Сеанс

ЧАСТЬ ПЯТАЯ Рассказ Джона Монтегю

Если бы в то утро в Олдебурге мы с Магнусом не встретили Джорджа Вудворда, я не познакомился бы с Эленор Анвин, да, возможно, и Магнус тоже, и теперь она была бы счастлива замужем за Эдуардом Рейвенскрофтом. И уж разумеется, я никогда не увидел бы ее такой, как в тот первый вечер в пасторском доме: юная девушка в простом белом платье, с массой темно-каштановых волос, заколотых в высокую прическу, в раме окна на фоне закатного солнца; я моментально был перенесен в прошлое — Садовый Дом, мой первый взгляд на Фиби, летним вечером стоящую рядом с матерью.

Конечно, такое невозможно себе представить, но я готов поклясться, что несколько минут стоял совершенно неподвижно, захваченный каким-то двойным видением: я смутно сознавал, где я нахожусь, и все же мне нужно было только сделать несколько шагов по полу, чтобы снова, с самого начала, начать нашу жизнь с Фиби. Но видение растаяло, когда мы с Магнусом прошли вперед, и я увидел, что Эленор Анвин заметно выше ростом, чем была Фиби, что черты ее лица строже, скулы очерчены четче, а каштановые волосы более темного оттенка. Когда ее обнаженные пальцы коснулись моих, я ощутил как бы легкий удар или укол — так бывает, когда идешь по ковру в одних носках и отдергиваешь руку от первого же предмета, которого касаешься. Казалось, она ничего не заметила; я вдруг осознал, что гляжу на нее, не отводя глаз, словно и в самом деле увидел призрак; и тут услышал, как она говорит, что помолвлена.

Это правда, что я завидовал Эдуарду Рейвенскрофту: я тогда говорил себе, что он фат, что его работа безвкусна и поверхностна, что он никак не может быть достоин этой девушки. Я видел Нелл — как я всегда мысленно называл ее с тех пор, как узнал, что все, кто ее любит, зовут ее именно так — еще только один раз до того, как она вышла замуж за Магнуса; это была короткая, мучительная встреча, во время которой ее неприязнь ко мне была более чем очевидна.

Я решил уехать за границу и еще раз попытаться посвятить себя живописи. Продал «Раксфорд-Холл при лунном свете» Магнусу — он несколько раз просил меня об этом; если бы я знал тогда, что он предполагает жениться на Нелл, я ни за что не согласился бы это сделать. Однако моя попытка экзорцизма оказалась тщетной, так как очень скоро, переходя от одного великолепного вида к другому, я обнаружил, что утратил всякий интерес к пейзажу и мог только сказать вместе с Колриджем:

Единственный сюжет, на который откликалось мое сердце, была сама Нелл: вместо того, чтобы забыть о ней, как я надеялся, я вдруг понял, что вспоминаю малейшие изменения в выражении ее глаз, нежную линию губ, чуть заметную асимметрию лица, движения рук, легкие пряди волос, выбившиеся из высокой прически. Я без конца пытался сделать набросок ее лица по памяти, но ни одна из моих попыток меня не удовлетворяла; однако я не мог ни сжечь, ни выбросить ее изображение и сохранял каждый набросок, пока они не заполнили целый ящик.

Я вернулся в Олдебург через год, разумеется, уже зная, что она вышла замуж за Магнуса и, как я предполагал, счастлива в браке. Дело об имении Корнелиуса Раксфорда оставалось по-прежнему нерешенным; мне следовало бы оставить доверенность в руках моего партнера, но я не мог даже подумать о том, чтобы утратить последнюю нить, связывавшую меня с Нелл, хотя между мной и ею не было ничего, что могло бы нас связывать. Письма Магнуса были всегда сердечны, но в них ничего не говорилось о Нелл, помимо обычных добрых пожеланий, а сознание вины из-за моих чувств к ней не позволяло мне задавать ему вопросы. В феврале 1868 года он упомянул, что «миссис Раксфорд родила дочь»; уже тогда меня поразил отстраненный тон этого сообщения; я послал самые теплые поздравления и настойчиво просил его сообщить подробности, но никакого ответа не последовало. В августе имение перешло в руки Магнуса; в начале сентября он заезжал в контору забрать ключи, такой же приветливый, как всегда, однако он очень торопился следовать дальше; я слышал, что он со своим дворецким остановился в Холле, и ждал визита или приглашения приехать, но ни того, ни другого не дождался, пока не получил записку:

Я понимал, что это неразумно, но мысль о том, что я смогу увидеть Нелл одну, даже если она в тот же момент отошлет меня прочь, одержала верх над доводами разума. Хотя я недавно приобрел пони и двуколку, я проехал не весь путь до Холла, а, привязав лошадь у въезда в Монаший лес, отправился дальше пешком. Стоял прекрасный осенний день, переменчивый — то теплый, то прохладный, но я почти ничего не замечал, идя через лес таким быстрым шагом, что вскоре лоб у меня покрылся каплями пота.

Я ожидал, что хотя бы деревянные балки окажутся свежепокрашенными, но единственной видимой глазу переменой было то, что высокая трава и сорняки вокруг дома были выкошены, и притом совсем недавно, потому что то, что осталось, выглядело голым, неровным, повсюду торчали черенки стеблей чертополоха и крапивы. На этот раз, омытый послеполуденным солнцем, Холл казался скорее живописным, чем зловещим.

Я сразу же увидел, что Нелл изменилась. Лицо у нее осунулось, тени под глазами стали темнее, и все же ни один из сотен моих набросков не смог отдать ей должное. Я остановился в нескольких шагах от нее.

— Миссис Раксфорд, — сказал я. — Я… гм… узнал, что вы сейчас остановились здесь, и подумал, что мне следует выразить вам свое почтение.

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр. Я так понимаю, что мой муж просил вас наведаться?

— Да нет, — смущенно ответил я. — Он пригласил меня, как вы знаете, быть свидетелем… гм… эксперимента в субботу вечером… но… он упомянул, что вы здесь, так что я… — я замолк на полуфразе, глядя на нее с безнадежной мольбой.

Она была в простом платье из кремовато-серой ткани, темные волосы заплетены в косы и уложены вокруг головы, как я помнил. Хотя погода стояла мягкая, и снаружи было довольно тепло, воздух в огромном холле замка был, как всегда, холоден точно в могиле и пропитан затхлым запахом отсыревшей волосяной набивки и плесневеющих тканей. Нелл взглянула в сторону Болтона, замершего во мраке недалеко от нас, и предложила пройтись по площадке вокруг дома.

— Я прошу вас простить меня, — сказал я, когда парадная дверь закрылась за нами. — Я заехал, поддавшись порыву, но если я причиняю вам неудобство…

— Нет, — ответила она. — Я просто была несколько удивлена. На самом деле мой муж ни словом не упомянул, что вы к нам присоединитесь; я не знала даже, что эксперимент намечен на субботу.

— Ах вот как… Я не знал…

— На той стороне дома есть скамья, — сказала Нелл. — Прямо под моим окном. Я смогу услышать Клару… мою дочь… если она заплачет.

Когда мы пошли вперед по заросшей сорняками дорожке, я понял, что нам придется пройти мимо того места, где упал Эдуард Рейвенекрофт. Мои шаги громко хрустели по гравию.

— Магнус сообщил мне, что у вас ребенок. Мне следовало написать, поздравить вас, но я этого не сделал… Я был не… — Я снова не закончил фразу и посмотрел на окружавшие дом деревья. — Это мрачное место… Вы сказали, вам нужно быть рядом с ребенком — разве у нее нет няни?

