ИЗ РАССКАЗОВ О КОМИССАРЕ ГАРДЕ

Убийца в твоем доме

Как и все уважающие себя истории, эта началась, во-первых, неожиданно, а во-вторых, поздним вечером.

Вы заинтригованы? Уже хорошо. Чтобы заинтриговать вас окончательно, скажу, что история эта произошла с самим комиссаром Гардом.

Как, вы не знаете комиссара Гарда? Очень плохо. Про него есть несколько забавных историй, в которых реальное и фантастическое переплетается настолько крепко, что уже не отличить одно от другого. Ну да ладно.

Итак, комиссар по имени Гард живет не в той стране, где мы с вами делаем вид, что живем, а в другой стороне. Что вам сказать о его внешности? Вы представляете себе типичного импортного комиссара полиции? Чуть-чуть помятый костюм, чуть-чуть небрежно повязанный галстук, чуть-чуть тоски в глазах, чуть-чуть седины на висках. Вот и готово. Именно таким Гард и был.

Поскольку интрига постепенно тает, переходим к сути.

Об убийстве Гарду сообщил по телефону его помощник Гарри. Помощники, собственно, только для того и нужны, чтобы сначала сообщать по телефону об убийстве, а потом с трепетом выслушивать, как ловко комиссар во всем разобрался.

Как и положено в уважающих себя историях, комиссар Гард проверил наличие патронов в магазине пистолета. Дело, разумеется, предстояло трудное — про нетрудное дело зачем и рассказывать?

Его сын, как всегда, проводил время у телевизора.

— Интересно? — спросил Гард и посмотрел на экран.

Показывали очередной фильм ужасов. Человек с красными зубами и длинными зелеными ногтями шел на зрителей, глядя на них пустыми глазами без зрачков.

— Охота тебе на это смотреть? — спросил Гард, прекрасно понимая, что сын не ответит.

Комиссар, как всегда, не ошибся: сын не ответил.

У дверей дома, где произошло убийство, Гарда — как и положено в подобных историях — уже ждал помощник.

— Странная история, — сказал помощник Гарда классическую фразу. — Даже не знаю, как сказать.

Комиссар посмотрел на помощника вопросительно.

Гарри ответил:

— Консьержка услышала крик, поднялась. На звонок никто не открыл. Пришлось вскрывать дверь, и…

— И что же вы там такое увидели, мой друг, о чем никак не решаетесь рассказать? — комиссар закурил сигарету. Сигареты, понятно, он курил дешевые. Так поступают все комиссары.

— Дело в том, комиссар, — замялся помощник, — что Гвидона Карелли съели крысы.

— Да? — удивился комиссар и выбросил дешевую сигарету, попав точно в урну.

На ковре в комнате лежал человек. Точнее то, что еще совсем недавно было человеком. Из перекушенного горла, из отгрызенных пальцев лениво, словно неохотно, текла кровь. В глазах Карелли, теперь уже навсегда, застыл ужас.

Заметив вошедшего комиссара, врач, суетившийся около трупа, поднялся.

— Ну? — поинтересовался Гард.

Врач был молодой, интеллигентного вида человек. Он все делал с виноватой улыбкой, будто лично был ответственен за произошедшую здесь трагедию.

— Видите ли, — улыбнулся врач. — Чтобы с уверенностью сказать, что здесь произошло, нужна экспертиза… Однако, если абстрагироваться от здравого смысла, придется констатировать следующее: Карелли пил вино, смотрел телевизор, вдруг откуда-то на него бросается зверек, по пути сшибая бутылку с вином. Видите мокрые следы? Увы, я вынужден констатировать, что они очень похожи на крысиные. А укусы — смотрите — напоминают собачьи. Ну вот. Зверек бросается на Карелли, Карелли кричит…

— Довольно, — перебил комиссар. — Что вы несете? Это бред какой-то… Крыса с собачьими зубами бросается на человека?

— Я же предупреждал, — снова улыбнулся врач. — Надо абстрагироваться от здравого смысла. Итак, я продолжу. После того как Карелли погиб, зверек — а может быть, их было несколько, — продолжали здесь, извините, пировать, но их пиршество длилось недолго. Что-то, я думаю — звонок консьержки, испугал его, или их. Вот, собственно, и все.

— Откуда они взялись, черт возьми! — привычно, но все равно интеллигентно, выругался Гард.

— А это уже, комиссар, я должен у вас спрашивать. Кроме того, мне кажется странным…

Что именно кажется странным врачу, Гард так и не узнал. Дикий крик сотряс дом. Так могла кричать только женщина, встретившись со смертью.

— Это внизу! — крикнул комиссар.

А дальше, разумеется, все, как положено — крики: «Помогите!» Дверь заперта…

Комиссар плечом. А она не поддается. Он — револьвер в руку. Бац! Бац! Дверь распахнулась. А тут и Гарри подоспел. Таков уж, видно, удел помощников — всегда появляться тогда, когда комиссар свое дело уже сделал.

Кровать, как известно, место боев благородных, даже с лирическим оттенком. Но на этот раз она стала местом страшной битвы. Молодую женщину преследовала мерзкая серая тварь.

Крыса побеждала: ночная рубашка на женщине была разорвана и теперь болталась кровавыми клочьями.

Помощник — естественно — чуть-чуть замешкался, а Гард, само собой, присел красиво на колено и выстрелил. И попал. Причем — в крысу.

Дальше — женщина в обморок. А тут и врач подоспел. Он как раз вовремя появился, то есть, когда все кончилось.

Дулом пистолета комиссар сбросил крысу на пол и отпрянул. Это была нормальная, серая, не очень даже большая крыса с нормальным длинным хвостом, но зубы у нее, словно у породистой собаки, торчали сантиметров на пять, а то и больше.

— Гарри, — позвал комиссар. — Ты когда-нибудь видел такую тварь?

— Только в кино, — попытался улыбнуться помощник. Но ему это не удалось.

Комиссар выключил телевизор, подошел к постели и посмотрел на женщину. Даже израненная (а может быть, тем более, что израненная, в полупрозрачной, разорванной ночной рубашке) она вполне подходила для романа с одиноким комиссаром. Это, конечно, придало бы всей истории некий томительно-печальный аромат. Но комиссар любил другую. Так вышло. И, глядя на раненую, подумал, что после такой ночи надо обязательно поехать к Марии.

— Гарри, — сказал комиссар и закурил, — думаю, ты не забудешь отвезти тварь на экспертизу, а женщину в больницу. Не перепутай. И пусть эти ученые-умники объяснят мне: откуда в нашем городе берутся подобные твари? Я имею ввиду крысу. А если они этого объяснить не смогут, то пусть хотя бы расскажут, где вообще на белом свете водятся такие гадины.

— Послушайте, комиссар, — вступил в разговор врач. — Мне кажется, они водятся не на нашем белом свете.

Комиссар вопросительно затянулся.

— По-моему, это пришелец, — ответил врач на непоставленный вопрос. — Я всегда говорил, что пришельцы должны быть именно такими: агрессивными, злыми. Они пришли нас завоевывать, комиссар. Это началось.

Гард ничего не ответил. Повинуясь своей извечной привычке, обошел квартиру, хотя прекрасно понимал, что ничего интересного не найдет. К окну подошел, хотя прекрасно понимал, что ничего интересного не увидит.

На карнизе сидел маленький серый котенок. Комиссар попытался дотронуться до него. Котенку это не понравилось, он фыркнул, спрыгнул вниз и растворился в ночи.

— Несчастье-то какое, несчастье, — разумеется, причитала, разумеется, консьержка, разумеется, провожая комиссара. — А дом у нас такой чистый, аккуратный, люди здесь живут состоятельные. И вдруг — крысы. Несчастье-то какое…

— Это не крысы, — бросил комиссар, оставив консьержку в полном недоумении.

И поехал домой.

Сын, как это нередко бывало, так и заснул у телевизора.

Комиссар уложил его в постель, раздел. Сыну шел уже двенадцатый год, и он был вполне самостоятельным мужчиной. Но когда сын спал, он всегда напоминал Гарду младенца — крошечного и беззащитного.

Комиссар набрал номер.

— Мария?

На том конце трубки ответили непривычно сухо:

— Да.

— Я не вовремя? — спросил комиссар, подразумевая ответ.

Но ему ответили вовсе не так, как он ожидал — ему ответили согласием:

— Да. Не вовремя.

— Мария, что с тобой? Что случилось?

— Все в порядке.

— В конце концов, я соскучился и еду к тебе.

— Не надо.

А потом, как водится, гудками по ушам.

Никогда за время их знакомства Мария не позволяла себе так с ним разговаривать. Значит случилось что-то непредвиденное, что-то невероятное. Но что?

Комиссар был высоким профессионалом. Он точно знал: для того, чтобы размышлять, необходимо иметь информацию. А для того, чтобы иметь информацию, необходимо действовать.

Он набросил плащ. Как вы понимаете, Гард, подобно всем иным комиссарам, плащ не надевал, а набрасывал.

И тут зазвонил телефон.

— Мария? — схватил трубку Гард.

— Я решила, что ты сейчас обязательно поедешь ко мне. А этого не надо делать, — Мария вздохнула, и комиссар почувствовал в этом вздохе фальшь. — Ты ведь понимаешь: мы встречались лишь потому, что нам обоим было скучно и одиноко. Но это еще не повод, чтобы жить долго рядом. Я устала, понимаешь?

— Что такое? Почему вдруг? — залопотал Гард.

— Это не вдруг. Это давно началось. Копилось. Ну, все. Хватит. Не заставляй меня говорить пошлую фразу про то, что я встретила другого.

— Интересно, когда это ты успела? — спросил Гард, хотя ему это было совершенно не интересно. — Мы, вроде, расстались только сегодня утром.

— Ты, привыкший к четким фактам, вряд ли поймешь это. Да я сама, признаться, не все понимаю. Это — как сон, как судьба. Явление судьбы… Хоть в это ты можешь поверить? Я прощу, не надо больше мне звонить, и приезжать не надо.

— Кто он? — спросил Гард суровым голосом комиссара.

От этого голоса «раскалывались» многие, но Мария не «раскололась».

— Какая разница, — снова притворно вздохнула она. — Ну артист… И что? Тебе от этого легче? Ладно, хватит. Поверь, я действительно хочу, чтобы ты был счастлив.

Эта банальная фраза вконец расстроила комиссара.

На часах было начало первого. Новый день еще только начинался. Комиссар не считал себя суеверным человеком, но твердо знал: как день начнется — так и продолжится.

И он не ошибся.

Утром его разбудил телефонный звонок. Звонил Гарри.

— Комиссар, эксперты произвели вскрытие Карелли.

— Ну.

— Смерть наступила от разрыва сердца.

— Не понял, — сказал комиссар и чиркнул зажигалкой. (Ах, если бы не было зажигалок и сигарет — как бы комиссары демонстрировали свое волнение?).

— Попросту говоря, он умер от испуга, — объяснил Гарри.

— Понятно, — улыбнулся Гард. — Если бы на меня бросилась зубастая крыса, я бы, наверное, тоже испугался. В первый момент. Женщина жива?

— Да, комиссар. Правда, теперь ей придется сделать пару пластических операций. В больнице сказали, что ее уже можно допросить.

— Я это сделаю сегодня. У вас все?

— Да нет, — в голосе помощника комиссар почуял неладное. — У меня есть несколько неожиданное сообщение, связанное с крысой.

— Что такое, Гарри? Она оказалась пришельцем с Марса? Или наши умники сказали, что такие твари живут лишь на Северном полюсе? А может, она механическая? Кстати, я думал над этим. Не удивлюсь, если она окажется роботом с дистанционным управлением.

— Все может быть, комиссар, но теперь нам остается лишь строить догадки. Подлая тварь исчезла.

— Не понял.

— Испарилась.

— Кража?

— Какая кража, комиссар? Не хватает еще, чтобы у полиции что-то крали. Я отнес ее в лабораторию, и пока наши умники готовили всякие препараты — она исчезла.

— Видно, кто-то очень не хотел, чтобы она попала к нам в руки, если сумел украсть ее из лаборатории. Надо хорошенько проверить всех наших экспертов.

— Мы, конечно, проверим, комиссар. Но дело в том, что она действительно испарилась. Она лежала в полиэтиленовом пакете — как и положено по инструкции — так вот, пакет остался, крыса исчезла.

— Гарри, вы что, не знаете, что пакет надо обязательно запаивать?

— А кто вам сказал, что я этого не сделал? Он, кстати, запаян до сих пор. Вот только крысы в нем нет. Можете смеяться надо мной, но я убежден: это дело рук внеземных существ. Убейте меня на месте, комиссар, но ее выкрали каким-то непостижимым образом. Человеку такое не под силу.

— Скоро буду, — веско сказал комиссар.

Сын завтракал около телевизора. С голубого экрана доносились человеческие крики, переходящие в нечеловеческие.

