Семья Рэдли

Упыри

Оказывается, можно запросто жить себе на одной улице с семьей вампиров, даже не подозревая, что соседи втайне жаждут напиться вашей крови.

Особенно велика вероятность подобного казуса, если половина означенной семьи и сама ни о чем не догадывается. И хотя ни один из обитателей дома номер девятнадцать по Орчард-лейн не осознавал, кто живет с ними рядом, все же за годы соседства они замечали некоторые странности.

Например, когда Хелен взялась рисовать портрет Лорны — обнаженной, по настоянию натурщицы, — она вылетела из комнаты сразу после того, как помогла Лорне расстегнуть лифчик («Извини, иногда у меня бывает ужасное недержание»).

В другой раз, на барбекю у четы Фелт, Питер сбежал, когда разговор зашел о спорте. Марк застал его на кухне присосавшимся к куску первосортного говяжьего филе. («Ой, ну я и дурак, не заметил, что оно сырое!»)

А за несколько месяцев до того, как Питер подавился приготовленным Лорной тайским салатом с чесноком, Фелты по простоте душевной решили познакомить Муската, свою новую собаку, с соседями из семнадцатого дома. Пес шарахнулся от протянутого Кларой печенья, понесся прочь и врезался головой в дверь гостиной. («С ним все будет в порядке, — с профессиональной невозмутимостью заверил Питер, когда все склонились над лежащим на ковре ирландским сеттером. — Всего лишь легкий ушиб».)

И еще разные мелочи.

Например, почему в солнечные дни у Рэдли всегда опущены жалюзи? И почему Питер упорно не поддается на уговоры вступить в крикетный клуб или хотя бы сходить с Марком поиграть в гольф? Зачем Питеру с Хелен понадобилось нанимать садовника, притом что весь участок у них втрое меньше огромного газона Фелтов, который Марк регулярно косит сам?

Пожалуй, у Марка соседи вызывали больше подозрений, чем у его жены, но и он просто считал Рэдли чудаковатыми, не более того. Он списывал их несуразное поведение на то, что раньше они жили в Лондоне, где, наверное, голосовали за либеральных демократов и часто ходили в театр, причем не мюзиклы смотреть, а что-то другое.

Только его сын Тоби открыто не доверял Рэдли и постоянно ворчал, стоило отцу упомянуть их. «Они упыри», — упрямо твердил он, хотя никогда не объяснял своего предубеждения. Марк разделял мнение Лорны, что мальчик просто не в состоянии кому-либо доверять после того, как пять лет назад его родители развелись. (Марк застал свою бывшую жену в постели с инструктором по пилатесу. Его самого это не слишком опечалило — у него к тому времени уже начался роман с Лорной, он только и искал повода расторгнуть брак, — но одиннадцатилетний Тоби, узнав о том, что родители расходятся, в знак протеста то и дело мочился на стену своей комнаты.)

Но этим воскресным утром Марк укрепляется в своих подозрениях. Лорна пошла выгуливать собаку, а он завтракает, опершись о холодную гранитную столешницу. Он ест тост с вареньем и слышит, как сын разговаривает по телефону.

— Что?.. До сих пор?.. Нет. Представления не имею… Он пошел за одной девчонкой. За Кларой Рэдли… Да я не знаю, наверное, она ему нравилась или типа того… Да. Мне очень жаль… Хорошо, миссис Харпер… Да. Я вам сообщу.

Вскоре он вешает трубку.

— Тоби? Что случилось?

Тоби заходит в кухню. Он сложен как мужчина, но выражение лица по-детски капризное.

— Харпер пропал.

Марк копается в памяти. Он должен знать этого Харпера? Столько имен вокруг, всех не упомнишь.

— Стюарт, — недовольно поясняет Тоби. — Ну, Стюарт Харпер. Мой лучший друг.

«Ах да, — думает Марк, — бессловесная гора с огромными ручищами».

— Что значит пропал?

— Пропал. С пятницы не появлялся дома. Вчера его мама еще не беспокоилась, потому что он частенько сбегает в Тёрск к бабке с дедом без предупреждения.

— Но он не у них?

— Нет. Его нигде нет.

— Нигде?

— Никто не знает, где он.

— Ты что-то говорил про Клару Рэдли.

— Она последняя его видела.

Марк вспоминает вечер пятницы, неожиданно завершившийся ужин у Рэдли. Клара. Подростки, сам понимаешь. Лицо Хелен, когда она произносила эти слова.

— Самая последняя?

— Да. Она наверняка что-нибудь знает.

Они слышат, что вернулась Лорна с собакой. Тоби собирается развернуться и уйти наверх, как делает почти всегда при появлении мачехи. Но одновременно с Марком он замечает их — они стоят позади Лорны. Молодые мужчина и женщина в униформе.

— Полиция, — поясняет Лорна, изо всех сил стараясь смотреть на Тоби с выражением материнского участия. — Они хотят побеседовать с тобой.

— Здравствуйте, — говорит мужчина. — Констебль Хеншо. Моя коллега, констебль Лэнгфорд. Нам нужно задать вашему сыну несколько вопросов. Ничего особенного, стандартная процедура.

Игра окончена

— Пап? Па-ап?

Ева ищет отца, но его нигде нет.

Работает телевизор, но его никто не смотрит.

Женщина на экране включает в розетку освежитель воздуха, и ее гостиную заполняет поток анимированных цветов.

Утро воскресенья, четверть десятого.

В церковь ее отец не ходит, бегать по утрам перестал с тех пор, как умерла мама. Так где же он? Еве на самом деле все равно, просто это вопрос принципа. Ему можно уходить без предупреждения, так почему ей нельзя?

Ева чувствует себя вправе покинуть квартиру и направляется пешком к Орчард-лейн. Возле газетного киоска с озабоченным видом перешептываются двое мужчин. На ходу девочка улавливает лишь «…очевидно, его не видели с вечера пятницы…».

Ева планировала зайти к Кларе, но, дойдя до Орчард-лейн, она видит нечто такое, что заставляет ее передумать. Во-первых, между домами семнадцать и девятнадцать, напротив фургона, припаркованного на другой стороне улицы, стоит полицейская машина. Тоби маячит на пороге, провожая двух полицейских. Притаившись в тени за разросшимися кустами, Ева видит, как Тоби показывает на дом Клары.

— Вон там она живет, — говорит он.

Полицейские прощаются и, окинув взглядом фургон, направляются в дом номер семнадцать, а Тоби исчезает за дверью. Ева не двигается с места, она еще довольно далеко от семнадцатого дома, так что слышит жизнерадостный щебет птиц на деревьях. Полицейский стучит в дверь к Кларе, открывает ее мама, явно встревоженная. Наконец она приглашает полицейских войти.

Ева идет дальше, решив заглянуть к Тоби, чтобы узнать, что происходит. Ей все равно надо поговорить с ним до школы, извиниться за то, что отец утащил ее с вечеринки.

К счастью, дверь открывает дружелюбная мачеха Тоби, так что ей не приходится говорить с мистером Фелтом об арендной плате. Миссис Фелт оттаскивает за ошейник сеттера, радостно норовящего обнюхать Еву.

— Здравствуйте. А Тоби дома?

— Да, — отвечает женщина, как кажется, весьма беспечно, учитывая, что от них только что вышли полицейские. — Дома. Он ушел наверх. Его комната первая справа.

Тоби сидит к ней спиной и над чем-то пыхтит, его локти ходят ходуном. А, всего лишь играет в «Икс-бокс», с некоторым облегчением понимает Ева. Он как будто бы и не замечает, как Ева проходит через комнату и садится на его кровать. Какое-то время она сидит молча и рассматривает постеры на стене: Лил Уэйн, Меган Фокс, теннисисты, Кристиан Бейл.

— Огнемёт! Огнемёт! Сдохни… да, есть.

— Послушай, — говорит Ева, выбрав момент, когда он на паузе между уровнями. — Послушай, извини, что в пятницу все так вышло. Папа просто не любит, когда я долго задерживаюсь.

Тоби лишь утробно мычит и продолжает поджигать ходячих ящеров.

— Зачем приходили полицейские?

— Харпер пропал.

Ева не сразу соображает, что к чему. Но потом вспоминает разговор мужчин у газетного киоска.

— Пропал? Что значит пропал?

Еве хорошо знаком ужас, таящийся за этим словом.

— В пятницу он не вернулся домой. С вечеринки.

Харпер, конечно, грубое животное, но он дружит с Тоби, и, возможно, он попал в беду.

— О господи, — говорит она. — Какой кошмар. Моя мама пропала два года назад. Мы до сих пор…

— Клара наверняка что-то знает, — резко перебивает Тоби. — Эта тупая стерва. Я уверен, она что-то знает.

— Клара не стерва.

Тоби недовольно хмурится:

— А кто?

— Она моя подруга.

Дверь распахивается, и в комнату, виляя хвостом, влетает неугомонный сеттер. Ева гладит пса и позволяет ему вылизать ей руку. Тоби тем временем продолжает:

— Нет. Ты просто с ней тусуешься, потому что ты новенькая. Так всегда бывает. Когда переходишь в новую школу, тебе приходится тусоваться с чокнутыми очкастыми уродками. Но ты тут уже не первый месяц. Пора завести подружку, ну, не знаю, такую, как ты. Вместо этой стервы с ее придурочным братцем. — Сеттер подходит к Тоби и тычется носом ему в ногу, но мальчик резко отпихивает его от себя. — Тупой пес.

Ева смотрит на экран. «Игра окончена».

Наверное, так и есть.

