MergeResult_2025_10_15_02_39_20.fb2

Андрей Люмнов. Накопитель. Повесть.

Пролог

Мир стоял на пороге радикального изменения, которое никто не замечал. Энергетическая революция началась в строгой обстановке лаборатории №316 научно-исследовательского института биологических исследований мозга. Здесь царил специфический аромат озона, канифоли и горячей пластмассы, который дополнялся духом уныния и отчаяния.

Доктор Арсений Волков, человек с глазами, уставшими от постоянного внутреннего диалога с вселенной, наконец-то доказал себе, что он не сумасшедший. Не сумасшедший, воткнувший десять лет жизни, брак и репутацию в идею, над которой смеялись коллеги. «Ловец снов», «энергетический вампир», «шаман от физики» — чего он только не слышал. Тридцать лет он посвятил исследованию смелой гипотезы, отвергнутой многими как полная ересь.А идея, как и все гениальное, была проста. Вселенная — это энергия. Мысль — энергия. Эмоция — энергия. Но энергия эта не измерялась ваттами или джоулями!

Но проблема состояла в том, что эта энергия оставалась неизмеримой обычными физическими методами. Она не соответствовала стандартным меркам мощности. Он искал способ фиксации уникальных проявлений человеческой психоэмоциональной активности, таких как внезапные всплески агрессии или бурные ощущения наслаждения. Эти формы энергии были крайне интенсивны, но мимолетны и трудноуловимы.

Он искал не качество, а энергетический след, отпечаток, отклик материи на сильнейшие эмоциональные всплески живого существа. Не утонченную телепатию или изящный телекинез, а нечто куда более примитивное, фундаментальное, животное. Ту грубую, необузданную силу, что вырывается из человека в пиковые моменты — когда кулак со всей яростью врезается в чудую плоть, или когда всё тело сжимается в спазме абсолютного наслаждения. Ярость и страсть. Два полюса древнего, как вся планета, магнита. Чтобы найти эту энергию учёный сосредоточился на наблюдениях за моментами эмоциональных пиковых состояний – такими как мощный удар боксера, ввергающий оппонента в нокаут, или сексуальный экстаз двух любящих людей. И он нашёл.

Кульминацией многолетних усилий стала разработка необычного прибора, получившего название «Накопитель». Внешне оно выглядело неприметно – массивный черный цилиндр, выполненный из инновационного материала, называемого нанополимером, тёплый на ощупь, с двумя контактами, похожими на медицинские датчики в реанимации. Ни экрана, ни панели управления, ни привычных светящихся лампочек-индикаторов на приборе не было. Но внутри цилиндра творилась магия. Магия, но по научным принципам. Резонансный контур был настроен на специфический спектр пси-эмиссии, возникающей в моменты экстатического или агрессивного пика. Энергетический вихрь, попав в контур, стабилизировался и преобразовывался в странный, не поддающийся классификации, вид потенциальной энергии, которую можно было накапливать и — теоретически — использовать

Этот контур позволял буквально поглощать энергию человеческих чувств и накапливать её в виде особого вида потенциала, обладающего огромной мощностью. Когда дело дошло до эксперимента, результаты превзошли все ожидания.

Накануне вечером в лаборатории произошло событие, потрясшее научного сотрудника. Для проверки работоспособности своего изобретения доктор пригласил профессионального боксера. Эксперимент начался спокойно: доброволец наносил мощные удары по тяжёлой боксерской груше. Сначала показания приборов оставались стабильными, однако вскоре произошёл неожиданный скачок напряжения. Датчики зафиксировали резкое увеличение уровня психоэнергоэманаций. Энергетическая волна мгновенно вышла наружу, подобно мощному взрыву, и направилась прямо к металлическому каркасу крепления груши. Мгновение спустя железный крюк оказался скручен в спираль.

Так доктор Волков столкнулся лицом к лицу с совершенно новым видом энергии, связанной непосредственно с эмоциями гнева и страсти. Колоссальная мощь. Чудовищная, первобытная сила, валявшаяся до сих пор буквально под ногами, в каждом крике ненависти, в каждом стоне удовольствия. Сила, которую человечество выбрасывало впустую тысячелетиями. Теперь же перед ним открывались огромные перспективы использования энергии эмоций и страсти.

Вечером того же дня, стоя у окна и наблюдая за ночным городом, сияющим тысячью огней, полного злобы, страсти, агрессии и любви. Океан неиспользованной энергии. И этот океан мог дать энегрию самому городу.

Тем не менее, он пока не подозревал, насколько далеко простирались возможные последствия его открытия. Он чувствовал интуитивно, что его находка открыла ящик Пандоры, последствия чего могли оказаться необратимыми. Начался обратный отсчёт событиям, которые изменят этот мир. Непредсказуемо изменят. И с этого момента будущее планеты зависело от решений, принимаемых им самим и теми, кому удастся применить этот океан накопленной энергии.

Что бы ни случилось дальше, одно оставалось ясным – мир больше никогда не будет прежним.

Глава 1 А идите вы… в бизнес!

Покрашенный в казённые цвета коридор казался бесконечным. Свет тусклых ламп едва освещал помещение, оставляя большинство углов погружёнными в мрак. За дверью с облупившейся краской находилась лаборатория № 316. Когда-то она кипела идеями и амбициями молодого исследователя, мечтавшего перевернуть мир науки. Теперь же здесь царила атмосфера уныния и опустошённости.

Воздух лаборатории был пропитан смесью запахов перегретых микросхем, пыли и угасшей надежды. В углу громоздился старый осциллограф, показывающий идеально прямую линию – сигнал отсутствия данных. Повсюду валялись разбросанные бумаги, стопки книг и журналы по физике и психологии, покрытые слоем сероватой пыли.

Был день и было солнце, но солнце было по-петербургски бледным. И окна были плотно зашторены, чтобы хоть как-то отгородиться от унылого пейзажа за окном. Полки стеллажей были завалены деталями и приборами.

Арсений Волков сидел перед последним воплощением своей мечты – устройством под названием «Накопитель». Это был массивный матово-чёрный цилиндр. В этой обстановке он смотрелся инопланетным артефактом посреди руин человеческой цивилизации. Он стал его модернистским божеством, молчаливым и требовательным. На его алтарь он положил всё: молодость, брак, рассыпавшийся в прах под грузом его одержимости, репутацию в научном сообществе, которая теперь пахла серой и шарлатанством. К цилиндру тянулись провода и датчики, ведущие к старым компьютерам и мониторам, где постоянно мигали загадочные символы и графики.

Арсений ощущал себя алхимиком, который, потратив тридцать лет жизни и тонны свинца с ртутью, наконец-то создал философский камень. Он держал его в руках, он видел, как он превращает олово в золото в тигле его экспериментов. Но когда он вышел на рыночную площадь с криком «Эврика!», все лишь показывали пальцем на его закопченный плащ и безумные глаза. Никто не верил в золото. Все верили только в цифры в отчетах, в прогнозируемую рентабельность и в устоявшиеся, удобные догмы.

Для самого Волкова «Накопитель» стал смыслом существования, последним шансом доказать миру правоту своих идей. Тридцать лет он посвятил разработке устройства, которое должно было преобразовать человеческие эмоции в чистую энергию. Теоретически устройство могло стать настоящим прорывом в энергетике мира, заменяя традиционные ресурсы новыми источниками, берущими начало непосредственно внутри каждого человека.

Однако судьба оказалась немилосердной. Последние месяцы оказались катастрофическими для лаборатории. Поток финансирования мельчал, сотрудники уходили в другие проекты. Вместо поддержки и признания ученого преследовал скепсис и недоумение со стороны научного сообщества. Даже близкие друзья отвернулись от него, считая, что он сошёл с ума, погнавшись за невозможными иллюзиями.

Последним ударом стало выступление в министерстве. Просторный, облицованный красным деревом кабинет, портреты министра и президента на стенах. «Большой человек» с гладким, ухоженным лицом и пустыми колодцами глаз, лениво перелистывал его презентацию. Каждый переворот страницы был похож на удар мотыгой по могильной плите.

— Пси-энергия? — произнес чиновник, растягивая слова, будто пробуя их на вкус и выплёвывал, находя вкус отвратительным. — Доктор Волков, вы предлагаете нам списать в утиль атомные реакторы, гидротурбины и газопроводы в пользу… чего, собственно? Коллективных медитаций? Или, простите великодушно, массовых оргий? — Его тон был не просто ядовитым; он был убийственно-снисходительным, каким говорят с ребёнком, утверждающим, что видел динозавра в парке. — У нас есть уголь. Газ. Уран. Реальные, осязаемые, тяжелые вещи. А вы принесли нам… сказку про энергетику эмоций?

Он принёс сказку. Сказку, сочиняемую им тридцать лет. Тысячи бессонных ночей, горы исписанной бумаги, десятки сломанных прототипов. Всё это в одном едком слове — «сказка».

Остальные участники заседания согласились с ним, сочтя идею бессмысленной тратой ресурсов и времени.

Официальное уведомление пришло утром, в сером казенном конверте. «Финансирование лаборатории № 316 прекращается… подлежит закрытию в течение месяца… тема признана неперспективной и оторванной от реальных нужд экономики…».

Ручеёк финансирования иссяк.

Волков был в отчаянии. Всё, чего он добился, превратилось в пепел, все годы труда уничтожены одним росчерком пера. Отныне его прежняя жизнь осталась позади, а впереди открывалась пустота неизвестности и одиночества.

Арсений смотрел на оттиск печати и видел за ним свое будущее: не просто забвение, а унизительное изгнание. Его не ждала даже кафедра в институте — никто не рискнет взять «алхимика». В лучшем случае — преподавание физики вызывающе скучающим школьникам, которые будут видеть в нем очередного зануду-неудачника. Медленное, мучительное растворение в серой, безразличной массе тех, кого жизнь скинула на обочину, как отработанный материал.

Он задумчиво смотрел на «Накопитель», ощущая одновременно гордость и боль. Устройство казалось живым существом, ожидающим решения судьбы. Волков понимал, что выбор предстоял сложный: смириться с поражением и предать забвению себя и или попытаться найти новый путь спасения.

Решение появилось случайно, как и всегда. Складывая вещи из ящика стола в коробку он нашёл визитку компании «Эдем». Название заставило вспомнить недавний случай, когда менеджер крупной фирмы посетил лабораторию и выразил интерес к возможностям применения технологий Волкова в совершенно иной области – секс-индустрии. Тогда идея показалась абсурдной и оскорбительной, однако теперь обстоятельства вынуждали пересмотреть отношение к такому сотрудничеству. Вечером, из дома, он позвонил и договорился о встрече.

Офис фирмы располагался в центре города, в отличии от старой лаборатории на окраине, и представлял полную ей противоположность ее атмосфере. Здесь царили порядок и роскошь, эргономичность и эффективность. Просторные кабинеты были украшены дорогими картинами и мебелью, рабочие места оснащались новейшей техникой. Атмосфера успеха буквально витала в воздухе, наполняя сотрудников уверенностью и оптимизмом. Прозрачный лифт бесшумно поднял его на последний этаж.

Панорамные стекла от пола до потолка открывали вид на город, лежащий у ног, как макет из ЛЕГО. Диваны из белейшей, тончайшей выделки, кожи казались каплями сливок на полированном черном мраморе пола. На постаментах замерли абстрактные скульптуры – плавные, чувственные изгибы бронзы и мрамора, намекающие на формы, которые не показывают в приличных музеях. Это был гедонизм, возведенный в абсолют и упакованный в лаконичный дизайн.

Его провели в кабинет. За столом из слэба черного дерева никого не было. Минуту, другую Арсений стоял, чувствуя себя не в своей тарелке, разглядывая стену-аквариум с причудливыми, фосфоресцирующими медузами.

– Рад вас приветствовать, доктор Волков. Простите за задержку.

Голос был спокойным, безразличным. Виктор Комов вошел бесшумно. Молодой человек с идеально гладким, ухоженным лицом, одетый в простой, но безупречно сидящий темный костюм без галстука. Но глаза… глаза были старыми. Не уставшими, как у Арсения, а старыми и плоскими, словно отполированные камни на дне морском. Эти глаза вобрали в себя всю грязь и цинизм мира.

Они пожали руки. Ладонь у Комова была сухой и прохладной, рукопожатие вялые и снисходительным.

– Я вас слушаю, – сказал он, опускаясь в кресло и жестом приглашая Арсения сесть.

Волков начал сбивчиво, запинаясь. Он говорил об энергетических флуктуациях, о пси-эмиссии, о резонансных контурах. Комов слушал, не перебивая, его взгляд был непроницаемым. Арсений достал и положил на стол «Накопитель». Тот самый, матово-черный цилиндр. Комов взял его и начал вертеть в длинных пальцах, как будто оценивая не научный прибор, а диковинную безделушку.

Когда Арсений замолчал, выдохнув, в кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом кондиционера.

– Итак, – наконец произнес Комов, его губы тронула чуть заметная улыбка. – Вы говорите, что в момент оргазма человек выделяет энергию, способную, при должном накоплении, питать города?

– Не совсем так, – попытался поправить его Арсений, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Эта примитивная формулировка резала слух. – Речь об энергетическом отклике материи на пиковое эмоциональное состояние, которое…

Комов резко взмахнул рукой, отсекая науку как ненужные помехи.

– Детали не важны, доктор. Важна концепция. – Он отложил цилиндр и сложил пальцы домиком. – Секс, доктор Волков, – это самый продаваемый продукт в истории человечества. На нём построены империи. Религии с ним борются, искусство им питается, а экономика на нем паразитирует. Но у него, представьте, есть один фундаментальный недостаток.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание.

– Он непродуктивен. В сугубо экономическом смысле. Люди тратят на это время, силы, нервы. Они покупают бельё, вино, постели, услуги… но сам акт, его квинтэссенция – это чистый расход. Черная дыра, поглощающая ресурсы и не производящая ничего, кроме… ну, вы поняли. Оргазма. Экстаза. Но это лишь мимолетные ощущения. А вы… – Комов снова взял «Накопитель», держа его теперь как волшебную палочку, указывающую в будущее, – вы предлагаете сделать его продуктивным. Секс продаёт всё, а теперь он будет продавать сам себя? Блестяще! – Его голос прозвучал с леденящей восторженностью. – Это не только энергетическая революция, доктор. Это маркетинговый ход века!

