Сентябрь

Эта часть его карьеры была хорошо документирована. Если об афганских эпизодах ходили только слухи, то после кавказских успехов Ростиславский завоевал популярность. Он не был настоль­ко глуп, чтобы влезать в политические разборки, потому, любимый как коммунистами, так и национали­стами, являлся образцом солдата, который, защищая Россию, лично воевал с врагом. Это тоже было правдой: снимки генерала в люке въезжающего в аул транспортера или где-то на выдвинутой вперед позиции, среди разрывов, не были инсценированными. Ростиславский пострелять любил, а самое главное – он обладал везением. Он до сих пор верил, что дело всей жизни он еще сделает, война же была всего лишь интерлюдией.

Причем, война все более легкая, так как мафия может быть противником для полиции, но ни­как не для регулярной армии. А потом пришла скука, зрелищные успехи демонстрировать было все сложнее. И тут наступила еще одна счастливая лафа для генерала.

Шум двигателя УАЗ-а затих, брезентовый навес исчез за поворотом дороги. Вагнер вытащил пачку "кэмела" и закурил. Потом присел на сваленном дереве.

Разговор был странный. Не первый, так как встречались неоднократно. Ростиславский и не скрывал своих связей с контрабандистами. Это он был здесь законом, и все на границе исходили из простого положения, что с генералом жить можно. И действительно, он прекрасно понимал, что есть что в данном бизнесе. А Москва была далеко.

Вагнер со злостью затушил окурок, тщательно растер его на тропе подошвой тяжелого ботин­ка. Несмотря на врожденный цинизм и отсутствие иллюзий, после всякорго подобного разговора он чувствовал себя не в своей тарелке.

Чертово ханжество. Все то, о чем говорил Кудряш, все то, о чем сам , где-то глубоко в душе, передумал уже не раз и не два: будто бы вот ты уничтожаешь чудовищ и борешься со сволочами. Во имя, курва, принципов…

Быть может, но только по разрешению. Возможно, ты справился бы и без этого разрешения, без помощи. А может и нет. Ты ведь не проверял, потому что так как есть, было тебе удобнее. Тебе самому. Белкам… Ты выбрал одного из оккупантов, считая, будто бы он лучше.

Потому что так оно и есть…

Вагнер вытащил из пачки очередную сигарету, без какого-либо удовольствия затянулся. Он прокоптился, будто старая печная труба; в ходе часовой беседы выкурил половину пачки. Тем не менее, си­гарету не загасил.

Русские и их вечный бардак. Бардак привычный, с которым можно было и жить. Никакого тебе возврата демократии, переобучения, никаких судов и следствий. По справедливости разложенная на всех нищета, не большая и не меньшая, чем во всей России. Все в одинаковой степени голодные: русские солдаты, литовские поселенцы и местные. Отсутствие контрастов, как в центральной Польше огороженных колючей проволокой участков тех, кто подлизался к новой власти, добровольных отря­дов полиции, отсутствие репрессий…

Только лишь совместная бедность и совместное воровство. Совместный бизнес.

Он хотел сплюнуть. Не смог — пересохло во рту. Осталась лишь горечь никотина.

Совместный бизнес, совместные дела. Когда-то он сам себя уговаривал, что это неправда.

Фродо зашипел от боли: он набрал слишком много земли на лопату, ему хотелось засыпать мелкое углубление, появившееся в ходе утаптывания. Но растянутые мышцы отказались слушать, ру­коятка лопаты вывернулась из рук. Коротышка отбросил орудие труда, начал растирать предплечье.

- Ну, чего стоишь, - буркнул он. - Что, слова не можешь сказать? Я был прав?

Вагнер не отвечал. Он только присматривался к тому, как Фродо ощупывает руку, покрытую огромными синяками. О фальшивых спецназовцах можно было сказать одно: в силем не откажешь.

- А может перестанешь дергаться, - посоветовал Вагнер без крохи сочувствия. - Отдохни, при­ми какую-нибудь таблетку от боли. Если станешь скакать без толку по двору, никому и ничему не по­можешь. Особенно — ей…

Вопреки ожиданиям, Фродо не выплеснул фонтан ругательств. Он лишь перестал растирать предплечье, насмешливо глянул. И молчал, пока Вагнеру уж совсем сделалось не по себе.

- Нет у тебя никаких совместных дел с Ростиславским, начал наконец-то Фродо, говоря тихо и спокойно. - Ты защитник угнетенных, настоящий веджьмин, который убивает ради денег, но убивает исключительно нехороших… Погоди!

Он схватил Вагнера за рукав, хотя тот уходить и не собирался.

- Подожди. Выслушай на сей раз до конца. Потому что, знаешь… - Фродо скривился. - Я ни­когда тебе этого не говорил. Никогда до сих пор. Я принимал участие в этой игре видимостей, в ва­ших фантазиях… Да что я пизжу… В наших фантазиях, в том числе — и своих…

Он прервался на мгновение, сглотнул слюну. Солнце поднималось все выше, обещая один из тех совершенно непредсказуемых жарких дней, когда солнце ранней осенью способно было жарить будто в июле. Безлюдный городок, перевернутые вверх дном дома с выбитыми стеклами, неесте­ственная тишина и покой. И два типа с нахмуренными лицами, которые опираются на лопаты. Фродо заметил, насколько смешна эта ситуация.

- Пошли, Вагнер, - тихо сказал он. - Не будем стоять над дворнягой, пускай земля будет ему пухом, хотя, как оказалось, не пес он был, а мудак. Вот так позволить себя пришить, даже не гавкнул.

- После тетратоксина тебя тоже пришили бы, а ты бы и не гавкнул, - ворчливо перебил его Вагнер.

Осторожно, чтобы не поцарапать палец, он осмотрел стальную стрелку, вытащенную из бока дворняги. Потом бросил ее на дно выкопанной ямы.

- Пошли, - повторил Фродо. - Только не бесись, когда-нибудь мы должны были это сказать, мы не можем все время поддаваться иллюзии. Все нормально, можешь считать, что наконец-то я в до­статочной степени пересрал после того, как мне хотели подключить яйца к электросети. Мне попросту все осточертело.

Он повернулся и, не ожидая Вагнера, пошел в сторону дома, зияющего черной дырой выбитой двери.

Фродо лежал на матрасе из пенки, прикрывшись бурым военным одеялом. Вагнер уступил ему собственное логовище; простреленная и заляпанная мозгами Кирпичева лежанка была не при­годна к использованию.

Они долго молчали.

Фродо, который только что был готов к тому, чтобы излить из себя все печали, никак не мог найти подходящих слов. Он лежал со свернутым спальным мешком под головой, слушая тихое по­скрипывание металла; Вагнер сидел на полу, опершись о стенку, с закрытыми глазами. Он игрался ʺхеклер-и-кохомʺ одного из людей Кирпичева, перещелкивая рычажок переключения вида огня.

- Покажи, - сказал наконец Фродо, просто так, лишь бы прервать молчание. Не говоря ни сло­ва, Вагнер перебросил ему пистолет, точно зная, что в камере патрона нет. Застигнутый врасплох ли­липут оружие схватил, охнув от боли.

- Извини, - буркнул Вагнер. - Я не подумал…

- Ничего страшного, - ответил Фродо, пытаясь улыбнуться. - А знаешь, что-нибудь я приму.

- Погоди… - Вагнер поднялся, видя с трудом поднимающегося приятеля. - Лежи. Ты и так по­нятия не имеешь, где искать.

Он отправился в угол помещения и начал копаться в сваленных в одну кучу набитых чем-то рюкзаках, отодвигая стопки книг и брезентовые сумки с боеприпасами. Он уже начал ругаться себе под нос, когда нужный сверток нашелся. Из него он извлек пластмассовую бутылочку с усиленным тайленолом.

Он высыпал на ладонь белые, продолговатые таблетки.

- Давай сразу две! - нетерпеливо гримасничая, затребовал Фродо. Избитые мышцы болели все сильнее. К тому же возобновился упорный стук в черепной коробке.

- Две? - Вагнер с сомнением поглядел на жалкую фигурку, растянувшуюся на буром одеяле. - А я подумал, может разделить на половинку…

- Вот не звизди! - нетерпеливо фыркнул Фродо. - Нашел себе время на шуточки…

Вагнер пожал плечами, признавая, что каждый имеет право покончить с собой так, как сам того желает.

Фродо глотнул обе таблетки, не запивая.

Сейчас он лежал с закрытыми глазами, ожидая, когда мощное обезболивающее средство по­действует. Вагнер же вновь уселся под стеной, играясь прецизионным механизмом, изготовленным на фирме Heckler und Koch.

Сами русские пистолетов-автоматов не производили. Знаменитый ППШ множества последо­вателей не дождался, серийно штамповали только ППС, пистолет-пулемет Судаева. Вместе с при­остановлением производства 7-мм пистолетного патрона Маузера, применяемого в ППШ и ТТ, рус­ские ПМ-ы кончились. Пришла эра оружия под средний патрон для всяческих мутаций почтенного ʺка­лашниковаʺ. В России автоматический пистолет был оружием бандитов, которые насмотрелись запад­ных фильмов, где герой с ʺингремомʺ или ʺузиʺ в каждой руке заливал округу свинцовым дождем. Вагнер усмехался и вздрогнул, услышав тихий голос:

- Это еще ни о чем не свидетельствует.

Веджьмин чуть ли не уронил оружие, увидав насмешливый взгляд коротышки.

- Ну ладно, - прибавил Фродо, на сей раз уже серьезно. - Наверняка ты прав, это они хотели пришить Кудряша. На это указывает оружие, здесь ʺхеклерʺ достать трудно, разве что в Польше.

Он прервал предложение, прикусил губу.

- Погляди, - сказал он через какое-то время. - Ты погляди, как легко я сказал: ʺв Польшеʺ. То есть, за Бугом… Ладно, меньше об этом. - ʺХеклерʺ — штука дорогая, - продолжил он свою предыду­щую мысль. - Зато удобный, и, что самое главное, крутая. Это мафия, как ты верно заметил.

Вагнер помолчал, всматриваясь в собственные ботинки.

- Иногда ты меня задалбываешь, - буркнул он, совершенно не сердясь. - Знаешь, что я ду­маю… тебе всегда удается предугадать…

- А потому что я умею логически мыслить, - парировал Фродо. - Причем, мыслю, прежде чем что-либо сделать. В отличие от…

- И что твой аналитический ум подсказывает в данный момент? - перебил его саркастически Вагнер.

Он знал, что не прав, и за это злился на себя. Фродо его слова проигнорировал.

- Что это еще не все. Все не так, как кажется на первый взгляд…

Он осторожно уселся на кровати, избегая резких движений, чтобы вновь не отозвался болез­ненный стук под черепушкой. Нет, не вернулся; лошадиная, в пересчете на массу тела, доза тайлено­ла свое сделала.

- Я тебе покажу… Ой, нет, ты же расхерячил самый лучший монитор…

Он скривился, вместо боли началось головокружение. Коротышка прикрыл веки… прошло…

Тихий, металлический лязг предохранителя. Фродо вздрогнул.

- Перестань, - рявкнул он, не открывая глаз. - Так же и кондрашку схватить можно…

Какое-то время Вагнер не мог понять, в чем дело. Наконец кивнул и отложил ʺхеклерʺ.

Фродо очень осторожно приоткрыл веки. Комната на сей раз не закрутилась.

- Я должен кое-что тебе показать, - медленно произнес он. - Слишком много случайностей…

Он раскрыл глаза пошире, глянул совершенно трезвым взглядом.

- Ты знаешь, помню, еще в Минске… - начал он, вроде бы без какой-либо связи. Замолчал.

- В лагере? - наконец предложил веджьмин, когда молчание уж слишком затянулось.

Коротышка кивнул.

- Да, в лагере под Минском.

Он снова задумался. Вагнер, не дождавшись продолжения, встал, начал копаться в кучах рюк­заков, брезентовых сумках для боеприпасов и кучах пакетов с лиофилизированными полевыми рацио­нами. Он нетерпеливо отодвинул пакет, который уж очень был похож на русскую мину ʺБлок Бʺ, соответствие американских Claymore. Мина поехала по полу и остановилась под стеной, на куче обойм для АК.

Фродо поглядел с беспокойством. Когда же перемежаемые с проговариваемыми под нос ру­гательствами поиски охватили чуть ли не небрежно стоящие в углу бронебойные гранатометы, он не выдержал.

- Ты чего ищешь?

Вагнер буркнул в ответ нечто непонятное, копаясь во внутренностях скатанного спальника. Фродо снова прикрыл глаза. Когда-то он пытался обращать внимание Вагнера на удобства, вытекаю­щие из порядка, и на опасности, являющиеся следствием складирования боеприпасов в куче, сме­шанной с пищей, книгами, пакетами первой помощи и один черт знает чем еще. Веджьмин вечно отго­варивался, утверждая, что всегда найдет то, что ему нужно. А современные боеприпасы приспособ­лены к гораздо худшим условиям хранения, самым лучшим доказательством чего был факт, что все это хозяйство до сих пор не взорвалось.

Фродо удерживался от комментариев, когда Вагнер, ругаясь что твой сапожник, вел раскопки в скрещении оружейной комнаты, склада продовольствия и библиотеки в поисках нужной именно в данный момент мелочи. Случалось такое, более-менее, раз в неделю. Низушок высказал свой про­тест только лишь раз, когда веджьмин притарабанил целый ящик американских скачущих противопе­хотных мин, утверждая с загадочной миной, что случай небывалый, и что мины наверняка пригодятся. Правда, настроение его упало на квинту, когда Фродо показал ему маленькую металлическую таблич­ку, приверченную в совершенно незаметном месте. Практически затертая надпись гласила, что гаран­тийный период складирования закончился еще в 1975 году. Судя по другим надписям на ящике, мины были родом еще с корейской войны. Фродо даже и не спрашивал, кто продал Вагнеру это дерьмо. Он подозревал русских, они — как правило — английского языка не знали, а мины добыли, скорее всего, во время наступления на Пусан. В самый последний момент он смог удержать Вагнера от того, чтобы оторвать крышку, чтобы показать, что мины как новенькие. Фродо выпросил у приятеля полчаса по­сле того, как взял с того торжественное обещание, что даже не приблизится к ящику со стальным гвоздодером. Правда, полчаса растянулись на целых два, но, в конце концов, низушок смог показать веджьмину распечатку документа, который с немалым трудом обнаружил в архивах Royal Engineering Corps.