— Пожалуй, я пойду, — говорит она, поднимаясь.

— Кстати, у вас не так много времени.

— Что?

— Отцу нужны деньги. За аренду.

Ева смотрит на Тоби. Очередная эгоистичная свинья в ее длинном списке разочарований.

— Спасибо. — Она твердо намерена ничем не выдать своих чувств. — Я передам.

Полиция

Раньше бы Клара Рэдли не на шутку перепугалась, если бы ей пришлось сидеть в гостиной на диване между родителями и отвечать на расспросы полиции о парне, в чьей смерти она повинна. Тем более что сосед, похоже, приложил все усилия, чтобы бросить на нее тень подозрения. Но, как ни странно, никакого волнения она не ощущает и в помине. Это оказалось не страшнее, чем сходить на почту.

Клара понимает, что беспокоиться следует, она даже честно старается разделить тревогу матери, но у нее не получается. По крайней мере, не до нужной степени. В каком-то смысле это даже забавно.

— Итак, позволь спросить, почему Стюарт пошел за тобой, — начинает один из полицейских. Мужчина, констебль Хен-что-то-там. Он вежливо улыбается, как и сидящая рядом с ним женщина. Беседа ведется в дружелюбном тоне.

— Не знаю, — отвечает Клара. — Думаю, это Тоби его подговорил. Он славится жестокими шутками.

— Что ты имеешь в виду?

— Что он не очень хороший человек.

— Клара, — строго перебивает Хелен.

— Хелен, не надо, — вмешивается Питер. — Пусть рассказывает.

— Так, — продолжает полицейский. Задумчиво уставившись на бежевый ковер, он делает глоток кофе. — Кстати, у вас красивый дом. Немного напоминает дом моей мамы.

— Спасибо, — с наигранной непринужденностью откликается Хелен. — Мы переделали гостиную прошлым летом. До этого здесь было мрачновато.

— Правда мило, — добавляет женщина.

«Ценительница выискалась», — думает Клара, обратившая внимание на то, что уродливые кудряшки гостьи собраны в пучок, какой часто носят женщины-полицейские, а прямоугольная челка висит на лбу, словно грязевой щиток.

Откуда только эти стервозные мысли?

Ей теперь хочется высмеивать всех и вся, хотя бы про себя. Все такое фальшивое, даже эта комната с дурацкими пустыми вазами и маленьким телевизором, якобы подчеркивающим их вкус, кажется не более естественной, чем рекламный ролик.

— Итак, — возвращается к теме констебль, — он пошел за тобой? И что ты сказала? А он что-нибудь тебе сказал?

— Ну да.

— Что? Что он сказал?

Кларе хочется повалять дурака.

— Он сказал: «Клара, погоди».

Наступает тишина. Полицейские переглядываются:

— И?..

— А потом он заявил, что я ему нравлюсь. Меня это удивило, потому что обычно ко мне мальчишки с такими признаниями не подходят. Но он был пьян и начал наглеть, я попробовала как-то тактично отвязаться от него, а он… неловко даже говорить… он заплакал.

— Заплакал?

— Да. Я же говорю, он был пьян. От него разило спиртным. Но все равно ужасно странно было видеть его в слезах, это совершенно не в его характере. Никогда бы не подумала, что он такой чувствительный, но чужая душа потемки, правда ведь?

— Да. И что случилось потом?

— Ничего. Ну, то есть он плакал. Я, наверное, должна была как-то его утешить, что ли, но я ничего не сделала. Ну и вот.

Женщина с челкой, похожей на грязевой щиток, поднимает глаза от своих записей. Она вдруг как-то насторожилась.

— Вот?

— Да. Ну, он ушел.

— Куда ушел?

— Не знаю. Обратно на вечеринку.

— После того, как ушла ты, на вечеринке его не видели.

— Ну, значит, куда-то еще.

— Куда?

— Понятия не имею. Говорю же, он был не в себе.

— Он был не в себе и просто ушел. И это все?

Хелен не выдерживает:

— Она так расстроена из-за того, что бедолага Стюарт пропал и…

— Ничего подобного, — встревает Клара. Полицейские от неожиданности на мгновение оставляют в покое свои блокноты. — Вовсе меня его исчезновение не расстраивает. Не понимаю, почему, стоит кому-нибудь умереть, тут же начинается: ах, какой он был замечательный, ну просто святой. Даже если при жизни всех от него воротило.

У женщины-констебля такой вид, словно она обо что-то споткнулась.

— Ты сказала «умереть».

Поначалу до Клары не доходит, что тут такого.

— А?

— Ты только что сказала «стоит кому-нибудь умереть». Насколько нам известно, Стюарт пропал. Вот и все. Или у тебя есть другие сведения?

— Да это просто образное выражение.

Питер откашливается и протягивает руку за спиной у Клары, чтобы незаметно похлопать Хелен по плечу.

Полицейские пристально смотрят на Клару. Ей становится неловко.

— Нет. Я говорила в общем.

К ее удивлению, мать встает.

— Мам?

Хелен натянуто улыбается:

— Пойду достану белье из сушилки. А то она пищит.

Полицейские озадачены не меньше Клары. Никто никакого писка не слышит.

Когда Хелен стучит в окно фургона, Уилл не спит. Он разглядывает высохшие застарелые капли крови на потолке. Своего рода звездная карта истории его кутежей. Он еще и лежит на этой истории — под матрасом в дневниках в кожаном переплете у него хранится детальное описание всех его безумных ночных похождений.

Услышав стук, он отдергивает штору и видит перед собой отчаянные глаза Хелен.

— Хочешь, сегодня слетаем в Париж? — спрашивает он. — Воскресная ночная прогулка вдоль Сены. Только ты, я и звезды.

— У нас полиция. Они расспрашивают Клару. Все пошло наперекосяк. Ты должен пойти и поговорить с ними.

Уилл выходит из фургона и замечает полицейскую машину. Чувствует он себя прекрасно, даже под солнцем. Ведь Хелен обратилась к нему с просьбой.

Ей от него что-то надо.

Уилл намерен получить удовольствие по полной программе.

— Ты же вроде не хотела, чтобы я приезжал.

— Знаю, Уилл. Я думала, мы сами справимся, а теперь не уверена. Питер был прав.

— Так значит, ты хочешь, чтобы я пошел к ним? И что же я должен делать?

Он, разумеется, все понимает. Просто хочет, чтобы Хелен это сказала.

— Поговорить с ними?

Он делает глубокий вдох, улавливая в деревенском воздухе аромат ее крови.

— Поговорить с ними? В смысле, заговорить им кровь?

Хелен кивает.

Он не может отказаться от соблазна подразнить ее.

— Тебе не кажется, что это немножко неэтично? Заговаривать кровь офицерам полиции?

Хелен закрывает глаза. Между ее бровей пролегает крошечная вертикальная морщинка.

«Хочу вернуть ее, — понимает Уилл. — Хочу, чтобы женщина, которую я создал, была моей».

— Уилл, пожалуйста, — умоляет она.

— Ладно, забудем об этике. Сделаем это.

Появление Уилла смущает полицейских. А Питер кивает, даже улыбается Хелен, довольный тем, что она правильно поняла его намек.

— Это мой дядя, — объясняет Клара.

Хелен стоит рядом с Уиллом, ждет, когда все начнется.

— Мы тут беседуем с Кларой, — говорит констебль Хеншо и поднимает брови, пытаясь сымитировать властное выражение лица, какое видел у следователей в детективных сериалах.

Уилл улыбается.

Он легко заговорит их обоих даже в это время суток.

Двое молодых, податливых некровопьющих, специально обученных выполнять приказы. Достаточно будет пары фраз, и его слова начнут стирать и переписывать информацию в их жалких раболепных умишках.

Он берется за дело, только чтобы продемонстрировать Хелен, что не утратил колдовских способностей. Говорить нужно медленно, глубоким голосом, тщательно выдерживая паузы между словами. Несложный фокус заключается в том, чтобы не смотреть на лица, а обращаться непосредственно к крови. Поскольку Уилл стоит достаточно близко к полицейским, чтобы чуять потоки, бегущие по их венам, он сразу и начинает:

— Ну, не обращайте на меня внимания. Продолжайте расспрашивать. Спрашивайте, и вы узнаете правду: разум девочки, которую вы видите перед собой, так же чист и незапятнан, как поле нетронутого снега, она представления не имеет, что случилось в пятницу с тем мальчиком. Поэтому и записывать что-то в блокнотиках смысла нет.

Он подходит к женщине и протягивает руку. Ее глаза пусты. Чуть ли не с извиняющимся видом она отдает ему свой блокнот. Уилл вырывает исписанные страницы и возвращает его.

— А все остальное, что вы слышали, — ложь. Клара ничего не знает. Вы посмотрите на нее, посмотрите… — Полицейские смотрят на Клару. — Разве вы видели кого-нибудь чище и безобиднее? Неужели вам не стыдно за то, что вы на миг усомнились в ее невиновности?

Они кивают, словно малые дети перед строгим учителем. Им очень стыдно. Уилл косится на племянницу — у той глаза на лоб лезут от удивления.

— А сейчас вы уйдете. Уйдете и запомните, что больше вам тут делать нечего. Мальчик пропал. Очередная неразрешимая загадка в мире, полном неразрешимых загадок. Вставайте и уходите, откуда пришли, и как только свежий ветерок коснется ваших лиц, вы поймете, что именно это и делает мир столь прекрасным. Эти неразрешимые загадки. И вам никогда больше не захочется разрушать прекрасное.

