Семь жизней. Рукопись неизданного романа

Жизнь третья. Петрович

Петрович опять загулял. Только-только отстал от предыдущего запоя, еле-еле пришёл в норму, едва-едва жена перестала обкладывать матюками и морить голодом, как, что ты будешь делать, «закружило» по новой.

Виноват сосед Толька. На днях в отпуск приехал, к старикам своим погостить. Ну и давай поить мужиков. Он всегда так делает – приедет, накупит водки – и айда! – смотрите, какой я щедрый. Хотя все знают, что денег у него не вагоны, работает шофёром простым. Просто пыль в глаза бросает.

Вот, говорят, друг его по молодости – тот большим человеком стал, в начальники выбился. А Толька ему и завидует, тоже блеснуть хочет. Правда, они уж не дружат давно и не знаются даже. История меж ними вышла неприятная. Жена Толикова с другом согрешила и забеременела. Но, конечно, не призналась, хотела ребёночка выдать за законного. Но как его выдашь? Он же рыжий аж до красна, весь в друга.

Жалко Толика, семья-то, считай, как чужая. Промучился лет десять, к другой бабе стал ходить – да и там не заладилось что-то – запил. От такой жизни разве не запьёшь? Хорошо, вовремя спохватился, за ум взялся. А так оно можно и без бабы прожить, раз не свезло.

Правда, если уж по-честному, Толик-то сам «хорош»: он ещё до того, как женился, девку одну испортил. Поигрался и бросил с ребёнком. Да ещё хвастался: мол, немке «вдул», отомстил Германии за наших стариков.

Её звали как-то не по-русски – то ли Фрида Альбертовна, то ли Фрида Альфредовна. Впрочем, Толик её Адольфовной величал. Она, говорят, потом спилась и скурвилась совсем…

Так что отплатила жизнь Толику за девку ту.

Петрович вскочил рано, не успело радио в шесть часов гимн проиграть. Утроба опохмелиться требовала. К тому же надо было свалить по-быстрому, пока жена спала, а то встанет – заставит дела делать. Но не до дел сейчас, когда в голове «синий туман». Поспешно обшарив карманы подвернувшейся жениной одежды, поник. Спрятала. А вчера пенсию принесли, между прочим. В прошлом году закончил работать, а денег, кровно заработанных, в глаза не видал. Всё прячет. С другой стороны, Петровичу дай волю – всё пропил бы. Не будь жены, дома уж ничего бы и не осталось. Хорошо, если б сам дом уцелел…

На улице завелась машина. Петрович возликовал: «Толька, наверное, проснулся!». И второпях выбежал на крыльцо: «А то уедет!».

Действительно, гудела Толькина белая «шестёрка», неизменно грязная, а сам Толька, толстый пожилой мужик, ковырялся в багажнике. Дело было дрянь, так как если он спешил, то об опохмеле можно и не мечтать. Вредный, ни за что не нальёт.

Но Петрович всё же с надеждой подал голос:

– Здорово, сосед!

Толька захлопнул багажник и зыркнул своими ехидными глазами:

– Некогда, мля!..

– А куда ж собрался? – голос надежду потерял.

– В город надо съездить.

– Не скоро приедешь-то?

– К полудню приеду.

«Помру я к полудню…» – расстроился Петрович и, выйдя на дорогу, кинул взор сначала влево, а потом вправо. По левую сторону, там, где проходило шоссе, располагался магазин, который мог открыться не раньше, чем через полтора часа. Поэтому пришлось выбрать правую сторону. Правда, и там тоже всё было весьма безнадёжно. Без того уже набрал долгов…

Так и оказалось. Зашёл к Седому – Седой не дал. Салазкины не дали. Кукушкина даже не открыла – притворилась, что спит или что дома никого нет. Ребята – Хрипатый, Славуня, Сашка Распутин – сами сидели, горевали. Так дошёл до конца деревни и повернул назад.

Пока, туда-сюда, добрался до магазина, час с лишним прошло. Зинка, продавщица, как раз открывалась. Петрович с жалобным лицом встал рядом, ожидая, когда та управится с массивным замком.

Но, открыв дверь, она сразу предупредила:

– В долг ничего не дам.

– Ну, Зин, помираю, – робко посетовал Петрович.

