Сенильная санация

Сергей ШВЕДОВ СЕНИЛЬНАЯ САНАЦИЯ Рассказ

Единственный кардиолог в районной больнице присел на кушетку у себя в кабинете, держась за сердце, и не выпил, а выплеснул себе в глотку мензурку валерианки, которую поднесла дрожащими руками медсестра. Главу администрации Тюленегорского района ему удалось вырвать из цепких лап инсульта буквально на самом пике гипертонического криза.

Неотложку этому несчастному председателю райисполкома вызвали сразу после грозного, даже разносного звонка из краевой администрации. Звонок был столь высокой государственной важности, что у руководителя райцентра был полный перспективный повод получить инсульт с инфарктом в одном пакете. Мало того, что чиновники из Края обвинили председателя райисполкома чуть ли не в пособничестве в раздувании мирового скандала с целью дискредитации и даже диффамации имиджа Российской Федерации в ООН, так ещё в вверенном ему районе на хозяйстве не оказалось опытных специалистов–дорожников и готовой дорогоочистительной техники.

В жуткую метель застряла в снегу на полпути к ближайшему трудовому лагерю машина начальника всей зоны лагерей соцобеспечения богадельного режима Тюленегорского района. Мороз подбирался к отметке 40 градусов. Если полковник Коноваленко замёрзнет насмерть, райадминистрации лучше было бы всем составом замёрзнуть вместе с ним, чем попадать под оргвыводы из Москвы. Коноваленко был женат на племяннице главы администрации президента Российской федерации. Поэтому самым лёгким из наказаний для районного начальства будет перевод рядовым чиновником в любой из посёлков на южном берегу моря Лаптевых.

В тюленегорском ремдормехотряде на тот момент не было на ходу ни одной снегоочистительной машины, не то что гусеничного тягача со снегорезом, чтобы вызвалить начальника всех краевых трудлагерей богадельного режима из снежного плена.

Но у Бога планов много. Глава полиции района поднажал на своего давнего конкурента из райуправления охраны живой природы, тот выкрутил яйца самым крутым браконьерам, которые по масштабам Тюленегорска числились самыми богатыми олигархами. Поговаривали даже, что с виллами во Флориде. Уже через сорок пять минут после звонка администрации из самого Края частный гусеничный вездеход выехал на дорогу к ближайшему соцтрудлагерю богадельного режима, волоча за собой огромный металлический лист толщиной десять миллиметров, чтобы поставить на него машину полковника, как на сани. Если тянуть лёгкий армейский «козлик» просто на буксире, занастевшие сугробы все мосты у машины сорвут.

— Товарищ полковник! — заорал майор, пытаясь перекричать метель. — На вверенном мне объекте усиленной охраны спецконтингента происшествий нет.

— Уйди, дурак! — оттолкнул его начальник и ввалился в раскрытую дверь КПП. — Нашёл время представляться… Веди меня в самое тёплое место и вели подать чаю. Да и ещё чего погорячей.

— Я и отчёт вам туда принесу.

— Подотрись своим отчётом! Ты мне совсем не нужен. Я к тебе капитана из особого отдела привёз. Вот перед ним и становись в раковую позу без вазелина.

— А это по какому казусу–то?

— Припомни, придурок, когда это особисты перед нами отчитывались? У служак из госбезопасности режим совершенной секретности, нас их дела не касаются. Отправляйся к нему на допрос, а я погреюсь у печки.

И майор, и полковник по соображениям секретности никак не могли быть осведомлены о причинах ЧП государственной важности, а оказались в этом административном торнадо совершенно случайно. Ядро кругового вихря зародилось полтора дня назад в редакции столичного ЦТ‑4.

Главред мельком глянул на листок с программой новостей в прайм–тайме и заорал так, что еле выдержали мембраны микрофонов:

— Этого грёбаного Шмельчука ко мне!

Желеобразное создание в цветастой кофточке с рюшами и крупными бусиками на декольте тряслось на пороге кабинета, не решаясь перешагнуть опасную черту:

— Вызывали Исидор Евлампиевич?

— Ты, пидорок, меня захотел подставить?

— Н-не понимаю.

