Самое сильное заклятье

Глава 1

Танкреди вновь оторвался от руля и экспансивно взмахнул руками.

– …завидую, доктор Пэдуэй! Вся наша работа в Риме так, ерунда. Ничего масштабного, ничего нового. В лучшем случае – реставрация. Тьфу!

– Увы, профессор Танкреди, – терпеливо произнес Мартин Пэдуэй, – я пока не доктор, хотя, надеюсь, и получу степень, если напишу путную статью о ливанских раскопках.

Будучи по натуре водителем крайне осторожным, он судорожно сжимал кулаки, а его правая нога давно затекла от постоянного напряжения и попыток проломить пол маленького «Фиата».

Танкреди схватился за руль как раз вовремя, чтобы на волосок разминуться с величественной «Изоттой».

– Какая разница? У нас здесь каждый «доктор», а доктор он или нет… Вы меня понимаете? С вашими способностями и умом… Так о чем я говорил?

– Трудно сказать. – Мартин закрыл глаза, чтобы не стать свидетелем неминуемой гибели пешехода. – Вы говорили о письменах этрусков, затем о природе времени, затем о римской археоло…

– Ах да, природа времени! Есть у меня одна маленькая идея, понимаете? Все те люди, которые исчезли, они просто-напросто сделали саквояж.

– Что сделали?

– Ну, вояж, совершили путешествие! Во времени. И с той точки в прошлом, где они возникли, история пошла другим путем.

– Получается парадокс, – заметил Пэдуэй.

– Не-е, ствол древа времени сохранился, просто появились новые ветви. Понимаете, доктор? Таким образом, существует, возможно, много вариантов хода истории. Они могут и не очень отличаться от нашего. К примеру, занесло пропавшего на дно океана. Ну, съели его рыбы – и все! Или тамошние жители сочли его сумасшедшим; или попросту убили. Ничего не изменится, правда? Но допустим, он стал королем. Что тогда? Presto, новый ход истории!.. История – это сеть из четырех измерений, сеть прочная, но и у нее есть свои слабые места. Узловые моменты, я бы даже сказал, фекальные точки – в них-то и происходят провалы.

– Какие фокальные точки? – спросил Пэдуэй, привычно не обращая внимания на оговорки итальянского коллеги.

– О, например Рим, где пересекаются мировые линии многих знаменитых событий. Или Стамбул. Или Вавилон. Помните того археолога, Скржетузски, исчезнувшего в Вавилоне в 1936 году?

– Я думал, его убили арабы-террористы.

– Ха, тела-то не нашли!.. Рим, похоже, вскоре вновь станет средоточием великих событий. Следовательно, сеть здесь ослабнет.

– Лишь бы Форум не бомбили, – произнес Пэдуэй.

– Какие бомбы?! Серьезных войн больше не будет – все знают, что это чересчур опасно. Но оставим политику. Сеть времени, как я сказал, прочна. Если человек и проваливается в нее, то на это требуется масса энергии. Вот мухе, по-вашему, легко вырваться из паутины? – Танкреди, широко улыбаясь, повернулся к молодому археологу. В следующие несколько секунд он успел резко затормозить, высунуть голову в окно, осыпать потоком ругательств несчастного пешехода и вновь повернуться к Пэдуэю. – Вы не откажетесь завтра прийти ко мне на ужин?

– Что?.. Да, с удовольствием. Я отплываю…

– Si, si. Я покажу вам свои уравнения. Но прошу – ни слова моим коллегам, понимаете? – Профессор снял руки с руля и патетически воздел их к небу. – Безвредное чудачество, однако может пострадать моя профессиональная репутация.

– Ох! – вырвалось у Пэдуэя.

Танкреди ударил по тормозам, и «Фиат», визжа покрышками, замер перед выползшим на перекресток грузовиком.

– Так о чем я говорил?

– О безвредных чудачествах, – ответил Пэдуэй. Ему хотелось добавить, что уж манеру вождения Танкреди к ним причислить нельзя. Но профессор был так добр к нему…

– Ах да! Стоит, знаете ли, только пойти слухам… Вы женаты?

– Что?.. – Пора бы уже привыкнуть, подумал Пэдуэй. – Э-э… женат.

– Чудесно. Приходите с супругой. Отведаете настоящей итальянской кухни, а не эти набившие оскомину спагетти с мясными шариками.

– Моя жена в Чикаго.

Пэдуэй не стал объяснять, что вот уже больше года они живут порознь. И разве в этом виновата только Бетти? Конечно, женщине такого происхождения и таких вкусов он кажется просто невыносимым: плохо танцует, не желает играть в бридж… А что для него развлечение? Просидеть весь вечер в компании себе подобных за разговорами о будущем капитализма или об интимной жизни американских лягушек?!. Сперва Бетти увлеклась экзотическими экспедициями, однако, вкусив прелестей походного существования и насмотревшись на мужа, бормочущего над черепками, быстро остыла.

Да и смотреть-то, в сущности, было не на что – невысокий, тихий, с оттопыренными ушами и большим носом. В колледже его прозвали Мышом… Нет, сам виноват. Человеку, часто выезжающему в экспедиции, вообще противопоказано жениться. Недаром среди работающих в поле – антропологов, палеонтологов и прочих – такой уровень разводов…

– Высадите меня, пожалуйста, у Пантеона, прогуляюсь немного. Да и до гостиницы рукой подать.

– Хорошо, доктор. Но боюсь, как бы вы не промокли – будет дождь.

– Ничего, у меня при себе непромокаемый плащ.

Танкреди выразительно пожал плечами и утопил педаль газа; машина рванула вперед. У Пантеона Мартин вышел, а профессор, размахивая руками, умчался с криком:

– Так, значит, завтра в восемь! Жду!

Несколько минут Пэдуэй рассматривал знаменитое здание. Коринфский фасад на кирпичной ротонде – что тут красивого? Разумеется, если учесть, когда все это строилось, нужно отдать должное инженерному искусству, однако…

Его сбил с мысли (хорошо, что не с ног!) невесть откуда выскочивший мотоциклист в военной форме, и Пэдуэй не спеша направился к кучке праздношатающихся итальянцев у портика. А все-таки хорошая страна! Главное, по сравнению с местными он не выглядит коротышкой…

Вдали загромыхало, упали первые капли.

Пэдуэй ускорил шаг. Плащ плащом, но было жаль новую шляпу. Двенадцать тысяч лир!

Ослепительная молния расколола небо над площадью пополам. Следом обрушился чудовищный удар грома, и тут же из-под ног ушел асфальт. Мартин, ослепленный вспышкой, будто завис в тумане. Потом что-то ударило в подошвы с такой силой, что он едва не упал.

– О, ч-черт!

Перед глазами наконец прояснилось. Дождь хлестал вовсю, и Пэдуэй, выбравшись из какой-то ямы, вбежал под портик Пантеона. Стояла такая темень, что не мешало бы уже включить освещение. Однако фонари не горели.

Пэдуэй с удивлением отметил, что красный кирпич ротонды местами покрыт мраморными плитами. Не иначе как результат тех реставрационных работ, на которые сетовал Танкреди.

Безразличным взглядом Пэдуэй скользнул по фигуре случайного прохожего. Потом глаза его округлились: на мужчине вместо плаща и брюк была грязно-белая шерстяная тога.

Странно. Впрочем, если человеку хочется носить тогу, это его личное дело.

Мартин повернулся…

Под портик, укрываясь от дождя, забежало довольно много людей – все до единого в тогах, некоторые еще и в накидках. Кое-кто без особого любопытства поглядывал на Пэдуэя.

Когда через несколько минут дождь утих и небо очистилось, Пэдуэй впервые испытал настоящий страх. Дело было не только в тогах. Сам по себе этот факт, каким бы странным он ни казался, вполне мог иметь разумное объяснение. Но подобных фактов было такое множество, что все они не укладывались в сознании.

Вместо асфальтовой мостовой – грубо отесанные каменные плиты. Площадь по-прежнему окружали дома – однако совсем другие. А здания сената и министерства связи – отнюдь не маленькие строения – попросту исчезли.

Изменились и городские шумы. Вдруг смолкли громкоголосые клаксоны такси. Такси вообще не было. Зато медленно и со скрипом протащились по улице Минервы две повозки.

Пэдуэй принюхался. Чесночно-бензиновый букет современного Рима уступил место богатейшей симфонии запахов деревни, где главная – и наиболее благородная – партия принадлежала, безусловно, лошади. В воздухе чувствовался и аромат благовоний, плывущий из Пантеона.

Появилось солнце. Пэдуэй вышел под его лучи и задрал голову вверх. Портик по-прежнему венчала надпись, приписывающая величественное строение Агриппе. Украдкой оглянувшись по сторонам, Мартин шагнул к ближайшей колонне и ударил по ней кулаком.

И скривился от боли, содрав в кровь кожу с суставов.

«Я не сплю. Для сна все это слишком реально и осязаемо. А если я не сплю, значит, я сошел с ума…» Но, исходя из такого предположения, очень трудно выработать логичную систему действий.

А эта теория, которую излагал Танкреди… Так что же, он на самом деле провалился во времени или произошло нечто такое, что заставило его вообразить, будто он провалился во времени? Идея провала во времени Пэдуэю активно не нравилась. От нее попахивало метафизикой, а Мартин относил себя к убежденным эмпирикам.

Оставалась другая возможность – амнезия. Предположим, удар молнии на какое-то время отшиб ему память… затем что-то вновь ее пробудило. Мало ли что могло произойти, прежде чем он очутился в этой копии Древнего Рима! Может, это съемки фильма? Или, к примеру, Бенито Муссолини, тайно мнивший себя воплощением Юлия Цезаря, велел своему народу жить в классическом древнеримском стиле…

Пэдуэй прислушался к болтовне двух зевак. Сам он изъяснялся по-итальянски довольно сносно, но не мог понять даже смысла их разговора, хотя звучание языка казалось знакомым. Почему-то вспомнилась латынь – и тут речь зевак стала более понятной. Пэдуэй пришел к выводу, что они используют позднюю форму вульгарной латыни; скорее язык Данте, чем язык Цицерона. Отчаянно напрягая память, он даже мог попробовать сам: «Omnia Gallia e devisa en parte trei, quato una encolont Belge, alia…»[1]

Зеваки заметили, что их подслушивают, нахмурились и, замолчав, отошли в сторону.

Да, гипотеза провала в памяти, пусть и непривлекательная, все же сулила меньше осложнений, чем теория провала во времени.

А если все это – плод его воображения? Может, он стоит перед Пантеоном и воображает, что окружающие носят тоги и говорят на языке середины первого тысячелетия? Или лежит в больнице, пораженный ударом молнии, и воображает, будто стоит перед Пантеоном? В первом случае следует найти полицейского и попросить отвести себя к врачу. Во втором случае этого делать уже не надо…

«Лучше перестраховаться, – решил Пэдуэй. – Один из прогуливающихся здесь людей в действительности наверняка полицейский… Что это я говорю, – спохватился он, – «в действительности»? Пусть себе ломает голову Бертран Рассел! Как бы найти…»

Вот уже несколько минут вокруг вился нищий горбун, но Пэдуэй был глух, как столб, и несчастный уродец, отчаявшись, поплелся прочь. Теперь к Мартину обращался другой человек – мужчина, у которого на раскрытой ладони правой руки лежали четки с крестиком. Большим и указательным пальцами правой руки он сжимал застежку четок и то поднимал свою правую руку, так что четки свисали во всю длину, то опускал их снова на левую ладонь, при этом не переставая что-то говорить.

Каким бы диким ни казалось все происходящее, теперь Пэдуэй по крайней мере убедился, что он все еще в Италии.

– Вы не подскажете, где найти полицейского? – по-итальянски произнес Мартин.

Торговец умолк, видя, что товар не находит спроса, пожал плечами и ответил:

– Non compr’endo.

Сосредоточенно нахмурившись, Пэдуэй попытался перевести вопрос на латынь.

Мужчина подумал и сказал, что не знает.

Пэдуэй начал было поворачиваться, когда продавец четок крикнул другому торговцу:

– Марко! Господин желает найти полицейского.

– Господин – настоящий храбрец! Или просто сумасшедший, – отозвался Марко.

Продавец четок рассмеялся; рассмеялись и еще несколько человек поблизости. Пэдуэй тоже позволил себе легкую улыбку: эти люди хоть и не могли ему помочь, но по крайней мере были похожи на людей.

– Пожалуйста. Мне… очень… нужно… найти… полицейского, – произнес Мартин.

Второй торговец, с большим подносом медных украшений, выразительно покачал головой и разразился длинной тирадой. Пэдуэй, не разобрав ни слова, обратился к продавцу четок:

– Что он сказал?

– Он сказал, что не знает, где найти полицейского. Я тоже не знаю.

Мартин сделал шаг в сторону, но продавец четок его окликнул:

– Господин!

– Да?

– Может быть, ты говоришь об агенте городского префекта?

– Да.

– Марко, где господину найти агента городском префекта?

– Не знаю, – сказал Марко.

Продавец четок пожал плечами:

– Я тоже не знаю.

Если бы дело происходило в современном Риме, найти полицейского было бы проще простого. И даже сам великий Бенни не смог бы заставить горожан общаться на другом языке. Следовательно, сделал вывод Пэдуэй, он попал или: 1) на съемки фильма, или: 2) в Древний Рим (теория Танкреди), или: 3) в мир, созданный собственным больным воображением.

Мартин двинулся в путь – продолжение разговора требовало от него слишком больших усилий. Вскоре все его надежды относительно съемок фильма рассыпались в прах. Древнему городу, казалось, не было конца, и даже самой планировкой он разительно отличался от современного Рима.

Вывески лавок были на классической латыни. Правописание в отличие от произношения сохранилось без изменений со времен Цезаря. Узкими переулками, редкими прохожими, всем своим сонным патриархальным видом город напоминал Филадельфию.

На сравнительно оживленном перекрестке мужчина в кожаных штанах и яркой полосатой рубахе регулировал уличное движение. Восседая на лошади и что-то иногда выкрикивая, он порой поднимал руку и останавливал повозку, чтобы пропустить, к примеру, носилки знатного патриция. Пэдуэй прислонился к стене дома и стал вслушиваться. Всадник говорил слишком быстро; слова казались Мартину знакомыми, однако смысла уловить он не мог. Это было мучительно и сравнимо лишь с бессильной яростью рыбака, у которого поклевывает, но не берет. Огромным напряжением воли Пэдуэй заставил себя думать на латыни. Окончания путались, и все же, если придерживаться простых фраз, словарного запаса хватало. Мартин заметил, что с него не спускают глаз сбившиеся в стайку мальчишки. Когда он строго посмотрел на них, они захихикали и убежали.

Итак, оставалось два варианта: сумасшествие и провал во времени. Причем версия сумасшествия теперь представлялась менее вероятной. Пэдуэй решил исходить из предположения, что факты именно таковы, какими они кажутся.

Но что делать? Нельзя же торчать здесь вечно, глазеть на перекресток! Надо порасспрашивать, надо сориентироваться, надо разработать план действий!.. Беда в том, что Пэдуэй с детства робел перед незнакомцами. Дважды он открывал рот – и замирал, не в силах произнести ни звука. Наконец он сумел взять себя в руки.

– Прошу прощения, какое сегодня число?

Человек, к которому обратился Мартин – добродушного вида мужчина с буханкой хлеба под мышкой, – застыл на полушаге. Его лицо отразило полнейшее недоумение.

– Qui’e? Что?

– Меня интересует дата, – медленно произнес Пэдуэй.

Прохожий нахмурился. «Быть беде!» – с опаской подумал Мартин. Однако мужчина лишь сказал:

– Non compr’endo.

Пэдуэй нашарил в кармане карандаш, вытащил блокнот и записал свой вопрос на бумаге.

Прохожий уставился на листок, напряженно шевеля губами. Наконец лицо его просветлело, и он воскликнул:

– А, так ты хочешь узнать дату?

– Sic, дату.

Мужчина выдал длинную тираду. С таким же успехом он мог говорить на тарабарском наречии. Пэдуэй отчаянно замахал руками:

– Lento!

– Я сказал, что понял тебя, чужеземец. По-моему, сегодня девятое сентября, хотя точно не уверен – забыл, когда была годовщина свадьбы моей матери, три дня назад или четыре.

– А какой год?

– Какой год?

– Sic, какой год?

– Тысяча двести восемьдесят восьмой Anno Urbis Conditae[2].

Теперь уже Пэдуэй застыл в недоумении.

– А какой это будет в христианском летоисчислении? – наконец произнес он.

– Ты хочешь знать, сколько лет прошло после рождения Христа?

– Hoc ille, верно.

– Ну… Понятия не имею. Спроси лучше у священника, чужеземец.

Мужчина пошел дальше по своим делам, а Пэдуэй остался на месте. Прохожий его не укусил и на вопросы отвечал довольно любезно, но у Мартина подгибались колени. Похоже, что он, человек глубоко миролюбивый и спокойный, попал не в самое спокойное время.

Так что же делать? Что вообще следует делать любому разумному человеку в подобной ситуации? Обеспечить себя кровом и найти способ существования.

Мартин завернул в глухой переулок и тщательно изучил содержимое своих карманов. От увесистой пачки итальянских банкнот проку было не больше, чем от сломанной мышеловки за пять центов, даже меньше – мышеловку все-таки можно починить и использовать. Чеки «Америкэн Экспресс», водительское удостоверение, выданное штатом Иллинойс, ключи в кожаном чехольчике… Вся эта дребедень и гроша ломаного не стоит. Зажигалка, ручка, карандаш – это имеет какой-то смысл, пока не пересох фитиль, не исписались чернила и грифель. Часы и перочинный ножик стоят здесь, безусловно, немало, но Пэдуэю хотелось сохранить их как можно дольше.

Он пересчитал горстку мелочи. Всего монет было двадцать, включая четыре серебряные, на общую сумму сорок девять лир и восемь чентезимо, то есть около пяти долларов. Серебряные и бронзовые монеты наверняка обмениваются. Что же касается никелевых чентезимо… Будет видно.

Пэдуэй вновь зашагал и остановился перед заведением под вывеской «С. Дентатус, ростовщик и золотых дел мастер». Постоял немного, глубоко вздохнул и вошел в дверь.

– Я… Вот, хотел бы поменять на местные деньги, – проговорил он, вытащив мелочь. Как обычно, ему пришлось повторить фразу дважды.

С. Дентатус, словно жаба, которую он сильно напоминал, не мигая уставился на монеты. Потом слегка царапнул каждую заостренным инструментом.

– Откуда они – и ты – взялись? – спросил он скрипучим голосом.

– Из Америки.

– Никогда не слыхал.

– Это очень далеко.

– Гм-м… Из чего они сделаны? Из олова?

– Из никеля.

– Что это такое? Какой-то чудной металл из твоей страны?

– Hoc ille.

– Сколько он стоит?

У Пэдуэя мелькнула мысль назначить за монеты фантастически высокую цену, но, пока он набирался смелости, С. Дентатус грубо нарушил его мечты:

– Неважно, мне они и даром не нужны. Кто их станет покупать? А вот эти… – Ростовщик достал безмен и взвесил по отдельности серебряные и бронзовые монеты. Затем пощелкал костяшками маленького медного абака и объявил: – Чуть меньше одного солида. Ладно, дам тебе ровно солид.

Пэдуэй не спешил отвечать. Внутренне он был готов взять то, что дают, так как терпеть не мог торговаться, да и все равно не знал, что сколько стоит. Но для поддержания престижа требовалось тщательно взвесить предложение.

С улицы донеслись голоса, и в дверь ввалился посетитель – шумный краснолицый здоровяк в кожаных штанах и полотняной рубахе. Его огненно-рыжие усы грозно торчали в стороны, длинные волосы были собраны сзади в хвостик. Он широко улыбнулся Пэдуэю и восторженно взревел:

– Ho, friond, habais faurthei! Alai skaljans sind waidedjans.

«О боже, еще один язык!» – подумал Пэдуэй.

– Простите… Не понимаю.

Здоровяк немного сник и перешел на латынь:

– Глядя на твою одежду, я решил, что ты из Херсонеса. Не могу молчать, когда на моих глазах надувают такого же простого гота, как я!

Он разразился оглушительным смехом. Пэдуэй даже вздрогнул от неожиданности и тут же помолил бога, чтобы никто этого не заметил.

– Благодарю. Сколько же стоят эти монеты?

– А сколько он тебе предложил?

Пэдуэй сказал.

– Тебя гнусно обманули! – воскликнул гот. – Ну-ка, заплати ему по справедливости, Секстус, не то ты у меня проглотишь все свое серебро. Ха-ха-ха, вот было бы забавно!

С. Дентатус тяжело вздохнул.

– Хорошо-хорошо. Полтора солида. Так можно и ноги протянуть, если каждый будет лезть не в свое дело!

Пока ростовщик отсчитывал на стойке девяносто сестерций, гот спросил:

– Ты откуда, чужестранец? Из земель гуннов?

– Еще дальше, – ответил Пэдуэй, – из Америки. Не слыхал?

– Признаюсь, нет. Это любопытно. Я чертовски рад, что встретил тебя, по крайней мере будет что рассказать жене. А то она уверена, что стоит мне попасть в город, как я прямиком бегу в бордель, ха-ха-ха! – Гот порылся в маленькой сумочке и вытащил массивный золотой перстень и неограненный камень. – Секстус, смотри, опять выпал… Укрепи-ка его, а? И не вздумай подменить!

Когда они вышли на улицу, гот понизил голос и доверительно сообщил:

– Сейчас я в городе по делу – на мой дом наложили заклятье.

– Заклятье?

– Дома мне тяжело дышать. Я хожу вот так… – Он астматически запыхтел. – А стоит выйти – все нормально!..

– Скажи-ка, – задумчиво произнес Пэдуэй, – ты животных в доме держишь?

– Только собак. Скотину мы, конечно, в дом не пускаем. Хотя вчера заскочил поросенок и удрал с моим ботинком. Пришлось бегать за ним по всему двору. Вот зрелище было, ха-ха-ха!

– Не держи собак в доме и каждый день хорошенько проветривай, – посоветовал Пэдуэй. – Может быть, одышка пройдет.

– Гм-м, любопытно. В самом деле?

– Не знаю. Некоторым тяжело дышится из-за собачьей шерсти. Попробуй.

– И все же, думаю, это заклятье. Я перепробовал уйму средств: от лечебных снадобий до зуба святого Игнатия. Без толку! – Он чуть замялся: – Не сочти за обиду, дружище… Кем ты был у себя в стране?

Пэдуэй стал лихорадочно соображать, ища выход из тупиковой ситуации, и вдруг вспомнил о принадлежащих ему нескольких акрах земли в Иллинойсе.

– Земледельцем, – довольно уверенно заявил он.

– Здорово! – взревел гот, так хлопнув Пэдуэя по плечу, что Мартин едва не упал. – Я – добрая душа, но не люблю, понимаешь, знаться с людьми много ниже или выше меня по положению, ха-ха-ха!.. Невитта. Невитта, сын Гуммунда. Будешь проходить по Фламиниевой дороге – заглядывай. Мои земли в восьми милях отсюда к северу.

– Спасибо. Меня зовут Мартин Пэдуэй. Где здесь можно снять приличную комнату?

– Если бы я не собирался сорить деньгами, то выбрал бы место ниже по реке. У Виминала полно постоялых дворов. А хочешь, помогу? Мне спешить некуда. – Гот пронзительно свистнул и заорал:

– Hermann, hiri her!

Германн, одетый в точности как его хозяин, поднялся с мостовой и затрусил навстречу, ведя на поводу двух лошадей. При каждом шаге широкие кожаные штанины бились друг о друга, издавая громкое «хлоп-хлоп».

– Как, говоришь, твое имя? – спросил Невитта, когда они уже целеустремленно шли по улице.

– Мартин Пэдуэй. Попросту – Мартинус.

Пэдуэй не хотел злоупотреблять покладистым нравом Невитты, но ему отчаянно нужна была информация. Поэтому, для приличия немного выждав, он поинтересовался:

– Ты не подскажешь, к кому в Риме можно обратиться в случае нужды – ну, там, врач, законник…

– Конечно, подскажу! Делами чужеземцев занимается Валерий Муммий, его контора подле базилики Эмилия. Что касается лекаря, то лучше моего приятеля Лео Веккоса никого не сыскать. Он грек, однако парень неплохой. Хотя лично я считаю, что мощи арианского святого ничуть не хуже, чем самые мудреные травы и настои.

– Вполне вероятно, – согласился Пэдуэй, записывая имена и адреса. – А банкира посоветуешь?

– Ростовщика? Предпочитаю не иметь с ними дела – кому охота забираться в долги? Но если уж припекло, ступай к Томасусу-сирийцу, рядом с Эмилиевым мостом. Только гляди в оба!

