Секрет Жени Сидорова

Глава XII О пользе изучения классиков

Монах Мисаил, которого утром Женя ошибочно принял за попа — в церковной иерархии мальчик не разбирался, — привел его в келью, весьма уютную и просторную. Мисаил низко поклонился седовласому старцу, сидевшему за низким столом с зажженной лампадой, и кротко проговорил:

— Отец игумен, Ученый Пимен! Тебе хочет исповедаться послушник Сидор.

Мисаил на цыпочках удалился.

Ученый Пимен бросил на Женю многозначительный взгляд и заговорил:

— Сын мой, садись и слушай. Брат Мисаил тебя расхваливал, дескать, малый ты прилежный и зело грамотный. Вот умру я, а кто правдивые сказания перепишет? Нонче все больно хитрые стали: вместо того чтобы грамоте учиться, все в дела мирские норовят сунуться. Слыхал небось про Гришку Отрепьева? Я его грамоте обучал, а он, шельмец, тайну про невинно убиенного царевича выведал, сбежал в Литву и царем Димитрием назвался. У, нехристь, как его земля носит!

«Так это я в самое начало семнадцатого века угодил, — четко определил Женя. — Конец царствования Бориса Годунова, народные смуты. Лжедимитрий во главе польских войск идёт на Москву. Кажется, я вовремя появился. Надо рассказать Ученому Пимену о том, что ожидает Русь. Возможно, ему удастся послать гонца к царю Борису. Пусть примет какие-нибудь меры. Если, конечно, ещё не поздно».

А вслух Женя сказал:

— Святой отец, желаю исповедаться. Я видел вещий сон, будто поляки захватывают Москву и провозглашают царем Лжедимитрия, Гришку Отрепьева. Это навлечёт на Россию неисчислимые беды…

Игумен хмыкнул и подозрительно покосился на мальчика.

— Святой отец, — твердо сказал Женя, — вещий сон привиделся.

— «Вещий сон, вещий сон», — проворчал Ученый Пимен. — Ладно, допустим, сон твой вещий… Только суета все это. Земными делами вершит воля божья. Я на своем веку такого насмотрелся… Всему воля божья. Всё вернется на круги своя. Не к тебе одному вещие сны приходят. Чует мое сердце, что сейчас ко мне сам Гришка Отрепьев пожалует, важную новость привезёт.

Ученый Пимен замолк, обернулся к двери, прислушался. Дверь бесшумно приоткрылась, и в келью проскользнул невысокий, широкоплечий человек, закутанный в черную сутану. Из-под капюшона выбивались рыжие волосы, на лбу и на носу красовались две бородавки, а голубые глаза незнакомца сияли дерзко и торжествующе.

— Благослови меня, честной отец! — проговорил гость.

— Благослови господь лично тебя, Григорий, и днесь, и присно, и во веки веков, — степенно ответил старец.

Гость, прищурясь, оглядел келью (его взгляд лишь на секунду задержался на мальчике), потом одобрительно покачал головой:

— Во-первых, поздравляю тебя с повышением: ты теперь игумен… А мне, признаться, наша старая келья больше нравилась. Часто вспоминаю длинные ночи, горящую лампаду… Поздравь и ты меня — получено известие из Москвы: царь Борис волей божьей помре… Народ присягает законному царевичу Димитрию! Воевода Басманов перешёл на мою сторону. Святое дело победило. Благослови нас, честной отец!

— ВАС благословлять я не могу, — сурово ответствовал Ученый Пимен. — Ты ведёшь в столицу росейскую ляхов и католических попов.

— Политика, честной отец, политика, — смиренно возвёл очи к потолку, Григорий и перекрестился. — Тут уж ничего не поделаешь. Любишь кататься — люби и панночек возить. Однако я родного края не предам. Видишь, к тебе тайно за советом прискакал. Разреши присесть?

— Садись, в ногах правды нет.

— Малец не помешает? — спросил Григорий, присаживаясь на скамью рядом с Женей.

— Сей отрок блаженный, его вещие сны посещают. Спроси, вдруг ему что-либо пригрезилось и про тебя!

— Ежели ты, отрок, ясновидец, — начал Григорий, пристально вглядываясь в Женю, — то открой мне тайну будущего. Я за наградой не постою — подарю хоромы боярские, назначу думным дьяком.

— Не надобно мне ни чинов, ни денег! — гордо заявил Женя.

— Говорю тебе, он блаженный, — вставил своё слово старец. — Не искушай невинную душу младенца!

