Щит четвертого стража

Дрозд, печальный и усталый, зажмурился от резкого порыва ветра. Глаза слезились, перышки ерошило, точно невидимой лапой. Было холодно и промозгло, холодно-холодно, бр-р-р! Впереди покачивались горизонт и солнце над ним, тусклое, болезненное, словно нарыв посреди грязного неба. Дрозд не любил такую погоду. Ему нравилось жаркое лето и, быть может, весна, когда вкусненькая добыча сама вылезала навстречу, но никак не эта сту-де-ность.

— Уи-а-и!

Дрозд посмотрел вниз — на горы, на черствый ельник в снежной тишине. Мрак. Седина. Отчуждение. Скальный хребет напоминал кости мертвых драконов, а дрозд еще знал то время, когда охотился за ними, когда жил, когда другим был — человеком.

— Уа-и-ии!

Сквозь лес тянулась дорога, и дрозд заметил цепочку следов: четыре лошади, а, значит, четыре всадника. Ему стало интересно, он кинулся вниз. Голову сдавил ветер, колкий, ледяной, как разбитые стеклышки; вокруг поднялись копья елей — закрыли небо, солнце, свет. На краю зрения мельтешили стволы, в ушах гудело, как в печной трубе. Следы виляли из стороны в сторону и медленно подбирались к горам. Там было что-то плохое, дрозд помнил. Он часто обещал себе держаться подальше от этих коченелых склонов, но столь же часто нарушал свое обещание.

Впереди показался зев шахты и заброшенный городок вокруг. У самого входа в туннели распрягали лошадей четверо путников, и дрозд радостно бросился к ним. Он так давно не видел людей, так давно не был человеком, что немного соскучился по этим бестолочАм. Или бЕстолочам?

— Уа-а-и! — приветливо крикнул дрозд.

Судя по одежде и виду путешественников, ехали они долго и страдали много: монах, головорез, рыцарь и девушка. Монах оказался седой, головорез — безухий, девушка — красивая, как лилия, а рыцарь — мертвый. На его доспехах дрозд заметил рисунок — готическое «А», оплетенное диким виноградом. Изображение покрывали царапины, местами оно стерлось, и это казалось странным — чистенькие, новенькие латы и покореженный герб.

— Уа-аи!

Девушка, судя по зеленым татуировкам на лице и зеленым же волосам, была из озерных сирен. Она, как и монах, куталась в зимнюю рясу ордена Стражей, и это тоже выглядело крайне чудным. Религиозный орден и дикарка. Хм!

— Уа-и-аи! — повторил дрозд.

От крика сирена вздрогнула и обернулась. На лице ее появилось странное выражение, будто нечто старое и плохое поднималось с глубины души. Девушка нахмурилась, повела рукой и метнула в птицу синий шарик.

«Снежок?» — радостно подумал дрозд.

Он хотел разбить шарик, как делал когда-то давно в счастливом детстве, и полетел навстречу. Снежок крутился, вырастал перед глазами, затмевая городок, дорогу, небо; по белым граням бежали искры, слышался треск. Дрозд приготовился и расправил коготки, но тут холод коснулся сердца, перетек в лапки, крылья; помутил сознание и высосал по капле всю эту долгую-долгую жизнь.

— Н-не люб-блю птиц, — прошептала Офелия, когда смоляное тельце глухо ударилось о снег. Говорила она на мирском наречии правильно, но тяжело, будто что-то в ее горле мешало полностью овладеть человеческим языком.

Коряга и брат Михаэль переглянулись, но ничего не сказали. Они видели подобное живодерство уже не раз и постепенно привыкли.

«Всякий, кого-нибудь да ненавидит».

Михаэль закрепил на спине последний мешок и глубоко, тяжело вздохнул. Воздуха — ледяного искристого воздуха северных лесов — совсем не хватало. Для пятидесяти шести лет монах был еще довольно вынослив, но к подобным походам не привык.

«Тяжеловато», — обреченно подумал Михаэль.

Ноги подгибались, что-то твердое упиралось в лопатку, ремни врезались в кожу на плечах. Он еще раз глубоко, судорожно вздохнул и огляделся.

Городок стоял у каменных врат, точно нищий перед храмом. Казалось, он просил годами подаяния, а исполинские створки так и не заметили ничего, только зевнули напоследок. Было сумрачно, тихо, страшно. Иногда среди домов поднимался ветер, и охаживал ледяными плетками лицо, и сверлил уши, и лошади тогда фыркали, топтались и ломали с хрустом наст.

Вспомнился лед на реке, и крики тонувших. Призрачные болота, рассвет, заводь, полная огоньков. И вот — размытый во льдах горизонт и горы, горы, горы в неуклюжих снежных шапках. И холод, точно упырь, высасывает силы. Или жизни? Михаэля передернуло. Из монастыря выходило семнадцать человек, а добралось только четверо. Что-то во всей этой экспедиции шло совсем, абсолютно не по плану.

Чуть в стороне Офелия накладывала на себя защитные чары. Девушка действительна была очень талантлива, Михаэль это не без удовольствия признавал, — она не сваливала все в кучу, а подгоняла части вязи так, чтобы дополнять одну другой. Выходило толково и красиво.

«Как и следует преступнице».