– Он нечестен?

– Томасус? Конечно, честен! Просто с ним нельзя зевать, вот и все. Эй, похоже, подходящее место.

Невитта забарабанил в дверь. На пороге появился грязный, нечесаный человек.

Комната здесь действительно сдавалась – плохо освещенная, смрадная… как везде в Риме. За нее просили семь сестерций.

– Предложи половину, – театральным шепотом произнес Невитта.

Пэдуэй так и сделал. После долгих и скучных торгов сошлись на пяти. Невитта крепко сжал руку Пэдуэя в своей огромной красной ручище.

– Не забудь, Мартинус, как-нибудь приходи. Я всегда рад послушать человека, который говорит на латыни еще хуже меня, ха-ха-ха!

Он и Германн сели на лошадей и исчезли в конце улицы.

Пэдуэю было жаль с ними расставаться. Но у Невитты свои дела… Мартин проводил новых знакомых взглядом и вошел в мрачный вонючий дом.

Глава 2

Пэдуэй проснулся рано. Во рту был неприятный привкус, в животе постоянно бурчало, словно играл оркестр кузнечиков. Возможно, все из-за ужина – не то чтобы плохого, но, безусловно, непривычного, в основном состоявшего из тушеного мяса с луком. Хозяин копоны, должно быть, немало удивлялся, почему этот странный посетитель то и дело елозит руками по столу – Пэдуэй машинально искал отсутствующие нож и вилку.

Ночь он провел плохо – непривычно спать на постели, состоящей лишь из набитого соломой матраца; да и тот обошелся ему в лишний сестерций. Ужасный зуд поутру заставил Мартина задрать майку. Ну разумеется, красная сыпь недвусмысленно показала, что ночь он провел в конечном счете не один.

Пэдуэй встал и умылся с мылом, купленным накануне вечером, – тогда он приятно удивился, что мыло уже вошло в обиход. Оно сильно смахивало на сгнивший тыквенный пирог, а внутри было мягкое и липкое из-за неполного гашения соды. Руки и лицо Мартина горели, будто он натер их мелкой шкуркой.

Затем Пэдуэй предпринял попытку побриться с помощью оливкового масла и лучшей бритвы, которую могло произвести шестое столетие. Процесс оказался таким болезненным, что Мартин задумался: а может, пусть природа берет свое?

Попал в переплет! И денег от силы на неделю… Знай он, что провалится в прошлое, непременно подготовился бы: захватил с собой энциклопедию, книги по металлургии, математике, медицине и так далее. И обязательно оружие с комплектом боеприпасов.

Но у Пэдуэя не было ни оружия, ни энциклопедии. У него вообще ничего не было – только то, что носит современный человек в карманах. Ну и голова на плечах. На нее вся надежда.

Необходимо найти такой способ использовать свои знания, который обеспечил бы ему приличную жизнь и при этом не доставил неприятностей. Нельзя, к примеру, просто взяться за постройку автомобиля – потребуется двести лет, чтобы произвести необходимые детали, а потом еще столько же, чтобы собрать их в единое целое. Не говоря уж о горючем.

Утро выдалось теплым, и Пэдуэй решил оставить жилетку и шляпу в комнате. Но потом бросил взгляд на дверь с примитивным замком, из которого торчал бронзовый ключ – достаточно большой, чтобы вручать его от имени городских властей заезжим знаменитостям. Мартин не сомневался, что при желании мог бы открыть этот замок лезвием ножа. Пришлось одежду брать с собой.

Завтракать он отправился в уже знакомую копону, украшенную огромной вывеской: «ВЕСТИ РЕЛИГИОЗНЫЕ СПОРЫ ЗАПРЕЩАЕТСЯ», и, перекусив, спросил у хозяина, как найти Томасуса-сирийца.

– Ступай по Длинной улице до арки Константина, потом по Новой улице до базилики Юлиана, потом поверни направо на Тосканскую…

Пэдуэй заставил хозяина повторить дважды и все равно потратил на поиски почти целое утро. Проходя мимо Ульпиевой библиотеки, он с трудом подавил в себе желание послать все к черту. Мартин любил библиотеки, обожал читать старинные манускрипты и вовсе не жаждал встречи со странным банкиром, в странной обстановке, по странному поводу… Более того, предстоящее дело нагоняло на него ужас. Но таков уж был Мартин Пэдуэй: его решимость проявлялась именно в момент наибольшего испуга. И он мрачно, целеустремленно зашагал дальше.

Томасус-сириец занимал убогий двухэтажный домик. Негр у двери – очевидно, раб – провел Пэдуэя в некое подобие гостиной. Вскоре появился и сам хозяин – лысый толстячок с катарактой на левом глазу. Банкир подобрал полы своей изрядно потрепанной тоги, сел и молвил:

– Слушаю, молодой человек?

– Я… – Пэдуэй сглотнул и торопливо выпалил: – Меня интересует ссуда.

– Большая?

– Точно пока не знаю. Я хотел бы начать новое дело и должен сперва прощупать рынок: цены, спрос и все остальное.

– Ты хочешь начать новое дело? В Риме? Гм-м-м… – Томасус потер ладони. – Что можешь дать в залог?

– Ничего.

– Ничего?

– Я предлагаю тебе рискнуть.

– Но… но, любезный, неужели ты никого в городе не знаешь?

– Знаю только одного фермера-гота – Невитту, сына Гуммунда. Он меня сюда и послал.

– А, Невитта… Да, я с ним знаком. Он готов за тебя поручиться?

Пэдуэй задумался. Невитта, несмотря на свою душевную щедрость, не производил впечатление человека, щедрого на деньги.

– Нет, – признался Мартин. – Вряд ли.

Томасус закатил глаза к потолку:

– Ты слышишь, о Боже? Вваливается какой-то варвар, едва лепечущий по-латыни, набирается смелости заявить, что у него нет ни ценностей в обеспечение, ни поручителя, и нагло просит у меня ссуду! Господи, да где это слыхано?

– Я постараюсь тебя убедить, – вставил Пэдуэй.

Томасус сокрушенно покачал головой и зацыкал зубом.

– Чего у тебя в избытке, так это самомнения, молодой человек. Как, говоришь, твое имя?

Пэдуэй повторил то, что сказал Невитте.

– Ладно, выкладывай свою идею.

– Ты правильно изволил заметить, – начал Мартин, надеясь, что говорит, должным образом сочетая почтение и чувство собственного достоинства, – я чужеземец и только накануне прибыл из Америки. Это очень далекая страна, и люди, разумеется, живут там совсем иначе, чем в Риме. Если ты поможешь мне в производстве некоторых предметов нашего обихода, которые здесь неизвестны…

– Боже! – вскричал Томасус, трагически воздев руки. – Ты слышишь, Боже! Он не хочет, чтобы я поддержал его в каком-нибудь благоразумном, серьезном деле, о нет! Он самонадеянно хочет развернуть производство каких-то новомодных штучек, о которых никто и слыхом не слыхивал!.. Совершенно исключено, Мартинус, я и думать об этом не стану. А что ты имел в виду?

– У нас есть напиток, который делают из вина, – бренди. Полагаю, он будет пользоваться здесь успехом.

– Какое-то варварское пойло? Нет, мне и в голову не придет рассматривать такое предложение! Хотя я согласен, Риму отчаянно не хватает многих товаров. С тех пор как столицей объявили Равенну, в городскую казну перестали поступать государственные налоги. Рим неудачно расположен, он никому, в сущности, не нужен. Но где искать помощи? Никого не допросишься, король Теодохад все время только стихи пишет. Тоже мне, поэт!..

Пэдуэй потихоньку начал вспоминать что-то из римской истории шестого века.

– Кстати, о Теодохаде… Королева Амаласунта еще не убита?

– Как же! – Томасус бросил на Мартина подозрительный взгляд. – Убита. Прошлым летом.

Это означало, что Юстиниан, «римский» император Константинополя, вскоре предпримет успешную и роковую попытку вновь завоевать Италию для империи.

– Но почему ты задаешь такой странный вопрос? – продолжил Томасус.

– Можно… можно мне сесть? – пролепетал Пэдуэй и рухнул на скамью.

Колени его дрожали. До сих пор происходящее казалось ему каким-то хитрым, нереальным маскарадом. Собственный вопрос об убийстве королевы Амаласунты помог осознать наконец весь ужас, всю опасность существования в этом мире.

– И все же, чужеземец, почему ты задал такой странный вопрос?

– Странный? – невинно удивился Пэдуэй, сообразив, где допустил ошибку.

– Ты спросил, не убита ли она еще. Словно наперед знал ее судьбу. Ты прорицатель?

Пэдуэй вспомнил совет Невитты глядеть в оба. Да, Томасусу палец в рот не клади!

– Не совсем… – Он пожал плечами. – Я еще прежде слышал, будто бы между двумя готскими правителями пробежала кошка, и Теодохад не прочь избавиться от соперницы. Ну… мне просто интересно, чем это закончилось, вот и все.

– Удивительная была женщина, – произнес сириец. – И недурна собой, даже в сорок лет. Ее утопили в собственной ванне. Лично я думаю, что нашего слюнтяя подзуживала его жена, Гуделинда. У самого Теодохада духу бы не хватило.

– Может, она ревновала, – словно оправдываясь, предположил Мартин. – Так как насчет изготовления этого, как ты выразился, варварского пойла?..

– Что? Вот упрямец! Совершенно исключено. В Риме надо вести дело очень деликатно – не то что в каком-нибудь новом городе. Вот в Константинополе… – Томасус вздохнул. – Где легко разбогатеть – так это на Востоке. Но я не хотел бы там жить. Благодаря стараниям Юстиниана у еретиков, как он их называет, там слишком много хлопот. Между прочим, какой ты веры?

– А ты? Хотя мне, разумеется, все равно.

– Я несторианин.

– Что ж, – осторожно произнес Пэдуэй, – а я принадлежу к конгрегационалистам. – Это было весьма далеко от истины, но Мартин полагал, что агностицизм вряд ли популярен в помешавшемся на религии Древнем Риме. – Практически то же несторианство… Так вот, о производстве бренди…

– Не может быть и речи, молодой человек! Просто немыслимо! Что тебе нужно для начала?

– Большой медный котел и медная трубка, а также вино как исходный материал. Ну и помощников – быстрее дело пойдет.

– Нет, риск слишком велик. Извини.

– Послушай, Томасус, а если я покажу тебе, как вдвое сократить время на ведение банковских книг?

– Ты что, математический гений?

– Нет, но у меня есть система, и я могу обучить твоих людей.

Томасус закрыл глаза, словно левантинский Будда.

– Ну, если тебе нужно не больше пятидесяти солидов…

– Бизнес – всегда риск, ты же знаешь.

– В том-то и беда… Хорошо, согласен. Если твоя система действительно так хороша.

– Под какой процент? – спросил Мартин.

– Как обычно. Три процента.

Пэдуэй был поражен. Потом он осведомился:

– Три процента… за какой срок?

– В месяц, разумеется.

– Слишком много!

– А чего же ты хочешь?

– У меня на родине шесть процентов годовых – это уже немало.

– Чтобы я ссудил деньги под такой процент?! Ты слышишь, Господи? Тебе бы жить среди диких саксов… Но ты мне нравишься. Для тебя – двадцать пять процентов в год.

– Все равно много. Я мог бы подумать о семи с половиной.

– Разбой!.. Меньше двадцати и речи быть не может.

– Нет. В крайнем случае девять.

– Увы, мы не договоримся. А жаль – с тобой интересно иметь дело. Пятнадцать.

– Исключено, Томасус. Девять с половиной.

– О Господи, ты слышал?! Он хочет меня разорить!.. Уходи, Мартинус, ты зря тратишь время. Больше никаких уступок с моей стороны. Двенадцать с половиной.

– Десять.

– Да понимаешь ли ты латынь?! Все, молодой человек, до свиданья, приятно было познакомиться. – Когда Пэдуэй встал, банкир шумно втянул сквозь зубы воздух, будто его смертельно ранили, и проскрежетал: – Одиннадцать.

– Десять с половиной.

– Сделай одолжение, открой, пожалуйста, рот… Нет, ты все-таки человек. Я думал, может, у тебя акульи челюсти. Или клыки… Ну ладно. Щедрость и доброта меня когда-нибудь погубят. А теперь давай посмотрим твою счетную систему.

Часом позже три раздраженных писаря сидели напротив Пэдуэя и смотрели на него – один с удивлением, другой с настороженностью, а третий с неприкрытой ненавистью. Мартин только что закончил операцию деления с арабскими цифрами, в то время как служащие, используя римские, едва начали бесконечный процесс «проб и ошибок», которого требовала их система. Пэдуэй перевел свой ответ снова в римские цифры, записал их и показал Томасусу.

– Прошу. Пусть кто-нибудь проверит: перемножит делитель на частное. А их возню можно прекращать – всю ночь просидят.

Служащий средних лет, тот, кто глядел на Мартина с явной враждебностью, списал цифры и мрачно стал проверять. В конце концов закончив, он отшвырнул перо.

– Этот человек – колдун! Он проводит все вычисления в уме, а свои глупые пометки делает, чтобы нас запутать.

– Вовсе нет, – возразил Пэдуэй любезно. – Я могу научить тому же и вас.

– Чтобы я брал уроки у длинноштанного варвара?! Да я… – Но тут его оборвал Томасус, приказав без пререканий делать, что велено. – Я свободный римский гражданин, – ощерился служащий, – и двадцать лет веду конторские книги. Если тебе нужен холуй для этой дьявольской системы, купи какого-нибудь трусливого раба-грека! С меня достаточно!

– Посмотри, что ты натворил! – жалобно вскричал Томасус, когда служащий схватил свой плащ и с шумом выскочил за дверь. – Теперь мне придется нанимать другого, а при нынешнем дефиците работников…

– Ничего, – успокоил Пэдуэй. – Двое оставшихся, освоив американскую арифметику, легко управятся за троих. И это еще не все. У нас есть так называемая двойная бухгалтерия, которая позволяет в любое время знать свое финансовое положение, гарантирует от ошибок…

– Ты слышишь, Господи? Он хочет перевернуть все банковское дело!.. Пожалуйста, не торопись, Мартинус, иначе ты сведешь меня с ума! Дам я тебе ссуду, куплю оборудование, только не вываливай на меня все свои новейшие методы сразу! – Томасус передохнул и продолжил уже более сдержанно: – Что это за браслет, на который ты иногда поглядываешь?

Пэдуэй показал свое запястье.

– Своего рода солнечные часы, только переносные.

– Часы? Гм-м… Попахивает магией. А ты в самом деле не колдун? – Он нервно рассмеялся.

– Нет-нет, – заверил Пэдуэй. – Это простое механическое устройство, вроде… вроде солнечных часов.

– Ах, вот как, понимаю… Но зачем стрелочка, показывающая шестидесятые доли часа? Кому в здравом уме понадобится знать время с такой точностью?

– На моей родине это считается полезным.

– Что ж, другие края, другие нравы… А может, ты дашь сейчас моим ребятам урок этой самой американской арифметики? Покажешь нам, что она и впрямь так хороша, как ты утверждаешь?

– Ладно. – Пэдуэй взял дощечку, нацарапал на воске цифры от одного до девяти и растолковал их значение. – Теперь подходим к самому главному. – Он начертил кружок. – Этот знак обозначает «ничто».

Младший писарь поскреб затылок:

– Ты хочешь сказать, что этот символ не имеет значения? Какой же от него прок?

– Я не говорил, что он не имеет значения. Он обозначает «ноль» – остаток при вычитании, к примеру, двух от двух.

Старший писарь скептично хмыкнул:

– Не вижу смысла. Какая польза от символа, обозначающего то, чего не существует?

– Но слово-то для этого есть! И оно ведь нужно!

– Положим, – согласился старший писарь. – Но мы не используем «ничего» в наших вычислениях. Где это слыхано, чтобы ссуду давали под ноль процентов? Или брали в аренду дом на ноль недель?

– Может быть, – ухмыльнулся младший, – уважаемый господин подскажет нам, как получить доход от нулевой торговли…

– Чем меньше будете меня перебивать, тем раньше я закончу объяснение! – рявкнул Пэдуэй. – Скоро вы поймете смысл знака «ноль».

На основные правила сложения ушел час. Потом Мартин объявил служащим, что на сегодня достаточно – пусть практикуются самостоятельно. На самом деле он просто выдохся. По натуре Пэдуэй говорил очень быстро, и необходимость продираться сквозь латынь слог за слогом доводила его до безумия.

– Весьма изобретательно, Мартинус, – льстиво сказал банкир.

– А теперь всерьез о ссуде. Ты, конечно, не думаешь, что мы сойдемся на такой смехотворно низкой цифре, как десять с половиной процентов…

– Еще как думаю! Мы же условились!

– Ну, Мартинус! Я говорил, после того, как мои служащие освоят американскую систему, я рассмотрю возможность ссуды под такой процент. А до тех пор разбрасываться деньга…

Пэдуэй вскочил как ужаленный:

– Ты… ты тот, кто обманывает… О, как по-латыни жулик? Если ты немедленно…

– Не горячись, мой юный друг. В конце концов, мои мальчики уже все поняли, теперь они справятся сами. Так что можешь…

– Ладно, пускай справляются сами. А я найду другого банкира и обучу его служащих полностью: вычитание, умножение, деле…

– Опомнись! – возопил Томасус. – Нельзя же разносить секрет по всему Риму! Это несправедливо по отношению ко мне!

– Нельзя?! Посмотрим! Да я на этом обучении еще и заработаю! Если ты думаешь…

– Мартинус, Мартинус! Давай не будем принимать поспешных решений! Вспомни, что говорил Христос о долготерпении. Я сделаю тебе особую уступку, так как ты начинаешь новое дело…

Пэдуэй получил ссуду под десять с половиной процентов. И скрепя сердце дал слово не раскрывать секрета до ее погашения.

Медный котел Мартин купил в лавке старьевщика – по крайней мере так он назвал про себя это заведение. Однако никто никогда не слышал о медных трубках. После того как они с Томасусом обошли всех скобяных торговцев в городе, Пэдуэй занялся медниками. Те тоже слыхом не слыхивали о медных трубках. Правда, некоторые вызвались изготовить желанный предмет на заказ – по астрономическим ценам.

– Мартинус! – взмолился банкир. – Мы прошагали миль пять, мои бедные ноги не выдерживают! Не сгодится ли тебе свинец? Его у нас сколько хочешь!

– Сгодился бы, если бы не одно «но», – сказал Пэдуэй. – Мы отравим всех своих клиентов. А это может создать нам дурную репутацию.

– Так или иначе, дело не двигается!

Пэдуэй задумался под пристальными взглядами Томасуса и Аякса, раба-негра, который нес котел.

– Найти бы сноровистого подручного… Как у вас нанимают работников?

– Никак, – отрезал Томасус. – Совершенно случайно. Можно купить раба – но у тебя не хватит денег, а я не пойду на такое рискованное вложение. К тому же потребуется опытный надсмотрщик, чтобы заставить раба работать по-настоящему.

– А может, повесим у тебя над дверью вывеску: есть, мол, вакансия для мастерового.

– Что?! – воскликнул банкир. – Ты слышишь, Господи? Сперва он выманивает у меня деньги, а теперь хочет опозорить мой дом! Неужто нет предела…

– Не надо так волноваться, Томасус. Вывеска будет небольшой и очень красивой. Я нарисую ее сам. Ты же заинтересован в успехе моего предприятия?

– Ничего не выйдет. Опоганить жилище, унизить себя физическим трудом… И все равно большинство работников не умеют читать. Нет-нет-нет, даже не заговаривай об этом! А какого размера должна быть вывеска?

Вечером Пэдуэй едва добрался до постели. Пути назад, в родное время, не было. Никогда больше ему не изведать прелестей «Американского журнала археологии», Микки-Мауса, теплого ватерклозета, разговора на простом, богатом, выразительном английском языке…

Пэдуэй нашел работника на третий день после знакомства с Томасусом – смуглого хвастливого и нахального маленького сицилийца по имени Ганнибал Сципио.

Тем временем он снял полуразвалившийся дом на Квиринале, перенес туда весь свой нехитрый скарб и купил тогу, чтобы носить поверх брюк и не так бросаться в глаза. Взрослые редко обращали на него внимание в этом разношерстном городе, зато детишки преследовали Мартина буквально по пятам, с громкими криками бегая за ним по улицам. Он потребовал, однако, вшить в тогу просторные карманы – несмотря на протесты оскорбленного портного, не желавшего портить добротную элегантную одежду дьявольскими нововведениями.

Пэдуэй обстругал деревяшку и показал Ганнибалу Сципио, как обмотать ее полосками меди. Ганнибал немедленно заявил, что знает о пайке абсолютно все. Но когда Пэдуэй попробовал согнуть трубку для дистиллятора, швы сразу полопались. После этого самоуверенности у Ганнибала чуть поубавилось – на некоторое время…

Пэдуэй с тревогой ждал великого дня первого выхода дистиллята. Согласно теории Танкреди, на древе времени должна образоваться новая ветвь. Но вдруг профессор ошибается? Вдруг какие-то действия Пэдуэя столь разительно изменят курс истории, что само его рождение в 1908 году станет невозможным и Мартин попросту исчезнет?

– Разве не нужно прочитать заклинание или что-нибудь в этом духе? – спросил Томасус-сириец.

– Нет, – отрезал Пэдуэй. – Я уже трижды говорил, что волшебство тут ни при чем.

Впрочем, в душе он понимал ростовщика: ночной поход в старый полуразвалившийся дом, загадочная громоздкая аппаратура, неверный свет масляных ламп, опасливо замершие Ганнибал Сципио и Аякс… Негр, страшно оскалив зубы и выпучив глаза, смотрел на перегонную установку так, будто ожидал, что из нее вот-вот полезут демоны.

– Не быстро дело идет, а? – промолвил Томасус, нервно потирая мясистые ладони. Его поблескивающий здоровый глаз не отрывался от трубки, из которой капала желтоватая жидкость.

– Пожалуй, достаточно. – Пэдуэй велел Ганнибалу снять котелок и перелить содержимое приемной емкости в бутылку. Потом плеснул из бутылки в маленькую чашку, принюхался и сделал глоток. Да, отнюдь не высший класс, но определенно бренди.

– Будешь? – предложил он ростовщику.

– Сперва пусть выпьет Аякс.

Аякс попятился, вытянув перед собой руки.

– Хозяин, умоляю…

Негр выглядел таким испуганным, что Томасус не настаивал.

– Ганнибал, а ты? Капельку!

– Нет, спасибо. Я бы с удовольствием, но у меня слабый желудок – от всякого пустяка расстройство. Если мы закончили, может, пойдем домой? Признаюсь, меня тянет ко сну.

Ганнибал театрально зевнул. Пэдуэй отвернулся от него и сделал еще один глоток.

– Ну, – рискнул Томасус, – если ты уверен, что мне это не повредит, я, пожалуй, попробую.

Он пригубил из чашки и закашлялся.

– Боже всемогущий, Мартинус, из чего сделаны твои внутренности?! Это же сущий огонь! – Но когда кашель успокоился, на его лице появилось блаженное выражение. – Зато по телу тепло разливается! – с наивной радостью отметил банкир и одним глотком осушил чашку.

– Эй, потише, – посоветовал Пэдуэй. – Это не вино.

– За меня не беспокойся. Я никогда не пьянею.

Пэдуэй налил ему еще и сел.

– Объясните мне одну вещь, в которой я никак не могу разобраться. У меня на родине отсчет лет ведут с Рождества Христова. А когда я приехал, мне сказали, что сейчас идет тысяча двести восемьдесят восьмой год со дня основания Города. За сколько же лет до Рождения Христа был основан Рим? Я запамятовал.

Томасус снова приложился к чашке и задумался.

– За семьсот пятьдесят четыре… нет, за семьсот пятьдесят три. Значит, сейчас пятьсот тридцать пятый год со дня рождения нашего Господа. Это по церковной системе. Готы называют его вторым годом правления Теодохада, а византийцы – первым годом консульства Флавия Велизария. Или каким-то годом юстинианской империи… Да, запутаться немудрено. – Сириец зажмурился и сделал еще один глоток. – Замечательный напиток! Тебя ждет успех, Мартинус.

– Спасибо. Надеюсь.

– Да, замечательный… Конечно, успех! Как же иначе? Большой успех. Ты слышишь меня, Господи? Проследи, чтобы моего друга Мартинуса ждал большой успех… Я вмиг распознаю человека, которого ждет успех. Годами их подбирал. Поэтому и мои дела идут успешно. Успех, успех. Выпьем за успех. Блестящий успех. Знаешь, Мартинус, а давай пойдем куда-нибудь! Грех пить за успех в такой развалюхе. Есть тут одно уютное местечко с музыкой… Сколько у нас еще бренди? Отлично, бери всю бутылку.

