Серп

Заповеди серпов

1. Убий.

2. Убий без лицеприятия, без ненависти или злого умысла.

3. Наделяй годом иммунитета ближних тех, кто принимает явление твое, и тех, кого сочтешь достойными.

4. Убий ближних тех, кто противится.

5. Служи человечеству все дни твои, и да имеют твои ближние иммунитет до конца дней твоих.

6. Живи праведно как на словах, так и на деле, и записывай в дневник каждый день твой.

7. Не убий другого серпа, кроме себя самого.

8. Не владей никакими благами земными, кроме мантии твоей, кольца и дневника.

9. Не заводи ни супруга себе, ни детей.

10. Да не будет над тобой иных законов, кроме изложенных здесь.

• • • • • • • • • • • • • • •

Раз в год я пощусь и размышляю над заповедями. Собственно говоря, я думаю о них каждый день, но только раз в году позволяю им стать единственной пищей для ума. Они гениальны в своей простоте. До Грозового Облака правительства опирались на конституции и обширные своды законов, которые, впрочем, бесконечно дискутировались и переиначивались. Различные толкования одних и тех же доктрин нередко приводили к войнам.

Когда я была гораздо более наивна, я полагала, что простота наших заповедей ограничивает пространство для их трактовок — под каким углом зрения на них ни смотри, они остаются одними и теми же. Но уже в течение многих лет меня мучает и ужасает то, какими податливыми и растяжимыми они могут быть, какие страшные вещи мы, серпы, иной раз пытаемся объяснить и оправдать.

В свои ранние годы я еще застала тех немногих серпов, которые были живы в эпоху создания заповедей. Сейчас не осталось никого — все они воспользовались седьмой заповедью. Мне хотелось бы расспросить их, как появились на свет законы серпов. Что привело к созданию каждого из них? Как подбирались слова? Были ли какие-то заповеди отвергнуты еще до того, как их высекли в камне?

И почему их десять?

Из всех заповедей наибольшее беспокойство вызывает у меня десятая. Ибо тот, кто возносится над законами, мостит прямую дорогу к катастрофе.

— Из дневника почтенного серпа Кюри

6 Элегия серпов

Самолет вылетал по графику. Как обычно. Хотя погода пока еще не поддавалась полному контролю, неприятности всегда можно было отвести в сторону от аэропортов и летящих самолетов. Большинство авиакомпаний могло похвастать 99,9 % точности в соблюдении расписания.

Рейс был заполнен, но поскольку кресла располагались широко, впечатления скученности не возникало. В эти дни путешествовать по воздуху было так же комфортабельно, как сидеть в собственной гостиной. К тому же пассажиров развлекала живая музыка. В салонах самолетов разливались звуки скрипок и голоса певцов. Не полет, а сплошное удовольствие. Цивилизация! Исключительно приятный способ добраться до места назначения. Не то что в Эпоху Смертности.

Однако сегодня пассажирам рейса Биг-Скай-Эйр 922 было предназначено отправиться совсем не туда, куда они собирались.

Бизнесмен с удобствами расположился в кресле 15 С, в проходе. Он всегда брал 15 С — не из суеверия, просто по привычке. Когда ему не удавалось его получить, он выходил из себя и злился на того, кто увел место у него из-под носа. Фирма, которой он управлял, занималась технологией гибернации. Настанет день, и благодаря усилиям его компании путешественникам будет казаться, что даже самая долгая дорога длится считанные минуты. А до той поры бизнесмен довольствовался Биг-Скай-Эйр — если, конечно, ему доставалось место 15 С.

Посадка продолжалась. Бизнесмен провожал глазами идущих по проходу пассажиров, но без особого интереса — только чтобы удостовериться, что сумки и баулы не заденут его плечо.

— Вы летите домой или наоборот, из дома? — поинтересовалась женщина с сиденья 15 А. Кресла 15 В не существовало. Концепция В-мест, на котором один пассажир был зажат между двумя другими, отправилась в небытие вместе с другими неприятными вещами типа болезней и правительства.

— Из дома, — ответил бизнесмен. — А вы?

— А я домой, — сказала женщина с глубоким вздохом облегчения.

За пять минут до вылета внимание бизнесмена привлекла к себе суматоха в носовой части. В самолет вошел серп и заговорил с бортпроводницей. Путешествующий серп занимает любое место, какое захочет. Может прогнать пассажира на другое кресло, а то и вовсе на другой рейс, если в самолете нет свободных сидений. Ходили даже пугающие слухи о серпах, выпалывавших пассажиров, которых прогнали.

Бизнесмену оставалось только надеяться, что этот серп не выберет место 15 С.

Какая у него необычная мантия! Глубокого синего цвета, усеянная сверкающими драгоценными камнями — похоже, бриллиантами. Слишком бросающаяся в глаза, вопреки традициям серпов. Бизнесмен не знал, что и думать. На вид серпу было лет тридцать семь — тридцать восемь, но это, конечно, ничего не значит, сейчас никто не выглядит на свои годы. Ему могло быть как тридцать с чем-то, так и двести тридцать с чем-то. Темные ухоженные волосы. Пронизывающие глаза. Когда серп посмотрел в салон, бизнесмен постарался не встретиться с ним взглядом.

Позади первого серпа появились трое других. Они были моложе — слегка за двадцать. Мантии, яркие и разноцветные, тоже были украшены драгоценными камнями. Яблочно-зеленое одеяние темноволосой женщины усеивали изумруды, на оранжевой мантии одного молодого человека поблескивали рубины, а на желтой мантии другого — золотистые цитрины.

Как там называют группу серпов — кажется, «элегия»? Очень странно, что для такого редкого явления существует особое слово. Серпы всегда держатся поодиночке, бизнесмен никогда не видел, чтобы они путешествовали группами.

Бортпроводница поприветствовала новоприбывших, и как только серпы прошли мимо, она развернулась, вылетела в дверь и кинулась вниз по трапу.

«Убегает!» — подумал бизнесмен, но тут же прогнал эту мысль. С чего бы это ей убегать? Наверняка просто торопится к выходу на посадку, чтобы сообщить тамошнему агенту о дополнительных пассажирах, вот и все. Да и не может она паниковать — бортпроводников специально тренируют не поддаваться панике. Но тут вторая бортпроводница закрыла дверь, и выражение на ее лице можно было назвать каким угодно, только не обнадеживающим.

Поднялся тихий гомон — народ начал переговариваться. Кое-где зазвучал нервный смех.

— Попрошу вашего внимания, — обратился к пассажирам старший из серпов, сопровождая свои слова улыбкой, от которой становилось не по себе. — Вынужден с прискорбием сообщить вам, что весь этот рейс предназначен для прополки.

Бизнесмен слышал слова, но мозг говорил ему, что услышал он неправильно. Может, это у серпов юмор такой, если у них вообще есть чувство юмора? «Весь этот рейс предназначен для прополки». Но это же невозможно! Это не разрешено. Или?..

Пролетело несколько мгновений, прежде чем пассажиры осознали, чтó сказал серп. Люди застонали, закричали, завопили и наконец разразились рыданиями. Отчаяние было таким же безмерным, как случалось в Эпоху Смертности, когда у самолетов отказывали двигатели.

Бизнесмен соображал быстро, в кризисные моменты он умел принимать решения за доли секунды. Возможно, остальным в голову пришла та же мысль, но он был первым, претворившим ее в действие. Бизнесмен вскочил с кресла и рванул по проходу в хвост самолета. За ним понеслись другие. Он первым достиг двери, окинул взглядом пиктограммы инструкций, потянул за красный рычаг и распахнул люк в яркое солнечное утро.

Если прыгнуть с такой высоты на летное поле, то наверняка вывихнешь, а то и сломаешь ногу, но наниты-целители мгновенно выпустят в кровь опиаты и подавят боль. Он сумеет ускользнуть, даже несмотря на травмы. Но прежде чем бизнесмен успел прыгнуть, серп произнес:

— Предлагаю всем вернуться на свои места, если вам дорога жизнь ваших родных.

Такова была стандартная процедура: если кто-то сопротивлялся или пытался скрыться, выпалывалась вся его семья. Эта мера действовала безотказно. Но ведь здесь целый самолет! Если выпрыгнуть и сбежать — как они узнают, кто он такой?

И, словно читая его мысли, серп сказал:

— У нас полный список пассажиров этого рейса. Нам известны имена всех, находящихся на борту, включая стюардессу, выказавшую малодушие, неподобающее ее должности. Вместе с ней по счету заплатит вся ее семья.

Бизнесмен медленно опустился на колени и обхватил голову руками. Мужчина, стоявший сзади, оттолкнул его и выпрыгнул, несмотря на предупреждение. Оказавшись на земле, он побежал, гораздо более озабоченный происходящим в настоящий момент, чем тем, что случится завтра. Может, у него не было семьи, а может, он хотел, чтобы они отправились в Великое Ничто вместе с ним. Однако для бизнесмена мысль о том, что из-за него выполют жену и детей, была невыносима.

«Прополка — это необходимость», — сказал он себе. Все это знают, все согласны, что без нее не обойтись. Кто он такой, чтобы идти против? Вот только… Какой же это ужас, когда ты сам попадаешь в леденящее перекрестье прицела!

Старший серп поднял руку и наставил на бизнесмена палец с длинным — немного слишком длинным — ногтем:

— Ты, смельчак. Иди-ка сюда.

Люди, стоящие в проходе, расступились, давая дорогу бизнесмену, который вопреки своей воле пошел к серпу. Он даже не отдавал себе отчет, что переставляет ноги — серп словно тянул его к себе невидимой веревкой. Властность этого человека подавляла любую волю.

— Выполоть бы его первым, — проговорил светловолосый, брутального вида серп в оранжевой мантии и с огнеметом в руках. — Пусть это послужит уроком для остальных!

Но вожак покачал головой:

— Во-первых, убери эту штуковину, ни к чему играть с огнем в самолете. Во-вторых, давать урок означает, что должен остаться кто-то, кто бы этот урок усвоил. Бессмысленная затея.

Получив выволочку, Оранжевый опустил огнемет и потупился. Два других серпа молчали.

— Ты быстро соображаешь, — обратился старший серп к бизнесмену. — Ясно, что ты альфа этого самолета. Поэтому я доверю тебе как альфе определить очередность, в которой будут прополоты эти добрые люди. Если хочешь, можешь быть последним, но сначала установи порядок для остальных.

— Я … я…

— Да ладно, не мнись! Ты был гораздо более решительным, когда ринулся в хвост. Наступил ответственный момент — вот и прояви свою неоспоримую волю.

Сомнений не оставалось: серп наслаждался моментом. А ведь не должен был! Это основной принцип серпов. В мозгу бизнесмена мелькнула шальная мысль, что надо бы подать жалобу. Впрочем, он тут же сообразил, что мертвецу сделать это будет затруднительно.

Бизнесмен оглянулся на окружающих его перепуганных людей — теперь он внушал им страх. Он тоже стал их врагом.

— Мы ждем, — сказала женщина-серп в зеленом. Ей, по-видимому, не терпелось начать.

— Как… — спросил бизнесмен, стараясь совладать с дыханием и оттянуть момент. — Как вы будете нас выпалывать?

Старший серп отвернул складку своей мантии, показывая спрятанную под ней целую коллекцию оружия: ножи самой разной длины, пистолеты, какие-то другие непонятные приспособления.

— Как? Да как вздумается, — сказал он. — Исключая огонь, разумеется. А сейчас приступай к отбору, чтобы мы могли начать.

Женщина-серп крепче сжала рукоятку мачете, а свободной рукой отбросила назад свои темные волосы. Что это — она облизнулась?! Кажется, сейчас начнется не прополка, а бойня! Бизнесмен осознал, что не хочет иметь с этим ничего общего. Да, его судьба решена, ее не изменить. А это значит, что он не обязан принимать участие в извращенной игре этих молодчиков. Внезапно бизнесмен понял, что поднялся над своим страхом, вознесся на высоту, с которой может смело взглянуть в глаза стоящего перед ним серпа — непроницаемо темные, того же глубокого синего цвета, что и его мантия.

— Нет, — сказал бизнесмен. — Я никого не стану выбирать. Не буду я ползать перед вами на брюхе! Такого удовольствия я вам не доставлю. — Он повернулся к другим пассажирам: — Призываю всех и каждого покончить с собой прежде, чем эти серпы наложат на вас свои грязные лапы. Они слишком наслаждаются моментом! Они не заслуживают звания серпа, как не заслуживают и чести выполоть вас!

Старший серп прожег его взглядом, а затем повернулся к трем своим подручным:

— Приступайте!

Те вынули оружие и начали свою отвратительную жатву.

— Я — ваше завершение! — возгласил старший серп умирающим людям. — Я — последнее слово в ваших прекрасно прожитых жизнях! Вознесите же благодарность! И прощайте!

Вожак выхватил собственное оружие, но бизнесмен уже был готов. Он сам бросился на занесенный клинок. Это был последний акт его свободной воли — он сам выбрал смерть, не желая отдавать это право серпу. Не склонился перед ним, протестуя если не против его методов, то против его безумия.

• • • • • • • • • • • • • • •

В свои ранние годы я часто раздумывала, почему так редко можно увидеть серпа без мантии, в обычной одежде. В некоторых регионах ношение мантии предписано законом, но не у нас в Средмерике. Здесь это просто общепринятая практика, нарушаемая лишь изредка. Но затем я постепенно стала понимать, почему это так. Ради нашего душевного спокойствия мы, серпы, должны соблюдать некую дистанцию по отношению к остальному человечеству. Даже у себя дома, когда меня никто не видит, я хожу в простой длинной сорочке лавандового цвета, которую надеваю под мантию.

Кто-то счел бы это проявлением отчужденности. Наверно, до какой-то степени так оно и есть, но для меня это способ напоминать себе, что я иная.

Безусловно, большинство людей, профессиональные обязанности которых требуют ношения униформы, имеют право отделять работу от повседневной жизни. Например, служители порядка и пожарные вне работы ходят в джинсах и футболках. Они устраивают барбекю для соседей и играют в спортивные игры со своими детьми. Но если ты серп — ты серп двадцать четыре часа в сутки, все дни в году без исключений. Твоя профессия определяет тебя целиком и полностью, до самой сердцевины твоего существа, и лишь во сне ты освобождаешься от ярма.

Но и во сне мне часто видится, как я кого-то выпалываю…

— Из дневника почтенного серпа Кюри

7 Искусство убивать

— В течение года, который вы проведете со мной, — сказал серп Фарадей Роуэну и Цитре, — вы научитесь достойно владеть различным холодным оружием и метко стрелять из огнестрельного, приобретете навыки в обращении с ядами и будете тренироваться в самом смертельном из боевых искусств. Вы не станете мастерами в каждом из этих ремесел — для этого нужны долгие годы — но овладеете основными навыками, на которых и будете строить свое мастерство.

— Но для того, кого вы не выберете, эти навыки окажутся бесполезными, — заметила Цитра.

— Ничто из того, чему мы в жизни учимся, не бывает бесполезным, — возразил Фарадей.

В то время как в целом дом учителя отличался скромностью и непритязательностью, одна комната поражало роскошью — оружейная. Когда-то помещение служило гаражом, но теперь оно содержало обширную коллекцию орудий убийства. Одну стену украшали всевозможные клинки, другую — огнестрельное оружие, третья походила на стеллаж в аптеке, на четвертой размещалась всякая архаика: искусно вырезанные луки, колчан стрел с обсидиановыми наконечниками, наводящие страх мощные арбалеты и даже булава, хотя ученики Фарадея с трудом могли бы себе вообразить учителя, приканчивающего кого-то с ее помощью. Они решили, что это просто музей; однако тот факт, что они не были в этом уверены, вселял в обоих беспокойство.

Распорядок дня был жестким. Роуэн и Цитра упражнялись с ножами и палками, проводя спарринги против серпа, который оказался на удивление сильным и гибким для мужчины его (кажущегося) возраста. Они учились стрелять в тире, предназначенном для серпов и их учеников, где упражнения с оружием, запрещенным для прочих людей, не только разрешались, но поощрялись. Они учились основам бокатора «Черная вдова» — смертельной версии древнего камбоджийского боевого искусства[4], разработанной специально для серпов. Занятия изматывали их, зато тела их становились все сильнее и сильнее.

Физические тренировки, однако, занимали только половину ежедневного расписания. В центре оружейной стоял старый дубовый стол — наследство Эпохи Смертности. За этим столом серп Фарадей несколько часов в день учил их премудростям профессии.

В занятия входили упражнения для развития ума, история и химия ядов наряду с ежедневными записями в дневнике. Смерть оказалась гораздо более обширным полем для изучения, чем они могли предполагать.

— История, химия, сочинения — ну точно как в школе! — бурчал Роуэн, когда его слышала только Цитра. Он не осмелился бы пожаловаться серпу.

А еще существовала прополка.

— Каждый серп имеет квоту — двести шестьдесят прополок в год, — сообщил им серп Фарадей. — Что в среднем дает пять в неделю.

— Значит, суббота-воскресенье выходные, — пошутил Роуэн, пытаясь привнести в разговор хоть капельку веселости, пусть и несколько нервной. Но серпа его шутка не позабавила. Для него ничто в его профессии не могло послужить поводом для смеха.

— В свободные дни я хожу на похороны и провожу исследования для будущих прополок. У серпа… вернее, у хорошего серпа выходные — явление нечастое.

Мысль о том, что не все серпы хорошие, никогда не приходила в голову ни Роуэну, ни Цитре. В обществе было широко распространено мнение, что серпы придерживаются самых высоких моральных и этических принципов. Они мудры в своих поступках и справедливы в выборе. Даже те, кто стремится к известности, по всеобщему мнению, заслуживают ее. Идея о том, что не все серпы такие честные и благородные, как Фарадей, не укладывалась в головах его юных учеников.

Всякий раз прополки потрясали Цитру и оставляли в ее душе саднящую рану. Хотя после самого первого дня серп Фарадей больше не просил их послужить рукой, приносящей смерть, роли сообщника хватало за глаза. Каждая безвременная кончина являлась в своем собственном саване страха, словно постоянно возвращающийся, не теряющий своей жуткой силы кошмар. Девушка думала, что привыкнет, что постепенно потеряет остроту восприятия… Не тут-то было.

— Значит, я сделал правильный выбор, — сказал ей серп Фарадей. — Если ты не засыпаешь каждую ночь в слезах, значит, в тебе недостаточно сострадания, чтобы быть серпом.

Цитра сомневалась, что Роуэн тоже плачет в подушку. Парень из числа тех, кто держит свои эмоции при себе. Непроницаемый, он оставался для нее закрытой книгой, и это ей не нравилось. А может, он, наоборот, был так прозрачен, что Цитра смотрела прямо сквозь него на другую сторону. Кто его разберет…

Они быстро поняли, что серп Фарадей отличается большой изобретательностью по части методов прополки. Он никогда не повторял один и тот же прием дважды.

— Я слышала, что серпы придерживаются строгого ритуала, что у них одна прополка похожа на другую. Разве это не так? — недоумевала Цитра.

— Так, но все мы вырабатываем собственные приемы, — ответил серп. — Я предпочитаю смотреть на каждого человека, которого выпалываю, как на индивидуальность, заслуживающую уникальной кончины.

Он изложил им семь основных методов в искусстве убивать.

— Три самых распространенных способа: клинок, пуля и тупой предмет. Следующие три: удушение, яд и катастрофа, как, например, удар электрическим током или огонь. Но я лично считаю огонь ужасающим способом прополки, никогда его не применяю. И последний метод — без оружия. Именно поэтому вы занимаетесь бокатором.

Чтобы стать хорошим серпом, объяснил Фарадей, надо поднатореть во всех способах. Цитра вдруг осознала: «поднатореть» означает, что она должна будет принимать участие в самых разных видах прополки. И чтó Фарадей заставит ее делать? Нажимать на спуск? Метать нож? Разить дубиной? Девушке очень хотелось верить, что она ни на что из этого не способна. Она отчаянно надеялась, что серпа из нее не получится. Впервые в жизни Цитра желала себе провала.

С Роуэном дело обстояло иначе. Он испытывал смешанные чувства. Моральный императив и высокие этические принципы серпа Фарадея вдохновляли его, но только в присутствии учителя. Оставшись наедине со своими мыслями, юноша начинал во всем сомневаться. В его мозгу словно каленым железом отпечатался образ той женщины — как она со страхом, но безропотно открыла рот. Он помнил выражение ее лица в тот момент, когда она прикусила ядовитую таблетку. «Я сообщник в самом древнем на свете преступлении, — укорял себя Роуэн в минуты одиночества. — А ведь дальше будет еще хуже!»