Орден поймал Офелию с сестрой во время ограбления монастыря. Сестру отправили на каторжные работы и обещали выпустить, только если экспедиция вернется со щитом. Офелия тогда почему-то сразу согласилась, и Михаэль чувствовал в этом некий подвох — слишком легко вышло, слишком редко монаху встречались послушные нелюди.

«Неужели для кого-то жизнь может быть так проста?»

Святой Авектус сидел молча, как обычно, и, как обычно, не снимал шлема, что Михаэля положительно пугало. Винить рыцаря было глупо — мертвые чураются живых, как и живые — мертвых, — но все же он возглавлял это странный поход, все же внутри гниющего тела держалась человеческая душа. Так? Ответ на последний вопрос знал лишь Авектус — рыцарь сам и разработал захват души, и сам испробовал на себе. Кто он теперь? Что?

«И почему он за гербом не смотрит? У рыцаря, кроме герба да чести, ничего и нет».

Коряга мазал рубец на скуле. Порой морщился от боли, и тогда нечто страшное, нездоровое мелькало во взгляде наемника.

Головорез, что своими шрамами — от ран, ожогов, переломов и ужаснейших пыток — мог бы напугать любого, в мирской жизни был одним из самых спокойнейших и приятнейших людей. Михаэлю он понравился сразу, хотя слухи о Коряге ходили разные. Первые говорили, будто он мерзавец, каких свет еще не видывал, и купается каждый день в крови детей; другие рассказывали о благородном происхождении наемника. О предательствах, ядах, об изменах, что выбросили младенца на обочину жизненного пути. Ну, в единственном сплетники оказались единодушны — уцелеть в безнадежной, невозможной, беспросветной ситуации так, как Коряга, не умел никто; потому Авектус его и нанял.

— Я г-готова, — крикнула Офелия.

Михаэль посмотрел на рыцаря — тот кивнул, — и они направились к шахте. Офелия двигалась легко, словно бесплотный дух; Коряга хромал, Авектус шел жутко, дергано. Не доходя пары шагов до врат, он вдруг рухнул на землю.

Все замерли. Офелия по-птичьи вытянула шею, Коряга поперхнулся, у Михаэля похолодело в груди.

— О-он жив? — неуверенно спросила Офелия.

Михаэль хотел ответить посмешнее, в духе «скорее, мертв бесповоротно», но подходящие слова не появлялись. Вообще иногда монаху казалось, что он взят исключительно в качестве шута, только шут выходил печальный — острить не умел и говорил без конца горькие и унылые вещи.

— Боюсь, нет, — ответил Михаэль и показал девушке на вязь защитного поля. Оно расходилось полукругом от врат, и было старое, времен стражей, старое и простенькое. Блокировало всего несколько элементов вязи, но характерных именно для орденских заклинаний. — Захват души отключился, едва его святейшество ступили внутрь поля.

«И никак к жизни не вернуть. Ладно душу призовем обратно, а захват кто делать будет? Хоть бы доработал на случай блокировок, как же так? А все же странная блокировка. Старая, а на наш орден. Почему?»

Михаэль не понимал, на кой черт понадобилось ставить защиту от людей, что еще не появились на свет: орден возник только после гибели четвертого стража. Или исчезновения — кому как больше по душе. Странно, конечно, возник: ниоткуда, вдруг, сразу — и в личную охрану короля, но об этом можно было подумать и потом. Как действовать дальше? Глава экспедиции мертв, осталось трое — наемник, колдунья и монах, который бесполезен в практическом смысле, но способен наизусть пересказать двенадцать томов энциклопедии.

Троица начала спорить. Офелия хотела двигаться вперед — ее волновала судьба сестры, Михаэль сомневался. Корягу интересовал чисто практический вопрос — как без Авектуса, который годами изучал историю стражей и карты, вообще можно что-то отыскать.

— Я мог бы у-узнать артефакты, наверное, — неуверенно, слабым, прерывающимся голосом заметил Михаэль.

Ответили ему лишь взгляды, полные скепсиса, и винить соратников было сложно.

С самого начала Михаэлю казалось ироничным, что выбрали его. Всю свою сознательную жизнь монах проповедовал людям учение Утереила, но чем больше Михаэль старался, тем больше народ отворачивался от церкви. В конце концов, и вера монаха стала таять, будто весенний снег. И вот экспедиция — шанс показать мирянам, что все было по-настоящему. И вот шанс его, Михаэля, — показать, что он шел не зря, что он хоть как-то полезен. Это выглядело приятным и новым — стать из пустого места… всем?

«Я проповедник! Что я могу? Что мы втроем можем? Это даже не опасно, это смешно. Не лучше ли, безопаснее вернуться? Собрать новую экспедицию. Или уже не дадут? Или отправят других? Будет еще такой шанс? И что я буду делать, когда вернусь? Когда уже самого тошнит от религии! Нет, нет, разве я для себя сюда шел? Разве не для тех, кто утратил веру?»

— Я мог бы узнать щит, — повторил громче монах, — и помню карты. Плохо, конечно. Плохо, — он поморщился, — нет, дети мои, возвращаемся, это и впрямь глупо.

— А м-моя сестра?

— Дитя мое, ты знаешь.

— Прелестный выбор. Тогда в-веди.

— Дети мои, вы осознаете, насколько мы рискуем? — Михаэль уже пожалел о своем предложении. — Нас трое, а я плохо помню карты.

Коряга задумчиво кивнул. Офелия пожала плечами — для нее жизнь была предельно простой: из вариантов «делать» или «не делать» сирена старательно выбирала первый, будто игрок, который в рулетке всегда ставит на черное.