Когда полицейские встают и направляются к выходу, Уилл отмечает, что произвел впечатление даже на Питера с Хелен.

— До свидания. Спасибо, что зашли.

Ветчина

Когда приходит Ева, Клара сидит у себя в комнате и ест купленную для брата ветчину. Она объясняет свое вчерашнее поведение в магазине. Рассказывает, что у нее случился приступ паники и ей пришлось убежать подальше от людей. Полуправда. Или даже четверть правды. Но хоть не откровенная ложь. Впрочем, Ева все равно почти не слушает.

— К тебе приходили полицейские? — интересуется она. — Из-за Харпера?

— Ага.

— Что спрашивали?

— Да так, всякое. Были ли у Харпера суицидальные наклонности, в таком роде.

— Клара, а что в пятницу на самом деле произошло?

Девочка смотрит подруге в глаза и старается произнести как можно убедительнее:

— Не знаю. Я проблевалась ему на кроссовки, а потом он ушел.

Ева кивает. У нее нет оснований подозревать подругу во лжи. Она оглядывается и замечает, что со стен исчезли постеры.

— А куда делись обезьянки в клетках? — спрашивает она.

Клара пожимает плечами:

— Я поняла, что животные все равно будут гибнуть, что бы я на стену ни вешала.

— Точно. А чей это фургон на улице?

— Дядин. Моего дяди Уилла. Он прикольный.

— А где он сейчас?

Клару все эти расспросы угнетают.

— Да спит, наверное. Он вечно днем дрыхнет.

Ева на мгновение задумывается:

— Это же…

Но тут их что-то отвлекает.

Внизу раздается крик:

— Ева!

Клара видит, что лицо подруги перекосилось от ужаса.

— Только не здесь, — шепчет она сама себе. Потом обращается к Кларе: — Скажи мне, что ты этого не слышала. Скажи, что мне начали мерещиться голоса и нужна помощь психиатра.

— Что такое? Это твой?..

Они слышат тяжелые шаги на лестнице. А затем в комнату влетает высокий худой мужчина в футболке «Манчестер Юнайтед».

— Ева, домой. Немедленно.

— Пап? Не могу поверить. Зачем ты так перед моей подругой? — говорит Ева.

— Она тебе не подруга. Ты идешь со мной.

Он хватает ее за руку. Клара наблюдает за этой сценой.

— Эй, оставьте ее в покое! Вы…

Она осекается. Его непримиримый взгляд заставляет ее умолкнуть.

Ему что-то известно. Ему определенно что-то известно.

— Пусти. О господи, — возмущается Ева. Она вырывается, ей явно неловко. Отец буквально выволакивает ее из комнаты, на ходу опрокидывая мусорную корзину со смятыми постерами.

Роуэн слышит шум в коридоре. Он откладывает ручку и стихотворение, которое пытался дописать («Жизнь и другие Вечные муки»). Выглянув из комнаты, он видит сопротивляющуюся отцу Еву.

— Ай, пап, ну перестань.

Они направляются к лестнице, не замечая стоящего позади Роуэна. Он пытается набраться смелости, чтобы заговорить. И в самый последний момент ему это удается.

— Отпустите ее, — тихо просит он.

Джеред останавливается и оборачивается. Он все еще держит Еву за руку и в дикой ярости смотрит на Роуэна.

— Что-что?

Роуэн поверить не может, что это и есть отец Евы. Разве что невыразительно-светлые волосы намекают хоть на какое-то сходство с дочерью. Ненависти в его выпученных глазах хватило бы на целую армию.

— Ей же больно. Отпустите, пожалуйста.

Ева качает головой, глядя на Роуэна, как бы говоря: не вмешивайся, а то и тебе достанется. И вдруг понимает, что, как ни смешно, Роуэн к ней действительно неравнодушен. У нее много поклонников, она привыкла к этому. Но ни у одного из них она не видела в глазах того, что видит сейчас у Роуэна. Это искреннее беспокойство за нее, словно она каким-то образом является частью его самого. Девушка так ошеломлена, что даже не замечает, как отец выпустил ее руку.

Джеред надвигается на Роуэна.

— Я делаю ей больно? — рычит он. — Я делаю ей больно? Отлично. Ага. Просто отлично. А ты, значит, добрый мальчик? Совершаешь хороший поступок? Если я кого-то еще из вашей семейки увижу рядом с ней, приду с топором, учти. Потому что я знаю, что вы за твари. Я знаю.

Он вытаскивает из-под футболки цепочку и тычет Роуэну в лицо крестик. Клара стоит в дверях своей комнаты и в недоумении наблюдает за происходящим. Джеред обращается к брату и сестре одновременно:

— Скоро я расскажу ей, кто вы такие. Поведаю ей маленький секрет семейки Рэдли. Вот тогда она будет вас бояться. Будет с криком убегать прочь, едва завидев кого-нибудь из вас.

Крестик никакого эффекта не производит, но слова глубоко ранят Роуэна, хотя он и видит, что Ева сгорает от стыда за отца, — она-то думает, что он просто ненормальный. Девушка бросается вниз, чуть не сбив кого-то на лестнице.

— Ева! — орет Джеред. — Вернись! Ева!

— Что происходит? — спрашивает Питер, поднявшись.

Джеред пытается обойти его, явно опасаясь даже случайного прикосновения.

— С дороги!

Питер прижимается к стене, пропуская Джереда. Тот с отчаянной целеустремленностью топает вниз по лестнице, но Ева уже выбежала из дома.

Питер смотрит на Клару:

— Что, черт побери, происходит? Что на него нашло?

Клара молчит.

— Не хочет, чтобы его дочка тусовалась с убийцами, — объясняет Роуэн. — Такой вот старомодный дядечка.

Питера осеняет жуткая догадка.

— Он знает о нас?

— Вот именно, — отвечает Роуэн. — Он знает о нас.

Солнце прячется за облаком

Роуэн слишком потрясен инцидентом с Евой, чтобы сидеть дома.

Сколько у него времени?

Успеет ли он набраться недюжинной смелости, необходимой для того, чтобы рассказать ей о своих чувствах?

Когда она узнает, что он — чудовище?

Шагая по главной улице, Роуэн быстро устает, потому что из-за облаков выглядывает солнце. Яркое, беспощадное, на него невозможно смотреть — так же, как и правде в глаза. Но Роуэн упрямо идет дальше. У него начинает зудеть кожа, дрожат колени. Он вдруг вспоминает, что не намазался кремом как следует, и понимает, что нужно вернуться домой. Вместо этого он переходит дорогу и усаживается на частично затененную лавочку напротив памятника погибшим на войне. Он смотрит на высеченные на камне слова: «ПАВШИМ С ЧЕСТЬЮ». Роуэн задумывается о том, что происходит с вампирами после смерти. Есть ли на том свете такое место, где кровопийцы сидят рядом с героями? Он уже собирается уходить, как вдруг слышит шаги за спиной, а потом голос, который он любит больше всего на свете.

— Роуэн?

Он оборачивается. Ева покинула свое укрытие — автобусную остановку — и теперь приближается к нему.

Как всегда, под ее взглядом Роуэн чувствует себя неловко. Убожеством перед лицом совершенства.

Она садится рядом. Какое-то время они не произносят ни слова, и Роуэн всерьез задается вопросом, не слышно ли ей, как колотится его сердце.

— Прошу прощения, — говорит она после долгого молчания. — За отца. Он просто… — Ева замолкает. Роуэн догадывается о ее внутренней борьбе. Наконец она продолжает: — Два года назад пропала моя мама. До того, как мы сюда приехали. Как в воду канула. Мы не знаем, что с ней случилось. Не знаем, жива ли она вообще.

— Я не знал. Мне очень жаль.

— Ну, я, честно говоря, об этом особо не распространяюсь.

— Конечно. Это же больно, наверное, — говорит Роуэн.

— Вот поэтому отец так себя и ведет. Он до сих пор не смирился. Понимаешь, мы к этому по-разному относимся. Он погрязает в паранойе, я же стараюсь быть веселой. И встречаюсь со всякими идиотами.

Она смотрит на Роуэна и думает, что зря раньше воспринимала его лишь как странного брата Клары. Оказывается, так приятно сидеть с ним рядом на скамейке, разговаривать. Словно он будит в ней что-то. Она давно не чувствовала себя так непринужденно.

— Слушай, Роуэн, если ты хочешь мне что-то сказать или спросить, не стесняйся. Все нормально.

Она хочет услышать то, что и так уже знает, и от Клары, и от самого Роуэна, который бормочет ее имя каждый раз, когда засыпает на уроке.

Солнце прячется за облаком. Тень становится глубже. Роуэн понимает: ему выпал тот самый шанс, которого он ждал с тех пор, как услышал Евин смех, когда она в первый же день села в автобусе рядом с Кларой.

— Ну, в общем… — Во рту у Роуэна пересохло. Он вспоминает Уилла, как тому легко быть самим собой. Вот бы превратиться в него на ближайшие несколько секунд, чтобы договорить начатую фразу. — Я… Я… правда считаю, что ты… я хочу сказать, что… ну, я думаю, ты… я никогда еще не встречал такой, как ты… тебе все равно, что о тебе подумают… и… я просто… когда тебя рядом нет, а это, понятное дело, почти всегда так, я постоянно думаю о тебе и…

Ева отворачивается от него. Она считает меня придурком. Но тут он видит, что ее отвлекло.

Это серебристая машина соседа. Она останавливается прямо перед ними, сверкая, словно наточенный нож. Марк Фелт опускает окно.