Гард решил чуть-чуть позаниматься педагогикой и сказал назидательно:

— Не надоело тебе смотреть эту ерунду? Жизнь, между прочим, бывает пострашней всех этих историй.

— М-мм, — лаконично ответил сын, которого оторвать от телевизора мог разве что… Да я, честно говоря, даже и не знаю, что могло бы оторвать его от телевизора.

— Кстати, а чего ты не в школе? — Гард продолжал заниматься воспитанием.

— Сегодня — воскресенье, — позволил себе сын сказать целую фразу. Вдохновленный этим, он добавил еще одну: — Сегодня я имею право отдыхать.

— Отдыхай, — вздохнул Гард, и, как истинный комиссар, подумал, что работает почти без выходных.

У ворот офиса его ждал Гарри.

«Что-то не так», — прозорливо подумал комиссар. И как же он оказался прав!

— Плохо дело, шеф, — промямлил Гарри.

— Опять крысы?

— На этот раз дело еще более странное, — закурил Гарри сигару. — Мне кажется, война на уничтожение землян началась не на шутку.

— Садись, поехали. И прекрати думать про эту мистику.

Комиссар Гард, как известно, провел немало дел. Среди них было множество странных. За свою жизнь комиссар видел столько трупов, что ими можно было бы заполнить небольшое кладбище. Вообще, комиссар много чего видел, и удивить его было трудно.

Но то, что он увидел на месте преступления, его поразило. Казалось, по этой квартире проехал танк: все было разворочено, входная дверь снесена, люстра сбита, в потолке зияла огромная дыра. Проем, образовавшийся на месте входной двери, напоминал своими очертаниями человека. Но человека огромного, фантастически, нереально громадного.

Увидев труп, комиссар забыл даже про сигареты. Казалось, человека, который жил здесь, разорвали на две, почти равные, части. Внутренности валялись в луже крови, а голова напоминала разрубленный пополам орех.

Бедный Гарри — стойкий, надо признаться, молодой человек, но, естественно, более нервный, чем комиссар, — попросил разрешения подождать на улице.

— Что вы думаете об этом, доктор? — спросил комиссар врача, который, как всегда, успел приехать чуть раньше полиции.

— Думаю, комиссар, что конец света уже наступает, — без тени иронии ответил врач.

— Я просил бы обойтись без обобщений. Вы можете сказать: от чего наступила смерть?

— Послушайте, комиссар! Послушайте вы, служитель порядка! — неожиданно закричал доктор. — Вам разве не понятно, что этого беднягу разодрали? Просто разодрали, как лист бумаги, как яблоко. Вы можете себе представить, какой фантастической силой нужно обладать, чтобы разодрать человека? Не замечать этого может только идиот! — Сказав грубое слово, доктор как-то сразу сник, вновь обрел свою застенчивую улыбку и тихо сказал: — Извините.

Комиссар по привычке обошел квартиру, хотя тешить себя надеждой найти хоть какое-нибудь объяснение убийству, было, по крайней мере, наивно.

Комиссар вышел из квартиры, оглянувшись на фантастический пролом. И тут сверху его окликнул старческий голос:

— Господин полицейский, можно вас?

Поднявшись на один лестничный пролет, комиссар увидел сухонького старичка, который изо всех сил старался показать, что еще весьма бодр.

— Ой, какое несчастье, господин комиссар, какое несчастье, — запричитал старичок. — Знаете ли, господин Гунтер был удивительный человек, он так тонко разбирался в политике. Он всегда умел объяснить мне, что имел в виду наш президент. Кто теперь будет объяснять мне слова нашего президента?

— Вы хотите Сообщить мне что-нибудь об этом преступлении? — перебил комиссар.

— Да… Да… Разумеется… Это такое несчастье! Мне теперь не с кем будет поговорить. Господин Гунтер был настоящий сосед. А как он разбирался в кинематографе! Часами мог смотреть кино, и всегда имел собственное мнение. Вы представляете, как это тяжело!

— Извините, мне пора, — комиссар повернулся, чтобы уйти.

— Вы думаете, я заговариваюсь? — вздохнул старичок. — Просто я не решаюсь сказать вам то, что видел.

— А что вы видели?

— Когда раздался крик бедного Гунтера, я, конечно, подошел к двери. Я подумал: может быть, Гунтеру нужна помощь? Может быть, нужно вызвать полицию? И я посмотрел в глазок. Вот в этот глазок я посмотрел… Бедный Гунтер… Господин комиссар, я умоляю вас об одном: если то, что я вам скажу, не подтвердится — не надо смеяться надо мной. Вы тоже будете старым, господин полицейский, и вам тоже не захочется, чтобы вас считали сумасшедшим.

— Обещаю вам. Так что же вы увидели?

— Я увидел человека. Точнее, часть человека, потому что целиком он не мог бы поместиться в этот глазок. Вот в этот, видите? Это был огромный человек. Очень-очень большой.

— Насколько большой?

— Очень большой. Очень. Ужасно большой. Когда он бежал, под ним крошились ступеньки и весь дом сотрясался. Извините, господин полицейский, но он мог взять вас в руку. Нет, это не просто гигант. Это существо, которое не может родиться на Земле. Даже в Африке.

— И куда же он побежал?

— А вы не видите?

Комиссар увидел тянущиеся вверх, отбитые ступеньки.

— Спасибо, — улыбнулся комиссар, — вы нам очень, помогли.

— Вы мне не верите, да? — улыбнулся старичок. (Вообще, в подобных историях все всегда очень помногу улыбаются).

— Отчего же? — На этот раз и комиссар позволил себе улыбнуться. — В жизни может быть всякое. В последнее время я в этом убеждаюсь все чаще.

Что оставалось делать комиссару? Именно это он и сделал: сжал в руках пистолет и пошел вверх по лестнице.

Выход на крышу был открыт. И, разумеется, Гард на крышу вышел. А там…

Гигант загорал на солнце. Он был воистину чудовищных размеров. Во всяком случае, его ноги вполне годились для того, чтобы раздавить Гарда, а руки — чтобы поднять комиссара в воздух.

Гигант не увидел, а скорее почувствовал приближение человека. Он ловко вскочил на ноги и заорал.

«Зачем для выхода на крышу сделали такой огромный люк?», совершенно некстати подумал Гард, и с ужасом увидел, что, поднявшийся от крика ветер захлопнул крышку люка.

Комиссар остался с гигантом один на один. Он выстрелил. Пуля ударила в глаз и… отскочила.

Комиссар бросился бежать. Погоня, однако, была недолгой. За один прыжок гигант настиг Гарда, схватил в свои огромные руки и поднял. Гард увидел огромный зрачок, похожий на озеро, стоящее вертикально.

«Вот и все, — подумал Гард. — Жаль, что я не раскрою этого преступления».

И вдруг он почувствовал, что теряет опору и летит. Нет, гигант не швырнул его, а будто уронил. Комиссар упал на крышу, покатился, и даже, наверное, повис на крыше. Но висел недолго. Подтянулся, влез. Комиссар все-таки — не может погибнуть герой не одной истории.

Гард посмотрел туда, где только что стоял великан и с удивлением увидел, что от того осталась лишь одна нога. Огромная эта нога становилась все меньше, меньше, а потом и вовсе растворилась в воздухе.

Комиссар поступил, как должно: закурил и задумался.

Спустившись вниз, комиссар отпустил Гарри, пообещав позже рассказать обо всем, что произошло. И поехал в больницу — необходимо было допросить вчерашнюю жертву.

Сиделка, разумеется, сказала, что больная еще слишком слаба, и допрос ей категорически противопоказан. Но комиссар с седеющими висками и небрежно повязанным галстуком, конечно же, ее уговорил.

Лицо девушки было перевязано. Торчали только глаза и нос. Ну и рот, конечно, а то как бы ее можно было допрашивать?

— Вы можете говорить? — некстати спросил Гард, присев на край кровати.

Девушка кивнула.

— Понимаю: вам неприятно вспоминать о вчерашнем, но…

Девушка снова кивнула и начала говорить:

— Комиссар, поверьте, это было ужасно. Сначала — странный котенок, потом — крыса…

Комиссар вспомнил котенка, растворившегося в ночи: обычный зверек, маленький, пушистый.

— Почему странный? — спросил комиссар.

— Нет, сам-то котенок — нормальный, но вот появился он странно. Я легла, включила телевизор, и вдруг появился котенок. Из ниоткуда. Сам по себе. В последнее время я живу одиноко, мне давно хотелось завести котенка или щенка. Но чтобы он вдруг сам возник…

— Окно было открыто?

— Да. И я тоже успокаивала себя тем, что он прошмыгнул через окно. Но дело в том, видите ли, что окно находится рядом с кроватью… чуть выше… и я, безусловно, должна была бы заметить, как котенок влез ко мне. Я взяла котенка в кровать, мы с ним играли… А потом… потом… эта тварь… она бросилась на котенка, тот выпрыгнул в окно, и тогда… я не могу… я сопротивлялась… это было ужасно… ужасно… ужасно…

Как водится, сказав самое главное, девушка забилась в истерике. Комиссар позвал сиделку, которая сделала Гарду внушение, а женщине — укол.

После чего комиссар поехал домой, чтобы наконец-то отдаться любимому комиссарскому занятию: влезть под душ.

— Звонила Мария, — сказал сын, как только комиссар вошел.

— Ты ничего не путаешь? Это была именно Мария? — удивленно спросил комиссар.

— Звонила женщина, сказала: передай, что звонила Мария. Я и передаю. Вот и все, — и сын снова уткнулся в телевизор.

Под душем комиссар думал. Старался хоть что-то понять. Хоть как-то соединить концы с концами. Не получалось. Не соединялось.

Вообще-то закон раскрытия преступлений прост: собери факты, сопоставь их и получишь результат. Так происходило всегда. Но, как вы догадываетесь, всегда, но не теперь.

Итак, что он знает? На Гидона Карелли бросается странная, саблезубая крыса — тот умирает от испуга. В это время к женщине, живущей этажом ниже, непонятным образом забегает котенок. Крыса чует котенка… Крыса против кота? Бред! Бред! Однако, факты есть факты: крыса бросается на котенка, потом — на женщину.

Теперь: что произошло с Гунтером? Явился великан, разворотил его квартиру и отправился себе спокойно отдыхать на крышу, разорвав Гунтера на куски. А потом — надо признать, очень кстати — испарился.

Что общего во всех этих историях, если не считать их полного идиотизма? Да и есть ли общее? Они связаны, наверняка как-то связаны. Это комиссар знал точно.

Известное дело, у всех уважающих себя комиссаров есть чутье. Гард себя уважал и чутье у него было. И оно подсказывало комиссару: что-то очень важное упускает он во всех этих историях, что-то должно быть в них простое и естественное. Может, это все-таки пришельцы?

Комиссар надел халат, пошел на кухню и съел сандвич (комиссары всегда поступают так после душа).

Остаток дня комиссар решил посвятить сыну. Надо ли добавлять, что сын смотрел телевизор?

— Не надоело тебе это дело? — спросил Гард, дожевывая бутерброд. — Это же все невыносимо скучно, — и он посмотрел на экран.

Кусок абсолютно импортной ветчины застрял у него в горле. Минуту Гард стоял, остолбенев, потом опрометью бросился к телефону.

Первый звонок — доктору.

— Доктор? Добрый вечер. Комиссар Гард побеспокоил. Доктор, я вас очень прошу, вспомните: когда вы приезжали к Карелли и Гунтеру, работал ли у них телевизор? Вспомните, это очень важно. Работал? Точно? Я так и думал. Скажите, доктор, вы что-нибудь понимаете в психологии, во всех этих аномалиях и прочей психологической ерунде? Тогда я вас очень прошу, если вы не слишком заняты, приезжайте по адресу… — И комиссар назвал адрес Марии.

Тут необходимо заметить, что по логике уважающих себя историй подобного рода, комиссар должен был разгадку преступления рассказать Гарри, чтобы Гарри слушал его, открыв рот, и потрясался уму начальника. Но! На этот раз разгадка комиссара была такова, что доктор должен был ее проконсультировать. Так тоже бывает в комиссарской практике.

Второй звонок — Марии.

— Звонила? Подожди, не надо ничего объяснять. Сейчас я тебе все объясню: тот актер исчез, испарился, пропал? Так? Возник и исчез, правильно? Как откуда я знаю? Все-таки комиссар полиции. Мария, сейчас я выезжаю к тебе и расскажу кое-что любопытное.

Повесив трубку, Гард схватил молоток, изо всей силы ударил по телевизору, и, не обращая внимания на испуганно-удивленные возгласы сына, выбежал из дома.

От телевизора осталась груда осколков и железок. Комиссар умел бить.

— Комиссар, неужели вы убедились, что это инопланетяне? — спросил доктор, когда они втроем уселись вокруг стола, попивая… чтобы вы думали? Правильно — виски.

