой гостиной, и страшно удивленная Элис составляла на столик перед ними с подноса чайник, чашки и все остальное. Камилла жалась к камину, протягивая к пламени замерзшие руки. Грэм наблюдал за ней, пытаясь понять свои чувства. Когда-то он почти любил ее, но сумел сбежать до того, как она полностью прибрала его к рукам. Сейчас и речи не могло идти о прежних чувствах — все заслонила Ванда, — но Грэм не мог не признаться, что Камилла волнует его. Во всяком случае, он смотрел на нее вовсе не равнодушно.

Ее бледное личико раскраснелось в тепле, блестящие локоны отсвечивали золотом, простое светло-серое платье сидело, как на королеве. Грэм отвернулся. Еще не хватало, чтобы… Ну просто Безымянный знает что!

— Вы совершенно зря побеспокоили Николаса. Я долго не задержусь, с моей лошадью ничего не случилось бы. Какой вкусный чай! — сказала она. — Ваша кухарка, — ее, кажется, зовут Укон? — замечательно готовит.

— Угу, — неопределенно отозвался Грэм, раздумывая, как бы половчее узнать, замужем она или нет.

— Вы насовсем вернулись в поместье, Грэм? Нинель рассказала, что вы приняли титул, и теперь именуетесь князем Соло официально?

— Это так.

Она рассмеялась.

— Вы все так же неразговорчивы. Или все же я вам мешаю? Скажите, и я уеду. Мне не хотелось бы создавать помех.

— Не мешаете, — ответил Грэм. И неожиданно для себя добавил. — Даже наоборот.

— Ну просто фонтан красноречия, — Камилла снова засмеялась. — Не обижайтесь, Грэм. Или я теперь должна называть вас князем?

— Не говорите чепухи…

— Вот что! Вы должны приехать к нам в гости. Мой муж все время жалуется, что я слишком много говорю, вы как собеседник ему очень понравитесь…

— Вы замужем? — Грэм пропустил мимо ушей «шпильку».

— Да, — она подняла на него свои зеленущие глаза. — Я вышла замуж вскоре после вашего исчезновения. Мой муж немолод, но он хороший человек. Я не любила его, и сейчас не люблю, но мы… друзья.

Безымянный! подумал Грэм. Для чего она рассказывает мне все это?

Он чувствовал себя последним идиотом. Общение с прекрасным полом никогда не было его сильной стороной. Даже после того, как Джулия преподала ему кое-какие уроки.

— Знаете, Грэм, — задумчиво проговорила Камилла. — Есть кое-что, что мне хотелось бы сделать. Хотелось на протяжении всех десяти лет, — она аккуратно поставила чашку на стол, встала, подошла к Грэму, и взяв его за руку, тоже заставила подняться. — Вот… возвращаю вам ваш поцелуй.

И она его действительно вернула, да такой, что на минуту или около того у Грэма перехватило дыхание.

Глава 4

— Скажи мне, кто она такая, Грэм?

— Кто? — он лениво перевернулся со спины на бок, приподнялся на локте и намотал на палец длинный блестящий локон.

Камилла неожиданно резко высвободилась, откинула волосы за спину.

— Она. Та, чьим именем ты меня все время называешь.

— Что?!

Грэм порывистым движением сел в кровати, накинув на себя меховое одеяло, подбитое атласом. В спальне, несмотря на усилия, предпринятые артелью строителей, было все же прохладно. Пожалуй, даже излишне прохладно.

Уже два месяца они с Камиллой встречались, не слишком скрываясь от посторонних глаз, которых, впрочем, было не так уж и много в округе. Тот поцелуй, что Камилла пожелала возвратить Грэму, оказался вовсе не символическим, и чересчур многозначительным и пылким, чтобы им все закончилось. Конечно же, им ничего и не закончилось, а только началось. Незаметно для себя они переместились в спальню Грэма, на его широченную, заваленную мехом и атласом, кровать, и события пошли по нарастающей. Как десять лет назад Грэм был сдержан в отношении любви, так теперь оказался до нее жаден. В первый же вечер Камилла заявила, что он выжал ее, как лимон, и добавила, что он жесток в любви. Не только в любви, отозвался он, да таким тоном, что ей расхотелось продолжать этот разговор. Чему Грэм был только рад. О высших материях вообще и о чувствах в частности он разговаривать не хотел. Камилла была красива, страстна и умела (и где только научилась, со своим-то престарелым мужем), а большего ему не требовалось. Ей вроде бы тоже, и никаких разговоров касательно личности Грэма она не заводила и вопросов не задавала, даже ни разу не спросила про шрамы и татуировки.

И вот теперь, в разгар зимы, она вдруг задала этот странный вопрос. Грэм даже не понял, о чем она.

— Каким это именем я тебя называю?!

Она с грустью рассмеялась.

— Ты даже не заметил?.. Последнюю неделю ты постоянно называешь меня чужим именем, причем в такие моменты…

Грэм почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Если он и произносил чье-то имя, то это могла быть лишь одна женщина…

Чтобы Камилла не заметила его смятения, он отвернулся. Нехорошо, конечно, называть любовницу именем женщины, о которой ты мечтаешь и во сне и наяву. Камилла понимает все, но такого может не понять.

— Так кто она, Грэм? Я не знаю ни одной женщины с таким именем на десяток лиг вокруг.

Вопрос был задан вполне миролюбиво, и он понял, что скандала не будет; просто Камилла проявляет обычное женское любопытство. А значит, можно — и нужно — ответить, иначе ни за что не отстанет.

— Эта женщина — медейка.

— Тогда понятно. И ты ее любишь.

Грэм промолчал. О чем тут говорить? Да и тон, которым Камилла произнесла эту фразу, вовсе не был вопросительным. Она утверждала.

Не дождавшись ответа, Камилла тихонько вздохнула.

— И это тоже понятно. Не хочешь поговорить об этом?

— Не хочу, — он откинул одеяло и встал с кровати; в чем мать родила, прошелся по комнате. Камилла, усевшись и подобрав под себя ноги, наблюдала за ним. — Камилла, ты меня, конечно, извини… Не для меня такие разговоры.

— Я не обижаюсь. Хочешь — молчи, пожалуйста. Только, может быть, тебе стало бы легче, если бы ты…

Молчание.

— Если ты любишь ее, почему не поедешь к ней и не скажешь об этом?

— Я поеду, — с трудом выговорил Грэм, рывком повернувшись к ней. — Обязательно поеду. Но еще не время.

— И чего ты ждешь? Впрочем, не надо. Не говори. Не все ли равно?.. Мне будет грустно, когда мы расстанемся.

— Извини.

— Не извиняйся. Иди сюда, — когда Грэм подошел и опустился на край кровати, она склонилась и слегка коснулась губами сначала его поджарого живота, потом изуродованной груди, запустила пальцы в густую белую гриву сверх меры отросших волос. — Пока что ты мой.

— Очень самоуверенное утверждение, — заметил он.

— Да, да, я знаю, — она хмыкнула. — Ты — кот, который гуляет сам по себе…

— Вот котом меня еще никто не называл, — пробормотал Грэм. — Псом — случалось, и частенько… Ну-ка, иди сюда, выясним, я — твой, или ты — моя…

Он подмял ее под себя, довольно грубо прижал к простыням, заведя руки за голову. Камилла засмеялась, запрокинув лицо. Как-то она призналась, что ей нравится, когда он груб с ней. Мол, в этой грубости чувствуется какая-то первобытная сила. Грэм, как обычно, отмолчался. Впрочем, Камилла тоже не оставалась в долгу, и от ее ноготков оставались весьма глубокие кровоточащие отметины.

— Безымянный! — вдруг Грэм жестом велел Камилле молчать и, приподнявшись на локтях, повернулся к двери, в которую кто-то тихо, но настойчиво стучал. — Кого там принесло?

— Господин князь, — послышался робкий голос Элис. — Прошу прощения, но к вам пришел господин. Он очень хочет вас видеть.

— Я же сказал: меня не беспокоить! — прорычал Грэм. — Отправь этого господина, кто бы он ни был, подальше к Безымянному! Пусть убирается! Скажи ему, что меня нет!

— Я сказала, — еще более робко ответила служанка. — Но он очень желает вас видеть. Сказал, что не уйдет, пока не переговорит с вами; будет сидеть в холле до вашего возвращения.

Грэм выругался с таким чувством, что Камилла, в общем-то довольно спокойно относящаяся к крепким словцам, даже покраснела.

— Кроме того, — продолжила Элис, — княжна уже сообщила ему, что вы дома.

Если бы Нинель могла услышать те слова, что адресовал ей брат в эту минуту, с ней несомненно случился бы сердечный приступ.

— Будь она проклята, — добавил Грэм зло. — Вот даровали мне боги сестричку… Скажи этому господину, Элис, что я сейчас спущусь. И пусть молится богам…

— Кто бы это мог быть? — шепнула Камилла тревожно. Она натянула одеяло почти до самого носа, так что видными оставались только зеленые огромные глаза и каштановая шапка волос. — Ты не знаешь?

— Понятия не имею, — Грэм надел бриджи и присел на край кровати, чтобы натянуть сапоги. — Но сейчас узнаю. Как бы этому господину не пришлось пожалеть о том, что он выбрал такой неудачный момент для визита.

— Ты что, собираешься брать с собой оружие? — Камилла, выпростав из-под одеяла тонкую руку, указала на перевязь с мечом, которой опоясался Грэм.

— Я никогда не хожу без оружия.

— Но ты же в своем доме.

— Ну и что? — он поправил перевязь, накинул поверх рубахи тяжелый бархатный камзол и пригладил волосы. — Посиди тут и веди себя тихо. Я скоро вернусь.

Он вышел в коридор. Что кто-нибудь из слуг заглянет в его спальню и обнаружит там, в его кровати, совершенно обнаженную Камиллу, он не опасался: слуги никогда не совали нос в его комнату, если только он не приказывал Элис прибрать там.

— Дядя! — навстречу ему откуда-то выскочил Мэнни. — Вас внизу ждет какой-то человек.

— Я знаю.

— Он очень сердит.

— Серьезно? — Грэм слегка удивился. Кто бы это мог быть? — Ну надо же. Беги к себе, Мэнни, я спущусь и поговорю с сердитым господином.

— Я лучше во двор! Поиграю в снежки.

Грэм кивнул и стал спускаться по лестнице, раздумывая, кто же такой этот сердитый господин, жаждущий его видеть? Бывало, конечно, что к нему являлись арендаторы, в том числе и сердитые, но такие настойчивые среди них не встречались.

Внизу, в холле стоял высокий полный человек и беседовал с Нинелью. Княжна, заслышав неровные шаги брата (почти всю зиму его донимала разболевшаяся покалеченная нога), очень быстро распрощалась и ушла, даже не взглянув в его сторону. Ее собеседник поднял глаза навстречу хозяину дома.

Гостю на вид казалось лет пятьдесят-пятьдесят пять; поредевшие, поседевшие волосы были заплетены в довольно жиденькую косу. У него было не слишком приятное, какое-то обвисшее лицо с кустистыми бровями, серые глаза и полные губы. Плечи его укрывал темно-зеленый плащ из богатого материала, под ним Грэм заметил перевязь с мечом, хотя гость явно скрывал ее и не желал, чтобы она была замечена. Похоже, что не с добром он пожаловал.

— Чего вы хотите? — не слишком вежливо спросил Грэм, останавливаясь на нижней ступеньке лестницы.

— Вы — князь Соло? — гость подошел к нему, глянул недобро в глаза.

— Он самый. А вы кто такой?

— Тан Ланс Лорейн.

Грэм сдержал удивление, надеясь, что ему удалось сохранить невозмутимое выражение лица. Супруга Камиллы он ожидал увидеть в своем доме меньше, чем кого бы то ни было… и, как видно, напрасно. Во всяком случае, у тана Лорейна причин появиться здесь было не меньше, чем у его жены. Если даже не больше.

— Так что вам нужно в моем доме, тан? — Грэм небрежно оперся о резные перила лестницы.

— У меня есть разговор к вам.

— Слушаю, — он даже не и подумал предложить гостю пройти в другую комнату, более удобную для беседы. Ему было совершенно безразлично, отнесется ли тан как к оскорблению к тому факту, что его продолжают держать буквально в дверях, или нет. К тому же, он обещал Камилле вернуться быстро.

— Вы знаете мою супругу, князь?

— Знаю, — ага, подумал Грэм, значит, дело все-таки в Камилле. Никак тан прознал о неверности своей женушки? Ну надо же. Грэм готов был заложить голову, что тан сейчас предъявит ему обвинения, но решил валять дурака до последнего. Лично он скандала не боялся, но не хотел бы ни во что вмешивать Камиллу, не хотел, чтобы ее имя смешали с грязью. — А в чем дело?

— Дело в том, что поговаривают, князь, будто она очень часто бывает у вас.

Грэм весьма неприятно усмехнулся, продемонстрировав обломанный зуб.

— Ваша супруга, как мне кажется, много где бывает. Очень общительная женщина.

Тан явственно потемнел лицом.

— Так бывает она у вас?

— Разве моя сестра вам еще не рассказала? — равнодушно спросил Грэм. — Уверен, вы знаете, что бывает. Только я не понимаю, почему это так вас волнует.

— Скажите мне, князь… как мужчина мужчине… что связывает вас и мою супругу?

— Нежная дружба, — осклабился Грэм. — Воспоминания о годах юности и все такое.

— Я имею в виду, — тан мог поспорить сумрачностью с грозовой тучей, — есть ли между вами… интимные отношения?

Трудно было удержаться перед лицом такого наивного человека, и Грэм, конечно, не удержался, расхохотался безудержно и громко, отчего тан вконец почернел.

— Вы хотите спросить, сплю ли я с ней, не наставляет ли она вам рога со мной?! Если так, то почему бы вам для начала не поговорить с ней самой? Или вы уже говорили? Полагаю, что нет, иначе она съездила бы вам по физиономии, оставив заметный след на вашей внешности. Или, возможно, вы сначала хотите получить по зубам от меня?

— Так да или нет, князь? — воистину, тан обладал ослиным упрямством.

— Отправляйтесь домой, тан, и спросите свою супругу. Не нарывайтесь.

— Я полагал, князь, что у вас хватит мужества ответить мне правдиво, — сквозь зубы проговорил тан Лорейн. — Но теперь вижу, что ошибался; а люди, отзывавшиеся о вас как о подонке и мерзавце, были правы. К прискорбию. Примите же мой вызов. Я не позволю позорить имя своей жены и мое имя.

С этими словами он стащил с руки перчатку и швырнул ее к ногам Грэма. Тот презрительно проводил ее взглядом и поднял горящие бесовским синим огнем глаза на тана.

— У вас что-то упало, — процедил он холодно, едва разжимая зубы. — Поднимите. На честь вашего имени мне плевать. А что касается имени вашей супруги, то позорите его вы. Не я.

— Трус! — окончательно потерял выдержку тан Лорейн, хватаясь за меч. — Обнажите ваше оружие, я убью вас!

— Мне жаль вашего сына, — медленно проговорил Грэм. — Конечно, отец вы дерьмовый, но лучше уж такой, как никакого. Убирайтесь из моего дома, и когда увидите свою супругу, на коленях молите ее о прощении, — он повернулся спиной к гостю и стал подниматься по лестнице.

— Подонок! — вслед ему хрипло выкрикнул тан. — Я ославлю тебя на все королевство! Каждый человек, встретивший тебя, будет плевать тебе в глаза!

— И пожалеет об этом, — не оборачиваясь, ответил Грэм. — Идите домой, иначе я прикажу слугам выставить вас силой.

— Я еще доберусь до тебя, — пообещал гость и, развернувшись на каблуках и оставив перчатку лежать у последней ступеньки, ринулся вон из холла.

Грэм даже не замедлил шаг и, как ни в чем не бывало, поднялся на второй этаж, прошел по коридору… и только у двери своей спальни смог, наконец, расцепить судорожно стиснутые зубы.

Камилла по-прежнему валялась в кровати, высунув из-под одеяла один лишь нос. Когда Грэм вошел и остановился в дверях, закрыв их за собой и привалившись к ним спиной, она приподнялась навстречу, явив его взору изумительной формы полные груди.

— Все в порядке? — поинтересовалась она без особого беспокойства.

— Да как тебе сказать, — Грэм смог, наконец, оторвать взгляд от ее груди и взглянуть ей в лицо. — Видишь ли, это был твой супруг.

— Ланс?! — непонятно, чего было больше в голосе Камиллы — страха или удивления. — Чего он хотел?

— Искал тебя.

— Здесь?!

— Здесь. И хотел знать, изменяешь ли ты ему со мной или нет.

— О боги! Что ты ему сказал?

Грэм криво улыбнулся.

— Я похож на идиота? Ничего. Он мне, кажется, не поверил, потому что хотел зарубить меня.

— И что?

— Да ничего. Я ему не позволил. Да не бледней ты, жив твой благоверный. Я его пальцем не тронул. Велел ему отправляться домой и просить у тебя прощения за идиотские подозрения.

— И он отправился?

— Угу.

Камилла слегка нахмурилась.

— Он угрожал тебе, да? Боюсь, что просто так Ланс этого не оставит. Будь осторожен, он может подловить тебя где-нибудь и попытаться убить…

— Ну пусть попробует, — Грэм снял перевязь, кинул ее в угол. — Сколько лет вашему сыну, Ким?

— Шесть, а почему ты спрашиваешь? Причем тут вообще наш сын?.. Грэм, нам надо подумать, что делать дальше!

— Я лично ничего не собираюсь, — пожал плечами Грэм. — Его это волнует, пусть он и делает… так? — он подошел с кровати и сдернул с Камиллы одеяло. — Я хочу тебя, Ким.

— Сейчас? — занервничала она. — Но как же?.. Может быть, лучше и мне тоже отправиться домой?

— Успеешь.

— Что ты делаешь? Мне больно! Пусти!

— Тебе же нравится.

— Так — уже нет! О-о-ох… ну пожалуйста… Грэм! О-о-о-о! Да…

Через час Грэм помог Камилле, с ног до голову закутанной в теплый плащ, сесть в седло (Николас, шатающийся вокруг, недобро косился на него), и проводил ее до парковых ворот, ведя лошадь под уздцы. За ними увязался Мэнни, они с Камиллой друг другу весьма симпатизировали, и весь путь до ворот Грэм слушал их веселую болтовню ни о чем. Сам он не принимал в ней участия, а молча наблюдал за Камиллой, которая под маской веселья прятала пусть небольшое, но беспокойство. Шел снег, но он еще не успел замести следы, оставленные конем тана Лорейна, и Грэм заметил, что Камилла старается не смотреть на них.

У ворот они расстались, уговорившись, что в ближайшие несколько дней Камилла воздержится от визитов, чтобы не будить подозрений. Она немного нервничала в ожидании объяснений с мужем, но вообще не слишком расстроилась и совсем не испугалась. Она лишь — по ее словам — немного тревожилась за Грэма; как бы Ланс, сочтя себя оскорбленным, в самом деле, не подстерег его где-нибудь со своими друзьями или слугами. Самого Грэма это вовсе не беспокоило.

Он в последний раз за сегодняшний день поцеловал Камиллу (весьма целомудренно, в щечку, ведь с ними был Мэнни), и они распрощались. Грэм медленно побрел обратно к дому; он снял капюшон, и огромные хлопья снега запутывались в его волосах, таяли на лице. Мэнни бежал за ним или, говоря точнее, вокруг него, то и дело ныряя почти с головой в очередной сугроб. Грэм рассеянно наблюдал за ним.

Ему было приятно чувствовать на коже холодные уколы снежинок, и он задержался ненадолго перед дверью, запрокинув лицо и ловя их губами. Мэнни не стал стоять с ним, унесся куда-то, взметая за собой клубы снежной пыли.

В холле Грэм снова наткнулся на сестру. Она холодно посмотрела на него и, поджав губы, спросила:

— Эта шлюха уже уехала?

Нинель стояла почти у противоположной стены, но Грэму хватило двух шагов, чтобы оказаться рядом; и он с силой ударил ее по лицу. Княжна пошатнулась и поднесла ладонь к щеке, на которой уже проступало ярко-красное пятно; вскинула на брата ненавидящие глаза.

— Попридержи язык, — хрипло сказал Грэм. — И не смей так говорить о Камилле.

— Разве я сказала что-то не то? Сказала неправду? Все знают, что ты и она…

— Ни слова больше, иначе… У меня просто чешутся руки, сестричка.

— Ну, так дай им волю, — скривилась Нинель. — Если тебя интересует, не я ли проинформировала тана Лорейна о ваших отношениях, могу тебе сказать — не я. Не в моих привычках совать нос в чужие дела, а это дело — твое и тана.

— Да что ты говоришь, — с издевкой произнес Грэм.

— Но в следующий раз, — продолжала княжна, словно бы и не заметив его реплики, — в следующий раз, если он меня спросит, я ему отвечу.

— Ну, ну.

Разговор продолжать смысла не было, и Грэм, развернувшись, направился в свою спальню, где кровать еще хранила тепло тел — его и Камиллы.

Глава 5

Хотя свои отнюдь не невинные встречи Грэм и Камилла возобновили буквально через неделю после визита тана Лорейна, Камилла еще довольно долго вела себя более беспокойно, чем обычно. Визит супруга к любовнику никак ей не аукнулся — тан так и не решился на серьезный и откровенный разговор с ней, и она за себя не беспокоилась. Опасения ее вызывали неясные намерения мужа, который, хотя и не сказал ей ни слова, и был к ней подчеркнуто внимателен, смотрел на нее мрачно и как будто все время о чем-то думал. Он был, по ее словам, человеком вообще незлобивым, но уж доведенный до крайности был способен на многое.

Грэма же возможная месть оскорбленного мужа ничуть не волновала. Он вообще о нем не вспоминал. Впрочем, нет, вспоминал, но в особенном контексте. Ему доставляло странное, прямо-таки извращенное удовольствие размышлять о том, что тан по вечерам ласкает в супружеской постели Камиллу, в которую еще час назад глубоко и яростно входил он. Если бы тан точно знал об этом, а не только подозревал, было бы еще более забавно, но пока оставалось развлекаться и такими мыслями.

Камилла оказалась мудрее него, и ему пришлось признать это спустя буквально месяц. Она не одобряла его легкомысленного отношения к угрозам тана, считая их достаточно серьезными, чтобы к ним прислушаться. Несколько раз она заводила речь о том, чтобы Грэм, который к тому времени стал выезжать за ворота парка во время длинных и чаще всего одиноких прогулок, брал с собой хоть кого-нибудь. Грэм отвечал ей усмешками и неизменно вопрошал — кого? Мэнни? Или может быть, Укон? Камилла сердилась и указывала на то, что вокруг полно наемных охранников, которые только и ждут предложения от богатого князя; он смеялся и говорил, что охранному псу не нужен телохранитель.

И, в конце концов, как и следовало ожидать, он нарвался-таки на неприятности.

Март в Наи — это еще зима, с вьюгами, сугробами, морозами и прочей зимней атрибутикой. Редки годы, когда снег сходит к концу апреля. Но и в марте иногда случаются дни, когда в воздухе, несмотря на холод и снег, ощутимо веет весной.

Такие дни Грэм любил. Ему нравилось само состояние предвкушения, ожидание, которое находило на него, хотя чего именно он ждет — сказать он не мог. Но он, хотя и родился поздней осенью, осень терпеть не мог (тем более, что все неприятности валились на него в это время года, как из рога изобилия), а любил весну — с первого и до последнего ее дня.

И в один из подобных мартовских деньков Грэм в очередной раз отправился на прогулку по окрестным рощам — верхом и в гордом одиночестве. Мэнни с утра пропадал в деревне; еще вчера вечером он сообщил дядюшке, что тамошние мальчишки собираются строить гигантскую снежную бабу, и он будет участвовать в забаве. Грэм с легкой душой отпустил его. В деревне с ним ничего плохого случиться не могло, все местные знали, что мальчик — племянник молодого князя, и если кто обидит его, то будет иметь с тем дело. А с лютым нелюдимым князем связываться никто не хотел.

В своих собственных владениях опасаться было некого, но Грэм все равно брал с собой оружие — крепкая привычка прошедших лет, когда он, просыпаясь утром, не знал, будет ли еще жив вечером. Кроме того, он, понимая, что при подобном образе жизни оружие никогда более ему не понадобится, как-то все не решался расстаться с ним и повесить клинок на стену в спальне. Это было бы равносильно тому, что распрощаться с собой… С той частью себя, которая была настоящим Грэмом Соло, а не сиятельным князем Соло.

Сегодня небольшая рощица была необычайно тиха. Бес медленно ступал копытами по наезженной тропе — здесь часто бывали крестьяне и арендаторы, и Грэм, ссутулившись в седле, раздумывал над тем, что могло вызвать подобное затишье. Заслышав мерный постук копыт, он встрепенулся. Кто-то ехал ему навстречу; и судя по звуку, это вовсе не была крестьянская тягловая лошадь, тяжеловоз. И впрямь — из-за поворота тропы показались двое всадников, оба на хороших конях.

В одном их всадников Грэм без труда узнал тана Лорейна. Он натянул поводья и заставил Беса отойти в сторону, уступая дорогу. Ни говорить, ни — тем более — вступать в распри с соседом ему не хотелось.

Но тан, поравнявшись с ним, остановился сам, и в этот момент Грэм заметил у второго всадника в руках арбалет.

— Вот и встретились, князь, — холодно проговорил тан Лорейн. — Не правда ли, великолепная погода?..

Грэм молчал и разглядывал его, прищурившись. Рука его словно сама собой поползла к рукояти меча. Тан заметил движение и усмехнулся.

— Вы сегодня не очень разговорчивы, но горите жаждой деятельности, как я посмотрю. Может быть, сегодня вы согласитесь на поединок?

— Я думал, недоразумение улажено, — холодно заметил Грэм. Интересно, и как это Камилла позволяет ему целовать и ласкать себя? Совершенно отвратная рожа…

— Вы изволите называть это так? Недоразумением? — в голосе тана отчетливо зазвучала сталь. Сегодня он держал себя в руках и истерику устраивать очевидно не собирался. — Сойдите с коня, князь, и мы с вами решим это… недоразумение.

Грэм, не стесняя себя в выборе выражений, объяснил тану, куда тот должен пойти со своим требованием. Тана пробрало — он сначала побагровел, потом побелел, и совсем другим голосом сказал:

— Если вы не сойдете с коня, я прикажу своему человеку убить его.

Спутник его поднял арбалет. Заряженный.

А вот это было серьезно. Грэм, конечно, отомстил бы сполна за убийство Беса… только коня-то уже не вернешь. А ведь он ни капли не виноват в блуде своего хозяина.

Грэм медленно сошел на землю с седла, холодно взглянул на тана — тот спешиваться не торопился.

— Отойдемте на середину дороги. Даю слово, что не причиню вреда вашей животине.

Ничуть не сомневаясь, что дело нечисто, Грэм все же повиновался. Едва Бес оказался в пределах досягаемости, спутник тана шлепнул его ладонью по спине. Жеребец, не выносивший вольного обращения со стороны посторонних людей, взвился на дыбы и шарахнулся в сторону. И исчез в зарослях.

— Вам придется его ловить, — сухо сообщил Грэм. — Конечно, в том случае, если вы выживите.

— Жеребец вам уже не понадобится, князь, даю вам в том слово.

Человек с арбалетом коротко свистнул, и тут же со всех сторон из леса выступили люди, все с оружием, всего человек десять. Грэм с проклятиями выдернул из ножен меч и закрутился волчком, пытаясь удержать всех в поле зрения, но уже понимая, что бесполезно это — слишком много их. Он мог справиться с двумя, ну — с четырьмя, но десять… Да, все сразу они ни за что не нападут, поскольку будут только теснить друг друга, но ничто не помешает им атаковать одновременно с двух, с трех сторон…

— Если это называется поединком один на один, — сквозь зубы выдохнул Грэм, — то, должно быть, у меня множится в глазах…

Ему не ответили.

Церемониться с ним тоже не стали — нападали, как он и предполагал, по двое и по трое; удары наносили не слишком изысканные и беспорядочные, но так, чтобы каждый — наверняка. Они и были бы почти все — наверняка, если бы попадали в цель…

Но Грэм знал, что это — безнадежно. Один против десятерых, без возможности вырваться из круга, долго не проживет, даже если превышает мастерством всех противников скопом на порядок.

Сколько продолжалась схватка, он не знал, потеряв счет времени, и думая лишь о том, как бы успеть вовремя вскинуть меч, принимая очередной удар. Его одежду заливала кровь, он с трудом держался на ногах. Лишь краем рассудка отмечал, что глубокая рана в бедре не затронула, к счастью, артерии; а вот его полоснули по груди — самым кончиком меча, с оттягом, чтобы наверняка прорубить толстую кожаную куртку, а еще — распороли предплечье левой руки от запястья и аж до локтя. Жить ему оставалось всего несколько секунд, и он лишь успел подумать, что все же умрет, как и виделось ему, в бою, но тут всех его противников словно ветром сдуло. Так же неожиданно, как появились, они исчезли в лесу, а с ними вместе — и тан Лорейн со своим арбалетчиком. Грэм, шатаясь, отступил к краю дороги, привалился спиной к стволу дерева, и сквозь кровавую пелену в глазах увидел выворачивающие прямо на него сани, запряженные тройкой крепких лошадок. Он смотрел на них, не в силах сделать и шага, и в нескольких футах от него они остановились, на тропу спрыгнул человек в овечьей накидке и подбежал к нему.

— Князь! — услышал Грэм удивленный и почтительный грубоватый голос. — Что ж это с вами?!..

Отвечать сил не было; Грэму казалось, что разомкни он сейчас хотя бы губы, тут же повалится на землю замертво. Крестьянин понял, и вместо того, чтобы продолжать расспросы, обхватил его за плечи и повлек в сани.

Потом Грэму смутно вспоминалось, что он лежал в этих самых санях, закутанный в шкуры чуть ли не до глаз, и над ним неслись, как ему показалось, с бешеной скоростью, вершины деревьев. Зрелище будило неприятные ассоциации — точно так же, навзничь, лежал он на самодельных волокушах, когда Роджер вытаскивал его, проткнутого практически насквозь, из разбойничьего леса десять лет назад.

Верхушки деревьев сменились каменными сводами, замельтешило лицо причитающей Укон. Она снимала с него окровавленную одежду, промывала раны, накладывала повязки. Потом ему показалось, что он находится в своей спальне; по крайней мере, балдахин на высоких стойках кровати был знакомым. Насколько раз заходила Укон, спрашивала, не нужно ли чего. Грэм был так слаб, что не мог даже повернуть головы и ответить ей. Страшно хотелось пить.

Вслед за слабостью пришла лихорадка, и уже почти в бреду Грэм увидел склоняющуюся над ним Камиллу. Кажется, она плакала. Она бросилась бы ему на грудь, если бы не повязки.

Потом Камилла и Укон, кажется, о чем-то спорили — вполголоса, но яростно, и появилась третья женщина — молодая, миловидная, и совершенно незнакомая. Она сняла повязки и наложила на раны какую-то вязкую массу, жегшую плоть словно огнем и причинявшую боль гораздо более сильную, чем сами ранения. Убедившись, что мазь производит нужный эффект (увидеть это было несложно по реакции Грэма), она дала ему выпить какой-то жидкости, от которой он сразу провалился во тьму, плавно перешедшую в сон.

Как ни странно, во сне этом его не доставали обычные кошмары, и проснулся Грэм совершенно обычно, а не подскочив на кровати в холодном поту. Он чувствовал дикую слабость, под вновь наложенными повязками жгло, но, в остальном, все вроде было в порядке. Лихорадка прошла.

Он ощутил чужое присутствие и, немного повернув голову, увидел рядом с кроватью свернувшуюся в кресле Камиллу. Она спала, по-кошачьи положив голову на простертую руку. Интересно, и как же давно она тут?

— Ким, — позвал он тихо.

Ее подбросило в кресле. Сонными, совершенно зелеными от слез глазами она уставилась на него.

— Грэм! Ты очнулся, слава Перайне! Хочешь чего-нибудь?

— Воды.

Она помогла ему принять полусидячее положение и сама напоила его из серебряного кубка водой с несколькими каплями вина.

— Давно ты здесь? — спросил Грэм, откидываясь обратно на подушки.

— Всего два часа… или три. Ночью я почти не спала, и поэтому… Скажи, Грэм, что случилось? Кто посмел напасть на тебя? Неужели это…

— Ты была права, Ким… твой благоверный способен на большее, чем я рассчитывал… и мне еще повезло, что парень решил выбрать именно эту дорогу, и никакую другую.

— Значит, это Ланс, — упавшим голосом сказала Камилла. — Он был один?

— Конечно, нет, иначе ты сейчас сидела бы у его постели, не у моей.

Камилла судорожно стиснула руки.

— Он хотел убить тебя?.. Я понимаю, он хотел отомстить, но натравливать на тебя сброд… Неужели мой супруг такой трус, что испугался поединка один на один?

— Ты все же плохо знаешь своего мужа. Он предлагал мне поединок — два раза. Я отказался.

— Но почему?.. — прошептала Камилла. — Ты ведь мог убить его…

— Вот именно.

Она молча смотрела на него, комкая в руках кружевной платок, и тогда он подумал, что, кажется, ничегошеньки не понимает в ее отношениях с мужем. Как-то слишком легко он поверил в слова о том, что ее и тана связывает дружба.

— Ким, — сказал он, — неужели ты хочешь остаться вдовой? Или, может быть, ты рассчитываешь, что, убив твоего мужа, я сам женюсь на тебе?

— Нет! — вспыхнула Камилла. — Я знаю, что ты не женишься. Но… эх, ничего-то ты не понимаешь.

— О чем ты? — озадачился Грэм.

— Мэнни несколько раз заглядывал, пока ты не приходил в себя, — быстро сменила тему Камилла. — Очень беспокоился… Представляешь, он сказал, что если бы был с тобой рядом, то никто не посмел бы напасть на тебя. А если бы кто и посмел, то плохо тому пришлось бы. Еще он сказал, что теперь всегда будет ездить с тобой.

— Парень перегибает палку, — пробормотал Грэм, немного смущенный таким выражением преданности.

— Он просто тебя очень любит… Грэм, но ты хотя бы потребуешь суда над моим супругом? Ведь это было совершенно по-разбойничьи…

— Да как я докажу, что это был он? У меня нет ни одного свидетеля, а кто примет мои слова на веру? Да еще против слова твоего мужа, которого в округе знают и уважают?

— А тот крестьянин…

— Он появился позже и ничего не видел.

Камилла поднялась с кресла и, склонившись над Грэмом, поцеловала его в лоб, потом отошла к двери и там остановилась, обернувшись.

— Наверное, мне не стоит больше приходить к тебе. Я не хочу, чтобы Ланс еще раз попытался убить тебя.

— Будешь ты приходить или нет — это уже ничего не изменит, Ким. Тану хватит прошлых оскорблений, чтобы мстить за них.

— Наверное… — она немного задержалась, словно ожидая еще чего-то, каких-то других слов. И Грэм даже знал, чего именно — она ждала, надеялась, что он скажет что-нибудь вроде того, что будет скучать без нее, что ему будет грустно, если она больше не придет… Пожалуй, нечто подобное он чувствовал в душе, но словами выразить не мог.

Да и, откровенно говоря, не хотел.

Раны заживали медленно. Целый месяц Грэм пролежал в постели, и у него бывали лишь Укон, Камилла (не могла она удержаться от визитов к нему, несмотря на страх перед мужем), и та самая молодая женщина, которая, как оказалось, не пригрезилась в бреду, а была лекаркой, которую привела Камилла. Ни разу не зашла Нинель, хотя бы лишь для того, чтобы узнать, жив он еще или уже нет.

Дольше всего, несмотря на расцветающую за стенами старого замка весну, с ним просиживал Мэнни, которого гораздо больше волновало здоровье дяди, чем мальчишеские забавы с ровесниками. Грэм воспользовался моментом и заставлял его заниматься с книгами — чего уж время-то терять?

Мэнни же и принес ему весть, что Бес найден и пойман, и водворен в конюшни. Жеребец, в отличие от своего хозяина, совершенно не пострадал, вот только совладать с ним оказалось нелегко. Ловили его втроем — Николас, Мэнни и крестьянин, который отвез истекающего кровью Грэма в замок.

— Узнай, кто таков этот человек, — велел Грэм мальчишке, выслушав его рассказ. — Хочу отблагодарить его…

Шустрый мальчишка все узнал в точности — и как зовут крестьянина, и из какой он деревни. Грэм про себя решил, что как только сможет передвигаться, обязательно навестит человека, буквально спасшего ему жизнь.

Хотя, возможно, было бы к лучшему, позволь он зарубить себя…

Но тогда стоило поблагодарить крестьянина хотя бы за Беса.

Свою комнату, уже окончательно надоевшую, Грэм смог покинуть только в апреле, и еще пара дней ему понадобилась на то, чтобы выбраться во двор. Раненая нога все еще болела, и он старался опираться на нее с осторожностью; левую руку носил на перевязи. В первый же выход он наткнулся на Нинель; сестра с минуту молча понаблюдала, как он ковыляет по коридору, опираясь здоровой рукой о стены, а потом как бы про себя сказала:

— Кажется, усилия благородного тана Лорейна не принесли плодов…

Грэм вкинул на нее загоревшиеся волчьим огнем глаза.

— А тебе, конечно, хотелось бы, чтобы его мясники зарубили меня? Так что же может быть проще — попроси его повторить «поединок» еще раз; теперь у него будет гораздо больше шансов расправиться со мной, и твой сын останется единственным наследником…

Нинель ничего не ответила, только посмотрела так, словно сама с удовольствием убила бы его, будь у нее оружие.

На коня Грэм смог сесть только в конце апреля, а до этого каждый день по несколько часов разрабатывал заново руку. Занятие было не из легких, рука на каждое движение отзывалась болезненным толчком, но рана, к счастью, не открывалась. Лекарка свое дело знала. Она, кстати, считала, что Грэм спешит с упражнениями, и предлагала повременить, но он лишь отмахивался. Чем раньше он придет в форму, тем лучше, ибо, как ему подсказывала интуиция, конфликт с Камиллиным супругом отнюдь не исчерпал себя.

Едва Грэм оказался в силах выдержать несколькочасовую конную прогулку, он отправился в деревню, указанную ему Мэнни — в гости к крестьянину. Мальчишка увязался за ним, отговорить его оказалось невозможно, взыграло семейное упрямство. К поездке он отнесся с полной ответственностью, взял с собой меч, и не позволял своему пони отходить от Беса далее нескольких шагов. Грэму было забавно наблюдать за ним. Восьмилетний пацан со всей серьезностью играл роль телохранителя при своем не оправившемся от ран опекуне.

Деревня располагалась недалеко от замка, буквально за той самой рощицей, где произошло столкновение с таном. Дорогу до нее после последних дождей изрядно размыло, и кони увязали в грязи по самые бабки.

Привычный путь (Грэм бывал в этой деревне иногда, проездом), занял времени больше, чем обычно. Грэм не рисковал пускать Беса рысью и уж тем более галопом, и двигались через рощицу шагом. Дорога была пуста, по обеим сторонам зеленела прозрачная лесная дымка. Щебетали птицы.

Искомый крестьянин — его звали Арен, — был в поле, но жена его оставалась дома с младшей дочерью. Она очень удивилась и, пожалуй, испугалась, когда прямо к двери ее подъехал молодой князь на своем злобном жеребце, известном на всю округу, в сопровождении юного воспитанника. Грэм быстро объяснил, зачем пожаловал, она не слишком успокоилась, но предложила подождать мужа в доме. Грэм взглянул на небо — ему вовсе не хотелось возвращаться домой в темноте, а солнце уже заходило. Впрочем, не ехать же обратно ни с чем. Он согласился подождать.

В результате, он и Мэнни остались ужинать с Ареном и его семьей — крестьянин, в отличие от своей супруги и детей, был человеком отнюдь не робким, и пригласить князя разделить с ними скромную трапезу ему было, как говорится, не слабо. Арен, конечно, удивился, с чего это князю вздумалось приехать и поблагодарить его скромную персону, но ничуть не растерялся, а от благодарности только отмахнулся. По его словам, ничего особенного он не сделал, а что помог человеку в беде — так что ж тут такого?

Грэм подивился такому бескорыстию — другой бы если не потребовал, то попросил бы у князя награды, — и поинтересовался, не видел ли Арен лиц людей, убежавших при его появлении. Нет, с сожалением ответил тот, не видел… А жаль. Грэму было не жаль, потому что обращаться за справедливым судом он не собирался, а для того, чтобы отомстить — если вдруг возникнет такое желание — ему чужие свидетельства не нужны.

К тому времени, как скромная трапеза была завершена, совершенно стемнело. Грэм немного поколебался, но принял приглашение Арена переночевать у него. Откровенно говоря, ему не очень-то и хотелось возвращаться в замок, тем более, в такую чудесную весеннюю ночь.

Кроме того, ночевать на широкой скамье в крестьянском домике оказалось гораздо приятнее, чем в огромной спальне с застоявшимся воздухом. Жаль, что сейчас не лето, думал Грэм, засыпая. Как хорошо было бы устроиться на сеновале… Совсем как в юности. Как ни странно, в эту ночь кошмары его не преследовали, и спал он не менее безмятежно, чем Мэнни.

После этой ночи он окончательно решил: мстить он не станет. И не только потому, что не желает оставлять сиротой сына Камиллы. Просто… не хотелось марать руки. И Грэм не искал встречи с таном Лорейном, а тот, к его огромному удивлению, не искал встречи с ним. И лето прошло спокойно и лениво, без особых происшествий. Можно было ни о чем не думать и наслаждаться любовью Камиллы. Он и наслаждался, но до поры, до времени. Потому что Ванда не переставала ему сниться, и с наступлением осени Грэм понял: тянуть больше нельзя. Нужно ехать в Медею.

Глава 6

Народу все-таки собралось видимо-невидимо. Очередь выстроилась такая длинная, что Грэм, обернувшись, не смог увидеть, где же она заканчивается. Он стоял тут уже минут тридцать, и хотя двери, украшенные золоченой резьбой, виднелись впереди на расстоянии вытянутой руки, радости по этому поводу он не чувствовал, а чувствовал одну только злость и усталость. Его раздражала вся эта толпа разодетых высокородных болванов, от смешанного запаха духов мутило, а от приглушенного гула голосов звенело в ушах. Окружавшие его люди постоянно перешептывались между собой; они хорошо знали друг друга, он же держался особняком, и не раз и не два ловил на себе откровенно любопытные взгляды. Он делал вид, что не замечал их.

Взгляды некоторых дам по-настоящему веселили Грэма (веселье это, впрочем, было довольно злое). Они оценивающе разглядывали его роскошное платье из белого атласа, шитого серебром и мелкими рубинами, и быстро отводили глаза, встретившись с Грэмом взглядом. Отворачиваться их заставляло не какое-то явное уродство, а всего лишь выражение смуглого, узкого, хищного лица.

Одна или две молодые дамы все же осмелились взглянуть на него вторично, и даже улыбнулись. Грэм смотрел равнодушно. К интересу женщин он привык удивительно быстро.

Даже таких роскошных женщин, какие собрались здесь, в Стеклянном дворце, резиденции медейского короля.

Привык и к тому, что интерес их длился ровно до того момента, пока он не улыбался в первый раз. Улыбка его к себе не располагала.

Наконец, Грэм преодолел последние несколько футов, едва не наступая на длинный шлейф идущей впереди дамы, и оказался перед сине-золотым церемониймейстером. Грэм небрежно протянул старикашке с медейским грифоном на плаще свой золоченый пригласительный билет, и, не глядя, стал ждать, пока его изучат. Через минуту церемониймейстер распахнул перед ним дверь, ударил черным жезлом в пол и неожиданно громким для такого тщедушного тельца голосом объявил:

— Светлейший князь Грэм Соло, Ваандерхелм, Наи!

Грэм шагнул в залу, щуря глаза от яркого света миллиона свечей.

Всей своей шкурой он чувствовал всеобщее внимание, прикованное к нему — а здесь, в огромной длинной зале, присутствовало несколько сотен человек. Имя было никому незнакомо, и поэтому Грэма разглядывали особенно пристально. Он, не оглядываясь по сторонам, быстро пошел по проходу, образованного живыми стенами людей справа и слева. Он видел впереди возвышение с троном, спинка которого была сделана в виде раскрывшего крылья грифона, и его интересовали только лишь люди, находившиеся там, на возвышении.

