Самые страшные каникулы

Вертолет все же сел, а не упал, хотя это казалось чудом. Вершины деревьев, которые с высоты напоминали сплошное колючее одеяло, укутавшее сопки, вдруг неохотно, сердито треща, расступились, открыв небольшую полянку на самой вершине. Долго еще с лиственниц сыпались мягкие зеленые лапки, трепетали сломанные ветки, а в долину катились камни, дробным перестуком заглушая недовольный гул потревоженной земли. Не скоро все стихло.

Вертолет был единственным видом транспорта здесь, на севере. Далеко на юге острова остались большие города, в которых было все, что нужно людям: школы, библиотеки, магазины, заводы, автомобили, уютные дома. А в этих местах поселки были разбросаны столь редко, что пересчитать их хватило бы пальцев одной руки. Люди всегда селились на побережье, поближе к терпким студеным ветрам и тугим зеленым волнам. С давних пор те волны щедро давали рыбу; ее отвозили в города, переправляли даже через пролив, на материк. Но еще и потому жались поселки к воде, что люди предпочитали шум волн тишине тайги. Было что-то затаившееся, угрожающее, опасное в той тишине…

Пассажиры вертолета ощутили эту тишину сразу. Их испуганные голоса гасли, словно слабые огоньки в буран, не в силах пробить плотное молчание сопок и темноту деревьев. Чудилось, будто отовсюду смотрят внимательные, недобрые глаза. Конечно, это просто казалось, потому что никакой зверь не осмелился бы подойти: отпугивали человеческие голоса, да и вертолет распространял вокруг отвратительный для звериного нюха запах металла и горючего.

Пилот сразу сообщил о вынужденной посадке, и с ближнего аэродрома обещали быстро прислать помощь. И все-таки люди были встревожены так, словно им предстояло пешком, долго и трудно, пробираться сквозь тайгу неизвестно куда.

Основания для тревоги были. Один из пассажиров исчез. Как? Никто не успел этого понять, даже Алексей Петрович Зиновьев, бывший капитан сейнера^[12].

Когда вертолет начало трясти и подбрасывать, Алексей Петрович потерял сознание, а открыв глаза, увидел, что люди уже пытаются выбраться из вертолета.

Место рядом с Зиновьевым было пусто. Человек, который здесь сидел, двенадцатилетний внук Зиновьева Володя, исчез.

Да, предчувствие страшной потери не обмануло старого капитана…

Голоса в тайге

Это было непостижимо! Только что Володя сидел в тесном вертолете, приткнувшись окаменелым плечом к такому же напряженному плечу деда, каждую секунду ожидая удара о землю. Вдруг ему показалось, будто стены кабины странно выгибаются и искривляются, словно они стали мягкими, и неведомая сила начала тянуть их в разные стороны. Все краски померкли, ощущение безнадежности навалилось на него, как тяжкий, неподъемный груз. «Сейчас вертолет развалится, и мы все погибнем!» — в ужасе подумал Володя — и вот через миг, менее краткий, чем движение моргнувших век, он ощутил, что стоит, а вокруг…

С ветвей корявых берез спускались длинные тонкие растения. Они крепко обвивали и березы, и кустарник, и даже траву. На еловых лапах висели бороды мха, похожего на мочалку-рогожку. Некоторые деревья казались седыми. Приглядевшись, Володя увидел, что они оплетены паутиной, которая свешивалась с веток и медленно колыхалась на ветру.

Володю передернулся. «Хорошо, хоть пауков не видно», — мелькнуло в голове. Впрочем, и без пауков было страшновато. Паутина напоминала то седые пряди волос, то длинные бестелесные руки призраков, которые тянулись к нему.

Паутина совсем загубила неизвестное дерево. Листьев на нем и в помине не осталось — торчали острые, как ножи, голые сучья.

Опасная штука — такие вот сучья!

На всякий случай Володя попятился под защиту густо-зеленой молодой пихты^[13], и та положила ему на плечо мягкую зеленую лапу.

В первое мгновение это прикосновение показалось дружеским и ободряющим, но тут же он ощутил, как колючие иглы начинают медленно впиваться в тело. Казалось, пихта пока пробует, но вот-вот вонзит их во всю силу!

Володя отпрянул от пихты и встал посреди полянки.

Немедленно что-то оплело его ступни и поползло к коленям, стреноживая его, словно строптивого коня.

Змея?!

Володя поперхнулся криком ужаса. Нет, не змея — просто тонкая гибкая травинка. Но какая-то уж больно шустрая…

«Где я?! — подумал Володя, пытаясь не поддаваться панике. — И где вообще вертолет?»

Поднял голову. В вышине, над вершинами деревьев, поблескивал тоненький, еще бледный серебристый месяц. Значит, уже вечер. Совсем скоро они должны были сесть в Прибрежном. Там ждет бабушка… Что случилось все-таки? Где же дед? Как узнать?

Володя рассеянно обшарил карманы джинсов, хотя отлично знал, что мобильника там быть не может. Телефон остался в куртке, а куртка осталась в вертолете…

То есть у него нет никакого средства для связи с людьми. Разве что только их найти. Пойти и найти… Но куда пойти-то? Где искать?!

А вдруг все погибли?

Володя с трудом подавил всхлипывание. Он совершенно не представлял, что делать…

Сумерки наступали со всех сторон. Они прокрадывались из-за елей и заливали лес зеленовато-прозрачным перламутровым полумраком. Тайгой завладела тишина. Казалось, даже если сейчас разразится буря, она не в силах будет нарушить эту дремоту: только перетасует в небе облака, прошумит по вершинам деревьев, а здесь, внизу, не колыхнется ни одна веточка, ни одна травинка. И вдруг…

— Кто ты? — спросил чей-то голос. Казалось, он исходит из ветвей, корней, листьев притихшей тайги.

Володя от неожиданности вскинулся, но тут же сжался в страхе. Будто мягкая прохладная лапа провела по его разгоряченной спине. Холодом обвеяло шею. Казалось, всю тайгу наполняет вкрадчивый, протяжный шепот.

Вдруг так и понесло, понесло студеным ветром сквозь листья и траву, причем Володе почему-то показалось, что кто-то стоит сзади и дует ему в спину!

Резко обернулся — и зажмурился: так ударило студеным вихрем по глазам! Показалось, или за деревьями мелькнула человеческая фигура? Кто-то худой, маленький, в черной одежде…

Показалось? Нет?

Ветер стих так же внезапно, как начался.

Стало тихо, только откуда-то издалека доносился шелест травы, треск подлеска. Какой-то зверь проламывался? Или кто-то убегал?..

— Кто ты? — снова зазвучал медленный голос.

Володя не смог бы ничего сказать, даже если бы попытался. И тут он услышал неподалеку жалобный плач. Словно крошечный щенок или котенок звал мать. Этот звук надрывал сердце!

Володя приподнялся, прислушался. Но прямо перед его лицом расступились папоротники, и возник смутный женский силуэт.

Это ее видел Володя за деревьями, когда дул студеный ветер? Нет, она появилась с другой стороны… Или их здесь много, этих людей? Может быть, кто-то видел вертолет? Знает, как к нему выйти? Надо спросить.

Но он не успел.

— Спасайся! — проговорила женщина, и Володя узнал тот же медленный голос, что звучал прежде. — Спасайся! Это чогграм! Беги за мной!

— Почему? — спросил Володя, которому было стыдно своего страха, стыдно, что этот страх видит какая-то неизвестная женщина. Хотя, наверное, будет страшно, если ты вдруг оказался в таежной глуши и там творится невесть что!

Незнакомая женщина наклонилась к нему, и Володя увидел, что она очень старая, даже старше, чем его бабушка. И она тихо забормотала, словно произносила заклинание, мрачно глядя в его глаза своими узкими, длинными глазами:

— Если в таежной глуши раздастся свирепый рев тигра, вой голодного волка или тяжелая поступь медведя, пусть готовит охотник оружие, укрепляет дух свой и вострит глаз, потому что его жизнь и слава охотничья сейчас в его руках, во власти его смелого сердца.

Если в таежной глухомани послышится жалобный плач, словно слепой щенок скулит, потеряв свою мать, пусть забудет охотник о том, что привлекло его в тайгу, пусть доверится крепости своих ног и силе своего дыхания, отдавшись долгому и стремительному бегу, который сейчас один только может спасти ему жизнь, потому что не щенячий плач это слышится, а голос чогграма.

— Я не видел никакого чогграма, — прошептал Володя, которому стало еще страшней оттого, что старуха не говорит, а как бы поет.

— Твое счастье, — выдохнула она. — Видевший чогграма погибал всегда.

— Погибал? — тупо повторил Володя. — Но почему?

Она хотела что-то сказать, но замерла. Снова раздался тот же звук — щемящий и жуткий одновременно, и Володя почувствовал, как оцепеняющий холод сковывает все его существо.

Он с силой мотнул головой, пытаясь прогнать наваждение. Но оно не исчезло.

В эту минуту старуха дернула его за руку и приказала:

— Бежим!

Володя задергал ногами, вырываясь из травяных пут, и послушно бросился вперед.

Шалаш неизвестной старухи

— Ты пришел с восточного склона? — спросила неизвестная старуха.

Володя пожал плечами. Он и впрямь не знал, восточным или западным был тот склон, на котором он странным образом оказался, а может быть, северным или южным… Но старуха, кажется, решила, что он согласился с ее словами:

— О! Это заколдованное место! Я забрела туда в поисках травы ас для жертвоприношения и увидела в вышине железную птицу. Она, не взмахивая крыльями, летела. Наверное, ранена была, потому что стонала громко все время.

Самолет, догадался Володя. Или вертолет? Может быть, тот самый, на котором летел он! Неужели его не ищут? Неужели все погибли? Может быть, в живых остался только он? Но он ничего не помнит… Провалы в памяти от шока — в книжках пишут, такое иногда бывает. Но что с дедом? Володя чуть не застонал от ужаса.

— Мне надо найти вертолет, — попытался объяснить он. — Вертолет! Мы летели в Прибрежное. С юга — на северное побережье. Там нас ждет бабушка… Вы бывали в Прибрежном? Это ведь довольно большой поселок: там школа есть, больница… там магазины! Вы были в магазинах в Прибрежном? Или, может, в больнице? К зубному врачу обращались?

Судя по выражению старухиного лица, она вообще не понимала, о чем речь. Ну и, конечно, спрашивать, есть ли у нее мобильник, было совершенно бессмысленно.

Это, наверное, какая-нибудь местная отшельница! Поэтому живет вдали от цивилизации и даже знать о ней не желает!

Темно-коричневое морщинистое лицо старухи было неподвижно. Только в щелочках век проблеснули вдруг глаза — в них отразилось пламя маленького костра, горевшего посреди шалаша, куда она привела Володю. Потом старуха снова заговорила, будто запела:

— Это случилось так давно, когда лебеди еще не умели летать. Тогда родился наш остров. Раньше западный берег был восточным, а восточный — западным. Но однажды Хозяин Моря разгневался за что-то на людей. За что? Кто теперь помнит! Он перевернул остров. Его спина стала животом и погрузилась в море, живот стал спиной — на нем тайга выросла.

«Что-то в этом роде я читал, — вспомнил Володя. — «Конек-горбунок»! Чудо-юдо рыба-кит, а на спине — деревня! Похоже! Но зачем она рассказывает мне сказки?»

— Не говори того, чего нет на самом деле, — сказала между тем хозяйка шалаша. Пламя костра снова замерцало в ее глазах. — Старую Унгхыр не обмануть туманными словами! Я знаю, что не осталось живых людей ни на юге, ни на севере. Ты, наверное, явился из Млыво — селения мертвых… О нет, не бойся! — сказала старуха мягче. — Никакого бога нет при мне! — И она протянула к Володе раскрытые сморщенные ладони, словно показывала: зла не держу, оружия нет. — Никаким колдовством я не сделаю вреда тебе. А может быть, ты спустился со звезд? Но почему тогда ты испугался чогграма?

— Ничего я не испугался! — запальчиво возразил Володя.

Он уже порядком устал бояться и устал от этой странной старухи. Ее речь была понятна ему — и в то же время перемежалась словами, о смысле которых он догадывался с трудом, как будто знал их когда-то, очень давно, а теперь забыл и смутно припоминал забытое. Кажется, она говорит на языке нивхов! Отец Володи был нивх, и дедушка с бабушкой — отцовы отец и мать, которые умерли очень давно, когда Володя только родился, — они тоже были нивхи. А мама Володи русская, и родители ее русские. Глаза у него зеленые, волосы каштановые, как у мамы, но черты лица — высокие скулы, узкие глаза, смуглая кожа — точь-в-точь как у отца. Однако языка нивхов Володя не знал, а тут слушал старуху, говорящую по-нивхски, и все понимал. Мало того — сам отвечал ей. Чудеса…

Вообще сплошные чудеса! Сама бабуля явно со странностями. То мертвецом его обозвала, то к звездным людям причислила. Инопланетянин теперь Володька Зиновьев! Нет уж, хочется ему подальше от этой старушки и всех здешних непоняток и страхов оказаться, хоть дома он только и делал, что мечтал обо всяких необыкновенных приключениях.

И он вежливо попросил:

— Бабушка, пожалуйста, покажите мне дорогу на восточный склон, про который вы говорили! Я хочу найти наш вертолет. Может быть, там все в порядке, дед меня ищет…

— Ну что же, я провожу тебя туда, — помолчав, ответила старуха. — Но в Млыво — селение мертвых — возвращаясь, позволь и мне взобраться на небо по веревке, на которой ты спустился сюда. Днем и ночью жду я, когда настанет мне пора уйти в Млыво, но все живу… Не хочу сама на съедение чогграмам броситься, потому что это грех. Не соберут мне соплеменники дрова для погребального костра — одна я на свете, нет никого из племени моего!

Володя смотрел на старуху, медленно моргая. За ее спиной копились тени, еще более темные, чем даже та темнота, которая сгустилась в углах шалаша, куда не достигал свет костерка.

Однако чем дольше смотрел на них Володя, тем лучше различал в темноте промельки бледных печальных лиц, иссохшие руки, которые то и дело вздымались к этим лицам, чтобы утереть невидимые ему слезы…

Что это? Какие-то печальные воспоминания старухи, которые живут рядом с ней? И кого они оплакивают? А может быть, это те самые жители Млыво, селения мертвых, оплакивают свою смерть?

Володя тряхнул головой, отгоняя ерунду, которая так и лезла, ну так и лезла в голову. Насупился, покосился на старуху.

Ее слова обладали каким-то странным свойством. Они как бы материализовались, они создавали видения…

Хорошо бы сейчас оказаться подальше от нее! Хотя, если честно, Володе было жаль эту несчастную женщину, скорчившуюся у тусклого костерка. Наверное, дети ее уехали в город, выучились там, работают, а она свои дни доживает в этом первобытном шалаше…

Понятно, что на восточный склон придется топать по тайге на своих двоих. Надеяться на то, что у старухи рядом с шалашом окажется вездеход или хотя бы самая завалященькая «газель», — самое глупое, что можно сейчас сделать…

История старой Унгхыр

Сильный шум послышался вдруг снаружи. Будто сюда, в сердце тайги, залетел прибрежный тайфун и закипел в кронах вековых деревьев. Стены шалаша ходуном ходили! А старуха легко поднялась, подскочила к входу и сдвинула не то тряпку, не то шкуру, которая его заслоняла.

Странные, тонкие клики неслись с вышины: не ветер это шумел, а хлопали крылья многих птиц. Вот стая на миг закрыла луну, звезды над шалашом.

— Хонглик! Вакук! — закричала старуха. У нее был такой голос, словно она звала добрых старых друзей. — Саньпак! Нымгук!

Саньпак… Это слово Володя тоже знал. Ведь это нивхское имя. Так звали его бабушку, мать отца. Гораздо чаще, правда, ее называли Александрой Ивановной или, как Володя, бабой Сашей. Но в паспорте у нее стояло имя Саньпак. Почему эта старуха зовет птиц человечьими именами?

Несколько птиц меж тем отделились от стаи и влетели в шалаш. Черные, величиной с ворона, с красными глазами. Они пронзительно кричали, и так же пронзительно и неразборчиво вторила им старуха. Казалось, они обсуждали какие-то важные дела…

— Перахра, нхак, олухна… — услышал Володя слова, похожие на заклинания, и тут все кругом словно бы заволокло дымом.

Володя долго тер кулаком слезящиеся глаза, а когда открыл их, увидел, что вокруг костра сидят несколько молодых женщин. Все они были в черных халатах с желтыми узорами на рукавах и подолах, а одна, наоборот, в желтом халате с черными узорами, знакомом уже Володе. Так была одета старуха, хозяйка. Но теперь у нее были длинные черные глаза — будто звезды блестели они. И она была красавица, совсем молодая красавица. «Это старуха в красавицу превратилась!» — понял Володя. Еще бы понять, как это произошло!

Он снова потряс головой — вдруг хоть это наваждение исчезнет? Однако все осталось по-прежнему, и Володя подумал, что голову, наверное, нужно поберечь. Тут на каждом шагу какие-то чудеса, и если беспрестанно трясти ею, отвалится небось!

Но что же делать, если все так непонятно и, прямо скажем, страшно?! Хоть бы объяснил кто-нибудь, что же вообще происходит?!

— Не бойся тахть — ночных птиц, — проговорила в это мгновение красавица. — Это подруги мои. Раньше девушками были. Вот это Хонглик, это Саньпак… А меня зовут Унгхыр — Звезда.

— Звезда… — повторил Володя. Она и правда теперь похожа на сияющую звезду. Только очень грустная. И подруги ее тоже грустные. Все красавицы — и ни одна не улыбнется!

— А почему они такие печальные? — шепотом спросил Володя. — Ну, подруги ваши — в гости к вам собрались, но молчат. Как будто на похороны! На поминки!

Он тут же испугался своих слов, но Унгхыр только кивнула:

— Это правда. Они собрались на поминки по своей молодой и счастливой жизни. На поминки по самим себе.

Еще того не легче! На поминки по самим себе!

— Но как это? — проговорил Володя дрожащим голосом. — Они что, умерли? Или они птицы? Я ничего не понимаю!

— Они умерли, — кивнула Унгхыр. — Их погубила я. Я — и чогграмы. Слушай, я тебе расскажу эту историю из старых дней… таких же старых, как я сама.

Мы работящими девушками были. День и ночь шили, все что-нибудь шили. Из бересты посуду делали. Работая, пели… — Она высоким голосом затянула: — Анн-нга… ыннн-нга! — Взглянула на подруг, словно ожидая, что они подхватят, но те молчали.

Унгхыр тоже помолчала, понурясь, потом опять заговорила:

— Голубую лилию найти мечтали. Голубая лилия насыщает голодных, исцеляет больных, исполняет заветные желания. Целебны и сладки луковицы ее. Отведав, пожелаешь отведать снова. А как прекрасен цветок ее! Увидев, пожелаешь увидеть снова. Но голубую лилию стерегут чогграмы…

Если бы ты знал, как все боятся чогграма! Страх перед ним сильнее всех других страхов, ибо после встречи с чогграмом от человека не остается ничего. И только во имя чудодейственной голубой лилии отправлялись женщины племени нивхов в потайные и опасные места, потому что цветок и луковица голубой лилии могли возвратить здоровье больному, жизнь умирающему, счастье несчастному.

Собирать цветы и коренья — не мужское дело. Поэтому за голубой лилией шли только женщины.

Сначала старейшины племени долго выбирали тех, кто отправится в поход. Только смелой, ловкой и сильной нивхинке позволялось идти. Ведь, испугавшись плача чогграмов, погибнуть могла! Только добрых духов молить о помощи оставалось тем, кто растеряется…

Самую сильную, самую смелую, самую ловкую из всех выбирали вожаком — такую, которая и сама не испугается, и другим свой страх не передаст. Страх ведь — как огонь. Испугавшиеся женщины — как сухая трава. Одна от другой вспыхнут — и вот уже никого не осталось.

Если в тайге голос чогграмов раздастся, нивхинки должны окликать друг друга, в один ряд за вожаком становиться. Сначала самые сильные, потом те, что устали, ослабели. Здоровые не должны были гибнуть из-за слабых. Закон похода: пусть немногие погибнут — большинство спасутся. Но вот однажды не спасся никто, — тихо молвила Унгхыр и на некоторое время умолкла. Потом опять заговорила: — Давно это было… Тогда как раз лето засыпа́ть думало. Орлиный месяц кончался. Пошли нивхинки в тайгу, в заповедные места, за голубой лилией. Кто луковиц набрать, кто цветов.

Я никому не говорила, зачем мне цветок. Кто спросит — я глаза опускала, молчала. Перестали спрашивать, но вожаком меня выбрали.

Сначала мы на лодках полдня плыли против течения, потом к берегу пристали, в чащу вошли. Долго искали потайную поляну. И вот нашли. Стебли у лилии выше, чем у сараны, листья меньше, а на нескольких веточках — голубые цветы. В бутонах они светло-голубые, как небо под солнцем в зените. А увядая, почти черными, будто ночь, становятся. Но вся красота — в раскрывшихся цветках. Они похожи на вечернее небо, когда солнце уже ушло спать, но первая звезда еще не появилась.

Голубой лилией любуясь, долго мы стояли молча, но день уже спешил встретиться с вечером, надо было торопиться. Мы наполнили луковицами берестяные чумашки, не забыв по зубчику от каждой отделить и на прежнем месте посадить, чтобы снова здесь зацвела голубая лилия. Я цветок на груди скрыла. Потом в обратный путь все отправились.

И вот… много шагов пройдя, плач чогграмов услышали. Я поставила женщин друг за другом, сама встала впереди. Куда я бегу — туда и остальные. А плач чогграмов, их жуткий скулеж, точно веревкой ноги спутывает. В груди у каждой страх тлеет, но бегут женщины за мной.

И вдруг я поняла, что потеряла цветок, потеряла заветную голубую лилию! Ахнула, остановилась. Где, да где же она?.. Туда-сюда бросилась — но разве найдешь потерянное в глухом подлеске, меж зубчатых листьев папоротника?