«Уютное местечко» оказалось в театральном районе, на северном склоне Капитолийского холма. Музыку обеспечивала молодая женщина, жалобно дергавшая за струны арфы и тянувшая песни на калабрийском диалекте, который денежные клиенты находили очень забавным.

– Давай выпьем за… – Томасус в тридцатый раз начал говорить «успех», но вдруг замолчал и посерьезнел. – Знаешь, Мартинус, придется купить этого паршивого вина, иначе нас отсюда вышвырнут. Твой божественный напиток можно смешивать с вином? – Заметив выражение лица Пэдуэя, банкир поспешно добавил: – Не волнуйся, дружище, – за мой счет! Могу я хоть раз отдохнуть?! Все недосуг – семья, работа… – Томасус подмигнул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Выполнив необходимую процедуру, он извинился: – Одну секунду, Мартинус, я вижу человека, который должен мне крупную сумму денег. Сейчас приду. – И, пошатываясь, направился в другой конец помещения.

К Пэдуэю неожиданно обратился мужчина за соседним столиком:

– Что это ты пьешь со своим одноглазым стариком?

– Так, чужеземное вино, «бренди» называется.

– Ага, значит, ты издалека? Я сразу понял, по твоему акценту. – Собеседник Мартина, с густыми и очень черными бровями, задумчиво наморщил лоб. – Знаю, ты из Персии.

– Не совсем, – сказал Пэдуэй. – Моя родина еще дальше.

– В самом деле? И как тебе Рим?

– Я просто в восторге, – ответил Пэдуэй.

– Ты еще ничего не видел, – снисходительно заметил бровастый. – То ли дело до прихода готов! – Он таинственно понизил голос: – Ничего, последнее слово будет за нами!

– А тебе готы не нравятся?

– Конечно, после таких-то гонений!

– Гонений? – удивился Пэдуэй.

– Религиозных, – пояснил собеседник. – Долго мы их не потерпим.

– Я думал, готы позволяют всем свободно исповедовать свою веру.

– То-то и оно! И мы, ортодоксы, вынуждены покорно сносить, как на наших глазах всякие ариане, несториане и монофизиты спокойно совершают свои грязные обряды, будто они хозяева в этой стране! Если это не гонения, то как же это, по-твоему, называется?!

– То есть, по-вашему, вы подвергаетесь религиозным преследованиям, потому что еретики им не подвергаются?

– Ну конечно, разве не ясно? Мы не потерпим… Между прочим, чужеземец, а ты-то какой веры придерживаешься?

– Я конгрегационалист, – ответил Пэдуэй. – У меня на родине так зовутся ортодоксы.

– Гм-м-м. Ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего католика. Пока ты не из числа несториан…

– Это кто тут смеет чернить несториан? – К столику незаметно вернулся Томасус. – Мы единственные, кто логически верно понимает природу Сына – как человека, в коем Отец…

– Чушь! – рявкнул бровастый. – Бредни доморощенных теологов! Лишь наши взгляды истинны, ибо двойственная природа Сына многократно подтверждена…

– Все вы безумцы! – вмешался высокий мужчина с песочными волосами, голубыми печальными глазами и гортанным акцентом. – Мы, ариане, люди благоразумные и терпимые. Но если желаете знать истинную природу Сына…

– Ты гот? – перебил бровастый.

– Нет, вандал, ссыльный из Африки. Я вам растолкую. – Светловолосый растопырил пятерню. – Либо Сын был человеком, либо Он был Богом, либо кем-то посредине. Ну, совершенно ясно, что Он не был человеком. Однако Бог только один, значит, Он не был и Богом. Следовательно…

Затем события стали развиваться так быстро, что Пэдуэй не мог за ними уследить. Бровастый вскочил и как одержимый что-то нечленораздельно заорал, внятно произнося лишь термин «вонючие еретики». Светловолосый не остался в долгу, и вскоре кричали уже со всех концов помещения:

– Кончай его, варвар!

– Это страна ортодоксов! Кому не нравится, пусть убираются туда, откуда…

– …гнусные выдумки о двойственной природе! Мы, монофизиты…

– Я якобит и запросто уложу любого, кто…

– Вышвырнем отсюда всех еретиков!

В воздухе засвистело, и Пэдуэй едва успел увернуться от кружки. Когда он осмелился вновь поднять голову, комната превратилась в сплетение рук и ног. Бровастый держал якобита за волосы и молотил его лицом о стол. Светловолосый ревел боевую песнь вандалов и размахивал деревянной скамьей. Пэдуэй пихнул какого-то ревнителя ортодоксальности; на его месте появился другой и немедленно пихнул Пэдуэя. Потом их захлестнул поток тел.

Пока Мартин, словно рвущийся к поверхности воды ныряльщик, пробивался сквозь толщу вопящей и брыкающейся человеческой плоти, кто-то ухватил его за ногу и попытался откусить полступни. Так как Пэдуэй был в надежных, практически неснашиваемых английских башмаках, нападающий ничего не добился. Тогда он переместил свою атаку на лодыжку Пэдуэя. Мартин взвизгнул от боли и саданул обидчику коленом в лицо.

Еретики оказались в меньшинстве. Ряды их быстро таяли, по мере того как побитых выбрасывали за дверь. Пэдуэй заметил сверкнувшее лезвие и понял, что ему давно пора спать. Будучи человеком нерелигиозным, он меньше всего хотел положить жизнь за единую, двойственную или любую другую природу Бога Сына.

Томасус-сириец укрывался под столом. Когда Пэдуэй попробовал его оттуда вытащить, банкир в ужасе вскричал и ухватился за ножки с такой тоской и отчаянием, словно стол был женщиной, а он сам – моряком, шесть месяцев не видевшим суши.

Светловолосый вандал все еще яростно размахивал скамьей, и Пэдуэй окликнул его. Перекрыть стоявший шум было невозможно, но Мартин выразительно показал на дверь. Через несколько секунд путь был очищен. Все трое вывалились наружу, прорвались сквозь собравшуюся толпу и бросились наутек. Раздавшийся вслед истошный вопль заставил их бежать еще быстрее, пока они не поняли, что это кричит пустившийся вдогонку Аякс.

Наконец они уселись на лавочке в парке на краю Марсова поля, недалеко от Пантеона, где Пэдуэй впервые увидел постимперский Рим. Едва отдышавшись, банкир запричитал:

– Мартинус, почему ты позволил мне пить это адское зелье? О, моя голова! Если бы я не был пьян, разве ввязался бы я в религиозный спор?

– Я советовал тебе не налегать, – напомнил Пэдуэй, – однако…

– Знаю, знаю. Но ты обязан был остановить меня – в крайнем случае силой! Несчастная моя голова! Что скажет жена!.. Видеть больше не желаю твое варварское пойло! Кстати, а где бутылка?

– Потерялась в суматохе. Но мы и так уже все выпили. – Пэдуэй повернулся к вандалу: – Я должен поблагодарить тебя за наше счастливое спасение.

Светловолосый мрачно пожевал ус.

– Пустяки. Религиозные склоки – недостойное занятие для порядочных людей. Позвольте представиться: Фритарик, сын Стайфана. – Он говорил медленно, иногда задумываясь в поисках нужного слова. – Некогда я был человеком достойным, из знатного рода… Теперь же – всего лишь бедный скиталец. Жизнь уготовила мне одни только тяготы и страдания. – В лунном свете блеснула, сползая по щеке, крупная слеза.

– Ты, кажется, вандал?

Фритарик вздохнул как пылесос.

– До прихода греков мое поместье считалось лучшим в Карфагене! После бегства Гелимера и роспуска армии я попал в Испанию, а в прошлом году пришел сюда.

– Чем же ты занимаешься?

– Увы, сейчас ничем. Еще буквально на днях я был телохранителем у римского патриция. Подумать только, благородный вандал служит телохранителем!.. Но хозяин вознамерился сделать из меня ортодокса. Этого, – с глубоким достоинством произнес Фритарик, – я допустить не мог. И вот результат. Когда закончатся деньги, не знаю, что со мной будет. Возможно, я покончу с собой. Никто и слезинки не прольет. – Он еще раз тяжело вздохнул и продолжил: – Случайно не нужен хороший, надежный телохранитель?

– Пока нет, – ответил Пэдуэй, – хотя через несколько недель… Ты не мог бы до тех пор повременить с самоубийством?

Фритарик пожал плечами:

– Все зависит от обстоятельств. Я совершенно не умею экономить деньги. Человеку знатного рода они ни к чему. Не знаю, увидите ли вы меня живым… – Он грустно прикрыл глаза рукой.

– О, ради бога! – воскликнул Томасус. – В Риме занятие можно найти без труда.

– Нет, – трагически молвил Фритарик. – Тебе не понять, друг. Моя честь не идет на уступки. Да и жизнь уготовила мне одни лишь тяготы и страдания. Значит, говоришь, через несколько недель?.. – обратился он к Пэдуэю. Мартин кивнул. – Хорошо, дружище. Скорее всего, к тому времени я буду лежать в могиле, но если нет, то обязательно загляну.

Глава 3

Через пять дней Пэдуэй не только не исчез бесследно в пучинах альтернативной истории, но и радовался длинному ряду бутылок на полке, а также состоянию своих финансов. Считая пять солидов месячной ренты за дом, шесть солидов, ушедших на аппарат, плату Ганнибалу и собственные расходы, оставалось еще больше тридцати одолженных солидов.

– Почем ты собираешься продавать свой товар? – спросил Томасус.

– Бренди, безусловно, предмет роскоши. Если бы его взял какой-нибудь приличный ресторан, то, на мой взгляд, не грех просить по два солида за бутылку. По крайней мере до тех пор, пока мой секрет не откроют и не появятся конкуренты.

Томасус, бодро потирая руки, расплылся в широкой улыбке.

– Если так пойдут дела, ты уже через неделю сможешь вернуть мне долг вместе с процентами!.. Впрочем, я не тороплю. Похоже, за тобой не пропадет. Есть у меня на примете один ресторан – как раз то, что нужно.

Пэдуэй вообразил себе предстоящий торг с ресторатором и похолодел.

– Как с ним разговаривать? Понятия не имею о ваших римских приемах ведения бизнеса.

– Ничего. Он не откажет – задолжал мне крупную сумму и опаздывает с выплатой процентов. Я вас познакомлю.

Все вышло, как обещал банкир. Владелец ресторана, плешивый толстяк по имени Гай Аттий, сперва, правда, заартачился, но, продегустировав образчик товара, заметно подобрел. Томасусу лишь дважды пришлось спросить Господа, слышит ли Он, прежде чем Аттий согласился на запрошенную цену.

Выходя из ресторана, Пэдуэй сиял от радости, чувствуя приятную тяжесть в карманах.

– Знаешь, – предложил Томасус, – раз в доме завелись деньги, нелишним, пожалуй, будет нанять того вандала.

Поэтому, когда Ганнибал Сципио доложил: «Хозяин, у дверей ошивается какой-то смурной долговязый тип, спрашивает тебя», Мартин велел его впустить и, не раздумывая, взял к себе на службу.

Вопрос Пэдуэя, посредством какого оружия он собирается осуществлять свои функции, Фритарика явно смутил. Вандал пожевал ус и наконец молвил:

– У меня был славный меч, но, чтобы избежать голодной смерти, его пришлось заложить. Это все, что стояло между мной и холодной могилой. Впрочем, коли суждено…

– Оставь, пожалуйста, свои могильные разговоры, – оборвал Пэдуэй, – и скажи, сколько тебе надо, чтобы его выкупить.

– Сорок солидов.

– Ого! Он у тебя из золота, что ли?

– Нет, из доброй дамасской стали, и рукоятка украшена каменьями. Это все, что сохранилось от моего замечательного поместья в Африке. Ты не представляешь, какое чудесное…

– Ладно, ладно! – вскричал Мартин. – Ради всего святого, прекрати стенать! Вот пять солидов – купи себе оружие. Деньги вычту из твоей зарплаты. А если хочешь набрать на свой драгоценный ножик для сыра – экономь и копи.

Через два часа Фритарик вернулся с подержанным мечом.

– Лучшее, что можно достать за деньги, – объявил он. – Торговец клялся, что это дамасская сталь, но клеймо на клинке – фальшивка, сразу видно. Местная сталь чересчур мягка, однако придется довольствоваться этим. В моем прекрасном поместье в Африке…

Пэдуэй осмотрел оружие – типичный римский меч шестого века, обоюдоострый, напоминающий шотландский палаш, только без замысловатой чашки. Заметил Мартин и то, что Фритарик, сын Стайфана, не утратив скорбного вида, все же будто расправил плечи и обрел уверенную походку. Очевидно, без меча он чувствовал себя словно голым.

– Готовить умеешь? – спросил Пэдуэй.

– Ты нанял телохранителя, а не стряпуху, хозяин. Моя честь…

– Пустяки, старина. Я готовлю себе сам, и моя честь от этого не страдает; просто жаль времени. Ну, отвечай!

Фритарик пожевал ус.

– В общем, да.

– Например?

– Например, бекон.

– Что еще?

– Больше ничего. Доброе мясо с кровью – вот пища воина. Терпеть не могу эту зелень, которую уплетают римляне.

Пэдуэй вздохнул. На такой несбалансированной диете недолго и ноги протянуть…

Томасус нашел ему служанку, которая готовила, стирала и убирала за смехотворно малую плату. Служанку звали Джулия. Родом из провинции, двадцати лет, темноволосая, коренастая и обещавшая со временем чудовищно раздаться вширь, она постоянно носила бесформенный балахон из цельного куска материи и задорно шлепала по дому босыми ногами, сверкая огромными, далеко не чистыми пятками. Порой Джулия выпаливала какую-нибудь шутку на апулийском диалекте, которую Пэдуэй не мог понять, и закатывалась от смеха. Работала она усердно, но Мартину приходилось всему учить ее с азов. Когда он впервые в целях дезинфекции окуривал дом, девушка чуть с ума не сошла от страха и, почуяв едкий запах двуокиси серы, выбежала на улицу, истерически вопя что-то о пришествии Сатаны.

На пятое воскресенье своего пребывания в Древнем Риме Пэдуэй позволил себе отдохнуть. Весь месяц он ни днем ни ночью не знал покоя: помогал Ганнибалу, носил корзины с бутылками и, между прочим, торговался с назойливыми рестораторами, чьи клиенты прослышали о замечательном напитке. Когда в экономике царит дефицит, отметил Пэдуэй, не надо заботиться о качестве – был бы товар! Он уже подумывал еще об одном займе у Томасуса – на новый аппарат, только на этот раз сделанный не из отбитых молотками неровных полосок меди, а из пропущенных через прокатные валки листов.

Однако сейчас, смертельно устав от самогонного бизнеса, Мартин страстно мечтал развлечься, то есть посидеть в Ульпиевой библиотеке. Глядя на себя в зеркало, Пэдуэй думал, что внутренне он совсем не изменился: все так же не любит торговаться и орать на прохожих. Но внешне… Никто из былых знакомых теперь бы его не узнал. Пэдуэй отпустил короткую рыжеватую бородку – отчасти оттого, что никогда в жизни не брился опасной (и тупой!) бритвой; отчасти же оттого, что всегда втайне мечтал о бороде, полагая, что при этом не так выделялся бы его крупный, хотя, безусловно, благородный нос.

Он подобрал себе далматику – византийского стиля длинную тунику с широкими рукавами. Брюки от твидового костюма придавали ему вид несколько нелепый, но щеголять в модных коротких штанах в преддверии наступающей зимы Мартин не хотел. Наряд завершал плащ из грубой шерсти – попросту большое квадратное одеяло с дырой для головы. Нашлась и старушка, которая связала носки и нижнее белье.

В общем и целом Пэдуэй был весьма доволен собой и благодарил судьбу, сведшую его с Томасусом. Сириец оказывал ему большую помощь.

К библиотеке Мартин подходил с тем же сладостным трепетом в груди, с каким юноша ждет встречи с возлюбленной. И не остался разочарован. Он едва не заплакал от нахлынувших чувств, когда, бросив первый беглый взгляд на полки, увидел «Вавилонскую историю» Бероса, все работы Ливия, труд Тацита о покорении Британии и полный вариант «Истории готов» Кассиодора. Ради знакомства с этими рукописями не один историк двадцатого века с радостью совершил бы убийство. На несколько минут Мартин просто растерялся, застыв подобно пресловутому ослу меж двух стогов сена. Затем с душевными муками все же сделал выбор, посчитав Кассиодора более актуальным. Он вытащил толстенные фолианты и сел за столик.

Это была тяжелая работа – даже для человека, свободно владеющего латынью. Но невероятное многословие и вычурность стиля не беспокоили Пэдуэя – он искал факты.

– Прошу прощения, господин, – неожиданно раздался голос библиотекаря, – высокий варвар с песочными усами – не твой человек?

– Вероятно, – сказал Мартин. – А что?

– Он заснул в Восточном отделе и так громко храпит, что читатели жалуются.

– Я разберусь, – пообещал Пэдуэй и пошел будить Фритарика. – Разве ты не умеешь читать?

– Нет, – безыскусно ответил вандал. – Зачем? В моем замечательном поместье в Африке…

– Да-да, знаю, старина. Но тебе придется либо учиться грамоте, либо храпеть на улице.

Фритарик сделал выбор незамедлительно и, обиженно ворча на восточногерманском диалекте, удалился. У Пэдуэя сложилось впечатление, что его телохранитель весьма невысоко ценит образование.

За столиком Мартина, листая Кассиодора, сидел представительный пожилой итальянец, одетый просто и в то же время очень элегантно.

– Прошу прощения. Я хотел осведомиться, не прочитана ли эта книга.

– О, пожалуйста, мне нужен только первый том.

– Не беспокойся, дорогой друг, должен лишь предупредить тебя: обязательно клади книги на место. Ярость Сциллы, оставленной Язоном без добычи, не идет ни в какое сравнение с гневом высокочтимого библиотекаря… Позволь поинтересоваться, какого ты мнения о трудах нашего славного префекта преторий?

– У него богатый материал, – взвешенно ответил Пэдуэй, – однако слишком пышная манера изложения.

– Что ты имеешь в виду?

– Я предпочитаю менее витиеватый стиль.

– Как!.. Наконец-то среди современных авторов появился писатель, не уступающий великому Ливию, а ты говоришь… – Представительный господин спохватился и понизил голос: – Какая красочная выразительность, какая изысканная риторика!

– В том-то и беда. Взять, к примеру, Полибия или даже Юлия Цезаря…

– Юлий Цезарь! Вот уж кто совершенно не умел писать! Его «Галльскую войну» используют как простейший учебный текст для чужестранцев. Прекрасное пособие для носящего шкуры варвара, который в мрачных дебрях северных лесов преследует резвого кабана или травит взбешенного медведя. Но, мой юный друг, для таких просвещенных людей, как мы… – Он вдруг осекся и продолжил с явным смущением: – Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я говорил об иноземцах, я не имел в виду лично тебя. Ты человек культурный и образованный, хотя и прибыл из дальних краев – это сразу видно. Не посчастливилось ли тебе родиться в сказочной стране Хинд, известной своими слонами и украшенными жемчугом девушками?

– Нет, моя родина еще дальше, – ответил Пэдуэй.

Он понял, что случай свел его с настоящим римским патрицием старой школы, из тех, кто не попросит вас передать масло, не усластив обращение четырьмя любезностями, тремя мифологическими аллегориями и учеными рассуждениями о производстве масла на древнем Крите.

– Я родом из Америки. Не уверен, однако, что когда-нибудь туда вернусь.

– Ах, мой друг, ты совершенно прав! Где же еще жить благородному человеку, как не в Риме? Но, может, ты расскажешь мне о чудесах чужедального Китая с его мощенными золотом дорогами?

– Немного могу, – осторожно сказал Пэдуэй. – Только дороги там не мощены золотом. Если откровенно, они вообще ничем не мощены.

– Какое разочарование!.. Впрочем, смею допустить, что правдолюбивый странник, вернувшийся с небес, объявит райские чудеса сильно преувеличенными. Мы обязаны познакомиться, мой дорогой друг! Я – Корнелий Анций.

Пожилой патриций произнес это с таким видом, словно имя Корнелия Анция должно быть известно каждому достойному упоминания римскому гражданину. Пэдуэй скромно представился.

К ним подошла очень хорошенькая стройная темноволосая девушка и, обратившись к Анцию «отец», пожаловалась, что не может найти сабеллийское издание Персия Флакка[3].

– Кто-то читает, должно быть, – пожал плечами Анций. – Мартинус, это моя дочь Доротея, кою смею уподобить лучшей жемчужине из короны короля Хусрола, хотя я, как отец, возможно, необъективен.

Девушка одарила Пэдуэя очаровательной улыбкой и, потупившись, ретировалась.

– Кстати, дорогой друг, каково твое занятие?

Не раздумывая, Пэдуэй выпалил правду.

Патриций замер, переваривая информацию, а когда заговорил вновь, в его по-прежнему любезном тоне сквозила высокомерная прохладца.

– Любопытно, любопытно. Ну, желаю всяческого финансового успеха… – Он произнес последнюю фразу с некоторым затруднением, как активист Христианского союза молодежи, вынужденный говорить о нелицеприятных сторонах жизни. – Наша участь – безропотно нести Господне назначение. И все же жаль, что ты не испробовал себя на ниве общественной службы. Для способного молодого человека это единственный путь подняться над своей средой. Однако прошу меня извинить – книги ждут.

Мартин с удовольствием продолжил бы знакомство с благовоспитанной красавицей и ее утонченным отцом, но теперь, когда Анций узнал, что имеет дело с вульгарным ремесленником, на приглашение можно было не надеяться. Пэдуэй посмотрел на часы – пора обедать, вышел на улицу и разбудил Фритарика.

Вандал зевнул:

– Прочитал, что хотел, Мартинус? Мне снилось мое прекрасное поместье в Аф…

– Черт бы побрал… – взревел Пэдуэй и тут же осекся.

– Как, нельзя уж и помечтать о времени, когда я был богатым и уважаемым человеком?! Клянусь, моя честь…

– Успокойся, ты тут ни при чем.

– Да? Я рад. Судьба оставила мне одни лишь воспоминания… Но почему ты злишься, Мартинус? У тебя такой вид, словно ты гвоздь готов перегрызть. – Ответа не последовало, и Фритарик задумчиво продолжил: – Должно быть, вычитал что-то в этих книгах… Хорошо, что я неграмотный. Так трепать себе нервы из-за событий, которые произошли давным-давно! Я лучше помечтаю о своем прек… О, молчу, молчу, хозяин!

Пэдуэй, Томасус-сириец и еще несколько сот голых римлян парились в Диоклетиановых термах. Банкир огляделся и мечтательно произнес:

– Я слышал, в прежние дни в бани пускали и женщин – прямо вместе с мужчинами… Конечно, языческие времена – не то что сейчас.

– Влияние христианской морали, – сухо заметил Пэдуэй.

– Ну! – хохотнул Томасус. – Мы, современные люди, такие высоконравственные!.. Знаешь, на что жаловалась императрица Теодора?

– Да, – сказал Пэдуэй и поведал банкиру, на что жаловалась императрица Теодора.

– Проклятье! – в сердцах воскликнул сириец. – Всякий раз, когда у меня есть сальная история, ты либо ее слышал, либо можешь рассказать лучшую.

Пэдуэй предпочел не объяснять, что прочитал все эти истории в книге, которая еще не написана, – в «Тайной истории» Прокопия Кесарийского.

– Пришло письмо от родственника в Неаполе – занимается морской торговлей… Так вот, Антиох получил вести из Константинополя. – Томасус выдержал многозначительную паузу. – Война.

– Между нами и Империей?

– Во всяком случае, между Империей и готами. У них давно уже нелады – с тех пор, как убили Амаласунту. Теодохад пытался увильнуть от ответственности, но, по-моему, наш старый король-поэт доигрался.

– Далмация и Сицилия – вот горячие точки, – опрометчиво сказал Пэдуэй. – Еще до конца этого года…

– Прорицаешь помаленьку?

– Нет, просто мне кажется…

Сквозь пар сверкнул здоровый глаз сирийца – черный и внимательный.

– Мартинус, кто ты такой?

– Ты о чем?

– Есть в тебе что-то… не знаю, как сказать… странное. Ты проявляешь будто невзначай самые необычные познания. А когда я пытаюсь расспросить тебя о твоей родине, о том, как ты попал сюда, – уходишь в сторону.

– Ну… – промолвил Пэдуэй, лихорадочно соображая, как выпутаться. И вдруг придумал ответ – правдивый, но весьма двусмысленный. – Видишь ли, я покинул страну в большой спешке.