Вагнер крутил носом, сомневаясь в том, что лимонники чего-нибудь могут знать о добрых аме­риканских минах. Инструкцию по дезактивации, заключающейся в дистанционном подрыве на поли­гоне, он назвал перестраховкой и расточительством. Но ящик вынес, правда, не на полигон, а в дере­вянный сарайчик во дворе, где тот остался рядом с тарельчатыми противотанковыми минами. Прав­да, запалов в них не было, но ведь тоже могли когда-нибудь пригодиться.

- Я же знал! - с удовлетворением в голосе заявил Вагнер. - Я же знал, что где-то он быть дол­жен.

Он свинтил пробку с бутылки русского коньяка, сорвав перед тем акцизную марку. Наверняка паленый, скептически подумал Фродо. Он сам недавно инсталлировал цветной лазерный принтер ка­ким-то арам в Замброве.

Паленый - не паленый, он сглотнул слюну. Вообще-то спиртным он не злоупотреблял, даже марочным, слишком много зная о местах и технологии его производства. Хитрожопые армяне показа­ли ему грязные ванны, наполненные брагой, так что очень трудно было поверить в то, что конечный продукт украшают этикетки с тремя звездочками. Но сегодня коротышка чувствовал, что просто обя­зан напиться.

Фродо никогда о себе много не рассказывал. Вагнер, хотя они были знакомы давным-давно, историю коротышки знал только фрагментарно. Ну да, иногда он догадывался из произносимых ино­гда замечаний и клочков воспоминаний, кем является малорослый типчик с быстро все схватываю­щим, аналитическим умом, но никогда не давил, никогда не выпытывал.

Сам он тоже говорил мало и даже не догадывался, сколько всего узнал про него Фродо. Как ему удалось сложить неполные сведения в связное и логическое целое. Так ведь он был аналитиком.

Коротышка зашелся кашлем и отставил бутылку. Только лишь сейчас до него дошло, что с шеей что-то не так, глотать было трудно, жгучее спиртное попало в гортань. К тому же коньяк, это и к бабке не ходи, произвели анонимные армяне или украинцы, и уж наверняка не на уважаемом заводе Шустова, традиции которого достигают еще царских времен.

- Так что? - со злостью в голосе прохрипел Фродо, обретя способность говорить. - Про Минск не спросишь. Ну конечно, не спросишь, ты, как всегда, человек скромный.

Вагнер на эти зацепки не отреагировал, а хлестнул прямиком из горла. Вообще-то он помнил, что где-то должна быть вторая кружка, только ему не хотелось заново перекапывать всю кучу барах­ла. Фродо в это время откашлялся еще раз.

- Не спрашиваешь, - повторил он, уже нормальным голосом. - Ладно, проехали… Сегодня де­нек для рассказа всяких историй, глядишь, чего-то пробьется и в твою бетонную башку. И сам уви­дишь, как что-то как-то складывается. Начнем с Минска…

Он уселся поудобнее, оперся о стену с масляной, кое-где уже облезающей росписью, памят­кой времен величия отделения кооперативного банка в Броке.

- Многоэтажки в чистом поле. Крупнопанельные дома, металлическая труба котельной…

Вид, который можно встретить повсюду: от Магдебурга до Владивостока. Колхоз, совхоз или госхоз, поселок из многоэтажных домов в чистом, плоском, тянущемся до самого горизонта поле без какой-либо межи, без единого деревца. Только у самых домов лишь бы как огражденные грядки инди­видуальных участков с высохшими, торчащими стеблями. Труба котельной, потому что поселок мог похвастаться прогрессом: центральным отоплением, водопроводом и центральной канализацией, представлявшей собой громадную сточную яму, содержимое которой еженедельно вывозили вонючи­ми цистернами и выливали прямиком в ближайшую речку.

Болотистое поле, изредка замощенное перемерзшими головками несобранной капусты, с утра потянутое серым, тающим к полудню инеем. Дорога из растрескавшихся бетонных плит. Низко стелющийся под декабрьским небом дым, воняющий сернистым углем. За домами скелеты теплицы, от которой осталась только конструкция из проржавевших уголков.

Несколько параллелепипедов из панелей, покрытые лишаями и и потеками стены, грязные окна, завешанные сушащимся тряпьем. Спешно закопанные, уже покосившиеся бетонные столбы, мотки покрытой ржавчиной колючей проволоки свидетельствовали о том, что этот поселок давно уже не колхоз. Лишь покрашенная в красно-белые полосы будка охранника, шлагбаум и сбитые из досок, увенчанные башенкой ворота как-то не соответствовали образу спокойного разложения и безнадеж­ности.

Никак не соответствовал ему и стоящий у ворот ʺСталкерʺ, новенькая разведывательная ма­шина пехоты, целящаяся в небо 30-мм пушечкой, охраняющий грязно-оливковые полукруглые палат­ки, обозначенные красным крестом, и старые ЗИСы с латаным брезентом, похожие студебекеры еще той, предыдущей войны.

Фродо стоял у ограды, держась руками за проволоку. Ему сопровождали другие, как и он сам, они вглядывались мертвыми глазами в объектив камеры за ограждением. Оператор был в джинсах и грязных, похожих на ковбойские, сапогах; рядом с ним стояла девушка в красном пуховике — цветное пятно в бесцветном пейзаже. Размерзшаяся грязь чмокала под сапогами, девушка с микрофоном смешно балансировала, безрезультатно пытаясь найти какое-нибудь местечко посуше.

Тихое жужжание камеры смешивалось с бормотанием оператора, ежеминутно удавалось услышать словечко ʺfuckʺ, проговариваемое без какой-либо страсти, скорее — из разочарования.

Фродо даже не вздрогнул, когда объектив камеры заглянул ему прямо в глаза, когда оператор остановился и начал кадрировать его фигуру, начиная с ног, обутых в великоватые военные гамаши, и до драного синего ватника. Он с безразличием глядел на шевелящиеся челюсти оператора, непо­нятно: то ли от постоянно выплевываемых ругательств, то ли от пережевываемой резинки.

Лагерный синдром, лениво подумал он. Ему вспомнились неоднократно виденные фильмы еще те, черно-белые, времен предыдущей войны, и более поздние, времен многочисленных последую­щих войн. Люди подходят к ограде, хватаются за проржавевшую проволоку и глядят. Они молчат и смотрят, не размахивая руками или, хотя бы, улыбаясь. Независимо от от того, кому принад­лежит камера – любопытствующему журналисту или авангарду армии, которая прибыла их освобо­ждать. Всегда они молчат. Стоят и смотрят. И он тоже стоял, не двигаясь, когда оператор сделал уве­личение его лица. И он знал, что выглядит практически образцово: маленький, ободранный типчик, с шапкой нестриженых, кудрявых волос и явно семитскими чертами исхудавшего лица. Нечто, что пре­восходно подходит для репортажа про лагерь для депортированных, располагающийся где-то под Минском и наверняка найдет свое место в несколькосекундном фрагменте. Нечто такое, что зафикси­руется в памяти: маленький жидок за колючей проволокой.

Блондинка с красотой участницы конкурса красоты в самом забытом Богом и людьми уголке штата Айова с надеждой подсунула микрофон к самой ограде. Она вытянула руку как можно дальше, словно за ограждением содержались опасные звери, а не депортированные люди без гражданства.

- Speak English? – спросила она с приклеенной улыбкой. Голос у нее был неприятный, совер­шенно не телевизионный.

Фродо молчал, лишь сильнее стиснув пальцы на проволоке. Оператор отвел окуляр от глаза, камеру опустил. Он издевательски засмеялся, что-то бормоча через пережевываемую резинку. Фродо что-то услышал про глупых польских евреях. Девушка не отступала. Она даже сделала шаг ближе, не обращая внимания на белорусского офицера, который в своей парадной шинели с красными погона­ми и в резиновых ботах безопасно стоял на краю лужи перед оградой. Белорус неодобрительно кри­вился. Перед тем он уже запретил приближаться к проволочному ограждению, но сейчас и сам не спешил лезть в грязь. Нужно было повесить таблички, подумал Фродо, что-нибудь типа: "не подхо­дить" и "не кормить".

- Mistah, tell me whatta ya think 'bout… - акцент у ведущей тоже был ужасным, похоже, не было у нее шансов показать этот репортаж в общенациональных новостях. Скорее, где-нибудь на кабель­ном телевидении Среднего Запада.

Фродо слушал вопросы относительно резолюции Совета Безопасности по проблеме наруше­ния прав человека в Польше. Своего мнения по данной проблеме у него не было, всяческие резолю­ции и так ни на что не влияли. Он глядел на безграничное поле, как-то над плечом женщины, которой обязательно хотелось узнать, что может сделать ООН для депортированных. Оператор снова начал бормотать свои "fuck", нетерпеливо переступая с ноги на ногу по щиколотки в грязи.

- What can I do fo' ya? – выкрикнула с отчаянием журналистка. Фродо наконец-то усмехнулся, отпустил проволоку. Он поглядел прямиком в кукольное личико.

- Blow me, sista… - очень вежливым тоном предложил он.

Американка упустила микрофон, от изумления сложив напомаженные губы в колечко, как буд­то и вправду собиралась исполнить просьбу глупого еврейчика из Польши.

Фродо развернулся на месте, не упустив возможности показать оператору выпрямленный средний палец.

Он шел к оцарапанным домам, по дороге обойдя бетонное корыто, окруженное ссорящимися женщинами. Хотя в совхозе имелся водопровод, но при таком количестве проживающих очистные соо­ружения не успевали срабатывать. Бетонные корыта рядом с коровниками, от которых остались только фундаменты, теперь служили для стирки и мытья. Для мытья, правда, лишь тогда, когда воду удавалось нагреть на бочке, в которой горел кокс. Фродо почесал себя за пазухой. Чесотка здесь была делом самым нормальным.

А вот интересно, как здесь было в самом начале, размышлял он, проходя мимо женщин с красными от холодной мыльной воды руками. Тогда, когда за колючей проволокой находилось в три раза больше депортированных. Как-то не удавалось ему все это представить: столько народу в тес­ных комнатушках, с неработающей канализацией, как и теперь, канализацией.

Теперь, спустя несколько месяцев после начала депортации, немного попустило. Представи­тели Высшего Комиссара по делам Беженцев действовали чрезвычайно эффективно, им удалось обеспечить убежище нескольким тысячам человек только из этого лагеря. А лагерей ведь было несколько.

Фродо глянул на дешевые наручные часы, подарок от шведского водителя, заехавшего сюда как-то с конвоем большегрузных машин, привезшего массу пакетов питательной смеси для новоро­жденных, пеленок и всяческих других чрезвычайно необходимых здесь вещей, тут же конфискован­ных белорусскими властями.

Скоро полдень, близится жратва, подумал он. И тут же желудок свело при мысли о каше с са­лом, практически обязательном элементе обеденного меню.

Он сплюнул. Каша с салом: замечательная еда для депортированных еврейских лиц без гра­жданства. Но никогда еще не случалось такого, чтобы кто-нибудь выдвигал претензии. К примеру, что сало никак не может быть кошерным. Ну что же, отметил он с висельным юмором, остались только худшие евреи. Нужно ведь было кого-то выкинуть, а нашлись только вот такие. И этих даже, на удив­ление, много.

Неожиданно кто-то дернул его за рукав. Фродо резко обернулся.

- Нельзя ведь так, уважаемый пан коллега, нельзя…

Лицо высокого мужчины, выглядящего благородно даже в рваном ватнике, искривила гримаса.

- Вот что они о нас подумают? Пан коллега…

Фродо освободил рукав, мрачно усмехнулся.

- В чем дело… - он снизил голос, - …пан коллега?

- Нельзя ведь так, это наша последняя надежда, вы знаете, пан коллега, свободный мир. Об­щественное мнение. Мы обязаны предоставлять свидетельство страданий нашего народа, а не так, как вы, извините, пан коллега. Серьезность и страдание.

Фродо пришлось задрать голову, чтобы поглядеть в лицо, искаженное гримасой благородного страдания. Черные глаза высокого мужчины буквально горели огнем возмущения.

Этот взгляд, одухотворенное выражение лица… Фродо не мог удержаться от смеха. Когда-то это составляло главный капитал стоящего перед ним сейчас мужчины: горящий взгляд фанатика, эк­зальтированный, но вместе с тем и благородный тембр голоса.

- Над чем это вы смеетесь, пан коллега?

На сей раз голос не прозвучал глубоко и благородно, он походил, скорее, на кваканье. Коро­тышка растянул рот в еще более широкой усмешке.

- Над вами, пан коллега, - сделал он акцент на слове "коллега". - Над вами…

Предприимчивый и въедливый в прошлом телевизионный ведущий, а сейчас депортирован­ное лицо без гражданства в драном ватнике зашелся в священном возмущении. Его карьера неожи­данно завершилась распоряжением Отца Председателя. Псу под хвост пошли репортажи из паломнич­еств, сообщения об открытии очередных памятников и проведении ретритов[16]. Никто не вы­глядел столь здоровым в рядах всепольской молодежи, блестящих побритыми головами и зеркаль­но начищенными сапогами. Никто с такой взвешенной болью не сообщал о достойных сожаления случая­х, когда правый гнев обращал против иноверцев или иных врагов истинной веры. Он выступал на фоне еще дымящегося фундамента православной церквушки; разрушенного табора румынских цыган или же выбитых окон клуба немецкоязычного меньшинства; его комментарии всегда были взве­шенными и единственно верными. Лучше всего проявлял он себя во время процессий и государ­ственных торжеств. Одухотворенное лицо, светящиеся благородным фанатизмом глаза… И вроде как все это и стало причиной его краха, так, по крайней мере, свидетельствовало сарафанное радио. Уж слишком много было у него обожательниц, и что с того, что, в основном, богобоязненных дам преклонного воз­раста. Других это кололо в глаза, так что, в конце концов, Отец Председатель издал распоряже­ние, что, в рамках прогрессирующей евангелизации средств массовой информации, свет­ские журна­листы не могут вести репортажи с мероприятий, в которых принимает участие духовен­ство. А по­скольку ни­каких других торжеств уже не было, столь прекрасно обещающая карьера была беспово­ротно пору­шена. А вскоре после того разыскали и совершенно несоответствующую бабку, ко­торая, вместо того, чтобы быть отравленной газом в камере или сожженной в сарае, выжила и еще дожда­лась внуков.

Бывший любимец публики ожег смеющегося коротышку полным возмущения взглядом.