— Хорошо, — монах помолчал, словно искал лазейку в этом единственном слове. — Хорошо, идем, но, пожалуйста, прошу вас, обещайте слушаться. Там много… чего. А, чего я не знаю… еще больше.

Михаэль бледно улыбнулся — он все сильнее сомневался в успехе предприятия, — и, похоронив рыцаря, троица направилась шахте. Вблизи каменные врата производили тяжелое впечатление: маленькие издали детали узора вырастали больше человека, петель было и вовсе не достать. Монах задрал голову вверх и не увидел конца врат — только отвесную, жуткую стену. И знак наблюдения?

Михаэль вздрогнул. Знак был старый, как и блокировка, — времен стражей. Тяжелого, громоздкого исполнения, а до сих пор следил за входом, будто верный часовой.

— Не бойтесь, дети мои, это просто смотровое заклинание, — успокоил остальных монах.

Офелия покачала головой.

— Я б-боюсь другого, — ответила девушка и вошла в просвет между створками. Михаэль двинулся следом. Он не знал, что имела в виду сирена, но знал, чего боялся сам: пустышки. Четвертый страж пропал здесь более трехсот лет назад — он мог просто уйти; щит давно могли забрать; наконец, вся легенда могла оказаться вымыслом. Михаэль последнее время так и считал, вот и сейчас, погружаясь в темноту пещер, он вспоминал старую поговорку о корабле, который пытался куда-то плыть без моря.

Монах и Офелия скрылись за вратами, и только Коряга медлил. Наемник с грустью оглянулся назад — на шахтерский городок, ельник, серое небо. Казалось, мужчина осознал, что может видеть все это в последний раз.

— Силло? — крикнул Михаэль из темноты.

Коряга невесело улыбнулся и двинулся на звук.

Первые уровни оказались чистенькие и хорошенькие, как покои принцессы. И студеные — гораздо холоднее поверхности. Впрочем, Михаэль все равно быстро уставал. От груза ныли плечи и ломило спину; лицо щекотал соленый пот.

«Зачем я только брал с собой лампу? Ладно бы печь, но лампу? Я же монах, я могу наколдовать пламя, а таскаю с собой тяжелую масляную лампу. На сколько ее хватит? Час? Два? Олух. Динозавр. Старый, глупый… динозавр».

Шел отряд гуськом: вперед Коряга, затем Офелия и монах. В его голове отдавались звуки шагов, и Михаэль недовольно морщился — казалось, они будят этим грохотом древнее… зло? Темноту? Сирена выпустила вперед заклинание света, и оно порхало изящной ласточкой, прогоняя мрак пещер. Михаэль только и видел, что спину девушки да лунные блики на стенах.

Убитых пока не нашлось, но пахло странно, алхимической лабораторией. Пыль на полу тоже лежала странная — темно-красная, точно сухая кровь. Михаэль было неприятно туда наступать.

В ноги опять ткнулись старые рельсы для тележек. Михаэль успел их возненавидеть — каждый раз они возникали из ниоткуда, как грабли на монастырском огороде, и норовили ударить монаха в лоб. Рельсы, шпалы, рельсы, шпалы; брошенные тележки с рудой.

Уже на втором уровне — в заросшей фосфорными грибами оранжерее — обнаружилась пирамида из камней. Михаэль проверил силовые линии на предмет заклинаний и сам начал оттаскивать в сторону тяжелые, как гранит, камни. Дышал монах хрипло, трудно и временами замечал на себе скептические взгляды остальных.

— Помочь? — участливо спросил Коряга. Михаэль покачал головой и стал еще быстрее разбирать конструкцию — точно боялся показаться немощным, бесполезным стариком. И в самом деле боялся. И в самом деле был этим бесполезным стариком, который ничего за свою жизнь не совершил, ничего не добился.

Ничего. Если не найдет щит.

Михаэль в отчаянии отбросил очередной камень и увидел зачарованный пенал:

— Он-н кого-то ждал? — спросила Офелия. — Пенал, поле за-защиты — вязь та же.

Михаэль посмотрел на девушку и вытер с лица виноградины пота.

— Смерть, — донесся голос Коряги. Говорил он сипло, тяжело, как из тисков.

— Н-не смешно!

Коряга улыбнулся, и безобразный шрам растянулся на его лице подобно змее.

— Если он и в самом деле был бессмертен, как говорят легенды, то ждал именно ее.

— Прошу, Силло, хватит, — поморщился Михаэль.

— На войне или в боях самое страшное что? Как умирают другие. А он был бессмертен. Что, думаешь, творилось у него в мозгах? Он видел чужие смерти день за днем, страшные, наверное, мучительные смерти, раз до нас дошли все эти легенды. А сам оставался жив. Дни в бесконечном страхе, что вот-вот и тебя это прибьет или изуродует. Месяцы, годы — а он был бессмертен, и этот страх все эти годы не отпускал его. Я по себе знаю, потому что… потому что страх этот иначе тянет и тянет, когда вот так везет, как мне, а ему уж тем более, — Коряга смущенно замолчал.

— Д-дурень.

Офелия фыркнула — будто детеныш сирены, который пускает в озере пузырьки, — и Михаэль с изумлением понял, что девушка еще совсем молода по людским меркам. Ребенок-вор с навыками стенобитного тарана.