— Нет, моей горничной пришлось меня покинуть как раз перед тем, как мы приехали сюда. Я сама ухаживаю за Кларой, по собственному выбору… потому что не хочу доверить ее никому чужому, — добавила она, заметив мое удивление. — И, конечно, вы правы, это мрачное место: оно отняло жизнь у человека, которого я любила более всего на свете.

Пока она так говорила, мы обогнули угол дома. Я увидел черный кабель и за ним — ржавое пятно, сбегающее вниз по стене, точно кровь.

— Я знаю, — внезапно произнес я, — вы полагаете, я испытывал неприязнь к Эдуарду Рейвенскрофту. К стыду моему должен признаться: правда заключается в том, что я ему завидовал — завидовал его молодости, его бьющей ключом энергии, его таланту и более всего… Достаточно будет сказать, что, если бы ценой своей собственной жизни я мог вернуть его вам, я с радостью принес бы эту жертву.

Мой голос сорвался, когда я произносил последние слова, и глаза наполнились слезами. Нелл взяла меня под руку и провела через неровную травяную поросль к скамье — просто обросшему мхом большому плоскому камню.

— Это очень великодушное чувство, мистер Монтегю, — сказала она, когда самообладание вернулось ко мне, — и я рада узнать, что вы не… не смотрели на Эдуарда сверху вниз, как я считала.

— Совсем наоборот: зависть возникает, когда смотрят снизу вверх, а не сверху вниз… Простите меня, но вы дали мне понять, что вы здесь не по собственному выбору?

— Холл — последнее место на земле, которое мне когда-либо захотелось бы посетить, мистер Монтегю. Но этого хочет Магнус, а я должна ему подчиняться. Могу ли я спросить в свой черед, что он вам сообщил о своем эксперименте, как он его называет?

— Я получил лишь записку, где он говорит, что с нетерпением ждет возобновления знакомства в субботу, когда он намеревается провести эксперимент, который обрисовал в общих чертах в тот вечер… в тот вечер, когда я впервые увидел вас в пасторском доме.

— Он написал что-нибудь о моем участии в эксперименте?

— Вовсе ничего, только, что миссис Раксфорд шлет наилучшие пожелания. Он не сообщил даже, будете ли вы присутствовать.

— А он упомянул о миссис Брайант?

— Опять-таки нет, только, что будут несколько человек. Но… горничная сказала мне, что Магнус приедет только завтра, во второй половине дня. Могу я спросить, почему вы здесь, с ребенком, совсем одна?

— Магнус хотел, чтобы я приехала сюда раньше — чтобы дать мне время как следует приспособиться к обстановке, раз я не хочу расставаться с Кларой.

— Понимаю. А… гм… кто это — миссис Брайант?

— Богатая вдова — спирит. Магнус называет ее своей патронессой.

Я вопрошающе взглянул на Нелл и снова поспешно отвел глаза.

— Я ничего не знаю об их отношениях, мистер Монтегю. Скажите мне, вы с Магнусом по-прежнему остаетесь близкими друзьями?

— Не такими близкими, как были прежде. То есть, как я прежде полагал, что были. С тех пор как… С тех пор как вы поженились, я виделся с ним лишь дважды — он не упоминал об этом? Я каждый раз просил его передать вам самые теплые пожелания. Мы виделись по делу о наследстве. Он сердечен, как всегда, но возникла некоторая дистанция, нежелание говорить, особенно если речь касается вас. — Произнося это, я смотрел в сторону полуразрушенной часовни, почти скрывшейся в зарослях крапивы, но теперь взглянул Нелл прямо в лицо. — Могу ли я спросить, — сказал я, — хотя у меня нет права задавать такие вопросы, почему вы решили выйти замуж за Магнуса?

— Из страха, мистер Монтегю… Во всяком случае так это выглядит теперь. Можете ли вы дать мне слово никогда, ни с кем не говорить об этом?

— Клянусь жизнью.

— «Подруга», о которой я говорила в тот вечер в пасторском доме, — это я сама. У меня было видение… я видела призрак… Видение предсказало смерть Эдуарда, хотя оставалось неизвестным, где, или когда, или как он погибнет. Это случилось еще до того, как я его встретила. А после… Магнус сказал, что может избавить меня от этих посещений — как я их называла. Он попытался месмеризировать меня, но не смог… в первый раз. Он предупредил, что если посещения будут повторяться, меня могут заключить в сумасшедший дом, как уже не раз грозила сделать моя мать, если только я не выйду замуж за кого-то, кто понимает и сочувствует. Он имел в виду самого себя. Наш брак был ошибкой для нас обоих, хотя Магнус никогда в этом не признаётся. Он делает вид, что все идет как надо, но я боюсь, что он меня возненавидел, и — ради Клары — я должна делать все, как он пожелает…

Слова стремительно вырывались у нее изо рта, а вслед за ними из глаз полились слезы. Я вдруг осознал, что уже некоторое время держу ее руку в своих; она с трудом овладела собой и мягко разжала мои пальцы.

— Нелл, — произнес я, совершенно не собираясь так ее называть, — если бы только я знал! Он плохо с вами обращается?

— Нет, — ответила она. — Он оставил меня в покое — абсолютно наедине с самой собой. Приезд сюда — первое, о чем он меня попросил за все это время. Видите ли, он верит, что я обладаю некоей способностью ясновидения.

— А сами вы — верите?

— Я не хочу ею обладать, я стремлюсь от нее избавиться. Посещения — это мое проклятье, тяжкий недуг; ведь это мое неизбывное желание избавиться от них предало меня в руки Магнуса, заставило выйти за него, и это из-за них я теперь здесь. Он утверждает, что сеанс требует лишь моего присутствия; а я не знаю, верить ему или нет.

— Однако принудить вас приехать в Холл против вашей воли… да еще привезти сюда грудного младенца… Сюда — изо всех мест на свете!

— За это я не могу его винить: Магнус хотел, чтобы я оставила Клару в Лондоне, но я отказалась. Вы можете подумать, что это эгоистично, дурно с моей стороны, но Магнус к ней равнодушен — он хотел сына — а если я откажу ему, он заключит меня в сумасшедший дом. Врач миссис Брайант совершенно подпал под его влияние и подпишет свидетельство, я в этом уверена…

— Но вы же вовсе не ведете себя как сумасшедшая! Вы по-прежнему страдаете этим… этим недугом?

Нелл, не произнося ни слова, отрицательно покачала головой.

— Тогда у него нет оснований… и, помимо прочего, врач не может, а по закону и не должен пытаться удостоверять безумие собственной жены. Он вам угрожал, что отправит вас в сумасшедший дом?

— Не такими прямыми словами, нет, только намеками.

— Простите меня, но в таком случае — вы вполне в этом уверены?

— Нет, мистер Монтегю, не уверена. В этом-то и есть бедственность моего положения. Магнус для меня совершенно непроницаем: я не знаю, что он на самом деле думает, что чувствует, во что верит. Но это ничего не меняет. Я не рискую ему возражать — из-за Клары. И он сказал или, во всяком случае, дал понять, что — если эксперимент пройдет успешно — он может согласиться на раздельное жительство.

— А если не успешно?

— Он ничего не сказал, а я не осмелилась спросить.

Я немного помолчал, вглядываясь в гравий у своих ног.

— Если я могу что-то сделать… — наконец произнес я.

— Есть одна просьба, — сказала она. — У меня хранится дневник — рассказ о моей жизни до замужества. Я привезла его с собой, не зная, что еще мне с ним делать, но я бы предпочла, чтобы он был надежно сохранен. Вы не могли бы взять его у меня и сохранить, и никому не показывать, пока не получите от меня вестей?

