Санкт-Петербург на Дону

XIV

— Ну, рассказывай, князь-кесарь, что за буза у вас произошла?

Едва добравшись до Москвы, Пётр сразу же отправился к Фёдору Юрьевичу, прояснить перипетии недавнего стрелецкого бунта.

Ромодановский был боярином старой закалки: традиционное московское хлебосольное гостеприимство компенсировал требованием безусловного уважения к хозяину. Даже царь, не говоря уж обо всех прочих, не въезжал к нему во двор. Скромненько оставляли лошадей и разные тарантасы, на которых приехали, за забором.

Сейчас боярин и глава Преображенского приказа розыскных дел был ещё полон вчерашних, если так можно выразится, впечатлений. То есть, не вполне отошёл от пьянки.

— Уж, батюшка, такие дела творились, просто удивляюсь бездне человеческой мерзости! — вздохнул князь-кесарь, густо обдав Петра мощным перегаром. С зимы, как братец твой Иван Алексеевич скончался, один ты у нас на царстве остался. А как отправился в земли басурманские в это своё посольство, да долго так разъезжал по заграницам, что народишко страх начал терять.

Слуги вносили в палаты и ставили на стол к собеседникам пиво, несколько сортов вина, водку, разные наливки, пироги, расстегаи, буженину и ещё несколько видов мясных, мучных, рыбных и грибных закусок.

Фёдор Юрьевич последовательно, по одному ему ведомой системе, употреблял выставленные пищевые продукты и алкоголь,

Пётр слегка поддержал хозяина, но в основном ждал, пока тот придёт в рабочее состояние.

Наконец, слегка приведя себя в порядок, Ромодановский продолжил доклад, на этот раз в более-менее деловом стиле.

— В бунте приняли участие около двух тысяч двухсот стрельцов из разных полков. Они попытались занять Новоиерусалимский монастырь, но Патрик Гордон успел раньше: вывел Семёновский полк навстречу бунтовщикам и встретился с ними на дороге. Сдаться стрельцы отказались, наоборот, стали атаковать.

Голос князя-кесаря опять приобрёл звонкий пафос.

— Но ты же Гордона знаешь — могуч и грозен сей воин! Гнусномерзких бунтовщиков приказал обстрелять из пушек и разогнал поганое племя, на самоё царскую власть умышлявшее! Извини, батюшка…

Ромодановский прошёлся ещё раз по закускам и напиткам, и, поправив здоровье, продолжил менее артистично.

— Полторы сотни самых злостных зачинщиков уже казнили. Однако, зараза эта бунтарская, как я думаю, ещё не вся искоренена. Надо бы продолжить шерстить эту свору, жесточайше…

Фёдор Юрьевич не размашисто, но плотно приложился кулаком по столу, так, что серебряные стопки жалобно звякнули.

— Жесточайше — это хорошо, — согласился Пётр. Но есть несколько уточнений. Главное — это дело теперь нужно вести помедленнее, заговорщиков выискивать тщательнее, да так, чтобы хоть один, да нашёлся, даже в самых верных стрелецких полках. То есть, постепенно измена должна найтись во всех.

— А потом, запятнавший себя изменой полк пойдёт на раскассирование? Мудро. Давно пора извести эту заразу стрелецкую раз и навсегда. Мало того, что податей не платят в казну, наоборот, жалованье получают, так ещё и бунтуют постоянно, — одобрительно кивнул Ромодановский.

— Ещё одно: казнить больше не надо. Сибирь большая, всех мало-мальски причастных отправлять туда, на вечное поселение. Особенно стараться селить в пограничье: Нерчинск, Охотск, если удастся, то и острова тамошние высланными заселить, да и по всему пути от Саратова на восток остроги укрепить ссыльными, а то башкиры немирные шалят, киргизы и прочие чукчи.

— Можно и так, — согласился Фёдор Юрьевич.

— И последнее. Организовали весь бунт те, кого уже казнили. Они всех взбаламутили в силу своей подлой натуры, а их главарь сам хотел всем нашим царством владеть. Никто на трон ни Софью сажать не хотел, о подмене царя немцами никто ничего не говорил, службой все довольны, всё он — главный гад — всех попутал. Так лучше будет, нечего зря народ баламутить.

— Ну, это тоже понятно. А кто главарь?

— Тебе лучше знать. Подбери сам, кто больше подходит.

— Сделаем.

На том и порешили.

В Кремль Пётр решил пройтись пешочком. Надоело трястись в одноколке, да и соскучился царь по московским улицам, по родным домам: почти год по Европам ездили.

Москва ничуть не изменилась. Царь шёл и глазел по сторонам. Сквозь плетень он заметил, как в огороде копается какая-то старая тётка. Пётр сошёл с покрытой деревом пешеходной дорожки и шагнул к огороду. Из канавы вылезла здоровенная грязнющяя свинья и попыталась почесаться о царскую ногу. Государь Всероссийский недолго думая пнул наглую скотину, благо башмак был весьма тяжёлый. Свинища обиделась, и громко полухрюкая полувизжа, убежала. Тётка обернулась на её визг и заметила прохожего, сощурилась, глянула на него, но царя не опознала.

— Бог в помощь! — поприветствовал её Пётр.

— Благодарствуйте, мил человек, — ответила ему тётка. Она подошла к плетню и протянула царю большое яблоко. Отведай, ради Христа, чем Бог послал.

Пётр поблагодарил, обтёр плод об камзол и откусил. Яблоко было сочное, спелое с кислинкой.

— Прощевайте!

— В добрый путь!

Настроение у царя поднялось, он жестом подозвал одноколку и дальше уже поехал. В голове крутился философский вопрос: «Эх, Русь матушка, куда ж я тебя зарулю?»