Семь ударов

8 сентября. Утро

– Вставай, доченька, вставай, милая…

Я что-то пробормотала и перевернулась на другой бок. Я все еще хотела спать. Как здорово спать, когда не болит голова…

– Доченька, ну же, вставай…

Мама звучит иначе, и сон начинает сходить с меня. В ее голосе столько беспокойства и чего-то еще непонятного, темного… да и когда она в последний раз называла меня «доченькой»? И когда в последний раз приходила утром, чтобы разбудить?

– Я что, опять опаздываю в школу? – пробормотала я, разлепляя глаза.

Мама в костюме, значит, уезжает на работу. Значит, мне можно еще часок поспать. Но почему она меня будит? Я сажусь на кровати и протираю глаза. Смотрю на маму. И вдруг вижу, что в ее глазах блестят слезы.

– Что? Что случилось? – спросила я, скидывая остатки сна.

– Давай, милая, вставай, причесывайся, только очень быстро, – попросила мама. Ее голос звучал так, будто она чувствовала вину.

– Что происходит? – я спустила ноги с кровати, нащупала ими тапочки.

– За тобой пришли, – сообщила мама, и я услышала в ее голосе слезы, что случалось очень, очень редко. – Давай же, милая, доченька, ты должна поторопиться!

Я ощутила, как холодные щупальца страха проникают в грудную клетку, и спросила:

– Кто за мной пришел? – голос как будто не мой.

– Полиция, милая, – выдохнула мама. – Давай же, одевайся, доченька.

Я разозлилась. Да чего она все, как попугай, повторяет эти «милая» и «доченька»?! Забыла, как меня зовут? И чего плачет и никак не объяснит, что, черт возьми, происходит?!

– Полиция хочет тебя допросить, – прошептала мама, пока я в ярости натягивала джинсы и драла волосы расческой. – На счет одного случая… Но ты ведь не совершала ничего ужасного, да, милая?

Опять она со своей «милой»! Я надела рубашку, застегнулась как попало, заправила ее в джинсы. Примерно представляю. Рыжкова! Я знаю – это Рыжкова! Наговорила вчера завучу чего попало, потом директрисе небылиц наплела… Не удивлюсь, если она специально сломала себе руку, чтобы потом обвинить в этом меня. Ладно, окей, но почему в такую рань? Полицейские разве не должны явиться в школу и оттуда меня забрать?

– А позавтракать мне не дадут? – почти с вызовом обратилась я к маме.

– Позавтракаем в кафе, после допроса, – прошептала мама.

Допроса? Меня еще допрашивать будут? Вот это Рыжкова, вот это уровень! Может, связями в полиции обзавелась?

В гостиной нашего дома сидело двое хмурых полицейских в серой форме. Перед ними стоял кофе, но они не притронулись к нему. Когда мы с мамой спустились, они поднялись, окружили нас и повели прочь из дома.

Один из полицейских сел за руль служебной машины с мигалками, второй остался в нашем дворе. Что за показуха? И почему нас везут в участок, будто я какая-то преступница? И почему один из них остался там, в незапертом доме?

Нас привезли в участок, и полицейский вцепился мне в локоть. Не будь его хватка так крепка, можно было бы представить, что мы на романтической прогулке. Но нет – полицейский с мордой кирпичом затащил меня в здание, провел по коридорам и усадил в какой-то комнатке. Судя по многочисленным мебели и журналам, это была комната ожидания. У меня отобрали телефон и рюкзак. Маму в это время отделили от меня и повели куда-то в другое место.

И вдруг мне стало страшно. А точно ли это связано с Рыжковой и ее сломанной рукой? Все выглядит так серьезно…

Не знаю, сколько я сидела в этой комнате. Я слышала, как где-то тикают часы, но не видела самих часов. Сколько сейчас времени? Почему никто до сих пор сюда не пришел?

И вот, спустя какое-то время, появился полицейский. Тот самый, с мордой кирпичом. Он перевел меня в комнатку, в которой, кроме стола и стульев больше ничего не было. А вот и комната для допроса. Маленькая, неприметная, обшарпанная. У стены расположилась небольшая скамейка, и на ней я увидела маму. Выглядела она странно бледной и будто бы ошарашенной, а мне нечасто приходилось видеть ее такой – в моем сознании мама закрепилась как уверенная в себе женщина, которая знает ответы на все вопросы. Когда мама ободряюще мне кивнула, я немного успокоилась – наверняка все дело в школьной драке.

Мы с полицейским уселись друг напротив друга, и он впервые заговорил со мной:

– Итак, Алина. Ты знаешь, почему ты здесь?

Появилась мысль о Рыжкове, но быстро потухла. Я покачала головой.

– Не беспокойся, наш разговор будет не слишком длинным, – сказал полицейский, не отрывая от меня взгляда. Его глаза круглые и карие, как у бельчонка. – Итак, Алина. Что ты делала вчера вечером?

От неожиданности я растеряла все мысли. Где я была вчера вечером? В смысле? Зачем им это знать? Я бросила взгляд на маму, но она снова кивнула мне, подбадривая.

– Я… я ходила на аттракцион с друзьями, потом смотрела фильм, потом немного читала, – пробормотала я, чувствуя себя полной дурой. – Слушала музыку, кажется… И легла спать.

– Когда именно ты ходила на аттракцион? – спросил полицейский без промедления. – Скажи мне точное время.