Зала казалась бесконечно длинной, но все же он шаг за шагом приближался, чувствуя, что сердце колотится все сильнее и сильнее. В какой-то момент он подумал, что сейчас оно выскочит из груди, даже почувствовал сильную боль, и замедлил шаг, невольно поднеся руку к сердцу, но почти сразу отпустило. Нелепо было бы упасть именно сейчас…

Ибо Грэм уже выделил глазами фигуру на помосте, которая интересовала его более всего. Именно при взгляде на нее у него захолонуло сердце. Он с трудом оторвал от нее взгляд, чтобы рассмотреть остальных людей.

Сейчас, подойдя ближе и с трудом опустившись на одно колено, Грэм впервые в жизни увидел короля Медеи Тео Первого Тира, за которого он сражался без малого два года. Это оказался крепкий мужчина с волосами того непонятного цвета, какого они становятся у рыжевато-белокурых людей, когда седеют. Грэм поискал в его чертах сходство с дорогим лицом, и нашел без труда. Такие же большие, прозрачные серые глаза. Выражение их, впрочем, было совсем иным. Тео был воин, это чувствовалось даже сейчас, когда он облачился в обычное платье; казалось, что ему гораздо привычнее носить доспехи.

Слева от него, на троне поменьше, сидела королева Даньела, женщина потрясающей красоты. Черноволосая, белокожая, в платье цвета красного вина, она была обворожительна, и мило улыбнулась Грэму, когда он склонился в поклоне.

Наследный принц, по правую руку от Тео, не улыбался. Дэмьен Кириан во все глаза смотрел на Грэма, и краска медленно сходила с его смуглого лица. Его сестра Ванда, побледнела еще быстрее. Казалось, она с трудом сдерживала крик. Она подалась вперед, словно хотела подбежать к Грэму, но осталась на месте, только пальцы ее плотно сомкнулись на подлокотнике маленького кресла. Грэм отвесил ей отдельный поклон, при этом пристально, без улыбки, взглянул ей прямо в глаза. Тут уж у нее даже губы побелели.

Завершив поклон и поднявшись, Грэм отступил. Мельком окинул взглядом тех, кого он не знал: молодая беременная женщина рядом с Дэмьеном, вероятно, его жена; и молодой человек лет двадцати пяти, стоящий за креслом Ванды с таким видом, будто имел на это право. Грэм внимательно вгляделся в него: высокий, широкоплечий, черноглазый, настоящий красавец. Его пышные пепельные волосы удерживал в относительном порядке золотой обруч с зубцами в виде виноградных листьев. Видимо, это была какая-то особа королевской крови, хотя и не медейской — в медейской короне зубцы были выполнены в виде лезвий мечей. Грэму совсем не понравилось, что виноградный тип стоит именно за Вандиным креслом.

Ну ничего, еще будет время выяснить его личность.

Он протиснулся сквозь первый ряд гостей и смешался с толпой, постаравшись, впрочем, встать так, чтобы помост с троном оставался в поле зрения.

Церемониймейстер продолжал объявлять гостей, но Грэм видел, что Ванда уже не слушает. Она нервно оглядывалась по сторонам, и он был уверен: она ищет именно его, и никого другого. Выражение ее лица стало просто-таки страдальческое. Он отступил еще на шаг назад. Ничего, пусть поищет, помучается. Что значит ее нетерпение по сравнению с четырьмя годами в могиле?

В свою очередь, он прекрасно видел ее, и пожирал ее взглядом. Оказывается, за прошедшие семь лет он не забыл ни единой черточки; конечно, она изменилась, но только к лучшему, она буквально расцвела. Вандины огненные волосы, уложенные сегодня в сложную прическу, стали еще ярче, глаза — прозрачнее, а светло-зеленое парчовое платье шло ей, несомненно, гораздо больше, чем рубаха и мужские штаны, в которых запомнил ее Грэм. Низкий вырез открывал соблазнительно пышную грудь, а вышитый золотом пояс подчеркивал тонкую талию. Не выдержав, Грэм отвернулся, закусил губу. Она прекрасна… захочет ли она смотреть на него теперь? И когда только закончится этот поток гостей, чтобы он мог беспрепятственно приблизиться к ней?

Внезапно он почувствовал, что кто-то бесцеремонно тянет его за рукав. Грэм обернулся и увидел очень знакомую круглую веснушчатую физиономию молодого человека лет двадцати пяти — двадцати шести. Изумленные карие глаза по размеру могли поспорить с Вандиными.

— Оге, — сказал Грэм.

— Да, это я, — согласился тот. — А ты откуда взялся?

Оге был при полном параде; его волосы, обычно встрепанные, были тщательно расчесаны и лежали на плечах красивыми, слегка подвитыми прядями; драгоценная вышивка на дублете сверкала во все стороны, тяжелый плащ удерживали на плечах золотые пряжки в виде медвежьих голов.

— Не надо так на меня таращиться, — посоветовал Грэм. — И рот закрой, а то муха залетит…

Усилием воли Оге уменьшил размер своих глаз и стал выглядеть почти как обычно.

— И, ради богов, тан, отпусти мой рукав. Оторвешь.

— Вроде, он у тебя крепко держится, — отозвался Оге, но от рукава отцепился. — Так в самом деле… ты жив?

— Как видишь. Мне кажется, привидение не так просто схватить за рукав.

— Да уж… мы тут сами чуть не загнулись, когда твое имя услышали. Думали, ты давно мертв…

— И так крепко были в этом уверены, что даже не вернулись посмотреть, где я застрял, — сухо отозвался Грэм.

Оге потупился.

— Мы ждали тебя…

— Не оправдывайся.

— Но мы в самом деле ждали! Как было условлено, два дня! Когда ты не появился, Ванда хотела вернуться к форту, узнать, что с тобой случилось, но Ив удержал ее…

— Я сказал — не надо.

— А что с тобой случилось? Почему ты появился именно тут, и только сейчас?

Грэм скривился.

— Вот об этом я хочу поговорить с Вандой.

— А со мной?

— Нет.

Некоторое время Оге, к великому облегчению Грэма, молчал. И, судя по нахмуренным рыжим бровям, о чем-то усиленно размышлял. Грэм продолжал разглядывать Ванду, все глубже утверждаясь в мысли, что она — единственная женщина, которая нужна ему.

— Хочешь поздороваться с Ивом и Корделией? — Оге, к сожалению, был не из тех людей, которые способны молчать больше пяти минут. — Они знают, что ты тут.

— И горят желанием засвидетельствовать свое почтение. Особенно Ив. Нет, Оге, не сейчас. Потом.

— Они будут рады увидеть тебя, — настаивал Оге.

— Отвяжись, — отмахнулся Грэм. Никто его сейчас не интересовал, кроме Ванды. — Я сказал — потом. Скажи-ка лучше, кто этот тип позади Ванды?

Оге проследил направление его взгляда и хмыкнул.

— Этот «тип» — не про нас с тобой. Ричард Гум, наследник Лигии.

— А почему наследник Лигии торчит за креслом Ванды, как у себя дома?

— Потому что прибыл он сюда по ее душу. Свататься, то бишь…

— Свататься, говоришь… — Грэм потемнел лицом. — А она — как?

— Кто? — Оге напоролся на мрачный взгляд Грэма и сразу сообразил. — А, Ванда? Да кто ж ее знает… Помнишь сам, какой у нее характер. А ты… случаем… не свататься ли к ней тоже собрался?

— Не твое дело.

— Ну… — ничуть не обиделся Оге. — Если да, то сильно не огорчайся, если она тебе от ворот поворот даст.

— Оге, — потерял терпение Грэм. — Не выводи меня из себя! Замолчи, сделай одолжение.

Гости все шли. Грэм прикинул, сколько еще людей стояло за ним, и мысленно застонал. Этак можно прождать до ночи, а ожидание невыносимо. Может быть, подойти прямо сейчас? Да, это дерзко, не по этикету… но плевать он хотел на этикет.

Уже совсем было решившись, Грэм сделал шаг вперед, но тут же его окликнул чей-то голос. Очень знакомый голос; его невольно передернуло. Значит, Ив не дождался, пока Грэм соизволит подойти, потерял терпение и решил прийти сам.

Он сделал вид, что не слышит. Вот уж с кем ему меньше всего хотелось разговаривать, так это с Ивом. Но его уже крепко ухватили за локоть. Он резко вырвался, но был вынужден обернуться.

Ив был великолепен. Действительно, великолепен. Богатое придворное платье делало его совершенно неотразимым. Роскошные черные волосы обрамляли гордое смуглое лицо с безупречно правильными чертами; их прекрасно оттенял серебристо-серый плащ. Рядом, держа его под руку, стояла Корделия — нежная, бледная, и, вопреки заверениям Оге, отнюдь не радостная.

— Соло, — сказал Ив, сощурив черные глаза. В его голосе тоже не слышалось радости. — Живой, надо же. И при титуле. И рожа еще более паскудная, чем была.

— Уж какая есть, — сухо ответил Грэм. — Корделия, — он повернулся к девушке, с поклоном галантно поцеловал ей руку. — Ты ничуть не изменилась.

— А ты очень изменился, — отозвалась Корделия. — Но я рада тебя видеть.

— Надеюсь. Правда, подозреваю, что радости твоей никто не разделяет.

— Призракам лучше оставаться в своих склепах, — сообщил Ив.

— В склепе я уже побывал. Мне посчастливилось выйти оттуда, и возвращаться нет желания. Так что — извини.

— Про какой это склеп ты толкуешь?

— Про касотский. Тот, что в Северной крепости. Касотцы, кстати, тоже разделяли твое мнение о том, что мне место под землей… К их сожалению, я так не думал.

— Хотел бы я поговорить с тобой как следует, — поджал губы Ив. — Но, увы, сейчас не время и не место. Кстати, позволь спросить, каким ветром тебя занесло сюда?

— Все тем же, Ив, все тем же.

— То есть, ты хочешь сказать, что по-прежнему намерен таскаться за Вандой? Учти: стоит тебе прикоснуться к ней или хотя бы приблизиться на расстояние вытянутой руки, ты будешь иметь дело со мной.

— Неужели тебя понизили до телохранителя? — скривился Грэм и отвернулся. Он не намерен был продолжать этот глупый разговор.

Краем глаза он видел, что Ив сделал попытку развернуть его обратно, но его оттащил в сторону Оге (не без помощи Корделии, надо сказать), и между ними завязался тихий спор. Грэм не стал прислушиваться. Разговор медейцев его, в общем, не интересовал.

Хотелось бы, правда, знать, почему Корделия расхаживает под ручку с Ивом, а рядом с ее ненаглядным Дэмьеном стоит совершенно посторонняя беременная женщина.

Но и это тоже может подождать.

Старичок-церемониймейстер замолк, и Грэм нетерпеливо взглянул в его сторону. Кажется, поток гостей иссяк, по крайней мере, тех, о которых стоило бы сообщать августейшему семейству. Черный жезл перестал грохотать по полу, а старичок — надрываться.

— Очень хорошо, — сказал себе Грэм и направился к помосту с троном.

Гости, тем временем, распределялись по залу более равномерно, живой коридор рассыпался; откуда-то с верхней галереи полилась музыка. Потихоньку стали образовываться пары для танцев. Грэм понял, что должен поспешить, если не хочет, чтобы Ванду кто-нибудь пригласил вперед него, и ускорил шаг. Конечно, с его покалеченной ногой танцор из него не слишком хороший, — хромота стала заметна, лишь только он пошел быстрее, — но сейчас главным было просто оказаться с Вандой в паре, а тогда можно будет и уединиться где-нибудь для разговора. В танце все равно не очень-то поговоришь.

Он успел вовремя. Виноградный наследник Лигии уже вышел из-за кресла и склонился над Вандой, галантно предлагая ей руку. Девушка же не спешила вставать и, выдавив из себя вымученную улыбку, нервно оглядываясь по сторонам.

Грэма она заметила, когда он был уже в нескольких шагах от нее, и рывком поднялась из кресла, не слишком много внимания обращая на недоумевающего Ричарда. Грэм небрежно поклонился королю и королеве, взирающим на него в удивлении, и криво улыбнулся Дэмьену, который подался к нему, словно желая что-то сказать. Дорогу заступили стражники с алебардами, до того стоявшие неподвижно, как статуи, по обе стороны от помоста.

— Оставьте его! — властно крикнула Ванда и повернулась к родителям. — Отец, матушка, позвольте представить вам князя Грэма Соло. Он…

— Разрешите пригласить вас, ваше высочество, — прервал ее Грэм, нарушая все правила этикета. Ему вовсе не хотелось никаких объяснений. Потом. Все потом. — Один только танец.

— Князь! — это заговорил виноградный лигиец. — Ее высочество Ванда уже приглашена мною на весь вечер, так что соблаговолите найти себе другую даму. Здесь так много прелестных девушек…

Король молчал и, нехорошо прищурившись, изучал Грэма. Даньела рассеянно улыбалась.

— Князь, — вступил Дэмьен. Видно, он решил каким-то образом спасти ситуацию, но Ванда его опередила.

— Принимаю ваше приглашение, князь. Ричард, один только танец! — она спорхнула с помоста, оперлась на предложенную Грэмом руку. И вздрогнула.

Этикет и элементарная вежливость требовали, подавая даме руку, снимать перчатки. Грэм, в основном пренебрегающий правилами и условностями и почти никогда не снимающий перчаток, все же не мог хамить открыто даме. Особенно — этой даме. Поэтому он стянул тонкую белую перчатку, являя взглядам изуродованные искореженные пальцы.

И Ванда заметила их, не могла не заметить.

— Что у тебя с руками? — шепнула она.

— Касотцы пытались их укоротить, да не преуспели, — отозвался Грэм хмуро.

Среди присутствующих, рядом с помостом, наблюдалось некоторое смятение. Люди расступались перед Грэмом и Вандой, провожали их взглядами, перешептывались.

— Заинтриговал ты всех, — тихо сказала Ванда.

— Плевать.

— Отец захочет узнать, кто ты такой и почему ведешь себя так нагло. Как будто мы знакомы давно.

— Но мы действительно знакомы давно.

— Он этого не знает. А ты не дал мне объяснить…

— Зачем? К чему объяснения?

— Отец рассердится… он уже сердится.

— Пусть.

— С тобой совершенно невозможно стало разговаривать! — вспыхнула Ванда. — Ты очень изменился.

— Ты даже не представляешь, насколько, — серьезно сказал Грэм.

Они встали первой парой друг напротив друга в ряду с другими танцующими.

— Ты умеешь танцевать этот танец? — вдруг забеспокоилась девушка при первых звуках, полившихся с галереи.

— Когда-то умел.

Грэм не стал уточнять, что танцевал он лет пятнадцать назад, когда был гораздо моложе, привлекательнее и грациознее, и не так сильно хромал. После четырех лет в подвалах Северной крепости тело его потеряло изрядную долю гибкости, а нога частенько отказывалась слушаться вовсе. Не говоря уже о пальцах на руках: три на левой не сгибались, а остальные сгибались плохо и болели. Схватки на мечах, которые по-прежнему привлекали его, стали для него настоящим испытанием.

Оказалось, что и танец тоже.

Со стороны все выглядело не так уж и плохо: быстрота и излишняя легкость, как бы поверхностность движений изящной, яркой девушки уравновешивали некоторую скованность высокого, прихрамывающего, угрюмого мужчины, только и всего. Но Грэм сам ощущал себя деревянной куклой, не умеющей сделать ни одного плавного, правильного движения. Ощущение это усилилось, когда в ходе танца партнершей его стала совсем юная девушка — вероятно, лет пятнадцати, не более, легкая, как стрекоза. Наблюдая, как она порхает, он почувствовал себя даже не куклой, а старым замшелым пнем, и горячо пожелал оказаться подальше от этой залы, наполненной беззаботными танцующими людьми в ярких одеждах. Он пожалел, что пришел сюда.

К счастью, Ванда скоро вернулась к нему — разрумянившаяся, улыбающаяся. Грэм предположил, что причиной ее радости стало вовсе не возвращение, а какой-нибудь милый галантный комплимент, сказанный молодым щеголем, с которым она танцевала.

Грэм, взглянув на нее, скрипнул зубами и сказал, не дожидаясь окончания танца:

— Ванда, нам надо поговорить.

— О чем? — лицо Ванды, обратившись к нему, потухло, словно туча затянула его.

— Не здесь.

— Но если я не вернусь к Ричарду после танца…

— Он подождет. Ты можешь уважить мою просьбу? Все-таки, мы не виделись довольно долго, не находишь?

Поколебавшись, покусав губы, Ванда неохотно согласилась. Еще до того, как окончилась очередная фигура, она взяла Грэма за руку и повела за собой, не обращая внимания на то, что их уход спутал ряды танцующих.

Они пересекли залу; за одной из нарядных портьер, драпирующих стены, обнаружилась застекленная дверь, ведущая на небольшой балкон. Ванда прикрыла за собой дверь, задернула портьеру и встала у резной балконной оградки, опершись о нее руками и перегнувшись вниз, словно что-то высматривая в ночи. Грэм прислонился спиной к двери и перевел дыхание. Здесь, на свежем воздухе, в ночной прохладе, он почувствовал себя гораздо лучше. Гораздо увереннее.

— Ты и впрямь князь? — проговорила Ванда приглушенно. — Это по правде?

— А ты думаешь, что я сам сделал приглашение или подкупил этого старикашку, который объявляет прибывших?

— Корделия рассказала мне о разговоре с тобой. Ну, том, когда она уговаривала тебя явиться с повинной пред светлые очи моего отца. Она рассказала, что ты побочный сын наинского князя. Но она не упоминала, что ты официально носишь титул.

— Тогда я его и не носил. Это свежее приобретение. Но этот титул — титул моего отца, можешь не сомневаться. Я не покупал его, а получил по наследству.

— Ты выглядишь… не совсем по-княжески.

— Знаю.

— Тогда… давно… в тебе было больше аристократизма.

— Возможно, — отозвался Грэм и подумал — о чем мы говорим? Зачем какие-то титулы?

— Ванда… — сказал он глухо. Имя, тысячу раз повторенное за долгие годы, отозвалось стародавней болью в сердце. — Ванда… Ты знаешь, зачем я здесь?

— Откуда мне знать?

— Ты помнишь, что сказала мне перед расставанием? Помнишь, что я ответил тебе? Я сказал, что обязательно вернусь. Я вернулся.

— Грэм, — она, наконец, произнесла его имя. Произнесла совсем не так, как произносила тогда. — Это было так давно…

Вот. А чего он, собственно, ждал? Что она бросится ему на шею и повторит те волшебные слова, которые он не забывал никогда? Глупец, сказал он себе, и медленно сжал пальцы в кулак, потом так же медленно разжал их. Резкая боль помогла удержать мысли в относительном порядке — испытанный прием.

— Слова за давностью лет теряют силу?

— Давай не будем вспоминать об этом. Пожалуйста. Там, в зале, находится мой жених, ты видел его. Через месяц я стану его женой. Все решено.

Нет, так невозможно. И почему она не повернется? Почему она лишает его даже возможности видеть ее лицо?

Всего пару шагов нужно сделать, чтобы оказаться рядом с ней. Грэм положил руки ей на плечи; Ванда вздрогнула.

— Что ты делаешь?

— Я люблю тебя.

— Убери руки!

— Стань моей женой. Зачем тебе этот виноградный принц?

— Зачем мне ты?

Ванда вывернулась в его руках; теперь она стояла к нему лицом, но его ладони по-прежнему лежали у нее на плечах. Грэм стоял так близко, что мог слышать запах ее волос, он был такой же, каким запомнился ему — осенние листья, красные осенние листья… Он понял, что дрожит.

— Что происходит? Я знаю тебя как бродягу и вора, и вдруг ты являешься ко мне весь в драгоценностях, с титулом, и предлагаешь мне руку? Это очередная твоя авантюра? — Ванда старалась говорить твердо, но Грэм знал — чувствовал — что она смущена и испугана.

— Ты мне не веришь?

— Не знаю, что ты себе вообразил! Я была глупой девчонкой, ты привлекал меня, только и всего…

— А его ты любишь?

— Кого? Ричарда? Конечно, люблю… — она запнулась и покраснела. Грэм неотрывно смотрел на нее. — Безымянный… почему тебе так трудно врать? Не смотри на меня так! Не люблю, ну и что? Ричард любит меня.

— Я тоже люблю тебя. Почему же он, а не я? Он богаче? Знатнее? Красивее?

Грэм провел тыльной стороной ладони по щеке Ванды, по шее и груди. Девушка вздрогнула и отпрянула… отпрянула бы, если бы было куда — но она упиралась спиной в перильца.

— Тебе противно чувствовать мое прикосновение?

Тогда она не отпрянула бы. Наоборот — прильнула… Грэм слишком хорошо помнил ее тело, прижимающееся к нему.

— Я закричу, — шепотом сказала Ванда.

— Кричи.

— Ричард убьет тебя.

— Я уже давно мертв, пусть убивает. Ну, что же ты не кричишь?

— Отпусти, — голосок ее звучал жалобно.

— Ни за что. Пока ты не объяснишь, почему Ричард лучше меня.

— Дурак!

— Согласен.

Грэм заглянул ей в глаза и увидел там отчаянную решимость. Решимость на что? Он не мог понять. Ванда уперлась маленькими кулачками ему в грудь и отклонилась назад, и он крепче схватил ее за плечи, притягивая к себе.

— Говори же, я слушаю.

Пощечины давать она еще не разучилась. Если бы Грэм не перехватил ее руку, оплеуха ему досталась бы весьма ощутимая. Пока она не ударила еще раз, он схватил ее за запястье второй руки и отступил на шаг. Ванда не растерялась и попыталась ударить его коленом в пах. Грэм без труда увернулся.

— Глупая, что ты делаешь?

— Отпусти меня, и поговорим спокойно. Так я не могу.

— Хорошо.

Отпустив ее руки, — надо сказать, весьма неохотно, близость к Ванде приводила его плоть в настоящее неистовство, — Грэм вернулся к двери, снова привалился к ней спиной. На всякий случай, чтобы Ванда не вздумала уйти. Что она перемахнет черед перила, он не опасался. Балкон располагался высоко над землей, а принцесса была умной девушкой. Ванда поискала взглядом, куда сесть, и устроилась прямо на перилах. Поза, не слишком подходящая для знатной дамы (так она выглядела как мальчишка, сидящий на заборе), была в самый раз для Ванды.

— Слушаю тебя внимательно.

— Сначала расскажи, что же произошло тогда в форте. Как получилось, что Ив и Дэмьен выбрались, а ты остался?

— Ив разве не рассказал? — удивился Грэм.

— Он сказал, что ты мертв.

— А Дэмьен? Не опроверг это?

— Мы говорили наедине, — тихо ответила Ванда. — После того, как мы прождали тебя два дня, и собирались уходить. Я не хотела, тогда Ив отвел меня в сторону и сказал, что тебя убили в форте.

— Вот как, — медленно сказал Грэм. — И никому больше он этого не говорил? Интересно.

— Никто и не спрашивал. Всем остальным он рассказал другое. Что вы разделились, чтобы было проще выбраться, и договорились увидеться у Гернота. Тот факт, что ты так и не появился, можно было расценивать двояко: или ты погиб, схвачен, короче, так или иначе остался в крепости, или вышел оттуда и пошел своей дорогой. Ни у кого не было ни желания, ни времени проверять.

— А Дэмьен? Что он?

Ванда пожала плечами.

— Не знаю. Он не возражал, когда все решили возвращаться в Медею. Перед этим, правда, он долго беседовал о чем-то с Ивом…

— Все ясно, — кивнул Грэм. Лицо его совсем помрачнело, глаза потемнели. — Ничего другого я и не ждал…

— Я… я оплакивала тебя… — Ванда опустила голову, спрятала глаза за пушистыми темно-рыжими ресницами. — Мне было очень больно, что ты погиб из-за нас.

— Приятно услышать, что хоть кого-то опечалила моя мнимая гибель, — криво усмехнулся Грэм и вздрогнул: в дверь стучали. Он одновременно и услышал стук, и почувствовал его спиной.

— Открой, — нервно сказала Ванда.

Грэм покачал головой.

— Мы еще не договорили.

— Открой! Это, наверное, Ричард. Если мы откроем, он Безымянный знает что подумает.

— Пусть думает.

Стук стал настойчивее; Грэм и не думал отходить от двери. Он встретился взглядом с умоляющими глазами Ванды, и на лице его медленно проступила весьма неприятная улыбка.

— Ванда? — раздался из-за двери мужской голос. Это был не Ричард — Дэмьен. — Ванда, все в порядке?

— Да, — ответил за Ванду Грэм. — Не беспокойтесь, ваше высочество. У нас все прекрасно. — И добавил тихо, чтобы не услышал никто, кроме него самого: — Безымянный бы тебя побрал…

— Князь! — тут же переключился на него Дэмьен. — Извините, если я вам помешал, но… разрешите присоединиться к вам. Нам надо поговорить.

— Нам тоже.

— Да впусти ты его! — Ванда вцепилась в его одежду и с неожиданной силой дернула на себя, на секунду оторвав от двери. — Хватит валять дурака, в самом деле.

Несколько ошарашенный, Грэм чуть не потерял равновесие, — не ожидал он от Ванды такой прыти, — и отошел в сторону.

— Входите, ваше высочество, — сказал он сквозь зубы, одарив Ванду взглядом, на мгновение сверкнувшим дикой яростью. Он почувствовал приступ бешенства, и чтобы справиться с ним, сжал пальцы в кулак.

Дверь нетерпеливо распахнулась, и на пороге появился медейский наследник собственной персоной. Грэм видел его всего один раз, в спешке, но запомнил на всю жизнь его смуглое, резко очерченное лицо с высокими скулами, сросшиеся на переносице брови, черные глаза. Сейчас стало ясно, до чего он похож на свою мать. Черты его отличала такая же дерзкая красота, но несколько загрубленная, более жесткая.

— Прошу прощения, — проговорил он, коротким движением откидывая за спину пряди черных густых волос. — Ванда, тебе лучше вернуться. Ричард обеспокоен твоим исчезновением.

— Я сейчас приду в залу, — быстро сказала Ванда и бросила на Грэма непонятный взгляд. Кажется, в нем проскользнуло изрядное облегчение. — Князь, мы поговорим позже.

Грэм сухо кивнул. Проводил глазами ее гибкую фигурку, в мгновение ока исчезнувшую за портьерой, и сам сделал шаг к двери.

— А вас, князь, я попрошу остаться, — остановил его Дэмьен. — Я бы хотел поговорить.

Глава 7

Несколько минут прошло в тишине. Нет, не совсем в тишине — из залы доносилась приглушенная музыка, в кронах деревьев в парке шумел ветер. Грэм отошел к перилам и подставил ему лицо, наслаждаясь прохладой после жаркой, душной залы, полной насквозь искусственными ароматами духов. Он вырос на севере, и хотя его здорово помотало по свету, до сих пор иногда скучал по холодным ветрам зимы и летней прохладе.

Он почти забыл о присутствии принца, но тот напомнил о себе, тихо кашлянув:

— Князь…

— Да, мой принц? — Грэм неохотно повернулся. И зачем его сюда принесло?

— Я… Безымянный, даже и не знаю, как начать. Глупо, столько лет прошло… Мне кажется, было бы идиотизмом сказать: "Мне жаль, что мы сочли вас мертвым".

Грэм пожал плечами.

— Так не говорите. Что мне ваши сожаления? К тому же, и в самом деле, прошло много лет.

— Но ведь вы не забыли.

— Трудно забыть такое, — Грэм кинул быстрый взгляд на изуродованные пальцы и поморщился. — Но вас это не должно волновать.

— Нет! — вскинул голову Дэмьен. — Меня это волнует! Вам я обязан своей жизнью и своей свободой, а отблагодарил вас, оставив в руках касотцев! Я знал, что будет, если они вас схватят, но не попытался даже разузнать о вашей судьбе.

Грэм промолчал. У него никогда не находилось слов, чтобы говорить о пережитом в касотской крепости. Один-единственный раз он смог заговорить об этом, но это оказалось так больно, словно горящей головешкой тыкали в незажившую рану. Так больно, словно он еще раз проходил через это.

— Я знаю, что нет смысла приносить извинения и оправдываться — теперь, — продолжал Дэмьен. — Да предательство и не прощают. Но позвольте мне отблагодарить вас. Хоть как-нибудь.

— Я польщен, — медленно сказал Грэм, слегка поклонившись. — Но у вас нет ничего, чего бы мне хотелось. Или, скажем так, есть нечто, что мне нужно, но чего вы мне дать не можете.

Дэмьен слегка нахмурился.

— Что же это? Я могу дать вам все: деньги, славу, почести, землю…

— Но не свою сестру.

Молчание. Музыка в зале стихла, сменившись едва слышимым шуршанием одежды и шелестом шагов, приглушенными голосами и смешками. Дэмьен стоял, наклонив породистую голову, не шевелясь, словно статуя. Грэм покосился на дверь, ведущую в залу. Ему хотелось уйти туда, уйти от этого разговора, разыскать Ванду, и поговорить с ней еще раз, по-другому. Или вообще уехать отсюда, из этого сверкающего стеклом и хрусталем дворца, похожего на шкатулку, из Медеи, вернуться в свой черный, осыпающийся замок… Забиться туда, как раненный зверь забирается в нору поглубже, чтобы зализать раны или умереть. Который раз Грэм подумал, что произошла ошибка, что он должен был умереть еще три года назад, в Северной, что факт его выживания — страшный просчет, и боги просто не знают, что теперь делать с ним. Линия жизни его оборвалась тогда, и судьбы, предопределенности для него больше не было, не могло быть.

— Вы откровенны, князь, — сказал, наконец, Дэмьен, не поднимая головы. — Предпочитаете рубить с плеча?

— Предпочитаю говорить сразу о деле.

— Но Ванда помолвлена.

— О чем и речь. Ее руку вы отдать мне не можете.

— Князь… Я думаю… я уверен — здесь вы ради нее. Ради Ванды. Но, прошу вас, будьте моим гостем, буквально на час. Позвольте предложить вам вина и… свою компанию. Поговорим в более удобном месте.

Ну о чем мне с ним говорить? — с глухой тоской подумал Грэм. Ванда, Ванда ходит где-то здесь, в нескольких футах от меня, танцует, разговаривает, улыбается жениху, не мне… А я буду пить вино с ее братом. Зачем?!

Впрочем, не все ли равно. Всего час или два…

— Почту за честь, мой принц, — глухо сказал он, еще раз поклонившись.

— Прошу за мной, князь.

Стеклянный дворец не зря назывался так. Дело было не только в двух изящных башенках из толстого граненого стекла, только каким-то чудом не обрушивающихся с той высоты, на которой их воздвиг гениальный мастер много лет назад. Внутренние покои тоже сверкали и искрились в свете солнечных и звездных лучей, проникающих в них через огромные окна. Некоторые комнаты и вовсе казались высеченными внутри огромного куска хрусталя. Грэм, проходя по блистающим залам, полным разряженных гостей, недоумевал, как можно жить в таких помещениях и не ослепнуть от блеска. Впрочем, это его глаза были крайне чувствительны к свету после четырех лет тьмы; остальные люди могли воспринимать великолепие резиденции медейских королей не так болезненно.

К счастью, в медейском дворце были не только безумно ослепительные покои, но и вполне обыденные, если не сказать скромные. Судя по тому, что переходы между ними скрывались за портьерами и ширмами и глазу не были заметны, это были частные апартаменты, куда допускались не все.

— Сюда, князь!

Маленькие, сумрачные комнаты, некоторые сплошь завешаны гобеленами, в некоторых так много книг, что не видно стен. Грэм со слабым любопытством осматривался по сторонам, в королевских дворцах ему бывать не приходилось. Оказывается, это настоящие соты!

— Сюда.

Они остановились в маленькой, даже крошечной комнатке без окон; тем не менее, полной темноты здесь не было. Грэму такое освещение вполне подошло бы, не пришлось бы утомлять глаза, но для Дэмьена было темно. Грэм почувствовал на плече его руку.

— Обождите, князь, я зажгу светильник. Осторожно, стойте пока на месте.

Грэм только пожал плечами, криво улыбнувшись. Все равно принц улыбки не увидит. Грэм мог бы поспорить, что ориентируется в темноте лучше, чем Дэмьен при свете, но говорить ничего не стал. Ни к чему выдавать свои маленькие секреты. Он только смотрел, как Дэмьен идет к низкому столику, на котором стоит лампа, идет так, как ходит человек в знакомой до мельчайших деталей, но неосвещенной комнате.

Засветилась маленькая лампа, по стенам, завешенным темными от времени гобеленами, заплясали тени. В комнате, более похожей на кладовку, из обстановки имелись только два кресла рядом со столиком, и секретер, на котором лежали несколько пухлых томов.

— Садитесь, князь.

Сам Дэмьен садиться не спешил. Подойдя к секретеру, он позвонил в маленький колокольчик, стоявший на его крышке. Звон оказался таким тихим и мелодичным, что за стеной его едва ли было слышно. Тем не менее, через полминуты из-за одного из гобеленов вынырнул парнишка лет тринадцати, темноглазый, с прямыми русыми волосами, одетый не богато, но и не как слуга. Принц тихо сказал ему несколько слов, и он, кивнув, исчез. Дэмьен сел в кресло напротив Грэма.

— Я попросил мальчика принести вина и чего-нибудь перекусить, — пояснил он.

— Вы очень любезны, мой принц.

Дэмьен вдруг поморщился.

— Давайте оставим формальности. Не знаю, как вас, а меня они успели утомить.

— Лично я не успел еще к ним привыкнуть, — криво улыбнулся Грэм. — Титул я ношу не так уж и долго.

— Тем более. Правда, я хочу заметить, что в освоении великосветских манер вы весьма преуспели.

— Это давняя практика.

— Вот как? — Дэмьен приподнял бровь, хотел что-то спросить, но тут вернулся мальчик, и он замолк. С подноса на стол были составлены серебряные кубки, кувшин с вином, блюда с фруктами и хлебцами, после чего мальчик поклонился и исчез так же быстро и незаметно, как появился. Принц своей рукой разлил вино, предложил Грэму отпить. — Попробуйте, оно должно быть недурно.

Грэм сделал глоток. Дэмьен скромничал, называя это вино недурным. Оно было великолепно. Терпкое и густое, оно вызывало в памяти жаркие дни лета и наполняло теплом. Вино было довольно крепким, и Грэм подумал, что хорошо бы захмелеть. Сейчас это пришлось бы очень кстати.

— Отлично, — сказал он.

— Рад, что оно пришлось вам по вкусу… Так где же вам пришлось практиковаться в хороших манерах? Не сочтите за оскорбление, но Корделия, — Грэму показалось, что голос Дэмьена едва заметно дрогнул, — рассказывала, что вы — побочный сын некоего наинского князя, отказавшийся от титула и наследства…

— Перед тем, как отказаться, я все же прожил два года в отцовском доме, — сухо сказал Грэм. — И не будем говорить о моей прежней жизни. Она никого не касается, кроме меня.

В частности, ему очень не хотелось вспоминать и обсуждать обстоятельства, предшествующие получению им титула. Визит к поверенному был не слишком приятен для них обоих, и для Грэма, и для поверенного, — и меры воздействия, примененные к последнему с тем, чтобы он признал в явившемся к нему видавшем виды наемнике наследника светлейшего князя, кому-то могли показаться не совсем правомерными. Да что там говорить: вряд ли они могли даже с натягом сойти за законные.

— Я бы так не сказал, — Дэмьен подался немного вперед, сжал в руках кубок. — Я, например, знаю, что семь лет назад вас разыскивал… мой отчим с тем, чтобы предать вас правосудию.

— Во-первых, это было семь лет назад, — сказал Грэм. — Что было, то быльем поросло; не думаю, чтобы сейчас кто-то вспомнил о том приказе. А если бы даже и нашелся такой человек… Что ж, разыскивался убийца, вор и бродяга Грэм Соло, а не высокородный князь Грэм Соло, сиятельный владелец Ваандерхелма.

— И то верно. В частности, я точно знаю, что на сей момент никакого приказа по вашу душу нет.

— Вот видите.

— Но все-таки, о прошлом мне хотелось бы поговорить. В частности, о том, что связывало вас и Ванду.

Грэм скривился.

— Это имеет смысл? Вы же не можете отдать мне ее, так зачем толочь в супе воду?

— Я не могу отдать ее вам, верно. Но мог бы отдать Тео… при условии, если бы захотела Ванда.

— За человека с таким, как у меня, прошлым? Сильно сомневаюсь.

— Вы же сами минуту назад сказали, что никто не сопоставит вашу персону и разыскиваемого семь лет назад преступника. А вашего отца Тео, может статься, и знает. На севере Медеи ваше родовое имя наверняка известно.

— Возможно, — медленно сказал Грэм. — Но все эти заключения умозрительные, потому что Ванда никакого восторга при виде меня не выразила.

— Вы должны понять, — на удивление мягко отозвался Дэмьен. — Для нее ваше появление стало шоком. Она похоронила и оплакала вас. А мертвецов, согласитесь, встречаете не каждый день. Я отчасти способствовал ее заблуждению. Или, скорее, поддерживал его. Я не знал наверняка, живы вы или мертвы, но согласился соучаствовать Иву в его легенде. Видите ли, я… Попробую объяснить. По дороге в хутор Ив рассказал мне кое-что о вас. По его словам, вы силой навязались их компании и, хотя, спору нет, некоторые ваши услуги оказались полезными, вашей целью было получить от Тео вознаграждение в случае удачного окончания похода. Все бы ничего, говорил мне Ив, если бы вы были просто одним из наемников, от которых все-таки больше пользы, чем вреда, но вы ходили за Вандой, намереваясь соблазнить ее. Ив присягал на верность нашей семье, а значит, должен был защищать Ванду. Я мог судить о происходящем только с его слов, ведь я сам ничего не знал, а он… он мой лучший друг. Я не то чтобы до конца поверил ему, но просто взял на заметку. Ванда была так юна, так неопытна… Мне не хотелось бы, чтобы она натворила глупостей из-за какого-нибудь проходимца. Шестнадцатилетнюю девушку так просто обмануть, имея хоть крупицу обаяния. Мне же показалось, что именно этого качества у вас в избытке, хотя я и видел вас всего ничего.

— Хочу справедливости ради отметить, что мои личные впечатления, сложившиеся о вас, не совсем совпадали с мнением Ива. По его словам, вы были человек без чести и совести. Мне это показалось сомнительным. Разве человек, ищущий во всем свою выгоду, пошел бы на такой риск, на какой пошли вы? Даже самая высокая награда не стоила того. Я сразу подумал, что вас должно было вести что-то иное, не корысть и жажда денег.

— В общем, ни о какой однозначности в суждениях речи быть не могло. И я решил подождать, не делать выводов. Приехав на хутор, я поговорил с сестрой. Возможно, Ванда говорила вам, что мы с детства близки, и никогда у нас не было никаких тайн друг от друга. На этот раз, впрочем, я почувствовал, что она что-то скрывает. Вы ее, несомненно, волновали, но полностью раскрыть своих чувств она не захотела. А возможно, не смогла. Ванда — человек настроения, как говорит матушка, она всегда делает так, как хочет в данный момент ее правая пятка. Насколько я знаю, она никогда не стремилась выразить словами свои чувства. Вообще, она девушка легкомысленная, и легко относилась к прежним своим поклонникам, а их было немало, молодых людей всегда привлекала и внешность, и положение Ванды. Я знаю, как она крутила ими, не испытывая ни малейших привязанностей. Но теперь я почувствовал: происходит что-то серьезное. Меня это озаботило. Можно было, конечно, предполагать, что Вандина влюбленность — если это была влюбленность, — пройдет сама собой, но… Вы зацепили ее. Сильнее, чем ей того хотелось бы.

А как она-то меня зацепила, подумал Грэм мрачно. Семь лет прошло, ей хоть бы что, и забыла давно, замуж собирается, а у меня до сих пор сердце болит при одном воспоминании.

Дэмьен внимательно взглянул на него, ожидая каких-то слов, но Грэм молчал, вцепившись в опустевший кубок так, словно этого зависела его жизнь. Что он мог сказать?

— Еще вина? — получив согласие, Дэмьен наполнил кубки себе и гостю и продолжил. — Она ни в какую не хотела уезжать, не дождавшись вас. Пожалуй, ее можно было только силой уволочь оттуда. Я успел поговорить со всеми, и узнал, что Ванда хочет уговорить вас вернуться с нами в Медею, кинуться в ноги Тео и попросить о прощении. После этого она планировала оставить вас рядом с собой в качестве телохранителя. Ив воспринял такую идею в штыки, но Оге и Корделия поддерживали ее. Особенно Корделия; она рассказала, что лично пыталась уговорить вас, но вы отказались. Тогда я подумал, что у вас достаточно благоразумия, чтобы не делать глупостей. Мне эта идея не понравилась. И не только из-за того, что она грозила вам плахой, а еще и потому, что мне не хотелось, чтобы мою сестру охранял сомнительный человек. Она же была настроена серьезно.

— Когда стало ясно, что вы не вернетесь, встал вопрос, что делать. Ванда настаивала на том, чтобы вернуться и попытаться разузнать о вашей судьбе, остальные колебались. Было ясно, что возвращаться опасно, но она ничего не хотела слушать. Говорить с ней было то же самое, что кидать горохом об стену. На нее не действовали никакие доводы. Тогда Ив пошел на неблаговидный поступок. Он рассказал ей, что вас будто бы убили у нас на глазах, а он умолчал об этом, щадя ее чувства. Я не присутствовал при этом разговоре, но знаю, что Ванде стало плохо. Она ничего не рассказала, но когда речь снова зашла о том, что же нам делать, она молчала. Я был удивлен, Ив это заметил, и объяснил мне свой замысел. Мне, с одной стороны, было неприятно обманывать сестру; к тому же существовала вероятность, что вы действительно попали в беду, с другой же стороны… Возвращаться, в самом деле, было безумно опасно, я не мог рисковать жизнью сестры и друзей. К тому же, мне пришлось признаться себе, мне не нравилась такая влюбленность Ванды; вы казались мне не тем человеком, который ей нужен. Я согласился поддержать Ива в его выдумке, хотя и не понимал его ненависть к вам, как и сейчас не понимаю. Признаюсь, тогда я пошел наперекор совести.

— Я понимал, что нужно торопиться, и это понимание заставило меня поступить так, как я поступил. Если вы все же попали в руки касотцев, думал я, они будут вас допрашивать, и вы рано или поздно заговорите. И скорее рано, чем поздно. Мне же не хотелось, чтобы нас накрыли прямо на хуторе. В общем, мы уехали.

— Долго рассказывать о нашем обратном путешествии, да и нужды нет. Могу только сказать, что всем было невесело. Ванду печалила ваша мнимая гибель, Оге расстраивался из-за потери друга — в общем-то, по тому же поводу, что и она; Корделия… у нее имелись свои причины. Я же к тому времени узнал о том, что из моего отряда не выжил никто, кроме меня и Ива, и это было мне горько. Кроме того, я предвкушал неприятности, ожидающие меня по прибытии, а их было немало. Но не обо мне речь.

— Как я уже сказал, Ванда сильно горевала. В таком расстройстве чувств я ее никогда не видел. Дни шли, а лучше ей не становилось. Я уже начинал жалеть, что мы не вернулись к Северной и не навели справки. В любом случае, было уже поздно.

— Не понимаю, — медленно сказал Грэм. Он держал кубок перед лицом, чтобы Дэмьен не видел его зло кривящихся губ. — Не понимаю, зачем вы рассказываете все это. Меня не интересует прошлое.

— Не думаю, что это в самом деле так, — Дэмьен коротким характерным движением откинул волосы назад. — К тому же, мне хочется, чтобы вы знали: со стороны Ванды чувства не были показными. Это не был каприз. Больше года после возвращения она ходила сама не своя. Если бы не боязнь осуждения родителей и друзей, она, пожалуй, надела бы траур.

— Я думал, Ванда меньше всего прислушивается к общественному мнению, — хмыкнул Грэм.

— Общественное мнение — это одно. Мнение родных и друзей — это другое, — возразил Дэмьен. — Минуту, князь, я прикажу принести еще вина.

Грэм кивнул. Вино понемногу начинало оказывать на него действие, а ему только того и надо было.

Мальчик появился и исчез, оставив на столе еще один кувшин без лишних указаний.

Интересно, подумал Грэм, к чему был весь этот длинный рассказ. Если Дэмьен хотел просветить его относительно чувств Ванды, то зря старался, Грэм и так все знал. Если же хотел высказать свою точку зрения, так она абсолютно Грэма не интересовала.