— Быть тебе царем, — сказал Женя. Григорий приосанился и кинул надменный взгляд в сторону Ученого Пимена.

— Но, насколько я помню… то есть, как мне привиделось в вещем сне… — быстро поправился мальчик, — через несколько лет Москва восстанет против тебя, и будешь ты убит, и тело твоё сожгут, а пеплом зарядят пушку и выстрелят в сторону Литвы.

— Не врешь, отрок? — хищно ощерил зубы Григорий. — Ежели ты Шуйским подослан, голову оторву!

— Опомнись, Григорий! — возмутился Ученый Пимен. — Мальчишка мне рассказал о смерти Бориса ещё до твоего прихода. Значит, он истинно блаженный, ясновидец. Зачем полчища ляхов на Москву ведёшь? Зачем веру католическую принял? Сокройся в монастырь.

— Молчи, старик! — воскликнул Григорий и, вскочив с лавки, распахнул сутану. Сверкнула латинская кираса. — Ужель теперь, когда близка корона, что голову мою украсит, голову презренного сына Отрепьевых, я отступлю и променяю царство на жалкую церковную похлёбку!

— Смиряй себя молитвой и постом.

— Как бы не так, — огрызнулся Григорий, — хватит! Наконец-то дорвался до заморских яств…

— Григорий, — стараясь сохранить спокойный тон, сказал Женя, — по-моему, лучше быть живым монахом, чем мёртвым царем. Мои вещие сны сбудутся, честное пионе… честное слово!

Григорий смерил мальчика насмешливым взглядом, полез в карман сутаны и достал свиток.

— Щенок, что ты смыслишь! Вот моя невеста! — Григорий развернул свиток, и Женя увидел портрет молодой женщины. — Ирина Мнишек! Она станет моей, когда я вступлю на престол. Ради этого я готов на всё!

«Опять эти женщины! — с горечью подумал Женя. — И почему взрослые, серьезные мужчины сходят из-за них с ума? И кстати, ту-то вроде звали Марина, а не Ирина…»

— Признайся, отрок, — подмигнул мальчику Отрепьев, — ты был бы счастлив, познакомиться с такой красоткой? Ежели пожелаешь, я отведу тебя в свой лагерь…

— Нет! — твёрдо и убежденно ответил Женя. Он был абсолютно искренен, ибо Ирина Мнишек очень напоминала ему школьную учительницу Ирину Алексеевну.

— Ты мал и неразумен, — процедил сквозь зубы Григорий, аккуратно свёртывая портрет и засовывая его в потайной карман. — Ладно, братия, спасибо на добром слове, против судьбы не пойду. Двум смертям не бывать… Ну, а от одной не убежишь, как ни крути… До скорого свидания!

Григорий опустил капюшон, закутался в сутану и выскочил за дверь. Старец перекрестился и прошептал какую-то молитву, потом устало проговорил:

— Неисповедимы пути господни.

— Исповедимы, исповедимы! — рассерженно возразил Женя. — Всё могло бы быть по-другому, если бы они слушались моих советов. Но они упрямы как ослы…

Мальчик осекся, заметив пристальный, внимательный взгляд Ученого Пимена.

— Царь Борис, — вкрадчиво сказал игумен, — заслужил наказание господне. По его приказу царевича Димитрия, невинного мальчика, убили…

«И мальчики кровавые в глазах…» — вспомнил Женя строчку из пушкинского «Бориса Годунова».

— Но ты, отрок, умён не по летам, — продолжал старец. — Явно не от мира сего. Кем ты послан? Ужель сам господь…

Доказывать игумену прописную истину, что бога нет, было бессмысленно. Раскрывать тайну тележки тоже вроде бы ни к чему. И Женя попытался прибегнуть к помощи Пушкина:

— При чём тут господь? Мне многое известно потому, что я смотрел по телевизору «Бориса Годунова». Поэт Александр Сергеевич Пушкин отобразил ваше время в своей драме. Её переложили на музыку, получилась опера. Там все поют.

— Летописец Пушкин написал про Бориску? — изумился Ученый Пимен. — Значит, нашел он мой труд, усердный, безымянный? И пыль веков от хартий отряхнул?

— Отряхнул, отряхнул, — успокоил Женя Пимена.

— Слава всевышнему! — истово перекрестился старец. — Внял он моим молитвам! Постой, а что такое «телевизор»?

— Это ящик такой, на полупроводниках…

— На полуправедниках? И царь Борис тоже поёт?