Вскрикнула я отчаянно — а женщинам в моем голосе растерянность почудилась. Мигом пламя страха охватило их, врассыпную бросились. Мечутся туда-сюда, а я, будто ничего не видела, стонов чогграмов не слышала, искала свою заветную голубую лилию. Ведь для того я за цветком в опасный путь отправилась, чтобы обратил ко мне свое сердце Ючин, храбрый охотник…

Ах, как я его любила! — громко воскликнула Унгхыр, всплеснув руками. — Он был самым красивым из всех охотников. У Ючина юбка серебристая из нерпы, наколенники многоузорные, брови черные, соболиные, ресницы похожи на кисточки из ушей зимней белки. А я разве хуже? Все говорили, что красива и я, всех подруг красивее! Мои тонкие руки и тонкие пальцы были похожи на молодые побеги тальника, по плечам волосы рассыпаны, черные и упругие, как тетива на луке, а в косы их заплету — толстые косы получаются, подобные хвосту черно-бурой лисы. Рот был маленький, как лесная ягода, лицо белое, с ушей свисали золотые серьги, носила я красивый вышитый халат. Сердце мое только для Ючина билось, слова песни только для него слагались…

И Унгхыр тихонько запела:

Ночь и день о тебе думаю.

Если уедешь, о тебе лишь помнить буду,

Где ты ходил, там и я ходить буду.

Ты из всех людей самый лучший, самый прекрасный.

О, возьми меня с собой!

Твоей сумкой с кремнем, что на поясе твоем висит,

сделаться хочу.

Сделаюсь дном твоей лодки,

С тобою быть хочу!

Как дождь, текут

Слезы мои…

Ах, как я его любила, Ючина… Перья кукушки пережженные — великое привораживающее средство! — в табак ему подмешивала. Но не помогло колдовство, не полюбил Ючин меня. Усмехался только: «Что на меня все время смотришь? Разве я один — человек?» Ючин на другую девушку, на Хонглик, ласково глядел, ее в жены взять хотел… Одна надежда на голубую лилию оставалась — но вот нету больше цветка у меня! Потеряла я его!

Заплакала было я, как вдруг кто-то меня за рукав дернул. Глянула — а это Хонглик, невеста Ючина.

— Спасайся! — крикнула она. — Чогграмы уже близко!

Тут я очнулась, плач звериный совсем рядом услышала, увидела, что подруги мечутся в страхе. Поняла, что можем мы все погибнуть!

Начала я подруг скликать-собирать: кого догоню, за косу схвачу, кого за полу халата поймаю — но все, пропали мои сила и власть, больше не слушались меня женщины… Бегала-бегала я за ними — и сама не заметила, как на берегу оказалась.

Лодки, к ивам привязанные, на воде тихо покачиваются. Волна песку о чем-то ласково шепчет.

Долго-долго ждала я на берегу. Весь вечер ждала и всю ночь. Но ни одна женщина, кроме меня, из тайги не вышла, ни одна моя подруга не вернулась. Два десятка за голубой лилией отправлялись — но все погибли из-за меня, из-за моей любви к Ючину…

Утром я лодки отвязала, по течению пустила. Не хватило у моего сердца сил в селение вернуться, людям рассказать, что я сделала, Ючину в глаза поглядеть, за гибель Хонглик ответ перед ним держать. Да и не узнал бы Ючин прекрасноликой Унгхыр в той старухе, какой я за ночь сделалась, погибших подруг ожидая и слушая голоса чогграмов…

Я в тайгу ушла, одна жить стала. Никого из людей с тех пор не видела. И только тахть — ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Закук, Саньпак и других моих подруг, погубленных чогграмами, — только они иногда навещают меня. Зла на меня они больше не держат — много, ох, много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…

Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее — черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…

Раненый зверь

И тут Володя снова задумался: куда он попал? Он, Володька Зиновьев из 14-й школы Нижнего Новгорода, обыкновенный мальчишка, который во время летних каникул приехал на Сахалин навестить деда с бабушкой? У всех друзей нормальные каникулы: Валерка Черкизов гостит у дядьки в приволжском городке, Юля Комарова — аж в Париже, у каких-то знакомых. Зойка Семенова, правда, в городе осталась… Но ведь все отдыхают как люди, один Володька в какую-то историю угодил.

Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти после аварии вертолета, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы — неведомые существа, голубая лилия — неведомый цветок… «Фантастика», — беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.

Зачарованные птицы-девушки тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.

Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.

Костер тихо тлел посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.

Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! — и выскочил следом с одной мыслью: как можно скорей убраться отсюда! Из мира этих превращений, из мира протяжных песен, леденящих душу таежных шорохов и звуков, из рассказов о старинных чудесах! Убраться — и поскорей окунуться в привычное, понятное, а это все забыть — и не оглянуться никогда, ни-ког-да на часы, проведенные здесь!

Главное, чтобы люди, которые были вместе с ним в вертолете, остались живы. И чтобы не переставали его искать!

А вдруг уже перестали и улетели?! Нет, такого быть не может. О таком лучше и не думать!

Унгхыр не спеша шла впереди по чуть заметной тропе, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но, если Володе становилось трудно идти или он уставал, Унгхыр замедляла шаги, словно чувствовала это.

Нынче днем тайга уже не казалась такой пугающей, как вчера. «Наверное, правду говорят, что человек ко всему привыкает», — подумал Володя.

И вздохнул уныло, потому что абсолютно не хотел привыкать к тому, что происходило с ним.

Путники шли долго. Трава, в начале пути влажная от росы, подсохла, только у самой земли еще была сырой, а верхушки стали жесткими и сухими.

Тропа все не кончалась. Володя шел и думал, что, конечно, это был сон — там, в шалаше: сон про птиц-женщин, про молодую Унгхыр — вон впереди маячит сгорбленная старушечья спина…

Ой! Да где же она?

Впереди никого не было!

Володя метнулся туда, сюда… Он уже привык к старухе, да и жалко ее стало после того, как узнал ее историю. А главное — что теперь одному делать? Куда идти? Где восточный склон? Ежу понятно, что на востоке… Осталось теперь выяснить, где восток!

Вдруг сзади что-то зашуршало. Володя повернулся так резко, что его шатнуло в сторону.

Сильно закружилась голова. С живым, зеленым, шелестящим миром начало твориться что-то странное. Его словно бы тянуло в разные стороны, вытягивало, съеживало, гнуло, скручивало… Володя вспомнил: что-то подобное происходило, когда начал падать вертолет! Но сейчас казалось, что Володя видит отражение тайги в кривом зеркале «Лабиринта ужасов», который одно время работал в подвальчике на Большой Покровской улице в Нижнем. Правда, этот «Лабиринт» скоро закрылся, потому что никаких ужасов в нем на самом деле не было: только загробный воющий музон, стробоскопы да кривые зеркала. Вот туда и перестали ходить: скучно и не страшно.

Здесь не было музыки, не было игры света — здесь была тишина. Солнечный свет померк и стал не радостным, а безнадежным. Под ногами заколебалась почва, словно и земля стала зыбким пеплом… зыбучими пепельными песками, которые вот прямо сейчас разверзнутся — и утянут Володю в какие-то глубины преисподние, где он задохнется и сам обратится в пепел.

Мир помертвел… так же, как сам Володя помертвел от ужаса, когда разглядел среди листвы устремленные на него немигающие желтые глаза.

Володя уставился в них, но чем дольше смотрел, тем дальше отступало от него зловещее, мертвящее ощущение, а в мир возвращались привычные очертания, свет и краски. Почему-то у Володи возникло ощущение, будто он держал под этим взглядом какой-то экзамен, и выдержал его, и именно поэтому мир ожил, а не рассыпался прахом.

И вдруг мелькнула догадка: «А может быть, это существо хотело убить меня, потому и напустило столько ужаса? Или даже убило, а потом передумало, и я теперь ожил? И потому все снова кажется нормальным?»

Возможно, в голову ему лезли какие-то глупости, но спросить, так или нет, было не у кого, кроме неизвестного существа, с которым они сейчас неотрывно смотрели в глаза друг другу.

В желтых глазах было нечто чуждое, жестокое, непреклонное — и в то же время живое, трепетное и даже, можно сказать, дружеское. Володя стоял неподвижно, боясь спугнуть или разозлить обладателя этих внимательных глаз.

Наконец лапки низеньких темно-зеленых пихт шевельнулись, раздвигаясь. Высунулась голова какого-то зверя. Была она круглая, с короткими торчащими усами, будто кошачья, только гораздо крупнее, размером с голову большой собаки. И морда не злая, не хитрая, а тоже похожая на собачью. Зверь осторожно продвигался вперед, как-то странно припадая на левую сторону, и вдруг он взвизгнул и оскалился, но Володя понял — это не от злости, а от боли! Поскуливая, как побитый щенок или голодный котенок, зверь приближался, неотрывно глядя на мальчика желтыми глазами. И Володя догадался, что привлекало в них: нормальный, круглый, как у человека или собаки, зрачок, а не узкая щелочка, как в глазах тигра, рыси или кошки. Словом, этот зверь был собакой куда больше, чем кошкой, и Володя, который очень любил собак, поглядел на него с меньшей опаской.

Зверь подошел совсем близко. Повернулся боком — и Володя даже вскрикнул. Между его ребер торчал обломок какой-то палки, покрытой запекшейся кровью. Серо-желтая короткая жесткая шерсть вокруг раны тоже была в крови.

Зверь заскулил еще жалобнее, а в желтых глазах, по-прежнему обращенных к Володе, появилось что-то просящее.

«На сук где-то напоролся, — решил Володя. — И уже день или два прошло… Как же мучился, если за помощью к человеку обратился!»

Он читал и слышал всякие такие истории, но не очень-то им верил, считая выдумками писателей или просто охотничьими байками, но вот сам с такой «байкой» столкнулся!

Володя осторожно взялся за торчащий обломок. Зверь вздрогнул, напрягся. Володя уцепился ногтями, потянул — и в руках у него оказался кусок стрелы с окровавленным зазубренным наконечником, прикрученным к древку узкой берестяной лентой…

Вот тебе и «на сук напоролся»… Да беднягу же подстрелили! И отнюдь не из охотничьего ружья!

Володя обалдело разглядывал стрелу. «Откуда это здесь?! Надо же!» — подумал он, как уже не раз думал вчера и сегодня. А больше ничего не шло в голову.

Он машинально завернул обломок в лист папоротника, сунул в карман джинсов. Другим листком оттирая руки, обнаружил, что порезался этой окровавленной стрелой: на указательном пальце осталась царапина. Володя замотал ее носовым платком и подумал: надо бы, наверное, и зверю что-то приложить к ране — но только что? И позволит ли он?..

Поднял глаза на зверя — и вдруг тот, издав невнятный звук, вроде короткого мяуканья, отпрыгнул в кусты. Зашуршал пихтач — и опять тихо стало в тайге, будто ничего и не было, а просто кончился еще один Володин сон…

Но кончился этот — начался другой: кто-то засопел сзади, и не успел мальчик повернуться, как на него обрушилось что-то темное, заслонило глаза. Сильные и ловкие руки стянули его путами, потом его подняли и куда-то понесли.

Это оказался не сон — это оказался кошмар.

Шаман

Вокруг царила тишина, только вдали будто гудел вертолет. Кружит высоко, гул то утихает, то снова усиливается…

Вертолет?!

Володя открыл глаза. Он стоял, привязанный за руки и за ноги к какому-то небрежно обтесанному столбу; саднило ладони от зазубрин, а руки были вывернуты назад так крепко, что ныли плечи.

Никакого вертолета… Почудилось.

Жаль, что не почудилось все остальное!

«Я в плену у индейцев? — тупо подумал Володя. — Нет, на Дальнем Востоке нет индейцев… Я попал к каким-то дикарям, которые отстали от жизни, если охотятся с луками и стрелами и привязывают пленников к столбам. Живут как в каменном веке. А может быть, я и впрямь в каменном веке?!»

Он испуганно огляделся — и больше всего на свете пожелал очутиться в каменном веке, в Средних веках, в царской России, в светлом будущем — да где угодно, только не здесь, не здесь!

«Млыво… Селение мертвых…» — вспомнились слова старой Унгхыр.

Пришел-то он не оттуда, но, кажется, угодил именно туда.

Вокруг Володи, сомкнувшись плечом к плечу, близко-близко стояли неподвижные существа, с ног до головы укрытые чем-то темным. Но лица их были бледными, белесыми — безглазые, безносые и безгубые, лишь кое-где покрытые серыми трещинками… лица без всякого выражения, без промелька жизни в них!

У Володи подогнулись ноги. Он, конечно, упал бы, если бы не был привязан так крепко. Обвис на веревках, водя глазами по сторонам.

Изредка то один, то другой мертвый поднимал руку… среди складок темных одежд мелькала белая кисть… от каждого такого медленного, плавного, враз зловещего и равнодушного движения у Володи на миг переставало биться сердце, и столько боли разливалось в груди, что он бы ничуть не удивился, если бы сердце от этой боли однажды замерло и больше не забилось.

Постепенно страх уходил, безразличие заволокло мозг и душу. Может быть, он умирал — но смерть была бы избавлением от страха.

И вдруг одна мысль пронзила Володю: умерев, он сделается такой же безликой и безглазой тварью, как всеэти…

Может быть, когда он умрет, ему будет все равно, но пока он еще был жив, он не хотел, ни за что не хотел становиться в этот безнадежный, тоскливый круг!

Господи… да ведь круг постепенно смыкается! Мертвые подходят ближе и ближе, и все более частыми становятся равнодушно-хищные взмахи их рук!..

Володя задергался, пытаясь вновь встать, закричал, вернее зарычал, неразборчиво, зато, он надеялся, грозно…

Что-то тяжело ударило, словно раскат грома. И внезапно к Володе подскочил человек.

В первое мгновение Володя чуть не ахнул от счастья, увидев живое существо среди этих белесых пятен, но сразу же понял, что радоваться рано.

Худое, все в резких складках лицо незнакомца состояло, казалось, из одних углов, а между нависших морщинистых век будто угольки раскаленные воткнуты: столько злобы горело в маленьких глазках. На лицо свешивались черно-седые пряди, а на голове — венок не венок, а будто бы стружки древесные, свитые вместе, надеты. И на поясе такие же стружки. Черный халат с огненной молнией на груди развевается.

Не то пляшет, не то скачет человек, быстро-быстро перебирая ногами, мелькая мягкими сапожками да черными, с огненным узором, наколенниками. В руках мечется обруч, не то тканью, не то кожей обтянутый. С одной стороны ремни перекрещены, к ним деревянное кольцо привязано, и человек то и дело за это кольцо дергает. Гудит обруч, жужжит, визжит на разные голоса, будто тысячи неведомых живых существ в нем скрыты. А с другой стороны на шкуре — изображение зверей. Вот, кажется, лось склонил рогатую голову. Вот змея свилась в кольцо…

Дома у Володи была книжка со старинными фотографиями нивхов. На одной был изображен примерно такой же человек. Подпись поясняла, что это шаман — то есть нивхский колдун.

Неужели и это шаман?! Но в жизни он куда страшней, чем на картинке!

В это мгновение Володя вдруг совершенно отчетливо осознал, что из этого странного мира, в котором он неожиданно и совершенно против своей воли оказался, выбраться будет куда сложней, чем думалось раньше. Тогда казалось что? Дойдешь до восточного склона — и вдали покажутся очертания Прибрежного, мимо промчится попутка, которая, конечно, остановится, когда Володя отчаянно начнет голосовать, — и скоренько добросит его до дедова дома. Бабушка подаст на стол пельмени с неркой и кисель из голубики — самые любимые Володины блюда…

А вдруг восточный склон окажется всего лишь еще одним склоном сопки — склоном, поросшим тайгой, склоном, на котором нет троп, а если даже и есть, они ведут куда угодно, только не в прежнюю жизнь?

Что, если к прежней жизни нет возврата?!

Эта мысль показалась до того ужасной, навеяла такую тоску, что Володя побыстрей отогнал ее, словно какой-нибудь зловещего вампира, который собирался испить его крови.

Кровь не кровь, но силы у него от тоски уходили, это точно!

Однако сейчас терять силы совсем даже не вовремя! Сейчас, кажется, вопрос стоит не выбраться отсюда или не выбраться, а жить или не жить!

Володя огляделся.

На утоптанной поляне торчала засохшая елка. Ветви на ней были все срублены, только четыре осталось. И на них, среди желтых полуосыпавшихся иголок, тоже висели кудрявые стружки. Вокруг елки воткнуто несколько прутьев со свернувшимися в трубочку сухими листьями: вот, кажется, клен, ольха… И еще чудо: стоит, накренившись, под елкой деревянный, грубо вырезанный идол.

Тут Володя чуть не ахнул от изумления: оказывается, напротив — как он только не приметил ее раньше! — точно так же, как и он, привязана к столбу старая Унгхыр. Теперь шаман — или как его там? — перед ней скакал.

И вдруг мертвецы, что толпились вокруг, одинаковыми движениями сорвали свои белые личины. У Володи тошнота подкатила к горлу — а вдруг там окажутся голые черепа? — но нет, это были обычные человеческие лица. Раньше они были скрыты берестяными масками, которые теперь полетели в стороны — так же, как и пихтовые ветви, которыми были люди укрыты!

Теперь это оказались мужчины, женщины, дети. Все в узорчатых халатах, у всех косы: у женщин — по две длинные, у мужчин — одна: пожестче, покороче. У женщин — налобники из затейливо скрученных железок, из маленьких звериных шкурок, ажурные подвески покачиваются. Все стоят как зачарованные, глаз с шамана не сводят, слушают его пение, одобрительно выкрикивают:

— Ух-та! Ну, давай!

А шаман после таких одобрений еще быстрее скачет, еще ловчее извивается, еще громче распевает:

Куа, куа, куа!

На той горе живущие большие волки, двое вместе,

ко мне явитесь!

В море живущий красный сивуч,

Ко мне на помощь явись!

В туче живущий ярый гром,

Греми оглушительнее, сильнее ударь!

Молния, сверкая ослепительно,

Вонзи свой огненный палец в головы оборотней!

Пепел их соберем, развеем по ветру,

Чтобы не проросло злое колдовство черным

папоротником,

Чтобы отступились чогграмы,

чтобы вновь расцвела в тайге голубая лилия,

Насыщающая голодных, исцеляющая больных,

исполняющая желания!

— О голубая лилия! — простонала толпа.

— Слушая, ушам своим не верю! — вдруг громко воскликнула, перекрывая шум, старая Унгхыр. — Неужели с тех пор, как погибли молодые женщины, что в поход за голубой лилией отправились, перевелись храбрые среди нивхинок? А если молодые не знают дорогу, почему не подсказал им ты, Ючин? Неужели забыл? Но я говорю: напрасно ты вместе со всеми повторяешь глупые слова, будто навсегда отцвела голубая лилия!

Толпа замерла, будто лишившись дыхания. Володя понял, что Унгхыр знает этого шамана.

А тот опустил бубен на землю и подошел к Унгхыр:

— Что такое ты говоришь, женщина-оборотень?

— Я не оборотень, Ючин, — ответила Унгхыр. — Чего ты меня боишься? Ты человек — и я тоже человек.

— Тогда откуда знаешь старые имена? Да, меня звали когда-то Ючин, храбрый охотник Ючин. Но кто теперь то имя помнит? Зовут меня теперь Чернонд.

«Какое красивое, благородное имя у этого жуткого старика… Прямо как у средневекового рыцаря!» — подумал Володя, но Унгхыр испуганно вскричала:

— Какое страшное теперь у тебя имя! Чернонд — «Плач у погребального костра»!

— Да, — сказал шаман. — Плач у погребального костра. После гибели моей невесты Хонглик вся моя жизнь — плач. Только не было у нее погребального костра. Ушла ли ее душа в Млыво — кто знает? Много душ мне удается встретить, камлая ^[14], но ее душа обходит меня. Много-много зим и весен я ждал возвращения Хонглик, да так и не дождался… Уже стал стариком, когда взял себе другую жену. Сына она мне родила, но умерла вскоре.

— О Ючин, душа твоей Хонглик обратилась в тахть, летает вместе с душами других подруг под ночным небом, — грустно сказала старая Унгхыр. — Помнишь ли ты ее подруг, Ючин? Вместе они летают: Хонглик, Нымгук, Саньпак, Вакук…

— Откуда знаешь?! — не поверил шаман.

— Я Унгхыр! Неужели ты не узнал меня?!

Шаман весь вытянулся, вглядываясь в ее морщинистое лицо.

Стояла такая тишина, что было слышно, как шуршат кудрявые стружки о желтые еловые иглы.

— Унгхыр… — прошептал Чернонд. — Я помню, какой ты была… Унгхыр… Что теперь ты! Что теперь я! Другим стал я!

И шаман вновь изогнулся, подпрыгнул высоко-высоко, одновременно подхватив с земли свой бубен, и, вздымая его, закричал:

Бог горы, услышь!

Бог моря, услышь!

Бог неба, услышь!

Бог земли, услышь!

Потом он сорвал с себя венок из стружек, напялил на грубо вытесанную голову идола:

О дерево, услышь!

Володя теперь слушал с любопытством. Страх его почти прошел: если это Чернонд, который раньше был Ючин, старинный знакомый Унгхыр, то не сделает же он ей зла? А она наверняка и за Володю заступится.

Но, наверное, Унгхыр услышала в новом заклинании шамана какую-то угрозу, потому что начала просить:

— Остановись, о Ючин! Ты говоришь, что голубая лилия не встречается вам в тайге? Я знаю, где растет она. Только замолчи — я покажу!

Толпа разразилась единым восторженным воплем. Женщины закружились, запели. Мужчины били в ладоши, подпевали:

В жертву медведю принесенная,

Вновь расцвети, голубая лилия…

Чернонд стоял как бы в задумчивости. Потом кивнул.

Подбежал невысокий худой парнишка — примерно Володиных лет или немного старше. Волосы у парня, точно так же как и у шамана, был перехвачены на лбу ремешком. Одет он тоже в черное. Володя не мог видеть его раньше — но вместе с тем точно знал, что видел! Странно…

Парень развязал Унгхыр. У нее сразу подогнулись ноги, бессильно поникла она у столба. Парень помог ей подняться, осторожно повел куда-то, но Унгхыр его оттолкнула, заковыляла к шаману, подбирая растрепавшиеся седые волосы:

— О Ючин…

— Называй меня Чернондом! Нет больше Ючина! — раздраженно велел тот.

— О Чернонд! Этого пленника ты отпусти тоже! — Унгхыр указала на Володю.

