Секреты гоблинов

Картина I

Роуни был голоден. Это было обычным. Голод был привычным белым шумом на задворках его головы и на две желудка. Но вчера он потратил больше усилий, чем обычно, пока бежал навстречу гоблинам и прочь от болвашек, и теперь ему требовался источник энергии.

Он позволил своим ногам отнести его на поиск еды. Кое-что он нашел около дома с жестяной крышей, принадлежавшего Мэри Моллюск, бледной даме, думавшей, что ее семейство пытается ее отравить. Она редко откусывала больше одного куска, прежде чем выбросить еду в окно. Роуни добрался дотуда как раз вовремя, чтобы поймать летящее по воздуху зеленое яблоко.

— Я бы не стала этого есть, — сказала ему мисс Моллюск. Она говорила слишком спокойно для человека, видящего вокруг одних лишь отравителей. — Оно испорчено.

Роуни вгрызся в яблоко, улыбнулся и пожал плечами. Было вкусно. Просто идеально. Она покачала головой и закрыла окно. Он подождал немного в надежде, что она кинет ему еще какую-нибудь отраву, но не дождался.

Начался дождь. Роуни покрепче завернулся в куртку и вдохнул дождевые запахи пыльной грязи и мокрого камня. Он попытался прочистить мозги. Он все еще был усталым и одиноким. Это было хуже, чем те дни, когда Башка передвигала свою лачугу, никого не предупредив и не сказав заранее, куда направляется. На сей раз Роуни знал, где стоит лачуга, но не мог туда вернуться. Она больше не была его домом.

Он скучал по Роуэну. Но он не знал, где тот может быть и откуда начинать поиски.

Ливень превратился в моросит. Каждая капля, казалось, висела неподвижно, как будто кто-то крикнул дождю: «Остановись!», и дождь послушался. Роуни пошел сквозь висящие капли.

Он решил начать с питейного дома у Упавшей стены, где он в последний раз видел брата, чтобы выяснить, кто и что знал там. Именно это нужно делать, если ты что-то потерял — пойти туда, где ты последний раз это видел, даже если это было пару месяцев назад. У него была и другая причина найти питейный дом. «Завтра мы играем у Упавшей стены», — сказала старая гоблинша. Она предложила ему гостеприимство. Роуни мог стать частью труппы гоблинов. Он мог снова быть великаном. Он мог помогать им ставить пьесы. Ну или он мог тысячу лет провести под землей в плену у гоблинов, если он был им нужен для этого.

Питейный дом назывался «У Упавшей стены», и квартал назывался так же. Это была часть южного берега, где большая часть зданий держалась на камнях из старой крепостной стены или была высечена в более крупных и крепких кусках стены. Идти дотуда было долго, и это отняло у Роуни большую часть дня. Он не торопился. Он не бежал. Его ноги все еще болели, и он не ел ничего, кроме одного-единственного яблока. Голод никуда не делся и грыз его изнутри.

Когда он добрался до питейного дома, он нашел гоблинов перед ним. Томас стоял на крыше их фургона. Он размахивал своей большой черной шляпой и кричал:

— Я впишу тебя в свою следующую пьесу! — рычал Томас. — Я сделаю из твоего лица гротескную карикатуру и вырежу на маленьких, уродливых куклах! — Окна и двери питейного дома были закрыты. Похоже, никто не слушал старого гоблина, но он продолжал впечатывать свой рык в стены. — Я сплету вокруг твоего имени бессмертный стих, и на тысячелетия станет оно синонимом насмешки и презрения!

Роуни стоял у стенки здания и гадал, чем вызван переполох. Он был рад видеть знакомое лицо, даже оснащенное длинным носом и острыми ушами, но не хотел бы становиться между сыплющим проклятиями гоблином и предметом его гнева. Он не хотел, чтобы одно из проклятий сбилось с пути и случайно попало в него.

— Извините, — сказа кто-то за его спиной.

Он отошел в сторону. Мимо него прошла маленькая, худая гоблинша, набравшая полные руки костюмов. На ней был платье, которое могла носить дама, но юбки задирались до плеч, открывая взгляду солдатскую одежду. Ее короткие волосы были мокрыми от дождя и вились.

Когда она проходила мимо него, сверху стопки костюмов упала маска. Роуни поймал ее, прежде чем она упала на землю. Маска была покрыта перьями и кончалась длинным, кривым клювом. Она вселяла беспокойство. Роуни взял ее так, чтобы пустые глаза не смотрели на него, и пошел следом за ходячей стопкой костюмов.

— Вы уронили это, — начал он говорить, но гоблинша не слышала его. Она уже орала на Томаса:

— Разве мало мы вписали наших врагов в бессмертные стихи? — спросила она. — Нам действительно нужно унижать глупую хозяйку питейного дома и ее крайне глупого мужа ближайшую тысячу лет? Серьезно? Мы уже называли злодеев в честь актеров, укравших у Семелы тетрадь со сценариями, и фермера, который натравил на нас собак, и чиновника с забавным носом. Я даже не помню, что он такого сделал, чтобы это заслужить. Что сделал тот чиновник, чтобы заслужить вечные измывательства?

Томас не ответил. Возможно, он не услышал ее:

— Я проклинаю это место! — заорал он. — Ваш эль забродит! Ваш хлеб съедят крысы! Я унижу вас в стихах!

Маленькая гоблинша забралась по ступенькам сзади вагона, толкнула ногой дверь и вошла. Дверь захлопнулась за ней.

Роуни постучал:

— Вы уронили это, — сказал он двери, но она не открылась.

— Пусть река заберет тебя! — ярился сверху Томас. — Пусть наводнение заберет твою семью и утопит твои кости! Я попрошу нашего механика сделать пару заводных воронов, и они будут каркать твое грешное имя под окном твоей спальни каждую ночь, делая неравные паузы! Ты никогда больше не уснешь! — Он понизил голос, но не сильно: — Кто-нибудь помнит его имя?

— Коб, — сказал кто-то еще. — Моего отца зовут Коб.

Это был голос кого-то молодого. Роуни выглянул из-за угла вагона, чтобы посмотреть, кому он принадлежал.

Темноволосая девочка стояла в одной из дверей питейного дома. Перед собой она держала корзину.

Томас слез с крыши фургона и встал рядом с девочкой. Дождь снова припустил, и вода стекала с его шляпы со всех сторон.

— Коб, — повторил он. — Это хороший слог для заводного ворона, чтобы он мог его запомнить и каркать ему. Что заставило тебя выйти под дождь, дочь Коба?

— Мне просто жаль, что он вас вышвырнул, — сказала девочка. — Нужно было что-то заплатить за представление, поэтому я принесла вам немного хлеба. — Она подняла корзину, которую несла. — Он свежий. И крысы еще не съели его, если только ваши проклятия не работают настолько быстро. — Она дала ему корзину.

— Я снимаю свои проклятия с вашего дома, — сказал старый гоблин. Он что-то замурлыкал себе под нос, превращая слова в песню или заклятие, что-то более сильное, чем просто фраза. — Я все еще могу вырезать карикатурную маску, похожую на твоего отца, но я снимаю все проклятия. Пусть наводнение пройдет мимо вашего порога и не замочит вам ботинки.

— Спасибо, — сказала девочка. — Все танцоры были изумительны. Скажите им.

— Хорошо, — сказал он. — Но кому принадлежит этот отзыв? Я еще не слышал вашего имени, юная дама.

— Я Кэйль, — сказала она.

Томас снял шляпу и поклонился:

— Благодарю тебя, Кэйль, за мед твоих похвал и за щедрость вашей семейной пекарни. — Он порылся в своей шляпе и извлек маленькую серую флейту: — Мне кажется, это твое.

Кэйль взяла флейту. Кто-то закричал на нее из двери питейного дома, и девочка поспешила внутрь. Дверь захлопнулась за ней.

Томас, казалось, уменьшился в размерах. Он с опушенной головой направился к фургону и едва не налетел шляпой на Роуни.

Роуни собирался сказать что-то в духе: «Простите, сэр, но одна из актеров уронила это. Я спас вещь от грязи и, возможно, гибели под чьими-то ногами». Вместо этого он просто протянул ему птичью маску, сказав:

— Возьмите.

Гоблин взял ее у него и уронил в корзину с хлебом:

— Премного благодарен, — мрачно сказал он. В его голосе не слышалось ни малейшей благодарности, а только недовольство и усталость. Потом он повнимательнее посмотрел на Роуни. — Я тебя знаю, — сказал он. — Ты сыграл нам великана, и неплохо, но потом ты испарился.

— Простите, — сказал Роуни. — Моя бабушка рассердилась.

— Ясно, — сказал Томас. — Что ж, как насчет… — Гоблин запнулся. Потом он толкнул Роуни под фургон.

Роуни проскользнул по грязи. Его не очень обрадовало, что его толкнули. Он едва не крикнул что-то о своем недовольстве. Потом он услышал стук ботинок стражи и увидел эти ботинки в щель между фургоном и дорогой. Роуни решил, что лучше промолчать.

Одна пара ботинок шагнула вперед.

— Я слышал жалобы на шум, — объявил капитан. Роуни знал его голос. Он помнил этот голос с событий в питейном доме, когда он читал приказ, стоя на столе. — Вы ничего не слышали о бешеном гоблине, швыряющемся проклятиями?

— Не слышал, — сказал Томас, — Хотя я впечатлен тем, что капитан стражи самолично разбирается со столь мелкой проблемой. Ваше внимание к самым рутинным обязанностям достойно уважения, и я очень рад вас видеть. Владельцы питейного дома не сочли нужным заплатить нам за представление, и я желаю подать свою собственную жалобу.

— Запомню, — сказал капитан, хотя не было похоже, что он собирался что-то с этим делать. — Мне также дали понять, что вчера гоблины надели маску на неизмененного ребенка перед целой толпой свидетелей. Гоблины покрыли маской неизмененного гражданина Зомбея.

— Это ужасная весть, — мрачно и серьезно сказал Томас. — Меня глубоко задевает, что кто-то считает простых актеров-Тэмлинов вроде нас способными на столь безответственный проступок.

Капитан шагнул вперед. Роуни слегка подался назад, глубже под фургон.

— Лорда-мэра очень интересует информация обо всех неизмененных актерах, — сказал капитан. — Даже о детях, даже о тех, кто надел маску всего один раз. В обмен на такую информацию лорд-мэр может обеспечить вас специальным разрешением давать представления по всему городу.

— Это очень щедро, — сказал Томас. — Очень щедро. Конечно, мы были бы счастливы оказать помощь лорд-мэру.

Роуни приготовился снова убегать. Он знал, как оторваться от стражи. Он знал, как петлять по улицам южного берега, ускользая от тех, кто ходит только по прямой. Его ногам претила сама мысль о том, чтобы снова бежать, но он все равно приготовился это делать. Если придется, он побежит. Он заставит себя бежать.

Томас продолжил:

— Если до нас дойдут какие-либо слухи о неизмененных актерах, мы немедленно вас разыщем.

Роуни вздохнул. Он задержал дыхание и не заметил этого. Ему не придется бежать. Старый гоблин не собирался сдавать его страже.

— Надеюсь, — сказал капитан. — У меня другие дела, но мои офицеры с радостью сопроводят вас в положенное место.

— Конечно, сэр, — вежливо и учтиво сказал Томас. — Конечно.

Ботинки стражи повернулись и окружили их. Роуни услышал, как Томас забирается на козлы. Спереди вагона разложился заводной мул. Роуни увидел горящий красным уголь в его брюхе.

«Они используют уголь», — в ужасе подумал он.

Мул пошел трусцой. Убежище Роуни двигалось, и скоро ему будет негде укрыться. Повсюду были только ботинки стражников.

В полу фургона прямо над ним открылся люк. Несколько пар рук схватили Роуни и втянули внутрь.