— Клянусь жизнью, — ответил я.

— Тогда я сейчас его принесу… Нет, вы оставайтесь здесь — я вернусь через несколько минут.

Она быстро ушла, по дороге оглядев пустую полянку и то, что ее окружало, а я остался сидеть, горько сожалея, что не признался в своей ревности к Эдуарду в тот зимний день в пасторском доме. Неужели возможно — если они с Магнусом расстанутся?.. Я вдруг осознал, что тоже осматриваю поляну, особенно полуразрушенные хозяйственные строения в отдалении, справа от меня. Что-то привлекло мое внимание: что-то темное, движущееся в тени старой конюшни. Я неожиданно почувствовал, что совсем открыт чужому взгляду — нежеланный гость, вторгшийся в Магнусовы владения.

Позади меня скрипнула дверь, и появилась Нелл с пакетом в руках. Когда я забирал из ее рук пакет, мы оба неожиданно были охвачены волной взаимной симпатии: Нелл подняла ко мне лицо и наши губы легко соприкоснулись, прежде чем она успела прошептать: «Вам надо уходить». Я оглянулся лишь однажды, шагая через неровную травяную площадку, но как раз вовремя, чтобы увидеть, как за Нелл захлопнулась дверь.

Я возвращался в Олдебург, снедаемый самыми необузданными фантазиями: тот опьяняющий миг воспламенил все мои чувства. Следующий день мучительно тянулся, полный надежд и опасений: я думал о приезде Магнуса и мучал себя вопросом: как далеко распространяется это «оставил меня в покое»? Я более или менее позабыл, что собирался присутствовать на сеансе, и думал лишь о том, что снова увижу Нелл. В полдень субботы, не в силах более выносить сидение в стенах собственного дома, я отправился в паб гостиницы «Скрещенные ключи» и там услышал новость, которая уже стала темой всех разговоров в округе: этой ночью миссис Брайант скончалась, а Нелл и ее ребенок исчезли.

Главным свидетелем всех этих событий оказался Годвин Риз. Судя по его показаниям на следствии (которые я привожу здесь более или менее дословно), он в тот вечер присоединился к миссис Брайант и Магнусу на старой галерее примерно в четверть восьмого. Они обсуждали планы проведения сеанса, намеченного на следующий вечер. Миссис Раксфорд явилась на галерею минут на двадцать позже. Она выглядела испуганной и явно неловко себя чувствовала. Когда доктор Риз, по его собственным словам, «непреднамеренно напомнил ей о гибели ее жениха у Холла около двух лет тому назад», она сильно расстроилась и покинула галерею. Остальные продолжали обсуждение своих планов и за обедом, примерно до десяти часов, когда доктор Риз и миссис Брайант удалились каждый в свои комнаты, оставив Магнуса внизу.

Доктор Риз (страдающий, по его словам, бессонницей) лег спать около одиннадцати, но еще не заснул, когда пробило половину часа. Вскоре после этого он услышал тихие шаги — женские, как ему подумалось; он заключил, что это кто-то из служанок прошел мимо его двери. Его комната находилась в начале коридора, чуть поодаль от лестничной площадки. Пробило без четверти двенадцать, он уже начал задремывать, когда его разбудил звук поворачиваемого в скважине ключа. Хотя его окно было погружено в тень, снаружи ярко сияла луна. Он приоткрыл свою дверь и увидел миссис Брайант, окутанную чем-то вроде темного плаща; она прошла по коридору к площадке, прикрывая ладонью пламя свечи. Выражение лица у нее было такое, что доктор Риз подумал: уж не ходит ли она во сне?

Светильники в коридоре были погашены, так что он мог следовать за нею до самой лестничной площадки, не рискуя быть замеченным. Лунный свет сиял сквозь высоко расположенные окна в дальнем конце площадки. Миссис Брайант задула свечу и пошла через площадку, мимо библиотеки и дальше — до самой галереи; там она прошла в распахнутые двери и скрылась из виду. Доктор Риз остался где был, примерно в сорока шагах оттуда, глядя на двери галереи через черный провал лестничного колодца.

С галереи доносились слабые звуки, словно кто-то ходил там без обуви, в одних чулках. Потом шарканье прекратилось. Он затаил дыхание, силясь расслышать еще более слабый звук: приглушенный скрип петель, словно кто-то медленно, украдкой открывает дверь.

Раздавшийся вслед за этим вопль, казалось, взорвался прямо у него в мозгу: долгий, пронзительный вопль ужаса и отвращения, поднявшийся до невыносимо высокой ноты; он отдавался повсюду, несся то вверх, то вниз по лестничному колодцу какофонией множественного эхо. Несколько секунд доктор Риз стоял, неспособный двинуться с места, пока звуки открывающихся дверей и бегущих ног не привели его в чувство.

Он первым вошел на галерею. Там он обнаружил миссис Брайант, распростертую на полу между круглым столом и фигурой в доспехах: она была мертва, глаза ее были открыты, черты лица искажены выражением беспредельного ужаса. Доктор Риз все еще стоял на коленях у тела миссис Брайант, когда на галерею вбежали две ее горничные, а сколько-то минут спустя вслед за ними появились Болтон и несколько других слуг. Магнус (как позднее подтвердил ливрейный лакей Алфред) вышел прогуляться при лунном свете; он услышал вопль, находясь в двухстах ярдах от Холла, и бегом бросился домой.

Поэтому Магнус появился на галерее лишь через несколько минут после того, как там оказался доктор Риз. Первый его вопрос — после того, как он увидел труп — был: «Где моя жена?» Горничную Кэрри немедленно послали к миссис Раксфорд; ей пришлось некоторое время стучать в дверь комнаты, пока ее хозяйка открыла ей — она была в ночной сорочке. Единственная из всех живущих в доме, миссис Раксфорд проспала вопль миссис Брайант. Когда Кэрри сообщила ей, что миссис Брайант скончалась, она ответила: «Тут я ничем не могу помочь, передайте моему мужу, что я увижусь с ним завтра утром», — и снова закрыла дверь. Кэрри слышала, как она повернула ключ в замке.

Затем тело миссис Брайант отнесли в ее спальню, где доктор Риз провел обследование. Он не нашел никаких телесных повреждений; по всем показаниям, смерть наступила в результате остановки сердца, вызванной шоком. Но что вызвало сам шок? Обыскали галерею и библиотеку, и ничего неподобающего не обнаружили; печать, которой Магнус опечатал доспехи в ожидании сеанса, оказалась нетронутой; каждый из живущих в доме отчитался о своих передвижениях. Магнус и доктор Риз решили дождаться первого света, прежде чем посылать кого-то в телеграфную контору в Вудбридже, и все в доме отправились по своим комнатам — поспать хотя бы несколько часов неспокойным сном.

На следующее утро, примерно в восемь тридцать, Болтон вернулся из Вудбриджа с сообщением, что он не мог найти там ни одного доктора, который согласился бы приехать в Холл; все они говорили, что, поскольку личный врач миссис Брайант уже находится там, он сам прекрасно может подписать свидетельство о смерти. Поэтому доктор Риз, вопреки весьма существенным опасениям, удостоверил непосредственную причину смерти как остановку сердца, вызванную шоком, наложившимся на далеко зашедшую сердечную болезнь. Магнус заметил, что миссис Брайант, возможно, и правда ходила во сне и что роковой спазм был спровоцирован потрясением, когда она вдруг обнаружила, что находится на галерее.