Шаман чуть бубен не выронил — настолько был возмущен:

— Молчи, Унгхыр! Время твое тоже недолго: покажешь в тайге, где растет голубая лилия, и я снова буду петь шаманские песни, провожая тебя и его в Млыво. Вы оборотни. Ты из Млыво вернулась живая, тебя не тронули чогграмы, а он рядом с чогграмом стоял, стрелу из его раны вынимал…

Человек со звезд

«Вот это да-а! — изумленно подумал Володя. — Выходит, странный зверь с печальными желтыми глазами… зверь, который пришел за помощью… раненый, похожий на побитую собаку… тот самый чогграм?!»

— Откуда я знал, что это чогграм? — возмущенно спросил Володя. — На нем бейджика не было. Да хоть бы и чогграм, что ж такого? Он же меня не съел, чего бояться?

— О! — выдохнула толпа.

— Видевший чогграма погибал всегда! — наставительно потрясая бубном, изрек шаман, и деревянное кольцо глухо постукивало о натянутую шкуру, будто поддакивало. — Не будем от законов предков отступать. Ты видел чогграма. Ты остался жив, хотя стоял с ним рядом. Ты погибнешь.

Он поднял бубен, тот застонал на разные голоса. Черный парень сунул руку за пазуху и напряженным шагом двинулся к Володе.

— Интересное кино! — вскрикнул тот. — По-моему, ваши предки имели в виду что-то совсем другое! Кто на глаза этим чогграмам попадался, того звери сразу сжирали. Вот и получалось, что видевший чогграма погибал всегда. А если увидел, но жив остался, то его убивать нельзя! Такого человека, наоборот, беречь надо, как редкий экспонат. И потом, между прочим, откуда вы знаете, что я видел этого чогграма и вытащил из него стрелу? Кто вам сказал об этом?

— Я видел! — вмешался парень. — Я Лунд, сын Чернонда, певец.

— Ах, ты ви-и-идел! — торжествующе протянул Володя, мигом вспомнив, где встретился с этим парнем. Ну конечно, это он мелькнул и скрылся в тайге перед тем, как Володю нашла Унгхыр. Однако, получалось, Лунд не скрылся, а следил за ними. И заметил чогграма! — А как насчет того, что видевший чогграма погибал всегда? Тогда вы этого Лунда тоже убивайте, а то несправедливо получается! — решительно обратился он к остолбеневшему шаману.

— Чего раскричался, оборотень? — совсем по-свойски спросил Лунд. — Да, я видел чогграма. Но он ко мне не подходил. Я из его раны стрелу не вытаскивал — я в него стрелял издалека!

— Так это твоя стрела? — спросил Володя.

— Какая?

— Та, которую я вытащил! Вот, достань в джинсах!

— Где? — спросил Лунд.

— Ну в джинсах, в кармане!

Лунд растерянно оглянулся на Чернонда. Вид у шамана был по-прежнему непроницаемый, но Володе почему-то показалось, что он очень хочет пожать плечами.

«Да они же не знают, что такое джинсы!»

— В штанах моих в синих есть карман! — пояснил он.

Лунд внимательно оглядел Володю, с опаской обшарил карманы, причем руки его задрожали, когда он наткнулся на расческу и носовой платок.

«Наверное, решил, что это какие-нибудь принадлежности оборотня, вот и струсил, — с презрением подумал Володя. — Сам небось с рождения волосы не причесывал — так же как и его папаша!»

Вытащив наконец обломок стрелы, Лунд на всякий случай отошел подальше.

— Моя стрела! — объявил он радостно. — Это я попал в чогграма!

— Тюфяк ты после этого! — презрительно сказал ему Володя.

Этого трусоватого парня он нисколько не боялся.

— Не нравится тебе чогграм, так убей его — но зачем мучить? А вообще, зачем его было уничтожать? Редкий зверь, сразу видно. Его давно пора, наверное, в Красную книгу занести — а ты что делаешь? Может, охота на чогграмов вообще запрещена?

Узкие глаза Лунда стали раза в три шире. Володя чуть не расхохотался.

— Помолчи, оборотень, — устало велел Чернонд. — Мой сын — хороший охотник, а тебе никакие туманные речи не помогут: ничем не объяснишь, почему не тронул тебя чогграм.

Но тут вновь вмешалась Унгхыр:

— Посмотри на него, Чернонд! У кого ты хочешь отнять жизнь? Видел ты когда-нибудь такую одежду? — Она дернула за Володину измятую футболку: — Такой халат видел ты? — Потом она потянула за плетеный ремень: — Разве он поясом, из крапивных ниток тканным, опоясан? — Нагнувшись, приподняла брючину, ткнула в носки и кроссовки: — Его пыльные сапоги разве травой набиты? — Показала на потертые Володины джинсы: — Наколенники не носит он… На его глаза посмотри: они цветом схожи с волной, которую Тланила — Олений ветер несет на побережье. На волосы его посмотри. Они цвета дубового листа, прихваченного первыми заморозками. Разве бывают у нивхов такие глаза, такие волосы? А речи, которые ведет он? Разве можем мы понять эти речи?! Где твой зоркий взгляд, охотник Ючин, где твой разум? Ведь не простой человек — звездный человек стоит перед тобой. Причинишь зло ему — никогда ни один кегн — дух-покровитель не сядет на ветви твоей священной ели, не услышишь ты инау — язык дерева! — Она сурово показала туда, где шуршали, словно и впрямь перешептываясь со срубленной сухой елкой, кудрявые стружки.

Чернонд стоял столбом несколько секунд, потом вскинул руки и что-то яростно выкрикнул. Притихшая толпа мигом рассыпалась, словно тайга втянула людей.

По знаку Чернонда Лунд распустил веревки, притягивающие Володю к столбу.

Володя еле удержался на ногах. Нестерпимо заныли, отходя, затекшие колени, и Лунд злорадно фыркнул, глядя, как он согнулся.

— Идите за мной, — велел Чернонд, — дождемся ночи, а тогда… Х-хе! Звездный человек… Посмотрим!

Обед у шамана

Пока шли, Володя вспомнил, что не ел, наверное, уже целые сутки. Голод навалился сразу, будто в желудок крепко ударили. Эх, где вы, бабушкины пельмени из нерки… И киселек голубичный…

«Недолго и помереть среди всей этой фантастики, — устало думал Володя, бредя за Унгхыр и Чернондом. Сзади неслышно шел, будто крался, Лунд. — Интересно, дадут нам поесть или нет?»

Скоро они подошли к дому на невысоких сваях. Стенка его была изрезана четким орнаментом и изображениями зверей. Володя задержался — рассмотреть все это получше, но Лунд бесцеремонно подтолкнул его.

Володя не стал связываться, но обиделся: «Я бы так с космическими пришельцами не обращался. Или не верит, что я со звезд? И правильно, конечно, делает… Но почему Чернонд сказал «Дождемся ночи»? Может, у звезд спросить хотят, с какой я прибыл? Вот будет смех, если звездыответят! Хотя… здесь все может быть. Где же я все-таки? В прошлом? В параллельном мире? Да, ввалился без стука, это называется… И не очень этому рад. Оказывается, приключений охота, пока они не приключаются. А может, я просто трус? Здорово смотреть фильмы, здорово читать книжки, а как сам попадешь в такую вот книжку, уже не так здорово. Трус, да… Нет! Я же не плакал там, у столба. И от чогграма не убежал. А вот от Чернонда было бы неплохо удрать! Но куда?! С бабулей еще можно было бы уйти, а так в два счета поймают. А куда бежать? Где этот восточный склон? Что же мне теперь — до конца жизни с ними этой ерундой заниматься?!»

До конца жизни, рассудил Володя, ему еще лет семьдесят, а то и восемьдесят. За это время он, наверное, найдет способ как-нибудь выбраться отсюда. Ему было спокойней думать, что это не параллельный мир и не провал во времени, а просто чудом сохранившееся чуть ли не первобытное племя. По телевизору он видел фильм о том, что таких полудикарей находили где-то в дебрях Центральной Африки. Но то огромная Африка, а здесь — сравнительно небольшой остров Сахалин. Да его, наверное, геологи, изыскатели разные вдоль и поперек прошли, и не раз. Как они только не наткнулись на этих чернондов, лундов и чогграмов? Или это все же какая-то другая реальность?..

«Как будто станет легче, если я буду знать, куда попал!» — мрачно подумал Володя.

Тем временем они вошли в дом, разделенный на две половины. В первой стояли берестяные лари, с потолка свешивались пучки кореньев и трав. Вход во вторую комнату закрывала занавеска. Володе показалось, что и она тоже сплетена из травы. И на ней были развешаны пучки кореньев и засохшие стебли.

Чернонд обернулся и сделал ему знак оставаться на месте. Володя обиженно сел в уголок. Унгхыр вошла вместе с Чернондом, а Лунд остался стеречь Володю. Иногда он приподнимал занавеску, и, заглядывая во вторую комнату, ворчал:

— Стол поставили, как для добрых людей! Ишь, белую юколу ^[15] кеты нарезал! — Лунд громко проглотил слюну. — Нерпичий жир нацедил из высушенного желудка сивуча…

Тут занавеска отодвинулась. Чернонд, насмешливо искривив рот, жестом позвал к столу.

Это был низенький столик на изящных ножках. Сидеть вокруг него пришлось на полу.

Как ни был голоден Володя, он совсем измучился во время этого обеда. Коленки замлели. Хотел сесть по-другому, но чуть не опрокинул столик. Тут уж даже Унгхыр укоризненно покачала головой. Пришлось снова сесть смирно. Все-таки в гостях, хоть и насильно приволокли сюда.

Словом, Володя вздохнул свободно, когда обед закончился и шаман важно сказал:

— Гости сыты…

Посуду тут не мыли. Лунд небрежно повыкинул чумашки в «прихожую», прямо с остатками еды. «Ну и порядочки», — подумал Володя.

Потом Лунд улегся, загораживая вход, на полу и тотчас глубоко, сонно задышал. Заснул на охапке шкур и Чернонд. Ни на Володю, ни на Унгхыр они не обращали больше внимания, словно разом потеряли всякий интерес к пленникам.

Времени терять было нельзя. Володя приподнялся и осторожно потянул Унгхыр за рукав. Но старуха покачала головой, указав при этом на древесные стружки, которые шаман повесил в проем двери.

— Язык дерева… — чуть слышно шепнула Унгхыр. — Инау расскажут все…

Володя удивленно взглянул на стружки. Как это они сообщат о побеге? «Глаза у них есть, что ли? А где же этот самый язык? Предрассудки какие-то!» — рассердился он и неожиданно зевнул.

Посмотрел на Унгхыр и увидел, что она дремлет, прислонившись спиной к стене. «А что, если одному убежать?» — подумал Володя, но он ведь не знал, куда идти. К тому же, если он уйдет, не отомстит ли Чернонд этой несчастной Унгхыр? Жалко ее…

Придется подождать.

В этот момент Лунд что-то забормотал, переворачиваясь на другой бок, и, словно угадав Володины мысли, угрожающе глянул на него.

За окнами, затянутыми тусклыми рыбьими пузырями, стемнело.

На Володю наваливалась усталость. Он еще успел подумать, не подмешали ли снотворного к еде, но решил, что это невозможно: ведь ели они вяленую рыбу, ягоды и грибы, — однако глаза его слипались, и через минуту он крепко заснул, свернувшись на полу.

Песни Лунда

Сон был недолог. От какого-то резкого крика Володя вскинулся, не понимая, где он и что с ним. Но, увидев в свете бледного утра Унгхыр, прижавшую руки к груди, мрачный лик Чернонда, украшенные зловещим орнаментом столбы, подпирающие потолок шаманского жилища, сразу все вспомнил и чуть не расплакался. Тоскливо и одиноко, просто невыносимо стало! Когда же все это кончится?!

Но тут взгляд его упал на Лунда — и от изумления Володя забыл про свое отчаяние.

Лунд уже не спал у входа — он стоял посреди комнаты, вытянувшись стрункой. Глаза его были огромными, похожими на черные провалы. Весь дрожа от напряжения, он рвал на груди одежду, будто она давила, мешала ему издавать странные звуки: то гулкие, раскатистые, как рев голодного зверя, то мрачные, душераздирающие, будто плач по мертвому, то неожиданно тихие, нежные, словно дрожь струны далекой скрипки. Это было нечто вроде песни, причитания или диковинного речитатива:

Ан-тан-тан-тан-тан-тан-тан!

В черное-черное небо,

Где рождаются звезды,

В черное-черное небо,

Где они умирают,

Пошел я Путем Неизвестным,

Звездной дорогой — Тангхопан.

Я шел дорогой прямою.

Земля позади осталась.

Следы от сапог моих пыльных

Пятнали длинный Тангхопан,

И сколько звезд затоптал я,

Шагая тяжелым шагом, —

Не знаю, не ведаю я.

Лунд покачнулся, схватился за горло, захрипел, точно задыхался.

— О кегн! — крикнул Чернонд. — О миф-кегн! Не покидай моего сына!

— Какой миф-кегн? — быстрым шепотом спросил Володя, наклонившись к Унгхыр.

— Миф-кегн — Земной дух, он обитает на кончике языка певца. Он дает божественный дар вещей песни. Если миф-кегн покинет певца, тот сразу может в Млыво уйти.

Лунд тем временем очнулся и снова завел свою оглушительную песню:

В черном-черном небе

Холод, холод, холод…

Четыре звезды Ньяграньо

Блестят ледяным блеском.

Это Крыс Кладовая,

Крыс ледяных Кладовая.

Холод, холод, холод…

Совсем там согреться негде,

Хоть ярко светятся звезды.

— Фантастика! — пробормотал Володя. — Плетет бог знает что…

Обмороженными ногами ступая,

Добрел я до звездной деревни.

Она называлась Падф — Вечер,

И многих людей там я видел.

Я был для них невидим –

Они мне видимы были…

Голос Лунда стих. Глаза сонно закрылись. И абсолютная тишина, вдруг наступившая в доме шамана, нарушилась громкими криками Чернонда и Унгхыр:

— Га! Га! Га!

Унгхыр повернулась к Володе:

— Почему молчишь ты?

— А что?

— Заснув во время пения, Лунд уйдет в Млыво.

— Да, здесь искусство и впрямь требует жертв, — буркнул Володя. — То кегн от него сбежит, то сон его уморит… Ладно, так и быть… — И он тоже завопил что было сил: — Га! Га! Га!..

Лунд встрепенулся. Его помутневшие глаза вновь широко раскрылись. Охрипший голос набрал силу:

Долго бродил я в селенье,

Где звездные люди жили.

Они похожи на нивхов –

На нивхов огромного роста,

На нивхов с густыми бровями,

На нивхов с длиннющим носом.

Одеты они как нивхи.

Обуты они как нивхи.

Песни поют как нивхи.

Рыбу едят как нивхи…

Но нет среди них такого!

Внезапно, совершив поворот вокруг своей оси, как балерина, Лунд сделал выпад в сторону Володи и ткнул в него пальцем.

— Нет среди них такого! — нечеловеческим голосом проревел он, и Чернонд зачарованно повторил:

— Нет среди них такого…

Лунд бессильно грянулся оземь, почти беззвучно произнеся:

— Он не… не звездный человек… Это оборотень… людоед, унырк!

Старая Унгхыр в отчаянии закрыла лицо руками, а шаман, набросив на лежащего Лунда край черного покрывала, зловеще уставился на бывшего «звездного человека».

«Было бы очень странно, если бы Лунд все-таки разглядел таких, как я, там, на звездах», — еще успел насмешливо подумать Володя, но тут к сердцу его подобрался противненький страх: что же дальше будет?

Унгхыр склонилась перед шаманом.

— О Чернонд, — жалобно бормотала она. — О Ючин! Не трогай, пожалей его! Он еще так молод… Руки его еще не устали держать копье. Он еще не испытал радости охотника при виде богатой добычи. Он еще не встретил на своем пути прекрасноликую девушку, которая станет его женой. Не отправляй его в Млыво! Лучше я пойду туда вместо него…

Володя с изумлением и благодарностью смотрел на старуху. «Ведь она меня почти не знает, а готова жизнь отдать. Я и не думал, что она так добра. Совсем первобытная, отсталая, а посмотри-ка… Но нельзя же так! Разве я виноват, что не пришелец? Черт бы подрал этого Лунда. Знал бы, что он такой, не кричал бы ему «Га! Га! Га!». Пусть бы уснул и не проснулся!»

— Встань, Унгхыр, — велел Чернонд. — Я пока не трону этого оборотня. Мне нужна его помощь.

— Помощь? — недоверчиво переспросили хором Унгхыр и Володя.

Чернонд ответил, помолчав:

— Мне нужен посланник. Весть передать в селение Куги-Рулкус. Задумал я жениться. Дому нужна хозяйка. Мужчине — мужские дела: добычу с охоты приносить, дрова к дому подвозить… А жена должна рыбу, им привезенную, неутомимо чистить, запасы ягод, грибов, съедобных кореньев на зиму делать. Очаг топить, воду носить, рыбную похлебку для собак варить, кормить их, наготове для путешествия держать. Звериные кожи дубить, нитки из крапивного волокна сучить, одежду шить. Рыбьей кожей окна затягивать. Домашнюю утварь из березовой коры делать. Много утвари! Гость ли в дом — женщина должна пламя в очаге раздуть; если снег идет, то деревяшкой его с гостя счистить и чашу с рыбьим жиром и юколой предложить. Обед готовить. Трубку раскуривать. Наутро собак гостя накормить…

Володя чуть не задремал, слушая про многочисленные обязанности нивхских женщин, и с жалостью подумал: «Вот бедняги! Ни стиральных машин, ни холодильников, ни пылесосов, ни газовых плит — в этом селении ничего путного нет. А между прочим, на Сахалине и нефть есть, и газ!»

— Плохо без женщины в доме, — продолжал Чернонд. — И вот я присмотрел себе красавицу. Кто ей подобный сыщется? Волосы у нее длиннейшие, сережек на ней множество, железок-побрякушек множество. Имя ее — Итаврид, Ита — Загадка.

«Ого! — подумал Володя. — Красивое имя!»

— Вот тут-то, х-хе! звездный человек… ты мне и поможешь. Пойдешь по узкой тропе мимо нашего селения, мимо дуба, разбитого молнией, через тайгу и по сопкам, что поросли багульником, через озеро переправишься на запад, где мыс Тагг-ах: с него видна Морская спина — середина моря. Ко времени падения солнца придешь в селение Куги-Рулкус, отцу прекрасноликой Иты скажешь: мол, призвал меня со звезд в пору умирающей луны великий шаман Чернонд, чтобы я ему жену выбрал. И меж дев, ныне живущих на земле, я избрал твою дочь, юную Иту, в жены великому шаману. Пусть верхнюю пуговицу с платья своего мне передаст в знак любви и согласия. Скажешь ему это, оборотень, и… так и быть, отпущу я тебя, если Унгхыр покажет мне, где растет голубая лилия.

— Покажу, покажу, — поспешно закивала Унгхыр. — Но скажи, о Ючин, то есть Чернонд, разве отец Иты не отдаст тебе дочь в жены, если ты его сам попросишь? Разве не честь и счастье для них твое сватовство?

Чернонд замялся.

— Ее отец… — наконец не очень охотно вымолвил наконец. — Он говорит, что его дочь слишком юна для Чернонда, хотя уже двенадцать раз зима уступала дорогу весне с тех пор, как прекрасноликая Ита появилась на свет.

— Как она молода… — с грустью произнесла Унгхыр. — Даже младше Хонглик, младше меня в ту пору, когда…

Она умолкла, а Володя возмущенно воскликнул:

— Так ей всего двенадцать лет, что ли? Ничего себе! Вы же ей в дедушки годитесь. Или даже в прадедушки. Женились бы лучше на бабушке Унгхыр, и все. А та девчонка еще маленькая.

— Что-о? — не веря своим ушам, спросил шаман. — Ты отказываешься исполнить мое повеление?

— Конечно, отказываюсь! — пожал плечами Володя. — Да меня на смех подымут, когда я о вас заговорю с отцом Итаврид. Еще с Лундом, на худой конец, они могли бы пожениться, когда подрастут, а с вами — куда же?!

Шаман, согнувшись, смотрел на него. В тусклом свете начинающегося утра лицо его казалось еще более угрюмым и злым.

— Тогда смерть тебе! А если Ита откажет мне, я изведу ее проклятиями! Сказано! — проревел он и, схватив Володю под мышки, поволок на ту самую поляну, где только вчера они с Унгхыр стояли у столбов.

Старуха бежала следом, жалобно вскрикивая и хватая Чернонда за полы халата, но шаман грубо отталкивал ее. Лунд плелся сзади, все еще словно в полусне. Но это не помешало ему привязать Володю к столбу — так же крепко, как в прошлый раз.

И толпа нивхов опять собралась. Раздавались злобные крики:

— Оборотень проклятый! Унырк, людоед!

«Ну и народец! — с возмущением думал Володя. — Им бы только зрелища, все равно какие: то Лунд дурацкие песенки поет, а то человека убивать собираются. Неужели не противно так жить, верить во всякую чепуху? Слушаются шамана… А он же весь мир ненавидит, всех бы зубами перегрыз от злости. Неужели и мои прадеды так жили? Да разве это жизнь?!»

Володя рванулся, но веревки больно врезались в тело, и ему пришлось замереть, сердито мотая головой, потому что злые слезы щекотали лицо.

Кажется, ему так и не узнать, куда и почему он попал. Бестолково получилось как-то… Бестолковое приключение! Ничего смелого не сделал, только дорогу домой пытался найти. Правда, спас жизнь чогграму, да ведь среди здешних это самое ненавистное существо!

Ну и ладно! Пусть хоть чогграм помянет Володьку Зиновьева добрым словом!

Хотя чогграмы-то ведь не говорят…

Вдруг шаман застыл, тревожно вскинул голову, напряженно прислушиваясь. Замерли, точно заколдованные, Унгхыр, Лунд и все остальные. Лица их испуганно напряглись.

Прислушался и Володя. Издалека донесся до него тоненький, скулящий, жалобный звук, точно слепой щенок звал свою мать.

— Чогграм! — раздался над поляной крик, больше похожий на вой. — Чогграм!

Вмиг всех как ветром сдуло, а Чернонда с Лундом — в первую очередь.