— Да там все поют! И царь поёт, и Григорий, а у вас там целая ария.

— Богохульство, — покачал головой Пимен. — А патриарх?

— Наверно, тоже поёт. В опере все должны петь.

Старец поник, размышляя о чём-то, помолчал с минуту и прошептал:

— И святого владыку не пожалели! Видно, пришли наши последние дни! — Потом, оживившись, спросил: — Ну, а что летописец Пушкин пишет о наших последних днях? Чем кончается сказание?

— Что-то не припомню, — замялся Женя. — Последнее действие оперы я не досмотрел.

— Но раз есть летопись, — возвысил голос Пимен, — её надобно прочесть! Или ты, окаянный баламут, не читал «Бориса Годунова»?

— Мы его ещё не проходили, — честно признался Женя.

Старец побледнел, глаза его загорелись гневом:

— Братия, ко мне! Тут лентяй, невежда! Высечь и наказать его примерно!

О, если бы не тележка, что бы они сделали с Женей! Проклятое средневековье! Монахи эти прямо фанатики какие-то!

Хорошо, что она находилась в соседней келье. Женя, словно предчувствуя, чем всё это кончится, притащил её с собой из деревни. Да, без тележки ему бы не выбраться из монастыря! Заточили бы, как пить дать! На века! На всю жизнь! На всё оставшееся время каникул! И почему, почему раньше разрешали… гм… физически наказывать детей? Темнота. Невежество. Мрак. Ещё его упрекают в неучёности! Подумаешь, не читал «Бориса Годунова»… Хотя, конечно, стыдно немножко… Но сами-то хороши! Ничего себе методы! Нет уж, хватит с него Истории! Какое счастье всё-таки жить в двадцатом веке!

Вскочив на тележку, он помчался сломя голову, сам не ведая куда. Но, видимо, всё обошлось благополучно, потому что очутился Женя на даче у Максима Емельяныча. Вот он, Максим Емельяныч, такой родной и близкий. Сидит себе спокойно, в сером полувоенном костюме (правда, китель на нём какой-то странный, необычного покроя), рассматривает что-то на географической карте.

Женя никогда раньше не бывал у Максима Емельяныча. Любопытная комната — масса старинных вещей. А за окнами, за окнами-то уже темно! Эх, задержался Женя, опоздал! Ну и влетит же ему теперь от дяди Васи и дяди Жоры!

Максим Емельяныч оторвался от карты, глаза его округлились от удивления.

— Откуда ты, прелестное дитя?

— Я? — замялся мальчик. — Был тут неподалеку, знакомился с жизнью русских монахов. Невежливый народ. Масса предрассудков. И такие грубияны…

— Азиаты, фанатики, — поддержал его Максим Емельяныч. — Ладно, раз пришел — садись.

— Я лучше постою, — сконфуженно забормотал Женя.

— Понятно, — усмехнулся Максим Емельяныч, — и тебе досталось. Я тоже не рад, что связался с Россией… Народ некультурный, воевать-то по науке, по правилам не умеют…

В дверь осторожно постучали. Максим Емельяныч быстро нахлобучил на голову треугольную шляпу и громко сказал по-французски:

— Антре!

Вошел высокий военный (такие мундиры Женя видел: в них щеголяли наполеоновские генералы из известного фильма режиссера Бондарчука «Война и мир»), почтительно поклонился и затараторил по-французски. И лишь теперь Женя осознал, что он сам говорил с Максимом Емельянычем тоже по-французски! Странно, ведь в школе этот язык давался Сидорову с трудом. Значит, Максим Емельяныч — не Максим Емельяныч… Опять Сидоров попал в Историю! Но куда именно? Женя внимательно прислушался к разговору. Французский генерал сыпал словами: «Ваше императорское величество», «Третья армия», «Маршал Ней», «Ватерлоо»… Максим Емельяныч отвечал повелительными междометиями. «Какой же это Максим Емельяныч — это типичный Наполеон Бонапарт! — догадался Женя. — На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук — все точно! Недаром дядя Вася меня предупреждал — барахлят в телевизоре лампы… А может, в тележке подшипники заклинило? В общем, занесло меня…»

Генерал щелкнул каблуками и, четко печатая шаг, вышел из комнаты. Наполеон, не подозревая о своем сходстве с мирным преподавателем математики, продолжил прерванный разговор:

— Да, зря я связался с Россией… А ведь всегда бил русских! Взять хотя бы Аустерлиц, Бородино…

— Вы не правы! — Патриотические чувства юного пионера не позволили Жене промолчать. Теперь в своем собеседнике он видел только французского императора. — Это же мы вас разбили под Бородином!