— О боже, — вздыхает Ева.

— Что такое?

— Ничего. Просто…

Марк с подозрением смотрит на Роуэна, потом обращается к Еве:

— Тоби сказал, твой отец пытается меня надуть. Передай ему, что если он не заплатит, с завтрашнего дня я начну показывать квартиру другим людям. Мне нужна вся сумма. Семьсот.

Ева, похоже, смущена, хотя Роуэн даже не догадывается, в чем дело.

— Ладно, — отвечает она. — Хорошо.

Марк переключается на Роуэна:

— Как сестра?

— Она… нормально.

Марк ненадолго задерживает на нем взгляд, словно пытаясь что-то себе уяснить.

Потом окно закрывается, и он уезжает.

Ева смотрит вниз, на траву.

— Он сдает нам квартиру.

— А.

— А у нас нет денег, чтобы оплатить ее, потому что, ну, когда мы сюда переехали, у папы не было работы. Он долго даже не искал ничего.

— Понятно.

Ева продолжает говорить, глядя на памятник:

— А долги у нас накопились, еще когда мы жили в Манчестере. Раньше они жили экономно, и он, и мама. У него была хорошая работа. Он был полицейским. Служил в полиции. Следователем. Это хорошая работа.

— Правда? — обеспокоенно спрашивает Роуэн. — А что случилось?

— Нервный срыв, когда пропала мама. Он просто с ума сошел. У него появились всякие теории, совершенно безумные. Так вот, в полиции подписали бумаги, в которых говорилось, что он ненормальный, и он пару месяцев провел в больнице, а я тогда жила с бабушкой. Но потом она умерла. А когда он вышел, все изменилось. Он принимал таблетки и пил, потерял работу, и его никогда не было дома, черт знает, чем он занимался. — Ева замолкает и шмыгает носом. — Зря я тебе все это рассказываю. Как-то странно, я вообще-то никому об этом не говорю.

Роуэн отдал бы все, что угодно, лишь бы развеять печаль, омрачившую ее лицо.

— Ничего страшного, — говорит он. — Наверное, выговориться иногда необходимо.

И Ева продолжает, будто его и нет рядом, слова вылетают на волю сами собой.

— Дом в Манчестере стал нам не по карману, и это самое обидное, потому что я думала, если мы останемся там, мама, по крайней мере, всегда будет знать, где мы… вдруг ей захочется вернуться. — Воспоминания вновь будят в Еве полузабытую злость.

— Ясно.

— Но мы даже не могли рядом поселиться. Он хотел переехать сюда. В маленькую квартирку для старичков. Но даже это для нас слишком дорого. Ну и похоже, нам снова придется переезжать, если он ничего не уладит. А я не хочу, потому что мы только тут устроились, и с каждым переездом прошлое становится все дальше. Как будто мы снова и снова теряем маму. — Ева слегка встряхивает головой, словно удивляясь самой себе. — Извини. Я вообще-то не собиралась все это на тебя вываливать. — Она достает мобильник, чтобы посмотреть время. — Слушай, пойду-ка я домой, пока отец не нашел меня. А то он скоро снова вернется.

— Ты уверена… что все нормально? В смысле, я могу пойти с тобой, если хочешь.

— Ой, наверное, лучше не надо.

— Да.

Ева берет Роуэна за руку и мягко сжимает ее на прощание. На целую восхитительную секунду земля прекращает вертеться. Он гадает, что бы сказала Ева, сумей он выдавить из себя бьющееся в голове признание.

— Так тихо сегодня, правда?

— Вроде да, — соглашается Роуэн.

— Даже птиц не слышно.

Роуэн кивает. Не рассказывать же ей, что птичий щебет он слышал только в интернете или что однажды они с Кларой битый час смотрели, чуть не плача, видеосъемку щебечущих камышовок и зябликов.

— Увидимся в школе, — чуть помедлив, говорит Ева.

— Ага.

Она уходит, а Роуэн провожает ее взглядом. Наконец он тоже встает, идет к банкомату возле почты и проверяет свой счет — 353,2.8 фунта стерлингов.

Целый год он вкалывал по субботам в отеле «Ивы», обслуживая столы на свадьбах — сорок восемь версий одной и той же невыносимой попойки. А заработал всего ничего.

Он снимает максимально возможную сумму, затем достает пластиковую карту Национального Вестминстерского банка, чтобы взять деньги со счета «на жизнь после школы», который его родители пополняют раз в месяц и к которому ему вообще-то запрещено прикасаться до университета. С трудом вспомнив пин-код, Роуэн снимает ровно столько, чтобы у него получилось семьсот фунтов.

Добравшись до дому, он кладет все до единой двадцатифутовые купюры в конверт и подписывает его: «За аренду Лоуфилд-клоуз, 15Б».

В тысяча девятьсот восемьдесят третьем кто-то упал с велосипеда

В четыре часа дня Рэдли собираются за столом на воскресный обед. Питер смотрит на лежащего на тарелке ягненка, он не удивлен, что жена упорно держится за привычные семейные ритуалы. Он знает, что Хелен находит в рутине успокоение. Как бы заметает проблемы под коврик. Но, судя по тому, как трясутся ее руки, когда она раскладывает жареную картошку, на этот раз помогает не особо.

Может быть, это из-за Уилла. Он говорит уже пять минут, отвечая на Кларины вопросы, и останавливаться, по всей видимости, не собирается.

— …дело в том, что ради себя мне к заговариванию крови прибегать нет нужды. Мне ничто не угрожает. Полицейские меня никак приструнить не могут. Видишь ли, в Манчестере существует особая организация, называется Общество Шеридана. Она состоит из практикующих вампиров, которые поддерживают друг друга. Это типа профсоюза, только его представители куда сексуальнее.

— А кто такой Шеридан?

— Никто. Шеридан Ле Фаню. Старый писатель-вампир. Давно умер. Не важно, дело в том, что каждый год они передают в полицию список, и полицейские не трогают тех, кто в нем числится. А я всегда почти на самом верху этого списка.

— Полицейские? — переспрашивает Роуэн. — Так, значит, им известно о существовании вампиров?

Уилл качает головой:

— Большинству нет. Не известно. Но в манчестерской полиции есть несколько осведомленных лиц. Все это тщательно скрывается.

Роуэн, похоже, глубоко взволнован. Он становится еще бледнее, чем обычно.

А у Клары готов очередной вопрос:

— То есть, если мы попадем в этот список, полиция нам ничего сделать не сможет?

Уилл смеется:

— Для этого надо быть практикующим вампиром, иметь несколько серьезных убийств за плечами. Но может быть, это выход. Я мог бы познакомить вас с нужными людьми. Использовать свои связи…

— Плохая идея, Уилл, — обрывает его Хелен. — Не думаю, что нам нужна такого рода помощь.

Питер ест, а остальные продолжают разговаривать. Он жует полусырое мясо, которое все равно кажется ему пережаренным. Смотрит на жену, наливающую себе «Мерло», — руки у нее все еще дрожат.

— Хелен, с тобой все в порядке? — спрашивает он.

Она вяло улыбается:

— В порядке, честно.

Но когда раздается звонок в дверь, она аж подпрыгивает. Питер берет бокал и идет к двери, молясь по пути, как и его жена, чтобы это не оказались снова полицейские. Так что в кои-то веки он испытывает облегчение при виде Марка Фелта. У гостя в руках большой рулон бумаг.

— Я принес планы, — поясняет Марк. — Ну, ты помнишь. О которых я тебе рассказывал. Пристройка ко второму этажу.

— Да, точно. Мы вообще-то…

— Просто завтра вечером я уеду по работе, так что подумал вот, хорошо бы сейчас обсудить.

Питер не очень-то вдохновлен.

— Ладно, конечно. Заходи.

Минуту спустя Марк уже разворачивает свои строительные планы.

А Питеру хочется еще ягненка.

А лучше целое стадо.

Или капельку крови Лорны.

Он смотрит в свой бокал, на маленькое озерцо «Мерло». Зачем он вообще его пьет? Вино должно помогать им чувствовать себя нормальными людьми, хотя на самом деле оно только подтверждает обратное. Хелен настаивает, что вино надо пить, потому что оно вкусное, но Питеру этот вкус скорее не нравится.

— У нас вино открыто, если хочешь, — повинуясь долгу гостеприимства, предлагает он Марку и подходит к наполовину выпитым бутылкам, стоящим около тостера. Хватает одну из них, думая о том, как же повезло Марку — каждую ночь спать с Лорной в одной постели.

— Давай, — соглашается Марк. — Спасибо.

Питер наливает вино. Его передергивает, когда из гостиной доносится хрипловатый голос Уилла:

— …просто тонул в ней!

Питер понимает, что и Марк это слышал и что он, похоже, хочет сказать что-то, не относящееся к перепланировке дома.

— Послушай, Питер, — начинает он. — К нам сегодня полицейские заходили. По поводу мальчика, который пропал с вечеринки. Было упомянуто имя Клары.

— Да?

— Да, и если я лезу не в свое дело, скажи мне прямо, но мне интересно: что же с ней случилось в тот вечер?

Питер видит свое искривленное отражение в тостере. Глаза, глядящие на него с изогнутой хромированной поверхности, кажутся огромными и страшными. Его вдруг охватывает желание прокричать правду. Сообщить соседу, решившему поиграть в Пуаро, что Рэдли — кровопийцы. Но он вовремя одергивает себя.

— Наглоталась чего не следовало. А что?

Он поворачивается, держа в руках два бокала.

— Извини, — отвечает Марк. — Я просто… Еще этот мужчина в фургоне. Кто он?