– Эм… часов в шесть вечера. И до восьми, кажется… – что-то мне страшно, даже голос задрожал.

– Назови имена и фамилии твоих друзей. Они все из твоей школы?

– Н-нет… многие из других школ, – промямлила я, не понимая, зачем это нужно.

– Среди них была девушка по имени Мария Ножова?

– Нет.

Я вздрогнула. Зачем он вдруг заговорил о Маше? Почему о Маше, а не о Рыжковой? Что происходит?..

– Ты была у нее вчера вечером, – отметил полицейский, и его глаза стали еще круглее. – Зачем ты приходила?

– Не вечером… – пробормотала я. – Днем. Я заходила, чтобы отдать тетрадь.

– Тетрадь? – он так удивился, будто я не тетрадь упомянула, а, не знаю, сковородку.

– Тетрадь по алгебре, – уточнила я. Я нутром ощущала, как надо мной нависает что-то огромное и темное, как грозовая туча, и спешила выдать больше подробностей. – Маша оставила ее на подоконнике в раздевалке.

– Вы хорошие подруги?

– Нет… не совсем… мы не очень много общаемся.

– Тогда зачем ты понесла ей тетрадь?

Странный вопрос. Да, зачем я понесла тетрадь? Ладно, тетрадь оставила Настя или еще кто из моих друзей, или кто-то из друзей попросил бы меня отнести тетрадь, тогда понятно. А так, по собственному хотению…

– Я ее пожалела, – вздохнула я. – В тот день кое-что случилось, и Маша расстроилась.

– Что именно случилось? – так и вцепился полицейский в этот вопрос.

– Да, – я в ярости уставилась на него. – Ответьте мне: что случилось? Разве не должны вы сказать мне с самого начала?

– Должен, – впервые на его лице проступило какое-то чувство, что-то, похожее на сожаление. – Но в данном случае…

Я встала, стул со скрипом отодвинулся от стола:

– Что случилось? Что-то с Машей, да?

– Да. Марию Ножову нашли сегодня утром мертвой.

В голове зазвенело, в уши словно натолкали ваты. Что? К-как? Маша мертва? Н-но… Перед глазами встал шатающийся замок, который не закрывался…

– А родители? – быстро спросила я и посмотрела на маму. Я увидела, что ее глаза увлажнились.

– Ее мать нашла тело.

Я не заметила, как опустилась на стул, но вот, я уже снова сижу и смотрю на полицейского напротив. В голове много мыслей, и они мечутся, словно пчелы в улье.

– Вы должны были сказать с самого начала… – жалко пробормотала я. Дышать все труднее.

– Твоя мама пожелала, чтобы ты при даче показаний узнала о смерти Марии Ножовой как можно позже, – сказал полицейский.

– Подождите… – до меня доходит слишком медленно, я перевожу взгляд от бледного маминого лица на лицо полицейского. – Вы обвиняете меня? Вы думаете, что я убила Машу, да?

– Мы всего лишь проверяем версии, – мягко сказал полицейский. – Накануне вечером Маша сказала своим родителям, что ты, Алина, приходила к ней, чтобы отдать тетрадь. Это необычно, они раньше о тебе ничего не слышали. Итак, ты сказала, что-то случилось в школе… что именно?

Но теперь мне труднее собраться с мыслями. В голове вдруг образовалась пустота – да такая, что аж зазвенело в ушах. В своем теле я почувствовала себя, как в танке.

– Над ней издевались, – я слышала свой голос как бы со стороны. – Одна девочка… она пинала ее сумку и обижала ее.

– Назови фамилию и имя.

Я назвала. Я не могла поверить. Маша в самом деле умерла?..

– Вы… вы обвиняете меня, потому что я зашла к ней домой, хотя никогда раньше этого не делала? – спросила я, посмотрев в его беличьи глаза.

– Доченька, тебя никто не обвиняет, – едва слышно отозвалась со своей скамейки мама.

– Еще раз повторю: мы тебя не обвиняем, – повторил полицейский. – Но вот тебе факты, Алина. Из необычного мама Марии может вспомнить только твой приход, а мы нашли на месте преступления волос. Это твой волос –сейчас пришли результаты. На двери есть отпечатки, и сегодня мы проверим, твои или нет.

Мой волос? В ее комнате? Это при том, что я не заходила дальше лестничной клетки? Не может быть!

– И вот еще один факт, – добавил полицейский, дав мне минуту времени. – Больше никаких улик на месте преступления мы не обнаружили. Ни одной. Понимаешь теперь, почему ты здесь?

Я кивнула. Я все больше и больше ощущала себя, как в танке. Мне казалось, я, маленькая, спряталась в огромном теле, и все звуки, все ощущения доходили до меня слишком медленно. И воспринимались не так остро. Не знаю, наверное, это такая защитная реакция на стресс.

– Я… поймите, я не убивала ее, – прошептала я. – Это не я.

– Конечно, нет. Иначе мы бы предъявили тебе обвинение в убийстве, – полицейский вымученно улыбнулся. – Позволь спросить: когда ты приходила к ней, ты заметила что-нибудь странное? Может, странных типов во дворе? Или, может, один из них проник за вами в подъезд?

– Алексей Иванович, время вышло, – жестко заметила мама и поднялась со своего места.

А я лихорадочно зашарила в памяти. Странных типов точно не было, но вот…

– Дверь, – наконец, произнесла я. – У них не закрывается входная дверь, замок сломан. Вот что странно.