— У вас дома есть телевизор? — спросил комиссар.

— Разумеется, — ответил доктор.

— Ну и как вы думаете: телевизор влияет на вас?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Мой комиссар всегда такой многозначительный, — подобострастно рассмеялась Мария. (Женщина, чувствующая неправоту, вполне может подобострастно рассмеяться).

Но комиссар посмотрел на нее строго, и только после этого начал говорить о главном:

— То, что я вам скажу, не более, чем предположение, гипотеза. Но боюсь, что в самое ближайшее время мы получим подтверждение ее истинности. Видите ли, я не верю в мистику, не верю ни в какие явления, которые находятся за пределами логики. Я твердо знаю: какими бы загадочными ни казались преступления, их непременно объединяет что-то простое, обыденное. Так вот, и Карелли, и Гунтер и эта несчастная женщина смотрели телевизор перед тем, как на них напали. Не так ли?

— Ну и что? — доктор отхлебнул виски. — Это может быть простым совпадением.

— Может быть, — тут комиссар наконец закурил свои дешевые сигареты. — Мария, готов биться об заклад, что когда возник твой идеал — этот гнусный актеришко — ты тоже смотрела телевизор!

— Да, — вздохнула Мария. — Это было как наваждение. Но ты ведь знаешь: я люблю тебя, только тебя, и с тобой…

— Об этом позже, — оборвал комиссар. — Я ни в чем не виню тебя, ты, сама того не зная, стала участницей страшных и странных событий.

— Каких? — спросила Мария.

— Сейчас попробую объяснить. Для начала задумаемся: куда девается вся та энергия, которую насылает на нас телеэкран? История человечества насчитывает миллионы веков, но не было еще такого, чтобы в жилище человека находился — причем, заметьте, постоянно — источник некой чуждой энергии. Ведь, без сомнения, телевизор обладает еще какой-то энергией, кроме электрической. Так вот. Вполне можно предположить, согласитесь, что человек и телевизор вступили в некий, неизвестный нам доселе, контакт — тем более, что ни свойства человека, ни свойства телевизора нам до конца не известны. Повторяю, все, что я скажу — не более, чем предположение, и я буду рад, если вы его опровергнете. Собственно, для этого, доктор, я вас и пригласил, я надеюсь на ваш ум и ваше знание человеческой природы. Но, позвольте, я закончу. Итак, эта история перестала быть для меня таинственной, когда сегодня я увидел по телевизору копию того самого монстра, который меня чуть не убил.

— Ах! — воскликнула Мария, всем своим видом показывая падение в обморок. — Милый, ты был в опасности!

— Я же сказал: семейные сцены оставим на потом, — решительно сказал комиссар. — Теперь все мне стало окончательно ясно. На мой взгляд, человек превратился в своего рода трансформатор, который каким-то неизвестным, непостижимым нам образом преобразует телеэнергию, в результате чего материализуется то, что мы видим на экране. Согласитесь: нас совершенно не удивляет, когда после страшного фильма мы видим его персонажей во сне. Что такое сон, не объяснил до конца даже Фрейд, однако, ясно: в принципе такое возможно. Пока еще человек вкладывает в эти существа очень незначительный потенциал, и потому они весьма непрочны. Потенциал кончается — и они исчезают, как сон. Но это — пока. Никто не знает, что будет завтра. Согласитесь, было бы даже глупо предполагать, что столь мощный источник эмоциональной, духовной — да какой хотите! — энергии, как телевизор, который, к тому же, действует на нас ежедневно, никак не меняет нашу жизнь…

Но материализуются не только монстры. Представьте, вы одиноки, покинуты, мечтаете хотя бы о маленьком пушистом зверьке, который утешит вас. И вот он возникает — маленький, шаловливый котенок, а потом — на ваших глазах — растворяется в воздухе. Сколько людей сходят из-за этого с ума! Проверьте сводки, доктор, и вы увидите, что количество сумасшедших резко возросло. Равно как и количество разводов. Но кто осудит женщину, не устоявшую перед любимым актером, возникшим вдруг прямо в ее доме? Мы долго и безнаказанно влияли на природу, пока она, наконец, не стала мстить нам. То же самое и здесь. Наше общение с телеэкраном было безнаказанным до какого-то предела. Сейчас этот предел наступил.

Тут, конечно, за столом воцарилось молчание. А комиссар допил виски.

— Ты хочешь сказать, дорогой, что я лежала в постели с миражом? — Мария побледнела. — Этого не может быть!

— Дурой не надо быть, — справедливо возразил Гард.

— Если вы правы, то это ужасно, — тихо произнес доктор.

— Согласен, что это неприятно, — согласился Гард, и тут же сам себе возразил: — Но никакой вселенской трагедии я не вижу. Человечество живет с телевизором гораздо меньше, чем без него. Гораздо меньше. Теперь придется отказываться вовсе. Вообще, доктор, я думаю, нам придется еще не раз и не два отказываться от того, что мы называем «достижением прогресса». Скажите лучше как врач, если мое предположение верно, то как эта энергия может повлиять на людей?

— Трудно сказать, — доктор виновато развел руками. Однако ясно: никто не может гарантировать, что она всегда будет материализовываться вне человека, а не внутри него. Разве нельзя исключить, например, что с помощью телевизора мы сами превратимся в чудищ, и это будет означать конец света? А может быть, телевизор — и есть дьявол, посланный нам за грехи?

«Черт, надо было позвать врача-атеиста», — раздраженно подумал Гард.

— А я все равно не верю, — пожала плечами Мария. — Не верю, и все тут.

— Я хотел бы ошибиться. Но — давай проверим. У тебя есть телевизионная программа? Погляди-ка, что показывали по телевизору в тот вечер, когда погиб Карелли?

— Мне незачем смотреть, — взгляд Марии выражал полное торжество. — Если это было вчера после одиннадцати, то как раз в это самое время я смотрела фильм с моим любимым актером… Ну не важно… Вобщем, с тем самым актером, про которого ты говоришь, что он — мираж.

— Как все удивительно совпадает! — вздохнул Гард. — Ты смотришь фильм с этим придурком, и он тут же оказывается у тебя в комнате.

— Однако в этой картине не фигурирует крыса, убившая Карелли, — сказал доктор.

— Значит, крыса фигурировала по другой программе! — спокойно произнес Гард. — Я убежден, что вчера около одиннадцати шел фильм про саблезубых крыс. И мы это легко проверим. — Комиссар подошел к телефону, набрал номер. — Привет, сын, скажи, пожалуйста… Я тебе потом объясню, зачем я разбил телевизор. Подожди, не перебивай. Не перебивай, когда с тобой отец разговаривает. Какое кино ты смотрел вчера около одиннадцати? «Крик над небоскребами?» А про что? Подробно не надо. Про то, как саблезубые крысы завоевали город? Очень хорошо. — Гард оглядел собравшихся с видом победителя. — От чего ж это, интересно, я тебя отвлекаю, сын? Какой телевизор? Я же разбил! Как это взял у соседей маленький? Выключи его немедленно!

Комиссар бросил трубку и выскочил из комнаты.

— Я с тобой! — крикнула Мария.

Но комиссар не мог ждать. Взревел мотор машины.

Нарушая все правила движения, какие только есть на свете, он добрался до дома. Распахнул дверь.

Сын сидел на своем излюбленном месте и смотрел маленький телевизор.

— Привет, — облегченно вздохнул комиссар.

Сын повернул голову. Гард увидел, что у его сына красные зубы и длинные зеленые ногти. Сын поднялся и двинулся на комиссара, глядя на него пустыми глазами без зрачков…

Как и всякая уважающая себя история эта заканчивается отточием.

Лепестки злобы

Разумеется, у комиссара полиции Гарда была прекрасная память. С необыкновенной легкостью пересекая времена и пространства, он всегда помнил, что с ним происходило и где. Но вот в какой именно стране произошла эта странная история — Гард забыл напрочь. Да и вообще старался вспоминать о ней как можно реже. Но вот если вскипала в нем комиссарская злоба, или, хуже того, вдруг начинал Гард кричать на кого-то — вот тогда наглая неуправляемая память спрашивала его: «Ты позабыл тот отель? Может, ты и трупы позабыл?»

Отель комиссар не забыл. Отель, как отель — таких в любой стране мира не счесть: бесконечные, бессмысленно-уютные коридоры, равнодушно-чистые номера.

И труп помнил. Труп лежал на кровати и занимался тем единственным делом, которое и остается трупу: медленно остывал.

Это был мужчина лет сорока с перстнем на указательном пальце. Комиссар не любил мужчин, которые носят украшения. Ему казалось, что для них это единственный способ доказать свою значительность. Глядя на весьма дорогой перстень, комиссар, с присущей ему прозорливостью, понял: ограбление не было целью убийцы. Да и был ли убийца?

Вскрытие показало, что человек умер от разрыва сердца. Что ж, со всяким может случиться…

Второй труп был обнаружен в том же номере через два дня. Молодая женщина, с красивой… Впрочем, это не имеет значения.

Владелец отеля, потирая лысину, объяснил журналистам, что лишь вмешательством дьявола можно объяснить тот факт, когда в одном и том же номере лучшего, без преувеличения, отеля мира, умирают подряд два человека. Факт этот невероятен, непостижим, необъясним, и вообще…

Номер опечатали.

Через два дня в соседнем номере был найден труп старухи.

Как и всякий, уважающий себя комиссар полиции, Гард любил иногда, осматривая труп, подумать вдруг что-нибудь афористичное. Вот и теперь он подумал: «Дьявол не может додуматься до тех гнусностей и мерзостей, до которых может догадаться иной человек. Самые отвратительные, нечеловеческие поступки совершает именно человек».

Так подумал комиссар полиции Гард.

И ошибся.

В гостиничном номере раздался телефонный звонок. На этот раз интуиция не обманула комиссара — звонил его начальник, префект полиции. Читатели детективов, разумеется, знают, что префекты полиции бывают непременно толстые, нервные, очень глупые, к тому же — они курят трубки, которые у них — в отличие от трубок настоящих сыщиков — обязательно гаснут.

— Ну что? — задал префект вопрос-прелюдию.

Основная тема должна была прозвучать примерно так: «Вам дается два дня. После этого можете считать себя уволенным».

Комиссар не стал отвечать на прелюдию. Ждал развития основной темы.

— У вас, разумеется, нет никаких версий? — Гарду казалось, что он видит, как префект вытирает свои жирные щеки вечно грязным носовым платком. — Вам дается два дня. После этого можете считать себя уволенным. — Тут в трубке раздались отвратительные причмокивания, Гард понял, что у префекта снова погасла трубка.

То ли эти причмокивания, то ли опостылевшая предсказуемость разговора, а может, вид умершей старухи… Не важно, что именно, но что-то заставило комиссара вылить на префекта всю скопившуюся злобу.

— Зачем вы сюда звоните? — заорал Гард. — Увольняйте меня хоть сейчас, только кто же тогда работать будет? Уж не вы ли сами? Вы только мешаете мне работать, вы…

Комиссар не любил злиться. И кричать не любил. Он повернулся к окну, будто желая глотнуть свежего воздуха, и…

ЭТОГО не могло быть. Галлюцинация. Так не бывает.

— Может, у вас у самого есть какие-то версии? — кричал Гард, а сам глядел в сторону подоконника. — Подскажите мне хоть раз что-нибудь ценное, вместо того, чтобы раскуривать ваш вечно сырой табак…

ЭТОГО НЕ МОГЛО БЫТЬ.

Но ОНО БЫЛО.

Гард бросил телефонную трубку.

ОНО прекратилось.

Владелец отеля — длинный лысый человек — подскочил к комиссару и, умудряясь смотреть на него снизу вверх, спросил:

— Вы, конечно, все выясните? Да? Да? Постояльцы выселяются… А у нас ведь лучший отель мира… И я…

Гард отошел. Посмотрел на часы. Пока уберут труп, пока снимут отпечатки пальцев — наступит вечер. Значит вечером придется придти сюда, и, если это действительно было, то утром он узнает разгадку.

— Я могу заплатить вам, я — богатый человек, я… — снова начал владелец отеля, приглаживая руками несуществующие волосы, но, наткнувшись на взгляд Гарда, осекся.

Было ли у Гарда предчувствие? Понимал ли он, с какой силой столкнулся?

Комиссар полиции забыл об этом. Комиссары полиции не помнят о таких мелочах.

…До полуночи Гард мерил шагами номер, периодически поглядывая на подоконник.

ЭТО не происходило.

Тогда он сбросил пиджак, поправил зачем-то кобуру под мышкой и лег на диван. Погасил верхний свет — включил ночник.

Цветок с высоким стеблем и странными фиолетовыми листьями был абсолютно спокоен и отвратительно не таинственен.

Поскольку делать было совершенно нечего, Гард занялся любимым делом сыщиков, а именно: предался философским раздумьям о житейских перипетиях.