На поляне осталась только Унгхыр. Дрожащими руками она долго распутывала веревки и наконец освободила Володю. Серьезно глядя ему в глаза, сказала:

— Ты отмечен чогграмом. Тебя он не тронет. Выручая тебя, сюда явился он.

— Меня? — пробормотал Володя недоверчиво. — Почему?

— Ты вынул стрелу из его тела. Ваша кровь смешалась. Теперь вы братья. — И она показала на засохшую царапину на Володиной руке.

«Вот это да! Фантастика!» — только и смог подумать он, а Унгхыр уже тащила его за собой:

— Хоть и отмечен ты чогграмом и страшно мне с тобою быть, но бежим! Бежим в селение Куги-Рулкус. Надо передать Ите весть о том, что Чернонд затевает. Может быть, добрые духи успеют преградить дорогу его заклинаниям. Мы спасем девочку… И его спасем. Я не хочу, чтобы он снова свершал зло.

Храбрый охотник Марг

Володя устало брел за Унгхыр, которая почти бежала изо всех своих небольших старушечьих сил, а жалобный голос чогграма то удалялся, то приближался. Унгхыр вздрагивала, озиралась…

Володя прибавил шагу и, поравнявшись с ней, сказал:

— Чернонд говорил, что каждый, кто видел чогграма, погибал. Но откуда же тогда Лунд узнал, что тот зверь был сам чогграм? Откуда люди узнали, как он выглядит?

— Был один человек, который видел чогграмов, — неохотно ответила старуха.

— И остался жив?!

— Да.

— Расскажите, пожалуйста, бабушка Унгхыр! — чрезвычайно вежливо попросил Володя.

Старуха посмотрела на него ласковыми узкими глазами и легко прикоснулась к руке, будто погладила. И начала рассказ:

— Только один человек видел чогграмов — и остался жив. Это был храбрый охотник по имени Марг.

Почуяв человека, чогграмы окружали его. Большое кольцо смыкали! Когда встречались первый и последний чогграмы, они издавали пронзительный «вопль встречи», от которого все лесные люди в страхе замирали и думали: еще кто-то с жизнью простится скоро…

И вот попал Марг в такое окружение. Выбившись из сил, остановился. А плач чогграмов приближался. Тогда Марг выбрал самое высокое и толстое дерево и забрался на него. Сев на сук, кожаным ремнем крепко привязал себя к нему. Ждать стал.

И вот чогграмы подошли. Много их было, ох как много! Казалось Маргу, что даже больше, чем рыбы в море. Не то на собак, не то на диких кошек были они похожи: с грязно-серой шерстью, с горящими желтыми глазами.

Марг храбрый и озорной был. К другому ремню привязал рукавицу свою и начал чогграмов дразнить. То опустит ремень, то кверху дернет.

Голодные чогграмы были. Рукавица крепко человеком пахла. Стали звери прыгать, ловить ее. Вдруг один, подпрыгнув высоко-высоко, прямо на головы сородичам упал. Разъярившись, вмиг чогграмы разорвали его, съели. И другого так же съели. И еще одного…

Ночь настала. Звездные люди свои костры зажгли. А Марг уже без рукавиц, без шапки, без нарукавников сидит. Все звери сожрали. Вниз Марг посмотрит — глаза чогграмов как угли от костра горят. Вверх посмотрит — подумает: «Если определили мне боги по Неизвестной дороге среди звезд идти — пойду. Но впереди меня многие чогграмы бежать будут».

А зверей все меньше и меньше оставалось… Но и у Марга сил уже мало: давно упал бы он с дерева, да ремень крепко держал его.

И вот только два хищника внизу осталось. Долго они еще мучили Марга. Наконец один чогграм растерзал другого. Отяжелел, неуклюжим сделался. Посидел под деревом, плача по-щенячьи… Марг, его слушая, чуть сам не заплакал, сердце у него от жалости разрываться стало, вот-вот спустился бы к зверю — на погибель свою, да тут последний чогграм встал и ушел в тайгу. Ушел стеречь голубую лилию…

Хозяин Зайцев

Да, это была жуткая история! Володя шел и думал, что у человека в тайге, конечно, много врагов. Тигр, медведь, голодный волк. Но чогграма люди ненавидят больше всех. Наверное, потому, что от него нельзя спастись. И потом, он охраняет какую-то голубую лилию, краше которой, говорят, нет ничего на свете. Как в русской сказке — аленький цветочек и зверь лесной, чудище, которое его охраняет. Но при встрече со «зверем лесным» чогграмом Володе повезло. Может быть, посчастливится и на голубую лилию поглядеть…

Но когда же? Они шли уже долго, Володя устал. Захотелось есть. Он обломил веточку с черной березы ^[16] и печально грыз ее.

Унгхыр сошла с тропы и начала разгребать землю среди высоких стеблей с узкими листьями. Вырыла какие-то коренья, похожие на чесночные головки, отделила одну-две дольки и зарыла эти зубчики обратно в землю. Так она бродила вдоль тропы, извлекая из земли все больше кореньев, но не забывала оставить по нескольку зубчиков в земле. Володя подумал было, что это какое-то безобидное жертвоприношение совершается, но вдруг догадался: да она же оставляет часть кореньев в земле, чтобы ни одного растения не пропало! Стебли и листья напоминали сарану, и Володя представил, какая тут красота в июне, когда зацветают тысячи алых цветов. То будто огоньки мелькают среди густой травы, то встретишь поляну, словно сплошь залитую алой кровью…

«Как они, эти нивхи, заботливы к тайге. Будто к своему дому. Но ведь так оно и есть — тайга их дом…» — подумал он.

Унгхыр набрала много корешков. Часть дала Володе, часть сложила в полу халата и несла, придерживая, чтобы не рассыпались. Наверное, впрок набрала? Володя ел «чесночные дольки» и думал, что смотреть на цветок этого растения или нюхать его все-таки куда приятнее, чем жевать его коренья. Но все-таки он съел их довольно много. Хотя с большим удовольствием отведал бы сейчас котлеты, а еще лучше — жареной кеты с молодой картошечкой! Про пельмени с неркой и любимый киселек лучше даже и не вспоминать! Но пришлось, вздохнув, отправить в рот последний зубчик сараны.

Унгхыр опять забеспокоилась. Озиралась, невнятно шепча… Ее тревога передалась и Володе: не сбились ли они с дороги?

Они устали и разгорячились. Володя вспотел, да и Унгхыр то и дело утирала со лба испарину.

Жарко, душно было, но постепенно духота испарялась, и вокруг воцарялась неодолимая сушь. Причем страдали от жары не только люди. Володя вдруг обратил внимание, что листья на окружающих деревьях свернулись в трубочку. Дыхание близкого огня становилось все нестерпимей…

Унгхыр замерла, принюхиваясь.

Володя не понимал, почему она это делает. Такое впечатление, что где-то неподалеку бушует лесной пожар! Однако дымом не пахнет, а ведь, как известно, нет дыма без огня. Огня без дыма, наверное, тоже?..

Унгхыр растерянно огляделась.

Неужели она не знала, куда идти? Потеряла тропу?

Но тут же Володя обнаружил, что тропы и впрямь нет под ногами. Теперь там была сухая пожелтевшая трава. И она чернела на глазах, словно обугливалась! Только слева виднелось пятно зеленой травы, которая манила своей свежестью.

— Туда! — крикнул Володя, хватая за руку Унгхыр, которая от неожиданности чуть не выронила корешки.

Они кинулись к спасительной полосе травы, однако вдруг раздалось пронзительное «Кор-р! Кор-р!» — и поперек зеленой полосы промелькнул большой серый заяц. Он бежал — а под его лапами трава вспыхивала огнем! Еще мгновение — и загорится его серая шерсть!

И снова острая жалость ударила Володю в сердце — как тогда, с чогграмом.

Заяц! Ну подумаешь, заяц! Но Володя чувствовал, что на все готов сейчас ради спасения этого зайца!

— Стой, погоди! — вцепилась в его руку Унгхыр, и Володя понял, что она пытается остановить его. Он ведь уже почти бросился спасать зайца!

— Погоди! Нам в другую сторону! Вон туда! — Унгхыр указала на другой угол поляны, где уже тлела кора на березах. Их ветви корчились, словно молили о помощи, и к запаху горящего дерева примешивался запах страха, которым было объято все вокруг в ожидании мучительной смерти в огне.

И что?! И старуха хочет, чтобы они прямиком кинулись в самое полымя?

— Поверь, нам туда! Ты же видел Хозяина Зайцев, ты слышал его голос? Он кричал «Кор-р! Кор-р!». Он преградил нам путь в самое опасное место, которое только казалось спасительным!

— Хозяина Зайцев?.. — только и мог сказать Володя, машинально поворачиваясь в ту сторону, куда тащила его Унгхыр, и с ужасом ожидая того мгновения, когда из-под тусклого пепла вырвется сноп пламени.

Но ничего подобного не произошло! Совсем наоборот — они шли не по пеплу, а по упругой траве, которая с каждым шагом становилась все ярче и зеленей. В воздухе ощутимо повеяло прохладой, легче стало дышать.

И вдруг снова раздалось:

— Кор-р! Кор-р!

Путники насторожились…

Тут зашуршали нижние ветви елей, заскрипели тугие иглы — и на тропу выскочил серый заяц.

Володя почему-то сразу понял, что это был тот самый заяц, который преградил им путь в огонь.

Нет, не заяц — зайчище! Правда что Хозяин Зайцев! Володя и представить не мог, что бывают зайцы величиной чуть ли не с овчарку, с длинной белой полоской на морде, отчего казалось, что нос у него очень длинный и белый.

Своими раскосыми глазами заяц лукаво поглядел на остолбеневшего Володю, потом на низко поклонившуюся Унгхыр — и сел на задние лапы, сложив уши. Передние лапы он прижал к светло-серому животу, и вид у него стал такой милый, домашний и добродушный, что Володина рука потянулась его погладить, но он вовремя спохватился и отдернул ее.

Унгхыр протянула зайцу полные пригоршни сараны — так вот зачем она набрала так много! — и тот быстро все схрумкал прямо с ее ладоней.

— О Хозяин Зайцев! — низко кланяясь, сказала Унгхыр. — Помоги! От смерти убегая, с пути сбились мы, весть об опасности неся в селение Куги-Рулкус. Помоги…

«Хозяин Зайцев! — подумал Володя. — Уму непостижимо! А я его чуть не погладил, будто какого-нибудь крольчишку. Но вид у него и впрямь важный…»

Хозяин Зайцев смотрел искоса то на старуху, то на мальчика, неторопливо, точно в раздумье. Вдруг он резко повернулся и, минуя колючий ельник, скакнул в темноту зарослей. Унгхыр и Володя кинулись за ним.

Володя отодвигал с пути перепутаницу подлеска, и тут откуда ни возьмись зазвучал чужой голос, словно кто-то шептал ему в ухо:

«Кор-р! Кор-р! Спешите, о люди! Ваш враг за вами идет. Это он уводит тропу из-под ваших ног. Еще немного — и попали бы вы в кипящее озеро, где гибель ждет все живое».

Володя оглянулся: сзади никого не было. Кто же это шепчет? И какой враг идет за ними? Чогграм?

«Ваш враг — шаман Чернонд, — снова зазвучал голос, словно отвечая ему. — Жаждой мести полон, преследует он вас, желая погубить. Будьте осторожны, ибо злое колдовство его сильно! Нужно вам до темноты в селение деревянных людей попасть. Ночь переждав, снова идите!»

«Откуда этот голос доносится? — недоумевал Володя. — Кто это говорит?»

Тут Хозяин Зайцев обернулся, глянул на него, и Володя понял, что каким-то неведомым образом слышит его мысли…

Власть Чернонда

Володя думал, что Хозяин Зайцев теперь будет указывать им дорогу, но этого не понадобилось: под ногами змеилась столь отчетливая тропа, что, наверное, Володя и сам, без Унгхыр, смог бы по ней пройти.

«А что такого? — размышлял он. — Еще и быстрей получилось бы. Все-таки Унгхыр старая, она не может идти быстро… А ведь Хозяин Зайцев сказал, чтобы дошли до темноты в какое-то там селение… Селение деревянных людей! Интересно, почему их называют деревянными? Наверное, они столяры, или плотники, или лесозаготовители. С деревом работают — а иначе как же? Не могут же люди быть и в самом деле деревянными! Охота на них поскорей поглядеть. Наверное, Унгхыр так медленно идет потому, что боится: я устал. Надо обогнать ее и пойти впереди! Конечно, тогда и она сможет идти быстрей. А если начнет отставать, я ее подожду!»

Тропа была такая узкая, что нужно было сойти с нее, чтобы обогнать Унгхыр. Володя сделал шаг в сторону, как вдруг его ухватил за джинсы колючий стебель дикой ежевики. Он покачнулся, поскользнулся, отшатнулся в сторону, по инерции сделал несколько шагов… и обнаружил, что тропа пропала.

Пропала и Унгхыр.

Деревья сомкнулись вокруг…

Володя растерянно оглядывался. С какой же стороны была тропа? Причем только что была! Несколько секунд назад!

Там? Или там? Неизвестно!

Кажется, придется окликнуть Унгхыр. Вообще-то Володина мужская гордость этому противилась: ну что такое, таскается второй день за этой бабулей, конечно, очень доброй и заботливой, но ведь совершенно слабосильной! Да еще не может без нее элементарную тропу найти!

Он еще потешил немножко, конечно, свою гордость, пока молча метался туда-сюда, пытаясь снова встать на тропу. Но в конце концов оба они — и Володя, и гордость — смирились. Гордость признала свое поражение, и Володя, вздохнув, позвал негромко:

— Бабушка!

Ответа не было.

Не слышит?

Крикнул погромче:

— Бабушка! Унгхыр!

Слабо отозвалось что-то слева… Володя ринулся туда, но путь преградила огромная пихта, на которой там и сям висела паутина, немножко похожая на большие кружевные салфетки. Плохо было только, что нити этой паутины тянулись к соседним деревьям и мешали обойти пихту.

Володя только собрался наклониться, чтобы подобрать какую-нибудь ветку и расчистить себе путь, как вдруг паутина задрожала. Так дрожит земля от шагов великана! Володя не без тревоги вскинул голову — и насмешливо улыбнулся: это был всего лишь паучок, который стремительно бежал по сотканным им же самим серебристым дорожкам. Вот он приостановился — и, выпуская из брюшка тонкую, с каждым мгновением удлинявшуюся нить, начал стремительно опускаться к Володе.

Володя передернулся — он терпеть не мог пауков. Особенно таких… стремительно приближающихся, да еще с каждым мгновением увеличивающихся в размерах!

Да-да, крошечный паучок, опускаясь, уже сделался величиной с большую стеклянную чашку, из которой Володина мама любила пить бульон. Кружка так и называлась — бульонница.

Еще удивительно, как его удерживала паутинка!

Володя отпрянул от приближающегося чудища, в которое обратился паучок, — мохноногого, мохнобрюхого чудища с мощными жвалами, по которым шли зеленоватые фосфоресцирующие полосы. Так же фосфоресцировали шесть выпуклых глаз. Две верхние конечности у паука были хитиновые, но оканчивались как бы меховыми рукавичками — и смешными, и омерзительными ну просто до тошноты.

Покачиваясь на паутинке, паук поджал под себя все ноги, кроме этих двух конечностей в «рукавичках». И потянулся ими к Володе, медленно разевая окаймленную зелеными полосами пасть.

Володя резко качнулся назад — и сильно ударился обо что-то всем телом и головой. Даже в глазах потемнело!

Он зажмурился от боли в затылке, потом, спохватившись, что сейчас паук в него вцепится, в панике открыл глаза, да так и вытаращился…

Паука не было.

Исчез?!

Нет, не исчез — с невероятной быстротой втянулся обратно на свою паутину! Вон, маячит наверху — крошечный, с булавочную головку и уже не пугающий ничуточки!

«У страха глаза велики, — подумал Володя, изо всех сил призывая на помощь чувство юмора или хотя бы что-то в этом роде. — Вернее, у страха вместо глаз — увеличительные стекла! Лупы! Однако обо что же это я так здорово ударился?»

Володя повернул голову и увидел, что стоит, прижавшись спиной к стволу засохшего дерева, потемневшему от времени и дождей. Из ствола там и тут торчали голые обломанные сучья, словно навостренные ножи. Как он только на эти ножи не наткнулся?!

Осторожно отодвинулся, отряхнулся, шагнул, внимательно глядя под ноги, надеясь разглядеть тропу, — но замер, услышав сзади мучительный стон.

Оглянулся — и обмер. Там, около дерева с сучьями-ножами, стоял какой-то мальчишка. Нормальный мальчишка — не в дурацких местных одежках, а в обыкновенной измятой футболке, в джинсах и кроссовках. У мальчишки были самые обыкновенные русые волосы, но глаза его были закрыты, а рот кривился от мучительной боли. Иногда стон срывался с его губ, и тогда на шее надувался какой-то красный пузырь…

Да ведь это кровь! В крови и руки, и ноги мальчишки! Он наткнулся на сучья, которые только чудом не проткнули Володю! Да-да, он тоже мог бы стоять вот так же и медленно умирать, пронзенный этими сучьями насквозь — а самый острый, самый опасный сук продырявил бы ему горло!

Володя бросился было к мальчишке, чтобы помочь ему, но было поздно: тот вздрогнул, захрипел и обвис на сучьях, поникнув головой. Из рта потекла кровь.

«Он умер», — понял Володя и чуть не заплакал от горя. И мальчишку было жалко, погибшего такой мучительной смертью, и себя: только-только встретил нормального человека, у которого, очень может быть, даже мобильник оказался бы, с которым хоть человеческим языком можно было поговорить, а не этим сказочным наречием, которым все вокруг выражаются, — и тотчас потерял его…

Но как он сюда попал, этот парень? Такое впечатление, что Володя уже видел его раньше… Определенно видел! Ему отлично знакома эта темно-синяя мятая футболка, и эти джинсы с торчащим из кармана не очень-то свежим носовым платком, и эти кроссовки адидасовские… Ему знакомы эти русые растрепанные волосы с косым небрежным пробором… Ему знакома эта повисшая загорелая рука, на которой виднеется белая полоска от потерянных часов!

Это он потерял часы. Это его рука, его небрежно причесанные волосы, его кроссовки, джинсы и футболка. Это он, Володька Зиновьев, стоит у дерева, пронзенный сучьями, как ножами.

Это он только что умер страшной и мучительной смертью…

Володя зажмурился и отвернулся.

«Чудится! — твердо сказал он себе. — Мне все это чудится! Я живой. Я вот… стою и думаю. А мертвые думать не могут. Я жив! Не буду туда смотреть!»

Какой-то звук раздался рядом. Словно бы кто-то что-то с аппетитом жевал, и глотал, еще не дожевав, и аж давился, но все же спешил есть.

Омерзительный звук.

Володя открыл глаза, заранее брезгливо сморщившись, и тут же с воплем кинулся куда-то, не разбирая дороги, а в глазах все еще стояла кошмарная картина: тот самый паук, которого Володя видел несколько минут назад, снова спустился со своей паутины и с аппетитом наслаждался обедом. На обед у него был туго запеленатый в паутину сверток. Большой сверток, размером с нормального мальчишку. Да и сам паук снова вырос и еще подрастал с каждым откушенным куском. Он отрывал обмотанные липкой серой паутиной куски верхними конечностями и зелеными фосфоресцирующими жвалами, а из серого паутинного свертка торчали только ноги жертвы: ноги в синих джинсах и в адидасовских кроссовках.

«Это он меня пожирает, — тупо подумал Володя на бегу. — Меня…»

Бежать среди густого подлеска было трудно, уже подгибались ноги, но, как ни странно, Володя постепенно приходил в себя от этого нагромождения ужасов. Он бежит, он дышит, ему страшно, у него ломит ноги — значит, он жив. Он не погиб, пронзенный сучьями, его не пожрал паук с зелеными жвалами. Это были какие-то призраки, наваждения!

Наваждение— это то, что кто-то на тебянаводит. Например, какой-то колдун. Или шаман. Шаман Чернонд!

«Жаждой мести полон, преследует он вас, желая погубить!» — вспомнились слова Хозяина Зайцев.

Хитер шаман… Не смог зарезать Володю у того столба — но не угомонился. Наводит разные страхи-ужасы… Понимает, что они бьют так же верно, как нож. Просто удивительно, как у Володи сердце не разорвалось, когда он увидел эти кошмарные сцены!

Увидел свою смерть…

«Хватит с меня! — чуть не закричал он. — Надоело мне здесь! Я хочу домой! Осточертел весь этот ваш ужастик!»

Ну да, он ведь не Юлечка Комарова, которая всякие ужастики обожает, за что и заработала прозвище Пугало! Но еще неведомо, что было бы с Юлечкой, окажись она здесь! Небось ей бы тоже не слишком-то понравилось. Потому что все вокруг — неправильный ужастик! Правильный ужастик — это тот, который совершается с кем-то другим, а ты в это время сидишь на диване, лопаешь мандарины, или конфеты, или, на худой конец, чипсы, если, к примеру, у тебя аллергия на мандарины или шоколад, смотришь телевизор или книжку читаешь — и думаешь, жуя и блаженствуя от легкой необременительной дрожи, которая иногда пробегает по спине: «Эх, вот бы мне оказаться на месте этого слабака… я бы! Да я бы!»

А когда попадаешь «на место этого слабака», мечтаешь о диване и о пакете с чипсами или о конфетах и мандаринах, если, к примеру, у тебя ни на что нет аллергии…

Но Володька остро чувствовал, что еще чуть-чуть — и у него разовьется самая настоящая аллергия на местные ужастики. И не просто какая-нибудь там жалкая почесуха, а смертельный отек Квинке! ^[17] Вот только кто окажет ему экстренную помощь?!

Чогграм — в порядке взаимовыручки?

Володя невесело усмехнулся.

— Если бы я хотя бы знал, зачем сюда угодил! — горько пожаловался он невесть кому. — Ну нельзя же просто так взять и забросить чела в какие-то дебри фантастики! Без всякого смысла, чтобы он как ошалелый пытался найти дорогу домой, но все время наступал на раскиданные кругом грабли! Зачем?! Чтобы было что внукам рассказать, да? Но еще не факт, что у меня будут внуки! Не факт, что я отсюда выберусь! И даже если выберусь, я быстренько всю эту чухню забуду! И не вспомню никогда! Точно говорю!

