Семь цветов радуги

Глава 1 ВСТРЕЧИ В МОСКВЕ

Наши друзья возвратились домой.

Прошло лето. В трудах и заботах незаметно пролетела осень. И вот в конце ноября в один из воскресных дней Багрецов снова вспомнил ночи на холме.

Да, это было ночью. В последний раз он с Тимофеем осмотрел водоем, проверил турбину и генератор, управление с диспетчерского пункта. Вадим вспомнил, как в эту ночь он и Бабкин молча спустились с холма, прошли вдоль канала, где отражалось звездное небо, и так же молча, не проронив ни слова, сели в машину. Каждый по-своему вспоминал месяцы, проведенные в Девичьей поляне.

Сегодня — настоящий зимний день. Вадим стоял у окна своей маленькой комнатки, бывшей «детской», где он вырос. На всех ее стенах висели полки с книгами. На низком потолке прилепилась карта СССР. Удобно лежать в кровати и мысленно путешествовать по стране. На месте, где должна быть Девичья поляна, светилась маленькая серебряная звездочка. Она всегда напоминала Багрецову о лампе на холме.

Тесно в комнате. На столе, на шкафу, всюду громоздились самодельные радиоприемники, какие-то аппараты. Конечно, комната была слишком мала, но Вадим считал, что только лаборатория института лучше его родного уголка. В лаборатории светло, просторно, и, кроме того, за соседним столом сидит Тимка. А это тоже что-нибудь да значит…

Однако почему-то именно сегодня Вадим поймал себя на мысли, что не было у него лучше «рабочего кабинета», чем в Девичьей поляне. Сладкое волнение охватывало Вадима, когда он вспоминал об этом сарае, где сквозь дыру в соломенной крыше тянулись солнечные лучи.

И сейчас светит солнце… Блестит на крыше только что выпавший снег… Синие тени легли на тротуары… Люди с поднятыми воротниками куда-то бегут, торопятся.

Деревья Сокольнического парка подняли вверх, как штыки, голые черные прутья. А внизу на соседнем дворе — деревянная горка, покрытая льдом… Ребятишки на санках… Сквозь двойные плотные рамы доносится их громкий смех.

«Мороз и солнце. День чудесный…» — начал было вспоминать Багрецов любимые стихи, но снова его мысль возвратилась к Девичьей поляне. Пушкинские стихи хорошо читала Стеша… «Вспоминает ли она когда-нибудь о нас? Тимофей как-то между прочим сказал, что получает от нее письма… Тимка скрытный, он не говорит, о чем она пишет… Ну, это его дело».

Вадим включил приемник.

«Услышь меня, хорошая», — тихо прошелестело в репродукторе.

Ольга так пела. Странное щемящее чувство… Какое-то непонятное сожаление. Опять вспоминается холм, освещенный луной… девушка, идущая навстречу… Довольно!

Багрецов подошел к двери. Она автоматически открылась. Фокусы с фотоэлементом. Вместе с Бабкиным делали. Кому они сейчас нужны?

«Тимка задерживается, — подумал Вадим, взглянув на часы. — Он обещал прийти к десяти».

Бабкин жил один. Во время бомбежки в Минске погиб его отец — мастер одного из московских заводов. Мать Бабкина умерла уже после войны от тяжелой болезни.

В семье Багрецова скромный и трудолюбивый Тимофей стал желанным гостем. Мать Вадима — детский врач — всегда беспокоилась о Бабкине, если он по своей щепетильности, не желая надоедать, долго не приходил, Заметив кашель и насморк у своего любимца, она обязательно, несмотря ни на какие его сопротивления, выслушивала Тимофея и прописывала лекарства. Он очень стеснялся, считая для себя неудобным лечиться у детского врача. Мать Вадима была другого мнения. У Зинаиды Павловны Багрецовой, так же как и у большинства матерей, сын и его товарищи все еще считались детьми.

Вот и сейчас она без стука вошла в «детскую».

— Вадик, — обратилась к сыну Зинаида Павловна, придерживая старомодное пенсне. — Там к тебе пришли…

— Спасибо, мама. Но прости меня, — недовольно сказал он, — сколько лет я тебя прошу, чтобы ты не называла меня Вадиком. Пойми, что я уже студент, меня только в детском саду этим… Вадиком называли.

— Да что ж тут плохого, Димочка? — Зинаида Павловна смущенно сняла пенсне.

— Мамочка, милая моя! Ты же меня и при товарищах Вадиком зовешь… Хочешь, я перед тобой на колени стану? — Димка со смехом бухнулся на пол. — Умоляю, не надо Вадика.

— Ну, хорошо, хорошо! Встань, простудишься! Да переоденься скорее.

Вадим осмотрел свой костюм. На нем была синяя рабочая куртка, во многих местах прожженная паяльником и закапанная канифолью.

— Ничего. Тимка меня и не в таких видах видел. Тащи его сюда.

Зинаида Павловна загадочно улыбнулась.

— Тимочка еще не пришел. Там у тебя другой гость… Я ее проводила в столовую.

— Как ее? — спросил Вадим и вдруг вспыхнул.

— Да ты не красней, — рассмеялась мать. — Ничего тут нет особенного, я полагаю. Кстати, — все еще продолжая улыбаться, заметила она, — девушка мне понравилась… Очень приятная, вежливая, серьезная и к тому же… весьма хорошенькая…

Димка нервно провел пятерней по шевелюре. Вот еще напасть! Никакая девушка к нему не могла прийти. Да если бы это и случилось, то мама знает всех его знакомых.

Он стащил с себя куртку и бросился к шкафу за костюмом.

— Только, пожалуйста, не забудь, что я тебе говорил, — предупредил он мать. — У меня есть полное имя.

Зинаида Павловна вздохнула. Растут дети, растут. Скоро будут звать их по имени-отчеству.

Она закрыла за собой дверь.

«Вадик» метался по комнате и искал куда-то запропастившиеся новые ботинки.

В коридоре на вешалке он заметил маленькую шубку из розоватой цыгейки. Нет, такой он не видел ни у одной из своих знакомых студенток и лаборанток института. У двери стояла тщательно упакованная корзинка.

Подойдя к зеркалу, Вадим в последний раз оглядел себя со всех сторон, поправил волосы, чтобы они казались еще пышнее, и с замиранием сердца направился в столовую.

За столом сидела Ольга.

Сердце у Вадима екнуло. Что-то будто оторвалось и скользнуло вниз. Он не понимал, почему это случилось. Может быть, и не Ольга была в этом виновата, а воспоминания о ночах на холме, о всем том светлом и радостном, что было в Девичьей поляне.

— Вы стали совсем взрослым… Возмужали, Вадим Сергеевич, — с мягкой улыбкой говорила Ольга, рассматривая стоящего перед ней бывшего «главного инженера» комсомольского строительства.

Зинаида Павловна накладывала в вазочку варенье и думала: «Вот оно, свершилось… Уже зовут Вадика незнакомые мне девушки по имени-отчеству».

— А вы… А вы… — пытался определить Вадим, как выглядит Ольга, но не находил слов.

Она сидела перед ним, румяная с мороза. В окно светило солнце, и его тонкие лучи словно переплетались в пепельных волосах девушки. Она была одета в пушистую, из кроличьего пуха, голубовато-серую кофточку, и это так шло к ней, к ее розовому лицу и мягким светлым волосам!

Вадим не находил слов. Оля показалась ему прекраснее, чем тогда на холме. Впрочем, таков уж у него характер, — многие девушки кажутся ему прекрасными.

— Рассказывайте, Оля, рассказывайте, — наконец опомнился Вадим и с грохотом придвинул себе стул. — Мама, познакомьтесь! Помнишь, я тебе про Олю писал?

— Успели уже не только познакомиться, но и наговориться, пока ты своим туалетом занимался.

— А вы все такой же.

Ольга взглянула на модный синий костюм Багрецова, на его пестрый галстук цвета полыхающего заката, заметила она и яркие туфли, под стать галстуку.

Вадим проследил за ее взглядом, смутился, но, вспомнив, что Ольга не отстает от него в таких вещах, со смехом сказал:

— Видите ли, Оля, я подражаю вам и многим ребятам из ОКБ, Все-таки я москвич, однако за Кузьмой или, скажем, Стешей не угонишься… Вот франтиха! Как она там, рассказывайте!

— Стеша провожала меня до аэродрома, обижается на вас.

— За что же это? — опешил Вадим.

— Ну, хоть бы поздравили девушку. А то как-то неудобно получилось.

— Ничего не понимаю! — Вадим вскочил и, заложив руки в карманы, заходил по комнате. — Замуж она вышла или еще что? Нам же не писали.

В данном случае он говорил за себя и за Тимофея.

— Писали, Вадим Сергеевич. — Ольга, видимо, подсмеивалась над ним. — Всем уже известно, кроме вас.

— Да не томите меня, Оля, — Багрецов снова плюхнулся на стул. — Что же такое случилось?

— Газеты надо внимательно читать. Звеньевой колхоза «Путь к коммунизму» Антошечкиной присвоено звание Героя Социалистического Труда.

— Да не может быть! — воскликнул Вадим.

— Почему же не может? — с некоторой обидой сказала Ольга. — Вы же видели, как она работала на кок-сагызе. Получила восемьдесят пять центнеров с гектара.

Вадим не знал, что ответить Ольге. Ему было странно, как эта маленькая девчонка-тараторка, любительница спектаклей, Стеша, которая ссорилась с Бабкиным и подсмеивалась над своими друзьями, обыкновенная девочка с веснушками — и вдруг Герой. Она, наверное, уже носит Золотую Звезду и, конечно, важничает.

Повернувшись к матери, Вадим хотел ей что-то сказать, но та не заметила его движения и вышла.

— Стеша сама не верила, — продолжала рассказывать Ольга. — Она считала, что произошла какая-то ошибка… Анна Егоровна получила орден, другие тоже, а она одна во всем колхозе стала Героем. Доказывала, что если бы не оросительные каналы, то она ни за что бы не собрала такого урожая. Это правильно, но не только вода решила все дело. Урожай Антошечкиной выше всех в области. А там кое-где и дожди шли. Да, кстати, насчет каналов: ребята наши разохотились, стали заправскими гидротехниками и, как только узнали о стройках на Волге и Днепре, решили продолжать начатое дело уже далеко от Девичьей поляны. Этому даже Анна Егоровна не препятствует.

— Вот как? Но рассказывайте подробнее. Еще кого наградили?

— Многих. Ну, конечно, нашего бригадира Шмакова, потом Буровлева, Копытина, Фросю, — Ольга не хотела упоминать о себе. — Еще Тетеркиных — обоих братьев. Пастушку «Знак Почета» дали…

— Задается? — рассмеялся Димка.

— Нет. Он твердо уверен, что получит Золотую Звезду. Когда поздравлял Стешу, сказал, что «второй цех» не имеет права отставать от полеводов. Он очень правильно напомнил, что в заводском хозяйстве все цехи важны. Сережка, как вам известно, считает наш колхоз заводом. Он только об этом и говорит.

— Умница, лобастый! Вот что значит настоящее воспитание.

— А как же? — Ольга, потупившись, опустила глаза. — Он член нашей особой бригады, как и некоторые москвичи.

— Когда все это было в газетах?

Вадим из скромности не хотел затрагивать тему о московских членах ОКБ. Впрочем, может быть, и не скромность руководила им. Ему было просто обидно, как это они с Тимкой не заметили самого главного — Указа о присвоении звания Героя Социалистического Труда Стеше и награждении других ребят из ОКБ.

Ольга рассказала, что Указ был опубликован всего неделю тому назад, только он касался одной Антошечкиной, а что касается других, то об этом стало известно после того, как список награжденных поместили в областной газете.

— Вот видите, — обрадовался Вадим. — Мы не виноваты. Надо было прислать эту газету, наконец, позвонить… Впрочем, мы совсем недавно вернулись из командировки. Были в Туркмении и видели места, где пройдет Главный канал.

— А награду Стеши пропустили? Эх, друзья!

— Сегодня же исправим ошибку. Не беспокойтесь! «Молнию» пошлем! Кто же еще в этом списке?

Оля порылась в сумочке и вынула оттуда вырезку из газеты.

Внимательно просмотрел список Багрецов. Там он нашел многих своих знакомых: и полеводов, и животноводов. Звеньевой Буровлев, Фрося, бригадир Тетеркин, Ольга и пастушок Сережка против своих фамилий имели вполне определенные цифры.

В них Вадим почти совсем не разбирался. Много это или мало? Однако цифры показывали, как работали его друзья — ребята из ОКБ. В описке их была добрая половина.

Только сейчас Вадим по-настоящему осознал и почувствовал, что не зря они потрудились с Бабкиным. Правда, московские техники не могли дать никаких показателей. Они не пахали и не сеяли, не снимали урожая, не выхаживали коров, но какая-то частица настоящего творческого труда, то, что они могли дать, осталась на полях колхоза «Путь к коммунизму».

А это было самым главным! Может быть, и он, Димка, стал бы Героем, носил бы Золотую Звезду… Нет, это слишком далекая мечта… Он мог мечтать об ордене… Буровлев получил его, но ведь он заслужил эту награду не за установку труб на холме и даже не за остроумное предложение вроде водяного аккумулятора Багрецова, а за высокий урожай кукурузы. О, да! Вадим хорошо представлял себе, как тяжело дался этот урожай Ванюше Буровлеву в тяжелый для колхоза год…

А что сделал он, Багрецов? Не он, так другой нарисовал бы чертежик водоема, тем более, что самое главное предложение было подсказано Васютиным… Снова был собой недоволен Вадим. Сейчас ему казалось, что мало он сделал в Девичьей поляне, и Бабкин тоже… Однако еще все впереди. Радостно сознание, что в звездочке, которую получила Стеша, в ярком блеске ее есть какой-то очень маленький и тонкий лучик, он тянется до самой Москвы. Это луч Багрецова. А рядом такой же тонкий и прозрачный — Тимкин…

Ольга молчала, внимательно наблюдая за товарищем. Она хотела было сказать, что Никифор Карпович хлопотал о том, чтобы отметили москвичей, но с этим вопросом пока еще не ясно. Нет, пожалуй, и неудобно про такие дела рассказывать Вадиму.

В комнату вошла Зинаида Павловна с кипящим никелированным чайником, на его шарообразной поверхности отражалось маленькое солнце.

Вадим проследил за ним взглядом.

— Почему же вы, Оля, молчите? Я жду самых интересных рассказов. Начнем по порядку. Что вас привело в Москву? — спросил он.

— Вчерашняя лекция.

— Как это здорово! Из Девичьей поляны в Москву колхозницы прилетают на лекции. — Багрецов остановился у стола и, постукивая ложечкой о блюдце, снова спросил: — Лекция-то интересная? Стоило лететь?

— Не знаю, не мне судить. — Оля исподлобья с лукавой улыбкой наблюдала за Вадимом.

Ответ, видимо, озадачил его, он еще энергичнее застучал по блюдцу. «Зачем же, собственно говоря, лететь из Девичьей поляны на лекцию, если не сможешь разобраться не только в ее содержании, но даже и определить, интересная она или нет?»

— Вадик! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не стучал по блюдцу. Удивительная привычка, — недовольно заметила Зинаида Павловна, разрезая булку.

Багрецов с размаху бросил ложечку, хотел было напомнить о своей просьбе не называть его, как младенца, но при гостье сдержался. Он только укоризненно взглянул на мать.

— Меня вызвали в Тимирязевскую академию, — стала рассказывать Ольга. — Я должна была прочитать лекцию студентам о нашем опыте с люминесцентными лампами. Волновалась страшно, думала — двух слов связать не смогу, а когда увидела, что передо мной сидят такие же, как я, девчата и ребята, вспомнила своих полянских, и сразу мне представилось, будто это не громадная аудитория академии, а наша теплица, где прямо на дорожке расположились члены ОКБ.

Ольга увлеклась, вспоминая свою лекцию, но, взглянув на Зинаиду Павловну, сконфузилась. Ей почему-то показалось, что та смотрит осуждающе на болтливую девчонку. И чего это она расхвасталась?

— Кстати, Вадим Сергеевич, — повернулась к нему Ольга, — хоть я и агроном по специальности, но думаю по-настоящему заняться всякими там корнями и многочленами.

— С чего бы это? — спросил Вадим, с некоторым смущением вспомнив свои курсы по переподготовке в сарае.

— Мне нужна математика для новых опытов. Мы получили очень экономичные лампы в теплицы. По предварительным расчетам оказывается, что нет смысла делать стеклянные крыши. Это становится дороже, чем расход энергии на лампы, тем более, что зимой очень мала продолжительность дневного света. Приедете увидите, как мы расширили наши теплицы. Земляные работы по углублению пещеры, особенно с транспортерами и всякой такой механизацией, нам обошлись куда дешевле, чем строительство наземных оранжерей. К тому же под землей сравнительно тепло, отопление огромной оранжереи стоит буквально гроши.

— Для того чтобы подсчитать экономию, не требуется знать алгебру, — прервал Ольгу Вадим, видно желая отговорить ее от столь трудного занятия, каким казалось ему изучение математики.

— Не в этом дело, — возразила девушка и упрямо сжала свои тонкие губы. Она уже снова почувствовала себя руководителем ОКБ. — Нам нужно точно дозировать интенсивность излучения, сочетать ее с температурой, составлять графики и кривые, высчитывать мощность потребления энергии, определять наивыгоднейшие коэффициенты, — говорила она, будто вспоминая вчерашнюю лекцию. — В этих делах мне помогал Копытин, но я же сама должна знать все в совершенстве. А то вот вчера читаю лекцию, а сама думаю: вдруг спросит кто-нибудь из студентов насчет коэффициента полезного действия всей энергетической системы, тут уж, конечно, я запутаюсь в вычислениях.

— Мне-то это знакомо, — невольно вырвалось у Вадима. Он хотел сейчас же рассказать о своем докладе, однако вовремя прикусил язык.

«Интересно, поняла ли тогда Ольга на комсомольском собрании, что Бабкин прислал мне шпаргалку? — вспомнил он и подумал: — Умолчим — дело прошлое».

— Ну, ученый народ, садитесь чай пить, — пригласила Зинаида Павловна.

Пожалуй, не сын, а она больше всего была удивлена приездом колхозницы на лекцию в академию. Совсем ведь девочка, а на кафедру выходит. Вот ей, старому, опытному врачу, только в сорок лет пришлось читать первую лекцию. А тут, скажи, пожалуйста… «Неужели бывают такие колхозницы? Нет, — решила она для своего спокойствия. — Наверное, эта Оля просто талантливая профессорская дочка».

На золотистой скатерти играли лучи бледного зимнего солнца. Блестящий чайник пел, как самовар. Из комнаты Вадима доносилась приглушенная музыка. Зинаида Павловна расставляла тарелки с икрой, пористым слезящимся сыром. В воскресные дни она очень любила завтракать вместе с Вадиком. Это было единственное время, когда она никуда не торопилась и могла спокойно беседовать с сыном. Часто по несколько дней она не видела его, приходила поздно, тоже лекции читала… Вадим учился в вечернем институте, совмещая занятия с работой в лаборатории. Мальчику трудно, но разве его заставишь расстаться с аппаратами? И потом он очень хотел быть самостоятельным. С какой гордостью он приносит каждые две недели заработанные деньги. Сколько раз Зинаида Павловна говорила, что деньги его ей совсем не нужны. Нечего жаловаться — хватает! Нет, не соглашается сын покинуть лабораторию. Он должен и работать и учиться. Ненасытный, все ему мало.

А здоровье? О, Зинаида Павловна хорошо знала, что это значит. У него даже шея похудела, стала тонкой, будто у маленького мальчика. Он еще придумал какую-то бригаду комсомольскую, для колхозников аппараты изобретают, иной раз до ночи засиживается. Куда это годится? Чуть ли не все детские болезни перенес ее Вадик — коклюш, корь, скарлатину, свинку… Зинаида Павловна все это пережила, успокоилась. Но вот он стал почти взрослым. (Именно «почти», потому что она никак не могла признать в восемнадцатилетнем сыне взрослого мужчину.) Однако нельзя же себя так переутомлять. Сегодня, может быть, впервые за все это время она почувствовала, что часть вины лежит на этой красивой «профессорской дочке», которая почему-то оказалась в колхозе. Теперь ради нее и новых друзей из Девичьей поляны Вадик мало спит и до полуночи делает чертежи каких-то странных проектов.

Медленно разливая чай, Зинаида Павловна думала об этом и вдруг совсем по-женски решила пожаловаться гостье на своего Вадима.

— Я вижу, вы большие друзья, — сказала она, взглянув сквозь поблескивающие стекла пенсне на Ольгу. — Мне это очень приятно… Но скажите, Оля, простите, что я вас так называю, попросту, — у вас в колхозе тоже есть мальчики. Я хочу сказать, юноши, вроде моего Вадима, работают целый день и даже иной раз до ночи засиживаются? Не щадят своего здоровья в этом юном возрасте?

Зинаида Павловна хотела было продолжать свою мысль о режиме дня молодого организма, о том, как важно следить за этим… О разумном сочетании труда и отдыха… Короче говоря, прочесть одну из своих лекций. Но Вадим знал их наизусть и теперь не хотел, чтобы Ольга выслушивала нотации, предназначенные только ему.

Он чуть не опрокинул чашку и, для пущей убедительности жестикулируя руками, стал доказывать всю несостоятельность замечаний матери.

— Мама у меня очень странная, — прежде всего, заявил он. — Она так боится за мое здоровье, что готова посадить меня под стеклянный колпак, чтобы, избави бог, не долетела ко мне какая-нибудь инфекция… Она уговаривает меня бросить работу в лаборатории. Утверждает, что переутомление, дистрофия, ослабление организма и всякие такие страшные вещи подстерегают меня на каждом шагу. Она, конечно, лучше меня понимает в таких делах… Но, моя дорогая мамочка, — Вадим коснулся щекой ее плеча, потом устыдился этой нежности перед Ольгой и с независимым видом продолжал: — я считаю, что для «молодого организма», как ты меня часто величаешь, главное — деятельность. Настоящая, не топтание на месте, а стремление вперед, «чтобы брюки трещали в шагу», как говорил Маяковский.

— Надо — все делать в меру, — пыталась возразить Зинаида Павловна.

Но Вадим уже был затронут за живое. Теперь его ни за что не переубедишь.

— В меру… В меру… — громыхал он на всю столовую. В этот момент, ему казалось, что и голос его был похож на бас Маяковского. — Где она, эта самая мера? Не хочешь ли ты, чтобы я уподобился Жорке Кучинскому?.. Он соблюдает все законы для равномерного развития «молодого организма». Папа у него какой-то большой начальник в главке, присылает каждый день машину к институту. Сынок едет играть в теннис не потому, что увлекается этой игрой, а потому, что считает это занятие высшим шиком. Он вовремя обедает, отдыхает, а вечерами волочится за девчонками.

— Вадик! — В ужасе всплеснула руками Зинаида Павловна. — Такие слова… Постыдился бы гостьи…

— Извините меня, — Вадим вспыхнул, но возбуждение его не остыло.

Он, видимо, страстно, до боли ненавидел этого Жорку и спокойную Жоркину жизнь. Он ее ненавидел так же, как Васютин, и, может быть, навсегда запали в юношескую душу правдивые и взволнованные слова инструктора райкома о тупой сытости и самоуспокоенности каких-нибудь Лукьяничевых.

— Ненавижу, — твердил Вадим, сжимая кулаки. — Ненавижу! Этому сопляку (Зинаида Павловна снова ахнула) в теннис нужно играть затем, чтобы не разжиреть… У него нет никаких интересов, он ничего не хочет, кроме удовольствий. В институте он тоже бездельничает, на тройках едет и посвистывает. Книг для него почти не существует. Он только сквозь зубы цедит, что Маяковский непонятен. Да я бы ему за одного Маяковского ноги повыдергал…

— Довольно, Вадик, — вмешалась мать, — ты слишком резок. Жора обыкновенный мальчик, ничего плохого он не делает.

— Да и хорошего тоже, — не унимался Вадим. Он отставил чашку и вышел из-за стола. — Такие Жоры хуже Макаркиной и Круглякова в тысячу раз. К сожалению, они еще есть у нас… Ты говоришь, он обыкновенный, а какое право он имеет оставаться этим «обыкновенным», если эпоха наша самая необыкновенная из всех эпох, которые знала история? Ты же читала, что мы сейчас строим самые мощные в мире гидростанции, каналы в пустынях и степях, переделываем природу, разводим сады. А там за океаном — военный лагерь. Срочно стряпается водородная бомба, разводятся смертельные бациллы… Миллионы людей встали на защиту мира! Твоего же «обыкновенного мальчика» ничего не трогает, и водород его интересует как «водородная перекись», которой красят волосы знакомые девчонки. Я думаю, что через десяток лет такую говорящую амебу ученые будут изучать под микроскопом.

— Правильно и очень зло! — отозвалась Ольга, усмехнувшись. — Такие люди, как это нелепое существо — ваш Кучинский, должны скоро навсегда исчезнуть. С ними мы не придем к коммунизму. Мне почему-то кажется, что этого Жорку я встретила, поднимаясь сюда по лестнице. Мальчишка в шубе с бобровым воротником и сигареткой в зубах. Кругленький такой?

— Вот-вот, — оживился Вадим. — Собственной персоной вышли на прогулку… Я ему не могу простить, как он отозвался о наших работах. Пришел я к нему в прошлое воскресенье за монтажным проводом. А он меня прямо так в упор и спрашивает: «И охота это тебе благотворительностью заниматься? Связался с какими-то колхозниками». Простите, Оля, но это меня так задело, что я еле удержался. Подумать только!.. «Благотворительность»… Да я ему чуть по морде не съездил…

— Вадик! — снова воскликнула Зинаида Павловна. — Еще одно такое слово, и я тебя попрошу из комнаты.

— Ну не буду… Вот, честное слово, не буду, — замахал руками Вадим. — Только, если он еще такое скажет, честное слово… изобью… И пусть меня тащит его папа в милицию, я там все как есть расскажу. А его шуточки чего стоят?! — снова загорячился Димка. — Жоркиному папаше кто-то привез из Парижа нелепую американскую игрушку. Румяная булочка, очень натурально сделанная из резины. Ну, не отличишь от настоящей, такая же аппетитная и пышная… Жорка тут же отбирает у папы подарок, выбегает во двор, по очереди подходит к маленьким детям и каждому из них сует эту игрушку… Какой-нибудь несмышленыш в два годика тащит приятную булочку в рот, надкусывает и с плачем бросает. Оказывается, булочка пищит словно мышь. Жорка хохочет. — Каблуки Димки выбивали дробь. Он пристукнул, словно припечатал их к полу. — Матери жаловались, что после этой «милой шутки» дети совсем переставали есть булки и при виде их плакали.

— Какое безобразие! — возмутилась Зинаида Павловна, и стекла ее пенсне задрожали.

Она, как детский врач, особенно близко приняла к сердцу рассказ Вадима. В этот момент она согласилась, что Жора не такой уж милый мальчик, каким она его себе представляла. Нет, Вадик никогда бы не решился на такую гнусную шутку.

— Оля, вы не хотите сливок? — спросила она, пододвигая ей молочник.

— Нет, спасибо! — Ольга вдруг встала из-за стола. — Простите, я позабыла наш подарок.

Она выбежала в коридор и притащила корзинку.

— Не знаю, не испортились ли?

Вадим с любопытством наклонился над корзинкой. Там в разных отделениях лежали свежие, будто тронутые росой ягоды. Среди них и гигантская земляника, и зеленовато-желтая актинидия, и крупные ягоды, напоминающие малину.

— Из нашей оранжереи, — смущенно говорила Ольга. — Когда мы их послали в город, то никто не мог поверить, что это свежие ягоды, все думали замороженные.

— Немудрено. Прелесть какая! — Зинаида Павловна взяла розово-красную ягоду. — Ну и огромная, никогда таких не видела!

— Для Оли — это обычное дело, — сказал Вадим. — Земляника у нее — гигант, величиною с картошку. Картошка по размерам похожа на дыню. Дыня — величиною с тыкву… А тыква… тут уж я не подберу сравнения… В общем, человек в нее влезет… Значит, тыква — величиною с хату.

Все рассмеялись. Вадим стал выкладывать землянику на тарелку.

— Мамочка, а если со сливками?

— Знаю тебя, лакомку… Балуете вы нас, Оля. — Зинаида Павловна тепло посмотрела на гостью. — Уж очень много посылок…

— Сейчас Тимка придет. Мы с ним все это разделим, — восторженно говорил Вадим. — Только он чудной, все такие вкусные вещи ребятам отдает. Знаете, Оля, я — грешник: не могу на такое самопожертвование решиться. Все могу раздарить… Но вот насчет земляники, — он прижал руки к груди, — ну, просто не могу… Кстати, мама меня поддерживает в таких делах. Кушай, мол, Димочка, тебе очень нужно сладкое… Вот я и стараюсь, благо вышел из такого возраста, когда золотухой болеют… Мама, как она по-латыни называется?

— Ну, довольно тебе, болтушка! — шутливо отмахнулась Зинаида Павловна.

Вадим поднес к лицу полную тарелку ароматной земляники и, вдыхая ее запах, от наслаждения закрыл глаза. Разве мороженая так пахнет?

Наблюдая, как Зинаида Павловна раскладывала не — обыкновенное лакомство по блюдцам и поливала сочные ягоды густыми сливками, Вадим обратился к Ольге:

— Вы так и не сказали, что случилось с Кузьмой? Как его дела? Мы давно от него не получали писем…

Девушка замялась и, не глядя на Вадима, ответила:

— Кузьма уехал в область. Его вызвали для реализации своего изобретения.

— Трактор-автомат?

— Нет, новый плуг для каналов. Сейчас, после решений правительства об орошении, эти дела особенно важны.

— Ну, еще бы… А надолго он уехал?

— Думаю, что да, — помолчав, ответила Ольга. — Там организован какой-то специальный институт. Говорят, что разрабатывается очень нужное изобретение. Ну, а Тетеркин к нему причастен как автор небольшого усовершенствования. Кстати, он и сам совершенствуется в заочном институте.

— Пишет? — осторожно спросил Вадим, пододвигая к себе блюдце с земляникой.

— Нет.

— Да на что же это похоже? — У Вадима даже ягода стала поперек горла. — Уехал, и с глаз долой. Заважничал…

Ольга улыбнулась и будто нечаянно посмотрела на себя в зеркало у двери.

— Напрасно это, Вадим Сергеевич. Кузя не забывает старых друзей.

«Ого, — подумал юноша, проглатывая ягоду. — Он уже Кузя стал…»

— Но все-таки, почему Кузя?.. Простите, Оля, но я терпеть не могу уменьшительных имен… Даже с мамой приходится иной раз ссориться… Кузя… Смешно! Так и представляешь, что Кузя этот смотрит на вас младенческими глазами и пускает пузыри… Забавно! Однако почему же он не пишет? — настаивал Вадим и тут же почувствовал, что Ольге неприятен этот разговор.

— Ему незачем посылать письма, так как он бывает дома каждое воскресенье, — сухо ответила Шульгина.

Багрецов хотел как-то исправить свою бестактность. Черт его дернул вспомнить про пузыри! Не хорошо получилось, глупо.

Он суетился, неловко пододвигал Ольге тарелки с закусками, потом отставлял их обратно.

Зинаида Павловна смотрела на сына насмешливо и укоризненно, однако ничем не выдавала своего желания прийти на помощь.

Уж если ты считаешь себя взрослым, то должен найти выход из любого затруднительного положения. Посмотрим, как это у тебя получится. Надо уметь вести себя в обществе.

Глава 2 НОВЫЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ «ББ» И ДРУГИХ…

У входа позвонил Бабкин. Конечно, это был он. По сговору с товарищем, его звонок резко отличался от всех возможных комбинаций, присущих многим московским квартирам. Сейчас Тимофей вызванивал телеграфной азбукой начальную букву своей фамилии.

Вадим обрадовался. Он выскочил в коридор и чуть не сорвал цепочку с двери, распахивая ее перед желанным гостем.

Раздевшись, Бабкин степенно вошел в столовую. Его щеки румянились, как яблочки. Да и сам-то он похож был на сочное, крепкое яблоко. Он никак не ожидал встретить у Димки гостей, иначе он никогда бы не пришел в валенках. Валенки добротные, белые, фетровые и, главное, самые что ни на есть высокие. Казалось, что Тимофей выбрал их только затем, чтобы ходить по сугробам. Даже если он провалится по пояс, в его замечательные валенки совсем не набьется снег.

Бабкин шел к Ольге, протянув руку, а Вадим с улыбкой наблюдал за ним. Он думал, что Тимка так и не дойдет до конца. Еще бы! У него совсем не сгибаются колени… «И потом, — вспомнил Вадим, вовсе невежливо первому подавать руку. Это должна сделать девушка…»

Тимофей с чувством пожал Ольгину руку. Он смущен, неизвестно — то ли от неожиданной встречи, то ли из-за валенок.

— Тимочка, садитесь с нами завтракать, — пригласила Зинаида Павловна своего любимца.

«Ну и везет же Тимке, — с завистью подумал Вадим. — В Девичьей поляне Анна Егоровна в нем души не чаяла, а в Москве — мама. Непонятно, чем он полюбился им? Может быть, своей голубиной кротостью?»

— Почему сегодня опоздал? — покровительственно спросил Вадим.

— Да вот твой друг задержал. — Бабкин смотрел на Ольгу, которая рылась в своей сумочке.

— Какой друг?

— Жоржик Кучинский.

— Возьми его себе, — огрызнулся Вадим. — Странно, что этот важный барин снизошел до разговора с тобой.

— Знаешь, Димка, я злой, и не будем о нем вспоминать!

— Нет, это интересно. Мы сейчас о нем говорили. Мама его всегда защищает, Я думаю, что Оле просто нужно знать, какие типусы встречаются. А то она думает, что на нашем общем пути в ногах путаются только макаркины да кругляковы.

— Круглякова давно уже исключили на общем собрании, а с Макаркиной справились по-хорошему, — сказала Ольга, поднимая голову от сумочки и доставая оттуда конверт. — Сейчас у нее такие показатели, что и некоторые молодые позавидуют… Как-то она мне даже сказала, что ей просто совестно плохо работать, коли москвичи, — Это она про вас, — ради колхозников стараются, и, главное, им за это трудодни не начисляют, — Ну, а вы? — обратилась Ольга к друзьям. — Все-таки оставили в покое этого… Кучинского?

— Да что ж с ним сделаешь? — огорченно развел руками Вадим. — Как мама говорит, он обыкновенный мальчик. Мы его знали по школе, а сейчас в институте учимся на разных отделениях. Он — на дневном, мы — на вечернем… Предлагали Жорке заниматься настоящими полезными делами, а он только смеется. Силой, конечно, не заставишь. И вообще, он говорит, что его жизнь никого не касается, это… личное дело индивидуума.

— Оказывается, у вас все получается гораздо сложнее, чем в нашем коллективе, — задумчиво заметила Ольга. — С Макаркиной куда проще.

— Еще бы! — воодушевился Тимофей и решил рассказать о своей встрече с Кучинским. — Вот, например, сегодняшняя история. Жорка неприятный человек. Я не хочу с ним встречаться. Но он ходит по улицам и переулкам. Только что встретил меня здесь недалеко от дома. Идет с тремя девчонками. Сегодня мороз, а они в паутинках: ноги красные, как у гусят. Из-под шляпок абсолютно синие пудреные носы выглядывают. Хотел было я перейти на другую сторону, но Жорка заметил меня, взял за пуговицу и важно процедил: «Девочки, знакомьтесь… Это мой друг — начальник поросячьей фермы. Вчера пешком пришел из колхоза. Москву не видел, но просит, чтобы мы его повели в „Метрополь“.» — Бабкин смущенно заморгал бледными ресничками. — Конечно, это плоско и глупо. Но девчонки, видно, под стать Жорке: такие же пустые, поверили и, подсмеиваясь, потащили меня за собой…

— Ну и что же ты? — прикрывая рот ладонью, давясь от смеха, спросил Димка.