Дневники, которые вели серпы, были достоянием общественности, в то время как подмастерьям дозволялось сохранять их в тайне. Фарадей выдал ученикам по толстой книге в кожаном переплете, с листами из пергамента. Роуэну книга представилась реликтом из темных веков. Юноша не удивился бы, если бы серп вручил ему гусиное перо. К счастью, им разрешили писать обычными ручками.

— Дневник серпа по традиции изготавливается из пергамента и переплетается в лайку.

— Лайку… — пробормотал Роуэн. — Надеюсь, имеется в виду выделанная кожа, а не лучший друг человека…

Наконец-то Фарадей рассмеялся. Цитра казалась раздосадованной, что Роуэну удалось-таки насмешить учителя — как будто тем самым ее соперник вырвался вперед. Роуэн знал: несмотря на то, что Цитре совсем не хочется становиться серпом, она сделает все, чтобы побить его в соревновании за эту должность — будучи бойцом по натуре, она просто не умела иначе.

А Роуэн умел. Если надо было, он боролся за первенство, но никогда не стремился доказать свое превосходство в незначительных мелочах. Возможно, рассуждал он, это даст ему некоторое преимущество перед Цитрой. А потом спрашивал себя, желает ли он этого преимущества.

Профессия серпа не стояла в его списке жизненных интересов. Собственно, такого списка пока не существовало. Учась в школе, Роуэн понятия не имел, что будет делать со своим необъятным будущим. Но сейчас, попав в обучение к серпу, он стал подозревать, что у него, возможно, достаточно крепкий стержень для этого ремесла. Если серп Фарадей избрал его как подходящего с моральной точки зрения, то, может, он и правда годится?

Что ему решительно не нравилось, так это вести дневник. Живя в огромной семье, где никто особенно не интересовался его мнением ни по какому вопросу, Роуэн привык ни с кем не делиться своими мыслями.

— Не понимаю, чего ты так переживаешь, — сказала ему Цитра, когда они как-то вечером после ужина писали в дневниках. — Никто и никогда не станет читать его, кроме тебя самого.

— Тогда зачем вообще писать? — огрызнулся Роуэн.

Цитра вздохнула, как будто пыталась вразумить несмышленое дитя.

— Чтобы научиться писать официальный дневник серпа. Тот из нас, кто получит кольцо, будет обязан делать это каждый день. Так велит шестая заповедь.

— Уверен — его тоже никто не станет читать, — сказал Роуэн.

— Но у людей будет к нему доступ. Архив серпов открыт для всех.

— Ага, — согласился Роуэн. — Это как с Грозоблаком. Все могут читать, но никто не читает. Вместо этого все играют в игры и пялятся на голограммы котиков.

Цитра пожала плечами:

— Тем более чего кипятиться? Там миллионы страниц, твой дневник в них попросту потеряется. Можешь влепить туда хоть список покупок или что ты ел на завтрак. Никому все равно нет никакого дела.

Но Роуэну было дело. Если уж он собирается водить пером по бумаге, как настоящий серп, он будет делать это правильно или не делать вовсе. Пока что, глядя на удручающе пустую страницу, он склонялся к последнему.

Он наблюдал за Цитрой, полностью поглощенной своим дневником. С того места, где сидел юноша, он не мог рассмотреть, что именно она пишет, но видел, что почерк у нее превосходный. Наверно, брала уроки каллиграфии в школе. Это один из тех предметов, на которые ходят, чтобы показать, какие они супер-пупер. Как и на латынь. Если он станет серпом, наверно, придется научиться писать нормально, по-прописному. А пока сойдут и корявые печатные буквы.

Он подумал: а если бы они с Цитрой ходили в одну школу, они бы подружились? Скорее всего, они бы даже не подозревали о существовании друг друга. Цитра из «активных», а Роуэн всегда уходил в сторонку. Круги их общения были бы как орбиты Марса и Юпитера, которые никогда не пересекаются. Однако сейчас наступила конвергенция — орбиты сошлись в одной точке. Вряд ли Роуэна и Цитру можно назвать друзьями; у них не было возможности подружиться до начала навязанного им ученичества. Они партнеры, они соперники. Но Роуэн вдруг осознал, что чем дальше, тем труднее ему разбираться в своих чувствах к Цитре. Единственное, что он знал точно — ему нравится смотреть, как она пишет.

В одном серп Фарадей строго придерживался своей линии: не вступать в контакт с семьей.

— Не советую вам поддерживать связь с родственниками, пока вы в обучении.

Цитре приходилось туго. Она тосковала по родителям, а еще больше по братику Бену. Вот это было неожиданно, потому что дома у нее вечно не хватало на него терпения.

А Роуэну, похоже, разлука с родными неприятных переживаний не доставляла.

— Для них главное — иммунитет, а где болтаюсь я сам, им безразлично, — сказал он Цитре.

— Бе-едненький, — протянула та. — Мне пожалеть тебя или как?

— Зачем? Скорее позавидовать. Мне легче оставить прежнюю жизнь позади.

И все-таки один раз серп Фарадей отступился от правил. Примерно через месяц после начала занятий он отпустил Цитру на свадьбу тети.

Ради торжественного события гости разоделись в пух и прах, но Цитре серп Фарадей нарядиться не позволил. «Разве что ты чувствуешь себя частью их мира», — добавил он. Это возымело действие. Цитра, в простой повседневной одежде среди блеска и гламура, чувствовала себя не в своей тарелке, а браслет ученика и вовсе делал ее здесь чужой. Наверно, поэтому Фарадей и разрешил ей пойти на свадьбу — чтобы как можно отчетливее продемонстрировать девушке разницу между тем, кем она была раньше и кем стала теперь.

— И как оно там? — полюбопытствовала кузина Аманда. — Ну… прополка и все прочее. Как оно — ужас, да?

— Нам не разрешается об этом говорить, — ответила Цитра. Это была неправда, но ей совсем не хотелось обсуждать прополку, словно глупую школьную сплетню.

Вскоре Цитра пожалела, что оборвала этот разговор — кузина Аманда была одной из немногих, кто заговорил с ней. Девушка замечала на себе множество взглядов исподтишка. Люди судачили о ней, когда она не смотрела в их сторону, но большинство избегали ее, как будто она была разносчиком какой-то древней заразы. Если бы Цитра уже владела кольцом серпа, то они, скорее всего, всячески выслуживались бы перед ней в надежде на иммунитет. Но она была лишь ученицей и потому единственное, что они могли от нее получить — это мурашки по коже.

Брат сторонился ее, и даже с матерью разговор не клеился. Та задавала стандартные вопросы типа «Питаешься как следует?» и «Высыпаешься хорошо?»

— Я так понял, что с тобой живет какой-то парень, — сказал отец.

— У него своя комната, и к тому же я его совсем не интересую, — ответила Цитра. Она поймала себя на том, что это признание привело ее саму в смущение.

Она досидела до конца церемонии, но перед обедом, не в силах оставаться здесь ни минуты больше, извинилась, села в публикар и уехала обратно в домик Фарадея.

— Что-то ты рановато, — заметил учитель. И хотя он искусно изобразил удивление, Цитра заметила, что ее место за обеденным столом было накрыто.

• • • • • • • • • • • • • • •

Предполагается, что серпы досконально разбираются в вопросах смерти, однако есть некоторые вещи, выходящие за пределы даже нашего понимания.

Женщина, которую я выполола сегодня, задала мне исключительно странный вопрос.

Она спросила:

— Куда я уйду?

Я стала спокойно объяснять:

— Ваши воспоминания и полная запись жизни уже хранятся в памяти Грозового Облака, так что они не исчезнут бесследно. Тело вернется в землю; каким образом — это решат ваши ближайшие родственники.

— Да-да, я все это знаю, — сказала она. — Но как насчет меня самой?

Вопрос поставил меня в тупик.

— Как я уже сказала, ваша память останется в Грозовом Облаке. Ваши близкие смогут с ней разговаривать, и она будет отвечать.

— Да, — повторила она слегка раздраженно. — Но как насчет меня самой?

И тогда я выполола ее. Лишь после этого я сказала:

— Не знаю.

— Из дневника почтенного серпа Кюри

8 Муки выбора

Однажды в феврале, на второй месяц их ученичества, серп Фарадей сказал Цитре и Роуэну:

— Сегодня я пойду на прополку один. А на это время дам каждому из вас задание.

Он повел девушку в оружейную.

— Ты, Цитра, начистишь до блеска все мои клинки.

Она бывала на занятиях в оружейной почти каждый день, но остаться наедине с орудиями смерти — совсем другое дело.

Серп подошел к стене с холодным оружием. Здесь было всё, от мечей до финских ножей.

— Некоторые только запылились, на других появилась ржавчина. Решай сама, что со всем этим делать.

Его взгляд переходил с одного клинка на другой, чуть задерживаясь на каждом — наверно, серп вспоминал что-то, связанное с ними.

— Неужели вы использовали все? — спросила Цитра.

— Нет, лишь половину, да и то каждый раз только для одной прополки. — Фарадей подошел к четвертой стене — той самой, что походила на музейную коллекцию, — и снял с нее рапиру. Такими, наверно, сражались три мушкетера. — В молодости я был склонен к театральности. Пошел как-то полоть одного человека. Тот считал себя отличным фехтовальщиком. Вот я и вызвал его на дуэль.

— И выиграли?

— Нет, проиграл. Дважды. Первый раз он проткнул мне шею, а во второй перерезал бедренную артерию. Он действительно был очень хорош. Каждый раз, пройдя процедуру в центре оживления, я возвращался и опять вызывал его. Своими победами он выиграл немного времени, но он был избран для прополки, и я не собирался отступать. Бывает, серпы изменяют свое решение, но это ведет к компромиссу и дает преимущество тем, кто умеет настаивать на своем. Я твердо придерживаюсь принятого решения.

На третьем поединке я пронзил своей рапирой его сердце. Испуская последнее дыхание, он поблагодарил меня за то, что я дал ему возможность умереть сражаясь. Это был единственный раз, когда мне выразили благодарность за то, что я делаю.

Фарадей вздохнул и вернул рапиру на ее почетное место на стене.

— Если у вас столько разного оружия, зачем вы в тот день взяли нож у нас в кухне? — спросила девушка.

Серп улыбнулся.

— Чтобы увидеть твою реакцию.

— Я его выбросила.

— Я так и думал, — сказал серп. — Но эти тебе придется начистить.

С этими словами он ушел.

Оставшись одна, Цитра принялась внимательно изучать оружие. Не будучи склонной к мрачной жестокости, она сейчас поймала себя на том, что испытывает странное любопытство: какие клинки использовал серп и как? Подумалось вдруг, что истории, стоящие за благородным оружием, заслуживают того, чтобы их кому-то передать. А кому же как не им с Роуэном?

Она сняла со стены саблю — тяжелое чудище, способное отрубить человеку голову одним-единственным ударом. Неужели серп Фарадей выполол кого-то таким вот способом? Пожалуй, это в его стиле — быстро, безболезненно, эффективно. Цитра сделала неуклюжую попытку разрезать клинком воздух. Интересно, а ей достанет силы, чтобы срубить голову?

«О Боже, во что я превращаюсь!»

Она положила саблю на стол, схватила ветошку и начала полировать клинок. Закончив с саблей, Цитра взяла следующее орудие смерти, потом следующее… Она старалась не видеть своего отражения в каждом сверкающем клинке.

Задача, поставленная перед Роуэном, не пробуждала глубинные примитивные инстинкты, зато оказалась даже еще более мучительной.

— Сегодня ты заложишь основу для моей следующей прополки. — Серп Фарадей дал ему список параметров, которым должен отвечать завтрашний кандидат. — Вся нужная информация имеется в Грозовом Облаке — если у тебя хватит сообразительности ее отыскать.

И ушел на работу.

Роуэн чуть не совершил ошибку, передав профиль Грозоблаку, и пусть оно само ищет кандидата, но вовремя вспомнил, что серпам строго запрещено просить Великое Облако о помощи. Они имели полный доступ ко всем содержащимся в нем данным, но его алгоритмический «сознательный» мозг был для них закрыт. Серп Фарадей рассказывал им о серпе, попытавшемся сделать это. Грозоблако само донесло на него Верховному Клинку, и недотепу «подвергли строгому дисциплинарному взысканию».

— И что это значит? — спросил Роуэн.

— Судебная комиссия серпов умертвила его двенадцать раз, оживляя после каждой смерти. После двенадцатого оживления ему назначили испытательный срок в один год.

«Ничего себе фантазия у них по части наказаний!» — подумал Роуэн. Умереть двенадцать раз от рук серпов, как он подозревал, — гораздо хуже, чем поставить несколько клякс.

Он принялся вводить параметры поиска. Фарадей велел искать не только в их городе, но по всей Средмерике, протянувшейся ни много ни мало почти на тысячу миль в середине континента. Затем он сузил поиск до небольших городов с населением меньше десяти тысяч, которые к тому же лежали бы на речном берегу. Затем нашел дома или квартиры, находящиеся не дальше ста футов от берега. После этого он запросил список их жителей возрастом от двадцати лет и старше.

Это дало ему сорок тысяч человек.

На поиск ушло пять минут. Поиск по следующим параметрам будет отнюдь не таким легким.

Кандидат должен быть хорошим пловцом.

Роуэн запросил списки учащихся всех старших школ и университетов в каждом из приречных городов и выяснил, кто из них за последние двадцать лет числился в команде по плаванию или принимал участие в соревнованиях по триатлону. Около восьмисот человек.

Кандидат должен любить собак.

Воспользовавшись фарадеевским кодом доступа, Роуэн нашел рассылочные списки сайтов и блогов, касающихся собак. Он вошел в базу данных местных зоомагазинов и узнал, кто регулярно закупал собачий корм в течение последних нескольких лет. Получилось сто двадцать человек.

Кандидат в прошлом должен совершить геройский поступок, не связанный с его профессией.

Роуэн дотошно проверил все сто двадцать имен по ключевым словам «герой», «храбрость» и «спасение». Он считал, что ему повезет, если в результате останется хотя бы одно имя, но, к его удивлению, целых четыре человека из списка совершили в своей жизни подвиг.

Он щелкнул мышкой по каждому имени. На экране появились четыре фотографии. Юноша тут же пожалел, что сделал это. Как только имена воплотились в изображения, они стали людьми, а не просто «параметрами».

Мужчина с круглым лицом и лучезарной улыбкой.

Женщина — наверняка чья-то мама.

Парень с всклокоченными волосами.

Мужчина, судя по виду, не брившийся дня три.

Четыре человека. И Роуэн должен решить, кто из них завтра умрет.

Он сразу же начал склоняться к кандидатуре небритого мужика, но сообразил, что проявляет предвзятость. Нельзя дискриминировать человека, потому что на снимке у него щетина. И почему Роуэн отмел женщину — только из-за того, что она женщина?

Ну хорошо, значит, тогда улыбчивый. Хотя стоп. Похоже, теперь Роуэн перестраховывается, выбирая самого симпатичного.

Он решил узнать побольше о каждом, пользуясь кодом Фарадея, позволявшим заглянуть глубоко в личную информацию, к которой у самого Роуэна доступа не было. Но здесь же решалась судьба человека! Значит, чтобы принять справедливое решение, надо задействовать все доступные средства, так ведь?

Вот этот человек вбежал в горящее здание и спас родственника. А у этого трое маленьких детей. Этот добровольно помогает в приюте для животных. А у того всего два года назад выпололи брата…

Роуэн думал, что все эти факты помогут ему, но чем больше он узнавал о кандидатах, тем труднее становился выбор. Он копал глубже и глубже, и отчаяние его росло. Но тут открылась входная дверь — серп Фарадей вернулся. Снаружи царила темень. Как, уже ночь?!

Вид у серпа был усталый, мантия заляпана кровью.

— Сегодняшняя прополка была… труднее, чем я ожидал, — произнес он.

Из оружейной вышла Цитра и провозгласила:

— Все клинки отполированы — блестят, как зеркало!

Фарадей одобрительно кивнул. Затем повернулся к Роуэну, по-прежнему сидящему за компьютером:

— Итак, кого мы выполем следующим?

— Я… гм… сузил круг до четверых человек.

— И? — спросил серп.

— Все четверо подходят под профиль.

— И? — снова спросил серп.

— Ну… вот этот только что женился, а у этого новый дом…

— Выбери одного, — велел серп.

— …а этот получил в прошлом году награду за гуманитарную деятельность…

— ВЫБЕРИ ОДНОГО! — взревел Фарадей со свирепостью, которой никогда не выказывал раньше. Казалось, сами стены содрогнулись. Юноша надеялся, что учитель не будет заставлять его, как это случилось тогда, с ядовитой таблеткой. Но нет, на этот раз тест был совершенно другим. Роуэн взглянул на Цитру — та застыла столбом в дверном проеме, словно случайный свидетель несчастья. Роуэн был один на один со своим ужасным решением.

Роуэн посмотрел на экран, скривился и ткнул пальцем в парня с взлохмаченными волосами:

— Вот его.

Юноша закрыл глаза. Он только что обрек человека на смерть, потому что тот не причесался.

Но тут он почувствовал на плече твердую руку серпа. Кажется, сейчас ему устроят взбучку. Однако серп сказал:

— Молодец.

Роуэн открыл глаза.

— Спасибо, сэр.

— Если бы это решение не оказалось самым трудным всех, что тебе когда-либо приходилось принимать, — вот тогда бы я встревожился.

— Может быть, когда-нибудь станет легче? — прошептал Роуэн.

— Искренне надеюсь, что нет, — ответил Фарадей.

На следующий день к вечеру Брэдфорд Зиллер вернулся с работы и обнаружил в своей гостиной серпа. Завидев входящего хозяина, серп поднялся с кресла. Первым порывом Брэдфорда было повернуться и убежать, но юноша с зеленым браслетом, стоявший в стороне, закрыл дверь.

Брэдфорд со всевозрастающим страхом ждал, когда серп заговорит, но тот кивнул юноше с браслетом. Подросток прочистил горло и произнес:

— Мистер Зиллер, вы избраны для прополки.

— Скажи ему всё как положено, Роуэн, — терпеливо проговорил серп.

— Я имел в виду… я выбрал вас для прополки.

Брэдфорд внезапно ощутил огромное облегчение, ибо это, без сомнения, просто чья-то глупая шутка.

— Окей, — сказал он, переводя взгляд с одного на другого, — кто вы такие, к чертям собачьим? Кто вас подговорил?

Тогда серп поднял руку и показал свое кольцо. Сердце Брэдфода снова ухнуло вниз, будто на очередном вираже мериканских горок. Это не шутка. Всё по-настоящему.

— Этот мальчик — один из моих учеников, — пояснил серп.

— Мне очень жаль, — сказал подросток. — Ничего личного, вы просто подходите под определенный профиль. В Эпоху Смертности много людей погибало, пытаясь кого-то спасти. Из этого числа многие тонули во время наводнений — они прыгали в воду, чтобы вытащить своих домашних питомцев. Многие из них были отличными пловцами, но при таком стихийном бедствии это не имеет значения.

«Собаки! — подумал Брэдфорд. — Точно, собаки!»

— Ничего у вас не выйдет! — заявил он вслух. — Попробуйте только — и мои песики порвут вас в клочья!

Но где они, его песики?

Тут из спальни вышла девушка с таким же точно браслетом на руке, как у мальчишки.

— Я усыпила всех троих, — сказала она. — С ними все в порядке, просто некоторое время не будут мешать.

Ее рука была в крови — не собачьей, ее собственной. Они ее покусали. Молодцы, песики.

— Ничего личного, — повторил паренек. — Мне очень жаль.

— Одного извинения достаточно, — сказал ему серп. — Особенно когда оно от сердца.

Брэдфорд гоготнул — не смог удержаться, даже зная, что все это по-настоящему. Непонятно почему, но происходящее показалось ему смешным. Впрочем, странная веселость тут же сменилась отчаянием. Колени его подогнулись, и он опустился на диван. Разве это справедливо? Хотя о какой справедливости вообще речь…

Но тут мальчик присел перед ним на корточки. Брэдфорд взглянул на него, и его приковали к себе глаза паренька — казалось, они принадлежали человеку намного более зрелому.