И погрозил в пространство кулаком.

Он сам не понимал, зачем выкрикивает все это так громко и кому угрожает. Это было глупо, и со стороны, конечно, выглядело глупо… то-то все вокруг замерло и притихло!

И вдруг зашумела трава, затрещали ветки подлеска. Кто-то быстро приближался к Володе.

Кто? Или — еще страшнее — что?!

Ну нет, он не будет так просто стоять и ждать смерти!

Увидел под ногами большую суковатую, покрытую замшелой корой палку, схватил, поднял повыше… И внезапно из путаницы зарослей прямо на него выскочила Унгхыр! Взвизгнула от неожиданности и замахнулась точно такой же палкой, как та, которую держал Володя.

— Думала, медведь! — выдохнула хрипло, опуская палку. — Ну наконец-то я тебя нашла! Скоро стемнеет, Чернонд таких страхов напустит, что умереть можно. Надо до селения деревянных людей поскорей добраться. Иди за мной и больше не отставай.

«А, так, значит, самое страшное еще впереди, а это были всего лишь дневные, незамысловатые такие ужастики», — мрачно подумал Володя, но не стал рассказывать Унгхыр о том, что ему пришлось испытать.

Вспомнить об этом было невыносимо! Вдобавок невыносимо было чувствовать себя идиотом: ведь потерянная тропа оказалась вот она, под ногами. Ну, Чернонд… Ну…

Селение деревянных идолов

Солнце еще не село, когда Унгхыр вывела Володю на окраину небольшого селения.

Здесь не было деревянных домов на сваях, как у Чернонда. Победнее встретилось им селение, попроще. Невысокие травяные юрты, к ним приставлены шесты, образуя навесы нарт; какие-то палки воткнуты в землю… Заметив Володин любопытный взгляд, Унгхыр пояснила:

— Вешала для юколы.

Но гораздо больше удивляло его другое. Нарты почему-то стоят — а собак нет. Юрты стоят — а людей не видно. Брошенное, что ли, селение?

Нет, вон идет кто-то. Человек? Нет…

«Робот, что ли?!»

Нет, никакой не робот — деревянная приближается фигура. Похожая на того идола, что был у Чернонда. Но физиономия симпатичнее, добрее, узоры вырезаны красивые… Вдали еще такие же фигуры появились.

Тишина вокруг, только ветер шумит в вершинах деревьев да поскрипывают при ходьбе деревянные жители селения: скрип да скрип, скрип да скрип… И жутко Володе, и любопытно, и смешно. А Унгхыр хоть бы что, спокойно стоит. Привычны они тут к чудесам, ничего не скажешь.

Приблизилась фигура и голосом, похожим на скрип открываемой матрешки, останавливаясь после каждого слова, произнесла:

— Вы с какого места поднявшие свои тела и принесшие сюда люди?

— О чингай! — обратилась к фигуре Унгхыр. — От шамана Чернонда спасаясь, весть несем мы в селение Куги-Рулкус.

— Кто же вам путь сюда указал? — с деревянным удивлением спросил чингай.

— Хозяин Зайцев, — подал голос Володя.

Услышав это, чингай почтительно помолчал. Потом голова его медленно повернулась к Володе, узоры глаз обратились на него:

— Кто ты? Уж не из небесных ли ты людей?

— Нет, — засмеялся Володя. — Я не звездный человек, а просто… Володя.

— Айть! — хлопнула Унгхыр себя руками по бокам. — Сколько шагов вместе сделали, а имени твоего я не знала! — И она тоже засмеялась, а чингай, поскрипывая, поворачивался то к одному, то к другому, словно пытался понять, отчего им смешно.

Наконец Унгхыр спросила:

— Неужели здесь живут только деревянные идолы чингай? Кто же вас здесь поселил?

— Здесь когда-то шаманы жили, — отвечала фигура. — Одни шаманы! У каждого был свой чингай, и не один. У моего хозяина нас было трое. Глупые, злые были шаманы. Зло друг на друга насылали — больше ничего делать не умели. Надоело это небесным людям. Выловили они всех земных людей, что здесь жили, удочками. Остались одни чингай.

Володя задрал голову, посмотрел в небо.

«Интересно, какие у этих небесных людей удочки? Закидушки или махалки? Или какие-нибудь особенные небесные спиннинги? И какая там приманка? Это же надо! Людей будто карасей выловить…»

— Как же вы тут живете? — участливо спросил он. — Не скучно одним-то? Или без людей, наоборот, лучше?

Фигура молчала понурясь. А когда ответила, скрип ее был печальным, влажным:

— Чингай должен человеку служить. Помогать, охранять. Без человека чингай — просто дрова. Дайте, о люди, возможность вам услужить…

— Да ну! — отмахнулся Володя. — Зачем нам слуги?

— Айть! — схватила его за руку Унгхыр. — Не то говоришь, о Во-ло-дя! Чингай впереди пойдет, весть об опасности Ите понесет. Никто не страшен чингай: ни дедушка тигр, ни Чернонд, ни чогграм…

Деревянная фигура от радости даже закачалась.

— Все, что сказано будет, передам! — взволнованно скрипел чингай. — Все, что велено будет, исполню!

Унгхыр вытащила из складок одежды небольшой острый ножичек и принялась строгать левую руку чингай.

Володя чуть не вскрикнул испуганно, да вовремя вспомнил, что все-таки деревяшка перед ним, ей не больно. Но глядел он на фигуру с жалостью. А та, по всему чувствовалось, была довольна.

Стружки закручивались красивыми завитками.

— Зачем это? — спросил Володя.

— Инау! — пояснила Унгхыр. — Язык дерева. Десятками своих языков, — она осторожно провела пальцем по стружкам, — инау передаст наши слова. Красиво скажет. Правдиво. Сразу поверит Ита. Разве можно не верить тому, кто говорит так красиво?

Закончив строгать, она озабоченно огляделась:

— Надо бы накормить чингай.

— Чем же?

— Чем-то вкусным. Например, кровью смазать его деревянные губы.

Володя передернулся.

— Это должна быть кровь врага, — успокоила его Унгхыр. — Но что же делать? Без кормления не дойдет чингай.

— Вкусным, главное! — проворчал Володя. — Вот мед — я понимаю… А то — кровь…

Фигура неторопливо повернулась и заскрипела прочь. Впрочем, удалилась она не надолго: смешно косолапя, воротилась, волоча деревянную долбленку с какой-то грязно-серо-желтой массой. Запахло чем-то сладким, вкусным, хотя содержимое долбленки выглядело не очень аппетитно.

— Мед, — пояснила Унгхыр.

Дикий мед! Интересно, каков он на вкус? Володя подцепил двумя пальцами твердый кусочек — только сейчас он догадался, что мед собран прямо с сотами, — и положил в рот.

Жевать соты было куда приятнее, чем жевательную резинку, а мед… О, это было что-то необыкновенное! Володя даже зажмурился. Ему казалось, что он нюхает сразу, одновременно, все цветы, которые есть в тайге, ощущая при этом щекочуще-ласковое прикосновение шершавеньких лепестков, и вдобавок его греют желтые лучи расплавленного солнца. Изредка навевал легкий ветерок, несущий то густой аромат цветущей липы, то, легкий, — дикой таежной яблоньки. Мед был сладкий, но не приторный, и Володя ел, ел, ел…

Между тем Унгхыр помазала медом рот чингай, рассказала, где найти Итаврид и что ей передать. Опустила голову фигура в знак повиновения и побрела в глубь тайги. А другие фигуры принесли Унгхыр и Володе ягоды, коренья и ключевую воду. Поели те и легли спать в маленькой травяной юрте под мерное поскрипывание бессонно бродящих чингай, которые дали слово не подпускать к ним Чернонда.

Володя долго не мог уснуть — все отгонял от себя страшные видения минувшего дня. Но даже когда заснул, все реяла перед глазами мохнатая паутина пугающих наваждений и фосфоресцировали зеленые жвалы паука…

Унырк

Володя проснулся от криков Унгхыр. Было темно. Рядом кто-то тяжело сопел. Метались, скрипя и бестолково стукаясь друг о друга, чингай.

— Что случилось? — воскликнул Володя и тут же ойкнул, потому что крепкие, будто железные, пальцы вцепились в него.

Забился, вырываясь, попробовал укусить державшую его руку, но чуть не заплакал от боли в челюстях: рука, похоже, тоже была защищена железом, и Володя едва не сломал зубы. Его стиснули так, словно он был бесчувственным поленом, и потащили куда-то. Отчаянные крики Унгхыр отдалялись, отдалялись, а потом и совсем затихли.

«Что, опять Чернонд какие-то гадости наводит?» — успел подумать Володя, прежде чем у него сильно закружилась голова и он впал в какое-то странное оцепенение.

Володе казалось, что несли его долго-долго! Уже забрезжило утро, когда его наконец выпустили из железных тисков и бесцеремонно швырнули наземь. Несколько минут он вообще не мог шевельнуться и только пытался справиться с головокружением и вздохнуть свободнее. Казалось, ребра выгнулись внутрь грудной клетки. Рядом кто-то громко сопел и топал.

Наконец Володя приподнялся. Глаза постепенно привыкли к полумраку.

Он был уверен, что его похитил Чернонд, и приготовился мужественно встретить злорадный взгляд шамана, приготовился к новым наваждениям, но перед ним стоял не Чернонд, а какое-то чудовище!

Оно было ростом с человека и немного походило на человека: с головой, руками и ногами, — но голова напоминала островерхую колоду, а руки и ноги — бесформенные толстые обрубки. Пальцы были, кажется, и впрямь железные. И железные колючки, будто волосы, росли на голове. На физиономии, которая была словно вырублена топором, торчал сучковатый нос. Рот был похож на трещину. Один глаз злобно светился посреди лба, другой — на подбородке.

Увидев его, Володя в очередной раз мысленно взмолился, чтобы все, что происходило с ним после аварии вертолета, было сном. Но это чудовище, конечно, самое ужасное, что только могло присниться!

Нет, не похоже оно ни на страшный сон, ни на глюк, навеянный Чернондом.

Оно было реально до отвращения, до тошноты!

Чудище, тяжело переваливаясь, ходило вокруг Володи.

— Ой-ой-ой! — бурчало оно. — Вижу, в селении чингай людей много. Ой-ой-ой! Жирный зверь пришел, вижу!

— Это я жирный?! — не выдержал Володя. — Ну, простите! Не видели вы жирных. Вот наш сосед Генка — это прямо-таки что-то неприличное. А меня мама всегда «скелетиком» ругает.

— Человеческое мясо — всегда сладкое мясо, — наставительно произнесло чудовище.

«Так это людоед! — догадался Володя. — Как его называли… унырк! Что же это будет, а?»

Он беспомощно огляделся.

Логово людоеда находилось в глубоком овраге. Сухая земля растрескалась. Кругом валялись белые обглоданные кости. Володя постарался убедить себя, что это звериные кости. Стены оврага отвесны, гладки. Очевидно, унырк выбирался наверх по свисающим вниз корневищам огромных старых лиственниц, росших по краю оврага, но сейчас он загородил эту «лестницу» спиной и не спускал глаз с Володи.

И никакого оружия, нечем защищаться! Валяется, правда, в углу тяжелая палка, но к ней не подберешься: людоед настороже — да и разве пробьешь палкой такую дубовую башку? Тут любая дубинка на куски разлетится.

«Неужели он меня сейчас съест? — в ужасе думал Володя. — Но этого же не может быть! Так не бывает!.. Может, это тоже призрак, которого навел Чернонд?»

Он подождал, поглядывая на людоеда. Не слишком-то похож он на призрака, вон как от него какой-то гадостью разит! Небось никогда не мылся… Нет, не призрак. А что, если уговорить его?

— Послушайте, — начал Володя дрожащим голосом, стыдясь того, что ему так страшно, — мне надо идти. У меня очень важное дело.

Унырк, точно не слыша, бубнил:

— Чую — человечьим мясом пахнет. Смотрю — старуха спит. Смотрю — мальчишка спит. Старухино мясо сухое, кости жесткие. На черный день приберегу, пока совсем ничего есть не останется. Мальчишкино мясо нежное, косточки хрустящие. Ой-ой-ой, вкусно поем!

— Да, конечно, так и будет Унгхыр дожидаться, пока ты придешь ее съедать, — проворчал Володя. — Давно убежала, наверное.

Людоед замолк. Что-то неповоротливо томилось в его башке.

— Куда она побежит? — невнятно спросил он. — Моя добыча — значит, ждать должна, пока приду и съем.

«Ох и тупица! — подумал Володя. — Ему, наверное, никто никогда не сопротивлялся — он и представить себе такого не может…»

И тут что-то зазвенело в голове, и ему снова показалось, как тогда, в лесу, будто кто-то нашептывал ему в ухо:

«Кор-р! Кор-р! Слушай меня, о человек! Это говорю с тобою я, Хозяин Зайцев. Меня послал твой брат помочь тебе. Запомни, о человек! У всех унырков самое слабое место — на шее сзади. Запомни, о человек, совет своего брата!»

«Хозяин Зайцев! — растерянно думал Володя. — А мой брат? Кто он? Я ж у мамы с папой один…»

И тут он вспомнил, как Унгхыр сказала, что его кровь смешалась с кровью чогграма. Люди нарочно смешивают кровь, когда хотят побрататься. Значит, они с чогграмом побратимы?!

Это же надо — из всех обитателей тайги побрататься ему привелось с самым страшным и кровожадным!

Судьба…

Но все же чогграм послал Хозяина Зайцев дать побратиму полезный совет. А вот интересно, в первый раз Хозяин Зайцев спасал их с Унгхыр по собственной, так сказать, инициативе — или тоже по просьбе чогграма, который здесь, видать, старший по званию?!

Но сейчас не это было самым важным. Сзади, на шее, как это ни смешно, находится «ахиллесова пята» унырка. Но как до нее добраться? «Надо заставить его наклониться!» — сообразил Володя.

Он еще раз огляделся. И подскочил к дубинке, прислоненной к стене оврага. Но до дубинки Володя не дотронулся, а опустился на четвереньки и начал пристально всматриваться в самую глубокую прорезавшую землю трещину.

Как он и ожидал, унырк оказался любопытным дураком. Неуклюже ковыляя, он подошел ближе. Володе стало снова страшно, прямо до дрожи, однако он пересилил себя.

— От меня еще никто не удирал, — на всякий случай предупредил людоед.

— Я и не собирался, — небрежно дернул Володя плечом. — Очень надо! Ешьте меня на здоровье. Только зачем вам такая худосочина? И зачем вообще было так далеко ходить за добычей, если под ногами у вас селение подземных людей?

Унырк тупо молчал. Наверное, он не мог представить себе такого чуда. И правильно. Ведь все это были выдумки чистой воды. Володя нагло, беззастенчиво соврал — но, видимо, напрасно. Унырк молча, тупо и недоверчиво глазел на него. Володя уже отчаялся было в своей затее, когда унырк своим чугунным, неподвижным голосом спросил:

— А как их оттуда достать?

Володя чуть не подпрыгнул: «Поверил!» И он с жаром начал объяснять:

— В селении деревянных идолов небесные люди выловили всех земных удочками…

— У меня нету удочки, — перебил людоед.

— Да ну ее! — отмахнулся Володя. — Надо, главное, трещину расширить — и все дела. Подземные люди совсем близко, их просто руками достать можно. Ну, давайте!

Наконец-то людоед наклонился. Он согнул свои ноги-обрубки и опустил к земле голову. И тут Володя схватил дубинку и изо всех сил шарахнул его по шее!

В миг, когда дубинка обрушилась на людоеда, Володя успел испытать прилив мгновенного ужаса: он никогда никого не убивал, а ударить так, сзади…

Он только тихо ахнул, когда людоед не упал мертвым, а мгновенно обратился в груду обугленных камней. Володя недоверчиво потыкал их дубинкой, опасливо пятясь, словно каждую минуту ожидал, что они, как в триллерах, снова соберутся угловатой, неуклюжей фигурой — и людоед оживет. Но камни лежали себе и лежали, и Володя уже собрался было отбросить дубинку, как вдруг из камней, зловеще шипя, показалась черная змеиная голова.

И правда что как в триллере!

Змею он припечатал тяжеленной дубинкой без всяких угрызений совести!

Немножко подождал — для верности.

Камни оставались камнями, и никакая гадость оттуда больше не лезла.

Володя удовлетворенно кивнул, отшвырнул дубинку и, вскарабкавшись по свисающим корням наверх, бросился прочь от логова людоеда.

Лодка Чернонда

Некоторое время Володя бежал как сумасшедший, пока не споткнулся о длинный голый корень и не растянулся во весь рост. Полежал, отпыхиваясь. И задумался: а куда он, собственно, бежит? Ведь он даже не представляет себе, в какой стороне осталось селение деревянных идолов, где искать Унгхыр. Она, наверное, уверена, что Володя погиб, и пошла одна в Куги-Рулкус. Он за эти несколько дней так привык к доброй, хотя и странной старухе, что почувствовал себя сейчас страшно одиноким. И совсем не у кого было спросить совета. Может быть, где-то неподалеку бродит добродушный и симпатичный Хозяин Зайцев, который дает такие полезные советы, но как его позовешь? Не встанешь же посреди тайги, не закричишь: «Хозяин Зайцев, встань передо мной, как лист перед травой?»

Смех один…

Володя лежал и смотрел в небо. Ему было видно, как солнце медленно-медленно перемещается. Крошечными такими своими солнечными шажочками! Оно перемещалось реально и конкретно слева направо. То, что солнце идет с востока на запад, знал, наверное, даже деревянный чингай! И Володька Зиновьев знал! Получается, солнце слева — восток, а справа — запад. А Володя отлично помнил, что селение Куги-Рулкус где-то в той стороне.

Значит, надо топать туда. Взять еще чуть правей от солнца и топать. Направить свои стопы, как выразился бы какой-нибудь Чингачгук Большой Змей. Или кто-то из этой же следопытской компании.

Интересно, не выронил бы Чингачгук томагавк из дрожащих рук, если бы ему довелось испытать то же, что Володьке Зиновьеву? Вообще-то тут, в этой диковинной стране, довольно интересно, хотя местами и дико страшно. Вот было бы что рассказать Валерке Черкизову, Юлечке Комаровой и Зойке Семеновой при встрече! Они там небось с тоски помирают на своих каникулах!

Идти по тайге всегда трудно. Высокий, частый подлесок, переплетение лиан, дикого винограда, причудливо торчащих корней… Дорогу преграждали то бурелом, то покрытые белым грибком кряжистые пни, похожие на огромных одеревеневших спрутов; их хотелось обойти стороной, и как можно дальше. Некоторые деревья, мрачно сомкнувшиеся кронами, Володя узнавал: лиственница, кедр, ель, аралия… Он и раньше бывал в тайге — настоящей, причудливой дальневосточной тайге, бывал с отцом, но здесь тайга была поистине дремучей, и рядом со знакомыми деревьями Володя с ужасом и восхищением видел совсем уж диковинные, невероятные растения: вот ствол, похожий на свившихся блестящих, темно-зеленых змей, ставших на хвосты; вот огромные папоротники, каждое перо которых шелестит по-своему и гнется в разные стороны независимо от порывов ветра; вот дерево, ствол которого словно бы раскален изнутри. Крона его так высока, что невозможно разглядеть листья, а до ствола, гладкого и как будто струящего холодный огонь, боязно дотронуться. Видел Володя и дерево с длинными, словно у корейского кедра, пучками серебристо-голубоватых игл, и каждая чешуйка его коры была другого цвета. Ствол переливался, словно самоцветный, и трудно было понять, радостно или печально на душе от этого зрелища, отвернуться ли поскорее хочется или смотреть и смотреть, не отводя глаз… Тихо было, только вдали, словно жалея кого-то, плакал филин.

Володя давно уже перестал понимать происходящее и задумываться, то ли он в другое время попал, то ли кусочек этого другого времени вмешался в сегодняшнюю жизнь. Скорее все-таки первое. Но он уже постепенно привыкал к чудесам этого мира и начинал любить некоторых его обитателей: Унгхыр, Хозяина Зайцев, чог… Нет, чогграма он любить не хочет, несмотря на то, что тот дважды спас его. А про Чернонда или людоеда и говорить нечего. Но, во всяком случае, все эти люди и существа постепенно перестали быть ему чужими. И сейчас он почти одинаково хотел бы попасть и на таинственный склон, где потерпел аварию вертолет и где, может быть, его еще разыскивают, — и в селение Куги-Рулкус.

Однако он не попал ни туда, ни сюда. Что-то остановило Володю. То ли звук, то ли предчувствие… На всякий случай он приник к земле, осмотрелся пристальнее. И увидел впереди, за деревьями, что-то светлое, искрящееся.

Это оказалось озеро. Или река? Хотелось верить, что он увидел то самое лесное озеро, которое надо преодолеть, чтобы выйти на мыс Тагг-ах. А там, судя по всему, и до Куги-Рулкус рукой подать.

Володя пополз вперед, к самому краю обрыва, который нависал над берегом. Он и сам не объяснил бы, почему ползет, а не идет, как шел раньше. Но, оказалось, правильно делал, что полз, потому что, едва он поднял голову из-за куста, как увидел смотрящего прямо на него… шамана!

Тот был не один. По песку брели Лунд и еще какие-то охотники. Они тащили к воде легкие, сделанные не то из шкур, не то из коры, лодки. В одной из таких лодок, на вид более прочной, чем остальные, уже спущенной на воду, стоял Чернонд.

Володя зажмурился, будто надеялся, что так можно скрыться от взгляда шамана. И правда — открыв глаза, он увидел, что Чернонд выбрался из лодки и неторопливо пошел по берегу куда-то в сторону.

Ура, он не заметил Володю! Шаман окликал своих спутников. Они тотчас бросали ношу и послушно бежали следом.

Наконец берег опустел. На нем валялись как попало лодки, а лодка Чернонда качалась на воде у самого берега! И в ней было весло!

Нельзя было терять ни минуты, чтобы не упустить удачу. Володя прыгнул с обрыва. В тот миг, когда ноги его ткнулись в рыхлый песок, ему вдруг послышался еле различимый плач чогграма, но тут же далекий голос смолк.

Володя с трудом побежал по песку.