Магнус и доктор Риз еще завтракали (поскольку миссис Раксфорд обычно ела исключительно у себя в комнате, ее не ждали), когда прибыл конный посыльный с указаниями от сына миссис Брайант. В течение двух часов в Холл явится владелец похоронного бюро со своими людьми, чтобы забрать тело миссис Брайант и доставить его прямо в Лондон, где обследование проведет известный патологоанатом. Услышав об этом, доктор Риз тут же хотел разорвать подписанное им свидетельство о смерти, но Магнус отговорил его, сказав, что это создаст впечатление, что они хотят что-то скрыть.

К этому времени Магнус уже решил закрыть Холл и в тот же день возвратиться в Лондон; соответственно Кэрри была послана упаковать вещи хозяйки. Однако она нашла дверь запертой, а поднос с завтраком миссис Раксфорд — нетронутым: он по-прежнему стоял в коридоре, где Кэрри оставила его полчаса тому назад (ей было указано легонько стучать в дверь и оставлять поднос в коридоре, не дожидаясь, пока выйдет миссис Раксфорд).

По просьбе Магнуса, доктор Риз поднялся вместе с ним наверх, к комнате его жены, где замок взломали — дверь не была заперта на засов, а ключ лежал на столике у кровати. На письменном столе они нашли — или, скорее, это Магнус нашел, а доктор Риз только наблюдал — раскрытый дневник с ручкой, лежащей поперек страницы, будто писавшую прервали, а рядом с дневником — огарок свечи, догоревшей до самого подсвечника. Кровать была не застелена — одеяло отогнуто, подушка смята. В комнатке ребенка (из нее нет отдельного выхода) одеяльце на кроватке так же отогнуто. В ведерке — грязные пеленки, в тазу — вода: ничего, что говорило бы о борьбе, либо неожиданном побеге, либо вообще о чем-то тревожном. И, по словам Кэрри — хотя она не могла быть полностью уверена, ведь хозяйка такая скрытная, — из всех вещей недоставало только ночной сорочки миссис Раксфорд и свивальной рубашечки Клары.

Доктору Ризу показалось, что, пока они ждали, чтобы взломали замок, Магнус старался скрыть не столько волнение, сколько гнев. Он несколько раз кивнул, как бы в ответ собственным мыслям, как бы говоря: «Только этого и следовало ожидать от моей жены». Однако, когда он стал пролистывать дневник, выражение его лица изменилось. Кровь отлила от щек, рука дрожала, на лбу выступил холодный пот. Минуту или две он продолжал читать, не замечая ничего вокруг, затем резко захлопнул тетрадь и сунул ее в карман сюртука без всяких объяснений.

— Обыскать дом! — рявкнул он Болтону, который стоял, замерев, у двери. — И пошлите за людьми — прочесать лес. С ребенком она не могла далеко уйти… Может быть, Риз, вы могли бы помочь с обыском, пока я осматриваю окрестности?

Это был приказ, а не просьба, и доктор Риз провел следующие несколько часов, безрезультатно бродя из одной пропыленной комнаты в другую, не имея ни малейшего представления, почему он этим занимается.

Через четверть часа после того, как я услышал эту новость, я уже быстро катил по Олдрингэм-роуд. День стоял теплый и душный, и мне не один раз приходилось давать лошади отдых, так что было уже более двух часов дня, когда я добрался до Монашьего леса. Приближаясь к Холлу, я услышал в лесу перекликающиеся людские голоса. Перед домом, на усыпанной гравием площадке ожидали несколько экипажей и повозок с лошадьми, запряженными так, словно они готовы к немедленному отъезду. Между ними сновали слуги, грузя ящики, саквояжи и узлы с одеждой. Худощавый, светловолосый молодой человек в костюме из твида не отходил от самого большого экипажа, пытаясь руководить погрузкой. Когда я подошел, он испуганно посмотрел на меня и стал объяснять, что гробовщики уже уехали; на какой-то страшный момент я вообразил, что они увезли Нелл. Человек этот был так взволнован, что мне пришлось сделать несколько попыток, прежде чем я выяснил, что он и есть доктор Риз. Я с трудом смог убедить его, что я не патологоанатом, и потратил еще несколько минут, чтобы вытянуть из него краткое описание ночных событий. Я собрался было спросить у него, зачем же слуги закрывают дом и выносят вещи, вместо того чтобы участвовать в поисках, когда увидел Магнуса у конюшни, обсуждающего что-то с группой мужчин. Я оставил доктора Риза в отчаянии заламывать руки рядом с экипажем и, чувствуя себя довольно неловко, направился к Магнусу.

Когда я подошел ближе, Магнус отделился от группы мужчин — работников и мелких фермеров, некоторых из них я знал в лицо. Болтон отсчитывал им монеты, и на миг у меня возгорелись надежды.

— Какие новости? — вскричал я, забыв обо всем, кроме своего беспокойства о Нелл. — Вы ее нашли?

— Нет, Монтегю, не нашли, — холодно ответил он. — Я скорее надеялся, что у вас могут быть для меня новости.

Болтон взглянул в мою сторону. Он был довольно далеко — ярдах в двадцати от нас, и не мог, как я надеялся, слышать, о чем мы говорим, но ухмылки на его лице было достаточно, чтобы сказать мне, кто следил за мною, прячась в тени.

— У меня новостей нет, — ответил я, встретив взгляд Магнуса и изо всех сил стараясь не отвести глаза. — Если ее не нашли, почему же вы уезжаете?

— Потому что моей жены здесь нет. Я полагаю, она покинула Холл — заранее договорившись — сегодня рано утром. Кто-то, должно быть, ждал ее с догкартом[32] — или с чем-нибудь вроде того, — сказал он, взглянув в сторону моей двуколки, — и вместе с ней уехал.

— Вы хотите сказать, что ее видели?..

— Нет, но это единственно возможное объяснение. Ее нет в доме, она не могла в лесу далеко уйти с ребенком на руках… Впрочем, поиски ребенка явно следует продолжать.

— Что вы имеете в виду?

— Вполне возможно — особенно если она сбежала с любовником, — добавил он, — что она бросила дочь или даже покончила с нею.

— Это чудовищно! — воскликнул я. — Не может быть, чтобы вы этому верили! Она никогда…

— Я знаю, Монтегю, что вы очень близки с моей женой. Но я сомневаюсь, что близость ваших отношений способна дать вам понимание ее психического состояния, которое в наилучшем случае вызывает опасения. Так что, если вы не можете сообщить мне, куда и с кем она уехала, думаю, вам здесь больше делать нечего.

— Магнус, я уверяю вас, ничего между… — мои слова увяли под его пристальным взглядом. — Ее безопасность — вот что сейчас важнее всего. Если предположить, что ваша теория неверна и они заблудились где-то в лесу, — как вы можете покинуть ее?

— Я полагаю, гораздо более похоже, что это она покинула меня. Некоторые из этих людей продолжат, как я уже сказал, обыскивать лес еще примерно с час или около того. Я сам остаюсь здесь — на тот случай, если она вдруг вернется. Все остальные отправятся в Лондон в течение этого часа. Да, кстати говоря, я уверен, вы согласитесь, что вам более не подобает оставаться моим поверенным в делах имения. Будьте любезны, подготовьте все так, чтобы ящик с актами, ключи и другие бумаги, касающиеся имения Раксфордов, были переданы мистеру Вейтчу, в контору на Грейз-Инн-сквер, как можно скорее. Всего вам хорошего.