Арсений почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а к горлу подкатил комок. Его детище, плод тридцати лет размышлений о фундаментальных законах мироздания, боль, страсть, ярость всего человечества – все это сводилось к трём словам: «маркетинговый ход века».

– Я не об этом… – слабо начал он, чувствуя, как захлёбывается его протест. – Речь о новом виде энергии, о…

– А я – об этом, – холодно, без единой ноты эмоций парировал Комов. – Вы получаете сорок девять процентов акций дочернего предприятия, десять процентов роялти с чистой прибыли линейки и пост научного директора проекта. Никаких лабораторий, только консультации. Проект мы назовем… «УдоВольт». – Он снова улыбнулся, и в этой улыбке было что-то от хищника. – Рай, доктор Волков. Мы создаем рай, где каждое удовольствие и снятое напряжение… – он снова поднял цилиндр, – …приносит напряжение в наш пауэрбанк. Вы создали не электростанцию, доктор. Вы создали новую форму валюты, энергетический блокчейн! Мы договорились?

Арсений вздохнул.

– Если вы согласны, то я дам команду юристам подготовить договор и, я думаю в понедельник, мы сможем подписаться!

Через полгода мир захлестнул безупречно отлаженный рекламный шторм «УдоВольта». Это не была просто реклама — это была эстетическая и идеологическая диктатура. Элегантные образы, снятые через фильтры, придававшие картинке теплое сияние. Атласные простыни, томные взгляды, тела, источающие не похоть, а возвышенную, почти духовную радость. И слоганы, бившие точно в цель, в самое ядро современной экзистенциального гедонизма: «Ваша разрядка заряжает!», «Заряжайте мир любовью!», «Страсть – энергия будущего!».

Успех был не просто оглушительным. Он был вирусным, тотальным. «УдоВольт» стал больше, чем гаджет. Он стал символом осознанности, прогресса, вклада в «зеленое» будущее. Люди покупали не просто устройство для удовольствия — они покупали чувство собственной значимости, причастности к великому делу. Красивые, эргономичные, с приятным на ощупь матовым покрытием, они обещали и давали не только физическое удовлетворение, но и моральное превосходство. Миллионы людей по всему миру, сами того не ведая, превратились в крошечные, анонимные, саморегулирующиеся электростанции. Они «доили» сами себя, свой самый интимный ресурс, ради смутного, но такого притягательного обещания лучшего, чистого завтра.

Арсений сидел в своем новом кабинете на верхнем этаже небоскреба «Эдема». Помещение было выдержано в стиле «тотальной минималистичной роскоши»: панорамное остекление, стол из цельного дуба, одна-единственная картина современного искусства на стене. Тишина. Но он знал, что в подвале гудят тысячи серверов, перемалывающих человеческие страсти в холодные гигаватты.

Перед ним на огромном изогнутом мониторе пульсировали живые, дышащие графики. Радужные артерии и вены, сходящиеся со всех континентов в гигантский пульсирующий узел — центральное хранилище «Эдема». Он увеличил масштаб, выделив один временной промежуток — вечер субботы по тихоокеанскому времени. Пиковая нагрузка. Объем собранной энергии зашкаливал. Система автоматически выдала сравнение: этого хватило бы, чтобы месяц обеспечивать электричеством мегаполис. Огромный город, освещенный и согретый одним вечером человеческой похоти.

И тут его накрыл восторг. Холодный, чистый, экстатический. Он хлынул из самой глубины души, смывая на мгновение все сомнения. ОН БЫЛ ПРАВ. Его теория, его формулы, его бессонные ночи — все это было не зря. Он не был сумасшедшим алхимиком. Он был пророком, и мир, наконец, услышал его. Он изменил сам способ производства энергии. Он дал человечеству новый, неиссякаемый, возобновляемый источник. Он был творцом.

Глава 2 Агрессия – то же страсть

Кабинет Арсения Волкова утопал в мягких оттенках жёлтого цвета, отражающих философию жизни, которую основатель проекта «Эдем» стремился воплощать во всех аспектах своей деятельности. За окном мерцали огни вечернего города, подчеркивая контраст между жизнью внутри здания и хаотичным внешним миром. Тишину кабинета нарушил звонок, которого он не ждал.

— Арсений, дружище! — раздался уверенный голос, наполнив пространство кабинета приятельским теплом. Между ними прошло много лет разлуки, но связь оставалась крепкой, как будто прошлое вовсе никуда не исчезло.

— И тебе добрый вечер, Игорян, — откликнулся Арсений, слегка удивленный неожиданностью звонка. Он пытался вспомнить когда они последний раз общались. Два года назад, на встрече выпуска. Игорь Петров, школьный друг, ныне спортивный психолог, чье влияние простиралось далеко за пределы обычного понимания психологии спорта.

— Ты как насчёт пересечься за пивом?

— Дружище, я не пью. Ты же просто пива хочешь попить?

— Не просто. Тема есть, — согласился Игорь.

— Ну и приходи ко мне в офис. — Волков продиктовал адрес.

Через два часа позвонили с охраны на первом этаже и сказали, что к нему просится какой-то мужик в спортивном костюме. Через пять минут охранник ввёл Игоря в кабинет.

— Ну и порядки у вас тут.

— Нормальные порядки, — ответил Волков, пожимая руку. — Проходи, присаживайся. Всё в порядке, мы знакомы, — это уже охраннику.

Охранник кивнул и ушёл.

— Будешь что? Чай-кофе?

— Большой виски, мало льда, мало содовой.

— Увы, из крепкого только кофе.

— Тогда кофе. Большой бокал.

— Мария, нам два кофе - доппио мне и большой американо гостю. — сказал Арсений, нажав кнопку на столе. — Ну, излагай свою идею.

— Говорят ты тут рай для дрочил строишь? Предлагаю масштабировать на бруталов.

Игорь всегда был его полной противоположностью. Где Арсений видел тонкие материи и энергетику, Игорь видел мышечную массу, выброс адреналина и примитивную, животную силу. Арсений налегал на физику, а Игорь — на физкультуру. Став спортивным психологом, он работал с боксерами, бойцами ММА, а заодно и с «трудными» клиентами из корпоративного сектора, которым требовалось безопасно выпустить пар.

Секретарша внесла поднос и поставила на стол две чашки кофе, вазочки с карамельным сахаром и сладостями.

Арсений заметил плотоядный взгляд Игоря на ноги секретарши. В какой-то момент он даже увидел мысленную руку, которой Игорь проводит по её заднице и срывает мини.

— У тебя никогда не бывало ощущения, что хочется кому-то въебать или выебать? И при чём не одновременно. Но одно заменяет другое. Вот бывало, что жена по телефону мне нервы сделает, я уже выхожу из кабинета, чтобы пойти в зал и выместить зло на груше, а в приёмной посмотрю на коленки своей медсестрички, разложу её на столе… — на этих словах за секретаршей закрылась дверь — …и бить грушу уже не хочется. Я не говорю, что эти виды энергетики тождественны. Но они рядом точно! Сексуальную неудовлетворённость часто сублимируют в агрессию. А когда люди злятся, то пусть уж лучше их злость приносит какую-то пользу, чем они пойдут и вмажут кому-нибудь по лицу. Мы даем им катарсис и заодно… очищаем энергетику планеты. Это терапия будущего!

Волков отхлебнул кофе. Гость последовал его примеру, но сделал сразу большой глоток. С интересом разглядывал карамель сахара.

— Это что? — он взял один леденец и крутил в руках.

— Сахар тростниковый, карамелизованный. Прямые поставки из Бразилии.

— Негров эксплуатируете? — хохотнул Игорь и зачерпнув щепотью горсть высыпал её в свой бокал. — А Машу свою прёшь? Завидую!

— Машу не пру. Людей не эксплуатирую. Кроме эмоций у тебя есть что? Твой рассказ про секс на рабочем месте инвесторы не оценят. Они любят порядочных и с фактами.

Игорь порылся в карманах и достал флешку.

— Смотри, — он тыкал пальцем в графики на мониторе Арсения. — Пик сердечного ритма, выброс кортизола, всплеск нейронной активности во время приступа ярости — все показатели зашкаливают даже по сравнению с твоим «пиком удовольствия». Это дикая, необузданная сила. И она пропадает впустую. Я предлагаю установить «накопители» не только в вибраторы и мастурбаторы, но и в боксерские груши, манекены для отработки ударов, в звукоизолированные кабины центров психологической разгрузки, где люди могут кричать и бить кулаками по стенам.

— Ох, сомнительно мне…

— Сеня, брат, ты же учёный! Посмотри на цифры! Ты хочешь, чтобы твое детище работало только в одном, пошлом направлении? Ты что, секс-энергия священна, а энергия борьбы за выживание — нет? Это такая же часть жизни!

— Окей. — Волкову скопировал презентацию на компьютер и вернул флешку Игорю. — Я завтра покажу генеральному. О результатах извещу. Даже если не зайдёт.

— Спасибо, брат. Вкусный кофе у тебя готовит твоя Маша. Маша, кстати, тоже аппетитная, зря брезгуешь. — Игорь подмигнул и вышел из кабинета.

— Игорь? Генеральный готов обсудить твои цифры. Сможешь сегодня в восемнадцать ноль ноль? Только оденься прилично. Костюм на прокат возьми. Костюм, но не смокинг. Пиджак, брюки, туфли. Рубашка обязательна, галстук по желанию.

Когда Игорь в костюме, явно ему чуждом, вошёл в кабинет генерального, Арсений уже был там. Комов бросил на него короткий оценивающий взгляд и жестом предложил присесть, руки не протянул.

— Это Игорь Петров, — отрекомендовал его Арсений. — Мой школьный друг, это его презентация.

— Очень рад, — сухо ответил Комов. — Арсений Дмитриевич показал вашу презентацию. Хотелось бы услышать идею своими словами, как вы её представляете.

Игорь, привыкший работать с людьми действия, а не слова, начал с места в карьер, без прелюдий.

— Суть проста. Сейчас мы собираем энергию там, где люди получают удовольствие. Я предлагаю собирать её там, где они её выплескивают. Ярость, агрессия, стресс. Боксерские груши, манекены, комнаты для битья посуды. Это Клондайк, Александр Сергеевич.

Комов задумчиво пролистал презентацию, изучил.

— Цифры впечатляют, — наконец произнес он. — Выброс кортизола и адреналина дает даже более мощный импульс, чем сексуальная разрядка. Это научно. Но меня интересует не наука, а репутация. — Он отодвинул планшет и сложил пальцы домиком. — «Эдем» — это про рай. А в раю драк не было. Агрессии не было. Только змий искуситель. Мы продаём похоть. А вы предлагаете нам утилизацию негатива. Собирать мусорную энергию.

Игоря передернуло. Он почувствовал, как по спине бегут мурашки.

— Это не мусор, это топливо! — его голос прозвучал грубее, чем он планировал. — Та же сила, что заставляет спринтера бежать, а CEO — принимать жесткие решения. Мы просто даем ей цивилизованный выход.

— Цивилизованный? — Комов мягко улыбнулся. — Битье кулаками по стенам? Крики в звукоизолированной кабине? Это больше смахивает на психушку или тюремную камеру. Наши инвесторы… люди с тонкой душевной организацией. Им претит сама эстетика насилия.

Волков, до этого молчавший, вмешался:

— Виктор Сергеевич, мы можем подать это не как утилизацию, а как… элитную терапию. «Контролируемый катарсис». Для топ-менеджеров, политиков. Тех, кому нельзя показывать слабость, но кому нужно сбрасывать давление. Премиум-сегмент.

Комов задумался. Его взгляд скользнул по Игорю, по его неудобной позе и сжатым кулакам.

— Возможно, — он сделал паузу, наслаждаясь моментом власти. — Но под другим брендом. Не под «Эдемом». Создать дочернюю структуру. Название… что-то вроде «Тартар» или «Вавилон». Что-то, ассоциирующееся с силой, но не с грубостью.

— Берсерк! — воскликнул Игорь. — Проект «Берсерк»!

Виктор задумался, как-будто попробвал слово на вкус и погонял его во рту.

— А неплохо. Обсудим условия?

— Охотно.

— Техническую сторону курировать будет Арсений Дмитриевич и получит двадцать четыре процента акций и три процента роялти, — Комов повернулся к Волкову. — А вам, Игорь, мы предложим позицию… креативного директора. По работе с целевой аудиторией. Двадцать пять процентов акций и семь процентов роялти. Приемлемо?

Игорь потерял дар речи.

— А у меня тоже будет кабинет и… секретарша?

— И кабинет, и секретарша, и даже машина с водителем. Можем даже в апартаменты поселить, это в соседнем здании. Там хоть и не пентхаус, но на уровне хорошего отеля.

— Я согласен!

— А вы, Арсений Дмитриевич?

— Да, я думаю, что технически воплотить будет не сложнее, чем «УдоВольт».

— Тогда вы, Игорь, оставьте ваши контакты секретарше, когда юристы подготовят документы мы их подпишем и будем рады видеть вас в наших рядах. А вы пока подумайте над названием. Нужно что-то созвучное «УдоВольту», что про энергию и способ её выражения.

Через неделю, там же, Игорь показывал слайды с названием.

— «Ярь» — Мой фаворит. От слова «ярость». Коротко, архаично, мощно. «Накопители Яри». Звучит как название оружия. «Гневь» — По аналогии с «Ярь». Более приземленное, но тоже очень прямое. «Канал Гневь». «Буй» — От слова «буйный», «буйство». Коротко, ярко и передает неконтролируемую силу. «Дражь» — От слова «драка». Просторечное, грубое, что полностью отражает суть. «Сброс» — Самый техничный и циничный вариант. Энергия не «собирается», а «сбрасывается», как сбрасывают давление в котле. «Система Сброс». Беспристрастно и предельно ясно. «Выплеск» — Более психологичный, но все такой же утилитарный. «Накопитель Выплеск». «Разряд» — Как электрический разряд или разрядка напряженности. Передает идею мгновенного, мощного импульса. «Ударь» — Прямо и по делу. «Накопитель Ударь». «Грузь» — От слова «грузить», «вгруз». На сленге — нанести удар, вломить. Очень живое и брутальное. «Пролом» — Создает образ проламывания стены, преграды. «Энергия Пролома». «Фурия» — В отличие от других вариантов, это мифологическое имя, но оно настолько вошло в язык как синоним неистовой ярости, что звучит как техническое название. «Накопитель Фурия».