— Выслушайте меня, мистер Зиллер, — сказал мальчик. — Я знаю, вы вынесли из огня свою сестру, когда вам было столько же лет, сколько мне сейчас. Я знаю, как упорно вы боролись за спасение вашего брака. И я знаю, вы думаете, что ваша дочка вас не любит, но это не так.

Брэдфорд смотрел на него в ошеломлении.

— Откуда ты все это знаешь?

Подросток сжал губы.

— Это наша работа — знать. Ваша прополка ничего не изменит. Вы прожили хорошую жизнь. Серп Фарадей здесь для того, чтобы помочь вам достойно завершить ее.

Брэдфорд умолял позволить ему сделать один телефонный звонок, просил подождать только один день, но, конечно, мольбы были напрасны. Ему разрешили написать записку, но он не нашел в себе нужных слов.

— Я знаю, что вы чувствуете, — сказал ему мальчик.

— Как вы это сделаете? — спросил Брэдфорд наконец.

Ему ответил серп:

— Я выбрал утопление. Мы пойдем на реку. Я буду удерживать вас под водой, пока жизнь не покинет вас.

Брэдфорд зажмурился.

— Я слышал, что смерть от утопления мучительна.

— Можно я дам ему средство, которым усыпила собак? — попросила девушка. — Он потеряет сознание и ничего не почувствует.

Серп немного подумал и кивнул.

— Если вы так решите, мы избавим вас от страданий.

Но Брэдфорд помотал головой — он хотел прожить каждую секунду из тех, что ему еще оставались.

— Нет, я хочу быть в сознании, — сказал он. Если уж смерть от утопления станет его последним жизненным опытом, он должен пережить его в полной мере. Он почувствует, как ускоряется биение его сердца, как бьется тело в приливе адреналина. Он боялся, но страх означал, что он все еще жив.

— Тогда пойдемте, — мягко сказал серп. — Мы отправимся на берег все вместе.

Цитру восхищала выдержка, с какой вел себя Роуэн. Вначале, только-только заговорив с мужчиной, он сильно волновался, но быстро взял себя в руки. Он помог человеку совладать со страхом и дал ему утешение. Цитре оставалось только надеяться, что, когда придет ее очередь, она сумеет вести себя так же собранно. Все, что она сделала сегодня, — это усыпила нескольких собак. Ну да, они покусали ее, но это пустяки. Девушка попыталась убедить Фарадея отвезти их в приют, но тот воспротивился. Впрочем, он разрешил ей позвонить в приют, чтобы оттуда приехали и забрали собак. А за телом явился коронер. Серп предложил Цитре отправиться в больницу, чтобы пройти курс ускоренного заживления укусов, но девушка отказалась. Ее собственные наниты залечат раны к утру, и к тому же, решила Цитра, она должна немного пострадать. Мертвый мужчина этого заслуживал.

— Ты здорово держался, — сказала она Роуэну по дороге домой.

— Да уж. Пока меня не стошнило на берегу.

— Но ведь это случилось уже после прополки, — напомнила Цитра. — Ты дал этому человеку силы взглянуть в лицо смерти.

Роуэн пожал плечами:

— Ну наверно…

Его скромность и раздосадовала, и очаровала Цитру.

• • • • • • • • • • • • • • •

У почтенного серпа Сократа, одного из первых серпов, есть стихотворение. Он написал их множество, но это стало моим любимым:

Стихотворение напоминает мне, что, несмотря на наши возвышенные идеалы и многочисленные защитные механизмы, предохраняющие Орден серпов от коррупции и нравственного разложения, мы всегда должны быть начеку. Власть подвержена единственной до сих пор не побежденной инфекции, именуемой «человеческая натура». Мне страшно за всех нас — а что если серпы полюбят дело, которым занимаются?

— Из дневника почтенного серпа Кюри

9 Эсме

Эсме ела слишком много пиццы. Мама твердила ей, что когда-нибудь пицца ее погубит. Эсме и в голову не приходило, что пророчество может сбыться в буквальном смысле.

Атака серпов началась меньше чем через минуту после того, как Эсме получила свой ломтик пиццы — пышущей жаром, прямо из печки. Дело было после школы, тяжелые испытания учебного дня оставили четвероклассницу Эсме абсолютно без сил. Обед у нее был тот еще. Салат из тунца, который мама дала ей с собой, к середине дня потерял свежесть и слегка подкис. Не больно-то аппетитно. Собственно говоря, любую еду, которую ей давали с собой в школу, нельзя было назвать вкусняшкой. Мама пыталась заставить дочку есть здоровую пищу, поскольку у Эсме образовалась проблемка с лишним весом. И хотя можно было запрограммировать ее наниты на ускоренный метаболизм, мама и слышать об этом не хотела, утверждая, что так они избавляются от симптомов, а не от проблемы.

— Нельзя решить все на свете, попросту перепрограммировав наниты, — говорила мама дочери. — Ты должна научиться контролировать себя!

Ладно, контролировать себя Эсме начнет завтра. А сегодня она хочет пиццы.

Ее любимая пиццерия Луиджи располагалась в торговом центре «Галерея Фулькрум-сити», лежащем по дороге из школы домой. Ну почти что по дороге. Эсме и так, и эдак примерялась к пицце, соображая, как бы это куснуть и не обжечь нёбо горячим сыром, когда в кафе ворвались серпы. Девочка стояла к ним спиной, поэтому увидела не сразу. Зато она их услышала — или, по крайней мере, одного из них.

— Добрый вечер, добрые люди, — прозвучал голос. — Сейчас ваша жизнь изменится самым фундаментальным образом.

Эсме повернулась. Их было четверо, одетых в яркие, сверкающие мантии. Таких людей девочка раньше не видела. Ей никогда еще не доводилось встречаться с серпами. Она смотрела на них как зачарованная, пока трое из новоприбывших не взмахнули оружием, сверкавшим еще ярче, чем их расшитые драгоценными камнями мантии. В руках четвертого оказался огнемет.

— Это кафе предназначено на прополку, — объявил вожак. И серпы, не теряя времени, принялись за свою ужасную работу.

Эсме соображала быстро. Позабыв про пиццу, девочка нырнула под стол и поползла на четвереньках. Но она оказалась не одна такая умная — все посетители сделали в точности то же самое. Серпов это не обескуражило. Эсме видела их ноги, двигающиеся между ползающими людьми. То, что предназначенные для прополки стоят на четвереньках, ни на секунду не замедлило темп работы серпов.

Вот теперь Эсме запаниковала. Она слыхала истории о серпах, проводящих массовую прополку, но до сих пор считала это пустыми россказнями.

Завидев впереди серпа в желтой мантии, девочка поползла в обратном направлении, но там уже маячила серп в зеленом. Эсме пролезла под столами и скользнула между двумя пальмами в кадках, которые серп в оранжевом обдал струей из огнемета. Оказавшись по ту сторону огромных кадок, девочка вдруг обнаружила, что осталась без прикрытия.

Перед ней был прилавок, через который перевешивалось тело продавца, только что вручившего ей кусок пиццы. Он был мертв. Между мусорным баком и стеной оставалось небольшое пространство. Эсме не отличалась изящным телосложением, поэтому она изо всех сил вообразила себя худышкой и втиснулась в закуток. Места тут было с гулькин нос, но если она его покинет, то окажется прямо на линии огня. Она уже видела, как двое человек, пытаясь спастись, метнулись через проход и были настигнуты стальными арбалетными стрелами. Девочка не осмеливалась выбраться из закутка. Закрыла лицо ладонями и так и сидела, всхлипывая и прислушиваясь к ужасным звукам снаружи. И даже когда настала тишина, она все равно отказывалась открыть глаза, пока над ней не раздался голос:

— Ну здравствуй.

Эсме открыла глаза и увидела серпа — того, что был в синем.

— Пожалуйста… — захныкала она, — пожалуйста, не выпалывайте меня…

Мужчина протянул к ней ладонь.

— Прополка окончена, — сказал он. — Никого, кроме тебя, не осталось. Ну же, дай руку.

Не осмеливаясь перечить, Эсме протянула ладошку, вложила пальцы в руку серпа и выбралась из закутка.

— Тебя-то я и искал, Эсме, — проговорил серп.

Девочка ахнула, услышав свое имя из его уст. С какой стати серпу искать ее?!

Подошли остальные трое. Ни один из них не поднял на нее оружие.

— Ты пойдешь с нами, — сообщил ей серп в синем.

— Но… но мама…

— Мама знает. Я дал ей иммунитет.

— Правда?

— Правда.

Девушка-серп в изумрудно-зеленом протянула Эсме тарелку:

— Кажется, это твоя пицца?

Девочка взяла тарелку. Пицца остыла, можно есть.

— Спасибо.

— Пойдем с нами, — сказал серп в синем. — Обещаю: с этого момента твоя жизнь превратится в сказку, о какой ты даже не мечтала.

И Эсме отправилась с четырьмя серпами, благодаря судьбу, что осталась жива, и стараясь не думать о тех, кому повезло меньше. Да, этот день прошел не так, как она себе представляла. Но кто она такая, чтобы противиться судьбе?

• • • • • • • • • • • • • • •

Существовали ли времена, когда люди не маялись от скуки? Времена, когда найти побудительные мотивы к действию было не столь трудно? Я просматриваю архивы новостей из Эпохи Смертности, и мне кажется, что люди тогда были гораздо более деятельны. В те годы «жить» означало гнаться за временем, а не искать способы его убить.

Эти давние новости — как же они увлекательны! Полны рассказов о всякого рода криминальной активности. Твой сосед мог оказаться продавцом незаконных химических препаратов, вызывающих эйфорию. Самые обычные люди могли забрать у других людей жизнь, не получая на это разрешения от общества. Безответственные личности завладевали чужими транспортными средствами, и служителям закона приходилось пускаться в рискованные погони по неконтролируемым дорогам.

Конечно, в наши дни существуют негодные, но они, как правило, отваживаются лишь на мелочи, например, бросить мусор мимо урны или переместить товары в магазине на неположенное место. Никто больше не поднимает яростных бунтов против системы. Самое большее, иногда недолго смотрят на нее исподлобья.

Возможно, именно поэтому Грозовое Облако пока еще допускает определенную степень экономического неравенства. Оно могло бы обеспечить всем одинаковый уровень достатка, но тогда бессмертные люди окончательно ошалели бы от скуки. Хотя все наши потребности удовлетворены, нам, однако, все еще позволено стремиться к чему-то большему. Конечно, никто не перетруждается, как это бывало в Эпоху Смертности, когда неравенство было столь велико, что люди даже отнимали чужую собственность, иногда при этом вместе с жизнью ее хозяев.

Мне бы не хотелось, чтобы преступность вернулась, но я устала от того, что мы, серпы, являемся единственными поставщиками страха в нашем обществе. Небольшая конкуренция не помешала бы!

— Из дневника почтенного серпа Кюри

10 Запретные реакции

— Чувак, я тебе говорю — все только об этом и толкуют. Они считают, что ты решил стать серпом, чтобы отомстить всей школе!

В марте, в один из тех редких дней, когда серп Фарадей разрешал ученикам немного развеяться, Роуэн встретился со своим другом Тайгером, который за три последних месяца не поставил ни одной кляксы. Стояла чудесная погода. Друзья бросали мяч в кольцо в парке неподалеку от дома Роуэна. Фарадей запретил своему ученику посещать родных; впрочем, даже если бы и разрешил, он бы туда не пошел.

Роуэн бросил мяч Тайгеру.

— Я совсем не поэтому стал учеником серпа.

— Да мы-то с тобой это знаем, но люди верят, во что хотят верить. — Тайгер ухмыльнулся. — Передо мной теперь все расстилаются, потому что я твой друг. Думают, через меня смогут получить доступ к твоему кольцу. Как говорится, не подмажешь — в гробик ляжешь.

При мысли о Тайгере в роли посредника Роуэн чуть не расхохотался. Он так и представил себе, как приятель выдаивает из сложившейся ситуации всю выгоду до последней капли. Ведь наверняка потребует с народа плату за свои услуги!

Роуэн перехватил мяч и кинул в корзину. После переезда в дом серпа он ни разу не играл в баскетбол, подрастерял меткость. Зато какие у него мышцы! Роуэн никогда еще не был так силен, как сейчас. И выносливость ого-го, а все благодаря бокатору.

— Ну что — когда получишь свое кольцо, ты же дашь мне иммунитет, а? — Тайгер бросил мяч в корзину и промахнулся — ясное дело, намеренно. Он нарочно поддавался Роуэну.

— Во-первых, я не знаю, выберет ли серп Фарадей меня. А во-вторых, я не смогу дать тебе иммунитет.

Тайгер с искренним изумлением уставился на приятеля:

— Что? Почему не сможешь?

— Потому что нельзя заводить любимчиков.

— А для чего ж тогда человеку друзья?!

На площадке появилось несколько других ребят. Они спросили, нельзя ли им присоединиться к игре, но, заметив на руке Роуэна браслет, тотчас же пошли на попятный.

— Пожалуйста, играйте, — сказал старший из них. — Не будем вам мешать.

Да что же это такое?!

— Нет, ребята, присоединяйтесь…

— Не-е… пойдем куда-нить в другое место.

— Я сказал, давайте играть! — рявкнул Роуэн. И увидел в глазах паренька такой страх, что моментально устыдился.

— А… ага, давайте… — промямлил паренек и обратился к друзьям: — Слышали, что вам сказано! Играем!

Они послушно вышли на площадку и старательно играли в поддавки — в точности как Тайгер. И вот так будет всегда? Значит, теперь Роуэн даже собственным друзьям внушает такой страх, что они не осмеливаются бросить ему вызов? Единственным, кто не боялся ему перечить, оставалась только Цитра.

Роуэн вскоре потерял интерес к игре, и они с Тайгером ушли. Приятель находил все происходящее забавным.

— Чувак, ты больше не листок латука, ты ядовитый паслен! Злой чеснок!

Тайгер был прав. Если бы Роуэн приказал этим ребятам стать на четвереньки и вылизывать асфальт, они бы так и сделали. Такая власть и пьянила, и ужасала. Роуэн гнал от себя мысли об этом.

Он и сам не понимал, что его толкнуло на следующий поступок — то ли нежелание мириться с изоляцией, то ли потребность принести хотя бы кроху своей прежней жизни в жизнь нынешнюю.

— Хочешь пойдем ко мне, в дом серпа?

Тайгер засомневался.

— А он не будет против?

— Его сейчас нет дома, — ответил Роуэн. — Он сегодня на прополке в другом городе. Вернется поздно.

Роуэн понимал, что серп Фарадей с него шкуру спустит, если узнает, что он кого-то приводил в дом. От этого желание пойти наперекор учителю только усилилось. Роуэн вел себя таким паинькой, выполнял все распоряжения… Пора сделать что-то, чего хочется самому!

Дом оказался пуст. Цитра, тоже получившая выходной, куда-то ушла. Сначала Роуэн пожалел об этом — он хотел познакомить с ней Тайгера — но потом подумал: «А вдруг они друг другу понравятся? Что если Тайгер возьмет и очарует ее?» Приятель умел обращаться с девушками. Однажды он даже уговорил одну поставить вместе с ним кляксу, — а всё только затем, чтобы потом хвалиться: «Девчонки передо мной так и тают! Прямо лужицами растекаются — в буквальном смысле».

— Мы будем совсем как Ромео и Джульетта, — уламывал он подружку. — Только не умрем до смерти.

Не стоит и упоминать — родители подружки были вне себя и после оживления запретили ей встречаться с этим негодным.

Тайгер только плечами пожал:

— А что тут скажешь? Ее жизнь — это повесть, раскатанная дураком.

Роуэн считал, что перевирать Шекспира до такой степени не стоило[5].

При мысли о Цитре, попавшейся на удочку Тайгера, — пусть даже только в переносном смысле — Роуэну слегка поплохело.

— И вот это оно? — сказал Тайгер, оглянувшись вокруг. — Дом как дом…

— А ты чего ожидал? Что тут тайное подземное логово?

— Вообще-то да. Или что-то в этом роде. Нет, ты только глянь на эту мебель! Не могу поверить, что он заставляет тебя жить в такой халупе.

— Да не так уж здесь и плохо. Пойдем, покажу самую круть.

Он повел Тайгера в оружейную. Комната произвела на друга ожидаемое впечатление.

— Жесть! В жизни не видал столько ножиков! А это что — пушки? Да я такое только на картинках видел! — Тайгер снял со стены пистолет и заглянул в ствол.

— Эй, ты что делаешь!

— Да успокойся — я же кляксоман, а не самострел.

Роуэн все равно забрал у приятеля пистолет; а пока он вешал его на стенку, дружок успел схватить мачете и со свистом рассек им воздух.

— Слушай, а можно, я его возьму?

— Нельзя!

— Да ладно тебе! У вас всего так много, твой старикан и не хватится!

Тайгер был ходячей катастрофой. Именно по этой причине с ним было так прикольно дружить. Но сейчас Роуэну хотелось бы обойтись без катастроф.

Единым стремительным движением, выработанным на тренировках по бокатору, Роуэн перехватил руку приятеля, пнул его под коленку и уложил на пол. Он удерживал руку Тайгера под неестественным углом, с достаточным нажимом, чтобы этот балбес ощутил боль.

— Очумел?! — прохрипел Тайгер сквозь стиснутые зубы.

— Брось мачете! Сейчас же!

Тайгер подчинился. И тут они услышали, как открылась входная дверь. Роуэн отпустил друга.

— Тихо! — шикнул он и выглянул из оружейной, но не увидел, кто пришел.

— Сиди здесь, — велел он Тайгеру, выскользнул из помещения и обнаружил Цитру, закрывающую входную дверь. Наверно, вернулась с пробежки — на ней был тренировочный костюм, открывающий взору гораздо больше, чем Роуэну в настоящий момент требовалось, поскольку при этом зрелище от его мозга отхлынуло слишком много крови. Он сосредоточил все свое внимание на ее браслете, напоминая себе, что гормональные реакции строго запрещены. Цитра взглянула на него и сказала:

— Привет, Роуэн.

— Привет.

— Что-то случилось?

— Ничего.

— А чего ты тогда торчишь здесь?

— А где еще мне торчать?

Она закатила глаза и ушла в ванную, закрыв за собой дверь. Роуэн шмыгнул обратно в оружейную.

— Кто там? — поинтересовался Тайгер. — Та девчонка, как ее, да? Знаешь, а я не прочь познакомиться с твоей соперницей. Может, она даст мне иммунитет. Или еще чего-нибудь даст…

— Нет, — соврал Роуэн. — Это серп Фарадей, и он выполет тебя на месте, если застанет здесь.

С Тайгера мгновенно слетела вся бравада.

— Блин! Что будем делать?

— Расслабься. Он принимает душ. Молчи как рыба. Я выведу тебя отсюда.

Они вышли в коридор. За закрытой дверью ванной шипел душ и плескалась вода.

— Кровь смывает?!

— Да. Он был весь мокрый.

Роуэн проводил друга до входной двери и чуть ли не вытолкал его наружу.

От начала обучения прошло три месяца, и сейчас Цитра не могла отрицать, что ей хочется стать избранницей, получить кольцо серпа. Сколько бы она ни сопротивлялась, сколько бы ни говорила себе, что эта роль не для нее, она в конце концов прониклась ее важностью и осознала, каким хорошим серпом могла бы стать. Ей всегда хотелось жить наполненной жизнью, оставить по себе след в мире. Если она станет серпом, то так и случится. Да, она запятнает руки кровью, но кровь может стать и средством очищения.

Во всяком случае, в бокаторе кровь рассматривали именно с такой точки зрения.

Бокатор «Черная вдова» требовал колоссальных физических усилий, ничего тяжелее Цитра раньше не делала. Тренер, серп Инсин, для своих прополок не пользовался никаким оружием, кроме собственных рук и ног. Этот человек дал обет молчания. Очевидно, каждый серп чем-то поступался, — не потому, что от него этого требовали, а по собственному желанию, как бы расплачиваясь за жизни, которые забирал.

— А ты что принесла бы в жертву? — однажды спросил ее Роуэн. Вопрос привел девушку в замешательство.

— Если я стану серпом, то принесу в жертву свою жизнь. Разве этого не достаточно?

— А еще ты не сможешь завести семью, — напомнил Роуэн.

Она кивнула, не желая разговаривать об этом. Мысль о собственной семье была от нее очень далека, равно как и мысль об ее отсутствии. Трудно испытывать какие-либо чувства по отношении к тому, о чем пока даже не задумываешься, до чего еще жить и жить. К тому же на тренировке по бокатору лучше не размышлять о посторонних вещах. Ум должен оставаться ясным.