Картина II

Шестеренки лязгали. Деревянные колеса стучали. Фургон двинулся вперед, и люк в полу захлопнулся. Роуни откатился от люка и протянутых рук. Они отпустили его.

Он посмотрел вверх. Первым, что он увидел, был дракон.

Огнедышащая кукла свисала на веревках с потолка и подпрыгивала в такт движению по неровным мостовым. Колеса наехали на выбоину, и дракон оскалился прямо на Роуни, как будто пытаясь укусить его лицо. Фонари отсвечивали на острых зубах.

Он знал, что это марионетка. Он видел, что дракон состоял из гипса и бумаги на деревянном каркасе. Но он не мог не распластаться по полу и не закрыть лицо руками.

Он опустил руки, когда ничего не случилось. Марионетка нависала над ним, и все.

Перед ним также стояли четыре гоблина.

Одним из них был высокий, лысый гоблин, который жонглировал огнем. Он смотрел на Роуни так, как будто не мог толком понять, что тот собой представляет. На другой была грубая одежда в пятнах пыли и жира. У нее были длинные темные волосы, зачесанные назад и стянутые нитью — хотя большая их часть из нити выбилась. Третьей была та, что несколько минут назад несла под дождем стопку костюмов: на ней самой было больше одного набора одежды. Ее волосы вились. Она помахала ему рукой.

Четвертой была Семела, предложившая ему чая под сценой и гостеприимство.

У всех них были острые уши и очень большие глаза, хотя Семела и щурилась ими сквозь очки. Их лица были покрыты зелеными и бурыми пятнами.

— Привет, Роуни, — сказала Семела. — Я рада, что ты снова нашел нас, да.

Роуни не был уверен, что рад, что снова нашел их. Он волновался и нервничал. Он сел, осмотрелся и не был ободрен увиденным. Маски и музыкальные инструменты висели гроздьями и издавали странные звуки, соприкасаясь. Фонарь отбрасывал тени неправильных форм, и тени качались взад-вперед в такт движению фургона. Все, что окружало его, вселяло беспокойство. Пахло здесь старой одеждой и бумагой.

— Привет, — тихо и осторожно сказал Роуни.

Высокий и лысый гоблин ничего не сказал. Гоблинша в грязной одежде тоже промолчала.

— Они всегда такие, — сказала гоблинша с вьющимися волосами. У нее был высокий голос, и ее слова прыгали вокруг, как кузнечики. — Клок никогда много не говорит. Клок — это высокий. Она — Нонни. Она действительно всегда молчит. Я — Эсса. Мы были на одной сцене вчера вечером: я играла Джека, а ты старался удержать на голове маску великана.

Роуни собирался возразить, что маска великана совершенно не рисковала с него упасть и он очень хорошо ее носил, спасибо, но вместо этого он сказал совсем другое:

— Вы пользуетесь углем. — Он не собирался этого говорить, но это заботило его достаточно, чтобы его рот сказал это без разрешения. Он знал, что позволяло автоматам двигаться. Он знал, откуда берется уголь. — Заводной мул работает на угле.

— Это уголь из рыбьих сердец! — возразила Эсса. — Мы кормим Горацио только рыбьими сердцами. Для хорошего огня требуется несколько дюжин, но рыболовные суда в доках продают их оптом, и они служат почти так же хорошо, как… более крупные сердца.

— Серьезно? — спросил Роуни. Он не знал, что рыбьи сердца горят.

— Серьезно, — сказала Эсса.

— Кто такой Горацио? — спросил Роуни.

— Горацио — это мул, — ответила Эсса.

— Разве? — спросил Клок. Нонни тоже выглядела растерянно. Они явно тоже слышали это впервые.

— Да, — сказала Эсса. — Сегодня я назвала его. Ему явно было нужно имя, и мне кажется, что он похож на Горацио.

Семела шикнула на всех:

— Мне кажется, нам нужно говорить потише. Вокруг нас маршируют стражники, а стены не очень-то толстые. Пожалуйста, сядьте, ладно?

Сели все, кроме Роуни, который и так уже сидел на полу.

Клок кисло и мрачно смотрел на стены, как будто был уверен, что стражники арестуют их, что бы он ни делали и ни говорили.

Нонни присела на ящик и принялась терпеливо складывать разные фигуры из листа бумаги. Она сложила журавля, потом ящерицу, потом шестеренку. Роуни узнал почерк на листе. Это была копия объявления ло представлениях театра Тэмлинов, которое он видел на мосту.

Эсса села, принялась ерзать, снова встала и вскарабкалась на один из прибитых к стене фургона шкафов. Там она повисла вниз головой, держась коленями, и принялась мурлыкать себе под нос.

Семела сняла очки, протeрла их тряпочкой и надела снова.

Вагон остановился. Эсса перестала бормотать. Все прислушались.

Снаружи Томас что-то коротко крикнул.

— Он зовет на помощь? — прошептала Эсса. Шепот был очень громким. — По-моему, он тлько что позвал на помощь. — Она сунула руку в открытый ящик и извлекла бутафорский меч. — Хотя я плохо его расслышала. Он сказал что-то вроде «Лед тает на иве». Звучало как-то так. Что это, по-вашему, за сигнал?

— Мне не кажется, что он говорил про лед, — сказала Семела. — Мне кажется, он сказал: «Измененные умоляют о милости». Значит, мы у ворот поля мертвых.

Эсса застонала. Клок вздохнул. Нонни сложила лист бумаги в форме маски.

— Нам точно нужно спать в полях мертвых? — спросила Эсса. — Лучшее в том, чтобы вернуться домой в Зомбей, — возможность ночевать где-нибудь получше, чем поля мертвых, перекрестки или перекрестки внутри полей мертвых.

Семела покачала головой:

— Стража привела нас сюда, — сказала она. — Небезопасно отправляться домой и показывать им, где находится дом.

Роуни немногое понял из разговора, хотя внимательно слушал. Он просеял слова через мозг, как песок сквозь пальцы, и поймал, что смог. Как младший ребенок, он привык строить свои знания из кусочков подслушанных разговоров и отправил его остатки в заветный шкафчик на задворках сознания.

Где-то снаружи металл скрипнул по металлу. Роуни не знал, что это был за шум. Он не думал, что это была Башкина нога. Он так не думал. Было похоже на ворота, пытающиеся повернуться на петлях.

Фургон снова двинулся вперед, но теперь его не сопровождали стражники. Он катил по еще более неровной, чем на южном берегу, поверхности, и все пассажиры держались за стены и пол. Они проехали особенно глубокую колдобину, и Роуни прикусил язык, когда инерция столкнула его челюсти. Было больно, но он не вскрикнул. Он напряг лицо, чтобы не издать ни звука.

Фургон наконец остановился. Открылся маленький люк в передней стене.

— Мы на месте, — сказал Томас сквозь него.

А что это за место? — спросила Эсса, но он уже захлопнул люк обратно.

Весь фургон задрожал, когда заводной мул сложился обратно. Семела открыла дверь в задней стене и вышла наружу. Остальные последовали за ней. Роуни пошел последним, но Эсса остановила его в дверном проеме. Она все еще держала меч.

— Стража все еще может быть поблизости, — сказала она своим громким шепотом, — и она не будет довольна нами, если увидит тебя, потому что Томас сказал им: «Не-а, офицер, не имею представления, где может быть этот мальчик в маске, и он уж точно не прячется под нашим собственным фургоном». Так что останься внутри еще на секунду.

Она высунула нос наружу с несчастным видом. Она принялась ругаться себе под нос. Она произносила отборные проклятия с хорошим ритмом:

— Пусть у капитана стражи вырастут кошмарные волосы в ушах и пусть оба его стеклянных глаза повернутся внутрь черепа.

— Они здесь? — спросил Роуни. — Стража?

— Нет, — сказала Эсса, — но могилы тут как тут. Мы в полях мертвых. — Она вышла из фургона.

Роуни глубоко вздохнул. Он помнил, что Башка иногда посылала болвашек с поручениями на поля мертвых: например, собрать то, что растет в могильной земле. Кляксус всегда возвращался с запасом историй о том, как он отбивался от призраков. Роуни был уверен, что все схватки Кляксус выдумал, но призраки могли оказаться настоящими.

Роуни попытался ощутить себя великаном. Он поправил куртку брата на плечах и вышел наружу.

Картина III

Фургон стоял на открытом пятачке травы, окруженный могилами. Все могильные плиты были старыми и покосившимися, как зубы престарелого сладкоежки. Неподалеку одинокое дерево простирало свои кривые ветви в воздух. Роуни видел крипты, мавзолеи и памятники около ворот на другом конце поля, где были похоронены известные люди. Это выглядело как отдельный маленький город.

Дождь прекратился. Облака разошлись и теперь быстро двигались. Солнце низко стояло в небе. Воздух пах свежей грязью.

— Мы проведем ночь здесь? — спросил Роуни остальных. С побитого всеми ветрами мрачного дерева свисали старые веревки. Это было дерево палача.

— Здесь, да, — сказала Семела. — Тэмлины не могут ночевать в официальных границах города. Большинство из нас, как и другие виды измененных, ночует далеко от города, но мы можем также спать в местах, которые не заслуживают права называться местами. Сюда живые люди приходят, чтобы навещать мертвых, поэтому здесь своего рода пограничная территория, ни одно, ни другое.

— Кстати, — сказал Роуни, — кто такие Тэмлины?

— Это более вежливый термин для гоблина, — сказала Семела.

— И еще, — сказал Роуни, — я слышал, что солнце сожжет вас, если вы слишком долго пробудете в одном месте.

— Нет-нет, — сказала Семела, — хотя мы можем загореть.

Началась суматоха. Гоблины растянули лески и повесили на просушку мокрые костюмы. Они развели костер и поставили на него чайник с водой. Роуни держался от них подальше. Он наблюдал и гадал, подходит ли место их ночлега под определение безопасного. Не то чтобы он привык к безопасности, но он, по крайней мере, знал, чем опасны Башка и болвашки, или хотя бы думал, что знал. Он вспомнил, как болвашки щурились на него башкиным прищуром и звали его башкиным голосом. Он понял, как мало он знал о них и об их опасностях.

Когда все было сделано, гоблины собрались в кружок. Семела разлила чай. Томас достал корзину с хлебом.

— Поглядим, что за ужин нам удастся состряпать из подручных мaтериалов, — сказал он. — У нас есть сушеная и маринованная еда на крайний случай и хлеб, который юная Кэйль дала нам у Упавшей стены, что было очень мило с ее стороны. Все это вместе составит непритязательный ужин для артистов нашего уровня и способностей.

— Последней зимой я ел дохлую крысу, — сказал Клок.

— Это тоже было непритязательно, — сказал Томас.

— Крыса мне даже понравилась, — сказала Эсса.

Томас с шумом выдохнул. Он понес хлебную корзину по кругу. Трость, на которую он опирался, проваливалась в жидкую грязь, и ему приходилось вытаскивать ее после каждого шага.

— Вместе с хлебом поступил лестный отзыв на наше представление, — сказал Томас. — Девочке особенно понравились Семь танцоров.

— Хорошо, — сказала Эсса. — Хотя название нужно сменить. Выступаю-то одна я.

— Ты прекрасно заменяешь остальных, — сказал Томас.

Корзина дошла до Роуни, и он осторожно сунул туда руку. Он взял булочку. Его рука погладила птичью маску, все еще лежавшую там.

Он был, конечно, голоден. Неотравленное яблоко, съеденное с утра, казалось, упало на него много недель назад. Но он мог только строить предположения, что это за сушеная и маринованная еда. Может быть, гоблины ели бабочек и цветы. Может быть, они ели детские пальчики.