«Странные существа — люди, — философски думал комиссар. — Они убеждены, что сами могут легко влиять на что угодно — хоть на природу, хоть на других людей, хоть на космос. Но почему-то думают, что на них ни что влиять не может. Поразвели цветов, куда ни приди — везде стоят, и позабыли, что ведь это — живые существа, и, значит, они не только могут, но должны оказывать на человека определенное влияние. И кто сказал, что только хорошее? Разве все люди могут оказывать одно и то же влияние? Так же и цветы. А вдруг они берут от людей самое плохое? Интересно, куда его потом девают? К тому же, если подумать, что горшок для цветка — та же клетка, то кто знает, что случится однажды, если все цветы решат взбунтоваться…»

Комиссар размышлял как бы абстрактно. Как бы просто так. Между прочим как бы. Он был, понятно, не трусливым человеком, однако все же ему хотелось думать, что ЭТОГО не было вовсе.

Но тут ОНО началось.

Цветок с длинным стеблем начал поворачиваться прямо в горшке. Было совершенно очевидно, что он кого-то высматривает. Комиссар даже знал, кого именно.

Тень цветка медленно поворачивалась по потолку. Фиолетовые листья начали вытягиваться, словно шупальцы неведомого зверя.

Комиссар вжался в стену, выхватил из кобуры пистолет.

«Стрелять в цветок?.. Глупость… Глупость…»

Листья шарили в полутьме — так слепой разрывает руками пространство в поисках чего-то осязаемого, твердого.

Наконец, танец цветка закончился, и Гард увидел, что все листья направлены на него. Прямо на него.

«Может, они стрелять начнут… Глупость… Глупость… Цветы не умеют стрелять… Им нечем стрелять…»

Над головой комиссара погасла лампочка ночника. Номер погрузился во тьму. Лишь безразличные ко всему огни реклам вспыхивали и гасли в черном проеме окна, бросая на потолок, разумеется, красно-кровавый отсвет.

Цветок начал светиться — легким фиолетовым светом.

«Чего я жду? Подойти, посмотреть…»

Гард встал. Сделал шаг к подоконнику. Еще. Еще. И понял, что дальше идти не может: от цветка исходит непонятная энергия, от воздействия которой сердце Гарда начало бешено колотиться, подниматься к горлу, будто ища выхода.

«Три смерти от разрыва сердца… Вот, значит, как…»

Фиолетовый свет разгорался все ярче, гуще, приобретая черный оттенок. И чем больше чернел цветок — тем бешенней колотилось сердце Гарда.

Комиссар потянулся к пистолету, не удержал его — пистолет бесшумно упал на ковер, и Гард понял, что теряет силы.

«Глупость… В меня стреляли десятки раз — и ничего… А тут погибнуть от какого-то паршивого цветка…»

Листьев уже не было видно. На подоконнике стоял черный шар. Пять минут назад это был милый цветок, сейчас — источник энергии такой сокрушительной силы, что бороться с ним человек был не в силах.

Гард упал на колени, чувствуя, что сознание вот-вот покинет его.

Цветок снова закрутился, пока наконец центр шара не очутился как раз напротив сердца Гарда.

«Я — мишень, по которой будет стрелять эта тварь. Идиоты! Опечатали соседний номер, а цветок принесли сюда — гуманисты проклятые! Я же видел, что цветок растет, когда ругался с дураком-префектом. Значит, он концентрирует человеческую злобу, питается ею. Энергия цветка — это энергия злобы, против которой человек безоружен… Нашей собственной злобой он стреляет в нас же самих… Я узнал разгадку, но никогда не смогу рассказать о ней…»

— Ты — сволочь зеленая! — заорал комиссар. — Гнусная зеленая скотина с фиолетовыми листьями! Я разгадал тебя, подлец, и я тебя ненавижу!

И вдруг шар вновь обрел очертания цветка, и начал тянуться вверх. ЭТО началось.

— Жрешь, скотина, мою злобу? Нравится? — кричал Гард. — Гнусный, отвратительный, мерзкий цветок, вздумавший победить человека!

Комиссару удалось поднять пистолет и выстрелить.

Пуля, ударившись о невидимую преграду, упала на ковер и прожгла в нем аккуратную, круглую дырку.

— Так, да? Так? — комиссар уже не кричал — шептал. — Я буду орать на тебя, пока ты не лопнешь. Если люди лопаются от злости, то цветы и подавно должны.

Гард кричал все ругательства, которые знал, — а знал он их, признаться, немало. Листья цветка начали было снова поворачиваться к комиссару, но потом будто забыли о нем. Цветок начал расти, он извивался по потолку, по стенам, но лопаться не собирался.

Никогда в жизни, ни до ни после ЭТОГО комиссару не приходилось кричать и ругаться несколько часов подряд. Но он понимал: стоит ему замолкнуть — листья повернуться к нему, и в сердце будет пущен такой заряд злобы, который не выдержит никто.

Наконец, шатаясь и не понимая, что делает и зачем, Гард подошел к горшку и… слегка толкнув, выбросил цветок на мостовую.

Вот ведь оно как. Пиршествуя, цветок потерял бдительность, и это стоило ему жизни. Известное дело: задумал серьезное предприятие — не надо обжираться.

Горшок упал на мостовую и разлетелся на сотни осколков. Комиссар вышвырнул в окно и стебель цветка, потом рухнул на кровать и заснул тем сном, которым всегда засыпают комиссары после того, как им удается распутать какое-нибудь очень сложное преступление.

А утром на мостовой цветка не было.

«Может он ушел?» — подумал Гард и рассмеялся нелепой мысли.

«Цветок, который создан для того, чтобы мстить людям за их злобу. Этой самой злобой их же самих убивать…»

…Самое странное в этой истории то, что комиссар Гард, у которого была отличная память, забыл, в какой именно стране она происходила. А может, это и не странно: ведь нет такой страны, в которой цветкам, питающимся человеческой злобой, нечего было бы есть.

И кто знает судьбу того растения, которое удалось победить Гарду? И кто знает — единственный ли это подобный цветок?

Желтое облако

Надо сказать, что комиссар Гард любил себя больше остального человечества. Он был — как вы, надеюсь, знаете — зарубежный комиссар, поэтому не будем осуждать его за эту простительную слабость. То обстоятельство, что вместе с ним погибнет весь город, а быть может, и все человечество — Гарда не успокаивало. Он даже был готов вычленить себя из человечества, чтобы не погибать за компанию, но это было невозможно.

Последнее время комиссар все время нервничал. И даже универсальное средство успокоения всех комиссаров — дешевая сигарета и газета не успокаивали. Оно и понятно: нервничал Гард не по какому-нибудь пустячному поводу, а потому, что твердо знал: он погибнет.

Гард включил телевизор. Не потому, что хотел увидеть какую-нибудь определенную передачу, а потому, что сын приучил его: телевизор должен работать постоянно.

По телевизору снова показывали трупы, изъеденные изнутри. В газетах — все о том же, о желтом облаке.

«Газеты и телевидение существуют для того, чтобы сеять панику, — решил комиссар. — Надо их закрыть. Зачем нужна эта правда, если от нее одни неприятности? И так жить противно…»

Комиссар достал, разумеется, початую бутылку, разумеется, виски — а что еще и пить-то комиссарам? — и попытался найти в телевизоре что-нибудь более веселое, чем трупы.

Нашел концерт классической музыки. Но даже в жестах дирижера виделось ему что-то безнадежно — истеричное.

Переключил.

Хорошо выбритый ученый в очках на тонком носу изо всех сил старался показать, будто он все-таки кое-что знает.

— Желтое облако, конечно, таинственное явление, — ученый наморщил лоб, как бы придавая значимость сказанному. — Однако, в его исследовании мы уже продвинулись в определенном направлении.

«В направлении к заднице», — подумал Гард, однако переключать не стал.

— Очевидно, что желтое облако состоит из животных организмов, — продолжал ученый. — Очевидно, что они скорее всего не земного происхождения. Хотя, возможно, и земного. Мы нашли несколько тараканьих трупиков, но сказать с уверенностью, принадлежат ли они к желтому облаку, пока не возьмусь. И никто не возьмется. Короче, надо бы проникнуть в само облако, но пока — не удается.

«Трусы вы все», — подумал Гард.

Ученый улыбнулся, словно услышав мысли комиссара, и произнес назидательно:

— Исследования чрезвычайно затруднены. Сказать точно, из кого состоит облако пока не представляется возможным.

«Зато представляется возможным сказать, что ты принадлежишь к племени идиотов», — подумал Гард.

— Мы не теряем надежды, — улыбнулся ученый.

«Зато я теряю терпение, — подумал Гард и выключил телевизор. — Сколько таких идиотов сделают себе сейчас научную карьеру на желтом облаке, вместо того, чтобы проникнуть в него и разобраться, в чем там дело…»

Гард откинулся на спинку стула и задумался о бессмысленности и бренности всего сущего на Земле…

Как вы, наверное, догадались, комиссара вывел из забытья телефонный звонок — известное дело, телефоны всегда поступают с комиссарами неучтиво.

Комиссар снял трубку. Он знал, что услышит, и потому вместо «Здравствуйте», спросил:

— Где?

— На центральной площади, Гард. Пока, вроде, без трупов.

Комиссар знал: никакой более подробной информации он не получит и повесил трубку, не попрощавшись.

Перезаряжая пистолет, Гард подумал: «Зачем мне оружие? Как будто эта игрушка поможет совладать с желтым облаком… Ерунда!»

И все-таки пистолет в карман положил. На всякий случай.

Заглянул в комнату сына. Сына не было.

«Где ж он шляется в такое время?» — подумал Гард, но развивать эту мысль не стал.

В темном городе было пусто и темно, как в ночном театре. Будто отзвучали аплодисменты, и завершилась красивая жизнь, и ничего не осталось, кроме темноты и затхлого запаха кулис. Разве только тени ушедших комедий и драм скользят незримо, создавая иллюзию жизни.

Комиссар пытался настраивать себя на философский лад, чтобы окончательно не поддаться страху. И все равно — на пустынных улицах даже комиссару Гарду, который видывал всякое, было как-то не по себе.

Хоть бы один прохожий, машина случайная, крик какой-нибудь далекий, в конце концов — но ничего. И лишь огни в окнах домов доказывали, что погибли еще не все.

Гард остановил машину, не доехав пары кварталов до центральной площади.

— Там — желтое облако, — начал молодой солдат из службы оцепления. — Туда нельзя, там — опасно… — Но увидев удостоверение Гарда, солдат посторонился.

А Гард уже слышал шорох. Тот отвратительный шорох-скрежет, который всегда сопровождал желтое облако, тот кошмарный звук, от которого начала кружиться голова и тошнота подступила к горлу.

В свете окон комиссар увидел разъеденный труп. Гард был хороший комиссар, и увидел он именно то, что и ожидал увидеть… Желтое облако всегда одинаково уничтожало свои жертвы. Одинаково и аккуратно. Казалось, из человека выдули содержимое. Огромная дыра зияла в промежности, дыры глаз были разъедены — так моль разъедает одежду. Тягучая, уже немного застывшая, жижа на щеках — вот все, что осталось от глаз. Но лицо было изъедено совсем мало — казалось, тонкой иглой укололи его несколько раз, вот и все — желтое облако входило в человека и выходило через глаза, выедая все внутренности. Гард знал: внутри этот человек пуст, как гроб без покойника.

Говорят, первые эксперты, вскрывавшие жертвы желтого облака, едва не сходили с ума — никогда до этого не приходилось им видеть человеческий сосуд настолько полым. Но сейчас они уже привыкли и не удивлялись.

«Куда я иду? Зачем?» — подумал Гард. Однако, профессиональная выучка и здесь победила разум.

Комиссар обошел труп и двинулся навстречу облаку.

Через полчаса, когда облака уже не будет здесь, приедут врачи, заберут труп в морг, вскроют его, и… ни на миллиметр не приблизятся к разгадке тайны.

Комиссар вышел на центральную площадь и сразу увидел желтое облако. Шуршащее, монолитное и страшное двигалось оно на очередную жертву.

Молодой человек стоял, прижавшись к стене. Он даже не пытался бежать, видимо, понимая бессмысленность подобных попыток. Он лишь закрыл лицо руками, не желая смотреть в глаза собственной смерти.

А смерть была близка. Край желтого облака захлестнул ноги, этому парню оставалось жить от силы минут пять.

И тут Гард понял, что этот парень — его сын. В ту же секунду в нем умер осторожный профессионал, комиссар перебежал площадь и сам окунулся в желтое облако. Без сомнения, он был первым человеком, который сам полез в желтую смерть.

Но комиссар не боялся, и не потому, что страх не свойствен комиссарам (ни отечественным, ни зарубежным), а потому, что знал совершенно точно: нет ни на земле, ни в космосе, ни во всей Вселенной такой силы, которая может нейтрализовать его волю, если нужно спасти сына.