– И не проси, – вежливо и игриво отрезала она.

Зинка хоть и добродушная баба, но если сказала «нет», значит, нет. Оставался только один вариант – идти в Красный Восход. Там уже начали дачники подъезжать на весенние огородные работы. Кроме того, пара-тройка домов спиртом приторговывали. В долг, конечно, там не дают, не доверяют. Если только работу за магарыч могут предложить. Хочешь – не хочешь, надо идти, и Петрович пошёл.

Он пересёк шоссе и устремился по обочине к дачам, которые серыми крышами виднелись вдалеке. До них было где-то километра полтора. Минут двадцать неторопливым шагом. Петрович же торопился – утроба-то неистовствовала.

Вдруг взгляд его остановился на небольшой прогалинке в лесу по левую сторону. Там стоял маленький бревенчатый домик с симпатичным резным крылечком. Ноги сами как-то приостановились.

Петрович задумался: «Откуда это он тут взялся? К чему он тут нужен? Пикники, что ли, кто устраивать тут собрался? А зачем у дороги-то прямо? Чтоб близко? Так к нему не подъедешь, вон спуск-то какой крутой. Может быть, „Буревестник“ построил? Или „Звёздочка“ для детишек? Так она в другой стороне, да в лесу он и красивей приладился бы…» Ответ нашёлся только один: «Для проезжающих, чтоб отдохнуть. Машину бросил тут, спустился туда, посидел, покушал, покурил, пописал, покакал и дальше поехал».

Ноги понесли дальше, а голова никак не могла выкинуть за ненадобностью этот домик. Любопытно стало. Даже подмывало вернуться и рассмотреть поподробней, но Красный Восход в данный момент, конечно, был важнее и манил просто непреодолимо. Тем более за мыслями время прошло не заметно и уже до поворота, а за ним до крайнего дома, было рукой подать.

Там, с краю, стоял дом Бобра. Бобр приторговывал спиртом. К нему, в первую очередь, Петрович-то и спешил. Подошёл, постучал в дверь терраски. Тишина. Ещё постучал. Безрезультатно. Похоже, что нету Бобра…

Во вторую очередь Петрович спешил к Петушевским. Их дом был дальше, где-то в середине улицы. Подошёл, постучал в дверь терраски. Тишина. Ещё постучал. Вышла, продирая глаза от сна, девочка, внучка Петушевских.

– Дедушка пьяный спит, – сообщила она.

Понятно, бесполезно. Из тех, кого Петрович тут знал, оставались только Волковы. Но к ним он не ходил никогда. Дороговато и разбирают у них всё. Они водкой торгуют. Весной-летом у них жаркий сезон – студенты, а потом и школьники, из «Звёздочки» ходят, отдыхающие из «Буревестника» да местные дачники тоже у них предпочитают брать. Хоть палёнка, зато точно не средство для протирания стекол какое-нибудь.

Осенью клиентура уходила, и они уезжали до следующего года. Весной же парень их сразу приезжал сюда, а летом, когда работа кипит, сами по переменке наведывались – то она, то он.

В принципе, сезон еще путём не начался, и Петрович решил рискнуть. Может, парень всё-таки даст в долг. Или калым подкинет. Подошёл. Дачу их не спутаешь. Богатая. И забор красивый. Калитка из стальных прутьев. Заперто, позвонил в звонок. Через минуту вышел, как и ожидалось, Волков-младший, Сергей:

– Чё надо?

– Серёжа! Мне бы это… в долг… опохмелиться… помираю… – затараторил Петрович. – Я отдам!.. Или там, что надо, если…

Парень подумал и сказал:

– Заходи. Вот здесь в палисаднике вскопаешь, бутылку дам. Но постарайся к обеду управиться, ко мне приятель должен приехать, не до тебя будет.

– Серёжа, сделаю! – заверил Петрович. – Ты только мне сейчас плесни чуток… а то мочи нет…

Волков сходил в дом и принёс в одной руке лопату, а в другой грамм пятьдесят водки в пластиковом стаканчике. И только когда она, родимая, душегубка проклятущая, горькими своими каплями коснулась сохнущей гортани и скатилась в нутро, истязаемое невыносимой жаждой, тогда более-менее цепко обхватили рабочие руки черенок лопаты.