Цитра никогда раньше не занималась никакими боевыми искусствами. Она предпочитала неконтактные виды спорта: бег, плавание, теннис — все те, в которых между ней и соперником была проведена четкая линия или натянута сетка. Бокатор был полной противоположностью. Бой рука к руке, тело к телу. Даже обычное общение на тренировках сводилось к чисто физическому контакту: безмолвный инструктор поправлял им руки-ноги, как будто они были манекенами. Только тело и разум, без навязчивого вмешательства слов.

Группа насчитывала восемь человек, из которых только Цитра и Роуэн были учениками. Остальную часть составляли юниоры — молодые серпы на первом году деятельности. Среди них была одна девушка, даже не попытавшаяся завести с Цитрой дружбу. Никаких поблажек девушкам не давали; предполагалось, что они должны работать наравне с парнями.

Спарринг — истинное наказание в бокаторе. Каждый поединок начинается установленным ритуалом: оба бойца кружат в центре зала, исполняя нечто вроде агрессивного танца. А потом дело принимает весьма серьезный и жестокий оборот. Допустимо всё: пинки, удары, столкновения…

Сегодня Цитра проводила спарринг с Роуэном. Он искуснее в приемах, зато она превосходит его в скорости. Он сильнее, зато и выше ростом, что отнюдь не является преимуществом. Более низкий центр тяжести Цитры придает ее телу бóльшую стабильность. Таким образом, как соперники они равны.

Цитра мощно ударила ногой с разворота прямо в грудь Роуэна. Тот едва удержался на ногах.

— Здóрово! — сказал он. Серп Инсин провел щепотью по губам, как бы закрывая молнию. Во время поединка разговаривать нельзя.

Цитра атаковала слева. Роуэн контратаковал, да так быстро, что она даже не успела сообразить, откуда вдруг вынырнула его рука. Такое впечатление, что у него их три. Девушка потеряла равновесие, но лишь на мгновение. То место, где его ладонь соприкоснулась с ее боком, загорелось болью. «Синяк будет, — подумала она и ухмыльнулась. — Ну, Роуэн, ты за это поплатишься!»

Цитра сделала ложный выпад — опять слева, а затем со всей силой, на какую была способна, налетела на соперника справа. Она свалила его и прижала к полу, но тут сила тяжести как будто изменила направление. Оказалось, что они с Роуэном поменялись местами: теперь он был сверху и прижимал ее к полу. Девушка запросто могла бы сбросить его с себя — ведь у нее была точка опоры — но она этого не сделала. Цитра ощущала удары его сердца, как будто оно билось в ее груди… и вдруг поняла, что хочет продлить это ощущение. Ей хотелось этого больше, чем выиграть поединок.

Цитра разозлилась. Разозлилась настолько, что сумела вывернуться из хватки Роуэна, тем самым прервав физический контакт. Между ними не было ни линии, ни сетки; ничто не отделяло их друг от друга, кроме стены ее воли. Но из этой стены уже начали вываливаться кирпичи.

Серп Инсин подал знак к окончанию поединка. Цитра и Роуэн поклонились друг другу и заняли свои места на противоположных сторонах круга, в то время как в центр вызвали другую пару. Цитра все свое внимание устремила на бойцов. Она ни за что на свете не взглянет на Роуэна!

• • • • • • • • • • • • • • •

Мы не те, кем были когда-то.

Взять хотя бы нашу неспособность прочувствовать литературу и искусство Эпохи Смертности. Темы, вызывавшие в смертном человеке сильнейший эмоциональный отклик, остаются для нас непостижимыми. Лишь истории любви пробиваются сквозь наш постмортальный фильтр, но и тогда глубина тоски и боль утраты, заключенные в них, повергают нас в недоумение.

Мы могли бы обвинить в своей бесчувственности эмо-наниты, но причина лежит глубже. Смертные считали любовь вечной, а потерю ее — невообразимой трагедией. Теперь мы знаем, что ни то, ни другое не является правдой. Любовь, как и прежде, смертна, тогда как мы стали вечными. Уравнять эти величины могут только серпы, но ведь каждый знает, что шанс подвергнуться прополке в этом, да и в следующем тысячелетии настолько ничтожен, что его можно не принимать в расчет.

Мы не те, кем были когда-то.

Но если мы больше не люди, то кто же мы?

— Из дневника почтенного серпа Кюри

11 Неподобающее поведение

Серп Фарадей не всегда брал на работу обоих своих учеников, иногда его сопровождал только один из них. Самая ужасная прополка, свидетелем которой стала Цитра, произошла в первых числах мая, всего за неделю до весеннего конклава — одного из трех, на которых они с Роуэном будут присутствовать в качестве учеников.

В тот день им предстояло выполоть мужчину, только что повернувшего за угол и отмотавшего возраст до двадцати четырех. Они застали его дома за ужином с женой и двумя детьми, которым было примерно столько же лет, сколько Цитре. Когда серп Фарадей объявил, за кем они пришли, домочадцы расплакались, а глава семейства кинулся в спальню.

Методом прополки серп Фарадей выбрал безболезненное отворение крови. Но все произошло иначе. Когда серп и его ученица вошли в спальню, мужчина набросился на них. Будучи в отличной физической форме после недавнего обновления и подстегиваемый свойственной молодости опрометчивостью, он оказал сопротивление прополке — нанес серпу жестокий удар в лицо и сломал ему челюсть. Цитра пришла на помощь учителю и попыталась применить навыки, полученные на тренировках по бокатору. Она быстро постигла разницу между упражнениями в додзё и реальным столкновением. Мужчина просто отмел ее в сторону и снова устремился к Фарадею, который еще не пришел в себя от травмы.

Цитра опять прыгнула на противника и вцепилась в него мертвой хваткой. Позабыв про изыски, она попросту тянула его за волосы и надавливала на глаза. Противник переключился на нее, и это дало серпу Фарадею возможность выхватить охотничий нож, спрятанный в складках мантии, и перерезать мужчине горло. Судорожно хватая ртом воздух, умирающий прижал ладони к шее в тщетных попытках остановить потоки крови.

А серп Фарадей, держась за свою опухшую челюсть, заговорил с ним — не со злобой, но с величайшей скорбью:

— Вы понимаете последствия того, что натворили?

Раненый был не в состоянии ответить. Он упал на пол, дрожа и задыхаясь. Цитра думала, что смерть от такого разреза наступает мгновенно, но, оказывается, нет. Ей еще никогда не доводилось видеть так много крови.

— Оставайся здесь, — приказал серп. — Смотри на него с добротой. Пусть твои глаза станут последним, что он увидит перед смертью.

Серп вышел. Цитра знала, что он сейчас сделает. Закон четко определял кару за попытку избежать прополки или воспротивиться ей. Девушка не могла закрыть глаза, ей ведь приказали держать их открытыми, но она заткнула бы уши, если бы это помогло. Она знала, какие звуки сейчас донесутся до нее из гостиной.

И вот оно началось. Женщина взмолилась, прося пощадить детей; дети отчаянно зарыдали в голос.

— Прекратите! — резко сказал серп. — Покажите своим детям, что у вас силы духа побольше, чем у вашего мужа!

Цитра не отрываясь смотрела в глаза умирающего человека, пока жизнь не покинула их. Только тогда, собравшись с духом перед ожидающим ее ужасным зрелищем, она вышла из комнаты.

Дети сидели на диване, их рыдания перешли в тихие всхлипы. Мать стояла перед ними на коленях, шепча слова утешения.

— Вы закончили? — нетерпеливо спросил серп.

Наконец женщина поднялась с колен. Глаза ее были полны слез, но они больше не умоляли.

— Делайте, что положено, — сказала она.

— Аплодирую вашему мужеству, — промолвил Фарадей. А затем, потрогав свой распухший подбородок, добавил: — Да, чтоб вы знали — ваш муж не сопротивлялся прополке. У нас с ученицей вышла ссора, и вот результат.

Женщина уставилась на него, открыв рот. Цитра тоже. Серп повернулся к ней и обжег сердитым взглядом:

— Ученица понесет суровое наказание за то, что ударила меня. — Затем он обратился к женщине: — Опуститесь на колени.

Та скорее рухнула, а не опустилась.

Серп Фарадей протянул к ней руку с перстнем:

— Как велит обычай, вы и ваши дети получаете иммунитет сроком на один год. Подходите по очереди и целуйте мое кольцо.

Женщина поцеловала кольцо — один раз, и второй, и третий…

Серп с Цитрой ехали домой на автобусе — Фарадей по возможности избегал пользоваться публикаром, считая это излишней роскошью. За всю дорогу он не сказал и пары слов.

Когда они вышли на своей остановке, Цитра решилась заговорить:

— Э-э… так вы накажете меня за то, что я сломала вам челюсть?

Конечно, до утра все заживет, но наниты-целители не действуют моментально. Вид у наставника был по-прежнему неважнецкий.

— Никому ни полслова! — строго отчеканил серп. — Ты даже не упомянешь об этом в своем дневнике, поняла? Никто не должен узнать о неподобающем поведении этого человека.

— Да, Ваша честь.

Цитра порывалась сказать учителю, как глубоко она восхищена его поступком. Между долгом и состраданием серп выбрал сострадание. Из каждой прополки можно извлечь тот или иной урок. Сегодняшний она запомнит надолго: есть священный закон — и есть мудрость, подсказывающая, когда его можно нарушить.

Как Цитра ни старалась быть примерной ученицей, иногда она тоже вела себя неподобающим образом.

Одной из ее ежевечерних обязанностей было приносить серпу Фарадею стакан теплого молока перед сном.

— Теплое молоко и сейчас, как в детстве, сглаживает острые углы дня, — говорил серп. — Вот только от печенья я отказался.

Для Цитры мысль о серпе Фарадее, пьющем на ночь молоко с печеньем, граничила с абсурдом. Но, предположила она, даже у орудия смерти могут быть свои маленькие слабости.

После особо тяжелых прополок учитель засыпал вечером раньше, чем Цитра приходила с молоком. В таких случаях она выпивала молоко сама или отдавала Роуэну, потому что серп Фарадей строго внушил им: ничто в его доме нельзя просто так выбрасывать на помойку.

Вечером того дня, когда произошла та ужасная прополка, девушка задержалась в комнате учителя чуть дольше.

— Серп Фарадей, — тихо произнесла она. Повторила еще раз — ответа не последовало. Судя по его дыханию, он уже спал.

На ночном столике лежал один предмет. Собственно, оно покоилось там каждый вечер.

Его кольцо.

Камень сверкал даже в полутьме спальни, отражая приглушенный свет, льющийся из коридора.

Цитра выпила молоко и поставила стакан на столик — пусть серп утром увидит, что она приносила молоко и что оно не пропало попусту. А потом она присела перед столиком, не сводя глаз с кольца. Ее занимало, почему учитель всегда снимает его перед сном, но спросить она не решалась — это казалось вмешательством во что-то очень личное.

Когда… нет, если она получит свое кольцо, обретет ли оно в ее глазах такой же ореол мистики и тайны, как этот перстень, или станет чем-то обыденным, само собой разумеющимся?

Она протянула руку — и отдернула назад. Потом опять протянула и осторожно взяла кольцо. Повертела в пальцах, ловя отблеск света. Камень был огромным, размером с желудь. Ей говорили, что это бриллиант, но он заключал в себе темное ядро, что разительно отличало его от обычного алмаза. Никто не знал, что представляет собой это ядро. Наверно, подумала Цитра, даже сами серпы этого не знают. Ядро было не то чтобы черным, а именно глубоко темным. Его цвет изменялся в зависимости от освещения, как это иногда происходит с глазами человека.

Цитра бросила взгляд на спящего учителя — его глаза были открыты и устремлены на нее.

Она застыла. Ее поймали с поличным, и даже если она теперь положит кольцо на место, это ничего не изменит.

— Хочешь примерить? — спросил серп Фарадей.

— Нет. Пожалуйста, простите меня. Я не должна была его трогать.

— Не должна, но ведь тронула же.

А он вообще спал или все это время притворялся?

— Давай, — сказал серп. — Примерь его. Я настаиваю.

Она колебалась, но сделала, как он велел. Потому что, несмотря на свое «нет», она очень хотела примерить кольцо.

От него исходило тепло. По размеру оно было Цитре великовато и к тому же оказалось тяжелее, чем она ожидала.

— Вы не боитесь, что его могут украсть? — спросила Цитра.

— Вообще-то нет. Любого глупца, отважившегося на такое, очень быстро убирают из этого мира. Так что дураков нет.

Кольцо становилось заметно холоднее.

— И все же для многих оно предел мечтаний, согласна? — добавил серп.

Внезапно Цитра обнаружила, что кольцо не просто холодное — оно стало ледяным. За какие-то секунды металл покрылся инеем, и палец девушки пронзила такая острая боль, что она вскрикнула, сорвала перстень с руки, и тот полетел в угол.

Морозный ожог получил не только палец, на который примерялось кольцо, но и те, которым Цитра его сдергивала. Она сумела сдержаться и не застонать. Поток тепла прошел через ее тело — это наниты-целители выпустили в кровь морфин. Голова закружилась, но Цитра усилием воли сохраняла над собой контроль.

— Это мера предосторожности, — пояснил серп Фарадей. — Охлаждающий микрочип — я сам его установил. Дай-ка посмотрю. — Он включил лампу на столике, взял кисть Цитры и осмотрел палец. Фаланга посинела и затвердела, словно замороженная. — В Эпоху Смертности ты, скорее всего, потеряла бы палец, но, полагаю, твои наниты уже приступили к лечению. — Он отпустил ее руку. — К утру все заживет. Может быть, в следующий раз ты хорошенько подумаешь, прежде чем трогать вещи, которые тебе не принадлежат.

Серп поднял с пола кольцо, положил его на прежнее место на столике и протянул Цитре пустой стакан.

— С завтрашнего вечера молоко мне будет приносить Роуэн, — сказал он.

Цитра сникла.

— Простите, я вас разочаровала, Ваша честь. Вы правы, я не могу больше приносить вам молоко, я этого не заслуживаю.

Серп Фарадей приподнял бровь:

— Ты меня неправильно поняла. Это не наказание. Любопытство свойственно человеку, я всего лишь позволил тебе удовлетворить его. Должен сказать, ждать пришлось довольно долго! — И тут он заговорщицки подмигнул: — Посмотрим, на сколько хватит Роуэна.

• • • • • • • • • • • • • • •

По временам, когда бремя обязанностей становится слишком тяжким, я начинаю оплакивать все то, что мы утратили, когда победили смерть. Думаю о религии, о том, что, как только мы стали сами себе спасители и сами себе боги, большинство религий потеряли смысл. Каково это — верить во что-то более великое, чем ты сам? Признавать свое несовершенство перед лицом того, чем мы сами никогда не будем? Возможно, это приносило утешение. Возможно, это внушало страх. Возможно, это поднимало людей над обыденностью и одновременно оправдывало существование всяческого зла. Я часто задумываюсь, что перевешивало: свет веры — или тьма, которую могло принести злоупотребление верой?

Правда, в наши дни существует секта тонистов, одевающихся в мешковину и поклоняющихся звуковым вибрациям; но, как и многие другие в нашем мире, они только пытаются подражать тому, что было раньше. Их ритуалы нельзя воспринимать всерьез — они предназначены лишь для того, чтобы придавать времяпрепровождению видимость значимости и глубины.

В последнее время меня заинтересовала местная община тонистов. Позавчера я наведалась на их собрание — предстояло выполоть одного из прихожан, мужчину, еще ни разу не повернувшего за угол. Они гудели, называя свои завывания «резонансной частотой вселенной». Один из них объяснил мне, что этот звук — живой, что при гармонизации с ним душа обретает мир. Интересно, что они ощущают, глядя на огромный камертон — символ своей религии? Верят ли они, что эта вилка — воплощение силы, или она для них лишь, так сказать, семейная шутка?

— Из дневника почтенного серпа Кюри

12 Посредственностям здесь не место

— Орден серпов — единственная в мире организация, которая не подчиняется никому, — сказал серп Фарадей. — Весь остальной мир находится под управлением Грозового Облака, серпы же нет. Вот почему три раза в год мы сходимся на конклавы, дискутируем, обсуждаем политику коллегии и оплакиваем тех, чьи жизни забрали.

До весеннего конклава, который должен был состояться в первых числах мая, оставалось меньше недели. Роуэн с Цитрой знали, что все двадцать пять регионов мира собираются на конклав в один и тот же день и что в их регионе, в Средмерике, охватывающей сердце северомериканского континента, в настоящее время насчитывается триста двадцать один серп.

— Средмериканский конклав очень важен, — продолжал серп Фарадей, — потому что мы, как правило, задаем тренд всему миру. Вы знаете выражение «Куда Средмерика, туда и вся планета». Великие Истребители, члены Глобального конклава, всегда смотрят на нас.

Серп Фарадей поведал, что Цитру и Роуэна подвергнут тестированию на каждом из трех конклавов.

— Я не знаю, в чем будет состоять первый тест, а это означает, что вы должны подготовиться наилучшим образом по всем предметам.

В голове Роуэна кружились миллионы вопросов о конклаве, но он не торопился их задавать, оставляя это дело Цитре, — в основном потому, что вопросы раздражали серпа Фарадея. На любой из них он отвечал одно и то же:

— Всё, что вам надо, узнаете сами, когда попадете на конклав. А до тех пор направьте все ваше внимание на тренировки и уроки.

Роуэн никогда был отличником и никогда к этому не стремился. Что отличники, что двоечники — все привлекают к себе внимание одинаково. Хотя Роуэн и ненавидел свое положение латука, это все-таки была его зона комфорта.

— Не сомневаюсь, ты мог бы стать бы лучшим учеником в классе, если бы постарался, — сказал учитель естественных наук, выставляя ему высший балл на зимнем экзамене. Роуэну тогда просто захотелось проверить, получится ли у него. Получилось. Ему этого хватило. Причин не высовываться было много, и не последнюю из них диктовало его тогдашнее невежество в делах серпов. Он опасался, что положение лучшего ученика может сделать его мишенью. «Представляешь, друга моего приятеля выпололи в одиннадцать лет, а все потому, что он был лучшим учеником в пятом классе». Это была всего лишь городская легенда, но Роуэн верил в нее достаточно, чтобы держаться в тени. Интересно, иногда думал он, может, другие ребята тоже стараются не выпячиваться, чтобы не стать добычей серпа?

Роуэн не имел привычки к усердным занятиям. Он находил их выматывающими. Наряду с химией ядов, историей постмортального общества и записями в дневнике приходилось изучать металлургию (в той мере, в какой это касалось оружия), философию смертности, психологию бессмертия и литературу серпов — от поэзии до мудрых изречений, найденных в дневниках знаменитых представителей этой почтенной профессии. Да, и еще, конечно, математическую статистику, на которую опирался серп Фарадей в своем выборе объектов для прополки.

Посредственности здесь не было места, особенно в преддверии конклава.

Но один вопрос о конклаве Роуэн все же задал:

— Если мы завалим тест, нас дисквалифицируют?

Прежде чем ответить, Фарадей немного подумал.

— Нет, — наконец сказал он, — но одно последствие все-таки будет. — Углубляться дальше он не стал.

Роуэн пришел к выводу, что не знать, пожалуй, еще страшнее, чем знать.

Поскольку до конклава оставалось всего лишь несколько дней, они с Цитрой задержались в оружейной допоздна, делая уроки. Роуэн начал было клевать носом, но тут Цитра с силой захлопнула книгу, и он очнулся.

— Ненавижу! — заявила она. — Церберин, аконит, болиголов, полоний… У меня в голове все смешалось!

— От такой смеси клиент помрет быстрее, — ухмыльнулся Роуэн.

Она скрестила руки на груди.

— А ты свои яды уже выучил?

— Нам положено выучить только сорок до конклава, — заметил он.

— И ты их все знаешь?

— Буду знать, — уверил Роуэн.

— А ну дай мне формулу тетродотоксина!

Он хотел было промолчать, но обнаружил, что не может отступить перед вызовом. Наверно, небольшая доля ее бойцовского духа перешла к нему.

— C₁₁H₁₇N₃O_6.

— А вот и нет! — воскликнула она, наставив на него палец. — Там O_8, а не O₆. Что, съел?!

Она хотела вывести его из равновесия, чтобы не только ей одной было плохо. Не выйдет.

— Съел, — сказал он и вернулся к своим урокам.