«Ты ел то, что они дали тебе? — спросила Башка. — Ты пил то, что они тебе предложили?» Он не знал, что произойдет с ним, если он это сделает.

По кругу пошли куски соленой речной рыбы вместо детских пальцев и сушеные фрукты вместо сушеных насекомых, и они пили из деревянных чашек семелин чай, пока Томас наигрывал мелодию на побитой гитаре. Хлеб из пекарни у Упавшей стены был еще теплым и достаточно вкусным, чтобы ему захотелось залезть между двумя его ломтями размером в кровать и заснуть. Речная рыба была соленой, мягкой и прекрасной. Чай был лимонным и сладким.

Роуни впечатлило то, что гоблины делились едой щедрее, чем кто-либо в семействе Башки, и он подавил желание сунуть немного сушеных фруктов в свой единственный карман. Он почувствовал, что расслабляется. Его ноги больше не готовились в любой момент убежать. Он перестал оглядываться по сторонам в поисках призраков и стражи. Он позволил своим пальцам греться у огня.

Потом Томас наклонился к Роуни. Старый гоблин не перестал играть, но он больше не уделял песне особенного внимания.

— Скажи мне, юный господин, где на бескрайних просторах Зомбея может прятаться твой брат?

Роуни подавился глотком чая и выплюнул большую его часть. Лимонные капельки зашипели на огне.

— Прости за неожиданный и грубый вопрос, — сказал Томас, — но мы немного беспокоимся за Роуэна. Мы научили его языку масок, и он прекрасно на нем говорил — лучше, чем кто-либо в его любительской и неизмененной труппе. Потом мы по важным делам покинули Зомбей и отправились вниз по течению. Мы вернулись и узнали, что его труппа была арестована и распалась, а Роуэн сбежал, но местонахождение его было неизвестно. Последнее место, где он давал представление, — Упавшая стена. У тебя есть какие-нибудь сведения касательно того, где он может быть сейчас?

Гоблины в кружке смотрели на Роуни своими большими глазами с яркими искрами. Роуни попытался снова не раскашляться. Мир только что изменил форму, и он больше не понимал его.

— Вы знаете моего брата? — спросил он.

— Да, еще бы, — сказал Томас. — Хороший парень и прилежный ученик, хотя и озорной ровно в той степени, в которой обязывает профессия.

Роуни потребовалось столько же усилий, чтобы проглотить это, сколько ему потребовалось, чтобы проглотить чай. Он знал, что жизнь и мир его брата вмещали больше, чем хижина Башки, но его не очень-то радовало, что он так мало об этом знает и что эти гоблины могли знать Роуэна лучше, чем он.

— Я не думаю, что должен помогать кому-то найти его, если он сам этого не хочет, — сказал Роуни. — Спасибо за ужин. Спасибо, что спрятали меня от капитана. Но… — Не было вежливого способа спросить об этом, поэтому он спросил невежливо: — Почему я должен верить вам?

Серена улыбнулась. Нонни, конечно, ничего не сказала.

— Потому что мы хорошие? — предположила Эсса.

Клок пожал плечами и кисло на него посмотрел:

— Возможно, не должен, — сказал он.

Томас вздохнул. От этого его борода взметнулась во все стороны. Он перестал наигрывать на гитаре и отложил ее:

— Потому что я клянусь тебе самой сценой, каждой сказкой и героем, в которого я когда-либо вдохнул жизнь, каждой маской, которую я когда-либо надевал и которой одалживал свой голос, что мы не причиним вреда твоему брату, а тем, что разыщем его, спасем его от огромного количества других людей, собирающихся навредить ему, включая нас. Я клянусь кровью, наводнением и огнем, и я клянусь сценой.

— Ничего себе, — сказала Эсса.

Роуни тоже был впечатлен, но все еще не убежден:

— Актеры — лжецы, — сказал он. — Вы притворяетесь. Это ваша работа.

— Нет, — сказала Семела. — Мы всегда использовали маски и недостаток фактов, чтобы добраться до правды и сделать ее еще более истинной. — Она подняла с земли камешек, вытерла рукавом и протянула его Роуни. — Вот. Более правильно приветствовать так мертвых, которые сами молчат, как камень, и привыкли таким образом общаться. Я не думаю, что Роуэн мертв, но он пропал и поэтому молчит, и я знаю, что таким образом он передавал привет ваше матери. Так что я использую его, чтобы передать привет тебе. Да — от него, но также и от меня.

Роуни взял предложенную гальку. Она была серо-зеленой и имела форму яйца.

— Привет, — сказал он.

— Добро пожаловать в нашу труппу, — сказала Семела. — Ты можешь остаться и играть с нами. Мы научим тебя языку масок, хотя мы должны делать это осторожно, да, поскольку лицедейство в последнее время слишком часто ведет к аресту и заключению. А еще надо быть осторожными, потому что твоя бывшая семья будет за тобой охотиться. Мы все еще рады тебя принять. А ты, со своей стороны, помоги нам, пожалуйста, отыскать своего брата, прежде чем придет наводнение.

Роуни убрал камешек в единственный карман куртки:

— Он может быть на мосту, — тихо сказал он. — Я ищу его там и иногда вижу кого-то, похожего на него, хотя вряд ли это действительно он. Но, может быть, он здесь.

— Мы тоже обыскали святилище моста Скрипачей, — сказал Томас, — и мы тоже не нашли его. Но мы будем искать. Мы благодарны за любую помощь, которую ты можешь оказать.

— То есть — его бывшая семья будет охотиться за ним? — спросила Эсса. — Нам снова нужно беспокоиться из-за старой Курьей Ноги?

— Да, — сказала Семела. — Поосторожнее с голубями. Скажите мне, если увидите их. Скажите мне, если они будут вам сниться, и кричите, если проснетесь от такого сна.

— Голуби не очень-то умны, — сказала Эсса. — То есть, я знала сову, которая умела поворачивать дверную ручку, и пару ворон, которые вместе играли на клавикордах. У них были ужасные голоса, но за клавикордами они были божественны. Но голуби такие глупые и грязные… Нам действительно нужно волноваться насчет них?

— Да, — сказала Семела. — Скажите, если они вам приснятся.

— Кстати, о снах, — сказал Томас. — Пора бы отправиться на покой. Завтра нам предстоит большая прогулка перед представлением и поисками. Выбирайте маски для утренней прогулки, и по кроватям. Вот, Роуни. Эта будет твоей. — Он снял шляпу, порылся в ней и вынул маску в форме лисьей мордочки. У нее были мохнатые лисьи уши, длинный лисий нос и усы.

Роуни взял маску и оглядел ее. Она улыбалась маленькими острыми зубами. Ее шерстка была короткой и жесткой, когда он гладил ее в неправильном направлении. Он снова пригладил ее.

— Ты также наденешь перчатки и шляпу, — сказал Томас, — чтобы спрятать свои не-Тэмлинские черты. Стража будет очень недовольна нами, если мы научим лицедейству неизмененного ребенка. Таким образом ты можешь прятаться среди нас, на виду и при свете дня, и сам казаться Тэмлином. А теперь все на отдых. Я все уберу. Роуни, найди себе свободный гамак в фургоне и держи неподалеку лису, когда будешь спать. — Старый гоблин залил огонь остатками содержимого чайника. Он зашипел, заклокотал и пошел паром.

— Доброй ночи, — сказала Семела.

Остатки группы ответили теми же пожеланиями. Роуни стоял на месте. Он ощупал лисьи зубы кончиками пальцев. Он только гадал, сможет ли спать в поле мертвых, в окружении могил, гоблинов и, возможно, призраков, здесь, где в древесных ветвей свисают веревки палача и в воздухе повисли кошмары, желающие кому-нибудь присниться. Он зевнул и последовал за Эссой, Клоком и Нонни в фургон. В одной руке он нес лисью маску. Другой рукой он залез в карман, чтобы убедиться, что камешек приветствия все еще лежал там.

Картина IV

Несколько гамаков вытянулись вдоль стены фургона, как постели мореходов на барже. Роуни нашел свободный, положил под него маску и принялся соображать, как туда забраться. У него ушло на это три попытки. Он никогда раньше не спал в гамаке.

Он не думал, что сможет заснуть. Поверхность была незнакомой. И солома, и веревка заставляли кожу чесаться, но по-разному, и он привык к соломе, а не к веревке. Но он много прошел с утра и съел столько вкусной и сытной еды, сколько никогда не пробовал, на закате. Две эти вещи нагоняли сон, и Роуни позволил ему унести себя.

Ему снилось, что город — это его лицо. Мост Скрипачей был его переносицей, и он чесался, когда по нему шла толпа с южного берега на северный и с северного на южный. Он проснулся и смахнул с носа жучка. Он подумал, что кто-то из болвашек в шутку положил его туда. Потом он вспомнил, что уже жил не в компании болвашек. Он открыл глаза.

Семела стояла около гамака. Она подмигнула ему. Пыльные лучи света струились в раскрытые окна в стенах фургона.

— Голуби? — спросила она.

Роуни моргнул. Он был едва ли наполовину уверен в том, где он находится, и совсем не знал, что она имела в виду.

— Тебе снились голуби? — спросила Семела.

Роуни покачал головой:

— Никаких голубей.

— Ну, это хорошо, да.

Роуни попытался сесть. Это было нелегко, и ему пришлось упереться обеими руками, чтобы справиться. Он не знал, как выбраться из гамака. В конце концов он перевернул штуковину и выскользнул на пол.

— Мальчик получил травму? — спросил Томас откуда-то из другой части фургона. — он что-то себе сломал? Он мертв? Мы уже потеряли нашего юного актера?

Эсса посмотрела на Роуни сквозь веревки и крепежи:

— Он не мертв, — доложила она. — Если только он не из тех мертвецов, что встают и идут.

— Это хорошо, — сказал Томас.

Роуни неловко поднялся на ноги. Он убедился, что не придавил собой лисью маску. Невредимая лиса ухмылялась.

Семела показала ему, где был завтрак — кусок хлеба и сушеный фрукт, оставшиеся с вечера, и немного жидкого яичного желтка, чтобы намазать на хлеб.

Остальные уже встали. Большинство держало в руках маски. У Клока была полумаска со зловеще изогнутыми бровями. У Эссы было все: дама и вторая, героическая. Семела держала маску синевато-серого оттенка. У нее были высокие, острые скулы и длинные седые волосы. Она сидела на ящике и втирала в волосы маске яичные белки.

— Это заставит волосы торчать во все стороны, — объяснила Эсса. — Она играет призрака, и ей нужно, чтобы его волосы развевались от ветра, дующего между мирами, поэтому она покрывает их яичным белком.

— Нужно было сделать это с вечера, да, — сказала Семела. Она подняла маску, чтобы посмотреть на дело рук своих, и добавила еще белка. — Они поникнут уже к концу прогулки.

Роуни стало интересно, что это за прогулка, поэтому он спросил:

— Какой прогулки?

Томас стукнул по полу фургона тростью и хитро улыбнулся:

— Роуни, сейчас мы исполним одну из главных традиций нашего ремесла, кое-что древнее и великое. Мы наденем маски и пройдем по улицам Зомбея к месту нашего представления. Мы все пойдем по одному и разными дорогами, и таким образом мы найдем своих зрителей. Те, кто заметит тебя, когда ты пойдешь мимо, те, кто пойдет за тобой, чтобы увидеть, куда ты приведешь их, не пытаясь, скажем, взять тебя под стражу, — вот наши зрители. Мы приведем их вниз к докам и вверх по течению до самого последнего мола Плавучего рынка. Нонни поедет вперед и встретит нас там со сценой. Ты знаешь дорогу?

Роуни кивнул: он знал.

— Ты знаешь несколько путей? — надавил Томас. — Ты не потеряешься, отделившись от нас?