– А-а! По соображениям здоровья, надо полагать? Тогда я понимаю твою похвальную скромность. – Томасус подмигнул.

Когда они неторопливо шли по Длинной улице к дому Мартина, разговор коснулся бизнеса. Пэдуэй не скрывал своего удовлетворения.

– Я доволен. Новый перегонный аппарат будет готов на следующей неделе, а медными листами заинтересовался один торговец, отплывающий в Испанию. Правда, сейчас я ожидаю убийства.

– Убийства?

– Да. Фритарик и Ганнибал Сципио никак между собой не поладят. Ганнибал, получив в подчинение двух человек, стал еще заносчивее, чем прежде. Он на Фритарике просто верхом ездит.

– Верхом ездит?

– Образное выражение, американское. Ганнибал постоянно гоняет Фритарика, подвергает его насмешкам и издевательствам… Между прочим, я готов вернуть тебе долг.

– Великолепно, мой дорогой Мартинус! Но разве тебе больше не понадобится ссуда?

– Не уверен, – сказал Пэдуэй, совершенно уверенный, что понадобится. – По правде, я не прочь расширить производство.

– Замечательная идея! Разумеется, теперь, когда все у тебя идет хорошо, мы поставим отношения на более деловую основу.

– То есть?

– То есть увеличим тот смехотворно малый процент до нормального…

– Ха-ха-ха, – отчеканил Пэдуэй. – Так я и думал. Пойми же: убедившись в надежности помещения денег, процент следует уменьшить.

– Мартинус! – с болью в голосе воскликнул сириец. – Такова твоя благодарность человеку, который сделал тебе столько хорошего!

– Не хочешь – не одалживай. Многие банкиры будут рады научиться американской арифметике.

– Послушай его, Господи!.. Грабеж! Разбой! Я не поддамся! Ну и ступай к другим!..

Сошлись на десяти процентах. По словам Томасуса, для него это было все равно что вырвать из груди сердце и сжечь его на алтаре дружбы.

Говоря о предстоящем убийстве, Пэдуэй вовсе не ожидал, что окажется пророком. Поэтому был удивлен не меньше Томасуса, когда, войдя в мастерскую, увидел, как Фритарик и Ганнибал, ощерившись, будто два злющих пса, испепеляют друг друга взглядом. Вошедших ни один из них не заметил.

– Ты что же этим хочешь сказать, придурок?! – вскричал Ганнибал. – Валяешься тут день-деньской, ленишься на другой бок перевернуться, да еще смеешь делать мне замечания…

– Я предупреждал, – процедил Фритарик, – если застукаю тебя еще раз, то доложу хозяину. Забыл? Теперь будешь отвечать.

– Да я перережу тебе глотку! – взревел Ганнибал. Вандал бросил короткое, однако очень едкое замечание о любовных привычках сицилийца. Ганнибал выхватил кинжал и кинулся на Фритарика. Тот хотел уклониться от удара, но острие клинка вонзилось ему в предплечье.

Едва Ганнибал вновь занес руку, как Пэдуэй вышел из оцепенения. Он бросился вперед, оттащил сицилийца от его соперника и тут же вынужден был драться не на жизнь, а на смерть, чтобы не оказаться зарезанным самому. Ганнибал в бешенстве выкрикивал что-то нечленораздельное, в уголках рта пузырилась пена.

Потом раздался глухой удар, и Ганнибал обмяк, выронив кинжал. Мартин отпустил сползающее на пол тело и увидел, что Нерва, старший из двух подручных, держит за ножку табурет. Все произошло очень быстро – Фритарик только наклонялся, чтобы вооружиться палкой, а Томасус и второй подручный все так же стояли у двери.

– Назначаю тебя новым мастером, – отдышавшись, сказал Пэдуэй Нерве. – Из-за чего шум, Фритарик?

Вместо ответа вандал мрачно направился к лежавшему без сознания Ганнибалу. На его лице ясно читалось свирепое и недвусмысленное желание убивать.

– Хватит! – прикрикнул Пэдуэй. – Еще шаг, и ты тоже уволен!.. В чем его вина?

Фритарик взял себя в руки.

– Он тайно выносил прокатанные листы меди и торговал ими. Я хотел положить этому конец, ничего тебе не говоря. Кто любит доносчиков?.. Хозяин, позволь хотя бы один хороший удар! Я всего лишь бездомный скиталец, но моя честь…

Пэдуэй не позволил. Томасус посоветовал составить заверенную клятвой жалобу и арестовать мошенника, однако Мартин, не желая связываться с судопроизводством, отверг и это предложение. Зато он позволил Фритарику, когда Ганнибал пришел в себя, вышвырнуть сицилийца за дверь мощным пинком в седалище.

– По-моему, мы совершили ошибку, – молвил вандал, с удовольствием выполнив поручение. – Я запросто мог утопить негодяя в Тибре, и никто бы не заметил. Теперь жди от него неприятностей.

В глубине души Пэдуэй подозревал, что Фритарик прав, но только вздохнул устало.

– Давай-ка лучше перевяжем твою руку. Смотри, сколько крови… Джулия, возьми кусок полотна и хорошенько прокипяти. Да-да, прокипяти!

Глава 4

Пэдуэй твердо решил заработать себе на жизнь, а до тех пор ни на что не отвлекаться. Для достижения цели он не собирался лезть на рожон – например, изобретать порох или пропагандировать среди ни в чем не повинных римлян теорию всемирного тяготения. Однако известия о военных действиях напомнили ему, что о культуре и политике забывать нельзя. Мартин и прежде не очень интересовался происходящими событиями. А в Древнем Риме, лишенном газет и электрической связи, еще проще было не думать ни о чем, что выходило за рамки повседневной жизни.

Надо смириться с фактами. Он стал невольным свидетелем заката классической западной цивилизации. Наступают Темные века. Почти на тысячу лет Европу окутает тьма – остановится развитие культуры, науки, техники. Разумеется, люди, современником коих он оказался, и представить себе подобного не могут. Приход тьмы – процесс слишком длительный, чтобы заметить его на протяжении жизни одного поколения.

Как же быть? Способна ли отдельно взятая личность повлиять на ход истории? Последователь Карлейля ответил бы на вопрос утвердительно. Толстовец или марксист сказали бы «нет» – среда формирует человека, а не наоборот. Танкреди имел собственную точку зрения, сравнивая историю с прочной тугой сетью.

Как одиночке приступить к делу? Известно, движущая сила прогресса – изобретение. Но и в двадцатом веке, когда нет противодействия подозрительной и всемогущей церкви, судьба профессионального изобретателя не из завидных. Да и чего он добьется своими новшествами, даже если ему удастся избежать пагубного внимания стражей благочестия? Миру уже открыты арабские цифры, а также искусство самогоноварения и проката металлов, но сколько еще предстоит сделать за одну короткую жизнь!

Что остается? Коммерция? Знать относится к ней презрительно. Честно говоря, и сам Пэдуэй, хоть и выдерживал конкуренцию древнеримских предпринимателей, в глубине души не чувствовал себя настоящим бизнесменом. Политика? В век торжества острых клинков и вывернутой наизнанку морали? Бр-р-р!

Как помешать наступлению тьмы?

Империя могла бы выстоять, будь у нее лучше развита связь. Однако колосс развалился, ему уже нанесен смертельный удар, по крайней мере на востоке: Италия, Галлия и Испания лежат под пятой варварских «гарнизонов».

Быстрая связь и надежное распространение фактов – вот что может спасти цивилизацию! Самый жестокий захватчик не в силах уничтожить слово написанное, если минимальный тираж книги пятнадцать сотен экземпляров.

Решено: надо стать издателем. Сеть истории, возможно, прочна, но, в конце концов, Мартин Пэдуэй к ней еще не подступался.

– Доброе утро, мой дорогой Мартинус! – расплылся в улыбке банкир. – Как идут дела с прокатом меди?

– Так себе. Местным кузнецам достаточно и медных полосок, а торговцы боятся давать хорошие цены за товар, который пока не находит широкого спроса. Однако перспектива есть.

– Рад это слышать. Чем же ты намерен заняться?

– Вот, пришел к тебе за советом. Скажи, кто сейчас издает в Риме книги?

– Книги? Книги? Никто, если не считать писцов, переписывающих для библиотек истрепанные экземпляры. В Авентине есть несколько книжных лавок, но они торгуют исключительно привозным товаром. Нет спроса, да и стоящих авторов. Последний издатель в Риме разорился много лет назад. Надеюсь, ты не думаешь заняться этим пропащим делом?

– Именно думаю. Причем всерьез.

– Мартинус, не утратил ли ты разум? И не помышляй! Крах неизбежен!

– За меня не беспокойся. Но мне нужен начальный капитал.

– Что? Еще ссуда? Я же объяснил: на книгах в Риме заработать нельзя. Это бесспорный факт. Я и гроша не дам на столь сумасбродную идею. А сколько тебе нужно?

– Солидов пятьсот.

– Ой! Ой! Ты спятил, мой мальчик! Зачем так много? Всего расходов-то – купить или нанять писцов…

Пэдуэй ухмыльнулся:

– Вот тут ты и ошибаешься. Писцу потребуется не один месяц, чтобы скопировать, например, «Историю готов» Кассиодора. В одном экземпляре. Немудрено, что книга стоит пятьдесят солидов! Я построю машину, которая за несколько недель будет выдавать пятьсот, а то и тысячу экземпляров, и розничная цена снизится до пяти или десяти солидов.

– Но это огромные деньги!.. Ты слышишь, Господи? Пожалуйста, заставь моего заблуждающегося друга прислушаться к голосу разума!.. Не смей даже говорить со мной об этом, Мартинус! А как устроена твоя машина?

Если бы Пэдуэй представлял, какие трудности уготованы книгоиздателю в мире, не знающем печатного станка, горячего набора, типографской краски и бумаги, он не был бы настроен так оптимистично. Имели хождение чернила и папирус, однако для его целей они не годились.

С печатным станком – казалось бы, самым сложным пунктом перечня – получилось как раз легче всего. Уразумев наконец, чего от него хотят, плотник взялся изготовить чудной агрегат, хотя и терялся в догадках, как Пэдуэй собирается его использовать.

– На валяльный пресс не похоже… – вслух размышлял он. – А, понимаю! Ты новый городской палач, а сие адское устройство – твое орудие! Почему же ты не желаешь признаться, хозяин? Я бы гордился таким почетным ремеслом!.. Кстати, достань мне пропуск в камеру пыток – хочу убедиться, что машина работает надежно.

Станиной служил поставленный на колеса кусок мраморной колонны. Все чувства Пэдуэя возмутились против столь прагматического использования памятника старины, но он утешал себя мыслью, что и первопечатник вынужден идти на жертвы.

Опытный резчик подрядился изготовить медные литеры – десять тысяч штук, ведь о наборной машине не приходилось и мечтать. Сперва Пэдуэй планировал печатать не только на латыни, но и на греческом и готском языках, однако один лишь латинский шрифт обошелся ему в добрых две сотни солидов. К тому же в первой, пробной, партии все буквы смотрели в обратную сторону; пришлось их переплавлять. Полиграфист XX века назвал бы получившийся шрифт готическим 14-го кегля. Букв такого размера помещалось на листе немного, зато можно было надеяться на разборчивость текста.

Изготовлять свою собственную бумагу Пэдуэй и не помышлял. О ее производстве он знал только одно – процесс этот сложный. Папирус слишком хрупок, да и источники его в Риме чересчур скудны и ненадежны. Оставалась восковка, в малых количествах производимая сыромятней в затибрской части города. Ее вырабатывали из дубленых шкур коз и овец усердным скоблением, чисткой, мойкой и растягиванием. Цена оказалась в пределах разумного, и хозяин сыромятни едва поверил собственным ушам, получив заказ на тысячу листов.

Пэдуэй, по счастью, знал, что типографская краска в основе своей состоит из льняного масла и ламповой сажи. Купить мешок льняного семени и прогнать его через ролики для проката меди – дело немудреное; нетрудно было и зажечь масляную лампу, подвесить над ней сосуд с водой и соскребать с его днища сажу. Краска удалась на славу, да вот беда – не желала ложиться. Она если и сходила с литер, то лишь бесформенными кляксами.

Вызывало тревогу финансовое положение – пять сотен солидов быстро таяли. Пэдуэю это казалось насмешкой судьбы; он так переживал, что работники за его спиной стали судачить. И все же Мартин продолжал упорно экспериментировать и вскоре добился успеха, добавив в краску немного мыла.

Как-то в середине февраля из унылого моросящего дождика у дверей мастерской возник Невитта, сын Гуммунда. Когда Фритарик провел его в комнату, гот так хлопнул Пэдуэя по плечу, что Мартин отлетел в сторону.

– Чертовски рад! – взревел гость. – Попробовал адского пойла, которым ты торгуешь, и решил взглянуть, как у тебя дела. Для чужеземца ты здорово устроился! Парень не промах, а? Ха-ха-ха!

– Я тебе все покажу, – предложил Пэдуэй. – Только одна просьба – храни пока мои методы в тайне. У вас нет закона, защищающего авторство на идеи, а мне не хотелось бы раскрывать их.

– Можешь смело на меня положиться! Я все равно ни черта не смыслю в разных там устройствах.

В мастерской Невитта был неожиданно заворожен примитивным волочильным станком.

– Какая красота! – воскликнул он, взяв с верстака моток медной проволоки. – Я бы купил жене… Отличные выйдут браслеты и серьги!

Пэдуэй не предвидел подобного применения своей продукции, но быстро сориентировался и пообещал через неделю выполнить заказ.

– А как это все у тебя приводится в движение? – поинтересовался Невитта.

Мартин вывел гостя на задний двор, где под дождем ходила по кругу впряженная в колесо лошадь.

– Больше пользы было бы от двух крепких рабов, – критически сказал гот. – Если дать им понюхать кнута, ха-ха-ха!

– Ну нет, – возразил Пэдуэй. – Эта лошадь любому рабу сто очков вперед даст. Посмотри на ее упряжь – ничего странного не замечаешь?

– Да, что-то есть…

– Хомут. Ваши лошади тянут лямку шеей. Ремень сдавливает горло, и бедное животное не может продохнуть. Хомут переносит усилие на плечи… Если тебе надо тащить на веревке груз, ты же не затянешь петлю у себя на шее?

– Не знаю, – с сомнением произнес гот, – может, ты и прав. Я давно пользуюсь своей упряжью и не уверен, что хочу ее менять.

Пэдуэй пожал плечами:

– Дело твое. Если надумаешь, обратись к седельщику Метеллию на Аппиевой дороге. Он работает по моим чертежам. У меня других забот хватает.

Тут Мартин прислонился к косяку и закрыл глаза.

– Тебе нехорошо? – встревоженно спросил Невитта.

– Голова тяжелая, словно Пантеон. Пожалуй, лучше мне прилечь.

– Конечно. Где этот лентяй?.. Германн!

Когда Германн появился, Невитта выпалил длинную фразу по-готски, и Пэдуэй уловил имя Лео Веккоса.

– Нет, не надо врача… – слабо запротестовал он.

– Глупости, мой мальчик, мне это нетрудно. Твой совет держать собак на улице спас меня от одышки, и я с радостью тебе помогу.

Услуг медика шестого века Пэдуэй боялся гораздо больше, чем гриппа, но не видел способа вежливо отказаться. Невитта и Фритарик быстро уложили Мартина в постель.

– Типичный случай эльфова прострела, – изрек Фритарик.

– Чего? – прохрипел Пэдуэй.

– Тебя прострелили эльфы. Это я точно знаю, в Африке на собственной шкуре испытал. Меня вылечил знахарь из вандалов – он извлек невидимые стрелы эльфов. Когда они становятся видимыми, это такие маленькие стрелы с кремневыми наконечниками.

– Послушайте, – проговорил Пэдуэй, – если меня оставить в покое, я дней через семь поправлюсь.

– Оставить в покое? И речи быть не может! – хором вскричали Невитта и Фритарик.

Пока они спорили о диагнозе, Германн привел щуплого чернобородого человечка весьма болезненного вида. Лео Веккос открыл свою сумку. Пэдуэй мельком взглянул в нее и содрогнулся. В сумке были несколько книг, охапка разнообразных трав и стеклянные баночки с органами, скорее всего мелких млекопитающих.

– Ну-с, драгоценнейший Мартинус, – начал медик, – взглянем на твой язык. Скажи «а-а-а».

Затем он ощупал лоб Пэдуэя, простучал его грудь и живот и задал вполне разумные вопросы касательно самочувствия.

– Типичный случай зимнего недомогания, – назидательно заявил Веккос. – Причины его пока неясны. Кое-кто объясняет немощь избытком крови в голове, вызывающим ту неприятную ломоту, на которую ты жалуешься. Другие видят истоки болезни в избытке черной желчи. Лично я придерживаюсь строго научных взглядов: природные силы печени входят в противоборство с естественными силами нервной системы. Поражение последних, само собой, отражается на дыхательных путях…

– У меня самая обычная простуда, – вставил Пэдуэй.

– …так как именно они контролируют горло и легкие. Лучшее средство для обуздания природных сил – пробудить жизненные силы сердца.

Веккос стал вытаскивать из сумки травы.

– А как же эльфов прострел? – недоуменно спросил Фритарик.

– Что?

Фритарик в нескольких фразах обрисовал суть медицинских воззрений своего народа. Веккос снисходительно улыбнулся.

– Друг мой, ни Гален, ни Цельс, ни Асклепиад ни словом не обмолвились об эльфовом простреле. Так что я не могу всерьез…

– Значит, никудышный ты лекарь! – рявкнул Фритарик.

– Вот как! – процедил оскорбленный грек. – Кто тут из нас врач?

– Прекратите ругаться, не то мне хуже станет, – взмолился Пэдуэй. – Что я должен принимать?

– Завари эти травы и пей по чашке каждые три часа. Превосходная смесь: легкое слабительное для вывода излишков черной желчи, буде таковые образуются…

– Где слабительное?

Веккос указал, и тонкая рука Пэдуэя немедленно выхватила растение.

– Я хотел бы держать его отдельно, если не возражаешь.

Веккос успокоил больного, велел не вставать с постели и удалился. Невитта и Германн ушли вместе с ним.

– Тоже мне врач, – ворчал Фритарик, – слыхом не слыхивал об эльфовом простреле!

– Кликни Джулию, – приказал Пэдуэй.

Явилась служанка и с порога запричитала:

– О, милостивый хозяин, какая беда стряслась с тобой? Я сейчас же позову отца Нарциссия…

– Не смей! – Мартин оторвал веточку слабительного средства и протянул девушке. – Прокипяти хорошенько и дай мне чашечку отвара. А этот веник, – он протянул ей охапку зелени, – куда-нибудь выброси, только чтоб медик не заметил.

На следующее утро голова почти не болела, но Пэдуэй чувствовал себя слабым и разбитым. Он спал до одиннадцати, пока его не разбудили Джулия и преисполненный достоинства мужчина в мантии поверх длинной белой тоги с узкими рукавами. По тонзуре посетителя Пэдуэй догадался: перед ним отец Нарциссий.

– Сын мой, – начал священник, – с горечью вижу, что Диавол напустил на тебя своих приспешников. Сия добродетельная дева обратилась ко мне за духовной поддержкой…

Мартин вовремя вспомнил мудрое правило – избегай неприятностей с церковью! – и лишь простонал.

– Я не видел тебя в храме ангела Гавриила, – продолжил отец Нарциссий. – Надеюсь, ты один из нас?

– Американская паства, – пробормотал Пэдуэй.

Священник слегка опешил, но виду не подал.

– Ведаю, что к тебе приходил Веккос. Воистину бессильны эти несчастные кровопускатели перед лицом Господа нашего, на коего и следует уповать. Вознесем же молитву…

Молитву Пэдуэй выдержал. Затем Джулия внесла в комнату какую-то чашу.

– Не тревожься, – молвил священник. – Это средство исцелит от любой болезни: прах с гробницы святого Нерея, смешанный с водой.

Мартин решил, что в предлагаемом составе нет ничего смертельно опасного, и выпил. Едва он сделал последний глоток, как отец Нарциссий спросил его будто невзначай:

– Ты не из Падуи, сын мой?

В дверь просунул голову Фритарик.

– Явился так называемый врач…

– Пусть подождет минутку, – попросил Пэдуэй. Боже, как он устал! – Премного благодарен, святой отец. Рад был нашей встрече.

Священник удалился, проронив что-то укоризненное о слепоте тех, кто возлагает надежды на врачевание плоти.

В дверях возник Веккос. Его глаза гневно сверкали.

– Я не виноват, – заверил Пэдуэй. – Это Джулия!..

– Мы, медики, всю жизнь проводим в напряженных научных исследованиях и вынуждены потом тягаться с самозваными чудотворцами!.. Ну, как сегодня чувствует себя мой пациент?

Пока он осматривал Мартина, пришел Томасус-сириец. Нервно расхаживая по комнате, банкир дождался ухода врача и наконец сказал:

– Проведал о твоей болезни – и вот я тут. Лекарства и молитвы – все это очень хорошо, но нельзя пренебрегать ничем. Мой коллега Эбенезер-еврей знает великолепного мага-целителя. Иекония из Неаполя, может, слышал? Большинство этих кудесников – чистой воды мошенники, я не верю им ни на грош. Но Иекония…

– Не надо, – простонал Пэдуэй. – Я быстро поправлюсь, только оставьте меня в покое…

– Я привел его с собой, Мартинус. Будь, пожалуйста, благоразумен, он тебе не повредит. Нельзя же допустить, чтобы ты умер с такими долгами… Хотя это, разумеется, не главное. Я лично питаю к тебе самые искренние…

Все происходящее казалось Пэдуэю кошмаром. Чем больше он протестовал, тем усерднее к нему вели знахарей.

Иекония из Неаполя оказался маленьким толстячком, подвижным и энергичным, и походил скорее на расторопного торговца, чем на мудрого мага.

– Положись на меня, бесподобный Мартинус! Сперва небольшое заклинание для отпугивания слабых духов. – Он извлек из недр своей одежды кусок папируса и зачитал фразу на непонятном языке. – Ведь не больно, а? Предоставь все старому Иеконии, он знает, что делает!.. Теперь положим под подушку этот амулет, вот так. Ну, разве тебе уже не лучше? А теперь посмотрим твой гороскоп. Ты только назови дату и час своего рождения…

Черт побери, подумал Пэдуэй, каким образом разъяснить этому прыгучему шарлатану, что он родится через тысячу семьсот семьдесят три года? Его терпение лопнуло. Отбросив последние остатки самообладания, Мартин приподнялся в постели и хрипло закричал:

– Дерзкий нечестивец, ужель, ты не знаешь, что пред тобой – один из наследных хранителей Печати Соломона? Что единым словом я разбросаю твои несчастные планетки по небосводу и небрежным жестом потушу светило? И ты еще заикаешься о моем гороскопе?!

Глаза мага вылезли на лоб.

– Астарот! Баал-Мардук! – взвыл Пэдуэй. – Сгинь, жалкий червь! Посмей только рот открыть, и я поражу тебя самой страшной из проказ! Твои глаза загноятся, пальцы отвалятся сустав за суставом…

Но Иекония уже выскочил за дверь. Слышно было, как он перепрыгивал через три ступеньки кряду, затем упал, покатился кубарем по лестнице и вылетел на улицу.

Пэдуэй усмехнулся и сказал Фритарику, прибежавшему на шум:

– Встань у входа с мечом и всем говори, что Веккос велел никого ко мне не пускать. Никого, слышишь?! Даже если явится сам Святой Дух, чтобы духу его здесь не было!

Фритарик поспешно заступил на пост. Через несколько минут он робко заглянул в комнату:

– Хозяин, я нашел одного гота, который лечит эльфов прострел. Может, привести…

Пэдуэй издал душераздирающий стон и натянул на голову покрывало.

Наступил апрель 536 года. В декабре генерал Велизарий покорил Сицилию. Мартин узнал об этом спустя несколько недель. Все силы и помыслы посвятив печатному станку, четыре месяца он выходил из дома только по самым важным делам. И до сих пор почти никого в Риме не знал, хотя познакомился с библиотекарем и коллегами Томасуса: Эбенезером-евреем и Варданом-армянином.

Когда станок был готов, Пэдуэй собрал работников и объявил:

– Полагаю, вы понимаете, что сегодня у нас день особый. Фритарик выдаст каждому по маленькой бутылке бренди; уходя домой, заберете. И тот, кто первым уронит молоток на медные буквы, будет немедленно уволен. Надеюсь, не уронит никто, потому что вы отлично поработали, и я вами горжусь. Все.

– Прекрасно, прекрасно, – произнес Томасус. – Я ни на йоту не сомневался, что ты построишь свою машину, всегда был уверен в твоем успехе. Что собираешься печатать? «Историю готов»? Префект будет очень доволен.