Питер протягивает Марку бокал.

— Мой брат. Он ненадолго. Немного чудной, но в целом славный парень. Родственники, сам понимаешь.

Марк кивает и берет бокал. Ему явно хочется расспросить подробнее, но он сдерживается.

— Итак, — переходит к делу Питер, — что за проект?

Марк начинает рассказывать, но Питер улавливает лишь обрывки его монолога.

— …хочу построить… первый этаж… пристраивали в пятидесятых… риск… что та стена, которая стоит сейчас, пострадает…

Питер делает глоток и вообще перестает что-либо слышать. Совсем не похоже на то вино, что он пил. Вкус изысканный и насыщенный, как сама жизнь.

Он в ужасе взирает на свой бокал.

Оглядывается на бутылки и понимает, что Уилл оставил среди них свою. Думает, под каким бы предлогом забрать бокал у Марка. Но уже слишком поздно. Марк попробовал вино, и оно ему так понравилось, что остальное он, к ужасу Питера, проглатывает залпом.

Марк ставит пустой бокал с выражением неземного блаженства на лице.

— Ого, какая вкуснятина.

— Да. Ну что, показывай, — говорит Питер, склоняясь над прямоугольниками и цифрами на чертеже.

Марк пропускает его слова мимо ушей. Он подходит к бутылке и читает, что написано на этикетке.

— «Розелла» две тысячи седьмого года? Отличная штука.

Питер кивает с видом знатока.

— Испанское. Сорт риохи. С небольшой винодельни. Особо не рекламируется. Мы заказывали в интернете. — Он показывает на чертежи. — Так что?

Марк машет рукой: «Забудь».

— Жизнь слишком коротка. Надо сводить Лорну куда-нибудь. Давно мы никуда вместе не ходили.

Надо сводить Лорну куда-нибудь.

— Да, — отвечает Питер. Ревность жжет его изнутри, как чеснок.

Марк похлопывает соседа по спине и с довольной ухмылкой направляется к выходу.

— Adios amigo! Hasta luego![10]

Бумаги на столе скручиваются обратно в рулон.

— Чертежи… — напоминает Питер.

Но Марк уже ушел.

Мы чудовища

Ягненок доеден, но Хелен не убирает со стола, так как не хочет оставлять детей с Уиллом. Она вынуждена сидеть на месте, точно пленница, ощущая его власть над собой.

Разумеется, эта власть была у него всегда. Но сейчас Хелен столкнулась с этим суровым неопровержимым фактом лицом к лицу; вдобавок ситуация усугубляется тем, что она просила Уилла о помощи в общении с полицией. Кажется, что из-за этого все окружающие предметы — пустая тарелка, бокалы, лампа, которую Питер купил на Рождество несколько лет назад, — теперь заряжены отрицательной энергией, точно секретное оружие в чьей-то незримой войне против нее, против них всех.

— Мы чудовища, — доносятся до нее слова сына. — И это плохо.

Уилл улыбается, словно только и ждал, когда ему подбросят столь удачную реплику. Очередная шпилька в адрес Хелен у него наготове.

— Лучше быть тем, кто ты есть, чем вообще ничем. Жить погребенным во лжи — это все равно что лежать в могиле.

Высказавшись, он откидывается на спинку стула. Полный презрения взгляд Хелен не оказывает должного воздействия — с тем же успехом она могла бы посмотреть на него ласково.

Тут, сердито размахивая бутылкой, влетает Питер.

— Что это такое? — спрашивает он у брата.

Уилл прикидывается невинной овечкой:

— Мы что, в шарады играем? Пит, я в замешательстве. Это фильм или книжка? — Он почесывает подбородок. — «Потерянный уикенд»? «Первая кровь»? «Двойник кровососа»?

Хелен впервые видит, чтобы Питер требовал объяснений от брата, но теперь, когда его понесло, она молится про себя, чтобы он остановился. Каждое его слово — шаг к капкану.

— Наш сосед, весьма уважаемый адвокат, только что выпил целый бокал крови. Крови вампира.

Уилл хохочет от души. Похоже, это его нисколько не взволновало.

— В кои-то веки расслабится мужик.

Клара хихикает, а Роуэн сидит молча, вспоминая о том, как Ева взяла его за руку и как это было приятно.

— Боже, — ужасается Хелен.

Радужное настроение Уилла слегка портится.

— Да что тут такого? Его же никто не кусал. Вампиром он не станет. Просто пойдет домой и несказанно осчастливит жену.

Именно эта мысль и наполняет Питера яростью.

— Уилл, тебе пора уезжать, — говорит он. — Марк уже что-то заподозрил. И другие люди тоже. Скоро вся чертова деревня только и будет судачить о том, что ты тут делаешь со своим уродским сраным фургоном.

— Пап, — вмешивается Клара.

Уилл искренне удивлен тому, что Питер так разозлился.

— Ох, Пити, какой ты у нас грозный.

Питер с грохотом ставит бутылку на стол, словно подтверждая замечание брата.

— Извини, Уилл. Просто это никуда не годится. У нас другая жизнь. Я позвал тебя, потому что положение было критическое. Теперь все позади. Тебе надо уехать. Ты нам больше не нужен. Мы не хотим, чтобы ты тут оставался.

Уилл ошеломленно смотрит на Питера, больно задетый его словами.

— Питер, давай… — подает голос Хелен.

Уилл переводит взгляд на нее. Улыбается.

— Скажи ему, Хел.

Она закрывает глаза. В темноте произнести это будет легче.

— Пусть останется до завтра, — говорит Хелен. Потом встает и начинает собирать тарелки.

— Я думал, что это тебе…

— Он уедет завтра, — повторяет она, замечая, как переглядываются Роуэн с Кларой.

Питер вылетает из комнаты, оставив бутылку на столе.

— Отлично. Просто отлично, черт возьми.

— Во дает папа, — комментирует Уилл.

А Хелен хлопочет вокруг стола, притворяясь, будто не видела, как он торжествующе подмигнул ей.

Перед тем как полетели в Париж

Они сделали это ночью в фургоне, перед тем как полетели в Париж.

Каждое соприкосновение обнаженных тел вызывало бурю сладостного восторга, и они смеялись от избытка чувств.

Он помнит, как впервые укусил ее, как глубоко был потрясен, когда понял, как хороша она на вкус. Это напоминало первую поездку в Рим: идешь по скромной улочке и внезапно замираешь на месте, ослепленный убийственным великолепием Пантеона.

Да, та ночь была идеальной. История любви в миниатюре. Влечение, взаимное узнавание, тонкая игра в разжигание и утоление жажды. Сначала опустошаешь партнера, потом снова наполняешь его.

— Измени меня, — шептала Хелен. — Сделай меня лучше.

Уилл сидит в патио, глядя на беззвездное небо. Он помнит все: слова, оттенки вкуса, восхищение на ее лице, когда ее кровь стекала в бутылку из прокушенного клыком отверстия на запястье и когда он поил ее собственной кровью, декламируя «Кристабель» Кольриджа и исступленно смеясь.

Предаваясь воспоминаниям, Уилл смотрит на освещенный луной сад и высокий деревянный забор. Его взгляд скользит вдоль забора, к задней части сада, за пруд с лужайкой, к пушистым силуэтам двух елок. Между елками мягко светится окошко сарая, словно некий глаз подглядывает за ним.

Уилл чувствует, что он не один, что за сараем кто-то есть. Он слышит, как ломается ветка, и через несколько секунд улавливает в воздухе запах крови. Он делает глоток Изобель из стакана, чтобы обострить нюх, затем медленно втягивает носом воздух. Запах крови смешивается с запахом растений, поэтому невозможно точно определить, кто там — может быть, барсук или напуганная кошка, а может, и кто-то покрупнее, человек, например.

В следующую секунду его отвлекает запах другой, знакомой крови. Это Питер открывает стеклянную дверь и выходит в патио с бокалом вина.

Они почти синхронно произносят «привет», и Питер садится на один из садовых металлических стульев.

— Слушай, извини, — нерешительно начинает он. — За то, что я так на тебя накинулся. Переборщил.

Уилл примирительно поднимает руку:

— Нет-нет, это я виноват.

— Спасибо, что приехал. Ты нам очень помог сегодня с полицейскими.

— Не за что, — отмахивается Уилл. — Я тут вспоминал про нашу группу.

Питер улыбается.

Уилл напевает их единственную песню:

Питер, не удержавшись, подхватывает припев, хихикая над бредовым текстом:

Когда охвативший братьев приступ хохота утихает, Питер говорит:

— На нее можно было бы снять отличный клип.

— Ну, зато у нас были свои футболки.

Они продолжают разговор. Уилл напоминает Питеру моменты раннего детства, проведенного на барже: как родители любили развлекать их интересными сюрпризами — однажды, например, притащили из торгового центра свеженький труп Санта-Клауса к полночному рождественскому ужину. Вспоминают братья и более мрачные времена, когда они жили в современном пригородном доме в Суррее: как кидались камнями в воздерживающегося приемного отца, когда он поливал помидоры в теплице, как вонзали клыки в визжащих от ужаса морских свинок, которых им по глупости купили в качестве домашних любимцев.

Вспоминают и полеты в Лондон на концерты вампирских панк-групп.

— А однажды мы полетели в Берлин, — говорит Уилл. — Помнишь?

Питер кивает. Они отправились послушать совместный концерт Игги Попа и Дэвида Боуи в ночном клубе «Автобан». Он был там самым младшим слушателем.