Третий и четвертый уровни тоже оказались чисты, но к пятому стены и потолок заметно огрубели, отовсюду доносились шорохи. Из проржавелых термо-труб капала грязная вода, собиралась в мутные лужи и сбегала вниз. Михаэлю это отчего-то напоминало — и напоминало приятно — дождь, весну и пашню за монастырем.

И пашня, и монастырь могли быть его. Если бы он вел себя порешительнее, посмелее. Если бы…

Как много этих «если», подумалось Михаэлю.

Коридор вертелся вслед за бледной ласточкой, спину ломило от усталости. Вдруг Офелия остановилась.

— Что случилось, дитя мое? — спросил монах. Его уже раздражала эта шахта, и туннели, и сирена, от которой вблизи пахло не то тиной, не то водорослями.

— З-звуки! — шепнула девушка. — Слы-ышишь?

Волосы Михаэля встали дыбом, пот на спине заледенел: из-за поворота доносился звук битвы. Сталь била о сталь, кричали люди.

Коряга, судя по скрежету, вытащил саблю, Офелия подобралась и затянула бледную кожу чешуей. Горе-отряд медленно двинулся вперед.

«Стойте, куда же?»

Михаэль смотрел им вслед, а сам не мог от страха пошевелиться. Он войну никогда не видел, он и монастыря-то не покидал, и вот такое. Стычки по дороге происходили без его участия — впереди, как в поговорке про хромых и убогих, шел Авектус, этот странный, этот мертвый рыцарь, и все расчищал.

В голове Михаэля творилось черти что, ноги не держали.

«Бог света, я же верил в тебя! Помоги?»

Тщетно. Бог света, видно, сам в себя не верил.

«Если я веду отряд, я должен быть там. Вперед! Я… я… хотя бы погибнуть так, чтобы потом об этом сложили легенду. Хотя бы маленькую. Хотя бы детскую сказку. ВПЕРЕД!»

Коряга и Офелия свернули, тень девушки пробежала по стене и стала уменьшаться. Михаэль глубоко вздохнул, и тут сердце бешено забилось — сзади раздались шаги. Там никого не было, монах знал, знал как и то, что сущность, звук, нечто кралось следом.

Не помня себя от страха, Михаэль бросился вперед. Поворот, шаг, поворот — грохот стоял страшный, будто прямо над ухом меч проламывал доспех. На земле лежали скелеты, мерцал неразрушимый знак предостережения. Офелия судорожно перебирала исцеляющую вязь, чуть дальше наклонился Коряга — с белым, как простыня, лицом. Он тянулся обыскать труп на полу, а рука наемника стремительно чернела от кончиков пальцев к плечу, и крошилась, и осыпалась горстками пепла.

Проклятие было необратимым. Михаэль понял это, когда в шестой раз зарастил руку Коряги свежей кожей, а она вновь начала чернеть.

Наемник нарочито хохотнул.

— Кажется, я кончился. Признай уже.

— Нет, нет, — Михаэль упрямо покачал головой, — я просто буду поддерживать заклинание. Просто буду поддерживать, и…

— А к-когда ты устанешь или заснешь, он у-умрет, — подытожила Офелия. — Только б-будем отвлекаться.

— И что?! — Михаэль чувствовал раздражение. — Оставить его?

Монах понимал, что должен принять решение и немедленно. Ведь он теперь был главный, он отвечал за успех, за людей — за все. Это и пугало, и воодушевляло.

«В магическом поединке от Коряги никакого толку, значит, наемник — груз. Так? Я тоже не особо полезен, но я узнаю щит. Да и лучше быть полным сил и не отвлекаться на фоновые заклинания, так? Вылечить его уже нельзя, так? Нельзя. Необратимые заклинания не останавливаются».

Рука Коряги почернела до запястья, затем проклятие поразило вены предплечья, плеча. На лбу наемника выступил пот, челюсти сжались.

«Но ведь жалко. Мы же и впрямь сдружились, а выходит груз на шее. Груз, как есть груз, — обречен и умрет».

Михаэль смотрел, как тело Коряги осыпается густым жирным пеплом, и не мог ни на что решиться. Оставались считанные минуты.

Михаэль чувствовал, что еще немного — и он оглохнет от невидимой битвы. Голова болела, двигаться было страшно — одно неверное движение, и зацепишь вязь проклятия. Повторить судьбу Коряги не хотелось совсем.

— Н-неужели никак? — крикнула Офелия.

В коридоре нашлось около двух десятков убитых, пирамида с сообщением и один необычный скелет, на которого и «повесили» проклятие. Судя по шипам на костях, умер бедняга страшно — его буквально разорвало изнутри, и Михаэля передергивало всякий раз, едва он представлял последние минуты… стража? В ребра мертвеца был врезан медальон с единственной цифрой, с пугающей цифрой «III».

Сердце монаха грохотало словно бесноватое. Ведь никогда, никогда-никогда Михаэль уже не думал увидеть амулет стража — да что там говорить, три века минуло, каких только небылиц не появилось у людей. И вот — вот оно, прямо перед глазами, не просто сказка, а дар Бога, только руку протяни, только коснись.

Михаэль и хотел бы так сделать, но проклятие покрывало все. Вязь его была до идиотизма сложна — ни снять, ни обойти — и похожа на ту, что использовал создатель наблюдательного знака. Он же, судя по нитям, и убил третьего стража. Убил легенду, сказку.