— Неужели ты совсем не волнуешься?

Роуэн с глубоким вздохом закрыл книгу. Когда они только приступали к учению, пользование старыми, бумажными книгами казалось ему чем-то из ряда вон, но со временем он стал входить во вкус. Было что-то необыкновенно привлекательное в шелесте перелистываемых страниц; а уж дать выход эмоциям, с силой захлопнув книгу (как это только что сделала Цитра), — это вообще предел удовольствия.

— Конечно волнуюсь. Но вот как я смотрю на все это: мы оба знаем, что нас не дисквалифицируют, и мы оба знаем, что нас нельзя выполоть, а к тому же нам дадут еще два шанса выправить косяки. Если мы напортачим при первом тесте, то… что там Фарадей говорил про последствия? Придется с ними справиться, вот и все.

Цитра сгорбилась на стуле.

— Я не напортачу! — сказала она, правда, не слишком уверенно. При виде ее надутых губок Роуэну захотелось улыбнуться, но, зная, что она придет в ярость, сдержался. По правде сказать, ему нравилось, когда она сердилась, но сейчас у них было слишком много работы, отвлекаться на эмоции не следовало.

Он отложил учебник токсикологии и раскрыл книгу по идентификации оружия. От них с Цитрой требовалось определять тридцать видов различного оружия, их подробную историю и способы применения. Этот предмет беспокоил Роуэна гораздо больше, чем яды. Он бросил на Цитру взгляд исподтишка, который она, впрочем, заметила. Тогда он приложил все усилия, чтобы больше на нее не смотреть.

И тут вдруг она ни с того ни с сего произнесла:

— А я бы скучала по тебе…

Он поднял голову, и она отвела глаза.

— О чем это ты?

— Я имею в виду, что если бы правила предусматривали дисквалификацию, мне бы тебя не хватало.

Он подумывал, не взять ли ее за руку — ту, что лежала на столе. Но стол был великоват, и Роуэну пришлось бы далеко тянуться, а это, пожалуй, выглядело бы по-идиотски. Хотя, если бы они сидели ближе друг к другу, это все равно было бы полным идиотизмом.

— Но такого правила нет, — сказал Роуэн. — А это значит, что нам в любом случае придется терпеть друг друга еще восемь месяцев.

Она улыбнулась.

— Ага. Уверена — к тому времени меня будет от тебя воротить.

Так Роуэну впервые открылось, что Цитра, возможно, ненавидит его не так сильно, как он считал.

• • • • • • • • • • • • • • •

Система квот работает уже более двухсот лет, и хотя от региона к региону квоты варьируют, они точно определяют, в чем состоит ответственность каждого серпа по отношению к миру. Мы можем делать прополку не каждый день и даже не каждую неделю, но к началу следующего конклава квота должна быть выбрана. Среди нас есть торопыги, которые выпалывают свою норму в начале периода и потом не знают, чем заняться, а есть и такие, что долго откладывают, а потом делают все второпях. Оба этих подхода ведут к неряшливости и непреднамеренной предвзятости.

Я часто задумываюсь, изменится ли квота когда-нибудь, и если да, то насколько. Рост населения превышает разумные рамки, но он уравновешивается способностью Грозового Облака удовлетворить потребности всех и каждого. Возобновляемые ресурсы, подземные поселения, искусственные острова… Зелени меньше не становится, да и ощущения перенаселенности не возникает. Мы — истинные хозяева мира, и при этом оберегаем его так, как нашим предкам и не снилось.

Но всему когда-нибудь приходит конец. Грозовое Облако не вмешивается в дела Ордена, однако именно оно предписывает, сколько в мире должно быть серпов. В настоящее время в течение года выпалывается пять миллионов человек — капля в сравнении с количеством смертей в Эпоху Смертности. Этого недостаточно, чтобы уравновесить прирост населения. Мне становится не по себе, когда я думаю, сколько понадобится серпов и сколько потребуется прополок, если нам когда-нибудь придется полностью остановить рост населения.

— Из дневника почтенного серпа Кюри

13 Весенний конклав

Постмортальный мегаполис Фулькрум[6] находился в самом центре Средмерики. Здесь, над рекой, между возносящимися ввысь элегантными городскими небоскребами, располагалось почтенное каменное строение, впечатляющее если не высотой, то солидностью. Мраморные колонны и арки поддерживали огромный медный купол. Здание являлось несомненной данью уважения Древней Греции и Риму — колыбелям цивилизации. Его по-прежнему называли Капитолием, как в те дни, когда город был столицей штата, — когда еще существовали штаты, то есть до того времени, когда институт правительства отжил свое. В постмортальный период здание исполняло другую почетную задачу — а здесь располагались административные офисы средмериканской коллегии серпов, а также три раза в год собирались конклавы[7].

В день весеннего конклава шел проливной дождь.

Обычно Цитра не обращала внимания на дождь; но сплошная серость в сочетании с тяжелым душевным напряжением совсем не способствовали хорошему настроению. Хотя, с другой стороны, яркое солнце воспринималось бы как издевательство. Пожалуй, решила Цитра, день, когда тебя представляют устрашающей элегии серпов, не может считаться хорошим ни при какой погоде.

На гиперпоезде до города Фулькрума был всего час езды, но, само собой, серп Фарадей считал гиперпоезда излишней роскошью. «К тому же я предпочитаю наслаждаться видами за окном, а не нестись по глухому подземному туннелю. Я же все-таки человек, а не крот», — сказал он.

Обычный поезд шел туда шесть часов, и Цитра и вправду наслаждалась видами за окном, хотя бóльшую часть времени отдала повторению изученного.

Город Фулькрум стоял на берегу Миссисипи. Девушка припомнила, что некогда берег украшала гигантская серебристая арка. Ее разрушили еще в Эпоху Смертности какие-то непонятные люди, которые тогда назывались «террористами». Цитра постаралась бы узнать о городе побольше, если бы не была так сосредоточена на ядах и оружии.

Они прибыли в город вечером накануне конклава и остановились в отеле в деловом центре.

Утро наступило слишком скоро.

Когда серп Фарадей с учениками ни свет ни заря — в половине седьмого утра — вышли из отеля, к ним стали подбегать прохожие и вручать им свои зонтики. Люди предпочитали сами промокнуть, но не допустить, чтобы серп и его подмастерья брели под дождем.

— А они знают, что вы взяли двух учеников вместо одного? — спросила Цитра.

— Конечно знают, — ответил Роуэн. — Как же иначе?

Но серп Фарадей промолчал, что послужило для Цитры красным флагом.

— Вы же обсудили это с Верховным Клинком, правда, серп Фарадей? — не унималась она.

— Я давно уже понял, что лучше просить у коллегии прощения, чем разрешения, — ответствовал серп.

Цитра бросила на Роуэна взгляд, означающий «Что я говорила?». Роуэн загородился от нее зонтиком.

— Не предвижу проблем, — сказал Фарадей, впрочем, не слишком убедительным тоном.

Цитра опять взглянула на Роуэна — тот уже не загораживался зонтиком.

— Похоже, это заботит только меня одну?

Роуэн пожал плечами.

— У нас иммунитет до зимнего конклава. Отменить иммунитет нельзя, это всем известно. Ну так что они нам могут сделать?

Одни серпы добирались до Капитолия пешком, как Фарадей и его ученики; другие на публикарах, некоторые на частных машинах и немногие в лимузинах. По обе стороны широкой мраморной лестницы, ведущей ко входу, были натянуты веревки и выставлен караул из стражей порядка и гвардейцев Клинка — элитных сил безопасности. Прибывающие серпы были надежно защищены от восторженной публики, хотя сама публика не была защищена от них.

— Терпеть не могу ходить сквозь строй, — сказал серп Фарадей, имея в виду подъем по ступеням. — Хорошо еще, что дождь. В ясную погоду это в сто раз хуже — народ стоит в десять рядов по обе стороны.

Сейчас толпа насчитывала только рядов пять-шесть. Цитре и в голову не приходило, что здесь соберется такая уйма народу, и все лишь затем, чтобы поглазеть на прибывающих на конклав серпов. Хотя, опять же, любое событие с участием звезд притягивает к себе толпы зевак, а чем ассамблея служителей смерти хуже?

Некоторые из серпов приветствовали массы сдержанным взмахом ладони, другие заигрывали со зрителями, целуя детишек и раздавая иммунитет кому попало. Цитра и Роуэн следовали за Фарадеем, чьей линией поведения было полное игнорирование толпы.

В вестибюле несколько десятков серпов снимали с себя дождевики, открывая взору мантии всевозможных расцветок, сшитые из самых разных тканей. Настоящая радуга, не оставляющая места мыслям о смерти. Цитре сразу стало ясно, что это сделано намеренно. Серпы должны восприниматься как составные части света, а не посланцы тьмы.

Пройдя под торжественной аркой, Цитра и Роуэн попали в громадную ротонду — помещение под центральным куполом. Здесь вокруг нарядно убранного стола с роскошным завтраком толклись сотни серпов — приветствовали друг друга, вели непринужденные беседы… Интересно, думала Цитра, о чем они разговаривают? О способах прополки? О погоде? О покрое мантий? Даже когда рядом с тобой оказывается всего один серп, душа уходит в пятки. А когда их сотни, она, чего доброго, может и вовсе отлететь.

Серп Фарадей наклонился к ученикам и приглушенным голосом стал объяснять:

— Видите того человека? — Он указал на лысого мужчину с окладистой бородой. — Это серп Архимед — один из самых старых в мире живых серпов. Он станет вам рассказывать, будто застал Год Кондора — тот самый, когда появились первые серпы, но это вранье. Он, конечно, стар, но не настолько! А вон там… — Он кивнул на женщину с длинными серебристыми волосами, одетую в бледно-лавандовую мантию. — Это серп Кюри.

— Та самая?! — ахнула Цитра. — Гранд-дама Смерти?

— Да, так ее называют.

— Правда, что это она выполола последнего президента, до того, как Грозоблако получило контроль? — спросила Цитра.

— Заодно со всем кабинетом. — Фарадей посмотрел на Кюри, как показалось Цитре, с оттенком непонятной тоски. — В те времена ее деяние было воспринято весьма неоднозначно.

Женщина заметила их взгляды и повернулась к ним. Цитру зазнобило под пронзительным взором серых глаз. Но тут женщина улыбнулась, кивнула и вернулась к прерванной беседе.

Двери в зал заседаний были еще закрыты, перед ними стояла группка из четырех или пяти серпов, чьи яркие мантии усеивали многочисленные драгоценные камни. В центре внимания группы находился серп в мантии королевского синего цвета, расшитой, по всей видимости, бриллиантами. Он что-то сказал, и его спутники засмеялись — немного слишком громко. Наверняка подпевалы этого синего.

— Кто это? — поинтересовалась Цитра.

Лицо серпа Фарадея помрачнело.

— Это, — он даже не пытался скрыть своего отвращения, — серп Годдард. От него надо держаться как можно дальше.

— Годдард… — припомнил Роуэн. — Это не он специалист по массовым прополкам?

Фарадей взглянул на него с беспокойством:

— От кого ты это услышал?

Роуэн передернул плечами.

— Есть у меня один приятель, фанат таких штук. Он много чего знает. Земля слухом полнится.

Цитра опять ахнула. Она слышала эту историю, правда, без упоминания имени Годдарда. Точнее, до нее доходила молва — официального отчета так и не появилось. Но, как сказал Роуэн, земля слухом полнится.

— Это он выполол целый самолет? — спросила она.

— А что такое? — Фарадей бросил на нее холодный, обвиняющий взгляд. — Тебя это впечатляет?

Цитра затрясла головой:

— Нет! Как раз наоборот!

Но она ничего не могла с собой поделать — ее очаровала блистающая синяя мантия. И не одну Цитру. На что, по-видимому, этот человек и рассчитывал.

Однако его мантия оказалась еще не самой ослепительной. Сквозь толпу шествовал серп в роскошной золотой ризе. Человек был настолько массивен, что его одеяние наводило на мысль о золотом шатре.

— А кто этот толстяк? — осведомилась Цитра.

— На вид большой человек, — заметил Роуэн.

— Во всех смыслах, — подтвердил серп Фарадей. — Этот «толстяк», как ты его назвала — Верховный Клинок. Самая могущественная личность в средмериканской коллегии серпов. Он председатель конклава.

Верховный Клинок действовал на толпу, как газовый гигант, подчиняющий себе все окружающее пространство. Он мог бы подстроить свои наниты, чтобы хоть немного похудеть, но нарочно решил этого не делать. Его выбор сам по себе был неким громким заявлением, и размеры этого человека придавали его фигуре бóльшую значимость.

Завидев Фарадея, серп, извинившись, прервал завязавшуюся было беседу и направился к нашей троице.

— Почтенный серп Фарадей, встреча с вами всегда доставляет истинное удовольствие! — Он обеими руками схватил кисть Фарадея, что должно было выглядеть как сердечнейшее приветствие, а вышло на самом деле натянуто и искусственно.

— Цитра, Роуэн, познакомьтесь, пожалуйста, с Верховным Клинком Ксенократом, — проговорил Фарадей, после чего повернулся обратно к большому человеку: — Это мои новые ученики.

Тот некоторое время внимательно изучал их.

— Двое одновременно! — с воодушевлением сказал он. — Кажется, такое у нас впервые. Большинство серпов едва справляются с одним.

— Тот, кто окажется лучшим, получит мое благословение на кольцо.

— А другой, — подхватил Верховный Клинок, — я уверен, крайне огорчится.

Он двинулся дальше — приветствовать новых серпов, только что появившихся из-под завесы дождя.

— Видишь? — сказал Роуэн. — А ты переживала.

Но Цитра остро чувствовала — в этом человеке не было ни капли искренности.

Роуэн в действительности очень нервничал, просто не хотел в этом признаваться, зная, что Цитра тогда разволнуется окончательно, а это, в свою очередь, заставит его самого разнервничаться еще больше. Поэтому он загнал свои страхи и опасения поглубже и держал глаза и уши открытыми, вбирая в себя все, что происходило вокруг.

Здесь были и другие подмастерья. Он подслушал двоих — те разговаривали о предстоящем им «большом дне». Юноша и девушка, оба старше него, возможно, лет восемнадцати-девятнадцати, сегодня собирались получить свои кольца и стать серпами-юниорами. Девушка жаловалась, что в течение первых четырех лет они должны будут получать одобрение распорядительной комиссии на каждую прополку.

— Подумай только, на каждую прополку! — негодовала она. — Как будто мы младенцы!

— Хорошо хоть ученичество длится не четыре года! — вмешался в их диалог Роуэн, желая завести беседу. Юноша и девушка уставились на него с отвращением.

— В смысле, в колледже пришлось бы оттрубить четыре года, так ведь? — Роуэн сознавал, что закапывается еще глубже, но что поделать, раз уж начал. — А тут все-таки только один…

— Ты еще что за придурок? — спросила девушка.

— Не обращай внимания, он всего лишь лопатка.

— Кто-кто? — поразился Роуэн. Как только его в жизни ни обзывали, но такого он еще не слышал.

Парень одарил его высокомерной улыбкой, а девица проговорила:

— Да ты, оказывается, вообще ничего не знаешь! «Лопатка» — так мы называем новичков, потому что от вас только и толку, что котлеты на сковородке переворачивать для своего наставника.

Роуэн рассмеялся, что только обозлило будущих серпов.

Теперь в перепалку вмешалась Цитра:

— Если мы лопатки, то вы тогда кто? Чайники? А, нет, наверно, вы противни от слова «противно».

Судя по виду парня, он с удовольствием зажарил бы Цитру живьем.

— Кто твой наставник? — напустился он на нее. — Ты проявляешь неуважение к старшим, и он должен об этом узнать!

— Я ее наставник, — сказал серп Фарадей, кладя руку на плечо Цитры. — А ты сначала получи кольцо и только потом требуй уважения.

Парень, кажется, даже уменьшился в росте дюйма на три.

— Почтенный серп Фарадей! Прошу прощения, я не знал…

Девица сделала шаг в сторону — я, мол, к этому недоумку отношения не имею.

— Желаю удачи сегодня, — сказал им Фарадей с великодушием, какого эта парочка не заслуживала.

— Спасибо, — отозвалась девица, — но, осмелюсь сказать, удача тут ни при чем. Мы долго и упорно тренировались. Наши наставники отлично нас подготовили!

— Вы абсолютно правы, — согласился Фарадей.

Парень с девушкой почтительно откланялись и удалились.

Фарадей повернулся к своим ученикам:

— Девушка получит сегодня кольцо. Парень — нет.

— Откуда вы знаете? — удивился Роуэн.

— У меня есть друзья в аттестационной комиссии. Мальчишка не дурак, но он заводится с пол-оборота. Для серпа такой недостаток совершенно неприемлем.

Как бы ни сердился Роуэн на парня, сейчас ему стало его жаль.

— Что происходит с учениками, которым не дают кольцо? — спросил он.

— Они просто возвращаются в свои дома, к родным и той жизни, которую вели до ученичества.

— Но после года в обучении у серпа жизнь не может оставаться прежней, — заметил Роуэн.

— Это правда, — согласился Фарадей. — Но понимание того, как тяжело быть серпом, служит лишь к пользе любого человека.

Роуэн кивнул, но подумал, что несмотря на всю свою мудрость серп Фарадей ужасающе наивен. Обучение профессии серпа оставляет в душе незаживающий шрам. Конечно, так оно и задумано, но все равно это травма.

Ротонда все больше заполнялась серпами, и гул голосов, отражавшихся от купола, мраморных стен и пола, преобразовался в какофонию. Роуэн попытался вычленить в общем шуме отдельные разговоры, но это оказалось невозможным. Фарадей сказал им, что громадные бронзовые двери в зал заседаний откроются в семь утра, а в семь часов вечера собрание будет закрыто. На все про все отводится двенадцать часов. Если какой-то вопрос не удастся разрешить, с ним придется подождать четыре месяца до следующего конклава.

Двери открылись, и толпа повалила в зал заседаний.

Серп Фарадей продолжал:

— Вначале конклавы длились три дня. Но вскоре выяснилось, что настоящим делом все заняты только в первый день, а в остальные лишь спорят и выясняют отношения. Правда, споров и раздоров и сейчас предостаточно, но хотя бы в урезанном виде. Дебаты идут эффективнее.

Зал заседаний представлял собой огромной полукруг с большой деревянной трибуной в передней части. Здесь восседал Верховный Клинок, а места чуть пониже с обеих сторон отводились для секретаря конклава, ведущего протокол, и Гласа Закона. Последний интерпретировал правила и процедуры, если возникали какие-либо затруднения на этот счет. Фарадей рассказал ученикам достаточно о структуре власти в коллегии, так что Роуэн уже все это знал.

Но вот все разместились. Первым пунктом повестки было Провозглашение имен. Один за другим, без какого-то определенного порядка, серпы выходили перед собранием и зачитывали имена людей, которых выпололи за последние четыре месяца.

— Мы не можем огласить их все, — пояснил серп Фарадей. — Здесь более трехсот серпов, значит, имен было бы свыше двадцати шести тысяч. Приходится выбирать десять — тех, кто запомнился сильнее всего, кто умер с наибольшим мужеством, чьи жизни были самыми достопамятными.

После каждого имени раздавался гулкий и торжественный удар в колокол. Роуэн почувствовал признательность, когда среди десяти избранных серпом Фарадеем имен прозвучало имя Кола Уитлока.

Цитре Провозглашение имен быстро надоело. Даже с учетом того, что каждый серп называл только десять, церемония длилась почти два часа. Это, конечно, благородно, что серпы платят дань памяти тем, кого выпололи, но если у них только двенадцать часов на решение дел, накопившихся за четыре месяца, то чего зря время терять?

Письменного расписания дня не существовало, поэтому они с Роуэном не имели понятия, что последует дальше. Серп Фарадей давал пояснения только тому, что совершалось в настоящий момент.

— А когда начнется наш тест? Нас уведут куда-то в другое место или как? — заикнулась было Цитра, но Фарадей шикнул на нее.

Следующим пунктом повестки было церемониальное омовение рук. Все серпы выстраивались в очередь перед двумя чашами по обеим сторонам трибуны. И опять Цитре эта процедура показалась бессмысленной.

— Ну и обрядик… — проворчала она, когда Фарадей вернулся на свое место. — Прямо как у тонистов.

Учитель наклонился к ней и прошептал:

— Осторожно. Нельзя, чтобы кто-то из серпов услышал эти твои слова.