– Нет, на это уйдут месяцы, особенно если учесть, что мои люди – новички. Я начну с азбуки.

– Отличная мысль! Однако, Мартинус, прими совет: положись на помощников, отдохни! У тебя такой вид, словно ты месяц не высыпался.

– Вообще-то, так оно и есть. Но какой отдых, без меня все остановится! Кроме того, надо обеспечить реализацию, заинтересовать учителей, воспитателей… Все приходится делать самому. И есть еще одна идея.

– Что?! Снова замыслил какую-то дикую…

– Спокойней, спокойней, Томасус, держи себя в руках. Я хочу печатать еженедельную сводку новостей.

– Послушай, Мартинус, не зарывайся. На тебя ополчится вся гильдия писцов!.. И вообще, рассказал бы ты о себе побольше. Самый загадочный человек в городе! Меня все спрашивают…

– Ну так говори, что ты в жизни не встречал никого занудливее.

В Риме оказалось около сотни писцов. Возможную неприязнь с их стороны Пэдуэй нейтрализовал хитрой уловкой: нанял их всех в качестве репортеров, предложив несколько сестерций за интересную информацию о текущих событиях.

Когда пришло время собирать материал для первого номера, Мартин обнаружил, что необходима строжайшая цензура. Например, одна из полученных заметок была такого содержания:

Да, подумал Пэдуэй, кому-то наш славный правитель явно не по душе… Но как бы ни правдиво были изложены события, в Риме еще не приняли закона о свободе печати, и ничто не защитит издателя от знакомства с городской камерой пыток. Поэтому в первом восьмиполосном выпуске о девах с мясницкими тесаками ничего не говорилось. Там была масса безобидной информации, короткая поэма – творение писца, возомнившего себя вторым Овидием, – написанная Мартином передовица, в которой он выражал надежду, что римлянам его газета покажется полезной и интересной, и небольшая статья, также написанная Мартином, о нравах и повадках слонов.

Пэдуэя переполняло чувство гордости, когда он разворачивал шуршащие страницы пробного оттиска, и даже обилие опечаток не испортило ему настроения. В заметке о горожанине, смертельно раненном грабителями на Соляной дороге, заурядное наречие превратилось в непристойное слово. Впрочем, при тираже в двести пятьдесят экземпляров правку нетрудно внести пером и чернилами.

Мартин вдруг задумался о важности собственной роли в этом мире. Ведь это его могли зарезать на Соляной дороге!.. Тогда не было бы печатного станка, не было бы никаких изобретений, которые еще предстояло сделать, – жди, пока к ним приведет естественный ход неторопливого технического прогресса…

Пэдуэй назвал газету «Римское время» и пустил ее в продажу по десять сестерций. К его удивлению, тираж разошелся мгновенно, а потом еще долго Фритарик отгонял от дверей опоздавших.

Каждый день писцы приносили свежую информацию. Пухлый розовощекий молодой человек вручил Мартину заметку, начинающуюся с крупно выведенного заголовка:

– Эй! – воскликнул Мартин. – Не ты ли автор другой заметки: о Гонории и деве?

– Я, – гордо сказал писец. – Почему ее не опубликовали?

– Интересно, вышел бы тогда следующий номер моей газеты?

– О, признаться, я не подумал…

– Что ж, учти на будущее. Эту историю тоже нельзя использовать. Но ты не огорчайся, она хорошо сделана: хлестко, завлекательно… Откуда у тебя информация?

Писец улыбнулся:

– Прислушиваюсь к тому, что люди говорят. А что не слышу я, слышит моя жена. Женщины обожают поболтать за игрой в триктрак.

– Чертовски жаль, что я не смею вести колонку городских слухов! – посетовал Пэдуэй. – У тебя задатки настоящего газетчика. Как твое имя?

– Георгий Манандрос.

– Грек?

– Мои родители греки; я – римлянин.

– Хорошо, Джордж, надолго не пропадай. Когда-нибудь мне понадобится толковый помощник.

Пэдуэй нанес конфиденциальный визит хозяину сыромятни.

– Когда нужна следующая партия? – спросил дубильщик.

– Через четыре дня.

– Невозможно. К этому времени у меня будет только пятьдесят листов, причем впятеро дороже.

– Почему?! – ахнул Мартин.

– Твой первый заказ практически исчерпал все городские запасы. Все, что было у меня и что я сумел купить. В Риме не осталось шкур и на сто листов. Да и готовить их долго…

– А если расширить твою мастерскую, можно выйти на две тысячи листов в неделю?

Дубильщик покачал головой:

– Перерезать всех коз в Центральной Италии?..

Пэдуэй был вынужден признать свое поражение. Восковку, по сути, делали из отходов сыромятного производства. Крупный заказ попросту взвинтит цены. Хотя в Древнем Риме наука «экономика» была неизвестна, закон спроса и предложения действовал там с такой же неумолимостью.

Значит, без бумаги все-таки не обойтись. И второй выпуск газеты сильно задержится.

Пэдуэй отправился к валяльщику: велел измельчить несколько фунтов белой материи и изготовить самое тонкое полотно, о котором когда-либо слышали. Валяльщик послушно изготовил нечто похожее на исключительно толстую и рыхлую промокашку. Пэдуэй терпеливо настоял на более тщательном измельчении, потребовал прокипятить массу перед валянием и прогладить после. Выходя из мастерской, он заметил, как валяльщик многозначительно постучал себя по лбу. В результате неоднократных проб и ошибок получилась бумага столь же годная для письма, как туалетная.

Настал кульминационный момент. Капля чернил разбежалась по бумаге с резвостью туристов, обнаруживших у костра гадюку. Пэдуэй тяжело вздохнул и попросил валяльщика изготовить еще десять полотен, добавляя в варево разные широко распространенные вещества: мыло, оливковое масло… Тут валяльщик пригрозил бросить дело. Мартину с трудом удалось его уломать, пообещав существенно повысить расценки. Наконец, к огромному облегчению заказчика и мастера, добавки клея решили проблему.

К выходу второго номера газеты Пэдуэй уже не волновался из-за нехватки бумаги. Иная мысль заняла освободившийся было участок мозга, ответственный за беспокойство: что делать, когда разразится Готская война? В его истории она двадцать лет терзала Италию. Каждый мало-мальски значительный город был по крайней мере единожды осажден или захвачен; Рим потерял до половины своих жителей в битвах и эпидемиях. Если повезет выжить, можно стать свидетелем завоевания Италии лангобардами и полного уничтожения римской цивилизации… Все это чудовищно препятствовало его планам.

Несмотря на попытки встряхнуться, Пэдуэй впал в тоску. Возможно, в мрачном настроении виновна была и погода: два дня подряд лил дождь, и все в доме пропиталось влагой. Мартин предался хандре и уныло смотрел в окно на печальный пейзаж.

Из такого состояния его вывел Фритарик, приведший в комнату коллегу Томасуса, Эбенезера-еврея – благодушного, хрупкого на вид старца с длинной белой бородой.

Эбенезер отжал бороду, стянул через голову плащ и спросил:

– Куда его, чтобы не накапать, драгоценный Мартинус? Ах, благодарю! Шел по делу и решил заглянуть, если не возражаешь. Томасус говорил, что у тебя очень интересно.

Пэдуэй был рад возможности отвлечься от мрачных мыслей и с удовольствием показал старику свое хозяйство.

Эбенезер задумчиво посмотрел на Мартина из-под густых бровей.

– Теперь я верю, что ты из чужого края. Из чужого мира даже! Взять хотя бы твою арифметику – она изменила всю систему банковского учета…

– Что?! – воскликнул Пэдуэй. – Откуда тебе известно?..

– Как! – удивился Эбенезер. – Томасус продал секрет мне и Вардану. Разве ты не знаешь?

– Продал?

– За сто пятьдесят солидов с каждого. Разве…

Пэдуэй прорычал страшное латинское ругательство, схватил плащ и шляпу и направился к двери.

– Куда же ты, Мартинус? – встревоженно спросил Эбенезер.

– Сперва я скажу этому бандиту все, что я о нем думаю! – рявкнул Пэдуэй. – А потом…

– Томасус обещал тебе не раскрывать секрет? Не могу поверить, что он нарушил…

Пэдуэй замер на полушаге. Сириец действительно не давал слова молчать. Просто Мартину казалось, что не в его интересах делиться новыми знаниями. Но если Томасусу потребовались наличные, ничто не запрещало ему продать секрет арифметики кому вздумается.

Взяв себя в руки, Пэдуэй признал, что ничего страшного не случилось – ведь он сам хотел как можно шире распространить арабскую систему счета. В сущности, его задело то, что, урвав солидный куш, банкир и не думал с ним делиться. Как и предупреждал Невитта, Томасус – честный человек, однако зевать с ним нельзя. Вечером того же дня Пэдуэй отправился к сирийцу. Фритарик нес наполненную золотом коробку.

– Мартинус! – вскричал банкир. – Неужели ты хочешь погасить долг? Откуда у тебя столько денег?

– Возвращаю все целиком, – ухмыльнулся Пэдуэй. – Надоело платить десять процентов, когда можно обойтись семью с половиной.

– Что? Где это ты найдешь такой смехотворно малый интерес?

– У твоего уважаемого коллеги Эбенезера. Он сам мне предложил.

– Ну, не ожидал я от Эбенезера… Если это правда, то и я могу согласиться на такой процент.

– Придется тебе сделать предложение получше, заработав столько на продаже моей арифметики!

– Послушай, Мартинус, я поступил вполне законно…

– Не спорю.

– Ну хорошо. Должно быть, такова воля Господа нашего. Я предлагаю семь и четыре десятых.

Пэдуэй презрительно рассмеялся:

– Тогда семь. Но это мое последнее слово!..

Снова зашел в гости Невитта.

– Поправился, Мартинус? Отлично, я знал, что ты парень крепкий. Не хочешь сходить со мной на бега, поставить солид-другой? А потом ко мне в поместье на денек?

– Я бы с удовольствием, да надо верстать «Время».

– Верстать?.. – переспросил Невитта.

Пэдуэй объяснил.

– Ха-ха-ха! А я подумал, что ты забавляешься с подружкой по имени Темпора… Давай тогда завтра к ужину.

– Как мне добраться?

– У тебя есть верховая лошадь? Ладно, пришлю за тобой Германна. Но учти, я не желаю, чтобы он вернулся ко мне на крыльях!

– Это привлекло бы слишком много внимания, – серьезно сказал Пэдуэй.

На следующий день Пэдуэй, в новеньких византийских башмаках из невыделанной кожи, восседал на кобыле, которую вел Германн. Любуясь заботливо ухоженными землями вдоль Фламиниевой дороги, Мартин невольно думал: скоро грядут Темные века, и вся эта красота превратится в бесплодную пустыню…

– Как вчерашние бега? – спросил он, желая отвлечься от тягостных мыслей.

Германн, оказалось, едва мог связать по-латыни несколько слов.

– О, хозяин был чертовски зол. Его послушаешь, прямо настоящий знаток. Но терпеть не может проигрывать. Потерял на лошади пять сестерций. Рычал, как… как лев с больным брюхом.

На пороге дома Пэдуэя встречали приятная полная женщина – жена Невитты (вовсе не говорившая по-латыни) и его старший сын Дагалайф – офицер, приехавший к родителям в отпуск. Поданный ужин полностью соответствовал всем слухам о легендарном готском аппетите. После вонючей браги, распространенной в Риме, Пэдуэй с удовольствием выпил вполне приличного пива.

– У меня есть и вино, если хочешь, – предложил Невитта.

– Спасибо. Признаться, итальянским вином я сыт по горло. Римляне превозносят его сорта и изысканные ароматы, а по мне вся эта кислятина на один вкус.

– Согласен! Тогда, может, капельку душистого греческого?

Пэдуэй содрогнулся.

– Ага, и я того же мнения! – воскликнул Невитта. – Разве настоящий мужчина пьет вино с благовониями? Держу эту бурду только для Лео Веккоса и других знакомых греков. Кстати, надо рассказать ему о том, как ты вылечил меня от чихания. Лео наверняка придумает какую-нибудь мудреную теорию!

– Скажи, Мартинус, – заговорил Дагалайф, – что ты думаешь о предстоящем ходе войны?

Пэдуэй пожал плечами:

– Я знаю лишь то, что известно всем. У меня нет телефонной связи… то есть я хотел сказать, у меня нет связи с небесами. Можно предположить, что к августу Велизарий подойдет к Неаполю. Силами он располагает небольшими, однако побить его будет чертовски трудно.

– Ха! – презрительно воскликнул Дагалайф. – Побьем как миленького! Горстка греков – ничто перед единым готским народом.

– Так же рассуждали и вандалы, – сухо обронил Пэдуэй.

– Верно, – согласился Дагалайф. – Но мы не совершим ошибок вандалов!

– Не знаю, сын, – мрачно произнес Невитта. – По-моему, мы их уже совершаем – или другие, еще похлеще. Наш король может только судиться с подданными да кропать стишки на латыни. Лучше бы он был безграмотен, как Теодорих! Впрочем, – смущенно добавил Невитта, – я и сам умею читать и писать. Мой отец пришел сюда с Теодорихом из Паннонии и больше всего на свете любил поразглагольствовать о священном долге готов: защищать Римскую цивилизацию от дикарей-франков. Старик готов был в лепешку разбиться, но дать мне латинское образование. Спору нет, порой оно на пользу. И все же в ближайшие месяцы, боюсь, нашему королю скорее понадобится умение вести в бой конницу, чем склонять «amo-amas-amat».

Глава 5

Пэдуэй возвращался в Рим в самом прекрасном расположении духа. Впервые, не считая деловых визитов к Томасусу-сирийцу, он побывал в гостях! А Мартин, несколько холодный внешне, в глубине души был человеком общительным… Он спешился и отдал поводья Германну, даже не обратив внимания на трех угрюмых типов, что стояли возле изгороди у его дома на Длинной улице.

Путь преградил бородатый мужчина, самый солидный из трех поджидавших. В его руке был лист бумаги – настоящей бумаги, наверняка от обученного Пэдуэем валяльщика, – с которого он вслух читал:

– …среднего роста, каштановые волосы, карие глаза, нос крупный. Говорит с акцентом. – Бородач резко вскинул голову: – Мартинус Падуанский?

– Sic. Quis est?

– Ты арестован. Следуй за мной. И без шума!

– Что?! Кто… почему…

– Приказ префекта города. По обвинению в колдовстве.

– Но… но… Эй! Не имеете…

– Я же сказал: без шума!

Двое зашли с боков, подхватили Мартина под руки и повели его по улице. Когда он попытался воспротивиться, они вытащили короткие дубинки. Пэдуэй в отчаянии завертел головой. Германн уже скрылся за поворотом. Фритарика тоже не было видно: разумеется, спал, как обычно. Пэдуэй набрал полную грудь воздуха, приготовившись закричать, но мужчина справа угрожающе взмахнул дубинкой. Воздух пришлось с шумом выпустить.

Тюрьма стояла на Капитолийском холме. Безучастный чиновник немедленно потребовал назвать имя, возраст и адрес. Пэдуэй до сих пор был точно в тумане. Мозги работали на высоких оборотах, однако явно вхолостую. Почему-то вспомнилось, что арестованный имеет право позвонить адвокату… В сложившейся ситуации эти полезные сведения вряд ли могли пригодиться.

Низкорослый, но очень подвижный итальянец, развалившийся на лавке, при появлении Мартина резко вскочил на ноги.

– Колдовство? С участием чужестранца? Похоже, это ко мне.

– Нет-нет, – возразил чиновник. – Вы, представители центра, ведаете делами, затрагивающими исключительно готов. Этот человек не гот; по его словам, он американец.

– Изучи получше правила! Под нашу юрисдикцию подпадают все особо тяжкие преступления с участием чужестранцев. Поступил сигнал о колдовстве? Значит, арестованным буду заниматься я.

Низкорослый решительно двинулся к Пэдуэю. Мартину, надо сказать, очень не понравился термин «особо тяжкие преступления».

– Не валяй дурака! Ты что, потащишь его на допрос в Равенну? У нас отличная камера пыток!

– Я выполняю свой долг, – отчеканил представитель центральной власти. Он взял Пэдуэя за руку и потащил его к двери. – Идем, колдун. Мы покажем тебе настоящие пытки. Эти римские недоучки ни черта не смыслят.

– Боже всемогущий! Ты с ума сошел?! – Чиновник сорвался с места и схватил Пэдуэя за другую руку; то же поспешил сделать и арестовавший Мартина бородач.

– Юстиний! – пронзительно завопил представитель центра. – Живо доложи помощнику префекта, что городские власти пытаются укрыть от нас преступника!

Неприметный человечек юркнул в дверь.

Одновременно отворилась другая дверь, и вошел тучный, сонного вида мужчина.

– Что за шум? – раздраженно процедил он.

Тюремщик и полицейский отпустили Пэдуэя и вытянулись по стойке «смирно». Воспользовавшись этим, низкорослый потащил пленника к двери; местные чиновники тут же забыли об этикете и вновь схватили Мартина. Все трое загалдели, взывая к тучному и силясь перекричать друг друга. Пэдуэй пришел к выводу, что перед ним муниципальный commentariensius, начальник полиции.

Двое других полицейских впихнули в помещение худого оборванного узника и немедленно вступили в спор с истинно итальянским темпераментом, переживая происходящее до глубины души и отчаянно жестикулируя. Узник, недолго думая, выскочил за дверь. Лишь через минуту заметив это, полицейские переключились друг на друга.

– Ты зачем его отпустил?

– Я?! Ты сам его отпустил, болван!

Тем временем неприметный человечек по имени Юстиний привел томную, изысканно одетую особу – очевидно, помощника префекта. Особа махнула надушенным платочком в сторону обступивших Пэдуэя чиновников и вяло молвила:

– Эй, там, отпустите арестованного. Вы его просто разорвете, и некого будет допрашивать.

По тому, как тихо стало в помещении, Пэдуэй понял, что помощник префекта – большая шишка.

Томная особа со скучающим видом задала несколько вопросов, а затем рассеянно обронила:

– Прости, дорогой commentariensius, но боюсь, что этот человек все же принадлежит нам.

– Нет! – упрямо прогнусавил начальник полиции. – Арестовывать и судить – в полномочиях местных властей. Центр не имеет права вмешиваться!

– Ах, мой милый, ты так утомителен! – Помощник префекта зевнул. – Не забывай: я представляю префекта, а префект представляет короля, и если я прикажу передать арестованного, ты безропотно это сделаешь… Я приказываю.

– Приказывай сколько хочешь! Тебе придется забирать его силой, а моих людей больше. – Шеф полиции ликующе улыбнулся и щелкнул пальцами: – Клодий, сходи за нашим славным градоначальником. Посмотрим, кто, в конце концов, распоряжается городской тюрьмой!

Чиновник выбежал.

– Конечно, – продолжил шеф полиции, – можно воспользоваться методом Соломона.

– Разрубить арестованного пополам? – догадался помощник префекта.

– Ну! Господи боже, вот было бы смешно! Ха-ха-ха-ха! – Шеф полиции заливался смехом, пока по его лицу не потекли слезы. – Ты что предпочитаешь – голову или ноги? – выдавил он сквозь хохот. – А-ха-ха-ха!

Полицейские послушно засмеялись; помощник префекта позволил себе вялую улыбку. Один только Пэдуэй не разделял всеобщего веселья, посчитав такой юмор излишне грубым. Вскоре прибыл градоначальник. В роскошной тунике с двумя пурпуровыми полосами римского сенатора, Гонорий шествовал величавой поступью; с мясистого квадратного подбородка свисали жирные складки, что в сочетании с надменным выражением лица и маленькими холодными глазками делало его похожим на черепаху.

– Ну, в чем дело? – Голос сенатора напоминал скрежет напильника по металлу. – Быстро, быстро, я человек занятой!

Начальник полиции и помощник префекта изложили каждый свою версию. Чиновник подал толстенный свод законов. Три важные персоны отошли в сторону и зашептались, переворачивая страницы и ссылаясь на положения.

Наконец помощник префекта капитулировал и делано зевнул.

– Хорошо-хорошо. Все равно тащить его в Равенну – такая тоска! Тем более начинается сезон москитов… Рад был повидаться.

Он отвесил учтивый поклон градоначальнику, небрежно кивнул шефу полиции и удалился.

– Ну что мы будем делать с заключенным теперь, когда он наш? – спросил Гонорий. – Дайте-ка мне эту жалобу.

Чиновник торопливо протянул лист бумаги.

– Гм-м… «…Далее упомянутый Мартинус Пэдуэй вступил в омерзительную связь с дьяволом, по наущению коего практиковал преступную науку магию, тем самым подвергая опасности жизнь и благосостояние римских граждан…» Так… Подписано: Ганнибал Сципио из Палермо.

Пэдуэй поспешно рассказал про события, вызвавшие его разрыв с бывшим работником и толкнувшие того на донос.

– Если же он имеет в виду печатный станок, – добавил Мартин, – то я готов доказать, что это простое механическое устройство, не имеющее ничего общего с колдовством.

– Гм-м… Может, и так, – промолвил Гонорий. – А может, и не так. – Он хитровато прищурился. – Говорят, твое дело процветает?

– И да, и нет, мой господин. Я кое-что зарабатываю, но все деньги в обороте. Наличных у меня хватает только на пропитание.

– Что же, плохо, – мрачно произнес Гонорий. – Похоже, жалобе придется дать ход.

– О, мой господин, полагаю, не в твоих интересах доводить дело до суда, – заявил Пэдуэй с напускной уверенностью.

– Вот как? У нас очень опытные следователи. Ты признаешься во всех смертных грехах, прежде чем они закончат тебя… э-э, допрашивать.

– Господин, я сказал, что у меня мало наличных. Зато у меня есть ценное предложение, которое наверняка не оставит тебя равнодушным.

– Очень ценное? Это уже лучше. Лютеций, я воспользуюсь твоим кабинетом?

Не дожидаясь ответа, градоначальник открыл дверь в маленькую комнату и кивком велел Пэдуэю следовать за ним. Шеф полиции проводил их хмурым взглядом, явно оплакивая уплывающий куш.

– Уж не собираешься ли ты подкупить меня? – холодно спросил Гонорий, устроившись в кабинете.

– Ну… не совсем подкупить…

Гонорий жадно подался вперед.

– Сколько? – рявкнул он.

Мартин облегченно вздохнул.

– Сейчас объясню.

– Только не вздумай заговаривать мне зубы!

– Все очень просто. Я бедный чужеземец и, естественно, могу полагаться лишь на собственную сообразительность – больше у меня ничего нет.

– Ближе к делу, молодой человек.

– У вас есть закон, запрещающий учреждение должностными лицами обществ с ограниченной ответственностью?

Гонорий поскреб подбородок.

– Когда-то был. Не знаю, как сейчас – ведь власть сената распространяется только на город. Вряд ли готы возвращались к этому вопросу. А что?

– Если бы сенат принял поправку к старому закону – жест, возможно, необязательный, однако, согласись, красивый, – я мог бы показать тебе и нескольким другим достойным сенаторам, как получить недурную прибыль от организации и деятельности подобной компании.

Гонорий надменно выпрямился.

– Я с негодованием отметаю это гнусное предложение! Тебе следовало бы знать, что честь патриция не позволяет ему стать вульгарным ремесленником.

– О, мой господин, при чем тут ремесло? Вы будете держателями акций.

– Мы будем… кем?

Мартин объяснил, что такое акционерное общество.

– Да, кажется, я понимаю, куда ты клонишь… Чем же будет заниматься наша компания?

– Оперативной передачей информации на большие расстояния – гораздо быстрее, чем может сделать это гонец. У меня на родине такую связь называют семафорным телеграфом. Разумеется, компания будет взимать плату с частных пользователей… Ну и совсем нелишне, если ты сумеешь добиться дотации из королевской казны, – под тем предлогом, что подобное новшество повысит обороноспособность государства.

Гонорий задумался:

– Сейчас я ответа не дам. Мне надо все хорошенько взвесить, посоветоваться с друзьями… Ты же пока останешься на попечении Лютеция.

Пэдуэй широко ухмыльнулся:

– Господин, говорят, твоя дочь на следующей неделе выходит замуж?

– Что с того?

– Моя газета могла бы дать с торжества красочный репортаж; список почетных гостей, описание прекрасной невесты, ну и все прочее.

– Гм-м, недурно… Да, недурно.

– Тогда не следует меня задерживать. Жаль, если такое грандиозное событие не получит освещения в печати лишь потому, что издатель в то время сидел в тюрьме!

Гонорий поскреб подбородок и криво усмехнулся:

– А ты не так глуп, как можно ожидать от варвара… Тебя освободят немедленно.