— Читай подчёркнутое!

Редактор новостных программ трясущимися пальчиками с симпатичным маникюром взял листок и стал читать тонким голоском девушки, которая пробуется на место комментатора прогноза погоды:

— «Из мира науки. Международная математическая ассоциация отметила премией в пять миллионов долларов российского учёного Е. Шумахера за доказательство эпохальной теоремы Ференца Эстергази о шести принципах стабильности гравитонов. Вслед за этим Шведская королевская академия наук выдвинула кандидатуру Шумахера потенциальным нобелиатом в области физики за совокупность разработок, позволяющую произвести настоящую техническую революцию в области авиационного двигателестроения…» И где тут крамола, шеф? Я взял это сообщение с новостной ленты Всемирного информационного агентства прямо слово в слово. Перевод совершенно адекватный.

— Руководство ВИА пусть хоть раком станет, а я вылетать из руководящего кресла и становиться всемирным позорищем не хочу!

— Что–то не так в информашке, шеф?

— Ты знаешь, сколько лет этому Шумахеру?

— Нет.

— Профессионал мог бы и поинтересоваться — ему 63 года.

Руководитель службы новостей закусил губу и ещё более стал походить на трясущийся студень.

— Напоминаю для тупых. Десять лет назад всемирная организация здравоохранения своим неоспоримым концептом утвердила, что у обитателей стран третьего мира в пресенильном возрасте 55–60 лет наступает старческая деменция, а в постсенильном 60–65 — полный маразм. Человек делается совершенным дебилом и официально объявляется недееспособным. Поэтому в странах третьего мира, к которым принадлежит и Россия, введена так называемая «сенильная санация». Недееспособных граждан на период дожития до самой смерти изолируют от мира нормальных людей, чтобы старые недоумки не были в обузу молодым и полным сил избирателям. Заодно решаются так называемый квартирный вопрос и проблемы с безработицей.

Красиво подведенные бровки редактора новостных программ издевательски изогнулись, а на губках с татуажем появилась многозначительная улыбочка.

— Чему ты ухмыляешься? Да, мне 66 лет. Но я гражданин США, страны первого мира, а не сраной Рашки, страны третьестепенного сброда. У меня протоевропейский генотип — хромосомочка к хромосомочке, чтоб ты знал. Кроме того у меня есть французское и германское подданство. Моя принадлежность к высшей расе не обсуждается. У меня не может быть ограничения по возрасту для выполнения профессиональных обязанностей.

— Разумеется, шеф, я это как–то подзабыл.

— Ты этого никогда и не знал. Надеюсь, ты теперь понял, что полоумный Шумахер в маразматическом возрасте да ещё в России не мог сделать бы эпохального открытия?

— Да, сэр.

— Никогда не называй меня так! Хотя мне это и приятно слышать, но всё–таки мы патриоты России как–никак, пока кормимся с распродажи её природных ресурсов.

— Сэр, то есть шеф, а что будет с денежными премиями этого Шумахера?

— Пусть это тебя не беспокоит. Многонациональная Российская Федерация благополучно переваривает чужие финансы. Эти деньги пойдут в фонд социального обеспечения. Что–то, несомненно, достанется и самому Шумахеру. У нас же никто не отменял попечительской заботы государства о народонаселении, а? В конце концов, Шумахер заслужил небольшое поощрение. Но только никаких упоминаний о нём в прессе! Такого гражданина России нет в живой природе. Кстати сколько тебе самому лет?

Студенистое желе, которое теперь напоминал редактор новостных програм ЦТ‑4 едва не расползлось от страха в подрагиваюшую лужицу на пороге кабинета главреда.

Как от камня, брошенного в воду, после всплеска пузырей и капель сначала во все стороны расходятся круги, а потом в самом центре быстро улегается волнение, но на периферии разбегающиеся волны ещё долго мутят воду, так и в этом случае волны столичного ЧП ещё долго беспокоили провинциальный Тюленегорский район Тундролесного края.