Ноги вязли в желтом облаке, идти было тяжело, как по болоту. С той лишь разницей, что это облако не чавкало, а хрустело под ногами.

Сын стоял все так же, обхватив голову руками, а желтое облако поднималось все выше по его ногам.

Задыхаясь, Гард подошел к сыну, поднял на руки и понес к машине. Оглянулся. Но желтое облако даже не пыталось преследовать их, впрочем, как Гард понял теперь — оно вообще было очень медлительным, это облако.

В машине сын пришел в себя и спросил:

— Что это было?

— Тараканы.

— Что? — не понял сын.

— Обычные тараканы. Я на всю жизнь запомню, как хрустели они у меня под ногами. Представляешь, наш город терроризировали обычные желтые твари, и они так напугали нас, что мы даже не пытались с ними бороться. Почему же ты не пробовал бежать от них?

Сын молчал. По щекам его катились слезы.

— Ты дал окружить себя обычным мерзким тараканам. Каждого из них в отдельности ты мог бы прихлопнуть газетой, но когда их стало много — испугался. И знаешь, о чем я думаю, сынок? Кто же организовал этих тварей? Сами тараканы не смогли бы так здорово организоваться. Кто и зачем создал эту тараканью армию? Как ты думаешь?

Сын спал.

«Значит так, — решительно подумал комиссар. А все комиссары, надо сказать, думают решительно. — Значит так, если этой же ночью я не найду того, кто решил погубить моего сына, то я не достоин ничего лучшего, чем быть съеденным тараканами».

Гард вынес сына из машины, раздел, уложил спать, еще раз зачем-то проверил пистолет, и снова вышел на улицу.

В темном городе по-прежнему было пусто и темно, как в ночном театре. Но теперь Гарду казалось, что тишина вот-вот разорвется легкой барабанной дробью — такой, что в плохих театральных постановках как бы напоминает зрителю: будьте внимательны — начинается кульминация.

У комиссара сильно засосало под ложечкой. У обычных людей это может обозначать появление чувства голода, однако, у комиссаров это верный признак того, что их ожидает успех.

«Я разгадаю тайну желтого облака немедленно, сейчас», — сказал себе комиссар Гард.

А комиссар Гард никогда сам себя не водил за нос.

На центральной площади Гард увидел сотни тараканьих трупов и порадовался своей работе.

«Где же желтое облако?» — спросил сам себя комиссар и не нашел ответа.

Он вышел из машины, прошел по одной улице, потом — по другой… Увы, тараканы не оставляют на асфальте совершенно никаких следов.

«Если желтое облако вышло на охоту, я наткнусь на него где-нибудь в городе», — подумал Гард и сел в машину.

Вдруг в свете фар он заметил человека.

Этот немолодой и очень аккуратный человек принадлежал к тому сорту людей, который, даже выводя на прогулку своего пса, не забывают повязать галстук. Такие люди стеснительны и робки, но именно они почему-то умеют появиться в нужное время в нужном месте и дать единственно нужный совет.

— Здравствуйте, — сказал старик. — Извините, я не хочу вас обидеть, но, мне кажется, вы похожи на полицейского.

— Я — комиссар Гард. Могу вам чем-нибудь помочь?

— О! — старичок всплеснул руками. — Надеюсь, вы можете помочь не только мне, но и всему городу. По-моему, вас интересует желтое облако? Так вот, оно удалилось по этой улице. А если вам и дальше будет интересно знать верную дорогу — вам останется только посмотреть наверх.

Комиссар посмотрел наверх — и в совершенно темном доме увидел ровную полоску окон — словно стрела из света указывала ему путь.

Он хотел поблагодарить старичка, но тот исчез, словно испарился.

Остается загадкой, как умудрился комиссар Гард ни во что не врезаться, ибо на протяжении всего пути смотрел не на дорогу, а вверх, на окна. Свет этот точно указывал ему путь, и довольно скоро Гард оказался на окраине города.

Комиссар ничему не удивлялся: ни внезапному появлению и исчезновению старичка, ни странным «оконным» указателям… Он просто понимал: если уж он решил сегодня уничтожить желтое облако — он его уничтожит.

Он выехал на загородное шоссе, и уже минут через пять машина затормозила у ворот старинного замка.

«Здесь», — понял комиссар комиссарским чутьем. И вылез из машины.

С легкостью комиссар перемахнул через ворота и побежал к замку. Он не успел еще подумать: «Где же вход?», как одна из дверей открылась — разумеется, бесшумно — и комиссар нырнул в черное пространство.

Надо ли добавлять, что столь же бесшумно дверь закрылась за ним?

Комиссар очутился в кромешной темноте. Он крепко сжал пистолет, надеясь — как всегда это бывало в нелегкие минуты — что от пистолета передастся ему мощный импульс энергии. Но на этот раз импульс передаваться почему-то не хотел.

Гард подождал, пока глаза хоть немного привыкнут к темноте, и сделал шаг вперед. Потом — еще. Еще один…

Шел он медленно, как бы ощупью, каждую минуту, каждое мгновение ожидая опасности, а то — и смерти.

Где-то впереди раздалось странное шуршание, и комиссар пошел на этот звук, ведь надо было куда-то двигаться — почему бы не на звук?

Вдруг свет ударил по глазам. И на мгновение комиссару показалось, что он ослеп. Но уже через минуту сквозь желто-красные круга в глазах возникла жуткая картина: море, целый океан отвратительных желтых тараканов. Море это было внизу, а сам комиссар стоял на небольшом возвышении и глядел, как движутся тараканы какими-то лишь им одним известными маршрутами, и ни одна тварь при этом не остается на месте.

Сверху распахнулся люк, и комиссар увидел обнаженную женщину, которая за нога и за руки была подвешена на толстых канатах. Канаты мягко — чтобы не сказать нежно — спустили женщину в тараканий бассейн и взмыли вверх. Раздался хруст сотен раздавленных тараканьих тел…

Женщина попыталась встать, даже встала на мгновение, но тут же поскользнулась на скользком полу и закричала. Только тут закричала. Но кричала недолго — тараканы набились к ней в рот, она закашлялась, схватилась рукой за горло… Снова попыталась встать… А тараканы ползли по ногам, по груди, по лицу… Они были какими-то очень целеустремленными, эти твари, располагались на человеческом теле как хозяева. Впрочем, они и были хозяева, им принадлежало это прекрасное тело.

Но женщина еще жила, кулаки ее судорожно сжимались, она била ногами. Гард смотрел на ее лицо. На рот, набитый тараканами. Он видел, как тараканьи тела закрыли собой сначала один глаз, потом другой, потом все лицо. Скоро на месте человеческого тела осталась лишь снующая, шелестящая желтая масса.

И тут в противоположном углу бассейна распахнулась дверь, и в проеме появилось существо, от одного вида которого любой сошел бы с ума. Но комиссары, как известно, не сходят с ума по пустякам.

Огромный, в человеческий рост, таракан, слегка наклонил свою голову и сказал:

— Здравствуйте.

Комиссар не привык здороваться с тараканами и потому промолчал.

— Вы не больно-то вежливы, — сказал таракан-гигант и улыбнулся. Улыбка его была очень похожа на человеческую. На противную человеческую улыбку. — Рад видеть вас, комиссар, в своем замке. Признаться, вы — единственный, кого я не то чтобы побаивался, но, скажем так, остерегался. Однако вы зачем-то сами полезли ко мне. Согласитесь, это не самый умный ваш поступок… Да, кстати, какое впечатление произвела на вас показательная казнь? Неплохо, правда? Мне очень хотелось, чтобы вы в деталях представили, что будет с вами.

Комиссар Гард выхватил пистолет и разрядил всю обойму в таракана.

Таракан снова улыбнулся.

— Пуленепробиваемая стенка, — объяснил он. — Она невидима, но чрезвычайно прочна.

— Сволочь, — выдавил из себя Гард.

Таракан расхохотался. Смех у него был человеческий. Противный человеческий смех.

— Это лучшее, что вы могли сказать мне, комиссар, — сказал таракан сквозь смех. — Лучший комплимент. Я понял, что вы относитесь ко мне как к равному — и это прекрасно. Вы, наконец, поняли, что перед вами существо не только разумное, но и очень могучее.

— Ты — подонок, ты делаешь слишком смелые выводы из одного слова, — усмехнулся Гард.

— Заметь, комиссар, ты первый перешел со мной на «ты», тем самым еще больше приблизив меня к себе. Однако, мне очень нравится, что ты со мной разговариваешь. Очень нравится. Сотни, тысячи, миллионы моих предков мечтали услышать человеческое слово — пусть обидное, пусть оскорбительное, но — человеческое. Но нас давили молча, травили ядами… Нас морили жаждой, а потом подсовывали отраву вместо воды, и радовались обману. Ни одно живое существо не вынесло столько унижений, столько трагедий, как таракан. Веками вы подвергали нас геноциду, а за что, собственно? Мы ведь так преданно любили вас, людей, мы хотели жить вместе с вами, но вы приручали собак, лошадей, кошек, а нас — морили… За что? Разве хоть один таракан принес вред человечеству? Более того, нет на земле существ более преданных, чем мы. Но вы, люди, на преданность всегда отвечаете убийствами.

Комиссар понимал всю абсурдность ситуации, понимал: разговаривать с тараканом — и нелепо, и смешно, и просто глупо. Но не ответить — было выше его сил.

— Преданность? Тебе ли говорить о преданности после того, как вы убили десятки, сотни людей?

— А мы научились у вас, — таракан-гигант выплюнул окурок сигары, который тут же был съеден тараканами. — Неужели ты всерьез думаешь, что сотни лет, которые мы живем вместе с людьми, ничему нас не научили? Научили. Чему учили — тому и научили. Разве история нашего рода — это не тысячи и миллионы безвинных смертей? Неужто ты всерьез думаешь, что хотя бы одно зло на земле может пройти бесследно? Зло всегда порождает зло — вопрос в том, как долго ждать отмщения. Вы, люди, сделали все, чтобы тараканы начали мстить вам — и мы начали.

— Так ты еще и философ? — нашел в себе силы улыбнуться Гард, хотя ему стало по-настоящему страшно.

— Я — не философ, — таракан поднял свои усы, и от этого стал как-будто выше. — Я не философ, комиссар, я — мессия. Должен был придти мессия, чтобы организовать своих братьев и отомстить вам. И я пришел. Нельзя же, комиссар, в самом деле веками безнаказанно издеваться над целым родом живых существ! Нет, комиссар Гард, на этот раз вы проиграли.

Гард с ужасом почувствовал, что площадка, на которой он стоял, начала медленно опускаться.

— Вы проиграли, комиссар Гард. Все вы, люди, проиграли. Вы ждали отмщения с небес, а оно было в ваших собственных домах. Это мы — тараканы — самые несчастные, самые презираемые на земле существа отомстим вам за все. И тогда на земле наступит эра справедливости. Тараканья эра!

Комиссар почувствовал, что по его ногам уже начали ползти тараканы.

— Растопчите его! — заорал гигант. — Растопчите! Это человек! Вы должны его растоптать.

— Нет! — закричал Гард. — Никогда! Нет!

Яркий свет ударил по глазам.

— Ты что, отец совсем заработался?

Перед Гардом стоял огромный таракан.

Гард вскочил… Бог мой, это был его сын.

— Ты пришел? — спросил Гард, а сам подумал: «Наверное, я орал очень громко. Приснится же такая чушь».

Сын никогда не отвечал на глупые вопросы. Даже если их задавал отец. Он просто повернулся и пошел к себе в комнату.

И тут зазвонил телефон.

Комиссар снял трубку. Он знал, кто может звонить ему столь глубокой ночью, и потому — вместо «Здравствуйте» — спросил:

— Где?

— На центральной площади, Гард. Пока, вроде, без трупов.

Комиссар знал: никакой иной информации он не получит, и повесил трубку, не попрощавшись.

Перезаряжая пистолет, Гард подумал: «Чертов сон!.. Такое ощущение, будто я все это уже делал только что… И зачем мне пистолет? Как будто он может помочь победить желтое облако».

И все-таки пистолет в карман положил. На всякий случай.

Сын уже спал. Судя по блаженному выражению его физиономии, сыну снились вовсе не комиссарские, а вполне хорошие сны.

В городе было темно и противно. Никаких приятных ассоциаций пустой, будто вымерший город не вызывал.

Гард остановил машину, не доехав пару кварталов до центральной площади.

— Там — желтое облако, — начал молодой солдат из службы оцепления, а комиссар подумал: «Интересно, до какого места сон будет совпадать с реальностью?»

Сон, между тем, совершенно нагло продолжал сбываться. Не дойдя до площади, комиссар увидел разъеденный труп.

«А почему они эту женщину ели не по правилам?» — подумал Гард, увидев, что один глаз женщины удивительным образом остался цел.