Лодка шамана оказалась на диво легкой. Она была узкая, прогонистая, длинная, напоминающая индейское каноэ или оморочку^[18].

Грести в такой лодке, Володя читал, надо стоя, одним веслом, то с одного боку, то с другого. Сохранить равновесие, не опрокинуться оказалось невероятно трудно, потому что весло было коротким. Но гораздо хуже было то, что Володя увидел, когда на минутку разогнулся передохнуть: из тайги выходили Чернонд, Лунд и все остальные. Они именно выходили — не спешили, не бежали, не кричали угрожающе. Пересмеивались и презрительно глядели на остолбеневшего от их спокойствия Володю. Он ясно различал их лица, хотя отплыл довольно далеко от берега.

Лодка медленно колыхалась.

«Удирать скорей!»

Володя схватился было снова за весло, но тут шаман приставил ладони рупором ко рту и прокричал:

— Куа, куа, куа! — а потом еще что-то невнятное, и лодка под Володей качнулась очень сильно, как будто ее задела большая рыбина.

Володя испуганно схватился за борта, и тут произошло нечто совсем уж невероятное…

Он еще раньше приметил на боку лодки большую заплату причудливой формы. И вот теперь края этой заплаты засветились, а потом сквозь них начала просачиваться вода. И вот заплатка отделилась от борта и поплыла по озеру. При этом она перестала быть заплаткой. Это была теперь рыбина, плоская рыбина с темно-серой спиной и желто-розовым поросячьим брюхом. Посреди маленькой головки чернели два глаза.

«Это же камбала!» — узнал Володя. Он потрясенно следил за ней, а в это время в дыру мощно лилась вода. Рыба косо уходила в глубину…

«Разве камбала может жить в пресной воде?» — подумал Володя, как будто именно это было главнее всего. А когда он бросил взгляд на берег, то увидел, что Чернонд и его люди хохочут, наблюдая, как погружается лодка. Они прямо помирали со смеху!

«Так он меня все же заметил там, на берегу! — со стыдом и отчаянием подумал Володя. — Он все это нарочно подстроил!»

Конечно, Чернонд заранее знал, что произойдет, когда Володя возьмет его лодку: посреди озера заплатка-камбала уплывет, а оборотень пойдет ко дну. Так и случилось.

Володя тонул… Ужасно было то мгновение, когда он погрузился с головой. Вода плотно сомкнулась над ним, а вверх потянулась цепочка больших пузырей. Володя задержал дыхание, сделал несколько судорожных движений — подняться, всплыть, — но сил не хватило. «Вот теперь все, — подумал он медленно. — И никто никогда не узнает. И мама…»

В глазах стало темно, а в горле — горячо и сухо. Он знал, что нельзя открывать рот, но не смог сдержаться и вдохнул воду как воздух…

Берестяные кузовки Морской Старухи

Когда Володя очнулся, он тотчас вспомнил все, что с ним случилось. И очень удивился, что вообще очнулся! Он лежал в воде, а голова — на плоском, приподнятом над водой, но все-таки мокром камне. Об этот камень все время бились маленькие волны, их плеск приятным звоном отдавался в ушах.

— Ну, человек, островной зверечек, полегче тебе стало? — услышал Володя густой добродушный бас позади и приподнялся.

Сначала показалось, что там стоит Унгхыр, и он чуть не вскрикнул от радости. Но это оказалась совсем другая женщина: тоже старая, но очень высокая, крепкая, с распущенными густыми, тяжелыми седыми волосами, аккуратно переплетенными нитями водорослей, украшенных мелкими черными ракушками. Одета старуха была в диковинный наряд из серебристо-зеленоватых, в черных пятнышках, нерпичьих шкур. Она сидела на валуне, погрузив ноги в воду. Волны плескали ей на одежду, но ей это было как будто безразлично.

— Ой-ой-ой, чуть совсем не утонул ты! — покачала она головой и улыбнулась, сощурив длинные узкие глаза.

— Кто же меня спас? — спросил Володя, садясь на камень.

— Брат твой просил об этом. Да и зачем мне мертвый человек? Он тихо лежит, не смеется, не разговаривает. Куда веселее с людьми играть, когда они приходят на берег, сети закидывают, кунжу ловят.

— Кунжа? А это что — рыба такая?

Старуха глянула на него лукаво:

— Разве не знаешь рыбу кунжу? Она может превратить мальчика во взрослого охотника, все равно как сердце лося, если съесть его. Много-много разных жителей морских помогает вам, людям. Касатка спасет, если тонуть человек в море будет. Но и человек никогда не тронет ее, а если буря выбросит касатку на берег, то ее торжественно похоронят. А там, где ловится рыба гой, ее голова на шесте в окружении священных стружек инау на берегу стоит. Когда добрые боги хотят весть людям передать, они гой посылают. Сама сколько раз посылала…

— А вы, что ли, тоже богиня? — без особого удивления спросил Володя: старуха не простая, сразу видно!

Она сидела, упершись в колени ладонями, подняв плечи, и усмехалась.

— Морской Старухой меня зовут, — проговорила она. — Хозяин Моря, покровитель всего живого, — мой прадед.

— Значит, вы и под водой можете дышать, и на воздухе, как Ихтиандр, человек-амфибия?

— Этого почтенного человека я не знаю, — вежливо ответила Морская Старуха, — но мне дышать везде легко. Люблю я и на берегу сидеть, ночью смотреть на звезды — они как мальки, что в черном небесном океане плавают. И слушать люблю, как довольные волны о берег плещут, а у ног моих рыба выходит из тинистых глубин…

— Это море? — спросил Володя, указывая на водную гладь.

— Это мое озеро, — пояснила Морская Старуха. — В море волна играет — мой амбар раскачивает, чумашки опрокидывает, икру в песок рассыпает, поэтому я весь припас тут держу…

Володя с недоумением посмотрел на нее.

— Говорил твой брат, когда спасти тебя молил, что ты нездешний, — вдруг сказала Морская Старуха. — А я не верила. Теперь вижу — правду он сказал. Но откуда же ты? Из каких людей? Не горный ты человек, не лесной. Небесный, значит?

Володе уже порядком надоело отвечать на этот вопрос, и он спросил в свою очередь:

— Почему вы думаете, что я нездешний?

— Потому что вижу: ты не знаешь про амбар Морской Старухи, про то, что в ее берестяных чумашках хранится, не знаешь.

— Не знаю. А что там хранится?

Вместо ответа Морская Старуха поднялась и пошла по отмели в глубину. Володя смотрел ей вслед. Погрузившись почти до плеч, она обернулась, недоумевая, почему он не идет за ней, и приглашающе махнула было рукой, но в этот момент послышался вдали еле различимый жалобный стон, и Старуха, охнув, всплеснула руками.

— Ой-ой-ой, все рыбки-мысли уплыли из сетей моей головы! — воскликнула она. — Спасибо, твой брат напомнил, что не водный ты человек.

Она вернулась, села на свой камень и, размотав пояс — это была веревка, сплетенная, по виду, из водорослей, — принялась быстро-быстро, как фокусник, крутить концом этой веревки в зеленоватой воде. Та сначала замутилась, забурлила, а потом необычайно прояснилась, и Володя увидел далеко-далеко, в глубине, какое-то просторное строение вроде большого сарая — наверное, это и был амбар Морской Старухи, — а вдоль стен стояло то, что она называла чумашками, — большущие берестяные короба без крышек, наполненные до краев то ли зерном, то ли мельчайшими камешками. Но, приглядевшись, Володя понял, что это — икринки! Рыжие меленькие, блекло-зеленоватые, черные, тускло поблескивающие, как порох; а вот и знакомая лососевая икра — красно-янтарная, крупная…

— Видишь, какое богатство у меня хранится! Сколько икринок брошу в море, столько и рыбы уродится.

— Вот это да! — только и вымолвил Володя.

Морская Старуха между тем опустила в воду два плоских камешка и стукнула ими друг о друга. Тотчас в подводный амбар вплыли две длинненькие, узенькие, розовато-золотистые рыбки необычайной красоты, с черными хвостами и плавниками. Они хлопотливо зашныряли вокруг большого короба с самой крупной икрой, потом отплыли рядышком, плавник к плавнику, а на их округлых спинках стояла небольшая чумашка с икрой.

«Осетры тут приплывают и без крика поднимают крепко ввязнувший в песок с перстнем красный сундучок», — неизвестно почему вспомнил Володя строки из «Конька-горбунка», хотя это были вовсе не осетры, а какие-то неведомые рыбки.

Морская Старуха между тем погрузила руку в воду и приняла у рыбок их ношу. Выпрямившись, поставила чумашку в небольшой туесок с плетеной ручкой — с такими словно бы игрушечными корзинками сказочные Машеньки ходят по грибы, по ягоды! — и подала туесок Володе:

— Возьми, пригодится. Когда найдешь тех, кого ищешь, брось эту икру в воду на месте удара большой волны. У них там беда — Чернонд прислал своего чингай бросить в море рядом с селением дохлую касатку. А это большой грех перед морскими жителями! Вся рыба, обидевшись, ушла от селения. Летом охота плохая, да и живут в Куги-Рулкус больше рыбой. Трудно стало. Голодать начали скоро. Надо людей выручать. Донесешь?

— Конечно! — пообещал Володя, беря драгоценную ношу.

— Сейчас иди все прямо, все прямо — и ничего не бойся, что бы с тобою ни случилось, — сказала Морская Старуха. — Твой брат тебя охраняет.

— Спасибо! — поклонился Володя — точь-в-точь как Унгхыр кланялась Хозяину Зайцев. — И вам спасибо, и моему… брату…

Морская Старуха довольно улыбнулась:

— Со счастьем иди!

Новые кошмары

Володя почти бежал по тайге. Не обращал он теперь внимания ни на темные тени, ни на таинственные шорохи. Но вовсе не потому, что после слов Морской Старухи «Твой брат тебя охраняет!» перестал бояться. Он хотел поскорее оказаться с людьми, под их защитой, подальше от страшного чогграма.

«И вовсе ему не с чего, — думал Володя сердито, — пылать ко мне такой уж благодарностью. Что я особенного сделал? Ну, вытащил стрелу. Да знал бы вообще, какое он чудовище, — бежал бы от него… Но почему к чогграму так по-доброму относятся и Хозяин Зайцев, и Морская Старуха? Или все эти божества и чудища друг за дружку стоят, или… А может, чогграм обо мне заботится потому, что я ему, чуть ли не единственный из людей, помог? Может, он привык, что люди его гоняют, хотят убить? Может, это люди первые чогграмов истреблять начали, а не чогграмы людей? И они просто защищаются?»

Эта неожиданная мысль заставила его остановиться. В жизни вообще все запутанно, а в жизни здешних обитателей — и того больше.

Володя стоял, задумчиво пиная покрытый голубовато-зеленым мхом ствол мощной осины, когда почувствовал, что за спиной кто-то есть. Он быстро обернулся.

Перед ним стояла Унгхыр!

— Ох! — выдохнул Володя. — Это вы!

Она стояла молча, такая бледная, что Володя даже испугался:

— Что с вами? Вам плохо? Вы за меня беспокоились?

Унгхыр молчала, чуть покачиваясь, словно еле держалась на ногах. Володя приобнял ее одной рукой:

— Да вы посидите! Присядьте! Давайте отдохнем!

Унгхыр повисла на нем, и Володя поразился, что почти не чувствует ее веса. Она была совершенно измучена, руки тряслись, и вдруг слезы выступили на ее глазах. Володя заметил, что она с мольбой смотрит на туесок, который Володя держал в другой руке.

Губы ее шевелились, и Володя понял, что Унгхыр умирает от голода.

Честно говоря, он и сам ужасно хотел есть. А это все же икра… Красная икра — замечательно вкусная штука. Вдобавок в ней море полезных веществ. Даже гемоглобин есть! Икра мигом восстанавливает силы. Неизвестно, сколько еще идти до селения Куги-Рулкус! Унгхыр вон еле живая, да и сам Володя обессилел. Сейчас они поедят икры и пойдут дальше.

Он уже начал было доставать чумашку из туеска, но вдруг вспомнил, что рассказала Морская Старуха:

«У них там беда — Чернонд прислал своего чингай бросить в море рядом с селением дохлую касатку. А это большой грех перед морскими жителями! Вся рыба, обидевшись, ушла от селения. Летом охота плохая, да и живут в Куги-Рулкус больше рыбой. Трудно стало. Голодать начали скоро. Надо людей выручать».

Нет, надо как-то потерпеть, решил Володя, с усилием отрывая взгляд от икры.

— Это надо людям отнести, — пояснил он, виновато глядя на Унгхыр. — У них там голод, их надо спасать!

Унгхыр не возразила ни словом — она только смотрела и смотрела на Володю, но взгляд ее был выразительней слов: «А у нас не голод? Нас не надо спасать?»

У Володи ну просто сердце заболело! Он не мог больше смотреть на Унгхыр, отвел взгляд — да так и ахнул от радости, заметив между деревьями знакомый алый промельк.

Это цветет сарана! Ее там много, целая поляна! Можно нарыть корешков и поесть!

— Смотрите, сарана! — вскричал он. — Пойдемте скорей туда!

Унгхыр слабо качнула головой, словно показывая, что не может идти.

— Я принесу, принесу! — закивал Володя, ставя на траву туесок. — Только вы, пожалуйста, не ешьте икру, еще чуть-чуть потерпите!

Но Унгхыр смотрела на чумашку Морской Старухи с такой жадностью, что Володя понял: не выдержит! Тогда он, чувствуя себя ну просто последней пакостью на земле (эта добрая бабуля ему жизнь не раз спасала и столько с ним нянчилась, а он от нее еду прячет!), побежал на поляну, не выпуская туеска из рук. Поставил его рядом с собой и принялся рыть землю небольшим сучком, напомнив себе, что от клубенька нужно будет отделить пару-тройку долек и снова посадить, чтобы не оскудевала тайга даже в малой малости, как говорила Унгхыр.

Какой-то шорох привлек его внимание… Володя покосился в сторону и увидел, что туесок уползает от него по траве, как живой!

Ерунда, живых туесков не бывает, да и этот не ожил: его тащила какая-то длинная веревка… нет, это была не веревка, а змея, светло-коричневая и морщинистая змеища! Она вцепилась в ручку туеска пастью и волокла его за собой, а тело ее… а тело ее, с ужасом заметил Володя, торчало из рукава халата Унгхыр!

Это рука Унгхыр стала змеей, вот что! Она вытянулась довольно далеко — до самой полянки, а теперь втягивалась обратно в рукав.

Володя в ужасе вскрикнул, потом прыгнул вперед и вцепился в туесок.

Змея разжала пасть и стремительно вползла в рукав, вновь приобретя вид нормальной руки, только вместо пальцев все еще была змеиная голова, из пасти которой злобно и стремительно показывался язычок.

Унгхыр… нет, это была не Унгхыр! Это был Чернонд, который на глазах Володи превращался из Унгхыр в себя, и Володя видел все этапы этого превращения: лицо Унгхыр расплылось, потом съежилось и стало лицом Чернонда, тонкая фигура старухи увеличилась, раздалась в плечах и стала фигурой Чернонда, ее поблекший халат — его черным одеянием, ее седые волосы, заплетенные в косу, — его космами. И вот уже вполне преображенный Чернонд стоял перед Володей — только из рукава по-прежнему торчала змеиная голова.

Надо было испугаться… то есть нельзя было не испугаться, но Володя испытал сейчас огромное облегчение: это была не Унгхыр! Какое счастье! Она не змеерукое чудовище! И он не уморил ее голодом! И не совершил преступления перед другими голодными людьми! Володя все же принесет им спасительную чумашку Морской Старухи!

Если получится, конечно… потому что Чернонд преграждал путь и, похоже, сходить с него не собирался.

— Я не трону тебя, звездный человек, если ты отдашь мне это! — Чернонд протянул руку, и змея снова начала вытягиваться из его рукава.

Володя отпрянул. Чернонд с досадой тряхнул рукой, и змеиная голова превратилась в кисть его руки.

Теперь он пальцем показывал на туесок.

Володя вспомнил: этот палец только что был змеиным языком…

И покачал головой: не отдам!

— Смотри на меня! — приказал Чернонд тихо, хотя Володя и так не сводил с него испуганных глаз.

Голова вдруг ужасно заболела, особенно виски заломило, и перед глазами все померкло, а потом темнота разошлась — и Володя увидел… вертолет!

Тот самый, на котором они летели. Люди в форме МЧС бродили вокруг, и дед, мрачный, похудевший, с отчаявшимся хмурым лицом, стоял рядом с одним из них и что-то говорил ему, словно убеждал в чем-то.

— Дед! — заорал Володя — и все исчезло, остался только он, сжимающий в руках туесок, и стоящий напротив Чогграм.

Володя заметался, оглядываясь — нет, это было только видение. Одно из тех наваждений, на которые такой мастер шаман Чернонд!

— Ты видишь, я могу проникать в твои страхи и в твои самые заветные желания, — сказал Чернонд. — И я знаю, где находится летающее и рычащее существо, которое носит в своем чреве людей другого племени. Эти существа иногда появляются над тайгой — и тотчас исчезают. Наверное, их небесные тропы иногда пересекаются с нашими тропами… Но я великий шаман Чернонд! И я могу с помощью своих камланий прослеживать их путь. Я знаю, куда ты стремишься, и могу отвести тебя на Восточный склон. Только ты должен мне кое-что отдать…

У Володи пересохло в горле.

Еще вчера он радостно закричал бы: «Веди! Скорей веди меня туда!»

Но те двое суток, которые он провел в тайге, не прошли бесследно.

— Я тоже кое-что знаю, — тихо сказал он, исподлобья глядя на Чернонда. — Я знаю, чего ты хочешь. Тебе нужно, чтобы я отдал вот это? — Он слегка качнул туеском, который держал в руке.

Меж нависших прищуренных век Чернонда словно молния блеснула!

Он слегка кивнул.

— Но зачем? — зло спросил Володя. — Неужели ты не пробовал раньше икры? За всю жизнь ее еще не наелся? Да у вас в юртах целые бочки стоят с икрой, я сам видел! Или… ты хочешь довести до конца начатое?

Чернонд недоумевающее поднял брови:

— Что это ты лепечешь, оборотень? Что я хочу довести до конца?

— Ты ведь нарочно бросил дохлую касатку близ селения Куги-Рулкус, чтобы люди оголодали, чтобы склонились перед тобой и отдали Иту в жены, да? И теперь не можешь угомониться, тебе невыносимо, что у них будет добыча, будет еда… Ты хочешь держать в руках жизнь и смерть всех людей — но это подло и жестоко! Это какой-то фашизм! Понимаешь?

Вряд ли Чогграм мог понять, что такое фашизм, но смысл Володиных слов он отлично понял, и такая злость исказила его лицо, что Володя попятился.

И вовремя, потому что Чернонд резко вытянул руку — и змеиная голова вылетела из его рукава! Но теперь у змеи были фосфоресцирующие паучьи жвала, из морщинистого смуглого туловища ее тянулись еще две паучьи конечности… в тех самых омерзительных паучьих «рукавичках».

И этот чудовищный, парализующий страхом гибрид неумолимо придвигался к Володе, заставляя его пятиться. Он не оглядывался, но догадывался, к чему приближается, что у него за спиной. Сухое дерево, покрытое острыми, как ножи, смертельно-острыми сучьями!

«Это все призраки, — твердил он себе, — наваждения!» Но в утешительные слова верилось слабовато.

— Отдай… — просвистела змеиная пасть.

— Отдай… — клацнули жвалы.

— Отдай! — крикнул Чернонд.

У Володи задрожали руки, а пальцы похолодели так, что он уже не владел ими. Да они же вот-вот сами разожмутся и выпустят ручку туеска!..

И в это мгновение далекий звук достиг его слуха. Сначала это был жалобный плач, словно потерявшийся котенок или щенок звал свою мать, но постепенно в него вплетались грозные нотки, и вот уже он напоминал рычание стаи волков, а может быть, даже тигров!

Змея отпрянула от лица Володи, и неодолимая сила, толкавшая его назад, враз ослабела.

— Твой брат… — просвистела змея голосом Чернонда. — Твой брат погубил мою любимую Хонглик! Рано или поздно он погубит и тебя! Ты никогда не вернешься в свое племя! Железная птица умчалась без тебя!

И Володя вдруг увидел, как понурый, вдвое постаревший и еще больше поседевший его дед, поддерживаемый двумя людьми в форме МЧС, поднимается в кабину вертолета. Дверца захлопнулась… Начал вращаться винт…

— Нет! — закричал Володя. — Нет! Подождите меня!..

Страшное видение рассеялось.

Он стоял один в тайге. Чернонд, змея и паук исчези. Туесок был крепко прижат к груди.

Да зачем ему нужен этот туесок?! Да вот он сейчас как выбросит эту ерунду, из-за которой лишился возможности вернуться! Что ему до каких-то…

Володя не успел додумать.

— Это ты звездный человек? — послышался за его спиной тихий голос.

Володя порывисто обернулся.

Перед ним стояла девочка. Да, обыкновенная девчонка. Две косы, длинные узкие глаза, круглое лицо с маленьким ртом. Она была вообще-то довольно хорошенькая… Высокая такая, ростом, наверное, с Володю, одетая в халат из тускло мерцающей материи. Смотрит внимательно, заботливо. Волосы у нее черные, блестящие, как лакированные, в косы заплетены гладенько-гладенько! Ресницы пушистые, длинные. А платье ее как-то чудно шелестит, будто само с собою шепчется. Да оно, никак, из рыбьих перламутровых кож сделано! И по подолу малюсенькими ракушками украшено. Красиво!

— Тебя зовут Во-ло-дя? — забавно, как Унгхыр, растягивая его имя, спросила девочка.

И тут же он догадался, кто перед ним.

— Да. А ты — Итаврид, Ита — Загадка?

Девочка кивнула, не сводя с него глаз.

— Значит, Унгхыр, эта добрая бабуля, тебя нашла?

— Нашла. А еще раньше к нам в селение пришел деревянный чингай, и его стружки инау сообщили, что шаман желает нам зла. Мы с отцом сразу на нарты еду, оружие погрузили и ушли из селения на побережье. Зачем из-за нас другие должны бояться? Пусть Чернонд нас теперь поищет! А потом пришла Унгхыр и сказала, что тебя унес унырк, но она верит, что ты спасешься, потому что у тебя есть брат среди лесных людей.