— Тысяча девятьсот девяносто седьмой, — говорит он. — Отличный был год.

Братья со смехом обсуждают, как в восьмидесятые смотрели вампирское порно.

— «Человек крови», — называет Питер, — помню этот фильм. Про вампира, который страдал аутизмом и запоминал группу крови каждого, кого встречал.

— Ага, а еще?

— «Вампир из Беверли-Хиллс».

— «Мой левый клык». Вот его серьезно недооценивали.

— «Выходная ночь Ферриса Бьюллера» была смешная, — улыбается Питер.

Уиллу кажется, что момент подходящий, и он кивает на бутылку с кровью:

— За былые времена? Брось ты свое «Мерло».

— Нет, Уилл, не стоит.

Может, следует кое-что ему объяснить.

— Пит, сейчас уже не как раньше. Кровь вампира легко достать. В Манчестере есть местечко. Ночной клуб «Черный нарцисс». Я туда летал прошлой ночью. На мой вкус, честно говоря, атмосфера там слишком готическая. Но в остальном все нормально. Полицейские его не трогают, потому что клубом руководит Общество Шеридана. Бутылку можно купить за двадцатку у гардеробщика. Вкуснее не найдешь.

Питер задумывается, и Уилл замечает мучительное напряжение на его лице, словно он обречен участвовать в вечном перетягивании каната. Наконец младший брат качает головой:

— Пойду лучше спать.

Бессмысленный бескровный брак

Но, лежа в кровати, Питер не способен думать ни о чем другом.

Только о том, что кровь доступна и ее можно пить, ни в чем себя не виня.

Чтобы получить дозу, не обязательно предавать, красть или убивать. Просто идешь в специальное заведение в Манчестере, покупаешь, пьешь, и ты снова счастлив, если «счастлив» — адекватное слово.

За прошедшие годы многое изменилось. Похоже, теперь все проще — с этим обществом, о котором говорит Уилл, и списком неприкосновенных.

Питер лежит, погруженный в размышления, и спрашивает себя, как Хелен может читать в таких обстоятельствах. Ладно, допустим, она не перевернула ни страницы с тех пор, как забралась в постель, так что вряд ли она и вправду читает. Но все-таки она сидит, облокотившись на подушку, с какой-то бескровной нудятиной, которую ей надо осилить к собранию литературного кружка на следующей неделе, и пытается читать. Что в общем-то одно и то же.

Питер смотрит на книгу. Исторический роман «Последняя песнь воробья». Название ему ни о чем не говорит. Он ни разу в жизни не слышал пения птиц.

Он спрашивает себя: почему это так важно для нее — вести себя так, словно ничего не случилось? Жарить мясо, как всегда по воскресеньям, готовиться к литературному кружку, сортировать мусор, завтракать за столом и пить кофе, сваренный как положено. Как вообще возможно все это делать, когда она чуть ли не гудит от напряжения, точно электричество в проводах?

Пытается замести неприятности под коврик, да, но что толку заметать под коврик горы? Для Питера это загадка. Такая же загадка, как и то, почему она пошла на попятный в отношении Уилла. Он останется до завтра. Почему? Питер зол на жену, но не совсем понимает причины этой злости. Да и с чего, собственно, он так переживает из-за каждой мелочи?

Он решает вынести на обсуждение некоторые из беспокоящих его вопросов, но, как выясняется, напрасно.

— Ночной клуб? — Хелен кладет книгу на одеяло. — Ночной клуб?

Питер смущается, чувствует себя каким-то жалким и уязвимым. Но в то же время откровенный разговор приносит некоторое облегчение.

— Да, — как можно осторожнее продолжает он. — Уилл сказал, что можно купить ее у гардеробщика. И я подумал, что, ну, это может помочь нам.

А про себя добавляет: «О нет. Я зашел слишком далеко».

У Хелен напрягается челюсть.

И раздуваются ноздри.

— В каком смысле — помочь? Помочь в чем?

Теперь уже обратного пути нет.

— Я про нас. Про тебя и меня.

— У нас все в порядке.

Питер пытается понять, неужели она и впрямь так считает.

— Да? И в каком же измерении это верно?

Хелен откладывает книжку про воробья, ложится, опускает голову на подушку и выключает свет. Напряжение между ними — как вспышки статического электричества в темноте.

— Слушай, — произносит она тоном, означающим «прекращай молоть чушь». — Я не собираюсь всю ночь обсуждать твой кризис среднего возраста. Ночные клубы!

— Ну, по крайней мере, мы могли бы иногда пить кровь друг друга. Когда мы делали это в последний раз? В Тоскане? В Дордони? Или в то Рождество, когда мы ездили к твоей маме? Какой век это был?

Сердце у Питера колотится, он сам удивлен, насколько агрессивно звучит его голос. Как и всегда, когда они ссорятся, он наступает на все грабли.

— Пить кровь, — сердито говорит Хелен, резко дергая одеяло. — Это все, о чем ты думаешь?

— Да! Практически ни о чем больше! — Ответ последовал слишком быстро, Питеру приходится посмотреть в глаза только что высказанной правде. И он грустным голосом повторяет ее еще раз: — Да. Я только об этом и думаю.

Хелен не хочется ссориться с мужем.

Во-первых, у нее нет сил.

Во-вторых, она представляет себе, как дети, лежа в кроватях, вслушиваются в каждое их слово. И Уилл тоже. Если он еще во дворе, то ему наверняка все слышно, и он, несомненно, в полном восторге.

Она велит мужу говорить потише, но, похоже, он этого даже не заметил. В любом случае он не унимается, не утихает и ее гнев, который — как и все, что происходит в эти проклятые выходные — она не в силах контролировать.

Так что Хелен лежит молча, злая на себя и на Питера, который продолжает сыпать соль на открытую рану их брака.

— Не понимаю, — говорит он. — Ну какой смысл? Мы перестали пить кровь друг друга. Раньше это было весело. С тобой было весело. Но теперь мы ничего не делаем вместе, только ходим в театр на всякие бесконечные пьесы. Хелен, но это же все про нас! Мы сами как будто в какой-то проклятой пьесе.

Ей нечего ответить, кроме как пожаловаться на немилосердную головную боль. Это лишь провоцирует мужа на очередную агрессивную тираду.

— Голова болит! — восклицает он, вещая уже на полную громкость. — У меня, знаешь ли, тоже. У всех у нас болит голова. И всех тошнит. Все мы вялые. Наши стареющие кости ноют. У нас нет ни малейшего стимула вставать по утрам. И мы не вправе принимать единственное лекарство, от которого нам станет легче.

— Ну так прими, — огрызается Хелен. — Прими! Проваливай со своим братом и живи в его чертовом фургоне. И Лорну с собой прихвати!

— Лорну? Ты про Лорну Фелт? Она-то тут при чем?

Хелен ничуть не верит в его притворное удивление, но продолжает все-таки уже тише:

— Да ладно, Питер, ты же с ней флиртуешь. На вас прямо смотреть неловко.

Она составляет в уме список, на случай если ему потребуются примеры.

В пятницу за ужином.

В очереди в гастрономе.

На каждом родительском собрании.

На барбекю у Фелтов прошлым летом.

— Хелен, это просто смешно. Лорна! — И неизбежная подначка: — Да и не все ли тебе равно?

Она слышит, что где-то в доме скрипнула половица. Через некоторое время раздаются знакомые шаги сына — он проходит мимо их двери.

— Питер, уже поздно, — шепчет Хелен. — Давай спать.

Но Питер разошелся не на шутку. Кажется, он ее даже не услышал. Он не умолкает, стараясь, чтобы все в доме услышали каждое слово.

— Я серьезно, — говорит он. — При таких отношениях зачем вообще быть вместе? Подумай. Дети скоро пойдут в университет, и останемся только мы, в ловушке этого бессмысленного бескровного брака.

Она даже не знает, смеяться или плакать. Если начнет то или другое, остановиться уже точно не сможет.

В ловушке?

Именно так он сказал?

— Питер, ты даже не представляешь, о чем говоришь. Абсолютно!

Забившись в маленькую темную пещерку под одеялом, Хелен вопреки собственной воле страстно жаждет вернуть чувство, испытанное семнадцать лет назад, когда она напрочь забыла о насущных проблемах — работе, изнурительных визитах к умирающему отцу, замужестве, насчет которого не была уверена. Вместо них в том самом проклятом фургоне она создала себе новую проблему, затмевающую все прочие. Хотя тогда это не ощущалось как проблема. Это ощущалось как любовь, любовь хлестала через край, в ней можно было купаться, смыть с себя все лишнее и ступить в чистый покой тьмы свободной, как в мечте.

И хуже всего то, что она знает: мечта эта сидит тут, неподалеку, в патио, пьет кровь и ждет, когда она передумает.

— Ах, не представляю? — доносится голос Питера с другой стороны кровати. — Не представляю? Это очередное соревнование, которое ты выигрываешь? Соревнуемся, кто прочнее застрял в ловушке?

Хелен выглядывает из-под одеяла:

— Прекрати вести себя как ребенок.

Она осознает горькую иронию своих слов, осознает, что сама такой же ребенок, как и он, потому что взрослое поведение противно их природе. Они могут только притворяться, надевая панцири на свои томящиеся жаждой детские души.

— Твою мать, — медленно выговаривает Питер. — Я просто пытаюсь быть собой. Это что, преступление?

— Да. И не одно.

У него вырывается сдавленный стон.

— Ну и как, по-твоему, прожить всю жизнь не собой, а кем-то другим?

— Не знаю, — честно отвечает Хелен. — Правда не знаю.