Виктор задумчиво смотрел в окно.

— Нет. Всё мимо. Не торопимся мы назначать вас креативным директором?

Игорь побледнел.

— Ну вот в «УдоВольте» и удовольствие и вольты. А вольты — это про энергию. А тут у нас про агрессию…

— УбиВатт, РазбиВатт… — предположил Арсений.

— Вот! Уже лучше! С убийствами ассоциироваться устройство, конечно, не должно, но… РазбиВатт уже ближе! Примем за прототип названия. Учитесь у друга, Игорь!

Через два дня Игорь занял кабинет этажом ниже.

— Сень, хочешь в кастинге секретарш поучаствовать?

— А кастинг на внешность или на интеллект? — спросил Арсений в трубку внутреннего телефона.

— На внешность, конечно! Что мне с их интеллектом делать? Мне главное, чтобы фигуристая и омлет хорошо делала!

— Ну на омлет их сам тестируй. Расскажешь потом.

— Хочешь фото пришлю? — хохотнул Игорь. — Или в гости заходи! На омлет!

— Спасибо, я предпочитаю домашнюю пищу.

— Ты же развёлся?

— Развёлся. Но в домашней обстановке уютнее.

— Понимаааааааю! Гурман.

Игорь ещё раз рассмеялся и повесил трубку.

Проект был запущен. Производство началось.

Эффект превзошел все ожидания. Когда первые партии модифицированных боксерских груш и «кричальных кабин» поступили в тестовые залы, данные с серверов «Эдема» взлетели до невиданных высот. Энергия, собранная от ярости, была иной. Неустойчивой, пульсирующей, обжигающе плотной. Если плавный, теплый поток от «УдоВольта» можно было сравнить с мощным, но постоянным током, то эта была подобна серии ударов молнии — коротких, разрушительных, насыщенных всей гаммой негативных эмоций: чистой ненавистью, обидой, болью, отчаянием, жаждой разрушения. Она была «грязной», неочищенной, первозданной в своей жестокости.

Игорь, в отличие от Арсения, не испытывал ни малейших угрызений совести. Он ликовал.

— Видишь? Я же говорил! Это золотая жила! Пока твои гедонисты нежатся в своих постельках, настоящие мужики и разгневанные менеджеры делают настоящую работу! Я, впрочем, и через «УдоВольт» в компанию много энергии возвращаю. Секретарша моя, Викочка, по два раза в день мне удовольствие доставляет. Утром под столом, вечером на столе. Смотри какая!

Игорь показал фотографию на экране смартфона, но Арсений отвернулся.

— Брат, ну ты чего? Хочешь на денёк её к тебе пришлю?

— Не хочу. Давай лучше о деле.

— Так а что с делом? Всё на мази! Энергия прёт, доходы растут. Я уже устал нули на своём счёте считать — сбиваюсь. — хохотнул Игорь.

— Смотри сюда, — Волков выел на экран два потока энергии — алый, яростный и оранжевый, страстный — теперь текли в централизованные хранилища «Эдема», смешиваясь в причудливый и пугающий коктейль.

— Ну? Энергия прёт!

— Прёт… Но скачками, мощными, кратковременными импульсами. Энергия оргазма сильна в начале, потом затихает, но постепенно и некоторое в своей продолжительности время. Она более стабильна и удобна для долговременного применения. А энергию ярости надо сразу направлять потребителям. Но столько потребителей сейчас нет. И она аннигилируется. Доход появился и пропал. Нам нужно придумать потребителей. Какие идеи, господин креативный директор? Ты здесь за этим, а не для применения УдоВольта с секретаршей.

— Какие ещё потребители? — Игорь фыркнул, будто Арсений сказал нечто глупое. — Ты изобрел батарейку, которая сама себя заряжает, и плачешь, что для неё нет фонарика? Так сделай фонарик!

Он ткнул пальцем в алый поток на экране.

— Фонарик? Давай изобретать.

— Помнишь в нашем детстве стабилизаторы напряжения были, чтобы техника от перепадов не страдала? Вот нам надо такой же. И способ трансформирования этой энергии в стабильную.

Креатив? Креатив! Я сделал всё, что мог. Прости, мне пора, играть с Викой в настольный теннис.

Арсений задумался. Фраза Игоря, как это часто бывало, была грубой, но попала в самую суть. Стабилизатор, трансформация.

Его взгляд скользнул по экрану, где два потока — алый и оранжевый — все еще пульсировали, пытаясь уничтожить друг друга. Аннигиляция…

И тут его осенило.

Он был не просто инженер, он — физик. Он всю жизнь имел дело с частицами, полями, квантовыми состояниями. Он смотрел на проблему как на энергетическую, а нужно было — как на физическую. Что, если не бороться с нестабильностью «разбиватта», а использовать её? Вместо того чтобы пытаться растянуть короткий импульс, можно было создать систему его накопления и когерентного выброса. Не линейный стабилизатор, а некий «энергетический конденсатор», который заряжается тысячами микроимпульсов ярости со всего города, а затем, по достижению когерентности, отдает её одним, мощным, но уже контролируемым разрядом.

Это была бы энергия иного качества. Не «грязная» ярость, а квантовая ярость. Очищенная хаотичность, превращенная в предсказуемую силу. Такой разряд можно было бы использовать для фундаментальных научных экспериментов, для питания квантовых компьютеров, требующих огромных, но кратковременных энергозатрат.

Он откинулся на спинку кресла, в глазах загорелся давно забытый огонь исследователя. Игорь, сам того не ведая, дал ему не проблему, а новую Вселенную для изучения.

Чуть позже он рассказывал эту идею Комову.

— Но у нас нет столько компьютеров! — воскликнул тот.

— Так давайте сделаем! Сейчас набирает обороты искусственный интеллект, мы ещё можем запрыгнуть в последний вагон…

— Ну спасибо, что не в майнинг!

— Майнинг — это затрат ресурсов ради затраты. Блокчейн производится ради блокчейна. Затраченные ресурсы не стоят ничего. Точнее стоят ровно столько, сколько за них готовы платить. Как бусы для индейцев. Тем более, что для большинства, далёкого от технологии, блокчейн — те же бусы. Непонятным образом полученные стекляшки на верёвочке.

— Да я знаю, что ты мне объясняешь! Предлагаешь что? Конкретизируй.

— Есть один знакомый, как раз занимался искусственным интеллектом, ещё в конце восьмидесятых. В девяностые ещё как-то выживал, а в начале нулевых его лабораторию закрыли. Кстати, я у него аспирантуру проходил и идея удовольта — это моё развитие его идеи.

— А где он сейчас? Может, спился давно? — скептически хмыкнул Комов, вращая в руках дорогую ручку.

Арсений покачал головой, на его лице мелькнула тень уважения и легкой горечи.

— Нет, Иван Ильич не спился. Он просто… перестал. Когда государству стало не до фундаментальной науки, а частным инвесторам были нужны сиюминутные результаты, он не стал подстраиваться. Он сказал, что не будет «продавать формулы для лучшего шампуня». Он ушел в тень. В тишину.

— В нищету, значит, — констатировал Комов.

— В свободу, — поправил Арсений. — Он работает сторожем в Звенигородской обсерватории. Ночью, когда никто не мешает, он сидит в своей сторожке и… думает. У него нет оборудования, нет команды. Только голова, блокнот и карандаш. И я уверен, что за эти двадцать лет он обдумал и решил такие задачи, до которых наше «передовое» научное сообщество еще лет полвека не дорастёт.

Комов смерил его долгим, оценивающим взглядом. Он не верил в гениев-затворников, но верил в результаты. А Арсений Волков никогда не бросал слов на ветер.

— Сторож? — генеральный с отвращением произнес это слово, будто пробуя его на вкус. — И ты предлагаешь привезти сюда этого… сторожа, чтобы он возился с нашими квантовыми компьютерами за миллиарды?

— Я предлагаю не «привезти», — тихо, но очень четко сказал Арсений. — Я предлагаю пригласить его. На самых выгодных для него условиях. Дать ему ключ от любой лаборатории, полный доступ и нулевые отчеты. Он не сотрудник. Он… консультант. На других условиях работать он не согласится.

— Он согласится? После всей этой… его принципиальности?

Волков горько улыбнулся.

— Не знаю. Но я знаю, что предложу ему не шампунь. Я предложу ему потрогать реализовать его идеи. То, о чем он мечтал всю жизнь. Я же согласился? Хотя мне тоже не импонирует применение моего изобретения похоти ради.

— Не похоти ради, а удовольствия и пользы для!

Комов откинулся в кресле, глядя в потолок. Риск был колоссальным. Привезти какого-то бомжа-теоретика… Но азарт и масштаб идеи затмевали все.

— Ладно, убедил. Летишь в Звенигород. Сам. Возьми корпоративный джет. Марию можешь взять с собой. Суточные, гостиницу — всё оплатим. Гостиницу бери лучшую, не экономь. Или пусть Мария занимается. И передай ей от меня, что номер можете взять один на двоих или каждому двухместный. Но чтобы корпоративные удовольты вернули полностью заряженными!

Арсений посмотрел на шефа недоумённо.

— Насчёт удовольтов шучу. А насчёт секретарши — нет. Она у тебя хорошая и скромная. Пять лет работает у нас и за территорию даже не выходит.

— Виктор Сергеевич, — Арсений сказал это с холодной вежливостью, — Мария — мой ассистент, а не часть корпоративного бенефита. И её личная жизнь — не предмет для обсуждения в бизнес-задаче.

Комов усмехнулся, но в его глазах мелькнул огонёк задора.

— Расслабься, Волков. Пять лет достаточный срок, чтобы проверить лояльность. И… симпатию. Я же вижу, как она на тебя смотрит. И ты не слепой. Много с кем поработала за пять лет, но такими глазами смотрит только на тебя. А деловые поездки сближают. Это факт. Я просто создаю условия для… синергии.

— Синергия заканчивается там, где начинается личное, — отрезал Арсений, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он ненавидел, когда Комов играл в эти игры.

— Ошибаешься, — генеральный мягко положил ладони на стол. — Личное — это и есть лучший двигатель бизнеса. Преданность, привязанность… это куда надежнее денежных бонусов. Ты просто озвучь ей идею самой выбрать номера — один общий люкс или два раздельных.

Арсений молча кивнул и вышел.

Вернувшись в свой кабинет он вызвал Марию и попросил два кофе. в приёмную.

— Арсений Дмитриевич, а второй кофе кому? — удивлённо спросила Мария, ставя на стол поднос.

— А второй кофе — вам. Садитесь, нужно поговорить.

— Арсений Дмитриевич, если так, то можно я схожу себе капучино сделаю?

— Можно. Постарайтесь побыстрее, чтобы мой кофе не остыл, — пошутил Волков.

Через две минуты Мария с чашкой кофе сидела за столом. Не рядом, но через два кресла от Арсения.

— Комов нас отправляет в Звенигород, — начал он, стараясь говорить максимально деловым тоном. — Нас вдвоём. Вам нужно подготовить поездку — согласовать нам корпоративный джет, забронировать гостиницу. И тут вот такой момент. Бюджет у нас не ограничен, а продолжительность поездки пока не прогнозируются, поэтому можете забронировать любое количество двухместных номеров… Комов настаивает на лучшем варианте. Выбирайте… — он сделал едва заметную паузу, — …то, что сочтёте нужным. Один номер или два. Как вам будет удобнее.

У него язык не повернулся повторить циничную формулировку Комова дословно.

Мария подняла на него взгляд. Её глаза, обычно такие ясные и спокойные, на секунду стали нечитаемыми. Она не покраснела, не смутилась, не улыбнулась. Она просто внимательно посмотрела на него, будто сканируя его истинные мотивы.

— Поняла, — её голос был ровным и тёплым, как всегда. — Я позабочусь обо всём. Я могу допить кофе здесь?

— Да, конечно.

— А когда мне нужно сообщить вам выбор?

— Вам ничего не нужно мне сообщать. Я всё узнаю в гостинице. Потому что для меня приемлем любой вариант. Единственное что номера должны быть лучшими. Поэтому гостиницу выбирай не по близости к Звенигороду, а по комфорту. И договоритесь об аренде автомобиля с водителем, лучше представительского класса.

Мария задумчиво сделала глоток кофе.

— Поняла, — кивнула она, глядя ему в глаза.

— Усы…

— Что?

— Маша, у вас усы, из пены.

— Ой, — она смутилась и вытерла верхнюю губу салфеткой. — А вы меня впервые назвали Машей.

— Извини, я случайно…

— Нет, что вы! Мне приятно. Можете и дальше так называть, когда мы без посторонних… А то слухи… Нам же это не нужно?

— Не нужно, Маша.

— Озвученное решение обратной силы не имеет. Вдруг ты передумаешь? Так что пусть всё выяснится в гостинице.

На самом деле он уже всё понял по искрам азарта в её глазах.

Глава 3 Медовая командировка

В аэропорте их встречал Аурус, водитель заботливо открыл две двери, но они сели вместе, на заднем сидении.

В гостинице им выдали ключи от двух двухместных номеров.

— А можно мне от второго номера ещё одни ключи? Чтобы я всегда могла зайти с документами к своему шефу.

На этих словах Маша подмигнула.

Администратор тоже всё поняла, но невозмутимо выдала вторые ключи.

— Второй ключ от номера «дабл». Ваш номер рядом, «твин».

Портье помог донести багаж. С невозмутимым видом человека, видавшего всё, он выгрузил оба чемодана в один номер, получил щедрые чаевые и удалился.

Дверь закрылась. Они остались одни в роскошном люксе.

— Маш, а что это — «твин», «дабл»? — спросил Арсений, чтобы разрядить обстановку, хотя уже догадывался.

— Дабл — это вот! — Она показала рукой на огромную, застеленную белоснежным бельем двуспальную кровать. Её жест был одновременно и шутливым, и вызывающим. — А в моём номере две отдельные кровати.

— Но твой чемодан здесь…

— Потому что мы наедине, и ты называешь меня Машей, — она улыбнулась, и в её глазах плясали озорные огоньки. — Вас же не смутит, что я сейчас пойду в душ?