Володя слегка кивнул. Говорить о чогграме не хотелось: не шли из памяти шамана слова о том, что «брат» когда-нибудь и его погубит… К тому же вдруг испугается Ита, убежит — куда он тогда денется? Но она взяла его за руку:

— Пойдем к отцу.

И они пошли по тайге.

Зубы чогграмов

Уж как обрадовалась Володе Унгхыр! Она обнимала его и быстро, мелко чмокала в макушку, что-то ласково шепча, поглаживая его взъерошенные волосы. И Володя обрадовался. У него даже немного на душе стало легче! Он прижимался к Унгхыр, как будто это была его родная баба Люба, которая жила в Нижнем Новгороде, или бабушка Саньпак, к которой, в Прибрежное, он так и не долетел…

И теперь уже не долетит?.. Неужели Чернонд сказал правду?!

Слезы так и накатывались на глаза, но Володя сдерживался изо всех сил, чтобы не омрачить радости Унгхыр. Да и стыдно было плакать, когда на него неотрывно смотрит Ита… девочка по имени Загадка!

Пусть думают, что у него мокрые глаза от того, что растроган встречей с Унгхыр.

Ведь он и по правде растроган!

— Верила, знала, что еще увижу тебя, — счастливо улыбаясь, говорила Унгхыр, — но все равно боялась — а вдруг погубит тебя проклятый унырк. Как спастись тебе удалось?

Володя рассказал, как шел по тайге, как чуть не утонул вместе с лодкой Чернонда. И о встрече с Морской Старухой поведал. Только о новых наваждениях Чернонда промолчал. О призраке голодной Унгхыр, о змееглавой руке… И о том, что видел, как улетел вертолет.

Подал Унгхыр заветный туесок.

Унгхыр, увидев чумашку с икрой, поглядела на Володю с такой горячей благодарностью, что ему стало неловко.

— О, если бы ты знал! — пробормотала старуха. И радостно закричала: — Ита! Марг!

Из-за деревьев выбежала, отбрасывая за спину косы, Ита, которая ушла, чтобы не мешать встрече Унгхыр и Володи. Следом появился высокий человек. Его седоватые волосы были аккуратно собраны в косу, лоб охватывал неширокий, но странно неровный, словно обгрызенный каким-то зверем, ремешок.

— Гости приехали! А я ничего не знал! — обратился он к Володе приветливо.

Володя смущенно поздоровался, с любопытством поглядывая на ремень. Повернувшись к Унгхыр, охотник почтительно спросил, зачем она позвала их. Вместо ответа Унгхыр показала на икру.

— Это Морской Старухи дар, смотрите! — вскрикнула она, чуть не плача от радости.

Марг и его дочь переглянулись. Ита прижала ладони к груди и низко-низко поклонилась Володе, а Марг крепко, как взрослому, пожал ему руку, а потом чуть ли не бегом направился к берегу. Там врезался в море утес, и волны, ударяясь о него, рассыпались тысячью пенных брызг.

«Место удара большой волны», — вспомнились Володе слова Морской Старухи.

Марг взобрался на камни и бросил в воду всю икру прямо с чумашкой. Несколько минут он пристально смотрел вниз, а потом, обернувшись, замахал руками. Унгхыр, Ита и Володя наперегонки побежали к нему. Скользя на мокрых, блестящих камнях, Володя допрыгал до Марга и тоже вгляделся в зеленые крутые волны.

Вода была чиста и прозрачна настолько, что виднелись узоры камешков на дне. И над их серыми пятнышками Володя разглядел какие-то прозрачные тени. Сначала подумал — рябь от солнца, но непонятных силуэтов становилось больше и больше. Это были мальки! Да какие там мальки — они на глазах превращались в крупных рыб. Их становилось так много, что не видно уже было цвета воды.

Марг свесился с камня и прямо руками выхватил одну рыбу — живую, трепещущую — из воды. Она походила на кету, огромную кету.

Ита, хохоча, прыгнула на берег и побежала собирать плавник для костра, выкрикивая:

— Спасибо, спасибо, Морская Старуха!

Володя кинулся помогать. Он был так же счастлив, как и остальные. К тому же проголодался здорово, и не раз, пока бродил по тайге, появлялась мысль подкрепиться этой икрой. Но сейчас очень радовался, что не сделал этого. Он собирал сухие ветки и тоже выкрикивал:

— Спасибо, спасибо, Морская Старуха!

Рыба билась, играла в волнах, и несколько серебристых косяков уже уходило в сторону Куги-Рулкус.

В этот вечер долго сидели у костра. Володя снова и снова рассказывал о своих приключениях, но опять не упомянул ни словом о самом страшном. Зато очень старательно живописал, как покончил с унырком. Искры восторга так и плясали в глазах Иты. Может быть, конечно, это было отражение искр костра? Ну Володя предпочитал так не думать!

Узнал он и о жизни Марга и Иты. Мать девочки давно умерла. Когда Чернонд в первый раз посватался к Ите, Марг прогнал его, пригрозил прибить, но понял, что шаман не оставит их в покое. Так и случилось, а потому весть, принесенная чингай, не застала отца и дочь врасплох.

— Шаман плохой человек, — задумчиво глядя в огонь, сказал Марг. — Все люди для него — дрова, из которых он жжет свой костер. Но кому станет тепло и светло от такого костра?..

Скоро Унгхыр с девочкой ушли спать в шалаш. А у Володи сна не было ни в одном глазу. Он смотрел в огонь — и видел то маму, которая махала вслед ему и деду, шедшим к вертолету, то деда: с какой тревогой взглянул тот на внука, когда вдруг перестали вращаться лопасти вертолета!.. Мелькали черные крылья тахть, светились красноватыми угольками их печальные глаза. Прыгал как ошалелый Чернонд, обращался в груду черных камней унырк, зеленоватые волны плескали на одеяние Морской Старухи, смеялась Ита, искры восторга сияли в ее глазах… Но все это то и дело заслонялось желтыми глазами чогграма.

Володя вздрогнул, отвел взгляд от костра. Марг набросил ему на плечи мягкую, хорошо выделанную тюленью шкуру, поправил на лбу свою странную, словно обгрызенную, повязку и, перехватив любопытный взгляд Володи, объяснил:

— Это следы зубов чогграмов. Мой амулет. Хранит он меня на охоте, от всех бед остерегает.

Володя тотчас вспомнил рассказ о храбром охотнике, который видел чогграмов и остался жив. Да, его звали именно Марг!

Марг усмехнулся:

— Вот этим ремешком давным-давно дразнил я чогграмов. Но ни один из них не стал моим братом…

Струхнул Володя. Эти люди ненавидят чогграмов. Что, если они возненавидят и «брата» этого чудовища?

Но Марг смотрел на него не зло, а задумчиво:

— Много чудес, знаю, бывает в жизни. Мало, ой как мало понятно человеку! Не надо спешить осуждать кого-то, если не знаешь всего, что и как было. Унгхыр тебя любит, ты наш гость — живи и ничего не бойся. Но помни: опасны зубы чогграмов! Вот послушай, что рассказывают старые люди…

Давно это было. На берегу таежной протоки нивхи расположились. Рыбаки, охотники. Промышляли рыбу, ловили силками, из волос сплетенными, длинноклювых кроншнепов. Вечер близко подходил. Ко времени падения солнца вытащили они свои лодки на берег, шалаш сложили. Глазастый огонь разожгли. Еду сготовили. Проголодались все, но ели не спеша. Старшие молодых учили: «Немного съев, отдохните. Затем еще немного съешьте. Разом много нельзя».

И вдруг вдали щенячий плач послышался. Но откуда в таежной глуши собаке взяться? И не одной собаке, а несколькими?..

«Айть! — крикнул старый охотник. — Чогграмы!»

Да, это стая чогграмов надвигалась…

Страх людей с земли поднял, как резкий осенний ветер опавшие листья вздымает. К лодкам все бросились. Изо всех сил на весла налегли и вмиг на середине протоки очутились. Понеслись по течению, подальше от этого страшного места…

Много дней спустя решились все-таки на свой стан приехать, оружие собрать. Вернувшись, увидели: ничего не осталось от их вещей. Все, что человеком пахло, звери уничтожили, даже ремни от ружей, даже ветки, из которых шалаш был сложен. Одежда пропала. А железный топор на солнце блестел, словно прозрачный камень. И ни кусочка от топорища не осталось. Это поработали зубы чогграмов.

Укрощение бури

Давно Володя не спал так спокойно, как в эту ночь. Крепко-крепко! И не тревожили его сон ни чогграм, ни унырк, ни шаман. Володе снилось, что он вместе с Маргом, Унгхыр и Итой летит на вертолете в Прибрежное и с высоты различает внизу фигуры бабушки, деда и мамы. Но что это? Зеленое поле небольшого аэродрома вдруг покрылось студеными сугробами. И холодно-холодно стало! Володя обхватил плечи руками, пытаясь согреться, и… проснулся.

Но теплее не стало. Снаружи что-то свистело, грохотало. Володя выбрался из шалаша.

Низкий ледяной ветер рвал ветви со стенок, разметал по земле кострище, кружил в воздухе пепел. Унгхыр и Ита, скорчившись, прижимались друг к другу. Марг старался укрепить стены шалаша камнями, но было поздно: сильным порывом шаткое строеньице повалило, а потом поволокло по берегу.

— В тайгу! — крикнул Марг. Голос охотника был почти не слышен за шумом ветра, но он показывал в сторону леса, и все его поняли.

Однако туда еще надо было добраться! Такого урагана Володя в жизни не видывал. Вихрь пригибал людей к земле, как хилые деревца. Володя попытался ползти. Так оказалось легче сопротивляться ветру, но берег-то был весь усыпан крупной острой галькой… По ней много не проползешь. Кое-как, ободрав руки и разорвав одежду, они преодолели несколько метров и укрылись за огромным валуном.

А ветер усиливался. Мелкие камешки, как пули, со свистом резали воздух. Володе казалось, что и их защитник валун уже начинал недовольно поскрипывать, раскачиваемый шквалом.

— Это поет Северная Женщина! — в самое ухо Володе прокричала Ита.

— Кто? — не понял он.

— Северная Женщина! От ее дыхания образуется ветер. Чем громче она поет, тем ветер сильнее.

«Нет, — хотел сказать Володя, — это циклон, шторм», — но тут же понял, что ошибается: ураган шел не с моря. Волны, подхваченные им, кипели вдали от берега, и пахло не крепкой солью, а дымом. Да, со стороны тайги сильно тянуло дымом!

— Пожар! — испуганно крикнул Володя, дергая Иту за рукав. — Тайга горит!

Девочка потянулась к отцу. Но тот уже привстал на коленях и сильно втягивал ноздрями воздух.

Унгхыр напряженно смотрела на Марга.

— Не пожар? Чага? — спросила она, и тот кивнул. Лицо его было встревоженным и злым.

Что такое чага, Володя, конечно, знал. Это такой гриб-паразит, нарост на березе. В тайге много чаги. Кажется, она целебна, но от чего ею лечат, Володя припомнить не успел, потому что Марг, сжав кулаки, выкрикнул: «Проклятый Чернонд!»

Опять Чернонд?! То он насылал огонь без дыма, а теперь дым без огня!

Старая Унгхыр пояснила:

— Шаман знает, что мы все здесь, он задумал погубить нас. Это вовсе не Северная Женщина поет, а Чернонд бурю насылает. Тлеющую чагу раздувая, злые заклинания говорит…

«Ну и пусть себе старается, — подумал Володя. — Подует-подует ветер, да и перестанет. Чего они так испугались?»

Ветер крепчал. Уже летели со стороны тайги сломанные, как спички, ветви, мелкая галька. И, что еще хуже, мимо со свистом проносились крупные камни. «Неужели тоже ветер?» — удивился Володя, но тут же понял, что их забрасывают камнями Чернонд и его приспешники. Из-за валуна носа нельзя было высунуть. А хотелось есть. И пить. И Володя понял тревогу взрослых: а если ураган продлится несколько дней или недель? У них нет ни воды, ни пищи. Есть, правда, нож Марга и лук со стрелами — но зачем все это? В какую дичь стрелять, если все живое затаилось?

Но Марг, неловко притулившись боком к валуну, чтобы больше спасительного пространства оставалось для других, вдруг потянул к себе колчан. Он выбрал стрелу и, пошарив в мешочке, висевшем на поясе, вынул наконечник — необычной формы, похожий на двузубую вилку. Насадив наконечник на стрелу, Марг самым кончиком ножа осторожно застругал ее с обоих концов. Положив все это на землю и придавив камнем, чтобы не унес ветер, он вынул кремень, огниво, трут и жестом приказал всем наклониться — загородить огонь от ветра. Володя никак не мог привыкнуть к такому способу добывать огонь и, сколько ни пробовал вчера, так и не смог запалить трут. Сыпались бестолково искры — крупные, точно звезды, — и все. А Марг поджег трут с первого раза. Откромсав ножом его тлеющий кусочек, прикрепил его между стружками наконечником стрелы. Володя с любопытством наблюдал за всем, то и дело протирая глаза, запорошенные песчаной пылью, — воздух был густым и серым.

Марг покрепче уперся коленями в землю, натянул тетиву и, быстро подняв лук над валуном, пустил стрелу к лесу. Он тотчас же опрокинулся навзничь, сбитый порывом урагана, но никакого вреда себе не причинил. А Володя…

А Володя, как и всякий мальчишка, при котором стреляют, должен был непременно увидеть, попал или не попал Марг, а главное — куда он стрелял.

Забыв об осторожности, он вскочил во весь рост, но ничего не успел разглядеть, потому что получил удар по голове и тяжело рухнул навзничь. Его задело одним из брошенных врагами камней. Володя потерял сознание и уже не увидел, как ураган медленно, словно нехотя, начал слабеть: помогло старинное, заповедное средство «убить бурю», — а потом ветер и вовсе прекратился.

Из тайги неслись проклятия шамана, который не думал, что Марг знал способ укрощения бури стрелой. А Унгхыр в ответ на его полные ненависти возгласы прокричала гневно:

— Клянусь, Чернонд, из-за того, что ты причинил зло «звездному человеку», никогда не узнать тебе, где растет голубая лилия! Со мной умрет эта тайна!

Тайны тайги

«Звездный человек» не приходил в сознание несколько дней. Марг тем временем очистил от камней небольшую пещерку у подножия утеса, и беглецы теперь прятались там. Берег был у них как на ладони, и шаман при всем желании никак не смог бы подобраться к пещерке тайком. Унгхыр и Ита не отходили от Володи — но чем они могли помочь?

Унгхыр все время тихо горько плакала и твердила:

— Ему нужна луковица голубой лилии, чтобы выздороветь.

Но тайное заветное место, где росла голубая лилия, было отсюда во многих днях пути, а в тайге рыскали проклятый шаман и его слуги, поэтому Марг не отпустил старуху, хотя она полюбила «звездного человека» как родного и для его спасения была готова на все.

А Володя неподвижно лежал в углу пещеры. Иногда до него доносились звуки окружающего мира: голоса людей, скрежет гальки, плеск волн или крики чаек, но от всего этого начинала нестерпимо болеть голова, и он рад был снова заблудиться в сером тумане беспамятства. Впрочем, иногда этот туман словно бы рассеивался, Володе виделись странные картины… Они казались куда более реальными и осязаемыми, чем сны, и Володя часто вспоминал их потом, долгое время спустя, и не знал, бред то был или явь.

Однажды Володя очнулся. Или это только почудилось ему?

Голова не болела. Он был один — ни Иты, ни Унгхыр рядом. Нет, кто-то еще находился в пещерке… Незнакомое существо неслышно подошло и легло рядом, как любят лежать собаки: подогнув задние лапы, вытянув передние и умостив на них голову, глядя снизу вверх, отчего его круглые желтые глаза казались по-человечески печальными.

Наконец-то Володя снова увидел его! И сразу узнал… И еле смог скрыть страх. Лежал молча, глядя в сторону. И чогграм молчал.

Много времени прошло. В пещерку вошла Ита. Володя встрепенулся, но она почему-то не заметила ни его открытых глаз, ни лежащего рядом чогграма. Наклонилась — ее длинные косы упали Володе на грудь, — пристально поглядела в его лицо и, грустно покачивая головой, вышла.

У входа в пещерку потрескивал костер, пахло ухой.

Наконец Володе надоело молчать.

— Знаешь что… — начал он и замялся, не зная, как обратиться к этому зверю.

— Говори, брат, — отозвался чогграм.

Володя впервые слышал его голос таким — то медленным, хриплым, то торопливым и высоким, как визг.

— Скажи… — Володя решил не называть его никак. — Почему ты так ненавидишь людей? Почему ты их убиваешь?

— Давным-давно, — начал чогграм, — еще когда лебеди не умели летать, нас, чогграмов, было много в тайге. Все тогда жили вместе, как братья: тигр и медведь, заяц и волк, человек и чогграм. И так же много тогда росло в тайге голубой лилии, как теперь много растет сараны. Все лесные люди питались луковицами голубой лилии, и не было в тайге голодных.

Но вот однажды настало жаркое-прежаркое лето. Казалось, солнце упало на землю и безжалостно выжигает на ней все живое. Пересохли реки, ручьи и озера. И только морские волны спокойно ударяли о берег — но кто, кроме морских рыб, может пить эту воду?

Лесные люди бродили по тайге точно тени, падая и умирая от жажды. Только луковицы голубой лилии спасали от смерти. Но и этот цветок увядал под палящими лучами. Все меньше голубых лилий оставалось в тайге, все труднее было найти их.

А человек… — Чогграм помолчал, подавляя негромкое яростное рычание. — А человек знал, где есть огромная поляна голубой лилии. Но он берег ее лишь для себя, для своих детенышей, хотя на его глазах обезумевала тигрица над мертвым тигренком, выла волчица над мертвым волчонком, жалобно стонала зайчиха над мертвым зайчонком. И, чтобы не подпустить зверей к заветной поляне, человек сделал себе лук и стрелы, нож и копье. И начал человек убивать тех, кого еще вчера называл братьями своими. И зло проникло в души зверей. Завидев где-нибудь голубую лилию, они наперегонки бросались к ней, и сильный убивал слабого, чтобы не погибнуть самому.

Наконец миновало жаркое, страшное лето. Упали на землю дожди и снега, вновь потекла по жилам тайги — рекам и ручьям — животворная вода. Но с тех пор врагами стали человек и звери. Человек ушел из сердца тайги на окраины ее. Боится он теперь своих обиженных братьев. И хотя влечет его в тайгу голубой свет прекрасной лилии, но… Если зайцы, белки и лисы забыли обиду, то не забыли ее чогграмы. Они стерегли голубую лилию, чтобы не досталась она злому и коварному человеку. И не было стража вернее.

— Неужели где-то все-таки растет она, голубая лилия? — недоверчиво спросил Володя. — Или это сказка давних времен?

— Есть в тайге заветная поляна. Знает о ней Унгхыр. А я, последний чогграм, знаю и другое место, где растет голубая лилия.

— Последний? — вскричал Володя. — Но где же остальные?

— Всех истребил охотник Марг. Не виню его — он защищал свою жизнь. Виню только жадность чогграмов… Но с тех пор остался я один — последний страж голубой лилии.

— Но ведь все, о чем ты рассказывал, ну, про тот засушливый год… было очень давно. Неужели можно до сих пор ненавидеть человека? Неужели он такой же злой, как раньше?

— Ты первый из людей, кто сделал добро чогграму, — сказал зверь, пристально глядя в глаза Володе. — Идем. Я покажу тебе, что такое человек.

«Вот что такое человек!»

Володя озадаченно сдвинул брови: как же они пройдут мимо Марга, Иты и Унгхыр, сидящих у костра? Но, вспомнив, что девочка уже один раз не заметила чогграма, он успокоился. Очевидно, здесь тоже кроется какое-то чудо.

Они спокойно миновали костер и вошли в тайгу. Володя двигался так же легко, стремительно и бесшумно, как чогграм, и не сомневался, что, встреться им на пути сам шаман Чернонд, он тоже их не заметит, а если и заметит, то не посмеет остановить.

Они шли недолго, но ушли далеко. Перестало пахнуть влагой и солью — запахло сырой древесиной, будто где-то в двух шагах только что срубили дерево.

Они очутились на странной поляне… Казалось, не деревья стоят здесь, а закаменевшие уродливые тени. С некоторых из них была от корня и до высоты человеческого роста содрана кора. Или общипаны молодые побеги. Или валялись на земле отрубленные вершины, стояли пни, а стволов не было. Клонилась к земле подрубленная черемуха. На ней кое-где сиротливо чернело несколько засохших ягодок, а остальные были оборваны — с ветками, листьями. А вот могучая береза, из ее израненного ствола лилась тоненькая струйка сока…

— Вот что такое человек! — обернувшись к Володе, произнес чогграм, и тот догадался: это деревья, изуродованные человеком! С них ободрана кора, они изрезаны ради сока, а черемуху срубили, чтобы удобнее было рвать ягоду.

Чогграм прошел вперед и снова остановился. У ног их расстилалось небольшое озеро с водой, замусоренной стружками, травой, полиэтиленовыми пакетами и пластиковыми бутылками, раскисшими остатками пищи… Но, несмотря на то что вода была на редкость грязной, Володя ясно видел плавающих в ней удивительных рыб. Они вяло поднимались и опускались, не шевеля плавниками и хвостами. У одних было вспорото брюшко, и несколько красных икринок колыхалось рядом. У других брюшко вообще срезано. У некоторых рыб не было головы. А у других вырезаны носовые хрящи или глаза…

— И это — тоже человек, — раздался голос чогграма.

Володя понял: кому-то из людей понадобилась икра. Он вспорол рыбину и, вынув икру, остальное выбросил. А кто-то любил лакомиться брюшком, носовыми хрящами, глазами рыб… Остальное было не нужно. И эта роща, и озеро — вот что может сделать человек с природой…

Тихо-тихо было вокруг. Но вот вдали, меж двух обугленных берез, показался олень. Панты ^[19], которые стоят очень дорого, потому что из них делают ценные лекарства, у него были выломаны. На голове зияла рана… И, не дожидаясь, пока чогграм снова произнесет «И это — тоже человек!», Володя зажмурился и кинулся прочь, не разбирая дороги.