– Премного благодарен, господин. Хочу добавить, что, если жалоба на меня будет отклонена, я с еще большим воодушевлением смогу воздать хвалу дивному обряду бракосочетания твоей дочери. Мы, люди творческие…

Удалившись от тюрьмы на порядочное расстояние, Пэдуэй глубоко вздохнул. Он весь был покрыт потом – и вовсе не от жары.

Едва уладив насущные дела, Мартин надолго заперся с Томасусом, и когда на Длинной улице появилась процессия паланкинов, на которых прибыли Гонорий и еще четыре сенатора, был готов к приему высоких гостей. Сенаторы не просто дали согласие, но даже искренне загорелись стремлением вложить в проект свои деньги, особенно после того, как Пэдуэй показал им красивые, только что отпечатанные акции. Правда, у патрициев были довольно своеобразные взгляды на деятельность компании.

Один из сенаторов ткнул Пэдуэя кулаком в бок и хитро улыбнулся.

– Дорогой Мартинус, надеюсь, ты не собираешься на самом деле строить эти глупые башни?

– Вообще-то…

Сенатор подмигнул:

– Понимаю, придется возвести парочку для отвода глаз, чтобы можно было выгодно продать наши акции. Но ведь мы-то знаем, что это обман, не так ли?

Пэдуэй не стал вступать с ним в спор. Не удосужился он также и объяснить, почему Томасус-сириец, Эбенезер-еврей и Вардан-армянин взяли каждый по восемнадцать процентов акций. Сенаторы, возможно, удивились бы, узнав, что три банкира заранее условились принимать решения совместно и по указанию Пэдуэя. Таким образом, имея в своем распоряжении пятьдесят четыре процента акций, Мартин получил полный контроль над компанией.

Он твердо вознамерился добиться успеха, в первую очередь возведя линию сигнальных башен от Неаполя через Рим до Равенны и используя получаемую информацию в газете. Вскоре возникла первая проблема: чтобы вложенные деньги хоть когда-нибудь могли принести прибыль, башни надо располагать как можно дальше друг от друга. Следовательно, нужны телескопы; следовательно, нужны линзы. Но где их взять? Конечно, ходили слухи об изумительном лорнете императора Нерона…

Пэдуэй отправился к Секстусу Дентатусу – жабоподобному ювелиру, обменявшему его лиры на сестерции. Тот посоветовал обратиться к некоему Флориану-стекольщику.

Из недр маленькой темной мастерской вышел, обдавая все вокруг винным запахом, светловолосый мужчина с длинными поникшими усами. Да, когда-то в Кельне у него был собственный стекольный заводик, но в Рейнских землях дела идут плохо. Знаете, тяготы жизни под франками, неуверенность в завтрашнем дне… Он прогорел. А теперь еле-еле сводит концы с концами, застекляя окна.

Пэдуэй растолковал, что ему требуется, выдал небольшой аванс и удалился. Когда в назначенный день он вернулся, Флориан так всплеснул руками, будто намеревался взлететь.

– Тысяча извинений, господин! Очень трудно купить стеклянный бой для переплавки. Еще несколько дней, молю! И если бы еще немного денег… Времена тяжелые… Я беден…

Придя в третий раз, Пэдуэй застал Флориана мертвецки пьяным и тряс его, как мальчишка яблоню, однако стекольщик лишь промычал какой-то галльский романс, содержание которого осталось для Мартина тайной. В мастерской не было ни материала, ни инструмента для изготовления линз.

Ближайший стекольный завод находился в Петилии, городке близ Неаполя. Пэдуэй разыскал Георгия Манандроса и назначил его главным редактором. Три дня, до потери голоса, Мартин обучал Манандроса издавать газету, а затем с дурными предчувствиями двинулся в путь.

Везувий не дымился, но сам городок был полон смрада. Фритарик на удивление быстро нашел источник зловония – горстку грязных сооружений. Навстречу вышел хозяин стекольного завода Андроникус – невысокий мускулистый мужчина, с ног до головы покрытый сажей.

Узнав, зачем явился Пэдуэй, Андроникус вскричал:

– Ах, прекрасно, господа! Проходите. У меня есть как раз то, что вам нужно!

Вдоль стен его кабинета стояли полки, ломившиеся от стеклянных изделий. Андроникус изящным движением выхватил откуда-то вазу.

– Взгляните! Какая прозрачность! Ах! В самой Александрии не найти стекла чище!.. И всего два солида!

– Я пришел не за вазой, уважаемый, – напомнил Пэдуэй. – Мне…

– Не за вазой? Не за вазой? А, вот то, что нужно! – Неаполитанец схватил другую вазу. – Только посмотрите! Форма!.. Чистота линий!.. Невольно приходят мысли о…

– Я же сказал, меня не интересуют вазы. Я хочу купить…

– …мысли о прекрасной женщине! О любви!.. – Андроникус восторженно взмахнул рукой и расцеловал кончики пальцев.

– Я хочу купить несколько небольших кусочков стекла, обработанных по-особому…

– Бусы? Ну разумеется, господа! Прошу. – Стекольщик зачерпнул пригоршню бусинок. – Нет, но каков цвет! Изумрудный, бирюзовый, на любой вкус! – Он зачерпнул из другой емкости. – А вот посмотрите сюда: видите, изображения двенадцати апостолов, по одному апостолу на каждой…

– Не бусы…

– Ага! Значит, кубок! Вот, пожалуйста. Какой очаровательный горельеф: Святая Троица…

– Боже всемогущий! – завопил Пэдуэй. – Ты будешь меня слушать?!

Сделав на минуту передышку и уразумев наконец, что нужно клиенту, неаполитанец сказал:

– Разумеется! Очень хорошо! Я видел утварь подобной формы. Сегодня ее немного подработаю, а завтра…

– Не пойдет, – перебил Мартин. – Меня устроит лишь строго сферическая поверхность. Нужно тереть выпуклость о вогнутость с… как это по-латыни? – корунд? наждак? – в общем, со шлифовальным порошком.

Пэдуэй и Фритарик поселились в Неаполе, в доме кузена Томасуса, Антиоха-купца. Приняли их весьма прохладно. Антиох оказался ортодоксом-фанатиком, и вскоре его язвительные выпады в адрес еретиков заставили гостей съехать. Пришлось им перебраться на постоялый двор, где отсутствие элементарных удобств сильно действовало на нервы чистоплотному Мартину.

Каждое утро Фритарик и Пэдуэй ездили в Петилию следить, как продвигается выполнение заказа, и Андроникус неизменно пытался продать им тонну стеклянного хлама.

В Рим Пэдуэй увозил дюжину линз: шесть плосковогнутых и шесть плосковыпуклых. Оставалось закрепить линзы на одной оси и подобрать оптимальное расстояние между ними. Лучший результат дало расположение вогнутой в окуляре, а выпуклой – примерно в тридцати дюймах от нее. В стекле были пузырьки, изображение получалось размытым, и все же эта примитивная подзорная труба позволила разместить сигнальные башни вдвое дальше друг от друга.

В газете между тем появилось первое рекламное объявление. Томасусу пришлось хорошенько прижать одного из своих должников, чтобы тот купил полполосы.

Глава 6

В кабинет Пэдуэя без стука ввалился Юниан, начальник отдела строительства компании «Римский телеграф».

– Работа… – Он судорожно перевел дыхание и начал снова: – Работа над третьей башней неаполитанской линии остановлена сегодня утром подразделением солдат римского гарнизона. Я спросил, какого черта они вмешиваются, а они ответили: «По приказу!» Что будем делать, о великолепнейший босс?

Итак, готы возражают?.. Надо выходить на высшие армейские чины. Пэдуэй скривился при мысли о необходимости вновь лезть в политику.

– Ладно, пойду к Лиудерису.

Начальник римского гарнизона, крупный осанистый гот с кустистыми белыми бакенбардами, говорил по-латыни довольно прилично, однако время от времени поднимал голубые глаза к потолку и беззвучно шевелил губами, будто молился; на самом деле он склонял и спрягал глаголы, стараясь избежать ошибок.

– Мой дорогой Мартинус, идет война! А ты возводишь эти… э-э, таинственные башни, не спрашивая у нас разрешения. Некоторые из поддерживающих тебя патрициев… э-э, известны своими прогреческими настроениями. Что нам прикажешь думать? Скажи спасибо, что мы тебя еще не арестовали.

– Я надеюсь, мои башни пригодятся армии для передачи сведений военного характера, – указал Пэдуэй.

Лиудерис пожал плечами:

– Я простой солдат и выполняю свой долг. Мне не разобраться в этих… э-э, устройствах. Возможно, ты и прав. Но я не могу взять на себя такую… э-э, ответственность.

– Значит, ты не отменишь свой приказ?

– Нет. Тебе надо обратиться за разрешением к королю.

– У меня нет времени ехать сейчас в Равенну…

– Решай сам, дорогой Мартинус. Я выполняю свой долг.

Пэдуэй сменил тактику:

– Какой трезвый ум! Какая осмотрительность! Будь я королем, не пожелал бы себе лучшего солдата!

– Льстец! – На лице гота расплылась довольная улыбка. – Мне искренне жаль, что я не могу удовлетворить твою просьбу.

– Каковы военные новости?

Лиудерис помрачнел.

– Безрадостные… Впрочем, лучше помолчать. Я уверен, что ты человек гораздо более опасный, чем кажешься.

– Можешь смело мне довериться. Все мои симпатии на стороне готов.

– Вот как? – с сомнением произнес Лиудерис. Он задумался в поисках доказательств. – Какой ты веры?

Пэдуэй ждал этого вопроса.

– Я – конгрегационалист. У меня на родине так называется арианство.

– Ну тогда, наверное, все в порядке. Новостей немного, а те, что есть, – дурные. Велизарию противостоит лишь горстка войск под командованием Эвермута, зятя короля. А наш славный король…

Начальник гарнизона вздохнул и вновь пожал плечами.

– Превосходнейший Лиудерис, может, ты все же отменишь свой приказ? А я немедленно напишу Теодохаду.

– Нет, добрейший Мартинус, не имею права. Сперва получи разрешение. И, если хочешь дела, отправляйся к королю сам.

Так, помимо собственной воли, Пэдуэю пришлось оседлать смирную кобылу и направиться через Апеннины к Адриатике. Фритарик сперва был от похода в восторге – так хотелось ему вновь сесть на коня. Однако очень скоро его настроение изменилось.

– Хозяин, – ворчал он, – я человек простой, необразованный. Но в лошадях толк знаю. Я всегда говорил, что хорошая лошадь – лучшее вложение денег. Если сейчас вдруг выскочат разбойники, наши старые клячи нас не спасут. О, я не страшусь смерти и тем более разбойников. Но сдохнуть подобно шелудивому псу в какой-нибудь безымянной могиле – что за позорный конец для благородного вандала! В моем прекрасном имении в Африке…

– Я не держу конюшен, – раздраженно сказал Пэдуэй, – и смягчился, поймав обиженный взгляд Фритарика. – Ничего, старина, когда-нибудь мы позволим себе добрых лошадей. Пока же у меня такое чувство, будто я сижу на муравейнике.

Они достигли Равенны на исходе четвертого дня. Косые лучи заходящего солнца пробивались сквозь туманную дымку и высвечивали золотые купола. Подал голос церковный колокол, и лягушки в лагунах умолкли; потом вновь принялись заунывно квакать. Таким Мартину и запомнился этот город у дамбы: перезвон колоколов, кваканье лягушек и пронзительная, безжалостная песнь москитов.

Главный церемониймейстер, казалось, просто родился с медоточивой улыбкой.

– Добрейший, все аудиенции у нашего короля расписаны на три недели вперед.

Три недели! За это время механизмы сломаются, а работники разбегутся. Манандрос, натура щедрая, особенно с чужими-то деньгами, доведет газету до банкротства. Тупик!.. Пэдуэй, после конного похода согнутый, словно старый паралитик, тяжело вздохнул и повернулся, чтобы уйти.

Вельможа, который сразу потерял половину гонора, воскликнул в искреннем изумлении:

– Как, разве у тебя нет денег?!

Конечно, устало подумал Мартин, кто принимает отказ всерьез?..

– Каковы же твои расценки?

Церемониймейстер принялся торжественно загибать пальцы.

– Ну, за двадцать солидов я предоставлю тебе аудиенцию завтра. За двухдневное ожидание я обычно беру десять солидов; но это будет воскресенье, поэтому могу предложить аудиенцию в понедельник за семь с половиной. На неделю вперед – два солида. Две недели…

Пэдуэй прервал монолог, предложив взятку в пять солидов за аудиенцию в понедельник. На том и порешили, когда Мартин добавил еще бутылочку бренди.

– И не забудь подарок королю! – напутствовал церемониймейстер.

Теодохад, сын Таразмунда, король готов, Главнокомандующий войсками Италии, Иллирии и Южной Галлии, наследный принц рода Амалов, герцог Тосканский, Благороднейший Патриций и т. д. и т. п., болезненно тощий и ростом с Пэдуэя, поглаживал короткую седую бородку. Он зыркнул на посетителя водянистыми глазками и проблеял тонким дребезжащим голоском:

– Ну, здравствуй, милейший, с чем пришел? Ах да, Мартинус Падуанский, ты, кажется, выпускаешь газету? Так-так…

Король без малейшего акцента говорил на классической латыни.

Пэдуэй чопорно поклонился:

– Да, мой господин. Прежде чем приступить к делу, я хотел бы…

– Отличная вещь эта твоя печатающая машина. Я о ней слышал. Неоценимая находка для ученых мужей. Надо познакомить тебя с Кассиодором. Уверен, ты захочешь напечатать его «Историю готов». Великолепный труд. Заслуживает широчайшего признания.

Пэдуэй терпеливо выждал.

– Я принес тебе скромный дар. Весьма необычный…

– Э? Дар? Прекрасно, прекрасно. Доставай же!

Пэдуэй раскрыл изящный кожаный футляр.

– Э? – удивленно пискнул король. – Что это такое?

Деликатно обходя щекотливый момент – пресловутую близорукость Теодохада, – Мартин разъяснил назначение увеличительного стекла.

Теодохад схватил первую попавшуюся книгу, поднес к ней подарок и взвизгнул от восторга.

– Превосходно, мой славный Мартинус! Теперь я смогу читать без головных болей?

– Надеюсь, господин. Что касается моего дела…

– Ах да, ты ведь жаждешь печатать Кассиодора. Сейчас я его позову.

– Нет, повелитель. Цель моего визита иная.

Не позволяя себя перебить, Пэдуэй торопливо рассказал королю про осложнения с Лиудерисом.

– Я не вмешиваюсь в решения местных военных начальников. Они сами знают, как поступать.

– Но, мой господин… – И Мартин разразился красноречивой тирадой о значении телеграфной компании.

– Э? Прибыльное дело? Почему же ты сразу не предложил мне долю?

Пэдуэй был потрясен и пробормотал что-то о нехватке времени. Теодохад укоризненно покачал головой.

– Стыдно, Мартинус. Верноподданные так себя не ведут. Видно, мир сошел с ума – народ не чтит своего монарха… Если ты лишаешь короля возможности честно заработать, то почему я должен заступаться за тебя перед Лиудерисом?

– Прошу прощения, мой господин…

– Стыдно, очень стыдно. Впрочем, ты хотел что-то сказать? Говори прямо, милейший, не тяни.

Пэдуэй с трудом подавил желание задушить этого невыносимого болтуна. Он подозвал Фритарика, камнем застывшего у двери; тот извлек подзорную трубу, и Пэдуэй объяснил ее назначение.

– Вот как? Весьма любопытно. Спасибо, Мартинус. Должен признать, что ты приносишь королю самые оригинальные подарки.

Пэдуэй онемел от такой наглости – он вовсе не собирался отдавать свою лучшую подзорную трубу! Но дело сделано.

– Если мой господин король сочтет возможным уладить… недоразумение с Лиудерисом, я могу обеспечить моему господину королю неувядаемую славу в мире ученых.

– Э? Ты о чем? Что тебе известно о науке? Ах да, я забыл, ты издатель. Собираешься печатать Кассиодора?

Пэдуэй мысленно простонал.

– Нет, не Кассиодора. Хотел бы, мой господин, чтобы тебя восславили как человека, который перевернул взгляды на Солнечную систему?

– Я предпочитаю не вмешиваться в дела местных военных начальников. Лиудерис – достойный солдат… Э? Ты о чем говорил, Мартинус? Что-то насчет Солнечной системы? А при чем тут Лиудерис?

– Совершенно ни при чем, мой господин.

Пэдуэй терпеливо повторил свое предложение.

– Что ж, я подумаю. А какова суть этой твоей теории?

Мало-помалу Мартин выманил у короля искомое разрешение взамен на сведения о теории Коперника и обещание напечатать трактат по астрономии под именем Теодохада. В конце часовой беседы он улыбнулся и сказал:

– Мой господин, похоже, мы пришли к полному взаимопониманию. Остался лишь один пустяк. Подзорная труба очень пригодится во время военных действий. Если угодно, я могу обеспечить офицеров…

– Э? Военные действия? Поговори с Виттигисом, моим главным генералом.

– А где он?

– Где? Ну и вопросы ты задаешь! Где-то на севере, полагаю. Там на нас, кажется, кто-то напал.

– Когда же он вернется?

– Откуда мне знать, добрейший Мартинус? Когда побьет этих аламанов, или бургундов, или кого там еще…

– Прошу простить меня, господин, но идет война с Империей! Крайне важно, чтобы подзорные трубы незамедлительно поступили в войска! Мы готовы поставлять их по разумной…

– Достаточно, Мартинус! – капризно перебил Теодохад. – Не надо подсказывать мне, как управлять государством. Ты ничем не лучше моего королевского совета. Только и слышишь: надо сделать то, надо сделать се!.. Я доверяю своим командирам и не хочу обременять себя мелочами. Сказано тебе: поговори с Виттигисом.

Теодохад явно пришел в дурное настроение. Поэтому Мартин промямлил несколько пустых любезностей, отвесил низкий поклон и ретировался.

Глава 7

Когда Пэдуэй вернулся в Рим, то сразу же поспешил узнать, как дела в газете. С первым номером, вышедшим в его отсутствие, все оказалось в порядке. О втором, только что отпечатанном, Манандрос загадочно молчал, а затем, с ликующим блеском во взоре, сообщил, что хозяина ждет потрясающий сюрприз. Так оно и было. Пэдуэй заглянул в пробный оттиск и обомлел. На первой полосе шел обстоятельный рассказ о взятке, которую Сильверий, новый папа римский, дал королю Теодохаду, чтобы обеспечить свое избрание.

– Черт побери! Ты спятил?! Надо же было додуматься такое напечатать!

– А что? – пролепетал Манандрос. – Это ведь правда.

– Правда, правда!.. Хочешь, чтобы нас повесили или сожгли на костре? Церковь и так относится к нам с подозрением. Даже если узнаешь, что епископ содержит двадцать любовниц, держи язык за зубами!

Манандрос шмыгнул носом, смахнул слезу и громко высморкался в тогу.

– Прости, хозяин, я хотел тебя порадовать… Ты не представляешь себе, как трудно было раздобыть факты об этой взятке… Между прочим, такой епископ есть. У него, конечно, не двадцать любовниц…

– Ну и молчи! Слава богу, номер еще не вышел.

– Вышел, хозяин.

– Что?!

На истошный вопль Пэдуэя в комнату вбежали несколько рабочих-печатников.

– Джон-книгоноша только что забрал первые сто экземпляров.

Джон-книгоноша едва не умер от страха, когда Пэдуэй, весь в грязи от многодневного путешествия, галопом пронесся по улице, спрыгнул с лошади и схватил его за руку. Кто-то заорал: «Воры! Разбойники! На помощь! Убивают!» – и Мартину пришлось успокаивать сорок разгневанных римлян.

Откуда ни возьмись появился солдат-гот, протолкался через толпу и требовательно вопросил, что тут происходит. Некий гражданин указал на Пэдуэя пальцем:

– Я сам слышал, как он пригрозил перерезать несчастному горло, если тот не отдаст свой кошелек!

Даже арестованный, Пэдуэй не выпускал руки Джона-книгоноши, от испуга утратившего дар речи. Мартин беспрекословно последовал за готом, но, удалившись от толпы, увлек солдата в копону, угостил хорошенько его с Джоном и попытался все объяснить. Гот оставался непреклонен, несмотря на протесты пришедшего в себя торговца книгами, пока Пэдуэй щедро не одарил его. Дело было улажено; приходилось только расстраиваться, что кто-то тем временем успел украсть оставленного на улице коня.

Зажав бесценные газеты под мышкой, Пэдуэй поспешил домой. Домочадцы восприняли утрату лошади философски.

– Ничего, хозяин, – сказал Фритарик. – Старая кляча все равно и гроша ломаного не стоила.

Узнав, что первая линия телеграфа через неделю должна заработать, Пэдуэй приободрился и лихо осушил кружку бренди. После тяжелого дня голова у него закружилась, и, когда Фритарик затянул свою любимую песню, он хриплым голосом стал подтягивать:

Джулия принесла ужин; сам себе удивившись, Мартин игриво шлепнул ее по мягкому месту.

После сытной еды его потянуло в сон. Фритарик уже дрых без задних ног на коврике перед входной дверью (что ни в коей мере не помешало бы вору спокойно хозяйничать в доме), и Пэдуэй поплелся наверх в свою спальню.

Едва он начал раздеваться, как в дверь постучали.

– Фритарик?

– Нет. Это я.

Пэдуэй нахмурился и открыл дверь. В полумрак комнаты, плавно покачивая широкими бедрами, вплыла Джулия из Апулии.

– Что тебе надо, Джулия?

Девушка посмотрела на него с искренним удивлением.

– Мой господин желает, чтобы я произнесла это вслух? Так не принято!

– Ты о чем?

Она хихикнула.

– А! – догадался Пэдуэй. – Виноват, ошиблись номером… Ну, давай-давай, пошла отсюда!

Джулия растерялась.

– Хозяин… хозяин не хочет меня?

– Вот именно. По крайней мере в этом смысле.

Ее губы задрожали, по щекам скатились две крупные слезинки.

– Я тебе не нравлюсь? Ты думаешь, я недостаточно хороша для тебя?..

– Я думаю, что ты хорошо готовишь. Все, хватит. Спокойной ночи.

Девушка засопела, всхлипнула и вдруг в голос зарыдала:

– Только потому, что я из деревни… ты и не смотрел на меня… никогда не звал… а сегодня ты был таким милым… я думала… я думала… У-у-у-у!

– Ладно-ладно, успокойся… Ради бога, перестань реветь! Садись. Я дам тебе выпить.

После первого глотка бренди Джулия громко чмокнула губами и вытерла слезы.

– Хорошо, – блаженно пролепетала она. – Ты хороший. Любовь хорошая. Мужчине нельзя жить без любви. Любовь… Ах!

Джулия совершила телом змееподобное движение, казалось бы, немыслимое для девушки с ее фигурой. Пэдуэй выпучил глаза и громко сглотнул.

– Дай-ка бутыль, – проговорил он. – Мне тоже надо выпить.

Через некоторое время Джулия вновь подала голос:

– Ну, теперь мы займемся любовью?

– Э-э… скоро. Да, полагаю, скоро. – Пэдуэй икнул. Потом посмотрел на крупные босые ступни девушки и сдвинул брови. – Только – ик! – еще одну минуту, моя тяжеловесная дриада. Давай-ка взглянем на твои ноги. – Ее подошвы были черными. – Нет, не годится. О нет, просто исключено, моя похотливая амазонка. Такие ноги – непер… непреодолимое психологическое пр… пр-пятствие.

– Чего?

– Омоем нижние конечности, о жрица любви!

– Я не понимаю!

– Не важно, я сам не понимаю… Суть в том, что тебе сперва надо вымыть ноги.

– Этого требует твоя вера?

– Скажем, так. Ч-черт! – Пэдуэй свалил кувшин и чудом поймал его на лету. – Ну-с, моя царица благовоний…

Джулия хихикнула.

– Ты самый хороший мужчина на свете! В жизни ничего подобного не слышала…

Пэдуэй разлепил веки и сразу все вспомнил. Самочувствие было отличное. Он настороженно прислушался к своей совести. Та тоже чувствовала себя превосходно.

Мартин потянулся и сел, склонившись над девушкой, занимавшей две трети его не слишком широкого ложа. От резкого движения сползло покрывало и обнажились большие груди Джулии, а между ними – кусочек ржавого железа, подвешенный на спускавшейся с шеи веревочке. По ее словам, это – гвоздь из креста святого Андрея…

Пэдуэй улыбнулся. К перечню простейших механических новшеств, которые он собирался ввести в быт, следовало добавить еще пункт-другой. Ну а пока…

Из густой поросли волос под мышкой Джулии появился мохнатый серый паучок размером с булавочную головку. Светлый на фоне золотисто-коричневой кожи, он медленно полз…

Пэдуэй вскочил с постели и, весь скривившись от отвращения, торопливо натянул одежду, забыв даже умыться. В комнате смердело. Рим, должно быть, притупил его обоняние, иначе он давно заметил бы этот неприятный удушающий запах…

Проснулась Джулия. Мартин что-то неразборчиво пробормотал и выбежал за дверь.