Палисадник был большой: шириной, к дому до клумб с цветами, метров пять, дальше от другого угла дома, там, где начинался сад, сужался метров до трёх; длиной же, по забору, от угла до начала дома – параллельно – метра три, до калитки и дорожки от нее ещё метра три, от калитки до конца дома метра два, до начала сада ещё столько же и где-то чуть побольше до другого угла забора.

Петрович взялся хватко и за час без отдыха оприходовал половину, до калитки. Парень, выйдя, чтоб доглядеть, как продвигается работа, даже рот раскрыл от изумления:

– Хорошо работаешь, не то что некоторые!

– Так мы же, Серёжа, люди деревенские! – Петрович ободрился и тут же как бы приуныл: – Ты бы ещё плеснул хоть тридцать грамм, а то опять что-то руки затекли.

Тот послушался и притащил ещё один стаканчик с водкой. На этот раз, правда, налил вдвое меньше. Утроба ликовала. Руки же, схватив лопату, заработали с удвоенной энергией. Минут за двадцать, прямо на глазах у парня, вскопался очередной отрезок, теперь до конца оставался кусок всего-то три на три метра.

Петрович обнаглел:

– Серёж, налей ещё, а! Дух перевесть!..

Волков принёс ещё один стаканчик.

– Ты б уж в один стакан лил. Чё сто штук-то портишь? – губы с наслаждением облизали каёмочку, высосав всё до последней капельки.

Но тот строго оборвал:

– Не учи. Ты вон работай лучше.

И ушёл.

А последние метры давались с превеликим трудом. Руки не маячили. Спина не разгибалась. Тело сделалось вялым. Работать не хотелось, ничего не хотелось, ничего не моглось, желалось ещё выпить. Петрович никак не мог дождаться ни того, чтобы земля, наконец, закончилась, а того, когда Волков опять придёт. Пока ждал, за полчаса докопал всё же до сада, где начиналось сужение. И встал – ни рукой, ни ногой не пошевелить. А Волков всё никак не шел. Наконец-таки дождался – пришёл, дымя сигаретой:

– На, покури, отдохни!

– Я не курю, Серёж. Ты мне лучше ещё хоть пять капель принеси, а то упаду, не кончу… – пожаловался Петрович.

– Ладно, только не падай, – парень докурил сигарету и сходил за очередной порцией.

Но не помогла водка. Еле-еле, с неимоверным усилием, где-то тяп-ляп и кое-как, убив чуть ли не три четверти часа времени, дотерпелся, вымучился конец палисадника.

Несколько раз, думая, что всё, окончена работа, выбегал Волков и, разочарованный, уходил.

Напоследок даже ещё один стаканчик притащил, но тут уж Петрович подоспел, финишировал и без неё, стервы беленькой.

Выпить, конечно же, не отказался. Измождённый, утерев ладонью со лба пот, с хрустом в костях присев на скамеечку возле сада, объявил:

– Принимай работу, хозяин!..

Тот махнул рукой и вынес магарыч – неполную бутылку водки.

– Как договаривались. Остальное ты по ходу выпил, – но засмеялся, заметив Петровичев испуг, и вытащил из кармана чекушку: – Ладно, вот тебе сверх обещанного, за оперативность да в честь праздника. И стаканы эти забери, чтоб не валялись здесь, выкинешь там где-нибудь.

Петрович, засунув большую бутылку за пазуху, маленькую в карман и пособирав разбросанные по всему палисаднику пластиковые стаканчики, все пять штук, благодарно откланялся.

Жизнь-то налаживалась. Сто пятьдесят внутри да пол-литра с лишком на перспективу веселили сердце, позволяя взглянуть на новый день с оптимизмом. Сегодня можно не ждать, как спасение, Толькин сабантуй.

Самое главное – уберечь добытое нелёгким трудом от «горюющих ребят» – Хрипатого, Славуни да Сашки Распутина. Конечно, Петрович не жадина и жадиной никогда не был, но в данном случае делиться – не представлялось умным делом. Во-первых, он горбатился не для того, чтобы их угощать. А во-вторых, мало слишком – и ему не хватит, и им только губы помочить. Ладно ещё Сашка, тот родня, но других двоих «любителей на хвост упасть» поить – только добро переводить зря.

