Сборник забытой фантастики № 1 (антология)

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА Доктор Эббот Э. Лайман

Прежде чем рассказать миру эту поистине удивительную историю, я считаю важным представить несколько строк объяснения, а также сделать краткий набросок или краткий обзор событий, которые привели к тому, что я обнаружил рукопись, рассказывающую о невероятных приключениях написавшего ее.

Как натуралиста, специализирующегося на орнитологии, меня давно привлекали регионы малоизученной Антарктики как богатое поле для моих исследований. Возможно, мой интерес к антарктической орнитологии объяснялся тем, что я жил в Нью-Бедфорде, городе, известном в прежние годы множеством китобойных судов, многие из которых ежегодно плавали в южные океаны в поисках жира морских слонов. От офицеров этих судов я получил много образцов птичьих шкурок и яиц, привезенных услужливыми китобоями. Такие экземпляры были, тем не менее, совершенно неудовлетворительны для научных исследований, и я, наконец, решил посетить Антарктику лично, чтобы наблюдать и изучать эту орнитофауну в ее собственной среде обитания.

Так случилось, что я нашел место на китобойном судне, направлявшемся в Южную Атлантику и Южную часть Индийского океана, и после нескольких месяцев плавания, длившегося без происшествий, я обнаружил, что смотрю с палубы баркаса на хмурые горные вершины Кергелен, или, как его еще называют, Остров запустения.

Здесь, в компании примерно десяти человек из команды барка, я был высажен на берег, и, будучи в изобилии снабжен провизией, инструментами и орудиями китобойного промысла, мы увидели, как судно отплыло в Южную Георгию, чтобы там высадить другие партии, которые, как и наша, останутся на берегу, на бесплодных клочках земли до возвращения корабля в следующем году.

Мне нет нужды вдаваться в описание чудесной фауны и флоры острова, равно как нет нужды останавливаться на редких и интересных образцах, которые вознаграждали мои ежедневные прогулки по голым базальтовым холмам или по густому кустарнику и чахлой траве долин, хотя для меня те дни были полны очарования и энтузиазма натуралиста в новых областях исследований.

Достаточно сказать, что однажды туманным утром, проникнув далеко в глубь острова в поисках нового лежбища альбатросов, я был привлечен странным поведением одной из этих огромных птиц.

Казалось, он не мог подняться с земли, хотя несколько раз расправлял свои огромные крылья и взмахивал ими вверх приподнимаясь на несколько дюймов. Но каждый раз он падал и неуклюже барахтался на земле.

Подойдя ближе, я обнаружил, что ноги птицы запутались в каком-то предмете среди скал, и, подойдя на несколько ярдов к альбатросу, я с удивлением обнаружил, что к ноге птицы привязан шнур или леска, а другой конец шнура привязан к предмету, странно блестевшему на свету.

Снедаемый любопытством, так как я знал, что в последнее время здесь не бывало ни одного человека, я осторожно приблизился к альбатросу и, накинув ему на голову пальто, наклонился и попытался отцепить леску от ноги птицы. Однако я обнаружил, что шнур, который имел необычный металлический блеск, был сращен или переплетен вокруг ноги.

Поэтому я вытащил свой матросский нож и попытался перерезать леску, которая была едва ли толще бечевки. Представьте себе мое удивление, когда острое лезвие бесполезно скользнуло по веревке, как будто нож был деревянным, а леска стальной!

Решив, что это была какая-то проволочная веревка, я положил ее поперек небольшого камня и ударил по нему другим камнем, но безрезультатно. Быстро сгибать и разгибать веревку было также бесполезно, и поэтому я обратил свое внимание на предмет, к которому была прикреплена веревка и который оказался тонким стеклянным цилиндром около двух дюймов в диаметре и около шести дюймов в длину. Сквозь стекло я разглядел рулон какого-то материала, похожего на бумагу, и, уверенный, что это какое-то послание, ударил по похожему на бутылку сосуду куском камня. Я помню, что, даже делая это, я мысленно задавался вопросом, как такое хрупкое вместилище избежало уничтожения во время грубого воздействия, которому оно должно было подвергнуться его крылатым носителем, но даже эта смутная мысль не подготовила меня к результату моего удара. Действительно, я не могу адекватно описать свое крайнее изумление, когда камень отскочил от стеклянного контейнера, не оставив на поверхности ни царапины, ни трещины!