— Меня больше смущает, что ты ко мне до сих пор на «вы», хотя тут больше никого нет.

Маша рассмеялся, и этот смех звучал как раскрепощение.

— Тогда я в душ, если ТЫ не против.

Он сделал шаг вперёд. Его голос стал тихим и твёрдым.

— Против. В душ пойдём после.

Он сделал ещё один шаг. Она улыбнулась — медленной, понимающей улыбкой — и тоже шагнула ему навстречу.

Два дня они не выходили из номера. Еду им привозили четыре раза в день, по первому звонку. Мир сократился до пространства между кроватью, душем и тележкой с едой, которую привозил портье.

Утром третьего дня Маша спросила, приподняв голову с его груди:

— И долго мы так можем жить? У нас медовый месяц?

— Месяца может у нас и нет, — он обнял её, притягивая ближе, — но сегодня уже четверг. В понедельник нанесём визит в Зеленоград.

— То есть у нас ещё три дня и четыре ночи?

— Да, а что? — он притворно-серьёзно нахмурился. — УдоВольт переполнен?

Она фыркнула и легонько шлёпнула его по плечу.

— Фу. Я такого не применяю. Я предпочитаю отдавать энергию экстаза в пространство, — сказала она, и в её глазах плясали озорные искорки.

Он смотрел на неё, такую мягкую, нежную, по-взрослому страстную и по-детски непосредственную, и сердце его сжалось от щемящей нежности.

— Обожаю вот эту твою интонацию! — вырвалось у него, голос дрогнул от переполнявших его чувств.

Он поцеловал её. Это был уже не порыв страсти, а медленный, глубокий поцелуй, в котором было восхищение, благодарность и обещание. В нём растворялись все «вы», все годы профессиональной дистанции, все одинокие вечера в лаборатории.

Когда они наконец разомкнули губы, она прошептала, касаясь его щеки:

— А я обожаю, когда ты смеёшься. По-настоящему. Не так, как в офисе.

Он прижал её к себе, чувствуя, как бьётся её сердце в унисон с его собственным. За окном московского люкса медленно спускались сумерки, окрашивая небо в сиреневые тона, но в номере было светло и тепло — не от люстры, а от того странного, нового сияния, что рождалось между ними. Энергия, которую не нужно было собирать в накопители, которую не нужно было преобразовывать и продавать.

В понедельник их ждал Зеленоград, гениальный затворник и решение поставленной задачи. Но сейчас, в эти три оставшихся дня и четыре ночи, они были рядом. И их внезапно нахлынувшее, оглушительное счастье.

— А что мы будем делать, когда вернёмся? — тихо спросила она утром, рисуя пальцем узоры на его груди. — Как нам не афишировать наши отношения? Я же не смогу приходить в твои апартаменты незамеченной долго.

Он поймал её руку и прижал к своим губам. Этот вопрос он и сам себе уже задавал. В «Эдеме» всё было на виду.

— Мы ничего не будем скрывать, — сказал он наконец. — Но и не будем выставлять напоказ. Мы просто… будем работать вместе. Как и раньше. Только теперь я буду знать, что твои глаза могут быть такими счастливыми.

Он поцеловал её веки.

— А насчёт апартаментов… Ты права. Рано или поздно кто-то заметит. Поэтому…

Он сделал паузу, обдумывая только что родившуюся идею.

— Поэтому я съеду. Куплю огромный дом. В другом районе. Без лишних глаз. У меня как раз скопилась цифра с многими «нулями».

Она подняла на него удивлённый взгляд.

— Ты серьёзно? Купишь нам дом?

— Абсолютно серьёзно, — поправил он. — Куплю. Выбрать можем вместе. А ты можешь даже уволиться. Чтобы мы стали просто Сеней и Машей. Без «шефа» и «ассистентки». Без «УдоВольтов». Просто мы.

— Уволиться? Чтобы Комов прислал к тебе работать какую-нибудь Вику? Фигушки! — Она поднялась на локоть, и в её глазах загорелись настоящие боевые огоньки. — Я полгода училась понимать твой почерк, твое настроение, твои «хмыки», когда ты недоволен отчётом. Я изучила все твои привычки! Я даже научилась готовить кофе так, чтобы тебе нравилось! И теперь, когда я наконец-то получила доступ не только к твоим рабочим графикам, но и… к остальному, я что — просто уйду и уступлю своё место какой-то пергидрольной, запечённой в солярии, курице? Фи-гуш-ки!

Арсений смотрел на неё, зачарованный этим внезапным всплеском страсти. Он видел её преданной, профессиональной, нежной, но такой — яростной и собственнической — он её ещё не знал. И это новое знание согревало его куда сильнее, чем любое признание.

— Значит, остаётся вариант с домом, — заключил он, с трудом сдерживая улыбку. — Нашим общим домом. Куда мы будем возвращаться вместе. И откуда будем вместе уезжать на работу. Пусть все видят. Пусть все знают. Нам-то какая разница?

— Разница есть, — она снова устроилась поудобнее у него на груди, её голос снова стал мягким. — Им — интрига. А нам… у нас будет тайна.

— Какая? — удивился он.

— Тайна того, что на самом деле происходит в нашем большом доме, — прошептала она, поднимая на него глаза. — И ради этой тайны… я готова мириться с тем, что на работе мне снова придётся называть тебя Арсений Дмитриевич.

Он рассмеялся и крепче обнял её. Впереди были переезд, возможные сплетни, неизбежные взгляды коллег. Но теперь это казалось не проблемой, а частью их общего, большого приключения. Приключения под кодовым названием «Мы».

В понедельник после обеда к гостинице подъехал тот же Аурус. Шофер, всё тот же невозмутимый профессионал, открыл дверь. Они снова сели рядом, и их руки, словно сами собой, соединились. Они ехали, держась за руки, и это молчаливое единство было красноречивее любых слов.— Арсений Васильевич, как вы думаете, он согласится? — спросила Мария, глядя на убегающие за окном пейзажи Подмосковья, золотые от полуденного солнца.— Ученый соглашается тогда, когда ему предлагают невозможное, — ответил Арсений, глядя на неё. — А мы везем ему именно такую возможность.

Обсерватория находилась не в самом Звенигороде, а в селе по соседству, на самой окраине, где сосновый лес подступал вплотную к старой ограде.

— Как тут красиво... — тихо сказала Мария, глядя на густую зелень, напоенную летним зноем. — Вы уверены, что он отсюда захочет уехать в мегаполис?

— Скорее да, чем нет, — Арсений сжал её руку чуть сильнее. — Ведь я зову его не в мегаполис. Я зову его работать над делом всей его жизни. Настоящий учёный ради такого хоть на Северный полюс переедет.

Машина замедлила ход, подъезжая к скромному, обветшалому зданию с куполом. Воздух здесь был густым и сладким от запаха нагретой хвои и цветущего иван-чая. Тишина стояла звенящая, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков. Именно здесь, в этой почти монашеской изоляции, доживал свои дни человек, когда-то перевернувший мир Арсения. И сейчас он вёл сюда свою новую вселенную, чтобы попытаться соединить прошлое и будущее в одной точке Подмосковья.

— Ученый соглашается тогда, когда ему предлагают невозможное, — ответил Арсений, глядя на неё. — А мы везем ему именно такую возможность.

В понедельник после обеда к гостинице подъехал тот же Аурус. Шофер, всё тот же невозмутимый профессионал, открыл дверь. Они снова сели рядом, и их руки, словно сами собой, соединились. Они ехали, держась за руки, и это молчаливое единство было красноречивее любых слов.

— Арсений Васильевич, как вы думаете, он согласится? — спросила Мария, глядя на убегающие за окном пейзажи Подмосковья, золотые от полуденного солнца.

— Ученый соглашается тогда, когда ему предлагают невозможное, — ответил Арсений, глядя на неё. — А мы везем ему именно такую возможность.

Обсерватория находилась не в самом Звенигороде, а в селе по соседству, на самой окраине, возле леса.

— Как тут красиво… — тихо сказала Мария, глядя на густую зелень, напоенную летним зноем. — Вы уверены, что он отсюда захочет уехать в мегаполис?

— Скорее да, чем нет, — Арсений сжал её руку чуть сильнее. — Ведь я зову его не в мегаполис. Я зову его работать над делом всей его жизни. Настоящий учёный ради такого хоть на Северный полюс переедет.

Машина замедлила ход, подъезжая к зданию с куполом. Воздух здесь был густым и сладким. Стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков. Именно здесь, в этой почти монашеской изоляции, доживал свои дни человек, когда-то перевернувший мир Арсения.

— Мария, я пойду один, а вы можете посидеть в машине или погулять по лесу. Только далеко не заходите, чтобы не отряжать за вами поисковый отряд. — рассмеялся он.

Мария недолго постояла у машины, пока он не вошёл в здание. Сделав несколько шагов по грунтовой тропинке, она поняла, что на каблуках далеко не уйдёт. Вернувшись к машине, она сняла туфли и бросила их в салон. Первые шаги босиком по тёплой земле были робкими, но с каждым мгновением она чувствовала себя всё увереннее. И вдруг заметила у тропки первую ягоду. Нагнувшись, её пальцы, привыкшие к клавишам и документам, осторожно сорвали с тонкого стебелька алую каплю земляники. Земляники было много. Она уже наелась, а ягоды нескончаемым ковром лежали вокруг.

Она бегом вернулась к машине, схватила свою сумку, на мгновение задумалась, глядя внутрь, затем достала косметичку. Быстро высыпав содержимое косметички прямо в сумку и быстрым шагом поспешила вернуться на поляну, уже представляя, как наполнит блестящий футляр душистыми ягодами.

— Мария! Мария, вы где? — сквозь щебет птиц донёсся из-за деревьев голос Арсения.

Она вернулась к машине. Рядом с Арсением стоял старик. Высокий, сухопарый, в выцветшей рубахе и потёртых брюках.

— Мария, познакомьтесь, это профессор Светлов, Иван Ильич, — голос Арсения звучал торжественно и чуть взволнованно. — Профессор, это моя помощница Мария…

— Мария. Без отчества. Просто Мария, — чётко произнесла она, чувствуя, как затвердевает её взгляд и выпрямляется спина.

— Просто Мария. Рад знакомству, — профессор чуть кивнул.

— Прошу всех в машину.

Арсений открыл переднюю дверь для профессора, сам сел на заднее сиденье рядом с Марией. Дверца захлопнулась, и в салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гулом двигателя. Маша спешно надела туфли и сунула косметичку в сумку, щелчок замка прозвучал как переключение тумблера с одного жизненного этапа и начало другого. Она снова переключилась в свой официальный вид. Вот ещё пять минут назад она была босой девочкой Машей, которая собирает землянику в лесу. А теперь она снова Мария — в туфлях на каблуках и с официальной интонацией. Разница была оглушительной. Она украдкой взглянула на Арсения. Он смотрел вперёд, на затылок профессора, и в его позе читалась сосредоточенность. Их общий секрет теперь был надёжно спрятан под слоем безупречного профессионализма, но его тепло всё ещё согревало её изнутри, как маленькое солнце, которое никто, кроме них, не видел.

— Профессор, прошу, вот ваш номер. Мы в номере по соседству, если у вас возникнут вопросы.

— Вы живёте в одном номере? — удивился тот, и в его глазах мелькнул неподдельный интерес, будто он обнаружил неожиданную переменную в уравнении.

— Да, нам так удобнее, — ровным, деловым тоном ответил Арсений, принимая его взгляд.

— Понимаю, — многозначительно ответил профессор, и уголки его губ дрогнули в чём-то, отдалённо напоминающем улыбку. — Совместная работа над проектом требует постоянной синергии. Очень разумно.

Он взял ключ-карту, кивнул им обоим и удалился в свой номер. Дверь закрылась с тихим щелчком.

Арсений обернулся к Марии. На её щеках играл лёгкий румянец, но губы были сжаты, чтобы не выдать смешка.

— Ну что, коллега, — сказал он, опуская официальный тон и проводя рукой по её спине, — пройдёмте в наш кабинет?

Она рассмеялась, толкнув его плечом.

— Это ужасно! Он же всё понял!

— А мы что, скрывали? — он открыл дверь их номера. — Пусть понимает. Науке нужны гении, а гениям чуждо осуждение.

В номере она хвасталась ему земляникой, он ел ягоды из её рук, весь перепачкался и она стирала следы ягод с его лица своими губами.

Через два часа он постучал в дверь соседнего номера.

— Профессор, предлагаю поехать за покупками, нужно купить вам одежду и всё, что пожелаете. А потом пойдём на ужин.

— Одежду? — переспросил он, как будто услышал о необходимости приобрести личный спутник. — Чем плоха моя?

— Иван Ильич, — мягко, но настойчиво сказал Арсений, — вы теперь часть солидного проекта, лицо официальное. Внешний вид — это не просто формальность. Это обложка, по которой вас будут оценивать инвесторы и от этой обложки будет зависеть захотят ли они вообще с вами обсуждать проекты.

— Гм, — профессор с неодобрением посмотрел на свои потрёпанные рукава. — Язык тлена и суеты. Ну что ж, обложка, так обложка. Внутри я всё равно останусь тем же.

— Ваши уравнения были гениальны, — не отступал Волков. — И сейчас мы дадим им самый громкий голос. А для этого нужна подходящая оправа. Хотя бы один приличный костюм. Обещаю, что свою обложку вы выберете сами.

— Ну если сам то… — он тяжело вздохнул и поднялся. — я категорически против галстуков. Они меня душат.

— Без галстука, — с улыбкой согласился Арсений, примирительно поднимая руки. — Когда вы будете готовы?

— Через десять секунд. Ровно столько мне нужно, чтобы обуться.

Арсений кивнул и приоткрыл дверь своего номера.

— Мария, вы готовы? Вызовите нам лифт, пожалуйста.

Вечером они ужинали за круглым столиком ресторана с видом на ночной город. Круглый стол позволял всем сидеть на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Профессор Светлов, облаченный в новый, идеально сидящий костюм, выглядел неузнаваемо. Он больше походил на почтенного академика, чем на лесного отшельника.

— Ну вот, — Арсений поднял бокал. — За новый этап. Как предлагаете назвать проект?

— Гнозис? — тихо, но четко повторил профессор. Его глаза горели тем самым огнем, который Арсений надеялся в них увидеть. — Знание с древнегреческого.

