Сердце маски 2

Глава 30

«Если тебя ударили по одной щеке, то отсеки руку бьющего,

чтобы другим неповадно было»

Хихитайская народная мудрость

Дед Бух Ло оказался занятным типом. Он был Изгоем, но не оборачивался ни червяком, ни птицей – он пил саке вместо воды и обладал идеальным слухом. Слух заменял ему зрение. Вот такой вот у него был интересный пунктик. А уж извечное опьянение являлось побочным эффектом от утоления жажды. Посмотрел бы я на вас, если бы ежедневно приходилось выдувать не меньше двух литров саке.

Бух Ло выслушал меня, потом Сись Ли и Ши Ло. Глу Пыша он почему-то слушать не стал, а монах и не настаивал.

– Дружище, я думаю, что мы справимся с Низшими Богами. У меня на них тоже есть зуб… кстати, где он? – старик начал щупать по карманам, потом развел руками. – Похоже, что в дырку вывалился и потерялся.

– Зуб? – на всякий случай уточнил я.

– Он самый. Мне его недавно Глянь Ка выбил, когда я поинтересовался – какого хрена он в моём районе трется? Он предпочел не отвечать.

– То есть мы можем на тебя рассчитывать?

– В любое время. Но лучше за пару дней, чтобы я успел прийти в себя, – произнес Бух Ло и откусил от тушки курицы изрядный кусок. Он прожевал и уставился бельмами на Глу Пыша. – И плескать в меня больше не надо. А то чем-нибудь ещё посыплю угощение.

– Не очень-то и хотелось, – пробурчал Глу Пыш, скрещивая руки на груди.

– А чем ты его посыпавши, дидо Бух? – спросила Сись Ли.

– Перцем Кристального Демона. Люблю, знаете ли, иногда поострее, – захихикал Бух Ло.

– Подарите щепотку? – спросил я. – У меня друзья в монастыре есть, которые тоже любят острое.

– Да забирай, у меня ещё есть, – протянул замызганный мешочек Бух Ло. – Не нюхай, а то можешь себе всю нюхалку испортить.

Я кивнул и спрятал мешочек в безразмерном оби. Пригодится. После этого мы душевно расстались со стариком, который пообещал принять участие в следующей авантюре. Сись Ли отправилась на улицу Цинь в сопровождении Ши Ло, а мы с Глу Пышом поспешили обратно в монастырь. Да, Глу Пыш был недоволен – он сам хотел проводить Сись Ли, но я напомнил о том, что нам может влететь, если вдруг не успеем вернуться до заката. Скрепя сердце и скрипя зубами Глу Пыш согласился.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда мы вступили на белые камни площади. Бей Тень вальяжно развалился в кресле возле ног статуи бога Кодлы и лениво посматривал на вечерние занятия. Когда же в его поле зрения попали наши фигуры, то глаза настоятеля вспыхнули двумя карбункулами. Он поманил нас. Мы, склонив головы, как нашкодившие школьники, пошли держать ответ.

Поднявшись на ступени, мы накрыли левыми ладонями правые кулаки и замерли, как два внимательных дуба.

– Братья монахи, как ваши успехи? Вы нашли то место, откуда завтра начнете делать лестницу? – спросил Бей Тень с такой подленькой улыбочкой, что я сразу почувствовал желание убежать как можно дальше.

– То есть как – начнете делать лестницу? – упавшим голосом спросил я.

Бей Тень только улыбнулся ещё подлее.

– Мы искали весь день, но так и не смогли найти такое место, от которого вверх устремится каменная лестница, – с повинным видом произнес Глу Пыш.

– То есть вы искали весь день, исследовали гору вдоль и поперек? – спросил Бей Тень.

– Мы честно искали самое удобное место, чтобы было видно улицы Мосгава и чтобы подход ничем не закрывался, – подал я голос.

– Честно? Вот честно-честно? А я что-то не верю. Эй, Под Лизь, а ну подойди сюда! – позвал Бей Тень одного из ханинов.

– Да, настоятель? – тут же подбежал младший ученик.

От остальных учеников его отличало отсутствие правого глаза. Зато левый сверкал так ярко, что мог запросто заменить оба. Я сначала не понял – почему его взяли, но потом, когда по его кляузам начали нести наказание монахи, нехитрые числа сошлись в простом уравнении.

– Скажи, видел ты этих двоих на Закатной горе?