На самом деле я был совершенно ошеломлен. Я нетерпеливо наклонился и осмотрел странный предмет более внимательно и тщательно. Я обнаружил маленькую защелку или кнопку около одного конца цилиндра, и когда я нажал на нее, шнур внезапно отщелкнулся.

Теперь, когда цилиндр был в моем распоряжении, я больше не обращал внимания на альбатроса, который тотчас же улетел — весьма прискорбное происшествие, так как он унес с собой замечательную вязь, которая, если бы я ее заполучил, оказалась бы неоценимой научной ценностью. Но мое внимание было полностью сосредоточено на контейнере, который, как я обнаружил, был удивительно легким, весом примерно как алюминий, насколько я мог судить. Но, несмотря на кажущуюся хрупкость, мне не удалось ни сломать, ни помять этот замечательный материал, как я ни старался.

Теперь мое любопытство было в возбужденном состоянии, ибо я твердо знал, что цивилизованный человек не знает ничего подобного и что любое сообщение или послание, заключенное в контейнере, должно быть чрезвычайно важным и интересным. Чтобы рассмотреть его поближе, я открыл карманную лупу и принялся самым тщательным образом осматривать гладкую поверхность удивительного сосуда.

При этом я случайно навел точку света на цилиндр. Все, что было раньше, было ничем по сравнению с поразительным результатом этой случайной процедуры. Мгновенно материал начал плавиться и течь, как воск! В несколько коротких мгновений я расплавил по окружности дно цилиндра, и из проделанного таким образом отверстия вытащил свиток рукописи, ибо таково было содержание цилиндра, и, развернув страницы, начал читать невероятную историю, написанную на нем. Некоторые цитаты, имена и ссылки дали понять мне, что эта история не была ни вымыслом, ни работой расстроенного ума, поскольку многие из упомянутых событий, а также имена, на которые ссылались, были мне знакомы. Я отчетливо помнил уход корабля «Индевор», как он не смог вернуться и различные газетные сообщения о его исчезновении с опубликованными списками его экипажа. Только эти факты, как я уже сказал, убедили бы меня, даже если бы я не был уверен в характере сосуда, выбранного для хранения рукописи, что рассказ был правдив, поскольку материал не мог быть получен или подготовлен в какой-либо известной стране или какой-либо известной расой людей.

С тех пор я глубоко сожалею о том, что мое увлечение рукописью выбросило из головы все мысли о цилиндре. Я небрежно уронил его, когда собирал содержимое, и когда, прочитав и перечитав поразительную историю от начала до конца, я искал сосуд, и не смог его найти. Мои самые тщательные и кропотливые поиски не дали результата. То ли он скатился в какую-нибудь расщелину или дыру в вулканической породе, то ли какой-нибудь любопытный альбатрос, привлеченный блеском цилиндра, незаметно приблизился и проглотил его, я никогда не узнаю этого.

Но даже без цилиндра и его шнура в качестве подтверждающего доказательства истинности истории, которую я так странно получил, сама история настолько очевидна и имеет такую неисчислимую ценность для мира, что я без малейших колебаний публикую ее.

Рукопись, совершенно без изменений, воспроизводится на следующих страницах, и мои читатели могут сами судить о правдивости автора и важности его откровений, которые теперь впервые обнародованы. Повествование, написанное разборчиво на каком-то неизвестном носителе, на своеобразном пергаментном, чрезвычайно прочном, хотя и легком материале, занимало много листов и было следующим:

ГЛАВА I

Тому, кто найдет это послание: Я умоляю вас прочитать его, а после прочтения либо уведомить моих родственников и друзей, а так же близких моих товарищей из экипажа барка «Индевор» из Нью-Бедфорда, штат Массачусетс, США, о судьбе этого судна и его экипажа, или, в случае неудачи в этом деле, отдаст данное письмо в какую-нибудь надежную газету, чтобы оно было опубликовано для пользы и спокойствия всех, кто интересуется судьбой барка, отплывшего из Нью-Бедфорда четырнадцатого августа 1917 года.