— Так вот, о Ванде, — продолжил принц, откинувшись на спинку кресла. Его лицо казалось странно бледным на фоне темного бархата. — Через некоторое время все прошло, как и следовало ожидать. Ванда успокоилась, перестала просыпаться в слезах. Тем временем, Тео начал подыскивать ей жениха; и хотя сначала она отказывала всем, со временем начала приглядываться. Потом кончилась война, а Ванда остановила выбор на Ричарде. Несколько месяцев они время от времени встречались на приемах, а теперь назначен день свадьбы. И вдруг появляетесь вы.

— Понимаю, — зло сказал Грэм. — Понимаю, вся эта длинная речь была сказана к одному: сидел бы ты, князь, в своей норе и не показывался на глаза добрым людям, не морочил бы им головы и не волновал души. А лучше, подох бы в Северной, как все и рассчитывали.

— Вы не поняли, — с неожиданным спокойствием ответил Дэмьен. — Я имел в виду совсем иное. А именно — если вы хотите получить Ванду, вы еще можете попытаться сделать это. Произвести впечатление на Тео, вынудить его разорвать помолвку… снова склонить симпатии Ванды на свою сторону.

— Мне показалось, это нереально.

— Дайте ей время оправиться от шока. Пусть она все обдумает.

Грэм, прищурившись, взглянул на него.

— А вам-то что за печаль? У сестры прекрасный жених, хорошего рода, красавец, и без темного прошлого…

— Но я же говорил, что хочу отблагодарить вас. Да и мои симпатии на вашей стороне, как бы то ни было. Кроме того… — Дэмьен вдруг помрачнел и замолк.

Грэм живо припомнил бледную и грустную Корделию под руку с Ивом. И молодую беременную женщину рядом с принцем.

— Кажется, вы сами заключили совсем не тот брак, на какой рассчитывали.

— Вот именно.

Поскольку комментариев не последовало, а Грэм вовсе не намеревался щадить чувства собеседника, он предположил:

— Ив перехватил вашу невесту?

— Корделия никогда не была моей невестой в полном смысле этого слова.

— Надеюсь, она счастлива, — очень серьезно сказал Грэм. Девушка всегда вызывала у него только симпатии.

— Я тоже… надеюсь, — выражение лица Дэмьена живо свидетельствовало о неискренности этих слов и наводило на мысли, что он вовсе даже не уверен. — Ну так что же вы скажете? Желаете вы поговорить с Тео относительно Ванды?

Грэм представил себя таким, каким увидит его Тео: высокий мужчина, все еще сохранивший худощавую фигуру молодого парнишки, прихрамывающий на одну ногу, в богатых одеждах, ничуть не сочетающихся с его хмурым, худым лицом. Глубокие складки у губ и между бровей, злые синие глаза, шрам, пересекающий бровь и часть лба. Золотые массивные кольца в ушах, которые было принято носить, скорее, не в аристократической среде, а среди наемников и бандитов; белые, небрежно приглаженные волосы с вплетенной в них черной тесьмой. Сломанный передний зуб. Пожалуй, Тео хватит того, что он увидит, чтобы решить — его дочери такой жених не нужен. А сколького он не увидит: татуировку, густо покрывающую спину и руки; шрамы, причудливо сплетаясь с которыми, она производила несколько пугающий эффект.

— Нет, — покачал головой Грэм. — Оставим короля в покое. О Ванде я буду говорить с Вандой.

— Только подождите немного, — повторил Дэмьен. — Дайте ей время прийти в себя… Вы уже остановились где-нибудь? Здесь не слишком много приезжих, и можно без труда подыскать комнату во дворце, где вы сможете провести несколько дней.

— Не надо. Я снял комнату в одном из постоялых дворов в городе.

— Вы уверены? Постоялый двор не слишком подходящее место для знатного человека.

— Хозяин принял меня, кажется, за бандита, а не за знатного человека, — зло рассмеялся Грэм. — И он отчасти прав. В душе я никудышный князь.

— Но наследственность не пропьешь, — заметил Дэмьен.

Грэм рассмеялся еще злее и громче.

— Вы так уверены в этом?! Может быть, ее и нельзя пропить, но можно позабыть! Знали бы вы, сколько подонков благородного происхождения мотаются по свету, забыв, кто они и откуда, в таком виде, что их и мать родная не признает! И я точно так же мотался… А то, что я напялил на себя эту одежду и взял отцовский титул, ничего не меняет… Абсолютно ничего. Сущность-то та же осталась, как ни назови.

— Вы такого о себе мнения, и тем не менее явились сюда за Вандой?

— Да. Глупо, наверное, но есть во мне маленькая надежда, что она сумеет вернуть былое… поможет мне вспомнить, каким я был. Хотя, — Грэм усмехнулся, — вряд ли раньше я был намного лучше.

Впрочем, подумал он, есть еще одна причина. Но тебе, принц, я не скажу.

Где-то в глубине души ему хотелось причинить Ванде боль. Четыре года он умирал из-за нее, два года жил как собака, ежедневно рискуя жизнью, так неужели нельзя сделать так, чтобы и она почувствовала хоть немного его боли?

— Ну что ж, — сказал Дэмьен, поднимая бокал, — желаю вам удачи. А насчет комнаты во дворце все же подумайте.

— А насчет места в королевской гвардии? — скалясь, поинтересовался Грэм. — Точнее, в вашей личной гвардии?

— Что?

Ага, так он не в курсе…

— Было дело, Ив предлагал поговорить с вами, чтобы по возвращении в Медею устроить мне место в личной гвардии принца. Как я понимаю, он не поговорил. Забыл, наверное, — расхохотался Грэм. Вино все-таки было крепким.

Дэмьен нахмурился.

— Я ничего об этом не знаю. Ив предлагал вам? Верится с трудом. Мне казалось, что он ненавидит вас.

— Вы что же, думаете, я вру?

Нет, подумал Грэм, нужно взять на полтона ниже. Иначе, на пьяную-то голову, они договорятся до того, что бросятся друг на друга. Или, пожалуй, принц позовет стражу и прикажет арестовать зарвавшегося гостя. Будь при Грэме оружие, его это не слишком волновало бы, но, направляясь в королевский дворец, он оставил меч в своей комнате, под присмотром Мэнни. Возможно, это было не очень разумно, но…

К счастью, Дэмьен был умным человеком — и еще достаточно трезвым, — и не обратил внимания на тон Грэма. Только улыбнулся хмуро и сказал:

— Как бы то ни было, это легко исправить. Моя личная гвардия существует, и я мог бы предложить вам в ней место офицера.

— Боюсь, я буду вынужден отказаться, — с убийственной серьезностью, которую было вовсе не легко сохранить, ответил Грэм. — Представляю, какое скучное это место. На придворную должность меня и калачом не заманишь… равно как и в армию. Двух лет мне хватило с избытком.

— Вот как? Вы служили в армии?

— О да… В медейских войсках, — Грэм дернул ворот камзола и извлек из-под одежды латунную бирку с выгравированными на ней опознавательными личными знаками. — Вольная сотня под командованием Даниэля Изолы. Клянусь Рондрой, было весело… только окончилось не слишком благополучно.

— То есть?

— Да неважно. Так или иначе, офицером личной гвардии принца я не стану. Хотя и благодарю за предложение, — насмешливо сощурился Грэм.

Насмешку Дэмьен так же проигнорировал. Выдержка у него была, поистине, королевская. Полная противоположность Ванде с ее бурей взрывных эмоций.

— Вольная сотня Изолы… — повторил как бы про себя Дэмьен и вдруг вскинул голову. — Но ведь, кажется, именно эта сотня брала в 64 м году Северную? Значит, это они…

— Да. Это они.

Глава 8

За вторым кувшином вина последовали третий и четвертый, каждый последующий — лучше предыдущего. Грэм пил много и ожидал, что с минуты на минуту его наконец-то развезет, но этого не происходило. Зато принца проняло. Правда, было у Грэма подозрение, что еще до начала разговора Дэмьен успел выпить и уже тогда был немного нетрезв. Иначе, с чего бы его пробило на такие откровения?

После того, как они вспомнили Северную крепость, повисла неловкая пауза. Грэм совершенно не хотел разговаривать на эту тему, а Дэмьен, кажется, понял это, но не знал, как перевести разговор на другое. Грэм раздумывал, что вот, кажется, удобный шанс вежливо откланяться, но тут его собеседник вдруг заговорил снова:

— Князь, я… хотел бы вам вернуть кое-какую вещицу.

— Что? — удивился Грэм.

— Минутку.

Дэмьен тяжело встал и подошел к секретеру не слишком твердой походкой. А ведь он и впрямь пьян, подумал Грэм. И гораздо сильнее меня.

Выдвинув один из украшенных чеканкой ящичков секретера, Дэмьен пошарил в нем, потом зажал в пальцах какую-то небольшую вещичку и вернулся в кресло, оставив ящик открытым. Грэм, заметив это, криво улыбнулся. Если бы сюда забрел вор, какое поле для деятельности он нашел бы для себя! Но, к сожалению, в королевский медейский дворец воры не заходили.

— Вот, — Дэмьен осторожно положил что-то на гладкую поверхность стола. — Это ведь ваше, князь. Помните?

Грэм взглянул, прищурившись, и вздрогнул. О да, он помнил. На столе лежал сапфировый перстень очень тонкой работы, дорогой и эффектный. Грэм получил его от касотского магика Эмиля Даниса, оказавшегося на самом деле императором Касот Барденом; а потом отдал Иву, чтобы он и принц смогли выбраться из крепости беспрепятственно.

— Вы не хотите его взять? — удивился Дэмьен.

Удивление его было понятно, поскольку Грэм, вместо того, чтобы забрать перстень, отодвинулся от него подальше, откинувшись на спинку кресла.

— Нет. Не хочу. Да и вещь эта, на самом деле, принадлежит вовсе не мне.

— Я так и думал, учитывая власть, которую перстень имел тогда, — понимающе кивнул Дэмьен. — Тем не менее, он был у вас. Пусть он к вам и вернется.

— Он мне не нужен. Если уж вы хотите отдать его кому-нибудь, верните настоящему хозяину.

Дэмьен слабо улыбнулся.

— Если я правильно понимаю, кто хозяин перстня, это будет нелегко.

— Можете просто выкинуть его в окошко, если он вам так мешает. Или выковырнуть из него камень и пустить на переплавку.

— Ну, все-таки произведение искусства, будет жаль переплавлять его. Что ж, пусть полежит в ящике. Как память.

— В гробу я видал такую память, — пробормотал Грэм тихо. Дэмьен сделал вид, будто не расслышал.

К счастью, на этом воспоминания о событиях семилетней давности иссякли, и разговор перетек-таки на другие темы. Терпкое, крепкое вино окончательно развязало принцу язык, а собеседником он оказался изумительным: образованным, начитанным, остроумным, хотя и несколько мрачноватым. Беда в том, что ни в каком собеседнике Грэм сейчас не нуждался. Не то у него было настроение, чтобы вести умные беседы, тем более, на темы, в которых он почти ничего не понимал. Как ни крути, в его образовании зияли огромные дыры, которые он не успевал заполнять за те короткие периоды времени, когда в его руки попадали книги.

Кроме того, единственным человеком, общества которого он сейчас желал, был вовсе не Дэмьен, а его сестра, которая в это время, наверное, любезничала со своим женихом. Принц же, похоже, успел забыть, зачем приехал его гость, и не обращал внимания на его нетерпеливые гримасы.

Проще всего было встать и уйти, но что-то мешало Грэму поступить так. И он продолжал сидеть, слушать Дэмьена, вставлять время от времени короткие замечания… и опрокидывать в себя кубок за кубком в тщетной надежде забыться.

Когда опустел и четвертый кувшин, речь принца стала заметно замедленной. Вино вообще действовало на него своеобразно. Он стал разговорчивым, но слова сходили с его губ все медленнее и неохотнее, как будто ему приходилось с трудом выталкивать их из себя. Да и сам он все мрачнел с каждой минутой, в темных глазах появился странный блеск, на высоких скулах выступил лихорадочный румянец. Грэм с некоторым интересом следил за ним. Ему стало интересно, чем же все кончится.

А кончилось все ничем. На пятом кувшине Дэмьен сломался. Его рука, унизанная перстнями, приподняла бокал, нерешительно замерла на несколько секунд в воздухе, потом медленно опустилась обратно. Принц уронил голову на спинку кресла и уснул.

Несколько минут Грэм сидел неподвижно, опершись щекой о кулак правой руки, и рассматривал лицо спящего Дэмьена. Даже во сне принц не походил на человека, ведущего легкий и необременительный образ жизни, слишком угрюмое лицо у него было: сдвинутые брови, нахмуренный лоб, черные тени под глазами. Наверняка Тео, хотя и не жалует своего пасынка, перекладывает на его плечи изрядную часть государственных забот. И уж вряд ли он оставляет себе самые трудные дела.

Что ж, Дэмьен спал, и Грэм не намеревался будить его. Не собирался он и сидеть и ждать его пробуждения; а в том, что сумеет сам выбраться из лабиринта комнатушек, он сомневался. Он всегда хорошо запоминал дорогу, но все же всех потайных дверок и переходов упомнить не мог. А выбираться было надо.

В задумчивости, Грэм допил то вино, что оставалось в его кубке, плеснул себе еще из почти полного кувшина. В голове немного шумело, но мысли оставались ясными. Грэм негромко выругался про себя. В последний год вино вообще перестало оказывать на него какое-либо заметное действие, сколько бы он ни пил. А пил он, нужно сказать, много; восемь лет назад такие дозы вина просто свалили бы его с ног. Сейчас же, от вина было ненамного больше толку, чем от чистой воды.

Он осторожно поставил кубок на стол и огляделся, припоминая, с какой стороны они с Дэмьеном пришли. И взгляд его наткнулся на маленький колокольчик, на звук которого приходил мальчик-слуга. Пожалуй, парнишка может вывести его отсюда. Если он прислуживает принцу, то уж наверняка знает все дворцовые переходы.

Недолго думая, Грэм поднялся с кресла и подошел к секретеру. Выпитое вино все-таки сказывалось, ноги словно свинцом налились и не очень хорошо слушались.

Мальчишка появился незамедлительно. На лице его не было ни малейшего следа недовольства, хотя и дергали его уже который раз. Он удивленно взглянул сначала на Грэма, потом на спящего Дэмьена.

— Господин? — вопросительно произнес он. — С его высочеством все в порядке?

— В порядке. Его высочество спит. Советую не трогать его до утра.

— Да, господин. А что вам угодно? Еще вина?

— Мне угодно, чтобы ты проводил меня к остальным гостям. И, желательно, побыстрее.

— Хорошо, господин. Следуйте за мной.

По дороге парнишка все время оглядывался на Грэма, словно проверяя, не потерялся ли тот еще в запутанных переходах, или опасаясь за свою спину.

В зеркальной зале продолжалось веселье. Грэм остановится на пороге, заново привыкая к свету, жестом отпустил мальчишку. Гостей было так много, что рябило в глазах, но никто из присутствующих не интересовал сейчас Грэма, кроме Ванды, а ее огненных кудрей он и не видел. Прищурившись, он вступил в залу и медленно пошел вперед, двигаясь сквозь людскую массу, оглядываясь по сторонам. Мимо скользили люди; иногда какая-нибудь дама проходила так близко, что задевала его своим платьем; несколько девушек с улыбками заглянули ему в лицо, но он не смотрел на них. Свет сотен свечей слепил его, аромат смешанных духов кружил голову, и он подумал вдруг, что если даже Ванда пройдет сейчас в шаге от него, он ее просто не заметит. Он остановился и прикрыл глаза. Нет, в этом мельтешении ему ни за что не найти ее. Только он успел подумать это, как почувствовал прикосновение к плечу; обернулся и увидел Оге — снова Оге.

— Уф, — сказал тот. — А я-то думал, что ты ушел. Где ты пропадал?

— Беседовал с вашим принцем, — угрюмо отозвался Грэм. — Ты знаешь, где Ванда?

Оге как-то странно скуксился.

— Ты знаешь, — доверительным голосом сказал он. — Не надо тебе сейчас к ней ходить.

— Где Ванда? Ты знаешь?

— А давай я тебя познакомлю со своей невестой? Очень милая девушка, тебе понравится.

Грэм потерял терпение, схватил Оге за локоть железной хваткой и потащил в угол, где было поменьше народу. Оге не вырывался и вообще делал вид, что ничего особенного не происходит.

— Где Ванда?! — прошипел Грэм, когда они оказались в относительно спокойном месте. От посторонних глаз их очень удачно скрывала зеркальная колонна, и никто не видел, как Грэм прижал Оге к стенке, упершись о нее руками по обеим сторонам от него. — По глазам вижу, что знаешь.

— Ты, это… — растерялся Оге. — Зачем она тебе?

— Поговорить хочу.

— Ты уже говорил! Она вернулась сама не своя!

— Не твое дело, — сквозь зубы сказал Грэм, жалея, что нет у него при себе никакого оружия. — Это касается только нас с ней.

— Неправда! — возмутился Оге. — И нас тоже! То есть меня! Я же ее друг!

— Ты рискуешь тем, что у Ванды станет одним другом меньше. Я не шучу.

Немного помявшись, Оге взглянул в глаза Грэму. Видно, ему очень не понравилось то, что он там увидел, потому что он тяжело вздохнул и сказал обреченным голосом:

— Только не наделай глупостей.

— Не наделаю.

— Что-то мне не верится… — снова вздохнул Оге. — Ванда в парке. С Ричардом. Во всяком случае, были с полчаса назад.

— Парк большой.

— Они недалеко. Здесь чуть поодаль есть беседка, вся заросшая виноградом, они там сидели.

— Хорошо, — буркнул Грэм, отвернувшись. Он понятия не имел, где находится эта беседка, но был полон решимости обшарить хоть весь парк, но найти ее. — А может, прогуляешься со мной, покажешь? А, Оге?

— Ну уж нет, — задрал нос Оге. — Сам ищи. Не люблю скандалы, а его не миновать, если ты сейчас к ним сунешься. Ричард, если разозлится, пошинкует тебя в капусту.

Грэм ухмыльнулся, продемонстрировав сломанный наполовину зуб. Пошинкует? Ну, ну…

Он решил больше не терять времени, оставил Оге приходить в себя у стены, а сам направился к выходу из залы. Он собирался спуститься в парк и разыскать сладкую парочку.

Пока еще он не знал, что будет делать после того, как найдет их; в груди разгорелся огонь, пожирающий душу, и наполняющий его неуемной яростью. Он знал, что в таком состоянии способен на все, что угодно, и потому не мог предсказать, что произойдет, если он застанет Ванду в объятиях Ричарда. Несколько женщин, попавшихся на его пути и взглянувших на него, отпрянули, как от пламени — такая мрачная, яростная гримаса застыла сейчас на его лице.

Почти бегом он спустился по широкой, пустой лестнице, и вышел в темный и молчаливый парк. Здесь не было ни одного огонька, тьму рассеивал лишь звездный свет, луна уже зашла. Но Грэму было вполне достаточно и такого света. Оказавшись под сенью деревьев, он замер на минуту и затаил дыхание, прислушиваясь. Единственными звуками, коснувшимися его слуха, было шептание ветра в листьях, и обрывки музыки из дворца, доносившиеся через приоткрытые окна. Если в парке кто и был сейчас, то не здесь, в пределах слышимости. Что ж, сказал себе Грэм, поищу их, все лучше, чем проводить время в душном дворце. Он тихо пошел по неширокой дорожке, рассудив, что беседка, о которой говорил Оге, едва ли находится в зарослях, в глубине парка. Не полезет же Ванда в бальном платье в переплетение ветвей?

После выпитого вина Грэму было жарко, и он сначала расстегнул дублет, а потом и вовсе скинул его, оставшись в одной тонкой шелковой рубахе. Вряд ли прилично ходить по королевскому парку в таком виде, но кто сейчас мог увидеть его? Подумав, он бросил дублет в траву, немало не заботясь о том, что роса, песок и земля испортят дорогой атлас и серебряную вышивку.

Он уже ушел по дорожке довольно далеко; огни дворца спрятались за ветвями деревьев. Грэм успел немного успокоиться, но сердце все равно бухало в груди как ненормальное, и жжение не проходило. Он чувствовал возрастающую досаду — на себя. Нужно было тащить Оге с собой, и чтобы он показывал эту беседку…

Вдруг ему послышался какой-то звук. Он остановился и прислушался. Да, кажется, голоса. Двое переговариваются тихонько и смеются. Дрожь прошла по его телу — он узнал голосок Ванды. Он не разбирал слов, говорила девушка совсем тихо, но ошибиться не мог. Постояв с полминуты, он пошел на голоса, стараясь ступать тихо.

Беседка и впрямь была вся увита диким виноградом. Эта естественная стена отлично скрывала сидящих внутри от посторонних глаз. Точнее сказать, скрывала бы, потому что в данный момент Ванда вольготно расселась на перилах беседки, и ее мог видеть каждый, кто проходил мимо. Грэм она не заметила, поскольку он подошел со спины, кроме того, его скрывали в своей тени низко нависающие ветви деревьев.

Ричарда почти не было видно; он, как нормальный воспитанный человек, сидел на скамье внутри беседки, и его заслоняла сплетенная из виноградника живая стена. Но Грэму и не нужно было видеть, он чувствовал его и так, всей шкурой.

Он нарочно шевельнулся так, чтобы ветки вокруг него зашуршали. Ванда тут же прервала свой веселый рассказ и с опаской оглянулась.

— Кто здесь? — спросила она шепотом.

— Тебе показалось, — отозвался безмятежно Ричард. — Это просто ветер.

— Нет, — возразила Ванда. — Не ветер. Эй! Есть тут кто-нибудь?

— Есть, — ответил Грэм, не выходя из своего укрытия. — Это я, Ванда.

— Что за… — начал Ричард; его темный силуэт шевельнулся, и Грэм понял, что лигиец встал. — Ванда, кто это?!

— Ричард, это князь Соло… — Вандин голос звучал так, словно она изо всех сил сдерживалась, чтобы не сорваться на крик.

— И что же нужно этому наглецу?

— Этому наглецу, — ответил Грэм с ледяным спокойствием, пряча за ним яростное пламя, бушевавшее в нем, — нужно всего-то поговорить с ее высочеством Вандой.

— Всего-то, — послышался смешок. — Вы что, следили за ней, князь? Поговорить можно было и в другом месте, например, во дворце. А то, что вы пришли сюда, я расцениваю как наглость и неуважение к девушке.

— Да расценивайте как хотите. Ванда! Отойдем, поговорим?

— Мы уже поговорили обо всем, — неохотно ответила Ванда. — Мне больше нечего тебе сказать.

— Но у меня есть, что сказать! Прошу тебя, Ванда…

Ему послышался тихий вздох, и вслед за этим девушка соскользнула с перил. Но Ричард ухватил ее за руку, остановил.

— Сиди. Я сам поговорю с этим наглецом. Так поговорю, что на всю жизнь запомнит.

— Ах, Ричард, оставь! Подожди меня тут, я сама…

— Ванда! Не смей…

Грэм понял, что эти почти уже семейные разборки будут продолжаться еще долго, и решил подойти сам. Придется говорить при Ричарде, ну что ж… Зато будет свидетель. Он раздвинул ветки, прятавшие его, и уже через несколько секунд оказался в беседке, не утруждая себя поисками входа и просто перемахнув через не слишком высокие перильца. Ванда ахнула от неожиданности и отпрянула, ее кавалер, наоборот, сделал шаг вперед.

— Князь, как это понимать?! — поинтересовался он сквозь зубы.

— Я уже объяснил вам, как. Мне нужно поговорить с Вандой, и я с ней поговорю. С вами или без вас.

— Послушайте, князь, вы здорово рискуете, нарываясь на неприятности. Будь у вас оружие, я вызвал бы вас на поединок, но поскольку вы безоружны, мне придется позвать стражу.

— Интересно, интересно, — заухмылялся Грэм. — Станете орать на весь парк? Хотелось бы послушать!

Забыв о своих же только что сказанных словах, Ричард схватился за меч, — сам-то он был при оружии, видно, как почетному гостю, ему это разрешалось, — и дернулся вперед. Грэм подобрался и чуть пригнулся. Схватки с вооруженным противником он не боялся, тем более — в темноте, где у него было явное преимущество. Но схватки не вышло — между ним и лигийцем встала Ванда.

— С ума сошли?! — гневно крикнула она. — До чего же вы все странные люди, лишь бы вам подраться! Ричард! Ради богов, убери меч. Неужели нападешь на безоружного человека? Грэм! А ты что? Хочешь, чтобы тебя зарубили на месте? Похоже, у вас в головах ни капли мозгов нет. Ну, что вы так смотрите на меня? Грэм, ты хотел поговорить со мной? Так пойдем, поговорим. Ричард, помолчи. Подожди меня здесь. Я вернусь через десять минут — больше наша беседа с князем, я думаю, не займет.

С этими словами она крепко взяла Грэма за руку и потянула за собой. Тот не сопротивлялся.

Они вышли на дорожку, и там Ванда остановилась, развернулась к нему лицом.

— Ну что? — сердито спросила она. — Что ты хотел сказать? Я слушаю!

Да, трудно будет в таком тоне говорить о любви. Грэм целую минуту молча смотрел на нее, размышляя, как ей объяснить, какие слова найти. Выводы получались неутешительные. Звездный свет давал возможность рассмотреть как следует ее лицо, и он понял, что никаких слов она просто не услышит. А если и услышит, то все равно не примет. И все же он решил попытаться.

— Я хотел сказать, — тихо произнес он, — что не оставлю тебя в покое. Я буду тенью следовать за тобой, и днем, и ночью. И так будет, пока ты не согласишься стать моей женой.

Ванда поджала губы и отвернулась. В глаза Грэму она не смотрела.

— Что я должна сделать, чтобы ты исчез из моей жизни? Навсегда?

— Ванда… неужели ничего не осталось?..

— Ничего и не было.

— Неправда! — Грэм сжал кулаки, стиснул зубы. Его била дрожь. Зачем она врет ему? Как она может? — Было.

— Не обманывай себя. Ничего не было, кроме интереса глупой молоденькой девчонки, и уж тем более ничего нет теперь.

— Я заставлю тебя вспомнить, — хрипло сказал он, в ту же секунду оказался рядом с ней и сгреб ее в охапку. Он уже плохо соображал, что делает. Он крепко прижал ее к себе, — так, чтобы она не могла высвободить руки и ударить его, — и поцеловал, грубо и страстно. Ванда замычала и укусила его за губу; он почувствовал во рту вкус крови, но не отстранился. Тогда она рванулась, но Грэм держал крепко и отпускать не собирался. В конце концов она врезала ему по ноге острым кончиком своей туфельки. Попала она как раз по больному месту, Грэм зарычал от боли и разжал руки. Не теряя времени, Ванда отскочила от него подальше и остановилась, тяжело дыша, готовая в любой момент сорваться с места и убежать. Грэм утер кровь с лица и мрачно посмотрел на нее. Ванда раскраснелась, волосы ее растрепались, кудрявые пряди выбились из прически, и выглядела она такой хорошенькой, что он с трудом сдержал стон вожделения. Да, пожалуй, маловато осталось и от его прежних чувств…

— Скотина, — прошипела Ванда с явственной ненавистью. Испуга в ней не было ни капли. — Сволочь пьяная! Руки распускаешь? Стоит мне лишь слово сказать, и ты опять окажешься в подвале в цепях за свою наглость! Хочешь этого? Могу устроить! Пожалеешь тогда, что вообще выбрался из Северной!

Грэм молчал. Теперь уже не имело смысла говорить что-либо. Он сам, идиот этакий, все испортил.

— Убирайся отсюда, — продолжала Ванда уже на полтона ниже. — И если хочешь сохранить свою шкуру, не показывайся на глаза ни мне, ни моему брату, ни моим родителям. Вообще никому! Понял?

Грэм скривил окровавленные губы.

— Ты слишком многого от меня хочешь. Я пришел сюда за тобой. Я шел три года, и не могу уйти просто так.

— Тогда тебя унесут по частям! Голову отдельно, все остальное — отдельно. Хочешь этого?

— Мне, откровенно говоря, все равно, — он сплюнул кровью, которая продолжала хлестать из прокушенной губы. Шелковая рубашка уже вся была закапана ею. — Можно и отдельно.

— Идиот! — в сердцах сказала Ванда. — Ты совсем дурной? Грэм, ну я прошу тебя — уходи. Пойми, ты меня не получишь. Никогда. Если будешь продолжать настаивать, лишишься головы.

— Тебя волнует моя судьба?

— Слушай… ну, хочешь я встану на колени и попрошу тебя уйти? А?

Грэм внимательно посмотрел на нее. Ему показалось, что в ее больших серых глазах блестят слезы. Он перевел дыхание и покачал головой.

— Не надо на колени. Я уйду, раз ты просишь. Но прошу, помни, что я всегда буду ждать тебя. Если ты вдруг переменишь свое решение… Ты знаешь, где найти меня. В моем имении. Иди, Ванда. Возвращайся к своему жениху. Он уже, наверное, начинает волноваться.

— Да… — она вдруг прикоснулась к своим губам, взглянула на пальцы. — Кровь… О боги. Твоя?

— Да, — Грэм снова сплюнул. — Не волнуйся, ты почти не испачкана. Если Ричард… не будет тебя целовать, он ничего не заметит. Прощай, принцесса, — он коротко поклонился, повернулся и пошел по дорожке прочь, обратно к дворцу.

Ночью, при свете луны и звезд центральный фонтан перед дворцовой лестницей казался феерическим зрелищем — даже для тех, кто не обладал ночным зрением. Струи, взлетавшие к небу и опадавшие каплями, большими и малыми, сверкали словно брильянты. При дневном свете вряд ли они были так же красивы.

Но Грэм не смотрел на сверкающие струи. Ему было не до красот природы и архитектуры, его волновали проблемы более приземленные. Он оперся о каменную стенку фонтана и наклонился к воде. Кровь уже не шла, но во рту ощущался ее железный привкус, а лицо и одежда были все в бурых пятнах. Нужно было привести себя в относительный порядок. Грэм хотя и не собирался возвращаться во дворец, но и появляться в городе в таком виде не хотел. Не то, чтобы он боялся, что его неправильно поймут — ему было плевать на мнение окружающих, — но ему хотелось избежать расспросов Мэнни. Мальчишка любопытен и не робок, он обязательно спросит, что произошло.

Грэм зачерпнул в ладонь воды из фонтана, — она оказалась неожиданно теплой, — и смыл кровь с лица, прополоскал рот. Наверное, со стороны могло показаться странным умываться и стирать одежду в фонтане королевского парка, но Грэм плевать хотел на условности. А он том, что поблизости могут оказаться стражники, он как-то не подумал.

Было очевидно, что замыть кровавые пятна на рубахе не удастся, и Грэм махнул на них рукой. Безымянный с ними. Все равно он вернется в город ночью, Мэнни будет спать и ничего не заметит. Если только он опять не сидит до рассвета, упрямо поджидая дядюшку…

— Соло, — услышал он вдруг за спиной тихий голос.

Обернувшись, Грэм увидел шагах в десяти от себя Ива. В руке его льдисто поблескивал обнаженный клинок. В бледном лунном свете можно было рассмотреть тонкую вязь на лезвии — Грэм помнил ее очень хорошо. Он откинул назад намокшие волосы, выбившиеся из прически, и, приподняв бровь, поинтересовался:

— В чем дело? В парке завелся василиск?

— Я тебя предупреждал, что если ты приблизишься к Ванде, то будешь иметь дело со мной?..

— Ага, значит, не василиск. И что же? Оружия у меня нет, поединка не выйдет.

— Я не хочу поединка, — отозвался Ив и сделал стремительный выпад.

Движение его оказалось неожиданным, и Грэм едва успел уйти в сторону. Клинок со всей силой обрушился на камни оградки, высекая искры; брызнула каменная крошка.

— Однако, — сказал Грэм. Теперь он стоял уже не так расслаблено, он подобрался и был готов в любую секунду двигаться. — Хочешь убить меня? Прямо тут? А как потом будешь объяснять наличие в парке хладного трупа? Тебя обвинят в убийстве, дюк.

Вместо ответа Ив ударил еще раз; Грэм нырнул под клинок, который прошел так близко, что он услышал шорох стали о воздух, и щекой почувствовал движение. Ив стремительно развернулся вслед за ним, меч выписал в воздухе сложную траекторию и снова обрушился на Грэма. Чтобы избежать удара, тому пришлось припасть на колено; подняться он не успевал — серебристая лента клинка снова летела на него. Он откатился в сторону и вскочил на ноги. Происходящее ему очень сильно не нравилось. Ив, похоже, рехнулся, если пытается убить его теперь, когда у него нет в руках оружия. Он всегда был таким благородным, что благородство из ушей у него лезло. Грэм коротко огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие, не нашел ничего подходящего и понял, что придется выкручиваться, располагая только голыми руками. Мысль о бегстве пришла ему в голову и тут же ушла — Ив бегает не хуже него, догонит в три счета и убьет ударом в спину.

— Раз и навсегда, — выдохнул Ив, делая шаг вперед. — Раз и навсегда покончить с тобой, пес.

Глаза у него были такие… Безымянный! Ни у кого, никогда Грэм не видел таких глаз.

— Ив, ты пьян?

Удар. Грэм шагнул навстречу, поднырнул Иву под руку, чтобы оказаться у него за спиной, разворачиваясь в движении. Ив в замахе повернулся вслед за ним, но слишком медленно. Грэм успел со всей силы ударить его ребром ладони по шее и отскочить в сторону, чтобы клинок, продолжавший движение по инерции, не попал по нему. Он немного не рассчитал, и меч все же задел его плечо, оставляя длинный порез; но зато Ив, пошатнувшись, осел на землю. Грэм, быстро наклонившись, вынул из его ослабевших пальцев меч, закинул в кусты — пусть поищет, — и только после этого присел рядом, чтобы проверить, дышит он вообще или нет. Ив дышал, но был без сознания.

Соблазн затащить его в фонтан был слишком велик, но Грэм решил все-таки отказаться от этой мысли, хотя руки ох как чесались. Отказаться не ради Ива — ради Корделии. В ее глазах унижать этого идиота ему не хотелось. Поэтому он просто оттащил Ива в сторону и оставил там, а сам отправился в конюшни. Здесь ему делать было больше нечего.

В конюшнях горел свет и раздавались голоса — приглушенные, но веселые. Конюхи, судя по всему, тоже праздновали помолвку дочери короля, только на свой манер. Появившегося в дверях Грэма они сначала не заметили, и только какой-то парнишка, сидевший поодаль — наверное, помощник конюха, — увидел его, вскочил и согнулся в поклоне. Глаза у него стали — ого-го! Нечасто ему приходилось видеть князей в таком разодранном виде.

— Коня, — не допускающим возражений тоном сказал Грэм, и тут его заметили все остальные.

Переспрашивать и интересоваться его личностью никто не стал — узнали. Белые волосы запоминались всем, кто когда-либо его видел; кроме того, он оказался единственным гостем, который прибыл на праздник верхом, а не в экипаже.

По указанию одного из конюхов мальчишка отправился седлать коня; остальные же так и остались стоять, согнувшись в почтительном полупоклоне. Грэм махнул им рукой — сядьте, мол, — и пошел к стойлу, где с его Бесом уже возился парнишка. Надо сказать, с некоторой долей робости, косясь то на жеребца, то на его хозяина, который встал неподалеку, прислонившись к стене.

Получалось все ужасно глупо. Я бегу так, мрачно подумал он, словно совершил преступление. Словно это я напал в королевском парке на безоружного человека с целью убить его, а теперь скрываюсь. Пожалуй, Ив наплетет теперь с три короба, очнувшись. Впрочем, не все ли равно? Грэм не собирался более возвращаться в этот дворец… и в это королевство.

А может быть, стоило позволить Иву убить себя? Все равно Грэм не знал, как и зачем ему жить дальше. Он не представлял, чем будет заниматься, вернувшись домой. Да и домой ли? Старый замок так и не стал его домом в полном смысле.

— Все готово, господин князь, — оторвал его от размышлений голос парнишки-конюха. Грэм поднял глаза и встретился взглядом с его серыми глазами. Которые были так похожи на глаза Мэнни… Нет! по крайней мере, одному человечку на всей земле он нужен.

Грэм кивнул парнишке, бросил ему серебряную монету, вскочил в седло и выехал из конюшни уже верхом, не обращая внимания на удивленные взгляды конюхов.

Ворота парка стояли открытыми по случаю праздника, и Грэм проехал в них беспрепятственно, провожаемый не менее удивленным взглядами охраны.

До города было недалеко, какой-нибудь час пути, а если ехать быстро, и того меньше. Грэм, однако, не торопился, не гнал Беса. Торопиться ему, в общем, было некуда. Мэнни спит, а если и нет — наверняка не тревожится. Мальчик знал, что визит дядюшки может затянуться до утра — как-никак, это был королевский прием.

Дядюшка… Грэм, произнеся про себя это слово, в который раз усмехнулся. Чудно было, что кто-то называл его так. Нет, не совсем так. Мэнни теперь, когда привык окончательно, звал его «дядя» и на «вы», но в разговорах с другими — Грэм слышал пару раз, случайно, — говорил о нем именно как о «дядюшке». Вот на кого Грэм считал себя менее всего похожим, это на доброго дядюшку. Впрочем, говорят, что устами младенца глаголит истина, а Мэнни, хотя уже и не младенец, все же еще совсем ребенок.

Мысли о Мэнни, а так же ночная прохлада и тишь немного успокоили его. Огонь в груди жег уже не так невыносимо. Ванда отвергла его, это причиняло боль, но мысли о смерти отступили. Можно же научиться жить, не думая о ней… Она ведь научилась не думать о нем?

Нехорошо получилось с Ивом. Его ненависть оказалась сильнее любви принцессы, он сумел сохранить ее в течение столь долгого времени не потускневшей. Грэма это огорчало. Ив был по-своему хорошим человеком, смелым и прямым (а, впрочем, таким ли уж прямым? Ванде-то он сумел навешать лапши на уши), и Грэм предпочел бы видеть его среди своих — нет, не друзей, это была бы слишком смелая надежда, друзей у него почти никогда не было, — но хотя бы союзников. Таких людей всегда хочется видеть на своей стороне, а не на вражеской.

Город тоже гулял вместе с королевским дворцом, а потому ворота оказались открытыми, и подвыпившие веселые стражники не обращали внимания на въезжавших. А зря, мрачно подумал Грэм, проезжая под высокой аркой ворот, мало ли кто может шататься по дорогам по ночам. Воры должны слететься на праздник, как мухи на мед, со всех окрестных городов и деревень… а стража хлопает ушами. Грэм хмуро усмехнулся. Он был уверен, что если повнимательнее посмотрит по сторонам, то увидит не одно и не два знакомых — по Сумеречной гильдии, конечно, — лица. Смотреть по сторонам ему, правда, не хотелось, поскольку не хотелось встречаться с кем-нибудь из старых знакомых.

Впрочем, все равно его было непросто узнать.

На окраинных улицах было довольно тихо и темно, потому что фонарей здесь не зажигали никогда, даже в праздники — да здесь, кажется, их и не было вовсе. Но по мере того, как Грэм продвигался к центру, становилась заметнее царившая здесь веселая кутерьма. Все больше становилось веселых людей из самых разных сословий, большинство — мужчины, почти все с кружками или с бутылками. Женщины, которые попадались на глаза Грэму, в основном выглядели как жрицы Рахьи, вовсе не походили на благочестивых горожанок. Они тоже были не совсем трезвыми.

Грэм двигался через все это веселье, не смотря по сторонам; единственный хмурый человек на празднике. Он уже жалел, что выбрал постоялый двор, расположенный в центре, гораздо спокойнее было бы устроиться на окраине. Впрочем, когда он выбирал место для постоя, им двигали в основном соображения удобства и безопасности Мэнни. На окраинах было полно жулья, а Грэму не хотелось, чтобы с мальчишкой случилось что-нибудь плохое.

Веселящиеся горожане расступались перед ним, косились настороженно. Лишь одна женщина — точнее, девушка лет двадцати, в ярком, сильно открытом платье, — приблизилась к нему, схватила за уздцы обалдевшего от такой наглости Беса, и что-то проговорила, заливаясь хохотом. Она тоже была пьяна, обещала Грэму нечеловеческое блаженство в своих объятиях. Он молча покачал головой и медленно проехал мимо. Нечеловеческое блаженство ему могли дать ласки одной-единственной женщины… и эта женщина его прогнала, а остальные его не интересовали.

На постоялом дворе тоже вовсю шла пьянка. Грэм сдал коня на руки подвыпившему конюху, мрачно пообещав, что если вдруг Бес останется неухоженным, конюху никогда уже не пить вина, и прошел через общую залу, полную народу, к лестнице на второй этаж. Хозяин из-за стойки выжидающе посмотрел на него, но обратиться не рискнул — его счастье. Странный постоялец пугал его, и Грэм мог бы сказать, что не напрасно. Иногда он и сам себя боялся…

В комнате, которую он снимал, было темно. Но темнота не помешала ему увидеть распахнутое настежь окно, и на фоне темного осеннего неба — еще более темный силуэт мальчишки, прикорнувшего на подоконнике. Воздух в комнате был прохладный, но Мэнни, видимо, этого не замечал, спал, и все ему было нипочем.

Как бы не простудился, подумал Грэм, усмехаясь про себя — ну надо же, нашел себе занятие, присматривать за восьмилетним мальчишкой! Кто бы мог подумать… Он подхватил Мэнни на руки, перенес на кровать — парнишка так и не проснулся, — и закрыл окно.

Сам он спать не хотел, да и какой сон мог быть в таком нервном состоянии; с другой стороны, и на ночных улицах делать нечего, праздничное настроение толпы только раздражало его. А не пойти ли мне выпить? подумал он. Закончить дело, начатое во дворце… Конечно, вряд ли в подвалах хозяина постоялого двора найдется вино, подобное тому, что угощал его принц, но все-таки… все-таки…

Хозяин с удивлением и опаской глянул на него, когда он появился в зале — мрачный, с распухшей губой (хотя и в новой, чистой рубахе и даже в бархатном черном дублете поверх). Когда же Грэм велел принести ему самого крепкого вина, и побольше, он слегка повеселел.

К утру он был все еще трезв, хотя вином от него пахло чуть ли не на лигу; и, кажется, оставался единственным постояльцем, который твердо держался на ногах. Хозяин, вдохновленный тем количеством серебра, которое перетекло в его карманы от северного князя, решившего гульнуть, даже робко выразил свое восхищение его стойкостью… И тут же пожалел о своей смелости. Ибо Грэм, злой как оса, не выбирая выражений, послал его куда подальше вместе с комплиментами и сразу же поднялся наверх.

Там его уже поджидал проснувшийся Мэнни.

Часть 3. Чужеземец

Глава 1

Грэма всегда поражало свойство даже самых захудалых лигийских городов выглядеть не бедными и по-провинциальному грязными, а по-сельски очаровательными. То же самое относилось и к отдельным домам. Самая убогая хибара обладала каким-то едва уловимым внутренним достоинством. Пожалуй, больше никто на всем континенте не умел жить так, как жили лигийцы.

И все-таки, Грэм не любил эту страну. Не любил с тех времен, как первый раз попал сюда, проездом, еще тринадцать или четырнадцать лет назад. Тогда друг на друга наложились сразу несколько факторов — и его тогдашнее настроение, этакая юношеская злость на все и вся, и сама атмосфера в королевстве, только-только приходящем в себя после эпидемии чумы. Первое впечатление оказалось стойким. Даже сейчас, когда Лигия снова стала процветающим королевством, а в Грэме не осталось и капли юношеских настроений, он так и не смог заставить себя относиться к этой стране по-другому. Относиться хорошо. Может быть, теперь играл роль тот факт, что будущим правителем Лигии был Ричард? Тот самый, которого предпочла Ванда…

Осенью, вернувшись из Стеклянного дворца в свой замок, Грэм был близок к тому, чтобы перерезать себе горло. Семь лет жизнь в нем поддерживала исключительно надежда, что когда-нибудь он разыщет Ванду, сможет подняться до ее положения, и тогда уже ничто не сможет помешать им. Впрочем, он не заглядывал дальше той минуты, когда они с ней останутся вдвоем и, наверное, напрасно. Ибо эта минута пришла и ушла, и ничего, абсолютно ничего не изменилось. Ванда вернулась в объятия жениха, а он снова остался один.

Два дня он просидел в склепе, а когда вышел оттуда с твердым намерением сегодня же вечером вернуться туда уже навечно и упокоиться, наконец, рядом с сестрой, у входа его встретила Камилла. Поджидала ли она его специально, или оказалась там случайно, он так и не узнал, но факт оставался фактом. Она взглянула на его побелевшее, совершенно мертвое лицо, и поняла, что дело нечисто.