Такие вот мысли нет-нет и омрачали приподнятое, в целом, Петровичево настроение, когда в пределах видимости снова появился обнаруженный тремя часами ранее любопытный домик. На этот раз желание доглядеть перебороло.

Петрович спустился с дороги и подошёл поближе. Осмотрел, обошел вокруг – домик как домик – да и зашёл внутрь. А там… Там ничего особенного: посередине большой стол, по бокам у него лавки, чтоб сидеть. Единственное, что заинтересовало, это керосиновая лампа, висевшая на вбитом в потолок крючке.

Петрович залез на стол, хотел понять – хорошая или плохая – а если хорошая, то и взять, пригодится. Крохотное окошко освещало не шибко, но вполне достаточно, чтобы при ближайшем рассмотрении заметить то, что лампа была старая – ржавая и почерневшая.

Петрович вздохнул и, спустившись, присел на лавку. И так как любопытство удовлетворилось, то пришло время маленько выпить. Он налил граммов пятьдесят в один из волковских стаканчиков, на который, впрочем, были нанизаны и остальные, воровато обернулся на окно и торопливо выпил.

Казалось, будто, кроме него, здесь ещё кто-то находился. Померещилось, что сначала в окно глянул, а потом уж и за спиной очутился.

Петрович засобирался – чекушку в рукав, большую за ремень в штаны запихал, а стаканчики сверху на горлышко надел, пригодятся. И предусмотрительно застегнулся. С такой защитой даже наблюдательный Славуня ничего не заподозрит, если только приглядываться не будет да щупать не начнёт. Наглые они ребята, все трое. Сашка же хоть и родня, а хуже всех. Но больше всех следовало опасаться, конечно, Хрипатого. Этот вообще зверь, отберёт и не даст ничего.

Напоследок Петрович краешком глаза заглянул под стол и увидел на одной из досок колечко. Не трудно догадаться – подпол. Пришлось лезть, поднимать доски и смотреть. Вниз метра на полтора спускалась грубо сколоченная лесенка и там под ней лежала большая чёрная сумка с жёлтыми каемочками и надписью «Спорт» на боку. Руки поспешно вернули доски обратно.

– Нет уж. Мало ли что там положат, – сказал себе вслух Петрович и, выскочив из-под стола, испуганно выбежал из домика.

Через десять минут он уже был у брехаловского магазина, где с унылыми лицами столпились «горюющие». Впрочем, это и ожидалось: глаза потупились, а ноги ускорили шаг. И вроде бы уже всё, миновал, не заметили, но от родни не уйдёшь – родня родню чует. Сашка Распутин окликнул:

– Дядь Вов, куда ходил-то?

Петрович воротился немного и со всей возможной доброжелательностью ответил:

– В Красном Восходе был, а что?

– Что нашёл?

– А чего там найдёшь-то?

– Да ладно брехать-то! – вмешался Славуня. – По тебе, что ль, не видать, что выжрал?

Но Петрович не потерялся:

– У Волковых палисадник копал. Что ж они, стакан не нальют, что ль?

– Они и за стакан удавятся, – проворчал Хрипатый. – Толька когда приедет, не слыхал?

– Сказал, к двенадцати приедет… Двенадцати нет ещё?

– Половина, – Хрипатый завернулся. – Сам, что ль, не знаешь?

– Часов не ношу. Откуда я знаю? – ухмыльнулся Петрович и, заметив, что к нему интерес потерян, удалился.

А дома ждал разнос. Жена накинулась, точно гусыня – не успел порог перейти – зашипела:

– С утра пораньше уже закружил, тварь ты паскудная! А дела кто будет делать? Я, что ли, должна надрываться?

И она с негодованием потрясла своим большим, далеко не женским кулачищем.

– А что сделать-то надо, Люсь? – осторожно, вжав голову в плечи, спросил Петрович.

Ответ был громоподобным:

– Тебе дел, что ли, нет, паскудина?! У людей нормальных огород уж копается, а ему дел нет! Давай, вон, марш, в палисадник! Или что, не можешь, выжрал уже? Где был, где шлялся?

– Да в Красный Восход ходил…

– Что там, в Красном Восходе, делать?

– Да у Бобра был…

– Это, значит, у Бобра ты, скотина, хочешь работать, а дома нет?