Меня зовут Франклин Бишоп, я родился и жил в Фэрхейвене штат Массачусетс, по другую сторону гавани Нью-Бедфорда. В течение многих лет я ходил по морю китобоем, пока в 1917 году не отправился на барке «Индевор» первым помощником капитана Ранклина, направляющимся к Южным Шетландским островам в поисках жира морских слонов. Цена на жир сильно возросла из-за войны. На барке находилась команда из шестнадцати человек, шестеро из которых были португальскими лодочниками, отправленными в Фуншал.

Сейчас я не могу вспомнить ни имен, ни адресов членов экипажа, если вообще когда-либо знал их, потому что большинство из них были покинутыми людьми, и на борту их знали только по имени или прозвищам. Шкипером был Джордж Рэнкин из Нью-Лондона, штат Коннектикут. Вторым помощником был Джейкоб Мартен из Ноанка, штат Коннектикут. Бондарем был Николас Честер из Мистика, штат Коннектикут, а плотником — огромный, костлявый скандинав по имени Олаф Джонсон. Но имена не имеют большого значения, так как я не сомневаюсь, что даже по прошествии шести лет владельцы барка или Нью-Бедфордские судовые списки 1917 года могут предоставить имена всех матросов, за исключением португальцев, и я упоминаю их только для того, чтобы доказать правдивость моего рассказа и побудить того, кто его найдет, рассказать о судьбе барка и его команды[1].

Наше путешествие, как только покинули Фуншал, было приятным, и при благоприятных ветрах и хорошей погоде мы быстро шли до юга Тристан-да-Кунья, когда мы столкнулись с ухудшением погоды с северо-восточным штормом, который заставил нас убрать паруса до почти голых мачт. Даже тогда старый барк так сильно раскачивался из-за высоких неравномерных волн, что мы, наконец, были вынуждены подняться и вылить перед носом жир. Это облегчило ход корабля, но нас сильно сносило в сторону, и когда на пятый день нам удалось определить координаты, мы оказались далеко от нашего курса — около 45 ° южной широты и 11 ° западной долготы. Точных цифр не помню.

Едва мы подняли паруса и взяли курс, как с северо-запада на нас обрушился еще один, еще более сильный шторм, и под голыми мачтами мы неслись, гонимые им, в течение шестидесяти часов, когда с помощью каторжного труда нам удалось установить лоскут паруса и направить барк.

Час за часом шторм завывал в снастях, а мы с ноющими спинами и натруженными руками день и ночь трудились у насосов.

Постепенно ветер стих, и за ним последовал сильный холод, с мрачным, свинцовым небом и редкими шквалами снега, в то время как между этими порывами ветер стих, и мы беспомощно дрейфовали по воле сильных и неизвестных течений региона. В течение пяти долгих, утомительных дней мы дрейфовали, небо становилось все более и более угрюмым, и без проблеска солнечного света, чтобы мы могли выполнить наблюдение и определить местонахождение.

На шестой день с запада накатил длинный тяжелый маслянистый вал, который говорил о предстоящем ветре, и паруса были плотно зарифлены, готовые к ожидаемому удару. Наконец на горизонте мы увидели белую полосу, поблескивающую в чернильной мгле, и едва мы ухватились за поручни и снасти, как на нас обрушился ураган, слепящий и мокрый снег. Барк накренился так, что стало казаться, что реи корабля цепляются за высоченные волны, которые проносились мимо его фальшборта. Затем постепенно судно выпрямилось и, несясь впереди ветра, прорвалось сквозь огромные волны в сумасшедшей гонке. В течение десяти часов шторм визжал и выл с неослабевающей яростью, и все усилия направить корабль по ветру были бесполезны. Кроме того, град и снег были такими плотными, что мы могли видеть только на кабельтов от корабля, в то время как такелаж и рангоут были облеплены тоннами льда, а обращаться с канатами было все равно что тащить стальные прутья. И вдруг откуда-то сверху донесся пронзительный крик: «Айсберг впереди! Лево руля! Ради бога, круче влево!»