Тут комиссар понял, что начинает сходить с ума.

Он вышел на площадь и увидел желтое облако. Оно уже удалялось с площади.

И комиссару стало совершенно ясно: проще пойти за желтым облаком и погибнуть, чем вернуться домой и снова видеть сумасшедшие сны, и каждый час ждать своей гибели, и если чему удивляться — то лишь тому, что человек съеден не по правилам.

«Если это облако действительно состоит из тараканов — получается, что мы боимся маленьких отвратительных существ?»

И комиссар решил так: поскольку он уже все пережил во сне — больше ему нечего бояться. И поскольку он знает, что его ждет, — он не позволит издеваться над собой каким-то мелким таракашкам…

Так решил комиссар Гард — который, как известно, никогда не меняет своих решений — и двинулся по темным улицам туда, где его ждала смерть.

Гард шел на звук, ибо улицы были совершенно темны, даже окна в домах не горели. Окна не то что не указывали дорогу, но даже не освещали путь.

Дорогу Гарду указывал отвратительный шелестящий звук.

Когда же и звук исчез — в кромешной тьме комиссар увидел очертания замка и понял: «Все будет в порядке — сон продолжает сбываться. Я ведь уже знаю все, что ждет меня в этом замке, и значит я смогу победить».

Комиссар привалился к старому трухлявому дереву: он решил дождаться рассвета. Гард очень боялся заснуть — заснешь, и такое приснится, что жить не захочешь.

Так, в борьбе со сном, комиссар провел остаток ночи, и едва первые лучи позолотили то, что им и положено позолотить, — Гард направился к замку.

Многочисленные двери замка были заперты. И лишь на самой верхотуре комиссар заметил окно. Добраться до него было делом комиссарской техники.

Гард оказался посредине длинного коридора. Пошел в один конец и уперся в запертую дверь.

Тогда пошел обратно вдоль старинных и, разумеется, зловещих дверей. Дергал за ручки, толкал — двери не поддавались.

Но вот одна медленно и — как догадался проницательный читатель — со скрипом раскрылась. Комиссар шагнул в комнату и тут же выскочил обратно.

Весь пол был усеян тараканами. Сплошное, чуть шевелящееся пространство желто-коричневых тварей.

«Они похожи на солдат, отдыхающих после боя», — подумал Гард. И ему не понравилось это сравнение.

Теперь комиссар знал совершенно точно: его сон сбывается. А почему бы, собственно, и нет? Ведь никто в конце концов не знает, что такое сон. А вдруг это подсказка, дарованная нам свыше? Кто знает, может, так устроен наш мир, что каждому человеку — пусть хоть однажды в роковую минуту — дается такая подсказка?

Так думал комиссар Гард, шагая по длинному коридору, которому — казалось — не будет конца.

— Человек, постой, — услышал вдруг комиссар и, оглянувшись, увидел седого человека. — Постойте, — повторил незнакомец, тяжело дыша. — Я не успеваю за вами, однако, если вы пришли спасать мир от этих тварей, то мы должны быть вместе.

Незнакомец был похож на университетского профессора: высокий лоб, благородная седина, тоска в глазах — интеллигент, короче говоря. Таких людей Гард никогда не понимал, но всегда уважал — может быть, как раз за то, что не понимал.

— Здравствуйте, — комиссар протянул профессору руку.

Профессор улыбнулся:

— Смешное какое слово… Знаете, с тех пор, как я прячусь от этих тварей, мне никто не желал здравствовать.

— Прячетесь? — удивился Гард. — Здесь?

— А где же еще? Самое лучшее убежище — в доме врага. Здесь тебя никто искать не станет…

«Интересно, а чем он здесь питается?» — подумал комиссар, но сказал совершенно другое:

— Если не остановить этих тварей — они уничтожат всю планету. Тараканы мстят людям — и им есть за что. На самом деле это ничто иное, как очередная война рабов против своих угнетателей. Только на этот раз война приняла столь уродливые формы.

— Как вы интересно говорите, — профессор подошел вплотную к Гарду и теперь смотрел ему прямо в глаза. — Но ведь рабами должен кто-то руководить. Вы знаете этого человека?

— Человека? — комиссар удивленно посмотрел на профессора. — Вы живете здесь и не знаете, кто руководит этими тварями?

— Я, видите ли, не выхожу из своего убежища, — промямлил профессор.

— Ладно, — Гард попробовал улыбнуться ободряюще. — Пошли искать главаря вместе. Только должен предупредить вас: во главе этой банды стоит таракан. Огромный с человеческий рост таракан. Да-да, что вы улыбаетесь? Ни одному человеку даже в голову не могло бы придти использовать тараканов, как смертоносное оружие. Пока мы думаем, как воевать с желтым облаком, пока решаем, можно ли использовать против него газ или лучше пули, эти твари просто уничтожают нас, просто…

Гард не успел договорить. Почувствовал мощный толчок в спину, он оказался на полу в абсолютно темной комнате.

Впрочем, свет зажегся почти мгновенно, и Гард понял, что находится на площадке, внизу которой бассейн — тот самый, приснившийся. Тот самый, кишащий тараканами.

Площадка эта медленно, но абсолютно неуклонно опускалась вниз.

И тут Гард увидел профессора. Профессор возвышался на противоположном краю бассейна и махал рукой с тем равнодушно-доброжелательным видом, с каким главы государств приветствуют демонстрантов.

— Вы глупы, молодой человек, не имею честь знать вашего имени. Впрочем, зачем имя человеку, которого через несколько минут не станет? Природа — добра, все зло в мире — от человека… Неужто вы считаете, что устраивать тараканьи бега можно, а тараканьи войны — нельзя? Эдакая глупость считать, будто тараканов нельзя выдрессировать.

Площадка опускалась все ниже. Тараканы, будто почуяв добычу, зашевелились, зашебуршали, зашелестели…

Профессор снова приветливо помахал рукой:

— Как вы там, дорогой мой комиссар?.. Помните, кстати, цепь загадочных исчезновений где-то годика за три до появления желтого облака? Вам не довелось заниматься их раскрытием? А ведь это я убивал человечков и скармливал их своим маленьким друзьям. Они сначала отказывались, но, знаете ли, достаточно несколько дней поморить их голодом, и у тараканов появляется дьявольский аппетит. Я бы именно так и сказал: дьявольский…

Все ниже, ниже, ниже опускается площадка… «Сон дважды обманул меня, — подумал комиссар. — Во-первых, главарь вовсе не таракан, а во-вторых, мне не удастся спасти сына».

— Все дело в том, что люди ужасно боятся непонятного. Извините, что веду с вами разговоры в столь неподобающий момент… Однако я, видите ли, соскучился по людям, по простым разговорам. Моя гениальность не только в том, что я — великий дрессировщик. Главное, я понял: человек всегда боится неведомого. Если люди знают как убить своего врага — они его убьют наверняка, важно — чтоб не знали. Вот и все. Боитесь? Напрасно… Утешайте себя тем, что ваши изгрызенные кости, ваш прах станет частью этого замка — замка императора всей земли!

Известно ведь: не надо философствовать некстати. Но профессор забыл об этом. Наверное, если бы он молчал — не вызвал бы такого раздражения у Гарда, но тут уж комиссар не выдержал, достал пистолет, и, ни на что не надеясь, выстрелил.

Профессор пошатнулся и упал.

— Как глупо… Я хотел сделать пуленепробиваемую стену и забыл. Как глупо, — прохрипел профессор.

Надо ли добавлять, что он, конечно, зашатался и, разумеется, упал в бассейн, где мгновенно был съеден тараканами.

А Гард подумал: «Все-таки хорошо, что сны никогда не сбываются до конца», — после чего он куда-то там полез, перелез куда-то — это все не важно.

«И все-таки, в словах того таракана-гиганта что-то было, — подумал Гард, садясь в машину. — Что-то было важное».

Но что именно, Гард никак не мог вспомнить. Зато он точно знал: сыну его уже ничто не грозит.

Смерть всегда в прошлом

1

Историю эту читать не надо: вы вряд ли в ней найдете что-нибудь особо интересное. Ну разве еще раз убедитесь в прозорливости комиссара Гарда, который меняет времена проживания столь же легко, как мы одежду, но в каждом времени проявляет свою прозорливость.

А так… Ну, что за история? Сюжетец, надо признать, весьма незатейлив. Намек на детектив серьезно воспринимать не следует — намек он и есть намек, не более того. Да и пишу я вовсе не для того, чтобы читали. Я пишу для того, чтобы было. Пусть себе пылится в далеком ящике какого-нибудь одинокого стола или хранится в памяти старого компьютера. Главное: зафиксировать правду об этих событиях, которые уже обросли массой домыслов и легенд. Здесь же не будет ни одного красивого, но не проверенного факта. Ни слова лжи. Ни полслова фантастики, вообще — фантазии никакой. Только — правда.

…В то утро комиссар Гард полетел на ракете по близлежащим планетам — такая у него была привычка — и занимался тем, чем привыкли заниматься все комиссары по утрам: он читал газету и пил кофе.

Как догадался проницательный читатель, я рассказываю об этом только для того, чтобы написать фразу: И ТУТ ЗАЗВОНИЛ ТЕЛЕФОН. Что ж это за комиссар, который с чашечкой кофе в руках не бросается по утрам к телефону?

Правда, Гард бросился к видеотелефону. Уж если быть точным. Уж если не врать и не сочинять.

— Алле, — сказал комиссар.

И увидел на экране толстое лицо своего начальника — префекта полиции… Как вы, конечно, знаете (не из жизни — так из литературы), что префекты полиции — люди не особо симпатичные. Поэтому лица у них бывают, как правило, либо чересчур толстые (у плохих, но добродушных), либо чрезвычайно худые (у совсем-совсем плохих). У этого было толстое: щеки с трудом помещались на экране.

— Ну? — спросил Гард.

— Отдыхаешь? — спросило лицо и улыбнулось, отчего щеки исчезли вовсе, остался один рот с ровным рядом белых искусственных зубов. Рот спросил: — Гард, ты конечно, слышал об этой странной смерти в прошлом?

Гард не слышал, но ответил уверенно:

— Разумеется.

— И что ты обо всем этом думаешь: это действительно подвиг или убийство?

«Интересная, видно, история», — подумал Гард, а вслух сказал:

— Я думаю, дорогой префект, что убийство в наше время штука столь редкая, что это наверняка — несчастный случай.

— Вижу, я тебя заинтересовал, — сказал рот и щеки вернулись на место. — Вот и займись.

— Это приказ? — спросил Гард на всякий случай.

— Увидишь Марию — передавай привет, — ответил префект и отключился.

«Глупости, — подумал Гард. — Во-первых, с чего это мне видеть Марию, а во-вторых, с чего бы мне передавать ей привет от всяких толстых префектов».

Занятый этими размышлениями, он открыл газету на первой полосе и увидел огромный заголовок: «ГЕРОИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ В XIX ВЕКЕ».

Надо ли добавлять, что комиссар — разумеется, невольно — почувствовал легкий холодок в районе виска? Известное дело: у комиссаров полиции непременно где-нибудь холодит, когда речь идет о настоящем деле.

2

Директор Института Истории Земли встретил комиссара Гарда с той нарочитой вежливостью, какую во все времена используют интеллигентные люди, дабы показать, насколько им неприятен собеседник.

— Садитесь, милейший, в креслице, — улыбнулся Директор.

Однако проницательный Гард заметил в его взгляде недобрую мысль, и поэтому сразу решил перейти к делу:

— Мне хотелось бы подробнее узнать обстоятельства смерти Александра Мака.

— Мне тоже хотелось бы, миленький вы мой. Только вот, увы, сие невозможно. И я могу вам повторить только то, что вы знаете и так: в машине времени произошла поломка, после чего Александр Мак самоуничтожился. Это настоящий подвиг, доложу я вам. Не каждый ученый способен на такое.

— Зачем он убивал себя? В конце концов, лучше жить в прошлом, чем не жить вообще.

— Миленький вы мой, — сказал Директор тем тоном, который принят при обращении к неполноценным. — Если вы не понимаете, я вам объясню, дорогуша моя. Прошлое было таким, каким оно было, и другим оно быть не может. Это понятно? Если хоть чуть-чуть изменить прошлое — неминуемо изменится и настоящее, причем предсказать эти изменения невозможно. Это понятно? Фантасты об этом много писали… Или комиссары не читают фантастику?

Гард не ответил. Он не привык отвечать на вопросы — он привык их задавать.

— Любой, даже самый молодой исследователь далекого прошлого понимает: никогда и ни при каких обстоятельствах в прошлое вмешиваться нельзя, — продолжил Директор. — И уж тем более недопустимо, чтобы в прошлом жил человек, который на самом деле там не жил никогда. Невозможно жить и вовсе никак на жизнь не влиять. Вы это понимаете? Александр Мак совершил великий подвиг ученого — он уничтожил себя, чтобы не уничтожить историю. Понятно?