Он решительно зашагал к дому. Болтон, все еще ухмыляясь, хвостом следовал за ним.

Я провел или, скорее, вытерпел ту ночь, преследуемый видениями, в которых Нелл душила свою дочь и хоронила ее в Монашьем лесу, а затем бежала с любовником (которого я не мог представить себе иначе, как в образе Эдуарда Рейвенскрофта). Я всячески отгонял эти ужасные картины, но тогда мною овладевала убежденность, что это Магнус убил Нелл и ребенка в приступе ревнивой ярости с намерением бросить тень подозрения на меня: в любой момент в мою дверь могла постучать полиция с ордером на арест. Но что если Нелл оставила Магнуса ради меня? Это тихое постукивание в дверь (я мог бы поклясться, что раз десять слышал его за эту ночь, хотя за дверью никогда никого не оказывалось) — ведь это могла быть Нелл с Кларой на руках… И так далее, и так далее, круг за кругом, пока я не погрузился в сновидения еще более кошмарные, чем самые страшные из воображаемых мною картин.

В воскресенье утром я узнал, что поиски прекратились в половине четвертого, как и обещал Магнус. Он обратился к оставшимся на поиски людям и к отъезжавшим слугам с объяснениями — в том смысле, что теперь он полагает, что миссис Раксфорд, расстроенная смертью миссис Брайант, взяла ребенка и поехала навестить друзей, забыв предупредить кого бы то ни было о том, куда именно она поехала.

Поиски — заверил он их — были устроены всего лишь из предосторожности. Сам он остается в Холле на день или два, на случай, если миссис Раксфорд туда вернется; остальные домочадцы немедленно возвращаются в Лондон. Я не смог найти никого, кто фактически был в Холле, когда говорил Магнус, и тем не менее все уверяли меня — утверждая, что слышали об этом от тех, кто реально присутствовал, — что у него был тон галантного джентльмена, выгораживающего свою жену. Олдебург гудел от слухов, главным из которых был тот, что Эленор Раксфорд отравила миссис Брайант, задушила свою грудную дочь, похоронила ее в Монашьем лесу и сбежала с любовником.

Я настаивал — с кем бы ни приходилось встречаться, — что это страшная клевета на невинную женщину, которая, вполне возможно, сама оказалась в смертельной опасности, однако мои протесты встречали удивленно поднятыми бровями и понимающими взглядами. Если Эленор Раксфорд невинна, почему так быстро прекратились поиски? И если миссис Брайант умерла от естественных причин, почему ее труп был немедленно увезен на вскрытие? Несколько человек вслух удивлялись, почему это я не в Холле с Магнусом (к которому здесь все испытывали большую симпатию), на что я мог лишь неубедительно отвечать, что предпочитаю быть один: я не осмеливался спрашивать, какие слухи ходят обо мне.

Погода оставалась тихой и душной, барометр медленно, но неуклонно падал до второй половины дня понедельника, когда послышался отдаленный рокот грома и началась игра молний на южной стороне горизонта, за чем последовал проливной дождь. Позднее я узнал, что накануне, воскресной ночью, в Чалфорде, люди видели одну мощную вспышку молнии со стороны Монашьего леса, за которой, примерно через полминуты, последовал негромкий рокот, возможно — гром.

Мучительно тянулся вторник, за ним среда: я никак не мог взяться за подготовку документов по Раксфорд-Холлу к передаче, не мог и заставить себя поручить эту задачу Джозефу. Я сказал своему партнеру, что недомогаю — кажется, чем-то заболел, но это вряд ли прозвучало вполне убедительно, так как я проводил большую часть времени, обходя округу в стремлении услышать новости. Я чувствовал себя объектом всеобщих подозрений, мне представлялось, что всюду, куда бы я ни пошел, люди шепчутся за моей спиной, но сидеть взаперти у себя в доме было мне совершенно не по силам.

В четверг утром я проснулся очень поздно, выпив накануне гораздо больше виски, чем было бы мне полезно, и делал вид, что завтракаю, когда явилась моя домоправительница и сказала, что приехал инспектор Роупер из Вудбриджа и хочет меня повидать.

— Проводите его ко мне, — пробормотал я, промокая платком пот, вдруг выступивший на лбу.

Я был шапочно знаком с Роупером, широкогрудым человеком, лет этак за пятьдесят, но, когда я заслышал его тяжелую поступь, я поднялся на ноги, всячески стараясь побороть безумное желание сбежать. Его мрачная физиономия, цветом и консистенцией напоминающая взошедшее тесто, поначалу создавала впечатление, что человек этот глуп, пока вы не вглядывались в его глаза — небольшие, глубоко сидящие, проницательные и пристально за вами наблюдающие.

— Прошу простить за беспокойство, сэр, но ваш секретарь сказал — вы дома, так что я взял смелость зайти.

— Никакого беспокойства, — ответил я еле слышно. — Не хотите ли чаю? Чем могу быть полезен?

— Спасибо, сэр, я выпил чаю на вокзале. И как вы могли бы догадаться, сэр, я по поводу Холла.

— В са… в самом деле? Вы нашли?.. Есть какие-то новости о миссис Раксфорд?

— Нет, сэр. К друзьям в гости поехала — такую вот историю нам предложили. — Нотка скептицизма в его голосе была более чем очевидна. — Вы не больно хорошо выглядите, сэр, если мне позволено будет так сказать.

— Боюсь, вы правы, — охрипшим голосом согласился я, снова тяжело опускаясь в кресло. — То, что произошло в Холле… Не присядете ли вы?.. потрясло меня до глубины души… связаны с нашей семьей уже несколько поколений, как вы знаете… — Я замолк, сообразив, что сказал как раз то, что говорить вовсе не следовало.

— И правда, сэр, потому-то я и зашел, — сказал он, усаживаясь. — Понимаете, к нам пришла телеграмма из лондонской резиденции доктора Раксфорда. Его ожидали домой в понедельник, а потом подумали, может, он решил задержаться на день дольше, в случае, что миссис Раксфорд… Но как пришла среда — вторая половина, а его не слышно и не видно, они решили попросить нас поехать в Холл и посмотреть там вокруг. Мы так и сделали, но мой человек нашел весь дом на запоре, нигде ни живой души, и коня нигде не видно. Так что мы навели справки у Петтингшилла, который платную конюшню держит, чтоб узнать, привел ли доктор Раксфорд своего коня обратно.

— Так что же, привел?

— Тут такое странное дело, сэр. Конь-то обратно пришел, в полном порядке. В понедельник утром помощник конюха увидел, что он ждет у ворот — снаружи, вы понимаете? И седло все еще на нем, поводья к луке привязаны, а в седельной сумке — гинея лежит. Так что Петтингшилл подумал, доктор Раксфорд ранним поездом уехал, и больше в мыслях этого не держал. Но он не уехал. И его никто не видал с самой субботы, когда они оставили его одного в Холле.

— Я… гм… я понимаю. У вас есть какие-то предположения, инспектор, о том, что могло с ним случиться?

— Вот тут, сэр, я надеялся, что вы сможете нам помочь… — При этих словах мое сердце болезненно сжалось. — Как вы — поверенный в делах имения… и друг семьи… и все такое.

Он моргал своими маленькими глазками словно ящерица. И хотя я весь съежился от его намеков (реальных или воображаемых, сам я не мог разобрать), ум мой вдруг лихорадочно заработал.

— Боюсь, я ничего не слышал… А это что, Болтон — дворецкий доктора Раксфорда — предложил, чтобы вы обратились ко мне?