Подскочив к штурвалу, я навалился на него всем своим весом, но даже с двумя людьми, которые уже были там, мы не смогли повернуть корабль и на полрумба и через секунду со скрежетом врезались в айсберг.

Сотрясение было так велико, что все матросы повалились на палубу, и с оглушительным ревом фок- и грот-мачты полетели за борт, увлекая за собой левый фальшборт и проделывая зияющую дыру в борту барка, когда зазубренные обломки накренились на следующей волне.

Мгновенно все пришло в замешательство. Португальцы бросились к лодкам, но обнаружили, что все, кроме двух, застряли, и попытались перерезать шпангоут. К счастью, канаты так обледенели, что некоторое время они не могли спустить шлюпки, и за этот короткий промежуток времени капитан и я, вместе с другими офицерами, сумели согнать обезумевших парней с лодок и восстановить какой-то порядок.

Провизия и вода были брошены в лодки, но корабль оседала так быстро, что капитан Рэнкин решил, что ждать дольше — верная смерть. Соответственно шлюпки были немедленно спущены на воду, но, глядя на огромные волны и чувствуя на себе ледяной ветер, я повернул назад и предпочел рискнуть пойти ко дну вместе с кораблем, чем добавить свой вес к перегруженным шлюпкам, которые, как я рассудил, едва ли проживут час в ужасающей морской стихии и таком сильном ветре.

Плотник Олаф принял решение присоединиться ко мне, и, стоя на быстро тонущем остове корабля, мы увидели, как два крошечные вельбота отчалили и исчезли в мокром снегу с подветренной стороны. Некоторое время мы ожидали, что корабль утонет под нами, и единственной нашей надеждой было то, что мы успеем соорудить какой-нибудь импровизированный плот до того, как судно пойдет ко дну. С этой мыслью мы сразу же начали собирать все материалы, какие только могли. Но задолго до того, как мы добыли хотя бы небольшое количество того, что нам требовалось, корабль осел так, что палуба поднималась над водой всего на несколько дюймов. Затем внезапно он накренился на левый борт, перевернулся на концах балок и с легким содроганием остался неподвижным, если не считать легкого подъема и падения на волнах. На мгновение мы были поражены и озадачены и не могли понять, в чем дело, ибо я знал, что под нашим килем лежат сотни саженей воды. Однако вскоре мы пришли к пониманию ситуации. Очевидно, айсберг, на который мы налетели, выступал далеко под водой, как огромный шельф, и наш корабль, пройдя над ним до того как врезаться, теперь осел, и уперся в затопленный шельфовый лед. Пока мы были в безопасности и хотя барк покоился в таком наклонном положении, что нам приходилось ползти, а не ходить по палубе, все же мы благодарили Бога за то, что оказались здесь, а не метались в маленьких лодках по милости бури.