Бабкин заметил, что друг смеется, убрал под стол свои валенки и грубовато ответил:

— Не буду же я драться с девчонками. Кое-как освободился… Но, откровенно говоря, мне не было так смешно, как некоторым моим друзьям.

Тимофей недовольно посмотрел на Вадима.

Тот сразу съежился под этим взглядом. Он обнял товарища и виновато заглянул ему в лицо.

— Тимка, прости, но я невольно представил себе, как ты отбивался от этих девчонок с синими носами. А вообще Жорка — мерзавец.

— Утешил, — буркнул Тимофей. — Это и без тебя всем известно. Мне досадно, что такие бездельники пока еще пыжатся, и как ни в чем не бывало ходят по чистым московским улицам.

Молчание. Зинаида Павловна вытирала чашки.

В стеклах горело холодное зимнее солнце. Вадим встал из-за стола и увидел оранжево-розовые крыши. Лиловые тени прятались под ними.

«Удивительно, — подумал он. — Вот такими же глубокими контрастами, как на этой картине в окне, отличаются люди…»

Он вспомнил ясную и светлую целеустремленность Стеши и рядом ничтожное самодовольство Жорки.

— Да, чуть не забыла, — услышал Вадим голос Ольги и повернулся от окна. Ольга протягивала Бабкину запечатанный конверт.

— Это от Стеши.

Снова отвернулся Вадим.

Тимофей почувствовал неловкость. И чего эта Шульгина сообщает всем, от кого письмо? Он сам прекрасно знает, кто ему пишет из Девичьей поляны.

Бабкин повертел письмо в руках. Распечатать или нет? Если спрятать, то, пожалуй, будет неудобно, — подумают, что секретничает. Да мало ли что подумают!

Краем глаза смотрел Вадим на конверт. «Лично. В собственные руки», прочел он вверху. «Не положено так писать на документах, — невольно подумал техник. — Надо ставить гриф по-настоящему — „Совершенно секретно“.» Просто и ясно… Проклятое любопытство! До чего ж невежливо засматривать в чужие письма, но что делать? Так и косит глаз, как у зайца.

Все-таки решился Тимофей распечатать письмо. Не глядя, равнодушно он разрывал конверт. Но Димка — любопытный хитрец — смотрит на его руки. Они чуточку дрожат. Почему? Тимофей не понимает… Впрочем, он и не хотел об этом думать.

Бабкин быстро пробежал глазами первую страницу. Бросил письмо на стол и дружески протянул обе руки Ольге.

— От души, Оля, поздравляю! — Глаза Бабкина светились радостью. — Вы наконец-то поняли, что это за человек!

— Кто? Кто? — засуетился Вадим. Он выхватил у товарища письмо, но, будто обжегшись, тут же бросил его. — Почему я ничего не знаю?

— Стеша пишет, что ребята из ОКБ готовятся к Олиной свадьбе, — торжественно произнес Тимофей. — Назначена на пятое декабря. Закупили все шампанское…

— Приезжайте, пожалуйста, — сказала Ольга, опустив голову. — Кузьма тоже просил.

— Ну, это мы еще посмотрим, — загорячился Вадим. — Стоит ли? Разве так хорошие друзья поступают? Приехала, сидит целый час и молчит. Нет, дорогой Тимка! — звонко хлопнул он друга по плечу. — Потеряли мы у них доверие. Какие же мы члены ОКБ, если ничего не знаем? Друзья Золотые Звезды получают и молчат. Замуж выходят — тоже молчат… Скажите, уважаемый бригадир, насмешливо поклонился он Ольге, — может, вы нас под шумок там исключили?

Оля не поднимала головы. На губах ее блуждала улыбка… Разве можно говорить о своем счастье? Нет таких слов! И пусть друзья не сетуют на нее.

— Поздравляю вас, дорогая девочка! — Зинаида Павловна приподняла голову Оли и поцеловала ее в лоб. — Пусть счастье поселится навсегда в вашем новом доме…

Ольга ласково прижалась к ее руке. Так хорошо было здесь, в этом доме, где встречают ее друзья.

— Абсолютное отставание города от деревни! — смешно взмахнув руками, воскликнул Багрецов. — В Девичьей поляне будут поздравлять вас, поднимая бокалы с шампанским, а здесь… Простите нас, Оленька! В нашем доме, где торжествует медицина, я с момента рождения не видел ничего более крепкого, чем дистиллированная вода. Похоже на то, что гости, которые переступают порог нашей квартиры, сразу молодеют настолько, что хозяйка (по специальности детский врач) относит их к категории грудных младенцев.

— Болтушка ты! — Зинаида Павловна запустила пальцы в спутавшиеся волосы сына, нагнула его голову и оттолкнула от себя. — Возьми на верхней полке. Да не разбей бокалы!

— Не может быть, — рассмеялся Вадим, подбежав к буфету. — Ну, значит, сейчас отметим и будущую свадьбу Оли и мое совершеннолетие.

Как истый лакомка, Вадим тянул сладкое винцо из тонкого бокала и хотел даже подсыпать в него сахару. Однако «совершеннолетние» так не делают.

Неожиданно он ощутил, что радость его за Ольгу чем-то омрачена. Радость не могла быть полной. Вадим еще не совсем хорошо понимал, что вспышка веселости, которая сейчас уже прошла, не что иное, как внутренний протест. Чем-то его обидели, что-то отняли… О нет! Ни на минуту он не мог представить себя на месте Кузьмы… Смешно… Может, и вправду он, «Вадик», пьет сейчас вино потому, что именно сегодня, а не полгода тому назад стал совершеннолетним. И пусть Оля смотрит на него, как на мальчика. Так и должно быть… И… пусть они будут счастливы!

Вадим залпом опрокинул бокал и встал из-за стола.

— Оля, теперь мы будем показывать свадебные подарки, — сказал он. — Правда, они предназначены не только тебе, но и всей твоей бригаде, однако, я думаю, что такие подарки наиболее ценны.

— Еще бы, — мило улыбнувшись, согласилась Ольг. — Нет ничего приятнее подобного сочетания. Но неужели у вас уже все готово?

— Кое-что, — загадочно сказал Вадим. Он потащил за рукав Бабкина. — Пойдем, поможешь.

Тимофей пошел вслед за Димкой на своих несгибающихся ногах. Проклятые валенки!

— Мне даже как-то неудобно, — осторожно начала Ольга, обращаясь к Зинаиде Павловне, когда друзья вышли из комнаты. — Ваш сын и Бабкин так много работают для нашей бригады.

— Простите, Оля, но ведь они же не одни.

— Знаю, целая комсомольская бригада в институте. А кто все это организовал? Кто был первым в этом замечательном деле? Уверена, что теперь многие студенты найдут самое широкое применение своих способностей, своих творческих сил. Вот увидите, что будет летом…

— Экспонат номер один, — провозгласил Димка, появляясь вместе с Тимофеем в дверях. — «Сегодня мы займемся чудесами», как говорит Маяковский.

Друзья несли небольшой ящичек с круглым измерительным прибором. Под стеклом прибора дрожала черточка стрелки. В руках у Вадима блестела трубка. От нее тянулся зеленый шнур к аппарату.

— Мы вам писали о нем, — начал пояснять Бабкин еще на ходу. — Это прибор для определения влажности зерна, то есть влагомер. Сделали, как говорится, по вашим техническим условиям.

Он поставил ящик на скатерть и виновато посмотрел на Зинаиду Павловну.

— Ничего, ничего, — успокоила она своего любимца. — Все равно стирать.

— Очень простой аппарат, — морща лоб, важно рассказывал Тимофей, открывая крышку ящика. — Всего три пальчиковых лампы. Здесь батарейки, их на несколько месяцев хватит.

— Погоди, Тимка, — досадливо прервал его Вадим. — Никого не интересуют эти технические подробности: три или четыре лампы в аппарате. Какая разница? Мы сейчас покажем его в действии… Значит, так… — Он повернул ручку на панели. — Устанавливаем на нуль. Видите, стрелка движется.

Изобретатель обратился к матери.

— У нас какое-нибудь зерно есть?

Зинаида Павловна непонимающе пожала плечами.

— Ну, скажем, рожь или пшеница? — спрашивал он.

— Откуда? — еще больше удивилась она.

— Ну ладно! Дело не в этом, а в принципе. Нам нужно определить влажность сыпучих тел.

Вадим пододвинул к себе сахарницу и, прежде чем Зинаида Павловна успела всплеснуть руками, сунул в песок блестящую трубку.

— Вот смотрите, — торжественно произнес он. — Стрелка поползла вправо. Пока мы еще не поставили здесь шкалы, которая определяет процент влажности, но прямо могу тебе сказать, дорогая мамочка, что в буфете у нас сыровато.

— Вадик! — воскликнула мать. — Как тебе не стыдно совать в сахар всякую гадость.

— Пустяки, — авторитетно заявил техник и поморщился. Ему не понравилось, что его аппарат получил столь незаслуженную оценку. — Видишь эту трубку? — Он вынул се из сахарницы и поднес к глазам Зинаиды Павловны. — Так вот я тебе скажу, что она абсолютно стерильна, как хирургический инструмент в твоей клинике.

— Признаться, у меня было совсем другое понятие об антисептике, — недовольно заметила мать, дернув за шнурочек пенсне.

— И потом, к твоему сведению, — продолжал Димка, размахивая трубкой, — наш аппарат называется не гадостью, а «Индикатор ББ-один».

— Неправда, — тут же возразил Тимофей. — Мы же с тобой договорились.

— Ничего, — отмахнулся Вадим. — Ребята из бригады согласны.

— Так что же это означает? — спросила Ольга. — «Бэбэ»… странное название.

— Обыкновенное, — с подчеркнутой небрежностью усмехнулся Вадим, — Багрецов, Бабкин… первая модель.

— Нам очень нужен такой прибор, — с извиняющейся улыбкой обратилась Ольга к Зинаиде Павловне. «Мало ли какое название ему придумают увлекающиеся изобретатели», — словно говорили ее глаза. — Иной раз требуется быстро и точно определить влажность зерна, причем в разных местах хранения. Обычно мы это делаем в лаборатории, делаем хлопотливо и долго. Вадим Сергеевич, — повернулась она к изобретателю. — Могу ли я взять с собой этот индикатор?

— Обязательно. Только вот завтра мы поедем в академию, там нам обещали помочь в градуировке. Тимка, тащи «Бэбэ-два».

— Вот выдумал собачью кличку, — хмуро заметил Тимофей и медленно направился в Димкину комнату.

Вадим свертывал шнур и укладывал трубку в нижнее отделение ящика.

— Дима, — по-дружески обратилась к нему Ольга. — Я попрошу удлинить шнур и сделать приспособление, чтобы трубку надевать на палку. Нам надо определять влажность зерна не сверху, а на большой глубине.

— Понятно. Завтра будет выполнено пожелание заказчика. Итак, «Бэбэ-два», — громко возгласил Димка, увидев входящего Бабкина.

Осторожно, на вытянутых руках, Тимофей нес два небольших прибора. Один из них с тонким прутиком антенны.

— Докладывай, — шутливо приказал Вадим.

Бабкин неторопливо поставил приборы на стол.

— Об этом мы вам тоже писали, — сказал он, обращаясь к Ольге. — Влажность почвы на полях определяется на расстоянии. Вот этот маленький приборчик зарывается в землю где-нибудь среди посевов, — приподнял он за прутик ящичек. — В нем передатчик, работающий на ультракоротких волнах. Это его антенна. Она почти скрывается среди колосьев. На диспетчерском пункте в деревне стоит вот этот приемничек, — указал он на аппарат. — Автоматически, раз в сутки, полевой передатчик дает сигналы, определяющие влажность почвы. Если она понизится до недопустимой величины, то ваш диспетчер откроет шлюз и пустит воду на поля или, если это необходимо, пошлет дождевальную установку. Ну, хотя бы ту, что тогда сделал Тетеркин…

— Доклад окончен. — Багрецов комично поклонился и расшаркался. — Начинается демонстрация. Как заметили уважаемые слушатели, я у профессора Бабкина хожу в ассистентах. Большего он мне не доверяет. Итак, предположим, что здесь, — он быстро подошел к окну, — колхозное поле, отстоящее от деревни на расстоянии нескольких километров. «Берем вышеуказанный прибор, — как говорит руководитель одного из наших семинаров доцент Форматов, — и вводим его индикаторную часть в почву».

Вадим показал острый выступающий конец, торчащий снизу ящика.

— А так как, — хрипловато, с подкашливанием продолжал он, копируя своего преподавателя, — почва нами обнаруживается только в цветочном горшке, то мы и незамедлительно воспользуемся ею для проведения вышеуказанной демонстрации.

Он воткнул стержень в землю и, включив прибор, отошел к столу.

— Что мы слышим, уважаемые коллеги? — сказал Вадим, поглаживая несуществующую бороду.

Из репродуктора, находящегося в маленьком приемнике, словно выползали приглушенные монотонные гудки.

— Мы слышим, уважаемые коллеги, — повторил Димка, — жалобу небезызвестного растения, именуемого «герань», на то, что хозяйка вышеупомянутой герани не поливала это сохнущее растение уже несколько дней.

Зинаида Павловна ахнула и побежала в кухню.

— Исправим ошибку уважаемой хозяйки, — продолжал Димка, взяв из рук вернувшейся матери кружку с водой. — Увлажняем землю на достаточном расстоянии от стержня индикатора… Следите… Почва постепенно пропитывается влагой.

Послышались частые гудки, они постепенно повышались в тоне, пока не превратились в свист.

— Влажность чрезмерна, — заключил «ассистент». — Легко определить по таблице. Профессор, покажите! — обратился он к Бабкину. Тот повиновался и ткнул пальцем на крышку ящика. Вадим важно продолжал: — На таблице мы видим коэффициенты влажности в зависимости от периодичности сигналов…

— Довольно тебе! Ясно, — нетерпеливо махнул рукой Тимофей и обратился к Ольге. — Мы этот прибор еще не совсем закончили. К свадьбе не привезем, но весной кое-кто из наших ребят собирается в отпуск. Они возьмут его с собой и установят…

— Сейчас последняя демонстрация, — торжественно возгласил Вадим. — Приглашаем вас в филиал нашей лаборатории, то есть в так называемую ванную комнату.

— Опять всю квартиру зальешь! — крикнула ему вслед Зинаида Павловна. — Тимочка, вы осторожнее! Валенки промочите. Простудитесь.

— Не будем обращать внимания на этот злостный выпад коменданта здания. — Димка скорчил презрительную гримасу. — В нем мы усматриваем неверие в технику. — Он рассмеялся и помахал матери рукой. — А вот сейчас я покажу… автоматическую поилку. Конструкция моя, так как Бабкин не пожелал тратить время на эти пустяки.

— Фрося будет очень рада. Она теперь уже не ссорится с Сергеем из-за электричества. Такие новшества у себя ввела, что тот за ней и не угонится, — сказала Ольга.

— Отлично! — воскликнул Вадим. — Теперь представьте себе, что ванна — это и есть простейшая поилка. Пока еще в ней нет воды…

— Видим, — насмешливо заметил Тимофей.

— Не перебивай. Ну, скажем, так, — в том же тоне продолжал Багрецов. — Молодой бычок почувствовал жажду и решил напиться. Конечно, как всякое уважающее себя животное, он любит воду только в прохладном и чистом виде… Бычок подходит к поилке и… — Вадим, прищурившись, посмотрел на Бабкина. — Предположим, ты будешь бычок… Ну, иди…

Тимофей не ожидал этого. Он заморгал глазами и попятился.

— Бычок, не упрямься! — Вадим насмешливо подтолкнул его к ванне. — Ну, теперь наклоняйся, вытягивай губы.

Он пригнул голову товарища, и в этот момент из крана брызнула мощная струя воды.

Бабкин быстро откинул назад голову, выпрямился и отошел от ванны, вытирая капли на ежике светлых волос. Демонстрация удалась. Как только «бычок» поднял голову, вода в кране перестала литься.

— Что и требовалось доказать! — заключил изобретатель, победоносно взмахнув рукой. — Все очень просто: «механика — и никакого волшебства». Бычок или корова пересекают луч света, который от маленькой лампочки направлен на фотоэлемент. Ток в фотоэлементе прерывается. Срабатывает реле. В результате при помощи специального приспособления открывается кран. Когда бычок уже не хочет пить и поднимает голову, все возвращается в прежнее положение.

Вадим показал маленькую трубочку с лампочкой, крепленную сбоку ванны, затем селеновый фотоэлемент, который работает без усилителя, и крошечное реле. Все это устройство умещалось в коробочке, меньше папиросной, и представляло собой действительно очень простую конструкцию.

Ольга, как понимающий эксперт, одобрила автопоилку системы Багрецова, хотя выразила сомнение в преимуществах такой конструкции с фотоэлементом перед обычными автопоилками. Конструкция Багрецова еще не имела названия, так как автор и сам был не совсем уверен в практической пригодности своей затеи.

— А это что за химия? — спросила Шульгина, показывая на целую серию пробирок с какими-то надписями.

С ответом Вадим помедлил. Он никому пока не говорил об этих опытах. Но что поделаешь, нельзя же скрывать, коли спрашивает бригадир! Надо быть дисциплинированным членом ОКБ.

— Химию я специально не изучал. Проходил только в школе, — прежде всего, заявил Багрецов. — Не могу же я всеми существующими науками заниматься, это только Сергей мечтает. В пробирках обыкновенное молоко, — признался Вадим. — Я его облучаю ультракороткими волнами.

— Ну и что же, получается? — с понимающей улыбкой спросила Ольга.

— Пока еще не знаю. Но я читал, что таким образом можно консервировать молоко. Представьте себе, — опять увлекся изобретатель, — молоко стоит в закрытых бидонах вот уже десять дней и не киснет. А все почему? Оказывается, его пропустили через стеклянную трубку, которая находилась в поле ультравысокой частоты… Генератор маленький, простой, а какая выгода! До самой Москвы дойдет молоко и не испортится. Хотелось бы мне такую штуку для вас сделать, но пока еще я не уверен в результатах. Я каждую пробирку опускал в катушку генератора, потом записывал время облучения и длину волны.

— Давай посмотрим, что с твоим молоком, — сказал Тимофей и, привстав на цыпочки, потянулся к полке.

Вадим его остановил.

— Погоди, это не показательно. Оно стоит у меня только со вчерашнего дня.

— Ну, а все-таки, — упрямо настаивал Бабкин. — Посмотрим, Оля?

— Посмотрим, — сказала она и весело взглянула на Вадима.

Изобретатель осторожно снял с полки деревянную подставку с гнездами, в которых торчало не меньше десятка пробирок. Он вынул одну из них и прочел:

— Время облучения десять минут, волна четыре метра.

Бабкин потянулся к ней.

— Разольешь, — предупредил Димка.

Тимофей понюхал, посмотрел и со смехом опрокинул пробирку.

— Простокваша, — заключил он.

Действительно, ни одна капля молока не вылилась из пробирки.

Вадим недоверчиво взглянул на друга и стал одну за другой вынимать пробирки из каркаса… Просмотрел все, нахмурился и, подойдя к двери, позвал:

— Атом!

Вбежал совсем крошечный короткохвостый котенок и, жадно смотря на пробирки, замяукал.

Изобретатель с ожесточением вытряхивал в блюдце «облученную простоквашу».

Какие только приборы не выдумывали ребята из институтской комсомольской бригады! Своеобразное «техническое шефство» над колхозом «Путь к коммунизму» увлекло молодежь. Каждый пробовал свои силы в изобретательстве, старался не отстать от других. Перед техниками будто открылся новый мир. Им хотелось видеть Девичью поляну совсем преображенную — маленький город, о котором можно мечтать, и в этом городе все «чудеса», заставляющие думать о невероятном, сделаны своими руками.

Вместе с колхозными комсомольцами техники института ставили аппараты, тащили кабели, рыли канавы для них. Десятки километров проводов связывали приборы с диспетчерским пунктом. Радиопередатчики посылали сигналы с полей. Тонкие перья приборов вычерчивали на вращающихся барабанах влажность почвы, се температуру, отмечали всходы растений на опытных делянках.

Не только в Девичью поляну приезжали молодые изобретатели, — они были желанными гостями в Сельскохозяйственной академии, где консультировались у специалистов.

Много неудач, ошибок, неверных ходов встречалось им на каждом шагу. Чего только не придумает последователь Багрецова, фантазер Алька Зубков! Разве его убедишь, что дверь в свинарнике совсем не обязательно открывать при помощи фотоэлемента? Надо же знать и меру!

Особая комсомольская бригада колхоза «Путь к коммунизму» пополнилась новыми членами. Еще летом были приняты Багрецов и Бабкин, а затем сразу двенадцать человек из института. Ребята приезжали в Девичью поляну проводить свои отпуска. Они привозили с собой аппараты, которые к этому времени подготавливались московским филиалом ОКБ, и на правах членов бригады участвовали во всех работах Шульгиной и ее товарищей.

Когда ребята возвращались из отпуска, в институте только и было разговоров, что о делах друзей-полянцев. Нередко отчеты отпускников слушались на общем комсомольском собрании.

Интересно проходили совместные заседания ОКБ и московского филиала этой бригады. Предположим, что на сегодняшнем заседании в Москве стоит доклад Багрецова (он стал заместителем Ольги и руководителем институтского филиала).

Димка, как всегда, солидно откашливался и включал магнитофон — аппарат для записи на пленку.

— Наше сегодняшнее заседание, — говорил заместитель бригадира, поднося ко рту микрофон, — посвящено рассмотрению проекта, предложенного техником девятой лаборатории Иваном Филиным. Он придумал пневматический аппарат для сбора семян кок-сагыза. Недавно Филин приехал из Девичьей поляны, где очень подробно изучил этот вопрос. Как вам известно, до сего времени семена кок-сагыза собираются вручную. Кто был в Девичьей поляне, тот видел, что этим обычно занимаются пионеры и школьники. Были предложены сложные машины, также работающие на пневматическом принципе, как и ручной аппарат Филина, но, к сожалению, они не показали пока еще обнадеживающих результатов. Одним из их недостатков был следующий: вместе с семенами кок-сагыза струя воздуха всасывала и семена сорняка одуванчика. Отделить их последующей сортировкой почти невозможно. Опытный глаз отличает кок-сагыз от одуванчика по цвету листьев. У листьев кок-сагыза заметен восковидный налет, а у одуванчика листок шершавый. Надо полагать, что фотоэлементы тут не помогут, подобной тонкости они не заметят. Значит, придется сделать такой аппарат, чтобы сборщик сам производил селекцию. Это, конечно, не очень производительно, но ничего не поделаешь. Пока мы не имеем таких чистосортных семян, чтобы совсем избавиться от сорняков. Филин придумал аппарат, похожий на толстую палку. Он подносит ее конец к пушистому шарику, где скрыты семена кок-сагыза, нажимает кнопку, и воздух втягивает мягкий комочек внутрь полой трубки. Сбор семян идет быстрее, и труд становится менее утомительным, потому что сборщику не нужно нагибаться.

Примерно так докладывал Багрецов об изобретении члена бригады.

Изобретатель Филин разворачивал чертежи и рассказывал о технических особенностях своего прибора. Вадим предусмотрительно ставил перед докладчиком микрофон. Крутилась тонкая, шоколадного цвета пленка магнитофона. Ребята этот аппарат быстро сделали в своей лаборатории, причем рассчитали время записи на три часа. Можно было записать все заседание.

Выступали техники, лаборанты, проверяли расчеты, спорили, с пристрастием обсуждая проект Филина. Багрецов, конечно, «за». Недаром он сам вызвался делать доклад. Его эта проблема интересовала еще в Девичьей поляне. На самом деле, почему надо собирать семена руками? Раньше маловеры говорили, что и сеять кок-сагыз нужно только вручную, до тех пор, пока Сидор Антонович Кузнец, председатель колхоза «Пролетар» Черкасского района на Украине, не изобрел сеялку для кок-сагыза. Значит, не только конструкторы, которым положено выдумывать сельскохозяйственные машины, могут изобрести сеялку. Председатель колхоза не конструктор, а вот взял и изобрел. Он даже премию получил на всесоюзном конкурсе, а потом за свое изобретательство стал лауреатом. А мало ли других? Семнадцатилетний молотобоец Лихцов работал над подобной сеялкой, но уже для гнездового посева кок-сагыза.

Так почему же техник Филин, у которого, так же как и у Сидора Антоновича и Миши Лихцова, развита настоящая изобретательская смекалка, почему он не может выдумать ручную «сельскохозяйственную машину» для сбора семян каучуконоса?

Может! И не только он, а и любой советский человек, который всерьез заинтересуется такими делами.

Пусть это вначале будет еще не совершенная машина. В сеялке Кузнеца тоже не все было гладко. Настоящие опытные инженеры потом уже усовершенствовали ее.

Целых три диска пленки — обсуждение проекта Филина — были запакованы вместе с чертежом аппарата. Маленькая посылка отправилась авиапочтой в колхоз «Путь к коммунизму».

Там в ОКБ есть такой же аппарат. Пусть радист Петушок поставит первый диск, включит усилитель, и ребята из Девичьей поляны услышат московское заседание. Что-то они скажут?

Прослушали полянцы. Заменили диски. И вот пододвигает к себе микрофон Ольга Шульгина. Она говорит, что, по ее мнению, производительность «машины» Филина при общем состоянии механизации в колхозе «Путь к коммунизму» слишком мала. Однако даже некоторое облегчение труда сборщиков семян с применением изобретения Филина заставляет говорить об этом аппарате серьезно.

Багрецов получил пленку с записью выступлений Ольги и других членов бригады ровно через три дня после того, как послал диски в Девичью поляну.

Он искренне обрадовался. Что поделаешь, придирчивая Антошечкина высказала немало кислых слов по поводу «мощной машины» Филина, она сообщила, что сейчас на ее полях кок-сагыза уже нет сорняков, селекции не нужно при сборе, но все же согласилась испытать первый опытный образец по всем правилам.

Самым главным, по мнению Вадима, являлось решение ОКБ поддержать предложение Филина, так как оно все-таки облегчает труд.

Сейчас уже идет разговор не только о повышении урожая, но и о том, как бы это сделать с минимальной затратой труда…

И если пока нельзя пустить по полю машину, которая собирала бы семена, то пусть наши сборщики пушистых одуванчиков идут по полям, не сгибая спины, будто прогуливаясь, и помахивают «тросточкой Филина».

Глава 3 «ЗА ВАШЕ СЧАСТЬЕ!»

Этот день навсегда останется в памяти не только Ольги и Кузьмы, но и всех колхозников Девичьей поляны. «Старожилы не запомнят такого дня», — как принято обычно говорить. Правда, старожилы вообще никогда ничего не помнят, но эта свадьба должна все-таки остаться у них в памяти.

Конечно, лучше всего мог бы о ней рассказать Вадим Багрецов. Надо иметь его восторженно-поэтическую душу, чтобы по-настоящему воспринять и описать такой великолепный праздник. Однако не повезло на этот раз Вадиму. Вместе со своим другом Бабкиным он срочно уехал в командировку для установки где-то в Якутии автоматической метеостанции.

Как писала Бабкину Стеша, свадьбу приурочили ко дню Сталинской Конституции — 5 декабря. Ольга смущенно спросила у Никифора Карповича, удобно ли это. Такой большой день, всенародный праздник… «А ты кто такая? — улыбнулся Васютин. — Разве не дочь своего народа? Для кого, как не для тебя, создал Сталин Конституцию? Она определяет твое счастье в жизни. Так пусть начинается твое новое счастье с этого дня».

Зима выдалась снежная. Накануне праздника, поздним вечером, ребята и девушки расчищали дороги.

Утром Ольга вышла на крыльцо. Вставало солнце. На всех домах пламенели праздничные флаги. Высокие сугробы тянулись вдоль дороги. А на них пестрели розы, нарисованные краской по снегу. У самого крыльца словно расстелился дорогой ковер, так искусно были выведены узоры из разных цветов.

Ольга с улыбкой вспомнила, как вчера смутился Копытин, когда она его застала в клубе с ведрами жидкой краски.

Вдали показались подруги. Они шли у самых сугробов, стараясь валенками не затоптать цветы. Стеша была комична и неуклюжа в своем полушубке, повязанная широкой цветастой шалью. Похоже на то, что Копытин разрисовал и Стешину шаль.

Девушки расцеловались с Ольгой и вошли в дом. Их встретила мать Ольги. Глаза ее были заплаканы. В то время как подруги раздевались, Ольга стояла, обнявшись с матерью, и ласково поглаживала ее слегка седеющие волосы. Она не могла как следует разобраться в своем чувстве. Она верила в свое большое счастье, любовь Кузьмы, и в то же время какая-то печаль не оставляла ее все эти дни.

В чем же дело? Может быть, так нужно, — пришла печаль издалека, из прошлых веков. Всегда плакали матери на свадьбах, а дочери грустили. И нет в этом ничего плохого. За пасмурным утром ярче сияет день.

— Ну, вот что, Оленька, — сказала Стеша, потирая покрасневшие от мороза руки. — Мы к тебе прощаться пришли.

Мать Ольги поднесла к глазам передник и выбежала из комнаты.

— Куда же это собрались? — озабоченно спросила Ольга.

— Мы-то пока никуда. Погодим. А ты уже носик чистишь перед отлетом.

— Вот смешные… — Ольга вытерла мокрые ресницы. — Куда я от вас денусь? Все останется по-старому.

— Знаем! — воскликнула Фрося. — Свою бригаду ты никогда не оросишь. Только… нас матери выгнали. Идите, говорят, с Ольгушкой прощаться. Песни попоете, одеться ей поможете…

— Оленька, дорогуша! Ну, неужто ты не понимаешь? — запрыгала от нетерпения Стеша. — Скорее показывай. Не мучай нас.

— Не знаю, про что ты говорить.

— Ой, непонятливая! Платье хотим поглядеть, как тебе его в городе сшили. Девчата рассказывали, что ты никаких денег на него не пожалела.

— Правильно сделала, — солидно заметила Нюра Самохвалова, подтолкнув Ольгу к шкафу. — Свадьба один раз в жизни бывает. Если любишь по-настоящему.

Ольга быстро переоделась и вышла из-за дверцы шкафа в длинном белом платье, спускающемся почти до самого пола.

— Девчата, — воскликнула Стеша, — держите меня!.. Сейчас грохнусь!

— Красота!.. Глазыньки бы не оторвала, — пропела Фрося, рассматривая Ольгин наряд.

Платье было простое и строгое, из плотного блестящего шелка. Оно хорошо облегало ладную фигуру девушки, спадая вниз свободными широкими складками.

Стеша нагнулась и потянула вверх край юбки. Будто гигантский белый веер раскрылся во всю комнату.

— Таких невест только на старых картинах рисовали… — вздохнула Сима и, вытащив из кармана платочек, высморкалась.

— Вот и я, девчата, не знаю… Не очень это?.. — Ольга смущенно оглядела себя и слегка покраснела.

— Не выдумывай, — оборвала ее Стеша. — Уж если раньше всякие «бесприданницы» в таких платьях замуж выходили, то нам в тысячу раз лучше надо. — Она бросила край юбки и, отбежав в сторону, всплеснула руками. — Уйди, Олька, ослепну.

— Погоди, — пристально оглядывая Ольгу, сказала Лена Петушкова. — У тебя здесь сбоку что-то морщит… Не отглажено, как надо. — Никто не возражал: Лена была высшим авторитетом в этой области. — Ты, небось, не сказала в городском ателье, что платье свадебное. Вот они и не постарались. Равнодушный народ, — недовольно говорила она, помогая Оле снять платье. Бережно взяв его на руку и ловко подхватив широкие складки, Лена спросила: — Где у тебя там утюг? — Не дожидаясь ответа, она скрылась за дверью.

— Кузьма когда придет? — поинтересовалась Фрося.

— Как договорились — в четыре. — Ольга направилась к шкафу, чтобы примерить новые туфли.

— Ну, девчата, — со смехом сказала Стеша. — Матери нам песни петь наказывали, да только жалостливые и протяжные. Фрося, запевай.

— Да что ты, милая! — сощурив маленькие глазки, рассмеялась Фрося. — Мне-то жалостливые? Адрес не тот.

— Тогда ты запевай, Нюра! — скомандовала Стеша. — Совсем жалостливую, чтоб за сердце хватала.

— Непривычно, Стешенька, вот разве Сима поможет. Она у нас печальница.

— Была когда-то, — возразила Вороненок, — теперь вылечилась. А свадебных песен я не знаю. По радио их не слышала.

— Как хочешь, Оленька, — Стеша театрально поклонилась Ольге в пояс. Никудышных ты выбрала подружек. Не умеем мы тебя по старым обычаям провожать. Жалостливых песен не знаем. Гляди на эту подружку, — указала она на Фросю: ей бы только зубы скалить…

— звонко затянула Фрося. Девчата подхватили. Песня разрасталась все шире и шире. Ей уже тесно в комнате Ольги.

Словно сама собой распахнулась дверь. За ней, смущенно переминаясь с ноги на ногу, стоял Кузьма.

Песня сразу оборвалась. Девушки даже привстали от удивления.

— Вам чего? — павой выплыла из-за стола Стеша, медленно направляясь к Тетеркину.

— Просто так… Зашел. — Кузьма искал глазами Ольгу.

— Удивительно, как это женихи вежливости не понимают. — Стеша пожала плечами. — Слушайте радио. Вам скажут, когда приезжать. До скорого свидания.

Она грациозно склонила голову и закрыла дверь. Девушки помогали Ольге собираться на ее праздник. Что-то подшивали, что-то гладили и все время пели. Всякие песни, и немного грустные, про одинокую гармонь, и про стежки-дорожки. Пели про то, как летят перелетные птицы, пели о счастье и о Москве.

Ровно в четыре часа, когда стали надвигаться синие зимние сумерки, по радио сообщили, что гости уже ждут молодых в колхозном клубе. Это было сигналом, по которому Кузьма со своими товарищами вскочил в широкие сани-розвальни и помчался к дому Ольги.

Анна Егоровна не поскупилась. Она отдала на этот день всех колхозных коней. По старому русскому обычаю, запрягли тройки. Ленты и цветы запестрели в гривах.

Ольга с подругами вышла на крыльцо. Она была одета в белую меховую курточку. На голове такая же пушистая шапочка.

По цветному, нарисованному на плотном снегу ковру она прошла к саням, приветливо улыбнулась товарищам жениха, поклонилась матери и подругам, затем села в сани рядом с Кузьмой.

С гиканьем и свистом летели тройки. Под звуки баянов кони мчали свадебный поезд через деревню.

Дорога к сельсовету слишком коротка, поэтому по заранее разработанному маршруту тройки вынеслись за деревню, потом по хорошей дороге обогнули холм, где уже зажглась комсомольская звезда, и только тогда направились к сельсовету.

Такой свадьбы никогда не видели в районе. Десятки троек и парных запряжек, шесть легковых автомашин, грузовик с оркестром — все торопились догнать резвую упряжку с молодыми.

Еще издали на снежном холме Ольга увидела приветственную надпись. Огромные пестрые буквы ярко горели на снегу. Друзья поздравляли бригадира ОКБ. Вверху на холме горела ее счастливая звезда.