— Непонятно другое, — Гард изо всех сил делал вид, будто его не раздражает тон Директора. — Что за поломка была в машине времени?

Директор рассмеялся:

— Дорогуша моя, может вам еще принцип машины времени рассказать? Если у вас есть в запасе неделька-другая: пожалуйста, я могу. Тот большой агрегат, который находится в нашем институте и благодаря которому работают индивидуальные машины времени, к счастью, не поломался. Его поломка была бы настоящей трагедией. А вот индивидуальная сломалась, ученый погиб. — Вдруг улыбка исчезла с лица Директора. — Повторяю вам: Александр Мак совершил великий подвиг, а в подвиге копаться не надо. Ясно вам? Не стоит порочить подозрениями имя великого ученого. Еще есть вопросы?

Директор говорил так, что его хотелось подозревать. Это насторожило опытного Гарда. Так они и разговаривали теперь — с настороженностью.

— Да. У меня еще есть вопросы. Чем конкретно занимался Александр Мак?

— Если объяснять так, чтобы даже вам было понятно… Александр Мак проверял легенды прошлого. Ясно?

— Не совсем, — усмехнулся Гард. Ему в голову пришла блестящая идея: попросить своего приятели из финансового управления устроить в этом Институте ревизию: даже если ничего не найдут, нервы Директору попортят, это уж точно. Эта мысль успокоила комиссара. — Не совсем ясно, — повторил Гард. — Туповат, извините, потому что — полицейский. Объясните проще.

— Попробую, милейший. Вы, конечно, знаете, кто такие Моцарт и Сальери, и, разумеется, убеждены, что Сальери отравил Моцарта…

— Признаться, я всегда именно так и думал, — сказал Гард, который понятия не имел, ни кто такой Моцарт, ни кто такой Сальери, ни зачем понадобилось одному травить другого.

— Так вот, Мак проверил, как оно все было на самом деле, и выяснилось, представьте себе, что Сальери Моцарта не травил. Впрочем, думаю, что про первое открытие Мака знаете даже вы. Оно касалось XX века, а если еще конкретней — поэта Евтушенко. Вы знаете, кто такой Евтушенко?

Кто такой Евтушенко, знал даже Гард.

Директор и не сомневался в этом, поэтому продолжил:

— Как вы знаете, считалось, что Евтушенко был нищ, жил на грани бедности и умер от голода. Да и разве могло быть иначе, дорогуша моя? Не мог же поэт, который конфликтовал буквально со всеми режимами, — это видно из его творчества — жить богато. Оказалось: мог. Маку, конечно, никто не поверил, но он представил неопровержимые доказательства, целый фильм. Удивительно, не так ли? Открытие это перевернуло все представления о литературе XX века. Еще вопросы, милейший?

— И таких примеров много? — спросил Гард для поддержания разговора.

— Работа Александра Мака, по сути, еще только началась. А что, это может помочь следствию?

На этот вечный вопрос, у Гарда как и всякого уважающего себя комиссара, имелся вечный ответ:

— Следствию может помочь буквально все. Любая деталь.

Тут Директор понял, что наступило время послать Гарда к кому-нибудь, и он не замедлил это сделать:

— Вы можете пройти к профессору Кински, он разбирал архив Мака, у него есть последняя видеозапись последнего путешествия Мака, а следствию, как вы очень точно заметили, может пригодиться любая деталь.

— Благодарю, — комиссар встал и направился к двери.

Как вы понимаете, у самой двери его остановил голос Директора:

— Послушайте, комиссар, вы зря стараетесь. Мак погиб. Его машина уничтожена. Он — герой. Вот и все. Мне кажется, я уже говорил вам это? Так что не тратьте времени напрасно.

И комиссар Гард твердо понял, что тратит время не напрасно.

3

Разумеется, после всего этого комиссару не оставалось ничего другого, как вернуться домой, выкурив в машине свою любимую дешевую сигарету и залезть под душ, ибо именно под душем так любят раздумывать все комиссары.

Раздумывал комиссар о возможных версиях.

Версия первая: Александр Мак погиб от того, что в машине времени случилась некая поломка.

Версия вторая: Александр Мак, действительно, погиб сам, обнаружив поломку в машине времени, но поломка эта была не случайна.

Версия третья: кто-то прилетел в прошлое к Александру Маку, убил его там, а все остальное инсценировал.

Комиссар вышел из ванной, выпил стакан вина, и подумал, что, пожалуй, больше вариантов нет.

Поскольку комиссар Гард ощущал себя героем детектива, то первую версию он сразу отверг. Стоило ли, как говорится, «огород городить», если Мак погиб сам?

Выпив еще полстакана, Гард понял, что склоняется к третьей версии, хотя она и казалась довольно странной. Однако, допив второй стакан, комиссар смог объяснить себе, что ему не нравится во второй версии.

Известно, что в прошлое посылают только людей с крепкими нервами, исследователи прошлого проходят специальные испытания. Увы, прошлое нашей Земли таково, что встречу с ним выдерживает не каждый. Чтобы такой человек, едва обнаружив поломку, покончил с собой? Вероятно, конечно, но не очень.

И еще. Комиссар Гард прекрасно знал: когда человек любит свое дело — для него процесс важнее результата. Ведь и сам комиссар, как ни странно, не любил те минуты, когда ему становилось все ясно. Он любил расследовать, искать. Мак наверняка тоже был фанатик, иные в прошлое не суются. И вот такой фанатик-исследователь попадает в мир, который ему очень интересен. Пусть он не может передавать результаты своих наблюдений в Институт, но вовсе отказаться от исследований? Вероятно, конечно, но не очень.

Кроме того. Откуда Мак узнал, что его машина времени сломана? Он уже собирался в обратный путь? Значит он уже окончил развенчивание очередной легенды? Какой? Может быть, кто-нибудь очень не хотел, чтобы результаты этих исследований были широко известны?

Предположим, кто-то проник вслед за Гардом в прошлое, убил его, уничтожил машину времени, а потом на своей вернулся назад. Машина времени, как известно, двух человек перенести не может. Правда, неясно: зачем убивать Мака в прошлом, когда проще это сделать в настоящем?..

И все же, если эта версия верна, то круг подозреваемых становится чрезвычайно узок: ведь попасть к машинам может только специалист. А все специалисты по изучению прошлого работают в институте. Итак, надо проверять версию, что некто, работающий в Институте, полетел в прошлое и там убил Мака.

«Хорошо бы это оказался Директор», — подумал Гард и улыбнулся.

После этого он выпил еще полстакана и вдруг спросил сам себя: «А почему, собственно, я так уверен, что Александр Мак погиб? Ведь труп его никто не видел?»

От этого вопроса Гард чрезвычайно расстроился. Он решил немедленно позвонить Марии и устроить себе сегодня отдых.

Что и проделал с большим удовольствием.

4

Наутро после отдыха тело болело, а голова воспринимала окружающий мир как затуманенную картину, от которой, к тому же, дурно пахло.

И поэтому, когда профессор Кински предложил комиссару рюмочку виски (профессора, как известно, любят пить именно виски, и именно рюмочками), он сразу расположил к себе Гарда.

— Значит, вы заинтересовались этим делом, — вздохнул Кински. — И будете мне задавать всякие вопросы…

Комиссар отхлебнул виски и хрипло спросил:

— Вы близко знали Александра Мака?

Этот простой и вроде бы ни к чему не обязывающий вопрос почему-то заставил профессора Кински встать и зашагать по комнате с таким видом, будто ответ требовал очень серьезных раздумий.

— Знаете что, комиссар, — сказал наконец Кински. — Давайте не будем устраивать смешной допрос. Я сам расскажу вам все, что, как мне кажется, может вас заинтересовать, потом мы посмотрим последнюю видеозапись Мака — хотя на ней нет ничего интересного, — а уж потом, если у вас появятся вопросы, я на них отвечу. Договорились?

«Какой милый человек, — подумал Гард. — Он как будто знает, что меньше всего на свете мне хочется сейчас открывать рот». Вслух, однако, комиссар сказал следующее:

— Как вам будет удобно, профессор.

— Что я могу сказать о Маке? — начал Кински. — Сухой, педантичный человек. Если вы хотите знать мое мнение, то такие люди не должны заниматься историей. Вы спрашиваете: «Почему?» — объясню коротко. История — не математика, историю делают люди, а не цифры, а людьми движут чувства. Историю нельзя понять — ее нужно непременно почувствовать. Александр Мак был на это не способен. Впрочем, обязанности свои он выполнял добросовестно.

Вы пейте, пейте виски, комиссар. Что такое рюмочка виски для комиссара полиции?

У вас возникает вопрос: «Убийство это или не убийство? А если убийство — то кто мог убить Мака?» Могу вам сказать определенно: врагов у него не было и не могло быть, ибо у него не было друзей. Александр Мак жил в институте совершенно замкнуто.

На ваш вопрос: «Можно ли повредить индивидуальную машину времени?» могу ответить утвердительно: можно. Правда, как это сделать — не знаю, но зато уверен: все, что построено человеком, человек может испортить.

Что еще?

Виски, приятно утепляя, пилось, кресло было мягкое, и комиссара тревожило только одно: как бы не заснуть ненароком.

Профессор Кински, между тем, продолжал:

— Вам, должно быть, интересно, что я узнал, разбирая архив Мака, ведь следствию, насколько мне известно, может помочь любая деталь? Так вот, представьте, ничего интересного я не обнаружил. Никаких посторонних записей. Самое интересное, пожалуй, список легенд, которые Мак хотел проверить. Вас интересует, какие именно легенды Мак хотел проверить в первую очередь?

Комиссар неопределенно кивнул. Впрочем, может быть, у него голова сама свесилась — Гард боролся со сном.

Профессор, однако, решил, что это был утвердительный кивок.

— Мак, например, хотел проверить: правда ли, что композитору Гектору Берлиозу снились сюжеты его будущих музыкальных симфоний? Правда ли, что великий сказочник Андерсен не любил детей? Правда ли, что Менделееву его знаменитая таблица приснилась? Правда ли, что Александр Македонский изобрел мороженое и цензуру? Правда ли, что Виктор Гюго обстриг себе полголовы и полбороды, а ножницы выбросил в окно, и, таким образом, запер себя в кабинете на две недели, чтобы дописать очередной роман? Правда ли, что изобретатель космического топлива, величайший ученый XXI века Серов покончил с собой из-за того, что его бросила жена?

От обилия имен, большинство из которых он слышал впервые, у Гарда закружилась голова, и, чтобы прервать их поток, он заметил;

— У Мака были весьма обширные планы.

— Увы, им не суждено сбыться никогда.

Это замечание удивило комиссара.

— А разве вы не будете продолжать дело своего друга?

— Во-первых, Мак не был моим другом, — Кински снова улыбнулся. Но на этот раз улыбка у него получилась почему-то виноватая. — А во-вторых, я уже вам, кажется, говорил: у нас с ним расходились взгляды на историю… Насколько мне известно, в Институте Мака никто не поддерживал… Впрочем, мне кажется, я ответил на большинство ваших вопросов, и, вам, конечно, хочется посмотреть последнюю видеозапись Мака?

— Пожалуй, — несколько вальяжно ответил Гард.

5

На огромном экране, который занимал всю стену, шел высокий, немного несуразный человек. Он шел не по асфальтированной дороге, а прямо по земле. Вокруг цвела буйная растительность. Никогда в своей жизни Гард не видел столько зелени одновременно.

— Это и есть Александр Мак, — заметил Кински. — Его последние исследования были связаны с именем великого русского поэта Пушкина. С именем Пушкина связано множество легенд. Мак проверял их.

— А Пушкин жил давно? — спросил Гард.

— В XIX веке, — ответил Кински.

Мак, между тем, все шел и шел. Казалось, у его пути нет никакой цели, и путь этот не кончится никогда.

Периодически сбоку от дороги возникали какие-то люди в грязных одеждах. Люди копошились в земле и не обращали на Мака ни малейшего внимания.

Будто угадав его мысли, Кински спросил:

— Исследователи прошлого невидимы. Это единственный способ не оказывать никакого воздействия на окружающую жизнь.

А Мак все шел и шел.

Потом он повернул и пошел обратно.

— И долго он так ходить будет? — спросил Гард.

— Во-первых, он дышит воздухом. В XIX веке, скажу вам, был потрясающий воздух. Тот воздух имел вкус. А во-вторых, изучает обстановку, атмосферу. Вы хотели смотреть его последнюю видеозапись? Смотрите. Но это очень скучное занятие. Когда исследователь находится в прошлом — съемка ведется постоянно. Это важно для самого исследователя, вернувшись, он все может подробно рассмотреть. Подобные с позволения сказать фильмы, как правило, смотрят только сами исследователи… Вот, кстати, видите рядом с Маком проскакал на лошади маленький человечек, похожий на обезьяну? Это Пушкин. Будем продолжать просмотр? — поинтересовался Кински.