Так как оставаться на палубе было бесполезно, мы вошли в каюту, достали еду и питье и сумели установить печку, чтобы разжечь огонь, который оказался очень полезным для наших озябших и онемевших тел. Здесь мы сидели и курили бессчетные часы, пока до нас смутно доносился шум бури и волн, или пугающий нас скрежет киля баркаса о лед под нами. Постепенно шторм утих, и волны не так сильно бились о наш искалеченный корабль. На рассвете мы оба заснули и проснулись только тогда, когда нас разбудил холод, который стал ужасающим, когда огонь угас. Мы разожгли новый костер и, завернувшись в теплые плащи и дождевики, вышли на палубу. Солнце ярко светило у самого горизонта, но, насколько я мог видеть, там не было ничего, кроме сверкающих льдин, разбитых узкими открытыми полосами темной воды и высокими айсбергами. Наблюдая за некоторыми точками, мы вскоре обнаружили, что нас быстро несет на юг, и я спустился вниз, чтобы найти свой секстант и сделать наблюдение. К своему огорчению, я обнаружил, что капитан забрал с собой инструменты, и у нас не было возможности вычислить наше положение, за исключением догадок. Тщательно рассчитав наш дрейф и предположив, что мы дрейфовали с той же скоростью и в том же направлении с момента столкновения со льдом и учитывая наше продвижение с момента последнего наблюдения, я решил, что наши широта и долгота должны быть около 70° южной и 10° восточной. Холод был теперь так силен, что мы спустились в каюту, лишь изредка осмеливаясь выйти на палубу, чтобы встретиться с тем же усталым, дрейфующим, разбитым льдом. Наше дело казалось безнадежным, так как мы хорошо знали, что находимся далеко за пределами маршрутов любых кораблей и что, если не произойдет какого-нибудь чуда, мы обречены провести остаток наших дней на этом беспомощном обломке, мучительно умирая от голода. С такими мыслями мы легли спать ночью, и в течение шести дней наше существование было лишь повторением предыдущего дня.

Утром седьмого дня мы были поражены ревом, скрежетом и внезапным сильным покачиванием корабля. Выбежав на палубу и опасаясь самого худшего, мы были поражены, увидев всего в кабельтове от нас скалистый, покрытый льдом берег, за которым возвышались высокие горы с вершинами, скрытыми в облаках. К нашему большому удивлению, мы также обнаружили, что погода значительно смягчилась, и несколько больших моллюсков кружились вокруг корабля, в то время как тюлени и морские леопарды грелись на скалах над прибоем. Наша ледяная колыбель помешала кораблю пристать к земле, но через несколько минут нам удалось перебраться через образовавшийся лед и вскоре мы вышли на гальку. Затем с помощью канатов и кошек нам удалось пристать к берегу. Теперь мы были вполне уверены, что корабль не уйдет по течению, и даже если налетит шторм и вынудит нас покинуть каюту на борту, мы, без сомнения, сможем спасти достаточно обломков, чтобы построить какое-нибудь судно, на котором сможем сбежать из этой неприступной и неизведанной земли.

В течение следующих двух или трех недель мы занимались тем, что доставляли на берег топливо и провизию и строили маленькую хижину или укрытие, в котором можно было хранить запасы или искать убежища в случае бедствия на корабле.

Недостатка в свежем мясе не было, так как пингвины, альбатросы и скалистые голуби были в изобилии. Кроме того, мы запаслись тюленьими шкурами и жиром, готовясь к долгой и унылой зиме, которую, как мы понимали, нам придется пережить, так как мы не собирались доверять свои жизни какому-нибудь хрупкому судну, которое мы могли бы построить. Пока все шансы на то, что китобойные корабли достигнут нас, не исчезнув вместе с летом. Хотя эта работа занимала нас и оставляла мало времени на размышления о нашем бедственном положении, все же часто, во время еды или после окончания дневной работы, мы говорили о вероятных судьбах наших товарищей и были благодарны нашей судьбе за собственное спасение даже в таком негостеприимном месте[2].

ГЛАВА II

Однако с приближением зимы Олаф стал очень угрюмым и мрачным, часто разговаривал сам с собой и бродил по скалам, жестикулируя и странно себя ведя.

Я испугался, что бедняга окончательно сойдет с ума, и, поскольку он часто свирепо оборачивался ко мне, я постоянно был настороже, чтобы защитить себя. Он был замечательным помощником, потому что его умение обращаться с инструментами позволило нам построить удобный дом, и без него мне пришлось бы очень плохо.

Через несколько месяцев после высадки, в одном из приступов блуждания он упал среди скользких камней и сломал бедро, я нашел его только через несколько часов после несчастного случая, и из-за потери крови, боли и пронизывающего холода он был совершенно без сознания.

Я отнес его в хижину и сделал все, что было в моих силах, для моего страдающего товарища, но все было бесполезно. Рано утром…