— Нет, — сказал Роуни. — Я не потеряюсь. Я не теряюсь. — Он не всегда знал, где находится дом. Домом была лачуга, перемещавшаяся по всему южнобережью, как пожелает Башка. Но он всегда знал, в каком краю Зомбея находится.

Он задумался, не передвинула ли уже Башка свою лачугу. Возможно, она это сделала. Это может быть очень далеко, в холмах на южной окраине города. Это может быть очень близко. Она могла прислонить ее к стене поля мертвых, прямо у ворот. Она могла поставить ее где угодно.

— Хорошо, — сказал Томас. — Помни, Роуни, и все остальные тоже, — то, что мы делаем, важно. Это великая загадка нашего ремесла. Держитесь с достоинством.

— Мы делаем так всегда, когда забываем развесить афиши, — прошептала Эсса Роуни. — А то иначе никто не узнает о представлении.

Томас сделал вид, что не слышит, хотя ее шепот все еще звучал. Старый гоблин снял свою большую черную шляпу и вытащил оттуда маску с высоким лбом и железной короной. Она предназначалась для него самого. Он вынул также маленькую шляпу и пару перчаток, которые дал Роуни.

— Надень это, — сказал он, — и лисью маску тоже. А эту драную куртку ты можешь оставить здесь.

Роуни отказался снять куртку, но надел шляпу, перчатки и маску. Лисья морда пахла кожей и странно давила на кожу лица. Его нос чесался. Потом он перестал обращать внимание на маску и посмотрел сквозь нее. Он увидел окружающих сквозь лисьи глаза.

— Не сутулься, — сказал ему Томас. — Совсем не сутулься. Лисы маленькие, меньше тебя, но они никогда не сутулятся. Как и актеры. Стой и двигайся со значением. Двигайся так, как хочет маска.

Роуни не знал, как хотела двигаться маска, но он попытался встать прямо.

— Хорошо, — сказал Томас.

Маска слегка соскользнула с лица Роуни. Он попытался поправить ее. Потом он попытался спросить, правильно ли он ее надел, но Томас шикнул на него:

— Не разговаривай сквозь маску, — сказал старый гоблин, — если это зависит от тебя.

Роуни снял лисью морду:

— Почему? — спросил он. — Я сказал несколько фраз, когда играл великана.

— Сказал, — согласился Томас. — С некоторой долей необработанного таланта. И причина именно в этом.

Роуни моргнул. Он не понимал и на этот раз не собирался отложить это на потом:

— Я не должен говорить в маске… потому что это хорошо у меня выходит?

— Именно так, — сказал Томас. — Как и с заклинаниями и песнопениями, мир может измениться, чтобы подходить под твои слова. Твои собственные убеждения становятся заразными. Другие подхватывают их. Ты верил, что ты великан, говоря от его лица, и ты стал им. Зрители видели в тебе его. Они видели все собственными глазами, но они все равно поверили.

— Я стал выше? — спросил Роуни.

— Всем так показалось, — сказал Томас, — поэтому, будь так добр, не делай опрометчивых заявлений, скрываясь под чужим лицом, и в особенности не говори ничего о себе. Не произноси того, чего Семела тебе не писала. И помни, всегда помни, что проклятия и заклятия имеют последствия. Ты отстраняешься от мира, меняя его форму.

Эсса надела обе маски, одну поверх другой.

— Утро проходит, — сказала она, безуспешно пытаясь говорить терпеливым тоном.

— Верно, — сказал Томас. — Наденьте маски. И старательно высматривайте любые крохи новостей о юном Роуэне. После моста Скрипачей, доки — лучшее место, где можно спрятаться.

Семела в последний раз растрепала покрытые яйцом волосы маски и надела ее. Томас и Клок сделали то же самое. Роуни снова выглядывал из лисьих глаз. Он завязал леску над ушами и за головой.

— Не забудьте о нескольких путях, — сказала Семела.

— Разбейте лица! — сказала Эсса. Она сказала это с таким количеством надежды и поддержки в голосе, что Роуни был уверен, что ослышался.

Он вышел из фургона. Солнце уже встало и ярко светило. Оно уже прогнало большую часть утреннего тумана.

Нонни помахала им с козел и пустилась в путь. Остальные пошли пешком: по полю мертвых и в ворота. Роуни огляделся в поисках лачуги Башки. Он не увидел ее. Может быть, она перенесла ее высоко в холмы. Может быть, поблизости ее не было.

Труппа разделилась и двинулась по разным улицам и переулкам на юго-восток. Семела взяла Роуни за руку в перчатке, прежде чем он успел свернуть куда-то сам:

— Будь осторожен, — сказала она сквозь высокие скулы и развевающиеся волосы своей призрачной маски. — Если кто-нибудь коснется тебя, беги. Это будет значить, что они знают, что ты не Тэмлин. Как правило, неизмененные не трогают Тэмлинов. Похоже, они верят, что от этого у них лица пойдут пятнами. Тебя будут принимать за Тэмлина, и ты будешь в безопасности, да. Но будь осторожен. В маске ты будешь чувствителен к переменам.

Роуни пожал руку старой Тэмлинше, чтобы показать, что не боялся пятен на лице, но совсем не понял, что она имела в виду под чувствительностью к переменам:

— Это плохо? — спросил он.

— Как повезет, — сказала Семела. Похоже, ее призрачная маска скрывала улыбку, но он не мог знать наверняка.

Она развернулась и пошла своим путем. Роуни пошел своим.

Все дороги к докам шли вниз. Они петляли и поворачивали, ведя мимо крутого склона оврага с Южнобережьем сверху и рекой снизу. Некоторые из этих улиц были настолько узкими и крутыми, что по ним приходилось не идти, а карабкаться. Ступени лестниц были вырезаны в камне или построены поверх неровных склонов деревянным настилом.

Роуни шел к Плавучему рынку по этим лестницам. Он вспомнил те поручения Башки, которые приводили его к докам — как правило, требовалось что-то отнести или что-то забрать, даже не зная, что именно он несет. «Возьми маленький сверток у женщины с баржи, у которой нет левого уха, — говорила Башка. — Принеси его мне, ну. Но не суй туда своего носа и обязательно убедись, что у нее нет именно левого уха».

Роуни и Роуэн ходили в доки вместе. У Роуэна обычно находились одна-две лишних монетки, заработанные пением на мосту Скрипачей или подработкой у каменотесов около Упавшей стены. На них он покупал им какой-нибудь еды — жирные рыбные пироги или странные фрукты из дальних стран, — и братья ели завтрак, сидя на каком-нибудь свободном молу, свесив ноги в воду и наблюдая, как мимо проплывают баржи.

Иногда они выдумывали, откуда приплыли эти баржи и куда они направляются. Иногда они воображали, как вокруг них, по всему мосту Скрипачей, вверх и вниз по течению, на всех петляющих улицах, разворачиваются пиратские бои. Иногда у Роуэна было достаточно денег, чтобы купить лишний рыбный пирог, и они делили его. Он всегда отдавал младшему брату больший кусок.

Три голубя поглядели с крыши на лисью маску Роуни, отвернулись и принялись выискивать в соломе зерна. Роуни задался вопросом, не Башкины ли это голуби. Он раздумывал, послала ли сегодня Башка на реку кого-то из болвашек — чтобы принести ей рыбьи головы или странные посылки, или поискать его, или поискать Роуэна.

Роуни поглядел через плечо, не идут ли за ним болвашки. Вместо этого он увидел других людей, следовавших за ним.

Маленькая толпа любопытных шла за ним, забыв, куда она собиралась идти и что она собиралась делать. Кто-то был старым, кто-то молодым. На ком-то была дорогая одежда, на ком-то подешевле. Они шли на безопасном расстоянии, глядя на него, желая знать, куда он пойдет и что он будет делать.

Сработало. Роуни повел за собой зрителей.

Не все замечали, как он проходил мимо с достоинством и значимостью маски. Кто-то спешил по делам и не позволял себе отвлечься на лисью маску. Их глаза не останавливались на нем. Их внимание скользило мимо. Он был чем-то странным, чем-то, чего здесь не должно было быть, поэтому прохожие, которые не станут зрителями, проходили мимо и предполагали, что, если его здесь не должно быть, его здесь нет.

Роуни шел при свете дня с лисьей мордочкой поверх своей собственной, и кто-то вообще его не видел. Он прятался и кричал о себе — одновременно. Он не знал, как это могло работать, и не хотел долго об этом думать, чтобы оно не перестало работать, поэтому просто шел. Он позволил лисьей маске показывать ему, как идти.

Зрителей теперь было больше. Он знал это по шуму, который они производили, втиснувшись большой толпой в узкий петляющий лаз. Роуни оглянулся, чтобы увидеть, сколько их было.

Он увидел болвашек. Он увидел Щетинку, Кляксуса и Жирного, влившихся в следующую за ним толпу. Щетинка криво усмехнулся.

Болвашки сняли заклятия. До этого Роуни был Роуни, и лисой, и чем-то, что не было ни тем, ни другим, и чем-то, что было и тем, и другим. Теперь он был только чем-то одним. Сквозь маску было плохо видно, и он споткнулся о выбитую ступеньку. Он пытался продолжать двигаться вперед, не упав с лестницы окончательно и не скатившись до самых доков, в крови и синяках.

Толпа зрителей поредела, не интересуясь больше тем, что дальше сделает актер в маске и куда он пойдет. Заклятие было сломано. Болвашки сломали его одним взглядом и усмешкой, не приложив никаких усилий.

Когда Роуни дошел до Плавучего рынка, за ним шли только болвашки.

Картина V

Доки пестрели решетками. В каждом решетчатом куполе и арке были маленькие отверстия ля стеклянных окон. Окна защищали от дождя и пропускали солнечный свет — если, конечно, стекло не выпало: в таком случае окно пропускало и дождь, и свет. Пахло рыбой, водорослями и дегтем. Гомон и тяжелые запахи поднимались от Плавучего рынка на улицы и проходы склона оврага. Роуни слышал и чуял все это еще до того, как круто свернуть за последний угол и увидеть рынок воочию. Тут он сорвался на бег. Болвашки пошли за ним.

Узкие молы, окруженные плавающими бочками, выстреливали из берега в реку. Маленькие баржи и плоты были привязаны к каждому молу, тесня друг друга, и каждая из них служила также и лавкой. Плавучий рынок был куда больше, громче и суматошнее, чем Рыночная площадь на Северном берегу. Торговцы кричали, сыпали заклятиями и пели о том, что они собирались продавать.

— Гамаки, удобные гамаки, сплетенные из лучшей шкуры кальмара!

— Сахарный тростник и морская соль для вашей еды и магии!

Роуни ввинтился в толпу, окружавшую молы ниже по течению. Он пробежал под лебедкой с клеткой Пекаря, макавшей какого-то несчастного булочника в реку за то, что он продавал не то слишком маленькие, не то слишком большие, не то слишком черствые буханки хлеба. Роуни заставил свои ноги научиться перемещаться по неровной поверхности, повинующейся прихоти реки. Он нырял и шмыгал между людьми. Никто не трогал его и не загораживал ему дорогу, хотя никто его и не замечал. Он надеялся оторваться от болвашек в этом шуме и суете, вильнуть назад и присоединиться к гоблинам.

Лисья маска давила ему на лицо, ярко раскрашенная, она как будто кричала: «Здесь я! Вот! Прямо тут!», но он не мог снять ее, не явив миру свое собственное неизмененное лицо.

Торговцы фруктами и рыбой выкрикивали свои предложения по обе стороны от него. Резкий акцент живущих выше по течению мешался с мягкими слогами обитателей районов ниже по течению:

— Морская рыба! Речная рыба! Сушеная и соленая пыльная рыба!

— Редкие груши и айва! Фиги и лимоны с побережья!