Нет, он так и не рассказал ей, что произошло, и уж конечно не поведал о своих намерениях, но Камилле слов не требовалось, ей вполне хватало женского чутья. Она пришла с ним в дом и, хотя он не приглашал ее задержаться, она осталась и с полчаса просидела в его спальне. Этого времени хватило ей, чтобы понять — Грэм намерен свести счеты с жизнью. Она не стала говорить прочувствованных речей, или устраивать душещипательные сцены со слезами, или читать нотации. У нее были свои методы.

И благодаря им Грэм не перерезал себе горло, как намеревался, и склеп не принял нового мертвеца. Правда, всю зиму Грэм практически не выходил дальше ворот парка, и даже слуги и домочадцы почти не видели его. Чему и были очень рады, потому что вид у него в те дни был устрашающий — посеревший и осунувшийся, с запавшими злющими глазами и искривленными губами, он бесшумно передвигался по дому, как призрак. Даже вездесущий Мэнни частенько терял его из виду. Впрочем, он тоже старался не слишком часто беспокоить своего дядюшку. Он был мал, но сумел понять, что той праздничной ночью в Медее произошел какой-то перелом.

Камилла тоже не стремилась часто попадать в поле его зрения. Она была женщиной рассудительной и не склонной к истерическим припадкам, и как должное приняла факт, что отношениям их, какими бы они ни были, пришел конец. Если она и расстроилась, то она ничем не показывала этого. В любом случае, в ту зиму Грэм был отвратнейшим собеседником. Он предпочитал проводить время один, а точнее, в компании с кувшином вина. Он пил так много, как не пил никогда в жизни, но единственным эффектом этого самого настоящего запоя было лишь окончательно испорченное настроение. Желанное забытье не приходило.

Потом пришла весна, умерла старая княгиня. После тихих похорон Нинель, не попрощавшись, собрала вещички и отбыла в свое поместье, к детям. В замке остались лишь Грэм с Мэнни и несколько человек слуг — Укон, Николас, Элис. Дом медленно умирал, а вместе с ним умирал и княжеский род Соло. Жилым осталось одно крыло дома, то, в котором находились спальни Грэма и Мэнни, столовая, комнаты слуг и несколько подсобных помещений. Остальные части здания Грэм приказал закрыть.

Он уже подумывал, не перебраться ли в малое поместье — там и дом не такой огромный, и для мальчишки найдется более интересная компания, чем в Ваандерхельме; деревень в тамошней округе на порядок больше. Правда, что там делать, он не имел ни малейшего понятия. Медленно умирать? Но он не хотел такой смерти. С другой стороны, он не видел причин для жизни. Вот только Мэнни…

Но мальчишка, как стаял снег, чаще бывал теперь в деревне, чем в замке. Там он нашел себе приятелей и играл с ними. Грэм не запрещал общаться с деревенскими. Несомненно, с ровесниками ему гораздо интереснее, чем с ним…

В малое поместье он так и не переехал.

Укон оставалась единственной, кто не шарахался от него, и когда он, наконец, стал вести себя более или менее как живой человек, а не как зомби, и после долгого-долгого перерыва пришел к ней на кухню — просто посидеть у огня, — она сама, первая завела разговор.

— Не дело это, сударь, совсем не дело, — проговорила она ворчливо, с усердием разминая тесто на большом дубовом столе. — Что ж вы делаете-то, а?

— Ты про что, Укон? — немного удивился Грэм. Он сидел перед очагом, склонившись вперед и протянув к пламени руки. Укон стояла у него за спиной, но он не повернул головы.

— Я про то, что негоже жить так, как вы живете. Был бы жив ваш батюшка, он бы не одобрил.

— Еще бы, — едва слышно вздохнул Грэм. — А то и прогнал бы взашей.

— Вот и я о том же, — Укон оставила тесто в покое и, уперев в бока обсыпанные мукой руки, встала перед ним, загородив огонь. Грэму волей или неволей пришлось посмотреть на нее. Добродушное обычно лицо ее выражало крайнюю степень неодобрения. — Где это видано — сидеть целыми днями, ровно сыч, и вино цедить? Дом забросили, парк, хозяйство все; мальчишка беспризорный шатается. И никто у вас не бывает, даже дама приходить перестала, и вы ни к кому не ходите. Разве ж так можно?

— Наверное, нельзя. Но что ж делать?

— Жениться вам надо.

— Жениться… — Грэм невесело усмехнулся и опустил глаза. — Да разве ж пойдет кто за меня? А, Укон?

— А то нет! — кухарка и не думала сдаваться. — Чем вы хуже остальных господ?

— Может, и не хуже, да из другого теста.

— Это верно, из другого. Так и что ж? Вы подумайте крепко, сударь. А то ведь вы последний в роду, помрете вы — и не останется больше князей Соло-то…

А ведь и в самом деле, подумал тогда Грэм, я последний. Дети Нинели носят фамилию ее мужа, а Мэнни… если разобраться да хорошенько посмотреть на него, то сразу станет ясно, что он больше сын Роджера, чем Гаты. Крови Соло в нем и есть всего ничего.

Грэму не хотелось бы, чтобы род Соло прекратил свое существование, но и мысль о женитьбе его не слишком грела. Брать в жены абы кого он не хотел; кроме того, что бы там ни говорила Укон, ни одна знатное семейство не отдаст за него свою дочь. Да, он богат и знатен, но он чужак. Его отца в округе знали и уважали; может быть, кто-нибудь даже вспомнит и его самого, точнее — язвительного молодого княжича, каким он был шестнадцать лет назад. Но принять его — не примут. Ни за что. Слишком темное прошлое стоит за ним…

Но если кто и решится выдать за него дочь, это проблемы не решит. Грэм не знал никого из местных девушек на выданье, но он знал эту породу в общем. Времени, чтобы изучить ее, у него хватило. А зная, не хотел брать в жены девушку из аристократической среды. Конечно, среди них наверняка были и такие, как Гата или Камилла, но он не хотел их искать среди множества кисейных барышень.

Все равно, они никогда не полюбят его, жена не станет близким человеком, а жениться исключительно ради того, чтобы жениться… Да зачем это надо?

А потом, апрельской ночью, пробудившись от очередного кошмара, он вдруг вспомнил колечки черных волос, щекочущих ему грудь, загрубевшие, но умеющие быть такими мягкими руки, тихий успокаивающий шепот, слетающий с обветренных губ. Джулия… Они никогда не говорили о чувствах, но Грэм знал, что он для нее не просто очередной любовник, мужчина, с которым она всего лишь делит постель. Да и она была для него чем-то большим, чем женщина на ночь. Она была его другом…

Конечно, княгиня из нее получится странная. Под стать князю, пожалуй, но такая, что знатные дамы будут обходить ее за лигу. Но Джулия не тот человек, чтобы обращать внимания на подобные глупости.

А вот как она встретит его предложение супружества? Над этим стоило задуматься. Не пошлет ли куда подальше, к Борону? Она может…

— Джулия Соло, светлейшая княгиня, владелица Ваандерхельма, — прошептал Грэм в ночной тишине, откидываясь на влажные от пота подушки. — Звучит ужасно, но… Безымянный меня побери! Женюсь.

Так он и оказался в ненавидимой всей душой Лигии — вместе с Мэнни, конечно, потому что он не хотел оставлять мальчика одного в доме. Правда, этому предшествовали долгие разъезды: сначала по Наи и Медее, потом по Бергонту, потому что разыскать предполагаемую княгиню оказалось очень непросто. Грэм понятия не имел, где она может находиться, но поскольку расстались они в Наи, оттуда он и начал раскручивать клубок.

Поиски изрядно осложнялись тем, что в их процессе Грэму пришлось столкнуться с некоторыми боевыми «товарищами», а они вовсе не обрадовались ему. Учитывая, при каких обстоятельствах они расстались, можно было предположить, что руки у них чесались свернуть ему шею. Грэм им, конечно, не дался, но разговор вышел напряженный; и у него, и у его собеседников руки так и лежали на рукоятях мечей, пока они разговаривали, и он подумывал уже, как бы незаметно отослать подальше Мэнни, чтобы случайно не попал под горячую руку.

К счастью, обошлось. Связываться с ним не стали, хотя он и был один против двоих, кроме того, вовремя подоспел Игни и умело разрядил обстановку. Уж чему-чему, а искусству гасить конфликты он у Галейна, своего бывшего командира, научился. Они с Грэмом даже посидели потом недолго в том же трактире и выпили, вспоминая прошедшие годы. Мэнни крутился рядом и слушал, разинув рот. О бурном прошлом своего дядюшки он знал немного, и латунной биркой на шее, если и видел ее, не интересовался никогда.

Разговор с товарищами по оружию оказался напрасным, поскольку они тоже не знали, где искать Джулию. В последний раз они видели ее тогда же, когда и его, то есть еще в Медее.

Рыская по материку, как сыскной пес, Грэм в очередной раз пожалел, что порвал в свое время с Ночной гильдией. Сейчас помощь собратьев очень помогла бы ему, но… но он решил не рисковать и не связываться, не будить лиха. Он не знал, числится ли он до сих пор в розыске как отступник, (а отступничество у сумеречных братьев каралось смертью), и не хотел проверять. Пока его не трогали. То ли за давностью лет забыли, то ли не узнавали (а сам он то и дело натыкался взглядом на знакомые лица), то ли просто не сопоставляли светлейшего северного князя Грэма Соло и вора с таким же именем. Впрочем, это вряд ли, не так уж они были глупы.

Но, сколько веревочке не виться… В конце концов, нашелся человек, который последним работал в паре с Джулией. Наемник, парень лет двадцати пяти, черноволосый и черноглазый красавец. Во время разговора он скептически разглядывал Грэма, видимо, пытаясь понять, зачем такому неприглядному типу могла понадобиться его бывшая напарница. Грэм не стал афишировать свое положение в обществе на данный момент, а пояснил, что во время войны Медеи и Касот они с Джулией сражались в одном отряде, и теперь он хотел бы разыскать ее. Черноволосый красавец поведал ему, что точно не знает, где именно сейчас Джули, но когда закончился их контракт, она собиралась ехать к родителям. Грэм, услышав это, очень удивился. Джулия, и к родителям? Это было ни на что не похоже. Она почти никогда и не вспоминала их.

— Она получила какие-то известия от них? — спросил он. — Что случилось?

— Не знаю, — парень пожал плечами. Его видимо забавляло удивление собеседника. Он не видел ничего странного в поступке Джулии. — Она, правда, говорила, что чувствует себя не очень хорошо в последние месяцы. Женщины, кто ж их знает. Может быть, поэтому и поехала домой — отдохнуть малость.

Это объяснение удивило Грэма еще больше. Джулия плохо себя чувствовала? Да никогда с ней такого не случалось.

— Ты знаешь, где живут ее родители? — он знал, что родом она из Лигии, но вот из какого именно города, понятия не имел.

А вот красавец знал. Это немного покоробило Грэма — вопреки его ожиданиям. Как это — ему Джулия ничего не рассказывала, а этому парню, значит, рассказывала? Конечно, обижаться было глупо. Грэм ведь и сам не слишком откровенничал. Тем не менее, симпатии к этому самодовольному красавцу у него сильно поубавилось. А уж за тон, которым тот неохотно назвал город, ему и вовсе следовало выбить зубы.

Но зубы Грэм выбивать не стал и вообще решил обойтись без рукоприкладства. Он просто холодно поблагодарил и откланялся.

И вот он стоял на главной площади в одном из маленьких городишек в самом центре Лигии. Место было на удивление чистое и уютное, и оставалось только дивиться, как в подобном тихом уголке девушка из семьи ремесленников могла вырасти такой, как Джулия. А уж когда он узнал, чем именно зарабатывали на хлеб ее родители, Грэм и вовсе перестал что-либо понимать.

Ибо, как оказалось, Пауля и Лилиан Амонтедо знали все в городке. Ну, или почти все. Да и как не знать, если Пауль Амонтедо был одним из трех хлебопеков, снабжавших жителей хлебом, булками и пирожками. Дорогу к его дому Грэму указал первый же прохожий. Совершенно деморализованный, он направился в указанном направлении мимо ухоженных домов, окруженных палисадниками. Все вокруг казалось игрушечным, и никак не верилось, что подобные города бывают на самом деле. Грэм, городской житель до мозга костей, все свое детство проведший на улице, хорошо знал грязь переулков и темные дела, творившиеся в них, но здесь, казалось, уже и думать забыли о грязи. И уж конечно, в таких вычищенных до блеска переулках трудно проворачивать темные делишки и аферы. Интересно, чем же живут здешние воры, если таковые, конечно, вообще есть? Пока что все люди, встречавшиеся Грэму, казались более или менее благополучными и порядочными. Конечно, вор не обязан ходить крадущейся походкой и носить лохмотья, но Грэм так долго обращался в их среде, сам был таким же, что он почти всегда без труда мог узнать сумеречного брата. Здесь же он пока не встретил ни одного.

Интересно, есть ли в городе вообще храм Фекса? Хотя, как не быть. Живут же в городе торговцы и купцы…

Искомый дом оказался не слишком большим, но зато двухэтажным. На первом этаже находилась лавка и, как решил Грэм, пекарня, а на втором располагались жилые комнаты. Он решил пока не ломиться наверх и, привязав у входа Беса и наказав Мэнни ждать и присматривать за конем, вошел внутрь лавки, придерживая ножны, чтобы не цеплять ими неширокий дверной проем.

Помещение оказалось не очень большим и не очень светлым; у дальней стены находился прилавок, за которым стояла женщина. Склонившись, она что-то высматривала внизу, но услышав шаги, выпрямилась. Немолодая, лет уже далеко за пятьдесят, с сединой в густых темных волосах, темноглазая, она чем-то неуловимо походила на Джулию. Грэм решил, что это ее мать.

— Госпожа Амонтедо? — спросил он негромко.

Она кивнула и посмотрела на него с недоумением.

— Да, это я. Что вам угодно, сударь?

Она разглядывала его — лицо, одежду, оружие, — и беспокойство на ее лице все росло. Грэм подошел ближе и облокотился на стойку.

— Я хотел бы видеть вашу дочь.

— Зачем это? — с подозрением спросила женщина, и у него вдруг быстро застучало сердце. Значит, Джулия здесь! — Вы ее знаете?

— Да, и она меня тоже.

Лилиан смерила его таким взглядом, что стало понятно: ее дочь ждет большая взбучка и допрос с пристрастием. Женщина явно считала, что негоже дочери водиться с подобными людьми.

— Что у вас к ней за дело?

— Я хотел бы обсудить это с ней, а не с вами, — сухо сказал Грэм. — Не беспокойтесь, я не причиню вреда ни ей, ни вам, госпожа.

— Ну хорошо. Только говорить вы будете здесь, при мне… Мария! — крикнула она, чуть повернувшись назад, туда, где темнел проход в смежную комнату. — Поди-ка сюда!

Мария? удивился Грэм. Какая еще Мария? Впрочем… Мало ли. Это может быть и работница, которую пошлют найти Джулию.

В комнату вошла молодая женщина лет двадцати семи, вытирающая об передник руки. Грэм взглянул на нее и все понял. Это была сестра Джулии. Она казалась немного выше, и обладала более мягкой, женственной красотой.

— Вот этот господин желает говорить с тобой, — без восторга сказала Лилиан. — Ты знаешь его?

На лице Марии отразилось явное удивление.

— Нет, я никогда его не видела…

— Подождите, — быстро сказал Грэм. — Это недоразумение. Я хотел видеть вашу старшую дочь. Джулию.

Воцарившееся вслед за его словами молчание ему не понравилось. И мать, и сестра Джулии смотрели на него такими глазами, словно увидели покойника.

— Увидеть Джулию? — наконец, проговорила Лилиан со странным смешком. — Хотела бы и я тоже увидеть Джулию. Сударь, мы не видели ее уже более полугода, и понятия не имеем, где она сейчас. Мы очень долго не получали от нее известий.

— Полгода… Но она была здесь?

— Была, — женщина взглянула на Грэма с новым интересом. — А вы кто ж все-таки будете?

Грэм назвался, не упоминая титула, и добавил:

— Во время войны с Медеей мы с Джулией были в одном отряде.

— Я так и подумала… Простите, сударь.

В лавку вошли две женщины, одетые как незнатные горожанки среднего достатка, в руках они держали по корзине. Лилиан приветствовала их, перебросилась с ними нескольким фразами на лигийском, повернулась к дочери и что-то сказала ей, потом обратилась к Грэму:

— Дочь обслужит покупателей. Пойдемте со мной, поговорим в доме.

За лавкой, как Грэм и думал, находилась пекарня. Он успел мельком увидеть пышущую жаром печь и нескольких обсыпанных мукой человек в низкой комнате. Оттуда навстречу им вышел, переваливаясь на коротеньких ножках, ребенок лет полутора в одной рубашонке. Он уцепился за юбку Лилиан и уставился на Грэма огромными карими глазами, засунув палец в рот. Женщина подхватила его на руки и жестом предложила Грэму подняться на второй.

Наверху оказалась комната, чистая, светлая, очень обычная. Лилиан кивнула Грэму на скамью у стены, сама села напротив, в плетеное кресло, посадила на колени ребенка. Тот улыбался Грэму, пуская пузыри.

— Что я вам скажу, — проговорила женщина, машинально ероша светлые волосики малыша. — Если вы и впрямь ищете Джулию, то пришли не туда. С тех пор, как она сбежала из дома в шестнадцать лет, я видела ее только пару раз, когда она вдруг неожиданно вспоминала, что у нее все же есть мать. В промежутке между ее визитами я и знать не знала, где она, да и жива ли вообще.

— И давно она приезжала в последний раз?

— Объявилась года два назад. Думаю, она и не приехала бы ни за что, если б не забрюхатела. Допрыгалась в конце концов…

— Что?! — не поверил ушам Грэм.

Лилиан взглянула удивленно.

— Не знали? Давненько вы ее, должно быть, не видели. Приехала беременная, уж вот с таким пузом.

Сердце у Грэма екнуло, и нехорошо засосало под ложечкой. Неужели?.. Неужели именно поэтому она и распрощалась с ним так быстро? И ничего не сказала… да как она могла?!

— Она родила ребенка?

— Родила, а как же. Его вон, — Лилиан легонько встряхнула малыша; тот радостно захихикал. — Посидела еще с полгодика, или чуть больше, и опять исчезла, только ее и видели. Не могу, говорит, дома сидеть, тошно. А мальчишку вон оставила. Эй, сударь, вам плохо?

Грэм с трудом перевел дыхание и сжал кулаки. Вот это был удар под дых. Что он такого плохого сделал ей?!

— Она говорила, кто отец?!

— Да ничего она не говорила, — женщина с опаской посмотрела на него, как будто ожидала, что он вот-вот рухнет на пол. — Так, упомянула лишь, что убили его. Наверное, кто-нибудь из той солдатни, с какой она компанию водила. Вам-то, если вы воевали вместе, лучше знать, с кем она шашни крутила.

Стиснув зубы, Грэм еще раз посчитал мысленно. Да, все сходится. Джулия помахала ему ручкой и отбыла в неизвестном направлении. Потом подписала контракт на месяц, по окончании срока не стала его продлевать и отправилась к родителям. Там родила… и опять куда-то унеслась. Похоже на Джулию?.. Да Безымянный ее знает. Грэм понял, что запутался и, оказывается, совсем ничего не знал о женщине, на которой хотел уже жениться. Разве он ожидал он нее такого поступка?

Он посмотрел на мальчика, пытаясь найти в его личике свои черты. Бесполезно, он еще слишком мал. Потом посмотрел на мать Джулии — она, мягко улыбаясь и чуть склонив голову, перебирала светлые прядки малыша. Сказать ли ей о том, кто отец ребенка? Есть ли смысл? Поверит ли она незнакомцу, а тем более — доверит ли малыша? Своего внука, отпрыска пусть непутевой, но родной дочери? Грэм еще посмотрел на ее лицо и сжал губы. Отдал бы он Мэнни, сына сестры, какому-нибудь проходимцу, вдруг заявившему на него свои права? Вряд ли… а здесь… ребенок этот для Лилиан — родная кровь.

Соскользнув со скамьи, Грэм опустился рядом с ней на одно колено, осторожно коснулся щеки мальчика. Тот засмеялся и схватил его за палец. Грэм вздрогнул, почувствовав прикосновение маленькой теплой ручки. Как странно… этот малыш — его сын. Наследник. А ведь он поклялся, что никогда не допустит рождения бастарда. Хотя этим людям нет никакого дела до того, есть ли у ребенка отец или нет, они не будут звать его ублюдком. Так что же делать?..

— Что с вами, сударь? — тихо и удивленно спросила Лилиан.

— Как его зовут?.. Вашего внука?

— Грэхем.

Что ж… она переиначила имя на лигийский лад. Но это хоть что-то. Странно только, что Лилиан не обратила внимания на сходство имен внука и неожиданного гостя.

— Думаю, я знал его отца, — медленно сказал Грэм, поднимаясь. Пальцы его судорожно сжались на латунной бирке. — Возьмите эти деньги, пожалуйста, — он снял с пояса бархатный мешочек с золотом, опустил его на стол. — Прошу вас, не отказывайтесь. Они для ребенка. А если вдруг Джулия вернется… всякое бывает… отдайте ей вот это.

Цепочка, на которой висела бирка, была крепкой и порвалась не сразу. Но Грэм рванул яростно, так, что звенья цепочки брызнули во все стороны, а на шее выступила кровь.

И он вложил маленькую металлическую пластинку в ладонь удивленной женщины.

Глава 2

— И куда мы теперь? — деловито поинтересовался Мэнни, устраиваясь в седле своего вымуштрованного пони.

Взглянув на него, Грэм не смог удержаться от усмешки. Мальчишке исполнилось всего-то восемь лет, а держался он с уверенностью взрослого. Да и поступал иногда как взрослый, особенно, когда вспоминал об ответственности возложенной на него обязанности пажа. Да и дерзости ему было не занимать; держался он слишком уж гордо и независимо для такой должности. Грэм его не одергивал. Никогда. Ему было любопытно, что вырастет из отпрыска благородной княжны и безродного наемника, охотника за головами и наемного убийцы, если не слишком корректировать его наклонности. Однако, некоторые поправки все же пришлось вносить; например, Грэм учил его писать и читать, а заодно прививал основные правила хорошего тона. И фехтованию учил, конечно. Мальчишка обожал это дело, а с маленьким, но самым настоящим мечом, заказанным специально по его руке к восьмилетию, не расставался даже во сне. Клал его с собой в постель, как другие дети кладут игрушки. Он рос истинным сыном своего отца, кривые мечи которого казались продолжением рук.

— Пока не знаю, — отозвался Грэм. — Я все же хочу найти ее… — и взглянуть ей в глаза, добавил он про себя. И спросить, за что она поступила с ним так, за что лишила сына?

Легко сказать "хочу найти", но как это сделать? В руках у Грэма не осталось ни одной ниточки, которая могла бы привести к Джулии. И — редкий случай — он просто не знал, с чего начать. Ведь никто не знал, в какую сторону она двинулась, выйдя за порог родительского дома. Никто, кроме сумеречных братьев. Но обратиться к ним значило сунуть голову в петлю. Без гарантии того, что удастся ее из петли этой выдернуть. А если учитывать, что даже сумеречные братья могут не помнить ничего о женщине, которая ушла из города полгода назад, то игра и вовсе не стоила свеч.

Но это была единственная зацепка, и Грэм уже через несколько минут понял, что намерен рискнуть. Чистой воды безумие, но что ему оставалось делать? Только вот, как быть с Мэнни? Для своего возраста он самостоятельный парнишка, даже чересчур, но ему ведь только восемь лет, и у него никого нет на белом свете. Была — не была, решил Грэм, возьму его с собой. Если даже бывшие собратья решат поквитаться со мной за отступничество, ребенка они не убьют. Не звери же.

— Поехали, — решился он окончательно. — Навестим старых друзей.

Это было преувеличение: ни старых друзей, ни даже старых врагов у него в этом городке не было, поскольку прибыл он сюда в первый раз в жизни. Но им было еще не поздно появиться…

Без труда отыскав на чистеньких ровных улицах храм Фекса (о боги, как давно он не был там!), он спешился и сказал Мэнни серьезно:

— Останешься пока здесь. Если я не вернусь… ну, скажем, через два часа, пойдешь внутрь, и скажешь священнику, что приехал со мной. На рожон не лезь, оружие не обнажай, делай все, что тебе скажут. Понял?

— Понял, — не менее серьезно кивнул мальчик. — Но почему так? С вами может случиться что-то плохое?

— Может. Еще как может. Ну, Мэнни, жди.

Он растрепал темные волосы мальчишки и вошел в гулкую тишину храма.

Храмы Фекса почти всегда пустовали. Не потому, что не пользовались популярностью, а потому что поклоняющиеся Фексу люди не любили попусту терять времени на молитвы. Добропорядочная часть молящихся, торговцы и купцы, предпочитали по-быстрому жертвовать деньги и прочие материальные ценности, получать благословения, и возвращаться к своим делам. Неофициальная паства, воры и прочее отребье, вообще не задерживались во «внешнем» зале.

И теперь в продолговатом полутемном помещении находился один только священник — за алтарем, рядом с традиционным огромным барельефом, изображающим лиса. Грэм присмотрелся к нему и поморщился. Плохо. Священник был слишком молод, вряд ли он застал время, когда имя Грэма Соло знали во всех храмах материка. А вот старший храма должен помнить. К сожалению, сам Грэм не помнил, кто был гильдмастером в этом городе. А зря. Знание имени старшего очень пригодилось бы ему сейчас.

Он быстрым шагом пересек зал и, бесцеремонно облокотившись на алтарь (с Фексом он давно уже порвал всякие отношения, и потому мог позволить себе такое святотатство), обратился к священнику без всяких экивоков:

— Парень, мне нужен ваш гильдмастер.

— Что? — священник поднял голову от лежащей на коленях объемистой книги, в глазах его было удивление. — О чем это вы, добрый господин?

— Я не добрый господин. Мое имя Грэм Соло, если это что-то говорит тебе, — про себя Грэм отметил, что его имя не говорило собеседнику абсолютно ничего — парень смотрел на него как на безумца. — Мне нужно поговорить с вашим старшим. Проводишь или мне самому поискать?

— Прошу прощения, — парень захлопнул том, положил его на алтарь и медленно встал. Движения его были неспешными, но очень уверенными. — Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Понимаешь, еще как. Я говорю о внутренних помещениях, в которых сидит ваш старший.

— Посторонним нельзя ступать во внутренние помещения, — твердо заявил священник.

— А я не посторонний, — Грэм выругался про себя. Вот идиотизм! Ему даже нечем доказать свою принадлежность к Ночной гильдии. Все, что у него есть — это старое кольцо, возвращенное Роджером, но оно не подтвердит его статус без надлежащего сопровождения. А сопровождения этого Грэм не мог воспроизвести. Его непослушные пальцы не годились больше для того, чтобы «говорить» на сложном жестовом языке сумеречных братьев. — А, потом разберемся.

Он перемахнул через алтарь и подошел к портьере сбоку от барельефа. За ней — он знал это — скрывался проход во внутренние помещения.

— Не сметь! — повелительно крикнул священник. — Ни шагу больше!

Понимая, что нарывается на неприятности, Грэм отдернул портьеру. В ту же секунду парень тонко переливисто свистнул; Грэм, вздрогнув от неожиданности, выхватил из ножен меч. Кажется, начиналось веселье. Он ничуть не сомневался, что свистом этим священник зовет подмогу. Выставив перед собой меч, он нырнул за портьеру, пока никто не появился. И тут же на него выскочили четверо молодых парней, все при оружии, и с очень решительными выражениями на лицах. Грэм отступил к стене, так, чтобы спина его не оставалась открытой. Драться он не хотел, но уверенности, что дело обойдется одним лишь разговором, не было.

— Брось оружие! — крикнул один из парней, русоволосый крепыш. — И отвечай, что тебе нужно в доме Фекса, на священной земле!

Ну надо же, как заговорили. Священная земля, значит. Раньше таких песен не было. Грэм быстро пробежал глазами по лицам четверых противников и присоединившегося к ним священника. Ничего хорошего он не увидел, только намерение развалить незваного гостя на два куска, а если посчастливится — то и больше.

— Я пришел с миром, — быстро сказал он, не убирая, тем не менее, меч. — Мне нужна помощь Фекса.

— Помощь Фекса не для таких, как ты, — отозвался второй парень, постарше, с каштановыми волосами и в ярком красном кафтане. — Ты не имеешь права здесь находиться, чужеземец, а Фекс не любит, когда нарушают его запреты. Тебе придется умереть.

— Ну попробуйте убить меня, посмотрим, что у вас получится, — скривился Грэм. Надо же, еще молоко на губах не обсохло, а туда же — угрожать. Он шевельнул меч так, чтобы кончик его выписал в воздухе сложную кривую. — Лучше давайте решим дело миром.

Парни переглянулись, потом священник качнул головой.

— Нет. Пришельцам — смерть.

— В любом случае, это решать не вам, а вашему старшему! — окончательно разозлился Грэм. Похоже, в этом храме царила полная анархия. — Вот и ведите меня к нему. Иначе вам придется хорошенько потрудиться, чтобы выполнить наказ своего любимого Фекса.

Они снова обменялись взглядами… и не только. Грэм заметил быстрое шевеление пальцев — они переговаривались на жестовом языке, принимая его за чужака. Он усмехнулся про себя, но ничем не выдал того, что прекрасно понимает их.

Заговорил парень в красном камзоле, сообщая то, что Грэм и так уже прочитал по пальцам:

— Хорошо, ты попадешь к старшему, и он будет решать, как поступить с тобой, чужеземец. Но будет это только после того, как ты сложишь оружие, и мы свяжем тебе руки и завяжем глаза.

Грэм скрипнул зубами, понимая, что выхода у него нет. В храме десятки вооруженных людей, и на рожон лезть бессмысленно — убьют сразу. Но и являться к гильдмастеру в путах и с завязанными глазами ему не улыбалось. Впрочем, он с самого начала понимал, что с распростертыми объятиями его не встретят.

И отступать теперь тоже было поздно — его просто не выпустят живым.

— Хорошо, — сказал он, отбросил в сторону меч, тут же подхваченный священником, и поднял руки, демонстрируя пустые ладони. — Я согласен.

— Лицом к стене, — скомандовал парень в красном. — И держи руки так, чтобы я их видел. Оружие еще есть?

— Нет, — ответил Грэм, разворачиваясь. Не иначе, как я сошел с ума, подумал он, раз позволяю так с собой обращаться. И все это — ради чего?!

Ему не поверили, быстро и очень профессионально обыскали. Грэм, стиснув зубы, ждал. Убедившись, что оружия и в самом деле нет, ему велели опустить руки, после чего их крепко, но без излишней жестокости связали за спиной. После этого на глаза ему наложили повязку из темной, очень плотной ткани, и крепко затянули узел на затылке.

— Пошли, — услышал он голос краснокафтанного парня, и его повели, придерживая с двух сторон за локти.

Шли довольно долго, по ощущениям — все время спускаясь вниз и часто поворачивая. Иногда его конвойные обменивались короткими фразами на лигийском языке между собой, иногда явно с кем-то встречным. Грэм не знал языка и почти ничего не понимал, только слышал, что часто поминают имя Фекса.

Остановились. Грэм ничего не видел сквозь плотную повязку, которую с него не спешили снимать, но, ориентируясь на слух, заключил, что привели его в довольно просторное помещение, заставленное мебелью; возможно, по стенам стояли сундуки. Послышался голос, принадлежавший очень пожилому человеку, он задал какой-то вопрос. Ему ответили, одновременно пихнув Грэма в спину, чтобы он опустился на колени. Грэм проигнорировал это молчаливое требование. Вообще-то, перед гильдмастером полагалось опускаться на одно колено, приветствуя, но он решил, что как отступник, может пренебречь этим. С другой стороны, если он хотел получить от сумеречных братьев помощь, стоило вести себя повежливее… додумать он не успел — его схватили за локти и силой швырнули на пол. После чего две сильных руки легли на плечи, удерживая его в таком положении, коленопреклоненным.

Послышались неверные, старческие шаги. Кто-то подошел к Грэму и остановился прямо перед ним. Он, хотя ничего и не видел, поднял голову туда, где, предположительно, должно было находиться лицо человека.

— Приветствую тебя, мастер, в доме Фекса, — произнес он фразу, с которой, вообще говоря, следовало начинать длинное ритуальное приветствие на языке жестов.

— Однако, — после короткой паузы сказал старческий голос. — Для чужака ты, кажется, слишком много знаешь. Кто ты такой?

— Мое имя Грэм Соло, мастер. Возможно, кольцо, которое лежит в кошеле на моем поясе, скажет больше, чем имя.

Он почувствовал, как дернули его за пояс, снимая кошель. Послышался глухой звон. Потом последовала пауза. Он ждал.

— Отступник, — произнес, наконец, старик с непонятной интонацией. — Снимите с него повязку, но не развязывайте руки. Этот человек опасен.

В глаза Грэма ударил свет. Он увидел комнату с низким потолком, но довольно обширную; освещало ее множество свечей в канделябрах, расставленных вдоль стен вперемежку с массивными, окованными железом, сундуками. У дальней стены стоял стол, заваленный толстенными талмудами, и несколько этажерок.

Человек, стоявший перед Грэмом, был действительно очень стар. Его иссушенную, почти как у мумии, плоть укутывала темно-серая хламида, лицо, изрезанное глубокими морщинами, наполовину скрывал капюшон. Глаз не было видно в тени под ним, но Грэм чувствовал их внимательный, пристальный взгляд.

— Я слышал о тебе, Грэм Соло, — проговорил старик негромко. — Правда, давно это было. Ты знаешь, что полагается за отречение от Фекса?

— Знаю, — не опустил голову Грэм.

— И тем не менее, ты здесь. Зачем? Ты пришел просить милости?

— Я пришел просить помощи.

— Ты дерзок не по годам, юноша, — щель рта старика разошлась в усмешке. Грэм вслед за ним тоже чуть было не улыбнулся. Вот уж у кого язык мог повернуться назвать его юношей, так это только у подобного старца, который, наверное, и сам уже не помнит, сколько ему лет. — И смел. Или же глуп. Ты знал, что отступников карают смертью, и ты пришел за помощью?

— Мне больше некуда было идти.

— И чего же ты хотел?

— Найти женщину, которую последний раз видели в городе полгода назад. Она — мать моего сына.

— Ты впрямь дерзок, — покачал головою старик. — Должно быть, отчаяние твое достигло последней степени, раз ты явился в храм. Ты подумал о том, что вместо помощи можешь получить здесь смерть?

— Я предал себя в ваши руки, мастер, — тихо ответил Грэм. — Вам решать мою судьбу.

В комнате повисло молчание. Гильдмастер думал, и никто не смел даже вздохом помешать ему.

— Принимая во внимание положение, что ты когда-то занимал в гильдии, — сказал старик медленно, — я не могу единолично решать твою судьбу и приговаривать тебя к жизни или смерти. Я должен посоветоваться с братьями. Ты будешь ожидать решения в одном из нижних помещений храма, ибо выпустить тебя я не могу. Не имею права.

Так, сразу его не убьют, и это уже хорошо. Но переговоры могут затянуться надолго, а ведь Мэнни… Да, он получил указание войти в храм и передать себя в руки братьев, но кто знает, вдруг мальчишке взбредет в голову что-то еще? Вдруг он решится на самодеятельность? Грэму очень не хотелось бы, чтобы с ним что-то случилось.

— Мастер, — проговорил он, — со мной пришел мальчик. Ему всего восемь лет, и на нем нет вины перед Фексом…

— Я понял, — перебил его старик. — Не волнуйся за своего… сына, Грэм Соло. Братья позаботятся о нем.

— Благодарю, — склонил голову Грэм. На глаза его тут же снова легла повязка, после чего его подхватили под локти, ставя на ноги, и повели куда-то.

Все время вниз и вниз.

О подвальных помещениях или, коротко говоря, узилищах храмов Фекса Грэм знал лишь понаслышке. Ему ни разу не приходилось там бывать, как это ни удивительно, несмотря на свою дерзость и временами неадекватное поведение. Сначала его защищало имя главы гильдии в Ите, потом — его собственное имя и репутация настоящего профессионала. Теперь же его не защищало ничего.

Подвалов Грэм боялся, как ничего на свете — четыре года в каменном мешке, в одиночестве, способны напугать кого угодно. И сейчас, почувствовав на лице дуновение промозглого застоявшегося подвального воздуха, он напрягся и сцепил зубы. Больше всего на свете ему хотелось заорать и рвануться, что есть сил, из рук своих конвойных. Огромным усилием воли он сдерживался, чтобы не подавать виду, как ему страшно. Странно, его ничуть не пугали склепы, но вот именно подвалы наводили дикий ужас.

Лязгнул замок, заскрипела дверь. Грэма не слишком вежливо толкнули в спину, сдернули с глаз ткань. Пока один из конвойных возился с веревкой на его запястьях, он осмотрелся при свете фонаря, который держал в руках второй. Комнатка была небольшой, пять на пять шагов, сложенной из шершавого камня. Здесь не было сыро или очень холодно, а было как-то промозгло. Мебель отсутствовала, лишь на полу небрежно валялся тюфяк, из дыр в котором торчала солома. Не слишком уютно, но братья, по крайней мере, не оставляли своих узников в кромешной тьме — на полу рядом с импровизированным ложем стоял фонарь. Его как раз зажигал парень, не занятый путами на руках Грэма.

Ему освободили руки и оставили одного, не сказав ни слова.

Грэм постоял немного, потирая припухшие запястья и усмиряя бухающее сердце и рвущееся дыхание, потом опустился на тюфяк. Его не связали и не заковали, и это уже радовало, но толку от такой свободы было немного. Возможно, он сумеет отомкнуть замок (что едва ли, замки здесь должны быть рассчитаны на таких умельцев, как он), но дальше что? Дороги он не помнил, а бродить одному и без оружия по переходам храма было чревато.

Впрочем, для начала стоило успокоиться. Тишина, не нарушаемая ни единым звуком, кроме потрескивания фитиля за стеклом фонаря, сводила с ума и будила мучительные воспоминания. Грэм попытался взять себя в руки. Не хватало еще, чтобы братья, придя за ним, нашли его забившегося в угол, скорчившегося и дрожащего. Он несколько раз сжал и разжал пальцы, боль помогла ему собраться с мыслями.

Сколько времени предстоит провести в ожидании, он не знал. Он мог предположить, что старший известит других гильдмастеров материка о поимке отступника и предателя, после чего последуют переговоры, которые займут, вероятно, несколько дней. А может, и недель, кто знает. Способ сообщения между храмами оставался для Грэма тайной — его ранга было недостаточно для посвящения в нее.

А значит, нужно приготовиться ждать, сколько потребуется.

Собственная судьба не слишком занимала его; если его приговорят к смерти, так тому и быть. Жаль только, что напрасно, выходит, он сунул нос в это осиное гнездо.

А вот как там Мэнни?

Через какое-то время в темницу вошли двое с оружием наготове. Грэм замер у стены, чтобы не провоцировать их резкими движениями, и спросил, не знают ли они, что с мальчиком, который пришел с ним? Один из визитеров, высокий мужчина в сером балахоне, ответил, что с ребенком все в порядке, он с братьями в храме. Грэм кивнул и вопросов больше не задавал.

Братья проверили фитиль в фонаре, поставили на пол кружку с водой, положили несколько ломтей серого хлеба и ушли. Грэму было пока не до еды, и он не притронулся ни к хлебу, ни к воде.

Время тянулось бесконечно. Он не мог занять долгие часы даже молитвами — после того, как он предал проклятию имена всех богов, когда находился в Северной крепости, он никогда не обращался к ним. Оставалось лишь думать, и думы приходили невеселые. Скоро он пришел к выводу, что напрасно сунулся сразу в храм Фекса, не попытавшись получить помощи в храмах других богов. Конечно, другие святилища не располагали такой обширной сетью осведомителей, но их служители могли что-то и знать. Так же, как и городская стража… Но жалеть о содеянном было поздно.

Несколько раз с долгими перерывами приходили сумеречные братья — парами и с оружием. Они меняли фитиль, приносили еду и уходили, односложно ответив на вопросы Грэма о времени.

Шли дни.

По истечении десяти дней Грэм понял, что выдержки его надолго не хватит. Он снова подходил к той грани, за которой была тьма безумия и того животного безразличия, какое охватило его в последние месяцы заточения в Северной. Пожалуй, думал он, пора ломиться в дверь и молить о быстрой смерти.

К счастью, до этой черты он не дошел. В следующий визит братья велели ему подниматься и следовать за ними. Ему снова завязали глаза и связали руки, и повели за собой. Вверх.

Вели долго, гораздо дольше, чем десять дней назад вниз. То ли путали дорогу, то ли просто направлялись в другую комнату. Второе предположение оказалось верным. Когда Грэма снова поставили на колени (пол казался каменным) и сняли повязку, он увидел маленькую комнату, стены которой были сплошь увешаны гобеленами, и в комнатке этой было тесно от набившихся в нее людей. И почти все они были вооружены.

Грэм в недоумении осмотрелся. Как это понимать? Его хотят казнить прямо здесь и сейчас? Впрочем, через минуту он понял, что казни не будет — по крайней мере, здесь, — а почти все эти люди — сопровождение некой личности среднего роста, в красном плаще с капюшоном, надвинутом на лицо. Эта личность была без оружия (по крайней мере, в явном виде), как и присутствующий здесь же местный гильдмастер.

— Я посоветовался с братьями, отступник, — проговорил старик. — В доме Фекса помнят и тебя, и твои деяния, и кое-кто колебался, какой приговор вынести. Кое-кто пытался тебя оправдать, говоря, что твои заслуги перед Фексом достаточно велики, чтобы искупить предательство. Но большинство братьев сошлось на том, что отступничество нельзя ни искупить, ни простить, оно карается смертью. Поэтому, Грэм Соло, слушай приговор: ты будешь лишен жизни, но, в память о прошлых заслугах, можешь сам выбрать способ умертвления. Ты можешь или убить себя сам своим оружием или, если у тебя не хватит на то мужества, принять смерть из рук любого из своих бывших братьев — тебе перережут горло. Выбирай, отступник.

Ничего себе, выбор, подумал Грэм мрачно. Он не был удивлен ни капли. Законы Фекса строги, и если в нем и теплилась надежда на снисхождение, то лишь по понятной человеческой слабости всегда надеяться на лучшее.

— Хорош бы я был, — насмешливо проговорил он, — если бы вынудил кого-то из братьев стать убийцей по моей вине.

— Значит, ты выбираешь смерть из своих рук?

— Именно.

Старик медленно кивнул.

— Хорошо. Когда придет час, тебе вернут меч.

— И когда же он придет? — осведомился Грэм без особого интереса.

— Это решать не мне. Госпожа гильдмастер из Танела лично прибыла сюда из Медеи, желая проследить за тем, чтобы ты был доставлен в вверенный ей храм и был казнен там. Если, конечно, ты — именно тот человек, который нужен госпоже.

Это еще что шутки? Грэм, не веря своим ушам, уставился на личность в красном плаще. Какая еще госпожа гильдмастер из Танела? Женщина? Неслыханно! Кроме того, старшим храма в Танеле уже много лет был господин Финн.

— Да, это он, — донеслось из-под капюшона.

— Чем я заслужил такую честь? — спросил Грэм, обращаясь, в основном, к фигуре в красном. Интересно, как это она умудрилась разглядеть его, в таком-то наряде?

С языка так и просилось: "Чем это я так не угодил тебе, девица?"

Красный плащ колыхнулся, капюшон сполз на плечи, являя взорам лицо гильдмастера из Танела. Грэм подавил судорожный вздох и все усилия приложил к тому, чтобы на его лице не отразилась вся буря чувств, поднявшаяся в ту секунду в душе.

На знакомом скуластом, смуглом лице в окружении темных гладких прядей проступала холодная, совершенно незнакомая улыбка.

— Я не обязана пояснять тебе причины своих поступков, отступник, — промурлыкала женщина. Ее темные глаза разглядывали Грэма с непонятным выражением, и тот засомневался — да помнит ли она его? Узнает ли? — Ты умрешь в моем храме, и это единственное, что тебе нужно знать, а почему и за что — уже неважно. Во всяком случае, для тебя, — она повернулась к старику. — Благодарю вас за то, что уступили моей просьбе. Теперь, если позволите, я хотела бы немедленно отправиться в обратный путь.

— Разумеется…

— Минутку! — Грэм вскочил на ноги так стремительно, что конвойные не успели его удержать, и только запоздало вцепились в руки. — Я не собираюсь оспаривать приговор, но желаю знать — что с ребенком?..