- Мысигене, - выпалил он и повернулся, словно деревянный манекен, спиной.

- Мешугене, - поправил его Фродо и сплюнул. Он терпеть не мог неофитов.

Со стороны жилых домов раздался отзвук ударов молотка по стальному рельсу. Фродо глянул на часы и скривился. Жратва. Каша с салом.

Несмотря на судорожно сжимающийся желудок, коротышка сонным шагом потащился в направлении того, что называлось столовкой, а на самом деле было громадным складным ангаром, в котором поставили столы на козлах и длинные лавки из досок. Он влился в очередь тащащихся ото­всюду сонных людей, узенькие ручейки которых перед входом в ангар слились в брызжущую руга­тельствами и усиленно пропихивающуюся толпу.

Фродо прошел мимо пожилого мужчины с седой, коротко стриженной бородкой. Старик курил элегантную некогда, а теперь оцарапанную и покрытую ожогами трубочку, в безветренном воздухе разошелся смрад белорусской самосейки.

Низушок скривился.

- И как здоровье членов коалиции, пан министр? – чуть ли не проорал он.

Кто-то из проходящих тут же людей захохотал, пожилой мужчина съежился, будто его удари­ли, уставил глаза в землю.

Фродо ускорил шаг. Вот мал золотник, а дорог.

Спиртное жгло горло, но приступов кашля уже не вызывало. Фродо чувствовал разливающее­ся по телу тепло, приятную, охватывающую все и вся инертность. Первое тепло с самого начала это­го паскудного дня.

Вагнер копался вилкой во вскрытой банке, перекладывая неаппетитные комки застывшего жира. Банка была оснащена химическим подогревом, который должен был активизироваться после того, как крышку сорвут. Но, как правило, кольцо оставалось на пальце, а подогревающее устройство после вскрытия банки штыком не срабатывало. Так было с большинством российских военных пайков, поэтому Вагнер не желал искать вторую банку, решив поесть, не подогревая.

Фродо подсунул ему пластиковую кружку.

- Налей-ка еще своей самогонки…

- Какой еще самогонки? – буркнул Вагнер. – Вполне себе приличный коньяк…

- Ну, раз уж ты упираешься, чтобы называть его так. Совсем недавно я видел тот подвал, в ко­тором он выстаивался. Только не в дубовых бочках, а в ржавой ванне, отсюда и его неповторимый цвет. Сам понимаешь, вода с окисью железа…

- Вот ты знаешь, в башке не помещается. – Вагнер решительным жестом вонзил вилку в гу­стую смесь жира и хрящей. – Этого же невозможно жрать, отдам псу. Правда, пса у нас уже нет…

Фродо отставил кружку. Он лег на спину, заложив руки за голову. Поглядел на покрытый под­теками потолок; уже несколько лет они обсуждали необходимость залатать крышу. Только на разго­ворах все и заканчивалось.

- Помещается… - медленно произнес он. – Причем, не только в башке, но даже и в междуна­родных нормах.

Он понимал, что Вагнер говорит вовсе не про качество коньяка или российские рационы.

- Помещается… - повторил он.

Вагнер решительно поставил банку на пол, носком сапога сунул ее в угол; вынул пачку "кэме­ла", сунул сигарету в рот.

- Долго ты там сидел? – непонятно к чему спросил он, разыскивая по карманам зажигалку.

Фродо отрицательно покачал головой.

- Всего три месяца. Но и так на три месяца слишком долго… Хотя были и такие, которые сиде­ли год, до самого конца, когда начался весь тот бардак, и Лукашенко погнал всех дальше, в Россию. Дай-ка и мне.

Он схватил брошенную пачку, даже не кривясь. Спиртное с тайленолом действовали в паре, уже ничего не болело. Коротышка чувствовал себя легким, как будто бы вместо головы у него был на­дувной шарик.

Он выдул совершенное дымовое колечко, задумчиво глядя, как то поднимается вверх, просве­ченное светящим в окно и стоящим уже довольно-таки высоко солнцем. Как потом оно сворачивает­ся, теряет резкость формы, расплывается под покрытым потеками потолком.

- Собаки у сетки… - буркнул он. – Сельские собаки у сетки. Ты помнишь, они были повсюду, пока их всех не перестреляли. И собаки серьезные, для них имелись небольшие такие загородки, иногда с будкой, иногда — нет. И вытоптанная ими дорожка вдоль сетки, глубокая такая, когда собака бегает вдоль забора, туда и назад. И там было точно так же, дорожка вдоль ограждения. Широкая, натоптанная, как правило, покрытая грязью. Толпы, кружащие, словно рыбы вдоль стенок аквариума. Это поначалу… Потому что потом люди обычно только стояли. Они держались за проволоку и гляде­ли в поле: плоское, голое, до самого горизонта.

Следующее тщательно выдутое колечко поднимается под потолок. Очередное мгновение ти­шины, шум сосен за окном.

- Три месяцы. Были такие, которые сидели с самого начала и до конца. Это те, которых депор­тировали раньше всех, целые семьи, которые застали еще палатки. И эпидемии… Только лишь потом условия как-то изменились к лучшему. Потом оно уже как-то сдвинулось с места, помощь беженцам действовала уже эффективней. Еще принимали Швеция и Израиль… Поначалу семьи с детьми, по­том и женщин. В Израиле молодежь попадала прямиком в армию. А дольше всех ожидали такие, как я, люди среднего возраста. Или же те, у которых рыльце было в пушку, как тот бывший министр или та блядская манда… Министр, по крайней мере, вел себя прилично, тихий такой, из-за угла мешком при­битый старичок. Всегда вежливый и корректный. А вот сионистский неофит — вот то было что-то с чем-то.

Вагнер загасил окурок ʺкэмелаʺ на полу.

- В башке не вмещается… - повторил он.

Только Фродо был прав. Вмещалось не только в башку, но и в международных нормах. До того времени, когда оказалось, что шмат территории в Европе может очень даже пригодиться.

Низушок допил остаток коньяка. Как для кого-то, кто не спал ночью, перед рассветом был из­бит, а потом лошадиную дозу тайленола запил чекушкой коньяка — он был на удивление трезв. И сейчас в нем вскипело злорадное, насмешливое настроение. Коротышка резко уселся на постели.

- Я знаю, что ты хочешь сказать, - глянул он искоса. - Можешь не продолжать. Никто ничего не должен ни мне, ни таким как я.

Вагнер молчал. Снова игрался ʺхеклеромʺ.

- А что ты должен был делать? Протестовать? - Фродо рассмеялся. - Как? И зачем? Вел ты себя прилично. Сидел в своей башне из слоновой кости, писал книжки и утверждал, что тебе все до задницы. И эти твои книжки даже издавал, со всеми их тонкими намеками. Тиражом по пятьсот экзем­пляров каждую. Вот только никто их не читал, потому что уже тогда они стоили как четверть средне­статистической зарплаты. Но ты все так же оставался авторитетом, тем более важным — что молча­ливым. Авторитетом для немногих, которые для тебя что-то значили, которых ты ценил. А глупый на­род ничего лучшего не заслуживал, он сам хотел… А больше у тебя нет?

Вагнер отрицательно мотнул головой. Не было. Он и сам охотно ужрался бы до полусмерти.

- Глупый народ, - низушок обращался, собственно, к самому себе. - Он сам себе все это и устроил, люди поперли на резню, словно бараны. А те, которые еще как-то мыслили, возвышенно молчали, как ты, или зарабатывали бабло, как я. И не видели ничего, кроме кончика собственного носа… Возможно мы и глядели с отвращением на всех этих лысоголовых на улицах, на облака лада­на, на маленькие и большие памятники в каждом скверике. Мы подключали для самих себя тайные антенны, нелегальные кабельные сети и радовались тому, что нас это все не касается, что мы сами не обязаны слушать и видеть эти бредни. А то, что кого-то там избили, спалили какую-то там церковь или даже кого-то убили… Сами же мы ничего сделать не можем… Чем хуже, тем лучше, долго все это не продлится. Но запад продолжал вести с нами бизнес, строились и открывались очередные супермаркеты. Разве что нас выперли из НАТО и из брюссельских прихожих. Перед нами, как перед чумными, закрыли границы, что нашим религиозным и националистическим маньякам лишь подлило масла в огонь… Польская схизма…

Вагнер успел разобрать "хеклер-и-кох" на части. Он осматривал против света просвет ствола, давным-давно не чищенного, покрытого раковинами. Похоже, предыдущий владелец считал чистку оружия никому не нужным предрассудком.

Польская схизма, подумал он. А что должен был сделать народ, в течение двадцати лет вос­питываемый в рамках культа одного человека. Вот что мог он думать, когда преемник, черный чело­век в белых одеждах и с суровым лицом, говорил про ошибки и искажения. Новый папа римский не объявил буллу, высказывался прямо, на пресс-конференции. Не с трона, даже не из окна, далекий и недостижимый, а из арендованного зала итальянского пресс-агентства. Что должен был сделать на­род, когда избранный кратчайшим, всего лишь получасовым конклавом римский папа сообщил о пересмотре энциклики Humanum Vitae[17]. А один из непокорных германских теологов говорил о языче­стве, памятниках, которые ставят при жизни, аллеях праведного имени в каждом городе…

- Жан Н'кондо принял символическое имя Альбино, - Фродо вошел в самую средину мысли Вагнера. – Кардинал из Заира, смесь Мартина Лютера Кинга с самим Савонаролой. Негритенок Бам­бо на троне святого Петра, оскверняющий все самое святое. Который осмелился приостановить пол­номочия самого примаса, когда тот стал критиковать проекты реформ, называя их творениями сатаны и коммуняки, все оно шло где-то так. Как должен был поступить тогда народ с сорокапроцентной без­работицей и отсутствием каких-либо перспектив? В конце концов, у него имелся враг. Но я хотел не об этом.

Ложка скрежетнула по дну алюминиевой миски. Неаппетитная каша, подкрашенная реденьки­ми, бледными шкварками, все-таки давала какие-то необходимые калории. Есть приходилось исклю­чительно из соображений рассудка, чтобы не попасть в апатию.

Фродо вытер губы, поднял ко рту кружку без ручки, желая смыть затхлый вкус компотом, как называли бледно-розовую жидкость, в которой иногда попадались расползшиеся плоды. Возможно — сушеные сливы.

У него не было даже собственной миски, в этом плане даже в Аушвице было полегче. Здесь посуду и гнутые ложки выдавали вместе с порцией еды, этим занимались оплывшие бабы среднего возраста, явно, бывшие сотрудницы совхоза. Ходили они все время обозленными, поскольку в кухне не удавалось украсть много, а посылки, высылаемыми Международным Красным Крестом, пропадали уже в Минске — здесь, в лагере их никто не видел.

Фродо до сих пор сидел, попивая бледный компотец, хотя ангар уже наполовину опустел. Было холодно, каша стыла; еще до того, как попасть на столы, она превращалась в твердые, слеп­ленные жиром комья. Низушку совершенно не хотелось возвращаться в комнату с бездействующей, обитой раковиной и двухэтажными нарами, которые он делил с двумя довольно-таки симпатичными и культурными семьями, обремененными, к сожалению, четырьмя детьми. Поскольку малышню не пус­кали в выкопанный в границах проволочного заграждения сортир, смрад из горшков мог бы поднять и мертвого.

Не было охоты и бегать перед ограждением, словно зверь в клетке. Очень скоро уже должен был опуститься ранний декабрьский вечер; грязь под ногами уже подмерзала, благодаря легкому мо­розцу. Коротышка размышлял: что дальше. И так уже три месяца кряду.

Сам он уже познакомился с методами работы управления по делам беженцев и подсчитал: при таком темпе рассмотрения заявлений на предоставление политического убежища, следует приго­товиться года на три ежедневного запихивания в себя каши со шкварками.

Кто-то стукнул его по плечу. Низушок неохотно повернулся, считая, будто бы это снова въедливый телеведущий с обращением о достоинстве. Но на половине оборота застыл: за ним стоял солдат внутренних войск, один из тех, кто охранял лагерь. Солдатик был молоденький, с мальчише­ским лицом, которого, похоже, бритва еще не касалась. В руке он держал лист бумаги, похожий на официальный документ.

- Павло Лешневский? - спросил солдат.

- Собственной персоной, - буркнул в ответ Фродо.

Он совершенно не удивился тому, что его так легко нашли, без необходимости вызова через хрипящие громкоговорители, находящиеся в каждом помещении. Было достаточно отдать приказ об­наружить самого маленького коротышку во всем лагере.

Солдат, правда, без особого успеха, пытался навесить на лицо мину решительности.

- Идите за мной, - приказал он и повернулся.

- Сейчас, сейчас, - остановил его Фродо. - А куда?

- Командир сказал…

- Минуточку, - перебил его Фродо. - А зачем?

- Не знаю, идите… - в голосе солдатика, несмотря на грозную мину, прозвучала просительная нотка.

Уже серьезно обеспокоенный Фродо поднялся с места. Черт, опять та гнида донесла…

Идя за солдатом, он вспоминал две предыдущие беседы с комендантом лагеря, могучим те­лом майором с налитым лицом. Всякий раз причиной этих бесед была жалоба помещавшегося на сионизме неофита.

В ходе первого разговора майор стучал кулаком по столу, выкрикивал что-то о наказании, красноречиво показывая на охранника со штыком и чего-то вспоминая про хлеб и воду. Фродо на эти слова рассмеялся ему прямо в лицо: хлеб с водой представляли собой привычные завтрак и ужин. Слегка коричневую водичку исключительно для того, чтобы никто не догадался, называли ячменным кофе. Еще он предложил, чтобы комендант лично показал ему такое место, где он должен будет вы­копать себе карцер. И он сделает это даже с охотой, только лишь для того, чтобы убить скуку. Майор все сильнее стучал по несчастному столу, но столь же прекрасно, как и виноватый, понимал, что его юрисдикция на заключенных не распространяется. Тем более, при постоянном надзоре представи­телей ООН. Режим Лукашенко зарабатывал для себя в мире баллы, теперь он рассматривался как заря демократии на фоне расистской Польши.

А под самый конец майора чудом не хватил удар, когда Фродо отдал салют, прикладывая пальцы к голой голове и вышел, отодвинув штык остолбеневшего охранника.

Во второй раз майор проявил какую-то щепотку ума. Он отослал охранника, тщательно закрыл дверь. Потом схватил низушка за воротник, поднял его словно котенка и прямо в лицо просопел, что в следующий раз разобьет ему морду. Вот просто так, без свидетелей. По привычке даже дал честное комсомольское слово.