Кардиолог подал в райздравотдел завявление об увольнении по собственному желанию. Главврач ощутил неотвратимую тягу запить хотя бы на месяц, но у него не было зама. Медслужба района опустошилась до самого дна, как расколотый аквариум. Что касается «скорой помощи» то на вызов выезжали даже на фельдшеры, а санитары. На приёме больных вместо терапевтов давно уже сидели предпенсионные медсёстры, а за ортопедическую стоматологию отвечал зубной техник, который по суровому закону о сенильной санации уже получил предупреждение об увольнении по старости лет — ему через месяц стукнет 60, а после шестидясяти лет имели право служить только генералы и государственные служащие по степени не ниже второго ранга.

Лишь только чиновники федерального уровня не имели ограничения по возрасту для продолжения службы на благо народа и страны. Так государство боролось ещё и с инфляцией, строго придерживаясь рекомендаций авторитетных международных финансовых фондов и банковских организаций. Конфискованные сбережения «неживых граждан» позволяли третьим странам стабилизировать банковскую систему, а отказ «неживым гражданам» в потреблении излишних материальных средств (без права отправки денежных переводов и продуктовых посылок в спецпоселения для «сеньёров») способствовало насыщению рынка товарами повседневного спроса и продуктами питания. Ведь престарелые «сеньёры» в иных странах составляли до двух третей населения — просто кошмар какой–то!

Что же касается главного виновника всей заварухи, то он, как говорится, ни ухом ни рылом был не в теме. Когда Ефим Шумахер после работы в цеху выстоял в столовой очередь на ужин у конвейера с тарелками и получил свой дощатый подносик с алюминиевой миской борща из кислой капусты, такой же миской с овсянкой, четверть буханки чёрного хлеба и алюминиевую же кружку компота на сахарозаменителе с сухофруктами из вчерашнего компота, почти все длинные столы из неструганых досок были пусты. Он легко нашёл свободное место рядом со стариками из его бригады.

Вилок тут не выдавали, а ложки тоже были алюминиевые. Врачи из местной санстанции всякий раз составляли предупреждение, что борщ из кислой капусты и кислый компот нельзя разливать в алюминиевую посуду, поскольку у сенильного спецконтингента лагерей богадельного режима может развиться болезнь Паркинсона — «трясучка» рук из–за того, что при взаимодействии с органическими кислотами алюминий выделяет вредные соли. Но на предупреждения медиков лагерные власти просто махнули рукой.

Ведь сами медики как в рот воды набрали по поводу скудного рациона питания стариков–лагерников. Потому что проверяльщики из санстанции покидали лагерь с сумками, набитыми фруктами, конфетами, красной рыбой и чёрной икрой.

Так было во всех трудлагерях и до Сталина, и при Сталине, и после Сталина. Государство отводило на питание лагерным сидельцам немалые суммы и снабжало первосортными продуктами. Но лагерной администрации тоже надо жить, так ведь? Задачка не из лёгких. Но эта система уравнений решалась просто — рыночные махинации существовали и при социализме, и при диком капитализме. Первосортные продукты питания обменивались по определенному курсу на третьесортные или же вообще бесплатные отходы, предназначенные на корм свиньям в подсобным хозяйствах при лагерях. А в конечном итоге накопленный в бумажных дензнаках капитал обращался по чёрному курсу в золото, которое никогда не подведёт вертухая на пенсии.

Такая же система спецпоселений и лагерей для отживших свой срок граждан страны легко самовозродилась после введения сенильной санации по всей постсоветской России. Нужно же понимать, что большинство лагерных зон было расположено в зоне вечной мерзлоты в Приполярье. Это позволяло сократить время дожития спецпоселенцев и сэкономить государственные средства. Сенильные зоны для пенсионеров из администрации президента и правительства располагались на Причерноморье, в Крыму, на Кавказе. Они были малочисленные по спецконтингенту, а всего их было пять или шесть.

Дело в том, что госслужащие из администрации президента и правительства, банкиры и предприниматели, включая высших менеджеров, успевали к пенсии скопить изрядный капитал, чтобы перебраться в любую из стран первого мира, где не вводили сенильной санации населения.

В основном же российские старики заканчивали жизнь в Приполярье. Это было очень выгодно для госбюджета — в том климате не заживёшься и государства не объешь. Но расположение сенильных зон богадельного режима порождало свои проблемы. Детки лагерной администрации и мелких вертухаев росли без солнца. Им для здорового развития требовалось дважды в год слетать на отдых в тропики, где мало пасмурных дней и много инсоляции.