Два часа он провел в публичных банях. Вечером робкий стук Джулии вызвал громкие крики и категорическое приказание убираться прочь и больше не подходить к его комнате. Девушка подозрительно засопела; тогда Пэдуэй выскочил на порог.

– Еще раз всхлипнешь, и ты уволена! – рявкнул он и с треском захлопнул дверь.

Джулия повиновалась, но с тех пор кидала на него по вечерам злобные взгляды.

Возвращаясь в воскресенье из Ульпиевой библиотеки, Пэдуэй застал у своего дома безмолвную толпу зевак. Он внимательно оглядел дом и не увидел ничего такого, что могло бы привлечь внимание.

– Скажи, незнакомец, – обратился Мартин к ближайшему мужчине, – почему вы так странно смотрите на мой дом?

Мужчина молча окинул его взглядом, и толпа стала медленно – по двое, по трое – расходиться.

В понедельник не явились два работника. К Пэдуэю подошел Нерва и, робко кашлянув, сказал:

– Полагаю, тебе следует знать, достойный Мартинус… Вчера, как обычно, я был на обедне в церкви архангела Гавриила…

– Ну?

– Отец Нарциссий читал проповедь о колдовстве – говорил о людях, которые прибегают к помощи демонов и пользуются нечестивыми приспособлениями. Очень странная была служба. По-моему, он имел в виду тебя, хозяин.

Пэдуэй встревожился. Конечно, нельзя исключить случайности, но он был уверен: Джулия решила снять с души грех совокупления с колдуном и исповедалась. Первая проповедь привела верующих поглазеть на логово нечистой силы. Еще две или три…

Толпы религиозных фанатиков Мартин боялся больше всего на свете – оттого, безусловно, что их мыслительные процессы разительно отличались от его собственных. Он вызвал Манандроса и попросил собрать информацию об отце Нарциссии.

Сведения оказались из рук вон плохи – с точки зрения Пэдуэя. Отец Нарциссий был одним из самых уважаемых священнослужителей Рима. Честный, щедрый, справедливый, бесстрашный, без малейшего пятнышка на репутации – что само по себе делало его выдающимся церковником.

– Джордж, – задумчиво проронил Пэдуэй, – кажется, ты упоминал о епископе, который содержит любовниц…

Манандрос ухмыльнулся:

– Это епископ Болоньи, хозяин. Один из дружков папы: больше времени проводит в Ватикане, чем у себя в епархии. У него две содержанки – то есть о двух известно достоверно. Ни для кого не секрет, что почти каждый епископ имеет любовницу. А вот сразу двух!.. Отличная выйдет история для газеты.

– Может быть. Пиши. Сделай ее сенсационной, но не отступай от фактов. Отпечатай три или четыре пробных оттиска и хорошенько их спрячь.

Чтобы добиться аудиенции у епископа Болоньи, который, по счастью, был в Риме, потребовалась неделя. Епископ оказался великолепно одетым вельможей с красивым бескровным лицом. За его слащавой улыбкой угадывался тонкий извращенный ум.

Пэдуэй поцеловал епископу руку, и после обмена любезностями началась легкая, ни к чему не обязывающая беседа. Мартин разглагольствовал о благой деятельности церкви и о своих скромных усилиях способствовать ей при каждой возможности.

– Вот к примеру… Известно ли Вашему преосвященству о моей еженедельной газете?

– Да, я читаю ее с удовольствием.

– Надо заметить, что за работниками моими необходим глаз да глаз, ибо в похвальном рвении собирать новости они иногда совершают ошибки. Я поставил целью делать газету чистую и целомудренную, достойную войти в любой дом, чтобы не сопровождало ее даже тени скандала! Хотя порой это значит, что весь номер приходится писать самому. – Он горестно вздохнул. – Ах, грешные люди! Поверите ли, Ваше преосвященство, встречаются опусы, полные клеветы на деятелей церкви! Вот недавно попалась мне чудовищная выдумка… – Пэдуэй достал пробный оттиск. – Боюсь показывать, дабы праведный гнев Вашего преосвященства в адрес этого мерзкого плода больного воображения не обрек меня на вечные муки в адском пламени.

– Не страшись, сын мой. Священнослужителю многое приходится повидать на своем веку. Только сильные духом способны в наше время посвятить жизнь Господу.

Епископ прочитал оттиск, и на его ангельское лицо пало печальное выражение.

– О, несчастные, слабые смертные! Прости им, Господи, ибо не ведают они, что творят… Назови мне имя того, кто это написал, сын мой, – и я помолюсь за него.

– Это дело рук некоего Маркуса, – ответил Пэдуэй. – Я немедленно прогнал его, разумеется. Ибо не потерплю тех, кто не предан Церкви всецело.

Епископ деликатно кашлянул:

– Воистину! Я ценю твое благочестие. Быть может, в моих силах как-то…

Пэдуэй рассказал о святом отце Нарциссии, демонстрирующем прискорбное непонимание истинных устремлений праведного предпринимателя.

А на следующее воскресенье сам пошел к обедне и дерзко сел в первый ряд. Отец Нарциссий начал проповедь с того места, где закончил ее неделей раньше. Колдовство – тягчайшее преступление, приветить ведьму – злейший грех. Мартин напряженно замер. Однако, продолжил священник, кисло взглянув на Пэдуэя, в святом негодовании не следует путать черного мага, пособника дьявола, с честным мастером, чьи бесхитростные поделки помогают нам влачить дни свои в этой юдоли слез. В конце концов, Адам изобрел плуг, а Ной – океанский корабль. К тому же надо учесть, что новое искусство машинной печати позволит широко разнести слово Божье среди паствы…

Вернувшись домой, Пэдуэй позвал Джулию и объявил, что более не нуждается в ее услугах. Девушка тихо всхлипнула, затем разразилась рыданиями и отчаянно начала вопить:

– Что ты за мужчина?! Я даю тебе любовь. Я даю тебе все. А ты… Раз я из деревни, думаешь, все тебе позволено…

Она затарахтела как пулемет, потом вдруг завизжала и стала рвать на себе одежду. Пришлось прибегнуть к угрозам, пообещав, что Фритарик вышвырнет ее в буквальном смысле слова. Джулия успокоилась, собрала вещички и ушла.

На следующий день Пэдуэй самым тщательным образом осмотрел весь дом, желая убедиться, что ничего не украдено и не сломано, и обнаружил под своей кроватью нечто странное: труп мышки с привязанным к нему пучком куриных перьев. Фритарик был в растерянности. А Георгий Манандрос побелел как полотно и пробормотал: «Заклятье!»

Он неохотно разъяснил Пэдуэю, что этот «черный подарок» – дело рук одного из местных колдунов. Изгнанная служанка умышленно оставила его тут, дабы накликать на хозяина дома раннюю и мучительную смерть. Манандрос даже стал подумывать, не сменить ли ему работодателя. «Не то чтобы я серьезно верю в заклятье, достойный хозяин, но мне надо содержать семью. Зачем же рисковать?»

Существенная прибавка к жалованью развеяла его опасения. Он лишь искренне огорчился, что Пэдуэй не желает использовать этот повод, чтобы Джулию арестовали и повесили.

– Ты представь, – уговаривал Манандрос. – С одной стороны, мы укрепим отношения с церковью, а с другой – получим замечательный материал для газеты!..

Мартин нанял другую домоправительницу – седовласую, хрупкую и до тоски девственную. Именно это Мартина в ней и привлекало.

Джулия пошла в услужение к Эбенезеру-еврею. Пэдуэй искренне надеялся, что там она не вздумает пускать в ход свои чары. Старик вряд ли бы их выдержал.

– Вот-вот должно прийти первое телеграфное сообщение из Неаполя, – сказал Пэдуэй Томасусу.

Банкир радостно потер ладони.

– Ты просто чудо, Мартинус! Смотри только, не переусердствуй. Посыльные сетуют, что твое изобретение лишит их куска хлеба.

Пэдуэй пожал плечами:

– Ладно, поглядим… Сейчас меня тревожит другое: я ожидаю дурных военных известий.

Томасус нахмурился.

– Да, это тоже причина для беспокойства. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы защитить Италию. Если война докатится до Рима… Да…

– Готов заключить пари: Эвермут, зять Теодохада, перебежит на сторону Византии. Ставлю солид.

– Согласен!

В комнату вошел Юниан, держа в руке лист бумаги – только что прибывшее первое сообщение: Велизарий высадился в Реджо, к нему переметнулся Эвермут; византийские войска движутся к Неаполю.

Пэдуэй ухмыльнулся, глядя на Томасуса, который застыл с отвисшей челюстью.

– Прости, старина, но этот солид мне нужен. Я коплю на новую лошадь.

– Ты слышишь, Господи?! Мартинус, если я еще раз вздумаю поспорить с колдуном, можешь объявить меня сумасшедшим и искать опекуна!

Через два дня в дверь дома постучал гонец: король, прибывший в Рим и остановившийся во дворце Тиберия, призывает Пэдуэя к себе. Пэдуэй подумал, что Теодохад все-таки решил оснастить войско подзорными трубами, и с легким сердцем поспешил во дворец. Однако…

– Добрейший Мартинус, – начал Теодохад. – Прошу тебя остановить свой телеграф. Немедленно.

– Что?! Но почему, мой господин король?

– Твоя адская новинка разнесла весть об удач… об измене моего зятя по всему Риму! Это плохо отражается на моральном духе. Усилились прогреческие настроения, появились едкие нападки даже на меня. На меня! Так что впредь своим телеграфом не пользуйся – по крайней мере, пока идет война.

– Господин, он будет полезен армии…

– Ни слова больше, Мартинус. Я запрещаю. Что-то еще… Ах да! С тобой хочет познакомиться мой драгоценный Кассиодор – великий ученый! Ты останешься отобедать с нами?

Так Пэдуэй познакомился с префектом претория – хрупким, безгрешного вида старичком-итальянцем. И сразу оказался втянут в живой и долгий разговор об истории, литературе и перспективах издательского дела. К немалой своей досаде, Мартин обнаружил, что получает огромное удовольствие от этих схоластических споров. Он понимал, что потакает старым маразматикам, проявляющим преступное безразличие к судьбам страны, однако ему так хотелось побеседовать на отвлеченные темы!.. Через несколько часов, собравшись уходить, Пэдуэй предпринял попытку завести разговор о неотложных военных приготовлениях. Разумеется, тщетно.

Разлетевшаяся весть о его близком знакомстве с королем и префектом произвела на патрициев большое впечатление. Знатные римляне стали раскланиваться с Мартином и даже звать на скучнейшие обеды, которые начинались в четыре пополудни и тянулись до глубокой ночи.

Слушая пространную пустопорожнюю болтовню и еще более пространные застольные речи, Пэдуэй невольно думал, что «цивилизованный» житель XX века, любящий поразглагольствовать на сытый желудок, мог бы брать у этих людей уроки напыщенной, витиеватой и совершенно бессмысленной риторики. Судя по определенной нервозности хозяев и гостей, римская элита все еще принимала Мартина за некое чудовище – курьезное, но ручное и мало-мальски воспитанное, знакомство с которым может оказаться полезным.

Даже Корнелий Анций прислал долгожданное приглашение в гости. Он не извинялся за выказанное в библиотеке пренебрежение, однако в очень деликатной форме давал понять, что инцидент не забыт.

Пэдуэй усмирил гордыню и приглашение решил принять – уж очень хотелось ему вновь пообщаться с хорошенькой брюнеткой. Когда подошло время, он встал из-за стола, вымыл руки и велел Фритарику собираться.

Гот был поражен до глубины души.

– Как, ты собираешься идти пешком в дом благородного римлянина?!

– Конечно. Тут рукой подать.

– О достойнейший хозяин, это просто невозможно! Так не делают! Я знаю, сам как-то работал у патриция. Необходимо прибыть в паланкине или по крайней мере на лошади.

– Ерунда! К тому же у нас всего одна лошадь. Ты же не хочешь бежать за мной следом?

– Н-нет. То есть мне-то все равно, но это уронит твое достоинство, если свободный слуга будет плестись на своих двоих, точно последний раб.

«Проклятый этикет!» – подумал Мартин.

– Хозяин, а как насчет нашей рабочей лошади? – с надеждой предложил Фритарик. – Крепкое и упитанное животное. Издалека его можно принять за тяжелого кавалерийского коня.

– Что?! Останавливать мастерскую ради каких-то идиотских приличий…

Пэдуэй поехал на рабочей лошади. Фритарик оседлал верховую клячу.

Мартина провели в большую, помпезно украшенную комнату. Из-за прикрытой двери кабинета доносился голос Анция, нараспев читающего зычные пентаметры:

В кабинет заглянул слуга и доложил господину о приходе гостя. Анций немедленно прервал декламацию и, войдя в комнату, воскликнул:

– Дорогой Мартинус! Нижайше прошу меня извинить: готовлю речь для завтрашнего выступления в сенате. – Он постучал по книге под мышкой и смущенно добавил: – Признаюсь, не совсем оригинальную… Ты ведь меня не выдашь?

– Разумеется, нет. Я кое-что слышал через дверь…

– Вот как? И что скажешь?

– О, у тебя превосходная дикция, дражайший Анций.

Пэдуэй подавил желание спросить: «Но что эта речь означает?» Подобный вопрос касательно римского витийства оказался бы и бестактным и напрасным одновременно.

– Тебе понравилось? – вскричал Анций. – Великолепно! Я безмерно рад! Завтра я буду волноваться, как Кадм, заметивший прорастание зубов Дракона; доброе слово компетентного критика придаст мне уверенности. А теперь оставляю тебя на попечение Доротеи – надо закончить речь. Надеюсь, ты не обидишься?.. Дочь моя!

В комнату, очаровательно улыбаясь, вошла Доротея. Анций удалился в кабинет – заниматься плагиатом из Сидония, а девушка повела Пэдуэя в сад.

– Послушать отца, так еще не минуло то время, когда Рим повелевал всем миром. Если бы красивые речи могли вернуть Риму былое могущество, отец и его друзья давно бы это сделали!

Стоял знойный июньский день. Жужжали пчелы.

– Как называется этот цветок?

Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он устал от груза ответственности и постоянных забот. Ему хотелось хоть ненадолго почувствовать себя молодым и безрассудным.

Он еще что-то спрашивал – какие-то пустяки о погоде и растениях.

Девушка весело щебетала, то и дело наклоняясь к цветам, чтобы снять с них жучков. Ей тоже было жарко; на верхней губе выступили мелкие бисеринки пота. Платье из тончайшей материи местами прилипло к телу – и Пэдуэй откровенно восхищался этими местами. Она стояла совсем рядом; ему стоило лишь чуть повернуть голову, чтобы поцеловать ее. Улыбка Доротеи казалась почти призывной. В висках у Мартина запульсировала кровь…

И все же Пэдуэй не решился. Пока его сердце терзалось сомнениями, мозг холодно просчитывал варианты. 1) Кто знает, как она это воспримет; не торопится ли он делать выводы на основании обычной дружеской улыбки? 2) Если поцелуй ее оскорбит, что вполне вероятно, то последствия могут быть весьма неприятными и труднопредсказуемыми. 3) К чему все это приведет в случае успеха? Ему не нужна любовница – не говоря уж о том, что благородная Доротея вряд ли согласится на такую роль, – и пока не нужна жена. 4) Он в некотором роде женат…

Что, думал Пэдуэй, хочется вновь стать молодым и безрассудным? Не выйдет, старина, слишком поздно. Тебе суждено все тщательно взвешивать и оценивать – вот как сейчас. Так что смирись с тем, что ты взрослый благоразумный человек, и больше не фантазируй.

Все же душой его завладела печаль – никогда ему не стать тем юношей, «красивым и статным» (так обычно описывают героя авторы романов), который с первого взгляда распознает свою суженую и немедленно заключает ее в объятия. Возвращаясь к дому, где их поджидал Корнелий Анций со своим плодом ораторского искусства, Мартин хранил молчание. Глядя на очаровательную Доротею, он презирал себя за то, что разделил постель с Джулией.

Они сели – точнее, возлегли на ложах, ибо Анций трапезничал в старой доброй римской традиции. В глазах сенатора зажегся огонь, его лицо приняло вдохновенно-мечтательное выражение. Симптомы Пэдуэю были знакомы – так выглядит человек, который пишет или собирается писать книгу.

– Ах, что за чудовищные времена, дорогой Мартинус! Лира Орфея почти умолкла, Каллиопа отвернула от нас свой лик, игривая Талия онемела, гимны нашей обожаемой Святой Церкви заглушили нежный глас Эвтерпы. И все же есть еще люди, которые не щадят сил на взращивание садов культуры, стремясь высоко нести факел поэзии через бурный Геллеспонт варварства.

– Великий подвиг, – вставил Пэдуэй, извиваясь как червяк в попытках найти наименее неудобную позу.

– Да, мы не сдаемся, несмотря на геркулесовы трудности!.. Вот, смею представить на суд сурового издателя эту скромную книгу стихов. – Он протянул свиток папируса. – Кое-что здесь весьма недурно, хоть и сказано это устами недостойного автора.

– Крайне интересно, – произнес Пэдуэй с вымученной улыбкой. – Однако должен предупредить: я принял уже три заказа от твоих уважаемых коллег. Кроме того, у меня еще газета и готовится к печати учебник. Так что пройдет не меньше месяца…

– О-о, – разочарованно протянул Анций.

– Достославный Троян Геродий, именитый Иоанн Леонтий и почтенный Феликс Авит. Каждый из них представил эпические поэмы. Учитывая состояние рынка, эти господа взяли на себя полную финансовую ответственность.

– То есть… э-э?

– То есть они заранее выкупили у меня тиражи и получат весь доход от проданных книг за вычетом торговой скидки. Оно и понятно – если произведение действительно стоящее, автор может не волноваться, его расходы на издание, безусловно, окупятся.

– Да-да, добрейший Мартинус, совершенно верно. Каковы, по-твоему, шансы на успех моего скромного труда?

– Я должен сперва его прочитать.

– Буду счастлив. И даже сам прочитаю сейчас небольшой отрывок, дабы у тебя сложилось некоторое представление.

Анций поднялся. Одной рукой он держал папирус, а другой делал вдохновенно-благородные движения:

– Отец, – перебила его Доротея, – у тебя все остынет.

– Что?.. Не беда, дитя мое.

– Кроме того, – продолжила Доротея, – лучше бы ты писал славные добрые христианские стихи, а не погружался в омут языческих суеверий.

Анций вздохнул:

– Если у тебя когда-нибудь будет дочь, Мартинус, выдавай ее замуж поскорее – прежде чем у нее проявятся критические наклонности.

В августе Велизарий взял Неаполь. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы помочь городу – только захватил в качестве заложников несколько семей из маленького готского гарнизона, надеясь тем самым обеспечить его верность. Отпор византийцам попытались дать лишь местные евреи, которые, зная религиозные взгляды Юстиниана, могли себе представить, каково им придется в Империи.

Пэдуэй выслушал новость с тяжелым сердцем. Он мог бы сделать так много, но ему не дают! А чтобы вычеркнуть его из жизни, нужна всего-то ничтожная малость – одна из повседневных случайностей войны; взять, к примеру, судьбу Архимеда… В эпоху, в которой он оказался, действующие армии не слишком церемонились с гражданским населением – к таким же, кстати, жестоким нравам после полутораста сравнительно спокойных лет возвращались, кажется, военные его собственного времени.

Фритарик доложил, что явились посетители – группа готов.

– С ними Теодегискель, – прибавил он шепотом. – Ну, сын короля. Будь осторожен, хозяин, это подонок, каких мало.

Шестеро молодых и наглых людей ввалились в дом, не сняв даже мечей. Теодегискель оказался светловолосым красавцем, унаследовавшим высокий голос отца.

Он уставился на Пэдуэя, словно на диковинного зверька в зоопарке, и высокомерно заявил:

– Я давно собирался посмотреть, что тут у тебя творится, – еще с тех пор, как вы с моим стариком стали болтать о манускриптах. Я, знаешь ли, человек любознательный – живой ум, так сказать. Это что за дурацкие деревяшки?

Пэдуэй пустился в объяснения, а свита принца перебрасывалась замечаниями о внешности Мартина, ошибочно полагая, что тот не знает готского.

– Ясно, – небрежно перебил Теодегискель. – Здесь больше ничего интересного нет. Давай-ка взглянем на твою книгоделательную машину.

Пэдуэй показал ему печатные станки.

– А, понимаю-понимаю… Как просто! Я и сам мог бы такое изобрести, если бы захотел. Но вся эта чушь не для меня. Я человек здоровый и подвижный и, хотя умею читать и писать – причем получше многих других! – терпеть не могу разную заумь.

– Разумеется, мой господин, – произнес Пэдуэй, надеясь, что его лицо не покраснело от ярости.

– Эй, Виллимер, – окликнул приятеля Теодегискель, – помнишь того торговца, с которым мы пошутили прошлой зимой? Похож на этого Мартинуса, да? Такой же здоровенный нос.

– Как не помнить! – с хохотом взревел Виллимер. – Век не забуду его рожу – когда мы сказали, что собираемся крестить его в Тибре, привязав к ногам камни, чтобы не унесли ангелы! Но самое интересное началось после того, как нас арестовали солдаты из гарнизона!

Захлебываясь от смеха, Теодегискель повернулся к Пэдуэю:

– Жаль, что тебя там не было, Мартинус. Видел бы ты, какое лицо сделалось у старого пердуна Лиудериса, когда он узнал, кто мы такие! До сих пор себе не прощу, что лично не присутствовал на бичевании тех солдат… Вот уж чего у меня не отнять – ценю юмор!

– Изволите продолжить осмотр, мой господин? – ледяным тоном спросил Пэдуэй.

– Даже не знаю… А что это за ящики? Вещички пакуешь?

– В них находилось кое-какое оборудование, мой господин. Никак не сожжем.

Теодегискель добродушно ухмыльнулся:

– Хочешь надуть меня, хитрец? Я зна-а-аю, что ты задумал! Собираешься вывезти имущество из Рима прежде, чем сюда придет Велизарий? Вот уж чего у меня не отнять – все вижу насквозь! Ну что ж, отлично понимаю – пора готовиться. Похоже, ты хорошо информирован о ходе войны… – Он взял с верстака новую подзорную трубу. – Любопытная штуковина. Я заберу ее, если не возражаешь.

Это переполнило чашу терпения Пэдуэя.

– Нет, мой господин, прости. Мне она нужна.

Глаза Теодегискеля округлились.

– А? Ты хочешь сказать, что нельзя?..

– Да, мой господин, именно так.

– Ну, э-э… если на то пошло, то я могу заплатить.

– Она не продается!

Теодегискель начал багроветь от смущения и ярости. Пятеро его друзей подошли поближе, опустив руки на эфесы мечей.

– По-моему, господа, – глухо произнес Виллимер, – сыну нашего короля нанесли оскорбление.

Минутой раньше Теодегискель положил подзорную трубу на верстак; теперь Пэдуэй схватил ее и многозначительно ударил толстым концом себе по левой ладони. Он понимал, что если даже ему удастся выйти из переделки живым, то сам не будет рад такому своему идиотскому поведению. Однако сейчас Мартин был слишком разъярен, чтобы прислушаться к голосу разума.

Зловещую тишину нарушило шарканье ног за спиной Пэдуэя. Проследив за глазами готов, он повернулся и увидел на пороге Фритарика, поглаживающего рукоять меча, и Нерву с длинным бронзовым ломом; сзади толпились другие работники со всевозможными тяжелыми орудиями.

– Похоже, эти люди совсем не обучены хорошим манерам, – сказал Теодегискель. – Надо преподать им урок. Но я обещал своему старику воздерживаться от драк. Вот уж чего у меня не отнять – всегда выполняю обещания. Идем, ребята.

И они удалились.

– О-го-го! – присвистнул Пэдуэй. – Вы меня выручили. Спасибо.

– Пустяки! – небрежно произнес Георгий Манандрос. – Даже жаль, что они поджали хвост. Я был не прочь поразмяться.