Или обычного человека с дешевым бронзовым медальном в груди?

«Как же Бог света допустил такое? Убили ведь его стража, ЕГО, Утереила!»

Михаэль не знал. Он аккуратно исследовал место, пока не убедился, что пирамида находится вне зоны действия, и, обдирая пальцы, полез за сообщением. От работы стало душно, в теле чувствовалась слабость, в мыслях — туман. Офелия долго молчала, застывшая, каменная, затем сказала обиженно, ни к кому не обращаясь:

— Хочу есть.

Села на пол и закопалась в мешках — в поисках солонины. Михаэль подумал мимоходом, что не знает, как питаются дикие сирены. Как люди? Как хищники? Белки? Рыбы?

— И х-хочу забыть наше озеро, — Офелия говорила негромко, и монах едва ее расслышал. Там что-то еще было, за этой короткой фразой, Михаэль чувствовал. Какая-то история, плохая, темная, из-за которой Офелия не вернется уже домой и останется полунаемницей-полупреступницей. Монаха передернуло, и он, будто выныривая из душного омута, оглянулся на Корягу.

Коряга курил трубку. Бледный, но веселый, словно близкая смерть пробудила в нем радость к жизни. В серых глазах блуждали огоньки, и, казалось, он вспоминал нечто светлое, что хранил прежде на самый черный день.

Михаэль фальшиво улыбнулся Коряге — и не хотелось, но этого требовал статус главы экспедиции — и развернул сообщение:

— Некроматический орден? — прошептал удивленно Михаэль и вновь перечитал послание. Он пытался изо всех сил понять, почему у темных колдунов древности и его, Михаэля, родного ордена оказались одинаковые базовые элементы, на которые действовало поле.

«Неужели раньше мы были на другой стороне? Разве можно быть злом, а потом перемениться? Разве может культа мрака обернуться религиозным институтом?

И, если мы охотились когда-то за стражами, если так легко убили одного из них, то зачем эта экспедиция? Или четвертый страж ошибался, и поджидал его кто-то другой? Нет, зачем понятно — Авектус хотел щит, хотел бессмертия. Но почему именно он решил, что сможет получить щит? Или почему он решил, что щит здесь? Триста лет, Господи, триста лет…»

Михаэль показал Офелии вязь заклятия обнаружения и попросил направить на звук битвы. Через несколько минут призраки стали обретать очертания, формы, цвета. Вот третий страж в белоснежных доспехах с цифрой, вот его люди, а вот… королевская гвардия магов? Королевская? Плюмажи небесно-синие, щиты в полоску — сомнений не было.

— Зачем гвардейцы у-убивают своих же? — удивилась Офелия. — Стражи ведь х-хорошие? И-или нет? И-или разум гвардии поработили, и-и заставили убить стражей? И-или что? Я н-ничего не понимаю.

У монаха не было ответа. Только смутное чувство, что сила, которая способна подавить волю целой королевской гвардии, не по плечу его, Михаэля, троице. Он хотел пошутить и буркнул нечто вроде «кто-то напортачил», но тут призрак третьего стража повесил знак предупреждения, и появилось облако — темное, в багровых прожилках, — окутало воина, и неторопливо, мучительно стало убивать. Михаэль брезгливо отвернулся — даже за время переходов по болотам он к такому не привык.

Шестой уровень оказался гораздо теплее, и зимнюю одежду пришлось снять. Михаэлю, впрочем, было жарче вдвое, если не втрое — и от громоздкого груза за спиной, и от ежесекундной борьбы с проклятием Коряги.

«Будто канат перетягивать в детской игре».

Во время передышек Михаэль то и дело мысленно возвращался к телу стража. Кто убил его и зачем? Кто поставил ловушку? Предназначалась ли она для стражей, как думал четвертый, или для тех, кто пытался еще раньше захватить шахту? Тогда в ней имелась единственная ржавостойкая порода, охотников шло много. С другой стороны, ко времени исчезновения четвертого стража уже вовсю добывали кристаллические металлы на Гранитных пустошах.

«Была единственная в трех королевствах шахта, а сейчас просто дом с призраками. И никому не нужен, кроме любителей древних легенд».

Словно в подтверждение, Михаэль порой слышал шаги рядом, и тогда, казалось, что-то ледяное, ЧУЖОЕ проходит сквозь него. Главное было не пугаться, но монах вновь и вновь ловил себя на желании сесть и крепко-крепко зажмуриться. Он чувствовал, как верхние уровни давят на него своим весом, стискивают лицо, грудь, виски. От этого становилось невыносимо не то что идти — просто дышать.

Впереди показалась техническая зала — с оборудованием для химической очистки. В центре чан-великан: к нему присасывались трубы, а к трубам — цистерны с адамовой кислотой.

Михаэль скомандовал привал и поймал себя на приятной мысли, что его слушаются беспрекословно. Никто и никогда Михаэля не слушался. СЛУШАЛИ, но и только, как любого другого проповедника. Быть может, стоило пойти в белую гвардию? В армию?

«Наверное, из меня вышел бы хороший командир. В меру строгий и рассудительный. Ведь вышел бы.

Нет, уже вышел. Я уже веду нас к цели. Когда великий Авектус пал от дурацкой мелочи, я, Михаэль из деревни Зайцы, веду экспедицию к победе».