— Вы сунули руки в воду, где до этого побывали сотни других рук! Вы в самом деле чувствуете себя очищенным?

Серп Фарадей вздохнул.

— Эта церемония вселяет в душу покой. Она связывает нас в единое целое. Не умаляй наши традиции, потому что в один прекрасный день они, возможно, станут твоими.

— Или не станут, — ухмыльнулся Роуэн.

Цитра поерзала на стуле и проворчала:

— По-моему, все это пустая трата времени.

Фарадей, безусловно, понимал: на самом деле девушку угнетало то, что она не знала, когда их представят конклаву и подвергнут испытанию. Цитра была не из тех, кто может изнывать в неведении слишком долго. Возможно, именно поэтому Фарадей и заставлял ее мучиться. Он постоянно тыкал пальцем в слабости своих учеников.

Затем несколько серпов были подвергнуты критике за предвзятость в прополке. Вот это вызвало у Цитры интерес. Процедура давала возможность заглянуть за кулисы и увидеть, как все устроено.

Одна женщина-серп выпалывала слишком мало состоятельных людей. Ей сделали выговор и предписали до следующего конклава выпалывать только богатеньких.

У другого серпа были проблемы с расовым индексом — слишком высок показатель мезолатинов, слишком низок африканцев.

— Но такова демография там, где я живу! — взмолился серп. — У людей в тех краях больше мезолатинского компонента!

Но Верховный Клинок Ксенократ был непоколебим:

— Тогда раскидывайте сеть шире! Проводите выпалывания в других местах.

Серпу предписали привести свои показатели в порядок, иначе он подвергнется дисциплинарному взысканию: распорядительная комиссия будет указывать ему, кого полоть. Такое унижение — лишение свободы выбора — для любого серпа непереносимо.

Всего нарушителей оказалось шестнадцать. Десяти из них вынесли предупреждение, шестерых подвергли взысканию. Самым странным оказался случай с одним серпом. Парень, на свою беду, был чрезвычайно хорош собой. Ему поставили на вид, что он выпалывает слишком много некрасивых людей.

— Отличная идея! — выкрикнул кто-то в зале. — Только представьте себе, что это будет за мир, если мы станем выпалывать только уродов!

По залу прокатился смех.

Серп пытался защититься, призвав на помощь старинное изречение «Красота — в глазах смотрящего», но Верховный Клинок не купился. По-видимому, серп проштрафился уже в третий раз, поэтому ему дали долговременный испытательный срок: он мог вести жизнь серпа, но не имел права полоть. «До наступления следующего года рептилии!» — возгласил Верховный Клинок.

— Ну и ну! — прокомментировала Цитра негромко, чтобы ее услышали только Роуэн и Фарадей. — Никто ведь не знает, какими животными назовут следующие годы! Последний год рептилии был Год Геккона, и он случился еще до моего рождения.

— Вот именно! — подтвердил Фарадей с несколько виноватым удовлетворением. — Это означает, что его наказание может кончиться в следующем году, а может и никогда не кончиться. Теперь парню придется обивать пороги календарной службы, упрашивая их назвать год в честь сцинка, или ядозуба, или еще какого-либо пока еще не использованного гада.

Прежде чем собрание покончило с дисциплинарными делами и двинулось дальше, к трибуне вызвали еще одного серпа. Правда, речь тут шла не о предвзятости.

— Передо мной лежит анонимная записка, — сказал Верховный Клинок, — в которой почтенный серп Годдард обвиняется в злоупотреблении служебным положением.

В зале зашумели. Цитра заметила, как серп Годдард, прежде чем встать, что-то прошептал своим приспешникам.

— В какого рода злоупотреблениях меня обвиняют? — осведомился он.

— В чрезмерной жестокости ваших методов.

— И при этом обвинение анонимное! — сказал Годдард. — Не могу поверить, чтобы коллега-серп оказался таким трусом! Требую, чтобы обвинитель встал и показал себя!

Зал опять загудел. Никто не встал, никто не взял на себя ответственность.

— Раз так, — заявил Годдард, — то я отказываюсь отвечать на обвинения, исходящие неизвестно от кого!

Цитра ожидала, что Верховный Клинок Ксенократ так просто не отступится. Как-никак обвинение от коллеги-серпа — дело серьезное. Но Верховный Клинок убрал бумажку и произнес:

— Ну что ж, если больше ничего нет, то объявляется перерыв.

И серпы, эти грозные посредники смерти, потянулись на выход — в ротонде их ожидали кофе и пончики.

Как только они оказались в ротонде, Фарадей близко наклонился к своим ученикам и проговорил:

— Не было никакого анонимного обвинителя. Уверен, серп Годдард обвинил себя сам.

— С чего ему это делать? — удивилась Цитра.

— Чтобы выбить почву из-под ног у своих недоброжелателей. Это старый и хорошо известный трюк. Теперь любого, кто обвинит его в чем-либо, посчитают тем самым трусливым анонимщиком, и ни один серп его не поддержит.

Роуэн обнаружил, что его больше занимает происходящее за стенами зала заседаний, чем театральные страсти и поединки внутри. Он уже начал интуитивно понимать, что и как работает в Ордене серпов. Самые важные дела обделываются не за бронзовыми дверьми, а в ротонде и полутемных закоулках, которых в мраморном здании насчитывалось великое множество — может быть, как раз для такой цели.

Разговоры до открытия дверей были всего лишь светской болтовней. Сейчас, в разгаре утра, Роуэн наблюдал, как серпы собираются небольшими группами, совершают закулисные сделки, выстраивают альянсы, обсуждают тайные планы…

Он подслушал одну из таких групп. Ее члены собирались предложить запрет на удаленные детонаторы как метод прополки — не по этическим соображениям, а потому, что оружейное лобби сделало значительное подношение некоему серпу. Другая группа собиралась выдвинуть одного молодого серпа на место в распорядительной комиссии, чтобы он мог влиять на ее решения в интересах этой группы.

Борьба за власть, возможно, где-то в других местах ушла в прошлое, но здесь, в Ордене серпов, она жила и кипела.

Наставник Цитры и Роуэна не присоединялся ни к каким кликам. Фарадей хранил гордое одиночество, стоя над мелочными заговорами, как утес. И так вела себя добрая половина собравшихся.

— Знаем мы всех этих интриганов с их жалкими кознями, — сказал он своим ученикам, примериваясь к пончику с джемом. — У них что-то получается только тогда, когда мы им это позволяем.

Особенно внимательно Роуэн следил за серпом Годдардом. Многие подходили к нему и завязывали беседу, другие лишь бросали на него взгляды искоса и что-то бормотали себе под нос. Его свита, состоящая из серпов-юниоров, представляла собой мультикультурную группу, как это назвали в старые времена. В эти дни, когда этно-генетические признаки в людях не проявлялись так явственно, как раньше, в приближенных Годдарда четко прочитывалась принадлежность к тому или иному этнотипу: девушка в зеленом имела смягченные паназиатские черты; у парня в желтом прослеживались африканские корни; тот, что в оранжевом, был чистым европейцем, а сам Годдард склонялся к латинскому типу. Несомненно, этот человек любил выставлять себя напоказ; даже его стремление сохранять этнический баланс было продиктовано той же жаждой всеобщего внимания.

Хотя Годдард ни разу не взглянул на Роуэна, юноша был уверен — тот заметил, что он наблюдает за ним.

Остаток утра был посвящен различным предложениям и жарким дебатам в зале заседаний. Как и говорил серп Фарадей, интриганам сопутствовал успех только тогда, когда это позволяли более высокоморальные члены коллегии. Запрет на удаленные детонаторы был одобрен, но не потому, что так сыграло оружейное лобби, а потому, что взрывать людей посчитали слишком жестоким способом прополки — жестоким и недостойным звания серпа. Молодого серпа, которого выдвигали на место в распорядительной комиссии, забаллотировали, потому что никто в названной комиссии не должен сидеть ни в чьем кармане.

— А я не против когда-нибудь стать членом такой комиссии, — сказал Роуэн.

Цитра недоуменно посмотрела на него.

— С чего это ты вдруг заговорил, как Фарадей?

Роуэн пожал плечами.

— Когда ты в Риме[8]…

— Мы не в Риме, — напомнила она. — Если бы мы были в Риме, то конклав собирался бы в месте покруче этого.

Местные рестораны соревновались друг с другом за право обеспечить конклав едой, поэтому обеденный буфет в ротонде поражал еще большей роскошью, чем завтрак. Фарадей навалил себе полную тарелку, что совсем было на него не похоже.

— Не подумайте ничего дурного, — сказала Цитре и Роуэну серп Кюри. Голос ее тек медом, под которым угадывался сарказм. — Те из нас, кто всерьез придерживается обета воздержания, только на конклавах и позволяют себе насладиться отличной едой и тонкими напитками. Это напоминает нам, что мы тоже люди.

Цитра, способная думать только об одной вещи за раз, воспользовалась возможностью добыть информацию.

— Когда будут испытания учеников? — спросила она.

Серп Кюри покровительственно улыбнулась и забросила за спину свои серебряные волосы.

— Тех, что надеются получить сегодня свои кольца, уже тестировали вчера. Что до других, то скоро настанет и ваше время.

Увидев досаду на лице девушки, Роуэн прыснул, чем заслужил от нее сердитый взгляд.

— Заткнись и жри давай, — буркнула она. Роуэн с удовольствием подчинился.

Как бы ни была Цитра поглощена мыслью о предстоящем тесте, она все же начала задумываться, какие события конклава они с Роуэном пропустят, когда их уведут на испытание. Как и соученик, она находила конклав мероприятием весьма познавательным. В мире существовало очень мало людей, не считая серпов и их подмастерьев, которые бы когда-либо наблюдали подобное, да и те ухватывали только крохотный кусочек. Таковыми, например, были агенты по сбыту, которые явились в зал заседаний после обеда. Каждому отводилось десять минут на презентацию оружия или яда, которое он намеревался продать коллегии и, что еще важнее, Главному Оружейнику — именно за ним оставалось окончательное решение относительно закупок. Агенты расхваливали свой товар в отвратной манере инфо-голограмм: «Оно рубит, оно режет! Но погодите! Это еще не все!»

Один из агентов расхваливал цифровой яд, превращающий наниты-целители в крови человека в маленьких голодных ублюдков, пожирающих жертву изнутри за неполную минуту. Он так и сказал — «жертву», что вызвало волну негодования. Главный Оружейник выставил торговца за дверь.

Самый большой успех сопутствовал одному продукту, названному «Прикосновение покоя». Такое имя больше подходило бы какому-нибудь предмету женской гигиены, чем системе доставки смерти. Женщина-агент продемонстрировала маленькую таблетку, которая, однако, предназначалась не объекту прополки, а серпу.

— Примите ее с водой — и через несколько секунд ваши пальцы станут выделять трансдермальный яд. Любой, к кому вы притронетесь в течение следующего часа, будет мгновенно и безболезненно выполот.

Главный Оружейник был так восхищен, что взошел на подиум и принял таблетку, после чего в качестве окончательной, особенно убедительной демонстрации выполол саму торговку. Она продала пятьдесят пузырьков с таблетками посмертно.

Затем возобновились дискуссии, споры и голосования относительно внутренней политики коллегии. Серп Фарадей нашел необходимым высказаться только один раз — когда дело коснулось комиссии по иммунитету:

— По моему мнению, за предоставлением иммунитета должен быть такой же контроль, какой распорядительная комиссия ведет за прополками.

Роуэну с Цитрой было приятно видеть, что мнение их наставника имеет среди его коллег большой вес. Некоторые из серпов, изначально выступавшие против учреждения комиссии по иммунитету, поменяли свою позицию. Однако до того, как было принято окончательное решение, Верховный Клинок Ксенократ объявил, что время для законодательных вопросов исчерпано.

— Это станет главным пунктом повестки на нашем следующем конклаве, — объявил он.

Кое-кто зааплодировал, но несколько человек встали и громко высказали свое возмущение тем, что вопрос отложен в долгий ящик. Серп Фарадей не выразил свое неудовольствие словами. Он лишь сделал долгий вдох и выдох. «Интересно…» — вот и все, что он сказал.

Возможно, все это вызвало бы громкий писк на радарах Роуэна и Цитры, если бы Верховный Клинок не объявил следующий пункт повестки — дела, связанные с учениками.

Нетерпеливой Цитре очень хотелось схватить руку Роуэна и сжимать, пока та не занемеет, но она сдержалась.

Роуэн, с другой стороны, последовал примеру их наставника. Он глубоко вдохнул, затем выдохнул и попытался прогнать тревогу прочь. Он изучил все, что мог изучить, узнал все, что мог узнать. Он постарается сделать все наилучшим образом. Если сегодня его постигнет неудача, возможностей исправиться будет еще более чем достаточно.

— Удачи, — сказал Роуэн Цитре.

— И тебе, — ответила она. — Давай сделаем все так, чтобы серп Фарадей гордился нами!

Роуэн улыбнулся и подумал, что было бы неплохо, если бы Фарадей тоже улыбнулся Цитре, но учитель этого не сделал. Он не отрывал взгляда от Верховного Клинка Ксенократа.

Сначала были вызваны кандидаты на звание серпа. Таких оказалось четверо. Вчера вечером они сдали свой последний экзамен, оставалось только рукоположить их. Или не рукоположить — кому как. Поговаривали, что пятый кандидат вчера провалил последнее испытание. Его (или ее) даже не пригласили на конклав.

На красных бархатных подушках вынесли три кольца. Четверо кандидатов переглянулись: хотя они и прошли свой последний тест, одного из них отправят домой с позором.

Серп Фарадей повернулся к соседу и сказал:

— С последнего конклава только один серп выполол себя, и все же сегодня собираются посвятить троих… Неужели за четыре месяца население так выросло, что нам нужны два дополнительных серпа?

Серп Мандела, председатель аттестационной комиссии, вызвал одного за другим троих избранных. Все они поочередно опускались на колени, Мандела произносил несколько слов о каждом из них, а затем вручал кольцо. Посвященный надевал его на палец и поднимал руку, демонстрируя перстень конклаву. Зал отвечал положенными случаю аплодисментами. Затем новый серп объявлял, какого выдающегося деятеля прошлого он выбрал себе историческим покровителем и чьим именем он теперь будет называться. Конклав аплодировал каждому объявлению, принимая в свои ряды серпов Гудолл, Шредингера и Кольбера.

Когда трое новых серпов покинули подиум, на нем, как и предсказывал серп Фарадей, остался тот самый парень без тормозов. Аплодисменты утихли. Серп Мандела сказал:

— Рэнсом Паладини, вас в серпы решено не посвящать. Куда бы жизнь ни повела вас, мы желаем вам успеха. Можете идти.

Парень несколько секунд помедлил, как будто надеясь, что это шутка. Или еще одно, последнее испытание. Потом губы его сжались, лицо покраснело. Под абсолютное молчание зала он быстро прошагал по центральному проходу, толкнул бронзовые двери (те жалобно скрипнули) и вышел.

— Ужас, — сказала Цитра. — Могли бы хоть похлопать ему за попытку…

— Недостойные не заслуживают поощрения, — отрезал Фарадей.

— Один из нас уйдет тем же путем, — указал Роуэн. Он решил, что если это выпадет ему, он не станет торопиться. Идя по проходу, он будет пристально смотреть в глаза и кивать каждому, кто попадется на пути. Если его выкинут отсюда, он уйдет с высоко поднятой головой.

— Остальные ученики теперь могут выйти вперед, — сказал Ксенократ. Роуэн и Цитра поднялись, готовые встретиться с любым испытанием, предназначенным им коллегией.

• • • • • • • • • • • • • • •

Уверена, что люди все еще боятся смерти, но их страх — лишь сотая доля того страха, который они испытывали раньше. У меня есть основания так говорить. При текущих квотах вероятность того, что человека выполют в течение следующих ста лет, составляет всего один процент. Это означает, что для ребенка, рожденного сегодня, шанс оказаться выполотым прежде, чем ему исполнится пять тысяч лет, составляет лишь 50 процентов.

Конечно, поскольку мы больше не считаем годы, никто, кроме детей и подростков, не знает, кому сколько лет, иногда даже и собственного возраста не помнят. Знают лишь, что им столько-то плюс-минус десяток-другой лет. Я, пишущая эти строки, могу сказать, что мне где-то между ста шестьюдесятью и ста восьмьюдесятью, хотя мне не нравится выглядеть на свои годы. Как и все прочие, я по временам поворачиваю за угол и существенно откатываю назад свой биологический возраст, но, как и многие другие серпы, ставлю рубеж не моложе сорока. Только действительно молодым серпам нравится выглядеть молодыми.

На сегодняшний день самому старому на земле человеку около трехсот лет, но это только потому, что мы еще недалеко ушли от Эпохи Смертности. Интересно, на что будет похожа жизнь через тысячу лет, когда средний возраст составит около тысячи? Станем ли мы, словно сыны эпохи Возрождения, мастерами по части всех наук и искусств, потому что у нас было время их постигнуть? Или скука и рабское следование рутине будут мучить нас еще острее, чем сегодня, — и к чему нам тогда бесконечная жизнь?

Я мечтаю о первом, но подозреваю последнее.

— Из дневника почтенного серпа Кюри

14 Одно маленькое дополнительное условие

Пробираясь к центральному проходу, Роуэн наступил Цитре на ногу. Девушка еле слышно охнула, но колкости не отпустила — она была слишком занята тем, что перебирала в голове виды оружия и яды. Неуклюжесть Роуэна была наименьшей из ее проблем.

Она ожидала, что для испытания их сейчас отведут в какую-нибудь тихую комнату, но ученики, которые были на предыдущем конклаве, направились вниз по проходу к свободной площадке перед трибуной. Они выстроились там в несколько рядов лицом к конклаву, словно кордебалет. Похоже, никакого особого порядка тут не соблюдалось, так что Цитра стала в один ряд с Роуэном.

— Что это? — прошептала она.

— Понятия не имею, — прошептал он в ответ.

Всего их набралось восемь человек. Некоторые стояли с каменными лицами, в совершенстве владея собой, другие старались хотя бы не выглядеть слишком перепуганными. Цитра не была уверена, какое впечатление производит она сама, и потому ее раздражал Роуэн, стоявший с таким скучающим видом, будто ждал автобуса на остановке.

— Сегодня экзаменатором будет почтенный серп Кюри, — произнес Ксенократ.

Серп Кюри, Гранд-дама Смерти, вышла вперед. В зале воцарилась тишина. Серп Кюри прошлась перед строем учеников, меряя их взглядом. Затем произнесла:

— Каждому из вас будет задан один вопрос. У вас будет одна возможность дать приемлемый ответ.

Один вопрос? Что это за экзамен такой — один вопрос?! Как можно таким образом проверить весь объем чьих-либо знаний? Сердце девушки бешено колотилось, еще чуть-чуть — и оно вырвется из ее грудной клетки наружу. И тогда Цитра, всеобщее посмешище, завтра проснется в центре оживления.

Серп Кюри начала с левого конца ряда. Значит, Цитра будет четвертой.

— Джакори Циммерман, — сказала серп Кюри долговязому юноше, стоявшему первым. — Женщина бросается на ваш клинок, предлагая себя в жертву вместо своего ребенка, и умирает. Каковы ваши действия?

После секундной паузы юноша ответил:

— Сопротивляясь прополке, она нарушила третью заповедь. Поэтому я обязан выполоть всю семью.

Серп Кюри мгновение помолчала, затем проговорила:

— Ответ не принимается.

— Но… но… — стал заикаться Джакори, — она же сопротивлялась! Согласно закону…

— Закон говорит: «Если кто-то сопротивляется собственной прополке». Если бы она была предназначена на прополку, тогда следовало бы применить третью заповедь. Но если мы не уверены, как поступить, нужно склониться на сторону сочувствия. В этом случае вы обязаны выполоть ребенка, а женщину отправить в центр оживления и дать ей и ее семье иммунитет на год. — Серп Кюри сделала жест в сторону зала. — Идите на место. Ваш наставник определит для вас подобающее наказание.

Цитра сглотнула. Наказание? Разве кошмарного понимания того, что ты провалился, недостаточно? Интересно, и как же серпы наказывают своих опозорившихся учеников?

Серп Кюри перешла к следующему ученику — крепкой скуластой девушке с лицом, которое, казалось, могло противостоять любому урагану.

— Клодетт Каталино, — сказала серп Кюри, — вы ошиблись при подготовке яда…

— Такого никогда не случится, — отчеканила Клодетт.