В сельсовете во время церемонии было торжественно и тихо. Елочные гирлянды над столом светились разноцветными лампочками.

Откуда-то издалека доносилась суровая и торжественная музыка. На темном костюме председателя сельсовета Костюкова блестел орден Ленина. Костюков смотрел своими спокойными серыми глазами на молодых супругов, словно ободряя их на долгий счастливый путь.

Люди стояли молча плотной стеной, занимая почти весь зал заседаний, и только возле стола председателя образовался свободный полукруг. Председатель поздравил новобрачных.

— Перед лицом всех собравшихся здесь граждан нашего великого советского государства, — сказал он, — перед лицом строителей нового, коммунистического общества протяните друг другу руки в знак крепкого и нерушимого семейного союза.

Кузьма сжал руку Ольги, затем вопросительно посмотрел на Костюкова, привлек Ольгу к себе и крепко поцеловал в губы.

Замигали лампочки в елочных гирляндах, распахнулись двери. Загремел оркестр, но звуки его потонули в криках приветствий и шуме рукоплесканий. Молодым подали бокалы с шампанским, заставили выпить вино до конца, чтоб горя не оставалось на дне.

Ольга и Кузьма спускались по широкой каменной лестнице. Под ноги им бросали зеленые ветки и живые цветы. Чуть ли не все цветы из подземной оранжереи срезали ребята для праздника Ольги. Цветы падали на снег и, падая, вспыхивали, освещенные лучом прожектора.

В ярком свете огней праздничные флаги трепетали, как языки пламени. Славно поработали колхозные электрики для этого дня. От них не отстал и Сергей Тетеркин: не успел тронуться свадебный поезд, как в вечернее небо взлетели ракеты.

Задрав голову вверх, смотрел Сергей на свое искусство. Целую неделю клеил он картонные трубки, набивая их горючими смесями.

Эх, не было сейчас рядом с ним Димки Багрецова, он бы прочитал из Маяковского что-либо подходящее к этому случаю.

Оставляя за собой искристый след, вычерчивали параболы в небе свистящие ракеты. Они следовали друг за другом, зеленые, оранжевые, малиново-красные и белые — ослепительные, как огни электросварки. Падал с неба золотой дождь.

Кони вздрагивали и косили вверх удивленные глаза. А когда, в заключение фейерверка, на высоком шесте, стоявшем посреди площади, завертелось огненное колесо, пришлось даже сдерживать испуганных лошадей.

Не обошлось и без курьезов. То ли одна из самых больших ракет отсырела, то ли еще что с ней случилось, но Сергей не мог никак ее отправить по назначению. Он второпях снял рукавицу и машинально надел на трубку ракеты. Сережка забыл об этом, и лишь в тот момент, когда из трубки вырвалось пламя и осветило все вокруг, пастушок увидел свою рукавицу. На мгновение она мелькнула перед его глазами и вместе с ракетой умчалась к звездам.

Позже Копытин подшучивал над смущенным пареньком. Он утверждал, что Сережкина рукавица бродит сейчас в мировом пространстве спутником далекой планеты.

…Ольгу и Кузьму посадили на почетное место за длинным столом в зрительном зале нового клуба.

Пока гости усаживались за накрытые столы, играл оркестр. Держа в руке пенистый бокал, поднялась Анна Егоровна. Все стихло.

— Товарищи мои дорогие, друзья колхозные, — начала говорить Кудряшова. — В день Сталинской Конституции, которая дала нам свободную и счастливую жизнь, мы прежде всего выпьем за здоровье ее великого творца. От всего сердца пожелаем ему долгой радостной жизни. Пусть сейчас вместе с нами он порадуется за наших детей, что сидят за свадебным столом. Пусть с его дорогим именем вступят они на порог своего нового дома.

Как сквозь сон, слышала Ольга восторженные крики: «Ура!», «Сталину слава!» Казалось, не выдержат рамы и стекла этого напора неизъяснимой радости ликующих людей.

— Граждане великого Советского Союза! — так начал свой тост Никифор Карпович. — Все мы не смогли собраться в этом зале. Родина наша широка и необозрима. Вы, наши друзья, живущие у северных морей или в горах Кавказа, в Прибалтике или на Сахалине, вы не сможете найти на карте нашу деревню, наш колхоз. Но мы хотим сейчас мысленно обратиться к вам и сказать, что здесь, в маленьком уголке великой страны, родилась еще одна новая советская семья. Имена Кузьмы Тетеркина и Ольги Шульгиной записаны вместе. Мы отмечаем в книгах советского государства рождение новой семьи, так же как и рождение наших новых граждан. Так пожелаем этой семье счастья и крепкой дружбы на радость нашей великой родины.

Снова все закричали «Ура!» и потянулись к молодым с бокалами. Начались новые и новые поздравления.

На свадьбу приехало много гостей из города; секретарь райкома комсомола поднял тост за Ольгу и Кузьму, за радость творческого труда. Он пожелал им уже вместе продолжать начатый каждым из них довольно сложный и трудный путь, всегда помня сталинские слова, что трудности для того и существуют, чтобы побороться с ними и преодолеть их.

Выступали комсомольцы из соседних колхозов, председатель из «Победы», инженер с завода. Все они были как-то связаны с опытами Ольги и изобретениями Тетеркина.

Кузьма был взволнован и молчалив. Он крепко сжимал руку жены, словно боялся упустить свое счастье… Впервые в его сознание вошло простое слово жена… И она — это Ольга, когда-то далекая и недоступная. Ему казалось, что все смотрят сейчас на него. Отовсюду: и с Кавказа и с Сахалина… как говорил Никифор Карпович. Они радуются его счастью и в то же время предупреждают: «Гляди, Кузьма, мы тебе верим и хотим, чтобы ты был достоин Ольги… Все знают ее и любят. Нет лучше девушки во всем районе».

На сцене играл оркестр. Кузьма рассеянно перебирал пальцы Ольги и все думал о том же: невозможно оставаться никому не известным механиком, пусть даже очень хорошим, если о жене пишут во всех газетах и приглашают в Москву на заседания. Ольга идет по широкой и светлой дороге, а он рядом будет плестись по узкой тропинке? Не бывать этому никогда! Хотелось сейчас встать во весь рост и крикнуть всем, чтоб слышали и на Кавказе и на Сахалине: «Верьте мне, друзья! Впереди поворот, моя тропинка выходит на широкую дорогу!»

Кузьма наклонился будто затем, чтобы поднять упавший цветок, а сам незаметно от других прижал руку Ольги к своим губам.

Молодым подносили подарки. На сцене впереди оркестра выставили столы, накрытые кумачом, и на них складывали все вещи, что приносили и привозили с собой организации и друзья молодых супругов.

Среди подарков были собрания сочинений Ленина и Сталина. Тома с золотым тиснением блестели под стеклами в отделанном орехом небольшом настенном шкафу. Это подарок райкома комсомола. Представители завода, где делался опытный плуг Тетеркина, подарили ему чертежный стол из никелированных труб с движущимися рычагами на шарнирах. Городское цветоводство прислало Ольге корзинку из цветных прутьев, в ней были уложены луковицы редких тюльпанов и гиацинтов. Колхоз имени товарища Хрущева, знаменитый своими пасеками, преподнес молодым бочку меда. На бочке выведена надпись: «Пусть никогда не будет в вашей жизни ложки дегтю». Гости долго смеялись, прочитав это пожелание.

Молодой лейтенант, представитель питомника служебных собак, вышел на сцену с корзинкой, обвязанной пестрыми лентами. Он вытащил из нее чудесного щенка, похожего на волчонка.

— У вас тысячи друзей, молодые супруги, — сказал он. — Разрешите вам представить еще одного, четвероногого друга. Он просит, чтобы вы его приняли в свой новый дом.

Щенок залился звонким, веселым лаем. Ольга подошла к сцене и протянула руку своему новому питомцу. Щенок доверчиво лизнул ее ладонь.

— Знакомство состоялось, — рассмеялся лейтенант. — Разрешите вручить его паспорт и всякие другие необходимые документы. Он сын весьма уважаемых и премированных родителей. Надеюсь, в вашем новом доме он получит достойное воспитание. — Низко поклонившись, лейтенант передал щенка Ольге.

Стеша издали смотрела на лейтенанта и умилялась. «Вежливость какая у этого офицера, обходительность. Куда до него Тимофею Васильевичу!» — с грустью подумала она.

Клубный фотокружок преподнес Ольге огромный альбом. В нем была целая серия моментальных снимков, на которых Кузьма изображался в разных видах: то за трактором, то у себя в мастерской, то на холме во время открытия шлюза. В большинстве случаев механик не знал, что его снимают. Всюду на фотографиях он был серьезным, сосредоточенным или даже угрюмым. Фотограф правильно подметил настроение Кузьмы в период его невысказанной влюбленности. Кое-где под снимками выведены и соответствующие надписи, которые как бы подчеркивали черную меланхолию Тетеркина. На последних листах были помещены только что изготовленные снимки эпизодов, связанных со свадьбой. Везде сиял улыбающийся Кузьма. Большим его портретом заканчивался альбом.

Запыхавшиеся ребята притащили отделанный под красное дерево шкафчик. Петушок распоряжался, чувствуя себя хозяином. Шкафчик взгромоздили на стол.

Радист юркнул за сцену, быстро пригладил там торчащие вихры и снова показался перед гостями.

— Мы от радиокружка. Просим тоже принять подарок — радиолу. — Петушок нажал на стенке шкафчика кнопку. — Пусть вам всегда будет весело!

Зашипела пластинка. Из радиолы вырвались звуки задорного танца. Петушок приоткрыл верхнюю крышку, и все увидели, как автоматически менялись пластинки. Адаптер сам отходил в сторону, а сверху мягко падала новая пластинка.

Гости проводили Петушка приветственными криками и аплодисментами. До чего же хитрые аппараты научались делать колхозные ребята!

«Второй цех» тоже приготовил занятный подарок молодым. От цеха выступила Фрося; она вышла из-за кулис и спустилась со сцены прямо к Ольге. В руках смешливая подруга держала белоснежного ягненка.

— Прими подарок, дорогая Оленька. Все наши подружки от души желают, чтобы в вашей счастливой жизни муж походил характером вот… на него. — Она протянула Оле ягненка. — Мы надеемся на твое умение воспитывать людей.

Все дружно рассмеялись. Ольга прижала к себе теплое смирное существо, пахнущее парным молоком, и поцеловала его в курчавый лоб. Затем она лукаво взглянула на Кузьму. Он сидел красный и старался не смотреть на торжествующих девчат.

Столы убрали. Оркестранты продули свои трубы. Начался бал.

Закружились в вальсе Кузьма и Ольга. Широко развевалось ее белое платье, которое она чуть придерживала рукой.

А за ними скользила другая пара. Скромно потупив глаза, Стеша танцевала с вежливым лейтенантом. Она не чувствовала под собою ног и будто совсем не дышала. Такого наслаждения от танца она еще никогда не испытывала.

Симочка умело вальсировала и строго смотрела на своего партнера. От этого взгляда Копытин забывал о музыке и часто ошибался. Сима морщилась, стараясь не замечать неопытности Бориса.

Буровлев сейчас хотел бы занять место товарища, но чувствовал себя, как в рыцарских латах Каменного гостя. Он жался к стене, вздыхал и думал, что никогда не будет обнимать в танце Симу, милого Вороненка. Что греха таять, танцы для Ванюши — самая трудная наука.

Фрося, словно пестрая бабочка, кружилась с фотографом. Этот одержимый фотолюбитель даже сейчас не мог расстаться со своим аппаратом, который болтался на ремне и больно бил хозяина по боку.

Старики расселись на скамьях вдоль стен, одобрительно смотрели на танцующую молодежь. Такую свадьбу они видели впервые.

Совсем прослезились старики, когда Лена Петушкова, первая красавица в деревне, подняла над головой белый кружевной платочек и пошла в задорной русской пляске.

Гремел оркестр. По широкому кругу плыла тоненькая, стройная девушка, и сотни радостных глаз следили за каждым ее движением.

— Ну, что скажешь, Анна Егоровна? — спросил Васютин, подсаживаясь к ней. — Тебе хотелось свадьбу сыграть, чтобы вышло «не хуже, чем у людей» Может, грешным делом, старинку вспомнила, как тогда свадьбы играли?..

— Не понимаю я, Никифор Карпович, к чему такое сравнение. Два дела разных.

— Не согласен. Умели русские люди по-настоящему торжественно отмечать такой день затем, чтобы всю жизнь его помнить. Как приятно смотреть на белое платье невесты! Нужны и тройки, и машины с гостями, подарки и вино. Мы иной раз и сами не знаем, как праздновать советскую свадьбу, она часто превращается у нас в скучную процедуру, вроде заполнения анкет, после чего следует наспех собранный ужин… Такое сразу забудешь.

— Еще бы, — согласилась Анна Егоровна, наблюдая за танцами. — Ну, наши не позабудут, коли для них весь народ старался. Я одного боюсь, Никифор Карпович, — с легкой улыбкой повернулась она к Васютину, — прознают соседние женихи, как у нас тут свадьбы в Девичьей поляне играют, разберут всех наших девчат. Колхоз начисто разорится. Ни денег, ни работниц!

…Тройка с молодыми мчалась по Комсомольской улице.

Горела маленькими лампочками дуга.

Сквозь нее увидела Ольга освещенные окна своего нового дома.

У самого крыльца хозяев встречал вылепленный из снега большой медведь. Он поднимал, будто хрустальный, ледяной бокал.

Под ним висел светящийся транспарант: «Добро пожаловать! За ваше счастье!»

Переступая порог, Ольга твердо знала, что счастье будет!

Глава 4 ЧЕРЕЗ ТРИ ГОДА

За эти три года главные организаторы филиала ОКБ в московском институте никак не могли выбрать время для того, чтобы приехать к своим друзьям, в колхоз «Путь к коммунизму».

Летом или осенью кто-нибудь из институтских ребят непременно проводил свой отпуск в этом колхозе. Багрецов и Бабкин с завистью слушали рассказы товарищей о том, как их встречали в Девичьей поляне. С благодарностью принимали техники приветы от Никифора Карповича и Анны Егоровны, устраивали совместные заседания, записанные на пленку, слушали голоса друзей, поздравляли их с успехами, обещали приехать. Но то болезнь Вадима, то длительная командировки на один из островов в Тихом океане, где техники устанавливали автоматическую радиометеостанцию, никак не давали им осуществить свою давнишнюю мечту.

Правда, за эти три года, прошедшие с того памятного лета, когда они искали подземную реку, Вадим и Тимофей виделись с Ольгой и Копытиным. Колхозный строитель приезжал в Москву в Архитектурный институт. Упрямый парень никак не мог согласиться с типовыми проектами колхозных домов, которые разрабатывали московские архитекторы. Он доказывал необходимость многих изменений. Мощное объединение из нескольких колхозов теперь уже могло строить настоящие городские дома с полным комфортом.

Однажды Вадим совсем случайно узнал о приезде в Москву Стеши. Модница выбирала себе шляпу в «Доме моделей», а покорный Бабкин мерз, ожидая ее у витрины магазина, где его и встретил Вадим.

Потом целую неделю Вадим не мог повидаться ни с Антошечкиной, ни с Тимофеем. По каким улицам Москвы, по каким музеям они бродили — неизвестно. Бабкин не любил распространяться об этом.

Приезжала в Москву и Анна Егоровна. Ее вызвали на какое-то совещание.

Никифор Карпович прилетал в командировку. Не так давно его избрали секретарем райкома. Он перебрался из Девичьей поляны в город, дел стало еще больше. Но комсомольцы видели его довольно часто либо на своих опытных делянках, либо у себя в новом клубе, где несколько комнат занимала ОКБ.

Встречи в Москве были очень радостны. Говорить можно до утра и не наговориться! Но и Бабкин и Вадим не довольствовались рассказами о Девичьей поляне, им не терпелось все увидеть своими глазами! И этот день настал…

Еще из окна вагона, когда поезд подъезжал к станции, Багрецов увидел голубую «Победу» с высоким, не совсем обычным прутом антенны. Склонившись над рулем, подремывал совсем юный шофер, паренек лет шестнадцати. На голове его сияла вышитая золотом тюбетейка.

С чемоданами, не дожидаясь, пока поезд совсем остановится, спрыгнули наши друзья на потемневшие от сырости доски платформы. Солнце только еще вставало и лениво ощупывало длинными лучами голубовато-серую крышу станционного домика.

— Москвичи? — деловито спросил шофер, щуря заспанные глаза. Он не узнал техников, что приезжали в Девичью поляну три года тому назад. Стоят перед ним какие-то ребята. Один в белом плаще, другой в белой фуражке и белой гимнастерке. Мало ли их перебывало в колхозе!

Распахнув дверцу, шофер небрежным жестом пригласил друзей в машину.

— Тимка, смотри! — восторженно крикнул Багрецов, высовываясь в окно. — Дорога-то какая! Асфальт, будто на улице Горького.

Шофер презрительно покосился на москвича. Много он понимает в дорогах! Узкая, простору нету. На такой не «погазуешь»!

А дорога текла, как голубая река. Туман клубился над ней, утренний, прозрачный. День должен быть жарким, таким же, как и три года тому назад, когда Багрецов и Бабкин впервые появились в здешнем колхозе. И это лето такое же засушливое, как тогда. Но стоят высокие хлеба, и сизые волны ходят по ним.

— Остановите, пожалуйста. — Вадим тронул шофера за плечо.

Он выскочил из машины и, увлекая за собой Тимофея, подбежал к пшенице.

Глубокой синевой, цветом добротной каленой стали, темнела вода в длинном канале. Вдоль него тянулась молодая поросль будущего леса.

— Теперь понял. — Вадим схватил друга за руку. — По всему району протянулись такие распределительные каналы. Масштаб невелик. Это не Заволжье и не Туркмения, но ведь здесь тоже хоть и маленькая, а стройка коммунизма. Помнишь, нам рассказывал Никифор Карпович о том, что здесь давно перешли на новый способ орошения? Не нужны мелкие постоянные каналы и даже передвижные трубы Тетеркина.

— Да, но Васютин говорил, что воды все-таки не хватает.

— Неуемный народ! — с восхищением воскликнул Вадим. — Все им мало. Ты сухарь, ты ничего не чувствуешь. Чорт возьми, да ведь это великое счастье быть жадным! Жадным в лучшем понимании этого слова. И не для себя, а для всех! Я уверен, что наши друзья-полянцы, если это им понадобится, не только подземную, но и любую многоводную реку сюда приволокут.

— Опять стихами заговорил. Поедем.

— Погоди, — отмахнулся Димка. — Какие это стихи… Ничего ты не понимаешь. Помнишь, у Маяковского? — И Вадим восторженно забасил:

— Честное слово, здорово это все! — горячо воскликнул Вадим. — Неужели ты не чувствуешь, как пахнет этот хлеб? Ну, вздохни, вздохни пошире, и ты поймешь, что это значит. У нас в квартире пахнет больницей. А здесь…

Вадим закрыл глаза и с наслаждением втянул в себя воздух.

— У меня сейчас такое состояние, будто я черемухи нанюхался. Хожу, как пьяный. Никакие цветы, никакие духи не сравнятся с этим волнующим запахом созревающих хлебов. Нет у наших парфюмеров никакой романтики, я на их месте создал бы такое чудо, чтоб люди ахнули…

Бабкин не слушал его. Он задумчиво подошел к толстым стеблям ветвистой пшеницы и остановился.

Димка уже тут как тут.

Он осторожно раздвинул стебли и, стараясь не наступать на них, примерил, сколь высока пшеница. Багрецов вспомнил, как однажды в прошлый свой приезд встретил на поле председателя райисполкома. Деловито расправляя лист кукурузы на своей тучной груди, он измерял ее своим ростом. Шутливо качая головой, председатель говорил: «Нет, Анна Егоровна, у соседей кукуруза повыше этой пуговички, — тут он указывал на гимнастерку. — Выправляться надо, организуйте подкормку».

Часто бывал председатель на полях и видел все своим опытным хозяйским глазом. «Никифор Карпович, секретарь райкома, наверное, тоже сейчас в поле», — невольно подумал о нем Вадим.

Шофер нетерпеливо загудел, и друзья вернулись к машине.

…Впереди, как призрачная высокая гора, в розовом утреннем небе вырисовывался знакомый холм. Уже громадными казались Ольгины тополя. Зубчиками они исчертили край неба. А над тополями высился ветряк. Лень ему в такую рань размахивать крыльями.

— Выйдем? — предложил Тимофей.

— Попрошу вас, товарищ шофер, отвезти чемоданы, — обратился Багрецов к заспанному угрюмому пареньку. — А мы отсюда пешком пройдем.

Бабкин оставил при себе маленький контрольный приемник. Сейчас аппарат уже был не в чемоданчике, а в кожаном чехле, напоминающем футляр от бинокля. Надо, конечно, проверить работу автоматической станции. Правда, на этот раз они приехали сюда в отпуск, но дело прежде всего. Не посылать же институту специального человека для проверки установки!

Тимофей включил приемник. На длинных волнах передавали гимнастику. Из сетчатого отверстия в верхней крышке слышался тонкий, пронзительный голосок:

— Вытяните руки на ширину плеч… Так, приготовились…

На ультракоротких волнах приемник тоже работал. Кто-то, может быть, Сергей Тетеркин или его помощник Никитка, требовал на пастбище доярок. На другой волне передавалась сводка местной МТС. Повар с полевого стана кричал на весь район, чтобы ему срочно прислали лавровый лист.

— Соображение надо иметь, — доказывал он. — Голову вы с меня сняли. Сегодня же уха.

На десятках волн разной длины разговаривали колхозные радиостанции.

Тимофей увлекся этим необыкновенным путешествием по эфиру. Вся жизнь большого и хорошо налаженного хозяйства вставала перед ним. А это что? Тонкие звенящие звуки, будто капала вода на стекло. Ну, как же не узнать! Это работают на полях автоматические приборы, сделанные в институте.

Снова поворот ручки.

Приемник сразу замолк. Никаких шорохов, никакого шипения. Вдруг резкий треск. Рычание, грохот. Казалось, что крохотный репродуктор, спрятанный в приемнике, сейчас выскочит наружу. Это уже совсем непонятно. Вероятно, где-то здесь работает станция огромной мощности. Но зачем она нужна?

Бабкин не стал долго задумываться. Мало ли что бывает. Он взял под руку Вадима и молча полез вместе с ним на вершину холма.

Высокая стена тополей опоясывала озеро. Озеро как бы светилось изнутри, будто горели на дне прикрытые матовым стеклом холодные Ольгины лампы. Густой кустарник жался к стволам тополей. Здесь, около водоема, защищенного от знойных ветров и солнца, было совсем прохладно.

Как по стеклу, бегали шустрые водомерки. Со дна выскакивали на поверхность лопающиеся пузырьки.

— Зря мы с тобой тогда подвесную дорогу не спроектировали, — шутливо заметил Вадим, устало плюхаясь на скамью. — Тяжеловато добираться к этому бассейну, Особенно Анне Егоровне.

— А что ей здесь делать? Это мы с тобой вроде туристов осматриваем достопримечательности Девичьей поляны.

— Туристы… — задумчиво усмехнулся Вадим. — А помнишь, как мы ночью здесь заблудились? В первый же день… И вдруг сразу начались чудеса… — Он мечтательно закрыл глаза, помолчал, затем, поднимаясь, проговорил: — Пойдем. Не знаю, но мне почему-то грустно вспоминать о том времени. Все тогда казалось необыкновенным. Помнишь?.. Девушка на склоне холма… и пела она так грустно: «Услышь меня, хороший мой…» А потом, — в голосе Вадима прозвучала скрытая обида, — все стало обычным. Девушка оказалась агрономом и вскоре женой механика Тетеркина. — Багрецов печально вздохнул и перекинул плащ через плечо. — Даже трактор, который ночью бродил по полям, тоже… так… наивность… обыкновенная затея, которая, конечно, ни к чему не привела.

— Это уж слишком, — недовольно возразил Бабкин, надвигая фуражку на глаза. — Я терпеливо слушал твою скучную лирику. Мировая скорбь и твои прочие поэтические настроения нам знакомы! Но это никак не вяжется с серьезной техникой. Я уверен, что мечтания Тетеркина имеют под собою абсолютно реальную почву.

— Эх, Тимка! Ни черта ты не понимаешь. Скучная ли… ри… ка… — презрительно протянул Багрецов. — Ты же ничего не чувствуешь. А я вот пришел на это место, и сердце защемило. Ведь это мы все делали, мучились, искали воду. Ничего не получалось. Главный инженер… — мечтательно произнес он. — Скоро ль я им еще буду? Ты, Тимка, не смейся, но кажется мне, что прощаюсь я на этом озере с какой-то детской мечтой и, может быть, с юностью. Потому что все тогда представлялось иначе. На каждом шагу нас подстерегали неведомые чудеса… — Вадим говорил, ероша свои курчавые волосы. — Ты знаешь, есть такие темные очки, которые защищают глаза от солнца. Их надевают обычно у моря. Без этих очков ты щуришься, солнце мешает тебе рассматривать лица, ты многих не узнаешь. Все тебе кажутся молодыми, и девушки прекрасными. Светло, радостно! Песок ослепительно белый, чистый. В небе ни облачка! Мир хорош! Но вот ты надеваешь эти черно-зеленые очки. Сразу все преображается. На лицах появляются предательские морщинки. Девушки дурнеют. Песок становится зеленоватым, и в нем ты видишь каждую мелочь: обгорелую спичку, окурок, яичную скорлупу. На этом месте уже неприятно лежать. Поднимешь глаза — и сразу замечаешь какие-то неприятные облака, похожие на тучи, они черными пятнами выделяются на сером небе. Пора домой, будет дождь!

Вадим передохнул и убежденно сказал:

— Я бы запретил продавать такие очки. Их надо просто бояться.

— Это для слабонервных, — спокойно возразил Бабкин. — Сквозь какие очки ты сейчас смотришь? Форсун!

— Не смейся, Тимка. Иногда бывает, что вот нападет на меня этакая проклятая холодная трезвость. Все известно, и больше нечему удивляться… Слышишь? — Вадим вдруг замолк и показал пальцем в сторону шлюза. — Щелкнуло реле, шлюз открылся, и вода побежала вниз. Как будто бы чудеса? Ведь здесь никого нет. А мы знаем, что это простейшая телемеханика. В Девичьей поляне на узле управления диспетчер нажал кнопку. Абсолютно ясно! Никаких фокусов и чудес!

Багрецов снял шляпу и несколько раз прошелся взад и вперед по узкой дорожке над озером.

— В прошлый раз ты точно так же разглагольствовал, а потом первые две недели ходил с раскрытым ртом, — напомнил Тимофей. — И, право же, я тебя не узнаю: только что на дороге ты визжал словно от щекотки, потрясенный запахом пшеничных полей. Телячьей восторженности тебе не занимать.

— Чудак и сухарь, — замахал на него шляпой Багрецов. — Опять ты ничего не понимаешь. У тебя душа вымерена с точностью до десятой миллиметра, разделена плотными перегородками, и каждый раз, когда тебе нужно как-то реагировать на «внешние раздражители», говоря научным языком, ты мучительно долго ищешь ключ от камер, где у тебя запрятаны разные чувства: смех, плач, просто хандра. Неужели ты не понимаешь, что я могу безудержно радоваться, смотря на зреющие хлеба, и с равнодушной важностью оттопыривать нижнюю губу при виде новой машины, которая меня уже не удивит?

— Погоди важничать, всезнайка. Наука, как тебе известно, не имеет предела, а тем более у нас в стране. — Тимофей грубовато наклонил к себе голову товарища и сочувственно заметил: — Мне кажется, мой дорогой «профессор», вы очень устали. Маленький мирок, ограниченный индикаторами и реле, с которыми вы возитесь ежедневно, не дает вам возможности видеть технику во всей ее широте… А мне кое о чем писала Антошечкина. Только это, конечно, между нами. Думаю, мы что-то увидим интересное. Именно то, чего ты жаждешь! — с нарочитым пафосом подчеркнул Бабкин. — Не-обык-новен-ное!

— В Девичьей поляне? — уныло спросил Вадим, потирая висок.

Багрецову заранее было все известно из рассказов друзей. Он привык к тому, что каждый раз ему сообщали все новости. Театр построили на семьсот человек, новую районную электростанцию, стадион. Колхозная команда футболистов, где капитаном Буровлев, вышла на первое место в области. Сейчас в Девичьей поляне Буровлев — директор кирпичного завода.

Задумчиво подойдя к тополю, Вадим созвал гладкий, чуть клейкий лист и с огорчением убедился, что сейчас у него уже нет желания поднести листок к губам и лихо, по-мальчишески, как бывало Сережка, щелкнуть. А ведь три года тому назад и он это делал. «Черт возьми, откуда же появилась эта непрошенная солидность? Как ни говори, а третий десяток пошел, и главное — совсем незаметно».

— У тебя сейчас такое лицо, будто ты жуешь зеленый крыжовник, — пошутил Бабкин. — Откровенно сознайся: сколько у тебя еще этой «зелепуги» осталось в кармане? Хватит до Девичьей поляны?

— «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп» — правильно Маяковский сказал. — Вадим, не оборачиваясь, перекинул белый плащ на руку и зашагал по тропинке.

— Если ты это относишь к себе, то я вынужден признать, что «ясность» тебя только сейчас покинула.

Багрецов не стал спорить. Пусть Тимка думает, что хочет. Тоже остряк!

Друзья решили спуститься на дорогу. Они обогнули озеро и невольно залюбовались им. «Маленькая точка на карте великого плана переделки природы, подумал Вадим. — Сколько их сейчас по всей стране!»

Внизу, как толстые черные стволы поваленных деревьев, тянулись трубы артезианских скважин. Подземную реку выводили наружу в разных местах.

Солнце уже выкупало свои лучи в магистральном канале и сейчас, как бы отдыхая, опиралось на них, застыв в небе.

Вадим взглянул на Бабкина. Стоял он молча, на лице его ничего нельзя было прочесть. Только прутик в руках выдавал волнение. Бабкин смотрел на поля и, может быть, думал, что и здесь, в каждом колоске серебристой пшеницы, тоже осталась крохотная частица его труда. Стоит Тимофей, как хозяин, широко расставив ноги в блестящих сапогах. Ветер раздувает его белую гимнастерку, стараясь сорвать картуз с головы.

Но что это светится у Тимки в кармане, горит яркооранжевым огнем?!

Не раздумывая, Вадим хлопнул по карману и зажал его в руках.

— Ты что? — удивился Бабкин.

— Не знаю. Горит! — Вадим растерялся. Неужели показалось?

Бабкин сунул руку в карман и, к удивлению товарища, вытащил светящуюся неоновую лампу. Она была похожа на раскаленный уголек величиной с орех. На ее контактах висела проволочная катушка.

Подбрасывая лампочку в руках. Бабкин оглядывался по сторонам. Опять начинаются чудеса.

— Смотри, картуз горит! — крикнул Вадим.

Тимофей выронил неоновый индикатор и схватился за голову. Действительно, белая парусина начала уже тлеть.

Рассматривая фуражку, Тимофей заметил, что материя пожелтела и даже обуглилась возле металлического каркаса. В других местах осталась целой.

— Тебе чудес недоставало, — недовольно пробурчал он, пытаясь соединить расползавшуюся парусину. — Совсем новая фуражка, — со вздохом добавил Бабкин.

— Постой! — отмахнулся Вадим. — Внутри твоего картуза был проволочный виток. Он раскалился в поле высокой частоты. Ведь это же необыкновенно! Такое мощное поле трудно себе представить.

Багрецов выхватил у Бабкина контрольный приемник и щелкнул переключателем. Ослепительно вспыхнула лампочка, освещающая шкалу, и погасла.

— Поздравляю, — саркастически заметил Тимофей. — Ламп как и не бывало.

— Да нет, это только индикаторная, — пытался оправдаться Вадим.

— Точное определение! Выключай скорее. Видишь, из приемника дым идет.

Действительно, из отверстия в верхней панели тянулась синеватая струйка дыма. Вадим повернул выключатель и стал ожесточенно дуть в отверстие.

Бабкин схватил товарища за плечо и указал вниз.

У самого склона холма шли в ряд удивительные машины с решетчатыми антеннами, золотом сверкавшими на солнце.

Машины были похожи на гусеничные тракторы. За ними тянулись многолемешные плуги. Отваливалась черная жирная земля, обнажая блестящую сталь. На тракторах не было ни кабин, ни сидений. Машины без человека плыли по полю.

Глава 5 ЧЕЛОВЕКУ У НАС ПРОСТОРНО!

Нужно было нашим друзьям обойти угол квадратного защитного пояса вокруг озера, чтобы увидеть человека, который один управлял десятью тракторами. Сбылась мечта колхозного механика Тетеркина.

Наконец техники поняли, с какими чудесами им пришлось встретиться. Производились опыты передачи энергии на расстояние. Почему именно в Девичьей поляне? Вполне естественно. Передовой колхоз «Путь к коммунизму», оснащенный высокой техникой, стал как бы опытным полигоном для многих исследовательских институтов.

Багрецов первым заглянул за угол зеленой стены. Прежде всего, он увидел белый фургон с высокой блестящей решеткой на крыше. Решетка была выгнута по форме параболоида и представляла собой целую систему направленных антенн. Они соединялись в несколько рядов и казались запутанным лабиринтом, сквозь который не пролезет и кошка. Однако при более тщательном осмотре можно было определить форму известных направленных антенн, обычно применяемых в радиолокационных устройствах.

Вадим залюбовался. Блестящий параболоид ярко выделялся на фоне голубого неба. Трубки, из которых были сделаны антенны, поистине казались наполненными жидким солнцем.

Оглянувшись назад, Багрецов определил, что невидимый луч от этой установки должен был проходить через то самое место, где они только что стояли с Бабкиным. Чудеса объяснялись просто. Однако и в этот приезд с ними приходилось встречаться.

Багрецов заинтересовался пультом управления. Рядом с машиной стояла невысокая ажурная башенка с креслом наверху, вроде тех, какие можно встретить на теннисных кортах.

В кресле, на металлической решетчатой ферме, сидел человек. Перед ним блестел сложный пульт с кнопками, рычажками и лампочками.

«Повелитель машин» показался Вадиму не очень внушительным белобрысенький, невысокого роста, вроде Тимки. Из воротника белой гимнастерки торчала тонкая длинная шея. Паренек вытягивал ее при каждом нажатии кнопки на пульте управления.

От группы у фургона отделялся человек и направился навстречу техникам.

Жмурился Вадим, старался рассмотреть, кто это, но против солнца было плохо видно. «Наверное, кто-то из знакомых», — подумал он и в тот же момент услышал голос Анны Егоровны:

— Вот они, родные-то мои! Совсем заждались мы вас!

Анна Егоровна обняла ребят, по-матерински поцеловала их в лоб и даже расчувствовалась. Уж больно милые эти парни!.. Особенно тот… меньшенький. Она вынула платок и высморкалась. Глаза у нее покраснели, Вадим тоже растрогался. «До чего же хорошие люди живут на нашей земле! — подумал он. Приезжаешь к ним, как домой, к родным, а ведь целых три года мы здесь не были. Помнят о нас девичьеполянцы».

У Вадима защекотало в носу, и он, чтобы подавить волнение, быстро заговорил:

— А мы как знали, что вы здесь. Машину отпустили. Да вот, кажется, попали не вовремя.