Спалось Михалю плохо. Он тонул в муторных кошмарах, потел и не мог надышаться — будто некая сила сдавливала грудь. Наконец монах сменил на дежурстве Корягу и побрел под ржавещими цистернами. Хотелось занять ноги, мысли, отвлечь себя от карусели внутри.

Минут через десять Михаэль понял, что все это наваливалось неспроста, — в зале был… разум? Разум, больной, рехнувшийся от дикой муки столетия назад. Михаэля пробрала оторопь, он проверил нити и увидел их недалеко от вентиляции — словно некто был заточен там. Или изгнан из нашего мира в другой, замурован в гробу из пустоты и застывшего времени. Вязь оказалась совсем незнакомой, но простой — только оборви пару нитей, и заклятие развалится. Зато силовые линии выглядели крайне странно, будто хотели нарушить все колдовские законы разом, но постеснялись.

«Близко аномалия?»

Михаэль разбудил Офелию, объяснил находку и попросил быть наготове. Затем разрушил вязь.

Из воздуха проступил рыцарь в белых доспехах с цифрой II. Ноги его подогнулись, он прегрязно выругался, сплюнул, чихнул и… рухнул на пол. Левая рука пленника стремительно почернела, следом потемнело лицо, и прежде, чем Офелия или Михаэль что-то успели сделать, страж развалился, как растертый в пальцах уголек.

— Это с-с-страж? — прошептала Офелия. Девушка опасливо подошла к доспехам и проверила вязь. — Тут н-никаких проклятий. И… ам-мулет.

Михаэль ничего не соображал. Только смотрел, как сирена протягивает руку к телу. Артефакту, дару Утереила, святыни.

«На всякого, кто дотрагивался до святыни, обрушивался свет Утереила, и слепли они от жадности своей и погрязали в забвении».

Девушка подняла серебристую флягу и растерянно оглянулась на Михаэля. Ничего не происходило.

«Неужели вся легенда вранье, и даров нет? Просто сказка, а стражи — обычные люди, колдуны, на худой счет? Просто обычные люди? Просто того Бога, что мы почитали, уже нет. И не существовало».

На Михаэля в ту минуту было страшно смотреть.

— Держи ее руки! — крикнул Михаэль.

Сирена что-то кричала на своем языке и неуклюже рисовала вязь. Глаза ее были выжжены, по щекам текла сажа.

— Что… что случилось?

Коряга, сам испуганный, суматошный со сна, как новобранец в первую побудку, схватил девушку и прижал к полу.

— Она взяла амулет стража, и свет… Свет, — Михаэль с восторгом вспомнил испепеляющий столб белого сияния. Было страшно, жутко и, вместе с тем, сердце разрывалось от какого-то безмерного счастья в груди.

«Я видел свет Утереила! Я видел?»

Михаэль наспех рассказывал об изгнанном страже, а сам пытался исцелить глаза сирены. Ничего не получалось. Казалось, некая сила, невидимая, неосязаемая, не магической природы, отобрала у девушки зрение и не хотела возвращать.

Под действием сонного заклятия Офелия стала успокаиваться и постепенно затихла.

— Г-где я? М-мы на болотах? — прошептала она. Михаэль почувствовал недоброе.

— Мы в пещерах, дитя мое, — осторожно начал монах. — Мы уже приехали, ты разве не помнишь?

Лицо Офелии сделалось испуганным. Сирена замотала головой.

— Что со м-мной? Что с глазами? Когда мы доехали до б-болот?

— Три века, — задумчиво произнес Коряга. — Мне даже думать не хочется, что же там за сила такая, что никому ничего не дает и никого не выпускает.

Михаэль через силу улыбнулся. От жары и тесноты ему было дурно, голова кружилась, и коридор, вместе со спиной наемника, шатался в припадке перед глазами.

Офелия то плакала, то кричала — слепая, в полуобмороке от жары, забывающая с каждой секундой еще один день из своей жизни. Коряга тащил девушку за руку, как ребенка, а Михаэль уже не знал, что с ней делать. Что вообще делать с их походом? Это тяжелое решение мог принять только Михаэль, и он наслаждался этой ответственностью — возможностью сказать «все, идем назад, мы проиграли» или «вы стали мне обузой, поймите» — и боялся ее.

Если всякий, кто пытается взять артефакт стража, сгорает и слепнет в свете Утереила, — нужен ли людям такой Бог? Он жесток и жаден, и ценит вещи больше своих пастырей. Стоит ли тогда идти дальше? Зачем стараться ради такого? Или нет Утереила, а только заколдованы необычным проклятием вещи. Свет и забвение — даже Михаэль мог бы наложить их на простой булыжник. Менее сильно, но все же мог бы.

Да и как взять щит? Как это думал сделать Авектус?

«Может, это связано с захватом души? Он хотел переселить себя в тело стража, чтобы гнев Утереила его не поразил? До чего же глупо — создать гениальное заклинание и погибнуть от простенькой блокировки».

Михаэль использовал на фляге весь сонм известных заклятий — ни одно не могло сдвинуть маленький предмет. Хотя бы поднять. Михаэль пробовал толкать его обычной палочкой — палочка сгорела. Пробовал кинжалом — сгорел и он.