Вот потому Шумахер с товарищами хлебали борщ из кислой капусты, давился овсянкой, заедая всё это чёрным хлебом и запивая разбавленным компотом из вчерашних сухофруктов, чтобы сынок какого–нибудь капитана внутренней службы дважды в год прожарился на солнышке хотя бы в дешевой Анталии. Ну и маме его хотелось бы пофлиртовать на тёплом юге с мойщиком бассейнов, не без этого. Но всё это непосредственно к правонарушению Шумахера не относится. Он нарушил правила распорядка внутренней службы в части, касающейся обязанностей спецконтингента, и должен быть за это наказан, дабы другим неповадно было.

Едва Ефим Шумахер расправился с борщом, как по громкой связи передали на весь огромный зал столовой, уставленной столами с грязной посудой: «Спецпоселенец–богаделец № 713–456! Немедленно явиться в комнату именинника!»

Шумахер вскочил по приказу, едва не опрокинув дощатый подносик.

— На тот свет торопишься? Так хоть поел бы напоследок, — усмехнулся его напарник по бригаде.

Ефим с сожалением взглянул на кашу, хлеб и компот — сожрут ведь, пока вернёшься.

— Не жалей! В комнате именинника тебя тортиком накормят.

На памяти Шумахера ещё никого из лагерников не вызывали в комнату именинника. День рождения у него был совсем не сегодня, а день ангела Евфимия, если подходить по–православному, приходится на 17 января, 2 апреля, 29 мая, 24 июля, 2 декабря. Тоже никак с сегодняшним числом не стыкуется.

— Если чего там такого, я у тебя стёганое одеяло себе заберу? — крикнул уже издалека напарник.

— Забирай всё!

Комната именинника была в воспитательной части. Перед ней высился громила в бушлате и валенках. На шее у него висел длинноствольный автомат, который он держал за обе ручки.

— И что за моду взяли у американцев нянчить автомат перед собой! В наше время оружие носили на плече.

— А те чо, дохляк!

— Тут переходы узкие. Перегородил мне дорогу, что та баба у колодца коромыслом.

— Тебя, фитиль, не спросили! — толкнул его вертухай прикладом в раскрытую дверь и отрапортовал: — Спецпоселенец–богаделец № 713–456 по вашему приказанию доставлен!

— В наше время с оружием честь не отдавали, — и тут напоследок съёрничал Шумахер.

— Не дыми ты, окурок! — ещё раз толкнул его сзади вертухай. — А то валенком затушу.

— Вы свободны, сержант! — раздался бархатистый артистический баритон из–за раскидистой пальмы.

В комнате именинника действительно пахло, как в артистической уборной — дорогим мужским одеколоном, особым кремом для бритья и гелем для укладки волос. Сложное сочетание ароматов тщательно ухоженного мужчины, которое так любят женщины из великосветской тусовки.

— Добро пожаловать, Ефим Петрович!

Из кресла за раскидистой пальмой поднялся капитан в настоящей парадной форме, а не в лишаястом камуфляже, столь модном сегодня. Причём мундир был из самого дорогого сукна безо всякой примеси синтетики. Такие носят только офицеры и солдаты роты почётного караула в Кремле и актеры, играющие сталинских маршалов.

— Прям как в старом кино.

— Да–да, вы правильно поняли, я — из самого Центра, — показал ему капитан настоящую «корочку» — развёрнутый документ, а не пластиковую карточку, как принято на низах.

Как–то так вышло, что Шумахеру довелось за всю жизнь всего трижды побывать на «профилактической беседе» с глазу на глаз у особиста. Все эти встречи заканчивались стереотипно: письменным заверением в горячей любви к правящему режиму и подпиской о неразглашении темы беседы с особистом. Поразило его совсем иное — все без исключения его собеседники–особисты были западными украинцами по внешности. Жгучие чёрные очи, орлиные носы, волосы цвета воронова крыла. Не хватало только усов, как у гуцульских гайдуков в исторических кинолентах, перед которыми трепетали польские, венгерские и словацкие паны, а также молдавские бояре. И еще поражали дружелюбные улыбки и неподдельно сочувствующие взгляды пронзительно чёрных глаз.