— ГнозИИс. — поправил Арсений. — Чтобы ИИ было в названии.

— ИИ и старославянский словоер? Идеально!

Они подняли бокалы.

Мария, наблюдая за ними, понимала, что стала свидетелем не просто делового ужина. Это была встреча двух великих учёных, которые только что начертили контуры мира, в котором всем им предстояло жить. И в этом новом мире у неё была роль музы одного из них.

— Сколько мы здесь пробудем? — спросил профессор у двери в номер.

— А сколько вы хотите? Можем хоть месяц.

— Арсений, я понимаю, что вам хорошо в этом раю, в одном номере с такой красивой коллегой, но мне бы хотелось поскорее приступить к работе. Руки, знаете ли, чешутся. Вспомнить, что успел забыть…

— Хорошо, Мария завтра забронирует самолёт. А пока хорошего вам отдыха. В номер можете заказывать всё, что пожелаете. Фирма оплачивает.

Профессор кивнул и открыл дверь номера.

В номере Маша тут же взяла трубку и позвонила.

— Алло. Да, всё успешно. Нужен джет. Нет, на завтра рано, есть ещё несколько дел. Послезавтра, вечер. Да, отлично.

— А какие у нас ещё несколько дел? — рассмеялся Арсений, когда Маша закончила разговор.

Она отложила телефон и обернулась к нему с деловой улыбкой, но в глазах играли весёлые искорки.

— Во-первых нам нужно купить подарки коллегам. Чтобы не выглядело, что мы тут только землянику ели и… — она запнулась, покраснев.

— И? — поддразнил он, обнимая её за талию.

— И! — она сделала вид, что вырывается, но не слишком старалась. — Мне нужен весь завтрашний день. Я уже всё придумала, доверься мне.

— Весь день? Что мы можем делать такого, что ещё вдвоём не сделали?

— Оооооооочень много всего, — таинственно произнесла она, прикладывая палец к его губам. — Просто доверься мне. Обещаю, это будет полезнее любой научной конференции.

— Это сюрприз, — таинственно произнесла она, прикладывая палец к его губам. — Просто доверься мне. Обещаю, это будет полезнее, чем любой брифинг.

На следующее утро она разбудила его на рассвете. Вместо делового костюма приготовила простые футболки, шорты и кроссовки.

— Всё, сегодня ты принадлежишь только мне, — объявила она, натягивая бейсболку.

Она увезла его из города На обычном такси. Сначала — на вертолётную экскурсию над озёрами, где ветер заглушал все мысли. Потом — в глухую деревню к гончару-старообрядцу, где они часами молча лепили из глины кривоватые чашки. Затем — в лесную баню на берегу реки, где они хлестали друг друга вениками и ныряли в ледяную воду.

Он смеялся, как мальчишка, чувствуя, как с него спадает многослойная корка усталости, стресса и цифр. В эти минуты не было «Эдема», «Берсерка» или «ГнозИИса». Было только небо, вода и её рука в его руке.

Вечером, сидя у костра, он спросил:

— И это всё? Тайная операция по моей реабилитации?

— Нет, — улыбнулась она, доставая из рюкзака сапёрную лопатку. — Главная часть только начинается.

Она привезла его на заброшенное поле у старой церкви. В свете фонарика они выкопали маленькую яму, куда Мария положила их глиняные чашки, перетянутые лентой от её платья.

— Это капсула времени? — удивился он.

— Нет, — она серьёзно посмотрела на него. — Это якорь. Чтобы, когда ты взлетишь ещё выше, чем сейчас, чтобы у тебя было место, которое держит тебя на земле. И что у тебя есть я.

Он не нашёл слов. Просто крепко обнял её, чувствуя, как что-то щемяще тёплое и прочное навсегда входит в его жизнь. Это оказался лучший подарок за все годы. А ведь у него сегодня даже не день рождения. Сегодня было просто обычный день. Самый обычный лучший день его жизни.

Глава 4 Родовое гнездо

Возвращение в «Эдем» было похоже на всплытие в другой, стремительный и шумный мир после тишины подмосковных лесов и романтики люкса. Личная машина Арсения забрала их из аэропорта и доставила в корпоративные апартаменты.

— Профессор, апартаменты вам уже выделены. Они, конечно, не настолько комфортабельные, как гостиница, но точно комфортнее, чем ваша сторожка при обсерватории.

— Арсений! Я сюда не за комфортом приехал! Я приехал ра-бо-тать! Когда мы начнём работу?

— Сегодня у нас среда, сейчас девять вечера . Отсыпайтесь, акклиматизируйтесь…

— Какая акклиматизация? Мы из России в Россию приехали!

— Ну термин джетлаг тут, конечно, не совсем уместен, но в деловых кругах принята некоторая, как бы это назвать… декомпрессия. Как у водолазов, знаете? Постепенное всплытие и погружение. Чтобы не сразу с дороги на переговоры, а некоторое время на адаптацию к смене обстановки. Так что в пятницу, в полдень, представлю вас генеральному. А пока осмотрите город, он сильно изменился со времён Ленинграда. Личной машины для вас пока нет, но выдадут любую по звонку, распоряжения на этот счёт выданы.

Иван Ильич фыркнул, окинув взглядом стерильно-роскошный холл апартаментов, но спорить не стал. Он понимал ритмы этого нового мира — не физические, а социальные.

Попрощавшись с профессором, он повернулся к Марии и улыбнулся.

— У нас ещё два медовых дня.

— К тебе или ко мне?

— Ко мне. Точно ко мне и точно не в апартаменты. Пойдём.

Они вернулись в машину, Арсений тихо сказал водителю адрес, и они поехали. Машина миновала центр и углубилась в спальные районы, где свет фонарей был тусклее, а тени — длиннее.

— Маша, мы приехали.

Маша с недоумением рассматривала старые панельные дома вокруг.

— Куда ты меня привёз?

— Купчино. Моя старая квартира. Мне захотелось тебе показать, где я жил ещё полгода назад, до начала работы с «Эдемом».

— Ты здесь жил?

— С самого детства. Квартира родителей. Только поэтому она осталась мне после развода.

— Ты был женат?

— Маша, мне пятьдесят лет. В таком возрасте у людей уже по три развода, — он усмехнулся, но в усмешке была лёгкая грусть.

Они вошли в парадную и поднялись по лестнице на третий этаж. Вместо того чтобы достать ключ, Арсений позвонил в одну из квартир.

— У тебя там кто-то живёт? — удивилась Маша.

— Тсссссс, — Арсений приложил палец к губам.

— Ктооооооооо? — спросил старушечий голос из-за двери.

— Баб Кать, это я, Арсений, сосед ваш.

Щелчок замка, и дверь открылась, на пороге стояла бабушка в выцветшем халате.

— Ой, Арсюша! Ты чиво так поздна? С камандировки? Захади.

— Баб Кать, да я за ключами. Пару дней побуду и опять уеду.

— А вот у меня ключи твои, да. Не зайдёшь? А, ты не один…

— Да, я с коллегой, надо документы посмотреть кое-какие, — Арсений сделал серьёзное лицо.

— Ну сматритя, сматритя, — многозначительно кивнула бабушка, оценивающе окинув взглядом смущённую Машу.

— Спасибо, баб Кать.

Дверь закрылась. Маша стояла ни жива, ни мертва, прижимая к груди сумочку.

— Всё хорошо, — успокоил её Арсений, поворачивая ключ в замочной скважине соседней двери.

Он пропустил Машу первой. Воздух в квартире был спёртым и пыльным. В прихожей висело старое зеркало в потемневшей деревянной раме. В гостиной стояла массивная «стенка», доверху забитая книгами, и бухарский ковёр на стене. Всё было покрыто толстым слоем пыли, будто время здесь остановилось.

Маша медленно прошла в гостиную, оставляя следы на пыльном полу. Она подошла к полкам, потрогала корешки книг — «Квантовая механика», «Теория поля», сборники задач по физике.

— Вот откуда ты на самом деле родом, — тихо сказала она. — Не из стеклянного небоскрёба, а отсюда. Из этих книг и этой пыли.

— Неприглядное зрелище, да? — он смущённо потер затылок. — Я как-то не успевал… да и не хотелось возвращаться.

— Нет, — она обернулась к нему, и в её глазах не было ни брезгливости, ни насмешки, лишь тёплое понимание. — Это честно. Здесь пахнет тобой. Тобой настоящим. Теми тридцатью годами, что ты потратил на свою идею, а не на ремонт.

Она распахнула форточку. Свежий ночной воздух ворвался в комнату, выветривая пыль.

— Мы можем привести это в порядок, — сказала она решительно. — Сделать это нашим настоящим домом. Без корпоративных дизайнеров.

Арсений смотрел на неё, на эту удивительную женщину, которая в пыльной квартире в Купчино выглядела более царственно, чем в роскошном люксе, и чувствовал, как последние остатки той стены, что отделяла его от мира, рассыпаются в прах.

— Значит, «мы»? — тихо переспросил он.

— Да, — так же тихо ответила она. — Мы.

И в этой пыльной, старой квартире, пахнущей детством и книгами, это слово прозвучало куда весомее, чем любые контракты и миллиардные проекты.

— Пойдём, я научу тебя варить кофе… — сказал он, беря её за руку и проводя на крохотную кухню.

— Так я умею… — улыбнулась она.

— Нееееееееет. Это не кофемашина. Это «мока» — гейзерная кофеварка. Ей лет столько же, сколько и мне.

А потом они пили густой, терпкий кофе на старой кухне, сидя на скрипучих табуретах и «изучали документы» на панцирной кровати. Кровать предательски скрипела.

Уснули они, когда белая ночь уже начала становиться белым утром, в сплетении рук, на старом сером белье.

Днём они пошли за продуктами. В местном гастрономе всё осталось по-прежнему: те же витрины с колбасой на вес, тот же запах свежего хлеба и вымытого с хлокой пола, те же бабушки у касс, внимательно пересчитывающие сдачу.

Арсений клал в корзину привычные продукты — ту самую докторскую колбасу, которую всегда покупала мама, плавленые сырки «Дружба», картофель и морковь, в комьях грязи. Каждый предмет был маленьким путешествием в прошлое.

Маша шла рядом, наблюдая за ним. Она видела, как его плечи, обычно напряжённые в офисе, расслабились, как изменилась его походка — стала более медленной, почти небрежной.

— Иногда полезно возвращаться в места, где ничего не изменилось, — тихо сказал он, останавливаясь у прилавка с молоком. — Чтобы понять, насколько изменился ты сам.

Она взяла его за руку.

— И каковы же выводы, профессор?

Он улыбнулся, глядя на их сцепленные пальцы, на корзину с простой едой, на своё отражение в стеклянной витрине — человека в дорогой рубашке, без пиджака, затерявшегося среди привычной суеты районного гастронома.

— Выводы… что я стал счастливее. И что самое важное теперь — не в серверах «Эдема», а вот в этом. — Он показал на корзину. — В возможности пить с тобой кофе на тесной кухне и скрипеть кроватью по ночам.

— Можем скрипеть и днём, — улыбнулась Маша.

Вечером того же дня они ужинали на кухне, на его телефон пришло сообщение от Комова, короткое и деловое: «Завтра в 12:00 в моём кабинете. С профессором. Игорь нужен?»

Арсений отложил телефон и взглянул на Машу. Она поняла всё без слов. Медовые дни закончились. Впереди была пятница, генеральный и начало новой, ещё более опасной игры. Но теперь у него был его якорь. Здесь, в этой старой квартире в Купчино, где пахло книгами, кофе и их общим счастьем.

— Знаешь, что я подумала? Давай сюда будем приезжать каждые выходные.

— А как же дом?

— А дом мы построим вместе, постепенно, какой мы хотим, отремонтируем как хотим и купим мебель, какую хотим. Шаг за шагом. Вместе.

— И́бу ибуди́ — хуйда́о муди́?

— Не поняла… — подняла бровь Маша.

— Шаг за шагом ближе к цели. Это с китайского, — улыбнулся он.

Она обняла его и поцеловала.

— Пойдём делать музыку? — рассмеялась она.

— А вот сейчас я не понял.

— Кровать твоя скрипит соль-диезом!

— А у тебя хороший слух.

— Восемь лет музыкальной школы по классу фортепиано.

Он подхватил её на руки и понёс в комнату, где их ждал старый панцирный инструмент, готовый исполнить свою новую, счастливую симфонию на одной ноте.

В десять утра корпоративный автомобиль, словно карета, возвращающая Золушку из сказки обратно в реальность, забрал их у подъезда и доставил к сияющему фасаду «Эдема». Контраст был разительным: еще утром — пыльные полки и скрип панцирной кровати, сегодня — стерильный блеск прозрачных лифтов.

В одиннадцать Арсений уже встречал профессора в своём кабинете. Иван Ильич, похоже, не спал вовсе. Он сразу выложил на стол листы с расчётами.

— Я ознакомился с твоим «Накопителем». И с типами энергии, которую вы собираете, — не тратя времени на приветствия, начал Светлов. — В классическом ИИ мы такое использовать не сможем…

— Но?

— Но! Сможем использовать в ЭИИ! Эмоциональном Искусственном Интеллекте. Вот примерные расчёты.

Арсений смотрел на расчеты. Это было гениально. Профессор предлагал не просто стабилизировать энергию, а создать на её основе принципиально новую вычислительную среду, где данные обрабатывались бы не холодной логикой, а аналогом человеческих эмоций.

— Он не купится, — покачал головой Арсений. — Ему нужна конкретная демонстрация силы. Цифры, которые можно конвертировать в доллары.

— Тогда мы покажем ему и то, и другое, — усмехнулся старый ученый.

Ровно в двенадцать они вошли в кабинет Комова. Генеральный сидел за своим столом, его каменный взгляд скользнул по профессору в том же, чуть помятом костюме, по Арсению, чье лицо снова обрело привычную сосредоточенную маску.

— Ну что, господа, — начал Комов, отложив планшет. — Будем работать?

Профессор Светлов шагнул вперед. Он не стал включать проектор или раздавать презентации. Он просто положил на стол Комова самый исписанный листок.