– Никак нет. Просидел почти до вечера, но ничего похожего на два оранжевых кимоно не увидел, великий настоятель Бей Тень, – с поклоном ответил Под Лизь.

– Значит, они меня обманывают? – всё с той же подленькой улыбочкой спросил настоятель, поглаживая здоровой рукой протез.

– Да, великий настоятель Бей Тень, – снова согнулся в поклоне ханин.

Бей Тень вздохнул, как будто разочаровался во всём земном и немножечко в небесном. Он взглянул на нас глазами, полными сострадания и жалости:

– Братья-монахи, я же учил вас всегда говорить правду, а вы… Вы солгали мне, причем по ерундовому поводу. А что будет, если повод станет куда более серьезным? Вы об этом подумали? Вы тогда, не моргнув глазом, уничтожите весь монастырь?

Узкие глаза стали ещё уже, превратившись в щелочки. И теперь эти щелочки гневно взирали на нас. Если вы когда-нибудь видели гневные щелочки, то поймете – о чем я говорю. Мне не было страшно, но вот Глу Пыш побледнел.

– Простите, Великий настоятель, – проговорил Глу Пыш. – Мы были неподалеку от горы, но так и не смогли выбрать место. Мы обязательно завтра пойдем, и вы…

– Брат Глу Пыш, я наказываю тебя спаррингом с есотином, – жестко отрезал Бей Тень. – А ты, брат Ни Кто… Для тебя у меня будет другое наказание. Под Лизь, позови На Лима. Скажи, что настоятель желает убедиться в его владении боевыми искусствами.

Мы с Глу Пышом склонились в почтительном поклоне. Ученик в синем кимоно был предпоследней ступенью ученичества монахов, поэтому шансы Глу Пыша на счастливое завершение боя отсутствовали напрочь. Я видел, как губы моего друга задрожали.

Мда, попали же мы в ситуацию. И ведь коварный Бей Тень не дал наказания для меня, но направил своё недовольство на друга. Хитрый настоятель точно знал, что я не боюсь драки, а вот мой друг…

Мой друг отчаянно боялся, что его когда-нибудь побьют и всегда старался избежать боя. А сейчас ему явно собрались надавать люлей.

Евгений внутри меня недовольно сдвинул брови. Нет, я сам не видел, но почувствовал, что мои кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. А я не давал им такого приказа.

Да-да, русский парень, чье тело я сейчас занимал, был недоволен таким развитием событий…

От группы монахов в синем кимоно, следом за Под Лизем, выдвинулся незнакомый крепыш. Его глаза сверкали агатовым блеском, на щеке красовался вертикальный шрам, половина левого уха была точно кем-то откушена. Роговые наросты на костяшках кулаков чернели набалдашниками смерти. Он тут же накрыл левой ладонью правый кулак в мудре внимания и склонился в поклоне перед настоятелем.

– На Лим, я позвал тебя для наказания ученика Глу Пыша, – важно произнес настоятель. – Его вина состоит в неповиновении, как ты считаешь – достоин ли этот ученик хорошей взбучки?

На Лим с выражением предельного внимания на лице слушал настоятеля. Он только раз стрельнул глазами в сторону Глу Пыша, продолжая внимать каждому звуку Бей Теня, как будто тот проповедовал настолько важные вещи, что от них зависела жизнь всего монастыря.

– Достоин! – рявкнул На Лим, стоило только Бей Теню закрыть рот. – Он достоин не просто наказания, а унизительного наказания. Разрешите сделать это так, чтобы другим ученикам было неповадно? Чтобы другие десять раз подумали прежде, чем отлынивать от приказов!

На Глу Пыша было жалко смотреть. Он весь поник, осунулся и побледнел так, что кожей мог соперничать с лепестками черемухи в цвету. Надо выручать парня, а то ведь так и забьют до смерти. В назидание другим…

– Гав! Гав-гав-гав! Гав-гав! Гав-гав-гав! – залаял я так звонко, что Глу Пыш отшатнулся и пахнул ароматом страха. Другие ученики обратили на нас свои взоры. – Вот что я слышу, когда ты говоришь, На Лим. Один собачий лай… Если ты считаешь себя таким сильным и мудрым, то сразись со мной. Я принимаю на себя вину Глу Пыша! Если вините меня – наказывайте тоже меня!