Шумахер объяснял себе их поведение так. Учебники и практические пособия по актёрскому мастерству у особистов не менялись ещё со времен Высших школ КГБ при Андропове, который потребовал от чекистов особого обращения с «клиентами».

Ароматный особист вежливо поздоровался и, не отпуская руки Шумахера, по–дружески сказал, ласково заглядывая в глаза:

— Но ведь с каждым может случиться, каждый может оступиться. И бывает так, что человек не удержится, когда перед ним свободная клавиатура включённого компьютера. Она будто бы сама просит, чтобы кто–то коснулся её клавишей.

— Виноват, так оно и было, ну, будто бы чёрт попутал.

— А может, вам кто–то из охраны разрешил воспользоваться компьютером по доброте душевной?

— Нет, в комнате воспитателей никого не было, когда я там мыл полы.

— А куда все они ушли?

— Была только одна воспитательница–психологичка в тот день. Наверное, в туалет её захотелось.

— Как её фамилия?

— Откуда мне знать!

— Мы всё равно узнаем по графику дежурства.

— Ну, ладно, это была Наталочка Семёновна.

— То есть старший лейтенант Назаренко… Ну и давно она делает вам такие поблажки?

— Ни разу! Она очень строгий воспитатель и психолог.

— Может быть, она сочувствовала вам. Бумагу и карандашики не предлагала? Эти бывшие студентки факультетов психологии любят опекать своих старых профессоров.

— Нет, она училась не в московском вузе. Мы не могли с ней встречаться на воле.

— Но это всё лишь прелюдия к раскрытию темы… Вот старший лейтенант Назаренко сказала вам, что отлучится всего на пару минут. Кстати, женский туалет напротив. И вы ринулись к компьютеру, чтобы по ленте новостей узнать, что твориться в мире. Я вас не осуждаю. Человеку трудно без информации. А у вас в лагере по радио только программа «Как молоды мы были», а по телевизору только канал «Когда мы были молодые». Внутренняя компьютерная сеть сообщает только о событиях тюленегорской сенильной зоны богадельного режима.

— Нет, я сразу вышел в компьютерную почту.

— И кому вы написали письмо?

— Вы сами знаете, иначе бы вас не послали в нашу глухомань с штабного паркета.

— О, какая опытность в общении со спецслужбами!.. Дорогой мой Ефим Петрович, наш разговор, как вы сами понимаете, фиксируется на все виды носителей информации для отчётности… Итак, ваш адресат?

— Вольфганг Шульце. Академик. Германия.

— Вы давно с ним знакомы?

— Мы жили с Вольфом в одной комнате общежития МГУ.

— У вас был ещё один адресат — Жак Фризе.

— Жак Фризёр, если точнее. Тоже академик. Франция. В общежитии он жил в соседней комнате.

— И что же вы написали друзьям молодости?

— Простите великодушно старика. Вы можете прочитать мое письмо на мониторе, но, не обижайтесь, вы в нём ничего не поймёте — там не слова, а одни формулы.

— А может, и пойму.

— Простите, классные специалисты по квантовой механике, сильным воздействиям внутри атомного ядра и гравитонике не пойдут служить в вашу, простите, «контору».

— И чем наша контора плоха?

— Я этого не сказал. Просто денежное содержание особиста на порядок ниже заработка физика–гравитонщика.

— Тогда объясните мне, недоумку, на пальцах, что может дать миру ваше открытие?

— Навсегда уйдут в прошлое опасные для жизни космические корабли на жидкостных и твёрдотопливных двигателях. Исчезнут навсегда пассажирские самолёты на опасных реактивных и турбореактивных двигателях. Автомобиль забудется, как кошмарное прошлое убивающее всё живое вокруг выхлопными газами и дающее за год людские потери, совместимые с гибелью солдат на войне. Сбудется пророчество Менделеева: «Нефть — не топливо. Топить можно и ассигнациями».