«Как мы сможем взять щит? И кто убил двух стражей? Проклятие изгнания редкое, им владело за всю историю не больше десятка человек. Неужто сам первый страж изгнал друга. Зачем? Остановить проклятие и вылечить позже? Вязь была простая. Получить амулет? Но фляга оставалась с владельцем. Власть? Четвертый страж думал, что готовится ловушка. Раз остальные артефакты на месте — ловушка, чтобы заполучить… щит и бессмертие? Но третьего стража убили во время стычки, я же сам видел. А что я видел? Заклинание порчи костей, и второй страж владел подобными силами. Впрочем, ими и некроматический орден владел. Но, может, первый и второй сговорились? Они же вместе сражались после размолвки стражей. А… голова кругом».

На девятом уровне потолок стал еще ниже — едва ли не скреб макушку, стены сдавливали плечи. Михаэлю приходилось чуть нагибаться, а мешки нести боком, в руках, отчего мышцы беспощадно ныли. Он мечтал уже передохнуть, хоть минуту, хоть две, но знал, что толку от этого не будет — лишь сведет с ума теснота.

Воздух раскалялся и обжигал лицо, ноздри; пот градом катился по спине и ногам. Руки дрожали от веса, перед глазами стояли багровые пятна. Иногда Михаэль не замечал острых выступов стен, и они вдруг, враз, с ослепительной вспышкой боли разрывали рясу и кожу.

— Привал, дети мои, греемся, — прохрипел Михаэль и разозлился на себя, что в очередной раз пошутил неудачно.

Коряга остановился, чуть пошатнулся и неуклюже выпустил мешок. Офелия, словно зачарованная, брела дальше.

— Привал! — крикнул Михаэль и закашлялся. Девушка не остановилась, она все шла и шла, и монах с безразличием подумал, что отпустил бы сирену — пропадай, дура, пропадом, меньше забот, — но тут Коряга схватил ее за руку.

«Ведь груз на шее. Еще один. Если что-то ждет нас внизу, то будет только мешаться. Что же с ней делать? Или от обоих избавляться? Бросить? Усыпить? У… убить? Ведь двойной груз, а мне о другом надо думать, о цели. Что же они, не понимают, каково мне?».

Михаэль напомнил себе опять, кто теперь глава экспедиции.

«Я. Я сам. Для меня важна цель — щит. Все остальное — средства к ее достижению. Я принесу людям щит, и люди вновь начнут верить в Утереила».

Сердце у монаха екнуло.

«А почему поверят? Что они увидят — свет, белый огонь на зачарованных предметах. Какая тут связь с Богом? Никакой. Но не возвращаться же после всего назад?»

От жары Михаэля начало тошнить. Он поднялся и стал наспех, судорожно раскручивать сферу отторжения.

— Зайди внутрь, — крикнул наемнику монах.

Воздух сделался прохладным, затем и вовсе ледяным. Мужчины расслабились, и даже Офелия как-то притихла.

Михаэль собрался с мыслями.

— Я не смогу долго держать это. И лечить тебя, и следить за ней, и исследовать то, что впереди…

Он хотел закончить словами «вам нужно остаться», но не находил в себе достаточно решительности.

— Так оставь, — Коряга пожал плечами, — оставь нас и дальше иди сам.

— Кири? — заплакала Офелия. — Кири, с-сестренка, почему так темно?

— Один из вас будет нужен мне, чтобы нести щит, — взгляд монах сделался виноватым. — Лучше ты.

Лицо наемника помрачнело.

— Ты хочешь оставить ее одну? — указал он на девушку. — Слепую? В темноте? В этой печке-лабиринте?

Михаэль неуверенно кивнул.

— Наша ведь цель щит, а мы ведь вернемся за…

— К-Кири, почему ты молчишь? К-кири, где ты?

— Если нет щита? Если погибнем по дороге? — Коряга усмехнулся. — Хорошо, дойдем до щита, найдем. А дальше? Как ты его возьмешь? Ты флягу не поднял, а щит? Как? Ты сам это знаешь? А она все это время тут бродить в одиночестве будет и сходить с ума, и себя забывать!

Взгляд Михаэля посерьезнел.

— Я проведу ритуал крови. Заберу твою душу и вселю в тело четвертого стража…

«Если мы его найдем. Если получится. Если соображу, как.

Опять эти „если“…»

Коряга долго и чуть удивленно рассматривал монаха, затем улыбнулся.

— Потому что проклятие необратимо, и мне все равно умирать?

— Потому что я не знаю другого способа, — взгляд монаха переменился. — Ты видишь? Видишь тоже, что и я?

— Что? — Коряга бестолково завертел головой. — О чем ты?

— Руда. Здесь повсюду руда.

Она и в самом деле была повсюду. Та червленая руда, которая считалась исчезнувшей три века назад, и Михаэль чувствовал жуткое раздражение. Вся легенда о стражах рассыпалась на лживые куски, отчего еще больше хотелось дойти до конца — словно назло себе, назло старым убеждениям.

«Где тут правда?»

Туннели делались уже, и приходилось сутулиться, а то и ползти на ободранных коленях, как в монастырские подвалы за понюшкой табака. У монаха начало ломить поясницу; от заклятий таяли силы, от мыслей об испуганной Офелии, что бродила там, позади, в вечной темноте и забвении, — уверенность. Или вера?

Михаэль протиснулся боком в очередной проход, и с испугом почувствовал жар — сфера таяла. Михаэль проверил вязь — нити не порвались, но в самой структуре силовых линий нечто менялось, будто менялся… сам мир?