Тысячи лет

Чувствуя прикосновение жесткой щетины мужа к внутренней стороне бедра, Лорна Фелт недоумевает, что же на него нашло.

Они лежат под розово-желтой тантрической диаграммой правой ступни с ее символами просветления.

Маленькая раковина и лотос.

Они лежат голые на кровати, и, к удовольствию Лорны, Марк лижет ее, целует и покусывает так, как он никогда в жизни ничего не лизал, не целовал и не покусывал.

Лорне приходится не закрывать глаз, иначе ее покидает уверенность в том, что это тот же самый мужчина, который обычно предпочитает в постели говорить о просроченных арендных платежах.

Марк поднимается над ней. Их поцелуи жестки и примитивны, так, наверное, целовались тысячи лет назад, до того, как изобрели имена, одежду и дезодоранты.

Лорна внезапно чувствует себя такой желанной, вожделенной, с каждым его толчком по всему ее телу растекается тепло и сладкая истома. Она хватается за это ощущение — и за мужа — с каким-то отчаянием, вцепляется пальцами в его спину, льнет к его соленой коже, как будто он скала, а вокруг бушующий океан.

Она шепчет его имя, снова и снова, а он шепчет ее имя. Затем слова кончаются, и она обхватывает его ногами, и они уже не «Марк» и «Лорна», не «супруги Фелт», они становятся чем-то чистым и бесконечным, как сама ночь.

Безумный, злой и смертельно опасный

Один из основных симптомов Роуэна — обезвоживание, которое он испытывает и прямо сейчас, несмотря на то что перед сном выпил целый пакет яблочного сока с бузиной. Во рту пересохло. Горло слипается. Язык как кусок шершавой глины. Глотать трудно.

Когда родители начали ругаться, он сел в кровати и допил всю оставшуюся «Ночную сиделку», но она и жажду не утолила, и уснуть не помогла. Так что он спустился в кухню и налил себе воды из кувшина с фильтром.

Из прихожей ему видно, что двери во внутренний двор открыты, и прямо в пижаме он машинально направляется на улицу. Ночь выдалась довольно теплая, и возвращаться наверх, пока ссорятся родители, его не тянет. Хочется с кем-нибудь поговорить, хотя бы и с Уиллом, лишь бы отвлечься.

— Чем ты занимаешься? — спрашивает Роуэн в разгаре беседы. — В смысле, работа у тебя есть?

— Я преподаватель. Литературы эпохи романтизма. В основном специализируюсь на поэтах-вампирах. Хотя приходилось затрагивать и Вордсворта.

Роуэн уважительно кивает.

— А в каком университете?

— Повсюду доводилось работать. В Кембридже, Лондоне, Эдинбурге. Иногда выезжал за рубеж. Год провел в универе в Валенсии. Потом осел в Манчестере. Там безопасно для вампиров. Всегда можно найти поддержку.

— Значит, ты сейчас там работаешь?

Уилл качает головой. Его глаза подергиваются печалью.

— Я начал смешивать работу и удовольствие, связался со студенткой. Точнее, с аспиранткой. Она была замужем. Ее звали Тесс. Дело зашло слишком далеко. Хотя в университете правду не узнали, я решил уйти. Это было два года назад. Потом я на целый месяц уехал в Сибирь, чтобы мозги встали на место.

— В Сибирь?

— На Декабрьский фестиваль. Масштабное мероприятие, посвященное искусству и кровопитию.

— Ясно.

Они смотрят на темный пруд, а наверху не умолкают сердитые голоса. Уилл показывает на небо, словно это какие-то далекие боги там скандалят.

— Часто они так? Или постановка специально для меня?

Роуэн отвечает, что такое бывает редко.

— Как правило, они сдерживаются.

— Эх, брак. — Уилл дает слову немного повисеть в воздухе, делая глоток из бутылки и наслаждаясь вкусом. — Знаешь, как говорят: если любовь — это вино, то брак — это уксус. Хотя я и вино тоже не особо жалую. — Он окидывает Роуэна пристальным взглядом. — А подружка у тебя есть?

Роуэн думает о Еве и не может скрыть боль в голосе.

— Нет.

— Безобразие.

Роуэн отпивает воды и рассказывает унизительную правду:

— Вообще-то я девчонкам не нравлюсь. Я в школе пустое место. Я сонная бледная немочь, и у меня сыпь на коже.

Он вспоминает, что ему сегодня сказала Ева, — о том, как он произносит ее имя, когда засыпает на уроках, и внутри у него все сжимается.

— То есть вам нелегко живется? — спрашивает Уилл с искренним, как кажется Роуэну, сочувствием.

— Клара вроде справляется получше, чем я.

Дядя громко вздыхает.

— Школа, скажу я тебе, — жестокое место.

Уилл пьет кровь, которая при таком слабом освещении кажется черной, и Роуэн не в силах не смотреть, не думать об этом. Он сюда за этим пришел? За кровью? Он старается отвлечься и продолжает болтать. Сообщает Уиллу, что вообще-то в школе не так плохо (вранье), что он мог бы уже закончить, но хочет сдать экзамен по программе средней школы на повышенном уровне — английский, историю, немецкий, — чтобы поступить в университет.

— Что изучать собрался?

— Как раз английскую литературу.

Уилл тепло улыбается.

— Я учился в Кембридже, — говорит он. — Это было ужасно.

Он рассказывает Роуэну о том, как некоторое время состоял в «Клубе велосипедистов-полуночников» — эта тошнотворная компания глумливых вампирчиков в клубных шарфах регулярно собиралась слушать какую-то мутную психоделическую музыку, обсуждать поэзию битников, разыгрывать скетчи Монти Пайтона и отсасывать друг другу кровь.

«Может, не такая уж он и сволочь, — думает Роуэн. — Может, он убивает только тех, кто этого заслуживает».

Вдруг дядя принимается что-то высматривать в другом конце сада. Роуэн тоже глядит на сарай, но ничего не видит. Впрочем, что бы там ни было, Уилла оно, похоже, не слишком беспокоит. Он продолжает вещать голосом, словно пропитанным мудростью веков.

— Трудно быть не таким, как все. Люди этого боятся. Но любые трудности можно преодолеть. — Он взбалтывает остатки крови в стакане. — Взять вот хотя бы Байрона.

У Роуэна мелькает ощущение, что Уилл намеренно забрасывает ему наживку, однако он не помнит, чтобы обсуждал с дядей своего любимого поэта.

— Байрона? — переспрашивает он. — Тебе нравится Байрон?

Уилл смотрит на него так, будто глупее вопроса не придумаешь.

— Он лучший из лучших. Первая истинная мировая знаменитость. Безумный, злой и смертельно опасный. Мужчины всего мира боготворили его, женщины — обожали. Неплохо для мягкотелого косого и косолапого коротышки.

— Да. — Роуэн невольно улыбается. — Пожалуй, неплохо.

— В школе, конечно, над ним измывались. Ситуация изменилась к лучшему только в восемнадцать лет, когда в одном борделе его обратила флорентийская вампирша.

Уилл смотрит на бутылку. Потом показывает этикетку Роуэну.

— «Что в нашей жизни лучше опьяненья?»[12] — цитирует Уилл. — Байрону бы Изобель понравилась.

Роуэн не сводит с бутылки глаз и чувствует, как его сопротивление слабеет. Он забывает, почему так важно не поддаться соблазну. В конце концов, он остается вампиром независимо от того, пьет он кровь или нет. И Клара убила человека не потому, что выпила вампирской крови. Скорее уж наоборот. Может быть, если бы она пила кровь других вампиров в умеренных количествах, ничего бы и не случилось.

Роуэн ловит на себе взгляд Уилла. Дядя — как игрок в покер, собирается выложить лучшие карты.

— Если хочешь полетать, — говорит он, — она тебе поможет. Если в школе есть какая-то особенная девочка, которая тебя интересует, просто попробуй Изобель и увидишь, что будет.

Роуэн думает о Еве. О том, каково было сидеть рядом с ней на скамейке. Если она все равно узнает, что он вампир, почему бы не стать привлекательным и уверенным в себе вампиром?

— Не знаю даже… Я как-то…

— Давай, — уговаривает Уилл, в его голосе — дьявольский соблазн. — Как можно ненавидеть то, чего не знаешь? Возьми ее к себе в комнату, не обязательно пить сейчас.

В этот миг голоса на втором этаже снова становятся громче, слова Питера звучат отчетливо:

— …и что это значит?

И ответ Хелен:

— Ты прекрасно знаешь, что это значит!

Роуэн протягивает руку и почти без раздумий берет бутылку.

В глазах Уилла сияет гордость.

— В ней весь мир. Он твой.

Роуэн кивает и встает, ему вдруг стало неловко, он занервничал.

— Ладно. Я возьму, и, ну, подумаю об этом.

— Спокойной ночи, Роуэн.

— Ага. Спокойной ночи.

Водоросли и страх

Уилл осушает стакан с последними каплями Изобель и закрывает глаза. Ссора между Питером и Хелен наконец закончилась, и Уилл обращает внимание на то, как стало тихо. Он думает о звуках, свойственных его обычной жизни. Мягкое урчание автострады. Автомобильные гудки и визг пневмодрели в городе. Агрессивный рев гитар. Кокетливый шепот женщин, с которыми он только познакомился, вскоре переходящий в стоны удовольствия и страха. Свист ветра в ушах, когда он летит над морем, ища, куда бы сбросить труп.