— Не перебивайте меня.

— Условия задачи изначально неправильны, почтенный серп Кюри. Я отлично знаю свои яды, никогда не сделаю ошибки. Никогда.

— Ах вот оно что, — надменно-иронически проговорила Кюри. — Как же горд должен быть ваш наставник, что наконец впервые в истории человечества заполучил себе идеального ученика!

В зале раздались смешки.

— Ну хорошо, — продолжала серп Кюри. — Предположим, некто, раздраженный вашей самоуверенностью, подпортил ваш яд. Объект, человек, который не оказал вам сопротивления, начинает биться в конвульсиях. Похоже, его конец будет медленным и мучительным, потому что его наниты не в состоянии подавить такую боль. Ваши действия?

Клодетт без промедления ответила:

— Я выну пистолет, который всегда держу при себе для чрезвычайных ситуаций, и одним метким выстрелом прекращу страдания объекта. Но сначала я прикажу всем членам его семьи выйти из комнаты. Они не должны получить психологическую травму, став свидетелями прополки, пошедшей столь неудачно.

Серп Кюри приподняла брови, обдумывая ответ.

— Принимается. И ваша забота о семье — это очень хорошо, пусть даже чисто гипотетически. — Она улыбнулась. — Я разочарована — мне не удалось доказать ваше несовершенство.

Взгляд следующего испытуемого был устремлен в одну точку на задней стене зала. Парень явно хотел очутиться где-то в другом месте.

— Ной Збарски, — окликнула его серп Кюри.

— Да, Ваша честь. — Голос ученика дрожал. Интересно, подумала Цитра, как на это прореагирует Кюри? Какой вопрос она может задать этому пареньку, чтобы он не помер со страху?

— Назовите мне пять видов живых существ, которые выделяют нейротоксины, достаточно мощные, чтобы быть эффективными при уколе отравленным дротиком.

Паренек, который последние несколько минут не дышал, выдохнул с шумным облегчением. Он принялся перечислять:

— Ну, ужасный листолаз — крошечная ядовитая лягушка, самое ядовитое животное на земле. Потом синекольчатый осьминог, улитка мраморный конус, тайпан Маккоя и… э-э… палестинский желтый скорпион.

— Превосходно, — одобрила Кюри. — А еще можете назвать?

— Могу, — ответил Ной. — Но вы же сказали — будет только один вопрос.

— А если я скажу, что передумала и прошу назвать шесть, а не пять?

Ной набрал полную грудь воздуха, и тут же выдохнул.

— Тогда я в самых почтительных выражениях сказал бы, что вы не держите своего слова, а серп обязан держать свое слово.

Серп Кюри заулыбалась.

— Ответ принят! Очень хорошо!

И вот подошла очередь Цитры.

— Цитра Терранова.

Девушка уже давно поняла, что серп Кюри знает имена всех учеников, и все же слышать свое имя из ее уст — в этом было нечто шокирующее.

— Да, почтенный серп Кюри.

Женщина наклонилась ближе, глубоко заглянула Цитре в глаза.

— Каков ваш самый плохой в жизни поступок?

Цитра была готова к любому вопросу. К любому, но не к этому.

— Простите?..

— Это же очень простой вопрос, дорогая. Каков ваш самый плохой в жизни поступок?

Цитра сжала челюсти. Во рту стало сухо. Она знала ответ — даже размышлять не надо было.

— Можно немного подумать?

— Думайте.

Из зала донесся чей-то ехидный комментарий:

— У нее на совести столько дурных поступков, что трудно выбрать.

Зал грохнул. В этот момент Цитра ненавидела их всех.

Она посмотрела прямо в глаза серпу Кюри. Ох уж эти всевидящие серые глаза! И на вопрос придется отвечать, никуда не денешься…

— Мне было восемь, — начала Цитра. — Я толкнула одну девочку, и она упала с лестницы. Она сломала шею и провела три дня в центре оживления. Я так никогда и не сказала ей, что это я ее толкнула. Это был мой самый плохой в жизни поступок.

Серп Кюри кивнула и сочувственно улыбнулась. А потом проговорила:

— Вы лжете, дорогая. — Повернувшись к собранию, она печально покачала головой. — Ответ не принимается. — Затем снова обернулась к Цитре: — Идите. Серп Фарадей назначит вам наказание.

Цитра не стала спорить и настаивать, что говорит правду. Потому что это была неправда. Но как серп Кюри узнала?!

Цитра вернулась на свое место, не в силах даже взглянуть на серпа Фарадея. Тот не сказал ей ни слова.

Серп Кюри перешла к Роуэну, который стоял с таким нахально-уверенным видом, что Цитре захотелось засветить ему в глаз.

— Роуэн Дамиш, — сказала серп Кюри. — Чего вы боитесь? Чего вы боитесь больше всего на свете?

Роуэн ни секунды не колебался. Он пожал плечами и ответил:

— Я ничего не боюсь.

Цитра не была уверена, что расслышала правильно. Он сказал, что ничего не боится? Совсем рехнулся?!

— Может быть, вам надо немного подумать, прежде чем ответить? — предложила Кюри, но Роуэн лишь головой мотнул.

— Не о чем думать. Это мой ответ. Не собираюсь его менять.

Полная тишина в зале. Цитра поймала себя на том, что невольно трясет головой. А потом до нее дошло. Да ведь он делает это ради нее! Чтобы не одна она страдала, когда придется нести наказание. Чтобы Цитра не чувствовала себя проигравшей. И хотя ей по-прежнему хотелось его стукнуть, причина теперь была совсем другой.

— Итак, — подытожила Кюри, — сегодня у нас тут объявились один идеальный ученик и один абсолютно бесстрашный. — Она вздохнула. — Но, боюсь, абсолютно бесстрашных людей не бывает, так что ваш ответ, как вы, наверно, сами догадываетесь, не принимается.

Она подождала, возможно, ожидая, что Роуэн как-то отреагирует, но тот молчал.

— Идите. Серп Фарадей назначит вам наказание.

Роуэн вернулся на свое место рядом с Цитрой все с тем же бесшабашным видом.

— Ну ты и идиот! — прошептала она ему.

Юноша пожал плечами, как только что сделал это перед серпом Кюри.

— Наверно.

— Думаешь, я не понимаю, почему ты это сделал?

— Может, я поступил так, чтобы лучше выглядеть на следующем конклаве. Может, если бы я сегодня ответил слишком хорошо, в следующий раз мне бы задали вопрос намного труднее.

Но Цитра понимала — это ложная, вывернутая логика. Роуэн никогда не мыслил таким образом. И тут заговорил серп Фарадей — голосом тихим и размеренным, но до того напряженным, что мороз шел по коже:

— Напрасно ты это сделал.

— Я приму любое наказание, которое вы назначите, — сказал Роуэн.

— Да разве дело в наказании!

К этому моменту серп Кюри проэкзаменовала еще нескольких учеников. Одного она отослала на его место, два других остались.

— Может быть, серп Кюри сочтет мой поступок благородным, — предположил Роуэн.

— Вот именно, и точно так же решат все остальные, — сказал Фарадей. — Мотивы очень легко превратить в оружие.

— И это доказывает, — подхватила Цитра, обращаясь к Роуэну, — что ты идиот!

Но он лишь смотрел на нее с улыбкой, в точности отвечающей этому определению.

Цитра думала, что за ней осталось последнее слово и что вопрос исчерпан — по крайней мере, до того момента, когда они вернутся домой и серп Фарадей назначит им какое-нибудь неприятное, но справедливое наказание.

Она ошибалась.

Когда экзекуция над учениками закончилась, стало ясно, что серпы устали. Внимание было уже не то. В зале стоял неумолчный гул голосов: собравшиеся обсуждали планы на предстоящий ужин, ведь время уже приближалось к семи. На повестке оставалась еще пара вопросов: ремонт здания, а также стоит ли серпу сообщать в коллегию, когда он заворачивает за угол, чтобы никого не шокировало, когда на следующий конклав он заявится помолодевшим лет на тридцать. Однако эти мелочи не вызывали у публики особого интереса.

И только под самый занавес один серп поднялся с места и обратился к Ксенократу. Это была женщина, одетая в зеленую, расшитую изумрудами мантию. Приспешница серпа Годдарда.

— Прошу меня простить, Ваше превосходительство, — начала она, хотя было ясно, что она обращается не к одному Верховному Клинку, но ко всему собранию. — Я испытываю глубокое беспокойство в отношении наших новых учеников. В частности тех, которых набрал почтенный серп Фарадей.

И Цитра, и Роуэн уставились на выступающую. Фарадей не пошевелился. Казалось, он застыл, опустив глаза, словно в медитации. Или, вернее, он готовил себя к тому, что сейчас последует.

— Насколько мне известно, никогда еще ни один серп не брал двоих учеников одновременно и не заставлял их соревноваться друг с другом за кольцо, — продолжала зеленая женщина.

Ксенократ оглянулся на Гласа Закона, в чьей юрисдикции были подобные вопросы.

— Правила этого не запрещают, серп Рэнд, — сказал Глас.

— Это правда, — кивнула та. — Но соревнование по всем очевидным признакам вылилось в свою противоположность. Как мы разберемся, кто из них более достоин кольца, если они будут и дальше помогать друг другу?

— Ваша жалоба принята во внимание, — сказал Ксенократ, но серп Рэнд еще не закончила.

— С целью точно удостовериться, что соревнование действительно является соревнованием, предлагаю внести одно маленькое дополнительное условие.

Серп Фарадей стремительно вскочил на ноги.

— Протестую! — выкрикнул он. — Конклав не имеет права вмешиваться в то, как я воспитываю своих учеников! Это мое, и только мое право — учить, тренировать и наказывать их!

Словно издеваясь, Рэнд вскинула руки в жесте притворного великодушия:

— Я всего лишь пытаюсь сделать ваш окончательный выбор воистину честным и справедливым.

— Вы считаете, что можете обмануть этот конклав своим фальшивым блеском? Мы не настолько примитивны, чтобы нас могли ослепить сверкающие побрякушки!

— Каково ваше предложение, серп Рэнд? — спросил Ксенократ.

— Я протестую! — снова воскликнул Фарадей.

— Вы не можете протестовать против того, что еще не прозвучало!

Фарадей замолчал в ожидании.

Цитра следила за происходящим с таким чувством, будто она — посторонняя зрительница и наблюдает за теннисным матчем, подошедшим к решающей подаче. Но она ведь не посторонняя! Она мяч в этой игре. И Роуэн тоже.

— Предлагаю следующее, — проговорила серп Рэнд. В этот момент она напоминала изготовившегося к атаке желтого палестинского скорпиона. — Когда победитель будет объявлен, то его или ее первым деянием в качестве серпа должна стать прополка проигравшего.

Зал дружно ахнул, а потом глухо загомонил. А еще — Цитра не верила своим ушам — послышались смех и возгласы одобрения. Не может же эта зеленая предлагать такое всерьез! Должно быть, это следующий уровень испытания.

Фарадей был настолько вне себя, что в первый момент не мог говорить. Не находил слов. Но наконец он взял себя в руки и яростно загремел, словно гром, словно стихия, словно прибой, обрушивающийся на берег:

— Это пощечина всем нам! Это противно всему, чем мы являемся! Всему, что мы делаем! Мы пропалываем поле, тогда как вы с серпом Годдардом вкупе с остальными его апостолами — вы превращаете благородное дело в кровавый спорт!

— Чушь! — отрезала Рэнд. — Мое предложение исполнено глубокого смысла. Угроза прополки гарантирует, что победителем станет достойнейший.

К ужасу Цитры, вместо того, чтобы с ходу отмести это предложение, Ксенократ обратился к Гласу Закона:

— Есть ли правила, запрещающие это?

Глас углубился в размышления, а потом сказал:

— Поскольку отсутствует прецедент двойного ученичества, нет и правил относительно того, как с ним поступать. Это предложение не противоречит нашим основным принципам.

— Принципам? — крикнул серп Фарадей. — Принципам?! Высокая мораль — вот что должно быть нашими принципами! То, что мы вообще обсуждаем подобное предложение — уже самое настоящее варварство!

— Ох, прошу вас, — сказал Ксенократ, преувеличенно театрально взмахнув рукой. — Не надо мелодрамы, Фарадей. В конце концов, это последствия вашего собственного решения взять себе двоих учеников, когда и одного более чем достаточно.

И в этот момент часы принялись отбивать семь.

— Требую всесторонних дебатов и голосования по этому вопросу! — крикнул серп Фарадей, но уже прозвучали три удара, и Ксенократ проигнорировал его выкрик.

— В силу данных мне полномочий Верховного Клинка относительно дела Роуэна Дамиша и Цитры Террановы постановляю: тот, кто победит в соревновании, будет обязан при получении своего кольца выполоть проигравшего.

Он тяжело ударил своим молотком о трибуну, ставя последнюю точку в заседании конклава и в судьбе двоих юных учеников.

• • • • • • • • • • • • • • •

Бывают моменты, когда мне остро не хватает общения с Грозовым Облаком. Наверное, нам всегда хочется того, что недоступно. Другие могут обращаться к Облаку за советом, просить о разрешении споров и конфликтов. Кое-кто доверяется ему, как исповеднику, потому что у него сочувственное и непредвзятое ухо, и к тому же Облако не сплетничает. Лучший слушатель в мире.

Но не для серпов. Для нас Грозовое Облако — это вечное молчание.

Разумеется, мы имеем неограниченный доступ к сокровищнице его знаний. Серпы пользуются Грозовым Облаком для выполнения бесчисленных задач. Но для нас оно лишь база данных. Инструмент, не более того. Как сущности — как сознательной единицы бытия — его для нас нет.

И все же Облако существует, и мы это знаем.

Отчуждение от коллективной мудрости человечества — это еще одно препятствие, отделяющее серпов от прочих людей.

Грозовое Облако, конечно, видит нас. Оно в курсе наших мелочных дрязг и знает о растущей в наших рядах коррупции, хотя и приняло на себя обет невмешательства. Как оно относится к нам, серпам, — презирает, но терпит, потому что деваться некуда? Или просто-напросто предпочитает вообще о нас не думать? И что хуже — когда тебя презирают или когда игнорируют?

— Из дневника почтенного серпа Кюри

15 Ничейная полоса

Поезд мчался сквозь промозглую ночь, и дождь струился по вагонным стеклам, искажая свет фонарей снаружи. А потом фонари и вовсе исчезли. Роуэн знал, что поезд просто идет по сельской местности; однако тьма за окном могла бы с тем же успехом быть тьмой безвоздушного космического пространства.

— Я на это не пойду, — проговорила Цитра, нарушив молчание, которое они хранили с самого момента закрытия конклава. — Им меня не заставить!

Фарадей не промолвил ни слова. Он даже не смотрел на нее. Поэтому Роуэн взял на себя труд ответить:

— Еще как заставят.

Наконец Фарадей поднял на них глаза.

— Роуэн прав, — сказал он. — Они найдут кнопку, которая вынудит тебя плясать, и ты будешь плясать, независимо от того, насколько ужасна будет музыка.

Цитра пнула ногой пустое сиденье напротив.

— Почему они такие бессердечные? За что они так нас ненавидят?!

— Ну, не все такие, — возразил Роуэн. — И вообще я думаю, что дело тут вовсе не в нас…

В самом деле, Фарадея все глубоко уважали; и хотя он сегодня не выступил против Годдарда напрямую, его отношение к этому человеку ни для кого не было тайной. Наверняка Годдард рассматривал Фарадея как угрозу, и нападение на Роуэна и Цитру было предупреждающим выстрелом.

— А если мы оба провалимся? — предположила Цитра. — Если мы оба окажемся дрянными учениками, то они не смогут выбрать ни того, ни другого.

— Они все равно выберут, — ответил Фарадей с категоричностью, не оставляющей места для сомнений. — Как бы плохо вы ни выступили, они выберут одного из вас, хотя бы ради того, чтобы насладиться спектаклем. — Он скривился от отвращения. — И чтобы создать прецедент.

— Уверен на все сто: у Годдарда хватит друзей, чтобы это обеспечить, — сказал Роуэн. — Думаю, Верховный Клинок тоже на его стороне.

— Воистину. — Серп Фарадей тяжело вздохнул. — Никогда еще в коллегии не было столько шестеренок внутри шестеренок.

Роуэн закрыл глаза. Он хотел бы так же закрыть и свое сознание, чтобы спрятаться от собственных мыслей. «Через восемь месяцев Цитра меня убьет, — подумал он. — Или я убью ее». Если назвать убийство «прополкой», оно от этого не перестанет быть убийством. Он любил Цитру, но достаточно ли, чтобы пожертвовать собой и дать ей выиграть? Цитра-то наверняка не отступит!

Открыв глаза, он обнаружил, что девушка смотрит на него. Она не отвела взгляд.

— Роуэн, — начала она, — что бы ни случилось, знай…

— Стоп! — оборвал ее Роуэн. — Не надо.

Остаток пути они проделали в молчании.

Цитра, которую и без того нельзя было назвать соней, в ночь после возвращения домой почти не спала. Стоило только ей забыться, как образы серпов, увиденных ею на конклаве — и мудрых, и злокозненных, и сострадательных, и безразличных — наполняли даже эти намеки на сны, и она тут же просыпалась. Такую тонкую задачу, как подрезка древа человечества, нельзя ставить в зависимость от причуд исполняющей ее личности. Серпы должны стоять выше мелкой грызни, так же, как они возвышаются над законом. Фарадей был, безусловно, из таких. Если она станет серпом, то последует по его стопам. А если не станет, тогда это не будет иметь значения, потому что она будет мертва.

Возможно, в этом решении — чтобы один из них выполол другого — была какая-то извращенная мудрость. Кем бы ни оказался этот «счастливец», начало его жизни в качестве серпа ознаменуется горькой трагедией. Он никогда не забудет, какую цену заплатил за свое кольцо.

Утро началось без грома фанфар. Наступил самый обычный день, такой же, как все другие. Дождь закончился, из-за бегущих облаков выглянуло солнце. Была очередь Роуэна готовить завтрак — яичницу и картофельные оладьи, которые он никогда как следует не прожаривал. Фарадей не роптал, если еда оказывалась не на должном уровне. Он ел, что давали, и не терпел жалоб от других. Наказанием за неудобоваримость обеда было то, что повару приходилось съедать его самому.

Цитра ела, несмотря на отсутствие аппетита. Пусть весь мир летит вверх тормашками, а завтрак по расписанию.

Когда Фарадей нарушил молчание, это было как если бы в окно влетел кирпич.

— Сегодня я пойду один. Вы останетесь дома и будете заниматься.

— Да, серп Фарадей, — сказала Цитра. Роуэн сказал то же самое с опозданием на полсекунды, словно эхо.

— Для вас ничего не изменилось.

Цитра уставилась в свою тарелку. Роуэн взял на себя смелость возразить:

— Все изменилось, сэр.

И тут Фарадей произнес загадочную фразу, смысл которой дошел до них гораздо позже:

— Возможно, все изменится еще раз.

И ушел.

Пространство между Роуэном и Цитрой быстро превратилось в минное поле. В опасную ничейную полосу, не обещавшую ничего, кроме беды. Даже в присутствии серпа Фарадея им было довольно сложно договориться между собой, а уж после его ухода они остались без какого бы то ни было связующего звена.

Роуэн предпочел делать уроки в своей каморке, а не в оружейной, потому что пришлось бы сидеть там одному, без Цитры, что вызвало бы ощущение какой-то мучительной неправильности. Тем не менее, он держал свою дверь слегка приоткрытой, надеясь, что Цитра захочет навести мост через пропасть. Он слышал, как девушка ушла — наверно, на пробежку. Она попыталась справиться с мрачным дискомфортом их новой ситуации, в отличие от Роуэна, удалив себя из нее полностью, а не частично.

Она отсутствовала довольно долго, но вот наконец вернулась. Роуэн знал: если он хочет, чтобы и между ними, и в его собственной душе воцарился покой, он должен первым ступить на минное поле.

Он стоял перед ее закрытой дверью целую минуту, пока не собрался с духом и не отважился постучать.

— Чего надо? — послышался глухой голос с той стороны.

— Можно войти?

— Не заперто.

Роуэн повернул ручку и открыл дверь. Цитра стояла посередине комнатки и упражнялась с охотничьим ножом — рассекала им воздух, будто сражаясь с призраками.

— Отличная техника, — похвалил Роуэн. И добавил: — Если собираешься выполоть стаю злых волков.