На Лим покраснел и собрался было что-то произнести, но настоятель взмахом руки остановил его:

– Нет-нет, не стоит поддаваться на подначки брата Ни Кто! Его ждет другое наказание, куда более серьезное. Брат На Лим, что ты можешь предложить? Я хотел бы увидеть хороший спарринг…

Снова удар кулака в ладонь и снова лающие слова готовности:

– Великий настоятель монастыря Чаокинь, позвольте наказать брата Глу Пыша на Шестах Ярости? А чтобы наказание стало более унизительным, я буду сражаться одной левой рукой.

Шесты Ярости? Ого, с фантазией у На Лима все в порядке!

Глу Пыш посмотрел с тоской, а мне оставалось только развести руками – я сделал все, что мог.

Шесты Ярости были редким наказанием и использовались только в исключительных случаях. В специальные пазы вставлялись бамбуковые шесты разной длины и толщины. Двум бойцам завязывали глаза, они запрыгивали на бамбук и били друг друга до тех пор, пока один не упадёт. Если до падения разрешалось только бить, то после можно было бороться. И если на бамбуке у Глу Пыша был какой-то мизерный шанс остаться целым, то на камнях такого шанса уже не было.

Понимал это и Бей Тень, который с удовольствием посмотрел на трясущиеся руки моего друга. Настоятель степенно огладил бородку и кивнул:

– Я согласен, На Лим. Пусть завтра состоится урок. Пусть все братья увидят, что бывает за непослушание. На рассвете свершится наказание!

Я мог бы броситься в бой, мог бы попытаться побить На Лима, но это ничего не даст – вместо него встанет другой. Оставалось только скрежетать зубами и смотреть, как монах сотворил мудру почтения и отправился к своим.

На рассвете!

Настоятель продумал и это. Если Глу Пыша наказали бы немедленно, то он просто отлежался и через недельку смог ходить, но ему ещё дали целую ночь на раздумья, а хуже этого и представить трудно.

По опыту прошлой жизни могу сказать, что ожидание казни гораздо хуже самой казни. Понимал это и настоятель, который с улыбкой отправился прочь. Он даже не ответил на наши поклоны – вот как обиделся.

– Что же будет, брат Ни? – с дрожью в голосе спросил Глу Пыш.

– Наваляют тебе, брат Глу, – с горечью ответил я. – Наваляют и не помилуют…

– Но как же так?

– Да вот так… – развёл я снова руками. – Крепись, брат.

На брата Глу Пыша было жалко смотреть. Он побледнел, осунулся и стал похож на бледную моль. А когда вечером в общей зале другие братья монахи начали над ним потешаться, то он и вовсе потух мыслями и духом.

Скорее всего, монахов подговорил настоятель, чтобы они сделали пилюлю поражения ещё более горькой. Монахи говорили, как бы между собой, что завтра одного ученика раскатают в тонкую рисовую лепёшку, сделают отбивную и сломают каждую косточку в теле. При этом они посматривали на Глу Пыша.

Вряд ли это добавит хорошего к боевому настроению, поэтому я решил такие разговоры прекратить.

– Брат, слышал я одну легенду про соревнования улиток. Хочешь послушать?

Глу Пыш взглянул на меня с надеждой и кивнул. Другие братья притихли, в ожидании легенды.

– На склоне Закатной горы выросла гигантская виноградная лоза. Она была такой огромной, что щекотала пузо проплывающего солнца. А на верхушке созрела кисть самого спелого винограда. И собрались внизу этой лозы улитки. И сказал вождь улиток: "Кто принесёт виноградину с самой высокой кисти, тот получит в жёны мою дочь!" Многим захотелось попытать счастья, но другие улитки начали их отговаривать, утверждая, что это сумасшествие, что никто не добирался до верхушки, даже птицы. Говорили, что никто этого не сможет сделать и нечего даже пытаться. Когда же вождь дал команду на старт, то из толпы желающих поползла только половина. Да и то, многие вскоре повернули обратно. До самого верха доползла только одна улитка. Она сорвала виноградину и вернулась назад. Она смогла это сделать потому, что была глухой на оба уха и не слышала "доброжелателей".

– То есть, мне не нужно никого слушать и отправиться в бой без сомнений? – спросил монах.

– Совершенно верно, друг мой! – улыбнулся я и повернулся к остальным братьям. – А ещё это намёк, что многие могут оглохнуть, если разом не закроют свои рты.

Братьям-монахам уже приходилось видеть меня в бою, поэтому никто не стал противоречить. Я подмигнул Глу Пышу и провалился в черноту сна.