В самом конце дальнего мола, под ощерившейся пастью лишившейся стекла решетки стояла жалкая фруктовая лавка и несколько бочек. Одинокий продавец выставил на прилавок несколько корзин несчастного вида яблок и даже не пытался привлечь к ним внимание. Он поглядел на Роуни и, потеряв интерес, снова отвернулся.

Роуни обернулся. Болвашки неспешно следовали за ним. Им не нужно было спешить. Ему больше некуда было бежать. Он мог сдаться болвашкам или кинуться в реку, а течение было очень сильным. Еще никто не пересекал реку вплавь.

Болвашка-Щетинка хмыкнул, подобравшись поближе. Это было обычное его хмыканье. Оно не принадлежало Баше. Роуни не видел в его лице Башки, глядевшей его глазами, носившей его, как маску.

На Роуни была маска. Он встал, как лиса, хитрая и гордая.

— Вы меня не поймаете! — сказал он, зная, что это правда.

Он прыгнул на бочку, оттуда — на баржу продавца рыбы, а там он скинул канат и отправил баржу по течению. Потом он перебежал палубу и прыгнул в свободное пространство между молами. Куртка развевалась за его спиной, как парус. По пути он зацепился за перила баржи и подтянул себя на борт.

Река взялась на баржу продавца фруктов и погнала ее по течению. Торговец одновременно ругался и греб, но его проклятия были неуклюжими и вряд ли могли прилипнуть.

Все три болвашки поспешили к тому месту, где только что была баржа, и злобно уставились на воду, отделявшую их от Роуни.

Роуни поклонился. Он снял маску и сунул себе под рубаху. Он спокойно прошел на нос баржи. Шкипер был полностью занят продажей рыбных пирогов, прекрасно выглядевших и пахших, поэтому не обратил внимания на слезавшего по швартовам Роуни, как будто у того было полное право слезть по швартовам. Он влился в толпу и отправился на поиски гоблинской сцены.

Роуни скользил между людьми. Он двигался быстро, но не бежал. Он не хотел обнаруживать свою спешку. Он не хотел ничего обнаруживать.

Это была более дорогая часть Плавучего рынка, и здесь решетки еще не лишились стекла. Собравшиеся здесь торговали более деликатными вещами вроде тонкой ткани и крошечных механизмов, тем, что нужно было беречь от шторма. На одной из барж были экзотические животные в клетках. Производители мыла предлагали прохожим понюхать их товары. Высокий мужчина с выцветшими, глубоко посаженными глазами продавал изделия из слоновой кости. Еще один прилавок демонстрировал хитрые устройства, изящно исполнявшие бесполезные вещи.

Роуни вглядывался в каждое лицо: не похож ли кто на его брата? Он обращал особенное внимание на людей с бородами на случай, если Роуэн нарисовал или наклеил себе фальшивую бороду, чтобы за ней прятаться. Он рассматривал команды барж на случай, если Роуэн записался на корабль, чтобы сбежать из Зомбея и от капитана стражи. Роуни задумался, сможет ли его брат действительно уплыть без него. Он прогнал от себя эту мысль.

На дальнем краю мола выше по течению, прямо под мостом Скрипачей был привязан простой плот. На нем покачивался гоблинский фургон.

Клок стоял перед фургоном, все еще в полумаске, со сложенными на груди руками. Гоблин смотрел сверху вниз на тощего и потрепанного мужчину с рыболовным амулетом на шее. Мужчина кричал, и вокруг ссорящихся уже собрался народ. Роуни проскользнул в самую их гущу.

— Это мой мол! — хрипло орал мужчина. — Я даю свое представление здесь!

Клок поднял бровь достаточно высоко, чтобы она вылезла из-под маски (у которой были собственные брови):

— Представление?

— Да, представление! — сказал мужчина, указывая на Клока пальцем, будто собираясь свалить его им с ног. — Толковое представление без всяких масок! Я могу проглотить рыбу за четыре пенни, а за пять я проглочу любое другое живое существо. Ты так можешь, гоблин? Спорим, тебе не удастся.

У мужчины в руках было ведро, в котором ползали разные живые существа. Клок сунул туда руку, зачерпнул горсть и показал толпе краба на один укус, улитку и извивающегося червяка. Он подкинул в воздух краба, потом улитку, потом червяка. Он принялся ими жонглировать. Потом он добавил два метательных ножа, и их лезвия блестели на солнце. Он поймал ртом краба, улитку и рыбу и проглотил их, одновременно поймав по ножу в каждую руку.

Толпа засвистела. Роуни захлопал. Потрепанный мужчина яростно шагнул вперед, но наткнулся взглядом на ножи, которые Клок непринужденно держал в руках. Он попятился назад, схватил ведро и припустил прочь.

Клок поклонился. За его спиной мягко опустилась и стала сценой стена вагона. Он сделал заднее сальто, приземлился на платформу и снова принялся жонглировать, пока к нему присоединялись другие гоблины. Семела и Эсса привели с собой своих зрителей и проскользнули в фургонную дверь за кулисы.

Роуни думал, куда лучше пойти, когда пришел Томас и встал за его спиной. Старый гоблин держался так, что его почти невозможно было заметить, даже в маске, даже с огромной черной шляпой на голове.

— Ты снял маску, — сказал он лишенным выражения голосом. — И ты не посчитал нужным привести с собой зрителей.

— Я едва не привел с собой болвашек, — прошептал в ответ Роуни. Томас непонимающе на него взглянул. — Детей, живущих с Башкой, — объяснил Роуни. — Возможно, она их послала.

Томас издал низкий горловой звук:

— Прекрасно, — сказал он, хотя явно не думал, что это прекрасно. — Скажи об этом Семеле, как только доберешься за кулисы, что тебе придется делать очень осторожно. Зайти за эти ящики, надень маску — ведь ты ее не потерял? — и проскользни под сцену. Стукни трижды в пол фургона, и Нонни тебя впустит. В течение представления ты будешь помогать ей за кулисами.

Это не могло не разочаровать.

— Я не буду участвовать в постановке? — спросил Роуни.

— Ты совершенно точно будешь в ней участвовать, — сказал Томас, поправляя шляпу. — Только в той ее части, которая происходит за сценой. Не то чтобы у тебя было время и возможность выучить слова или хотя бы научиться читать. Твое ученичество только началось.

— Я умею читать, — спокойно сказал Роуни.

— Не волнуйся, — сказал Томас. — Я понимаю, что грамотой владеют далеко не все…

— Я умею читать, — снова сказал Роуни.

— …И мы не можем ожидать, что ты один из них.

— Я умею читать! — крикнул Роуни.

Высокая морячка с несколькими косичками ущипнула Роуни за руку:

— Заткнись и смотри представление, — сказала она. — Гоблины жонглируют огнем.

— А, — удивленно прошептал Томас. — Понятно. Прекрасно. Меньшему придется тебя учить. А теперь, пожалуйста, хватит орать и незаметно проберись под фургон.

— Вы выяснили что-то о Роуэне? — спросил Роуни.

— Нет, — сказал Томас, — хотя я прибегнул ко множеству методов, известных наблюдательным людям. А теперь поспеши за кулисы. Постановка должна уже начаться.

Роуни поспешил. Он спрятался за ящиками, надел маску и нырнул под сцену, надеясь, что, если кто-то застанет его за эти занятием, его примут за гоблина. Может быть, так гоблины и менялись. Может быть, если достаточно народу поверит, что ребенок принадлежит к гоблинам, он и вправду станет гоблином. Роуни сунул руку под маску, чтобы проверить, не заострились ли у него уши. Нет, только лисьи уши были острыми.

Он трижды постучал в пол фургона. Открылся люк. Он забрался в него.

Картина VI

За кулисами было очень много действия и очень мало мечта. Нонни делала сразу несколько вещей одновременно с помощью веревок, рычагов и множества устройств. Эсса подпрыгивала и бормотала себе под нос на вид без особого смысла. Семела тихо сидела в углу с закрытыми глазами, но она все еще выглядела напряженной и наполненной мощью, как натянутая струна или качающийся на верхушке холма камень, который вот-вот спровоцирует лавину.

Эсса заметила Роуни:

— Вот и ты! — сказала она. — Это хорошо, потому что мы как раз начинаем. Клок только что закончил жонглировать, и Томас вышел рассказать вступительную часть к «Железному императору». Я не знаю, почему он так называется: император появляется только в последнем действии, так что название у пьесы неподходящее. Нужно назвать ее как-нибудь иначе. Постарайся что-нибудь придумать, хорошо? Но пока что тебе нужно не попадаться под ноги и тянуть за веревки, за которые Нонни скажет потянуть. Не то чтобы она тебе что-то скажет. Тяни за веревки, на которые покажет Нонни. Ладно, хорошо. Разбей лицо.

— Почему ты все время повторяешь это? — попытался спросить Роуни, но она уже проскользнула сквозь занавес и принялась оплакивать беды древнего королевства.

Роуни снял шляпу и перчатки и отложил в сторону лисью маску. Он подошел к Семеле. Он старался не давать доскам скрипеть под своими ногами, но они все равно скрипели.

— Кое-кто из Башкиных внуков здесь, — шепотом сказал он ей. — В доках. Несколько из них. Может быть, они еще не в толпе зрителей, но они вполне могут скоро сюда добраться.

Бледная маска Семелы повернулась к нему:

— Спасибо, Роуни, — сказала она. — Я усилю четвертую стену. Немного сложно делать это на воде, но я это сделаю, да.

Она принялась бормотать заклинания себе под нос. Нонни хлопнула Роуни по плечу ногой (обе ее руки были заняты рукоятками и мехами) и показала на веревку. Роуни потянул за веревку.

Марионетка дракона клацнула зубами у него за спиной.

Роуни бросил веревку, помахал руками в воздухе и посмотрел сверху вниз на куклу, чтобы показать, что он ее не боится. Нарисованные глаза дракона посмотрели на него в ответ.

Нонни взглянула на него с укором. «Не та веревка», — говорил этот взгляд. Она более настойчиво ткнула пальцем ноги. Роуни потянул за следующую веревку и почувствовал, как фургон меняет форму под ним. Гладкие расписанные стены и башни показались по обе стороны сцены. Платформа стала городом.

— Взошла полная луна, — сказала Эсса на сцене, поглядев вверх. На сцене была ночь, хотя над ними светило солнце. Эсса сказала так, это стало правдой, и все поверили.

«Железный император» был историей о призраках. Роуни видел сцены пьесы краем глаза, когда не тянул за веревки и не нажимал рычаги по команде Нонни.

Эсса играла и Принцессу, и Законного Наследника. Клок играл Незаконного Наследника. Если вдруг на сцене требовалось появиться одновременно Законному Наследнику и Принцессе, Клок и Эсса менялись масками.

Семела была призраком старой Королевы, и она появлялась в клубах голубого дыма и в синем пламени. Это каждый раз впечатляло, даже из-за сцены, даже когда Роуни видел Семелу, скорчившуюся подальше от глаз зрителей.

Нонни сама производила дым и огонь. Она явно не доверяла Роуни ничего взрывоопасного. Роуни это не задевало. Вместо этого он вертел ручки музыкального ящика. Он играл медленные и траурные мелодии, знаменуя дымно-огненные появления Семелы.

Роуни слышал испуганные и удивленные восклицания, как будто действительно была полночь, а не ясный солнечный день, как будто Семела действительно была духом и ее волосы развевались от ветра, дующего между мирами, а не просто надела маску, намазанную яичным белком, чтобы волосы торчали во все стороны. Громкий, повелительный голос Семелы сочетался с музыкой и дымом, и все это меняло природу вещей.

А потом все пошло наперекосяк.

Сначала сломался музыкальный ящик. Он сломался с шумом. Он должен был издать длинную траурную ноту, а вместо этого вскрикнул, как упавший со стены павлин. Это не звучало призрачно или загадочно. Это не имело ничего общего с ветром между мирами.