— Ишь, чего выдумали, не вовремя! — все еще не спуская влажных глаз с ребят, говорила Анна Егоровна. — Да вы на праздник приехали, будто подгадали… Видели, как думы наши сбываются? — Она указала на медленно ползущие тракторы. — Павел Григорьевич! — весело крикнула хозяйка, увидев проходящего мимо пожилого человека в черном костюме и смешной детской панамке на лысеющей голове. Лицо его было красным, как помидор. Жарко! Даже белки глаз будто загорели на солнце — казались совсем розовыми.

Павел Григорьевич подошел, выпятив небольшой животик, и вежливо снял панамку перед гостями.

— Вы, небось, этих инженеров в Москве не встречали? — обратилась к нему Анна Егоровна, поправляя на голове неизменный белый платок.

— Ну, что вы… — смутился Вадим и почувствовал, как щеки его постепенно разгораются, будто и на них действует высокая частота мощной установки Павла Григорьевича. — Мы же только пока студенты, — робко выдавил из себя Багрецов.

— Он у нас главным инженером был на строительстве, — не обращая внимания на смущение техника, продолжала Анна Егоровна. — Помните, я вам рассказывала?

— Так, значит, с того времени началась ваша настоящая электрификация? — тонким, почти девичьим голосом произнес московский инженер, повернувшись к Анне Егоровне. — Похвально, очень похвально. Я не ошибусь, если заявлю, что мы сейчас, так сказать, продолжаем ваше прекрасное начинание, — улыбнулся он Багрецову.

— Неправда! — решительно выступил Бабкин, пряча за спину обгорелый картуз. — Начали все это дело здешние комсомольцы. А вообще напрасно вы, Анна Егоровна, нас инженерами называете. У вас в Девичьей поляне таких специалистов достаточно. Один Тетеркин чего стоит!

— Позвольте, мой молодой друг, — оживился Павел Григорьевич, обращаясь к Бабкину. Он быстро заморгал красными, чуть припухшими глазами. — Года три тому назад не вы ли в наш институт чертежи привозили? Это касалось изобретения… Не помню фамилию…

— Тетеркина?

— Ну, конечно! — обрадовался инженер. Он нахлобучил свою панамку и заложил большие пальцы в карманы жилетки. — Теперь сознавайтесь: схему мощного электронного реле кто разработал?

— Я немного помогал Кузьме, — скромно заметил Бабкин.

— Все знаем, дорогой друг! — Красное лицо Павла Григорьевича расплылось в улыбке. — Тетеркин категорически отказался от авторства в вашем последнем варианте. Он мало занимался электронной автоматикой.

— Ну, а вообще, — перебил инженера Тимофей, стараясь изменить направление разговора, — его предложение пригодилось?

— Так же, как и ваше, — многозначительно заметил Павел Григорьевич, обмахиваясь панамкой. — Вы что же думаете, сидят начальники в лабораториях и жизни не чувствуют? Да она к нам каждую минуту стучится в дверь. Помните, как вы впервые постучались к нам? Тогда вам пришлось разговаривать с моим помощником Васей Федотычевым. Вон он, — инженер указал панамкой на человека за пультом. — Не узнаете? У нас его все называют Васенькой.

Только сейчас вспомнил Бабкин своего первого консультанта по проекту Тетеркина.

— Мы давно занимались тракторами-автоматами, — продолжал Павел Григорьевич, снова нахлобучивая панамку. — Предложение Тетеркина только убедило нас в правильности основной идеи. Его опыт с переключениями подсказал — нам, что в ряде случаев можно применить и эту систему, но надо решать задачу во всей ее широте. Надо заставить машины двигаться по полю без дизельных моторов или кабеля, который тащится за электротрактором.

Заложив большие пальцы в жилетные карманы, инженер снова заходил перед гостями.

— Нам казалось, что тысячи людей решали эту задачу. Через отделы изобретений, редакции газет, заводские лаборатории, учебные институты мы получали предложения. Писали изобретатели, ученые, студенты, школьники, рабочие и колхозники… Много наивного и детского было в этих изобретениях, но попадались настоящие, свежие и ценные мысли. Так было с предложением Тетеркина и…

— Бабкина, — подсказал Вадим. Тимофей угрожающе посмотрел на него.

— Да, именно Бабкина. — Павел Григорьевич ткнул в него пальцем. — Мы использовали в своей работе остроумную конструкцию выключения гусениц, предложенную Тетеркиным, и электронное реле Бабкина.

Тимофей почувствовал, как сладкий озноб медленно растекался по телу. Будто щекочущие пузырьки холодной газированной воды забегали по спине. От волнения стеснило дыхание. «Как он сказал? — неожиданно растерявшись, подумал Тимофей. — Электронное реле Бабкина?.. Нет, этого не может быть!.. Значит… я… тоже изобретатель?.. Такой же, как и Тетеркин?»

А инженер в смешной детской панамке (его Тимофей видел будто сквозь мутную пленку) просто и убедительно говорил о том, как из тысячи предложений рождается новая конструкция. Как творческий труд в нашей стране перестал быть уделом одиночек, угрюмых изобретателей-затворников.

— Вот они, первые машины, созданные в институте, — указывал он на тракторы, — но их строили не только изобретатели, инженеры, лаборанты и рабочие исследовательского института, — их создавали многие тысячи людей смелой мысли. Как их много в нашей стране! Может быть, только сейчас в невиданном размахе пробудился великий гений русского народа.

Бабкин слушал рассказ инженера и не мог побороть волнения… Значит, и он, Тимофей, может быть изобретателем. Каждый должен попытаться открыть в себе этот чудесный дар.

— Да, Анна Егоровна, — продолжал инженер, вытирая лицо большим клетчатым платком. — Мы не зря к вам приехали. Хотим посоветоваться с девичьеполянским творческим коллективом, — так сказать, послушать ваших изобретателей: что они нам могут предложить после недельных испытаний тракторов. — Он взмахнул платком, аккуратно сложил его и спрятал в карман. — Мы прислушиваемся к молодым голосам.

— Смотрю я на столичных гостей, и думается мне, что избалуете вы наших ребят, — сказала Анна Егоровна и с заметкой обидой в голосе продолжала: — им еще учиться и учиться нужно, а тут они вроде профессоров стали. По району ездят, лекции читают, в газетах статьи пишут. А вы еще научную конференцию собираетесь устроить. Ей-богу, завтра придет ко мне Сергей Тетеркин и будет требовать, чтобы председатель колхоза организовал в Девичьей поляне не что-нибудь, а научный институт, где геликоптеры для полей изобретают. Он и так ими по ночам бредит.

— Придется организовать, милейшая Анна Егоровна. — Павел Григорьевич неожиданно озорно прищурился. — Ребята-колхозники выросли, они все учатся: кто в заочном институте, кто на курсах. Кое-кто из ваших энтузиастов жаловался, что председательница не очень-то охотно отпускает их из колхоза. — Снова его лицо расплылось в улыбке. От глаз побежали лучистые морщинки. — Что же остается делать, ну, скажем, вашему Сергею, коли страсть у него появилась к геликоптерам?

— Напраслину они вам говорят, — возмутилась Анна Егоровна, и ее голубые глаза сразу потемнели. — Кто их здесь держит? Пожалуйста, на все четыре стороны, — она широко развела полные руки. — Учись хоть в академии! Но только шалишь! — погрозила она кому-то пальцем, может быть Сережке. — Домой приезжай, когда ученье закончишь. Нам теперь ученые, ой, как требуются… Кстати скажите, — обратилась она к Павлу Григорьевичу, — у вас там, в институте, лишнего инженера нет по высокочастотным приборам? Не хватает нам своих-то.

— Поговорю, поговорю, многоуважаемая Анна Егоровна, — вежливо склонился столичный гость. — Может, в соседних отделах кого и уломаем.

— Да чего ж там у соседей, — небрежно заметила хозяйка. — Вы своих спросите.

— Кого ж я вам отдам? — вдруг стал серьезным начальник отдела. Он даже испугался. — Мне все нужны.

— Вот и мне тоже. — Анна Егоровна лукаво повела бровью. — Чего ж я своих буду отпускать… То-то! — заключила она. — Значит, договорились по-хозяйски. Не беспокойтесь, ваших сманивать я не хочу, но и за своих постою. — Глаза Кудряшовой снова сделались холодными и властными. — А то я вижу, как ваш Васенька моего главного радиста обрабатывает. Конечно, я в Петушке не сомневаюсь, не такое у нас в колхозе воспитание, чтобы от своих убегать, но все-таки, к примеру, я должна об этом вам сказать как начальнику.

— Прелестно, — приложил руку к сердцу Павел Григорьевич. — Отныне я не допущу никаких посягательств на самое главное богатство в колхозе. Ваши специалисты — это золотой неприкосновенный фонд. Для меня он… под замком. Но, — Павел Григорьевич оглянулся и, убедившись, что приезжие техники заняты разговором с Васенькой, продолжал, несколько понизив голос, — некоторых моих инженеров, правда очень молодых, сильно увлекает… так сказать… романтика ваших больших дел. Они видят здесь весьма широкие возможности в применении своих сил и способностей. Кроме того, — продолжал он, и его красное лице все более и более багровело, — так сказать… природные условия… Знаете ли… эти поля… каналы, озера… Дружеское отношение и гостеприимство… Ну, в общем, вы меня понимаете! — закончил он неприятный для себя разговор и полез в карман за платком.

— Да, поля и озера… — будто не слыша его последней фразы, вздохнула Анна Егоровна. — Благодать у нас… А что еще будет годика через три! Я так считаю, — убежденно сказала она, смотря на видневшиеся вдали девичьеполянские строения. — У нас есть все, чем богат город. Да мы ничем теперь от вас и не отличаемся: закончится строительство, будут тоже называть Девичью поляну городом, только вот производство у нас другое. — Анна Егоровна широким жестом указала на поля. — Ну, а люди, — загадочно усмехнулась она, — они сами будут выбирать, что им любо. Кому нравится десятый этаж, а кому хорошая хата у реки.

— Положим, это вы напрасно, — с легкой обидой заметил Павел Григорьевич. — Реки-то у вас и нет.

— Будет, — спокойно сказала председательница и упрямо поджала губы.

— Смело! — инженер иронически улыбнулся. — Так сказать, никаких пределов для мечтаний?

— Вы же нам в этом помогаете. А мы привыкли верить нашим ученым.

Кудряшова посмотрела на блестящие антенны тракторов.

Павел Григорьевич не мог не оценить по достоинству простой, но вместе с тем довольно тонкий комплимент Анны Егоровны.

…Инженер, которого почему-то все звали очень ласково — Васенькой, быстро взбежал по тонкой лестнице на пункт управления.

Начиналась новая серия испытаний.

Пока техники из группы Павла Григорьевича бегали с приборами по пахоте, определяя напряженность поля в разных местах, Багрецов и Тимофей знакомились с установкой.

Бабкин предусмотрительно не подходил близко к фургону даже с противоположной стороны параболоида.

Мало ли что еще может загореться в кармане! Там, рядом с бумажником, лежат ключи. Тимофей их поминутно ощупывал: не раскалились ли? Он знал, что в поле высокой частоты металл не только нагревается, но и плавится. Приятного мало, если сквозь прожженный карман расплавленная капля поползет по ноге.

Нет, конечно. Бабкин был спокоен. Васенька ему все объяснил про антенны. Они так хорошо рассчитаны и сконструированы, что с противоположной стороны параболоида энергия практически совсем отсутствует. Виток проволоки на фуражке случайно попал в резонанс с частотой мощного генератора, а так бы и не нагрелся. Даже в луче, идущем от параболоида, не смогут раскалиться металлические предметы. Только большая антенна на тракторе, настроенная в резонанс с волной генератора, находящегося в фургоне, собирает достаточно энергии для того, чтобы (после выпрямления) привести в действие электромотор трактора.

Однако Бабкин не совсем уверен, что эта высокая частота безопасна для человеческого организма. За своим здоровьем Тимофей следил, по утрам занимался гимнастикой и делал холодные обтирания. Болел он редко, не то что Димка-неженка, и вдруг из-за какого-то любопытства «железное здоровье» Тимофея пошатнется. Нет уж, лучше подальше от греха!

Бабкин ходил вокруг да около в то время, как Вадим чуть ли не влезал в самый параболоид. Еще бы, ему только чудеса подавай!

Не спеша, выпятив кругленький животик, шел Павел Григорьевич к пульту управления. Бабкин еле успел оттащить Вадима от машины.

— Неудобно все-таки, — буркнул он ему. — Держи себя посолиднее. Посмотришь, не студент, а любопытный первоклассник с леденцом во рту.

Вадим невольно проглотил конфету. «Удивительная наблюдательность у этого Бабкина!» — с раздражением подумал он.

Павел Григорьевич обратился к Багрецову:

— Мне Анна Егоровна сказала, что вы с товарищем тоже являетесь членами колхозной изобретательской бригады. — Он сдвинул панамку на лоб. — Очень, очень похвальна. Мне тут показывали ваши полевые индикаторы. С хорошей выдумкой и грамотно сделаны. Поздравляю… Кстати, вы когда кончаете институт?

— Через два года, — Багрецов сказал это с сожалением.

— Так, так, — машинально заметил Павел Григорьевич. — Долгонько. Ну, ничего, тогда поговорим, поговорим.

Он хотел было идти дальше, но Багрецов его задержал.

— Извините, пожалуйста, — нерешительно начал он, снял и затем опять надел шляпу. — Если это возможно, то прошу сказать, на каком расстоянии от передатчика энергии могут работать ваши тракторы?

— Пока только километр, но это не предел. Правда, практически такого расстояния вполне достаточно. — Павел Григорьевич добродушно улыбнулся. — Знаю я вас, молодежь! Начитались всяких фантастических романов и прожектов. Наверное, думаете: чепуха — один километр. Нам это вполне понятно, так как романисты и фантазеры рассчитывали, что первые опыты передачи энергии на расстоянии будут осуществлены на транспорте. Конечно, для самолета, получающего энергию, так сказать… из воздуха, километр вообще не расстояние, для автомобиля тоже…

— Но у нас же в Союзе были опыты, — не удержался Вадим.

— Знаем, — снисходительно заметил Павел Григорьевич, и на его красном лице запрыгали смешливые морщинки. — Вы хотите сказать о высокочастотном транспорте, впервые в мире разработанном нашими инженерами? Но в данном случае можно рассчитывать только на городской транспорт, так как должны прокладываться специальные антенны под землей. Они служат своеобразными рельсами, с которых нельзя сойти. Это, как говорится, частный случай. — Он помолчал. — Пожалуй, раньше никто не предполагал, что первые опыты передачи энергии по воздуху будут практически осуществлены в сельском хозяйстве. На самом деле вы как следует вдумайтесь в этот вопрос. Почему так случилось?

— По-моему, потому, что трактор ходит на ограниченном участке, — вставил свое слово Тимофей.

— Ну, понятно! — обрадованно согласился инженер, кивнув головой, отчего его панамка сползла совсем на лоб. — Недаром мы сейчас широко применяем электротракторы, за которыми тащится кабель. Никому бы в голову не пришло, даже много лет тому назад, сделать электромобиль с разматывающимся кабелем. Все дело в расстоянии! — Он взмахнул рукой и с увлечением продолжал: — Сейчас мы разработали генераторы с очень высоким коэффициентом полезного действия и такие антенные системы, что, пожалуй, можно всерьез говорить о применении высокой частоты для питания сельскохозяйственных машин. В данном случае мы освобождаемся не только от кабеля. На тракторе нет человека.

Машины снова поползли по полю. Внизу, под решетками антенн, вспыхивали разноцветные фары. Они были защищены козырьками от солнца, такими же, как светофоры на железнодорожных станциях.

— По этим сигналам, — подробно объяснял Павел Григорьевич, видя перед собой вполне компетентных слушателей, — человек, который управляет тракторной колонной, может судить о работе машин: правильно ли они держат курс, какова глубина вспашки, и так далее. Пользуясь кодом цветных сигналов, опытный глаз сразу определит, идет ли трактор по ровному месту или на пути попался небольшой холм. Всегда на пульте, нажатием соответствующей кнопки, можно изменить наклон лемехов, повернуть машину или возвратить ее обратно. Конечно, никакие сцепщики на наших тракторах не нужны, — с улыбкой закончил он. — Для нас эта специальность — полнейший анахронизм.

— Необыкновенно, — не удержавшись, воскликнул Вадим. — Значит, мы эти машины скоро увидим на многих полях… Тогда обычный трактор будет нам казаться таким же, как вы сказали, «анахронизмом», вроде как сейчас лошадь с плугом. Еще Маяковский о подобном случае написал в шутку: «А лошадь пускай домашней животною свободно гуляет промежду собак».

Павел Григорьевич залился тонким радостным смехом.

Подошла Анна Егоровна. Она только что говорила по радиотелефону, установленному в ее «Победе».

— Уж и не знаю, как вас благодарить, родные мои, — сказала она, смотря блестящими глазами на московских студентов. — Телефон вот выручает. Если чего потребуется, всюду меня разыщут. Да я и не беспокоюсь: любого бригадира и звеньевую могу вызвать к своей трубочке. — Она обратилась к Павлу Григорьевичу: — А в городе можете вы из своей машины с кем нужно по телефону разговаривать?

— Видите ли, милейшая Анна Егоровна, — с некоторой снисходительностью заметил инженер, — распространение ультракоротких волн в больших городах затруднено… наличие железобетонных зданий, помехи…

— Вот то-то и оно, помехи, — усмехнулась хозяйка. — А нам тут никто не мешает. Воздух чистый, сколько душеньке угодно. Да и вообще человеку у нас просторно. Вот вы давеча насчет геликоптеров намекнули, что, мол, страсть как ими заболел Сережа Тетеркин. Что, мол, он теперь будет делать? — Кудряшова комично развела руками. — А я так скажу: в хозяйстве нашем эти машины очень нужны. На правлении поговорим, да и купим геликоптер. Мы же как никак, а миллионеры. Вот и получается, дорогой мой Павел Григорьевич, что если по серьезному к нашему вопросу подойти, то, пожалуй, через несколько лет вся самая наилучшая техника из города будет в колхозах. — Анна Егоровна взглянула на инженера, и в глазах ее засветились веселые огоньки. — Как вы думаете?

— Конечно, будет, — согласился инженер и, вздохнув, снял панаму. — Только вот я беспокоюсь насчет своей просьбы… — Он вытер блестящую лысину. — Как вы скажете?

— Это какая-такая просьба? — будто не понимая, спросила Анна Егоровна и по-девичьи опустила ресницы, чтобы не выдать лукавинки в глазах. — Простите, запамятовала.

— А вот… так сказать, эта техника, затем воздух. Могут прельститься некоторые… Знаете ли, все-таки… романтика сильная вещь, как я вам скажу… У меня сын чуть в какую-то Варсонофьевку не убежал. Я в данном случае, конечно, применил всю полноту своей родительской власти, а со взрослыми труднее. Разве запретишь? Да и совестно как-то. — Он виновато посмотрел на хозяйку. — Кто знает, может, человек в колхозе найдет свое настоящее призвание. Всякие случается.

— Вот и я об этом говорю. Зачем препятствовать?

Павел Григорьевич нахмурился. Не получился разговор.

— Машины в МТС останутся? — после некоторого молчания спросила Анна Егоровна. — Да вы не сомневайтесь, они оправдают себя.

— Не в этом дело, — замахал на нее руками инженер. — Пойдут тракторы… спасибо скажете… но… — он понизил тон, — тут у меня некоторые просятся при них остаться. — Инженер, искоса посмотрел на Васеньку. — Да не выйдет ничего, — сурово добавил он. — Не выйдет, милейшая Анна Егоровна!

— Ну, коли так, — охотно пришла ему на помощь хозяйка, — у нас в колхозе свои специалисты найдутся. Самохвалова, можно сказать, вроде инженера. Ей за испытание новой косилки из Москвы благодарность прислали. Пусть вон тот, меньшенький, специалист ее подучит, — она указала на Васеньку.

— Этого-то я и боюсь… — задумчиво протянул Павел Григорьевич и, приподняв край панамки, почесал за ухом. — Что-то за последнее время наш молодой электрик стал очень интересоваться механическими конструкциями, особенно косилками. Оказывается, этими машинами у вас управляет девушка, которая… вроде инженера…

Павел Григорьевич потер себе подбородок и молча отошел к фургону.

Бабкин проводил его глазами. Ему раньше казалось, что настоящие ученые совсем другой народ: строгие, угрюмые, сидят в кабинетах, и никто их не видит. Правда, у себя в институте он встречал разных людей, но вот такого, как Павел Григорьевич, впервые. Ходит себе в панамке, будто дачник на рыбалке… А ведь здесь, на полях, решается сложнейшая задача — практическое осуществление давнишней мечты человека — передачи энергии на расстояние… Наверное, ученые всего мира сразу бы заволновались, узнав об этом открытии. Каждый из них захотел бы хоть одним глазком взглянуть на необыкновенные опыты.

«Почему же Павел Григорьевич спокоен? — Бабкин смотрел на него издали. — Или он так уверен в своих машинах? Почему его сейчас интересует судьба Васеньки, так же как и Анну Егоровну каждый человек в ее колхозе? Кто бы мог представить себе, — размышлял Тимофей, — что настанет время, когда начальник отдела крупнейшего исследовательского института, работающего буквально в фантастической области, станет спорить с председателем колхоза о творческих кадрах? Васенька может остаться в Девичьей поляне с таким же успехом, как и Сергей Тетеркин может переехать на работу в лабораторию к Павлу Григорьевичу».

Бабкин поискал глазами Вадима. Тот уже забрался к Васеньке на вышку и оттуда с восторгом наблюдал за машинами. Ветер поднял вверх его курчавые волосы, казалось, что они взлетели от удивления.

«Нет, — снова подумал Тимофей, — самое удивительное не в „тракторах без людей“, а именно в людях, которые их строили. А создавал эти машины и Павел Григорьевич, и Тетеркин, и Анна Егоровна, и весь талантливый советский народ».

Пытаясь взобраться на холм, внизу рычал мотоцикл. Анна Егоровна прислушалась.

— Узнаю отчаянную. Антошечкина надсаживается. — Мотоцикл, преодолевая крутой склон, ревел и задыхался. — И чего это она так рано прискакала? — удивлялась Анна Егоровна, смотря на тропинку, где уже показался мотоцикл.

Стеша склонилась над рулем, ее лица не было видно. Ярко горела красная спортивная шапочка, лихо заломленная набок.

Мотоцикл выскочил на середину небольшой полянки, где производились испытания, и сразу остановился. Удалая мотоциклистка чуть не вылетела вперед через руль.

— Погоди, я до тебя доберусь, — недовольно проворчала Анна Егоровна и еще туже затянула концы своего платка. — Не бригадир, а циркач! От рук отбилась девка, чуть на голове не стоит.

Стеша только сейчас заметила, что на нее смотрят посторонние. Она ловко поправила шапочку и, оставив мотоцикл, направилась к Анне Егоровне.

Шла она, чуть приподнимаясь на носки. Даже самые высокие каблуки казались ей низенькими. Ходила она так, вероятно, потому, что хотела казаться выше, но ворчливой председательнице казалось, что и ходит-то она не по-людски, а как акробатки в цирке, когда раскланиваются перед публикой.

— Докладываю, Анна Егоровна, — с легким вежливым поклоном начала Антошечкина, искоса поглядывая на инженеров (приехавших друзей она еще не успела разглядеть), — все ваши задания выполнены досрочно. Не хочу зря говорить, — по привычке сказала она, — но думается мне, что завтра для лаборатории все химикаты будут доставлены. Наряды выписаны. — Она вытащила кипу бумажек из модной сумочки. — Туркин, — знаете, такой длинный жилистый дядька из Райпотребсоюза, — не хотел нашими делами заниматься. «Химики, говорит, — вы, а не колхозники. Фокусы разводите». Не стерпела я, — Стеша мило потупилась. — Он этих химиков навсегда запомнит.

— Да уж понятно, — Анна Егоровна со смехом ущипнула девушку за щеку. — Длинному дядьке, наверное, не поздоровилось, коль он твою химию затронул.

— А как же, товарищ председательница, — согласилась Стеша, весело сверкнув глазами. — В районе нам разговаривать приходится солидно. На наш колхоз все смотрят… А я как никак бригадир.

Стеша стояла перед Анной Егоровной скромная и тихая. На слегка запыленном темно-синем костюме блестела золотая звездочка.

Из-за фургона показался Бабкин. Он пытался напустить на себя равнодушный вид: дескать, это вполне случайная встреча и он лишь подошел затем, чтобы засвидетельствовать свое почтение знатному полеводу, Герою Социалистического Труда.

— Тимофей Васильевич! — «знатный полевод» всплеснула руками и, сжав у подбородка кулачки, застыла в изумлении. Она не видела Бабкина два года и сейчас была потрясена его солидной внешностью.

Окончательно убедившись, что из картуза донышко совсем вывалилось, будто вырезанное аппаратом для выжигания, Тимофей взял у Багрецова шляпу. Он не привык подставлять и без того светлые волосы солнцу. Выгорят начисто, они и так похожи на бахрому от накрахмаленного полотенца.

И вот сейчас Бабкин представился Стеше в серой летней шляпе. Белый плащ, который ему навязал Вадим, был небрежно перекинут через плечо. Потрясающая внешность! Правда, шляпа спускалась на глаза и мало гармонировала с сапогами, но все это очень понравилось Стеше. Девушка — модница, что греха таить, только таким и хотела бы всегда видеть Бабкина!

Покачиваясь на своих высоких каблучках, Стеша смотрела на него и ждала, что-то он скажет ей. Целый месяц не получала она писем от Тимофея. Мало ли какие неожиданности могли произойти за этот срок?.. Стеша чувствовала, что сердце у нее колотится, как после быстрого бега. Ей не хватает дыхания… Она ждет!

Бабкин растерялся. Он смотрел то на нее, то на Анну Егоровну; ему было неудобно в присутствии постороннего человека заговорить со Стешей. И Димки тоже, как назло, нет здесь. Он бы выручил.

Тимофей чувствовал себя в отчаянно глупом положении. Он даже не поздоровался… Анна Егоровна испытующе смотрела на него. Она чем-то недовольна. Ну, что бы сделал сейчас Димка при такой встрече? Он изучил все правила тонкой вежливости, а Стеше это особенно нравится.

Сам не знал Бабкин, как все случилось. Точно во сне он подошел к Антошечкиной, пробормотал какое-то приветствие и, склонившись, неловко поцеловал ее руку.

Знатный полевод приняла это как должное. Вот это обращение! Ее побледневшее лицо осветилось чудесной улыбкой.

— Добро пожаловать, Тимофей Васильевич!

Анна Егоровна переводила глаза то на одного, то на другого. Вот так молодцы! Ай да меньшенький! Что же это дальше будет? Стеша тоже хороша! Ну, что поделаешь с этими кадрами? Растили мы полевода, и вдруг… Хозяйка чутьем угадывала, что все это неспроста. Не такие они ребята… Горестно стало ей. Бабкин — москвич, у него свои дела. Возьмет девку в Москву — и подминай, как звали! «Разве можно препятствовать!» — вспомнила она своя разговор с Павлом Григорьевичем, и тут же ему посочувствовала. «Да, видать, каждому начальнику приходится солоно, — вздохнула она. — Что сделаешь, растут наши дети, растут».

Она задумалась. Когда председательница вновь подняла голову, рядом с ней уже никого не было. Друзья ушли в тень тополей. Стеша держала мотоцикл за руль. Бабкин облокотился на седло и с сияющим лицом смотрел на девушку. Наверняка, он ничего не слышал из того, что она рассказывала ему. Заметив взгляд Анны Егоровны, Тимофей быстро наклонился и деловито стал ощупывать шины мотоцикла.

Глава 6 ЯСНЫЙ ГОРОД

Анна Егоровна уже давно уехала на поля кок-сагыза, оставив Стешу и московских техников на холме. Антошечкиной не терпелось, она хотела тоже отправиться вместе с председательницей, но Анна Егоровна запротестовала.

— Нечего! — решительно сказала она. — На кок-сагызе машина не первый день испытывается. Там и без тебя обойдутся. Погляди за новыми тракторами. Чай, тебе придется по этой пахоте озимые сеять. Насчет науки я не сомневаюсь, — продолжала она. — Инженеры свои машины знают. А вот насчет агротехнических тонкостей не грех полеводу и поговорить с инженерами. Может, помощь какая им от тебя понадобится.

Друзья решили пообедать на холме.

Анна Егоровна перед отъездом вызвала по радио повара с ближайшего полевого стана.

Он приехал с блестящими термосами, надел белый колпак и начал разливать чудесную окрошку, пахнущую свежестью и укропом. В каждую тарелку повар клал кусок прозрачного льда.

— Такую «ледовитую прелесть» я ел только в московском ресторане «Аврора», — хвалил искусство мастера кулинарии любивший покушать Павел Григорьевич. Он жмурился от. удовольствия и гладил себя по груди. — Откуда вы лед получаете?

— Наш консервный завод производит, — почтительно отозвался повар Тихон Данилович, сухонький старичок с седыми обвисшими усами. Он еще до революции работал в каком-то петербургском ресторане. — В этом деле у нас задержки нет. Обратите внимание — свой деликатесный горошек, — словоохотливо пояснил он, ловко выкладывая гарнир на блюдо.

— Высший сорт, — говорил он. — Московский дегустатор на наше колхозное производство приезжать изволили, весьма хвалили. Раньше потребляли в ресторанах высшая знать да именитое купечество…

Тихон Данилович, как жонглер, орудовал вилкой и ложкой, держа их в одной руке, и, словно щипцами, накладывал мелкий зеленый горошек.

— А вот извольте видеть, — продолжал он, открывая консервную стеклянную банку. — Высший деликатес — патиссоны. Сейчас продукция нашего колхоза. Обратите внимание на марку.

— Простите, — грубовато перебил повара Павел Григорьевич, с вожделением смотря на «высшие деликатесы». — Вот вы все повторяете: нашего колхоза, нашего производства… Какой же вы колхозник?

Повар слегка обиделся. Он заморгал своими бледными старческими веками. Усы его опустились еще ниже.

— Не извольте беспокоиться, — с достоинством ответил он. — Принят общим собранием. К внучке приехал, по слабости здоровья. Но так и остался, — он виновато развел руками. — Кулинарное искусство стало в чести у наших колхозников. Раньше, извините, — он задержал на весу тарелку, которую подавал московскому инженеру, — сельский народ не понимал тонкостей нашего ремесла. Как говорится, щи да каша… А сейчас, изволите-с видеть… — Он поставил перед ним тарелку.

На тарелке аппетитно сочилась маслом обжаренная в сухарях котлета с куриной ножкой. Павел Григорьевич снял панамку и с шумом потянул ноздрями.

Вадим от удовольствия закрыл глаза.

— Вы Лену Петушкову помните? — обратилась к нему Стеша.

— Ну, еще бы! — отозвался Вадим, все еще смотря на тарелку. — Трактористка, тоненькая такая девочка с всегда прищуренными глазами и очень красивая. Как сейчас помню ее выступление на собрании.

— Так вот, — продолжала Стеша. — Наш главный колхозный повар Тихон Данилович. — ее дед. Он и на консервном заводе специалист и в нашем ресторане…

Взглянув на нее, Вадим хотел что-то сказать, но Стеша опередила его:

— Вы думаете, что мы только одной техникой занимаемся? — Она сморщила вздернутый нос. — Нет. Самые разные опыты делаем… Не хочу зря говорить, но думается мне, что должны мы сейчас совсем по-новому перестроить свою жизнь. На одних машинах к коммунизму не доедешь. — Стеша будто невзначай взглянула на Бабкина и, получив его молчаливое одобрение, мечтательно продолжала: — Мы по вечерам сидели у Никифора Карповича и все — хотели по-настоящему узнать, каким у нас в Девичьей поляне коммунизм будет. — Антошечкина склонила голову набок и кулачком подперла подбородок. — А потом и порешили по ступенькам к нему идти. Каждый день хоть на одну приступочку подниматься. Пусть покажутся мелкими наши дела, но если в каждом колхозе, на каждом заводе тоже так будут подниматься, то скоро вся страна придет к коммунизму… Я так понимаю.

Девушка смущенно оглядела слушателей, словно искала на их лицах сочувствия.

— Стеша, милая! — восторженно воскликнул Вадим. — Да ведь эту твою мысль прекрасно выразил Маяковский.

Багрецов горячо, с чувством прочитал эти стихи.

— Вот об этих мелочах я и рассказываю. — Стеша посмотрела на Павла Григорьевича. — Вы тоже городской человек, поэтому, может, и странной вам почудится наша затея. — Она поправила на голове блестящие косички. — Скоро мы все перейдем на открытый счет. Будем получать со склада по потребностям, а пока ввели этот открытый счет в колхозном ресторане. Название у него «Колос»… Мы по-настоящему стали богатыми, и у многих колхозников деньги лежат не на личных сберкнижках, а в банке, на счету у колхоза. Все, что нужно этим людям, дает колхоз. Кстати о мелочах: Тихон Данилович курсы поваров организовал. Сейчас некоторые наши девушки уехали в город продолжать образование. — Стеша держала куриную ножку, кокетливо отставив палец. — Очень понравилась им эта профессия…

— Искусство, Стешенька, искусство! — многозначительно поднял усы Тихон Данилович. — Наше маленькое консервное производство сейчас на широкую дорогу выходит, вроде как завод у нас получается. Огурчики девичьеполянские вы в Москве не пробовали? — обратился он к Павлу Григорьевичу.

— А кто его знает! — простодушно ответил инженер. — Может, и попадались.

— У нас же особенные!

Повар был истинным рыцарем пищевой промышленности и в то же время патриотом своего колхоза. Ловким движением он вывалил на блюдо банку мелких корнишонов.

Крохотные огурчики лежали среди укропа, листьев черной смородины, вишни, пахучих трав, как будто только что сорванные с грядки.

— Мы, как говорится, свято бережем «фабричную марку» нашего колхоза, — говорил Тихон Данилович, снимая вилкой траву с огурчиков. — Найдите здесь хоть один кривой среди этих малюток.

— Да не все ли равно. — Павел Григорьевич с аппетитом смотрел на деликатесные корнишоны, которые, казалось, сами хотели прыгнуть в рот. — Вкус тот же.

— Ваша правда, — согласился повар. — Но… — он развел руками, — некрасиво. Сквозь банку-то все видно. В следующий раз, когда вы захотите полакомиться деликатесами, спрашивайте только девичьеполянские консервы. Их у нас уже шестнадцать видов! — У повара гордо приподнялись усы. — Есть спаржа… Зеленые помидоры. Они у нас, как моченая антоновка. А компоты наши? Не слыхали? А варенье? Доложу вам, что только наше клубничное варенье да Черкасского завода на Украине понимающие люди называют «высшим совершенством».

— Тут даже не в этом дело, — перебила Стеша восторги Тихона Даниловича. Она старалась не смотреть на Бабкина, который все время наблюдал за ней. — На продукцию нашу не жалуются. Сырье для переработки тоже есть. Огородная бригада получает большие урожаи этих овощей… Со всего района люди к нам учиться приезжают. А самое главное — наши колхозники уже не сезонные рабочие. На консервном заводе работа идет почти круглый год, да и на других наших производствах, ну, скажем, у Буровлева, тоже самое… Не хочу зря говорить, но думается мне, что именно это самое важное. Скажите, — быстро обратилась она к Вадиму: — чем теперь наши рабочие отличаются от городских? Да и вообще наша Девичья поляна — от города?