У виновного все желание шутить как-то прошло. Он тихонечко пообещал исправиться и вы­шел, обещая себе, что никогда даже не приблизится к предательской гниде. Но не сдержался.

А в комнате коменданта Фродо ожидала неожиданность. Вместо майора-богатыря за столом сидел молодой мужчина в форменном свитере без знаков отличия. По причине темного оттенка кожи и черт лица, если бы ему повязать клетчатый платок на голове, он выглядел бы словно официальный ассистент уже пожилого Ясира Арафата. Какое-то время он присматривался к остолбеневшему низушку.

- Павел Лешневский? Спросил он наконец, совершенно без акцента. И совершенно зря. Фродо мог бы поклясться, что в картонной папке на столе имеется его фотография. - Какие-нибудь докумен­ты имеются?

- Вы шутите? - фыркнул Фродо.

Мужчина усмехнулся, кивнул, наклонился над ноутбуком с подключенной к порту USB не­большой коробочкой. На коробочке мигал зеленый светодиод.

- Присаживайтесь, - буркнул он. Зашелестел привод диска. - Будьте добры, положите руку. Вот сюда, - указал он на коробочку. - Нет, правую.

Фродо послушался. Коробочка была теплой на ощупь.

Снова зашелестел диск, по темной поверхности переместилась красная линия сканера. Зеле­ный до сих пор светодиод мигнул красным и погас.

Мужчина всматривался в экран. Затем поднял глаза.

- И как, сходится? - не сдержался Фродо.

- А что, может и не сходиться? - парировал мужчина и усмехнулся даже шире, чем раньше.

Он придвинул к себе папку, забарабанил пальцами по серому картону, исписанному закорюч­ками иврита.

- Павел Лешневский. Родился в 1970 году, в Варшаве. Отец Анджей, мать — Ивона, девичья фамилия Плоньская. Обучение в Варшавской Политехнике, отделение основных технических проблем. Военная служба в танковых войсках, подпоручик запаса. Аспирантура… Первая работа в фирме по разработке программного обеспечения. Потом работа в Военной Информационной Службе, специальность — обработка и и интерпретация спутниковых снимков. Арестован за шпионаж в пользу Венесуэлы… Признан нежелательным элементом и депортирован; военная прокуратура от обвине­ния отступила… Сходится?

Фродо кивнул.

- Да, естественно, - сказал он. - Не воспользуюсь.

Мужчина закрыл ноутбук.

- Это чем же вы не воспользуетесь? Я пока что ничего и не предлагал…

- Слишком жарко. Сам я люблю прохладу, а в танке жарища. Сам я мал ростом, так что навер­няка ʺмеркаваʺ мне не достанется, только какая-нибудь захваченная ʺсемьдесят-двойкаʺ. Не пройдет, я уже стар для этого, впрочем, мне уже предлагали…

Заскрипел замок-молния. Мужчина тщательно свернул провода, уложил вовнутрь сканер отпе­чатков пальцев.

- Называй меня Арик, - неожиданно протянул он руку. - Видишь ли, Павел, тем, о чем ты гово­ришь, занимается бизнес-секция при британском консульстве в Минске. Это они с тобой разговарива­ли. Два раза, правда?

Фродо молчал.

- Дважды, - Арик не ожидал подтверждения. - И это хорошо, что так случилось, потому что у нас гораздо лучшее предложение.

- Мы, это значит ʺктоʺ? - прямо выпалил Фродо.

- Да не строй ты из себя ребенка, Павел. Знаешь ведь. Нам известны твои достижения…

Ну да, подумал Фродо. Все счастье в том бардаке, когда хватали шпиона, то никак не думали о том, а что на тот способен по-настоящему. Чем грозит, что его выпустили за границу. И все счастье в том, что расовой чистотой занимался совершенно другой отдел, в противном случае — шпионаж бы явно доказали. В противном случае, сидел бы теперь под замком где-нибудь на Раковецкой[18]. Вели­чайшая тайна: получение разведывательного материала с обычных коммерческих, геофизических и метеорологических спутников. Взлом алгоритмов управления.

Знаем мы твои достижения. И отпечатки твоих пальцев у нас имеются. Низушок усмехнулся. Им следует вылавливать других шпионов, а не венесуэльских.

- А если нет? - осторожно спросил он.

- Почему? - парировал Арик.

Он сделался серьезным, уже не скалил зубы, словно арабский террорист, подлетающий к ʺбашням-близнецамʺ Международного Торгового Центра.

- Об этом позднее. Поначалу я хочу знать, что случится, если откажу? Буду тут скисать до смерти в дерьме? Пока не получу белорусское гражданство по той лишь причине, что здесь засидел­ся, поскольку только лишь ради меня лагерь содержать нет смысла?

Арик забарабанил пальцами по столешнице.

Изображает смущение, подумал Фродо. Никакой агент не делает подобных вещей подсозна­тельно, в противном случае вылетел бы с подготовительных курсов в самом начале, закончив, в самом лучшем случае, в охране посольства.

- Нет, - сказал наконец офицер израильской разведки. - Не останешься. Мы не прибегаем к шантажу, такими вещами не занимаемся. Мы играем честно.

- Застрелишь меня на месте из своей беретты?

Пальцы прекратили барабанить по столу. Вот это уже настоящее смущение, подумал Фродо.

- Нет, - буркнул Арик. - Вне зависимости от своего решения, в лагерь ты уже не вернешься. Тебе просто нельзя. Выедешь еще сегодня, получишь паспорт, действующий во всех странах мира. Ладно, почти что всех. - Он усмехнулся. - Египетский, правда, зато очень хороший, - быстро предупре­дил он. - Даже в Египет въедешь без проблем.

Фродо рассмеялся. Арик поглядел на него.

- С действительной шведской визой. Берешь? Или предпочтешь другой?

Фродо сделался серьезным.

- А подумать можно?

- Можешь, - быстро прозвучал ответ. - Времени у тебя много. Целая минута.

Все, шутки кончились.

- Сигаретку можно? - спросил Павел Лешневский, чтобы чуточку потянуть время.

- Не курю, - буркнул Арик.

Фродо поглядел на дешевые настенные электрические часы. На стрелку, отсчитывающую по­следние секунды.

- Знаешь, Арик, или как-ты там зовешься по-настоящему, - начал он еще до того, как секунд­ная стрелка завершила полный оборот. - Знаешь, я ведь еврей только по именованию. Не по матери, не по вере. Долго над всем этим не размышлял. Этот весь мой внешний вид — это только игра генов, брат похож на скандинава, блондин, выше меня на полметра. Отец… Никогда не думал, кем был мой отец, мой дед. Мы никогда об этом не разговаривали. Думаю, что им самим было до лампочки. Я жил в Польше и чувствовал себя поляком. Меня доставала масса вещей, но, знаешь ли, right or wrong, my country… Я работал там, где работал, находился под защитой. До того самого времени, когда меня выгнали, как собаку. Словно мусор. За грехи предков.

Ненадолго он прервался, всматриваясь в стрелку, движение которой уже не имело значения. Время закончилось, решение было принято.

- Я жил в стране, в которой слово ʺжидʺ[19] было популярным ругательством. В которой евреи были виноваты во всем плохом; виртуальные евреи, потому что других просто нет, так я сам себе объяснял. Вплоть до того самого дня, когда сам сделался евреем…

Фродо с отвращением раздавил окурок ʺкэмелаʺ. Обычно курил он мало, а сейчас пошла це­лая пачка. Вагнер как раз вскрывал следующую.

- Блин, ну что я пизжу, - задумчиво произнес низушок. - Не о том же…

Вагнер щелкнул зажигалкой и ничего не сказал.

- Ты скажи, если я схожу с темы. В противном случае, мы никогда не дойдем…

- Поскольку я не знаю, до чего мы должны дойти, то это несущественно, - буркнул Вагнер. - Ты рассказывай, и оно попустит…

- Тоже мне, психолог нашелся! - фыркнул Фродо.

Веджьмин пожал плечами. Все происходящее начало ему надоедать, ночь без сна, выкурен­ные две пачки сигарет. Охотнее всего он лег бы спать, только не хотелось оставлять накрученного тайленолом и спиртным коротышку его судьбе; и еще он боялся, что тот натворит глупостей.

Он уже отметил, что сильное обезболивающее средство в соединении с самогонкой подей­ствовало на Фродо совсем не так, как должно было. Глаза низушка блестели, словно у перепившего­ся валерианой кота.

- Вагнер, - акцентируя слово, произнес Фродо. - Я это рассказываю, курва, не для того, чтобы поплакаться в жилетку. Я хочу сказать тебе нечто важное… И я докажу тебе, что на моих предполо­жениях можно полагаться, и покажу это тебе, как…

Он замолчал.

Что-то ты слишком издалека к этому подходишь, без какого-либо злорадства подумал Вагнер. Он взял банку с консервами. Крышка отскочила, и химическое подогревающее устройство на сей раз сработало. Над банкой начал подниматься пар, в ней забулькало нечто, что надпись лживо описыва­ло как говядину, но напоминало, скорее, эксгумированную из вечной мерзлоты падаль мамонта.

Вагнер понятия не имел, как должен пахнуть подпорченный мамонт в собственном соку, но предполагал, что именно так. Выбора у него не было, немецкий rindgulaсsh закончился несколько дней назад, в неприкосновенных запасах остались только обезвоженная американская клубника и русские, твердые, что твой камень, сухари.

- Сейчас блевану… - Фродо шмыгнул носом. - Холодное было лучше, не так воняло… Дай си­гарету…

- После нее ты тоже сразу блеванешь, - предупредил Вагнер, протягивая пачку. Фродо подку­рил, затянулся, выдул безупречное колечко.

- А дело в том, Вагнер, что я хороший аналитик. Могу сопоставлять факты. И тогда предвидел, и сейчас тоже…

Вагнер решительно отставил парящую банку с торчащей в ней вилкой.

- Так может, скажешь сразу, - отозвался он. - Можешь сразу пропустить примеры собственной безошибочности, а просто возьми и скажи. Я постараюсь понять. - Он криво усмехнулся, отвел со лба длинные седые волосы. - По крайней мере, постараюсь, несмотря на всю свою наивность, или как ты там сказал.

Фродо выпустил следующее колечко, повернулся на бок и вонзил в Вагнера взгляд блестящих от спиртного и барбитуратов глаз.

- Никогда я этого не говорил, но раз ты сам так утверждаешь… - с издевкой произнес он. - И говорил я не о тебе, а о том, что умею логически мыслить… Нет, - продолжил он через какое-то вре­мя. - Полной картины у меня еще нет, еще не могу… Пока что все это только спекуляции, их не следо­вало бы представлять на этой стадии — меня так учили. Чтобы не влиять на выводы. - Он оттер лицо. - Блин, да что я несу, - заметил он с отвращением. - Как будто все еще торчу в Генеральном Штабе и мне необходимо прикрывать собственную задницу, если вдруг случайно ошибусь… Ладно, все нор­мально, сейчас все тебе объясню. Тебе даже нет смысла рассказывать, что предложил тебе Рости­славский. Догадываюсь. Он дал тебе карт-бланш, если говорить о чеченцах, которых выставляет тебе Кудряш… Ну как, попал?

Он рассмеялся, увидав изумление, рисующееся на лице Вагнера.

- Я бы и так тебе сказал, - буркнул тот смущенно. - Все так. Но кое о чем не догадаешься…

- Если сам не справишься с тем, чтобы сбить тот ʺблэкхокʺ, ты должен спровоцировать его на пересечение границы. Тогда они сами его собьют.

Низушок усмехнулся, слыша, как Вагнер перемалывает во рту ругательства, затем выдержал подозрительный взгляд приятеля.

- Я не утверждаю, будто бы угадал, - Фродо говорил спокойно, все так же усмехаясь гнуснень­кой, алкогольно-тайленоловой усмешечкой, сквозь которую проблескивало подавляемое безумие. - Это она мне сказала. Именно затем он ее сюда и прислал. Все складывается и весьма подозрительно сходится…

- Что сходится, Фродо? - начал Вагнер, когда первое изумление прошло. - Тут все нормально. Вертолет блокирует контрабанду, с которой живут Ростиславский вместе со всем гарнизоном. Это всего лишь бизнес и ничего больше. А вот чеченцы — это загадка, неизвестно, кто за ними стоит, и как бы не кто-то более важный, чем наш любимый генерал. Нам уже известно, кто у них был здесь, начальник разведки округа — это тебе не фунт изюму. Так что нечего больше копать.

В усмешке низушка были слышны нотки истерии. Ему уже хватит, с беспокойством подумал веджьмин.

- Все нормально, - выдавил из себе в конце концов Фродо. - Все, ик, в пор-рядке…

Он не мог проконтролировать диафрагму, приступ смеха перешел в икоту. Не говоря ни слова, Вагнер поднялся и вернулся через минуту с фляжкой воды.

- Еще я мог бы тебя напугать, - улыбнулся он. - Только не знаю, смог бы ты сегодня перепу­гаться.

Фродо долго пил, так что кадык ходил ходуном по шее в синяках.

- Ну ладно, прошло, - облегченно признался он. - Уже, ик. Вот же, ик, блин.

Он снова поднял флягу, когда ее отставил, какое-то время сидел молча, не зная, вернется ли икота.

- Все нормально, - сказал он наконец. - Даже слишком. Все сходится, так, как и обязано схо­диться. Все до мелочей. А я терпеть не могу, когда все сходится, что-то не должно, случайно…

Вагнер искоса поглядел на него.

- Старик, а ты знаешь, что такое паранойя?

- Знаю, - ответил низушок. - Это весьма желательное свойство всякого хорошего сотрудника разведки. А я хороший аналитик… - И оскалил зубы в усмешке. - Чертовски понятливым… Всегда был.

Небольшое помещение на тылах британского посольства. Отдел интересов государства Израиль в Минске. Кроме Фродо и Арика комнату занимала молодая девушка со славянским типом красоты и привычным именем Моника. Фродо не знал, чем она занимается, и это его совершенно не интересовало. У него был приличный компьютер и масса собственных занятий, которые после полу­годовой бездеятельности доставляли кучу удовольствия.

Приличный компьютер по сути был всего лишь концевым элементом, подключенным к подо­зрительному электронному лому на столе, занимавшем большую часть комнаты. Этот лом, как Фродо быстро догадался, был мощным многопроцессорным сервером с дисковой матерью и собственным спутниковым каналом. Что с того, что ему не хватало корпуса, все хозяйство выглядело сложенным в кучу на заботливо разложенных газетках. Сервер замечательно поднимал температуру в маленьком помещении и невыносимо шумел многочисленными вентиляторами.