Тишина всегда его напрягала. Даже при чтении стихов ему требовался какой-нибудь фоновый звук — музыка, шум машин или монотонный гул голосов в переполненном баре.

Шум — это жизнь.

Тишина — смерть.

Но сейчас, в данный момент, сидеть в тишине не так уж плохо. Она кажется желанным финалом, точкой назначения, тем местом, куда и стремится любой шум.

Тихая жизнь.

Уилл ухмыляется, представляя себя и Хелен где-нибудь на свиноферме.

Потом ветер меняет направление, он снова чует запах чужой крови и вспоминает о живом существе, притаившемся за сараем.

Он встает со стула и уверенно направляется мимо пруда в дальний конец сада. Запах становится все сильнее. Это не барсук и не кошка. Это человек.

Снова хрустит ветка, и Уилл замирает.

Ему не страшно. Но у него такое ощущение, что кто бы ни прятался там, за сараем, это как-то связано с ним.

— Кыш, — тихонько говорит Уилл.

После этого воцаряется гробовая тишина. Неестественная. Тишина напряженных мускулов и затаенного дыхания.

Уилл думает, как поступить. Пойти туда и удовлетворить свое любопытство или вернуться в дом? Этой кислой мужской крови ему не особенно хочется, так что он все же разворачивается и уходит. Но вскоре он слышит, что за ним бегут, потом что-то рассекает воздух. Он резко пригибается и краем глаза замечает топор. Промахнувшись, нападающий чуть не падает по инерции. Уилл хватает его, крепко вцепившись в футболку. Он трясет мужчину, видит его полное отчаяния лицо. Мужчина все еще держит топор в руке, так что Уилл поднимается вместе с ним в воздух, чтобы с плеском бросить его в пруд.

Время запугивать.

Он вытаскивает мужчину из воды, на лице у него водоросли, в глазах — страх. Сверкнув клыками, Уилл задает вопрос:

— Кто ты?

Ответа нет. Зато из дома доносится какой-то шорох, слышный только Уиллу. Он оборачивается и видит, что в комнате Питера и Хелен зажегся свет. К тому моменту, как Питер высовывается из окна, он успевает снова окунуть незнакомца в воду.

— Уилл? Что ты там делаешь?

— Суши захотелось. Чтобы еда извивалась, когда ее кусаешь.

— Вылези, ради бога, из пруда.

— Хорошо, Пити. Спокойной ночи.

Мужчина борется изо всех сил, Уиллу приходится опустить его поглубже, чтобы не было брызг. Он надавливает ему коленом на живот, прижимая его ко дну. Питер закрывает окно и исчезает в комнате, видимо полагая, что продолжение разговора еще вернее привлечет внимание соседей.

Уилл снова вытаскивает свою жертву из воды.

Мужчина кашляет и плюется, но пощады не просит.

Уилл мог бы его убить.

Мог бы унести его в небо и убить, на высоте тысячи футов над этой жалкой деревенькой, где никто бы ничего не услышал. Но что-то произошло. Что-то происходит сейчас. Тут, в этом саду, принадлежащем его брату и его любимой женщине, он не так скор на расправу, как обычно. Возникает задержка. Миг, чтобы подумать, прежде чем действовать. Зарождается мысль, что если что-то делаешь, приходится считаться с последствиями. Что, возможно, этот человек оказался здесь из-за какого-то его поступка в прошлом, из-за какого-то спонтанного решения, которое Уилл принял несколько дней, месяцев или лет назад. Убить его означает вызвать новую цепочку последствий.

Уиллу нужен лишь ответ.

— Кто ты такой?

Он видел эти глаза и раньше. И запах этой крови ему знаком. Он уже отмечал в ком-то такой коктейль страха и ненависти. И отчего-то это узнавание делает его слабее.

Не получив ответа, Уилл отпускает безымянного противника, тот пятится в воде, затем поспешно выбирается из пруда. Отступает, все еще пятясь, чтобы не терять Уилла из виду. Идет по дорожке из каменной брусчатки, оставляя на ней мокрый след, добирается до ворот и исчезает.

Через миг Уилл уже проклинает свою слабость.

Он снова опускает руку в холодную воду и чувствует, как рядом быстро скользит рыба.

Хватает ее.

Вытаскивает из воды.

Она бьется в воздухе, пытаясь вырваться.

Уилл приникает к рыбьему животу, снова выпускает клыки и впивается в свою жертву. Высосав невкусную кровь, он бросает рыбу обратно в воду. Затем вылезает на берег и, мокрый насквозь, уходит в свой фургон, оставив мертвую рыбину и топор в пруду.

Сатурн

Вернувшись в свою комнату, Роуэн какое-то время сидит на кровати, бережно держа в руках бутылку вампирской крови.

Он гадает, что случится, если выпить всего чуть-чуть? Если губы сжать так, чтобы в рот попала только маленькая капелька — тогда он точно сможет сдержаться, чтобы не выпить больше.

Шума в саду Роуэн не слышит, потому что его спальня находится с другой стороны дома, зато слышит, как из своей комнаты вышла сестра, и быстренько прячет бутылку под кроватью, рядом со старой куклой из папье-маше, которую он сделал сам сто лет назад, когда мама заставляла его ходить по субботам на детский кружок рукоделия в сельском клубе. (Он не захотел мастерить пирата или принцессу, как вся остальная группа, а выбрал римского бога Сатурна в процессе поглощения собственных детей. На десятилетнюю Софию Дьюсбери это произвело весьма сильное впечатление — увидев, что Роуэн сотворил из крепированной бумаги и красной краски, она разрыдалась. После занятий учительница посоветовала Хелен подыскать своему сыну какой-нибудь другой кружок.)

Сестра открывает дверь в комнату Роуэна и пытливо смотрит на него:

— Что делаешь?

— Ничего. Сижу.

Клара заходит и садится рядом с братом. Родители между тем продолжают ругаться.

Клара вздыхает, уставившись на постер с портретом Моррисси.

— Заткнулись бы уже.

— Ага.

— Это все из-за меня, да? — Впервые за выходные она выглядит искренне расстроенной.

— Нет, — отвечает он. — Они не из-за тебя ссорятся.

— Я понимаю. Но если бы я не убила Харпера, они бы не съехали с катушек, так ведь?

— Возможно. Но по-моему, у них просто накопилось. И зря они нас обманывали, согласна?

Роэун видит, что его слова не особо успокаивают Клару, и достает из-под кровати бутылку. Клара явно потрясена тем, что половина уже выпита.

— Это Уилла, — объясняет Роуэн. — Он дал мне бутылку, но я еще не пил.

— А будешь?

Он пожимает плечами:

— Не знаю.

Роуэн передает бутылку сестре, и она вытаскивает пробку. Раздается приятное «чпок!». Клара вдыхает аромат, исходящий из горлышка. Делает большой глоток, запрокинув голову. Через мгновение на ее лице не остается и следа беспокойства.

— Как она на вкус? — интересуется Роуэн.

— Божественна. — Клара улыбается окровавленным ртом. — И обрати внимание, — добавляет она, отдавая бутылку брату, — как восстанавливается самоконтроль. Попробуешь?

— Не знаю, — повторяет он.

Не знает он и десять минут спустя, когда сестра уже ушла из комнаты. Роуэн вдыхает аромат, как делала Клара. Он сопротивляется. Ставит бутылку на тумбочку и пытается отвлечься. Предпринимает очередную попытку дописать стихотворение о Еве, но вдохновение где-то застряло, так что вместо этого он читает Байрона.

Кожа зудит, Роуэн мучительно старается сосредоточиться, внимание соскальзывает, как ноги на льду. Он снимает футболку и разглядывает пятна на груди и плечах: участки здоровой кожи выглядят как тающие ледники в раскаленном красном море.

Красногрудый дрозд!

Роуэн вспоминает полный ненависти голос Тоби и смех Харпера, как будто на свете ничего смешнее не придумаешь.

Затем память подбрасывает один эпизод, имевший место в прошлом месяце. Он шел к каштанам, растущим в дальнем конце школьного двора, чтобы посидеть в тени, и вдруг к нему сзади подбежал Харпер, наскочил на него и повалил на землю. Роуэн помнит, как тот безжалостно вдавливал его в траву всем своим неподъемным весом, помнит, как ему не хватало воздуха, как казалось, будто легкие вот-вот лопнут. Помнит сдавленные смешки других ребят, в том числе Тоби. И хриплый неандертальский вопль Харпера: «Гаденыш не может дышать!»

Пока Роуэн лежал, придавленный, у него даже не возникло желания дать сдачи. Ему хотелось провалиться под эту жесткую землю и никогда не возвращаться.

Он берет бутылку с тумбочки.

«За Харпера», — думает он и делает глоток.

Восхитительный вкус омывает его язык, унося тревогу и напряжение. Привычные боли-хвори почти мгновенно испаряются, на смену им приходит бодрость.

Как будто бы он наконец проснулся.

Пробудился от столетнего сна.

Оторвавшись от бутылки, Роуэн изучает свое отражение в зеркале — розовые пятна исчезают, как и темные круги под глазами.

Если хочешь полетать, она тебе поможет.

Всемирное тяготение — всего лишь закон, который можно нарушить.

И вот, сам того не заметив, Роуэн уже парит над кроватью и тумбочкой, где валяется «Руководство воздерживающегося».

Он смеется, кувыркаясь в воздухе. Сотрясается от безудержного хохота, словно вся его жизнь была длинным анекдотом, который только что достиг кульминации.

Но больше никто над ним шутить не будет.

Он не красногрудый дрозд.

Он — Роуэн Рэдли.

И он может все.