Моторист, сидевший рядом с Багрецовым, внимательно посмотрел на него, как бы ожидая ответа. Но тот только развел руками. На самом деле, возражать не приходится.

Стеша из-под рыженьких бровей озорно взглянула на Вадима.

— Насчет нашего ресторана тоже не сомневайтесь, — добавила она. — Не хуже, чем у людей…

— Это уж вы мне поверьте, — Павел Григорьевич, похлопал юного москвича по коленке. — Мы каждый день в «Колосе» ужинаем, хоть нам открытого счета там и не положено. Самое интересное, что у колхозников вкусы переменились. Все мы грешны, — инженер сморщился и сделал постную физиономию. — Рюмочку-другую нет-нет, да и пропустим. Вы меня, конечно, извините, — с виноватым поклоном повернулся он к Стеше. — Это разговор не для девушек и ваших, так сказать, сверстников. Но я не могу не привести этого примера. Меня удивило, что почти все посетители ресторана, так сказать, не водочку предпочитают, а, скажем, сухое или десертное вино.

— Это уж в привычку вошло, — обрадовался старый повар, и его длинные усы задрожали от удовольствия. — Все как есть наш клиент понимает. К рыбному требует белое холодненькое, а к мясному — красное. Обратили внимание, — повернулся он к улыбающемуся Павлу Григорьевичу, — в меню у нас рекомендательный список находится, какое вино к чему больше подходит. Ну, это, как полагается, для приезжих…

Павел Григорьевич затрясся в хохоте, чуть пуговицы не отлетели от жилетки.

— Вот это я понимаю, — хлопнул он себя по блестящей макушке, — просвещаете, значит, темный городской народ. А то, глядишь, приедет к вам какой-нибудь неискушенный в этом деле инженер и, чего доброго, станет осетрину мускатом заливать. Молодцы, ей-богу, молодцы! — Он тонко взвизгнул, словно его неожиданно пощекотали. — Правильное воспитание.

Инженер схватил свою панамку, нахлобучил ее, затем снова сорвал с головы и, уже успокоившись, вытер красные глаза.

— К слову сказать, — продолжал он, глядя на смущенного повара, — почему раньше наш народ больше водку пил, чем вино? У нас делаются лучшие вина в мире, а мы попросту не особенно обращаем на них внимания. Все это мелочь, но и в этом мы должны бороться за культуру. Приветствую вас, Тихон Данилович!

— Прошу отведать! — Растроганный повар поставил на стол бутылку вина без этикетки.

Стеша понимающе улыбнулась, и что-то прошептала на ухо Бабкину. Тот сделал круглые глаза и взглянул на Димку.

Дрожащей рукой разливая вино по бокалам, Тихон Данилович с проникновенным волнением говорил:

— Легкое десертное. Могу признаться, что это вино пользуется особенной любовью наших колхозников.

— Приятное, очень приятное, — смаковал розовое игристое вино инженер. — Иголочками так и колет в нос. Я так думаю — крымское, — протянул он. — Не ошибся?

— Ошиблись, очень даже ошиблись. Местное винцо, девичьеполянских зимостойких виноградников. Вот уже четыре года, как осваиваем особый сорт мичуринского винограда. А винцо из первой опытной партии для, как говорится, внутриколхозного потребления.

…Закончился обед. Вскоре прекратились испытания тракторов, так как Павел Григорьевич приказал испробовать их на другом участке.

Вместе со Стешей Тимофей брел по дороге к Девичьей поляне. Он вел за руль мотоцикл. Не хотелось ехать — слишком коротка дорога до колхоза.

Вадим тоже следовал за ними. Однако ему было страшно неудобно идти вместе с Бабкиным и Стешей. Он чувствовал, что мешает им, а потому и разговор не клеится. Багрецов решил отстать.

Тимофей все еще не мог избавиться от ощущения неловкости, вспоминая, как он поцеловал Стеше руку. Шляпа тогда слетела и покатилась. Бабкину пришлось ее ловить. Может, в этом было спасение? Никто в ту минуту не заметил его растерянного, покрасневшего лица. Только когда он снова надел шляпу, наблюдательная Стеша многое могла прочесть на лице Тимофея.

Удивительнее всего, что за три года их знакомства и большой дружбы они ни разу не признались друг другу в своем чувстве. Сколько писем написал Тимофей девушке! Сколько ответов получил от нее! В письмах было все: и местные новости, и радость от обоюдных успехов, и поздравления с праздниками или днем рождения. В них часто встречались осторожные теплые фразы: «Скучаю без вас, Тимофей Васильевич, — писала Стеша. — Сейчас идет дождь, и мне грустно. Когда ждать вас?» И Тимофей отвечал: «Я очень хочу вас видеть, Стеша. У нас начинается экзаменационная сессия…»

Никто из них не решался первым раскрыть свое чувство: Тимофей из-за скромности, а Стеша больше из гордости. Как может она, девушка, первой сказать ему об этом! Ждали они друг друга вот уже три года, и, пожалуй, никто из друзей как следует этого и не оценил. Впрочем, уж очень молоды были и Стеша и Тимофей, не созрело их робкое чувство.

Однако Вадим совсем другой. Сейчас он думал о поведении Бабкина и с тайным смущением вспоминал прошлое.

Впервые встретив Ольгу, он на другой же день написал посвященные ей стихи: «Ну и что ж, что мне восемнадцать. Встреча с вами сказала мне вновь…» Дальше шли примерно такие же подходящие к данному случаю слова, их уже не помнил Вадим. Конечно, заканчивалось это четверостишие в рифму словом «любовь».

На подобные излияния Тимофей не способен. Он считал, что такими словами, даже если их требует рифма, бросаться нельзя.

Солнце давно перекатилось через зенит и сейчас словно торопилось закончить свой трудовой день. Сквозь легкие облачка оно равнодушно посылало свои нежаркие лучи на песчаную дорогу, по которой спускались Бабкин и Стеша. Как тень, брел за товарищем молчаливый Вадим. Тимофей отдал другу его шляпу и сейчас шел с непокрытой головой, держа за спиной прожженную фуражку. Солнце уже успело выкрасить его лоб и нос будто малиновым вареньем. Малиновый цвет просвечивал даже сквозь щетку стриженых волос.

«Прежде чем сказать о своем настоящем отношении к девушке, надо выяснить ряд совершенно необходимых обстоятельств, — строго и трезво анализировал Бабкин создавшееся положение. — Все может случиться. Возникнет ряд непредвиденных ситуаций, — размышлял он, искоса поглядывая на Стешу и стараясь сохранять на лице маску ледяного равнодушия. — А вдруг она совсем иначе относится ко мне, чем я к ней?» — мелькнула осторожная мысль.

Мотоцикл сползал с горы, словно толкал Тимофея: «Ну говори же, говори…»

Начал Бабкин издалека, нерешительно, будто пробуя, не проломится ли под ним тонкий ледок. Сейчас ему казалось, что действительно он приближается к девушке по хрупкой стеклянной корке. Того гляди, провалишься.

— Был я, по вашему заданию, в институте каучуконосов, — нарочито равнодушно сказал Тимофей, краем глаза наблюдая за Стешей. — Видел новый сорт тау-сагыза. Потом я все подробно расскажу. Кстати, — небрежно заметил он, — имя Антошечкиной в институте хорошо известно. Удивительно интересная там работа. Огромные залы. Везде электронные микроскопы… Сами понимаете, на всю страну институт работает.

Стеша смотрела себе под ноги и, размахивая цветной шапочкой, чему-то загадочно улыбалась. След от ее тонких каблучков вился по узкой тропинке.

Багрецов угрюмо считал эти следы и мысленно повторял: «Сто тридцать, сто тридцать один». Ему было отчаянно скучно, к тому же он завидовал Бабкину. Никогда он не мог себе представить, что из маленькой босоногой девчонки, которую он встретил ранним утром на колхозном дворе три года тому назад, вырастет такая девушка. Герой! Повезло Тимке, ничего не скажешь! Письма ему пишет… Ждет… Смотрит ласково…

Но у Тимофея что-то не ладится. Молчит. Будто белым флагом, размахивает он за спиной фуражкой. В романтическом воображении Димки это означало, что друг сигнализирует ему о капитуляции.

Нет, не прельстишь знатного полевода столичными институтами. Она бывала там, разговаривала с профессорами, смотрела в электронные микроскопы и даже получала задания от института. На своих опытных участках проверяла способы гнездового посева кок-сагыза с применением нового вида удобрения.

— Кстати, — продолжал Тимофей. — Профессор Горбунов не возражал бы против такой лаборантки, как вы.

«Опять это ненужное „кстати“, — поморщилась девушка, — и чего он важничает?»

— Знаю, — скромно ответила она, опустив рыженькие реснички. — Меня приглашали туда на работу.

— Ну и что же? — не выдержал Тимофей, резко рванув назад руль мотоцикла. Он всем корпусом повернулся к Стеше и застыл в ожидании.

— Через два года заканчиваю заочный институт, а там видно будет, — спокойно, не выдавая своей радости, ответила Стеша. Она заметила волнение Тимофея.

— Поступите в аспирантуру… — Бабкин стал мечтателем, как его друг. Сам того не ожидая, он рисовал перед Стешей фантастические перспективы. — Потом у вас будет своя лаборатория… Представляете себе: десять человек в белых халатах… И все ждут, что вы им скажете.

— Смешной вы, Тимофей Васильевич, — Стеша всегда называла его по имени-отчеству. Сейчас она говорила с ним снисходительно, пряча грустную улыбку.

«Бывают ошибки и у мужчин, — думала девушка, чувствуя свое превосходство. — Умный он парень, а ничегошеньки не понимает».

— Вы говорите, десять человек в лаборатории! — Стеша прищурила и без того узкие глаза. — Да у меня людей сейчас больше, и не только на кок-сагызе. А вот все эти поля! — Она указала на желтые квадраты каучуконосных одуванчиков, розовые — гречихи, лиловые — медоносной травы фацелии, зеленые — конопли, кукурузы, люцерны. Десятки трав, злаков, технических культур. — Да разве эти поля, — говорила Стеша, — не лаборатория? Только так я к ним и отношусь… Простор я люблю, Тимофей Васильевич, — вздохнула она. — Никифор Карпович, Ольга и вся наша бригада научили меня видеть в своем труде такую широту, такое приволье, аж голова кружится…

Стеша помолчала, подтянула выше рыженькие косички и, задумчиво глядя на пересекающиеся линии полезащитных полос, каналов, заговорила снова:

— Девчонкой я хотела быть летчицей, парашютисткой. Ездила в город с вышки прыгать. Боязно, закроешь глаза и бросаешься вниз. Сердце будто навсегда останавливается. — Она прижала руки к груди и зажмурилась. — А потом смотришь вверх и не веришь, что это ты спрыгнула… — Блестящими глазами она посмотрела на Тимофея. — И вот приняли меня в комсомольскую бригаду, научили видеть каждую вещь по-новому. Полюбила я свой колхозный труд.

— Показалось мне тогда, что в каждой затее, в каждом опыте я вместе со всеми прыгаю, но уже не с вышки, а с самолета. Очень боязно: вдруг ничего не получится? Разобьешься и не встанешь. Но уже не с закрытыми глазами я делаю этот прыжок, не знаю, хорошо ли так сказать… — она робко улыбнулась, прыжок в будущее. Потому что не только по мелочам, по приступкам мы должны идти к завтрашнему дню, о чем я давеча говорила. Правда, я стараюсь не рисковать, вижу все впереди, продумываю каждую мелочь. Я боюсь ошибиться, подвести своих ребят, своих колхозников. Я точно рассчитываю каждый опыт. Но все-таки останавливается сердце, как и на вышке…

— В любом институте, когда творишь, выдумываешь новое, так же чувствуешь, — возразил Тимофей. — Можешь представить себе такой же стремительный прыжок, как вы правильно сказали, в будущее.

— Вот вы говорите, Тимофей Васильевич, об институте, — Стеша нервно взмахнула рукой. — Значит, ехать в город… А зачем? Я не вижу сейчас разницы между любым городом и нашим агрогородом, который строится. Что мне искать даже в областном центре, когда этой осенью у нас в Девичьей поляне организуется опытная станция института каучуконосов? Лучшего мне на надо. К нам приедут ученые. Я думаю, что не только селекционеров, мичуринцев и вообще работников сельского хозяйства могут привлекать колхозные поля. Ой, как нам не хватает инженеров!

— Механизаторов, — подсказал Тимофей, смотря на мелькающее перед глазами колесо мотоцикла. Он с горечью думал, что его профессия не нужна в Девичьей поляне. Не открывать же здесь исследовательский институт по разработке разных автоматических приборов для метеорологии!

Стеша понимала, что происходит сейчас в душе Бабкина. Это ее радовало. Значит, действительно Тимофей Васильевич к ней по серьезному относится, если вдруг загрустил.

Однако жалостливое Стешино сердце не выдержало. Настроение Тимофея передалось ей. Так, в общем молчании, они дошли до Девичьей поляны.

…Еще издали Вадим увидел «нарисованную мечту» Копытина. Все было почти таким же, как на театральном занавесе летней сцены.

Черепичные крыши с узорами блестели на солнце, часть черепицы была покрыта глазурью. Дома радостные, с расписными крылечками. Широкие сплошные окна тянулись чуть ли не по всему фасаду. Террасы были обвиты плющом и, кажется, актинидией — странным растением, которое впервые встретил Вадим на домике Ольги.

«Ясный город», — подумал Багрецов.

Ясное небо бескрайним прозрачным куполом светилось над Девичьей поляной.

Вадим взял Бабкина под руку. Ему хотелось вместе пройти по улицам, но Тимофей вдруг сослался на головную боль и торопливо направился к дому для приезжающих. В колхозе еще два года тому назад построили эту гостиницу.

Антошечкина проводила Бабкина понимающим взглядом и молча села на мотоцикл. Она нервничала и долго не могла включить зажигание. Наконец мотор затрещал, и мотоцикл помчал Стешу по асфальту Комсомольской улицы.

Остался Багрецов в одиночестве на площади имени Ленина. Здесь строилось вовсе здание — Дом сельскохозяйственной культуры.

Неподалеку высились стройные колонны клуба. Они поддерживали балкон с узорчатой балюстрадой. Балкон опоясывал все здание. Наверное, сюда выходили люди из зрительного зала во время антрактов.

Поднявшись по мраморной лестнице. Багрецов остановился на верхней площадке перед дубовыми дверями с бронзовыми украшениями.

Отсюда он посмотрел вдоль улицы — и от неожиданности протер глаза.

Только что рядом с клубом стоял небольшой деревянный домик. Возле него несколько минут тому назад суетились строители. И вдруг сейчас ни людей, ни этого бревенчатого здания не оказалось на месте. Похоже на то, что оно растаяло, испарилось…

Нет, конечно, этому не мог поверить Вадим. Теперь он уже не восемнадцатилетний юнец, чтобы, как три года тому назад, замирать перед чудесами. Сейчас он скептически оттопыривает нижнюю губу при встрече с необыкновенным.

«Да и чудес не может быть, — равнодушно подумал Вадим. — Сгоревший Тимкин картуз не в счет. Все это вполне „по-научному“, как часто говорил Сережка Тетеркин».

Однако Багрецов не удержался. Перескакивая через несколько ступенек, он сбежал вниз по лестнице и, стараясь подавить свое вечное любопытство, медленно прошел за угол.

Не было никакого сомнения — домика не стало! На его месте теперь чернела развороченная земля да валялся битый кирпич.

Вскоре убедился Вадим, что домик не растаял и не испарился. Он просто переезжал в глубь двора, освобождая место на главной улице для нового строительства.

Мощные тракторы тащили дом на катках. Среди людей, которые управляли этой передвижкой. Багрецов увидел Бориса Копытина.

Он стоял на высокой лестнице-стремянке и, размахивая железным рупором, что-то кричал.

«Главный архитектор» колхоза «Путь к коммунизму» заметил своего старого знакомого. Проверив еще раз, что дом прочно встал на приготовленный для него фундамент, Копытин спустился вниз и направился к Багрецову, протягивая ему руки.

Гость заметил, что Копытину все-таки пришлось завести очки. Он пополнел, стал солиднее. Теперь уже не тощий юноша в майке, с торчащими остроугольными плечами стоял перед Вадимом, а статный молодой человек в рабочем парусиновом костюме. Из нагрудного кармана торчала логарифмическая линейка.

— Видали? — Копытин линейкой указал на переехавший дом. Глаза его восторженно сверкали из-за очков. — Начало полной реконструкции Девичьей поляны, или, вернее, нашего города. Комсомольская улица должна быть абсолютно прямой и, конечно, широкой. Вот этот домик, — он указал на «объект эксперимента», — построен сразу после войны. Дом добротный, но деревянный и абсолютно без всяких удобств. Это просто хата первого послевоенного строительства. В те годы надо было прежде всего разместить людей из сожженных жилищ. Теперь мы такие домики используем как подсобные помещения для всяких складов, сараев…

Вадим заметил, что Копытин, как всегда, часто употреблял слово «абсолютно». Оно как бы подчеркивало математическую точность всего сказанного.

— Наверное, сейчас вы нарисовали новый занавес? — спросил с улыбкой Вадим, вспоминая «клуб на бревнах». — Уже совершенно фантастический!

Копытин смущенно махнул рукой.

— Нет, вы не подумайте, что я как-то подсмеиваюсь над вашей работой, — поспешно поправился Багрецов, боясь обидеть художника. — Мне в то время это очень понравилось. Занавес, как лозунг! Как иллюстрация! Смотрите все! Именно такой должна быть Девичья поляна! И зрители, конечно, видели, к чему должен привести настоящий, упорный труд. Гляжу я на ваш город, — мечтательно продолжал Вадим, ероша шевелюру, — и думаю, что сейчас вы уже всего достигли, даже большего, чем это было изображено на занавесе, Уже труднее нарисовать новый. Как говорится, фантазии не хватит. Все сделано!

— Нет, это вы серьезно? — Копытин, не поднимая глаз, рассматривал счетную линейку. — Мы не фантазируем. У нас абсолютно точная программа действий. Так же, как и у вас в городе. Основной проект нашего завтра я могу нарисовать абсолютно с закрытыми глазами. И далеко еще не все сделано. Если бы мне поручили написать сейчас новый занавес для нашего клуба, то это была бы уже не улица в Девичьей поляне.

— А что же?

— Знаете, Вадим Сергеевич, — уклончиво заметил Копытин, — мы уже давно вышли за околицу нашей деревни.

Багрецов задумался. Неожиданно закрапал дождь. Теплые капли падали с высоты.

Подняв голову вверх, Вадим увидел маленькое, почти незаметное облачко.

А кругом небо было глубоким и прозрачным, словно синий хрусталь. Светило солнце.

«В „ясном городе“ даже дождь идет при ясном небе!» — подумал Багрецов.

Копытин снял очки и, улыбаясь, смотрел на удивленного гостя.

Глава 7 ДРУЗЬЯ РАССКАЗЫВАЮТ

Напрасно Вадим пытался узнать у колхозного архитектора, откуда ни с того ни с сего появился дождь. Нельзя же всерьез принимать странное, неожиданно прилетевшее облачко. Копытин либо отмалчивался, либо отвечал, что Вадиму Сергеевичу, как наблюдательному и ученому человеку, известны случаи, когда при солнце бывает дождь, который в просторечье называется грибным.

Багрецов обиженно взглянул на песчаную дорожку бульвара. Молодые деревца с узорчатыми листьями тянулись вдоль нее. На песке темнели следы от частых капель. Среди свежих ворсистых листочков кустарника блестели крупные прозрачные горошины. Гость присмотрелся к ним внимательней. Под мокрыми листьями повисли красные капли смородины. Еще дальше зеленели продолговатые ягоды крыжовника. Только теперь Вадим заметил, что все кусты, высиженные по бульвару правильными рядами, усыпаны спелыми ягодами. Деревья здесь тоже были почти все плодовые.

«Пройдет совсем немного лет, и на них зарумянятся яблоки, — подумал Вадим. — Нальются ароматным соком тяжелые желтые груши, закачаются на тонких ветках сизые сливы, и тысячами темных блестящих глаз будут выглядывать из листвы сочные вишни».

Мечтатель Багрецов видел все это, как наяву. Ему не нужно было напрягать свое воображение. Он уже сейчас видел, как капли теплого дождя скатываются по упругой коже душистой антоновки.

— Вы не подумайте, что я от вас что-то скрываю, — обратился к гостю Копытин, беря его за руку. — Сейчас приедет Никифор Карпович. Он все абсолютно объяснит. Вы меня поймете, — виновато моргая близорукими глазами, говорил Копытин. — Мне не хотелось бы раньше времени рассказывать о том, что пока еще не совсем абсолютно получается.

Вадим, вероятно, не слышал Бориса, он все еще был под впечатлением будущего сада. Сады на улицах. Падают с мягким стуком на землю огромные красные яблоки апорт. Кланяются прохожему тяжелые ветви, полные невиданных мичуринских плодов… «Возьми, отведай, дорогой хозяин», — будто слышится в шелесте листвы. Каждый прохожий, кто бы он ни был, их хозяин. Вот оно, настоящее изобилие… В Девичьей поляне и во всем районе уже не будут продавать фрукты. Зачем?

«Нет, не только в районе, а всюду, — думал Вадим, смотря на тонконогие деревца. — Прав Копытин, когда он сказал, что они уже вышли за деревенскую околицу. Везде будут цвести сады на улицах. Маяковский тоже был мечтатель», вспомнил вдруг Вадим стихи поэта:

— Апельсины, — тихо про себя повторил Вадим.

— Что? Апельсины? — переспросил Копытин. — Здесь Шульгина для пробы высадила особенно зимостойкие. — Борис подвел товарища к небольшим темным кустикам. — Не знаю, что из этого получится. Открытый грунт — не оранжерея.

Очки архитектору явно мешали. Он снял их и сейчас размахивал ими, взяв за дужки.

— С нашей новой архитектурой, предназначенной для средней полосы, как-то не очень вяжется южная растительность. Вот смотрите, — он указал очками на длинный ряд почти готовых домов. — Настоящий современный русский стиль. Видите, даже печные трубы, двойные рамы. Они, конечно, рассчитаны на суровую зиму — и вдруг рядом… апельсинчики. — Борис презрительно дернул губой. — Абсолютно не идет и безусловно портит общий ансамбль… Мне, конечно, как вроде… главному архитектору колхоза… — Копытин прищурился и скромно опустил глаза, — приходится за этим следить, но ведь Ольга абсолютно упрямый человек. Вы бы ее хоть уговорили.

— Теперь уже поздно, — с тайной улыбкой возразил Вадим, смотря на плотные темно-зеленые листья апельсиновых деревьев. — Нельзя же такую прелесть выдергивать. — Он снова вспомнил… «улыбающихся милиционеров».

— Да я с апельсинами почти помирился. Думаю, потому, что не верю в них. — Копытин махнул рукой и скупо улыбнулся. — Я боюсь другого. Вдруг Ольга выведет какую-нибудь абсолютно зимостойкую пальму и обсадит ими наши северные домики.

— Все возможно! — рассмеялся Вадим и указал на небольшое здание, где маляры отделывали фасад. — А это что? Ясли?

Главный архитектор даже поморщился. Он надел очки и удивленно взглянул на Багрецова. «Ну можно ли быть таким неграмотным, а еще москвич!» — словно говорили его глаза.

— Обыкновенный колхозный дом для небольшой семьи, — сказал Копытин. Зайдемте?

Борис правел гостя сквозь небольшую террасу, где два паренька из местных строителей вставляли цветные стекла в верхнюю часть окон.

Архитектор показал Багрецову внутренность небольшой трехкомнатной квартиры. Полы еще были измазаны мелом, пахло краской, но уже чувствовалось, что дня через три здесь появятся новоселы.

— Телефон где ставить, товарищ Копытин? — спросил мальчуган лет пятнадцати. Через плечо у него висела, как спасательный круг, бухта провода.

— У хозяина надо спрашивать, — укоризненно заметил архитектор, приглаживая и без того гладкие русые волосы. — Откуда я знаю, где ему будет удобнее?

Паренек поправил сползающую бухту и хмуро заметил:

— Спрашивал. Да он не признает нас.

— Абсолютно из памяти выскочило! — со смехом воскликнул Копытин и повернулся к гостю. — В этом доме самый старший хозяин Тюрин Петр Иванович. Он всем тут командует.

— Это кто же?

— Петушка помните? Радиста нашего самого главного?

— Ну как же! — оживился Вадим. Он вспомнил вихрастого радиоэнтузиаста в больших сапогах. — Петушок еще с нами подземную реку искал.

— Вот-вот. Он самый. Так что же, — Борис обратился к монтеру, — проволоку вашу не признает?

— Ну да, — обиженно отозвался мальчуган и почесал в затылке. — Говорит: «Я по радио со всеми полями разговариваю. У нас даже тракторы по радио управляются, а эта ваша паутина — отсталость одна».

— Напрасно, — посочувствовал монтеру Багрецов. — Петушок должен понимать, что такое проволока. Ведь он все-таки начальник проволочного узла.

— Был, — отозвался Копытин. — Теперь он начальник абсолютно всех колхозных радиоустановок, и ваших в том числе. Парень не унимается. Каждый день новые затеи… С проволочниками он, как говорится, пребывает в состоянии постоянной войны.

Телефонист перекинул бухту на другое плечо и пошел защищать оставшиеся, еще не занятые радистом позиции.

— Вадим Сергеевич!

Багрецов обернулся. Юноша в широкополой шляпе быстро шел по коридору.

— Я вас по всему колхозу ищу! — обрадованно воскликнул он.

Яркий солнечный свет падал сквозь двери. Виден был только силуэт вошедшего человека, поэтому Багрецов не мог сразу узнать в этом высоком широкоплечем юноше Сергея Тетеркина.

Да и трудно узнать. Голос стал совсем другим, похожим на глуховатый басок Тимофея Бабкина, да и движения иные, размеренные и даже солидные. Но что больше всего поразило Вадима — Пастушок отпустил себе усы. Правда, они казались редкими, неопределенно рыжеватого цвета, но все-таки это были усы взрослого мужчины.

Сняв шляпу, не торопясь, шел заведующий молочной фермой навстречу московскому гостю.

— Тимофея Васильевича я уже видел, — сказал он, крепко пожимая руку Багрецову. — А вот вас еле нашел.

Сергей торопливо пересказал Вадиму самые свежие новости, упомянул о своих непрекращающихся спорах со старшей коровницей Фросей, которая по своей «научной отсталости» не очень-то жалует его новые затеи. Рассказал он и о своем смышленом помощнике. Никитка еще в прошлом году нашел глину для черепицы, а сейчас занял место Сергея, стал старшим пастухом.

— Но не понимает он всей научной сущности пастушьего дела, — жаловался Сергей, пощипывая усы. (Видно, он хотел в этом подражать Никифору Карповичу.) — Не понимает, что, кроме геологии, надо все науки, по возможности, одолеть. Корма даже как следует не знает. В какой траве сколько белка содержится, сколько углеводов. Какой же он пастух после этого? — с искренним огорчением заключил Сергей, наморщив упрямый лоб. — Внимание к скотине среднее. Как проводит он скот на пастбище? — Сергей избегал употреблять выражение «гнать скот», так как оно ни в коей мере не соответствовало действительности. Проводит его, — продолжал он, видя, что Багрецов сочувственно кивает головой, — а сам, вместо того чтобы смотреть за коровами, всякую минералогию разводит. Вытащит из кармана разные камни да и любуется ими. Или того хуже: в яме копается, говорит, что горючие сланцы ищет… Ничего с ним не сделаешь, Сергей развел руками: — придется отпустить в город учиться на геолога.

— Ты лучше о себе расскажи, как овец облучал, — со смешком заметил Копытин.

— Ничего особенного, — равнодушно сказал Тетеркин, но не выдержал пристального взгляда Вадима и смутился. — Пробовали разное.

Он растерянно посмотрел на носки своих сапог.

— Застеснялся, как красная девица. Ишь, глазки опустил, — подтрунивал архитектор. — Здесь же абсолютно свои люди. Ай совестно признаться?

— Чего мне совеститься! — Сергей рассердился.

«Помолчал бы лучше этот очкастый строитель, когда гости приезжают», — подумал он, а вслух сказал:

— Я известку с медом и творогом не мешал.

Пришлось и строителю сконфузиться. Он в свое время пробовал долговечные известковые растворы для кирпичной кладки. Какие-то рецепты выкопал у стариков; говорят, что в старину замешивали известь на меду, а также на твороге, поэтому здания века стояли. Проверить трудно, надо прожить эти несколько веков. Вот почему товарищи подсмеивались над Борисом. Он чуть ли не на языке пробовал известковый раствор. Но это было давно, когда ни «главный архитектор», ни другие члены ОКБ ничего не понимали в строительстве. Потом все эти вещи им разъяснили приезжие специалисты из города.

Копытин, наконец, нашелся и, обращаясь к Багрецову, примирительно заметил:

— Мы немало делали ошибок. Искали лучшего, иной раз даже оригинальничали, потому что знаний не было. Но думаю, что все это пошло на пользу. Правда, мы иной раз чувствовали себя учеными; нам казалось, что все можем сделать. Сергей, например, подкручивал свои еще не существующие усы и удивлялся, почему это академики до сих пор не изобретут какой-нибудь сногсшибательный способ, чтобы за лето с одной овцы полтонны шерсти снять. Эту задачу однажды он и захотел решить.

Борис повернул свои очки к Сергею. Вадиму показалось, что за выпуклыми стеклами светятся лампочки. Будто сразу два карманных фонарика освещали сейчас сконфуженное лицо Сергея.

— А чего ж не попробовать! — убежденно сказал Тетеркин. — Я читал в каком-то старом журнале, что у других получалось. — Сергей смотрел на товарищей из-под бровей. — Проверить-то можно или нет? — укоризненно обратился он к Борису. — Без всяких затрат, потому что московские ребята привезли нам генератор для очистки семян от зерновых вредителей.

— Интересно. Универсальный генератор? Так это с ним ты фокусы вытворял? — не скрывая любопытства, спросил Вадим, вспомнив свои неудачи с «облученной простоквашей».

— Понятно, — со вздохом ответил девичьеполянский экспериментатор. Он поднял глаза к потолку и рассматривал еще не просохшие пятна.

— Дело абсолютно прошлое, Сережка! — Копытин по-дружески хлопнул товарища по спине. — Можно, я расскажу?

Сергей равнодушно пожал плечами и снова уставился на потолок: «Что ж, рассказывай, если тебе это хочется».

— Так вот слушайте, Вадим Сергеевич, — начал Копытин. — Абсолютно поучительный опыт. Не знаю, откуда наш изобретатель вычитал о действии ультракоротких волн на некоторых, как он обычно говорит, «млекопитающих». Кто-то писал, что после облучения этими волнами шерсть у баранов чуть ли не по земле начинает волочиться. Идет этакий муфлон и подметает дорожки вместо дворника… В общем, умилительная картина. Как тут ею не прельстишься! Выпросил наш изобретатель двух баранов на соседней ферме. Кто ж осмелится отказать Сергею? Он у нас немало хорошего придумал. Соорудил «профессор» Тетеркин специальное приспособление для того, чтобы этих баранов по очереди загонять в магнитное поле, и опыты начались…

Копытин с улыбкой взглянул на Сергея, который все еще изучал непросохший потолок.

— А выглядело это так, — продолжал он. — Представьте себе большую бочку, лежащую на бревнах. Вокруг бочки медная лента, или, говоря языком радистов, самоиндукция генератора. Так мне пояснил изобретатель. В подобных делах я не специалист! Потом ты, Сергей, кажется, конденсаторные пластины вместо этой самоиндукции поставил. Правильно?

Тетеркин безнадежно махнул рукой.

— По-всякому пробовал.

— Верные помощники неугомонного изобретателя, Никитка и Петушок, тащат барана в бочку, — таинственным голосом продолжал рассказывать Копытин, потирая руки от удовольствия.

Ему, видимо, доставляло удовольствие вспоминать об этих опытах. Сколько иной раз бывает смешного даже в самой серьезной науке, когда к ней подходят не с того конца увлекающиеся экспериментаторы вроде Сергея!

— Баран ревет, абсолютно упирается, головой мотает, — продолжал рассказчик, и за стеклами его очков словно вспыхивали веселые огоньки. — Но что поделаешь, если упрямство изобретателя не знает границ? Включается генератор, и сидит бедное животное в бочке, выращивая прямо на глазах роскошную чудо-шерсть. Борис весь затрясся от еле сдерживаемого смеха.

— Может быть, мощности не хватало? — участливо спросил Багрецов Сергея. Он встретил в нем товарища по несчастью.

«И ничего тут нет смешного, — подумал Вадим, взглянув на веселого архитектора. — Обидно, когда ничего не получается. Это тебе не сладкая известка, а высшая форма „технико-биологического эксперимента“.»

— Вероятно, частота не подходила? — снова обратился он к Сергею.

— Не знаю, — равнодушно отозвался изобретатель, приглаживая колючие усы. — Без всяких генераторов наша Агафья Николаевна на овцеферме получает в год с каждого барана по двадцать килограммов шерсти. Уход правильный, и порода хорошая — ставропольские мериносы. Один такой баран без всякого облучения дает за год шерсти на шесть вот таких костюмов.

Тетеркин выставил вперед рукав своей темно-синей гимнастерки, а другой рукой пощупал тонкое сукно широких брюк, заправленных в сапоги.

— Это все хорошо, — согласился Вадим. — Но чем же все-таки кончилась твоя затея? — Его, как изобретателя, не устраивало обыкновенное решение этого вопроса, к которому прибегла Агафья Николаевна. — Разве десять костюмов не лучше шести? — с пристрастием спрашивал он у Сергея.

— Пусть такими делами ученые занимаются, — недовольно ответил Тетеркин, сдвинув брови. — Каждому свое.

С этим не мог не согласиться Багрецов. Однако он внутренне был убежден, что члены Особой комсомольской бригады могли бы очень существенно помочь настоящим ученым, так же как и ученые ребятам из ОКБ. Почем знать: если бы Сережка посоветовался с каким-нибудь знающим профессором, может, что-нибудь и получилось бы?

— Но это еще не все, — лукаво заметил Копытин, приберегая к концу самое удивительное сообщение. — После этих опытов у нашего Сергея вдруг начали молниеносно расти усы. Пришлось ему купить бритву. До этого «профессор» только пощипывал мягкий пушок на губе.

— Ну что ты городишь? — возмутился Тетеркин, с досадой взмахнув широкополой шляпой.

— А кто бритву в сельпо спрашивал? — с ехидцей, прищурившись, сказал насмешник. — Опыты с баранами не удались, но зато у Сережки появились желанные усы. Вот они! Результат эксперимента налицо. Злые языки рассказывают еще об одном факте, — острословил Копытин, вытащив гребенку и аккуратно расчесывая пробор, — что прямо во время опытов у Сергея со свистом и шумом росла борода. Вечером, торопясь на свидание с девушкой — не скажу какой, но вы ее скоро узнаете, — подмигнул Копытин Вадиму, — злополучный изобретатель сбривал эту бороду и бежал в парк. — Борис привстал на цыпочки и таинственно продолжал: — Представьте себе такую картину… Луна, тишина… На дороге показывается девушка, она торопится… Вот она подходит ближе… протягивает руку и в ужасе отшатывается. Перед ней стоит абсолютно бородатый Сережка!

Вадим уже позабыл о своем сочувствии изобретателю и покатывался со смеху. Он живо представил себе эту необыкновенную картину. «Со свистом и шумом растет борода», — вспомнил он определение Бориса.

Тетеркин недоумевающе смотрел на москвича.