Утро встретило нас привычным ударом гонга и зычным голосом предвестника рассвета. Монахи высыпали во двор, в центре которого уже возвышался частокол бамбуковых шестов. Многие были в курсе того, что должно произойти, поэтому особенного удивления в толпе не было.

– Братья-монахи! – раздался голос настоятеля. – Сегодня брат Глу Пыш должен понести наказание за свой проступок. Он не послушал мастера и брат На Лим вызвался дать урок брату Глу Пышу. Брат На Лим сильный воин, поэтому он решил наказать Глу Пыша только левой рукой. Но я, как мудрый человек, снимаю это обязательство при падении Глу Пыша на камни. Это будет дополнительной мотивацией для наказанного монаха. Думаю, что все остальные тоже извлекут урок из этого события.

Устрашение. Чтобы другие боялись перечить. Я вряд ли что-нибудь извлеку из этого урока, кроме одного – не надо попадаться. И что же за наказание придумал настоятель для меня?

– Братья Глу Пыш и На Лим, подойдите к Шестам Ярости! – сказал настоятель.

Глу Пышу и На Лиму завязали глаза, подставили лестницы, чтобы они смогли забраться на частокол из шестов. Мой друг едва не упал, ещё только ступив на первую ступеньку. Дружный смех монахов был ему антиподдержкой.

В ответ на этот смех Глу Пыш сжал зубы, отчего желваки вздулись под тонкой кожей, и упрямо полез вверх. Там он нащупал два шеста и кое-как встал на них, чудом поймав равновесие. Зеленые стебли на высоте трех метров чуть прогнулись под весом монаха. Глу Пыш вздохнул и постарался облегчить свой вес.

На Лим красовался в позе Отдыхающего Кенгуру – держался на одной согнутой в колене ноге, вторую закинул на бедро и сложил ладони вместе. Он словно медитировал на камнях площади, а не парил над ними на высоте человеческого роста.

– Напоминаю, что на Шестах Ярости разрешена только ударная техника, но если один из учеников упадет, то… Пусть никто не падает и пусть непослушный будет наказан. Да начнется бой! – воскликнул настоятель и махнул бородкой.

Глу Пыш постарался встать в позу стиля Королевская Кобра, но его дрожащие ноги не давали сделать правильный угол. Левая рука согнулась и протянулась вдоль груди, ладонь легла под локоть правой. Правая же ладонь согнулась в имитации раздутого капюшона кобры. Глу Пыш замер.

На Лим легким движением перепрыгнул на другой шест. Он всё также оставался в позе Отдыхающего Кенгуру, и я невольно позавидовал координации монаха – моему телу до такого мастерства было ещё далеко.

Глу Пыш прислушался, определяя, где находится противник. На Лим же просто поднялся из своей картинной позы и встал ногой на стоящий рядом шест. У меня возникло подозрение, что ему не совсем плотно завязали глаза.

Мой друг перенес вес на правую ногу, а левой пошарил перед собой. Так слепой, идя по дороге, постукивает палочкой, чтобы не наткнуться на препятствие. Нога-палочка наткнулась на другой шест, на полметра выше первого, и Глу Пыш с осторожностью поставил на него левую ногу.

На Лим перепорхнул бабочкой на другие два шеста и завис в позе Атакующего Коршуна. Две руки раскинулись в стороны, как крылья хищной птицы, ноги же поджались под тело. Им только не хватало крючьев для полного сходства.

Глу Пыш наугад выстрелил проникающим ударом, но его кулак только вспорол пустоту – На Лим находился на расстоянии двух метров. Следующий удар тоже не принес успеха – На Лим не торопился подходить ближе.

– Ты уже дерешься, маленький брат? – спросил На Лим издевательским тоном. – Не устал?

– Подойди ближе и я покажу тебе, как сильны мои кулаки, – прошипел Глу Пыш.

Понятно, что он не стал говорить в полный голос, чтобы есотин не услышал дрожания. Его губы подрагивали, а сам он превратился в полное подобие пружины, готовой сорваться и выпрямиться по первому же щелчку.

Буй Суй и Ясен Ху едва слышно переговаривались между собой, стоя неподалеку от настоятеля. Они словно не интересовались наказанием, но их показное равнодушие могло обмануть только ханинов. Я же не верил им ни на грош.

– Маленький брат, я завожу правую руку за спину, – сказал На Лим и в самом деле спрятал руку за спиной. – Подойди ближе и я отлуплю тебя одной левой.