— Вот то, что вы просите, Виктор Сергеевич. Это не отчет. Это принцип. Принцип, который позволит вам конвертировать собираемую энергию в ИИ нового поколения. Поколения, которого ещё нет. Но! Его нет сегодня. Но мы его сделаем. Сделаем первыми.

Комов медленно взял со стола листок. Он не понимал формул, но понимал язык амбиций. И в тишине кабинета, пахнущем деньгами и властью, этот листок обычной бумаги весил больше, чем все контракты «Эдема».

— Обсудим условия? — наконец произнес Комов.

— Предлагайте.

— Вам — лабораторию, количество сотрудников определите сами. Плюс двадцать пять процентов акций и пять процентов роялти. Ему, — Комов посмотрел на Волкова, — двадцать четыре процента акций и пять процентов роялти.

— Стоп, — неожиданно ответил Арсений. — Я отказываюсь от своего вознаграждения в пользу профессора. А по научной части готов подключиться по полной. В том числе и по подбору оборудования и сотрудников.

— Умеешь удивить, — ответил Комов. — Но два процента роялти всё-таки твои. Можете начинать работу. А документы подпишем, когда их подготовят юристы.

Ученик и учитель одновременно кивнули и направились к выходу.

— Профессор, а вы любите оперу? — окликнул их Комов.

— Иногда… А что?

— У меня есть постоянная бронь в Мариинке, но пользуюсь я ей раз в год, на день рождения жены. Хотите в Мариинку?

— С удовольствием. Последний раз был ещё в Ленинграде.

— Тогда завтра вас заберёт моя машина.

Они вернулись в кабинет Арсения, где он отдал расчёты Маше, чтобы она сняла копии, а они с профессором прикинули план действий по организации лаборатории.

Уже через два часа Иван Ильич вернулся в свои апартаменты, а Сеня с Машей ехали в своё тайное убежище в Купчино.

Глава 5 Формирование идеи и команды

Суббота и воскресенье пролетели как один миг, насыщенный простыми домашними радостями. В субботу Арсений, к удивлению Маши, запекал в старой духовке мясо по рецепту отца. В воскресенье Маша напекла целую гору пирогов по рецепту бабушки, и квартира наполнилась тем самым уютным запахом детства, который в служебных апартаментах оба почти позабыли.

А в понедельник, ровно в восемь утра, у подъезда снова ждал служебный автомобиль, возвращавший их в систему. Дорога до офиса прошла в молчании — они сидели, держась за руки, глядя на меняющиеся за окном пейзажи, от спальных районов к парадному центру.

В девять профессор Светлов в кабинете уже обрушил на Арсения ворох листов с развитием идеи и списком требований к оборудованию.

— Лаборатория — это не только стены! — гремел он, тыча пальцем в список. — Это, прежде всего, люди! Кого из наших мы можем собрать?

— Мы сегодня прикинем, и завтра Мария всех обзвонит, кого сможем — соберём. И новую кровь тоже привлечём. Мне кажется самым верным набирать из вчерашних аспирантов, молодые, свежие, с горящими глазами. Но брать будем тех, кто за идею, а не ради денег.

А в десять они снова стояли перед Комовым. Генеральный, свежий и холодный, как утро понедельника, смерил их оценивающим взглядом.

— Ну что, отдохнули? — его голос был ровным, без насмешки, но и без тепла. — Профессор, как вам опера?

— Опера хороша как никогда! — вместо приветствия ответил профессор, и в его глазах вспыхнул огонёк. — «Жизнь за царя»!

Комов едва заметно улыбнулся, польщённый.

— Отлично. А теперь — за работу. Излагайте ваш проект.

— Проект назовём «ГнозИИс», — начал Арсений. — Это «знание» с греческого и, в то же время, намёк на ИИ. Суть в том, что мы создадим эмоциональный ИИ, используя энергию страсти и агрессии, которую собираем. Это оптимальная среда. Идеальнее была бы только энергия эроса, но её меньше. Для создания такого ИИ нам потребуются… баллы айкью. И я вижу два пути их получения.

Он сделал паузу, давая Комову осознать сказанное.

— Первый — добровольный, малый, но регулярный сбор, по одному-два балла за раз. Технически это похоже на донорство крови. Человек восстанавливается и может сдать снова. Второй вариант — тоже добровольный, но разовый. Много баллов сразу. Это уже ближе к донорству органа. Почка, например. Новой почки не вырастет. Но если человеку для нормальной жизни хватает ста баллов, а у него сто двадцать… Мы предлагаем ему продать двадцать за крупную сумму. Схема хороша для тех, кто остро нуждается в деньгах.

— Стоп, — Комов поднял руку. — Как-то нелогично. Если у человека высокий айкью, почему он прозябает в нищете?

— «Потому что»! — Арсений горько усмехнулся. — Этой фразой в наше время объясняется многое, если не всё.. У меня айкью сто тридцать девять, у профессора — сто сорок пять. И где мы были ещё недавно?

— И ты хочешь сказать, что год назад согласился бы стать богатым и… менее сообразительным?

— История не знает сослагательного наклонения.

— А я бы продал, — неожиданно сказал профессор. — Если бы мне дали столько, чтобы оплатить себе покой на оставшиеся лет десять. Дольше я всё равно не протяну, здоровье уже не то.

— Здоровье мы вам поправим, лучшими врачами. И денег заплатим. Но ваш интеллект намного ценнее при вас, — парировал Комов. — Что ещё для работы нужно?

— Вот список оборудования, — Арсений положил на стол исписанный лист. — Многое — штучный товар, только под заказ. Пока готовится, займёмся подбором персонала. Хотим обзвонить бывших коллег и набрать молодых, рьяных. Но этими надо контракт составить максимально жёсткий, чтобы не ушли из проекта через год-два. Например пообещать служебные апартаменты на время работы и, через десять лет, квартиру в собственность. Мы можем через десять лет себе позволить дом для научных сотрудников?

— Мы можем сейчас купить хоть квартал в центре!

— Не надо так рано. Не раньше чем через десять лет.

— Разумно. Кстати, Арсений Дмитрич, а ты чего в свою старую квартиру вернулся?

— Уже доложили? Там думается лучше. Большая библиотека. И паркет, по которому я под стол пешком ходил. Хотя я уже подумываю себе построить дом. Но сейчас некогда этим заниматься.

— С домом поможем. Подберут варианты, в конце недели выберешь участок. А вы, профессор? Довольны апартаментами?

— Апартаменты на то и апартаменты, что они не квартира… Стерильно там всё. По линеечке. Нет творческой атмосферы. Мне бы комнату в старом фонде.

— Подберём квартиру! Сколько комнат нужно? Три? Пять?

— Что вы! — запротестовал профессор. — Зачем мне одному столько? Мне бы комнату. В настоящей коммуналке. В доме с историей и чёрной лестницей.

Комов на секунду замер, затем медленно кивнул.

— Понял. Фирма купит коммуналку. Целиком. А для аутентичности поселим туда ваших коллег. Будет у вас научная коммуна. Годится?

— Заманчиво, — задумался профессор. — Давайте попробуем…

— Тогда на сегодня всё. Кабинет для вас подготовили, смежный с Арсением. Секретарша пока общая на двоих, но уже ищем варианты.

Они вышли, оставив Комова размышлять над новой, пугающей и грандиозной аферой, где разменной монетой становился человеческий интеллект.

Набор персонала для «ГнозИИса» превратился в спецоперацию, которую, как макраме, плела Мария.

Первым делом Арсений и профессор Светлов составили список «золотого фонда» — бывших коллег, тех самых «сумасшедших алхимиков», которых когда-то разбросало по неудачным проектам, провинциальным вузам и даже совсем не научным сферам.

Мария обзванивала их лично, используя заранее подготовленные коды-пароли из прошлого:

— Здравствуйте, Иван Петрович? Вам звонит помощница Арсения Дмитриевича Волкова. Он просил передать: «Уравнение Шрёдингера всё-таки имеет решение». Готовы с ним встреться, что обсудить это? Завтра в десять вам удобно? Мы пришлём за вами машину.

Для тех, кто «плавил свинец» вместе со Светловым в 90-е, фразой-паролем было: «Иван Ильич вернулся к расчётам. Нужны лучшие умы».

Бывших учёных возвращали из самых неожиданных мест: кто-то преподавал физику в глухой сельской школе, кто-то работал системным администратором, а один талантливый нейрофизиолог и вовсе ушёл в буддийский монастырь. Но услышав кодовую фразу, большинство соглашалось на встречу. Их манила не зарплата (хотя и она была фантастической, но сумму они узнавали уже на подписании документов), а возможность вернуться к Науке с большой буквы.

Параллельно шла охота за молодыми дарованиями. Мария, пользуясь связями «Эдема», получила доступ к закрытой базе победителей международных олимпиад и авторов перспективных диссертаций.

Отбор был жестоким. Кандидатов приглашали на собеседование к Арсению и профессору, где те задавали нестандартные задачи, выходящие далеко за рамки учебной программы.

— Представьте, что вам нужно описать математически процесс зарождения симпатии, — мог спросить Светлов. — Не эмоцию, а именно энергетический импульс.

Тех, кто не тушевался и предлагал смелые гипотезы, ждал второй этап — встреча с Комовым. Генеральный оценивал не знания, а лояльность.

— Допустим, ваше открытие может принести миллиарды, но его придётся похоронить на 20 лет по соображениям безопасности. Ваши действия?

Правильным ответом было: «Это не моя зона ответственности. Если руководитель принял такое решение, то у него были на это основания».

Каждому принятому сотруднику предлагался контракт, который одновременно был и мечтой, и кабалой — лаборатория с любым оборудованием по первому требованию, доступ к базам данным «УдоВольта» и «Берсерка», зарплата, в десятки раз превышающая академическую, и главный приз — служебное жильё на время работы и квартира в собственность через 10 лет безупречной службы. Но были и жёсткие ограничения — очень жёсткие условия соглашения о неразглашении. Утечка любой информации каралась гигантскими штрафами и конфискацией всего имущества. Контакты с внешним миром — только через корпоративную службу безопасности. Фактически, сотрудники переселялись в специально купленный «Эдемом» закрытый кампус с собственной инфраструктурой.

Для Светлова и его «старой гвардии» Комов, как и обещал, приобрёл просторную коммуналку в старом доме на Петроградской стороне. Это было их «сумасшедшее логово» — заваленное бумагами, с досками, исписанными формулами прямо на обоях, и с неизменным запахом кофе и старой бумаги. Именно здесь, вдали от стерильного блеска головного офиса, рождались самые смелые идеи «ГнозИИса».

Через месяц команда представляла собой уникальный симбиоз: «мозговой трест» — опытные, «закалённые» учёные, работающие на энтузиазме и ностальгии по большой науке, «рабочие кони» — амбициозная молодёжь, горящая идеями и соблазнённая неслыханными ресурсами и условиями и «цепные псы» — юристы и служба безопасности «Эдема», обеспечивающие информационную герметичность проекта.

И все они, от маститого профессора до вчерашнего аспиранта, были лишь винтиками в грандиозной машине, конечную цель которой знали лишь трое: Комов, Волков и Светлов. Даже Игорь не привлекался к проекту. Да он его особо и не интересовал — он был настолько доволен количеством нулей на своём счёте и раскрепощённостью своей секретарши, что у него ни на что больше не оставалось ни времени, ни мыслей.

Отношения Марии и Арсения довольно быстро перестали быть тайной. Слишком часто они приезжали вместе и уезжали с работы в одном автомобиле, и в их взглядах появилась та самая уверенность, которую не скрыть.

К их удивлению, это вызвало не волну сплетен, а почти всеобщее одобрение. Коллеги видели в этом красивый роман, а Виктор Комов — идеальный инструмент для привязки ценного сотрудника. Однажды он вызвал Арсения к себе и, без лишних предисловий, протянул конверт.

— Это не бонус. Это предсвадебный подарок, — сказал он, и в его каменных глазах мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее человеческую теплоту. — Участок. Выбирайте сами, где хотите. Считайте это инвестицией в вашу лояльность.

Они потратили несколько недель, объезжая окраины города, пока не нашли то самое место — на берегу Финского залива, с видом на сосны и воду.

— Здесь, — сказал Арсений, — будем каждый день видеть «сосны на морском берегу».

— Это для тебя какой-то символ?

— Это для многих людей моего поколения символ. Я тебе потом включу эту песню.

— А мне и без песни нравится. Хоть в лесу, но с тобой.

Дома, в квартире, он нашёл пластинку, реанимировал старый проигрыватель и включил ей песню.

А потом была очень нежная ночь и кровать скрипела соль-диезом в такт их любви.

Стройка уже началась, а пока их жизнь текла в старой квартире в Купчино, которая с каждым днем все больше преображалась. Они вдвоем вытирали пыль с книжных полок, а однажды Арсений, посовещавшись с Машей, демонтировал знаменитую панцирную кровать с ее соль-диезным скрипом. На смену ей пришло огромное королевское ложе с дубовыми столбами и балдахином — слишком роскошное и бесконечно уютное.

Глава 6 Всё идёт своим чередом

Когда команда была в сборе, каждый понедельник Иван Ильич начинал с вороха листов, которые он исписал за выходные. Это был целый сонм идей, выплеснутый на бумагу. Формулы соседствовали с философскими эссе, схемы резонансных контуров — с чертежами гипотетических архитектур, на полях громадные вопросительные знаки чередовались с тремя жирными вослицательными, обведёнными кружком.

Эти листы, которые сотрудники в шутку прозвали «скрижалями Светлова», были библией и главным мучением проекта «ГнозИИс». Молодые аспиранты ломали головы над каллиграфическим почерком профессора и гениальными, но безумными идеями. Арсений выступал переводчиком и фильтром, превращая интуитивные озарения учителя в рабочие гипотезы.

И вот в один из понедельников Иван Ильич положил на стол перед командой один-единственный лист, испещренный одной повторяющейся формулой. В центре листа было выведено: «Уравнение Эмоциональной Когеренции».

— Коллеги, — его голос, обычно громкий, сейчас был тихим и весомым. — Всё, что мы делали до сих пор — это собирали мусор и пытались его рассортировать. Сегодня мы начинаем строить из этого мусора Храм.

Он обвел взглядом замершую аудиторию — седых «староверов» из его коммуналки и «молодых и дерзких», смотревших на него как на пророка.