«Нет, Бабкин не стал бы так насмешничать. А во всем виноват Борька Копытин, он уже не первому рассказывает эту историю. Вот тоже сказку выдумал!.. Абсолютно… Абсолютно», — мысленно передразнил Сергей своего товарища.

Он вежливо пригласил Багрецова зайти к нему на ферму и, сославшись на неотложные дела, попрощался. Сергей снова спешил к Бабкину. «Тимофей Васильевич правильный человек. А этим, что Борису, что Багрецову, только бы побалагурить!» — думал Сергей, спускаясь по ступенькам крыльца.

— У нас были всякие проекты домов, — продолжал Копытин после ухода незадачливого экспериментатора. Он осторожно открывал двери в разные комнаты. — Спорили долго и в городе и здесь. Наконец решили строить двухэтажные. Но старики запротестовали. Неспособно им по лестницам лазить. Лифт в двухэтажном доме, как вы сами понимаете, абсолютная бессмыслица, да к тому же, архитектор развел руками и улыбнулся, — согласились мы со своими стариками. Земли хватит в Девичьей поляне. Чего ж тесниться.

Копытин привел Багрецова в ванную комнату, повернул кран. Мощная брызжущая струя воды весело захлестала по белой эмали.

Длинная блестящая труба, изогнутая, как стебель подсолнечника, с круглым дырчатым диском наверху и никелированным рычагом внизу, была такой же, как у Вадима в квартире. Обыкновенный душ. Снова вспомнил Вадим любимого Маяковского:

Он повернул рычаг, и ванная комната наполнилась шумом дождя.

Как приятно прийти с работы и подставить свое разгоряченное, усталое тело под это «плещущее щекотание», вспоминал Вадим знакомые стихи. В них Маяковский рассказывал, как рабочий Иван Козырев вселялся в новую квартиру. Прошли года, и теперь в такую же квартиру с ванной въедет сельский рабочий Иван Тюрин (отец «главного радиста» Петьки). Он будет вспоминать стихи поэта, чувствуя «ласковость этого душа».

Всюду по городу водил Багрецова колхозный архитектор. Он показывал ему новое здание больницы, новый универмаг, привел его на овощеперерабатывающий завод с мощными сушилками для кореньев, цехом, производящим томатную пасту и томатный сок. В одном из цехов по конвейеру двигались консервные банки. Вадим видел, как машина плотно закрывала их штампованными металлическими крышками. Работница внимательно следила за работой автомата.

Везде на этом производстве ходили люди в белых халатах. И тут невольно подумал Вадим, что люди эти не кто иные, как девичьеполянские колхозницы. Это они стоят у автоматов, смотрят в микроскопы и пробирки. Колхозницы работают в цехах и заводской лаборатории.

Москвич устал от впечатлений. Он видел уже не прежнюю Девичью поляну, а новый агрогород, где сочетались лучшие черты передовой советской промышленности с привольем колхозных полей.

Велосипедные дорожки, покрытые красным песком, выходили за околицу и разбегались в разные стороны. В полях они шли вдоль лесных защитных полос, в прохладной тени деревьев, где струилась по дну канала живая вода.

Лишь к вечеру Копытин привел московского гостя в правление колхоза. Здесь они распрощались.

Багрецов поправил шляпу, небрежно перекинул плащ через руку и зашагал вдоль коридора. На дверях кабинетов Вадим читал таблички. Он искал надпись «агроном».

Под ногами чувствовалась приятная мягкость бархатной дорожки. В окна, затененные белыми прозрачными занавесями, лился спокойный вечерний свет.

«Здесь, наверное, на брошенный окурок смотрят, как на тигра», — подумал Вадим, глядя на блестящий желтый пол. Он вспомнил, как Анна Егоровна поделилась с москвичом своей радостью: год уже как она не курит!

Ольга сидела за столом. Срочные сводки и обработка результатов последних опытов задержали ее здесь, в правлении. Как всегда закусив нижнюю губу, она жмурилась над развернутой картой полей. Лампа под белым молочным абажуром освещала ее озабоченное лицо.

Шульгина не заметила, как, неслышно ступая по ковру кабинета, к ее столу подошел московский гость.

Снова, как и всегда при встрече с Ольгой, Вадим почувствовал что-то неладное с сердцем. Оно совсем некстати запрыгало, будто встревоженная белка. Тесно ему, видите ли, внутри.

Ольга подняла большие серые глаза. Увидев Багрецова, она отбросила карту, которая сейчас же свернулась трубочкой и скатилась на пол.

Вадим кинулся было поднимать ее, но Ольга знаком удержала предупредительного гостя и, быстро вскочив из-за стола, пошла к нему навстречу.

— Удивительная у вас способность, Вадим Сергеевич, всегда попадать вовремя, — с радостной улыбкой приветствовала его Шульгина. — Ну, здравствуйте!

Она протянула руку.

— Мне сказали, что вы бродите по городу. — Ольга высоко подняла темные длинные брови и смотрела на юношу. Вадиму показалось, что в ее широко открытых глазах было такое же теплое материнское выражение, как и у Анны Егоровны. — Узнали Девичью поляну? Но вы еще и не то увидите! — Она взглянула на стенные часы. — Через пятнадцать минут за нами заедет Никифор Карпович. Копытин вам все рассказал?

— Нет. Он ссылался на Васютина.

— Ну и чудесно.

Ольга подошла к телефону и, приподняв трубкой волосы, закрывающие ухо, негромко сказала:

— Диспетчера… Это ты, Коля? Наш гость нашелся. Пошлите мотоцикл за другим в гостиницу.

Повесив трубку, она взяла из рук Вадима шляпу и положила ее на стол.

— Дайте-ка я на вас посмотрю.

Ольга глядела на него пристально, словно изучая. Вадим видел в ней уже не прежнюю таинственную девушку, исчезнувшую, как призрак, в ту первую ночь на холме.

В глазах ее светилось что-то новое и непонятное. Казалось, она сейчас скажет, совсем как его мать: «Вадик, ты почему-то плохо кушаешь? Побледнел, шейка тоненькая. В чем только душа держится!» Так, по существу, и получилось.

— Совсем синий, — безапелляционно заявила Олька после тщательного изучения внешности Вадима. — Я попрошу Анну Егоровну направить вас в наш санаторий. Там таких тощих очень любят. Благо есть с кем подзаняться.

Вадим пытался было возразить, но Ольга со смехом прикрикнула на него:

— Вы что? Разучились слушаться своего бригадира?

Как провинившийся школьник. Багрецов опустил глаза.

Глава 8 ДЕСЯТЬ СОЛНЦ В ДОЖДЛИВУЮ НОЧЬ

Белые переплеты окон кабинета четко выделялись на фоне вечернего неба. Казалось, что в решетчатые рамы по ошибке вставили темно-синие стекла.

Багрецов смотрел на окна и разговаривал с Ольгой. Шульгина была чем-то озабочена. Она то и дело поглядывала на телефон, видимо ожидая звонка, и невпопад отвечала на вопросы гостя.

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился в сером дорожном плаще Васютин.

Он повесил палку с блестящей ручкой на спинку стула и, широко расставив руки, обнял Вадима.

— Главному инженеру особое почтение. Ольгушка, зажги люстру на полный свет. Поглядим, что за молодец к нам приехал.

«Что это они меня взялись осматривать?» — подумал Вадим, жмурясь от ярко вспыхнувшего света.

Он смущался и краснел под пристальным взглядом секретаря райкома. Лицо Васютина было совсем молодо, по-юношески задорно блестели внимательные глаза. Казалось, что годы не только не тронули этого неутомимого человека, но и отступили далеко назад, прямо хоть сейчас записывай Васютина в члены Особой комсомольской бригады!

Ольга успела рассказать Вадиму, что у Никифора Карповича очень и очень много работы: постройка межколхозной гидростанции в устье Камышовки, строительство домов, клубов, ферм в каждом колхозе района, планировка агрогородов. Дороги и транспорт, опытные поля с новыми, еще не освоенными культурами, полная электрификация всего района, испытание новых машин. Да мало ли дел у секретаря райкома!

Но, несмотря на небывалый размах настоящих больших дел в районе, Никифор Карпович по-прежнему питал особую любовь к Девичьей поляне, к ребятам из ОКБ. Быть может, это оттого, что именно отсюда началось движение новаторов. Пусть юношески незрелыми и наивными были их первые опыты. Пусть робко прятались смущенные изобретатели в подземной оранжерее. Они уже давно вышли на простор, и теперь их затеи, подхваченные комсомольцами всех колхозов, стали достоянием района. Нередкими были здесь гости из других республик. Они приезжали, чтобы посмотреть, как живут и трудятся выдумщики и энтузиасты из колхоза «Путь к коммунизму».

Никифора Карповича знали многие ученые в исследовательских институтах столицы. Он стремился все новое испытать у себя в районе. Инженеры охотно шли ему навстречу. Где же, как не в районе сплошной электрификации, и особенно в Девичьей поляне с ее изобретательским коллективом, можно испытать и проверить новые машины!

— Зеленоват немножко, дорогой Вадим Сергеевич, — наконец заключил секретарь, осмотрев бывшего «главного инженера» девичьеполянского строительства.

Багрецов усмехнулся. «Одна говорит синий. Другой — зеленый! Попробуй отгадай тут, у кого же из них дальтонизм?» Он хотел было сказать об этом, но Васютин, взял его за плечи, и оживленно продолжал:

— Вид совсем не наш, не колхозный. Однако, несмотря на видимость хлипкого здоровья, дело обойдется без нервных потрясений. Возьмем его, Ольгушка, на испытания? Как ты думаешь?

Он зашагал по комнате, слегка прихрамывая и потирая руки от удовольствия.

Еще бы, для Васютина наступала волнующая минута. Он ждал ее два года!.. Как говорили в деревне: «Хлебом не корми нашего Никифора Карповича, а дай ему новых изобретателей».

Он искал их всюду, в каждом колхозе, на местном заводе, в МТС. К нему приходили робкие мальцы с трубками чертежей, опытники-мичуринцы привозили секретарю райкома семена нового, только что выведенного сорта ячменя, конопли, особого сахарного горошка… Все, что было нового в районе, — будь то скоростная кладка на сельском строительстве или простая машина для стрижки овец, придуманная и тут же сделанная каким-либо колхозным механиком, — все интересовало Васютина.

Целый штат добровольных консультантов всегда окружал секретаря райкома. Солидные инженеры с вагоноремонтного завода и преподаватели сельскохозяйственного техникума буквально превратились в юных членов ОКБ. Они были искренне увлечены новаторской деятельностью Васютина. Совместные усилия деревенских новаторов и городских ученых, объединенных волей партии, показали невиданные возможности в развитии сельского хозяйства и навсегда уничтожили старое представление о деревне. Стирались грани, новое слово «агрогород» вошло в сознание людей как действительность, а не мечта, о которой раньше писали только в фантастических романах. Рождался новый крестьянин, он же — рабочий, он же — ученый. Вся деятельность секретаря райкома Васютина была направлена к осуществлению этой высокой цели.

Не случайно его волнение перед сегодняшними испытаниями! Ночью московские инженеры должны показать новые пути борьбы с капризами природы. И это они сделают в районе Девичьей поляны — родине колхозного изобретательского коллектива ОКБ.

— Должен вам доложить, Вадим Сергеевич, — говорил Васютин, беспокойно расхаживая по ковру, — что ваши первые опыты по искусственному орошению понемногу развиваются. Но, как говорится, совсем в другом направлении. Пока еще не все гладко. Много неудач у изобретателей, вместе с ними мы здесь измучились… Ну, а вы наберитесь чуточку терпения и, главное, мужества. — Он хитро улыбнулся. — Вам предстоит увидеть… необыкновенное…

— За меня не беспокойтесь, Никифор Карпович, — хрипло сказал Вадим. Возбуждение Васютина передалось и ему. — Я кое-что видел в московских институтах.

— Знаем! Опыты на лабораторном столе?

Ольга развернула на столе карту.

— Я, Никифор Карпович, хотела посоветоваться относительно своих опытов, — с заметной ревностью к работам московских инженеров сказала она.

Васютин положил на карту ладонь.

— Обязательно заедем, посмотрим. Как Андрюшка? Поправляется? — спросил он.

— Спасибо. Температура спала, но он еще очень слаб.

У Ольги слегка дрогнули губы.

— Береги сына, Ольга. Если ты дома нужна, то подождут и опыты.

— Нет, что вы! — испуганно возразила Шульгина. — Сейчас Андрей спит. Я звонила.

— Смотри! — Васютин погрозил ей пальцем.

Вадим обиделся: «Вот так Ольга! Вот так друг! Свадьбу затеяла, ничего не написала. Сейчас сын у нее оказался, а в московском филиале ОКБ про это тоже никому не известно… Нехорошо. Очень нехорошо».

Никифор Карпович пододвинул к себе карту.

— Десятую точку установили?

На зеленых квадратах карты были вычерчены концентрические окружности. Они напоминали Вадиму схематическое изображение сферы действия радиовещательных станций по Советскому Союзу. Такую он видел в старых радиолюбительских журналах. Кое-где круги заходили друг на друга, соприкасались вместе и вновь расходились в разные стороны.

— На месте все выясним, — сказал Васютин, надевая фуражку. — Кстати, какая здесь освещенность? — он указал на угол квадрата.

— Сто двадцать люкс.

Никифор Карпович пожевал губами, что-то высчитывая, взял палку со спинки кресла и решительным шагом направился к двери.

— Надо еще раз промерить!

У подъезда встретился Бабкин. Он хмуро шепнул Вадиму:

— Не знаешь, зачем я потребовался?

Багрецов пожал плечами.

По асфальтированному шоссе машина выехала из Девичьей поляны. Промелькнули длинные белые здания ферм, водокачка, силосная башня, летний птичник… Потянулись поля.

В открытой машине было свежо. Впереди показался знакомый холм, черный на бледно-лиловом небе. И вот снова, как и три года назад, над искусственным озером вспыхнула звезда. Она то появлялась, то исчезала за деревьями. Машина огибала холм.

Сверху доносились музыка, плеск весел, смех. Это молодежь каталась на лодках по озеру.

Вадим снова вспомнил те дни, когда из котлована в ведрах поднимался по проволокам золотистый песок. Сколько воды утекло с тех пор из этого искусственного озера на колхозные поля!..

В небе замигали первые робкие звезды. Багрецов молча прислушивался к шуршанию шин. Воздушный поток встречного ветра ударялся о лобовое стекло и с тихим шелестом скользил по бортам машины.

Пахло степными травами. Тихо гудел мотор.

— про себя читал Вадим. Рука его лежала на маленьком томике стихов Маяковского.

Машина плавно остановилась.

Ольга первой выскочила на дорогу. За ней, опираясь на палку, вышел Никифор Карпович.

Не зная, выходить или нет, Вадим и Бабкин остались в машине.

Белое платье Ольги виднелось издалека среди темной поросли. Вот она подошла к небольшому холмику, похожему на стог сена, перебежала к другому, третьему. Холмов на поле было несколько. Странными и не на месте казались округлые стога среди посевов.

Васютин остановился на широкой меже. Его серый плащ сливался с вечерней мглой, и только фуражка, такая же, как у Тимофея, будто светилась в темноте.

Ольга подошла к крайнему стогу, и вдруг из-под него вырвалось яркое белое пламя. Вадим привскочил.

Огонь осветил Ольгу. Она на миг стала ослепительно белой. Шульгина перешла к следующему стогу. Вновь вспыхнуло из-под него ослепительное пламя. Ольга свободно стояла возле пылающего огня. «Значит, огонь холодный», — заключил Багрецов.

На опытном поле один за другим загорались белые костры.

Но вот настала удивительная минута. Один из стогов приподнялся и нехотя, словно колеблясь, потянул за собой пламя. Оно медленно поползло в вышину.

Внизу появился небольшой яркий круг. На него больно было смотреть, как на тигель с расплавленным металлом. Светящееся пятно быстро увеличивалось в окружности, незаметно бледнея. Как на необычайном круглом экране, появилось изображение колосящегося поля.

Над полем повисла раскаленная белая спираль. Она закручивалась в зеркальном рефлекторе, и свет ее падал на землю. Каким-то чудом вознеслась вверх небывалая люстра для полей.

— Аэростат, — прошептал Бабкин, указывая на лампу.

Приглядевшись. Вадим заметил над рефлектором большое темное пятно и тонкий кабель, идущий вниз. Видимо, этот прочный кабель подавал напряжение к лампе и одновременно служил тросом, удерживающим привязной аэростат.

Холодные Ольгины лампы все еще поднимались над полем. Ширились круги, они все росли и росли. Из мрака вырастали диковинные растения с серебряными листьями, расцветали какие-то цветы с лепестками из белого пламени.

Пораженному Багрецову казалось, что на земле, как на мгновенном снимке, застыли тысячи ацетиленовых горелок. Проходила минута, лампа поднималась выше, лепестки пламени блекли и превращались в скромные цветочки клевера.

Вот уже все поле загорелось яркой белизной. На отдельных участках переливались все цвета радуги. Десять ламп, похожие на маленькие разноцветные солнца, повисли в темном небе.

Взглянешь вверх — черная пустота. Звезды будто навсегда померкли, и даже луна стыдливо спряталась за облачко. А внизу?..

Смотрите на волнующиеся хлеба, на зелень листьев и краски цветов. Высоко поднялись лампы, исчез их слепящий свет, и день, радостный, нежаркий день, опустился на землю.

Вадим не мог оторваться от этого чудесного зрелища.

— Ты понимаешь. Тимка, что это значит? — воскликнул он. — На Урале, в далекой Сибири, когда солнце осенью не успевает обласкать своим светом поля, зажгутся вот эти лампы, придуманные людьми! Тогда вновь потянутся листья к свету, вновь распустятся цветы, дозреют хлеба и плоды! День станет длиннее!

— Ольгушка, — услышал Вадим голос Никифора Карповича, — а что ты думаешь о третьем урожае на твоих делянках?

Вадим переглянулся с Бабкиным. Три урожая в год, да еще таких культур, как специально выведенная для этой цели особая ветвистая пшеница (или, может быть, найдется и ветвистая рожь?), кок-сагыз, свекла величиною с голову, сочные корма! Какое фантастическое изобилие! Это только с одного участка! А если таких полей, освещенных и ночью, как днем, будут тысячи и миллионы? Если на севере, где никогда не сеяли хлебов, тоже заколосятся поля? Что же тогда будет? И в воображении мечтательного Багрецова поплыли по рекам и новым каналам страны баржи, груженные зерном, потянулись огромные составы с хлебом. Хлеба будет столько, что государство сможет его для всех сделать бесплатным. Да не только хлеб, а все, что растет и создается в нашей стране, — все продукты человеческого труда. Наступит великая эра изобилия!

«Открытый счет» — мечта девичьеполянских комсомольцев — станет для всех действительностью. Впрочем, это будет даже без Ольгиных ламп…

Вадим молча смотрел в темное небо, где только что погасли десять удивительных солнц.

— Стоишь, как обалделый, — прошептал Бабкин. — Слышишь, нас зовут…

На обратном пути Вадим прислушался к разговору Ольги с Васютиным. Они прикидывали, какова затрата энергии на облучение одного гектара ценных технических культур. Обсуждали достоинство новых люминесцентных ламп, специально присланных в Девичью поляну из московского института. Лампы оказались по-настоящему экономичными, и сейчас уже имеется прямая выгода их применения. Несколько смущала Васютина подвеска ламп на малых аэростатах. Несмотря на простоту этого способа, у него было сомнение, как будут вести себя эти воздушные шары во время осенних ветров. Может быть, более рационально развешивать лампы на тросах, натянутых между мачтами? Васютин и Ольга обсуждали все, что касалось дозировки света для разного сорта растений. Сколько люкс требует кок-сагыз, а сколько кендырь. Все это было проверено Ольгой еще раньше в своей подземной теплице.

Трехлетняя работа не пропала даром. В содружестве с видными учеными из сельскохозяйственной академии и инженерами-светотехниками Ольге удалось получить практические многообещающие результаты. Первые опыты Тимирязева, а затем Лысенко подкрепились дальнейшими успехами советских ученых.

— Наш район стал как бы опытным полигоном для некоторых исследовательских институтов Москвы и других городов, — сказал Никифор Карпович, повернувшись к техникам. — Как вы помните, лампами Ольгушка начала заниматься давно. Это, как говорится, ее инициативная работа. — Он ласково посмотрел на Ольгу. — А вот сейчас уже московские инженеры покажут нам свои опыты. Но, как вы сами понимаете, и Ольга и москвичи идут навстречу друг другу. — Васютин наклонился над щитком, где светился циферблат часов, и спросил: — Когда у вас кончается отпуск?

— Через месяц, Никифор Карпович, — ответил Вадим. — Но мы не знаем, останемся ли здесь надолго… Дел много. Английским языком надо подзаняться.

— Полезно. — Васютин шумно вздохнул. — А вот мне зимой придется догонять вас, сейчас из машины не выхожу… Гляжу я на вас, ребятки, до чего же вы счастливый народ! — Он помолчал и спросил: — О работе Парамонова ничего не слыхали?

— Нет, — подал свой голос Бабкин. — Но я знаю, вместе с ним Кузьма Тетеркин что-то конструирует.

— Верно, и даже ваша доля, выдумщиков из ОКБ, заложена в машине Парамонова. Я считаю, что за последние годы не было ничего более удивительного, чем это изобретение. Повезло вам, ребятки. На днях приезжают к нам в район гости из разных городов. Еще бы! Такого чуда никто в мире не видел.

— Мне кажется, Никифор Карпович, что несколько минут тому назад мы тоже любовались чудесами, — заметил Вадим. — Я видел десять солнц. Сознаюсь откровенно, вот Тимофей свидетель, не думал я ничего подобного встретить здесь. Но стоило мне только пройти по улицам новой Девичьей поляны, увидеть дома и сады, колхозного архитектора Копытина, тракторы с антеннами… — Он перевел дух и запустил обе руки в свою развевающуюся шевелюру. — Да я, по совести сказать, рот разинул… Всюду чудеса!

— Которых все-таки не бывает, Вадим Сергеевич, — рассмеялся Васютин. Есть люди… советские люди… Вот их, поистине, можно назвать чудотворцами! Я как-то во время отпуска поехал к товарищу на Дон, — продолжал он, — говорил там с одним председателем колхоза об орошении. Старик думал провести трубы на некоторые поля… Тут же мы с ним подсчитали, во что это ему обойдется. Получилось — не много, не мало — около миллиона рублей. Я, конечно, глаза вытаращил, а председатель набил трубку, закурил и спокойненько сказал: «Что ж, это дело себя оправдает». — Васютин хитро прищурился. — Вот тогда я и подумал о чудесах, таких, что никому не снились. Простой деревенский старик по государственному, как министр, решает судьбу миллиона… А ведь это такие деньги, о которых в деревне раньше и не слыхали.

Издалека донеслось пронзительное шипение, похожее на шум падающей воды или, скорее, на свист пара, выпускаемого из паровоза.

— Слышите? — Никифор Карпович поднял палец. — Так во время войны разговаривали наши «катюши». Знакомая, можно сказать, незабываемая музыка. Увертюра перед боем. Есть еще небитые вояки на чужой стороне, которым не терпится услышать эту музыку.

Узкая речонка Камышовка к западу от Девичьей поляны неожиданно расширялась. В этом месте она текла между обрывистых высоких берегов.

И вот на правом берегу, на голом холме. Багрецов увидел беспокойный огненный эллипс. Он метался, словно кто-то быстро вертел огромный факел.

Вращение становилось все быстрее и быстрее, пока, наконец, эллипс не превратился в яркую оранжевую полосу.

Светящаяся полоса вдруг окуталась туманом. Почти в этот же момент Багрецов почувствовал, как ему на лицо упала теплая капля, затем еще и еще.

Машина приближалась к высокому берегу. Дождь становился все сильней.

Вадим нахлобучил шапку, а Бабкин приглаживал намокший ежик волос и с грустью вспоминал о фуражке.

Ольга расстегнула свою сумочку и, вынув оттуда тонкий голубой плащ, накинула его на головы своих друзей.

Сквозь дождевую мглу Вадим различал на холме контуры какой-то сложной установки. Он видел клетки металлической башни, укрепленной на многотонной машине, и вращающийся огненный круг вверху этой конструкции.

Да, теперь уже не было сомнений: то, что казалось эллипсом и светящейся полосой, по мере приближения машины становилось похожим на ротор необыкновенного реактивного мотора. Сопла с вырывающимся из них пламенем были расположены по окружности ротора. Диск вертелся в бешеном вихре, он увлекал за собой барабан, и из него, видимо, под большим давлением и с огромной центробежной скоростью, выбрасывалась вода.

Машина подошла к подножью холма и остановилась. Не успел Никифор Карпович подняться с сиденья, как к машине быстро подбежал человек в черном блестящем плаще.

За шумом дождя и оглушительным шипением диска, который сейчас вертелся чуть ли не над головой, Вадим не мог слышать их разговора.

— Мне кажется, что центробежная сила не сможет далеко забросить дождевые капли! — громко крикнул Бабкин.

— Почему? — после минутного молчания возразил? Вадим. — Я читал, что на этом принципе были основаны даже проекты пулеметов. Правда, это было давно, пояснил он.

— Уверен, что струи вылетают под сильным давлением, — доказывал Тимофей. Может быть, они даже вращаются вокруг своей оси для дальнобойности. Иначе вода будет распыляться.

— Превращаясь в облако, в туман, — убежденно добавил Вадим. — Я даже предполагаю, что эта странная машина и сделана для массового конвейерного производства облаков, но только не в небе, а на земле.

— Остроумная гипотеза, — буркнул Тимофей себе под нос. Он считал, что товарищ его не услышит. Однако шум мотора уже не заглушал слова. Гудение ротора давно перешло в тонкий визг, затем высокий свист, а сейчас, вероятно, исчезло за пределами звуковых частот. Осталось лишь неприятное ощущение боли в ушах.

— Спорю на что угодно, — сказал Багрецов, протягивая руку Тимофею. — Моя гипотеза не только остроумна, как вы изволили заметить, «уважаемый профессор», но и правильна. Сколько раз вы читали о фантастических предположениях, что в скором времени удастся из облаков вызывать дождь? Подобные мечтания мне кажутся несколько наивными. В засушливых местах часто неделями не встретишь над полями ни облачка. Его надо сначала сделать и только потом уже мечтать, как спустить в виде дождя на землю. А тут вам, пожалуйста, — Вадим указал на огненное колесо ротора, — производятся облака из воды. Они поднимаются вверх и там, охлаждаясь, падают дождем на землю.

— Удивительно просто! Ты же сам себе противоречишь, — возразил Бабкин. Охлажденное облако не всегда превращается в дождевые капли. Процесс их образования куда более сложен, чем ты думаешь.

— Знаю. Но ведь именно здесь, на месте рождения облака, легче всего помочь ему превратиться через некоторое время снова в воду. Я говорю об известных методах, которыми можно вызвать образование капель.

— Например?

— Добавлением солей, частиц угля. Тебе же понятно и ты читал о том, что дымовые трубы в городах помогают вызывать дождь. Кроме того, водяные струи, могут быть наэлектризованы. Тут много еще неясного, но я считаю, что именно на принципе создания облаков основана эта дождевальная машина.

— Не думаю, — продолжал упорствовать Бабкин. — Только механическое разбрызгивание! Я, например, считаю, что можно изобрести способ посылки водяной струи или капель на очень далекое расстояние.

— Утопия, — насмешливо заметил Вадим.

— Вообрази себе очень крупные капли, как бы заключенные в оболочку. Увеличенное во много раз поверхностное натяжение или, скажем, еще какой-нибудь способ создания плотности струи, капли…

— А все-таки это должно быть облако! — упрямился Вадим. — Оно переносится ветром. Представь себе: если поставить дождевальную машину в засушливых степях, где постоянно дуют суховеи, то они сами будут переносить искусственно созданные облака…

Так бы без конца спорили два друга-изобретателя, но в этот момент, к ним подошел Никифор Карпович.

— Поднимемся немножко наверх, — сказал он. — Вам разрешили.

Цепляясь за кустики полыни, техники первыми поползли на холм. Никифор Карпович и Ольга искали в стороне тропинку.

Подняв голову и не отрывая глаз от вращающегося ротора, карабкался по склону Вадим. Он часто срывался вниз и, как слепой, шарил руками по земле, отыскивая точку опоры.

Под решетчатой башней, одетые, как летчики, в кожаные комбинезоны, суетились люди. Они перебегали с места на место, кричали друг другу, указывая на мотор. Видно, что-то не ладилось в сегодняшних испытаниях. Мотор давал перебои, и огненная цепь иногда разрывалась на отдельные звенья.

Освещенные беспокойным оранжевым пламенем, люди в блестящих мокрых костюмах казались отлитыми из металла.

Багрецов заметил, что ближе всего к нему стоит совсем молодой инженер. По его темному загорелому лицу катились блестящие капли, то ли дождя, то ли пота. Они пропадали, гасли, как искорки, на остывающем металле.

Внизу стальной решетчатой фермы вспыхнул желтый огонь, точно сигнал в огромном светофоре. Лицо молодого испытателя, за которым наблюдал Вадим, сделалось совсем суровым.

Желтый огонь исчез, и на мачте загорелась цифра «4». Она ярко светилась в черном небе.

Испытатель быстро нагнулся и перевел какой-то рычаг на пульте. Шипение стало острым и пронзительным.

Теперь уже вращалось не оранжевое, а голубое огненное кольцом Ввинчиваясь в небо, кольцо будто старалось оторваться от крепкой стальной конструкции.

Вадим оглянулся назад. Дождя не было, только на горизонте виднелась темная полоса. Глаза отдохнули от ослепительного света, и Багрецов стал различать серебряно-голубой потолок из водяных струй, направленных вверх под углом. Они сливались вместе. Вадиму показалось, что в вышине неожиданно возникла зеркальная водяная гладь. Он вспомнил, что так однажды видел реку во время мертвой петли. Вода оказалась над головой.

Ни темного неба, ни тем более звезд на нем нельзя было рассмотреть сквозь плотное водяное зеркало. Еще немного, и Вадим начал бы искать в этом зеркальном куполе свое отражение.

Бабкин дернул его за рукав и показал камень. Вадим догадался, что Тимка намеревается запустить этот камень вверх. Он с сомнением покачал головой. Но Бабкин тоже испытатель, ему хотелось проверить прочность водяной стены. Приподнявшись, он размахнулся и выбросил вверх руку. Камень сверкнул в воздухе голубой точкой, ударился о водяное зеркало и, как показалось Вадиму, с треском отлетел прочь, точно от стальной плиты.

Бабкин отыскал свой камень. Гладко отшлифованный голыш треснул и в руках Тимофея легко развалился на две половины.

«Впрочем, здесь нет ничего удивительного, — подумал Багрецов: — струю гидромонитора, которая применяется советскими инженерами в горных работах, нельзя разрубить саблей. Стальной клинок разлетается, как при ударе о камень».

Подняв глаза вверх, Вадим заметил, что на мачте вспыхнула цифра «1».

Постепенно тонкий свист стал замирать. Изменился и цвет водяного зеркала.

Темная полоса на горизонте приближалась. Пахнуло свежестью, будто подул ветерок перед грозой.

Шипел мотор, а то Вадим обязательно услышал бы, как; шумит дождь в листьях кленов у дороги.

Над головой уже не зеркало. Небо заткано серебряной пряжей; кажется, что совсем низко висит огромный, слегка раскачивающийся гамак из частых и плотных нитей.

Вскоре нити стали желтыми, с золотым отливом. Это огненный диск изменил свой цвет. А еще через несколько минут оранжево-красное пламя осветило мечущиеся волнистые струи.

Стена дождя приближалась. Вот уже перед глазами блеснули тонкие струйки, похожие на металлические спицы. Вадим оглянулся. Сверху опускалась проволочная куполообразная клетка. Она становилась все уже и уже.

Мотор перестал работать.

Потолок совсем снизился, и теперь друзья очутились даже не в клетке, а в мышеловке. Они попытались прорваться сквозь водяную завесу, но было поздно… Тяжелые струи, расположенные в несколько рядов, совсем накрыли гостей.

Багрецов моментально вспомнил о купании в струе фонтана в этих же местах. Он неожиданно поскользнулся и кубарем покатился со склона.

Хлынули мощные ручьи и словно смыли любопытного техника вниз.

…Пытаясь выжать костюм, Багрецов стоял возле машины. Он хохотал, вспоминая «ласковый душ». Бабкин дрожал от холода и нервного возбуждения. Он смотрел вверх на остывающие сопла реактивного двигателя и силился понять многое из всего того, что довелось ему увидеть. Трудно было поверить в такую машину, если бы она не стояла перед его глазами. Она существует!

— Куда же вы исчезли? — озабоченно спросила Ольга, сбрасывая с головы прозрачный капюшон. — Мы вас везде искали. Даже кричать пробовали. Но… — она развела руками. — И как это вас угораздило так вымокнуть?

— Нашим молодцам все нипочем, — рассмеялся Никифор Карпович, — высохнут. Зато по-настоящему на себе испытали дождь, рожденный человеком, а не природой. Три года тому назад мы с вами из-под земли достали реку и пустили ее на колхозные поля, а сейчас нам и этого мало. Теперь будет переезжать с. места на место чудесная машинка, — он любовно посмотрел на темно-красные точки остывающих сопл, — и брызгать теплым грибным дождичком.

Бабкин тут же спросил:

— А воду где брать?

— У Парамонова. Через две недельки он ее нам доставит. Вот увидите, точно по графику.

«Опять этот таинственный Парамонов, — подумал Вадим. — Неужели, как говорит Никифор Карпович, мы увидим еще новое чудо?»

Кутаясь в дорожный плащ Васютина и тесно прижимаясь друг к другу, техники понуро сидели в машине. Она мчалась с такой скоростью, что, казалось, не успевала расплескивать сверкающие лужицы на дороге. Ветер свистел в ушах, а друзьям чудилось, что это провожает их свист реактивного мотора.

После дождя особенно радостно пахнут хлеба. Ольга жадно вдыхала воздух полей.

Она всю дорогу была молчалива. Ей думалось о том, что в ее колхозе и даже везде в районе давно решена сложная задача больших урожаев. Уже поднимаются лесные полосы — защита полей. Казалось бы, столько сделано… Но нет, мало этого, мало! Вот сегодня Никифор Карпович напомнил ей о трех урожаях в год. Будут лампы гореть над полями! Будут по заказу идти обильные и теплые дожди! Широким фронтом пошла наука в наступление.

Пройдут годы, и люди позабудут о горячих ветрах, о засушливом лете и даже о коротком дне в осеннюю пору. Ольга думала о новых делах, о том, как победить нежданные осенние морозы, чтобы вместе со светом Ольгиных ламп также пришло и тепло, — пусть на дальние позиции отступит зима!..

Всматриваясь в темноту, по очертаниям рельефа и лесным посадкам Ольга узнавала знакомую дорогу. Блестели впереди квадратные лужицы, похожие на стекла парниковых рам.

«Дома неладно, — с тревогой думала она, закрывая горло от холодного ветра. — Андрюшка все еще не встает с постели… Кузьма ничего не знает. Его сейчас нельзя беспокоить… Заканчиваются последние опыты…»

Тут же она вспомнила о вчерашнем заседании партбюро. Ее выбрали секретарем вместо уехавшего на учебу Павлюкова. Партийная организация в колхозе за три года сильно разрослась. «Справлюсь ли?» — спрашивала себя Ольга. Сознание большой ответственности тревожило ее и в то же время радостно волновало.