— Твой сын, — женщина сощурилась, как кошка, — поедет с нами к Танел, дабы ты смог перед смертью попрощаться с ним. После казни храм примет его на воспитание.

Грэм еще раз взглянул в непроницаемое, как бронзовая маска, немного надменное лицо, и неожиданно опустился перед женщиной на одно колено, склонил голову и произнес:

— Я благодарю вас от всего сердца, госпожа… госпожа Марьяна.

У храма, на улице, уже стоял оседланный Бес, которого — с явной опаской — удерживал под уздцы человек в стеганой куртке. Жеребец фыркал, приплясывал и нехорошо на него косился, но пока никаких попыток высвободиться не предпринимал. Рядом Грэм увидел пони, принадлежащего Мэнни, но самого мальчика пока не было.

— Помогите-ка ему забраться в седло, — произнесла Марьяна царственным тоном, кивая на Грэма. — Рук не развязывайте.

Сидеть в седле, когда руки у тебя скручены за спиной — удовольствие ниже среднего, в этом Грэм убедился, как только оказался на спине Беса. Вдобавок ко всему, на него еще накинули петлю, один конец которой удерживал вместе с поводьями жеребца тип в стеганке. Никогда еще Грэму не приходилось ездить так — как преступник на казнь, — и он скрипнул зубами от бессильной злости. Вот так, на веревке, его протащат через город… да, Борон их побери, через все королевство! Ну, Марьяна, ну, забавница…

Она словно услышала его мысли, небрежно взмахнула рукой, и тут же на плечи Грэма опустился широкий темно-коричневый плащ из грубой шерсти. Теперь только хорошенько присмотревшись, можно было заметить веревку, которая тянулась от его пут в руки «стеганого» человека.

Марьяна, не глядя на него, вспорхнула в седло подведенной ей гнедой кобылки, запахнулась плотнее в свою алую мантию. Грэм все пытался встретиться с ней взглядом, но внимание его было отвлечено появлением Мэнни. Его вел, крепко держа за руку, человек из числа вооруженного сопровождения Марьяны. Увидев Грэма, мальчишка рванулся к нему, но держали его крепко.

— Спокойно, парень, — остановил его Грэм, стараясь говорить ровным голосом. Если Мэнни начнет бороться, ему могут причинить вред. — Тебе лучше не подходить. Делай все, что тебе говорят.

— Разумные речи, — мурлыкнула Марьяна. — Подведите мальчика ко мне. Я хочу, чтобы он ехал со мной рядом.

Мэнни взглянул на Грэма совершенно несчастными серыми глазами, но позволил увести себя.

На улицах на кавалькаду оглядывались, и немудрено, процессия была не из маленьких. Впереди ехали двое парней из охраны госпожи гильдмастера, далее следовала сама Марьяна бок о бок с Мэнни, а за ними держались все остальные, среди которых был и Грэм, которого охраняли буквально со всех сторон. Он внимательно присматривался ко всем — все равно делать ему было нечего — и скоро высмотрел человека, у седла которого висел его клинок. Грэм еще не знал, как будет действовать дальше: позволит ли довезти себя до Танела и казнить там, или попытается сбежать по дороге. Говоря откровенно, после того финта, что устроила Джулия, у него совершенно отпала охота продолжать жить дальше. Но, с другой стороны, позволить тащить себя, как барана на бойню — это было как-то унизительно.

Вот если бы как-нибудь перекинуться словечком с Марьяной и узнать, что она задумала, действительно ли она хочет видеть его смерть в своем храме. Интересно то, что она вообще хотела его смерти. Странная перемена, однако. Хотя и лет прошло немало. Неужели ее так обидело то, что он оставил ее в Танеле десять лет назад, сбагрив на руки господину Финну? Никогда не поймешь этих женщин.

Из города их выпустили беспрепятственно, да еще и пожелали счастливого пути. Грэм только удивился. Кажется, Марьяну здесь знали, и относились к ней с симпатией и уважением. Просто удивительно, когда она успела так развернуться?

Для кого как, а для Грэма путь вовсе не был счастливым или хотя бы приятным. Пожалуй, он не мог припомнить столь же отвратительного путешествия, разве что только плавание в Самистр на каторжном судне. Ехали быстро, даже со спешкой, а такой темп передвижения только затруднял Грэму задачу держаться в седле. Руки у него затекли, спину ломило, а скрученные за ней кисти лишали возможности нормально облокотиться о луку седла. Кроме того, «личный» конвойный Грэма, тот самый, в стеганой куртке (его звали Тило, и это имя будило в Грэме не слишком приятные воспоминания), иногда увлекался и слишком сильно натягивал веревку, и тогда петля болезненно врезалась в тело там, где его не прикрывал расстегнутый кожаный дублет. Плащ, к счастью, с Грэма сняли, как только процессия покинула город, а иначе он просто-напросто спекся бы в нем под теплыми лучами лигийского весеннего солнца.

Мэнни ехал впереди, с Марьяной, которая, склонившись в седле, о чем-то с ним беседовала. Мальчик отвечал неохотно, то и дело оглядываясь на дядю. На мордашке его было написано нешуточное беспокойство, но ни малейшего страха.

К вечеру подобное путешествие утомило Грэма настолько, что еще немного, и он свалился бы с седла. Интересно, думал он, будут ли медейцы устраивать привал, или собираются ехать всю ночь? А если остановятся на ночь, то где: на постоялом дворе или просто в поле?

Едва солнце коснулось краем горизонта, он получил ответы на свои вопросы. Марьяна остановилась, и вокруг нее сгрудились ее люди, о чем-то переговариваясь. Женщина указала в сторону кромки леса, который виднелся по правую руку от дороги, и все, недолго посовещавшись, двинулись в ту сторону. Ага, подумал Грэм, постоялого двора не будет. Что и понятно, там труднее устроить пленного, да и хозяин может просто не захотеть связываться.

На лесной опушке Грэма довольно бесцеремонно стряхнули с седла, после чего его привязали между двумя деревьями с таким расчетом, чтобы он не мог свести руки вместе. Недалеко, так, чтобы держать его в поле зрения, устроился Тило, демонстративно положив на колени обнаженный меч. Очень мило, подумал Грэм, неужели мне придется провести ночь вот так вот распятым, да еще в компании такого дуболома? Не слишком приятная перспектива.

Тем временем, четверо парней быстро поставили шатер — небольшой, явно на одну персону. Грэм заметил, что Марьяна, усевшаяся на поваленный ствол недалеко от него, не отпускает от себя Мэнни, который уже явно не находит себе места от нетерпения. Парни управились с шатром быстро, после чего в таком же темпе распаковали сумки и стали вытаскивать оттуда всякую снедь. Грэм понял, что костра не будет. То ли ребята не хотели светиться, то ли просто решили не возиться с огнем. Все, в том числе и Мэнни, получили по куску хлеба и толстому ломтю холодного мяса. Грэм, напостившийся в темнице храма Фекса, голода, тем не менее, не ощущал. В том лихорадочно-возбужденном состоянии, в каком он пребывал в последние дни, ему было не до еды. Поэтому он не очень расстроился бы, если бы о нем забыли, но тут он увидел, как Марьяна, указывая прямо на него, дает мальчишке еще один кусок хлеба.

— Дама сказала, что это вам, — выдохнул Мэнни, подбегая.

— Передай даме спасибо, — отозвался Грэм отнюдь не любезным тоном, но хлеб взял. Он еле-еле мог дотянуться губами до ладони, и есть так было не слишком удобно; кроме того, и со стороны это наверняка выглядело в высшей степени по-идиотски, но все лучше, чем есть из рук восьмилетнего пацана.

— А кто эта дама? — с детским любопытством спросил Мэнни.

— Подруга юности.

— А почему она велела связать вас? Что она хочет сделать с вами?

— Не пугайся, Мэнни, но думаю, она хочет меня убить.

— Убить? Но за что?

— Если бы я знал, — вздохнул Грэм и, подняв глаза, встретился взглядом с Марьяной. Она смотрела словно бы сквозь него, задумчиво и как-то печально. Потом она встала со своего импровизированного стула, поманила к себе Мэнни. Тот сделал вид, что ничего не заметил, и тогда она подошла сама и взяла его за руку.

— Приятной ночи, — бросила она Грэму небрежно.

— И тебе того же, — ответил он. И, понизив голос, спросил: — Скажи мне, Марьяна, к чему все это идиотское представление?

— Попридержи язык, отступник, не то лишишься его раньше, чем настанет час твоей смерти, — разговаривала она так, словно не признала его. — Твой сын проведет эту ночь со мной, под охраной стражей.

Вот как. Она еще не расспросила Мэнни на сей счет и не знает, что мальчишка не сын Грэму? Или Мэнни сумел свалять дурака?

Ночь выдалась и не темной, и не светлой — обычной. Огрызок луны и звездный свет развеивали мрак, но все же их оказалось недостаточно, чтобы как следует видеть окружающие предметы. Грэм, проводящий ночь в сидячем положении (и с ужасом думающий о том, что завтра ему вновь придется целый день трястись в седле), видел, что его личный охранник — уже, впрочем, сменившийся, — не отходит от него дальше нескольких шагов. У шатра, в котором скрылась Марьяна с Мэнни, стояли двое. Остальные семеро спали прямо на земле, завернувшись в одеяла.

Спать хотелось неимоверно, глаза драло так, словно в них кинули горсть песку, но уснуть в таком положении, распяленным между деревьями, было делом совершенно нереальным. Поэтому Грэм следил за медленным движением луны по небу и размышлял, не обратиться ли к стражу с просьбой связать его как-нибудь поудобнее.

Но луна уже проделала половину пути, а он так ничего и не надумал.

И тут уловил какое-то движение.

Полог шатра с едва слышным шелестом откинулся, и оттуда, пригнувшись, выбралась фигура. Судя по ее росту, это не мог быть Мэнни, а значит — Марьяна. Грэм удивился. Женщина, тем временем, жестом велела стражам оставаться на месте, и, осторожно ступая, подошла к нему и жестом же отослала охранника. Тот послушно скользнул в сторону, растворяясь во тьме, а Марьяна уселась, подобрав ноги, рядом с Грэмом, на расстоянии вытянутой руки.

— Ты спишь? — услышал он ее шепот.

— А ты как думаешь? — спросил он в ответ. — Объясни мне, что происходит? Что за комедия? Как это ты оказалась гильмастером?

— Это долгая история, и речь сейчас не о том… — почему-то вздохнула она. — И вообще не обо мне.

— А о ком же?

— О тебе, конечно же. Видишь ли, Грэм, я запуталась. Еще вчера я знала, как мне поступить, а теперь… уже не знаю.

Он тихо засмеялся.

— Значит, ты все-таки узнала меня. А я-то уж подумал…

— Конечно, узнала! Я просто не могла тебя не узнать. Как только я услышала, что ты сам явился в храм, и тебя заключили в темницу, а теперь просят совета в том, как с тобой поступить, я тут же собралась в путь.

— Это ты напрасно. Не понимаю, зачем тебе понадобилось умерщвлять меня в своем храме, когда можно было просто посмотреть на казнь там.

Марьяна молчала, склонив голову.

— Если ты хочешь посмотреть на мою смерть, — продолжил Грэм, — то дай мне меч, и покончим с этим. Или, если ты не доверяешь мне, можешь убить меня сама.

— Как? — все так же не поднимая головы, будто бы удивилась она. — Ты даже не попытаешься бежать и спасти свою жизнь? Это не похоже на тебя.

— Даже если бы я захотел бежать, здесь десятеро твоих молодцев. Неужели ты думаешь, что они позволят мне уйти?

— Если я скажу…

— Их преданность тебе сильнее преданности Фексу? — холодно спросил Грэм. — Не думаю. Их всех убьют за подобную провинность. Кроме того, Марьяна… Ты — гильдмастер. Тебе-то уж точно не простят предательства.

Она медленно подняла голову, и Грэм увидел на ее лице серебрящиеся в лунном свете дорожки слез.

— Но что мне делать? — прошептала она. — После стольких лет незнания я, наконец, снова вижу тебя — живым… И я должна убить тебя?

— Преданность Фексу — прежде всего.

— Кто бы говорил, — она придвинулась к нему еще ближе, и теперь он почти чувствовал щекой ее дыхание. — Скажи, Грэм, зачем ты вернулся в храм? Ты же не мог не знать, что тебя ждет.

— Разве вам не рассказали? — равнодушно спросил он. — Я искал женщину. Мать моего сына.

— Вы не женаты?

— Нет.

— Она оставила сына и исчезла?

— Такой уж у нее характер…

Марьяна покосилась в сторону шатра и совсем уж неслышно сказала:

— У тебя красивый сын…

Сказать ей, что Мэнни не сын мне, или нет? подумал Грэм. Лучше, наверное, не говорить, иначе придется объяснять, почему он ездит со мной, а разговаривать так не хочется. С другой стороны, если мальчишка сам обмолвится, что Грэм не отец ему, то Марьяна может рассердиться.

— Чего ты хочешь, Марьяна? — он решил увезти разговор от скользкой темы. — Что тебе нужно от меня?

Она вздрогнула и подалась вперед, словно хотела прильнуть к нему. К счастью, поза его не располагала к объятиям.

— Мне нужно, чтобы ты остался жив, а я сама вызвалась убить тебя!

— Тебе не придется этого делать. По уговору, я сам убью себя. Ты же не собираешься изменять приговор, не так ли?

— Что ты говоришь, Грэм! Что ты говоришь! — Марьяна опустила голову и беззвучно зарыдала.

О боги, она все-таки ничуть не изменилась. Какой идиотизм, думал Грэм, пережидая ее приступ печали. Она спешила сюда из другого королевства (хотя и не сказать, чтобы за тридевять земель), специально для того, чтобы стать его тюремным надзирателем и палачом, а теперь проливает по этому поводу слезы. Просто удивительно, как при своем характере Марьяна вообще сумела подняться до гильдмастера? Она никогда не умела держать себя в руках и контролировать эмоции.

— Успокойся, — потерял он терпение. — Иначе твои охранники услышат. На что это похоже — госпожа гильдмастер проливает слезы над осужденным отступником? Марьяна! Я что же, должен еще тебя утешать?!

— Извини, — всхлипнула она. — Но мне так больно думать о том, что ты… Как бы ни было это глупо, Грэм, но я все еще люблю тебя. И, боюсь, буду любить до самой смерти. Поэтому… поэтому я сейчас сделаю вот что. Я освобожу тебя от пут и верну тебе меч. После этого ты тихо уйдешь.

Грэм подумал полминуты и покачал головой.

— Нет. Во-первых, в этом случае мне придется оставить Мэнни здесь, а во-вторых… твои люди ни за что не поверят, что я сумел освободиться сам, и обвинят тебя. Делай, что должно, Марьяна, и не пытайся перехитрить богов.

— Узнаю тебя, Грэм Соло. И не узнаю одновременно. Ты отказался от богов, но стал фаталистом? Что с тобой случилось?

— Место неподходящее для рассказов. Да и время тоже.

— Хорошо, — Марьяна порывисто встала. — Я понимаю. Я оставляю тебя… на время. Мы продолжим путешествие, и по дороге я подумаю, что тут можно сделать.

Да что тут можно придумать? подумал Грэм. Власть Марьяны как гильдмастера велика, но все же не бесконечна. Да и выбор небогат — или привести приговор в исполнение и получить благословение Фекса, или навлечь на себя его гнев, нарушив его волю. Или, точнее, волю его священнослужителей.

— Марьяна, — тихо проговорил Грэм, вдруг спохватившись. Гордость гордостью, но и спина тоже не железная. — У меня к тебе одна просьба.

— Слушаю.

— Прикажи своим людям привязать меня по-другому. Я не лошадь, и не могу спать ни стоя, ни сидя.

— Конечно! Извини, но я не подумала…

Буквально через четверть часа двое подошедших мужчин перевязали его путы так, чтобы он мог лечь. Лечь, правда, крестом; кроме того, теперь он не мог встать, но все же так было намного легче. Грэм внимательно следил за подручными Марьяны, но не смог угадать момент, в который они оплошали бы и дали ему хотя бы мизерную возможность освободиться. Парни были настороже и действовали очень аккуратно. Впрочем, даже поймай Грэм нужный момент, он все равно не воспользовался бы им. Освободись он, и Мэнни останется с Марьяной. Грэм не был уверен, что ему удастся увести с собой и мальчишку.

Путешествие в Медею продолжалось в таком же спешном темпе. Днем ехали почти без остановок, что доводило по-прежнему связанного Грэма до бессильного бешенства. С каждым днем ему все труднее становилось усидеть в седле со связанными руками, а петля, накинутая на него, успела натереть кровавую полосу под рубахой. Ночью останавливались в стороне от дороги. Мэнни к Грэму больше не подпускали, Марьяна тоже не приближалась к нему, так что у него было очень много времени для размышлений. Постепенно он утверждался в мысли, что предстоящая казнь его не слишком огорчает, все равно в этом мире делать ему больше уже нечего. Только вот тянуть до Танела казалось ему бессмысленным. Он согласился бы покончить с проблемой прямо сейчас. Конечно, чтобы Мэнни не видел этого.

К сожалению или к счастью, его мнение никто не разделял. Видимо, в храме Фекса предпочитали прилюдные казни. Грэм не был уверен, потому что за все годы его членства в гильдии ему ни разу не пришлось присутствовать ни на одной из них. Может быть, потому, что он никогда не сидел на одном месте подолгу.

Несколько раз он подумывал и о побеге. Смиренность смиренностью, но и то, что его тащат на веревке, ему не нравилось. Мягко говоря. Еще бы связали и по ногам тоже и перекинули через седло, как тюк с сеном. Но он понимал, что бежать ему не удастся, слишком удачного заложника выбрала себе Марьяна, осознанно или нет. Мэнни не был сыном Грэму, но кто мог сказать, любил бы Грэм своего сына так, как полюбил этого мальчишку, напоминавшего ему одновременно и сестру и друга? Он не мог ни расстаться с Мэнни, ни, тем более, спровоцировать сумеречных братьев на какой-нибудь неблаговидный поступок в отношении мальчишки.

Между тем, присмотр за Мэнни усилился: чтобы он, случаем, не ускользнул к «отцу», с ним рядом постоянно был кто-нибудь из парней, а то и сама Марьяна, которая частенько подзывала его к себе и заводила разговоры. Грэм, ехавший чаще всего в самом хвосте процессии, не слышал их, видел только, как то и дело мальчишка оглядывается на него, и глаза у него — встревоженные, потемневшие и распахнутые на пол-лица. При виде этих глаз сердце у Грэма неожиданно болезненно сжималось, и он с остервенением думал, что если Марьяна заставит мальчишку смотреть на казнь, то перед тем, как убить себя, он попытается добраться до нее.

А там — будь что будет.

Прошло пять дней, за которые Грэм устал так, как не уставал никогда в жизни. С рассвета до заката — в седле, связанные руки затекали к вечеру так, что он переставал их чувствовать, опухшие от веревок запястья саднили, спину ломило, не говоря уже о самочувствии той части тела, что находилась ниже спины. Он старался не подавать виду, но по вечерам валился на землю мешком, думая только о том, как принять горизонтальное положение. Сменявшие друг друга каждый вечер охранники приметили это и потому не слишком злобствовали, хотя исправно проверяли крепость веревок и узлов.

Когда до Танела, по прикидкам Грэма, оставался один дневной переход, Марьяна снова почтила его своим визитом. Она, как и в прошлый раз, прогнала стража, не слушая его возражений, и присела рядом с Грэмом, поставив на траву у своих ног горящий фонарь. Он, хотя и спал — или, точнее, дремал, — проснулся, заслышав шелест ее одежд. Но виду не подал, лежал неподвижно, лишь чуть приоткрыл глаза, наблюдая за Марьяной сквозь ресницы. Ночь выдалась темной, даже Грэм не различал предметы на расстоянии далее десяти шагов. Свет фонаря откидывал на лицо Марьяна причудливые тени; а поскольку Грэму приходилось смотреть на нее снизу вверх, лицо ее, освещенное подобным образом, казалось ему вовсе не человеческим. Более всего оно походило сейчас на необычную, нарочито искаженную, бронзовую маску.

Марьяна молчала, стиснув на коленях руки — холеные, надо сказать, руки; судя по всему, не утруждала себя госпожа гильдмастер работой. Грэм тоже не стремился начинать разговор и вообще показывать вид, что знает о ее присутствии.

Ему показалось, что Марьяна рассматривает его как-то слишком уж пристально; вот вдруг протянула руку, словно хотела коснуться, да почему-то не решилась. Потом он все же почувствовал легкие пальцы на своем лице — она убирала упавшую на лоб белую прядь. Так ласково и заботливо, как могла бы делать любящая мать, склоняясь над спящим ребенком.

Только без нежностей, подумал Грэм и открыл глаза. Марьяна, встретившись с ним взглядом, отпрянула.

— Ты не спишь?

— Спал, — отозвался он. — Теперь уже нет, как видишь.

— Завтра мы будем в Танеле, — шепнула Марьяна. — И через несколько дней ты должен будешь умереть.

Спасибо за приятную весть, подумал Грэм, а вслух сказал:

— Ну наконец-то. Я уже устал ждать.

— Не говори так! Я знаю, как тебе избежать смерти.

— Ты хочешь устроить свой суд и изменить приговор? — с сомнением спросил Грэм. — Думаю, братья не одобрят твоего решения. Как бы тебе самой не попасть под горячую руку.

— Нет, нет! Казнь состоится. Но она будет… ненастоящей. А тебе я помогу скрыться, ускользнуть из Танела и из Медеи… боюсь, правда, тебе придется бежать с материка…

— Подожди, — Грэм, нахмурившись, прервал словесный поток, льющийся из Марьяны. — Как это — ненастоящая казнь? Может быть, в твоем распоряжении есть магик, владеющий иллюзорной магией? Или ты собираешься заменить меня куклой? Или… — он запнулся, осененный догадкой, — ты хочешь казнить вместо меня кого-то другого?

Мягкая рука легла ему на лоб, огладила запавшие, заросшие белой щетиной щеки. Жаркие губы приблизились так, что он почувствовал горячее дыхание кожей; пряди волос защекотали шею.

— Подвалы дома Фекса хранят много тайн, — жаркий шепот, кажется, рождался прямо в ухе. — И множество узников заключено там…

Он рванулся так, что натянулись и болезненно врезались в запястья веревки, удерживающие его в лежачем положении.

— Иди ты к Борону, Марьяна! — зарычал он, мало заботясь о том, что его могут услышать сумеречные братья. — Я, конечно, вовсе не святой, но чтобы другие принимали смерть за меня… это, знаешь, уже слишком!

— Тише! — умоляюще зашептала Марьяна, прильнув к нему. — Прошу тебя — тише! О боги, не нужно было говорить тебе…

— Даже не смей сделать, что задумала! — Грэм и не подумал сбавлять тон. — Слышишь?! Не смей!

— Но я же не могу позволить тебе умереть, — печально сказала Марьяна, отстраняясь. — И для меня цена твоей жизни не имеет значения…

— А для меня имеет! Ты что же, думаешь, после такого я смогу жить?!

— Ты будешь жить. У тебя ведь — сын…

Грэм поперхнулся заготовленными ругательными словами. Вот ведь… все предусмотрела.

— Прощай, Грэм, — Марьяна подхватила с земли фонарь, плавно поднялась на ноги. — Я больше не смогу поговорить с тобой, но ты знай, что я люблю тебя, и это — до смерти. И помни — тебе нельзя будет оставаться на материке. Поэтому прошу тебя, как можно скорее найди место, где ты сможешь укрыться от сумеречных братьев.

В объятиях Борона — самое верное место, подумал Грэм, но смолчал. В душе у него будто все перевернулось от задумки Марьяны; и слова не лезли из глотки. Хуже такой вот сделки с Бороном она не могла придумать для него ничего. Но она этого не понимала, и он не мог объяснить.

— Прощай, — донесся до него шепот, похожий на шелестение ветра, и через миг на месте Марьяны уже темнела коренастая фигура Тило.

— Да будьте вы все прокляты с вашим Фексом, — прошипел сквозь зубы Грэм, в бессильной ярости сжимая кулаки.

— Я бы на твоем месте постарался быть почтительнее, отступник, — посоветовал из темноты хрипловатый голос Тило.

— Ты под ним ходишь, ты и проявляй почтение, — огрызнулся Грэм. — Мне-то что?

— Если Фекс и не разгневается, то госпожа гильдмастер может услышать. А уж в ее власти изменить приговор и выбрать тебе смерть не столь легкую.

— Да пусть меняет…

— Смелости тебе не занимать, но все же попридержал бы ты язык.

— А на кой мне язык, если все равно головы не сносить?

— И то верно, — с некоторым сомнением согласился Тило. — Но ты все-таки помалкивай…

Трудно помалкивать, когда проклятия прямо распирают тебя изнутри, но что ругаться, если все равно толку никакого? Тщетность ругани и проклятий Грэм познал еще в Северной, после того, как окончательно сорвал голос. И теперь он только сжимал зубы так, что они лишь чудом не крошились.

Глава 3

Перед въездом в Танел, чтобы не привлекать внимания, на него снова накинули плащ, скрывающий путы на руках и веревку, обвитую вокруг его талии. И на том спасибо, подумал Грэм хмуро, хоть весь город не будет на него пялиться, тыкая пальцами и рассуждая, что наверняка очередного душегубца поймали и теперь на казнь тащат — туда ему и дорога. Но, по правде сказать, утешала такая заботливость слабо; спокойствия и смирения, что испытывал Грэм неделю назад, и в помине не оставалось. А виной тому был ночной разговор с Марьяной, наполнивший его душу тоской, смятением и бессильной яростью, хотя, по идее, должен был заставить его воспрянуть духом.

Плащ защищал от любопытных взглядов горожан, но не мог ничего скрыть от многочисленной сумеречной братии, во множестве кишащей на улицах Танела. Хотя никто и не приближался к процессии, Грэм чувствовал на себе десятки пристальных взглядов. Возможно, его даже узнавали. Когда-то он бывал в Танеле часто и успел оставить о себе память. Хорошую или плохую, это другой вопрос, но, скорее, хорошую, потому что молодежь в те годы смотрела на него, как на бога или героя.

Процессия во главе с Марьяной неспеша прошествовала по улицам города и остановилась возле входа в храм. Их как будто ждали. Не успела госпожа гильдмастер спешиться с помощью одного из сопровождающих, из храма к ним вышли двое: один в одеждах священнослужителя, второй — в богатом, элегантном платье. Старшему, тому, что был облачен в темно-серый балахон, темноволосому и худощавому, было под сорок. Грэм знал его довольно хорошо, хотя и никогда не ладил с ним. Второго священника он тоже узнал, хотя и знакомы они были поверхностно. Десять лет назад Конар, внук тогдашнего гильдмастера, господина Финна, был пятнадцатилетним гибким юношей с соломенной челкой, падающей на глаза. Теперь он стал статным и красивым молодым мужчиной со струящимися по спине золотистыми локонами и короткой бородкой, оттеняющей смуглую кожу. Интересно, подумал Грэм, узнают ли они меня?

— Слезай, — грубовато бросил ему Тило, дернув за веревку.

Без особого изящества Грэм сошел с седла на землю и встал, расставив ноги и вскинув голову. Оба священника опустились перед Марьяной на одно колено; она небрежным жестом приказала им встать.

— Без формальностей, братья, — проговорила она на медейском почти без акцента. — Сколько раз повторять?

— Прошу прощения, — склонил голову Конар и вдруг, наткнувшись взглядом на Грэма, вскинул брови. — Мастер Соло? Это вы?!

Ага, узнал-таки, подумал Грэм. И конечно же, вслед за Конаром, на него уставился и второй священник, который, судя по всему, не признал его в лицо, но хорошо помнил имя.

— Я, Конар.

— Будем обсуждать храмовые дела на улице? — холодно поинтересовалась Марьяна. — Все вопросы и объяснения — внутри. И только после того, Конар, как ты проследишь за тем, чтобы позаботились о моей лошади.

Конар, явственно изнывающий от любопытства, и пятеро человек из сопровождения Марьяны остались снаружи, а остальные последовали внутрь храма. Пока шли через алтарный зал, Тило, намотавший свой конец веревки на кулак, время от времени подталкивал шедшего впереди Грэма в спину. Тот еле сдерживал желание развернуться и хорошенько наподдать ему куда-нибудь… да хотя бы коленом в пах. Удерживало одно: пока связаны руки, ничего толкового не выйдет. Тило отрубится на время, но остальные времени терять не будут, живо объяснят, что к чему.

А впрочем, чего ему бояться? Что терять? Ну получит он вместо ложной смерти настоящую — подумаешь. Зато душу отведет. Рассудив так, Грэм дождался, пока они окажутся за драпировками, в потайных помещениях, резко повернулся к своему конвойному и от души пнул его так, как и собирался. Тило с придушенным хрипом согнулся, повалившись на колени, а Грэма в ту же секунду впечатали спиной (или, точнее, локтями) в стену двое крепких парней из оставшейся пятерки с явным намерением съездить ему по зубам. Неизвестно, чем все окончилось бы — может быть, просто еще парой выбитых зубов, а может, чем посерьезнее, — если бы Марьяна повелительно не крикнула:

— Не сметь! Он должен быть невредим! Не вам исполнять приговор.

Сумеречные братья неохотно отступили. Грэм встретился взглядом с широко распахнутыми глазами Мэнни, которого крепко держала за руку Марьяна, и чуть улыбнулся. Плохо, что мальчик здесь. Хуже, чем связанные руки. Марьяна тоже знала об этом.

— Еще хоть один фокус вроде этого, — сказала она негромко, но внушительно, — и я не отвечаю за то, что может случиться с твоим сыном, отступник. Ты понял меня?

— Да как не понять, — буркнул Грэм.

На одной из развилок коридора они разошлись. Марьяна с Мэнни и со священником в сером балахоне, а также двое из сопровождения свернули в одну сторону, а Грэм и двое конвойных — тех, что чуть не размазали его по стенке — в другую. Эта ветка коридора заметно спускалась вниз, и Грэм подумал, что ведут его в подземелье. Он, конечно же, не ошибся — куда ж еще? Подземелье оказалось точно таким же, как в лигийском храме… да все они, по большому счету, похожи. Как похож тот страх, который охватывал Грэма, когда ему приходилось спускаться в одно из них.

Здесь камера оказалась еще меньше, чем та, в которой ему пришлось коротать время в прошлый раз. Зато было гораздо свежее и не так темно, ему даже не оставили фонарь. Грэм сначала удивился, а потом увидел под самым потолком, на высоте нескольких человеческих ростов, крошечное окошко, в которое струился блеклый свет. Он мысленно почесал затылок — темница-то глубоко под землей, так зачем было маяться, устраивая сложную естественную систему вентиляции и освещения? Для комфорта узников? Вопрос, конечно, был интересным, но не настолько, чтобы забивать себе голову в данный момент. Грэм заметил на полу довольно приличный тюфяк и решил хотя бы отдохнуть, пока руки у него свободны. После семи дней, проведенных в седле, и семи ночей, проведенных на земле, лежа крестом, ему показалось высшим счастьем то, что можно было, наконец, лечь так, как хочется.

Но сон не шел. Грэма беспокоили планы Марьяны, ему не нравилось то, что она хотела сделать для спасения его жизни. Если бы только он мог помешать ей… но как? Поняв, что ему не уснуть, Грэм встал и подошел к двери, присел, дотронулся до замка, пытаясь понять, как он устроен. Сумеречные братья толк в замках знали, и этот был рассчитан и не таких профессионалов, как Грэм. Где-то через полчаса он отступился. Может быть, он и сумел бы справиться с этим запором, но лишь с помощью подручных средств, голыми же руками — нет.

Еще через какое-то время дверь, загрохотала, открываясь. Грэм вскочил с тюфяка, изготовившись к броску. Он думал только о том, как избежать задуманного Марьяной, и теперь был готов на все, кроме покорного ожидания. Он решил уже броситься на первого, кто войдет к нему, а там — будь что будет. Грэм не знал, что остановило его, ведь в первый момент он не увидел лица вошедшего; и только спустя несколько секунд понял, что это — Конар.

— Борон тебя побери, — выдохнул он, отшатываясь к стене. — Я чуть не убил тебя, парень.

Конар глянул на него удивленно, но тут же в глазах его появилось понимание. Он кивнул, прикрывая за собой дверь, и шагнул вглубь камеры.

— Госпожа Марьяна прислала меня узнать, все ли в порядке, мастер Соло.

Невольно Грэм рассмеялся.

— Какая заботливость! Можешь передать ей, что все хорошо, и единственная моя просьба — чтобы она не тянула долго.

— Мастер Соло, — Конар понизил голос. — Как получилось, что вас привезли сюда для казни?..

— Во-первых, какой я тебе мастер, тем более — сейчас? Во-вторых, спроси лучше у Марьяны. Она тебе расскажет, как я предал Фекса и всех братьев.

Конар подошел почти вплотную и встал, прислонившись к стене плечом.

— Я знаю, госпожа Марьяна хочет отвести от вас смерть. Она рассказала мне…

— Знаешь? — вскинул голову Грэм. — Ну тогда передай ей… передай, что я запрещаю ей это делать. Слышишь? Я прокляну ее имя…

— Мне кажется, мастер Соло, ее не переубедить, — серьезно сказал Конар. — Да я и не хочу. Я не считаю приговор справедливым. И я уверен, что мой дед не одобрил бы его.

— А то, что вместо меня казнят другого, кажется тебе справедливым? Нет, Конар, это не дело.

— Это бесполезный разговор, все уже решено.

— Решено? — Грэм закусил губу. — А что, если я сейчас отниму у тебя ключи и оружие, и уйду отсюда?

— Не сомневаюсь, что вы сможете справиться со мной, — спокойно ответил Конар. — Но отсюда вы не уйдете. Вас убьют.

Нет, не объяснить им, насколько это безразлично: убьют его или оставят в живых. Не понять им, как человек может перестать цепляться за жизнь. Они не знают, что было с ним в последние годы, да и откуда — он же не рассказывал.

— Я в любом случае отсюда не уйду, — устало сказал Грэм. — Иди, Конар. Оставь меня в покое — ради своего Фекса.

Конар склонил золотую голову в почтительном поклоне, отступил на шаг:

— Я передам ваши слова госпоже Марьяне. До встречи, мастер Соло.

Едва за ним захлопнулась дверь, Грэм тяжело опустился на убогое ложе. Что ж, раз так, он просто не даст увести себя, когда за ним придут. Всю дорогу он вел себя смирно, так хватит с сумеречных братьев его покорности. Не отпускали, правда, мысли о Мэнни, но разве ему хуже будет при храме, чем с непутевым дядюшкой?

Сумеречные братья, меж тем, не спешили, словно давая Грэму время «накрутить» себя. Он и накручивал, и через какое-то время был уже в таком диком нетерпении, что не мог сидеть на одном месте, метался по камере, словно зверь по клетке. Пока его окончательно не сломила усталость как физическая, так и душевная. Возможно, это тоже был тонкий расчет братьев — прислать за ним, когда он будет пребывать в самой крайней точке бессилия и равнодушия.

Так и случилось. Заслышав звук шагов и лязг металла, Грэм едва успел приподняться, а в его камеру уже входили люди. Он не понял, сколько, в сумерках зрение путалось, да и не было у него времени, чтобы установить точное количество. Сумеречные братья действовали очень быстро и согласовано. Грэм только начал подниматься им навстречу, как на голову его обрушился очень точный и очень болезненный удар. Он в то же мгновение потерял сознание и упал обратно на пол.

Пришел в себя он оттого, что в лицо его плескали ледяной водой. Он полулежал на ровной твердой поверхности, вовсе не похожей на пол темницы, скорее — жесткая кровать или скамья, застеленная одеялом. Затылок дико болел, и Грэм подумал, не проломили ли ему там кость. Он попытался пошевелиться и едва не взвыл от взорвавшей голову боли. Тогда он осторожно открыл глаза.

Низкий бревенчатый потолок плавал в сизом мареве. На фоне этого потолка Грэм увидел несколько склонившихся над ним лиц, но сначала не мог сообразить, кому они принадлежат.

— Очнулся, слава богам, — проговорил смутно знакомый голос. — Как вы себя чувствуете, мастер Соло?

Ну конечно, Конар. Сквозь марево проступили золотистые блики его волос.

— Так себе, — ответил Грэм, с осторожностью ворочая языком. Казалось, одно слишком громко произнесенное слово окончательно взорвет его череп. — Что произошло?

— Кажется, я немного перестарался, — голос Конара звучал виновато и сконфужено. — Не рассчитал сил…

— Так это ты меня ударил? — дошло до Грэма. — Зачем?

— Давайте я вам потом все объясню? Вы сейчас себя нехорошо чувствуете, мастер Соло, вам нужно отдохнуть…

— А давай, ты не будешь мне рассказывать, как я себя чувствую? — морщась от боли, Грэм приподнялся на своем ложе. Так и есть — довольно жесткая кровать, из тех, что ставят на постоялых дворах. И комната тоже явно не в храме Фекса находится.

Рядом с кроватью стояли Конар и Мэнни — бледный, осунувшийся; чуть поодаль на стуле задом наперед, облокотивший подбородком о спинку, сидел незнакомый парень лет тридцати, русоволосый и кареглазый. Грэм медленно и аккуратно ощупал затылок. Волосы слиплись от крови, но кость, кажется, была цела. И, конечно, наличествовала огромная шишка. Впрочем, от этого не умирают.

— Так зачем ты хотел проломить мне череп? — медленно выговаривая каждое слово, спросил Грэм, повернувшись к Конару.

— Если коротко… — молодой человек смущенно пожал плечами. — Мы поняли, что будет очень трудно уговорить вас согласиться с планом госпожи Марьяны и тайно покинуть храм. Тогда мы стали действовать решительно…

— Да уж, решительности вам не занимать… — буркнул Грэм. Значит, они сделали таки то, что собирались, и кто-то поплатился за его преступления перед Фексом, будь оно все проклято. — Где мы находимся?

— Это "Золотая подкова", постоялый двор на окраине Танела. Не из самых комфортных, но в нашем положении выбирать не приходится…

— И как же вы меня сюда тащили? А? — Грэм посмотрел сначала на Конара, потом на кареглазого парня, и махнул рукой. — Ладно, не отвечайте…

Голова работала из рук вон плохо, и он никак не мог собрать мысли воедино и сообразить, что ему теперь делать и как поступить. Одно было ясно — отныне человек по имени Грэм Соло числился среди мертвых.

В который уж раз, впрочем.

— Вам нужно уехать из города, — снова заговорил Конар. — Да и с материка лучше тоже, как только вы почувствуете себя достаточно хорошо. Если вы попадете на глаза кому-нибудь из братьев, все пойдет прахом. И Фекс накажет госпожу Марьяну.

— И тебя тоже. И твоего приятеля. Безымянный! Для чего вы только все это затеяли?

Теперь мне придется бежать, подумал Грэм — за тридевять земель, как можно дальше… и даже не ради себя, а ради других. Сколько он еще будет убегать? Сначала Самистр, потом — Истрия, Наи… теперь вот вообще непонятно, куда деваться. На юг, к варварам? Или на север, в те земли, что лежат севернее Наи и почти круглый год покрыты снегом? Бежать из только-только появившегося дома, оставив надежду разыскать Джулию, родившую ему сына (боги, ведь он в первый раз вспомнил о ней за последние две недели…), обзавестись, наконец, семьей…

Мэнни, словно прочитав его мысли, тихо подошел, ткнулся лохматой черноволосой головой в бок. Грэм обхватил его одной рукой, прижал к себе, и поднял глаза на Конара.

— Зачем? — повторил он тихо, уже понимая, что ему ответят.

— А лучше было бы, если бы вас убили? — с мальчишеской порывистостью спросил Конар. — Не будем теперь спорить. Давайте лучше прикинем, когда вы с мальчиком сможете уехать из Танела.

Грэм снова пощупал затылок и зашипел сквозь зубы. Было ясно, что в ближайшие часы — если вообще не дни — никуда он поехать не сможет. Стоило только подумать о том, что снова придется трястись в седле — с головой, отзывавшейся вспышкой боли на каждое шевеление ресниц — и его охватывал прямо-таки сверхъестественный ужас. Кроме того, спина еще не отошла от прошлой поездки. Как и некоторые другие части тела.

— Я не знаю, Конар. Но сегодня я точно ехать не смогу.

— Это моя вина, — вздохнул Конар. — Но что же делать? Вам нельзя оставаться в Танеле. Слухи расходятся быстро…

— Но совершенно необязательно ехать верхом, — вдруг подал голос молчавший доныне кареглазый парень. — Можно нанять экипаж.

— Точно! Далеко вы не уедете, но сможете хотя бы покинуть Танел, где опаснее всего. Оставайтесь пока с мальчиком здесь, а мы с Оливером попробуем найти экипаж.

Не дожидаясь возражений или встречных предложений, Конар со своим товарищем, которого он назвал Оливером, вышли из комнаты.

— Безымянный, — в сердцах сказал Грэм. — Мое мнение уже никого не интересует? — он посмотрел вниз, на Мэнни, который все еще прижимался к нему, вздохнул. — Ну что, парень, влипли мы с тобой?

— Нам придется уехать из дома? — шепотом спросил мальчишка.

— Мне придется уехать из дома. Ты можешь остаться, если захочешь. Я найду людей, которые будут присматривать за тобой…

— Нет! — Мэнни вцепился в него так, как будто Грэм собирался оставлять его прямо здесь, на постоялом дворе. — Я поеду с вами!

— Эх, парень, — вздохнул Грэм, встрепав ему волосы. — Да куда я от тебя денусь… Ты вообще как, в порядке? Никто тебя не обижал?

— Все хорошо. Та дама в красном плаще, ну, госпожа Марьяна, была очень добра ко мне. Правда, она почему-то думала, что вы — мой отец, — очень серьезно ответил Мэнни.

— И ты ее не разочаровал? Не сказал, что я не твой отец?

— Нет. А нужно было?

— Да нет, это я так… Дай-ка я пока прилягу, голова болит.

Он опустился на плоскую подушку и прикрыл глаза. Делать все равно пока было нечего, и он решил немного вздремнуть, пока есть возможность. Чувствовал он себя из рук вон плохо.

Он даже сумел забыться ненадолго, но дрема, уже почти перешедшая в сон, была грубо прервана. Кто-то осторожно, но настойчиво встряхнул его за плечи. Конечно, это был Конар — больше некому. И он был один, без своего приятеля.

— Ну что еще? — поинтересовался Грэм, отмечая, что чувствует он себя вовсе не лучше, а даже хуже, чем до того, как решил поспать. — Что еще случилось?

— Экипаж ждет вас во дворе, — ответил Конар. — Он отвезет вас в Брази, это ближайший отсюда городок. Там вы сможете немного отдышаться и поправиться, а потом продолжить путь. Только, прошу вас, не задерживайтесь долго на материке!

— Ты, я так понимаю, не поедешь с нами и до Брази?

Конар отвел глаза и покраснел, как девушка — и совершенно напрасно. Обвинить его в чем-либо было сложно.

— Нет. Я должен остаться.

— Не нервничай, все в порядке.

— Передать что-нибудь госпоже Марьяне?

— Нет, — жестко ответил Грэм, вмиг помрачнев. — Ничего. Я уже сказал ей все, что думаю.

Повисла неловкая пауза. Грэм осторожно, дюйм за дюймом, поднимался с кровати, на каждое движение голова отзывалась вспышкой боли; Конар стоял неподвижно, нервно барабаня пальцами по поверхности стола, стоявшего у окна.

— Вот еще что, — вдруг сказал он, смотря в сторону. — У вас очень заметная внешность, особенно волосы. Возьмите вот это, — он извлек откуда-то сверток, протянул его Грэму.

Внутри оказался добротный плащ с большим капюшоном, надежно закрывающим волосы и скрывающим половину лица в тени.

— Если на выезде или въезде в город стража — или кто-нибудь еще — потребует открыть лицо, пользы от него немного будет, — заметил Грэм, все же накидывая его на плечи.

— Вам же нужно скрыть лицо не от стражи, а от Ночной гильдии, — бледно улыбнулся Конар. — А братья не будут требовать открыть лицо. Но, как бы то ни было, вариантов нет. Времени, чтобы что-то сделать с волосами, например, покрасить их, у нас все равно нет.

— Их можно просто срезать, — усмехнулся Грэм. — Впрочем, это может и подождать до Брази. Пока обойдусь плащом. Спасибо, Конар.

— Пойдемте вниз, — сконфуженно сказал Конар. — Возница занервничает, если ему придется ждать долго… Ах да, вот еще! Ваш кошель. Братья забрали его, когда схватили вас в Лиге, а госпожа Марьяна приказала вернуть.