— Да нет, сэр, я по своей инициативе пришел. Видите ли, сэр, я думаю, надо нам посмотреть внутри Холла, просто на всякий случай. Но это ведь частная собственность, и… Ну, если предположить, что доктор Раксфорд все еще там, ему не очень-то понравится, что полицейские туда вломились, если вы понимаете, что я имею в виду. Так что я подумал, может, у вас есть их ключи…

— Есть, да — у меня в конторе… Вы хотите, чтобы я поехал в Холл и посмотрел, все ли в порядке?

Произнося это, я услышал эхо своих собственных слов, сказанных Дрейтону в тот дождливый день — целую жизнь тому назад. Однако инстинктивное чувство побуждало меня не упустить возможность обследовать Холл в одиночку — возможность, какой бы ненадежной она ни была, что я смогу напасть там на какой-то след, который приведет меня к Нелл.

— Да, конечно, сэр, вы бы нам очень помогли, это точно. А вам нужно будет, чтобы я с вами поехал?

Тут наконец я понял, что никаких подозрений на мой счет Роупер вовсе не испытывает.

— Не думаю, что это необходимо, инспектор; уверен, у вас и так масса дел. Если только вы сами не считаете, что должны там находиться.

— Я очень загружен, сэр, это правда, и мне надо бы попасть на следующий поезд в Вудбридж…

— Тогда я сразу же и отправлюсь: свежий воздух пойдет мне на пользу. Случись так, что я обнаружу что-нибудь… неподобающее… я сразу же приеду в Вудбридж и дам вам знать. В любом случае я дам телеграмму, как только вернусь в Олдебург.

— Очень хорошо, сэр, и спасибо вам. Премного обязан.

Было уже за полдень, когда я отправился в путь. Низкие, мятущиеся тучи неслись над полями, все еще мокрыми от ночного ливня, а с моря задувал холодный ветер: все слишком напоминало мне мою поездку в Холл с Дрейтоном.

Помимо того, я сознавал, что мое положение, в самом лучшем случае, сомнительно. Если Магнус сообщил Болтону или — кстати говоря — доктору Ризу, что он меня уволил… Я ничего не получил от него в письменном виде, но мой поступок все равно заставил бы их удивленно поднять брови.

В субботу, когда передний двор был заполнен экипажами и повозками, я был слишком потрясен стычкой с Магнусом, чтобы думать о чем-то еще, кроме Нелл, и не подумал о зловещей истории Холла. Однако сейчас прежние первобытные страхи вернулись с новой силой. Очень хорошо было мне твердить самому себе, что мы теперь живем в век паровых машин и электрического телеграфа, и что наука опровергла все былые ужасы; здесь, в этом месте, я мог с таким же успехом находиться за тридевять земель от цивилизации.

Парадная дверь была заперта на засов изнутри, но я отыскал небольшую дверь с другой стороны дома, близ каменной скамьи, где мы сидели с Нелл; через эту дверь я попал в незнакомую мне часть замка. Я снял закопченное ламповое стекло и взял обгоревшую свечу из лампы, прошел сквозь мглу в большой холл, а затем вверх по лестнице на площадку, где и остановился, вслушиваясь в тишину.

Кабинет был заперт, но не изнутри. Походной кровати Корнелиуса и умывальника здесь теперь не было; к письменному столу было придвинуто кожаное рабочее кресло. По стенам на полках стояли ряды книг, но на самом столе их не было, только влажный, аммиачный запах от книг, много зим подряд остававшихся без внимания. Единственным признаком чьего-то недавнего присутствия было пальто — пальто Магнуса, которое я сразу же узнал: оно висело на крючке за только что открытой мною дверью.

В правом его кармане лежал продолговатый пакет, запечатанный Магнусовой печаткой-фениксом и адресованный его рукой Джейбзу Вейтчу, на Грейз-Инн-сквер, в Холборне. Пока я стоял там, пытаясь догадаться, что содержится в пакете — на ощупь это была тоненькая книжечка примерно дюймов восемь на пять величиной и письмо или какой-то документ, — мне пришло в голову, что это может быть сообщение Магнуса мистеру Вейтчу о моем увольнении. Я сунул пакет в грудной карман собственного пальто и вывернул другие карманы пальто Магнуса, где обнаружил перочинный нож, пару перчаток для верховой езды и кошелек с четырьмя золотыми соверенами.

Разумеется, Магнус мог просто забыть здесь свое пальто.

Я прошел через библиотеку, где увидел нечто, похожее на огромную прялку, снабженную полудюжиной стеклянных дисков, рукоятью и проводами, проходящими под дверь, что ведет на галерею. Эта дверь была заперта — на этот раз снаружи. Я повернул ключ и вошел.

Посреди галереи на полу валялся опрокинутый круглый столик, вокруг него — беспорядочно расположенные стулья, два из них опрокинуты набок. Саркофаг сэра Генри Раксфорда тяжелым комом застрял в горле огромного камина. Провода от машины, стоявшей в библиотеке, вились мимо моих ног и соединялись с теми, что связывали доспехи с громоотводами. Я вдруг осознал, что, помимо запаха старого дерева и плесневелых тканей, здесь стыло и едко пахнет горелым.

Доспехи были закрыты. Когда я заставил себя подойти поближе (мой каждый нерв требовал, чтобы я со всех ног бросился прочь оттуда), я увидел, что там, где лезвие меча входило острием в постамент, торчит ржавый кинжал, заткнувший прорезь и мешающий работе механизма. Между пластинами доспехов застрял обрывок сизо-серой ткани — такой мог оторваться от подола женского платья — вроде того, в каком была Нелл в тот день, когда мы с ней виделись неделю тому назад. Ткань обуглилась там, где ее край исчезал за пластинами доспехов.

Я стоял, как к месту пригвожденный, вспоминая о той новости из Чалфорда о единственной яркой вспышке, осветившей все небо над Монашьим лесом в ночь на воскресенье, и не отрывал глаз от обрывка ткани, пока не разглядел, что платье застряло в доспехах снаружи. В тени за доспехами валялся маленький, украшенный драгоценными камнями пистолет, каким могла бы пользоваться женщина.

В оконное стекло над моей головой застучали капли дождя. Я опустил пистолет в карман, наклонился — высвободить кинжал из прорези, а затем, содрогаясь, словно я брался за ядовитую змею, взялся за рукоять меча.

Меня с головы до ног поглотила серая бесформенная масса, что-то ударило меня по ноге и отскочило, вскипая вокруг грубым серым облаком, наполнив мой рот и нос запахом пепла; пепел заскрипел на зубах. В волосах у меня и на одежде — всюду был пепел, а когда облако осело, я увидел, что мои ступни окружены мелкими и более крупными осколками сероватых костей; среди этих осколков поблескивали крохотные крупинки золота (одна все еще заполняла остаток зуба), да еще золотая оболочка злосчастной печатки-сфинкса, почерневшей и потерявшей форму, но все-таки узнаваемой, вплавилась в цилиндрик треснувшей кости.

Не помню, чтобы я подумал: «Это сделала Нелл». Я более не чувствовал страха, я больше вообще ничего не чувствовал. Я оцепенело пошел назад, через библиотеку и кабинет, спустился по парадной лестнице в холл, к парадной двери, которую открыл, отодвинув засов и отперев замок, и вышел из дома.