Первой задачей, за которую взялся Фродо на новой работе, был взлом варшавской сети Гене­рального Штаба. Оттуда он стянул собственное программное обеспечение для обработки снимков, хотя теперь у него имелся доступ к значительно более лучшим спутникам, причем, по первому же требованию, а не во время немногочисленных окошек. Арик поначалу ворчал и сетовал на ненужный риск. Но, увидав результаты, свое мнение изменил. Особенно ему понравилась фотография совет­ского танкиста, отливающего на гусеницу собственного танка. Даже с орбиты можно было утвер­ждать, что бравый вояка, вне всякого сомнения, лечит сейчас триппер.

Фродо официально принадлежал теперь к британскому вспомогательному персоналу. Про­живал он в городе, в дешевой гостинице, только ведь она была гораздо лучше, чем лагерь. Здесь электрическую лампочку можно было получить у администратора, а ток отключали реже, чем в других местах. Еще он получал продовольственный паек, поскольку предпочитал не есть в столовой посоль­ства, хотя теперь его звали Пол Лесневски родом их ЮАР. Зато в его речи присутствовал слабый аф­риканский акцент.

Наконец-то работа, после стольких месяцев бездеятельности. Оказалось, что пока он торчал подвешенным в пространстве, ограничивающемся грязной площадкой для общих сборов, крупнопа­нельными домами и колючей проволокой, в мире много кое-чего случилось. В лагере никакие сведе­ния до него не доходили, мир съежился до ссор в тесных помещениях, вечно вонючей каши и хожде­ния челноком вдоль ограды. Вообще-то динамики в комнатах выхаркивали какие-то новости, только все они были какими-то далекими, происходящими где-то в ином, параллельном мире, не имеющем никакого соприкосновения с этим реальным, замкнутым. Теперь Павел удивлялся, как до такого могло дойти, как можно было легко отобрать у человека человеческое, лишить его всего, включая любопыт­ства.

Теперь любопытство вернулось. Но вот от недоверчивости он не избавился, и она приводила к тому, что Фродо прошмыгивал между посольством и гостиницей, бросая украдкой взгляды во все стороны. Охотнее всего он теперь просиживал именно здесь, в небольшой, душной комнатке перед монитором.

А вот будущее было таким же неясным. Как персональное, так и всего остального мира.

Самым странным было то, что никто уже ничему не удивлялся. Без особенного отзвука про­шло сообщение о договоре, заключенном между Израилем, Сирией, Ираком и Египтом. Осталась куч­ка комментариев, совершенно противоположных, как будто бы и комментаторы подходили к пробле­ме без особой уверенности. Гораздо больше места было посвящено захвату Крыма российской арми­ей[20] чтобы занять морские базы. Поначалу, когда российские бронетанковые подразделения перешли украинскую границу, была даже выпущена какая-то резолюция, очередное серьезное предупрежде­ние Совета Безопасности, поддержанное Государственным Департаментом. Но вот второго серьезно­го предупреждения уже не было, жестокая эффективность, с которой русские достигли поставленных целей, закрыла всем рот. Русский медведь оказался медведем, а не – на что надеялись некоторые – вылинявшим плюшевым мишкой. Тем более, что у американцев самих имелась серьезная проблема: Саудовская Аравия отказалась продлить аренду баз и потребовала, чтобы чужие войска покинули ее территорию; Конгресс совершенно неожиданно заметил, что Саудовская Аравия – это авторитарное государство. Так что войска остались, чтобы ввести демократию по просьбе жителей. И весьма скоро командиры этих войск с изумлением выяснили, что их противники это не сотня танков из дивизий, верных династии Аль Сауди, а несколько тысяч иракских Т-72. Вскоре изумление еще более усили­лось после неудачной попытки задержания иракского танкера в Ормузском проливе. Судно обрати­лось за помощью, которой оказались иранские ракетные катера. Ракеты Silkworm были относительно медленными, боеголовки у них были небольшими. Но трех их попаданий хватило, чтобы послать на дно фрегат класса "перри".

При всех этих событиях очередные бои за Кашмир, высадка французских парашютистов в Конго и рост напряженности между Мексикой и США прошли, в принципе, без отклика.

Замешательство, о котором не сообщалось в прессе и на телевидении, было видно только лишь на спутниковых снимках. Вместо этого мир страстно интересовался планируемым бойкотом олимпиады в Пекине, подготовкой к импичменту в связи с обвинениями молоденького стажера в Бе­лом Доме. На самом же топе был иск, который агент Стивена Кинга выставил производителям нового риалити-шоу, одержавшего неслыханный успех во многих странах. Производители отговаривались тем, что права приобрели у некоего Бахмана. Популярностью пользовался и процесс относительно раздела фирмы "Майкрософт". Форсированная поддержка лоббистами постановления о прекращении охраны пингвинов в конце концов оказалось только слухом.

Спутниковые снимки показывали, что над Атлантическим океаном плотно клубились транс­портные самолеты "гэлекси" и "глобмастер". Польша из всех мировых сервисов исчезла. Сообщения из лагерей на Балканах привлекали больше зрителей; сами лагеря были побольше, а если хорошень­ко поискать, то и массовую могилу можно было обнаружить. Только все эти новости в очередной раз на голову разбили племена тутси и хуту: человек, зарубленный мачете в телевизоре выглядит гораз­до лучше, чем просто застреленный. В сообщениях о гуманитарных бомбардировках косовских ал­банцев указывался уже только тоннаж бомб, столь же интересный, как биржевые сводки. Какой-то не­зависимый экономист подсчитал, что стоимость обедненного урана, доставленного в Косово штурмо­выми самолетами, превышает стоимость всего национального богатства Албании, предусматривае­мого на 2050 год.

О Польше вспоминали уже только немецкие станции при случае ареста очередного деятеля на Опольщине. Сообщения о беспорядках и забастовках не выходили за рамки местных радиостан­ций, призывающих к сдержанности, труду и молитве, а по причине отсутствия евреев во всем свали­вая ответственность на агентуру Ватикана. Даже взрыв памятника в Новой Гуте прошел без резонанс, тем более, что результат оказался мизерным.

Первые несколько недель Фродо отрабатывал хвосты. В помощь он получил Монику, которая, правда, оказалась слишком глупенькой. Банальная доставка подшивки газет из архива посольства превышало ее возможности. Как Фродо подозревал, наибольшую пользу от Моники, превышающую, правда, служебные полномочия, имел Арик.

Никакого конкретного задания он не получил. Поначалу просто пытался прослеживать ситуа­цию в Польше, затем заинтересовался и остальным миром. А тот попросту сошел с ума. После того пришла мысль, что к этому-то мир стремился уже давно. Тлеющие местные войнушки начинали раз­гораться, совершенно невероятные союзы и перетасовки уже никого не удивляли.

Так что Фродо занимался Польшей и соседями. Во всяком случае, именно такие получил он указания; по словам Арика как раз это и было заданием минской резидентуры. Как-то странно все это было, вся эта вроде как резидентура: один-единственный офицер, глупая телка и он, еврей гонорис кауза… Ведь то, что он сейчас делал, анализ снимков и донесений белой разведки — то есть, попро­сту, вырезок из открытой прессы — мог бы точно так же осуществлять кто угодно в Тель Авиве.

Ну ладно, возможно, что и не кто угодно. Опыт и знание реалий тоже следовало учесть. Но по­чему именно здесь?

Вагнер сидел на бетонных ступеньках перед вырванной с петель дверью. Голова трещала от боли. Слишком много сигарет и самогонки, изображающей из себя коньяк.

Фродо, в конце концов, погас будто свечка. В какой-то миг он попросту закрыл глаза и заснул на половине слова. Но успел рассказать достаточно много, чтобы у Вагнера теперь было над чем подумать, все больше он склонялся теперь к тому, чтобы признать, что Фродо прав. Что-то здесь ни­как не сходится. Со злостью он смял сигаретную коробку. Две последние выкурил ворчун-лейтенант, который, наконец-то, приехал за трупами Кирпичева и фальшивых спецназовцев. Уже сам его приезд вывел Вагнера из равновесия больше, чем потеря последних сигарет. Перед тем он предполагал, что придется самому будет выкопать яму рядом с могилкой пса и самому их там и захоронить.

Он даже поспорил с низушком, который утверждал, что теперь вот много чего изменится, что происходит нечто такое, что заставляет даже известных своей беспечностью русских поступать как следует. И оказалось, что малой таки прав. Яму копать не пришлось, явилась целая бригада с эле­гантными пластиковыми мешками. Не просто так могильщики, а, скорее, следственная разведыва­тельная группа. Даже гильзы тщательно собрали, а лейтенант с голубыми петлицами долго мучил Вагнера вопросами об обстоятельствах выстрела, лишившего Кирпичева головы, а низушка — самого лучшего монитора. Лейтенант был вежлив, но исключительно задавал вопросы. Ни на один из задан­ных Вагнером он не ответил.

Все это было крайне странным. Вместо того, чтобы небрежно закинуть тела в кузов грузовика, приехавшие тщательно сфотографировали все место события. Похоже было на то, что вместо того, чтобы как обычно в ходе чистки расстрелять всех подозреваемых, они собираются провести нормаль­ное следствие.

Случайность, буркнул Вагнер себе под нос — самый банальный ёбаный случай. А может… Может, необходимо наконец-то решиться…

Ему пришлось признать одно: Фродо был хорош в вылавливании мелочей, в подгонке один к одному элементов головоломки, в обнаружении самых существенных, пускай на первый взгляд и отдаленных и незначительных подробностей. Если поверить в рассказы, он всегда был в этом хорош. И не было причин, чтобы ему не верить.

Сам он никаких связей пока что не видел. Для него самого все было пока что слишком туман­ным, слишком случайным. Но он не знал и других данных.

Клочки сведений, на первый взгляд отдаленных, не связанных, из совершенно различных об­ластей. Снимки полигона в Дравске; фрагмент телерепортажа о волнениях в Радоме с его типичным тривиальным драматизмом; тучи слезоточивого газа, бутылки с коктейлем Молотова, кадры разбитых лиц женщин и детей, повышение цен на топливо на Гданьском нефтеперерабатывающим комбинате.

Фродо уже знал, почему он находится именно здесь — в Минске. Это было совершенно пери­ферийным направлением, кипеть начинало на Ближнем Востоке. Здесь оставили только таких типов, как Арик, у которого — как начинал догадываться Фродо — имелось какое-то пятно в карьере.

Несмотря на это, Арик был догадливым. Он внимательно выслушал то, что собрался сказать ему Фродо.

Снимки с КН-11 были гораздо лучше тех, с которыми он работал в Польше. И не удивительно. Landsat – это типичный геофизический спутник, применяемый для того, чтобы делать красивые сним­ки облаков, циклонов и атмосферных фронтов для телевизионных прогнозов погоды. Метеорологи пользовались не столь эффектными доплеровскими радарами.

А вот Keyhole был просто великолепен. Данные он передавал в режиме реального времени, в любом диапазоне спектра. А самым смешным было то, что, несмотря на нынешнее свое нахождение в совершенно другом союзе, Израиль до сих пор мог ими пользоваться, что свидетельствовало о том, что Пентагоне творится тот еще бардак. Спрошенный об этом Арик только усмехался. После чего по­казал серию еще лучших фоток, представляющих, к сожалению, территории, Фродо не столь интере­сующие. Фоток, снятых в режиме реального времени с американского самолета ʺАврораʺ, настолько секретного, что не столь невидимого, сколько вообще не существующего.

В перехвате снимков не было ничего ужасного или таинственного. Можно потратить миллиар­ды на самолет-невидимку, летающий со скоростью в пять махов на самой границе космоса. Можно потратить еще сколько-то там еще на систему микроволновой передачи — стабильную, закодирован­ную и невозможную для перехвата. И под самый конец сэкономить десять баксов, проложив сетевой кабель вместе с пуском других.

Полигон в Оржише. Добрая сотня с лишним танков, развернутых в атакующую линию. После обработки на увеличениях видны даже отдельные элементы реактивного панциря. А дальше — бое­вые машины пехоты, старенькие БМП, единственная модернизация которых до сих пор заключалась в перекраске под новый рисунок камуфляжа.

Фродо наморщил лоб. Что-то тут было не так. Не считая самого факта организации учений в подобном масштабе, что-то здесь не сходилось еще сильнее. Полигон в Оржише был небольшим. Это вам не Дравско, где можно было инсценировать целые битвы, как на Курской Дуге. А здесь не­льзя было даже стрелять боевыми противотанковыми снарядами; посланные в небо, они падали да­леко за полигоном.

Коротышка показал снимки Арику. Тот почесал голову.

- Демонстрация силы? - без особой уверенности спросил он через какое-то время. Фродо не согласился.

- Скорее всего — нет. Да и перед кем? Для международной демонстрации слшком малые силы. Да и кто об этом знает? Кого волнует то, что творится на мазурском полигоне, когда по-настоя­щему существенные вещи сейчас разыгрываются в Кувейте?

Арик еще раз почесал голову. Кликнул мышью, увеличил фрагмент фотографии.

- И стреляют боевыми… - задумчиво буркнул он. - Интересно, а во что?

Фродо набрал на клавиатуре название файла. Снимок открылся в новом окне. Навел курсор, щелкнул по кнопке ʺzoomʺ.

- В старые пятидесятипятки. И тут не одни только танки. Еще у меня есть снимки с запуском TOW. Improved TOW[21]…

И он значительно поглядел на Арика, который сделал вид, будто бы не знает, в чем тут дело.

Фродо задумался. Нет смысла запускать в воздух такое количество бабок. Еще со времен ра­боты в ВИС (Военных Информационных Службах) он знал, что бюджет светит дырами, в особенности же, после знаменитой акции "часовня в каждой казарме". Должностные оклады капелланов пожирали громадные средства, организованные марши в паломничества, в последнее время, даже с тяжелым вооружением – еще большие. К традиционной триаде "суша – вода – воздух" в возрожденном Войске Польском присоединился четвертый род вооруженных сил, самый мощный в мире корпус войсковых священников. А Бог на знаменах давно уже занял место Чести и Отчизны.