Вдали возвышались черной зловонной стеной обугленные стволы деревьев… он видел остатки костра, небрежно разожженного человеком. Володя перебежал какую-то сухую дорогу и только потом понял, что это русло бывшей реки, перегороженной человеком. А когда увидел пустынное, точно выжженное, поле, засыпанное черным щебнем, зажмурил глаза, не в силах больше смотреть. Сердце сжималось от непонятного горя. Стыд жег его, будто на груди был спрятан тлеющий уголь. Стыд за то, что он… тоже человечьей породы!

И тогда Володя вспомнил Унгхыр. Как она вырывает из земли клубни сараны и, отделив один-два зубчика, сажает обратно. Чтобы не оскудела тайга даже в такой малости…

Он обернулся. Чогграм смотрел ему вслед.

— Не все такие! — крикнул Володя. — Люди разные! Нельзя всех ненавидеть из-за некоторых! Или… убивай тогда меня тоже! Потому что я тоже человек!

Великий врачеватель Лунд

— Тише, тише! — услышал Володя ласковый голос. — Что с тобой? Почему ты кричишь?

Он рванулся и открыл глаза. Он в пещерке, на своей постели! В одном углу их жилища спит Унгхыр, в другом — Марг. Костер по-прежнему горит у входа, бросая яркие отсветы на стены и на лицо склонившейся Иты.

— Это ты? — радостно прошептал Володя. — А где он?

— Кто? — удивилась девочка.

— Так, никто… это был сон, — невнятно проговорил Володя.

Итаврид спросила:

— Хочешь есть? Долго лежал ты без памяти, наверное, проголодался! — Но тут же она насторожилась: — Тсс! Тише!

Володя услышал еле различимый скрип гальки под чьими-то очень осторожными шагами.

Ита скользнула к выходу и крикнула очень громко и презрительно:

— Выходи, Лунд! Не прячься! Я вижу тебя!

От ее голоса проснулись Марг и Унгхыр. Старуха метнулась к Володе, словно хотела защитить его от какой-то опасности. Ее глаза зажглись радостью, потому что он был в сознании, но тут же она посмотрела на его изголовье — и побледнела от изумления. Настороженные глаза ее метались от лица Володи к чему-то лежащему возле его головы, потом она схватила это нечто так быстро, что он не успел ничего рассмотреть, и спрятала в складках одежды.

Тем временем охотник Марг, который, сжимая нож, выбежал из пещеры, вернулся, волоча за собой… и правда Лунда, сына Чернонда.

— Что тебе здесь нужно, крысенок? — пренебрежительно спросил Марг. — И сколько вас еще прячется в темноте?

Маленькие глазки Лунда блеснули при слове «крысенок», но ответил он смиренно:

— Я один… Я… ушел от шамана…

— Почему?

— Он злой, жестокий, несправедливый. Я не хочу быть с ним.

Унгхыр пристально посмотрела на него и покачала головой, а Марг недоверчиво рассмеялся:

— Спой эту песню кому-нибудь другому, Лунд. Ты такой же, как твой отец. Малек похож на рыбу, хоть он маленький, а та большая.

И снова странно блеснули глаза Лунда, и он произнес напряженным голосом:

— Да, я сказал неправду. Я пришел потому, что хочу быть с сильнейшим. Я хочу служить звездному человеку.

— Но ты же сам пел, что нет среди звезд такого, — возразил Володя.

— Я… я был зол на тебя тогда. Я так нарочно говорил…

— Конечно, ты не мог меня там видеть. Я ведь не со звезд.

— Мне нет до этого дела, — буркнул Лунд. — Но зато тебе помогает сам чогграм. Твой друг охотник Марг сумел укротить бурю, вызванную моим отцом. Ты победишь шамана, потому что эта старуха знает, где растет голубая лилия. Ты сильный. Я хочу быть там, где ты.

Марг сказал:

— Ну, теперь немного сил у него, как видишь. Он тяжело болен.

Лунд радостно встрепенулся, словно только и ждал этих слов:

— Я могу вылечить его! Мне ведомы великие тайны врачевания. И он снова будет здоров и силен, как прежде.

Марг растерялся. Видимо, ничего доброго он не ожидал от сына шамана. Но Ита радостно вскрикнула и подбежала к Лунду.

— Теперь ты говоришь правду? — трясла она его руки. — Если ты вылечишь его, я подарю тебе морской камешек. Он лежит в большой перламутровой раковине. Он светится мягким белым светом. Красивее его только звезды в небе…

— Одной затяжкой табака перевернешь женский характер! — проворчал Марг, досадуя, что Ита стала так приветлива с бывшим врагом.

Глаза Лунда снова сверкнули, на этот раз жадно. Он быстро вынул из-за пазухи какую-то белую кость и пристроил ее на каменный выступ над головой Володи:

— Это челюсть зайца. Талисман. — И с неожиданной властностью распорядился: — Веток багульника в костер подбросьте. Дым его выгоняет боль из головы.

Видимо, он дал правильный совет, потому что Марг послушно вышел, а когда он вернулся, от костра потянуло душноватым, но приятным дымком.

А Лунд, не теряя времени, выхватил из-за пояса палку, на одном конце которой виднелся искусно выточенный из дерева медведь, на другом — змея, и начал вертеть ее, прыгая по пещере. Володя всякий раз отворачивался, когда изображение змеи приближалось к его лицу.

Еще бы! Насмотрелся он тут на змеиные физиономии!

Лунд выкрикивал:

— Куа, куа, куа! Кегн мой, покровитель мой, гагара, ловкая и быстролетная, ко мне явись! Кегн мой, змея, та, что может пробраться везде и неуличимо поразить врага, — ко мне явись!

Ита и Марг слушали как завороженные…

— Кегн мой, камбала, та, что от любой опасности, в песок зарывшись, скроется, — ко мне явись! Кенг мой, медведь, тот, что сильнее всех, — ко мне явись!

Володя насторожился, едва услышав про змею, а потом про камбалу. С некоторых пор он питал величайшее недоверие к этой рыбе. А Унгхыр напряженно смотрела на бледное лицо Лунда, на его руки, будто что-то вспоминала. И вдруг негромко сказала:

— Ты произносишь древние заклятия, Лунд! Откуда ты их знаешь?

Лунд замялся. А старуха, не давая ему опомниться, уже подошла к нему близко-близко, протягивая на ладони какие-то голубоватые луковки, напоминавшие коренья сараны, и сказала:

— Подкрепись, Лунд. Древние обряды много сил отнимают.

Лунд нерешительно сунул в рот одну дольку, и тут же на лице его появилось выражение блаженства. Он с полузакрытыми глазами потянулся к Унгхыр, но она уже спрятала руку за спину:

— Погоди, великий врачеватель. Не все тайны ведомы тебе, вижу я. Не знаешь ты, что, луковку голубой лилии съев, замыслов враждебных не утаишь. Почернеет лицо того, кто солжет. Зачем ты сюда пришел, говори! — повелительно крикнула она.

— Ле… лечить, — прохрипел Лунд, и лицо его сначала побагровело, а потом налилось чернотой, как гнилой помидор. Он захрипел и повалился наземь, а Унгхыр, наклонившись, проворно выхватила у него из-за пазухи длинный острый нож…

Выздоровление

— Что это?

— Голубая лилия?!

— Чудо!

Володя, Ита и Марг выкрикнули это хором. А старуха указала на Лунда:

— Он говорил заклинания, насылающие самые ужасные болезни. Но ведь я так же стара, как его отец, и оба мы помним старого шамана из нашего селения. А на всякий случай он и оружие приготовил. Но не удался злой умысел Чернонда.

— Но голубая лилия? — воскликнула Ита. — Откуда она взялась?!

— Ее луковицы я нашла вот здесь, — показала Унгхыр на изголовье Володи.

— Как они попали сюда? — не поверил Марг.

Володя дернул плечом:

— А я откуда знаю?

Но Унгхыр с ласковой укоризной проговорила:

— Хорошо, что ты еще не отведал луковку голубой лилии. А то и твое лицо стало бы черного цвета, как у Лунда.

Все расхохотались. И Володя тоже. Он-то сразу догадался, что это сделал чогграм…

Вкус луковок был ни с чем не сравним. Но не во вкусе дело — главное, что, едва съев их, Володя почувствовал себя совсем здоровым. Будто сказочной живой воды испил. И впрямь чудодейственным цветком была эта голубая лилия!

Все были так счастливы, что и про Лунда забыли. Ита срезала верхнюю пуговицу со своего платья и подала Володе.

Тот неловко поблагодарил, с любопытством рассматривая странный подарок и вспоминая, что эту пуговицу хотел иметь Чернонд. Пуговица была не деревянная, как все остальные на платье Иты, а костяная, украшенная затейливым, тщательно вырезанным орнаментом.

Володя пошел к костру, чтобы при его свете получше рассмотреть узоры, а заодно скрыть смущенное лицо. В этом подарке был какой-то высокий смысл. Тепло стало у него на душе, и Володя почувствовал, что навсегда привязался, как к самым родным и близким людям, верным друзьям, и к храброму охотнику, и к старой доброй Унгхыр, и к девочке по имени Загадка. Их дружбу скрепили опасности, а это бесследно не проходит.

«Ничего, что вертолет улетел! — подумал он, впервые не ощутив тоски при этой мысли. — Все равно где-то есть дороги, и поселки, и города. Я найду Прибрежное! Найду! Даже если буду идти туда пешком много дней!»

То, что рядом были близкие, любящие его люди, подкрепило его силы чуть ли не действенней, чем сама голубая лилия!

— Лунд убежал! — прервал его мысли голос Иты.

«Остров ворочается!»

Внезапно раздался плеск воды. Костер, оглушительно зашипев, погас, наполнив пещеру дымом. Люди, задыхаясь, бросились вон — и очутились лицом к лицу с Чернондом… Позади стояли его сообщники, а с ними и Лунд. Его серо-черная физиономия была перекошена злорадной ухмылкой.

— Ты говорил правильно, охотник Марг, — насмешливо начал Чернонд. — Малек не слишком-то отличается от большой рыбы. Сын помог незаметно подойти к вашему убежищу. И теперь вам настал конец! Ита станет моей женой, а остальных мы убьем…

Он помолчал, проверяя, какое впечатление произвели его слова, а Лунд в этот момент сделал стремительное, змеиное движение — и рванул из Володиной руки подаренную девочкой пуговицу. Увидев ее, Чернонд перекосился от злобы, но заговорил о другом:

— Но вы не умрете, если Унгхыр откроет мне, где растет голубая лилия.

«Мой брат! — впервые подумал с тоской и надеждой о чогграме Володя. — Как сейчас нужна твоя помощь!»

Однако чогграм не появлялся, не слышно было и голоса его…

Володя поглядел на своих друзей. Ита закрыла глаза руками. Унгхыр обнимала ее, а Марг как-то странно оглядывался. Казалось, его гораздо больше, чем угрозы шамана, волнуют низкие тучи, которые стремительно неслись по небу, колючий ветер и взбесившиеся волны…

— Зачем тебе голубая лилия? — спросил Володя, чтобы выиграть время. Он все еще надеялся, что появится чогграм. Но неужели целебная луковица была последним добрым делом, которое сделал этот зверь для ненавистных ему людей?

— Если голубой лилии много — я вытопчу ее, — хрипло пробормотал Чернонд, и Володе показалось, что тот не в своем уме. — Вытопчу, чтобы осталось мало. И эту малость я буду охранять так, чтобы ни одна душа не знала, где растет голубая лилия, насыщающая голодных, исцеляющая больных, исполняющая заветные желания.

— Выходит, ты хочешь добиться того же, что теперь? — недоверчиво сказал Володя. — О ней и так никто не знает! Ее ни у кого нет!

— Нет… Я буду давать ее людям, — ответил шаман, и Володя не поверил своим ушам. — Но нет, не даром! — захохотал Чернонд. — Не даром!!! Люди будут за это отдавать мне меха и морские камни, светящиеся мягким белым блеском, будут бить для меня зверя и птицу, приводить мне в услужение своих сыновей и в жены — дочерей.

Наступило молчание. Володя испуганно оглянулся на Унгхыр: неужели она согласится?! Но та лишь покачала головой:

— Не будет этого, Чернонд!

— Не будет?! — взвизгнул шаман. — Тогда вы все умрете здесь. Сейчас! — Он яростно топнул ногой… и вдруг опрокинулся наземь.

Тревожно вскрикнув, упал и Марг. Покатились по берегу слуги шамана и Лунд. И Володя почувствовал, что земля уходит из-под ног. Она то дыбилась, то проваливалась.

— Остров ворочается! — завопил шаман, с трудом поднимаясь. — Остров ворочается!

Он схватил копье и тупым его концом начал колотить по земле, словно усмиряя взбесившееся животное.

— Землетрясение! — крикнул Марг.

И тут послышался знакомый жалобный плач…

— Бежим! — Володя схватил за руку Иту. — Там мой брат! В тайгу!

Марг помог подняться Унгхыр, и они бросились следом за ребятами. Но тут позади раздался такой вопль, что все невольно обернулись и застыли на месте.

Кровь земли

Что-то невероятное совершалось на их глазах.

Песок с берега, образуя смерч, словно бы уходил в чудовищную воронку, а обнажившаяся земля покрывалась сетью трещин. Из них фонтанами била черная жидкость с резким, неприятным запахом.

— Кровь земли! — заорал шаман. — Вас утопит кровь земли, если вы не покажете мне, где растет голубая лилия!

Он попытался преследовать беглецов, но черная жидкость, разлившись, преградила ему дорогу. Шаман бессильно завыл и выхватил кремень и огниво, а потом обломок какого-то серого камня.

— Это чага! — простонала Унгхыр. — Он опять накличет бурю!

В этот миг Чернонд ударил кремнем по огниву, искра упала в черный тихий ручеек неизвестной жидкости…

Пламя с ревом взвилось вверх и раскаленной стеной отгородило их от шамана.

— Кровь земли горит?! — ахнула девочка, а Володя догадался: «Нефть! Это нефть!»

Пылающие потоки бежали к тайге. Еще минута — и начнется лесной пожар. Туда нельзя!

Володя быстро осмотрелся. С трех сторон их почти окружил огонь, с четвертой была тайга, готовая вот-вот вспыхнуть. Нет, вон… нагромождение камней ведет на спасительный, свободный от нефти берег. Там вода, там жизнь.

Задыхаясь, он побежал к камням, увлекая остальных, но вдруг стал как вкопанный.

Тайга загорится? А как же чогграм? Надо вывести его на берег!

— Бегите туда! — махнул он Маргу. — Я сейчас.

— Куда ты?! — закричали сзади Унгхыр и Ита, но Володя, воскликнув только: «Там мой брат!» — уже мчался вперед, стараясь обогнать огненные ручьи. Но ветер подгонял их: мальчик и огонь леса достигли вместе.

Вокруг все трещало и стонало. В дыму ничего невозможно было разглядеть, но вот что-то теплое, мохнатое и такое знакомое коснулось Володиного колена. Он наклонился, обнимая за шею чогграма:

— Я пришел спасти тебя, идем туда… то есть туда…

И замер в ужасе, потому что не помнил, куда надо идти, чтобы спастись.

— Не бойся, — сказал его брат. — Иди за мной.

— А они?! — вскричал Володя. — Они погибнут?!

— Твои друзья уже в безопасности.

При этих словах Володя почему-то подумал, что никогда больше не увидит Унгхыр, Иту и Марга. Странно, откуда взялась такая мысль?..

Ему захотелось вернуться, но путь был отрезан огнем, и он только спросил:

— Ты так же ненавидишь людей?

— Не время спорить, — ответил чогграм. — Теперь надо позаботиться о себе. Держись за меня.

Володя вцепился в его загривок правой рукой, и они побежали. То и дело он натыкался на деревья и кусты, падал, выпуская шею чогграма, но желтые глаза неизменно оказывались у самых его глаз, он слышал ободряющий голос:

— Скорей!

Жадные языки пламени не отставали. У Володи не было уже ни сил, ни дыхания, когда они достигли подножия сопки, вершина которой поднималась над густым дымом, затянувшим тайгу.

— Еще немного! — позвал чогграм, и Володя покорно полез вверх, но карабкаться пришлось долго-долго, потому что склон, чудилось, вытягивался, словно живой, становясь все длиннее и длиннее.

Сзади оставались потрескивающие от нестерпимого жара деревья, и вот братья наконец достигли макушки сопки, которая уже начала казаться недосягаемой.

Володя упал и, раздвинув траву, прижался лицом к земле. Она была сырая, прохладная. Володя никак не мог отдышаться. В ушах звенело. Нет… Звон раздавался где-то рядом. Чистый, хрустальный, печальный перезвон.

Володя осторожно поднял голову. В двух шагах от него, среди густой травы, одиноко стоял диковинный цветок. На длинном стебле несколько тоненьких веточек с небольшими соцветиями, похожими на крупные колокольчики или мелкие цветы сараны. Они были голубыми.

Нет, бутоны были как небо в жаркий полдень! Несколько привядших цветков походили на черную ночь. Но прекраснее всего были полностью раскрывшиеся цветы. Они напоминали вечернее небо, когда уже угас последний луч солнца, но первая звезда еще не взошла.

Володя оглянулся на чогграма. Тот смотрел… словно прощался. «Почему?» — подумал было Володя и тут же догадался, что за цветок перед ним. «Насыщающая голодных, исцеляющая больных, утешающая несчастных, исполняющая желания…»

— Голубая лилия! — вскрикнул Володя и потянулся к ней, но тут же сорвался со скрытого высокой травой обрыва и покатился по крутому, поросшему скользким мхом склону.

Голубая лилия

— Погодите, он приходит в себя! — услышал Володя незнакомый голос и открыл глаза.

Над ним склонилось какое-то страшное лицо! Человек был одет во что-то пятнистое, черно-зеленое, под носом и на подбородке у него росли черные густые волосы, а глаза были прикрыты полупрозрачными темными квадратами.

«Да это же очки! — внезапно сообразил Володя. — Очки! А волосы на лице — усы и борода!»

Он привстал, но человек в очках тут же снова заставил его лечь на носилки, стоящие… внутри большого вертолета. Вдоль стенок на скамейках сидели люди в такой же пятнистой одежде — солдаты, догадался Володя, — они с тревогой и радостью смотрели на него. Слышался ровный гул работающего мотора, за окнами синело небо, а рядом с Володей оказался… дед.

Володя прижался лицом к его куртке и замер.

— Не плачь, — еле слышно бормотал дед, — не плачь, все уже, все, Володенька!

А он не плакал. Просто не мог поверить, что…

Командир довольным голосом сказал Володе, что он здорово всех напугал и вообще все это чудеса.

— Как ты меня нашел? — повернулся Володя к деду.

— Не могу я этого понять, — ответил тот растерянно и провел рукой по глазам. — Не разумею. Искали неделю, считай, по всей тайге, а нашли в двух шагах. На склоне. Сам не знаю — будто что-то толкнуло меня в те заросли… Ты лежал без сознания, весь ободранный, словно падал с горы. Ну, мы сразу собрались, отозвали по рации другие спасательные группы — и ходу.

— Я боялся, что вы улетели… — выдохнул Володя, крепко держа деда за руку.

— С ума ты сошел? — сердито спросил Алексей Петрович. — Как только такое в голову пришло?! Да разве бы я тебя бросил?! И никто не смог бы бросить! Вон сколько народу на поиски прибыло.

Володя слабо усмехнулся и подумал: «Ага, Чернонд, понял?! И вертолет не улетел, и мой брат меня не погубил, а спас!»

И так и вскинулся, вспомнив, как чогграм вел его сквозь огонь:

— А пожар потушили?

— Какой пожар? — удивился дед. — Мы всю тайгу сверху оглядели: если бы что-то горело, вмиг заметили бы.

Сердце у Володи так заколотилось, что он прижал руки к груди.

«Было это? Или… нет?»

Володя привстал и посмотрел в иллюминатор. Внизу колючим темно-зеленым одеялом расстилалась тайга.

Необъятная, нехоженая, таинственная, огромная, как море, она уже не казался безликой и чужой. В тайге была прожита целая жизнь! Несколько дней — и все-таки целая жизнь.

Но где он побывал? В прошлом? Нет. В параллельном мире? Нет… Ведь параллельные прямые не пересекаются. А здесь — пересеклись. И не в первый раз! Унгхыр и Чернонд и раньше видели самолеты и вертолеты над тайгой. Чогграм приводил Володю на берег озера, где плавали пластиковые бутылки. Значит, люди иногда находили дорогу в этот тайный, затерянный мир… Наверное, смогут находить и впредь?..

«Пусть больше не находят! — страстно пожелал Володя. — Пусть там остается все как есть! Даже без машин и мобильников… они не так уж и нужны на самом деле! Нужен дом, и близкие люди, и друзья, которым ты дорог и которые дороги тебе, и брат чогграм, которому ты помогаешь и который всегда приходит на помощь тебе… И может быть, когда-нибудь там, именно там станет как было раньше, еще когда лебеди не умели летать! И снова все заживут вместе, как братья: тигр и медведь, заяц и волк, человек и чогграм…»

Что-то подсказывало Володе: это желание сбудется. Но он никогда не вернется туда и никогда не увидит никого из своих друзей.

Никого!

Володя сел и вдруг заметил, что сжимает в руке какой-то цветок. Привядший, измятый цветок, не утративший, однако, синевы вечернего неба…

— Что это? — спросил дед. — Колокольчик?

— Позвольте! — Врач осторожно взял у Володи цветок. — Такого я никогда… Реликт, настоящий реликт!

«Реликт?! — подумал он сурово. — Значит, что-то давно забытое?»

Странно, странно было у него на душе! Радость возвращения в родной и привычный мир боролась с тоской невозвратной потери.

«Марг, Унгхыр, Ита! Прощайте… — Он прикусил губу. — Мой брат чогграм!»

Володя вдруг ощутил себя слабым маленьким растением, которое лишили корней — они остались где-то далеко и глубоко, под толщей веков, а может быть, еще дальше. Казалось, он потерял что-то бесконечно дорогое.

Вспомнил, как он мечтал уйти из этого мира — и ни разу не оглянуться. И поскорей все забыть…

«Не забуду, — подумал Володя. — Никогда не забуду!» И он придвинулся поближе к стеклу, чтобы не было видно его лица.