Вчера, после бюро, она ездила к Никифору Карповичу поделиться своими сомнениями. Говорили долго… Ольга возвращалась домой уже с твердой уверенностью, что, несмотря на свою молодость, она сумеет оправдать доверие коммунистов ее родного колхоза. Больше трех лет тому назад она тоже сомневалась, когда стала секретарем комсомола. А сейчас уже есть опыт. Да и люди не те.

Шульгина записала в блокнот свои новые дела. Рядом с расчетом освещенности поля, рядом с люксами и ваттами появилась первая запись только что выбранного секретаря:

1) Поставить на бюро вопрос о внедрении новых сельскохозяйственных культур, неполивного риса, хлопка и чая.

2) О колхозном изобретательстве.

Васютин может быть спокоен. Изобретатели тоже…

— Ну, молодцы, что скажете? — Никифор Карпович повернулся всем корпусом к продрогшим москвичам. — Замерзли, цыплята? Сейчас будем дома! Ничего, такие испытания случаются не каждый день. Я думаю, что подобная дождевальная машина, хотя она сейчас дорога и срок службы у нее небольшой, может серьезно перепугать кое-кого за океаном. Это наше мирное оружие. Представьте себе Советскую страну через несколько лет, когда лесные заслоны, водоемы, оросительные каналы, машины, вроде этой, заставят нас навсегда позабыть и недороды и засуху. Хлеба-то сколько будет! Ох, как боятся «мистеры» этого нашего богатства!

Вадим, как сурок, высунулся из-под плаща и начал расспрашивать об устройстве дождевальной машины.

Васютин надвинул на лоб фуражку. Чуть поблескивали в темноте его прищуренные глаза.

— Мне и самому интересно, — ответил он. — Страсть как люблю новые машины! Только вот беда: инженеры не особенно хвастаются своей конструкцией. Больше разговаривают о погоде. Видно, у них на то есть серьезные основания.

— А у Парамонова?.. — опять начал Вадим, но в этот момент получил от Тимофея такой чувствительный толчок в бок, что сразу поперхнулся.

Он удивленно взглянул на друга. Бабкин зло прошипел ему в ухо:

— За такое любопытство надо языки вырывать. Начисто!

Весь остаток пути в разговоре с Васютиным Вадим избегал пользоваться вопросительными предложениями.

Глава 9 РАЗНЫЕ ЦВЕТА РАДУГИ

Прошло две недели с тех пор, как наши друзья приехали в Девичью поляну. Санаторий, где они жили, находился возле Степановой балки.

Сейчас это место сильно изменилось и почти ничем не напоминало тот голый овраг с ручейком, откуда начались розыски подземной реки. Здесь поставили плотину, вывели наружу студеный поток, разбили парк. На берегу искусственного озера высадили быстро растущие тополя, такие же, как и на холме.

Однако приезжим московским техникам здесь не нравилось: уж очень тихо и неинтересно. Они целые дни проводили в городе. Именно городом звали они Девичью поляну, так же как: и все колхозники. Часто, обращаясь к завхозу санатория, тете Маше, гости говорили: «Мы сегодня в городе. Если запоздаем, оставьте, пожалуйста, обед».

Когда впервые Бабкин увидел тетю Машу, то прежде всего в изумлении протер глаза. Перед ним стояла Макаркина.

Да, это была она, ее назначили хозяйкой колхозного санатория. Кроме нее, в этом небольшом домике на двадцать мест был главный врач — скромная, тихая девушка, тоже из Девичьей поляны. Она недавно закончила медицинский институт и приехала работать в свой колхоз.

В кухне орудовала маленькая, всегда улыбающаяся старушка, — она окончила курсы кулинаров у повара Тихона Даниловича.

Надо сказать, что санаторий Макаркина держала в строгости и чистоте. У нее не забалуешься! Как-то один из отдыхающих во время «мертвого часа» закурил в палате. Тетя Маша это заметила… Нет, она не кричала, сейчас у нее манера не та. Не знаем, что такое сказала провинившемуся парню строгая хозяйка, но его товарищи в шутку утверждали, что тот с тех пор вообще бросил курить.

Главный врач, тихая, застенчивая девушка, во всем полагалась на своего завхоза. Однажды она, чуть не плача, сообщила Макаркиной, что некий отдыхающий — дед Егор, самолюбивый и упрямый старик, — не хочет идти на кварцевое облучение. Тетя Маша мигом вылетела из кабинета врача, а через десять минут строптивый дед Егор, кряхтя, уже ложился под зелено-фиолетовый свет кварцевой лампы.

У ленивой и вздорной Макаркиной, какой ее знали односельчане три года тому назад, оказались золотые руки и настоящий организаторский талант. Хрустели крахмальные простыни на кроватях отдыхающих, блестели тарелки на белоснежных скатертях. Тот же дед Егор настолько опасался гнева хозяйки после того памятного случая, что пытался подкладывать газету под тарелку, боясь капнуть на скатерть. Конечно, он и получил за это «по справедливости» от вездесущей тети Маши.

По-настоящему, от души заботилась хозяйка о своем санатории. Да и не могло быть иначе! Вся ее кипучая энергия, которая раньше выливалась в злобных причитаниях и крике, сейчас пошла по правильному руслу. Теперь уже Макаркина не кричала попусту. Она знала себе цену. Ее портрет висел на доске почета рядом со знатными бригадирами, звеньевыми и другими уважаемыми колхозниками. Макаркина нашла свою дорогу.

…Сегодня Вадим робко постучался в комнату заведующей хозяйством.

Макаркина гладила. Она поставила блестящий электрический утюг на камфорку и вопросительно посмотрела на москвича. Багрецов, как всегда, собрался в город. Плащ — через плечо, шляпа — в руке. Горло завязано — очередная простуда.

— Тетя Маша, — хрипло сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза, — к обеду не ждите. Мы — в поле.

— Опять? — спросила хозяйка. Вадим почувствовал, что тон ее голоса не предвещал ничего хорошего. — Санаторную карточку, — протянула она руку.

Вадим полез было в карман, но вспомнил, что он пропустил несколько углекислых ванн, которые ему настоятельно предписаны врачом.

— Она у меня в тумбочке, — шипел простуженный Вадим, пытаясь вывернуться.

— Сейчас принесу, — Макаркина накинула белый халат и направилась к двери.

— Тетя Маша! — взмолился техник. — Ну, честное слово, это в последний раз. Бабкину так все разрешаете…

— Не я, а врач разрешает. Чего здоровому человеку сделается?

Макаркина была непреклонна. Только после процедуры и обеда она отпустила москвича. Как же иначе? Главный врач взяла под особое наблюдение этого тощего парня, говорит, что если бы не он, то всю медицину бы позабыла. А тут как никак практика!

Тетя Маша уверена, что уедет этот москвич из санатория таким же полным и краснощеким, как и все ее питомцы. Не вдаваясь в тонкости медицины, Макаркина судила о здоровье своих подопечных по округлости щек.

Друзья шли по дорожке вдоль канала. Высокий кустарник тянулся по берегу. В воде плескались ребятишки. С веселым смехом они подбирались к кустам, поднимали ветки смородины и, откинув головы назад, ловили ртом сочные красные ягоды.

Кое-кто из них, по-видимому, предпочитал зимостойкие абрикосы. Совсем еще маленькие деревца стараниями Ольги и ее помощников в этом году дали бархатистые янтарные плоды. Ребятишки по достоинству оценили абрикосы. Они удивительно сладки, вероятно, потому, что их высаживали сами ребята, когда были еще первоклассниками.

Как истый лакомка, Вадим присоединился к ребятишкам и вместе с ними выискивал самые спелые абрикосы.

Все это время со дня приезда в Девичью поляну у Бабкина упорно сохранялось отвратительно кислое настроение. «Даже физиономию набок перекосило, будто от постоянной оскомины, — думал Вадим. — Опять, наверное, сердечные тайны».

— Не улыбайтесь! Отчего вы улыбаетесь? — вдруг неожиданно услышал он незнакомый грубый голос.

Бас оказался столь низкого тона, что опытным слухом техника его можно было оценить периодов… на двадцать.

Вадим раздвинул ветки абрикосового деревца и поманил к себе Бабкина.

На желтом поле кок-сагыза шла киносъемка. Голый по пояс человек в закатанных до колена брюках тряс своей огромной рыжей бородой и кричал Стеше:

— Не пойму, чему вы радуетесь? Вы бригадир, сейчас даете указания! Будьте же, наконец, серьезны!

Стеша досадливо дернула блестящий красный поясок на белом сарафане и обидчиво возразила:

— Я всегда такая. — Она заморгала золотыми ресничками и по привычке затараторила: — Не хочу зря говорить, но сдается мне, что вы неправильно понимаете наш колхозный труд… Сейчас мы новую машину испытываем. Для нас это радость или нет? Как вы считаете? Вои посмотрите на Девчат. Ведь они прямо светятся изнутри.

Девушки, оставив работу, глядели на чудного рыжебородого режиссера, который невесть что от них требует.

Снимался полнометражный цветной фильм о кок-сагызе. Должна быть показана новая техника. Работницы ходили с аппаратами системы Филина и, поднося тросточку к одуванчику, втягивали сжатым воздухом летучие семена. Однако на переднем плане стояла другая машина, в которой частично был использован принцип молодого изобретателя. Работу этой машины для сбора семян кок-сагыза и нужно было снять, как того требовал сценарий.

Антошечкина наконец-то снималась в кино! Исполнилась ее давнишняя детская мечта. В картине она играет самую главную роль. Конечно, кто же еще, кроме нее, сможет сыграть роль знатного полевода и настоящего энтузиаста кок-сагыза Степаниды Семеновны Антошечкиной!

Стеша играет свою роль, и словно рождена она только для нее.

Не многим актрисам так повезло в жизни. Сценарий был написан живо и умело. Стеша, знатный полевод, показана не только на поле. Ее снимали в самодеятельном спектакле, там она была донной Анной. Антошечкина выступала в области на всесоюзном совещании таких же энтузиастов, как и она. Девушка на трибуне с се страстной речью и метким юмором надолго запомнится зрителям. Она спорила с весьма осторожным специалистом, который не верил ни в аппараты Филина, ни в возможность создания полноценной машины для сбора семян.

Сегодня Стеша тоже спорит. Она никак не может согласиться с рыжебородым.

Труд в самой своей основе должен быть радостным. Особенно сейчас. И если о своих делах она могла говорить с большой трибуны, не скрывая радостной улыбки, то — уж извините! — на поле у себя она останется такой, как есть.

— Антошечкина! — снова слышится рассерженный голос режиссера. — Можете улыбаться, но зачем вы ходите на носках, как балерина! Отставить! — кричит он.

Замолкает стрекотание аппарата. Оператор в черных очках устало вытирает лоб. Опять придется этот кусок переснимать.

Стеша виновато улыбается и молча возвращается на прежнее место. Проклятая привычка! Почему даже в поле, не на сцене, она старается казаться выше? Ведь она играет себя, Антошечкину, а не донну Анну. Оказывается, до чего же трудна роль, когда изображаешь саму себя. Наверное, будут смотреть эту картину сотни тысяч человек. Ну как же не захочется показаться красивее!

— Приготовились! Начали!

Стеша поправила свою спортивную шапочку и пошла на аппарат, твердо, всей подошвой ступая по земле. Оператор вздохнул, приподнял очки и прильнул к глазку камеры.

— Антошечкина! — закричал режиссер, и ей показалось, что от звука этого громового голоса сдуло ветром полгектара драгоценных семян каучуконосного одуванчика.

— Девушка! Милая!.. — уже молящим голосом причитал рыжебородый, прижимая руку к сердцу. — Да так заболеть можно. Что это вы сразу бросили улыбаться? Ну посмотрите на себя, достаньте ваше обязательное зеркальце… Полюбуйтесь! Да ведь с таким лицом только на зубоврачебном кресле снимаются. Что с вами случилось?

Ничего не могла ответить Антошечкина. Среди листвы она заметила суровое лицо Бабкина. Он как бы с укоризной смотрел на нее.

Стеша не встречалась с Тимофеем после того памятного разговора в день приезда москвичей. Казалось, что юноша избегает ее. На самом деле причины были к тому основательные. Бабкин впервые намекнул девушке о своем истинном отношении к ней. Однако он должен был знать, что никогда не уедет от родных полей полюбившаяся ему Стеша.

«Будь она не только героем, знатным человеком, известным в московских институтах, будь она академиком, и то бы не уехала!» «Человеку у нас просторно», — часто повторяла Стеша слова Анны Егоровны. А вот ему. Бабкину, технику, изучающему погоду, слишком тесно в Девичьей поляне.

Так размышлял Тимофей, наблюдая за Стешей.

О чем думала Антошечкина, мы не знаем. Однако эта случайная встреча вновь напомнила ей, что далеко не всегда можно быть совершенно счастливой.

Вадим изумлен! Солидный Бабкин — и вдруг ведет себя так непристойно. Увидев, что Стеша его заметила, Тимофей крепко схватил руку товарища и потащил его за собой.

Напрасно Димка противился и отбивался. Бабкин рассерженно сопел и тащил упиравшегося друга подальше от «одуванчикового поля».

Тимофей еще как следует не обдумал, что он скажет Стеше при новой встрече. А вдруг девушка его окликнет, — съемка может кончиться в любую минуту.

Две недели Бабкин думал об этом, и все время у него было такое чувство, словно он блуждает в темноте и не видит ни малейшего проблеска впереди.

«Напрасно, напрасно… — думал Бабкин, кусая запекшиеся губы. — И зачем только я приехал в Девичью поляну!»

— Зайчишка… зайчишка, — презрительно шипел Вадим, все еще оглядываясь назад. Ему очень хотелось посмотреть продолжение съемки. До чего же хороша была там одна девушка в голубом передничке!

— Девчонок испугался, — хрипло бурчал он, поправляя бинт на горле. Но стоило ему взглянуть на Тимофея, на его скорбное лицо, как он тут же пожалел о сказанном.

Всю дорогу до самого колхоза Вадим только и думал, как бы помочь товарищу. Сейчас он понял, что тут дело не шуточное. Как это он раньше не догадался?

«Такова печальная истина, — размышлял он, искоса поглядывая на молчаливого Бабкина. — Стеша никогда не переедет в Москву, так же как Тимофей в Девичью поляну. Значит, не совсем еще устраняется противоположность между городом и деревней. Горожанину Бабкину нечего делать в колхозе! Вот куда все упирается! А если решить эту проблему иначе? Пусть Тимка и Стеша живут в Девичьей поляне, вроде бы как на даче. Каждое утро Тимофей будет спешить на аэродром, садиться в очередной рейсовый самолет и уже через час вылезать в Москве. А почему бы нет? — спрашивал себя Вадим. — Ездят же дачники на работу. Некоторые по целому часу в электричке сидят».

Он подсчитал, сколько времени Бабкин потратит в оба конца. Выходило что-то около шести часов. Это бы и ничего, но когда Вадим перешел к меркантильной стороне дела, то пришлось почесать в затылке. Ежедневный воздушный транспорт обошелся бы молодым супругам в такую кругленькую сумму, что их пришлось бы колхозникам взять на свое иждивение. «А если Тимка купит себе спортивный самолет, — продолжал размышлять Вадим, — то, наверное, это дело обойдется дешевле. Но кто знает, какой из Бабкина получится летчик?»

Вадим сам готов стать летчиком, только бы помочь другу. Но что толку от этих наивных мечтаний? Все равно ничего путного не придумаешь.

Друзья зашли на диспетчерский пункт. Расторопный паренек по прозвищу Кузнечик, опутанный шнурами телефонов, кричал что-то в трубку, одновременно следя за вспыхивающими лампочками на щите.

— Мотоцикл или машину? — спросил он, не оборачиваясь, и тут же нажал зеленую кнопку.

Друзья из скромности попросили мотоцикл. Через минуту под окнами затрещал мотор. Бабкин надвинул по самые брови новую кепку, купленную в колхозном универмаге, и сел за руль. Вадим устроился на багажнике.

«Ну какой из него летчик? — думал он, смотря на неуверенные движения Бабкина. — На мотоцикле и то чуть в канаву не вывалил».

Проехали мимо рябиновой аллеи.

Возле новой больницы цвели красные лилии; их прямые стебли, будто только что выскочили вверх из пучков длинных листьев.

У защитной полосы уже отцвели акации. Звенели, раскачиваясь на ветру, высохшие стручки.

Тимофей остался в поле. Он должен был проверить некоторые из автоматических приборов, привезенных этой весной ребятами из института.

Вадим побродил по окрестностям и, не найдя себе дела, с попутной машиной уехал обратно в Девичью поляну. У него были какие-то свои планы.

…С трудом отыскивал Бабкин блестящие прутики антенн. В этом году их почти совсем не видно в высоких хлебах. Вскрывая герметические ящики, приборов, наполовину зарытые в землю возле антенн, Тимофей тщательно проверял, не окислились ли за эти месяцы контакты реле, не разрядились ли долговечные батареи, как работают приборы, отмечающие влажность, температуру, кислотность и другие показатели, определяющие состояние почвы.

Приборы работали надежно. Институтские ребята постарались, и Бабкин с удовольствием осматривал блестящие пайки, которые до сих пор еще не потемнели

Отвинчивая винты на металлических коробках, Тимофей рассеянно брал их по очереди в зубы, чтобы не потерять, и думал о сегодняшней встрече. «Глупо все получилось. Неужели Стеша заметила, как я бежал? Действительно, „зайчишка“! Бабкин не мог по-настоящему оценить своего поступка. — Просто мальчишество, даже Димка и то бы этого не сделал».

— Тимофей Васильевич. Скорее! — услышал он знакомый голос.

Бабкин поднял голову и увидел встревоженное я вместе с тем радостное лицо Сергея.

— Парамонов будет здесь завтра утром, — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, быстро заговорил Сергей. — Сейчас лесное звено перетаскивает старые липы в наш парк. По плану, Парамонов должен пройти через Ожоговскую рощу. Сейчас там такое творится!.. — он захлебнулся от возбуждения: — Каждый колхоз хочет побольше перетащить к себе старых деревьев. Дергачевцев мы пустили вперед.

— Не пойму толком. Почему для какого-то Парамонова надо рощу сводить?

— Дорогу мы ему делаем. — Сергей взмахнул своей войлочной шляпой. — Вон там, — указал он. — Тридцать метров ширины. За рощу не тревожьтесь. Она полностью остается. На этой дороге больше полян, чем деревьев. — Сергей поднял свои мохнатые брови и понизил голос: — А я чего хотел вам показать. Только молчите, пока про то никто не знает. Едемте, — уже совсем шепотом сказал он.

Второпях Бабкин чуть не проглотил винт. Он закрыл все приборы и поспешил за Сергеем.

Тот, не оглядываясь, мчался к своему мотоциклу, на ходу завязывая под подбородком тесемки широкополой шляпы.

С размаху вскочив на седло, он показал место Бабкину.

Тимофей никогда не видел такого комфортабельного багажника. Из блестящих стальных трубок было сделано кресло с красивым бархатным сиденьем. Это придумал Сергей. Он считал, что теперь ему никогда не потребуется автомобиль. Второе место для гостей не менее удобно, чем в «Москвиче», не говоря уже о мотоциклетной коляске.

Взобравшись на сиденье, Тимофей с некоторой опаской откинулся назад и прислонился к спинке.

— Не бойтесь, — предупредил хозяин рационализированного мотоцикла. — У меня, правда, не «Победа», да она не всем нужна. Вот Буровлев ее недавно купил. Говорит, что в «Москвиче» ему тесно — стекла плечами выдавливает… Задается!

…Сергей вел машину, как самый первоклассный гонщик. Бабкин втайне ему позавидовал.

Дороги колхозники сделали на совесть. Кирпичный завод Буровлева освоил производство клинкера, и теперь главные магистрали в колхозе «Путь к коммунизму» были покрыты красными добротными плитками. Дороги, правда, казались Тимофею очень узкими, но шире здесь и не требовалось.

Ехали мимо пастбища.

По зеленой траве медленно бродили тучные коротконогие коровы. Они были тоже кирпично-красными, как плитки Буровлева.

— Я сейчас! — крикнул Сергей и остановил мотоцикл.

Вскинув на лоб ветровые очки, он побежал посмотреть, как работает придуманная им передвижная электродоилка.

На полуторатонной машине стояла белая, словно покрытая изморозью, цистерна. Здесь же был укреплен доильный трехтактный аппарат. Длинные шланги, как змеи, тянулись по траве. Коровы, которых только что начали доить, мирно пережевывали жвачку.

Девушка в белоснежном халате сидела у небольшого щитка, куда подходили шланги, и там, открывая краны, наливала в пробирки для анализа молоко от каждой коровы.

— Нам пришлось на пастбище кабель провести, — сказал Сергей подошедшему Бабкину. Он открыл крышку на тумбочке, где была спрятана контактная втулка, похожая на штепсельную розетку, и пояснил: — Такие электроточки у меня раскиданы по всему лугу. Нечего коров гонять, они у нас к этому не привычны, ждут когда машина подъедет. Полное обслуживание. — Парень упрямо выставил лоб. — Как у вас говорят: «Дирекция не щадит затрат».

Не зря об этом сказал Сергей. Он себя всегда называл «директором молочной фермы», тогда как по штату числился заведующим. Вопиющая несправедливость! Почему Буровлев, который только и умеет кирпичи делать, считается «директором» завода? А разве у Сережки не завод? Посмотрели бы на его производство. Масло, сметана, сливки. А сыр? Специалисты приезжали, говорят, что не хуже знаменитого угличского. А это Что-нибудь да значит! «Ничего, — утешал себя Сергей. — Года через два в Москве будут знать о девичьеполянском сыре. Это вам не кирпичи!»

Проехали Сергеев завод, проехали Девичью поляну, огороды, и только тут Тетеркин заглушил мотор. Он поднял очки и указал Тимофею на поле.

Сено уже скосили. Кое-где остались еще не убранные копны. Они, как серо-зеленые шапки, стояли на земле. Но не на них сейчас смотрели широко раскрытые голубые глаза Тимофея.

Через все поле тянулась белая линия, будто лежал на земле кусок выбеленного холста.

Бабкин снял кепку, задумчиво провел рукой по ежику волос и подошел к странной полосе.

Три года тому назад, когда он бежал по этому полю с Сережкой, на срезанных травинках, на новой свежей поросли тоже оставалась полоса извести. Она указывала путь подземной реки.

Сейчас эта линия была плотной, видимо, вычерченная разведенным мелом или краской. Не оставалось никакого сомнения, что она имеет прямую связь с теми делами, о которых сейчас вспоминал Бабкин.

— Здесь пойдет река, — облизав пересохшие от волнения губы, вымолвил Сергей.

— Подземная?

— Нет. Кузьма мне по секрету еще давно сказал, что идет к нам в Девичью поляну знаменитый инженер Парамонов и ведет за собой настоящую реку. Что? Как? Ничего неизвестно.

Бабкин повернулся в ту сторону, откуда, по предположениям Сережки, должна «прийти» река, и, прикрыв ладонью глаза от солнца, посмотрел вдоль белой линии.

Где-то в траве, будто детская свистулька, тоненько пищала пичужка. Ничто не напоминало о готовящемся чуде.

— Тимофей Васильевич, может быть, вы по научному объясните, что же это будет? — быстро глотая воздух, словно ему тяжело дышать, спросил Сергей. — Не поверите, как я все науки полюбил, известные мне и неизвестные… Мало мне, Тимофей Васильевич, что на ферме все как надо поставлено, что в лаборатории у меня самая, что ни на есть лучшая техника. Только не смейтесь, — предупредил он, упрямо наклонив голову: — но кажется мне, что не может жить человек на свете, если он, кроме своего обыкновенного дела, ничего не знает. Анна Егоровна вам про геликоптеры рассказывала. Надоел, мол, ей Сережка Тетеркин со своей блажью. А все-таки чудится мне, что буду я висеть над полями и глядеть за пастбищем. В тысячи голов разрастется наше колхозное стадо. Но я хочу пощупать своими руками и все тонкости узнать не только в геликоптере, не только в фотоэлементах, которые вы мне прислали на ферму. Я хочу понять дождевальную машину, хочу все знать об Ольгиных лампах… Наконец я должен все прочитать о ветрах и погоде. Растут наши тополя, дубы, наши клены и липы. Скоро они закроют со всех сторон колхозные поля. Тут пойдет река, — указал он на белую линию. — Какая настанет погода в Девичьей поляне? Должен я знать или нет? Полгода я читал книги о климате, хотел изучить большую науку: клима-толо-гию. — Сергей, как обычно, поднял палец кверху и произнес это слово по слогам.

Бабкин невольно улыбнулся, узнав в этом движении прежнего пастушка Сережку.

— Вот вы смеетесь, — укоризненно заметил Сергей. — А я думаю, что вся эта наука пойдет по-новому. Изменится погода в Девичьей поляне, в других колхозах, во всей области… Во всей стране! И тогда откроется новая наука о том, как человек делает новый климат. Придется менять учебники географии. Ну вот, скажем, писали раньше, что в нашей области климат сухой, конти-нен-тальный. А теперь кругом вырастут леса да сады, пройдут здесь каналы да заработают дождевальные машины. И напишут тогда ученые, что климат здесь теплый и влажный.

— Если не станет лениться заведующий погодой, — с улыбкой вставил Бабкин.

— Конечно, — вполне серьезно согласился Сергей и продолжал: — «Зима в области, благодаря наличию специальных установок, длится не пять месяцев, а всего лишь три!» — так будет сказано в учебнике.

— Я и не знал, что ты стал таким мечтателем, вроде моего друга, — не скрывая своего удивления, заметил Тимофей.

— Вот попомните меня! — убежденно сказал Тетеркин. — Здесь, около Девичьей поляны, будет построена станция для управления всей погодой района.

— Ну, хорошо, — с коротким смешком заметил Тимофей. — А тебя назначат директором.

Ему был неприятен этот разговор. К чему выслушивать пустые Сережкины вымыслы? Он сам мечтал о том, чтобы в Девичьей поляне открылся исследовательский институт. Больное место затронул Сергей… Довольно!

Бросив последний взгляд на белую полосу, которая сейчас казалась розовой в лучах угасающего солнца, Бабкин молча направился к мотоциклу.

Опять и опять бродил Багрецов по новым улицам Девичьей поляны, по улицам агрогорода, который, как сказали Вадиму, скоро будет носить совсем иное название.

Зелень садов и парков. Небольшие домики с белыми переплетами террас, выглядывающие из молодой поросли будущих липовых аллей. Стадион и «Зеленый театр», где у входа стояла прекрасно выполненная бронзовая статуя Маяковского. Поэт как бы приветствовал идущих ему навстречу читателей.

Только вчера состоялся вечер, посвященный творчеству Маяковского. Багрецов с завистью слушал Антошечкину: она прекрасно и так проникновенно читала главы из поэмы «Хорошо!». Бедному Вадиму, успешно выступавшему с чтением этой же поэмы на студенческой олимпиаде, нечего было и думать выступать после Стеши. Хорошо, что вовремя заболело горло. Можно было отказаться, а то ушел бы со сцены под стук своих каблуков.

— сипло продекламировал Вадим и безнадежно махнул рукой.

«Куда мне до Стеши!.. Она читает так, что видишь этот синий небесный шелк. Будто не темное ночное небо раскинулось над головой, как это было вчера в „Зеленом театре“, а сразу засиял ослепительный день».

И кажется восторженному юноше, будто по улицам новой Девичьей поляны ходит сейчас живой Владимир Владимирович и, четко печатая шаги на звенящих тротуарах, про себя повторяет еще окончательно не вылившиеся строфы новой поэмы. Поэмы о городе среди полей.

«Почему бы не назвать этот город, во славу лучшего советского поэта, подумал Вадим, — „Маяковск“? Хорошо звучит. Надо поговорить с Никифором Карповичем».

Багрецов переложил плащ на другое плечо и зашагал дальше. С Пионерской площади он вышел на улицу Ленина и свернул в переулок.

Здесь с длинной стальной рулеткой ходили строители. Намечались контуры завтрашней улицы.

Видно, навсегда в памяти Вадима остались эти стихи.

Он закрыл глаза. Нет, не хватало воображения, чтобы представить себе это будущее! Он почему-то видел его, как ослепительный фейерверк. Огненное колесо дождевальной машины. Медленно взлетающие холодные ракеты — Ольгины лампы. Больше ничего не мог придумать Багрецов.

А тут, как на грех, в узком переулке — груды кирпича, вырытые котлованы, где копошились голые по пояс люди, Вадиму говорили, что здесь будет проходить самая красивая улица в городе.

Попробуй представь ее! Она так похожа на все остальные. И на следующей улице Вадим видел только самое обыкновенное: больницу, ясли, детсад, девичьеполянскую библиотеку, книжный магазин. Еще дальше — ветеринарный пункт.

Здесь Вадим остановился, вспомнив, что Сима Вороненкова не раз приглашала его посмотреть ее хоромы. «Напрасно вы, товарищ Багрецов, — говорила она своим чуть слышным голоском, — напрасно мимо проходите. Наше дело особенное… тонкое. Без нас колхозницам не обойтись».

Вороненок, — ее и до сих пор все так величали (за глаза, конечно), нашла, наконец, свое призвание. Выбрала и она свой цвет радуги! Училась в городе, стала ветеринарным техником и вдруг заскучала. Оказывается, больных нет, редко когда в пустующих стойлах появится подходящий «научный объект», как говорит Сергей. Однако за последнее время Сима оживилась. По ее предложению в колхозе открыли зооферму. Купили тридцать черно-бурых лисиц; и теперь Вороненкова, как говорится, «по совместительству» осваивает новое хозяйство. За высоким забором построили несколько вольер и выпустили в них, прямо надо сказать, не особенно симпатичных зверьков.

В первые дни Симе приходилось лечить только свои искусанные пальцы. Ее питомцы не болели, плодились, исправно линяли и по своей невоспитанности больно хватали хозяйку за руку, когда она приносила им мясо.

Вороненкову Вадим застал за работой. Наконец-то Симе выпал счастливый случай показать свое искусство. Старшая коровница Фрося, которая сейчас стояла посреди комнаты с заплаканным лицом, привела на ветпункт свою знаменитую рекордсменку Зойку. Корова оступилась и повредила себе ногу.

Зойка, привязанная в станке, сейчас недоверчиво смотрела карими глазами на то, как тоненькая девчонка в белом халате разводит странное пойло в очень маленьком ведре.

Сима размешивала гипс и морщила свой тонкий птичий носик. Еще бы, от ее искусства зависит многое! Корову должны были везти на сельскохозяйственную выставку — и вдруг такая незадача!

Трудно работать Симе. Чуть не все пальцы у нее перевязаны. Руки совсем не слушаются. А тут еще Ванюша Буровлев пришел, сел в угол и глаз с нее не сводит. Но что поделаешь, не может Сима ему сказать, что посторонним нельзя заходить в операционную. Он, во-первых, помог привязать «пациентку», а во-вторых, сидит. как полагается, в халате и не мешает.

Вадим тоже старался не мешать. Он вошел почти неслышно. Буровлев приложил палец к губам и взглядом указал на Симочку. Багрецов остался возле шкафа с медикаментами, покорно ожидая, когда на него обратят должное внимание. Сима его заметила, но только молча кивнула головой.

«Как искусно она работает, — умилялся Вадим, наблюдая за быстро бегающими перевязанными пальчиками. — Любит она свое дело и всяких этих „млекопитающих“.»

Наконец гипсовая повязка наложена. Сима приподнялась и, подобрав под белоснежную косынку прядь волос, сказала:

— Утри слезы, Фросенька. Повезешь свою Зойку на выставку.

Фрося шмыгнула носом, достала из кармана платок и вытерла покрасневшее заплаканное лицо.

— Симочка, я тебе так верю, так верю, как ни одному профессору! Ничего не пожалеем для тебя. Ничего! — Фрося решительно тряхнула кудряшками. — Скажу Сергею, каждый день для твоих лисенят молоко будем возить. Хоть десять бидонов. Может, они сыр у тебя едят? — с надеждой в голосе спросила она.

Уж очень ей хотелось сделать подруге приятное. Знала Фрося, что ничего не надо Вороненку, только бы лисенят своих вырастить.

Буровлев не удержался и прыснул. Он вспомнил старую басню о хитрой лисице. Может быть, поэтому спросила Фрося: любят ли звереныши сыр?

Зря смеялся Ванюша, лучше бы тихонько сидел в углу. Фрося не очень любила, когда над ней подшучивали. Особенно сейчас это ей пришлось не по нраву. Людям горе, а ему хиханьки!

Она метнула на парня один из тех внушительных взглядов, которые надолго остаются в памяти. Директор съежился и торопливо запахнул полы халата.

— Симочка, — будто невзначай сказала Фрося, — Буровлев тоже у тебя лечится? Он что, на переднюю или на заднюю ногу хромает? Больно часто я его здесь встречаю…

Лицо бедного директора постепенно приобрело цвет хорошо знакомой ему кирпичной продукции.

Наступило неловкое молчание. Вадиму казалось, что он слышит, как по швам трещит халат на широких плечах Буровлева. Самое неприятное заключалось в том, что действительно Ваня Буровлев почти каждый день заходил после работы к Симе и молча (Каменным гостем) часами просиживал возле нее, наблюдая, как она возится с порошками и лекарствами.

Вадим решил по-настоящему, по-мужски, протянуть директору руку помощи. Не погибать же парню от девичьего острого язычка?

— Послушайте, Буровлев, — сипло проговорил он. — Вы мне рассказывали, что хотели попробовать замостить весь этот двор новыми глазированными плитками, которые осваиваются на вашем заводе. Удалось ли вам, наконец, исследовать грунт? Проверили, какое потребуется количество плиток?

Буровлев не сразу понял этот хитроумный маневр. Он удивленно смотрел на москвича.

— Каждый день приходится ему проверять, — насмешливо ответила за него Фрося.

Девушка охотно верила, что двор ветпункта будет покрыт блестящими плитками, как в ванной комнате, но не потому же здесь ежедневно сидит директор?

— Надо полагать, вы уже испытывали опытный участок на этом дворе? — не обращая внимания на слова Фроси, говорил Багрецов. — Я вполне вас понимаю: всякая исследовательская работа требует наблюдения.

Вадим сказал это без тени улыбки, но растерянный директор все еще не мог понять, шутит тот или старается по-дружески выручить его. Что и говорить, у Фроськи язычок с колокольчиком. По всей деревне раззвонит, где после работы искать директора. Главное, Симочка обидится.

Но Сима имела свое суждение по данному вопросу.

— На самом деле, я никак не дождусь, когда закончатся эти опыты, — сказала она, бросив спокойный взгляд на Буровлева. — Нам совершенно необходимо привести в порядок этот двор. Если вы поможете, то я буду очень благодарна.

— Нет, правда, Симочка? — обрадовано спросил Буровлев. — Что ж вы мне раньше не сказали?

Он позабыл и о тонкой игре своего товарища, о насмешках Фроси и обо всем. Впервые Сима просит его об одолжении. Ради нее он сам готов мостить этот двор и всю эту улицу лучшими глазированными плитками, только бы ступали по ним белые туфельки Вороненка.

— Завтра сразу после работы начнем, — стягивая узкий халат, возбужденно говорил Буровлев. — Всех ребят притащу. Сделаем площадь, как зеркало, хоть на коньках катайся.

Фрося, давясь от смеха, лукаво смотрела на Багрецова. «Ни к чему нам ваша городская дипломатия, — как бы говорили ее глаза: — Зойке и то все ясно». Она похлопала корову по шее, затем обняла и звонко поцеловала в белую звездочку на лбу.