Дождь более или менее утих. Мой пони терпеливо ждал, низко свесив голову. Самая мысль о предстоящей встрече с Роупером была непереносима: мне хотелось лишь попасть домой и съежиться у камина, пока не настанет время лечь спать, чтобы больше никогда не просыпаться. Я залез в боковой карман сюртука и вытащил пистолет — одноствольный дерринджер длиною не более пяти дюймов. «…Но этого хватит… он сослужит свою службу…» Я взвел курок, поднял пистолет, по-прежнему не сознавая, что намереваюсь сделать, и прижал холодное дуло к виску, с каким-то отстраненным любопытством подумав: «Интересно, что я почувствую?» Движение руки заставило меня осознать, что какой-то предмет упирается мне в грудь, — это оказался угол пакета в грудном кармане.

На меня снова нахлынуло сознание опасности; я опустил пистолет с намерением поставить курок на предохранитель, но руку вдруг свело, она задрожала. Пистолет дернулся словно живое существо, фонтан грязной воды взлетел вверх у самых моих ног, встревоженный пони резко вскинул голову, звук выстрела стал эхом отдаваться вокруг поляны.

Меня трясло, как никогда в жизни; я убрал пистолет подальше и вытащил из кармана пакет. «Джейбзу Вейтчу, эсквайру…» Но что если Магнус уже сообщил ему, почему он меня увольняет? Я снова вернулся под прикрытие портика и сломал печать.

В пакете лежала небольшая синяя записная книжка, а при ней — письмо, написанное почерком Магнуса; последняя его часть забрызгана чернилами и в кляксах.

Я помню, что подумал тогда, совершенно бесстрастно, что держу в руках все необходимое, чтобы сделать меня соучастником убийства Магнуса, за что я, скорее всего, буду повешен рядом с Нелл.

К тому времени, как я доехал до Вудбриджа, уже начало темнеть, и состояние моего духа было таково, что я и не подумал спрятать — не говоря уже о том, чтобы сжечь — этот пакет, который так и лежал у меня в кармане, когда я поднимался по ступеням полицейского участка, словно осужденный, всходящий на эшафот. Роупер все еще был у себя в кабинете и принял меня с самым добрым расположением; было совершенно ясно, что ему и в голову не приходит подвергнуть сомнению мой рассказ. Я передал ему ключи, пистолет (который разрядился, как я объяснил ему, когда я обронил его, выходя из замка), и через двадцать минут меня уже устроили в гостинице «Герб Вудбриджа». Там я принялся читать и перечитывать дневник Нелл, пока наконец не заснул дурманным, полным видений сном, в котором я снова и снова подступал к доспехам и, зная, что сейчас произойдет, но не в силах остановиться, хватался за рукоять меча. Мне даже не пришло в голову, когда я сидел у себя в номере, съежившись перед окошком и глядя на серую воду, текущую мимо Водяной мельницы,[33] что пепел в доспехах мог быть пеплом Нелл. Письмо Магнуса было сочинено с целью повесить нас обоих; впрочем, оно могло быть даже вполне искренним, за исключением лишь одного: в последовавшем преследовании погибла Нелл, а не Магнус.

Было совершенно очевидно, что долг мой — немедленно передать этот пакет. Еще не поздно сделать вид, что я был слишком потрясен, чтобы вспомнить о нем; я мог бы даже заявить, что сломал печать в смятении чувств. Да только никто бы мне не поверил, а если бы я попытался убедить Роупера, что в доспехах был пепел Нелл, я только крепче затянул бы петлю на собственной шее.

Вернувшись в Олдебург, я стал ждать следствия (оно было отложено на несколько дней, чтобы дать экспертам из Лондона возможность осмотреть место преступления) так, будто оно должно стать расследованием убийства, совершенного мною самим. На следствие должны были вызвать Болтона, а одни только его показания послужат прямым обвинением. Я понимал, что следует сжечь пакет, но каждый раз, как я брал в руки спички, мне представлялось, что в комнату врываются полицейские; точно так же я собирал в кулак всю свою волю, чтобы пойти и признаться во всем Роуперу, но в конце концов, как человек, объятый кошмарным сном, не делал ничего, лишь без конца ходил взад и вперед по кабинету у себя дома (я не мог заставить себя явиться в контору), а челюсти капкана неумолимо сжимались все крепче и крепче.

Вот так я и был занят накануне того дня, когда в Вудбридже должно было начаться следствие, как вдруг в дверь постучала моя домоправительница и сообщила, что какой-то мистер Болтон просит позволения меня повидать.

— Проведите его в малую гостиную, — сказал я и провел следующие несколько минут, безуспешно пытаясь взять себя в руки.

Когда я вошел, он уже расположился на диване. Его одежда копировала обычный стиль Магнуса: черный костюм, широкий белый галстук, цилиндр и перчатки; выражение его тощего лица было абсолютно почтительным и, несмотря на то, что он поднялся с дивана и поклонился мне, как только я вошел в гостиную, сразу стало ясно, кто владеет ситуацией.

— Очень любезно с вашей стороны принять меня, мистер Монтегю, сэр; я приехал на следствии поприсутствовать.

— Гм… да, — сказал я, проглотив ком в горле. — Эта… смерть вашего хозяина стала для меня ужасным потрясением… как, видимо, и для всех вас.

— И правда, сэр; и я уверен, вы сможете понять — все мы задумываемся теперь: что же с нами-то будет? На самом деле, если я могу взять на себя смелость спросить: вам случайно не известно, может, хозяин как-то позаботился о моем будущем?

— Боюсь, что нет, — ответил я. — Его завещание находится у мистера Вейтча в Лондоне, и вы, конечно, понимаете, что ничего нельзя сделать, пока коронер не представит свое заключение.

— О, я вполне понимаю, сэр.

Последовало какое-то оценивающее молчание; хотя в комнате было довольно холодно, я почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота.

— Гм… Могу ли я еще чем-то быть вам полезен? — спросил я.

— Что ж, да, сэр, между прочим, можете. Видите ли, сэр… Не скажу, чтоб я был недоволен службой у доктора Раксфорда… Просто я всегда желал заняться фотографией. Хотел бы завести собственное небольшое дело… но, конечно, недостаток капитала… Вот мне и пришло в голову, сэр, как вы такой близкий друг семьи, что, может, вы найдете какой-то способ ссудить мне денег взаймы.

— Понятно. Гм… И сколько же вы имели в виду занять?

— Двести пятьдесят фунтов, сэр, очень бы меня хорошо устроили.

— Понятно. И на какой же срок?

— Трудно сказать, сэр. Может, мы могли бы… сделать это как-то неформально? Уверяю, я был бы очень вам благодарен.

— Очень хорошо, — произнес я, осушая взмокший лоб.

— Спасибо, сэр, очень вам обязан. А теперь… я даже не думаю, сэр, что вы соблаговолите выдать мне чек сегодня же?

Нотка угрозы в его голосе не вызывала сомнений.

— Очень хорошо, — повторил я, избегая его всепонимающего взгляда. — Если бы вы могли зайти снова в три… Меня не будет дома, но чек будет вас ждать.

— Еще раз спасибо вам, сэр, я уверен — вы об этом не пожалеете. Нет нужды звонить, сэр, я сам себя к выходу провожу.

Мое состояние духа на следствии представить себе очень легко. Я оказался одним из первых, вызванных давать показания перед коронером — джентльменом из Ипсвича, с ярко-красным, в прожилках лицом и с яркой фамилией Брайт.[34] Я думал, у меня подогнутся колени и я не смогу принести клятву. Но так же, как это случилось при встрече с Роупером, мой изможденный вид вызвал сочувствие, и я пробыл на свидетельском месте всего несколько минут.