— Да, мне примерно так и говорили эксперты в нашем техническом управлении. Ваши заслуги перед человечеством просто бесценны. Поэтому я закрываю глаза на ваше нарушение внутреннего распорядка лагеря. Я попробую составить рапорт о переводе вас в сенильный лагерь богадельного режима для сеньёров из контингента бывших сотрудников администрации президента Российской Федерации. Кисловодск вас устроит?

— Дай Бог вам здоровья за заботу о старике! — аж прослезился Шумахер.

— Тогда после подписания необходимых формальностей будем считать наше общение плодотворным и обоюдно приятным.

— Товарищ полковник, можете зайти! — крикнул капитан–особист в спрятанные в стенах микрофоны.

Но полковник Коваленко словно не поверил ушам своим. Приоткрыл дверь и переспросил:

— Можно войти, товарищ капитан?

— Входите. Вы тут пока проводите своё мероприятие, а мне ещё нужно переговорить со старшим лейтенантом Назаренко.

— Наташа уже ждёт вас в моём кабинете, — заискиваще улыбнулся начальник лагеря майор Лазарев.

— Кто?

— Наталья Семёновна, старший лейтенант психологической службы.

— А… никак не привыкну к вашему лагерному панибраству, — со смешком вышел капитан–особист. — Товарищ полковник, прошу, чтобы вы поторопились с вашими мероприятиями. Метеорологи пообещали окно в сплошной облачности. Так что если мы вовремя вернёмся в Тюленегорск, я смогу до 22:00 улететь с военного аэродрома.

— Лазарев, — заноси сумки! — распорядился полковник Коваленко. — А ты, Ефим Петрович, садись за стол.

Начальник лагеря майор Лазарев, как опытный торгаш на рынке, начал выкладывать из сумок носильные вещи на журнальный столик у зарешеченного окошка. Меховые варежки. Жилетку на меху. Мохеровый шарф. Пыжиковую шапку. Офицерское нижнее термобельё. Две пары носков из верблюжьей шерсти. Офицерский полушубок. Штаны на меху. Валенки с начёсом поверх голенищ и на полихлорвиниловой подошве.

— Чего ты стоишь, Шумахер?

— Так нельзя же зэку сидеть в присутствии начальства.

— Ладно, — отхмыкался полковник, прочищая горло. — Лазарев, по–быстрому отчитай своего зэка за нарушение внутреннего режима, а то время действительно поджимает. Потом перейдём к торжественной части.

— Содержанец–богаделец Шумахер! — рявкнул майор.

— Есть! Номер 713–456 по вашему приказу прибыл! — вытянулся в струнку Шумахер.

— За несанкционированный доступ к интернету накладываю на вас взыскание — целый месяц после смены по четыре часа работать по уборке цеха.

— Есть работать по уборке цеха!

Полковник похлопал по сутулой спине Шумахера:

— Итак, официальную часть можно считать законченной, переходим к торжественной… Таня!.. Танюша! Неси угощение. А ты, Ефим Петрович, садись, — надавил ему на плечо полковник. — Пришло указание из самой Москвы поощрить тебя праздничным обедом за производственные достижения.

— Хороши достижения! — возмутился начальник лагеря майор Лазарев. — Видели бы вы, товарищ полковник, какие он корявые коммутационные жгуты для электронных устройств плетёт! И нормы никогда не выполняет.

Открылась потайная дверь — вошла буфетчица в белоснежном передничке и с накрахмаленной коронкой на голове. Она выставила на стол два пирожных, вазочку с шоколадными конфетами и полулитровую бутылку с газированным напитком.

— Приятного аппетита, Ефим Петрович, — пожелал ему полковник. — Угощайся! Государство велело тебя поощрить. Это тебе вроде бы как премия, хоть я и сам не знаю за что.

— Товарищ полковник, если российское государство меня так высоко ценит, то можно ли перевестись мне в цех сборки выключателей и розеток. Ну, не получается у меня эти коммутационные жгуты плести! Пальцы артритные.

— Ну, ты, огарок, вообще охамел! В цеху сборки выключателей работают содержанцы–богадельцы, которым дозволено получать денежные переводы и продуктовые посылки. Это бывшие высшие чиновники областного уровня, а ты обыкновенный профессор математики, — наотрез отказал майор Лазарев.