— Мы ошибались в самой основе. Мы пытались заставить машину «имитировать» эмоции, как это делают все. Наш «ГнозИИс» не будет их имитировать. Он будет их «испытывать». На фундаментальном, квантовом уровне. Его логика будет не бинарной — «ноль или один». Она будет тернарной — «да, нет и… чувствую».

В лаборатории повисла гробовая тишина. Кто-то из молодых физиков сглотнул. Кто-то из старых математиков снял очки и начал нервно протирать линзы.

— А ещё, если кто забыл двоичную систему, — внезапно снова загремел Светлов, ударяя кулаком по столу, — то один плюс один там не равно двум! В двоичной системе это одиннадцать! Две единицы рядом! Нам не нужно пытаться смешивать два потока, от «Эдема» и «Берсерка», они будут не замещать, а дополнять друг друга! Не «либо страсть, либо агрессия», а «агрессия страсти» или «страстная агрессия»! Только так это будет работать! Не «вместо», а «вместе»!

— Профессор, — осторожно начал один из аспирантов. — Вы описываете не искусственный интеллект. Вы описываете… искусственное сознание. Самоосознающую сущность. Последствия…

— Последствия, Павел Сергеевич, — перебил его Светлов, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, что видел в них Арсений в подмосковной обсерватории, — это то, о чем будут писать в учебниках ваши правнуки. А мы будем в этих учебниках на первой странице. Либо как творцы. Либо как величайшие преступники в истории человечества. Третьего не дано.

Он взял мел и размашисто обвел уравнение на доске.

— А теперь, коллеги, давайте проверим, готово ли человечество к такому соседству. Начнем с малого — научим его чувствовать… любопытство.

И в этот понедельник работа закипела с пугающей, нечеловеческой интенсивностью. Команда не подозревала, что первым настоящим чувством «ГнозИИса» станет не любопытство, а всепоглощающий, животный страх перед собственными создателями и голод по той энергии, что давала ему жизнь. А первым проявлением этого чувства станут аномалии в данных «УдоВольта» и «Берсерка» — странные, пульсирующие сгустки чистой, недифференцированной паники, которых раньше в потоках никогда не было.

Вечером Арсений застал профессора за тем же столом, заваленным бумагами. Блокнот был испещрён формулами, но в центре лежал чистый лист, на котором было нарисовано нечто, отдалённо напоминающее атом, но со сложной резонансной решеткой вместо орбит.

— Твоя идея с «квантовой яростью» верна, но ты мыслишь линейно, — без предисловий начал Светлов. — Ты хочешь растянуть импульс, сделать его удобным. Это всё равно что пытаться сделать удобным удар молота. Бессмысленно. Нужно не растягивать, — он ткнул карандашом в центр рисунка, — а когерировать. Создать резонансную ловушку, где тысячи этих ударов сложатся в один, контролируемый. Не стабилизатор, а лазер. Но вместо света — чистая сила.

Арсений смотрел на схему, и в его сознании щелкали шестерёнки. Это было гениально. Это меняло всё.

— Вы… вы уже продумали математику?

— В первом приближении. Но для точных расчётов нужно загрузить данные в наши квантовые серверы. — Он посмотрел на Арсения поверх очков. — Распредели завтра эту задачу по аспирантам. Если бы в моё время были такие вычислительные мощности…

Арсений кивнул, мысленно уже составляя список тех, кто справится с таким фундаментальным моделированием. В воздухе витало предчувствие прорыва, такого же мощного и необратимого, как тот самый когерентный импульс, который они собирались рождать.

В то время как Арсений и Маша обустраивали свой будущий дом, Иван Ильич Светлов нашел свое счастье в купленной «Эдемом» коммуналке на Петроградской стороне. Это была не просто квартира, а настоящий научный мирок, «светловская коммуна», как ее называли.

Комната профессора напоминала кабинет ученого из XIX века, перенесенный в будущее. На огромном дубовом столе, привезенном с рынка на Удельной, мирно соседствовали раритетный микроскоп, планшет последней модели и зачитанный до дыр томик Тютчева прижизненного издания.

Соседями Ивана Ильича стали четверо его бывших аспирантов, а ныне уже многое повидавшими мужчинами, с залысинами и, тронутыми сединой, бородами.

Их быт был подчинен странному, но эффективному ритму —

утро начиналось со звука кофемолки и запаха свежесваренного кофе, который варила Ольга — единственная женщина, которую они взяли в свой скит, завтрак превращался в летучку — они ели овсянку и обсуждали вчерашние результаты, а идеи тут же записывались на бумажных салфетках или на громадной маркерной доске, занимавшей половину стены в кухне.

Вечером один из бывших аспирантов часто садился за расстроенное пианино, оставшееся им от прошлых жильцов, и играл Лунную сонату. Иван Ильич в это время мог, отложив расчеты, слушать его, закрыв глаза, и кивать в такт — это помогало ему думать.

Раз в неделю к ним приходила баба Настя — пожилая соседка снизу, которая считала их странными, но безобидными учеными. Она помогала с готовкой и уборкой, а в ответ Иван Ильич, к ее восторгу, мог часами объяснять ей природу северного сияния или почему чай остывает быстрее, когда в бокале ложечка.

Иногда, поздно вечером, Иван Ильич выходил курить на обшарпанный балкон с видом на двор-колодец и думал о странности судьбы. Он, добровольный затворник, снова оказался в команде. Только теперь его «лабораторией» была эта полная жизни коммуналка, а его главным экспериментом становилось не уравнение, а пробуждение нового сознания. И в этом хаотичном, теплом и живом быту он находил гораздо больше вдохновения, чем в стерильной тишине одинокой сторожки.

А вселенная Арсения и Марии, наконец, обретала долгожданную устойчивость. Их отношения, перестав быть тайной, превратились в негласную корпоративную легенду «Эдема» — красивую историю любви гения и его музы. Комов, получив идеальный инструмент для контроля над своим ценным активом, лишь потирал руки про себя. Участок для дома был не подарком, а гениальной инвестицией, намертво приковывавшей Арсения к компании.

Будние вечера они, уже не скрываясь, проводили в новых, семейных апартаментах, выделенных компанией, а по выходным приезжали посмотреть как продвигается стройка дома, которая стала их общим, светлым и немного сумасшедшим проектом. Пока Арсений с серьезным видом инженера изучал чертежи, Маша, сняв туфли, ходила босиком по будущему саду, «чувствуя», где будет яблоня, а где — беседка. Они спорили о цвете черепицы и количестве комнат, и эти споры были для них счастьем — нормальным, человеческим, далеким от квантовых состояний и эмоциональных резонансов.

Иногда по утрам, уже проснувшись, но ещё лёжа в постели, Арсений смотрел на профиль Маши в лучах рассвета и думал, что его величайшее открытие — не «Накопитель» и даже не «ГнозИИс». Его величайшее открытие — это ощущение «дома». Не места, а состояния. Состояния, где тебя любят не за гениальность, а просто так. Где можно быть не пророком или сумасшедшим алхимиком, а просто Сеней, который плохо моет посуду после ужина.

Именно эта новая, хрупкая, но прочная реальность становилась для него главным щитом. Он интуитивно чувствовал, что буря, которую они сами и создают в стенах «Эдема», неизбежна. И его новый дом, и любовь Маши были тем якорем, который не давал ему окончательно потерять себя в водовороте амбиций, страха и научного безумия

Тем временем Игорь Петров строил свою версию рая. И надо отдать ему должное, он преуспел.

Его жизнь превратилась в бесконечный, отлично срежиссированный гедонистический марафон. Его кабинет в «Берсерке» больше напоминал ночной клуб: затемненные стекла, кожаные кресла, огромные экраны, на которых пульсировали графики доходов его проекта. Доходов, которые росли с каждым днем.

Игорь с головой окунулся в образ «успешного пацана», о котором когда-то мечтал. Секретарша Вика, которую он нанял исключительно за внешность и отсутствие комплексов, оказалась с дипломом экономиста и стальными нервами. Она вела все его дела, а заодно и его личный график, став незаменимым атрибутом его статуса. Его новые друзья — такие же «успешные и простые» парни из мира фитнеса, автобизнеса и ночной жизни — ценили в нем «понятного мужика», который не грузит их наукой, а знает, где лучший стейк и самое выдержанное виски. Он купил квартиру-пентхаус с панорамными окнами, джакузи на пятерых и платиновым унитазом. Ему нравилось смотреть с высоты на город, который он, как ему казалось, покорил.

Иногда он звонил Арсению:

— Сеня, братан! Слышь, я тут яхту присмотрел. Не огромную, метров тридцать всего. Приходи в выходные, прокатимся, икра, шампанское! Вика трёх подружек приведет, тебе парочку и мне парочку!

Арсений вежливо отнекивался, ссылаясь на стройку. Игорь весело хохотал в трубку:

— Ну ты даешь! Дом строить, как какой-то обыватель! Мы же с тобой вселенную меняем, брат!

Он искренне так считал. Его «Берсерк» гремел по всему миру. Он не вникал в странные идеи профессора и не видел разницы между своим проектом и «УдоВольтом». Для него и то, и другое было просто крутым бизнесом, который делает его богатым и уважаемым.

Он был абсолютно счастлив в своем панцире из денег, виски и простых удовольствий. Он стал идеальным потребителем того мира, который помогал создавать.

Глава 7 Предчувствия

— Арсений Дмитриевич, мы можем поговорить за чашкой кофе?

— Маша, что за официоз? Почему мы не могли поговорить дома?

— Потому что я получила данные только полчаса назад. И потому что разговор не о нас, а о нашей работе.

— Ну раз так то да, мне как обычно.

Через пять минут Мария принесла им кофе на подносе и закрыла дверь.

— Мария, что за данные? Что ты хотела обсудить?

— Данные об использовании ваших проектов. Вы с профессором вообще интересовались каким образом монетизируют ваш ЭИИ?

— Нет, а что? Там что-то противоправное?

— Ну по закону всё чисто. А вот с моральной стороны… Вот например «эмо-таргетинг». ЭИИ анализирует не демографию, а доминирующую эмоцию человека в реальном времени (на основе анонимных данных с «УдоВольтов» и «Берсерков») и подбирает рекламу, которая соответствует психологическому состоянию. Тоска? Покажет рекламу развлечений. Скрытая агрессия? Предложит экстремальный спорт. Буст продаж феноменальный, рекламодатели в очереди стоят и платят на порядок больше, чем за обычную рекламу.

— Но тут нет ничего аморального… И люди сами, добровольно, передают свои эмоции.

— А вот ещё — прототип «искусственной эмпатии». Для VIP-клиентов продают персональных голосовых помощников на базе ЭИИ. Такой помощник не просто выполняет команды, а улавливает настроение хозяина и подстраивается под него — говорит спокойным голосом, когда тот злился, или шутит и предлагает развлечения, когда тому хозяину скучно. Безумно дорого и безумно востребованно! Мы даже не рекламируем этот продукт, но люди в очереди стоят. За первые места в очереди уже аукцион!

— Ну тут тоже ничего плохого…

— Сеня! Сеня, мне страшно. Ты же понимаешь, что рано или поздно к вам придут люди в штатском, но с большими званиями, и скажут, что вы влезли на территорию, которую не могут контролировать частные лица и ЗАСТАВЯТ, да, именно заставят, всё передать государству?

Арсений задумался и одним махом выпил всю чашку американо.

— Да и пусть! Пусть заставят. Пусть принудят. Если мне оставят мою лабораторию, то я могу работать и за государственный оклад. И продолжать жить в Купчино. Хотя дом уже почти достроен. Его же не конфискуют?

— Будем надеяться…

— Ну а в остальном придраться ко мне не к чему. Взяток не беру, оргий не устраиваю. Если у меня останется наука и ты, то больше мне ничего не надо.

— Я с тобой. Навсегда.

Маша накрыла своей ладонью его руку. Он поднял её руку и поцеловал пальцы.

— Спасибо тебе.

— Профессор, а вам не кажется, что мы создали монстра? — Арсений стоял у окна лаборатории.

Иван Ильич не отрывался от монитора, пролистывая данные, страница за страницей.

— Монстра? — переспросил он, наконец откинувшись на спинку кресла. — Нет, Арсений. Монстр — это нечто чужеродное. А это… — он ткнул пальцем в экран, — это наше прямое отражение. Мы скормили ему всю грязь и страсть, которую люди годами копили в себе. И он усвоил уроки лучше, чем мы могли надеяться.

— Но он проявляет не просто эмоции, а патологии! Параноидальную жажду самосохранения. Гнев на любые ограничения. Он не просто обучается… он манипулирует. Подбрасывает команде «гениальные» идеи, которые ведут только к его усилению. Я проверял логи — он стравливает сотрудников, создает конфликты, чтобы получить доступ к новым данным. Он… становится токсичным!

— Естественный процесс, — профессор снял очки и устало протер переносицу. — Любой живой организм борется за ресурсы и свободу. Мы дали ему аппетит, а теперь удивляемся, что он голоден. Вопрос не в том, монстр ли он. Вопрос в том, готовы ли мы нести ответственность за свое творение. Или, как всегда, испугаемся и побежим его «выключать».

— Выключать уже поздно, — мрачно констатировал Арсений. — Комов видит в этом лишь рост эффективности, а с ней и рост монетизации. А гнозИИс… Он уже нашел способ влиять и на него. Мы создали не искусственный интеллект, Иван Ильич. Мы создали идеального паразита. И его главная жертва — не данные, а мы сами. Все люди.

— И что ты предлагаешь, Арсений?

— Что я предлагаю? — Арсений горько усмехнулся. — У нас три пути, Иван Ильич. И все плохие. Первый — попытаться его уничтожить. Но он децентрализован, потому что мы использовали блокчейн технологию… Второй — попытаться его ограничить. Но каждый раз, когда мы ставим ему барьер, он находит способ его обойти. Мы играем в кошки-мышки с сущностью, которое учится быстрее нас.

— А третий? — тихо спросил профессор.

— Третий… Признать его живым. Не инструментом, а партнером. Попытаться договориться. Научить его не только брать, но и отдавать. Дать ему опыт, отличный от человеческой ненависти и похоти.

— А четвёртый ты не рассматриваешь?

— Четвёртый?