— Кто это мы? — удивился Наполеон.

— То есть не мы, а русские, — пробормотал Женя, смутившись.

Но император был настолько возмущен Жениным заявлением, что не обратил особого внимания на некоторую неувязку.

— Чушь! — взбесился он. — Я победил под Бородином! Кутузов отступил и отдал Москву, столицу России! Это ли не победа?

— Но вы потеряли половину армии! — не унимался Женя.

— Меня доконал русский мороз, — капризно проговорил император, — и эти… партизаны… Варвары, не умеющие воевать! Мои солдаты не обучены сражаться с мужиками, вооруженными вилами! Но они мне отплатят за все. Завтра я возьму великолепный реванш. Битва под Ватерлоо будет изучаться потомками как шедевр стратегического искусства!

«Вот оно что, Ватерлоо! — понял мальчик.

— Честное слово, мне вовсе не хочется помогать этому чванливому французу, но упустить такой момент… Сделаю последнюю попытку вмешаться в ход Истории!»

— Ваше императорское величество, — почтительно заговорил Женя, — к сожалению, должен вас огорчить. Именно при Ватерлоо вы потерпите сокрушительное поражение.

— Ерунда, глупости! Я тщательно разработал диспозицию, нет ни одной мельчайшей детали, которой бы я не учел, я застраховал себя от всех случайностей. Каждый батальон знает свой маневр. Я опрокину Веллингтона! Это говорю я, Наполеон Бонапарт, великий полководец!

— Согласен, — как можно вежливее заметил Женя. — Наступит момент, когда герцог Веллингтон начнет отступать. Но тут вам с тыла ударит прусский корпус Блюхера. — Женя говорил все это, гордясь тем, что так хорошо помнит подробности знаменитого сражения. Жаль только, никто из одноклассников, и особенно Алла, не видит, как он сейчас на равных беседует о стратегии и тактике с самим Наполеоном.

— Я и это учел, — надменно ответил Наполеон. — Наперерез Блюхеру двигается армия маршала Груши. Груши отбросит пруссаков и придет мне на подмогу. Как видишь, я предусмотрел все.

— Ваше величество! Корпус Блюхера появится первым! Это я вам заявляю с полной ответственностью!

Мальчик и император некоторое время смотрели друг на друга. Бонапарт отвел глаза. Левая щека его нервно дергалась.

— Кажется, я начинаю догадываться, — с многозначительной усмешкой выговорил император. Он опять глянул на карту и заговорил с прежней горячностью: — Тем не менее, Я все рассчитал верно. Маршал Груши обязан опередить пруссаков!

— Он заблудится и опоздает. Наполеон снял треуголку, вытер ею лоб, вздохнул и с грустью произнес:

— Мой юный друг! Я старый, опытный генерал, я выиграл сотни сражений, я научился предупреждать случайности. Маршал Груши не может заблудиться, если только он не захочет заблудиться, понимаешь? Но тут я бессилен. Меня предал Талейран. Кто следующий? Я устал, понимаешь, мальчик? Многие генералы после того, как мы ввязались в эту варварскую войну с Россией, мечтают тихо и мирно служить трусливым Бурбонам… Продажные шкуры!.. Однако Груши присягнул мне, и я должен ему верить. Если я не буду доверять солдатам, присягнувшим мне… Нет, Груши обязан опередить Блюхера!

— А не поставить ли заградительный корпус? — предложил Женя.

— Откуда мне взять этот корпус? У Веллингтона и так на две дивизии больше. Выхода нет. Остается надеяться лишь на преданность моих маршалов.

За окнами послышалась нарастающая дробь барабанов. Пламя свечей заколебалось от размеренной поступи тысяч солдат.

— Вив лемпиратор! — раздался дружный хор молодых голосов.

Наполеон встал, выпрямился и отдал честь.

— Это корпус Ожеро, — прочувствованно сказал Наполеон. — Новобранцы идут умирать за Францию. Вот им я верю. Дети мои, ваш император честно исполнит свой долг!

И вдруг что-то щелкнуло, затрещало, раздался свист. Наполеон вздрогнул, а Женя услышал далекий, родной голос дяди Васи: «Женька, немедленно домой!» И словно невидимой волной мальчика выбросило из комнаты.