А может, все-таки, демонстрация силы, без какой-либо уверенности подумал он. А смысл? По­каз, о котором никто не знает, даже режимное телевидение молчит. Сам он просматривал его еже­дневно, хотя с трудом выносил суконный язык Отцов Телеведущих. Впрочем, все это не имеет смыс­ла, для подавления голодных беспорядков гораздо лучше годились пандуры[22] и специализированные подразделения. Нет, что-то здесь подванивает.

- Мне нужны снимки с других полигонов. Дравско, Легница, даже Рембертув. А еще авиабаз… да и морских баз тоже…

Арик кивал, соглашаясь, но скептицизм его не покидал.

- Послушай, будет тяжко. Мы же не можем бросать "дырку от ключа" туда-сюда по орбите, по­тому что законные хозяева могут и сориентироваться. Это единственный, пролетающий над Польшей, наверняка только лишь потому, что у него мало топлива.

Фродо на это что-то буркнул, выводя на экран карту с отрезком орбиты и указанной полосой покрытия.

- Попытайся. А если не удастся, тогда от Легницы откажемся. И от Щецина.

Коротышка выглядел ужасно недовольным. Арик внимательно приглядывался к нему.

- Хорошо. Сейчас дам Монике сообщение для шифровки… Или нет, сам зашифрую, похоже на то, что тебе это нужно спешно.

Фродо никак не мог понять, зачем шифровать срочное сообщение, которое и так высылается в виде миллисекундного, сжатого и кодированного импульса. Он предполагал, что здесь речь шла ис­ключительно о сохранении должности шифровальщицы.

Импульс был послан. Вскоре угловатая коробка спутника КН-11 дернулась, остатки гидразина в баках подтолкнули его путем краткосрочного запуска корректирующих двигателей. Фродо не мог по­верить в это. В течение трех обращений Keyhole добросовестно регистрировал всю площадь Польши вместе с приличным шматом территорий соседствующих государств.

Еще более изумлен был Арик.

- Ну-ну, - только и сказал он, искоса поглядывая на коротышку.

Ключевым словом была Остра Брама.

После бессонной ночи, проведенной в дешевой гостиничке, при электролампочке в 25 ватт, полагающейся только лишь лучшим клиентам, после бесчисленных кружек кофе, завариваемого на изготовленном из бритвенных лезвий кипятильнике, Фродо знал, что он увидит на снимках.

Данных у него было мало. Несколько кадров маневров на оржиском полигоне, знания про об­щую ситуацию Польши, в которой у режима почва постепенно уходила из-под ног.

Бегство вперед. Внешний неприятель, против которого можно направить гнев, случай загнать беспризорных в сапоги: может они погибнут, и бюджету сделается полегче.

Внутренний враг уже закончился. Евреи давно уже за границей, а коммуняки за решеткой. Ни­что уже не заслоняло реальности, не было на кого свалить все неудачи. И здоровое общество изну­три разлагать теперь было некому.

С внешним врагом тоже не все было в порядке. Польская схизма, как называли ее на Западе, либо же защита двух тысяч лет католического наследия, как определяли ее в самой Польше, была с изъяном. Она расползлась при последующем спазматическом делении не склонного к движению ве­ликана. Народная Панамериканская Церковь пока что ничего из себя не представляла, но теперь об­разовывались даже Католические Церковь Вуду и Святилища Шаманизма по Римскому Обряду. В Германии каждый приход уже был самостоятельным. Альбино Первый во враги никак не годился. Как когда-то Горбачев, он начал реформы, которые сотрясли всю закостенелую систему, и очередная за­костенелая система реформ не выдержала. Она распалась молниеносно, даже быстрее, чем совет­ская система и не столь эффективно. Ведь у римского папы не было дивизий.

Единственной жесткой реакцией было превентивное заключение в лагерях всех китайских ка­толиков. Теперь китайцы рвали на себе волосы: католики и так бы перессорились, зато стыду было на целый свет. Уже в скором времени кардинала из Конго ожидала судьба Горбачева: в самом луч­шем случае, участие в рекламе гамбургеров. На пресс-конференцию, посвященную возобновлению следствия по вопросу смерти Иоанна-Павла II пришли всего лишь несколько местных журналистов, другое дело, что время ее проведения было выбрано совершенно неудачно: точно во время матча на вылет из чемпионата Европы.

На всем этом выгоду получили самые различные мессии, но никак не режим, стерегущий ценности, чтобы в неопределенном, но ведь наверняка грядущем будущем преподнести их языческой Европе.

Бегство вперед. В течение бессонной ночи в голове Фродо колотился всего один вопрос: Львов или Вильно?

Танки на платформах значительно превышали ширину железнодорожной колеи. Башня в фор­ме клина, широкие корпуса. Фродо стукнул карандашом в экран.

- А мог бы мне и сообщить, - тихо бросил он; Арик даже не изобразил замешательства.

- Мог бы, - парировал он. – Но ты ведь и так увидел, так зачем? Впрочем, это дело свежее.

- Вижу. Так же, как и ITOW, - скривился Фродо. Он был по-настоящему зол.

Improved TOW, управляемая посредством кабеля американская противотанковая ракета, мо­дифицированная посредством Elbit. С торчащим из носовой части прекурсором, который давал воз­можность уничтожить танки, оснащенные реактивной броней. Таких, как все модификации старого до­брого Т-72.

Сначала израильские ракетные снаряды, теперь израильские танки. "Меркавы" на железнодо­рожных платформах, стоящих на боковых ветках Перемышля. Во что вы играете, друзья, подумал Фродо. И сразу же пришел к выводу, что Арика нечего даже спрашивать. Не тот уровень.

- Ментат обязан получать правдивую информацию…

- Чего? – удивился Арик.

- Ты что, "Дюну" не читал? – Теперь изумление звучало уже в голосе коротышки. – А обязан; в твоей профессии это просто обязательное чтение. Ловушки внутри ловушек внутри ловушек…

Арик пожал плечами; Фродо и сам хотел так сделать, но сдержался. Что ни говори, но Арик был начальником, и что с того, что не сильно понятливым. Хотя, вообще-то, и не самым плохим.

И тут все сразу сделалось ясным.

- Вильно, - сказал Фродо. – И даже Желиговского не нужно, без всякой несубординации[23], все совершенно официально…

- Кого? – успел спросить Арик. Ответа он не получил.

- Сколько имеется "меркав"? – поинтересовался Фродо. – Ну, говори же!

И что-то в его голосе заставило Арика вытянуться по стойке "смирно".

- Около двух сотен. Доставлены позавчера, в Гдыню, панамским перевозчиком. Практически сплошные двойки, но вот эти, модифицированные, с гладкоствольными пушками. Несколько единиц, эти для тренинга…

- Никаких учений не будет… - буркнул Фродо, увеличивая фрагмент изображения. Танки на платформах по обеим сторонам люка грузового отделения имели подвешенные дополнительные ре­зервуары знакомой формы. Типичные, бочкообразные, от Т-72. Работники в мастерских, похоже, не спали: это же нужно было приварить столько держателей.

Никаких тренировок не будет. Эти танки отправлялись на фронт.

- А может… - перебил Арик, его лицо выражало недоверие. – Может всего лишь дислокация?

Фродо недоверчиво поглядел на него. Он и вправду ничего не понимает или только строит из себя? Похоже, что нет…

- Может, - весомо влепил он. – Совершенно случайно, под украинскую границу…

Решительным движением он смел со столешницы все бумаги; вытащил из принтера чистый лист бумаги, фломастером накалякал большую единицу. Может теперь до начальника дойдет.

- Садись, - сказал он. – Садись и гляди.

На экране монитора развернулся каталог. Фродо нетерпеливо кликнул.

Маскировочные сетки, под ними установленные ровными рядами танки. При них какие-то округлые формы. Маскировка была неплохая, но перед миллиметровым радаром никак не защищала. Следующий снимок: уже без сетки, типичное разгильдяйство. Силуэт РТ-91, рядом развернута темная полоса.

- Гусеницы, Арик. Их следует менять после нескольких сотен километров. После подобного рода учений – наверняка. Вот только зачем это делать на полигоне? Что, учения для обслуги? Тогда почему сразу на всех машинах?

Арик молчал, но было похоже, что за мыслью он пока что прослеживает.

- Обычно танки грузят на железнодорожные платформы, боевую способность, как это говорит­ся на латыни, возвращают в мастерских. Ага, а вот, пожалуйста, и боковая ветка…

В новом окошке Фродо открыл следующий снимок. Пустые нитки путей, можно было видеть даже лестнички шпал. Вытертые колесами рельсы словно тонкие, серебристые нитки.

- Какие-нибудь платформы видишь? Нет? Точно?

У Фродо проснулся саркастический и злорадный тон, в котором абсолютно не было уважения к начальству.

Зум, увеличение до границ возможности объектива КН-11 и корректирующей программы. Рас­тянутые на песке траки.

- Погляди. Это тебе не фигня с резиновыми накладками, не разрушающая общественные до­роги. Это солидные русские боевые гусеницы. Вывод?

Арик вопросительно глянул на подчиненного.

- Эти танки отправятся отсюда сами. И никто особо не станет беспокоиться, если асфальт где-то попортится. Не уедут они и на тягачах с низким клиренсом, потому что таковых во всей армии це­лых пять. Был тендер, кто-то получил взятку, как оно обычно и бывает. Раздули скандал, и осталось только пять. А потом нам никто уже ничего не желал продать, даже форменной пуговицы. Если только именно сейчас не считать вас.

Фродо оттолкнулся от столешницы, проехал на своем кресле на колесиках пару метров и поглядел на Арика.

- Целью будет Вильно. Бегство вперед, успех, который им нужен, словно жабам лужа. Доказа­тельства? Если тебе мало, тогда имеются другие, погляди сам. Неожиданная выдача топлива по та­лонам. Регистрация безработных. Ты, что, считаешь, будто бы обнаружили панацею от безработи­цы? Станут прокладывать автострады? Нет, просто "регистрация" звучит лучше "мобилизации". Тем бо­лее, что безработных должны разместить по казармам, поскольку у них нет средств на стенки. Вопро­сы имеются?

- Пока что все ясно. Вот только что это такое: "за стенки"?

Изумленный Фродо не мог найти подходящее слово; потом фыркнул нервным смешком.

- Ну ты и даешь? – потом снова сделался серьезным - Ладно, проехали. Еще послушать же­лаешь? Аэродром в Минске Мазовецом, F-16 неожиданно возобновили полеты, причем это патруль­ные полеты и парами. Это не только для того, чтобы репетировать строй "орла в короне" или креста для ежегодных торжеств в Ясной Гуре. Ты понимаешь, в чем тут дело?

Арик кивнул. Он знал, что в этом плане шум во всем мире был большой. Генералы боялись сказать попам, что при облачности ниже ста метров воздушные парады с показом фигур высшего пи­лотажа никто не проводит, в особенности, над головами многотысячных толп. В результате, число жертв после столкновения двух F-16 превысило количество убитых в Рамштайне[24].

- Усиление подразделений на границе с Украиной. Тут выбор совершенно ясен: отбить Львов не удастся. Тем более, сейчас, когда русские расположились в Крыму, и Россия с Украиной – по сути – представляют одно государство. "Меркавыʺ, возможно, и устаревшие, но если их окопать для обо­роны… И никто не пройдет. Пошли дальше.

Следующий снимок, еще более четкий, сделанный утром, в пору, столь любимых аналитиками резких, вытянутых теней. Фродо ткнул пальцем в экран, затем вопросительно поднял брови.

Арик, наклонившись над монитором, присмотрелся.

- ʺГепардʺ? - рискнул он.

Фродо фыркнул коротким залпом смеха.

- Нет, садись, кол. Ты ошибся. ʺГепардовʺ из излишков Бундесвера получила Румыния. Впро­чем, ты мог и ошибиться, с румынами вы ведь тоже чего-то крутили; вся модернизация их авиации — это же ваша работа. ʺПумаʺ в версии вертолета поддержки, МиГ-21 Lancer.

Н-дааа, в который уже раз подумал он. Из тебя, Арик, агент, как из дерьма пуля. Но ты навер­няка пригоден, чтобы летать на самолетах ʺЭль-Альʺ в качестве охранника. Что же, из этого тоже ведь можно сделать выводы. Касающиеся приоритетов.

- Это ʺЛуараʺ, две пушки KDA, действительно, как в ʺгепардахʺ. И я знаю намного лучшее ис­пользование самоходных установок, чем охрана аэродрома.

Арик, сомневаясь, что-то промычал себе под нос. Он до сих пор всматривался в снимки, явно задумавшись над тем, ну почему для него пошла такая непруха. Столь удобная и уютная резидентура в Минске внезапно имеет все шансы очутиться уж слишком близко к центру событий. А это означало хлопоты. И уж наверняка: конец сладостного безделья и возможности сорваться с работы в компании шифровальщицы.

- И хватит разговоров, шеф, пора делать выводы, - отрезал в конце концов Фродо. Целью бу­дет Литва. Бегство вперед: чтобы убежать от внутренних проблем — ищем врага. Как Аргентина с Фолклендами в восьмидесятых годах. Точно так же без какого-либо смысла и столь же действенно. Сегодня выпало на ботвиняков[25]; ты, наверняка, не знаешь, но прецеденты уже были. В противном случае, оставался лишь Борнхольм или, возможно, Львов, но только не сейчас, когда половина Украи­ны неожиданно сделалась русской. В Крыму сидит, как его там…

Фродо быстро открыл какой-то документ, быстренько просмотрел.

- Ага, Ростиславский… Любопытно: ветеран Чечни и Афганистана. Ну вот, сидит он там, а при случае — во всей восточной Украине. А оставшаяся часть Украины тоже практически российская, не сегодня, так завтра…

Ну да, подумал Фродо, глядя на смущенного офицера и на телячье лицо Моники, которая, во­обще-то, не слишком понимала, в чем тут дело, но женская интуиция подсказывала ей неприятности. Dolce vita закончилась, вскоре здесь будет одно из наиболее важных представительств. Он чуть ли не расхохотался, видя мину Арика.

- И не обольщайся, вероятность очень высокая, практически граничащая с уверинностью, - воспользовался Фродо официальной формулой.

- Ну а может… - Слова Фродо Арика уже убедили, но он еще пытался выискать во всем какой-нибудь баг. - Только как такое возможно? Вторжение? Война? С сотней танков? Да это какая-то хрень…

Все это Фродо уже надоело. Он глянул и с иронией в голосе заявил:

- Хрень, говоришь? Да ведь это же возврат Отчизне земель, отобранных коммуняками… А то, что сотня танков?