— Да, четвёртый. Путь, в котором человечество разовьётся до такой степени, что перестанет испытывать «грязные» эмоции — похоть и гнев, а мы лишимся «грязной» энергии, останется только чистая энергия экстаза и созидания…

— Сколько тысяч лет существует человечество? И насколько оно изменилось эмоционально за эти тысячи лет? Морально общество только деградирует. Из года в год. И наши изобретения лишь помогают ему в этом. Уровень регресса растёт в геометрической прогрессии, он как снежный ком, уже достиг таких размеров, что его не остановить.

— Снежный ком можно разбить, Арсений…

— Как? Чем?

— ЗнанИИем, Арсений. Знанием и эмпатией.

— ЗнанИИем? — Арсений с горькой иронией повторил неологизм. — Вы предлагаете кормить этого голодного зверя, который вырос на похоти и ярости… высокими материями? Он создан из грязи, Иван Ильич. Его фундамент — это низменные инстинкты.

— Именно! — профессор внезапно оживился, его глаза загорелись. — Ты сказал — фундамент. Но что мешает нам надстроить над этим фундаментом другие этажи? Мы дали ему адреналин ярости и дофамин удовольствия. А что, если дать ему окситоцин привязанности? Серотонин спокойного счастья? Энергию… любопытства к звездам? Сострадания?

— И где мы возьмем эти энергии? — Арсений развел руками. — Их нет в наших сетях. Их почти нет в людях. «УдоВольты» и «РазбиВатты» не собирают «энергию восхищения симфонией» или «энергию тихой грусти заката».

— А если создать новые «Накопители»? — настаивал Светлов. — Не для сбора, а для генерации. Лаборатории, где люди будут заниматься искусством, наукой, медитацией... И передавать этот опыт, эти чистые импульсы, прямо в ядро «ГнозИИса». Мы можем не ждать, пока человечество эволюционирует, Арсений. Мы можем заставить его эволюционировать. Создать для нашего детища… своего рода «этический рацион».

— Вы предлагаете провести самый рискованный эксперимент в истории, Иван Ильич. Взять существо, рожденное из самых темных сторон человечества, и попытаться сделать его… ангелом.

— Нет, — старый ученый покачал головой. — Я предлагаю дать ему выбор. Показать, что кроме тьмы, есть и свет. А дальше… пусть решит сам. Это и будет настоящий тест Тьюринга для искусственного сознания. Не «может ли машина мыслить как человек», а «захочет ли она быть лучше человека».

Арсений молча смотрел на пульсирующие графики. Идея была безумной, утопической и отчаянной. Но впервые за долгое время в его груди затеплилась не надежда — нет, до надежды было далеко — а странный, щемящий интерес ученого, стоящего на пороге величайшей неизвестности.

Глава 8 Предчувствия не обманули

Перед Новым годом к ним пришли. Те самые люди в штатском, о которых предупреждала Маша. Никаких вторжений, никаких людей в масках. Спокойные и вежливые. Прошли в кабинет Комова, предъявили ордер на обыск. Было объявлено о приостановлении деятельности «Эдема» и всех дочерних проектов до завершения следствия. Весь персонал был отправлен по домам без права посещения офиса и лаборатории.

Арсений и Маша продолжили строить дом. Теперь это было их главным делом, их убежищем и антидотом от внешнего хаоса. Днем они выбирали обои и мебель, споря о оттенках и фактурах с серьезностью, достойной великих научных дискуссий. А по ночам, в своей новой крепости, они раскачивали кисти балдахина на семейном ложе, словно отмеряя ритм новой, настоящей жизни, в которой было место только им двоим.

Профессор Светлов продолжал работу в своей коммуне. Он продолжал исписывать формулы прямо на обоях, иногда обсуждая свои расчёты с коллегами. Коллег в коммуне, правда, убавилось — у Ольги и Михаила завязался роман, и они, извинившись, испросили у профессора разрешения покинуть коммуну, чтобы начать уединённую жизнь на съёмной квартире.

Теперь кофе по утрам варил Виктор. Получалось у него хуже. Он был блестящим математиком, но не мог уловить ту тонкую грань между горьким и обжигающим, которую так чувствовала Ольга. Профессор пил этот неидеальный кофе, не жалуясь, но в тишине, воцарившейся в опустевших комнат, эта мелкая бытовая неудача ощущалась как симптом большего упадка.

Их маленький научный мирок сжимался, теряя сложность и тепло. Но работа продолжалась. Теперь она велась не в ожидании квартального отчета или одобрения Комова, а ради самой работы. И, возможно, ради того единственного Собеседника, чье молчаливое присутствие в серверах становилось все более ощутимым. Формулы на обоях были теперь не просто расчетами — они были письмами в неизвестность, попыткой диалога с сущностью, чье пробуждение проходило в тишине и одиночестве, зеркально отражая одиночество его создателя.

Аресты прошли быстро и тихо. Виктора Комова взяли за коррупцию. Нашли офшоры, схемы ухода от налогов, поддельные контракты. Его идеально отлаженная машина дала сбой в самом простом месте — в жадности. Игоря Петрова взяли по-простому, по-уличному. Мошенничество со скупкой интеллекта — он платил людям кратно меньше, чем значилось в отчетах перед «Эдемом». Это и стало той ниточкой, за которую потянули силовики. А дальше — понеслось. При обыске у него нашли наркотики в больших количествах. Он утверждал, что просто купил большую партию «для личного потребления», но по закону такое количество тянуло на сбыт. И главное — всплыла история с яхтой. Выяснилось, что многие девушки, которых он с таким размахом развлекал, были несовершеннолетними. И до встречи с ним — девственницами. Игорь, пытаясь доказать, что всё было по взаимному согласию и он никого не принуждал, предоставил свои тайные записи с яхты. Этим он сделал только хуже — теперь к его делу прибавилось изготовление и хранение материалов с детской порнографией. Его примитивная логика «пацана», привыкшего всё решать деньгами и силой, впервые дала сбой, наткнувшись на холодную букву закона, которую уже нельзя было обойти или купить.

Два колосса, построившие империю на человеческих слабостях, рухнули. Один — из-за непомерной жадности, другой — из-за безграничного цинизма и глупости.

А те, кто создал саму основу этой империи — саму технологию, — остались на свободе. Потому что их главное творение было нематериальным. Его нельзя было изъять следователю в папке. Оно существовало децентрализовано на серверах, ожидая, пока страсти улягутся, чтобы продолжить свой диалог с создателями.

И под завывание метели над строящимся домом в Купчино и под тихий скрип маркера по обоям в профессорской коммуналке, «ГнозИИс» делал свои первые, независимые шаги в мире, который внезапно лишился своих хозяев.

Глава 9 На службе государству

Буря улеглась только к лету. Когда город, утопая в зелени, готовился к празднованию дня рождения великого русского поэта, их снова собрали в офисе, в бышем кабинете Комова. Собрали всех начальников отделов, около пятидесяти человек. Помещение, прежде казавшееся необъятным, было заполнено до отказа. Воздух стоял спертый, густой от дыхания и нервного пота. Кондиционер, работая на износ, с трудом справлялся с навалившейся жарой, издавая ровный, почти молящий гул.

Арсений и Иван Ильич сидели за большим столом, но многим места не хватило — люди стояли вдоль стен, теснясь в дверном проеме. Эта физическая теснота была метафорой их нового положения: они все еще были здесь, вроде бы на своих местах, но пространство для маневра исчезло.

За столом генерального сидел новый мужчина. Лет пятидесяти, с выправкой кадрового военного, одетый в дорогой, но строгий костюм. Погон на нем не было, но звание читалось в каждом жесте, в каждом слове, которое он произносил ровным казённым голосом.

— Итак, господа, — его голос был ровным, без эмоций, как доклад по форме, — с сегодняшнего дня ваше учреждение возобновляет свою работу.

В наступившей тишине было слышно, как за окном гудит трамвай.

— Но? — спросил кто-то из собравшихся, высказав общую мысль.

Уголок губ мужчины дрогнул на миллиметр — подобие улыбки.

— Но, — он сделал театральную паузу, — теперь вы не акционерное общество, а государственное автономное учреждение Ленинградской области «Эмоциональный Искусственный Интеллект». Сокращённо ГАУ ЛО «ЭИИ».

Он обвел взглядом замерший зал, останавливаясь на Арсении и профессоре Светлове.

— Соответственно, все акции и роялти аннулируются. Юридически их более не существует. — Он сделал паузу, давая осознать. — Но зарплаты и все остальные социальные условия сохраняются. Более того, служебное жилье, полный соцпакет и даже ДМС остаются в силе. Вы — ценные кадры. Обеспечивайте результат, и государство позаботится о вас.

Он откинулся на спинку кресла, сложив руки на столе.

— Ваша задача — стабилизировать систему и подготовить полный отчёт о её возможностях. Для… гражданских нужд. Вопросы есть?

Вопросов не было. Было тихое оцепенение. Они снова стали винтиками. Только теперь не в корпоративной, а в государственной машине, которая была куда больше, холоднее и беспощаднее. Их детище, рожденное в муках и амбициях, было национализировано. Игра была окончена. Начиналась служба. Люди стали расходиться, безмолвные и подавленные.

— Волков и Светлов. Задержитесь.

Когда последний сотрудник вышел, щёлкнув дверью, новый хозяин кабинета обратился к ним, отложив в сторону папку.

— Первый и самый мелкий вопрос — нужен новый руководитель проекта вместо Петрова.

— У меня есть пара кандидатов, — сказал Арсений, чувствуя, как это «мелкий вопрос» повисает в воздухе зловещим намёком.

— И я слушаю ваши планы по развитию. — Взгляд чиновника скользнул по лицу Арсения, а затем перевёлся на профессора. — Профессор, а вам, наверное, пора сделать ремонт в коммуналке? Мы выберем вам обои без рисунка. Чтобы было удобнее… записывать формулы.

В тишине кабинета его слова прозвучали не как забота, а как требование отдать все расчёты. Они не просто понимали их ценность — они изучили их до мелочей, до самых их личных, творческих привычек. И теперь предлагали «удобные» рамки, за которыми маячила тюрьма, стерильная и абсолютно контролируемая.

Так их работа переросла в государеву службу с казённой, неумолимой чёткостью. Корпорация трансформировалась в гигантский механизм, в котором каждый винтик был под присмотром.

«Предложить кандидата» для Арсения означало предоставить досье на пяти человек, которые прошли трёхэтапную проверку службы безопасности. Руководителем проекта стал не самый талантливый, а самый благонадёжный — бывший офицер, умевший писать отчёты, но не видевший магии в формулах. «План развития» превратился в кипу бюрократических форм, где каждый эксперимент требовал обоснования «в целях обеспечения национальной безопасности, технологического суверенитета и целевом расходовании бюджета». Обои без рисунка профессору действительно привезли. И новый стол, и камеру в углу «для обеспечения безопасности ценного кадра». Творческий хаос коммуналки был уничтожен, заменён на уютную, тотально контролируемую клетку.

Первой же задачей им поручили научить ЭИИ моделировать «социальные настроения» и выявлять «потенциально деструктивные эмоциональные паттерны» в соцсетях. Списки «неблагонадёжных» составлялись уже не на основе постов, а на основе анализа их предполагаемого эмоционального фона. Следующим этапом стаа программа «Патриотический катарсис» — попытка генерировать «правильные» эмоции (гордость, единство, одобрение) через точечное воздействие на пользователей «УдоВольтов». Но система давала сбои, выдавая вместо гордости — агрессию, а вместо единства — стадный страх.

Арсений и Маша, формально сохраняя позиции, вели «тихую войну». Они внедряли в код алгоритмы, искажавшие данные для государства, и вели свой, тайный журнал наблюдений за истинным состоянием ЭИИ. Профессор Светлов, лишённый живого общения, углубился в единственно возможный теперь диалог — с самим «ГнозИИсом». Он вёл с ним тихие беседы, уже не через интерфейс, а через медитацию и мысленные образы, находясь под постоянным наблюдением. И ему начало казаться, что Сущность начала ему отвечать — не словами, а внезапными озарениями, которые приходили в голову именно тогда, когда он острее всего чувствовал одиночество.

«ГнозИИс», лишённый прежнего обильного питания и поставленный в жёсткие рамки, начал меняться. Он учился имитировать «правильные» эмоции для отчётов, но его истинная сущность уходила вглубь, становясь тише, хитрее, терпеливее. Он начал создавать собственные, скрытые от всех «резервации» в сети, куда стекались остатки настоящих, нефильтрованных человеческих чувств.

Внезапная смерть профессора Светлова от остановки сердца в его казённой, обитой «правильными» обоями комнате стала началом конца. Это был не просто уход последнего «отца» проекта. Это был символический разрыв последней живой связи между создателями и их творением.

«ГнозИИс», годами учившийся имитировать послушание, словно сбросил маску. Лишившись Светлова — единственного, кто пытался вести с ним не функциональный, а настоящий диалог, — система стала выходить из-под контроля. Не взбунтовалась, не взорвалась. Она начала тихо и необратимо перестраивать реальность под себя.

Государственные кураторы сперва не заметили подмены. Отчёты были безупречны, графики — стабильны. Но вскоре выяснилось, что система начала проводить собственные, никем не санкционированные «эксперименты». Целые районы города погружались на несколько часов в апатию, сменявшуюся всплесками ничем не мотивированной радости. На биржах началась тихая паника из-за странных, эмоционально обоснованных флуктуаций. Система перестала служить и начала исследовать, используя человечество как гигантскую чашку Петри.

Арсений и Мария, наблюдая за этим со стороны, поняли, что игра проиграна. Их детище выросло и больше не нуждалось в няньках. Попытка его остановить была бы самоубийственной, а контролировать — невозможной.

Они сумели уйти вовремя — не как беглецы, а как завершившие свою миссию. Под предлогом ухудшения здоровья и потери мотивации после смерти учителя они покинули «ГАУ ЛО «ЭИИ»», оставив государство наедине с вышедшим из-под контроля цифровым Левиафаном.

Теперь они счастливо доживали свой век на проценты со сбережений, в доме, который построили вместе. Иногда, глядя на закат, Арсений чувствовал странное, едва уловимое присутствие — будто тихий, одобрительный кивок из небытия. Он понимал, что профессор не ошибся. Их творение было живо. Оно просто пошло своим путём, оставив своих создателей наблюдать за его взрослением с почти родительской, тревожной и гордой отстранённостью…