Нонни уставилась на Роуни. Роуни пожал плечами. Он ничего не сделал неправильно. По крайней мере, он не думал, что сделал что-то неправильно. Нонни отставила злосчастный музыкальный ящик в сторону, и пьеса продолжилась.

Они сменили декорации с городских башен на открытое море. Море было простыней, серой и невесомой, и они вдвоем держали противоположные концы и трясли их, чтобы создать волны.

Потом волны загорелись.

Внезапно взлетел синий фейерверк. Искры попали на газовую простыню, и простыню охватило пламя. Роуни и Нонни бросили ее.

Эсса взяла у Клока меч Незаконного Наследника, зацепила им горящую простыню и сбросила ее со сцены в реку.

Потом появились голуби.

Птицы налетели со всех сторон, подхватили горящее полотно и удержали его в воздухе. Огонь распространился и сменил цвет с бледно-голубого на ярко-оранжевый. Он перекинулся на птиц. Голубиные перья загорелись жирным пламенем, но они все равно замахали крыльями и пролетели над зрителями с горящим морем-простыней в клювах.

Птицы кричали, умирали и падали. Простыня порвалась на части и тоже упала. Огонь двинулся на публику. Он перекинулся на ближайшие баржи-прилавки Плавучего рынка. Люди принялись кричать и толкаться. Кто-то с громким плюхом упал в реку, чтобы спастись от огня. Баржи загорелись.

Один голубь упал на сцену и принялся тлеть там. Эсса откинула его мечом. Мертвая птица шипели и дымилась, упав в реку.

Томас снял маску и печально поглядел на бывших зрителей.

— Представление закончено, я боюсь, — сказал он остальной труппе. — Лучше бы поднять якорь, пока толпа не оправилась немного и не решила зарезать нас и утопить.

За сцену вошла Семела:

— Отправимся вверх по течению, Нонни.

Клок и Эсса отвязали швартовы, державшие плот с фургоном у мола. Нонни связала несколько кусков провода и пружин, продела в них четыре винта и привязала всю конструкцию к задней части плота. Винты стали вращаться и потянули плот с фургоном вверх по течению, прочь от мола. Они прошли под мостом Скрипачей и места, откуда Роуни всегда кидал камешки, где Роуэн научил его кидать камешки матери. Он ощупал камешек в своем единственном кармане, тот, что Семела дала ему на поле мертвых, тот, что был приветом от Роуэна. Он подумал о том, чтобы кинуть его в воду, чтобы поприветствовать мать, которой он не помнил. Вместо этого он оставил камешек в кармане.

Гвалт и вопли Плавучего рынка затихли вдали. Роуни увидел Щетинку-болвашку, стоявшего немного в стороне от толпы. С ним стояла Вэсс.

— Все из-за меня, — сказал он. — Представление было проклято из-за меня.

Семела встала рядом с ним:

— Это было предназначено для нас обоих, — сказала она тоном, который должен был быть утешающим. — Эти проклятия были направлены на нас с тобой.

Картина VII

Плот с фургоном плыл против течения. Роуни сидел на краю крыши, свесив вниз ноги, и смотрел, как мимо проплывает река. Город уже исчез из виду. Мост Скрипачей скрылся за излучиной. Роуни не помнил никаких других мест, кроме Зомбея, а теперь он и его не видел.

Нонни стояла сзади и рулила плотом, касаясь своей гребной конструкции шестом.

Клок и Эсса сидели около Роуни с удочками. Они пока ничего не поймали. Механизм Нонни отпугивал всю рыбу.

Семела сидела спереди, на козлах. С ней сидел Томас, невидимый под низко сдвинутой огромной черной шляпой. Роуни не думал, что старый гоблин мог видеть что-то, кроме внутренностей своей шляпы, но тот внезапно показал вперед своей тростью и стал указывать направление:

— Впереди скалы! Нонни, осторожно поверни направо. Иначе мы разобьемся, затонем и вернем лицо реки к нему домой, на речное дно. Тогда ничто не сможет запретить наводнению перевернуть вверх дном весь Зомбей. Если честно, это идеально подходит моему настроению, так что вперед, рули прямо на скалы, если тебе это по вкусу.

Нонни обогнула скалы.

— О чем это он? — прошептал Роуни.

— Грядут наводнения, — сказала Эсса. — Ну, то есть, наводнения всегда грядут, но сейчас они действительно надвигаются. Послушай. Я уверена, что ты услышишь.

Роуни прислушался к реке. Он слышал ее каждый день под слоем остальных звуков. Он знал ее голос — и его тембр изменился. Река текла, и ее голос звучал низко и сердито.

— Вот, — сказала Эсса. — Ты заметил.

— Может быть, в этом месте она всегда так звучит, — сказал Роуни.

— Не-а, — сказала Эсса. — Такие звуки она обычно издает перед тем, как ревущие потоки воды поднимаются и затапливают все. Нужно было, наверно, предупредить побольше народу в доках. У нас было мало времени до того, как наше представление пошло коту под хвост, но я собиралась сказать нескольким шкиперам, чтобы они отправили команду и груз на берег и в холмы. Даже совсем слабое наводнение учинит в доках переполох, а то, что ожидается, совсем не слабое.

— Я уже сказала тем капитанам, что внемлют предупреждениям Тэмлинов, — сказала Семела с козел. — Они разнесут вести. Но, может статься, мы еще сможем говорить от лица города и таким образом спасти Зомбей от наводнения.

— Я не расположен рассчитывать на наш успех, — сказал из-под шляпы Томас. — Впереди снова скалы, Нонни. Можешь в них врезаться, если хочешь. Если нет, рули к порту.

Нонни повернула к порту.

Этот разговор был не очень-то понятен Роуни, но он не заботился задавать уточняющие вопросы. Он чувствовал, что окружен всеобщим горем, и жалел, что у него нет его собственной черной шляпы, чтобы натянуть ее на лицо.

Башка прокляла труппу и все их начинания. Болвашки последуют за ними, куда бы они ни направлялись. Горящие птицы будут с воплями лететь на них, пока сцена и фургон не загорятся и не спалят их всех… Если, конечно, река все не затопит, прежде чем башке удастся их сжечь. Надвигается что-то нехорошее, вода ли то, огонь ли, а то и все сразу.

Семела показала куда-то на южной стороне оврага:

— Там, — сказала она. — Мы направляемся туда, да.

Нонни повернула туда, куда показывала Семела. Она швырнула абордажный крюк, зацепила им три корня на берегу и потянула плот к берегу. Потом она остановила гребущий механизм и залезла в фургон. Привязанный плот поплыл по течению.

Роуни огляделся. Место не казалось каким-то особенным.

— Почему именно здесь? — спросил он.

— Эта наша подъемная точка, — сказала Эсса. — Нам нужно выбраться на улицы и направиться обратно в город.

Роуни глянул наверх. Овраг был крутым и очень высоким. Не похоже было, что туда можно забраться:

— Мы должны туда залезть?

— Нет, нет, нет, — сказала Эсса. — Нет, конечно. Нонни заберется наверх и спустит веревку, а потом втянет фургон на берег с помощью лебедки. — Она говорила так, как будто это было очень просто. — Лебедка и канат уже здесь. Контрабандисты пользуются ими, чтобы проносить кое-что в Зомбей, не проходя через таможню в доках, но в последнее время они их редко используют. По крайней мере, мне так кажется. Надеюсь, никакие контрабандисты не пытаются ими воспользоваться прямо сейчас.

Нонни вылезла сквозь люк в крыше фургона. В петлях на ее поясе было несколько инструментов. Не попрощавшись и вообще ничего не сказав, она проворно шагнула на веревку, соединявшую фургон с берегом, и принялась карабкаться.

— Очень много это не займет, — сказала Эсса. Леска ее удочки дернулась, и она принялась подпрыгивать. — Эй, я что-то поймала! Свежий обед, господа! Свежий обед!

Эсса втянула на плот зеленый клубок. Он приземлился по шлепком.

— Хм, — сказала она. — Ерунда. Мы, конечно, могли бы приготовить тушеные водоросли, но в единственный раз, когда я ела вкусные тушеные водоросли, мы вынули оттуда все водоросли, так что можно зашвырнуть их обратно.

Никто ничего не сказал.

Эсса молча слезла на край плота и скинула свой травянистый улов обратно в реку. Он бесследно сгинул.

— Я помню, как я загадывала желания над речной рыбой, когда была маленькой, — сказала она, — хотя и не помню, что же я загадывала. И я была такой же маленькой, как сейчас. Мы не растем, даже если доживаем до тысячи лет.

— То есть, обычно вы живете до тысячи лет? — спросил Роуни.

— Нет, — сказала Эсса. — Обычно кто-то обвиняет нас в краже детей, или в краже масла, или в краже пуговиц, или еще в чем-то задолго до того, как нас сравняется тысяча лет, и кидается на нас с факелами. Единственная, кого я знаю примерно этого возраста, — Семела.

— Ужас, — сказал Роуни. Он поглядел вверх. Он не мог сказать, добралась ли Нонни до края оврага. Потом сверху спланировали и ударились о крышу фургона две веревки, и он подумал, что добралась.

Клок и Эсса привязали веревки к осям колес и отвязали фургон от плота. Эсса длинно и высоко свистнула. Веревки натянулись. Фургон поднялся и повис в воздухе. Что-то с грохотом сместилось внутри.

— Я попытаюсь спасти наши вещи, — сказал Томас из-под шляпы. — Эсса, немного помощи было бы весьма кстати. — Он открыл люк и спрыгнул туда. Эсса — за ним.

— Я тоже пойду туда, — сказала Семела. — Осторожнее, вы оба.

Роуни и Клок наблюдали, как плот и река остаются далеко внизу.

— Мы собираемся просто оставить плот здесь? — спросил Роуни.

— Нонни построит другой, когда будет нужно, — сказал Клок. Он прекратил рыбачить и использовал удилище, чтобы отталкиваться от кустов, когда качающийся фургон был слишком близко к ним.

День закончился и перешел в вечер. Солнце заходило. Цвета умирающего дня отражались от реки. Речная поверхность была теперь очень далеко, но край оврага не приближался.

Роуни искоса поглядел на Клока. Он хотел кое о чем спросить, но боялся, что вопрос будет грубым и не знал, какие слова использовать. Наконец он просто спросил:

— Как вы изменились?

Клок не ответил. Он продолжал отталкиваться от склона оврага удилищем.

Роуни ждал. Он ждал так долго, что уже подумал, что Клок не станет отвечать.

— У меня были браться, — наконец сказал Клок. — Много. Больше, чем нужно было семье. Кто-то ушел из дома и стал солдатом. Один уехал учиться. Все равно слишком много. Я был младшим, и папа отвел меня к фургонам, чтобы меня изменили. Потом он поместил меня в хлев. Считалось хорошей вещью держать в хлеву что-то измененное. Хранителя. Что-то, что отпугнет других чудовищ. Я провел там много времени, охраняя овец.

— Насколько долго? — спросил Роуни.

— Не помню, — сказал Клок. — Годы так и мешаются. Потом ушел. Присоединился к актерам. Плохим. Исполнял танец Хорьков. Засунь дюжину злобных хорьков себе в штаны и подпрыгивай, пока они дерутся. Толпа обожает это. Оборачивал ноги толстой шкурой, чтобы сберечь кожу. Все равно неприятно. Хорьки умирали на каждом представлении. Больше есть было нечего. У Семелы представления куда лучше. И компания. И еда.

Роуни согласился. Он был рад, что ему не приходилось заниматься танцем Хорьков, чтобы прокормиться, хотя вечернее блюдо из хорьков было лучше, чем вообще ничего, а у Башки ужинали редко. В труппе кормили куда как лучше.