Затем встал вопрос об опознании. Обгорелое кольцо с печаткой было опознано Болтоном (он старательно избегал моего взгляда). Болтон, кроме того, подтвердил, что у Магнуса в пяти зубах стояли золотые пломбы. Выдающийся патологоанатом сэр Даглас Кейр засвидетельствовал — на основании изучения крупных фрагментов, — что это останки человека мужского пола, скорее всего, выше среднего роста, в расцвете лет. Далее этого заходить он не мог, поскольку кости были подвергнуты крайне высокой температуре, достаточной для того, чтобы обратить в мелкий, рассыпчатый пепел человеческую плоть, включая и мягкие ткани. Что же касается того, могла ли молния быть причиной такого разрушения, этот вопрос выходил за пределы его компетенции.

Давать показания по этому вопросу были вызваны профессор Эрнест Дингуолл, мистер Джон Барретт — член Королевского общества и доктор Фрэнсис Айамангер. Результаты поражения молнией на открытом пространстве — оказалось, что нет прецедента тому, какой смертью погиб Магнус Раксфорд, — разнились весьма значительно. Некоторые пострадавшие выжили — с ожогами различной степени; в одном случае человек лишился сознания, а когда пришел в себя, ушел с места происшествия, не сознавая, что его ударила молния. Другие скончались на месте; в одном из этих случаев кости черепа оказались расколоты на мельчайшие фрагменты, хотя кожа осталась без видимых повреждений. Никто из экспертов не мог привести ничего, подобного уничтожению доктора Раксфорда, однако мистер Барретт позволил себе высказать мнение, что сила удара могла быть весьма значительно сконцентрирована доспехами. Доктор Айамангер занял диаметрально противоположную позицию, сочтя, что доспехи должны были сыграть роль электрической клетки Фарадея — то есть вся сила удара молнии прошла бы по внешней оболочке доспехов, оставив человека внутри них целым и невредимым.

Тут коронер спросил, с большой долей сарказма: не пожелает ли сам ученый джентльмен провести такой эксперимент на себе? Ученый джентльмен признался, что не пожелает.

С этого момента стало ясно — и так оставалось на протяжении всего остального следствия, — что коронер пришел к выводу: в преступлении виновна Нелл Раксфорд. В своей заключительной речи, подводя итоги для присяжных, он отметил, что «удар молнии в Холл был чистой случайностью и к тому же весьма маловероятной, тогда как главным, бросающимся в глаза пунктом является то, что — если Магнус Раксфорд не был уже мертв, когда убийца, под дулом пистолета загнал его в доспехи (и здесь показания мистера Монтегю, как мне представляется, имеют решающее значение, хотя, разумеется, вы должны сами принять решение), если, как я уже сказал, Магнус Раксфорд не был уже мертв, он был оставлен там умирать голодной смертью. Вам, джентльмены из жюри присяжных, следует обратить внимание на то, что заклинивание механизма, открывающего доспехи, столь же преступный и еще более жестокий акт убийства, чем было бы убийство из пистолета.

Более того, — продолжал он, — пропал грудной младенец. Пропал в обстоятельствах, какие могут лишь указывать на виновность матери. Почему миссис Раксфорд не подпускала никого к ребенку? Вы вполне можете заключить, джентльмены, что ее настойчивое стремление самой ухаживать за ребенком уже является свидетельством нездорового ума. У вас имеются показания доктора Риза о ее крайней возбужденности в ночь смерти миссис Брайант, а также любопытный факт — она единственная не слышала, по ее собственным словам, она проспала страшный предсмертный крик этой дамы, который был слышен за двести ярдов от дома. Вы также знаете о смятом листке бумаги, который был найден полицейскими на полу в комнате миссис Брайант, о записке с приглашением прийти в полночь на галерею: именно там и тогда она погибла. Почерк похож на почерк миссис Раксфорд. В нашу задачу не входит расследовать эту смерть, но этот случай все же наводит на мысль об опасной предрасположенности миссис Раксфорд к насилию.

Затем встает вопрос об ожерелье. Вы услышали от доктора Риза, что миссис Раксфорд, как ему казалось, чувствовала глубокую отчужденность от покойного. Вы также слышали от представителя фирмы с Бонд-стрит, предоставившей это ожерелье, что покойный приобрел этот весьма экстравагантный подарок для своей супруги за десять тысяч фунтов — что заставляет нас подумать о чрезмерно любящем свою жену муже, о муже, до безумия в нее влюбленном и готовом пойти на самые экстравагантные поступки, чтобы вернуть ее расположение. Вы также слышали о том, что футляр от ожерелья был обнаружен полицейскими под половицей в комнате миссис Раксфорд. Ожерелье обнаружить нигде не удалось».

Он говорил еще много всего, и все в том же ключе. После недолгих размышлений жюри присяжных вынесло вердикт о предумышленном убийстве неизвестным лицом или лицами, и обвинение было подтверждено под присягой; тотчас же был выписан ордер на арест Эленор Раксфорд.

Вскрытие трупа миссис Брайант показало, что она действительно страдала далеко зашедшей сердечной болезнью и умерла от остановки сердца, вероятно, в результате тяжелого нервного потрясения. Но ее родственники не были удовлетворены таким заключением: отказавшийся от нее сын вдруг стал ее яростным защитником, и по Лондону пошли слухи, что доктор Риз и Раксфорды сговорились убить его мать и что Эленор Раксфорд вслед за тем отделалась от мужа и ребенка и бежала, прихватив бриллианты.

В своем завещании, составленном за несколько месяцев до смерти, Магнус Раксфорд оставил все свое имение кузине Огасте Раксфорд, старой деве чуть ли не на сорок лет старше его самого, не позаботившись ни о Нелл или Кларе, ни о ком-либо из своих слуг. Мистер Вейтч написал мне в самых сердечных выражениях, чтобы удостовериться, что Магнус не оставил у меня более позднего завещания. Имение, однако, состояло целиком из долгов: содержимое дома на Манстер-сквер пришлось продать, чтобы уменьшить их количество, и в конце разбирательства все слуги — кроме Болтона, от которого я больше никогда ничего не слышал, — были выброшены на улицу, искать новые места работы. Завещание Огасте Раксфорд, которая, как я выяснил позже, всю свою жизнь лелеяла нелюбовь к родственникам мужского пола, навлекшим разорение на родовое имение, казалось не даром, а скорее актом сатирически злобной мести.

Я продолжал действовать в качестве поверенного в делах имения Раксфордов, отчасти из страха перед тем, что кто-нибудь сможет там обнаружить, отчасти — в тщетной надежде услышать какие-то новости о Нелл. Огаста Раксфорд — яростная старая дама самых эксцентрических взглядов на жизнь — явилась познакомиться со мной сразу, как только завещание Магнуса вступило в силу, и поручила мне разыскать ее ближайшую родственницу. Так начался долгий и утомительный процесс составления и проверки генеалогии, в ходе которого я выяснил, что Нелл была дальней родственницей Магнуса, хотя ни тот, ни другая, кажется, и не подозревали об этом, — отчего эта трагедия выглядела еще мрачнее. И хотя Огаста Раксфорд давным-давно зарилась на Холл, она не имела достаточных средств, чтобы сделать замок обитаемым. Однако и продавать его она не желала, так что дом в который уже раз был закрыт и обречен на долгое, медленное разрушение.

Моя исповедь окончена. Все это мучило меня дни и ночи — я не знал, чему верить. Когда я вспоминаю лицо Нелл, я не могу представить ее убийцей. Но потом я думаю об уликах, и предо мною снова возникает то, что, как я знаю, стало бы приговором всего общества: ей удалось ловко провести меня и сделать меня — из-за моей глупой влюбленности — сообщником убийства.