Михаэль пополз вперед — теперь на животе: проход завалило почти до потолка, и встать было уже невозможно. Сзади пыхтел Коряга, и монах запоздало подумал об исцелении — оно ведь тоже теряло силу.

«А проклятие?»

Быстрее и быстрее; обдирая, сжигая кожу и кости о раскаленные угловатые камни, пробирался вперед монах. В глазах темнело, сердце ходило ходуном, и зудела трусливая мысль: «Куда, куда? Не лучше ли вернуться?». Михаэль дважды терял сознание, затем полз дальше. В голове все путалось, руки почернели. От земного жара высыхала и больно трескалась кожа на лице.

Вдруг воздух изменился. Михаэль просто не поверил, когда раны освежил холодный ветерок, и свет, обморочный, тусклый, как тот, что провожает людей в последний путь, заструился в конце лаза.

Монах потянулся навстречу. Проход расширился и покрылся инеем, а затем и вовсе выбросил Михаэля в студеную тайгу. И был ультрафиолетовый закат над хребтами, и чистый воздух, и тела, тела, тела — усеивали площадку перед входом.

Михаэль сел на колени, набрал пригорошни снега и вытер обгорелое лицо. Кожу щипало, руки деревенели, но нестерпимый жар уходил.

Сзади послушался шум, и вылез бледный, донельзя взмыленный Коряга. Одной руки у него не стало, но лицо быстро свежело, быстро розовело и еще быстрее оживало на ледяном ветру.

— Где мы? — говорил наемник сдавленно, с каким-то титаническим усилием. — Где?

Михаэль молча побрел между трупов. От холода они не сгнили — только покрывались с годами новым и новыми наростами льда. Королевская гвардия, воины стражей, наконец, сам первый страж — буквально разодранный три века назад на куски. Меч его, чистый, серебристый, точно молодой дракончик, лежал прямо на земле. Рядом — щит с цифрой IV.

Михаэль остановился, чувствуя, как к горлу подкатывает что-то дикое, неуемное — радость? Счастье? Восторг? Он попытался взять щит заклятием и понял, что не может колдовать — силовые линии располагались совершенно незнакомо, сумасшедше, сумбурно, как спутанные волосы.

«Мы в другом мире? Мы-в-дру-гом-мире».

Коряга подошел и встал рядом. На меч и щит наемник смотрел устало, брезгливо, будто на набившую оскомину еду.

— Доволен? И где сам четвертый?

Михаэль пожал плечами. В доспехах стража был лишь один человек — с цифрой I.

— И где та тварь, что заставила их убивать друг друга?

Монах не знал. Никакого безумия он не чувствовал, никто не нападал, не подкрадывался.

«А было ли безумие? — Михаэль смотрел на тело изуверски, страшно убитого первого стража и чувствовал, как внутри поднимается злость. — Руда не исчезла, тел рабочих не нашли. Шахта стала не нужна, когда принялись добывать кристаллические породы, и ее использовали… в качестве искусной ловушки? Но зачем?

А что будут чувствовать люди, когда рядом избранные, отмеченные Богом. Зависть. Сколько не помогай, сколько ни спасай — в их глазах ты этого не заслуживаешь. Особенно, если тебе строят церкви и простые, глупые люди поклоняются тебе. Кому страшнее всех? Королю. Вот ему союз с некроматическим орденом, который позже станет личной охраной короля и лицемерно назовется орденом стражей. Вот шахта, в конце которой и великий маг потеряет свои способности. Убивай проклятых, убивая святых. Сначала пришел второй страж — видно, почуял угрозу и хотел уйти. Его убили и превратили в ловушку — в нее попал третий. Первый изгнал его, чтобы остановить проклятие, а сам отправился прямиком в засаду. И четвертый пал?

Зато ни один артефакт убийцы так и не смогли забрать.

Как же Утереил, Бог света, все это допустил? Ну, зачем людям ТАКОЙ Бог? Зачем я хочу верить в такого? Или его и нет вовсе? Есть только люди с мелочными желаниями, со своими грешками и прихотями».

Михаэль ужаснула мимолетная мысль — если взять щит, и смерти не будет, то он, Михаэль, избран. На него прольется божественный свет Утереила, и, значит, его, Михаэля, Бог существует, и, значит, Бог един для всех миров.

Если нет, если смерть, то… так тому и быть. Щит — просто зачарованная железка, а Михаэль — просто ни на что не годный старик.

На лице монаха появилась робкая улыбка, он сел на колени — снег холодный, кусается — и, ласково, аккуратно поднял реликвию.

Вид у Михаэля стал забавный и очумелый, как у мальчишки с только что вымытыми ушами. Монах зажмурился и внутренне приготовился — к испепеляющей жаре, слепоте, забвению. Он и жаждал, и боялся этого.

Прошла минута, другая. Ничего не происходило.

— Ну? Что-то чувствуешь? — спросил Коряга.

Пять минут. Десять. Монах вздохнул. Хотелось сострить, как-то особенно горько и зло. Насчет лживых легенд и пустого величия, насчет даров Бога, веры, себя, но в тот миг, когда с языка готова была сорваться едкая фраза, лицо Михаэля вдруг исказилось. Казалось, невообразимое, всечеловеческое, всемировое страдание нахлынуло на монашескую душу, и она захлебнулась. Она потонула, потерялась в этом горе, и не находилось для него подходящих слов.

Все-таки шут из Михаэля был паршивый.