Он закурил, совершенно уже не заботясь тем, что нарушает как израильские правила ТБ, так и King’s Regulations. Что ни говори, они же находились в британском посольстве.

- А знаешь, сколько танков имеется у литовцев? Ни одного…

Он огляделся в поисках пепельницы, которую, естественно, не нашел. Вместо нее он восполь­зовался кружкой с монограммой Арика.

- А сколько вертолетов? Не знаешь? Так я тебе сообщу: три. Несколько транспортеров М113, добрососедский подарок американской армии, которая даже замалевала пробоины, сделанные еще во Вьетнами. Немного финских гаубиц, 105-ок. Количество боевых самолетов — ноль целых.

Он сильно ударил по сигарете, так что весь жар выпал. Остатки кофе на дне кружки зашипели.

- Сотни танков абсолютно достаточно. Вместе с авиационной поддержкой. Ну да, будут поте­ри; у ботвиняков до хрена и больше ручного бронебойного оружия, и они ужасно не любят поляков, а эти идиоты ведь обязательно попрут на танках в город. Только ведь что это за освобождение без по­терь, без орошенной кровью земли отцов? По кому-то ведь необходимо совершать мессы, кого-то необходимо посмертно награждать? Да нет, дорогой мой, удастся. Гораздо сильнее меня беспокоит то, что случится позднее…

Израильский офицер ошеломленно качал головой.

- И скажу тебе еще вот что, - прибавил Фродо, чтобы окончательно придавить Арика. - Я ведь на всем белом свете не один-единственный гений. Эти снимки просматривают и другие. Спутник без причины не трогают, сам же недавно мне говорил. Так что садись-ка за рапорт, тогда не будем в самом конце очереди…

Операция ʺОстрая Брамаʺ, подумал Фродо, когда уже остался сам. Так все это наверняка и будет называться. В отчетах по прослушиваниям, которые просматривал, поскольку не было здоро­вья читать их полностью, эти слова с недавнего времени часто повторялись. Острая Брама, насле­дие веры. Возврат к матери-Отчизне.

Оставалось сделать лишь одно. Память у Фродо была хорошая. В том числе и зрительная для набиваемых на клавиатуре паролей. Ему даже не нужно было пользоваться ʺки-чекомʺ, который инсталлировал, понятное дело, нелегально и без согласия Арика. Вообще-то о догадывался, что уви­дит, тем не менее, даже вздрогнул.

Прикрытые сеткой ряды РТ-91, круги свернутых гусениц. Колонны разведывательных вездехо­дов ʺжбикʺ и модернизированных БРДМ-ок[26] на лесной дороге. Снимки в инфракрасных лучах, с ма­лой разделительной способностью, авиабаза с нечеткими силуэтами истребителей.

Американский разведывательный суперсамолет ʺАврораʺ фотографировал то же самое.

Фродо еще просмотрел последние сообщения в Сети. В принципе, было достаточно всего од­ной фотографии: громадная туша авианосца в датских проливах, окруженная понтонами активистов Гринписа.

Коротышка отодвинул кресло, закурил следующую сигарету, выдувая дым прямо на противо­пожарный датчик, который он заклеил жевательной резинкой. Пепел снова стряхнул в кружку Арика; долгое время сидел, не шевелясь.

- Ну, блин, нам и вхуярят… - произнес он наконец вслух. - Пизды влепят все…

Потом до него дошло, какое он применил слово. Слово ʺнамʺ.

Ну, блин, и навертел, с иррациональной злостью подумал Вагнер. Но безошибочно.

Он чувствовал, что низушок и на сей раз прав. И сам это прекрасно понимал. Только вот не хотелось ему в этом признаваться.

Он знал: все, что им делается — это иллюзии. Он словно букашка на пути дорожного катка. То, что он делает, возможно, важно для него. И уж точно, что ни для кого более. Тем не менее, не хо­телось ему с этим соглашаться. Еще не сейчас. Но впервые за долгое время он не знал: что делать.

И он позволил поддаться иррациональной злости. Умник хренов! Ввсе предусмотрел, даже то­гда.

Все, кроме самого важного. Вагнер признавал, что он несправедлив. Тогда Фродо не видел самого важного снимка, не того, с разведывательных спутников или супер-пупер секретного самоле­та. Ключевой снимок был сделан гражданским геофизическим спутником, только не было в нем ниче­го тайного, никаких тебе военных кораблей или самолетов. Снимок представлял собой океан у побе­режья Норвегии. А точнее: распределение температур в нем.

Неважно, подумал Вагнер. Ему тоже все это осточертело, как и всем нам. Мы уже не выдер­живаем всего этого фарисейства. И он нам отвечает тем же. Но в одном он прав: надо кончать. Хва­тит, нужно воспользоваться предложением; второго случая может и не представится. И пиздовать от­сюда как можно дальше.

Но еще не сейчас. Ведь я же принял контракт. Успею. Все мы успеем.

Ненадежные данные. Инцидент в Северном море, странные действия русских, никак на них не похожие, не соответствующие им, всей их системе поведения, всех их ментальности. Оторванные улики, как этот ёбаный вертолет, как раз модернизированный…

Время пока что у меня имеется, повторил он про себя, прохаживаясь по заросшему сорняками двору. Наконец остановился возле едва заметного, низенького холмика свежепритоптанной земли.

- Ну и что, дворняга. Ты тоже считал, будто бы у нас все в порядке? - спросил он вслух.

Пес не отвечал. Он был мертв.

Велосипед класса ʺstealthʺ подпрыгивал по разбитому, покрытому выбоинами асфальту. Скло­нившийся над рулем Фродо давил на педали изо всех сил. Все сильнее и сильнее, как будто физи-ческим усилием желал заглушить мысли.

Но не удавалось. Низушок машинально объезжал наиболее крупные дыры в дорожном полот­не, которое не ремонтировалось годами; менял скорость, когда приходилось въехать на песчаный склон, чтобы объехать загораживающие дорогу сваленные деревья. Но все время он видел лицо Вагнера и бесконечно повторял слова, которые поначалу говорил спокойно, чтобы под конец проо­рать:

Старый, седой дурак!

Колесо подскочило на камне, равновесие с трудом удалось удержать. Но не притормозил — нажал на педали еще сильнее. Дорога становилась чуточку получше, асфальт не такой потрескан­ный, последние три километров до самой Оструви. В бедрах и икрах отзывалась тупая боль. Только Фродо скорости не снижал.

Старый, седой дурак!

А ты, Фродо? Все сделал? Вот скажи, ты все сделал для…

Для друга?

Единственного, кто у тебя остался.

Влага, засыхающая на обдуваемых воздухом щеках. Это всего лишь пот.

А всего ты и не сделал. Начал погоню за собственной иллюзией и завалил все дело, так как принял за добрую монету уверения, данное в качестве "да отвяжись ты" обещание. Ты же знал, что не имеешь права верить, не должен. Но поверил, ради собственного спокойствия, только лишь затем, чтобы гнаться за собственным миражом.

Скрип переключателя передач. Теперь уже можно ехать по центру шоссе, будет еще быстрее.

Задница ты, Фродо, а не аналитик. Делаешь заключения, представляешь их кому-то, но не же­лаешь задать себе труда их подтвердить. Потому что нет у тебя на это время, так как ты на все мах­нул рукой. На все, кроме одного. Но даже и здесь ничего не достиг. Так что не удивляйся, что он тебе не поверил. А даже если и поверил, то не смог убедить самого себя. Не смог признать, что все конча­ется.

Старый, седой дурак.

- Не нашел?

Фродо с облегчением принял смену темы. Не то, что он так уж желал рассказывать о соб­ственных поисках, не увенчанных каким-либо успехом. Поисках длительных, дорогостоящих, иногда рискованных. Не желал он выглядеть типом, задающим слишком много вопросов в пограничной поло­се, выпытывающим о вещах, явно представляющих собой военную тайну. А что самое паршивое, он и сам вызывал впечатление, будто обо всех этих тайнах знает уже достаточно много.

И безуспешно. Причем, все указывало на то, что ничего уже не изменит.

- Как горохом об стенку, - c произнес он, чувствуя на себе внимательный взгляд Вагнера. – Не знаю, не видел, в учете такого нет. И это еще самые вежливые. Не столь вежливые спрашивают, не роняли ли меня в детстве на голову. Совершенно невежливые хотят арестовать или расстрелять. Либо совместить и то, и другое.

Вагнер покачал головой.

- А ведь это опасно, Фродо, - сказал он, не слишком уверенный в том, будто бьы его мнение что-то здесь значит.

Низушок прекрасно знал про опасности. И вовсе не собирался отказываться от выполнения задачи. Именно в этом навязчивая идея и заключается, подумал Вагнер и тут же скривился. Уж слишком самокритичной была эта мысль.

- Что, думаешь я не знаю? - взорвался Фродо и тут же прикусил язык. Не хватало еще, что они друг на друга станут вызверяться. – Знаю, - прибавил он, уже спокойнее. – Я все это понимаю. Но я… Я должен… А ты…

- А я не должен? – внешне спокойно спросил Вагнер.

Только очень внимательное ухо могло выловить в его голосе опасные нотки. Но сориентиро­ваться мог только тот, кто очень хорошо его знал.

- Проехали… - быстро прибавил Вагнер. – Лучше скажи, что сделал.

- Это я могу определить одним словом: нихрена.

Старый, седой дурак…

Фродо проглотил что-то. Он и сам не знал: то ли стекающие в горло слезы, то ли слюну.

А ты, вместо того, чтобы пиздеть… Мог бы и попытаться, еще раз. Но не попытался.

С трудом притормозил перед огромной ямой, в которой наверняка погнул бы алюминиевые ободья. Асфальт провалился, вода, собиравшаяся в заросших сорняками, давно уже не очищаемых траншеях, вымыла песок и мелкие камни. Проехать было невозможно. Нужно было сходить с велоси­педа и вести машину за руль.

Только лишь остановившись на другой стороне провала, низушок понял, насколько он устал. Тупая боль пронзала отравленные молочной кислотой мышцы. Футболка полностью пропиталась по­том.

Коротышка какое-то время вел велосипед, ожидая, пока не успокоится дыхание, утихнут глу­хие удары сердца. Но вскоре не удержался, вскочил в седло, еще сильнее нажимая на педали, тре­щало устройство смены передач. Как и раньше, он летел по средине шоссе, лишь бы успокоить коло­тящиеся в голове мысли. Но одна из них возвращалась снова и снова.

Старый, седой дурак.

- Фродо, все это впустую.

Казалось, что Вагнер полностью поглощен подогревом банки с германским гуляшем. Правда, консервы были изготовлены еще во время последнего наступления, и даты сроков пригодности, вы­битые на крышке, лучше было не читать, но и так гуляш казался гораздо лучшим, чем русские пайки. Но вот достать другие продукты становилось все труднее.

- Все впустую… - повторил Вагнер, перемешивая мясо на сковороде штыком от калашникова. При этом он всегда говорил, что штыки годятся исключительно для этого. – Знаю, что тебе сложно с этим согласиться, но ее ты не найдешь. Нет у тебя шансов.

Веджьмин нахмурился, заметив отсутствующий взгляд коротышки. Все впустую, подумал.

Вагнер осторожно прикрутил огонь. У русских бензиновых примусов имелось множество до­стоинств, в особенности теперь, когда о баллонах с пропаном и слух пропал. Примусы же работали на всем, чем угодно: от бензина до авиационного керосина. У них, правда, имелся один недостаток – взрывались слишком часто.

Все впустую, размышлял Вагнер, царапая сковороду штыком и соскребая кусочки приставше­го мяса. Не послушает же, вбил себе в башку, и тут ничего не изменишь.

Тем не менее, он попытался еще раз.

- Не найдешь, - он старался говорить как можно спокойнее, на психов это вроде как лучше всего действует. Правда, Вагнер особо в это не верил. – Ты же сам говорил, что это исключительно секретная операция. Такого подразделения официально нет и никогда не было. Она сама может на­ходиться где угодно. Имя теперь у нее совершенно другое, задание – тоже. Никто о них ничего не зна­ет, во всяком случае – в нашем захолустье. Ты пойми, даже Кирпичев на этом накололся; у Рости­славского, попросту, были знакомства, он мог вызвать, кого захотел. И это доказывает, что он говорил правду, говоря, будто бы чувствует угрозу со стороны Кирпичева и его чеченской мафии, - усмехнулся веджьмин. - А точнее: наоборот, со стороны чеченской мафии и ее Кирпичева…

Фродо молчал, он уже слышал такое раньше и даже несколько раз. Ничего нового приятель не сообщил.

Вагнер прикрутил огонь, снял сковороду с примуса. Исходящий паром гуляш он накладывал на пластиковые тарелки, найденные когда-то на заправке. Тарелки оказались вечными, дешевый пла­стик выдержал уже несколько лет пользования.

- Где-то должен быть перец, - буркнул он. - Швабы не умеют правильно ложить в консервы приправы… Спасибо.

Он посыпал мясо перцем из поданной низушком баночки, перемешал.

- Ты обязан с этим согласиться, - сказал он между одним и последующим куском. - Понять…

Фродо бросил вилку на пол и сорвался с места, чуть не переворачивая складной алюминие­вый столик для пикников.

- И что я, курва, должен понять?! - заорал он, плюясь гуляшом. - Что никогда ее уже не увижу? Единственной девушки, которая… Единственной…

Он сбился. На губах дрожали прилипшие волоконца мяса.

- И должен понять? Послушать тебя, что все это напрасный труд, и на все наплевать, вот так, просто?! Потому что это, курва, невозможно? Опасно? И потому на все насрать и забыть?

Вагнер машинально копался вилкой в гуляше, всматриваясь в бурые кусочки мяса.

- Вот знаешь что? - пропыхтел Фродо. - Только не поучай меня. Я не такой как ты и Каська, блин, прости, Маргаритка… Она же обижается, если ее так назвать, она же Маргаритка, свободная воительница, ужас пограничной зоны… И она не может признать, что хотела бы свалить отсюда, как можно дальше. Лучше всего — с тобой. И не может признать, поскольку, блин, долг курва, спрашиваю тебя: перед кем? Или же перед чем?

- Быть может, перед самими собой, - тихо ответил Вагнер, не поднимая глаз.