— А еще долго?

— Часа три. Может, чуть больше. Но ничего интересного вы тут не увидите.

Если бы Гард не чувствовал себя столь погано — он бы, конечно, встал, поблагодарил Кински и ушел домой с чувством выполненного долга. Но комиссар чувствовал себя плохо. Значит, относился к самому себе с повышенным вниманием. Боялся дать самому себе поблажку.

— А нельзя прокрутить? — спросил комиссар.

— Пожалуйста, — Кински был сама любезность.

Мак быстро забегал по земляной дороге туда-сюда, а потом быстро-быстро направился к усадьбе, белеющей вдали.

Кински включил нормальную скорость и заметил:

— Комиссар, поверьте, вы напрасно тратите время. Здесь нет ничего интересного.

— Давайте посмотрим самые последние кадры. Самые-самые. После которых оборвалась жизнь Мака.

— Пожалуйста, — согласился Кински. — Хотя и в них вы вряд ли что увидите криминальное…

Александр Мак по-прежнему шел по дороге.

— Ну как? — спросил профессор.

— У вас в прошлом приятная работа, — заметил Гард. — Ходи себе, дыши вкусным воздухом. — Вдруг он впился в экран взглядом, потом вскочил со стула и заорал. — Стоп! Стоп! Остановите, умоляю вас!

На экране шло лишь белое изображение пустоты.

— Немедленно верните последние кадры, — голос Гарда срывался.

— В чем дело? — растерялся Кински.

— Верните, я сказал.

— Я спрашиваю вас: в чем дело? — Кински посмотрел на Гарда, и в его взгляде комиссар увидел испуг.

Но Гарду было не до этого.

И снова Александр Мак шел по дороге, вот он обернулся, так, будто его позвали.

Он обернулся так, будто его позвали.

— Стоп! — снова крикнул Гард. — Вы видели?

— Что такое?

— Вы заметили его реакцию? Заметили? Так реагирует человек, когда его позвали. А кто, скажите, может окликнуть человека-невидимку?

— О, Господи, комиссар, — Кински опустился в кресло. — Я и не подозревал, что в полиции работают такие фантазеры. О чем вы? Мало ли что отвлекло Мака? Может быть, топот копыт или крик человека.

Гард выпил виски, потом попросил:

— Давайте еще раз.

Комиссар забыл про усталость: он напал на след. А настоящие комиссары не могут чувствовать усталость и след одновременно.

Снова пошло изображение.

— Пожалуйста, в замедленном темпе, — Гард уставился в экран. — Смотрите, смотрите внимательно. Видите, Кински, вот он поворачивается. Стоп! Да остановите вы! Дайте крупно его глаза. Еще крупней. Вам не кажется, что так смотрит человек, когда он узнал кого-то? Дальше изображение. Вам не кажется, что так поднимает руки человек, когда он хочет кого-то поприветствовать?

И опять — белая полоса.

— Жаль, что машина времени сломалась, — вздохнул Кински.

— Вам не кажется, что она сломалась очень вовремя?

— Но, комиссар, признаться, я не увидел ничего такого, что увидели вы.

— Именно поэтому, профессор, вы — историк, а я — комиссар полиции. Если угодно, факт убийства не оставляет для меня сомнений, и я намерен просить у вашего Директора карамболь.

— Не даст, — уверенно сказал Кински.

С тех пор как появилась машина времени, полицейские стали использовать ее в своих целях. Ну, право слово, как просто: отодвинуться чуть-чуть в прошлое, самому попасть невидимым на место преступления и все увидеть своими глазами. Операция по проникновению в прошлое ради добычи криминальной информации и зашифровывалось словом «карамболь». Имелось в виду, что никто из посторонних не догадается, о чем идет речь, когда какой-нибудь полицейский скажет эдак небрежно: «Я вчера карамболился немного. Очень устал».

Как вы понимаете: едва слово стало секретным — все сразу узнали его истинное значение.

Разрешение на карамболь давал лично Директор Института Истории Земли. И это было правильно: во-первых, если каждый желающий полицейский полезет в прошлое — машина будет работать только на полицию. А во-вторых, карамболь внес в жизнь большую путаницу: некоторые полицейские прыгая в ближайшее прошлое, там и оставались, чем нарушали нормальный порядок вещей, а другие, благородные, вместо того, чтобы внимательно проследить за преступником, предотвращали преступления, снова мешая нормальному течению истории.

— Директор на «карамболь» разрешения не даст, — повторил Кински.

— Придется его уломать, — возразил Гард.

— Не удастся.

— Тогда придется на него повлиять как-то иначе, — Гард закурил свою дешевую сигарету. Так всегда в трудную минуту поступают комиссары.

— Значит, вы твердо решили карамболиться в прошлое? — Кински пододвинул комиссару пепельницу и закашлялся от дыма.

— Благодарю вас, профессор, вы мне очень помогли, — Гард поднялся и протянул Кински руку. — Поверьте, мне было приятно с вами по знакомиться.

Но профессор протянутой руки не взял. Он посмотрел на Гарда, словно оценивая, и сказал:

— Вижу, комиссар, что вы не отступите. Вы не только наблюдательны, но и упорны. Что ж, значит лучше решить все сразу. Карамболь вам предоставляю я.

— А вы имеете такие права? — наконец опустил руку Гард.

— Я имею такие возможности. И давайте не откладывать. Сегодня вечером вас устроит? И прошу вас, приходите один, потому что, если кто-нибудь узнает, что я дал вам карамболь… В общем, сами понимаете.

— Спасибо, профессор.

— На здоровье, комиссар Гард. Мне ведь и самому небезынтересно узнать, кто убил Александра Мака… Если его, конечно, убили. Ну так что, договорились?

И они пожали друг другу руки.

6

Вечером, когда все коридоры Института гулко отдавали пустотой, Гард подошел к кабинету профессора Кински. Постучал. Ему никто не ответил. Постучал настойчивей. Тишина.

Комиссар открыл дверь. Вошел.

— Закройте дверь, комиссар, — раздался голос в темноте. — И имейте в виду: одно неверное движение и вы будете убиты.

Комиссар закрыл дверь.

— А теперь бросьте, пожалуйста, пистолет, — вежливо попросил Кински. — И второй тоже. Третьего, я надеюсь, нет. Смешно, комиссар, не так ли: сколько напридумывали всего, даже машину времени, а для честного мужского разговора нет оружия лучше, чем пистолет.

Вспыхнул свет.

— Присаживайтесь, — Кински сидел в дальнем углу комнаты, наставив на Гарда пистолет.

— Александра Мака убил я, — спокойно сказал Кински.

— Профессор, я хочу предупредить вас, что дом окружен, и вы не выйдете отсюда, даже если убьете меня.

— Я вас не собираюсь убивать, комиссар. Зачем вас заманивать в Институт, чтобы убить? Для этого можно было бы найти какое-нибудь более подходящее место, да и способов множество… Но самое интересное, комиссар, не то, что я вас не убью, а то, что вы меня отпустите. Если, конечно, вы нормальный, умный человек — то есть, именно такой, каким кажетесь. И не надо мне возражать. Мы неплохо побеседовали днем, когда я говорил, а вы молчали. Может быть, продолжим в такой же манере?

— Признаться, не люблю разговаривать под дулом пистолета, — усмехнулся комиссар.

— Тут уж, комиссар, вам придется потерпеть. До поры, конечно. Ведь стоит мне опустить пистолет, вы можете Бог знает чего натворить.

— Обязательно натворю.

— Вот видите. Поговорим спокойно. Итак, я убил Александра Мака. И не жалею об этом. Не надо на меня так смотреть: я не маньяк, не сумасшедший, и вообще лично к Маку у меня не было никаких претензий. Я убил Александра Мака как ученый, потому что не мог ему позволить надругаться над историей. Вот так. Теперь я могу убрать пистолет, потому что вы готовы меня выслушать, не так ли?

Профессор Кински говорил уверенно, спокойно, и комиссар Гард понял, что будет слушать этого человека — человека, который явно знает цену своим словам.

— Что такое исторические легенды, комиссар? Это душа истории. Душа ведь тоже — казалось бы — не нужна, она никаких функций не несет. Но без нее нет человека. То же — и в истории. Какая разница: правда или нет, что Александр Македонский изобрел мороженое и что он читал письма своих солдат домой, изобретя, таким образом, цензуру? Как без этих легенд понять Македонского? Ну доказал бы Александр Мак, что на самом деле не волчица вскормила Ромула и Рэма и не от них возник Рим? Уверяю вас: то романтическое, что было в самом городе, исчезло, во всяком случае в нашем восприятии его. Теперь мы не можем читать стихи Евтушенко, потому что не верим им. И кому от этого хорошо?

— Но ведь есть же правда! — закричал Гард. — Вы что, против исторической правды?

Тут уже пришел черед орать Кински:

— Правда? О какой такой правде вы говорите? Легенды — вот правда истории. Поймите вы это. Правда в том, что Бальзак — был такой французский писатель — выпивал за ночь литры кофе, потому что без этих литров нет писателя. Правда в том, что у Гогена была любовь с таитянкой, и только потому он мог рисовать свои великие картины, которых вы, комиссар, не видели никогда! Вот историческая правда. А все остальное — даты, факты — на самом деле не имеют к истории отношения. То есть имеют, конечно, но… Если бы Мак остался жить — история была бы уничтожена, потому что большинство легенд, разумеется, не подтвердилось. Люди придумывают про героев прошлого только то, что им самим очень хотелось бы в них видеть. Легенды — это своего рода осмысление прошлого. Понимаете? А Мак не понимал.

Кински опустился в кресло, выпил стакан воды и продолжил:

— Я бы мог убить Александра Мака тысячами способов, но я выбрал такой, чтобы о Маке сохранилась легенда. Знаете ли вы, что наш институт собираются назвать именем Александра Мака? Его имя могло войти в историю, как имя ученого, пожертвовавшего собой ради науки. Но тут явились вы… Правда, и я — идиот — стерев финальные кадры с последней видеозаписи, не стер его реакцию на мое появление. А вы еще оказались так некстати наблюдательны.

— Послушайте, Кински, — в Гарде наконец-то заговорил профессионал. — Первая экспертиза показала бы, что вы стерли пленку.

— Она и показала. Экспертизу проводил Директор… Только не надо его привлекать за соучастие в убийстве… Или сокрытие, как это у вас называется? Директор выполнял свой долг ученого — вот и все.

Представьте, комиссар, вот вы возьмете сейчас пистолет, арестуете меня. Что дальше? Вас похвалят. Меня, в лучшем случае, казнят, в худшем — отправят маяться в сумасшедший дом. Это не важно. Важно, что как только правда откроется, начнутся диспуты: кто прав — Мак или я. У Мака, разумеется, появятся последователи, которые ринутся в прошлое за тем, что вы называете исторической правдой. И снова душа истории окажется в опасности. Однако, найдутся и такие, кто поддержит меня. Вобщем, дальше можете фантазировать сами.

Гард поднял два своих пистолета и сказал:

— Все, что вы рассказали, очень логично. Но скажите, неужели вам не страшно жить после того, что вы сделали? Вы убили своего коллегу, человека, вы…

Но Кински не дал ему договорить.

Он поднял на комиссара глаза и сказал тихо-тихо, почти шепотом:

— Пошли вы к черту. Вам все равно не понять, что снится мне во сне. Вы не знаете, что я уже казнил себя. А сейчас убирайтесь к черту, пожалуйста.

7

Утром Гарда разбудил звонок.

На экране видеотелефона улыбался префект.

— Ты, конечно, читал сегодняшние газеты? — спросил префект, хотя прекрасно видел, что Гард еще не поднимался с постели. — В этом Институте Истории Земли какой-то парень сошел с ума и взорвал себя вместе с машиной времени, с тем главным агрегатом, который теперь придется ремонтировать несколько лет. Я надеюсь, Гард, что ты тут ни при чем?

— Как фамилия парня? — спросил Гард, прекрасно зная, что ему ответят.

— Сейчас посмотрю, — шеф пошелестел газетой. — Кински. Профессор Кински. Он еще оставил записку. Сейчас прочту. «Не надо исследовать прошлое. Остаться в истории достойно только то, что осталось в памяти людей, в их легендах». Псих какой-то… Ну так как, комиссар, продвигается дело с этим Маком?

Гард посмотрел на огромное, улыбающееся лицо своего шефа и ответил:

— А никакого дела нет. Александр Мак покончил жизнь самоубийством. Это точно. Он останется в истории как великий ученый, отдавший свою жизнь науке, — и комиссар выключил видеотелефон.


Вот так все было на самом деле. Все, что вы прочитали — чистая правда. А остальное, что вы наверняка слышали про эту историю, — домыслы, сказки, не имеющие к истине никакого отношения. Уверяю вас.


Загрузка...