За кошель — в котором, кстати говоря, было немало денег, — Грэм благодарить не стал, молча пристегнул его к поясу. В конце концов, это его собственность.

Крытый экипаж, ожидавший во дворе, был вовсе не роскошным. Он был так мал, что в нем с трудом могли поместиться двое. Впрочем, большего и не требовалось. Зато он обладал одним поистине ценным свойством — оконца в его стенках плотно закрывались, так что снаружи нельзя было разглядеть, кто сидит внутри, если только пассажир не высовывался из экипажа.

Грэм подсадил Мэнни на довольно высокую подножку и, пока тот устраивался внутри на узком сиденье, повернулся к Конару.

— Ну, прощай, Конар, — проговорил он. — Звучит глупо, но я надеюсь, что мы с тобой никогда не увидимся.

Конар понял его. Встреча могла произойти только при одних обстоятельствах, если Грэм вновь окажется в руках сумеречных братьев. И он просто ответил:

— Прощайте, мастер Соло. Удачи вам.

Грэм молча кивнул и, опершись о подножку, влез в экипаж. Здесь было довольно тесно, и далекие путешествия совершать в таких условиях было бы очень сложно, если не невозможно. Только сейчас до Грэма дошло, что он не поинтересовался у Конара, как долго ехать до этого самого Брази. Но, поразмыслив секунду, пришел к выводу, что ему, по большому счету, все равно.

Путешествие до Брази оказалось, к счастью, не длинным, но оттого отнюдь не менее неприятным. Экипаж здорово трясло на дороге, а для больной головы Грэма это стало просто невыносимой пыткой. Пожалуй, легче было бы даже ехать верхом, тем более, что размеры экипажа все равно не позволяли принять никакое другое положение, кроме сидячего.

Но все когда-нибудь кончается, кончилась и эта поездка. Убедившись, что Брази — всего-навсего сонный, тихий маленький городишко, Грэм бессовестно пренебрег советом Конара покинуть Лигию как можно скорее и снял комнату в единственном постоялом дворе на насколько дней, чтобы немного поправить свое здоровье. Было ясно, что с разбитой головой он далеко не уедет.

Раны по-прежнему заживали на нем как на собаке, и уже через три дня он смог продолжить путь. Который лежал не куда-нибудь, а прямо в родовое поместье князей Соло.

Грэм вполне отдавал себе отчет в том, что ехать в Наи вместо того, чтобы поскорее убраться с материка, сходно с самоубийством. Мало того, он рисковал не только своей жизнью, но еще и жизнями Марьяны и Конара. Если кто-то из сумеречных братьев, знающих о казни, будто бы произошедшей в Танеле, узнает его и поймет, что казнь эта была фарсом, никому из участников фарса не поздоровится. Грэм знал это, но поделать ничего не мог. Оставлять на произвол судьбы поместье, не зная, вернется ли в него когда-нибудь, он не собирался.

Поэтому он никак не мог обойтись без визита в Ваандерхельм и к поверенному. Он собирался оставить некоторые распоряжения, поскольку управляющему следующие несколько лет предстояло вести хозяйство в двух поместьях самостоятельно. Для него это, конечно, было не в новинку, но раньше его действия контролировала Нинель. А теперь Грэм охотнее дал бы отрубить себе руку, чем согласился бы поставить сестру в известность о своем отъезде и попросить ее присмотреть за Ваандерхельмом до своего возвращения — если только он вернется, — или до появления наследника — если он появится.

Несколько дней с утра до вечера Грэм просидел в кабинете отцовского — точнее, теперь своего поверенного (никак он не мог привыкнуть), разбирая бумаги. Старик — господину Клайссу было уже за семьдесят, — косился на него с явной опаской, припоминая, по-видимому, прошлый визит молодого князя. Грэм тогда обошелся с ним не слишком вежливо, невзирая на почтенный возраст, и вполне понимал его неприязнь. Впрочем, господин Клайсс не позволил себе ни одного резкого слова, держался почтительно; а его помощник, худощавый молодой человек лет двадцати, так и вообще не проронил ни слова и старался держаться от визитера подальше. Грэм посмеивался про себя и вел себя так, что придраться было не к чему — воплощенные вежливость, обходительность и изящество манер.

Бумаг оказалось неожиданно много, и все они требовали пристального внимания к себе, а Грэм абсолютно не разбирался в подобного рода тонкостях. Часть документов он, просмотрев их и прослушав комментарии старика, отложил в сторону, а часть скомкал и бросил в камин, специально разожженный для этих целей, и вместо них написал новые. Говоря откровенно, он понятия не имел, что ему делать с состоянием и поместьями. Неизвестно, понадобятся ли они когда-нибудь ему самому; с другой стороны, и оставлять их в пользу сына Нинели или еще кому-нибудь он не хотел. С редкой настойчивостью перед внутренним взором появлялась улыбающаяся мордашка светловолосого малыша; Грэм, сцепив зубы, отгонял видение. Пожалуй, для Джулии будет слишком большим шоком обнаружить, что в распоряжении сына оказалась парочка ленных владений. Она ведь ничего не знала о титуле своего любовника. Да и неизвестно еще, как повернется жизнь, возможно, Грэму придется вернуться когда-нибудь, а ему не хотелось бы оказаться без крыши над головой. В результате, оба поместья он оставил за собой, оговорив, однако, что в случае его смерти Ваандерхельм должен отойти Моргану, сыну Нинели, а малое поместье — Мэнни, сыну Гаты. Конечно, если у него самого до того времени не будет законных наследников. Своему собственному сыну он отписал немалую сумму денег, дав Клайссу указание перевести их в банк того города, где жили родители Джулии, на имя Грэхема Амонтедо. Остальную, словно ничуть и не уменьшившуюся часть состояния, он пока решил оставить там, где она находилась, лишь взяв некоторую — довольно крупную — сумму золотом и драгоценными камнями. Позже, определившись со своим местонахождением, он планировал списаться с поверенным на предмет дальнейших указаний.

После того, как все дела были улажены — на это ушла почти целая неделя, и Грэм все больше нервничал, — оставаться более стало не за чем. Перед Грэмом во весь рост встал вопрос, куда направить стопы свои? Ответа на него он не знал. Отправляться к дикарям — неважно, на север или юг, — он не хотел. В пустынях песчаных и ледовых, равно как и в джунглях, его наверняка не знали, не слышали и имени его, но порвать с цивилизацией он был не готов. Он был и оставался городским человеком до мозга костей. Но где найти такой город, в котором бы о нем ничего не знали? Есть ли поселение, в котором не было бы храма Фекса и сумеречных братьев? Впрочем, в Истрии, скорее всего, про мнимую казнь отступника и не слыхивали, но в Истрии зато был Крэст Авнери. Грэм не был уверен, что истрийский принц до сих пор не ждет его с распростертыми объятиями и с любовно разложенными на столе пыточными инструментами. Можно утешать себя тем, что прошло уже более десяти лет, но кто знает, каков срок жизни ненависти? Из-за Крэста Грэму пришлось десять лет назад покинуть Истрию, Крэст же «выкурил» его спустя полтора года и из Наи. Теперь в Наи Грэма уже не разыскивали по приказу Авнери, это было известно совершенно точно, но вот в Истрии… Островная империя слишком далеко, чтобы можно было что-то сказать наверняка.

Промаявшись в раздумьях, Грэм все же пришел к выводу, что кроме Истрии, ему неуда деваться. Что ж, пусть будет Истрия. В конце концов, необязательно же ему попадаться на глаза Крэсту? Впрочем, усмехнулся Грэм про себя, судьба у меня такая, что обязательно попадусь. Но что же теперь делать?

А ведь в Истрии еще жил Брайан… то есть, наверное, все еще жил. Грэм с глухим раскаянием подумал, что человека, которого считал старшим братом, он не видел уже более десяти лет. Мало того, он ни разу не попытался послать весточку. Стоило ли потом удивляться, что у Грэма не было друзей, при таком-то к ним отношении? А вот и шанс исправиться. Неизвестно, правда, как посмотрит на него Брайан после десяти прошедших лет, узнает ли? А если узнает — то обрадуется ли? Можно ли радоваться человеку, которого видишь так редко, что между свиданиями забываешь даже его лицо? Грэм не знал. Все его отношения с людьми были настолько недолговечными, его с такой завидной периодичностью всю жизнь носило с места на место, что он редко даже обращал внимание на окружающие его лица, и никогда не задумывался о наличии или отсутствии дружеских уз. Людей, которые вызывали у него чувства, более сильные, чем простое любопытство, можно было пересчитать по пальцам. Грэм подумал, что всегда был одиночкой, и вдруг обнаружил, что не слишком приятно сознавать свое одиночество в тридцать два года. В возрасте, когда у большинства людей уже есть любящие жены и дети, у Грэма не было никого, кроме разве что племянника, который, за неимением отца, был привязан к нему.

Даже женщина, с которой он два года делил постель, ушла от него, скрыв в тайне то, что семя его принесло плод — дитя, сына… Впору было начать кусать локти.

Но Грэм подумал, что будет в высшей степени глупо и бесполезно, если он предастся самоуничижению и примется рвать волосы на голове и стенать. Кроме того, чтобы впасть в отчаяние, нужны были моральные силы, а сил этих у него не оставалось.

Уже почти собравшись ехать, Грэм вдруг подумал, что в этот раз он должен кое с кем проститься. У него уже вошло в привычку уезжать без прощания, и с этой привычкой, как и со множеством других, нужно было завязывать.

Ему хватило наглости лично явиться в дом тана Ланса Лорейна. Мелькнула даже шальная мысль: если разъяренный тан еще раз попытается убить его и преуспеет в этом, то ему не придется никуда ехать. На счастье, прежде чем попасться на глаза хозяину дома, он встретил хозяйку. Камилла первая услышала от слуги о посетителе и спустилась в холл. Она увидела, что это за посетитель, побледнела и чуть не лишилась чувств. Грэм попытался придержать ее за локоть — вдруг все же упадет, — но она отшатнулась и посмотрела на него огромными испуганными глазами.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она нервно. — Я не знала, что ты вернулся…

— Вернулся. Я пришел попрощаться, Ким.

— Попрощаться? — Камилла закусила губу. — Если Ланс увидит тебя, он такое прощание устроит тебе… да и мне — тоже.

— Я уже ухожу. Не волнуйся.

— Уходишь?! Нет, постой… ты снова уезжаешь? Надолго?.. Нет, здесь не надо разговаривать… пойдем со мной…

Она ухватила его за руку и повлекла за собой. Через минуту они оказались в маленьком, со вкусом обставленном будуарчике, очень располагающем к любовным утехам. Грэм, оглядевшись, усмехнулся краем рта — случайно ли Камилла привела его сюда или нет?

— Так ты уезжаешь? — она примостилась на крошечном диванчике, глянула снизу вверх. — В прошлые разы ты не прощался…

— Я решил изменить привычки, — серьезно ответил Грэм. — А что, твой благоверный не заходит сюда?

— Нет, это моя комната, Ланс тут не бывает… Так для чего ты пришел? Я думала, между нами все… кончено.

— Да ничего и не начиналось, Ким, — тихо ответил Грэм. Без тени улыбки, плотно сжав узкие губы, он рассматривал ее, красивую и, несомненно, умную женщину, бывшую в течение нескольких месяцев его любовницей. Достойную женщину. Беда же заключалась в том, что он очень мало знал о ней, она же о нем и того меньше. Она даже не подозревала о кошмарах, мучивших его по ночам. Она не затрагивала в нем никаких струн, кроме плотских желаний. — Но попрощаться я все же хочу. Не знаю, вернусь ли я когда-нибудь сюда. Думаю, что уезжаю навсегда.

— Ты каждый раз уезжаешь навсегда, — она не смутилась под его взглядом, как это обычно бывало с женщинами, а еще выше вскинула голову. — Ну что ж, спасибо и на том, что решил сказать «прощай» на этот раз.

— Еще хочу просить тебя, чтобы ты не держала на меня зла.

— Ого! — Камилла удивилась. — Вот даже как? Грэм… что-то произошло? Ты… не похож на себя.

Он вздохнул и отвернулся. Еще бы похож. Его нет, его казнили. Его жизнь выменяли на жизнь другого человека, о котором он не знал ничего — даже имени.

— Так что же, Грэм? что случилось? Я могу… чем-то тебе помочь?

Теперь удивился Грэм. Они с Камиллой всегда соблюдали дистанцию в отношениях, и дистанцию эту, в большей степени, установил он сам, очертив границы дозволенного. Они никогда не лезли во внутреннюю жизнь друг друга, и он не мог ожидать, что Камилла захочет нарушить неписаные правила, предложив помощь.

— Нет, мне помощи не нужно.

— Ну, тогда… Тогда — прощай, Грэм.

Она протянула ему руку, он молча коснулся ее губами; потом помог Камилле встать с диванчика. В молчании они прошествовали обратно в холл, не наткнувшись на тана; там Грэм, так и не проронив ни слова, коротко поклонился и вышел. Оседланный Бес ожидал его прямо у дверей — Грэм велел конюху Лорейнов не дотрагиваться до коня и не уводить его в конюшню.

Как хорошо, думал он, направляясь обратно в свое поместье, что обошлось без слез и причитаний. Впрочем, у него и не было оснований ожидать от Камиллы ни того, ни другого — она всегда умела держать себя в руках; иногда он просто завидовал ее выдержке.

По возвращении в замок Грэм в последний раз спустился в склеп к сестре, в последний раз положил цветы на ее надгробие в виде сломанного колеса. Последний раз посидел вечером на кухне у Укон — она специально для него расстаралась и испекла роскошный пирог. Аппетита у Грэма не было, как и все последние дни, но он, чтобы не обидеть добрую повариху, мужественно съел кусок; зато Мэнни расстарался и в одиночку слопал почти все, что оставалось. Укон все пыталась вызнать у молодого князя, что же такое стряслось, если он так спешно уезжает. Грэм отмалчивался. Объясняться он не собирался.

Больше в окрестностях не оставалось никого, с кем нужно было бы прощаться, и наутро светлейший князь Грэм Соло в сопровождении племянника покинул родовое поместье. Он держал путь в Карнелин. Показываться там было опасно, знакомцев у него в городе детства водилось немало, но он собирался рискнуть. Раз уж он не знал, вернется ли когда-нибудь в Наи, то был намерен заехать на могилу матери.

К его удивлению, могила оказалась ухоженной. Он-то ожидал, что заросла она так, что и колеса на ней не найти; уже в прошлый его визит густая трава делала могилу похожей на обычный холм. Сейчас же он увидел аккуратную могилу, выглядящую так, словно к ней регулярно приходили скорбящие родственники и, как минимум, расчищали ее от травы. Недоумевающий, Грэм стоял, склонив голову и положив ладонь на плечо Мэнни, и пытался сообразить, что же это значит. Ему не пришлось долго удивляться. Сзади неслышно подошел высокий, худой человек в черном одеянии с закрывающим лицо капюшоном, на поясе у него висела связка ключей, отягощенная двумя оловянными брелоками — один в виде фигурки ворона, второй — в виде сломанного колеса. Человек заговорил с Грэмом; он оказался одним из служителей Борона, присматривающий за могилами при храме. Он рассказал, что на должности этой находится всего пару лет, но успел привести кладбище в гораздо более достойный вид, это он может утверждать без хвастовства.

— Я ухаживаю за заброшенными могилами, — тихо говорил он. — Поправляю их, пропалываю траву. Знаете, господин, очень много брошенных могил… — он покачал головой, покрытой черным капюшоном. Можно было бы подумать, что так он выражает свое сожаление, но голос его оставался совершенно спокойным. Он просто констатировал факт. — Вот и эта тоже.

— Здесь лежит моя мать, — через силу выдавил из себя Грэм, не зная, зачем говорит это. — Она умерла двадцать пять лет назад.

Из темноты под капюшоном сверкнули внимательные, все понимающие глаза. Служитель Борона никогда не станет упрекать сына, стоящего на покинутой могиле матери, за то, что уделял ей слишком мало внимания. Мрачного Борона — равно как и его священников — не занимают подобные мелочи, относящиеся к этой жизни. Не занимают и людские чувства и горести.

— Ее не обойдут вниманием, — только и сказал высокий священник. Оставалось лишь гадать, к чему относилась его фраза — к могиле женщины здесь или к ее загробной жизни там, у Борона. Грэм не стал ломать голову. Он молча вытряхнул на ладонь несколько золотых монет из кошеля, протянул их смотрителю кладбища. Тот не стал отказываться; золото моментально исчезло в недрах широкого одеяния.

— Да будет Борон милосерден к нашим душам, — донеслось из-под капюшона; и священник, задержавшись на полминуты, удалился так же бесшумно, как и появился. Задержка его, видно, была вызвана тем, что он ожидал услышать от Грэма подобающий в таких случаях ответ, но ничего не дождался. Грэм, когда-то почитавший черного Борона более всех остальных богов — даже Фекса — теперь не обращался к нему больше. Что толку почитать бога, который не слышит твоих молитв? А Грэм не раз и не два молил его о быстрой и чистой смерти…

— Ваша матушка умерла так давно? — едва слышно спросил Мэнни, когда долговязая черная фигура скрылась из поля зрения. — Вы были еще мальчиком?

— Мне было столько же лет, как тебе сейчас, — отозвался Грэм. — Или, может, чуть побольше. Но это, действительно, было давно. Слишком давно, Мэнни.

Так давно, сказал он про себя, что я уже почти не помню тебя, мама. Я, правда, помню еще чувства, с которыми приходил сюда лет тринадцать назад, вырвавшись из каменоломен. Помню, но вот только повториться они уже не могут. Стоя над могилой матери, Грэм снова почувствовал образовавшуюся в душе черную пропасть, в которой не было место чувствам после всего того, что с ним случилось в последнее время, и особенно — в последний год. Поэтому он не стал опускаться на колени, не стал брать с могилы горсть земли, не стал даже ничего говорить. Потому что говорить было нечего, а все было бы ложью и пустыми патетическими жестами. Он просто развернулся и медленно пошел к выходу с кладбища.

Глава 4

С прощаниями было покончено, теперь следовало подумать о месте на корабле до какого-нибудь истрийского города.

Грэму уже приходилось совершать морские путешествия, и воспоминания о них сохранились самые мерзкие. Наиболее неприятным из них было то, во время которого он отрабатывал свой проезд в качестве гребца; работка была просто каторжной. В буквальном смысле, потому что сидеть ему пришлось на одной скамье с каторжниками. Но тогда, десять лет назад, Грэм был нищим юным бродягой, никем он был, и капитан имел право поставить какие угодно условия проезда. Посадить же на весла родовитого князя не посмел бы ни один морской волк. Грэм отлично сознавал это, но, тем не менее, озаботился поисками судна на парусном ходу. Дело было не в том, что он боялся тяжелой работы или каторжников. Просто он еще слишком хорошо помнил, несмотря на прошедшие годы, как сам был таким же, как эти озверевшие, изможденные люди, только не на галере, а на каменоломне. Клеймо давно исчезло, скрытое множеством новых шрамов, но память о страшных годах оставалась.

Без труда он купил место на истрийском торговом паруснике — Свафнир знает, к какому виду он относился, Грэм никогда не разбирался в кораблях. Торговец носил непритязательное имя «Элизия» и был не самым высококлассным в своем семействе, но Грэма такие тонкости не волновали. Ему важнее было поскорее попасть в Минран, конечный пункт назначения, а капитан заверил, что его «Элизия», несмотря на невзрачный вид, весьма быстра. Грэм, в свою очередь, с поразившей его самого дотошностью выспросил у капитана, что за город Минран, где находится, далеко ли от Карата. Ответ его немного разочаровал. Минран располагался на Латере, то есть так далеко, как только возможно. Грэм и сам не знал, зачем ему вдруг понадобилось побыстрее оказаться в Карате, но он решил не заниматься на этот раз самокопанием. Понадобилось — и ладно. Утешил он себя тем, что, оказавшись в Истрии, уже не так сложно будет добраться до любого ее города.

Поднимаясь на борт, он поднял глаза и невольно вздрогнул: на палубе мелькнули вдруг рыжие локоны, будто языки огня. Волосы подобного цвета в его мыслях намертво сроднились с белокожим курносым личиком. Он сделал над собой усилие, заставив успокоиться, и обругал себя за глупость. Уж кому-кому, а Ванде нечего делать на борту истрийского парусника. Но что же, спросил он себя, показалось мне, что ли? Через минуту он понял, что нет, не показалось. Вот только огненная шевелюра принадлежала не Ванде, конечно же, а одному из матросов, совсем юному парню лет семнадцати, еще недавно, вероятно, бывшему юнгой. Грэм не успел рассмотреть его как следует, но успел заметить и его невысокий рост, и тонкое, даже изящное, сложение (совсем не подходящее для моряка), а так же зеленые глаза над россыпью веснушек, глаза мучительно знакомые. Он не сумел сразу сообразить, кого же они ему напоминают, и решил разузнать, кто такой этот рыжеволосый юноша, так же органично сочетающийся с компанией загрубевших, развязных матросов, как колибри — с толпой кур.

Каюта оказалась всего-навсего крошечным темным закутком, в котором с трудом размещалась пара подвесных коек. Грэм криво усмехнулся, но возмущаться не стал. В конце концов, корабль вовсе не был предназначен для перевоза пассажиров, и вряд ли даже капитан живет в намного более роскошных апартаментах. А когда Грэм плавал в качестве гребца, ему вообще не полагалось никакого личного закутка, в лучшем случае — крошечный пятачок под навесом на палубе, а то и просто под открытым небом.

Спустя какое-то время Грэм стоял на палубе, опершись на борт, и смотрел на удаляющийся берег Наи. Там, на материке, оставалась вся его жизнь, и не оставалось, кажется, ни одного человека, который пожалел бы об его отъезде. Грэм прикрыл глаза. Прожить тридцать два года, наворочать дел — и оказаться никому не нужным, без привязанностей и без целей. Надо еще постараться, чтобы так жить… вот он и постарался.

Наверху, где с полминуты назад что-то грохотало с явственно жестяными нотками, теперь переругивались два голоса. Один их них принадлежал Мэнни — звонкий и на удивление наглый, никогда Грэм не слышал у него такого. Как и тех выражений, которые мальчишка употреблял. Звук здесь, в каюте, был сильно приглушенный, но уж что было слышно — то было слышно. Второго голоса Грэм не знал, что неудивительно, поскольку на борту корабля он находился всего-то несколько часов, а голос принадлежал кому-нибудь из матросов.

В любом случае, стоило подняться и посмотреть, по отношению к кому это Мэнни позволяет себе такие выражения. Грэм промокнул влажным полотенцем щеки и подбородок, бросил его рядом с тазиком для умывания и, натянув тяжелый камзол из черного бархата, вышел на палубу.

Спорщики, как оказалось, стояли у самой двери в каюту, так что Грэм, открывая ее, едва не пришиб их — движения его были иногда очень уж порывистыми. К счастью, оба успели отскочить в сторону, пнув при этом (вторично) загрохотавшее ведро. Грэм остановился и по очереди смерил спорщиков взглядом. Мэнни имел вид необычайно задиристый, и только появление дядюшки немного смутило и остудило его. Оппонентом его оказался тот самый рыжеволосый юноша, чья шевелюра привлекла внимание Грэма в первую же минуту появления на «Элизии». Теперь Грэм смог рассмотреть его внимательнее и снова удивился изяществу его сложения. Юноша был невысок, особенно по сравнению с ним самим, но, несмотря на тонкость стана, достаточно крепок. Кожа его была необычно смуглой для рыжеволосого человека, и на ней почти терялась богатая россыпь веснушек. Буйная шевелюра цвета пламени спадала на плечи, обрамляя тонко очерченное скуластое лицо с зелеными, как малахит, глазами и слегка приплюснутым носом. На щеках золотился юношеский пушок. Грэм снова испытал тошнотворное чувство deja vu — похожее лицо он уже где-то когда-то видел, только не мог вспомнить, где. На юноше была обычная матросская рубаха, распахнутая на груди, и подвернутые до колен штаны. На босых ногах блестели капли воды. В руках он сжимал длинную палку с намотанной на нее мокрой тряпкой. Ситуация была ясна, учитывая откатившееся в сторону ведро и разлитую повсюду воду: юноша убирал палубу, когда Мэнни, с трудом способный пройти спокойно пару шагов и почти всегда носившийся сломя голову, налетел на него, опрокинув ведро и облив его водой. Сам он при этом не пострадал, но в случившимся считал себя абсолютно невиновным. Грэм впервые подумал, что, возможно, уж слишком потакает ему — парень рос не в меру нахальным.

— Так, — ровным голосом сказал Грэм. — И что у нас тут?

— Все в порядке, князь, — юноша коротко взглянул на него и поклонился. — Прошу прощения, это моя вина. Воду я сейчас уберу.

Похоже было, что вину на себя он взял не потому, что Мэнни был воспитанником знатного господина, занявшего одну из лучших кают. Скорее всего, ему просто не хотелось связываться с наглым восьмилетним пацаном.

— Твоя вина, говоришь?.. — медленно переспросил Грэм и перевел взгляд на Мэнни. Тот смотрел в сторону и делал вид, что происходящее его не касается. Он ждал удобного случая, чтобы улизнуть. — А мне сдается, что тут поработал вот этот молодой человек. Мануэль?..

— А что? — скандальным голосом сказал Мэнни, задирая нос до неба. — А чего он ведра на ходу ставит?!..

Юноша смерил его красноречивым взглядом, но промолчал. Грэм, с трудом сдерживая усмешку, суровым голосом спросил:

— Я полагаю, ты уже извинился? Мануэль?

Мэнни скисал на глазах. Видимо, добило его официальное обращение — никогда прежде Грэм не называл его полным именем.

— Не успел еще, — буркнул Мэнни.

— Ну так извинись сейчас.

Возможно, не надо было давить на мальчишку, тем более, что Грэм заметил, как в серых глазах разгорается нехороший огонек; но и наглость его следовало поумерить. Грэму вовсе не хотелось, чтобы Мэнни вырос таким же самоуверенным хамом, каким был его отец (при всех прочих своих достоинствах).

— Прошу прощения, — буркнул мальчик еще менее любезно.

Грэм сначала хотел было придраться к тону, но потом решил удовлетвориться и этим. Да, придется поговорить с мальчишкой как следует…

— Иди, — сказал он. — Только, ради богов, смотри себе под ноги.

Без единого слова Мэнни ушел в каюту. Грэм проводил его взглядом, усмехнулся и, наклонившись, поставил опрокинутое ведро к ногам юноши.

— Благодарю, князь, но зря вы… — начал было тот, вспыхнув.

— Как тебя зовут? — перебил Грэм, решивший узнать любым способом, и побыстрее, где же он видел раньше эти малахитовые глаза.

Юноша удивленно взглянул на него, откинув со лба челку, но ответил, старательно пряча удивление:

— Мое имя Лайонель Эрк, князь…

Вот так-так! Грэм вспомнил солнечный день, залитый светом маленький задний дворик, и рыжеволосого взлохмаченного пацана, который с благоговейным восторгом разглядывал гравированный клинок его бастарды. Неудивительно, что черты лица парня показались ему знакомыми.

— Лал, Безымянный меня побери… — пробормотал он, отступая на шаг. В голове у него образ семилетнего мальчишки никак не хотел связываться с красивым парнем, стоящим перед ним сейчас. — Скажи-ка, а твоего отца зовут Брайан…

— Эрк, — закончили они вместе. Теперь Лал уже не мог скрывать свое удивление; зеленые глаза его заняли почти пол-лица.

— Вы знаете моего отца?..

— Знаю. Или, сказать, точнее, знал. С тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло много времени, — Грэм оглянулся по сторонам в поисках чего-нибудь, на что можно было бы сесть. Продолжать разговор вот так, стоя, ему не слишком хотелось. Но в видимых окрестностях не нашлось ничего подходящего для сидения, и он предложил: — Может быть, ты смог бы зайти ко мне для разговора, когда у тебя выдастся свободная минутка?..

Юноша задумался, потом качнул головой.

— Не думаю, что капитану это понравится.

— С капитаном я поговорю, — тоном, не допускающим возражений, сказал Грэм. — Видишь ли, твой отец в свое время очень выручил меня, и не один раз, так что меня очень интересует то, что происходит у вас дома.

— Хорошо, — поколебавшись, ответил Лал. — Я зайду к вам, князь.

— Спасибо. А на Мэнни не обращай внимания. Он еще не всегда понимает, что к чему.

— А я на него не в обиде, — неожиданно улыбнулся юноша. — Забавный у вас сынишка, князь.

Для того, чтобы поговорить с капитаном «Элизии», Грэму пришлось нарушить свои планы — а в них никак не входили трапезы за одним столом с офицерами судна. С большой неохотой он отправился в офицерскую кают-компанию. Хотя капитан в самом начале путешествия весьма настойчиво приглашал его разделить с ним и его помощниками пищу, он холодно, хотя и изыскано вежливо, отказался. Ничьего общества он не жаждал, и уж меньше всего — того, что мог найти на борту корабля.

Капитан, нестарый еще бородатый истриец, без особого удивления принял просьбу Грэма разрешить Лалу иногда заходить в его каюту. Он даже не стал слушать объяснений. Ему было все равно, что связывало одного из его матросов и богатого пассажира с материка. Главное, сказал он, чтобы парень не забывал про свои обязанности.

Так что, уже вечером Лал переступил порог каюты Грэма — несколько робко; вело его, похоже, по большей части любопытство. Грэм, одетый в одну только тонкую рубаху с закатанными рукавами и простые штаны, собирался ужинать в гордом одиночестве — Мэнни предпочитал есть вместе с офицерами, которые абсолютно ничего против его общества не имели.

Лал долго отпирался, прежде чем уступить Грэму в просьбе разделить с ним трапезу, но в конце концов последний, не слушая возражений, молча налил вина в кружку и сунул ее в руки юноше.

Тот, как показалось Грэму, чувствовал себя не совсем уютно в пассажирской каюте тет-а-тет с человеком, носящим громкий княжеский титул, которому противоречила затейливая татуировка на открытых по локоть руках, более подходящая для наемника с материка. Не говоря уже о сломанном зубе и шрамах, выглядывающих в вырез рубахи. Кроме того, Грэм не носил никаких драгоценностей, кроме золотых колец в ушах; а это украшение, опять же, было совсем не присуще представителям аристократии.

Видя неловкость Лала, Грэм решил самостоятельно приступить к беседе и для начала напомнил о том, что они уже были знакомы раньше. Юноша смутно припоминал Илис, довольно частую гостью в доме отца, и какие-то проблемы, связанные с ней. Ему было в ту пору семь или восемь лет, но тревожная атмосфера, царившая в доме, запомнилась. А в связи с этой тревогой запомнился и гость отца, высокий беловолосый человек с мечом, человек нездешний, говорящий со странным протяжным акцентом. Он рассказывал маленькому Лалу и его сестре фантастические истории про дикие леса Самистра. Теперь, правда, ему было трудно сопоставить того человека и Грэма сегодняшнего, так же как и Грэму сопоставить Лала взрослого и Лала маленького.

Грэма интересовало, как поживает Брайан и его маленькая Анастейжия. Лал рассказал, что с ними все в порядке, и отец, и мать здоровы и благополучны. Два года назад отец ушел из мастерской, где работал до тех пор, и открыл свою собственную, переманив несколько человек от своего прежнего хозяина. Тогда-то Лал, который вовсе не жаждал осваивать профессию плотника (на чем настаивал отец), и решил податься в моряки. Отец возражал, и между ними произошла ссора. Впрочем, не слишком шумная и без всяких там проклятий. Сохранению мира в семье немало способствовала Анастейжия. Ей было тяжело отпускать сына из дома в опасное море, но и против воли удерживать его она тоже не хотела. Она сумела смягчить гнев вспыльчивого супруга, и в конце концов Лал ушел из дома почти мирно.

Небольшим утешением его родителем служил тот факт, что Джем оставалась с ними и (пока) покидать дом не собиралась. Во всяком случае, так было год назад, когда Лал последний раз был дома. Жениха у нее не было, а тех парней, которые пытались ухаживать за ней, она отшивала с завидной ехидностью.

Лал упомянул еще о младшем брате, который родился уже после того, как Грэм уехал из Карата. Саймон был на восемь лет младше двойняшек и унаследовал внешность и упрямство отца. Он был почти неуправляем, и мать и сестра немало с ним намучались. Слушался он исключительно отца и старшего брата.

Грэм сделал вывод, что дела у Брайана обстоят достаточно благополучно, а значит, можно нанести ему визит без опасений вляпаться в очередные неприятности. Он тут же мысленно укорил себя за эгоистичный подход — думать больше следовало о том, как не добавить проблем Брайану своим визитом.

— Скажи-ка, Лал, — обратился Грэм к юноше. — Ты собираешься заехать домой, когда мы придем в Истрию?

Лал пожал плечами. До сих пор в нем чувствовалась некая скованность, собеседник продолжал смущать его.

— Не знаю, господин князь. Хотелось бы, но я не уверен, что мы будем заходить в порт Карата, а длинный отпуск капитан едва ли мне позволит.

С капитаном, полагал Грэм, можно договориться без проблем, но он не хотел этого делать. Почему-то ему казалось, что юноша воспримет такое заступничество почти как оскорбление. Да и сам он лет пятнадцать назад, в возрасте Лала, ни за что не позволил бы, чтобы кто-то за него просил.

— Что ж, — сказал он как ни в чем не бывало, — если вдруг случится такое, что ты сумеешь попасть в Карат, я сочту за честь, если в дом твоего отца я приду по твоему приглашению.

Лал вспыхнул, но в глаза ему взглянул бестрепетно.

— Сочту за честь видеть в доме отца такого гостя как вы, князь! — он вдруг вскочил, со стуком поставив на стол кружку с вином, которое за весь разговор едва пригубил. — Простите, но меня ждут мои обязанности. Мне нужно идти.

— Конечно, иди, Лал…

Юноша поклонился и поспешно выскользнул за дверь. Грэм дождался, пока шаги его затихнут на коротенькой лесенке, ведущей наверх, на палубу, и со вздохом откинулся на спинку грубого стула, по его просьбе принесенного в каюту. Да, на людей он по-прежнему производит неотразимое впечатление… увы, вовсе не положительное. Он не знал, что можно с этим поделать, да и, по правде говоря, не очень-то и хотел меняться.

Как и следовало ожидать, за все плавание Лал ни разу не постучался в дверь каюты Грэма. Он вежливо здоровался в ответ на приветствия, когда им случалось встретиться где-нибудь на корабле, и охотно участвовал в беседах, которые заводил Грэм. Но сам первым разговор не начинал никогда. Грэм не знал, чего тут больше, робости или неприязни. На робкого юношу Лал вовсе не походил, равно как и неприязни в нем не наблюдалось. Скорее всего, он просто чего-то выжидал.

Грэм с нетерпением считал дни, оставшиеся до того мига, когда «Элизия» пристанет к истрийскому берегу, слонялся по палубе, не разговаривая ни с кем, кроме Мэнни, Лала и капитана. Он чувствовал спиной взгляды, которыми провожали его члены команды — взгляды, в которых любопытство смешивалось с неприязнью и опаской. Он знал, что матросы его побаиваются, хотя, вроде бы, он не сделал ничего, чтобы заслужить такое к себе отношение. Еще пару месяцев назад он посмеялся бы над этим, но теперь задумался. В последние годы ему нравилось, когда люди боялись его. Точнее сказать, не «нравилось», а просто без этого невозможно было выжить. Теперь же нужда в этом отпала, но поведение и манеру держать себя было не изменить.

На судне Грэм оказался единственным пассажиром, а потому ему не приходилось сталкиваться во время своих прогулок с другими такими же бездельниками, жаждущими общения. Его это устраивало; с другой стороны, у него появилось слишком много незанятого ничем времени. Мысли, приходящие к нему в эти дни, невозможно было прогнать ничем, ибо даже отвлечься ни на что он не мог — со всех сторон скорлупку корабля окружало лишь море, и глаз, не задерживаясь, скользил по его поверхности. Грэму ничего не оставалось, кроме как любоваться морскими пейзажами, и он изучил воду во всех ее проявлениях — и черную, как бездна, под пасмурным небом, и слепящую глаза солнечными бликами, и вздымающуюся многометровыми волнами, грозящую поглотить все, что неосторожно оказалось на ее поверхности. Ибо в этот раз Грэму «посчастливилось» попасть в шторм. Море его, очевидно, очень сильно невзлюбило и раз за разом готовило сюрпризы, один экстремальнее другого. Самое обидное, что до конечной цели путешествия оставалось всего-то четыре или пять дней пути.

Шторм разыгрался нешуточный. Грэму стоило немалого труда запихнуть Мэнни в каюту. Мальчишка непременно желал остаться на палубе и наблюдать буйство стихий своими глазами от начала и до конца. Факт, что любая волна повыше может спокойно смыть его в море, его не волновал. Или просто Мэнни о подобном не думал. А Грэм думал, а потому велел ему сидеть внизу и носа не казать на палубу, пока не позовут. За себя же он не волновался. Кроме того, для себя он считал невозможным прятаться в относительно безопасной каюте, в то время как команда пыталась справиться с кораблем; поэтому он поднялся наверх и предложил капитану помощь.

В последующие годы, когда он вспоминал это последнее плавание, каждый раз по-новому поражался, как люди по доброй воле становятся моряками, зная, что настанет момент, когда они не будут властны над своей жизнью, а все будет зависеть исключительно от прихоти стихий. Самому ему показалось, что прошли дни, прежде чем он смог спуститься к себе и, обессиленный, завалиться в койку. За те несколько часов, что бушевал шторм, он устал так, как за целый день работы на каменоломне, да к тому же еще промок и замерз, поскольку вода, больно хлеставшая со всех сторон, по температуре приближалась ко льду. Грэм и раньше-то не слишком жаловал море, и теперь любви у него к морской стихии заметно поубавилось.

Во время шторма, который, по словам капитана, был одним из самых сильных в его жизни, «Элизию» изрядно отнесло к югу, и теперь она оказалась ближе к южной оконечности архипелага, чем к Латеру. Капитан, прикинув свое месторасположение, долго ругался — на Латере корабль ждали заказчики груза, а с доставкой запаздывали уже на пару дней. Грэм сначала молча выжидал, какое будет принято решение — ему-то в Минране ничего не было нужно, а до Карата оттуда пришлось бы тащиться через всю Истрию, — а потом решил пойти побеседовать с капитаном. Он долго думал, какие аргументы привести. Можно было сказать, что корабль здорово потрепало бурей и, прежде чем пускаться в мало-мальски далекое путешествие, его не помешало бы подлатать. А порт Карата был, бесспорно, ближе, чем порт Минрана. Можно было так же заметить, что, если «Элизия» развалится по пути, пользы от нее заказчикам груза будет немного. Но, поразмыслив, Грэм решил не приводить этих выводов. В конце концов, капитан свое судно знал лучше, чем он. И ему виднее, развалится «Элизия» или нет.

Грэм поступил гораздо проще — он предложил капитану такую сумму денег, что тому сложно было отказаться. Он и взял, посмотрев на Грэма, как на сумасшедшего.

А Грэму подумалось, что, видно, стареет он, ведь никогда раньше он не пытался управлять людьми с помощью денег. Правда, своего он все равно добился, «Элизия» разворачивалась на юг, так какая разница, как он действовал?

Возвращаясь в каюту, Грэм натолкнулся на Лала, который куда-то тащил свернутый кольцом канат.

— Приятная новость, парень, — сказал Грэм, когда юноша, кинув ему, попытался проскочить мимо. — Мы идем в Карат.

— Серьезно? — мальчишеское лицо Лала просветлело, но тут же между бровями пролегла складка. — Но как…

— Капитан решил, что «Элизия» нуждается в починке, — Грэм немного покривил душой, но настоящей подоплеки решения капитана открывать не собирался. — Так что, я полагаю, у команды будет время прогуляться по берегу…

— Я готов, князь! — юноша понимал все с полуслова. Голос его звенел такой радостью, что Грэм невольно улыбнулся. — Я… это будет честь для меня, князь, — сопроводить вас…

— Не болтай глупостей, Лал. Какая там честь. Я буду рад, если твой отец хотя бы пустит меня на порог… после того, как я бесследно исчез…

Глава 5

В Карате Грэм был около десяти лет назад, но город запомнился ему хорошо. Уж те места, где он бывал — а их набралось бы немало — он мог описать и с закрытыми глазами. До мозга костей городской житель и профессиональный вор, он запоминал все переплетения улочек и переулков с первого раза.

Теперь, сойдя по трапу «Элизии» и оглядываясь по сторонам, он никак не мог поверить, что прошло столько лет — все вокруг оставалось неизменным. Порт Карата ничуть не изменился, в нем так же кипела жизнь, и так же никто не обращал внимания на только что сошедших на землю пассажиров. Сновали отягощенные своими проблемами люди, и никому не было дела до чужеземцев с материка. Грэм подумал, что все же правильно сделал, выбрав Истрию конечным пунктом путешествия.

— Какой большой город! — Мэнни, разинув рот, вертел головой по сторонам, не зная, куда смотреть в первую очередь.

Мальчишку легко было понять. Самый большой город, который ему пришлось видеть до сего дня, да и то мельком, уступал Карату в размерах. Хотя и являлся столицей Медеи. Карат, шумный и огромный, очень отличался от небольших и тихих в своей массе городов материка.

— Погоди, ты еще не видал центральной площади, — со скрытым удовольствием произнес Лал. За последние дни мальчишки как-то незаметно сблизились, и Грэм с удивлением отмечал, что отношения их становятся похожи на братские. Лал уже совершенно позабыл не слишком приятные обстоятельства знакомства с Мэнни, а тот только сконфуженно опускал глаза, стоило ему вспомнить о том дне. — Я попрошу Саймона, он покажет тебе…

— Кто такой Саймон? А почему не ты сам? — ревниво поинтересовался Мэнни.

— Саймон мой брат. Тебе с ним будет интереснее, чем со мной.

— Почему это?

— Увидишь.

Грэм молча шел рядом с ними, почти не слушая беседу, полную полушутливых подначек. Он уже сомневался в том, что делает правильно, собравшись появиться в доме старого друга без приглашения и без предупреждения. Десять лет — немалый срок; неизвестно, каковы у Брайана обстоятельства, захочет ли он видеть его. И захочет ли Анастейжия принимать редкого и — чего уж там — не слишком приятного гостя. Может быть, лучше будет, пока не поздно, пойти и поискать комнату на одном из многочисленных постоялых дворов? И только потом, попросив Лала разведать настроения родителей, заявиться в их дом? Но Грэм понял, что потом решимость его может исчезнуть окончательно.

Да менять решение, пожалуй, уже было поздно — он узнал улицу, на которой стоял дом Брайана; вот уже и дом показался впереди. Лал ускорил шаг, и Грэму пришлось невольно приноровляться к нему.

Дом выглядел так, словно построили его только вчера — ухоженный, свежепокрашенный, чистенький. Брайан и его семья не бедствовали. Во дворе, где, как помнил Грэм, десять лет назад находилась собачья будка, теперь росли несколько кустов черемухи и сирени. Рядом с ними между двух деревянных столбов устроены были качели, на которых с совершенно похоронным видом сидел мальчишка лет девяти, чернявый и вихрастый. Сходство с Брайаном было несомненным, и Грэм сразу понял, что это его младший отпрыск.

— Кого хороним? — поинтересовался Лал, без церемоний распахивая калитку и входя во двор. Он словно бы и не отсутствовал дома целый год. — Смотри, Сим, еще немного — и твой нос воткнется в землю.

— Лал! — мальчишка явно обрадовался, но опять же, так, словно Лал отлучился из дома до ближайшей лавки, чтобы купить хлеба. — Хорошо, что ты пришел! Мама и Джем устроили стирку, и велели мне исчезнуть из дома, чтобы не мешался.

— И правильно сделали.

— Ага, правильно! Иди, говорят, погуляй… а к отцу в мастерскую запретили идти.

— Ну ему только тебя там не хватало…

— Лал! А теперь-то, наверное, можно? — на скуластой физиономии Сима появилась широченная хитрющая улыбка. — Ну, он же должен знать, что ты дома…

— Вот хитрюга, — хмыкнул Лал. — Беги, чего уж там. И прихвати с собой вот этого парня, — вопросительно взглянув на Грэма и получив от него согласие в виде молчаливого кивка, он подтолкнул вперед неожиданно оробевшего Мэнни. — Заодно покажешь человеку город. А мы пойдем пока удивим маму и Джем.

Явно обрадовавшийся компании Сим убежал, утащив за рукав бедного Мэнни. Грэм подумал, что до мастерской мальчишки доберутся не скоро, особенно если Сим и впрямь возьмется показывать новому приятелю местные достопримечательности.