Глу Пыш снова сделал шаг и едва не сорвался, когда шест хрустнул под его ногой. В последний миг он успел зацепиться и перелететь на два других шеста. Он даже выдохнул, когда понял, что не сверзился, а ему катастрофически повезло. Но везение было призрачным.

– Железная Ладонь Ветра! – воскликнул На Лим и прыгнул к Глу Пышу.

Выставленная вперед ладонь превратилась в мутный вихрь и воронка ударила Глу Пыша точно в грудь. Сам На Лим растянулся в шпагате, уперевшись ступнями в шесты.

Мой друг вскрикнул и начал падать назад. Он взмахнул руками и наткнулся правой на бамбук. С грацией обезьяны Глу Пыш перенес вес тела на руки и сделал «солнышко», взлетев на добрых пять метров.

– Брат Глу Пыш, не отступать и не сдаваться! – выкрикнул я.

Приземлился он уже на привычные шесты и встал в позу Драконьего Наездника. Его удар прошел в пустоту, но в ответ он получил ещё два удара Железной Ладони Ветра. Оба раза у него получалось остаться на шестах. Правда, из угла рта показалась струйка крови.

– Глу Пыш, вспомни, чему тебя учили! – снова не сдержался я.

Глу Пыш кивнул, как будто и в самом деле всё вспомнил. Он пригнулся к шестам и выставил перед собой обе руки.

Третий удар На Лима пришелся как раз между выставленными ладонями. Глу Пыш захватил вражескую ладонь в капкан и дернул на себя, заодно ударив ногой. На Лим получил удар в грудь такой силы, что ему позавидовала бы и лапа Гадзиллы.

Есотин отлетел на семь метров и еле-еле успел зацепиться за крайний шест. Бамбук согнулся, но удержал худощавое тело. Когда же шест пошел на противоход, то он послал тело монаха обратно. На Лим полетел к Глу Пышу.

– Лапа Ястреба! – крикнул На Лим и вонзил пятку ровно в грудь Глу Пыша.

Вот после такого удара мой друг не удержался и сорвался вниз. Как он не махал руками, но удержаться не смог…

С улыбкой На Лим стянул повязку с лица и спикировал вниз, на Глу Пыша, который хватал ртом воздух.

Я отвернулся. Не мог видеть, как моего друга бьют. Убивать его не будут, но вот помнут изрядно. Раздавались шлепки ударов и хруст сухожилий. Еле слышные стоны Глу Пыша заглушались ухарскими припечатываниями На Лима.

Когда же Глу Пыш вскричал, как раненый заяц, то я и вовсе закрыл глаза. Похоже, что моему другу что-то сломали. В следующий миг раздалась барабанная дробь ударов и…

И тишина.

– Ничего себе, – выдавил брат Лянь.

Я открыл глаза – брат Лянь смотрел на монастырскую площадь, а его лицо выражало крайнюю степень удивления. Даже ниточка слюны протянулась из уголка рта.

Я тут же обернулся – над поверженным На Лимом стоял растерянный Глу Пыш в изодранном кимоно. Он наклонился, подержал палец на сонной артерии На Лима и удовлетворенно кивнул. После этого Глу Пыш поклонился Бей Теню и подошел ко мне, отчаянно хромая и переставляя напряженные ноги.

Безмолвная тишина сопровождала его путь. Только потом все очнулись и сделали вид, что ничего не произошло. Бей Тень велел оттащить На Лима во врачебные покои, а сам отправился к себе. Буй Суй и Ясен Ху только покачали головами и пошли следом. Остальные монахи с опаской смотрели на Глу Пыша.

– Что случилось-то? – спросил я, когда уже не в силах был сдерживать любопытство.

– Я и сам не понял, – пожал плечами Глу Пыш. – Сначала На Лим выбивал из меня дурь, завязывал узлами и выдергивал руки из сухожилий. Потом он как-то по-особенному свернул меня, навалился сверху и начал пинать. И в этот миг я увидел, что у него из прорехи на штанах вывалились яйца и начали болтаться перед моим носом. Мне стало так обидно, что меня не только бьют, унижают, но ещё и яйцами по носу колотят. Я взял и укусил, что было силы…

– И что? – спросил я, когда Глу Пыш замолчал.

– А что? Ты даже не представляешь, на что способен ученик второй ступени, укусивший сам себя за яйца. Когда я очнулся, то уже победил…

Я расхохотался и ударил друга по плечу. Он отправился переодеться, а мы пошли на завтрак. Вот после завтрака я и узнал, что настоятель мне приготовил.