- Ага, ʺперед собойʺ. - Фродо уже не кричал, голос его сделался тихим и злорадным. - Это как у тебя, всегда правопорядочного веджьмина. У тебя имеется миссия. И кодекс. Но только вот, курва, вы оба не можете заметить, что происходит. Вы не способны увидать даже самих себя. Не способны понять, что вот то, что происходит сейчас между вами — это подарок судьбы, который больше не повторится. Ни­когда более! Никогда, если этот пустите псу под хвост…

Он поднял вилку, повертел ее в пальцах, глядя, словно бы впервые в жизни видит нечто подобное. Пальцы дрожали. Низушок вытер их полой куртки.

- Возможно, Вагнер, я и ошибаюсь. Возможно, все не так, как я думаю, возможно, ничего и не готовится. Может быть, все это только паранойя. Только мне все уже осточертело. Я хочу съебаться отсюда, как можно дальше… Как только найду ее, или как только она найдет меня. Я обещал, и она тоже. Послушай, даже если я не прав, то все равно: всему конец. Все это не имеет никакого смысла. Вагнер, да ради Бога, плюнь на этого ʺблэкхокаʺ, пускай себе летает. Долго не полетает, все ведь у них работает на остатках, топливо кончится, и будет покой. Если ты не решишься, с тобой не пойду, мне уже все надоело…

- А ты и так не пойдешь, - заявил Вагнер. - Ты мне там нужен так же, как в заднице зубы…

Он тут же пожалел о собственных словах. Но Фродо даже не обратил на них внимания.

- У тебя есть еще один выход. И в любой момент. Можешь воспользоваться предложением, и выехать отсюда ко всем чертям, только ведь у тебя имеется миссия, у тебя имеется кодекс. И даже подумать не желаешь, что этим перечеркиваешь не только свой шанс, но отбираешь его у Маргарит­ки. Ты отбрасываешь нечто такое, что уже не повторится. Чего никогда уже не найдете: ни ты сам, ни та несчастная женщина.

И вдруг совершенно неожиданно замолчал, играясь вилкой, крутя ее в пальцах.

- Послушай, Фродо… - прервал молчание Вагнер. - Это было предложением кому-то такому, каким я был давным-давно, еще до того, как томагавк попал в мой дом. Та часть меня осталась под развалинами вместе с моей семьей, котами и псом. Со всем тем, что было для меня важным. Шведы дарят шанс тому мне, не зная, что того меня уже нет. А сейчас… Сейчас у меня уже нет ничего, кроме этого ʺтеперьʺ. Кроме, как ты сам говоришь, иллюзий и кодекса. Ничего нет, и уже никогда не будет…

Фродо поднял голову.

- Ну ты и дурак, - только и сказал он. - Старый, седой дурак…

ʺСталкерʺ машина очень тихая. Сорок тонн, броня как на основном танке. Вооружение — 30 мм пушка и пусковая установка управляемых ракет ʺКорнетʺ; силуэт низкий, приземи­стый. Машина, идеально заточенная под разведывательные действия, тихая, словно хорошпя легко­вая машина.

Все это мелькнуло в голове низушка, когда неожиданно, словно чертик из табакерки, перед ним появилась низкая, приземистая туша.

Фродо изо всех сил дал по тормозам, то же самое сделал в одинаковой степени изумленный водитель-механик ʺсталкераʺ, который со всей скорости выехал на средину шоссе с лесной просеки. Сорок тонн боевой машины и пятьдесят килограммов Фродо, если считать с велосипедом, неумолимо двигались навстречу друг другу. И результат этой встречи казался однозначным.

Тормоза ʺсталкераʺ действовали неплохо, только сорок тонн стали и композитных материалов обладают длинным тормозным путем. Несмотря на соответствие ABS, делавшим так, чтобы широкие гусеницы не теряли сцепления, разведывательная машина продолжала двигаться вперед.

В самый последний момент, когда от покрытой уменьшающей радарное отражение сеткой лобовой брони его отделало, самое большее, метра четыре, Фродо отпустил рукоятки тормозов и вместе с велосипедом рванул в сторону. Падая в придорожный ров, он почувствовал удар где-то в области заднего колеса.

Какое-то время он лежал, сунув лицо в сухую траву, слыша лишь тихое тарахтение многосту­пенчатой звездочки в до сих пор крутящемся колесе. Этот звук смешивался с тихим рыком двигателя ʺсталкераʺ на холостом ходу и связками многоэтажных русских ругательств…

Фродо открыл глаза, поднял голову и выплюнул песок. Колесо. На пробу пошевелил руками, потом ногами. Те были на месте и даже не болели. Горела только стертая кожа на щеке; падая, низу­шок проехался по мелким камням. Невольно Фродо восхищался словарным запасом и изобретатель­ностью русского.

Он с трудом поднялся, поглядел поначалу на велосипед. Колесо медленно крутилось, было ясно, что центровка у него хорошая. Потом поднял глаза на шершавый борт ʺсталкераʺ, на защищаю­щие ходовую систему фартуки из армированной резины, на плоскую башню, из которой высовывался солдат в черном комбинезоне танкиста. У него было широкое, побагровевшее сейчас от злости лицо с монгольскими чертами.

Русский замолчал, то ли воздуха не хватило, то ли он ужасно удивился увидав низкорослого типа с поцарапанным лицом, который должен был валяться под гусеницами в виде кровавого блина. Фродо воспользовался моментом:

- Как ездишь?! - крикнул он. - Бар-ран! Это разве так выезжают с второстепенной дороги на главную?! Еще немного, и я бы тебя стукнул, и что бы тогда было?

Командир ʺсталкераʺ, похоже, не понял. Он только лишь выдал последнее ругательство, в ко­тором сравнивал Фродо с половым органом крупного морского млекопитающего. ʺСталкерʺ плюнул го­лубым дымом из выхлопных труб, двигатель рыкнул погромче. Машина тронулась, вывернула, чуть ли не сталкивая низушка в канаву своим задом, после чего перевалил через дорогу, выбрасывая из-под гусениц фонтаны дерна и песка.

Прежде чем механическое чудище исчезло в просеке, коротышка успел показать оглянувше­муся командиру международный жест.

Фродо поднял велосипед, без какого-либо толку осмотрел заднее колесо. Адреналин уходил, низушок чувствовал себя обессиленным, ужасно усталым. Он присел на краю придорожного рва, хло­пая по карманам в поисках сигарет. Не нашел, зато вспомнил, как выкидывал пустую пачку. Нужно бу­дет прикупить в Оструви у знакомого барыги.

Он со злостью сплюнул, остатки песка заскрипели на зубах. Нужно двигать, подумал. Нужно двигать, потому что… Что-то вдруг стиснуло желудок. Или возвращаться. Да нет, и так уже поздно. Ведь он со вчерашнего дня находится на той стороне. Он сам и долбаные Белки.

Фродо вытащил велосипед на дорогу, поехал, не обращая внимания на то, что алюминиевый обруч трется о колодку заднего тормоза. На педали жал изо всех сил, разгонялся медленно. Но спе­шил. Только лишь затем, чтобы собственными глазами увидеть, что не ошибался. Что все вышло по его, что все обещания пошли напрасно. Старый, седой дурак. А ты, Фродо — второй.

- Возможно, ты и прав, - в конце концов сказал Вагнер, когда оба уже успокоились и перестали покрикивать друг на друга. - Наверняка ты прав.

Неожиданно Фродо захотелось выпить. Пускай даже той ногомойки, которую он обычно тер­петь не мог. Но ничего не вышло. Вагнер никогда не пил перед выходом на другую сторону. А фродо не был настолько предусмотрительным, чтобы сделать какой-то запас.

- Даже если бы у меня и не было, - охрипшим голосом буркнул он, чувствуя, как пересохло в горле. - Это ко всему еще, все о тебе правда…

Он жестко глянул на Вагнера, который на сей раз глаз не отвел.

- Знаешь, еще до недавнего времени я на тебя рассчитывал. Надеялся, что обо мне не забу­дешь, позволишь отсюда вырваться. Ведь сам я никак не справлюсь. Рассчитывал… Дурак я был, и как можно было рассчитывать, будто бы ты будешь помнить обо мне… Раз даже о себе помнить не желаешь. Избегаешь ответственности за себя, за ту девушку, которая… Эх, да что я тебк буду гово­рить, Вагнер. Все это реальность. То, а не то, что ушло когда-то, очень давно. В чем ты уже не вино­вен. И ты уже никому и ничему не должен. Кроме нас.

Он склонился над алюминиевым столиком, над пластиковыми тарелками, на которых практи­чески нетронутый гуляш уже застыл неаппетитными комьями.

- Ты, Вагнер, ебанутый на всю голову, - прошипел он веджьмину прямо в лицо. - И она ебану­тая. И я тоже ебанутый…

Он подвинулся еще ближе.

- Все мы е-ба-ну-тые! - проскандировал коротышка.

Поворот, дорога пошла вверх. Заросли алычи, зарастающие канавы по обеим сторонам шос­се, слева — развалины сожженных домов. До вершины холма метров пятьсот.

Фродо ехал все медленнее, погнутое колесо давало о себе знать; наживая на педали коро­тышка покачивался в обе стороны. Он не мог понять: то ли у него шумит в ушах, то ли сильно бьется сердце, а может… Сейчас узнает. Только заберется на вершину, откуда увидит перекресток и тран­зитное шоссе на Вышкув и Варшаву.

Еще несколько десятков метров.

- Не могу я отказать.

Вагнер поднялся от туристического столика, подошел к темнеющему уже окну. Скоро закат.

- Не могу, - повторил он, не поворачиваясь, говоря куда-то в сереющее пространство за ок­ном. - Я должен это сделать, потому что…

- Потому что обещал? - вспыхнул Фродо. - Аванс взял? Потому что кодекс тебе запрещает? Мужик, да спустись, наконец-то, на землю…

Вагнер обернулся. В комнате было темно. Фродо был виден только силуэт на фоне серого, прямоугольного пятна окна. Спрятавшегося в тени лица не было видно.

- Не взял я аванса. Но пообещал. И под конец не сделать не могу, не так, Фродо…

Он прервался, опустил голову.

- Да, ты прав, все это я делаю исключительно для себя… О чем тут, собственно, говорить…

И действительно. У тебя шиза на всю голову, у меня шиза на всю голову. И все остальное уже не важно, даже любовь? Не бойся, Вагнер, вслух я этого не скажу. Дружбу и всех приятелей — побо­ку. Важен только твой контракт, обязательства не пропустишь. Пожертвуешь всем, что случилось с тобой, как слепой пес в чужой деревне. Исключительно во имя принципов и мечтаний.

Фродо в бессильной злости стиснул кулаки.

Ну а ты сам? - неожиданно отозвалось откуда-то. Ты сам — лучше? У тебя тоже есть свои ду­рацкие миражи. Ты и сам не сделал всего… Не помог… Занялся исключительно своими делами.

- Фродо, даю тебе слово, что это уже последний раз. - Пламя зажигалки на мгновение освети­ло лицо. - Спасибо, что все это высказал…

Бензиновый огонек потух. Только жар сигареты, когда Вагнер затягивался, добывал из мрака блеск глаз, скулы.

- Как только вернусь, то…

Голос сломался. Он хотел сказать, что как только вернется, то оправится прямо к ней. Скажет все то, что сегодня услышал, что осознавал, но вот оформить словами не мог. Все, что до сих пор по­давлял в себе, запутавшись в сеть иллюзий, мечтаний и обязательств. И конечно же, не подведет приятеля, маленького коротышку, который был ему так близок эти последние годы. Который ведь рас­считывал на него. Но не может он подвести и Кудряша, ведь… Ведь взялся выполнить задание… Ведь он же до сих пор веджьмин, а по свету шастают чудовища.

Он хотел все это высказать, но не мог.

- Как только вернусь… - только и повторил.

Если только вернешься, подумал Фродо.

Вот и вершина возвышенности. Длинная прямая спускается вниз, до самого перекрестка. Уже не надо жать на педали, с возвышения можно съехать по дороге между разрушенными каменными и сложенными из почерневших, старых досок домами, покрытыми замшелой толью. Можно ехать, не крутя педали, слушая громкий грохот, делающийся все более громким. Нужно только быть осторож­ным, чтобы вовремя притормозить и не въехать на перекресток, через который с воем двигателей и скрипом гусениц проходят тяжелые машины.

Фродо остановился на обочине и с помертвевшим лицом глядел на тянущиеся по дороге на Вышкув танки. Его предположения окончательно подтвердились. Низушок почувствовал, как что-то стекает по щекам; он вытер злые слезы, размазывая кровь со счесанного лба.

Все сходится. Сам он был паршивым аналитиком, Вагнер — упрямым дураком, а генерал Ро­стиславский — сволочью.

Говоря по сути, все сводилось к пункту первому. Паршивый аналитик. Потому что остальные два пункта обязан предвидеть.

По шоссе бесконечной колонной тянулись танки. Не старые восьмидесятки, здесь шел первый сотр русской армии, приземистые машины, похожие на драконов своим сегментированным, керамиче­ским панцирем, разрисованным в пятна под ящерицу. С зарядными автоматами в нишах длинных, сварных башен, окруженных датчиками и зарядами систем активной защиты ʺАренаʺ, предназначен­ных для перехвата подлетающих снарядов. Фродо невольно вспомнилось, что, в том числе и с сер­дечниками из обедненного урана.

За танками двигались транспортеры: низкие, на танковых шасси. БМПТ — Бронированная Ма­шина Поддержки Танков; тяжелые транспортеры для перелома хода боя, плоды опыта Грозного и Украины: с 30-мм пушками, монтируемыми снаружи низких башен, с гранатометами АГС-17 в спонсо­нах на крыльях.

Фродо выпустил из рук руль, его выкрашенный точно так же, как и транспортеры, горный вело­сипед свалился на обочину. Коротышка стоял неподвижно, выхлопные газы двигателей першили в горле, глаза слезились от поднятой гусеницами пыли. Да – это хана. Теперь у Фродо была уверен­ность, это уже не было всего лишь спекуляциями. События ускорялись, армии, принимающие участие в "мирной операции" по "возврату демократии", должны были встать лицом к лицу. У Фродо не было никаких иллюзий в отношении результата. Русские дойдут до Карпат, диспропорция сил по сравне­нию с увязшими в различных войнах американцами была уж слишком большой. Низушок всдел все это как на ладони, против новейших танков встанут немногочисленные ʺабрамсыʺ и старенькие М60, против устойчивых к обстрелу, сметающих все перед собой лавиной 30-мм снарядов — устарев­шие ʺбрэдлиʺ.

Мир искал новые формы, новые границы. Люди же же были ничего не значащими пешками, козявками на пути приближающихся один к другому дорожных асфальтовых катков.