— Я загляну на задний двор, сударь, — Лал вдруг снова стал серьезным, как смерть. — Мама и сестра наверняка там. А вы, если хотите, можете подождать в доме.

— Я пойду с тобой, если не возражаешь.

Задний двор напоминал шхуну с развернутыми парусами — стирка подходила к концу, и белоснежное белье занимало изрядную часть пространства. Между колыхавшимися на ветру простынями кто-то расхаживал, напевая под нос веселую песенку на истрийском. Лал, услышав ее, заухмылялся и жестом попросил Грэма молчать. Он бесшумно подкрался к одной из простынь, ловко поднырнул под нее и издал звук, смахивающий на рык самистрянского тигра. Из-за простыни раздался девичий визг, что-то упало, после чего на Лала обрушилась лавина отнюдь не любезных истрийских слов, большую часть которых Грэм не понимал. Среди мокрого белья произошло какое-то движение, визг сменялся хохотом, и через минуту перед Грэмом появился донельзя довольный Лал, волокущий в охапке некое растрепанное хохочущее существо. Существо это, поставленное на землю, оказалось невысокой девушкой, такой же рыжей и веснушчатой, как и Лал, из чего Грэм сделал заключение, что это его сестра Джем. Она, оказавшись вдруг перед незнакомым человеком, смутилась, покраснела и одарила брата убийственным взглядом. Грэм же, воспользовавшись замешательством девушки, смог хорошенько рассмотреть ее.

Маленькое скуластое личико, вовсе не такое смуглое, как у Лала, несколько терялось в окружении языков пламени… то есть, в окружении непослушных огненных прядок волос. Задорные зеленые глаза, золотые ресницы, пухлые губы — и все это озарено сиянием веснушек, особенно заметных на очень светлой коже. Простое платье девушки имело довольно глубокий вырез, и Грэм увидел не менее густую россыпь веснушек и на белых, как мрамор, шее и груди. На мгновение все это золотое мерцание ослепило его, и он увидел совсем другую девушку, и комок подкатил к горлу… но видение быстро исчезло. Джем вовсе не была похожа на Ванду.

Девушка смущенно улыбнулась ему, и, чуть отвернувшись, попыталась убрать с лица волосы.

— Прошу простить меня за мой вид, сударь, это все братец… — снова негодующий взгляд в сторону Лала, и следом, заинтересованный и быстрый, из-под золотых ресниц, — на Грэма. — Я, конечно же, не так должна встречать гостей…

Да, Анастейжия явно не ленилась прививать своим отпрыскам правила хорошего тона.

Грэм склонился в поклоне, с некоторым удивлением обнаружив, что ему не хочется отводить глаза от юной особы. Нужно было сказать что-то в ответ, но почему-то ему не приходила на ум ни одна подходящая к случаю фраза. Такое с ним случалось весьма редко. К счастью, вмешался Лал.

— Не беспокойся, Джем, ты прекрасно выглядишь. Сударь, позвольте представить вам мою сестру Джемайму. Джем, наш гость — князь Грэм Соло.

— Лал, давай обойдемся без титулов, — с досадой сказал Грэм, видя, как округляются глаза девушки. Она готова была уже опуститься перед ним в реверансе, но он осторожно взял ее за локоть и удержал от подобного проявления почтения. От его прикосновения девушка совсем смутилась. — В прошлую нашу встречу, милая леди, мы прекрасно чувствовали себя и без них.

Он понял, что не знает, как с ней разговаривать. Ему еще не приходилось вести бесед с хорошенькими девушками, которые годились бы ему в дочери. Да и любезности говорить ему в последнее время нужды не возникало. Да вообще — просто быть вежливым!

Не мог же он разговаривать с этим юным созданием, как с Джулией или Камиллой.

— В прошлую встречу? — озадаченно переспросила Джем, и ее зеленый изучающий взгляд буквально прилип к лицу Грэма.

— Я тебе объясню, — пообещал Лал, поскольку Грэм молчал, как немой. — А где мама? В доме?

— Да. Вы идите, а я соберу то, что ты разбросал, негодник! — девушка, одарив брата и гостя милейшей улыбкой, скрылась за своими простынями.

— Прошу вас, сударь!

Грэм с некоторой неохотой развернулся и пошел вслед за Лалом в дом. Ему очень не нравилось то, как заколотилось его сердце, когда улыбнулась Джем. Не вздумай заглядываться на нее, сказал он себе с тихой яростью. Она так юна, она — дочь твоего друга, а ты сам… В общем, не тебе должны предназначаться улыбки подобных девушек. И не тебе отвечать на них.

— Мама! — крикнул Лал, закрывая за собой дверь. — Я дома, мама!

— Ах негодник! — голос Анастейжии раздался совсем рядом, а спустя секунду, говоря на ходу, показалась и она сама. — Целый год домой носа не казал, и сваливаешься, как снег на голову!

В гораздо большей мере слова эти могли относиться к Грэму, и он отступил немного назад, в сумрак коридора, не спеша показываться на глаза Анастейжии. А то еще огреет за подобные сюрпризы мокрым скрученным полотенцем, которое держит в руках. Да и пусть сначала порадуется сыну.

Несмотря на сердитый тон, глаза у Анастейжии были радостные, и сына она бить, конечно же, не стала, а заключила в горячие объятия. И оказалась ниже не очень-то высокого Лала на полголовы. Ну и ну, подумал Грэм, да я уже, выходит, забыл, как она выглядит!

А выглядела она неплохо и совсем не постарела; выглядела так же свежо, как ее юная дочь.

— Ну, рассказывай, сынок!.. Ой, а кто это с тобой? Кто-то из твоих друзей?

Через плечо Лала она таки рассмотрела прячущегося в тени Грэма.

— Это я, — сказал тот, шагнув вперед, и остановился. — Я, Грэм.

Реакция Анастейжии оказалась несколько неожиданной и пугающей. Она побледнела и невольно отшатнулась, словно увидела призрака.

— Мам, что такое? — встревожился Лал.

— Живой! — Анастейжия словно и не заметила вопроса; смотрела она только на Грэма. — Живой…

— Живой, — подтвердил Грэм без восторга. Реакция Анастейжии несколько обескуражила его. — А в чем дело?..

— Мы-то думали, ты давно уже у Борона…

Пожалуй, дело не обошлось без общих знакомых, подумал Грэм. И кому же быть этим самым знакомым, как не Илис? Других вроде бы не имелось. Но для того, чтобы стать вестником новостей с материка, она должна была вернуться в Истрию. Значит…

Значит, разговор предстоит долгий, решил Грэм. И не в коридоре вести его… если, конечно, Анастейжия пожелает пустить его дальше в дом. А с лица ее уже исчезла мертвенная белизна, щеки порозовели, из глаз ушел страх и недоверие. Она взглянула на Грэма уже скорее сердито.

— Вот тебя бы огреть этим! — она встряхнула в руке скрученное полотенце. — Где это видано — пропасть на столько лет, что уже и за призрака тебя принимают!

— Огрей, — слабо улыбнувшись, согласился Грэм и даже подошел поближе, чтобы Анастейжии легче было осуществить свое желание. — Огрей, да не стесняйся. Я и впрямь заслужил.

— Ты заслужил порки почувствительнее, чем этим несчастным полотенцем! Но я, пожалуй, оставлю тебя на суд Брайана. Кстати, Лал, отец ведь ничего не знает о вашем появлении!

— Я уже отправил за ним Сима, — отозвался юноша и с улыбкой добавил. — Не знаю, правда, как скоро они с Мэнни доберутся до мастерской…

— С Мэнни? Кто это?

Не успел Грэм и рта раскрыть, как Лал ответил (и кто только за язык тянул?):

— Мэнни — сын его светлости князя.

Глаза Анастейжии стали как два блюдечка:

— Его светлости? Сын?

— Не совсем светлости и вовсе не сын, — возразил Грэм. — Нэсти, я расскажу все, что тебя интересует, но, если ты позволишь, не прямо здесь…

Анастейжия, конечно, позволила. Грэм и Лал расположились в большой комнате, а Нэсти, сдержав любопытство, мобилизовала со двора дочь, и они вдвоем принялись хлопотать на кухне.

— Простите, сударь, — заговорил Лал, когда они с Грэмом остались одни. — Но я действительно считал, что Мануэль — ваш сын.

— Неужели мы хоть немного похожи?

— Что-то общее в вас есть.

Вот как. Грэм был несколько удивлен — лично ему со временем все больше казалось, что Мэнни — вылитый отец, а от матери ему достались только несколько сглаженные черты лица.

— Если вы позволите, сударь, я пойду узнать, не нужна ли маме какая-нибудь помощь.

— Лал, ты у себя дома, зачем спрашивать разрешения?.. Я — твой гость, а не ты мой.

Юноша ушел. Грэм проводил его взглядом, покусал губы. Ему было не слишком удобно сидеть без дела, в то время как все обитатели дома были заняты, но он понимал, что своим появлением нарушит уютную и радостную семейную атмосферу, которая наверняка царила сейчас на кухне. Поэтому он, пройдясь по комнате, вышел из дома во двор и осторожно, опасаясь что-нибудь сломать, опустился на качели, где около часа назад грустил младший отпрыск семейства Эрков.

На тихой улочке царило полное умиротворение. Порывы легкого ветра приносили едва заметный запах моря, смешанный с ароматом цветов. Грэм закрыл глаза и запрокинул голову. Немного в его жизни выпадало минут, когда не надо было никуда спешить, не надо ничего делать; и уж совсем немногие из них были такими мирными. Вот если бы наконец знать, что это — конец пути. Но Грэм сильно сомневался. Этот дом гостеприимен и весел, но это дом его друга (если, конечно, Брайан все еще остается другом), не его…

— Вот так-так, — услышал он вдруг хрипловатый мужской голос. — Вот так гость!

Грэм открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как в калитку входит невысокий черноволосый мужчина лет сорока с небольшим, в сопровождении Мэнни и Саймона. Брайан мало изменился, разве что складки у рта стали глубже, да поблескивала редкая седина в черных волосах. Грэм встал с качелей и шагнул навстречу другу.

— Здравствуй, Брай.

Брайан не собирался пугаться при виде старого знакомца, как Анастейжия, и это радовало. Наоборот, в его непроницаемо-темных глазах зажглись веселые огоньки. Он приблизился к Грэму, протягивая ему обе руки.

— Жив, негодяй! Я так и знал. Не зря я не верил, когда рассказывали про твою смерть. Не так-то просто свести тебя в могилу, при твоем-то упрямстве!

Они крепко обхватили друг друга за предплечья крест-накрест, — таким всегда было их обычное рукопожатие, — потом обнялись. Грэму сразу почудилось, что он вернулся домой, и его обнимает старший брат (которого на самом-то деле у него не было).

— Кто рассказывал, Брай? — Грэм отстранился и пристально взглянул на друга. — Когда?

— Да Илис же! Кто ж еще?

— Она что же…

— Вернулась в Истрию, — подхватил Брайан. — Года два назад. А у меня она была этой зимой. Да что ж мы тут разговариваем! Пойдем в дом…

Застолье получилось шумным и веселым. В основном все расспрашивали Лала — где был, да что видел, да как жил целый год. Лал охотно рассказывал, сильно жестикулируя; Саймон и Мэнни требовали подробности очередной схватки с пиратами (большая часть этих красочных баек, скорее всего, была выдумками), Анастейжия ахала, Брайан улыбаясь кивал, Джем посмеивалась и почему-то очень часто посматривала на Грэма. Тот почти все время молчал, наблюдая веселье со стороны. Его совершенно не коробило то, что о его присутствии почти забыли (в том числе и Мэнни). В конце концов, домой вернулся любимый сын и брат! Разумеется, ему причитается гораздо больше тепла и внимания, чем забредающему раз в десять лет Грэму. Тем более, что он не сомневался — до него еще дойдет очередь. А пока ему по уши хватало и внимания Джем; он поймал себя на том, что уже ждет в нетерпении мгновения, когда смеющиеся глаза девушки снова обратятся на него, и он сможет встретиться с ней взглядом.

— А как же получилось, что вы приплыли вместе? — спросил Брайан, когда Лал начал выдыхаться. — Грэм, ты что же, снова неожиданно решил прогуляться в Истрию, и случайно попал на корабль Лала?

— Не так уж и неожиданно, — усмехнулся Грэм невесело. — Пришлось хорошенько подумать…

— Из тебя, как всегда, придется все тянуть клещами. А что насчет Лала? Как вы узнали друг друга?

— А мы не узнавали. Я просто спросил его имя.

Некоторое время Брайан молчал и смотрел на Грэма; тот не отводил взгляда, не обращая внимания на возобновившийся шумный разговор. Такая игра во взгляды продолжалась между ними несколько минут, потом Брайан кивнул:

— Ты тяжелый человек, Грэм. Но все-таки, ты здесь, в Карате, а не где-нибудь еще, и это дает надежду, что со мной ты будешь более откровенным, чем с другими. Кроме того, мне тоже есть, что рассказать тебе.

— Я еще хуже, чем ты думаешь. Много лет прошло с нашей последней встречи, и мне кажется… мне кажется, ты не узнаешь меня, Брай.

— За десять лет можно сильно измениться, — согласился Брайан. — Вот Илис, например. Ее трудновато опознать даже внешне. Она стала настоящей великосветской дамой, просто глазам не веришь.

Грэм попытался представить Илис великосветской дамой — и потерпел неудачу. Да, какие-то намеки на светскость были, когда они виделись в последний раз, но все равно Илис выглядела скорее озорным подростком.

— Не могу вообразить, — усмехнулся Грэм.

— Точно тебе говорю! Красавица, нос кверху, платье роскошное, вся в камушках.

— А каким же ветром ее в Истрию занесло? Как же Крэст?

— Я вижу, нам предстоит долгая беседа, — отозвался Брайан. — А потому — давай начнем по порядку…

Они устроились на заднем дворике, как раньше. Джем освободила уже большую его часть от высохшего белья, и места теперь хватало. Рядом с поленницей дров, аккуратно сложенной под навесом, была вкопана в землю невысокая скамейка, на ней и расположились Грэм и Брайан. А Лал, увязавшийся за ними, плюхнулся прямо на землю рядом с отцом.

Честно говоря, Грэму стало неохота беседовать. Тихий вечер, проведенный в маленьком доме друга, подействовал на него расслабляюще и умиротворяющее. Хотелось просто сидеть неподвижно, и молчать, и слушать звонкие голоса мальчишек, доносящиеся с улицы, и смотреть в медленно гаснущее небо. Сейчас Грэму даже стало неинтересно знать, как Илис опять оказалась в Истрии, и что она рассказала про него. Но зато Брайану было очень интересно, и он немедленно приступил к расспросам.

— Брай, расскажи сначала ты, что тут у вас было, — предложил Грэм, которому хотелось как можно дольше не раскрывать рта. Ведь тогда пришлось бы рассказывать и о Ванде, и о Северной крепости, и о войне, а он до сих пор не мог вспоминать о прошедшем, не испытывая горечи и отчаяния.

— Это надолго, — предупредил Брайан и вдруг усмехнулся. — Хочешь отмолчаться, парень? Не выйдет. Не на один день приехал…

В первый вечер Грэму все же удалось отмолчаться. Новостей у Брайана накопилось столько, что ему оставалось только слушать. Рассказывал Брайан, как всегда, неторопливо — и о том, как ушел от старого мастера, и о своей мастерской, и о детях, и о происшествиях в Карате и в Истрии. Для простого плотника он знал поразительно много, и Грэм заподозрил, что тут не обошлось без Илис, которая всегда была в курсе всего, что творилось в мире. Он оказался прав; и довольно скоро речь зашла об Илис.

Однажды темным зимним вечером Брайан, вернувшись из мастерской, был не слишком приятно удивлен, застав жену и дочь в компании с незнакомой дамой, одетой в богатое мужское платье. Все трое сидели за столом и пили чай, атмосфера царила самая непринужденная, то и дело раздавался смех. Когда Брайан вошел в комнату, все трое обернулись к нему, и он узнал в необычной гостье Илис. В ней мало осталось от смешливой озорной девчонки, теперь она выглядела как настоящая знатная дама, и манеры у нее стали соответствующие. Ну, почти. Во всяком случае, когда Брайан застыл, словно громом пораженный, на пороге, она поднялась с места, подошла к нему и, взяв под руку, словно тяжелобольного, подвела к стулу и предложила сесть. Только тогда Брайан обрел дар речи и смог спросить, как она тут оказалась.

Илис охотно ответила. Правда, в своей манере — мол, приплыла по воде. Но, увидев, что хозяин дома быстро закипает, она тут же переменила тон и миролюбиво сообщила, что вернулась в Истрию, когда закончилась война на материке. К сожалению, с тех пор она почти безотлучно находилась на Латере, вблизи столицы, и только сейчас смогла выкроить время и навестить старых друзей.

Ее осадили вопросами. Илис, рассмеявшись, попросила всех замолчать и заявила, что лучше расскажет по порядку, а уж потом пусть спрашивают, если что останется неясным.

Рассказывала она на удивление подробно. От нее Брайан узнал и о Роджере, и о долгом путешествии в Наи; Грэму оставалось только молча скрипеть зубами — Илис болтала не в меру и наговорила много того, о чем сам он предпочел бы умолчать. Брайану не нужно было знать ни про Марьяну, ни про то, как Грэма проткнули вилами разбойники в зимнем лесу, ни про то, как они с Роджером чуть не убили друг друга во дворе какого-то трактира. Илис же поведала все это в своей легкомысленной манере, как о чем-то незначительном. В красках описала она и пребывание в Ваандерхельме, знакомство с семейством Соло и дальнейшее житье-бытье в отдаленном поместье. Пожалуй, единственное, о чем она умолчала, это о чувствах, которыми воспылал к ней Роджер. Грэм, поняв, что она ни слова об этом не сказала, почувствовал сильное желание поведать сию историю лично. Так сказать, в отместку. Но пока решил воздержаться и подождать своей очереди.

О том же, как Илис оказалась в Касот, Брайан узнал не больше, чем он сам. Вот тут Илис что-то темнила, и Грэм так и не услышал, каким образом она стала ученицей Бардена. То ли ей было что скрывать, то ли просто лень рассказывать. Зато Брайан сразу, в отличие от Грэма, узнал, что учителем Илис был никто иной, как император Касот, этот факт она от него не сочла нужным скрыть. Сказать, что он был поражен, значит — ничего не сказать. Он был в шоке.

В контексте рассказа о годах ученичества у Бардена Илис поведала и о встрече с Грэмом. Здесь она была осторожна в выражениях, несмотря на то, что прошло уже несколько лет с тех пор, и на то, что она на самом деле считала Грэма погибшим. Она знала, что его пытали в подвалах Северной, и, в конце концов, запытали насмерть. Так ей сказал лично Барден, а ему она поверила. В этот раз. Она знала о лукавости своего учителя, но здесь ей и в голову не пришло сомневаться в истинности его слов.

— А записка? — Грэм задал вопрос, который мучил его на протяжении вот уже семи лет. — Она что-нибудь говорила про записку?

Да, Илис упоминала и про записку, в которой просила его перестать валять дурака и подумать о своей жизни. Грэм украдкой перевел дыхание — значит, все же это была не обманка. Записку в самом деле писала Илис… впрочем, он ведь все равно не внял ей.

Узнав о якобы смерти Грэма, Илис тут же собрала вещи и распрощалась с императором. Она уважала своего учителя и понимала нужды военного времени, но примириться с этим событием не смогла. Да и не хотела. Барден не удерживал ее, хотя и заметил вскользь, что ему жаль терять способную ученицу из-за глупости упрямого мальчишки. После этих его слов Илис убедилась окончательно, что решение ее правильно, и отбыла из Касот.

Чем она занималась следующие несколько лет, пока шла война, она подробно не рассказывала. Переезжала с места на место, помня, что истрийские родственники все еще могут вести на нее охоту; жила понемногу то здесь, то там, стараясь не афишировать свои способности. Попасть в башню к кому-нибудь из магиков или просто засветиться в магическом диапазоне ей не хотелось. Потом она решила, что прожить всю жизнь в бегах не желает, и было бы неплохо где-нибудь осесть. А лучше вернуться в Истрию, домой. А для этого нужно было навести справки, узнать ситуацию. Илис долго думала, чем ей грозит подобный шаг, пришла к выводу, что ничем особенным, и при первом же удобном случае отправила послание матери. И стала ждать гостей, которые, по ее мнению, должны были незамедлительно нагрянуть. И нагрянули-таки, правда, не совсем те, которые предполагались. Илис-то ожидала вооруженный отряд, который будет ломиться в дверь с именем Крэста на устах, а потому предприняла некоторые меры безопасности. Но гость прибыл один, хотя и вооруженный. Ну да кто сейчас ходит без оружия, особенно если приходится плыть на другой край земли?..

Гость, молодой человек в скромном одеянии, вошел в дом только после приглашения Илис, вежливо постучав. Арестовывать ее или производить над ней еще какие-либо насильственные действия он не собирался, а с почтительным поклоном вручил два послания. Одно из них было от отца Илис, второе — от ее дяди-короля. Илис, не поверив глазам своим, тут же отправилась их читать, почти забыв о посланнике. Оба письма оказались почти одинаковыми по содержанию, и повергли Илис в состояние легкого шока. И отец, и дядя призывали ее вернуться домой, клятвенно заверяя, что в Истрии ей ничто не грозит, и ни в какую магическую школу ее запихивать более не собираются. Судя по всему, на дядю-короля сильное впечатление произвела переписка с Барденом, которую он, оказывается, вел на протяжении последних нескольких лет. Касотский император убедил родственников Илис, что она, то есть Илис же, вполне сформировавшийся магик, умеющий себя контролировать и не несущий угрозы для общества. Бардену поверили (он мог быть весьма убедительным, когда хотел), и теперь со всем пылом зазывали заблудшую дочь обратно в лоно семьи.

В послании короля оказалась еще и приписка, начертанная рукой Крэста. Илис не поверила глазам вторично. Крэст просил простить за все нанесенные ей и ее спутникам обиды и давал клятву чести, что впредь ничего подобного не повторится, и он не посмеет коснуться ее даже кончиком пальца. Вот тут-то Илис задумалась. Она хорошо знала своего кузена, знала его принципиальность и верность данному слову, но знала так же его злопамятность и мстительность. Счет у него к ней должен был накопиться изрядный, учитывая особенно, что она учинила во время последней встречи с его людьми в Обооре. Тем не менее, он готов был забыть все, только бы она вернулась в Истрию. Не иначе, как на него надавил отец. С другой стороны, Илис не исключала и вероятность ловушки.

Но, поразмыслив еще, она пришла к выводу, что в ловушке не было ни малейшей нужды. Если бы планы дяди относительно ее все еще не изменились, он не ограничился бы тем, что прислал одного-единственного юношу с письмами.

Таким вот образом Илис и вернулась домой, в Истрию, на Латер, где ее поджидали с распростертыми объятиями родители, не чаявшие уж увидеть дочку живой и невредимой. Ее тут же потащили в королевский дворец — засвидетельствовать свое почтение. Король официально принес извинения и в качестве компенсации за нанесенный моральный ущерб предложил стать супругой Крэста. Илис поняла, что проблемы ее вовсе не кончились, а только начинаются, и домой она вернулась рановато. Они с Крэстом всегда недолюбливали друг друга, а уж чтобы стать его женой — подобное могло привидеться разве только в кошмарном сне. Но, к счастью, после разговора с Крэстом оказалось, что не все так плохо. Ее кузен тоже не горел желанием обрести в лице Илис любимую супругу, о чем и сообщил отцу. Пока король и принц выясняли отношения, Илис воспользовалась моментом и улизнула из столицы. На сей раз она не собиралась забираться слишком далеко, и осела на одном из окраинных островков, где через какое-то время, когда утихомирились страсти вокруг предполагаемой их с Крэстом свадьбы, открыла небольшую школу для магиков. Таким образом, в настоящее время Илис являлась всеми уважаемой наставницей школы при храме Гесинды, и если Брайан не слышал ее имени вплоть до появления ее в Карате, то исключительно потому, что не интересовался делами магическими.

На переваривание подобной информации требовалось время. Грэм никак не мог вообразить себе Илис школьной наставницей; она запомнилась ему шальной девчонкой, которая только-только начинала обретать какое-то подобие взрослой серьезности. Только ради того, чтобы увидеть подобную трансформацию, стоило посетить храм Гесинды на отдаленном островке. К тому же, Грэм хотел кое-что рассказать Илис, и, в частности, передать ей последние слова Роджера. Но визит к старой знакомой мог и подождать; теперь у него была бездна времени впереди и полная свобода передвижений. В пределах островной империи, правда.

— Кажется, тебя мои новости не слишком поразили, — заметил Брайан, закончив рассказ и созерцая мрачную, со сведенными бровями и плотно сжатыми губами, физиономию Грэма.

Тот покачал головой.

— Поразили — не то слово. Вообще говоря, Брай, я уже разучился удивляться, а уж если речь идет об Илис… От нее можно ожидать всего. А где находится остров, о котором ты говорил?

— Южная оконечность архипелага… а ты что же, собрался к ней в гости?

— Возможно. Нужно кое-что сказать ей.

— Вы спать-то думаете ложиться? — со стуком распахнулось окошко над головами собеседников, и оттуда выглянула Анастейжия со свечой в руке. — Ночь уже на дворе. Грэм с дороги и устал, да и у тебя, Брай, завтра вроде бы не выходной…

— Идем, — ответил Брайан и поднялся.

— Мэнни я уже уложила вместе с Симом, — продолжала Анастейжия. — А тебе, Грэм, Джем постелит в большой комнате.

— Спасибо, — сказал Грэм и с недоумением почувствовал, как кровь прихлынула к щекам. Хорошо, что уже темно, и никто не видит, как он краснеет, словно мальчишка.

В комнате Джем расправляла на широкой скамье стеганое одеяло. Заслышав неровные шаги Грэма, она распрямилась и с улыбкой обернулась к нему.

— Надеюсь, в этом доме к вам придут только добрые сны, сударь, — сказала она безо всякого стеснения.

Грэм остановился и пристально взглянул в веселые зеленые глаза.

— С чего ты взяла, что меня посещают какие-то другие сны, кроме добрых?.. — а ведь в самом деле, подумал он, если я начну разговаривать и кричать во сне, как это частенько бывает… Мэнни знает, он привык, а вот что скажет Брайан и его семья? Не напугать бы Анастейжию и Джем.

Девушка пожала плечами.

— Не знаю… Просто… вы не кажетесь человеком, избалованным добрыми снами.

Откуда она знает? Откуда? Она же не видит насквозь… или видит?..

— Спокойной ночи, сударь, — Джем спокойно закончила свое занятие и тихонько выскользнула из комнаты.

Грэм сумел проснуться до того, как начал кричать. Кошмары и не подумали отпускать его, и он довольно долго лежал, уставившись неподвижным взором в темноту, пытаясь выровнять дыхание и размышляя, не разбудил ли кого. В доме было тихо, и он понял, что сегодня, по крайней мере, не шумел. В остальном же, все было скорее плохо, чем хорошо. Он знал, что второй раз уснуть не решится; да и не хотелось уже. С другой стороны, нужно было чем-то занять остаток ночи. Не колобродить же в чужом доме…

На коже тонкой пленкой подсыхал холодный пот ночных сновидений — ощущение знакомое, но от того ничуть не менее неприятное; Грэм знал, что несколько минут спустя на смену ему придет озноб. Можно было встать и укрыться поверх одеяла еще и лежавшим рядом со скамьей плащом, но он не пошевелился. Лежал, рассматривая полоску лунного света на бревенчатом потолке, а в памяти медленно бледнели ночные видения…

Вспомнился последний разговор с Вандой (как же давно это было, и как давно он старался не думать о ней!). Она видела, как покалечили его тело, но так и не узнала, что стало с его душой. Она думала, что для него ужасы заточения давно окончились, и даже не могла предположить, что такое не может закончиться никогда. Да и не нужно ей этого знать. Сейчас Грэм подумал, что напрасно вообще приезжал в Стеклянный дворец. Не стоило тревожить принцессу своим появлением, когда она давно забыла о нем и похоронила в своей памяти. Я всегда появляюсь некстати, подумал Грэм. И всегда приношу одни лишь неприятности. Кому я вообще такой нужен?

На утро он был спокоен, только еще более, чем обычно, молчалив. Неразговорчивость его, впрочем, никого не удивила. И Брайан, и Анастейжия давно уже привыкли, что рот он открывает только в случае крайней необходимости. Зато Джем, не изучившая его характер настолько хорошо, пыталась его разговорить изо всех сил. Она щебетала все утро, как птичка, но получила в ответ лишь несколько коротких фраз; при этом Грэм старался поменьше на нее пялиться. Он с мучительными сомнениями спрашивал себя, почему юная девушка уделяет ему так много внимания, чем оно заслужено? Чем он может быть интересен такому милому существу, как Джем? В конце концов, он сбежал из дома во двор, чтобы не видеть больше мерцающего света белоснежной кожи, огненных всполохов волос, зелени глаз. Не смотреть на все это роскошество было выше его сил. А смотреть он не имел права.

Глава 6

Почему-то всегда в жизни Грэма получалось так, что, достигнув места, в которое он всей душой стремился, он почти сразу же испытывал не менее горячее желание уйти куда-нибудь еще. Чаще всего уже без определенной цели, просто уйти. Так и в этот раз. Дом Брайана, еще недавно казавшийся ему тихой пристанью, где он мог бы приклонить голову, теперь стал одновременно и темницей, и местом искушения. Вопреки ожиданиям, Грэму здесь не было ни спокойно, ни уютно. И он уже подозревал, что — или, точнее, кто, — был этому причиной.

К счастью, он достаточно быстро нашел предлог, под которым мог на некоторое время остаться один и уйти подальше от гостеприимного дома. Еще с утра Грэм расспросил Брайана, где в Карате можно приобрести небольшой дом, желательно на окраине, в стороне от основной массы жилья. Брайан, сразу все поняв, сначала пытался его отговорить, приглашал погостить в его доме, но Грэм был упорен. Стеснять друга ему не хотелось. Кроме того, он еще не знал, чем будет заниматься в городе, а без дела мозолить глаза вечно занятой по хозяйству Анастейжии ему было стыдно. Чтобы успокоить негодующего Брайана, он клятвенно пообещал заходить в гости хоть каждый вечер, и Мэнни не препятствовать прибегать, когда захочет.

Окраины Карата казались не самым подходящим местом для человека с княжеским титулом, но Грэм и не собирался вести жизнь, подобающую аристократу. Он не хотел ни роскоши, ни богатства, ни многочисленного общества, а хотел только, чтобы его не трогали. Во всяком случае, некоторое время.

В первый день прогулки по окраинам города результатов не принесли. Грэм, и не рассчитывающий на быстрый успех, а потому ни мало не огорчившийся, подумал, что неплохо будет назавтра заслать в разведку Мэнни и Сима — пусть наведут справки, все равно дома не сидят.

Вернувшись уже в сумерках, он обнаружил, что Брайан до сих пор не пришел из мастерской. Не было в доме так же и Лала с Симом и Мэнни, мальчишки втроем носились где-то с самого утра. Поколебавшись, Грэм все-таки прошел на кухню, чтобы спросить, не нужна ли помощь. Втайне он опасался, что найдет там и мать, и дочь, но на кухне была только лишь одна Анастейжия. На невысказанный вопрос Грэма она ответила, что Джем еще днем ушла к подруге, и скоро должна вернуться; после чего предложила посидеть с ней.

— Я весь день одна, — каким-то извиняющимся тоном произнесла она. — Скучать, конечно, не приходится, но и поговорить с кем-нибудь хочется…

Грэм безропотно опустился на предложенный стул у очага, заметил только, что собеседник из него все равно негодный.

— Я помню, — рассмеялась Анастейжия, водружая на стол корзину с яблоками, которую Грэм не успел перехватить. — Но все-таки, это не то же самое, что говорить с собой, верно?..

— Некоторые люди утверждают, — усмехнулся Грэм, — что разговаривать со мной — все равно, что со стеной. Так что разницы немного.

— Разница есть, — Анастейжия, вооружившись ножом, быстро чистила и резала яблоки, складывала их в миску, пересыпая сахаром. — Брайан сказал, что ты хочешь поселиться в пригороде Карата?

— На окраине. Да.

— А почему бы тебе не остаться у нас? Места хватит и для тебя, и для твоего мальчика. И все мы будем только рады.

Грэм промолчал. Эта милая женщина не понимает, что он всегда будет чувствовать себя лишним в ее доме. Да ей, легкой и веселой, как птице, и не нужно понимать.

— Лал скоро уплывет обратно в свое любимое море, — продолжала Анастейжия щебетать. — Брайан не показывает виду, но он очень переживает и скучает. А ты же для него, сам знаешь, всегда был как брат.

— Нет, Нэсти, я не могу. Я…

Не дослушав, она всплеснула руками, испуганно округлив глаза.

— Ох, я глупая! Ведь ты, наверное, захочешь жениться? Или, может быть, уже женат?..

Грэм невольно улыбнулся, и отнюдь не весело.

— Нет, я не женат. И… в общем, в ближайшее время жениться не собираюсь.

— И очень зря, — серьезно сказала Анастейжия. — В Карате много хороших девушек, и если ты…

Грэм жестом остановил ее.

— Посмотри на меня, Нэсти. Какой из меня жених?.. Одна хорошая девушка уже отвергла меня — и поделом, — а вторая… — он не договорил и отвернулся. Вспоминать о Джулии и о том, как она поступила с ним, скрыв рождение сына, все еще было выше его сил. — Мне нельзя жениться. Что я могу дать жене?.. Меня так потрепало за прошедшие годы, что я превратился в развалины. Я даже не знаю, ради чего мне жить… просто продолжаю по инерции, раз уж ни на что иное мне не хватает смелости.

Отложив в сторону нож и яблоки, Анастейжия вытерла руки о полотенце и тихо подошла к нему. Взъерошила волосы, как часто проделывала почти двадцать лет назад (тогда, будучи нелюдимым подростком, он негодующе выворачивался из-под ее рук, теперь же — не стал), потом притянула его голову к себе. Грэм, не сопротивляясь, обхватил ее за талию и закрыл глаза. О боги! Когда в последний раз он вот так покоился в объятиях у женщины, не жаждущей ласки в его постели?.. он не помнил. Обнимала ли его так мать? Если и да, то это было так давно…

— Ты все еще глуп, как мальчишка, — проговорила Анастейжия тихо. — Даже стал еще глупее, чем был. Говоришь, что не знаешь, ради чего тебе жить? А как же твой мальчик? Да, я помню, он не сын тебе, но разве это важно? Я видела, как он смотрит на тебя. Может быть, ты и не считаешь его сыном, но он-то любит тебя, как отца. А женщины… Никто еще не умер из-за того, что его отвергла какая-то женщина, Грэм.

— Да, — сказал Грэм. — И я тоже не умер. Потому что умер еще раньше. Нэсти, жизнь моя катится под откос, и я не знаю, как остановиться… Впрочем, прости. Нет ничего противнее, чем когда тебе плачутся в жилетку.

Он отпустил Анастейжию и медленно поднял голову, проклиная себя за минутную слабость. Что там говорил Роджер когда-то давно про патетические речи?.. Пожалуй, это у него получается лучше всего, особенно — в последнее время.

Надо с этим что-то делать, а то уже самому противно.

Едва успев так подумать, он поднял взгляд и встретился глазами со стоящей в дверях Джем. Безымянный, неужели она все слышала?.. Не хватало только нытья в присутствии этого ребенка. Грэм поспешно и неловко поднялся, не отрывая от нее глаз и не зная, что сказать.

— Мам, что ты собираешься делать с яблоками? — поинтересовалась Джем, одарив его мимолетной улыбкой и тут же повернувшись к матери.

В доме у друга Грэму провел около недели — быстрее не получилось найти подходящий домик для жилья. Он маялся от нетерпения и непонятной тоски, что-то тянуло душу, он сам не мог разобраться и понять, что именно и почему; и поэтому, дабы не надоедать постной физиономией семье Брайана, старался как можно меньше показываться в доме. Бродил по городу просто так, без цели, мог полдня просидеть на ступеньках какого-нибудь здания, безо всяких мыслей разглядывая проходящих мимо людей. Такой тоскливой апатии с ним никогда еще не случалось, и он не знал, как с ней бороться. Да, честно говоря, и охоты особой что-то менять не было.

Возвращаясь вечером под дружеский кров, Грэм отнюдь не обретал успокоение; вместо этого приходило странное возбуждение, скорее тоскливое, чем радостное — словно предчувствие чего-то дурного. Его встречали улыбками, и он в ответ тоже выдавливал из себя улыбку. И ловил на себе внимательные взгляды Брайана, которого провести было сложно… и Джем. Когда смешливая девчонка останавливала свой зеленый взгляд на Грэме, глаза ее замирали, становились серьезными и грустными. Всего на миг, но это дитя словно становилось старше, и Грэм чувствовал на себе вину за превращение. Ведь именно о нем задумывалась Джем в те моменты, когда взгляд ее темнел, подергиваясь грустью. Он старался как можно реже попадаться на ее пути. Он не хотел, чтобы ее радость тускнела, соприкасаясь с ним.

В то же время, как Грэм старался избегать девушки, она, наоборот, как будто специально искала его общества. То и дело она оказывалась рядом и то просила подать ей с верхней полки что-нибудь, до чего она не могла дотянуться, то задавала вопрос, на первый взгляд кажущийся незначительным (тем не менее приходилось поломать голову, чтобы на него ответить), то заводила необременительную беседу. И при этом — смотрела и изучала, изучала и смотрела, очень внимательно. Грэм со своей стороны пытался свести эти контакты к минимуму — молча подавал примостившуюся высоко на полочке вещицу, коротко отвечал на вопрос, сворачивал беседу — и уходил как только это становилось возможным. Он ума не мог приложить, чего же хочет от него Джем. Можно было предположить, что она просто ищет компании — когда уехал Лал, ей стало не с кем поговорить дома. Грэм предпочитал думать именно так. Он даже мысль боялся допустить, что нравится девушке. Он не мог ее интересовать. Джем, легкую и яркую, как бабочка, в самом расцвете юности, не мог привлечь он, немолодой уже мужчина, душа которого превратилась в остывший серый пепел.

— Ты как будто бы не в своей тарелке, — заметил как-то Брайан после ужина, когда они вдвоем, как обычно по вечерам, сидели на заднем дворе. — Маешься, как неприкаянный. Что с тобой случилось? Что тебя гнетет?

— Я и сам не знаю, — пожал плечами Грэм, гадая, заметил ли друг пристальное внимание дочери к нему. — Так, тянет что-то. Это пройдет.

Он был очень рад, что Брайан не стал больше выпытывать. Он и так рассказал уже много, больше чем собирался — вечерами ему некуда было деваться от вопросов друга. Впрочем, Грэм не особенно отказывался отвечать на них; за неделю он успел поведать о своих приключениях за прошедшие десять лет. Единственное, о чем он не стал говорить много, это о годах, проведенных в Северной. Хватит с него и ночных кошмаров, озвучивать их он не желал. Брайан, кажется, понял его настроение по-своему. Рассказ Грэма вообще произвел на него сильное впечатление, и теперь он не всегда знал, как обращаться со своим названым братом. Грэм заметил, что иногда Брайан просто не знает, как вести себя с ним, что сказать, чтобы не задеть. Это его тоже тяготило, и он удвоил старания по поиску подходящего дома.

Дней через десять его усилия увенчались успехом, и маленький домишко на самой окраине Карата оказался в его распоряжении. Никакой роскоши — беленые стены, две комнаты и кухня; все это, говоря откровенно, требовало подновления и ремонта. Кроме того, позади дома имелся крошечный садик, полностью запущенный — одна лишь трава по пояс и непомерно разросшиеся кусты боярышника. Дом Брайана выглядел куда более прилично. На Грэма весь этот развал не произвел никакого впечатления. Ему было все равно. Но он заметил, какую гримаску состроил Мэнни, едва увидев новое жилище.

— Не впечатляет? — поинтересовался он.

— Просто развалюха какая-то, — безапелляционно заявил Мэнни. — Сарай.

То же самое мальчишка сообщил и Анастейжии.

— Дом действительно настолько плох? — озабоченно спросил Брайан, выслушав суждение Мэнни.

Грэм пожал плечами.

— Я же не собирался покупать замок с землями. Что же до дома… по мне, так вполне подходящий.

— Тебе и навес сойдет за дом, бродячая твоя душа, — неодобрительно заметила Анастейжия и нахмурилась в раздумье. — Знаю я тебя. Но как бы то ни было, ты не можешь жить один. Тебе нужна служанка.

— Зачем? — не понял Грэм.

— Как — зачем? А кто будет стирать для тебя, и стряпать, и убирать дом?.. Грэм, позволь мне найти для тебя хорошую служанку. У меня есть женщина на примете.

Грэм представил, что в доме будет присутствовать чужая, посторонняя женщина, и понял, что мысль эта его не радует. Служанка ему не нужна. Кроме того, он понял, что нужно как можно скорее перебираться под собственную крышу, иначе Нэсти примет на себя все заботы об устройстве его хозяйства. Попытки эти следовало пресечь в самом начале.

— Мне не нужна в доме ни хозяйка, ни служанка, — тихо, но решительно заявил Грэм. — Прости, Нэсти, но я как-нибудь управлюсь сам.

Он заметил, что этим вечером Джем была необычно молчалива; за ужином она, вместо того, чтобы смеяться и болтать, не умолкая, только время от времени поглядывала на него, и в глазах ее стоял немой вопрос. Грэм не мог понять, чего она хотела от него, что пыталась прочитать в его лице, а потому просто старался как можно меньше смотреть в ее сторону. Ужин этот показался ему одним из самых тяжелых в жизни; ему казалось, что громадный камень невыносимой ношей лег на его плечи, придавливая к земле. Он уже мечтал о моменте, когда сможет остаться один. Вот уж не думал он, что ему захочется стремглав бежать из дома лучшего друга. Один, один, стучало в голове, я хочу остаться один, оставьте меня одного.

Но и оставшись, наконец, один, он не испытал облегчения. В первую ночь под собственной крышей он только что не грыз подушки в ярости и отчаянии. Тьма обступила его со всех сторон, а вместе с ней пришли и все старые видения и кошмары, реальные настолько, что он почти наяву чувствовал снова всю ту боль, которая обрушилась на него восемь лет назад. А рядом не было никого, кто мог бы подарить ему успокоение. Мэнни не в счет — он спал в соседней комнате младенческим сном и знать ничего не знал о происходящем совсем рядом. Грэм с ужасом представил себе ночи, которые последуют за этой — одна за другой, и ему захотелось сделать что-нибудь с собой. Он не был уверен, что сможет вынести возвращение старых призраков. Кроме того, он не был уверен, что хочет бороться с ними, потому что не видел смысла. Зачем? Для чего? Он слишком устал, чтобы сражаться с кошмарами.

Вторая ночь прошла так же, как и первая, с тем лишь отличием, что Грэм оставил в покое подушки. Он вообще не ложился, просидел всю ночь во дворике, глядя в затянутое тучами небо.

На третью ночь Грэму вспомнилось зелье, которое дал ему несколько лет назад Рональд, поддавшись уговорам. Как хорошо и спокойно спалось тогда! Он вполне отдавал себе отчет в том, какие последствия повлечет за собой злоупотребление этим зельем, но тогда ему было все равно. Если бы не Джулия, он, пожалуй, уже тихо и мирно сошел бы в могилу, так и не выйдя из блаженного забытья. Если бы только она не украла у него бутылочку! А ведь мне и сейчас все равно, подумал Грэм отстраненно. Будь что будет, только бы уснуть и избавиться от кошмаров.

В Карате, как и в любом крупном городе, без труда можно было раздобыть все что угодно, только нужно знать, к каким людям обращаться. Грэм не то чтобы знал — чуял нюхом. За годы, проведенные в воровской среде, он научился с закрытыми глазами определять нужных людей. И поиски снадобья, гарантирующего спокойный сон ночью и сладкое полузабытье днем, не стали для него проблемой.

Никому не было до него дела, некому было остановить его. Мэнни, прискучивший сидеть в одиночестве, обрел товарища по играм в лице Сима и теперь целыми днями пропадал где-то. Появлялся лишь с наступлением темноты, не иначе как Анастейжия гнала его домой. Она, наверное, с удовольствием оставила бы ночевать его у себя, но тут уж пересиливала забота о Грэме — ведь он будет беспокоиться за своего шалопая! Откуда Нэсти было знать, что ничто не могло обеспокоить Грэма в эти дни. Сама она, да и Брайан, с радостью навестили бы его, но у них дел хватало; не могли они мотаться через полгорода, забросив все. Сам же он к ним не заходил. Некому было замечать появившийся в глазах Грэма лихорадочный блеск; румянец, временами пробивающийся сквозь загар; слегка замедлившуюся речь и, словно в противоположность ей, нервные, короткие движения. В таком странном, потустороннем состоянии, он мог часами бродить по городу, а потом не суметь вспомнить, где был и что делал.