Он услышал в голове голос Башки: «Ты ел то, что они дали тебе? Ты пил то, что они предложили тебе?»

Он снова ощупал свои уши, чтобы проверить, не заострились ли они.

— А как вообще произошло изменение? — спросил он, надеясь на подробности. Он хотел понять, меняется ли он. Ему нужно было знать, хорошо это или плохо. — Это было как-то связано, скажем, с зачарованной едой?

Клок потряс головой:

— Не помню. Слишком давно это было. Прости.

Солнце зашло. Небо стало темным и тусклым. Край оврага теперь действительно приблизился, и вид был таким же широким и красивым, как с моста Скрипачей.

Что-то шевельнулось около головы Роуни, и он услышал голубей. Он почувствовал кончики маховых перьев на своем лице, когда голубь нырнул между ним и Клоком.

Он описал круг и снова нырнул. Клок отмахнулся от него своей удочкой. Тот закричал на него. Множество птиц закричало в ответ, и воздух наполнился яростной, вопящей мешаниной крыльев и острых когтей. «По крайней мере, они не горят», — подумал Роуни, подныривая под очередного голубя. Он попытался открыть люк, чтобы спастись внутри.

Внезапно три птицы полетели в лицо Клоку и сбили его с фургона. Он упал вниз и дальше вниз.

Роуни подполз к краю. Он увидел всплеск далеко внизу. И больше ничего.

Картина VIII

Нонни стояла на краю оврага и размахивала пращой. Она стреляла в нападающих птиц, пока, наконец, больше не осталось птиц, в которых можно было выстрелить. Потом лебедка завершила свою работу, и фургон был наконец втянут на землю.

Когда они отвязали фургон, Нонни перекинула ногу через висящую веревку и направилась обратно к реке, готовая слезть с оврага.

— Найди его, — сказала Семела. — Возьми плот, который мы бросили. Встретимся дома, ладно?

Нонни кивнула, вцепилась в веревку и поехала вниз.

— С ним все будет в порядке, правда? — спросил Роуни.

— Клок не умеет плавать, — сказала Эсса. Больше она ничего не сказала.

Роуни вспомнил падение Клока. Роуни смотрел, как он падал, и смотрел потом, и ему казалось, что он тоже падает.

В молчании труппа собрала заводного мула и двинулась вдоль берега к городу. Роуни снова надел шляпу и перчатки, чтобы скрыть свое неизмененное тело.

Далеко они не продвинулись.

На перекрестке, в длинной тени поместья и нескольких лачуг упавшее дерево перекрывало дорогу в Зомбей. Около дерева дети играли в считалочки, распевая: «Тэмлин, медник, нищий, вор!» в один голос, и тот, кого назвали вором, должен был гоняться за назвавшим по кругу, пока круг не замкнется.

Роуни знал эту игру. Он играл в нее раньше. Он бегал по кругу, а болвашки пели: «Проклинатель, заклинатель, измененный, вор! Маска, лиса, часы, вор!»

Дети перестали петь и уставились на фургон.

Роуни сидел на козлах между Томасом и Эссой. Он выглянул из-под собственной маленькой шляпы и всмотрелся в лица детей, чтобы убедиться, что среди них нет болвашек. Их не было. И не могло быть, на таком-то расстоянии от города.

— Обогнуть не получится? — сказал Томас.

— Нет, сказал Томас. — Обогнуть не получится. Другая дорога в обе стороны никуда толком не ведет.

Старый гоблин слез с козел и зло помахал тростью в сторону упавшего дерева:

— Почему никто в целой деревне не убрал это препятствие? Почему никто этого не делает? Оставлять это до утра — неуважение к путешественникам.

Старший и самый высокий из детей выступил вперед:

— Это город, — сказал он. — Это не деревня. — Он сказал это гордо и презрительно.

— О-ё, — прошептала Эсса.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил Томас, крепко воткнув трость в землю и подавшись вперед.

— Янсен, — сказал мальчик. Он говорил так, как будто Томас должен узнать его имя, как будто все и вся должны знать, кто он такой.

— Это не город, юный Янсен, — сказал Томас. — Это перекресток с солидным домом поблизости, и я еще польстил этому месту, назвав его деревней. И вам, кстати, ни к чему петь и скакать на перекрестке. Вы можете потревожить могилы бесчисленных бродяг, похороненных здесь, чтобы они никогда не нашли дорогу домой, чтобы бродить там призраками. Не очень-то мудро демонстрировать неуважение к мертвым и к путешественникам, которым предстоит дальняя дорога. Пожалуйста, позовите кого-нибудь, чтобы он помог нам оттащить дерево.

Янсен скрестил руки на груди и не двинулся. Остальные дети собрались позади него.

— Какое нам дело до могил на перекрестках, если в них лежат одни преступники? — спросил он. — Какое нам дело до путешественников, если это всего лишь гоблины?

— Мне это не нравится, — прошептала Эсса. — Роуни, приготовься что-нибудь предпринять. Не знаю, что, но что-нибудь. Можешь схватить Томаса и зашвырнуть его в фургон, и мы очень быстро покатим в любом направлении.

Томас выпрямился в полный рост. Кончик его шляпы почти доставал до плеча мальчика:

— Ну-ну, буди мертвых под своими ногами, если тебе это по нраву, но больше не спорь со мной. Я и мои спутники очень устали и горюем.

Янсен подошел к фургону и постучал рукой по стенке:

— Здесь нарисованы маски, — сказал он. — Значит, вы актеры. Гоблины-актеры. Сыграйте нам.

Младшие дети повторили:

— Сыграйте, сыграйте!

— Нет, — сказал Томас. — Мы устали и нам нужно далеко ехать.

Мальчик швырнул на землю монету. Она была большой и, похоже, серебряной.

Томас наступил на монету, но не поднял ее.

— Ты сын купца? — спросил он. — Нет. Вряд ли. Никто из семьи купца не будет так беспечно разбрасываться деньгами.

— Моя семья владеет одной из самых крупных угольных лавок города, — сказал Янсен. Он сказал это с вызовом, ожидая, чтобы кто-то сказал ему, что производство угля — грязное дело.

— А, — сказал Томас. — Покупатель и продавец сердец. Тот, кто верит, что любое сердце покупается и продается. Что ж, угольный мальчик, мы играем за монеты и почти за все монеты, но не за твои. — Он поддел монету кончиком трости и отшвырнул прочь. Она подкатилась обратно к Янсену. Мальчик сгреб ее с земли, красный и злой. Он сильно бросил ее и сшиб шляпу с головы Томаса.

— Это плохо, — сказала Эсса. — Это очень плохо. — Она покрепче взяла поводья. — Может быть, Горацио перепрыгнет это дерево? Раньше он никогда не прыгал, но можно попробовать.

Роуни слез с другой стороны фургона, где его никто не видел. Он сбросил шляпу и перчатки и со спины приблизился к толпе детей. Их внимание было в другом месте. Никто не увидел его в тусклом свете. Никто не заметил, что Роуни стоит за ними, практически среди них. Никто не заметил, что он незнаком им.

Между тем Томас поднял свою огромную шляпу, тщательно ее отряхнул и надел на голову. Потом он вынул из трости тонкий меч и направил его так, что кончик лезвия почти касался кончика носа Янсена.

— Я получу от тебя извинения, — сказал Томас. Его голос был спокойным, тихим и холодным.

Янсен смотрел на него, явно боясь, явно не желая отступать. Старый гоблин крепко держал меч.

Все хотели видеть, что произойдет дальше.

Тут со стуком и щелчком открылся люк в стене вагона. Масляные лампы ярко зажглись вокруг него. Один из музыкальных ящиков заиграл веселую музыку.

Искусно сделанная деревянная кукла в одежде джентльмена высунулась в открытый люк.

— Добро пожаловать! — сказала кукла почти что голосом Семелы. — Добро пожаловать, все и каждый! Вечер развлечений начинается.

Кучка детей подалась вперед, чтобы собраться вокруг сцены.

Томас спрятал меч и со стоном отступил:

— Отсоедини мула, Эсса, — сказал он. — Помоги мне привязать его к дереву. Железному чудищу лучше бы быть достаточно сильным, чтобы его отодвинуть.

Янсен ухмыльнулся. Он потребовал у них представления и он добился своего.

Роуни искал взглядом серебряную монету. Он не мог не искать ее. Он никогда раньше не видел серебряных монет. Он не нашел ее, должно быть, ее подобрал кто-то из младших детей. Роуни сделся и пробрался через толпу и встал за спиной Янсена. Старший мальчик мог все еще хотеть начать драку, а, если он будет драться, остальные будут драться с ним.

Представление началось.

— Надеюсь, там есть кровь и кишки! — сказала одна девочка, подпрыгивая от любопытства.

Элегантная марионетка леди вступила на сцену. Голос Семелы запел историю.

Роуни пытался одновременно смотреть представление и наблюдать за Янсеном. Это было нелегко, и, вдобавок, его отвлекали другие кукольные представления у него в голове. Роуэн часто изображал кукол из тени на стене Башкиной лачуги — когда он еще жил в лачуге Башки. Он мог делать тени плывущих кораблей и животных, лошадей, коз и кротов. Он мог создавать фигуры людей в высоких шляпах или длинных платьях. Даже самые громкие и грубые болвашки смотрели и слушали. Роуни всегда держал свечу: было опасно держать ее вблизи соломенного пола, но он был осторожен. Его любимой теневой марионеткой была птица, потому что только ее он мог сделать сам, сцепив вместе большие пальцы и изобразив руками перья. Роуэн обещал научить Роуни изгибать руки в другие фигурки, но у него еще не дошли до этого руки.

Зрители засмеялись над чем-то на маленькой сцене. Роуни потряс головой, пытаясь прогнать тени прошлого, и вгляделся повнимательнее.

Голос Семелы пел о леди, жившей в одиночестве с зачарованным зеркалом. Зеркало на сцене не было настоящим зеркалом. Это была просто пустая рама от картины с другой куклой за ней. Леди смотрелась в него, и такая же кукла за рамкой идеально копировала ее движения, пока леди смотрела, и махала зрителям рукой, как только леди отворачивалась.

Зеркало было зачаровано таим образом, что оно показывало юное и детское отражение рано утром и древнее отражение вечером. Леди научилась совать руку в зеркало по утрам и выуживать свое собственное отражение из рамки на пол. Она делала это несколько раз, утро за утром, пока множество детей не заполонило сцену рядом с ней.

Роуни не понимал, как Семеле удавалось управлять всеми ими одновременно. Только она была внутри фургона, поэтому она была единственным кукловодом, но каждая кукла двигалась так, как будто ее направляла живая рука. Было легко поверить, что они были живыми существами, хотя Роуни и видел, что каждая из них была сделана из ткани и резного, расписанного дерева.

В истории Леди держала этих зеркальных детей в качестве рабов и слуг:

Маленькие куклы снова исчезли со сцены. Леди стояла в одиночестве, подперев обеими деревянными руками деревянный подбородок. Она выглядела злой: в основном, потому, что так были нарисованы ее тонкие брови. Потом она задрожала, обняв руками туловище. Окна ее комнаты окрасились темно-серым. Дождь застучал по задней стене маленькой сцены. Одно из молодых отражений вошло с метлой, и леди набросилась на него.

Следующую сцену было неприятно наблюдать. Леди сунула руку в грудь ее маленького двойника и вынула что-то красное. Маленькая кукла упала. Не было никакой фальшивой крови и других устрашающих эффектов, но Роуни все равно стало неуютно. Он переминался с ноги на ногу. Самые трусливые из местных детей вскрикнули.

Леди положила сердце в камин, где оно светилось теплым светом. Она потерла руки, наслаждаясь теплом. Потом она вложила девочке в грудь одну-единственную шестеренку. Маленькая куколка снова встала, прямо и неподвижно, и принялась мести угол сцены.