— Навык есть навык, не имеет значения, пользуешься ты им или нет. — Она сунула нож в ножны и швырнула его на стол, после чего уперла руки в бока. — Так чего тебе надо?

— Я только хотел попросить прощения, что оборвал тебя… ну, тогда, в поезде.

Цитра пожала плечами.

— Я несла чушь. Ты был прав, заткнув мне рот.

Положение становилось неловким, поэтому Роуэн бросился на прорыв:

— Может, поговорим об этом?

Она отвернулась от него, села на кровать и открыла учебник анатомии, как будто собиралась углубиться в чтение. Не сразу сообразила, что держит книгу вверх ногами.

— А о чем тут говорить? Я убиваю тебя, или ты убиваешь меня. В любом случае, не хочу об этом думать сейчас. Припечет — тогда и подумаю.

Она посмотрела в открытую книгу, повернула ее правильной стороной вверх, а потом, решив, что хватит притворяться, захлопнула и бросила на пол.

— Я просто хочу побыть одна. Понял?

И все же Роуэн не ушел, а присел на краешек ее кровати. Поскольку она не прогнала его, он придвинулся к ней чуть ближе. Цитра следила за его действиями, но помалкивала.

Ему хотелось дотянуться до нее, может быть, притронуться к щеке, но вдруг вспомнил о торговке, которую выпололи прикосновением. Что за извращенный способ! Роуэну хотелось поцеловать Цитру. Нет больше смысла это отрицать. Он уже много недель подавлял желание поцеловать ее, потому что знал — учитель этого не потерпит. Но серпа Фарадея сейчас здесь не было, и водоворот, в который бросили их обоих, смыл все ставки со стола.

И тут, к его изумлению, она сама резко наклонилась к нему и поцеловала, застав Роуэна врасплох.

— Ну вот, — сказала она. — Мы сделали это. Доволен? Теперь вали отсюда.

— А если я не хочу валить?

Цитра помедлила. Достаточно долго, чтобы стало ясно — она не против, если он останется. И все же в конце концов она сказала:

— Из этого не выйдет ничего хорошего. Ни для тебя, ни для меня.

Она отодвинулась от него подальше и прижала колени к груди.

— Я вовсе не влюблена в тебя, Роуэн. И хочу, чтобы так это и оставалось.

Роуэн поднялся и переместился в более безопасное место — на порог. Там он обернулся и сказал:

— Все в порядке, Цитра. Я тоже не влюблен в тебя.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я не из тех, кто легко впадает в ярость, но как смеет эта старая гвардия диктовать, как мне себя вести?! Как было бы хорошо, если бы они все до единого самовыпололись, чтобы нам покончить с этими ханжами, изнывающими от ненависти к себе! Я предпочитаю заниматься прополкой с гордостью, а не со стыдом. Я выбираю жизнь, хотя и несу смерть. Да, это не ошибка. Я считаю, что мы, серпы, стоим над законом, потому что заслуживаем этого. Я предвижу день, когда новых серпов станут выбирать не за какую-то туманную, эзотерическую высокоморальность, а потому, что они испытывают удовольствие, отбирая жизнь. В конце-то концов, мы живем в совершенном мире, а в совершенном мире все имеют право наслаждаться своей работой, не так ли?

— Из дневника почтенного серпа Годдарда

16 Чистильщик бассейна

На пороге большого особняка, принадлежащего директору компании, стоял серп. Собственно, серпов было четверо, просто остальные трое держались несколько позади, отдавая человеку в королевском синем роль своего полномочного представителя.

Директора охватил страх, нет, даже не страх, а ужас, но он бы не сделал такой великолепной карьеры, если бы не умел держать свои эмоции при себе. Он обладал острым умом и лицом прожженного игрока в покер. Он не позволит себя запугать этому олицетворению смерти, явившемуся на его порог, пусть его мантия и расшита бриллиантами!

— Я удивлен. Вам удалось дойти до входной двери, а моя охрана меня даже не уведомила, — сказал директор как можно более непринужденно.

— Они бы уведомили, но мы их выпололи, — сказала женщина-серп с паназиатскими чертами лица, одетая в зеленую мантию.

Директор не позволил этой новости выбить себя из седла.

— А, так я вам нужен, чтобы дать их личные данные — ведь вы должны сообщить их родным?

— Не совсем, — сказал старший серп. — Можно войти?

И поскольку директор знал, что отказать не имеет права, он отступил в сторону.

Бриллиантовый серп и его радужная свита проследовали в дом и принялись оглядываться, оценивая элегантную роскошь особняка.

— Я почтенный серп Годдард. Это мои партнеры, молодые серпы Вольта, Хомски и Рэнд.

— Стильные мантии, — заметил директор, все еще успешно скрывая свой страх.

— Благодарю, — ответил серп Годдард. — Вижу, у вас отменный вкус. Мои комплименты вашему оформителю.

— Это моя жена, — сказал директор, внутренне содрогаясь оттого, что, упомянув ее, привлек к ней внимание этих живодеров.

Серп Вольта — молодой человек африканской наружности, одетый в желтую мантию — прогулялся по просторному вестибюлю, заглядывая в арки, открывающие проходы в другие части дома.

— Все по фэншуй, — одобрил он. — Поток энергии очень важен в таком большом доме.

— И бассейн тут, должно быть, внушительного размера, — сказал тот, что носил мантию цвета пламени, украшенную рубинами. Серп Хомски. Блондин с бледным и жестоким лицом.

Директору показалось, что визитеры намеренно и не без удовольствия затягивают разговор. Чем больше он им подыгрывает, тем сильнее их власть над ним. Он решил прекратить светскую болтовню прежде, чем они увидят, как он сломается.

— Осмелюсь спросить — по какому делу вы пришли?

Серп Годдард взглянул на него, но проигнорировал вопрос. Он кивнул своим подчиненным, и двое из троих ушли. Тот, кто в желтом, устремился вверх по винтовой лестнице, женщина в зеленом отправилась исследовать первый этаж. Бледный в оранжевом остался в вестибюле. Он был самым крупным из этой четверки — настоящая гора мышц — и, возможно, служил своему шефу также и телохранителем. Как будто нашелся бы глупец, решивший покуситься на серпа!

Директор подумал — а где сейчас его дети? В саду с няней? Наверху? Он не знал, а последнее, чего бы ему хотелось, — это позволить серпам без присмотра шататься по его дому.

— Подождите! — сказал он. — Какова бы ни была ваша цель, уверен, мы сможем договориться. Вам, конечно, известно, кто я, не так ли?

Вместо того, чтобы посмотреть на директора, серп Годдард вперился взглядом в картину на стене.

— Некто достаточно богатый, чтобы иметь в своей коллекции Сезанна, — отозвался он.

Может ли так статься, что он не знает? Неужели они зашли сюда просто так, случайно? Собственно, серпы и обязаны делать свой выбор случайно, но ведь не до такой же степени?! Директор почувствовал, как плотина, сдерживающая его страхи, пошла трещинами.

— Пожалуйста, — взмолился он. — Меня зовут Максим Изли. Вы, конечно, слышали мое имя?

Серп смотрел на него, и в его глазах не было и тени узнавания. Реакция пришла со стороны серпа, одетого в пламя.

— Так это вы управляете компанией «Перерождение»?

Наконец-то и Годдард узнал его.

— О, верно! Ваша компания вторая в индустрии обновления.

— Скоро будет первой, — похвалился Изли по привычке. — Как только мы запустим нашу технологию, позволяющую обновляться до возраста, моложе двадцати одного.

— У меня есть друзья, воспользовавшиеся вашими услугами. Я сам еще пока что не заворачивал за угол.

— Вы можете стать первым человеком, опробовавшим наш новый процесс.

Годдард со смехом повернулся к своему приспешнику:

— Ты можешь вообразить меня подростком?

— Под чем?!

Чем больше они веселились, тем сильнее ужас овладевал мистером Изли. Больше не имело смысла скрывать свое отчаяние.

— Но есть же что-то, чего бы вам хотелось! Я могу дать вам нечто ценное…

И тут наконец Годдард выложил карты на стол:

— Я хочу ваше поместье.

Изли едва успел подавить возглас «Простите, что?», поскольку заявление Годдарда не оставляло места для толкований. Собственно, не заявление, а наглое требование. Но Максим Изли не был бы Максимом Изли, если бы не умел договариваться.

— В моем гараже стоят десятка два автомобилей Эпохи Смертности. Каждый из них бесценен! Возьмите любой. Возьмите все!

Серп подступил ближе, и Изли неожиданно обнаружил, что к его горлу справа от адамова яблока прижимается лезвие. Он и не заметил, когда серп выхватил нож. Все произошло так быстро — клинок, казалось, материализовался около яремной вены Изли прямо из воздуха.

— Давай-ка внесем ясность, — спокойно промолвил Годдард. — Мы здесь не затем, чтобы торговаться. Мы серпы и, согласно закону, можем взять все, что хотим. Хотим забрать жизнь — заберем. Вот так просто. У тебя здесь нет никакой власти. Тебе все ясно?

Изли кивнул, почувствовав при этом, как клинок надрезал ему кожу. Удовлетворенный, Годдард убрал нож от его горла.

— Такое поместье, как это, требует солидного штата прислуги — всяких там дворецких, садовников, может, даже конюхов. Сколько у тебя персонала?

Изли попытался что-то выдавить, но ничего не получилось. Он прочистил горло и попробовал еще раз.

— Двенадцать, — сказал он. — Двенадцать работников на полную ставку.

В это мгновение из кухни появилась женщина в зеленом — серп Рэнд, — ведя за собой молодого человека, которого жена Изли недавно приняла на работу. С виду парню было лет двадцать с небольшим. Изли не помнил его имени.

— И кто же это такой? — поинтересовался Годдард.

— Чистильщик бассейна.

— Ах чистильщик бассейна… — издевательски повторила Рэнд. — Красавчик, которого жена наняла для ухода за бассейном. Ну-ну…

Годдард кивнул своему амбалу в оранжевом. Тот подошел к молодому человеку, протянул руку и коснулся его щеки. Парень упал как подкошенный, его голова ударилась о мраморный пол. Глаза его остались открытыми, но жизнь из них ушла. Молодого человека выпололи.

— Работает! — констатировал серп Хомски, глядя на свою ладонь. — Определенно стоит того, что за него заплатил Главный Оружейник.

— Итак, — сказал Годдард, — хотя мы вправе взять все, что пожелаем, я человек справедливый. В обмен на это прекрасное поместье я предлагаю тебе, твоей семье и оставшемуся в живых персоналу полный иммунитет на каждый год, который мы проведем здесь.

На Изли мгновенно накатила мощная волна облегчения. «Ну и дела, — подумал он. — У тебя украли дом, а ты все равно радуешься».

— На колени! — скомандовал Годдард. Изли подчинился. — Целуй!

Изли не медлил ни мгновения — приложился к кольцу, да так, что оправой ему защемило губу.

— А теперь иди в свой офис и подай в отставку, и чтобы решение вступило в силу немедленно.

На этот раз Изли не успел прикусить язык:

— Простите, что?

— Твою работу может выполнять кто-нибудь другой. Уверен, есть много таких, у кого руки чешутся занять твое место.

Изли поднялся на дрожащих ногах.

— Но… но почему? Пожалуйста, просто дайте мне и моей семье уйти! Мы не доставим вам неприятностей. Ничего не возьмем, кроме одежды, которая на нас сейчас. Вы больше никогда нас не увидите!

— Увы, я не могу позволить вам уйти, — сказал серп Годдард. — Мне нужен новый чистильщик для бассейна.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я считаю, это было мудрое решение — запретить серпам выпалывать друг друга. Оно было принято для того, чтобы не допустить борьбы за власть на византийский манер; но там, где есть власть, всегда есть те, кто изыщет способ ее захватить.

И еще я считаю правильным, что нам дана власть выпалывать себя самих. Должна признать, бывали времена, когда я раздумывала, не совершить ли мне самопрополку. В моменты, когда груз ответственности становился слишком тяжелым, казалось, что сбросить ярмо этого мира — наилучший выбор. Но одна мысль все время останавливала мою руку.

Если не я, то кто же?

Будет ли серп, который придет на мое место, человеком сострадательным и справедливым?

Я могу принять мир, в котором нет меня. Но я не выношу мысли о том, что в мое отсутствие прополку будет производить кто-то другой.

— Из дневника почтенного серпа Кюри

17 Седьмая заповедь

После полуночи Цитру и Роуэна разбудил громкий стук в дверь. Они выскочили из своих каморок, встретились в коридоре и рефлекторно взглянули на закрытую дверь серпа Фарадея. Цитра повернула ручку — дверь оказалась не заперта. Девушка приоткрыла ее и, заглянув в щель, обнаружила, что серпа в спальне нет. Постель была не смята.

Это было необычно, хотя и не сказать, чтобы совсем неслыханно для Фарадея — задерживаться в городе так поздно. Они понятия не имели, чем он занимался в такие ночи, и не хотели спрашивать. Первое, от чего ученики избавлялись довольно быстро — это любопытство. Цитра с Роуэном давно уже поняли, что в жизни серпа есть много такого, о чем им лучше не знать.

Неумолимый стук продолжался, причем колотили кулаками, а не костяшками пальцев.

— И что? — сказал Роуэн. — Ну он забыл свои ключи. И что?

Это было самое разумное объяснение, а самое разумное объяснение, как правило, оказывается верным, так ведь? Ребята направились к входной двери, мысленно приготовившись получить взбучку.

«Как это — вы не слышали моего стука? — накинется на них учитель. — Насколько мне известно, в течение последних двух веков на земле нет глухих!»

Но открыв дверь, они обнаружили на пороге не серпа Фарадея, а двух офицеров. Да не простых служителей порядка, а членов Гвардии Клинка в униформах, украшенных эмблемой Ордена серпов.

— Цитра Терранова и Роуэн Дамиш? — осведомился один из гвардейцев.

— Да, — ответил Роуэн. Он сделал небольшой шаг вперед и заслонил Цитру плечом. Ему самому его защитный жест казался весьма галантным, тогда как Цитру он только раздосадовал.

— Вам придется пройти с нами.

— Почему? — спросил Роуэн. — Что происходит?

— Не имеем права сказать, — ответил второй гвардеец.

Цитра отпихнула плечо Роуэна в сторону.

— Мы ученики серпа, — сказала она, — а это значит, что Гвардия Клинка служит нам, а не наоборот. Вы не имеете права забирать нас против нашей воли! — Что, скорее всего, было неправдой, но гвардейцы замешкались.

И тогда из темноты раздался голос:

— Предоставьте это мне.

Из мрака выступила знакомая фигура, совершенно неуместная в этом районе города. На темном пороге затканная золотом мантия Верховного Клинка не сияла — она казалась тусклой, чуть ли не коричневой.

— Будьте любезны пойти со мной. Немедленно. Мы пошлем кого-нибудь за вашими вещами.

Поскольку Роуэн стоял в пижаме, а Цитра в халате, ни тот, ни другая не кинулись исполнять распоряжение. Однако они догадывались, что одежда — наименьшая из их проблем.

— Где серп Фарадей? — спросил Роуэн.

Верховный Клинок глубоко вздохнул.

— Он прибегнул к седьмой заповеди, — сказал Ксенократ. — Серп Фарадей выполол себя.

Верховный Клинок Ксенократ представлял собой раздутый клубок противоречий. Он носил пышную мантию из богатой парчи, зато на ногах его красовались сильно поношенные шлепанцы. Он жил в простой бревенчатой хижине, зато размещалась она на крыше самого высокого фулькрумского небоскреба. Его расшатанная мебель, надерганная из разных гарнитуров, казалось, была куплена в секонд-хэнде, зато пол под нею устилали бесценные ковры-гобелены, место которым только в музее.

— Не могу передать, как мне жаль, — сказал он Цитре и Роуэну, до сих пор не оправившимся от потрясения, чтобы осознать всю глубину постигшего их несчастья.

Уже настало утро. Все трое примчались на частном гиперпоезде в Фулькрум, и сейчас находились на маленькой дощатой террасе, за которой раскинулся ухоженный зеленый газон, окантованный узким уступом. За уступом зияла пропасть глубиной в сто девятнадцать этажей. Верховный Клинок не желал, чтобы что-либо закрывало ему обзор. Если уж ты так глуп, что умудрился свалиться с крыши, то поделом тебе — трать время и деньги на оживление.

— Когда нас покидает серп — это всегда трагедия, — продолжал горевать Ксенократ, — особенно если это столь уважаемый человек, как серп Фарадей.

Во внешнем мире на Ксенократа работала целая команда помощников и осведомителей, но здесь, дома, у него не было ни единого слуги. Еще одно противоречие. Верховный Клинок сам заварил чай и теперь разливал его, предложив гостям сливок, но не дав сахара.

Роуэн пригубил из чашки, а вот Цитра не желала принимать от этого человека ничего, даже самой малости.

— Он был прекрасным серпом и хорошим другом, — сказал Ксенократ. — Нам будет его остро не хватать.

Невозможно было догадаться, искренен Ксенократ или нет. Противоречивая натура Верховного Клинка проявлялась и здесь: его слова одновременно казались и идущими от сердца, и фальшивыми.

По дороге в город он поведал им подробности кончины серпа Фарадея. Накануне вечером, примерно в десять пятнадцать, Фарадей появился на перроне местной железнодорожной станции. Затем, когда показался поезд, он бросился на рельсы. Происшествию имелось несколько свидетелей, которые, по-видимому, испытали облегчение, что серп выполол себя, а не кого-то из них.

Если бы на месте серпа был какой-то другой человек, его останки отправили бы в ближайший центр оживления, но относительно серпов закон был предельно ясен. В этом случае оживления не будет.

— Но это же какая-то бессмыслица, — проговорила Цитра, борясь со слезами и проигрывая в этой борьбе. — Он был не из тех, кто мог так поступить! Он очень серьезно относился к своим обязанностям перед обществом и перед нами, его учениками. Не могу поверить, чтобы он взял и все бросил…

Роуэн хранил молчание, ожидая, когда выскажется Верховный Клинок.

— На самом деле, — проговорил Ксенократ, — это вовсе не бессмыслица.

Прежде чем заговорить снова, он сделал мучительно долгий глоток чаю.

— Согласно традиции, когда наставник производит самопрополку, любой, кто находится у него в обучении, перестает быть его учеником.

Цитра ахнула, поняв, на что намекает Верховный Клинок.

— Он сделал это, — продолжил Ксенократ, — чтобы избавить одного из вас от необходимости выполоть другого.

— А значит, это ваша вина, — сказал Роуэн. И добавил с налетом издевки: — Ваше превосходительство.

Ксенократ застыл.

— Если ты имеешь в виду решение устроить для вас соревнование со смертельным исходом, то это было не мое предложение. Я всего лишь выполнял волю коллегии и, честно говоря, нахожу твою инсинуацию оскорбительной.

— Мнения коллегии мы так и не услышали, — возразил Роуэн. — Голосования не было!

Ксенократ встал, показывая, что беседа окончена.

— Сочувствую вашей утрате, — сказал он.

На самом деле это была утрата не только для Цитры и Роуэна, но для всего Ордена, и Ксенократ прекрасно это знал.

— Значит… это все? — спросила Цитра. — Мы можем возвращаться домой?

— Не совсем, — сказал Ксенократ, на этот раз избегая смотреть собеседникам в глаза. — Хотя по традиции ученики ушедшего серпа освобождаются от своих обязанностей, но другой серп может заступить на его место и принять их к себе. Редко, но все же такое случается.

— Вы? — спросила Цитра. — Это вы вызвались быть нашим наставником?

Но Роуэн прочитал в глазах Ксенократа правду.

— Нет, не он. Это кто-то другой…

— Мои обязанности Верховного Клинка не позволяют мне брать подмастерьев, это невозможно совмещать. Но вы должны чувствовать себя польщенными: на вас сделал заявку не один, а два серпа — по одному на каждого.

Цитра покачала головой:

— Нет! Мы принесли присягу серпу Фарадею и больше никому! Он умер, чтобы освободить нас, значит, мы должны быть свободны!

— Боюсь, я уже дал этим наставникам свое благословение, так что вопрос решен, — сказал Ксенократ, а затем, обратился к каждому из них по очереди: — Ты, Цитра, станешь ученицей почтенного серпа Кюри…

Роуэн закрыл глаза. Он обо всем догадался еще до того, как Ксенократ произнес:

— А ты, Роуэн, продолжишь обучение в умелых руках почтенного серпа Годдарда.