— Я как старший по званию, — добродушно рыкнул полковник Коноваленко, — приказываю вам перевести Шумахера в цех сборки выключателей.

— Есть, ваше высокоблагородие, товарищ полковник!

— То–то же! Надо показать людям, что российское государство умеет ценить человека, даже лишенного дееспособности. Человечней надо быть, Лазарев. Господь велел нам возлюбить ближнего.

— Я больше вам не нужна, товарищ полковник? — присела в книксене буфетчица.

— Иди Танюша. Тем более что герой дня сейчас будет переодеваться во всё новое… А мы отвернемся, если ты, Ефим Петрович, стесняешься.

Когда Шумахер переоделся, полковнику с майором не удалось удержаться от смеха. Перед ними стоял не лагерник, а зажиточный турист из какой–нибудь страны Магриба или Сахеля, который взял путёвку, чтоб хоть один раз в жизни увидать заснеженные просторы приполярной зоны.

— Может, на прощание какое–нибудь заветное пожелание выскажешь?

— А можно мне, товарищ полковник, получить обыкновенную общую тетрадку и карандашик?

— Формулы записывать? Запросто! Майор, выдай ему прошитую рабочую тетрадь с пронумерованными листками и печатью. Только смотри, если кто у тебя хоть один лист на сортир выдерет, всем лагерем будете в говне копаться, пока не найдёте. Это ж секретные материалы!

После отбоя Шумахер впервые засыпал счастливый, поглаживая тетрадку на груди. И зэковская зона уже не казалась фашистским концлагерем. Ему ещё хватит времени дожития, чтобы до конца изложить свою теорию, которая изменит мир, сделает его безопасным и дружелюбным для человека. Не будет больше войн и легализированного насилия со стороны карательных органов государства. Да и самого государства больше не будет. В школе о нём будут вспоминать как о пережитке первобытнообщинного строя…

— Я распорядился вам в армейский «козлик» печурку корейскую на солярке поставить, товарищ полковник, чтоб не замёрзли по пути.

— Оставь «козлика» особисту, майор! Я поеду в вездеходе и примощусь рядом с двигателем. Там тепло, даже жарко.

— Но от грохоту оглохнуть можно и шишек набить.

— У меня есть танкистский шлем… Слушай, у тебя на зоне отморозки есть?

— Как не быть! Под одну гребёнку всех на пенсию метём — даже серийных убийц с пожизненными сроками.

— А бывают смертельные случаи от насильственных деяний?

— Иногда два–три трупика не поднимаются с коек не перекличку.

— Значит, и завтра у тебя будет по крайней мере один. Ничего не бойся — для следаков отмазка стопроцентная: пыжиковая шапка, меховые варежки, мохеровый шарф, двойные носки из верблюжьей шерсти, меховая душегрейка с потайным карманом, где упакована немалая сумма денег. И всё такое прочее. Сразу, как дежурный офицер доложит об обнаружении «холодного», отправляй шифровку не в Ельцинград или Гайдарполь, где одни мудаки сидят, а прямо в штаб ГУЛАГа. Если станут возбухать по инстанции, вали на меня, как на мёртвого. При моих связях в Генштабе — с меня как с гуся вода. Только никогда и никому не упоминай, что это был устный приказ капитана–особиста из Москвы.

— А-а мои дела? — неуверенно протянул майор.

— Не боись. Мы своих не сдаём, как сказал наш вождь и учитель. Твой рапорт о переводе на службу в Мордовский кластер сенильных лагерей богадельного режима я положу на стол самому маршалу. Штанов с лампасами не обещаю, но погоны полковника к пенсии получишь. Ты парень надёжный. Но староват для продвижения. Для тебя этот придурок Шумахер последняя возможность добиться повышения, если сделаешь всё чики–чики, как я сказал.

— Премного благодарен, ваше высокоблагородие товарищ полковник!

— Благодари уж лучше того учёного жмурика, который спалился с интернетом, хоть и не знаю как. А то бы про Тюленегорские лагеря век бы ещё никто не вспомнил.

Конец