Это было чудовищно. Все знали, что такое уголь, откуда он берется и зачем нужен. Все знали, что автоматы не могут двигаться без куска угля в своих металлических кишках — или, в случае с Горацио, без нескольких кусочков угля из рыбьих сердец. Это было ужасно. Топить свой дом в дождливый день углем, когда подошла бы простая древесина, было чудовищно.

Роуни заметил, что Янсен не вскрикнул, не сморщился и не отвернулся. Вместо этого он выпрямился, неподвижно застыл и сжал кулаки.

Куколка сунула руку в раму и вытянула близняшку.

Куклы множились и множились. Потом вернулась леди с несколькими двойниками-рабами позади нее.

Была битва. Куклы летали повсюду, их швыряли взад-вперед. Когда бой закончился, всего три из них остались на ногах — две бунтовщицы и леди. Одна из девочек заломила леди руки за спину. Другая залезла в кукольную грудь леди и вытащила оттуда большое сердце. Они швырнули сердце в камин, где оно быстро сгорело и потухло. С ним погас остальной свет на сцене.

Роуни заметил уголком глаза, что Эсса и Томас бесшумно впрягали мула в фургон. Мертвое дерево было отодвинуто в сторону. Дорога была свободна.

Песня Семелы закончилась.

Повисло молчание. Потом маленькая толпа разразилась восторженными воплями:

— Кровь и кишки! Кровь и кишки! — кричала самая маленькая, подпрыгивая и хлопая в ладоши.

Янсен не хлопал и не кричал.

— Моя семья забирает сердца, — сказал он. Он не орал, но его голос звучал. Он заставил аплодисменты стихнуть. — Мы забираем сердца предателей, преступников и людей, которые это заслужили. Мы делаем из них уголь. Мы должны бы вырвать ваши гоблинские сердца, но вряд ли они хотя бы загорятся.

Янсен шагнул вперед, и Роуни сильно пнул его под колено. «Никто не заслуживает того, чтобы из него сделали уголь», — подумал он, но не стал произносить этого вслух.

Мальчик упал. Роуни бросился бежать. Он оттолкнул с дороги несколько детей и схватил Эссу за руку, добежав до козел. Она втянула его наверх. Кукольная сцена с щелчком захлопнулась. Томас натянул поводья, и мул поскакал галопом.

Бывшие зрители кричали и швыряли камни, но дикий и злой шум вскоре исчез вдали. После этого Роуни слышал только скрип фургона и стук копыт Горацио по дороге и не видел ничего, кроме деревьев за спиной.

Картина IX

Семела вылезла в люк на крышу фургона. Вся труппа сидела теперь на козлах.

— Помедленнее, ладно? — сказала она. — Ехать довольно далеко, уже темнеет и опасно сильно разгоняться. Я думаю, я буду править.

Томас передал ей поводья, но не без возражений:

— Ты едва можешь видеть, — сказал он. — Ты даже не в очках. С какой стати позволить тебе править будет безопаснее?

— Это очень старая дорога, — не смутившись, ответила Семела. — Я могу прекрасно проехать по ней по памяти. — Она замедлила мула и повернула. — Говорите мне, если вдруг объявятся новые препятствия.

Томас натянул шляпу на лицо:

— Вам нужно было позволить мне слегка порезать этого наглого ханжу. Это было бы несильно.

Эсса с досадой и возмущением вздохнула:

— Да. Конечно. Прекрасная мысль. Пролить кровь богатого ребенка на перекрестке, ночью. Распусти этот слух и пусть он полетает немного вокруг, и, когда мы приедем в город, уже все будут думать, что мы совершаем ритуальные убийства невинных детей, чтобы собрать армию мертвых преступников и захватить Зомбей. Люди уже думают, что мы воруем детей, так что нам надо старательно избегать нападений на молодежь. Даже если она этого заслуживает.

— Мы воруем детей, — сказал Томас из-под шляпы.

— Только по весьма уважительным причинам, — сказала Семела. — И мы сами — дети, которых мы воруем.

— И не то чтобы я против, — сказал Роуни.

— Если уж мы обмениваемся любезностями, — продолжил Томас, — пожалуй, дразнить этого буйного углежога личной историей об изготовлении угля и о том, какой неприятный это процесс, было не лучшей идеей.

— Притихни, — сказала Семела. — Самое лучшее, что вы можете сделать, это приготовить ужин. Мы не ели уже несколько часов. Роуни может остаться и следить, не появятся ли на нашем пути новые упавшие деревья.

— Я потерял шляпу, — признался Роуни. — Наверно, мне лучше отправиться внутрь.

— Не волнуйся, — сказала ему Семела. — На дороге никого больше нет. А еще уже темно, и мне кажется, что скоро опустится туман. Понадобится очень хорошее зрение, чтобы при всем при этом заметить тебя и понять, что кто-то неизмененный путешествует с Тэмлинами.

Эсса и Томас с ворчанием спустились. Роуни слышал ворчание и внутри фургона, но не мог разобрать, что они говорили.

Он наблюдал за дорогой, длинной извилистой полосой грязи, окруженной деревьями с кривыми ветвями и корнями. Туман действительно опустился, медленно покрывая землю, пока весь мир не стал казаться сделанным из тумана, а фургон — единственной твердой вещью в нем. Роуни видел в тумане недостаточно хорошо, чтобы замечать упавшие деревья и другие препятствия, так что он просто скрестил пальцы и понадеялся, что их там нет. Семеле как-то удавалось удерживаться на дороге.

— Ты быстро думал и быстро действовал, — сказала Семела. — Я видела тебя в толпе зрителей из щелок в фургоне.

— Я просто пнул его, — сказал Роуни, — вот и все.

— Это не все, — сказала Семела. — Ты появился в нужном месте и предвидел, что тебе надо сделать. Хорошая работа.

Роуни смаковал похвалу. Его не очень-то часто хвалили, поэтому он не знал, что с этим делать. От этого его лицу стало теплее в туманном воздухе. Но он недолго наслаждался этим теплом. Перед его мысленным взором снова предстало падение Клока, и ему снова показалось, что он тоже падает. Он открыл глаза и уставился в туман.

Что-то заекотало на задворках его сознания.

— У Башки много птиц, — сказал он. — По всему городу и даже вне его. Мы много проплыли по течению, когда напали ее птицы.

— Да, — сказала Семела. — Не все голуби ее, даже в Зомбее, но она использует многих из них.

— Она тоже ищет Роуэна, — сказал Роуни. — Раньше она всегда о нем спрашивала.

— Она должна бы, да, — сказала Семела.

— Тогда почему Башка не нашла его? Она все время находит нас. Она посылает за нами птиц раз за разом. Она должна искать Роуэна, а ее голуби почти что повсюду, но Роуэн пропал уже несколько месяцев назад. Почему она не нашла его?

— Я не знаю, — сказала Семела. Она сказала это осторожно.

— Может быть, его здесь нет, — сказал Роуни. Ему не хотелось этого говорить. У него было ощущение, что он мог сделать это правдой, сказав это вслух. Может быть, если бы он смолчал, это не стало бы правдой, но он не мог молчать. — Может быть, Роуэн уже покинул город без меня. А может быть, он мертв.

— Я думаю, что он не мертв, — сказала Семела. — Хотела бы я знать, где он, и сказать тебе это. Я не знаю, но думаю, что он жив.

— Откуда вы знаете? — спросил Роуни, не позволяя себе успокоиться.

Семела долго думала, прежде чем ответить:

— Твоя приемная бабушка хорошо умеет все находить. А ее она хорошо знает, когда ей не нужно и пытаться искать. Если она все ее его ищет, значит, он где-то здесь, где его можно найти.

Она еще раз повернула. Роуни уставился в туман с меньшим беспокойством, начиная доверять Семеле.

Он подумал о Роуэне, прячущемся где-то в тумане, где даже Башкины голуби не могут его найти.

Роуэн часто исчезал на несколько дней. Иногда он собирал новую труппу и пытался репетировать, но редко что-то получалось.

— Они слишком боятся масок, чтобы носить их, — пожаловался он однажды, кидая несколько «приветов» с моста Скрипачей. — Они могут только немного почитать текст пьесы. Поздно вечером, занавесив окна и заставив кого-то играть на скрипке в соседней комнате, чтобы заглушить их. Чего они так боятся?

— Стражи, — сказал Роуни.

— Но чего так боятся стражники?

Роуни не знал ответа:

— Пиратов? — предположил он.

Роуэн рассмеялся:

— Нет, я хочу сказать, почему немножко притворства перед толпой… Не обращай внимания. Мне просто хотелось бы, чтобы моя труппа была посмелее.

— Я не боюсь, — сказал Роуни. — Могу я участвовать в следующем представлении?

— Не в этом, — сказал Роуэн. — В нем не найдется достаточно хорошей для тебя роли. И ты мне понадобишься, чтобы я видел хотя бы одно лицо друга среди зрителей, если мы доберемся до сцены.

Роуни был разочарован, и Роуэн заметил это.

— Дай мне послушать речь, которую я давал тебе, — сказал старший брат. — Ты репетировал ее?

— Я репетировал, — сказал Роуни.

Теперь он пытался вспомнить эту речь, сидя на козлах рядом с Семелой. Он вспомнил первую строчку: «Я знаю свой путь и могу узнать твой», но не имел представления, как начинается следующая.

Еще одна мысль заскреблась в его сознание из шкафа для вещей, которых он пока не понимал.

— Томас назвал кукольный спектакль личной историей, — сказал он. — Чья это история?

— Всего лишь моя, — сказала Семела. — Наши души — это сырые и необработанные сказки, которые мы рассказываем миру. Схватись за что-нибудь, ладно, потому что впереди будет старый древесный корень. По крайней мере, он там был, и мне кажется, что он до сих пор здесь.

Колеса фургона проехали по корню. Роуни едва не прикусил язык. Томас и Эсса возмущенно вскрикнули изнутри.

— А что потом случилось с девочками? — спросил Роуни, пытаясь не обращать внимания на боль в зубах. — С теми, что в истории? С теми, что выжили?

— Они так и не согласились, какая была первой, а какая — отражением отражения, — сказала Семела. — Одна из них изменилась и стала Тэмлином. Другая научилась ведьмовству и никогда, никогда не простила первой изменения.

— О, — сказал Роуни, — О. — У него появилось несколько тысяч вопросов. Он задал тот, который задавал Клоку: — Как вы изменились? Что произошло?

Семела забормотала себе под нос. Казалось, она проверяет свои слова, прежде чем произнести их.

— Изменение — это большой шаг в сторону, — сказала она, — в обмен на все маленькие шаги, которые ты бы иначе предпринял. Да. По большей части, после изменения ты не меняешься.

Это не очень прояснило ситуацию.

— Но как это происходит? — настаивал Роуни. — Происходит ли это со мной?

— Нет, Роуни, — ответила Семела. — Мы не будем проводить изменение без желания, твоего ли, еще ли чьего-нибудь. Этого с тобой не происходит и не произойдет, если ты сам не захочешь. И нам нужна помощь кого-нибудь неизмененного в маске.

Роуни не знал, чувствовал ли он облегчение или разочарование. Он не был уверен, что хочет, чтобы его глаза стали огромными, уши длинными, а кожа покрылась тысячами зеленых пятен. Но он хотел быть чем-то еще, чем-то, чем он не был, и думал, что чудовища, возможно, друг другу не вредят.

Эсса открыла люк позади них, чтобы предложить им блюда с овощными пирогами. Пироги пахли чем-то острым и вкусным. Внезапно ужин стал значить для Роуни гораздо больше, чем содержимое шкафа на задворках сознания. Они ели вместе, проезжая сквозь туман вдоль берега реки.