В коридоре послышались звуки, похожие на перезвон стеклянных колокольчиков. Так обычно начинались местные передачи колхозного радиоузла.

— Внимание! Говорит радиоузел колхоза «Путь к коммунизму»! В двадцать часов слушайте сообщение.

Не сразу узнал Вадим голос Петушка. На этот раз главный радист, он же диктор, заикался. Видимо, сообщение должно быть особенно важным и Петушок не мог сдержать своего волнения.

Снова зазвенели стеклянные колокольчики. Сима приотворила дверь, все молча прислушивались к перезвону.

Багрецов вспомнил, что радист ему показывал самодельные куранты, из стаканов. Стаканы были налиты водой и при ударе по ним молоточков издавали различные тона, в зависимости от уровня воды. Молоточки приводились в движение зубцами вращающегося валика.

«Вот и сейчас сидит Петушок возле микрофона, — представлял себе Вадим. — Смотрит на зубчики валика, дрожит от нетерпения. В руке у него бумажка. Он должен через три минуты прочитать особенное сообщение».

Звенели колокольцы на разные лады. Даже Зойка прислушивалась к незнакомым звукам. В открытое окно доносилось негромкое собачье тявканье Симиных питомцев — черно-бурых лисиц. Их вольеры находились поблизости.

Из репродуктора послышалось бульканье воды. Видно, Петушок, изнывающий от жары, в ожидании волнующей минуты, не выдержал, схватил один из музыкальных стаканов и опрокинул его в пересохшее горло. Сразу изменилась мелодия. Не хватало одной ноты.

— Никогда такого не было, — прошептал Буровлев.

Перезвон прекратился. Хриплый голос Петушка известил колхозников о том, что завтрашний день объявляется выходным. Вся работа переносится на воскресенье.

— Почему? — спросила Фрося, и репродуктор ответил торжественным, — даже не Петькиным голосом:

— Идет река!

Глава 10 РУЧЬИ БЕГУТ К РЕКЕ

Еще задолго до начала торжества на лугу возле Девичьей поляны собралось все население колхоза.

Солнце поднималось вместе с тучкой. Было прохладно и сыро в воздухе. Через час, освободившись от своей скучной попутчицы, солнце остановилось где-то на верхушках деревьев дальнего леса и, словно обрадовавшись, рассыпало свои смеющиеся лучи по полям.

Лучи побежали к Девичьей поляне. Веселые, нетерпеливые лица встретили их на пути. По-праздничному были одеты люди. Старики — в солидных темных тройках или белых вышитых рубашках. Парни — в светлых, хорошо, сшитых костюмах. Пожилые женщины не смогли расстаться со стариной и пришли на праздник одетые, как в дни своей молодости. Русские цветистые паневы, кофты с широкими пузыристыми рукавами, яркие шали запестрели на лугу.

Вадим совсем не спал эту ночь. Горло уже не болело, но после сообщения Петушка разве можно заснуть! Только под утро он немного забылся. Однако Бабкин тут же растолкал его и заставил собираться на праздник.

И вот сейчас невыспавшийся Багрецов стоял на лугу, протирая глаза и незаметно потягиваясь.

Подошли нарядные девушки и стайками рассыпались по росистой траве. У Вадима даже сон пропал. Казалось ему, что не Фрося бежит по тропинке, а выскочил из палисадника розовый куст и, перемахнув через старые плетни, пошел удивлять людей.

Вот, держась за руки, шагают подруги, одетые в одинаковые васильковые платья. А это трактористка Лена Петушкова расшила красными маками подол своей белой воздушной юбки. Кажется, что бежит по лугу еще не успевший приземлиться парашют.

Бабкин уже давно бросил друга и теперь, как знающий и опытный специалист, беседовал с приехавшим из Москвы академиком. Тот опирался на палку и, придерживая на груди упрямый борт пальто, который никак не хотел застегиваться, доказывал своему «коллеге», что именно сейчас надо вплотную заняться вопросами управления погодой.

— Мощная энергетическая база. Это раз, — говорил он, встряхивая аккуратно подстриженной седой бородкой. — Быстрорастущие полосы — это два, — пристукнул он палкой, — и, наконец, река, которая здесь будет… будет… — академик не спеша вытащил из кармана старинные золотые часы, — примерно через два часа! Все это позволяет мне, молодой человек, поддержать предложение секретаря райкома товарища Васютина о создании именно здесь филиала нашего института.

Багрецов заметил, что при этих словах Тимофей покраснел и начал беспокойно оглядываться по сторонам.

Подбежал «главный радист» в белой рубашке с расстегнутым воротником: видно, ему было очень жарко в это прохладное утро. Казалось, за три года он нисколько не вырос, остался таким же тринадцатилетним пареньком: те же непокорные вихры, словно ворох соломы на голове, та же непоседливость.

Он бросился к Бабкину, протягивая ему маленький приемник, но, заметив, что техник стоит рядом с важным ученым и, главное, чем-то озабочен, обратился к Багрецову:

— Вот, послушайте. Теперь уже недалеко.

Вадим поднес к уху небольшую коробочку с дрожащим хвостиком антенны.

— База четырнадцать! База четырнадцать!.. Говорит Парамонов, — услышал он спокойный голос. — Срочно шлите глиссер с запасными частями мотора «Альфа-100». Мы уже находимся в двух километрах от пункта «83».

— Откуда ты знаешь, что Парамонов близко? — удивленно спросил Вадим, прослушав радиограмму.

— А вы разве не видели вон там, — указал Петушок на белую линию, — большую-пребольшую восьмерку и такую же тройку? — «Главный радист» говорил торопливо. Он должен бежать дальше, чтобы поделиться этой новостью со всеми. — Не верите? Вот провалиться мне! — крикнул он и сразу исчез.

На машине с высокой платформой подъехали кинооператоры. Они готовились к съемке.

А народ все прибывал и прибывал…

Из соседних колхозов спешили люди на небывалый праздник. Десятки грузовиков, украшенных флагами и цветами, стояли, вытянувшись в линию.

На приготовленных заранее столбиках протянули веревки. За них заходить нельзя. Вдоль этих линий и выстроились люди. Они смотрели на восток, откуда должна показаться река.

Непонятно, как пойдет она по ровному лугу? Непонятно было и другое: по радио объявили, что всем, кто приедет на праздник, рекомендуется захватить с собой плащи и зонтики. Будет сильный дождь.

Старики под вечер смотрели на небо и посмеивались. Завтра никак нельзя ждать дождя. Видно, просчитались ученые.

На самом деле, утро сегодня было такое погожее, что каждый, даже несмышленый малец, взглянув на небо, промолвит: «Денек-то будет подходящий», а кое-кто добавит: «Откуда дождь? Матч уже объявлен». Сразу после праздника все любители футбола отправятся на стадион смотреть игру Вани Буровлева. Он-то покажет дергачевским ребятам, как надо играть! Сегодня — решающая встреча.

Но сейчас об этом позабыли не только «болельщики», а даже сами футболисты вместе с капитаном команды Буровлевым.

Все смотрели на горизонт. Каждый старался заметить первым блеск приближающейся реки. Особенно нетерпеливые девичьеполянцы хотели броситься ей навстречу, но сильное желание увидеть долгожданную реку именно здесь, около родного колхоза, пережить эту радость вместе со всеми своими товарищами заставляло их покорно стоять на месте. Ладонями защищая глаза от солнца, они вглядывались в далекое дрожащее марево.

Пар поднимался от земли. Вадим промочил ноги, бродя по росистой траве. Колхозники были почти так же нарядны, как и он — франтоватый москвич в белом шерстяном костюме. Но ни у кого не было таких мокрых измятых брюк. Любопытный Вадим не разбирал дороги. Он брел по колено в высокой мокрой траве, оставшейся нескошенной возле защитной полосы, пробирался сквозь ягодные кустарники и, конечно, не смотрел под ноги. Какое там!.. Сегодня можно бродить весь день с широко раскрытыми от удивления глазами.

Питомцы окрестных колхозов из районного Дома детей погибших воинов еще вчера нарвали для гостей целые корзины сладкой малины и вишни, крупной, как виноград, смородины и ананасного, душистого крыжовника. Они разложили эти ягоды по цветным пакетам.

Сегодня маленькие девочки в белых платьицах раздавали гостям эти пакетики. Дети звонко смеялись, заметив, как старый и очень сердитый на вид бородач с веселым смехом бросал себе в рот пригоршню спелых ягод.

А вот и повар Тихон Данилович. Он стоял на возвышении в традиционном колпаке и разливал из бочек в кружки «Полянское игристое». Сегодня усы его неудержимо стремились вверх. Они весело топорщились и напоминали часовые стрелки. Вадим с озорством подумал, что на сияющем циферблате — лице Тихона Даниловича — стрелки показывают «без десяти два».

Девушки в пестрых легких платьях, с венками полевых цветов приехали из колхоза «Радостный день». Они хотели порадовать своих соседей новым сортом ранних яблок. С полными корзинами ходили они среди гостей.

Три девушки, как показалось Вадиму, самые красивые из всех, с улыбкой подошли к нему. Польщенный вниманием, москвич боялся обидеть кого-нибудь из них и у каждой взял по яблоку.

Как бы в ответ на дары девушек из «Радостного дня», в руках у гостей появились апельсины. Это ребята ОКБ притащили чуть ли не весь свой прошлогодний запас из оранжереи. Апельсины были холодные. Они сразу покрылись капельками росы.

Щегольски одетый милиционер, тоже приехавший на Праздник, смеялся, подбрасывал на руке диковинный для этих мест плод. Может быть, вспомнил Маяковского? Настал день, когда, спрятав ненужный свисток, он может с улыбкой раздавать апельсины.

Где-то совсем рядом загремел оркестр. На грузовике, украшенном зеленью, сосредоточенно трубили в медные трубы музыканты. Вадиму казалось, что у каждого трубача за щеками по два крупных апельсина.

Приехала тетя Маша со своими питомцами — отдыхающими санатория. Она, как наседка, не отпускала их от себя. Так бы и сидели они в автобусе, если бы не вмешательство Анны Егоровны.

На песчаной насыпи, возле котлована, где должны быть построены новые колхозные склады, стояла Ольга. Впервые Вадим увидел ее с сыном. Мальчуган двух лет в соломенном картузике, в штанишках с крестообразно пересекающимися на плечах помочами ожесточенно орудовал лопаткой, строя какое-то «мощное гидротехническое сооружение». Уже был вырыт глубокий канал.

Ольга заметила в толпе Багрецова и поманила его к себе.

Сегодня она, как всегда, оделась очень просто, но Вадиму казалось, что нет никого красивее Ольги среди всех приехавших гостей. Откуда она знает, что ее пепельные волосы удивительно хорошо сочетаются с бледно-розовым, почти яблоневого цвета, костюмом? Да и вся-то она кажется цветущей яблоней. Только щеки бледны и глаза суровы. Впрочем, Ольга всегда такая… Будто веет от нее холодом, но узнаешь поближе, — и не холод это, а мягкая, ласковая прохлада в знойный палящий день.

— Стойте здесь, — повелительно сказала Шульгина, протягивая руку гостю. — И как это вас угораздило вымазаться?

Вадим растерянно посмотрел на свой костюм. Вымокшие от росы брюки заметно припудрены пылью, к ним пристал песок, да и пиджак тоже требовал хорошей чистки. Даже плащ и тот покрыт грязно-зелеными пятнами.

— Андрей! Не садись на песок! — крикнула Ольга сыну и, повернувшись к Вадиму, заметила с усмешкой: — У вас с ним одинаковый характер. Дети!..

Багрецову показалось не особенно приятным это сравнение, но разве можно сердиться на Ольгу?

— Ну что ж, познакомьтесь, — сказала она и, взяв за руку недовольного «строителя», подвела к московскому гостю. «Мама неизвестно зачем отрывает меня от дела», — как бы говорили глаза мальчика.

— Этот дядя — инженер, Вадим Сергеевич, — серьезно представила Ольга смущенного студента, волею случая бывшего «главным инженером» на колхозном строительстве. — А это существо, — Ольга вытерла сыну нос, — это Андрей Кузьмич.

Андрей Кузьмич, не глядя на старшего специалиста, протянул ему руку и заковылял к своему почти уже готовому каналу.

Как самому близкому другу, Ольга рассказывала Вадиму:

— Помните, мы были с вами на испытаниях? Лампы я проверяла, потом смотрели дождевальную установку. Так вот — в это время Андрюшка тяжело хворал. Приезжаю домой, а у сына температура тридцать девять. Звоню в город Кузьме — его нет. Страху натерпелась, не рассказать!.. Признаюсь, Вадим Сергеевич, ну и ревела я тогда! Слезы размазывала кулаками по щекам… Да и раньше — то же самое было. Неудачи замучили, ничего не получалось. Помнится самое страшное, когда вода исчезла… Я четыре ночи не спала, тоже наревелась вдосталь, а потом к глазам холодные примочки прикладывала, чтобы люди утром не заметили, как они опухли. Еще помню: один раз навзрыд ревела. Ревела от горькой обиды. А было это после Пушкинского вечера. В тот год, когда вы у нас были…

Ольга задумалась, опустила глаза и с нежностью посмотрела на сына.

— Не знаю, зачем я вам все это рассказываю… — Она смутилась и, как бы оправдываясь, быстро заговорила: — Но вот иной раз вспомнишь, и кажется очень странным, как это могли уживаться во мне два человека. Один строгий, почти что гордый. Кажется, что и ходит-то он над головами, на два метра выше всех, а другой обыкновенный — упрямая, злая девчонка, на людях храбрится, а в уголке потихоньку ревет и куксится от обиды. Кстати, вашего друга, помните, как я невзлюбила? Стыдно признаться: когда я увидела его вместе со Стешей в оранжерее, то после этого готова была разорвать Бабкина на части.

Шульгина усмехнулась и, сняв картузик с Андрюши, пригладила у него на затылке такие же светлые, как и у нее, вьющиеся волосенки.

— А что вы сейчас о Бабкине думаете? — серьезно спросил Вадим.

Она бросила взгляд на кабину машины, где сидели вместе чуть растерянный Тимофей и смеющаяся Стеша.

Медлила с ответом Ольга, внимательно наблюдая за Бабкиным, затем, как-то по-своему задумчиво улыбнувшись, сказала:

— У вашего друга особая судьба. Мне кажется, что этого комсомольца будет принимать в партию уже наша девичьеполянская партийная организация.

Багрецов почувствовал гордость за Тимку и в то же время грусть. Определенно, через два года, по окончании института, придется расстаться с товарищем. Он переедет на работу в здешний филиал Института управления погодой.

— Идет! Идет! — послышались издалека взволнованные крики.

Привстав на цыпочки, Вадим посмотрел вдаль: ничего не видно. Все окутано бледным утренним туманом, будто даль закрыли дымчатой кисеей.

Но вот на полупрозрачной кисее появилась маленькая черная точка. С такого большого расстояния, откуда за ней наблюдал Вадим, она казалось медленно ползущим жуком. А может быть, только чудилось Вадиму, что точка передвигается?

Сразу заиграли все оркестры.

Вон на платформе грузовика стоят прославленные музыканты из колхоза «Путь к коммунизму», получившие первую премию на районном смотре духовых оркестров. А это блестят трубы музыкантов из колхоза имени Ворошилова, а вон там, еще дальше, — большой оркестр колхоза «Рассвет».

Но не к ним прикованы взгляды. Точка постепенно увеличивалась и теперь словно оживала перед глазами. Казалось, что там, вдали, гигантский жук распустил свои крылышки.

Люди сгрудились около веревок. Запоздавшие старались протиснуться поближе, но уже плотная стена стояла на их пути. Наиболее находчивые ребята залезли на машины, к оркестрантам.

Вадим успел заметить за черным движущимся пятном яркий дрожащий блеск: будто шалун, спрятавшись с зеркальцем за надежным щитом, пускает оттуда веселого зайчика.

Оркестры смолкли. Музыканты не могли уже дуть в трубы: от волнения им не хватало воздуха, теснилось в груди и пересыхало во рту. Разве сейчас до музыки!

Вдруг словно новый многоголосый оркестр из тысячи труб включился в игру. Шипение, плеск воды, гудение моторов, какое-то оглушительное скрежетанье принес ветер оттуда, где двигалось необыкновенное сооружение.

Багрецов не мог определить, что же это идет по степи? Сухопутный корабль? Дом с капитанским мостиком? Но там все движется. Медленно поднимаются какие-то темные крылья, впереди них скользят ослепительно блестящие полосы. Они как бы прощупывают дорогу, — и все это гремит, гудит, окутанное белым туманом, как паром.

За машиной тянется сверкающая лента. Это река, и по ней уже плывут груженые баржи, скользят взад и вперед моторки и глиссеры.

Нет, это, наверное, сон! Скованы руки, нельзя протереть глаза. Не хочется просыпаться, а только смотреть и смотреть до тех пор, пока не появятся слезы от неустанного напряжения.

Тысячи человеческих рук, сотни машин, экскаваторов строили наши каналы. Проходили годы, пока ринется вода в сухое, уже успевшее кое-где зарасти травой русло будущей реки. По нашим гигантским планам мы должны построить столько еще новых каналов, которые нужны сейчас, сегодня.

Но вот перед тобой движется огромная машина, созданная трудами советских инженеров, и тянется за нею широкий канал. На капитанском мостике стоит человек — командир сухопутного корабля.

Заметил Вадим и мостик и человека на нем, а внизу, под мостиком, широкий балкон. Он повис над всей машиной, над всем движущимся сооружением. На этой площадке стояло несколько человек, наверное, инженеры — строители корабля.

Степной корабль сейчас находился так близко, что нетрудно было проследить, как работает эта машина, заменяющая собой тысячи и тысячи человек. Впереди движутся два соединенных вместе плоских щита, похожих на лопаты. С помощью вращающихся лент срезается верхний слой почвы, и лопаты приподнимают его вверх, слоено пироги на противнях.

Вступают в строй мощные гидромониторы. Десятки прозрачно желтых, крепких, как алмазная сталь, водяных струй разрезают грунт впереди машины. Отваливаются огромные куски и падают на мощные транспортеры. По широким лентам они выносят на обе стороны русла мокрую, блестящую, как бы облитую глазурью, породу глину, песок, известняк.

Берег становится холмистым, и течет среди этих холмов, только сегодня появившихся в степи, взбудораженная бурая река.

Приподнятые гигантские лопаты медленно опускаются и деловито, как руками, укладывают на рыхлые холмы слой земли, покрытый зеленой травой еще не скошенного луга.

«Мы бережно и ласково относимся к земле, — подумал Багрецов. — Плодородная почва снова ложится сверху. Мы не американцы, превращающие в пустыни тысячи квадратных километров когда-то богатой земли».

Вспомнил Вадим, что видел он на плуге Тетеркина такие же заботливые руки, как и на машине Парамонова. Радостно защемило в сердце.

Он повернулся к Ольге и только спросил:

— Кузьма придумал?

Но Ольга не слышала его. Она подняла Андрюшку на руки и, вытянув шею, смотрела на мостик, где стояли инженеры. Она искала среди них одного из строителей — колхозного механика. Он должен стоять с ними рядом.

Машина приближалась. Двигались, пересекались и ломались стеклянные струи гидромониторов. Казалось, что человек умножил в миллионы раз силу медленно текущей реки и теперь она сама прогрызает себе дорогу. Человеку некогда ждать, он подгоняет ее, он торопит! Бездельница река тысячелетиями выискивала себе путь, она гнала свои воды по ненужным болотным пустыням, по тундре и тайге. Повернуть ее, заставить следовать по новому руслу — такова воля человека!

«А сейчас, — как представлял себе Багрецов, — от большой реки отвели рукав и пустили его по засушливым местам среднерусской степи. Хватит на всех воды. Вешние ручьи понесут ее в новую реку; на будущий год она станет еще полноводнее и, может быть, потечет вровень с дюнами, выросшими у нее на обоих берегах».

Люди смотрят на машину, на этот блеск водяных струй, на реку, где, казалось, выплескиваются из воды солнечные лучи. Смотрят и не жмурятся.

На крыше своей «Победы» стоял застывший Буровлев. В сером костюме, тяжелый и огромный, он действительно напоминал каменную статую командора. А внизу примостилась Вороненок. Ее отросшие блестящие волосы синели, как вороново крыло. Девушка изредка поворачивала голову и поднимала вверх улыбающееся лицо.

Машина неожиданно остановилась. Замолкли звенящие струи гидромониторов. Сейчас они, кашляя от попавшего в их горла песка, выплескивали раздробленные, мятые струи. Куда же девалась их упругость? Вадим однажды видел в горах на строительстве мощный гидромонитор, струю которого нельзя было перешибить железным ломом. Чудесную силу использовали инженеры для того, чтобы протащить за собой реку. Воду они везут не в цистернах, — целая река к их услугам. Никакие алмазные буры, или так называемые бары, угольных комбайнов, применяющиеся для проходки шахт, не смогут так ловко справиться с прокладкой русла. Водяная струя не тупится и не ломается.

А впервые придумали использовать ее еще в тридцатых годах прошлого столетия русские инженеры. Тогда гидромониторы назывались «водометами». Думать нужно сейчас над сотнями машин для великих строек коммунизма. Нужны щиты Парамонова и шагающие экскаваторы, землесосы, бульдозеры и пока еще незнаемые, невиданные машины.

…Стекали обратно в реку уставшие струи.

Вадим догадался, что заминка произошла потому, что капитан (наверное, сам Парамонов) вызвал к себе на верхний мостик всех инженеров.

На лесенке показался первый инженер в сером светлом комбинезоне. На голове у него такого же цвета кепка. Инженер облокотился на поручни и кому-то улыбнулся. Белые ровные зубы блеснули на темном от загара лице.

Ольга, бледная от волнения, высоко над головой подняла Андрюшку. Вадим только теперь узнал Кузьму. Вместе с товарищами — солидными, известными инженерами, — как равный, стоял Кузьма на капитанском мостике большого корабля, которому предстоит еще плавать по всем степям Советской страны.

Вот он развернул карту. Кто знает, какие пути протянулись по пунктирам пока еще только намеченных каналов? Он смотрит на карту, что-то доказывает. Упрямый, как всегда, и, наверное, кажется Ольге, что в этот момент на виске у него прыгает такая родная беспокойная жилка.

— Ну, изобретатели, догадываетесь, почему остановилась река? — неожиданно услышал Вадим голос Никифора Карповича.

В белой фуражке, пощипывая короткий жесткий ус, стоял рядом со своими дорогими выдумщиками такой же, как и они, совсем молодой секретарь райкома. Казалось, что не было у него большего счастья на земле, чем в сегодняшний необыкновенный день. Он хотел снова увидеть зоркие, пытливые глаза своих юных друзей, прочесть в них радость и волнение. Сегодня их праздник. Торжество смелой и дерзкой мысли!

Не успел Вадим ответить, как вокруг Васютина собрались чуть ли не все ребята из ОКБ. Видно, они следили не только за диковинной машиной, но и за белой фуражкой, которая мелькала среди гостей.

— Я только что был на парамоновском щите, — рассказывал Никифор Карпович, оглядывая комсомольцев. — Ну, доложу я вам!.. Такой техники еще не знала ни одна страна в мире. Тридцатиметровый проходной щит казался многим совершенно недосягаемым чудом. Мы знаем щиты, которыми пользуются для проходки шахт в метро, но эта, правда, пока еще опытная машина не имеет себе равных. У нее собственная мощная электростанция, необычайное компрессорное устройство. Вы знаете, под каким давлением могут работать гидромониторы? — спросил он, останавливаясь взглядом на лицах ребят. Все молчали. — Так вот, скажу я вам: до тысячи атмосфер давления! Струя спокойно режет гранит. — Он помолчал, как бы наслаждаясь произведенным впечатлением. — Канал этот строится довольно глубоким, так что по нему смогут ходить большие волжские теплоходы, продолжал он. — Завтра новая река пересечет границу соседней с нами области и соединится с другой, уже существующей рекой, в которой уровень воды ниже.

Никифор Карпович снова помолчал и затем с хитрой улыбкой покрутил ус.

— Ну, а Кузьму видели? — спросил он, обращаясь сразу ко всем.

Ольга вежливо потупилась. Антошечкина мило усмехнулась и, легонько толкнув подругу в бок, сказала:

— Не хочу зря говорить, Оленька, но сдается мне, что быть тебе богатой. Мы Кузьму сначала нипочем не узнали. Ходит по мостику вроде профессора. А потом, думаем, бабушкины приметы тут ни к чему. От того, что не узнаешь человека, тот богатым не станет, а вот Кузьма вместе со всеми инженерами обязательно Сталинскую премию получит. Правда, Никифор Карпович?

— Все возможно, — лаконично заметил Васютин. — Огромное счастье для советского человека получить эту премию, но дело не в богатстве. Я думаю, что ни Кузьма, ни Ольгушка личным богатством не очень интересуются. Все вы миллионеры. Будет у вас в колхозе «открытый счет». Можно ли о большем мечтать? Вы богаты еще и другим неоценимым богатством. Не только Герои Социалистического Труда — мастера колхозных полей вроде Стеши, Буровлева и других, не только ученые, агрономы, как Ольгушка, выросли в Особой комсомольской бригаде. Нет! Ваша бригада дала стране изобретателя Тетеркина. От первых неудачных опытов, от наивных тайн пришел колхозный механик к большой науке. Пришел на великие стройки коммунизма. Он по праву занял свое место на командном мостике вместе со столичными инженерами. Смотрите на него, — Никифор Карпович протянул руку. — Это наш товарищ, и сколько еще таких изобретателей придут завтра из разных колхозов в исследовательские институты, в конструкторские бюро!.. А ну, подойди ко мне, Сергей, — обратился Васютин к заведующему фермой. — Чего прячешься? Знаю и твою страсть. Скоро в наш район прилетят твои желанные геликоптеры. Один для опытной работы передадим вашему колхозу. Прочувствуешь машину, узнаешь, будешь каждый день во сне ее видеть, и не только видеть, но и наяву представлять будущее этой машины; тогда скажем тебе, дорогой Сергей: «Иди в город, учись строить еще лучшие аппараты. Стране нужны умельцы и таланты».

Широко раскрытыми глазами смотрел бывший пастушок на Никифора Карповича и будто видел, как над его головой повис в воздухе новый, еще не виданный геликоптер, который построил он, Сергей Тетеркин.

Фрося растерянно смотрела то на Сергея, то на Никифора Карповича.

«Неужто на этот раз Сережку заберут в инженеры? — подумала она, и ее круглое лицо вытянулось. — В Москве инженеров много, а директор фермы у нас в Девичьей поляне один», — снова, как и три года тому назад, возмущалась она, но в глубине души чувствовала, что Васютин прав.

— Петушок, ты опять бегаешь со своим приемником! — Никифор Карпович вытащил мальчугана из толпы. — Не знаю, что будет дальше, но видно Анне Егоровне придется проститься и с тобой.

— Насчет чего это разговор завели, Никифор Карпович? — грубовато спросила властная хозяйка.

Сегодня она приехала на праздник в парадной форме. Золотая звезда горела на отвороте ее темно-синего костюма. Вот только с белым платком она никак не могла расстаться. Привычка, что с ней поделаешь?!

Никто до этого не видел председательницу, и вдруг она тут как тут, когда дело коснулось ее самых смышленых колхозников. «Новости какие! — недоумевала она. — Сам секретарь начинает сманивать ребят в город».

— Да вот, Анна Егоровна, — мягко обратился к ней Васютин. — Беседуем мы тут помаленьку насчет будущего житья-бытья. Склонны мы думать, что коли талант какой у человека есть и если тесны ему будут колхозные поля, то в нашей большой стране дороги ему не заказаны.

— Тут препятствий не будет, — согласилась председательница, подходя поближе и рукой придерживая звеневшие ордена и медали.

Никифор Карпович весело подмигнул ребятам и оглядел слушателей долгим, внимательным взглядом.

— Так-то, дорогие мои! — взволнованно произнес он. — Радуюсь я, будто за детей своих, что люди настоящие из вас вышли. Каждый выбрал себе светлую дорогу. В бригаде, что выдумала Ольгушка, — честь и хвала ей за это! — Никифор Карпович ласково посмотрел на Шульгину, — в бригаде у вас была одна цель, одна ясная и четкая задача: приблизить завтрашний день. Первыми увидеть то, что люди понимают под словом «коммунизм». Как маленькие ручьи бегут в одну большую реку, так и труды ваши; соединенные вместе, впадают единым потоком в широкое русло новой, еще никем не виданной реки… Вы знаете, почему сейчас остановился щит Парамонова? Почему все инженеры рассматривают карту? Почему они с таким вниманием слушают Тетеркина? А вот почему: Кузьма показывает им на карте подземную реку, найденную вами, ОКБ.

Снова зашипели гидромониторы, моторы рассерженно заревели, захлюпали широкие ленты транспортеров, выбрасывая на берег мокрый грунт.

Щит тронулся. Он шел медленно, как бы прощупывая дорогу, скрежетали зубчатые острые ленты, срезая почву впереди машины.

Вадим посмотрел вдаль. Блестящая река, будто витка, тянулась за щитом, как за челноком, и казалось, что нет ей конца…

Из-под воды, недалеко от щита, взметнулись наверх плотные прозрачные струи. Они расплывались по мутной желтой поверхности канала и пропадали.

«Наша река. Мы ее нашли, — невольно подумал Багрецов. — Она вырвалась на простор, и теперь понесет свои холодные струи вместе с водами канала. Пройдет она дальше к Южно-Украинскому каналу или Северо-Крымскому. Может быть, далеко отсюда, за сотни километров, живительные струи девичьеполянской реки напоят иссохшую, жадную почву. Кто будет знать, что эту воду нашли ребята из ОКБ? Я тоже не узнаю, однако буду чувствовать, что в свежей, душистой груше, которую я принес из московского магазина „Крымские фрукты“, может быть, есть капля девичьеполянской воды. Вот она течет, эта капля, превращенная землей и солнцем в сладкий сок, течет по желто-коричневой коже плода.

Верно сказал Васютин о нашем труде. Бесчисленными ручейками труд миллионов людей вливается в государственную реку и оттуда по строгим правильным каналам растекается по всей стране.»

— как всегда, вспомнил Вадим Маяковского.

Будто в ответ на эти мысли, снова заговорил Васютин:

— Уверен, друзья мои, вы не зазнаетесь, если я скажу, что не будь таких, как вы, выдумщиков, героев и смелых, настойчивых новаторов, то неизвестно, когда бы мы увидели машину Парамонова. — Он привлек к себе стоявших ближе всего к нему ребят и задумчиво добавил: — Ручьи бегут в один канал!..

Копытин все время молчал. Он держал в руках свернутую трубку чертежа и выискивал подходящий момент, чтобы обратиться с просьбой к Васютину. Наконец решился.

— Никифор Карпович. Помните, в прошлый раз мы с вами говорили о новом занавесе для клуба?

— А что? Придумал уже? Давай посмотрим.

— Но только это я так, — смутился художник, — посоветоваться. Не нам, конечно, такие вещи решать.

— Увидим, увидим! — Никифор Карпович взял лист и с помощью ребят растянул его перед собой.

Из-за спины Васютина Вадим смотрел на знакомую карту. Зелеными полосами протянулись по стране лесонасаждения. Несколько лет тому назад такая карта была помещена в «Правде». Но это было не все. Голубым пунктиром смелая фантазия Копытина вычертила на листе новые полосы. Сетками каналов покрылась вся страна. Новые реки синели не только в степях Заволжья и южной Украины. От Дона побежали тонкие рукава в Сальские степи. Каналы тянулись к Днестру.

И Ока, и Десна, и малые реки Среднерусской равнины — все были включены в сеть каналов колхозного мечтателя Бориса Копытина. Они как бы дополняли великий план преобразования природы.

А москвич Багрецов, тоже мечтатель, как и Борис, видел на чертеже не только небывалую оросительную систему, но и дороги, голубые дороги, по которым мчатся скоростные глиссерные поезда.

— Мне казалось, — заговорил Копытин, сквозь стекла очков следя за выражением лица Васютина, — думалось мне, что теперь, все это абсолютно выйдет. Скоро степи и пустыни получат воду по плану. А потом, наверное, и парамоновские щиты пойдут по стране.

— Возможно, Борис, возможно, — согласился Васютин. Прищурившись, он все еще рассматривал карту. — Я надеюсь, что твоя мечта станет близкой действительностью. По великому сталинскому плану советские люди изменяют климат страны. И Волга и Днепр скоро понесут свои воды в сухие степи. Это только начало. И если будет нужно, соберутся вместе большие ученые, каждый из них многие годы изучал наши реки. Достанут они из шкафов карты подземных вод, подсчитают, столько осадков выпадает в разных районах, учтут тысячи разных обстоятельств, пригласят инженеров, изобретателей, затем доложат правительству. Наконец ранним утрам Копытин получает газету и видит похожую на эту карту. Только в ней все не так.

Борис, видимо, оконфузился и опустил голову.

Никифор Карпович с улыбкой взглянул на него.

— Как говорят: мечта — это первый контур любого настоящего проекта. Вот и здесь она у тебя нарисована. — А мы — советский народ, особенный. Мы умеем мечтать и бороться за эту мечту.

Васютин еще долго смотрел на карту.

На плотный лист звонко упала капля дождя.

Анна Егоровна взглянула на небо. Глаза ее сделались влажными. Она отвернулась, вытерла их кончиком платка и стала доставать из сумки прозрачную накидку.

В репродукторе на радиомашине послышался мощный голос:

— Внимание, товарищи! Через несколько минут начнется дождь. Приготовьте плащи, зонтики. Продолжаются опыты искусственного дождевания.

Бабкин бесцеремонно снял с руки Вадима белый плащ и осторожно накинул его на плечи Стеши.

Антошечкина благодарно и восхищенно взглянула на Тимофея Васильевича: «Вот это вежливость!»

Вадим ничего не замечал. Он смотрел на Копытина и вспоминал о другой, уже вполне реальной карте, которую он видел при испытании дождевальной машины, Тогда карта района была покрыта находящими один на другой кружками. Сейчас вода из новой реки прольется сверху на поля. Вспомнил он и о дырчатых трубах Тетеркина, укрепленных на тракторе. Из них шел совсем крохотный дождь на узком участке в десятки метров. Однако и эти маленькие дела, выдумки колхозных ребят, спасли не одну сотню тонн хлеба! Эти тонны зерна, влившись в мощную реку, текущую на государственные элеваторы, дали возможность стране строить и каналы, и дождевальные машины и щиты Парамонова. «Ручьи бегут в один канал», правильно сказал Васютин.

Хлынул теплый летний дождь. Серебряные нити повисли над лугом. А сквозь них, будто сквозь стеклянную пряжу, светило яркое горячее солнце.

— Смотрите, радуга! — Никифор Карпович указал палкой на небо. — Это мы ее сделали — советские люди. Вспомните, ребята, историю. Раньше строили триумфальные ворота, арки Победы… Вот она, наша триумфальная арка, — знак победы над природой.

Дождь затихал. На спокойной воде нового канала лопались пузыри.

Щит Парамонова продолжал двигаться. Уже он прошел то место, где вливалась в канал подземная река ребят из ОКБ.

Ольга сняла с плеча Андрюшку и вытерла на его лице капельки дождя.

Мальчик схватил лопатку и, продолжая прерванное занятие, стал расчищать дорогу бегущему навстречу ручью.

В небе горела радуга. Рожденная на советской земле, она как бы обнимала весь мир многоцветным радостным сиянием.

1947–1950 гг.