Еще недавно он думал, что снова живет; а теперь понял, что ошибался. Все было призраком, миражом. Он медленно убивал себя и несказанно радовался этому. Наконец-то. Жаль только, что все-таки большую часть времени он все равно оставался в здравом уме.

В островной империи никто не знал Грэма ни в лицо, ни по имени, в том числе и сумеречная братия, а потому он мог позволить себе ходить где угодно и когда угодно. Впрочем, существуй даже опасность нарваться на знакомых недоброжелателей, его это не остановило бы. Он шатался по улицам вызывающе безоружным, хотя первое время отсутствие меча у бедра досаждало ему, как только что вырванный зуб, заворачивал в самые темные подворотни и подозрительные притоны, забыв о своей брезгливости, ставшей среди материкового ночного люда притчей во языцех. Его сторонились. Даже под одурманивающим действием зелья Грэм не умел быть веселым; его угрюмость только усугублялась, хотя на душе было не так уж и темно, как могло показаться. Он пил — один, он глотал свое зелье — один, он курил опиум — один.

Он катился вниз по склону и все еще не видел дна этой ямы.

Бывали минуты, когда Грэм словно бы просыпался, смотрел на себя со стороны и радовался, что его не видят ни Брайан, ни Анастейжия. Они, пожалуй, не поняли бы толком, что происходит, и просто зря перенервничали. Иногда он задавался вопросом, что станется с Мэнии, когда опиум и вино сделают свое дело, и успокаивал себя мыслью, что мальчишка не пропадет. Только бы не забыть отдать распоряжения относительно поместья…

Глава 7

Шли дни, и постепенно воспоминания отступали. Грэм уже почти обрел душевное спокойствие, когда в его мир (или, точнее, в отсутствие мира) грубо вторглись. К нему неожиданно нагрянула гостья, которую он никак не ждал.

Утро было для него самым тяжелым временем суток, когда действие наркотиков проходило, все тело как будто наливалось свинцом, а в голове надежно поселялась тяжелая боль. Утром он предпочитал спать, благо, кошмары еще не обретали силы. Поэтому Грэм был очень раздражен, когда сон его был грубо нарушен стуком в дверь.

Гостей он не ждал, а потому не спешил открывать, рассудив, что постучат и уйдут. Однако, гость оказался весьма настойчивым. Мало того, гость оказался на редкость наглым — убедившись, что хозяин не собирается выходить навстречу, он решил сам войти в дом, благо Грэм почти никогда не запирал дверь. Грэм услышал, как стукнула, закрываясь, дверь, выругался и поднялся с кровати. Рука его сама собой потянулась к мечу — движение уже въелось в кровь, он даже не подумал о нем. Так, с оружием наготове, он вышел из комнаты, чтобы поприветствовать незваного гостя… и словно споткнулся. У самой двери он встретился взглядом с широко распахнутыми зелеными глазами Джем.

Он выругался — тихо, но весьма цветасто. Вот только такой гостьи ему и не хватало, да еще с утра! Мало того, что он почти не одет (и, кстати говоря, небрит), так еще и не в самом подходящем настроении. Тем не менее, он опустил меч и с угрюмым вопросом уставился на девушку.

Та покраснела — как бы тихо ни были произнесены ругательства, они все же достигли ее ушей, — и явно растерялась.

— О-о-о, — пролепетала она, опуская глаза (вообще-то, насколько ее успел узнать Грэм, такое излишне скромное поведение было не в ее духе, но нелюбезный вид хозяина поверг ее в смущение). — Простите, я не думала, что разбужу вас…

Еще бы, ведь в доме друга Грэм вставал ни свет, ни заря, раньше всех. Там бы он не позволил себе валяться в постели до полудня.

— Извините, — Джем, вместо того, чтобы оправиться от шока, все больше впадала в ступор, что было совсем на нее не похоже. — Но если бы я знала, что вы еще не… Я, пожалуй, пойду…

— Ты вынудила меня покинуть кровать, — не слишком любезно прервал Грэм. — А теперь хочешь убежать?.. Нет уж, не выйдет. Оставайся и говори, зачем пришла.

Грэму еще не приходилось в подобном тоне разговаривать с Джем, и ему не слишком нравился поворот беседы, но он ничего не мог поделать. Сейчас он был настолько неадекватен, что вряд ли мог взять на себя роль гостеприимного хозяина.

— Мама просила передать вам, — Джем, быстро стрельнув в него глазами и снова опустив их, сунула ему в руки корзинку, прикрытую чистой белой тряпицей. — Здесь домашнее печенье, фрукты и…

— Так, — Грэм, не изменив тона и даже не взглянув на посылку, небрежно поставил ее на одну из полок. — И это все? То есть, я хочу сказать, спасибо, но не думаю, что ты только из-за этого топала через полгорода с утра пораньше.

— Илис прислала весточку отцу, — сообщила Джем с такой готовностью, словно с самого начала только и ждала, когда выпадет шанс поведать главную причину. — Она пишет, что собирается в Карат, и хотела бы навестить моих маму и папу. Мы подумали, что вам захочется увидеться с ней…

Илис. Вот ведь, а он почти забыл о ней, поглощенный собственным внутренним разладом. Узнав о ее возвращении в Истрию, Грэм хотел нанести ей визит в школе, но потом как-то потерял это намерение, забыл про него. Да даже если бы и вспомнил, вряд ли стал осуществлять. Не до Илис ему было и не до бесед по душам. А теперь она приезжает сама, значит… Он тряхнул головой, стараясь сообразить, хочет ли он видеть старую знакомую. Пожалуй, на данный момент это был слишком сложный вопрос.

— Ну и зачем нужно было присылать тебя?.. — спросил он без особого интереса. — Чтобы передать пару слов? Для этого вполне сгодился бы и Мэнни. Уж на что-что, а на память пацан не жалуется.

— Мне просто хотелось придти к вам, — вдруг с неожиданной откровенностью ответила Джем, подняв взгляд. Краска сошла с ее лица, и сейчас она была бледной, как никогда, но смотрела прямо, с вызовом. — Но я не знала, под каким предлогом, а тут подвернулось кстати. Вы не сердитесь?

Сердиться? Грэм не сердился. Он просто на целую минуту потерял дар речи и задался вопросом, как понимать подобную откровенность со стороны юной девушки. Мысли ворочались тяжело, как камни… Недостаточно тяжело. Сделанные выводы ему не понравились. Он почувствовал, как из глубины поднимается липкая и тягучая тревога. Безымянный бы побрал эти рыжие волосы! Они напоминают о том, о чем Грэм предпочел бы забыть, и будят чувства, которые наверняка являются обманкой, потому что на самом деле относятся к другому человеку.

— Вы так долго у нас не появлялись, — продолжила Джем, ободренная, видимо, его молчанием. — И я начала тревожиться, что с вами что-то случилось, хотя Мэнни и говорил, что все в порядке. Мне жаль, что вы покинули наш дом.

— Джем, — по-настоящему занервничал Грэм. — Что ты такое говоришь?.. Тебе не следует быть здесь. Иди домой. И не нужно приходить ко мне больше.

— Не нужно жить одному! — с неожиданной решимостью заявила Джем. Ого, а характер-то у нее папин! — Зачем запираться, словно отшельник? Или вам просто стало неприятно находиться в нашем доме?

Ну, прекрасно. А Брайан, наверное, тоже думает что-нибудь в этом же духе?

— Не говори глупостей! Ваш дом… ваш дом не может быть неприятен для меня.

— В чем же тогда дело? — несносная девчонка уже вовсю озиралась по сторонам и делала какие-то выводы из увиденного. Выводы, кажется, были самые неутешительные. — Какое тут запустение! Мама говорила, что вам следовало взять служанку. Давайте, я приберу у вас.

— ЧТО?! — ужаснулся Грэм, но Джем уже не слушала его, направляясь прямым ходом в комнату. Оттуда послышались ее приглушенные возгласы.

Грэм почувствовал себя так, словно только что вышел из битвы… которую он проиграл. У него не осталось сил даже на ругательства, он тяжело привалился к стене. В голове глухо бухала боль. Что там возомнила о себе эта девчонка?.. Впрочем, поздно возмущаться. Судя по решимости, с которой Джем появилась в его одиноком жилище, просто так она его в покое теперь не оставит. И зачем ей это нужно?..

Развернувшись, Грэм с силой влепил кулаком в стену, не почувствовав боли в разбитых пальцах. Кажется, ему опять не дадут умереть.

Наблюдая, как рьяно Джем взялась за обработку его жилища — и его самого, — Грэм некоторое время считал, что история с приездом в Карат Илис выдумана просто так удобный повод нагрянуть в гости. Ан нет — новоиспеченная директриса магической школы действительно собиралась погостить у старых друзей, что и подтвердил Брайан, когда Грэм, наконец, появился у него.

До знаменательно события оставалось еще две недели, и за это время Грэм понял, что крупно попал. С женщинами ему всю жизнь катастрофически не везло. Большинство его неприятностей происходило именно от них, а когда он имел глупость серьезно влюбиться… об этом эпизоде он старался вспоминать пореже. Он уже не испытывал к Ванде той болезненной, глубокой любовной привязанности, но шрам на сердце остался и почти постоянно болел. Джем, проявлявшая к нему внимания больше, чем следовало, в немалой степени эту боль провоцировала (конечно же, она ни о чем не подозревала), но — странное дело, — Грэму казалось, что он не сможет теперь жить без нее. Он уже не шарахался от девушки, но все еще старался держаться на достаточном расстоянии, смотрел на нее с затаенной болью и грустью и гнал мысли о сближении. Возможно, он и сумел бы удержать дистанцию, но, к несчастью, Джем вовсе не стремилась к этому, а наоборот, собиралась всеми силами ее сокращать. Грэма пугала одна мысль о пролегшей между ними пропасти возрастов и мировоззрений, девушка же даже об этом и не задумывалась. Грэму хотелось бы объяснить ей, рассказать про эту пропасть, про эту стену, но он не знал — КАК. Кроме того, он не был уверен, что она станет слушать.

Джем прибегала к нему каждый раз, когда у нее выдавалась свободная минутка. Если его не оказывалось дома, она либо дожидалась его, либо уходила, оставив коротенькую записку и какой-нибудь гостинец (их неизменно съедал Мэнни, поскольку у Грэма почти никогда не было аппетита). При этом каждый раз она умудрялась попадать в моменты, когда Грэм был в более или менее адекватном состоянии. Интересно, думал он, а что будет, если она увидит меня, когда я в отключке? Впрочем, дома он не позволял себе принимать сильнодействующие средства.

Как ни удивительно, родители девушки, похоже, не знали, где она пропадает. Ни словом, ни взглядом Брайан или Анастейжия не дали понять Грэму, что в курсе привязанностей дочки и ее занятий. Грэма это тревожило и озадачивало. Что скажет Брайан, когда узнает, что его девочка проводит немало времени в доме одинокого немолодого мужчины? Ведущего, между прочим, не совсем добропорядочный образ жизни.

Пока же Грэм пытался приладиться к тому, что в тихом и одиноком жилище его с завидной периодичностью появляется, кроме него и Мэнни, еще один человек. В каком-то смысле он даже сумел добиться успехов — дней через десять он был уже в состоянии сидеть с Джем за одним столом (за чашкой чая, кстати, приготовленного собственоручно девушкой) и мирно беседовать. Или, точнее, слушать, потому что говорила в основном невыносимая девчонка, не оставлявшая попыток вызвать молчаливого собеседника на разговор. Методы у нее, нужно сказать, были тонкие и хитрые, сделавшие бы честь любой опытной красотке, привыкшей крутить мужчинами как угодно. И откуда только подобное умение могло появиться в восемнадцатилетней девчонке?..

В один прекрасный день Джем принесла известие, что к ним, наконец, нагрянула Илис. Девушка настаивала, чтобы Грэм немедленно отправился в гости к Брайану, для того чтобы поздороваться со старой знакомой. Грэм отказался. Илис только что приехала, устала с дороги. Что ж, что она одна из самых заметных магиков Истрии? Уставать она должна как самый обычный человек. Кроме того, Грэм даже самому себе не мог признаться, что откладывает визит из непонятного, но тревожащего страха, какого-то неприятного волнения.

Давая Илис время для отдыха, он дождался, что она сама нагрянула к нему — в сопровождении Мэнни. Ясно, ее-то не мучили никакие мутные страхи, а вело любопытство, и необходимость увидеть собственными глазами то, о чем говорил ей Брайан. Ведь все восемь лет она была уверена, что Грэм мертв.

Она появилась вечером. Как и утро, это было не самое удачное время для гостей, потому что Грэм как раз собирался отправиться в обычный ночной загул. Услышав, как хлопает входная дверь, он в досаде прикусил губу. Никого, кроме Джем, он не ждал, а раз уж она пришла, какая там может быть прогулка. Ведь девчонка так ничего и не знала о его пристрастиях.

Однако, фигура, появившаяся в дверях его комнаты, принадлежала явно не Джем. Невысокая и очень стройная, она принадлежала женщине лет двадцати семи — двадцати восьми; бледное личико, огромные черные глаза и рассыпавшиеся по плечам темные густые волосы очень эффектно смотрелись в сочетании со светлым серебристо-серым платьем. Да, действительно, знатная дама, хотя и нет на одежде (и вообще на теле) ни единого драгоценного камушка или хотя бы крупинки золота.

— Илис…

Она кивнула, улыбнулась, но, вопреки обыкновению, не разразилась длинной жизнерадостной приветственной тирадой. Вместо этого она быстро пересекла комнату, остановилась перед Грэмом и внимательно взялась изучать его лицо, вперив в него какой-то очень напряженный взгляд.

Грэм слегка удивился. Чтобы Илис молчала больше одной минуты? Не верится. Впрочем, она ведь сильно изменилась, повзрослела… И что она такое ищет у него на лице?

— В чем дело? — спросил он, не выдержав.

— Что за зелье ты принимаешь? — довольно жестко спросила Илис. Не ее интонации. И как она узнала?

— Что? — Грэм решил прикинуться дурачком. Уж чего-чего, а обсуждать с Илис свои наркотические пристрастия и связанные с ними проблемы он не намеревался.

— Не придуривайся. Тебя глаза выдают. Ты около суток ничего в рот не брал, и скоро тебе понадобится новая порция. Так что это? Опий? Гашиш?

Грэм покосился на стоящего рядом Мэнни и сказал нелюбезно:

— Если ты можешь так много понять по глазам, то должна уметь определить и все остальное… — ему совершенно не хотелось продолжать разговор, тем более — при племяннике.

— Мэнни, спасибо за то, что проводил, — Илис, всегда быстро соображавшая, поняла с полуслова. Она повернулась к мальчишке и с полной серьезностью присела в неглубоком, но весьма почтительном реверансе. — Не буду больше отягощать тебя своим обществом, беги играй.

Повторного разрешения Мэнни не потребовалось, его тут же будто унесло ветром. Илис проводила его взглядом и снова обернулась к Грэму.

— Ну? Что именно?

— Какая разница? — хмуро спросил тот, понимая уже, что гостья теперь не отстанет. — Это скума.

— Ску-ума? — протянула Илис, округлив и без того большие глаза и поджав губы. — Очень интересно. Хороший ты выбрал способ потратить деньги. А ты видел когда-нибудь, как от нее умирают?

— Я еще и не то видел. Ты сюда пришла специально, чтобы читать нравоучения? — сощурился Грэм. — Напрасно. Я не мальчик, и в наставлениях не нуждаюсь. Сам как-нибудь разберусь, что мне делать со своей жизнью.

— Ты — идиот. Чудом выжил в Северной, а теперь сам себя убиваешь!.. Знаешь, Барден был бы доволен. Ему понравился бы подобный поворот событий. Это ведь гораздо интереснее, чем смерть в пыточных подвалах.

При упоминании пыточных подвалов Грэм почувствовал, как перехватывает дыхание, и земля уходит из-под ног. Четыре года… четыре года пыток — а Илис так легко говорит об этом!

— Что ты знаешь о смерти в пыточных подвалах?! — прошипел он в ярости, сжимая кулаки. — Что?! Что ты вообще знаешь о смерти?!..

Илис, видимо, поняв, что заговорила о запретном, мягкими кошачьими шажками подошла ближе и успокаивающе положила ладонь ему на руку.

— Спокойнее. Извини меня. Я знаю, тебе пришлось трудно. Но это не может служить оправданием… — она взглянула на оскалившегося Грэма и быстро переменила тему. — Не стоит начинать разговор с ругани, как ты считаешь? Мы достаточно давно не виделись, и у нас есть что сказать друг другу без этого.

Пытаясь взять себя в руки, Грэм промолчал. Да уж, замечательная встреча старых знакомых. Такое приятное начало беседы. Он даже не знал, о чем говорить дальше. Будь это Илис-прежняя, Илис, которая, казалось, ни к чему никогда не относится серьезно и не читает нотаций, пожалуй, легче было бы найти точки соприкосновения. Но перед ним стояла Илис-новая, которой он не знал, она смотрела серьезно и внимательно, словно хотела проникнуть внутрь его мыслей. А может быть, и проникла уже, не зря ведь ее учитель славился своими успехами в ментальной магии.

— Присядь, Илис, не стой, — буркнул Грэм.

Илис не стала ждать повторного приглашения и уселась на один из стульев, аккуратно приподняв длинный подол платья. Грэм вспомнил, как раньше она плюхалась с ногами в кресла, не заботясь о приличиях, и подумал, что будет очень тяжело сообщить этой светской даме о гибели Роджера. Наверное, смерть эта не имеет для нее теперь никакого значения.

— Брайан рассказал мне, что ты воевал почти два года на стороне медейцев, — проговорила Илис. — Как это могло получиться? Ты старался держаться в стороне от войн и не влезать в них.

— Я влез в войну, когда согласился на аферу с освобождением медейского принца. А потом… из Северной меня вытащили наемники, я присоединился к ним. А что мне еще оставалось делать? Идти было некуда и незачем. К тому же… — Грэм усмехнулся. — Знаешь, говорили, что я головой «подвинулся». Наверное, так оно и было… так оно и есть. На тот момент мне ничего не хотелось, кроме как убивать. Я жил, только когда кругом лилась кровь.

Илис помолчала.

— И, наверное, надеялся, что тебя убьют в какой-нибудь схватке?

— Да. Странно, правда, желать смерти, только лишь чудом вырвавшись из ее когтей?

— И ты желаешь ее до сих пор.

— Наверное.

Илис снова замолчала. Грэм тоже не стремился первым нарушить тишину; говорить не хотелось.

Надо же, подумал он, вот передо мной сидит человек, с которым нас связывают долгие дни тяжкого путешествия, и опасности, и взаимные услуги, и общие друзья. Казалось бы — что еще нужно, чтобы приятно провести вечер за долгой беседой? Но говорить решительно не о чем…

— Ты принял все-таки отцовский титул? — снова заговорила Илис.

— Я хотел привести жену в княжеский замок…

— Жену?

Да, о своей попытке жениться Грэм ничего Брайану не рассказывал. Следовательно, не знала и Илис.

— Жену. Я, видишь ли, собирался жениться… и даже сватался.

— Вот даже как, — протянула Илис. — К Ванде?..

Грэм молча кивнул. Чтобы догадаться, кто стал его избранницей, не нужно быть семи пядей во лбу. Особенно человеку, довольно давно его знавшему.

— Не вышло?.. — Илис даже не спрашивала — утверждала. — Неудивительно. Вообще поражаюсь, как ты решился на подобный поступок.

— Я ее очень любил.

— Да, я помню. Ты, словно безумный, рвался за ней и не слушал никаких доводов. Она того не стоила.

— Не тебе судить, — скрипнул зубами Грэм.

— Вероятно, — кротко согласилась Илис. — А когда она отказала тебе, ты решил остаться один?

— Можно подумать, ко мне выстроилась череда невест, и остается только выбирать. Как ты думаешь, кому я такой сдался — старый, угрюмый и хромой?..

Илис закатила глаза — совсем, как раньше.

— Да-да, я помню, что ты склонен к патетике и самоуничижению. Но ко всем своим замечательным качествам ты забыл прибавить еще одно, самое замечательное — ты князь. Причем с немаленьким земельным леном и состоянием. Если ты, конечно, не успел его спустить.

— Знаешь, Лисси, такая девица, которая заинтересуется в первую очередь моим титулом и состоянием… В общем, меня такие не интересуют.

— А какие тебя интересуют?

Грэм с подозрением взглянул на Илис.

— Ты сватать меня пришла?

— Нет, — Илис мило улыбнулась и вдруг сделала большие глаза. — А что это ты не спрашиваешь о моем милом брате Крэсте? Вы ведь довольно тесно сотрудничали, не так ли?

Чисто рефлекторно Грэм подобрался. Упоминание о Крэсте до сих пор подсознательно действовало на него как более чем ощутимый сигнал опасности. Он помнил о награде, назначенной за его голову сиятельным истрийским принцем. Сумма была просто чудовищной, и это говорило о том, что у Крэста чешутся руки. Еще бы — когда-то Грэм увел у него из-под носа Илис, тогда еще беглую неофициальную магичку, на которую вел охоту королевский дом Истрии. Крэст ему этого не забыл, и еще спустя пару лет устраивал облавы по всему материку.

— Как резко ты меняешь тему, — заставил себя усмехнуться Грэм. Ему было безразлично, что Крэст может и хочет убить его особо изощренными способом, но в подсознании сидела еще подлая тревога. — Интересный у тебя ассоциативный ряд — сначала женитьба, потом Крэст. Это, наверное, оттого, что вы с ним едва не стали супругами?

Лицо Илис вдруг необычно посерьезнело, она пристально посмотрела на Грэма, закусив губу. Грэм удивился — неужели он затронул тему, неприятную ей? Ведь она ни к чему никогда не относилась серьезно!

— Ты уже знаешь? Ну конечно же, знаешь. Брайан сказал. Слушай, Грэм, давай пойдем прогуляемся? Я в Карате сто лет уже не была, хочу пройтись по знакомым местам. Составь мне компанию?..

Со стороны они выглядели весьма эффектной, хотя и несколько траурной парой. Беловолосый смуглый Грэм был весь в черном, светлое же платье черноволосой и светлокожей Илис отливало серебром. На них оглядывались, когда они неспешно следовали по вечерним улицам центра Карата, куда пришли по настоянию Илис. Та, видя такое внимание к себе и своему кавалеру, довольно улыбалась и щурилась, как кошка, и с еще большим усердием изящно цеплялась за его локоть. Грэм пытался понять, что это с ней такое творится, но тщетно. Странное поведение для Илис, очень странное.

— Знаешь, когда отец объявил о своем желании выдать меня замуж за Крэста, я первым делом понеслась к нему.

Еще одна странность — Илис не пришлось уговаривать рассказать, что там вышло у нее с замужеством. Или, вернее, не вышло. Сама завела разговор.

— Мы с ним недолюбливали друг друга, это так, но все же мы двоюродные брат и сестра. Тем более, он ведь к тому времени принес извинения. Крэст знал о планах наших родителей и сопротивлялся, как мог. Он не собирался жениться, особенно на мне. Кажется, у него на примете была — и есть — какая-то девушка, но точно я не знаю. Достаточно того, что мы не желали друг друга в качестве супругов, пусть даже из династических соображений. Ух, это были настоящие военные действия! К счастью, дело не дошло до ссоры с родителями. Наши отцы посмотрели, на что мы способны, объединив силы, и поняли, что лучше нас держать по раздельности, — Илис самодовольно улыбнулась. — Поскольку направить поток нашей деятельности в нужное русло им было не под силу. Вот так мы с Крэстом и распрощались, и я занялась тем, чем давно хотела — открыла свою школу. С Крэстом же мы время от времени перебрасываемся дружескими посланиями. Кстати, раз уж мы с ним примирились, и отпала необходимость в охоте на мне, он простил и вас с Роджером. Конечно, я не думаю, чтобы он горел желанием встретиться с вами для дружеской беседы — злопамятен он слишком — но и смерти вашей не хочет.

— Спасибо, успокоила, — хмыкнул Грэм.

— Надеюсь. Можешь передать при случае Роджеру…

— Уже не смогу.

— Почему?.. Он… ты его видел с тех пор?

— Видел. Теперь он у Борона.

— У Борона! — эхом повторила Илис, приостановившись и заглянув ему в глаза. — Как это случилось? Когда?..

Грэму не очень хотелось разговаривать на подобные темы на улице, а потому он предложил зайти в ближайший же трактир. Он как-то не подумал, что подобное место не слишком подходит для знатной дамы, но Илис возражать не стала и согласилась сразу.

Заказав вина, Грэм рассказал про битву, которая в последний раз свела их с Роджером. Он не стал вдаваться в подробности, но про последние слова побратима упомянул.

— Он просил, чтобы ты не держала на него зла. То же самое он просил передать Гате.

Илис слушала задумчиво, опустив взгляд.

— Я не держу на него зла, — сказала она. — И никогда не держала, и он знал это… Вот Гата — да… Она знает?..

Грэм покачал головой.

— Я не успел ей сказать. Когда приехал в поместье, то нашел только ее могилу.

— И Гата?.. Кажется, ты за прошедшие годы потерял многое.

— Слишком многое. Когда-то я надеялся, что моя жизнь рано или поздно выпрямится. Теперь уже не надеюсь.

— Напрасно! Еще не поздно.

— Поздно, Лисси. Нечему уже выпрямляться.

— Разумеется, — тон Илис стал ядовитым. — Если глушить себя всякой дрянью, то действительно скоро будет уже нечему…

К счастью, по второму кругу на тему наркотических веществ разговор не зашел, иначе Грэм просто не знал, сумеет ли удержать себя в руках.

Они еще посидели немного в трактире. Вино здесь подавали отменное, и вообще заведение было отнюдь не второсортным, а потому среди посетителей Грэм наметанным взглядом вычленил даже нескольких нобилей. Правда, без дам. После того, как с вином было покончено, и Грэм расплатился, Илис выразила желание навестить-таки старых знакомцев, невзирая на поздний час. Грэм не был уверен, что люди, поднятые с постелей, обрадуются нежданной гостье, но не стал ничего говорить Илис. Пусть развлекается. А если возникнут проблемы — что ж, на то у него при себе и меч имеется.

За следующие два часа они успели навестить с полдюжины знакомых Илис в самых разных частях города. Отнюдь не все из них обрадовались позднему визиту, а какой-то мужик не слишком благонамеренного вида едва не вытолкнул гостей за дверь. Рукоприкладства удалось избежать только лишь усилиями Грэма, который отнюдь не был расположен терпеть грубое обращение. Впрочем, и усилий-то особых прилагать не пришлось — стоило лишь Грэму, до того стоявшему молчаливо и неподвижно, сделать шаг вперед, как буян тут же утихомирился. Ему хватило лишь одного взгляда на лицо спутника гостьи, и у него опала вся охота ругаться и грубить. Но все равно Илис задерживаться у него не стала.

— Зря ты вмешался, — заметила она, когда они вновь оказались на улице. — Я бы и сама справилась.

— Справилась бы? Как? Расшвыряла бы все вокруг в радиусе лиги магией?

— Магия — довольно тонкая штука, если применять ее с умом. А если ты про то, что я учинила над вами с Роджером в порту… тогда я не умела как следует управляться с потоком силы. Теперь умею. Уверяю тебя, у этого грубияна в доме даже все стекла уцелели бы.

— А в соседних домах?

— Не веришь?

Грэм пожал плечами и не стал просить Илис продемонстрировать возросшие способности. К магии он питал отвращение. Слишком сильно воспоминания о ней переплелись с воспоминаниями о Северной крепости.

Рейд по Карату завершился далеко за полночь — последние в череде посещенных знакомых Илис неподдельно ей обрадовались и затащили в дом попить чаю. Грэму ничего не оставалось, кроме как принять приглашение вместе со своей подопечной, ведь Илис пришлось бы возвращаться ночью в дом Брайана. Магия магией, но и шальных людей в городе немало. Друзья Илис сначала настороженно посматривали на него (истрийка представила его просто как "мой друг Грэм"), а потом стали обращать на него не больше внимания, чем на предмет обстановки. Его это вполне устраивало, тем более, что организм начинал требовать свежей порции зелья, и становилось не до светских разговоров. Он знал, что завтрашним днем будет совершенно разбит.

Он проводил Илис до самых дверей дома Брайана. На большинстве улиц было темно, хоть глаз коли, и полно подозрительных личностей (незаметных, впрочем, ненаметанному глазу), но ни одна из них не посмела приблизиться.

— Ну, спасибо за компанию, — заявила Илис, остановившись на пороге. — Было очень приятно.

— Взаимно.

— Я у Брайана останусь на неделю или около того. Зайдешь? Честно говоря, я очень рада видеть тебя живым после всего того, что я слышала о твоей смерти.

— Мы еще увидимся, Илис.

Илис кивнула.

— Грэм… ты себя хорошо чувствуешь? Вид у тебя не очень…

— Завтра будет хуже… то есть уже сегодня днем.

— Скума?

— Она…

— Бросай ты это… пока не поздно.

— До свидания, Илис.

Приехав в Карат, Илис намеревалась оставаться там не больше недели. На самом деле она задержалась в гостях у Брайана на целый месяц. В течение всего этого времени она, словно по расписанию, каждый вечер наведывалась к Грэму. У него появилось подозрение, что именно из-за него она решила продлить пребывание в городе юности. Даже более чем подозрение; но спросить напрямую он так и не собрался — знал, что Илис сделает большие глаза, как она умеет, и невинным голосом поинтересуется, с чего это он взял.

Между тем, Илис бесстрашно испытывала его терпение. Несколько раз у Грэма возникало непереносимое желание взять незваную гостью за шиворот и выкинуть за дверь; к сожалению, он ни на минуту не мог забыть, что подобного он сделать не сумеет физически. Илис могла постоять за себя, совершенно не боялась рукоприкладства, а потому наглела. Грэм прекрасно знал, почему она является к нему каждый вечер почти в один и тот же час — она собиралась не пускать его в ночные загулы по злачным местам Карата. Он бесился и силился понять, какого рожна ее настолько заботит его жизнь и здоровье. Или она так привыкла командовать студентами у себя в школе, что ей и здесь нужен кто-то, о ком нужно заботиться, над кем надо квохтать, как курица над цыпленком? Если так, то объект Илис выбрала неподходящий, хотя сама она так определенно не считала. Грэм не нуждался ни в присмотре, ни в заботе, от кого бы они ни исходили. И уж тем более не желал, чтобы с ним нянчилась Илис.

Та, как ни в чем не бывало, появившись в его доме, обычно заявляла о желании прогуляться с визитом к тому или иному знакомому и просила составить ей компанию. Грэм, как дурак, каждый раз соглашался, пытаясь между делом выяснить у Илис, отчего она вдруг перешла на ночной образ жизни и с каких пор ее приятели стали принимать гостей по ночам. Илис отвечала охотно и неизменно туманно, так что из ее пояснений Грэм ничего не мог понять.

Последней каплей стало ее появление в доме Грэма на ночь глядя в сопровождении Джем.

— Я подумала, что нечего ребенку просиживать такие чудесные вечера дома, — пояснила Илис опешившему хозяину. — Пусть прогуляется с нами. И Брайан не возражает…

Брайан-то, может быть, и не возражал (хотя вряд ли, не отпустил же он с охотой любимую дочку шататься по ночному городу?), а вот Грэм хотел возмутиться. Хватит с него! Если он до сих пор по дурости изображал телохранителя взбалмошной магички (которая и сама была в состоянии справиться со всеми гипотетическими проблемами), то уж играть роль дуэньи при малолетней девчонке он не намерен! Но он не успел произнести ни звука — встретился взглядом с радостной зеленью глаз Джем и осекся. Она смотрела так, словно провести в его обществе вечер было заветной мечтой всей ее жизни. Изумрудная волна окатила Грэма, накрыла с головой, и слова застряли в горле. Илис, смотревшая до того несколько настороженно, даже как будто слегка напрягшись, прекрасно поняла, что произошло. Довольно улыбнулась и энергично кивнула.

Они не пошли ни к каким знакомым. Илис, которая выглядела словно кошка, нализавшаяся сметаны, заявила, что хочет сделать сюрприз и показать местечко, где подают прекрасный, просто волшебный суп из моллюсков и готовят потрясающих маринованных угрей. Грэм был не в настроении для позднего ужина, к тому же моллюсков особенно не любил, но его никто и не спрашивал, а Джем пришла в восторг и только что не захлопала в ладоши. Ясное дело, до сих пор ей не приходилось совершать променад ночью! Широко улыбающаяся Илис, не теряя времени даром, шустро протащила Грэма и Джем по темным закоулкам. Извилистый путь завершился в неожиданно уютном и приличном заведении недалеко от порта. Публика здесь обитала на удивление приличная; окажись иначе, Грэм свернул бы Илис шею, не посмотрев на ее магические способности. Самому ему было безразлично, среди какого народа находиться, но Джем…

Вечер начался на удивление приятно. Готовили в таверне действительно вкусно, этого не мог не признать даже Грэм, хотя и ел, как всегда, мало. Илис же уплетала все предложенные деликатесы с превеликим аппетитом, можно было подумать, что ее несколько дней не кормили; Джем старалась от нее не отставать. Сытный ужин сопровождался оживленной беседой. Грэм больше помалкивал, да и слушал вполуха — девичье щебетание его не занимало. Тем не менее, он каким-то чудом сумел отвлечься от мыслей об опиуме и скуме, которые занимали его на протяжении последних дней. Да и созерцание смеющейся раскрасневшейся Джем было отнюдь не лишено интереса. Он старался не очень откровенно пялиться на нее и думать о чем-нибудь другом, кроме шелковой волны ее волос, но взгляд неизменно возвращался к нежной белой коже и отбрасывающим изумрудные отблески глазам. В какой-то момент Грэм вынужден был признаться себе, что девушка волнует его… да он давно знал это, только не хотел замечать. Он мгновенно вскипел. Будь я проклят, мысленно зарычал он на себя, я не имею права думать подобным образом об этом ребенке… об этой девушке… об этой женщине! И будь проклята Илис, зачем она затащила меня сюда…

Проклятия, разумеется, не помогали. Самое лучшее, что тут можно было сделать — это встать и уйти, пока не поздно, но Грэм не мог оставить двух женщин одних в портовом трактире, ночью. А в том, что они последуют за ним и отправятся домой, он уверенности не испытывал.

Пару раз встретившись глазами с Илис, Грэм понял — она отлично видит и понимает все, что с ним происходит. Мало того, она заранее знала, как подействует на него общество Джем. Но откуда? Ведь она никогда не видела их вместе! Разве только в доме Брайана один или два раза, но там было все по-другому… Неужели Илис воспользовалась своей распроклятой магией?

С той минуты, как стало ясно, что Илис устроила ужин специально, просчитав последствия, преследуя какие-то свои цели, Грэм потерял последние остатки спокойствия и самообладания. Вечер в обществе двух прелестных (чего уж там) женщин превратился в тяжкую обязанность. Лучше опять на каторгу, думал он свирепо, вперив взгляд в свою кружку (смотри, смотри туда и не смей поднимать глаз!), лучше даже в Северную! Только не здесь… только не здесь.

Илис быстро замечала малейшие изменения его состояния. Сообразив, что перегнула палку, она сумела изящно и непринужденно завершить ужин и попросила Грэма проводить их с Джем до дома.

Если она еще раз появится у меня вместе с Джем, думал Грэм, возвращаясь в одиночестве в свое темное и холодное жилище, я просто вышибу ей зубы. Плевать, что она женщина и магичка. Она издевается надо мной — пусть, но подставлять девчонку не позволю.

Остаток ночи он провел, шатаясь из угла в угол спальни. Кулаки чесались — такого с ним не было давненько. Помимо зуда в кулаках, донимал и зуд другого свойства. Перед внутренним взором, стоило только прикрыть глаза, вспыхивали золотые нити волос, влажно мерцал коралл губ, поигрывали бликами изумруды глаз. Грэм кусал губы и старался думать о чем-нибудь другом. К сожалению, очень скоро обнаружилось, что думать ему больше и не о чем, а запас зелья в доме давно уже иссяк.

К утру стало полегче, наваждение схлынуло. Грэм вздохнул с облегчением и только собрался завалиться в кровать и попытаться забыться сном (наступало самое подходящее время для сна, первые лучи солнца как раз робко касались городских крыш), как в дверь постучали. Снова.

И почему меня не оставят в покое? подумал Грэм в тоске и ярости и пошел открывать. Он мог бы и гаркнуть "Открыто!", как делал не раз, но Мэнни еще спал.

На пороге стояла Илис. Свежая, сна ни в одном глазу, словно и не гуляла всю ночь по тавернам. Аккуратно приглаженные волосы, темное скромное дорожное платье. Удивительно кроткий невинный взгляд, столь ей несвойственный, наводил на подозрения.

— Ну? — спросил Грэм нелюбезно, опираясь плечом о дверной косяк. Он и не собирался предлагать гостье войти.

— Я зашла попрощаться, — сообщила Илис светски. — Обстоятельства требуют моего немедленного отбытия.

— Обстоятельства, вот как?..

— Не понимаю, почему такая ирония. Пришло послание из школы; то, что там написано, тебя вряд ли заинтересует. Дела магические, — Илис покрутила кистью руки в воздухе. — В общем, мне нужно ехать, — поскольку Грэм молчал и никак не реагировал на ее слова, она продолжила. — Я знаю, ты сердишься на меня. Напрасно.

— Сержусь? С чего ты взяла?

— Сердишься, сердишься. За вчерашний вечер. Уверяю тебя, я не имела в виду ничего плохого. Наоборот, мне хотелось помочь тебе.

— Помочь? — Грэм, до сих пор и впрямь не сердившийся (ибо его состояние, схожее скорее с яростью и бешенством, только с большой натяжкой можно было назвать так), теперь почувствовал, что еще немного — и он просто взорвется. — Помочь?!.. Илис, езжай, куда собиралась, и оставь свою благотворительность и свои объяснения при себе! Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом!

— Хам, — констатировала Илис спокойно. — Неблагодарный грубиян.

— Да, я такой. До свидания, Илис. Надеюсь, дорогу до порта ты найдешь самостоятельно, потому что провожать тебя, прости уж, я не желаю.

— Я обойдусь. Счастливо оставаться, светлейший князь.

Илис улыбнулась, изящно присела в реверансе, отшагнула назад и исчезла. На месте, где она только что стояла, воздух пошел рябью, волнами, как это бывает в очень жаркий день. Грэм выругался и захлопнул за ней дверь, вложив в это движение всю свою ярость; с побеленого потолка мелкой пылью посыпалась краска. Старею, подумал Грэм, разглядывая оседающий белый дымок, раньше я себе подобного не позволял…

После отбытия Илис последовали несколько дней блаженного одиночества и спокойствия. Грэма никто не беспокоил, даже Мэнни почти не попадался на глаза, с утра до вечера пропадая в лишь ему известных местах. Грэм расслабился, перейдя на привычный ночной режим жизни, и далеко не сразу понял, что чего-то не хватает. День на пятый он заметил, что ночные прогулки не доставляют прежнего удовольствия и не приносят забытья; внутри него будто поселился маленький и беспокойный дух, острыми коготками царапающий душу и приносящий беспокойство. Ни скума, ни вино не могли заставить его успокоиться. Целые сутки Грэм потратил на то, чтобы понять, в чем же дело, ведь вроде все было как всегда.

Причина беспокойства оказалась столь же проста, как и неожиданна — с тех пор, как из Карата уехала Илис, ни разу не приходила Джем. А ведь обычно она прибегала каждый день.

Какое мне дело до девчонки? вопросил себя Грэм, поняв, отчего же волнуется поселившийся в нем дух. Мне же лучше, что она не досаждает мне ежедневно своим обществом, меня же всегда раздражало то, как она распоряжается в моем доме. Она потеряла ко мне интерес — ну и отлично! Я снова могу жить как хочу и делать с собой что хочу. Разве нет?.. но что… что если с ней что-то случилось? Да нет, не может быть. Во всяком случае, едва ли что-то серьезное, иначе Мэнни, каждый день бывающий в доме Брайана, рассказал бы.

А может, и не рассказал бы. Последнее время он почти не разговаривал с дядюшкой. Они с Грэмом как-то отдалились друг от друга, занятые каждый своими проблемами.

Еще через несколько дней беспокойство переросло в тревогу, сколько Грэм ни повторял себе, что ему безразлично, навещает его Джем или нет. Ведь вполне могло быть, что девушка напрочь потеряла к нему интерес… но с чего вдруг так резко? Или она испытывала в тот злопамятный вечер те же чувства, что и Грэм, и решила поостеречься? Довольно быстро Грэм понял, что если будет продолжать ломать голову над исчезновением Джем, то просто сойдет с ума и потеряет те остатки здравомыслия, которые у него еще оставались. Чтобы покончить со всем этим безумием, особой изобретательности и усилий не требовалось — нужно было пойти и спросить у самой Джем. А впрочем, нужно ли?..

В дом Эрков Грэм входил как в свой собственный, без стука и прочих церемоний. Так они договорились с Брайаном еще до переезда Грэма, и возражений у последнего не возникло, хотя обычно он был довольно щепетилен в подобных вопросах.

Дверь здесь никогда не запирали, не считали нужным. Правда, и дома всегда кто-нибудь был, обычно Анастейжия или Джем. Ни разу Грэм не застал дом пустым.

И в этот раз, едва переступив порог, он сразу увидел Нэсти. Она улыбнулась ему, как обычно, но что-то в ее улыбке показалось Грэму натянутым, ненастоящим. Да и вообще она выглядела похудевшей и какой-то слишком уж озабоченной. Грэму стало тревожно. Что-то неладно?

— Что случилось? — спросил он, не тратя время на вежливые приветствия.

— Джем хворает, — отозвалась Нэсти. — А тебе разве Мэнни ничего не говорил?

Грэм покачал головой, заодно честно попытавшись припомнить, когда он вообще видел племянника. Не вспоминалось. Вот поросенок! Или… или просто начала отказывать память, затуманенная зельями, и мальчишка ни при чем?

— Нет, ничего. И давно?

— Дней пять…

Не зря, ох не зря терзало его беспокойство последние дни. Привыкший почти во всем полагаться на интуицию, в этот раз Грэм не внял ее голосу, все искал другие причины.

— Что-нибудь серьезное?

— Лекарь говорит, нет. Но Джем с кровати не встает, не ест почти ничего… и жар у нее.

Грэм помолчал немного, раздумывая, как поступить теперь. Причину он узнал, и беспокойство должно было бы отпустить его, но оно, наоборот, выросло и стало сильнее. Теперь он никак не мог уйти, не повидавшись с девушкой, хотя и не имел ни малейшего понятия, о чем собирается с ней говорить.

Выслушав его просьбу, Нэсти заколебалась. Она не была уверена, что дочь можно беспокоить; да и захочет ли сама Джем принимать посетителей?

— Я спрошу у нее, — решила она, наконец. — Подожди минутку.

Она вернулась быстро, и выглядела несколько удивленной. Странно, сказала она, Джем не разрешает отцу или брату заходить в ее спальню, когда она нездорова, но против визита Грэма не возражает. Кажется, она даже обрадовалась.

Вся кровь отлила от лица Грэма, и он сам не заметил, как пальцы его сжались в кулаки. Он уже начинал понимать, что с ним творится, но пока боялся озвучить это и признаться даже самому себе. Впрочем, все было неважно. Важно то, что Джем желает его видеть. Ни сказав ни слова Анастейжии, которая явно ожидала он него каких-то объяснений, он прошел в спальню девушки.

Первое, что бросилось в глаза — огонь, пылающий на фоне белизны подушек. Джем, укутанная в одеяло по самый нос, казалась удивительно худенькой, бледной и беззащитной. Вид у нее был совсем измученный. Но, когда она приподнялась на ложе навстречу открывающейся двери, на лице ее вспыхнула улыбка — та самая, которая запомнилась Грэму (а он и не подозревал об этом до сего момента). Улыбка эта вернула румянец щекам и блеск глазам.

И Грэм, у которого неожиданно защемило сердце, понял, что если и есть где на земле для него счастье, то оно — здесь, в этих глазах, и в этих губах, и в этих золотых веснушках. В девушке, что сейчас поднималась ему навстречу и не помнила уже ни о чем, кроме него, и не видела ничего, кроме него.

Конец

Август 2002 — август 2003 г.