– Ты? Ха! – фыркнул Фритарик. – Хозяин, едва я начал собирать людей, как этот тип попытался шмыгнуть за дверь. Знаешь, почему он передумал удирать? Я дал слово повесить его на веревке из его же собственных кишок! А остальным я пригрозил отрезать головы и насадить их на ограду вокруг дома! – Он на секунду задумался, критически оценивая свои обещания, затем добавил тоскливо: – Но все это ничего не меняет, великолепный Мартинус. Эти ребята крепко на нас обозлились, а они здесь сила. Мы еще сгинем в безымянной могиле…

Пэдуэй отчаянно пытался как можно скорее переправить оборудование во Флоренцию. Насколько он помнил Прокопия, Флоренция при Юстиниане не пострадала, по крайней мере на ранней стадии готской войны.

Однако ровным счетом ничего не успел сделать. Восемь солдат из гарнизона, клацая мечами, объявили ему, что он арестован. Мартин к тому времени уже привык к арестам. Поэтому велел десятнику связаться с Томасусом, дал указания Манандросу и спокойно отправился в тюрьму.

По дороге он предложил солдатам выпить; те довольно быстро согласились. В копоне Пэдуэй отвел старшего в сторонку и предложил небольшую взятку. Гот с удовольствием упрятал в карман солид. Но когда Пэдуэй, уже вознамерившись сбрить бороду, раздобыть лошадь и ускакать во Флоренцию, поднял тему своего освобождения, офицер изобразил оскорбленную невинность.

– Любезнейший Мартинус, я и думать об этом не могу! Наш командир, благородный Лиудерис, – человек железных правил. Если мои люди развяжут языки, он меня в порошок сотрет! Конечно, я ценю твой скромный дар и при случае постараюсь замолвить за тебя словечко…

Пэдуэй промолчал, но твердо решил, что прежде рак на горе свистнет, чем он когда-нибудь замолвит словечко за этого офицера.

Глава 8

Лиудерис разгладил белоснежные бакенбарды и мрачно произнес:

– Я жестоко разочарован, Мартинус. Трудно представить, что арианин способен опуститься до козней на стороне прогречески настроенных итальянцев и способствовать тому, чтобы в Италию ворвались орды фанатиков-ортодоксов!

– Кто придумал такую чушь? – спросил Пэдуэй скорее с раздражением, чем с опаской.

– Сам… э-э, благородный Теодегискель. Он сказал, что пришел к тебе в гости, и там ты не только нанес ему оскорбление, но и нагло хвалился своими связями со сторонниками Империи. Товарищи Теодегискеля подтвердили его слова. Оказывается, ты строишь планы предательской сдачи Рима врагу и поспешно готовишься вывезти свое имущество.

– О боже! – воскликнул Пэдуэй. – Неужели я похож на полного идиота? Если бы я строил коварные планы, разве стал бы я об этом повсюду трепаться?!

Лиудерис пожал плечами:

– Не знаю, не мое дело. Я просто выполняю приказ – держать тебя до допроса под арестом. Уведи его, Зигфрид.

При слове «допрос» Пэдуэй содрогнулся. Если честный простак Лиудерис вобьет себе что-нибудь в голову, вряд ли его легко удастся разубедить.

Готы устроили тюрьму, или, точнее, лагерь для содержания арестованных, в северной части города, между Тибром и Фламиниевой дорогой. С двух сторон лагерь был обнесен наспех сделанной оградой, а с двух других – аврелианской стеной. В тюрьме уже находились несколько римских патрициев, подозреваемых в заговоре. Вдоль стены и ограды стояла стража, а на противоположном берегу Тибра – специальный пост на случай, если пленнику удастся преодолеть стену и вплавь перебраться через реку.

Три дня Пэдуэй не находил себе места – не давали покоя думы. Когда он уставал от хождения из одного конца лагеря в другой, то садился. Когда уставал сидеть – принимался расхаживать…

Какая вопиющая глупость – возомнить, что дела здесь можно вести с такой же легкостью, как в Чикаго! Совсем другой мир – жестокий, грубый. Надо принимать это в расчет, не то мигом пропадешь. Даже тертые интриганы-политики и прожженные бандиты в военной форме зачастую плохо кончают. Каково же приходится тихому и покладистому человеку? В самом деле, вот он старался ни во что не лезть – и в итоге вляпался в дикую ситуацию из-за какой-то подзорной трубы! С таким же успехом можно было вовсю пускаться в авантюры… Ну ладно, если ему суждено отсюда выбраться, то он им еще покажет!

Четвертый день тоже не принес Пэдуэю успокоения. Охрана казалась чем-то взбудораженной. Он пытался расспросить солдат и понял из их нелюбезных объяснений, что возле Террачины должен состояться большой совет, где готы будут обсуждать свои планы после потери Неаполя.

Мартин разговорился с одним из содержащихся под стражей патрициев.

– Ставлю солид, – заявил он, – что Теодохада скинут, а на его место изберут Виттигиса.

Патриций, бедняжка, клюнул и пошел на спор…

Вскоре Пэдуэя навестил Томасус-сириец.

– Тебя хотел повидать Нерва, но у него не хватило денег на достаточно большую взятку… Как тут с тобой обращаются?

– Терпимо. Нельзя сказать, что кормят вкусно, зато обильно. Лиудерис убежден, что я причастен к некоему заговору против Рима. Это плохо – вдруг решится на крайние меры, чтобы выбить из меня признание.

– Да, заговор действительно существует. Но по крайней мере, несколько дней ты можешь не беспокоиться. Лиудерис уехал на совет, готы пока в замешательстве… Утром отправили последний твой ящик. Эбенезер-еврей через две недели собирается во Флоренцию. Он присмотрит, чтобы твои работники не удрали со всем имуществом.

– Если они уже не удрали… Есть какие-нибудь известия о ходе военных действий?

– Никаких, кроме того, что Неаполь очень сильно пострадал. Захватив город, гунны Велизария вышли из-под контроля. Впрочем, ты, должно быть, это знаешь. Уверен, что неким магическим образом тебе открыто будущее.

– Возможно. Кстати, Томасус, ты сам на чьей стороне?

– Ну, я как-то не задумывался… Скорее за готов. У итальянцев боевого духа – как у кроликов, так что стране все равно не быть независимой. А если уж нами должны править иноземцы, то пусть лучше готы, чем юстиниановские сборщики налогов. Этого не способны понять только ортодоксы, к примеру, мой кузен Антиох. Они совершенно теряют голову, едва заговорят про арианскую ересь.

Перед уходом Томасус спросил:

– Может, тебе чего-нибудь принести? Если, конечно, позволит стража…

Пэдуэй задумался.

– Пожалуй. Принеси мне красок.

– Красок? Ты хочешь побелить аврелианскую стену?

– Нет, я имею в виду краски для картин. Ну, знаешь… – Он неопределенно помахал рукой.

– А, понятно. Да, это поможет скоротать время.

Пэдуэю надо было подняться на стену, чтобы сверху осмотреть лагерь в поисках пути бегства. Поэтому, когда Томасус принес все необходимое для занятий живописью, Мартин обратился за разрешением к начальнику охраны, хмурому раздражительному типу по имени Хротиг. Хротиг кинул на него косой взгляд и буркнул одно слово: «Ni!»

Пэдуэй скрыл свое разочарование и удалился поразмыслить на тему «Как завоевать друзей». Остаток дня он экспериментировал с весьма замысловатыми для непривычного человека орудиями художника. Товарищ по несчастью, заключенный римлянин, разъяснил ему, что рисуют водяными красками на покрытой воском доске, а затем доску разогревают, чтобы воск размягчился и впитал пигмент. Дело это весьма тонкое – если доску перегреть, воск расплавляется, и краски текут.

Хотя Пэдуэй не был профессиональным художником, все археологи немного разбираются в рисовании и черчении. Поэтому на следующий день Мартин довольно уверенно спросил Хротига, не хочет ли тот заказать свой портрет.

Впервые на суровом лице начальника стражи едва не возникла довольная улыбка.

– А ты можешь?

– Попробую, капитан. Не знаю только, как выйдет. А то получится сатана, у которого живот прихватило.

– Кто получится? Кто? А, понимаю! Ха! Ха! Ха! Ты неплохой парень!

Так Пэдуэй написал портрет. На его взгляд, изображение на портрете напоминало любого бородатого разбойника, но Хротиг в восторге клялся, что это просто вылитый он! И уже не возражал, когда Пэдуэй вновь обратился за разрешением подняться на стену, чтобы оттуда рисовать пейзажи.

Объяснив, что ему нужно найти самый лучший вид, Мартин обошел стену по периметру и обнаружил, что с северной стороны стена примыкает к речной заводи, поросшей водяными лилиями.

Он переваривал полученную информацию, когда его внимание привлек шум в лагере – несколько охранников, особо не церемонясь, швырнули наземь узника в богатой готской одежде. Пэдуэй узнал Теодегискеля, сына короля. Это было интересно. Мартин кинул последний взгляд на заводь и торопливо спустился по лестнице.

Теодегискель сидел на корточках, привалившись спиной к стене, помятый и исцарапанный; под его глазами красовались огромные синяки. Римские патриции, перешептывающиеся в отдалении, поглядывали на него с язвительными ухмылками.

– А, это ты, – пробормотал Теодегискель, подняв голову. Его самоуверенность стала улетучиваться, словно воздух из проколотого баллона.

– Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, – сказал Пэдуэй. – Похоже, тебе несладко пришлось.

– Э-э… – Теодегискель болезненно поморщился, ощупывая тело. – Попались те самые солдаты, которых мы предали бичеванию за то, что нас арестовали… – Неожиданно он улыбнулся, сверкнув сломанным передним зубом. – Впрочем, я на их месте поступил бы так же. Вот уж чего у меня не отнять – всегда понимаю чужую точку зрения.

– За что тебя взяли?

– Ты не слышал? Я больше не сын короля. Точнее, мой старик больше не король. Совет сместил его и избрал этого кретина Виттигиса. А тот, естественно, на всякий случай приказал меня арестовать.

– Ай-ай-ай, как плохо.

Теодегискель снова болезненно скривился.

– Только не делай вид, будто тебе меня жаль, – я не такой осел. Но, может, ты подскажешь, как здесь жить – чего ожидать от стражи, кому дать взятку…

Пэдуэй, исходя из собственного опыта, проинструктировал молодого человека, а затем спросил:

– Где сейчас Теодохад?

– Не знаю. Последнее, что я слышал, – он собирался в Тиволи, с глаз долой да подальше от шума. Однако на следующей неделе должен приехать сюда – тут у него какое-то литературное исследование.

Суммировав свои знания из истории этого периода и то, что удалось выведать, Пэдуэй составил довольно ясную картину событий. Теодохада с трона сбросили. Новый король, Виттигис, попытается организовать упорное сопротивление. Результат для Италии будет катастрофический, хуже, чем безоговорочная сдача. Безмозглый Виттигис не сможет победить войска Империи. И начнет военную кампанию с фатальной ошибки – уведет армию в Равенну, оставив Рим под защитой слабого гарнизона.

Но и Византия одержит победу лишь после долгих лет разрушительной войны, буквально стерев классическую цивилизацию с лица земли. Так что же делать?

Пэдуэй никому не отдавал предпочтения: ни готы, ни Империя не могли обеспечить спокойную жизнь. Его сердцу были близки либеральный капитализм или социалистическая демократия, но Мартин сомневался, что какая-либо из этих систем могла бы существовать в шестом веке.

Если готы были ленивы и невежественны, то греки были жадны и корыстны. Однако выбирать не приходилось. Итальянцы были слишком кротки, чтобы жить независимо, и Мартин прекрасно это осознавал.

В сущности, правление готов ничего дурного не принесло. Более того, они насаждали терпимость в людях, чьи представления о свободе сводились к свободе вешать, топить или сжигать членов любой веры, кроме своей собственной. Кроме того, готы относились к теплому полуострову как к райскому уголку, милому приюту, который должно оберегать и сохранять. Подобного просвещенного отношения трудно было ожидать от франкских Меровингов или ненасытных грабителей Юстиниана.

Значит, идеальное решение – быстрая победа готов. Как им помочь? Если бы король прислушался к его советам… Увы, с Виттигисом, упрямым и тупым как бык, каши не сваришь. Другое дело – старый, витающий в облаках Теодохад…

У Пэдуэя начал созревать план.

Когда вновь пришел Томасус, Мартин обратился к нему с просьбой:

– Мне нужны свечи и несколько фунтов серы, смешанной с оливковым маслом так, чтобы получилась густая вязкая масса. И сорок футов прочной веревки. Ты не поверишь, но идею мне подала наша сладострастная Джулия. Помнишь, как она вела себя, когда я окуривал дом?

– Послушай, Мартинус, сейчас ты по крайней мере в безопасности. Так зачем лезть на рожон с какими-то безумными планами бегства?

– Не сегодня завтра совет готов завершиться. К тому времени мне надо быть на свободе.

– Послушайте его! Вы только послушайте! Думаете, он обращает внимание на советы своего лучшего друга? Нет! Он собирается удрать из лагеря, получить, скорее всего, стрелу в печенку, а потом активно заняться готской политикой! Вы слышали вообще что-нибудь подобное?! Мартинус, я надеюсь, ты не вбил себе в голову какую-нибудь дикую идею – например, стать королем готов? Потому что тебя не изберут. Для начала надо…

– Знаю, – ухмыльнулся Пэдуэй. – Надо принадлежать к благородному семейству Амалов. Вот я и тороплюсь отсюда выбраться. Ты ведь хочешь спасти мое дело и вернуть свои займы, правда?

– Каким чудом я пронесу то, что тебе требуется? Стражники следят очень внимательно.

– Серу принеси в коробочке на дне корзины с едой. Если ее откроют, скажи, что это лекарство, прописанное доктором. Кстати, договорись заранее с Веккосом. А веревку… Придумал! Ступай к моему портному и купи такой же зеленый плащ, как у меня. Пусть вставит ее в подол. В лагере положишь свой плащ рядом с моим, и мы поменяемся.

– Мартинус, это чистое безумие! Меня наверняка схватят, и что тогда будет с моей семьей? Нет, лучше послушай моего совета. Я не могу рисковать невинными людьми! Когда надо прийти с веревкой и всем прочим?

Ранним солнечным утром Пэдуэй сидел на аврелианской стене и усиленно делал вид, что любуется гробницей Адриана у реки. Специально приставленный стражник, некий Эйюльф, заглядывал ему через плечо. Мартин ценил интерес Эйюльфа, но его страшно раздражала длинная борода гота. Трудно подобрать верный оттенок краски, если по спине елозит что-то колючее и жесткое.

– Вот, – объяснил Пэдуэй на ломаном готском. – Я вытягиваю кисть вперед и как бы сквозь нее смотрю на изображаемый предмет, большим пальцем отмечая на кисти его кажущуюся длину и высоту. Таким образом я соблюдаю правильные пропорции.

– Понятно, – сказал Эйюльф на отвратительной латыни: оба решили поупражняться в языках. – Однако если ты хочешь нарисовать очень маленькую картину – как она называется?.. – тогда замеры на кисти будут чересчур велики, верно?

Эйюльф был вовсе не глуп для лагерного охранника.

На самом деле внимание Пэдуэя занимала отнюдь не гробница. Он исподтишка наблюдал за стражей и своим скудным имуществом. Все узники делали это – по понятным причинам. Но у Мартина был особый интерес. Он с нетерпением ждал, когда сработает его адская машинка, то есть когда свеча, спрятанная в корзине для еды, догорит до слоя серы. И время от времени украдкой бросал взгляды на покрытый лилиями пруд у реки.

Эйюльфу между тем надоело следить за изобразительным процессом. Он отошел в сторону, присел на стульчик, достал свой излюбленный инструмент, похожий на флейту, и начал выдавливать из него тихие жалобные звуки. Получалось очень похоже на тоскливый вой заблудившегося в бочке призрака. От подобной музыки у Пэдуэя неизменно ползли по спине мурашки, но он слишком ценил доброе отношение стражника, чтобы позволить себе протестовать.

Мартин работал и работал, а проклятая адская машинка все никак не подавала признаков жизни. Должно быть, свеча погасла – иначе она давно бы уже догорела. Или сера не зажглась. Скоро позовут на завтрак. Уйти со стены? Нельзя. Сказать, что не голоден? Подозрительно…

Жалобные звуки прекратились, и Эйюльф участливо спросил:

– Что с твоим ухом, Мартинус? Ты все время его трешь.

– Чешется, – ответил Пэдуэй. Не скажешь ведь, что теребить ухо – признак наивысшего душевного напряжения… Он упорно продолжал писать картину. Что ж, по крайней мере один результат неудавшаяся попытка к бегству даст наверняка: получится самое мерзкое изображение гробницы Адриана, когда-либо вышедшее из-под руки художника-любителя.

По мере того как Пэдуэй терял надежду, нервы его успокаивались. Сера не зажглась. Ладно, завтра надо повторить…

Внизу, в лагере, кашлянул узник. Затем второй. Потом начали кашлять все. Донеслись обрывки разговоров: «Что за черт…», «Наверное, дубильни…», «Не может быть, они милях в двух…», «Чтоб мне провалиться, пахнет серой…», «Неужто дьявол решил нанести нам визит…».

В лагере поднялась суматоха, стали сбегаться охранники. Кто-то обнаружил источник удушливого запаха и ударил по корзине ногой. Тут же все вокруг покрылось желтой кашей, по которой танцевали голубоватые языки пламени; в воздух поднялись клубы синего дыма. Стража на стене, включая Эйюльфа, побежала к лестнице и торопливо спустилась вниз.

Пэдуэй спланировал все так тщательно, что мог действовать, почти не задумываясь. На маленькой жаровне стояли два горшочка растопленного воска, уже затонированного. Мартин окунул руки в обжигающе горячую жидкость и обмазал лицо и бороду темно-зеленым месивом, а на мгновенно застывшую маску нанес три большие окружности желтым воском из другого горшочка.

Затем прогулочным шагом подошел к краю стены, присел на корточки, чтобы скрыться от взглядов тех, кто был в лагере, вытащил из подола плаща веревку и накинул ее петлей на выступ стены. Убедившись, что солдаты у реки ничего не видят, Пэдуэй спустился, медленно перебирая руками, и сдернул веревку.

Солнечный луч сверкнул на запястье, и Мартин в сердцах выругался. Часы неминуемо испортятся от долгого пребывания в воде; надо было отдать их Томасусу. Он вытащил камень в основании стены, завернул часы в носовой платок, запихнул их в отверстие и положил камень на место. Чистое безумие – тратить драгоценные секунды. Но характер не переделаешь…

Пэдуэй сбежал по склону к пруду, медленно сел в темную воду, как человек, забирающийся в чересчур горячую ванну, и осторожно растянулся на спине среди желтых лилий так, что только глаза и нос были выше воды. Теперь оставалось надеяться лишь на зеленый плащ и экзотический камуфляж.

Долго ждать не пришлось. Послышались крики, свистки, топот тяжелых солдатских башмаков по периметру стены.

– Вот дьявольское отродье! Будто испарился!..

– Он где-то прячется! Ищите, ищите! Пускайте конницу!

Пэдуэй лежал не шевелясь, пока стражники осматривали основание стены и тыкали мечами в кусты, где и мыши было не укрыться. Он лежал не шевелясь, пока маленькая рыбка со сводящей с ума настойчивостью исследовала его левое ухо. Он лежал не шевелясь, пока конный гот не проскакал через пруд буквально на расстоянии вытянутой руки. Он лежал не шевелясь весь долгий день, пока звуки поисков и погони постепенно не стихли.

Невитта, сын Гуммунда, был понятно изумлен, когда из темных зарослей рядом с поместьем неожиданно возник человек и окликнул его по имени. Германн, как всегда ехавший следом, обнажил меч, однако таинственный незнакомец, назвавший себя Пэдуэем, объяснил:

– Я пришел сюда несколько часов назад, хотел одолжить лошадь. Твои люди сказали, что ты на совете, но к ночи должен вернуться. С тех пор жду.

Мартин коротко поведал о своем пленении и бегстве.

Гот взревел:

– Ха! Ха! Значит, ты весь день провалялся в пруду прямо под носом у стражи, ха-ха-ха, раскрасив физиономию, как распроклятый цветок?! Ха! Ха! Ничего смешнее в жизни не слышал! – Невитта спешился. – Проходи в дом и расскажи поподробнее… Э, да ты и в самом деле похож на лягушку, старина! – Потом добавил уже серьезно: – Хотелось бы верить тебе, Мартинус. Ты хороший парень, даром что чужеземец. Но откуда мне знать, что Лиудерис не прав? В тебе действительно есть что-то странное. Говорят, ты способен предвидеть будущее. И от машин твоих попахивает колдовством…

– Скажу честно, – задумчиво произнес Пэдуэй, – порой я действительно могу чуть-чуть заглянуть в будущее. Сатана тут ни при чем – таким уж я родился. То есть иногда я вижу, что будет, если дать людям делать то, что они собираются делать. Можно использовать мое знание и вмешаться в ход событий. Тогда будущее изменится.

Вот сейчас, например, я знаю точно, что Виттигис войну проиграет. Причем так, что хуже и быть не может – после многих лет кровопролития, которые совершенно разорят Италию. Не его в том вина – уж такой он есть. Но меньше всего я хочу видеть эту страну нищей и в руинах; полетят к черту многие мои планы. Поэтому я предлагаю вмешаться и изменить ход событий.

Невитта нахмурился:

– Значит, ты хочешь ускорить поражение готов? Я не могу согласиться на такое…

– Нет, я хочу выиграть для вас войну. По крайней мере постараюсь.

Глава 9

Если Прокопий не ошибался, а память Пэдуэя не подводила, Теодохад, в панике бросившись в Равенну, в течение ближайших суток должен был проехать по Фламиниевой дороге.

Добравшись до окрестностей Нернии, дальше ехать навстречу королю Мартин не смел. Здесь Фламиниевая дорога раздваивалась, а исторические источники не указывали, какую дорогу выбрал бывший король: старую или новую. Поэтому Пэдуэй и Германн устроились поудобнее на обочине и пустили своих лошадей пастись на травке. Мартин смотрел на компаньона с горьким неодобрением. Германн перебрал пива в копоне и теперь на все просьбы Пэдуэя наблюдать за дорогой лишь идиотски улыбался и повторял «Ja, ja!», пока не заснул мертвым сном.

Пэдуэй нервно расхаживал в тени деревьев, слушал храп Германна и пытался думать. Он не спал со вчерашнего дня, а этот наглый ублюдок спокойненько себе дрыхнет. Наверное, следовало бы вздремнуть пару часов у Невитты – но тогда его и из пушки не разбудили бы. В животе бурчало, аппетита никакого; а во всем этом чертовом древнем мире не найдешь даже чашки кофе, чтобы облегчить будто свинцом налитые веки.

Что, если Теодохад не появится? Что, если он выбрал окружной путь по Саларианской дороге? Или уже проехал?.. Раз за разом Пэдуэй вздрагивал, увидев облако пыли, однако из пыли показывался лишь какой-нибудь крестьянин с телегой, одинокий торговец на муле или полуголый мальчишка, погоняющий стадо коз.

Может ли он, Пэдуэй, изменить планы Теодохада настолько, чтобы история пошла иным путем? Собственное влияние представлялось Мартину кругами на воде. От одного только факта знакомства с ним жизнь таких людей, как Томасус и Фритарик, уже сильно переменилась.

Но Теодохад видел его только дважды, и ничего особенного при этом не происходило. Пространственно-временная линия Теодохада если и претерпела какие-нибудь искажения, то лишь самые незначительные. Что касается других высокопоставленных готов… Конечно, они могли читать его газету. Хотя вряд ли – с их-то любовью к учению…

Пэдуэй взглянул на запястье и вспомнил, что часы спрятаны в потайной нише аврелианской стены. Хорошо бы их достать когда-нибудь – если они к тому времени не сломаются.

Новое облако пыли на дороге – наверняка очередная проклятая корова. Но нет, это всадник, да еще скачущий во весь опор. Должно быть, какой-нибудь жирный торговец… Потом Пэдуэй узнал Теодохада и отчаянно завопил:

– Германн!

– Аакхххх, – невозмутимо храпел Германн.

Мартин подбежал к нему и ударил гота башмаком. Германн сказал:

– Ааааакхх!.. Аакххх, аакххх.

Экс-король был уже совсем близко. Пэдуэй вскочил на лошадь и выехал на дорогу с поднятыми руками.

– Стой! Теодохад, мой господин!

Теодохад одновременно пришпорил коня и натянул поводья, явно терзаемый сомнениями: то ли остановиться, то ли гнать что есть духу. Для коня это, наверное, явилось последней каплей. Он захрипел, опустил голову и взвился на дыбы.

Голубые воды Неры сверкнули на миг в просвете между Теодохадом и его скакуном. Потом король с глухим ударом упал на седло и вцепился в гриву. Его лицо, искаженное ужасом, было покрыто пылью.

Пэдуэй подъехал ближе и успокаивающе сказал:

– Не волнуйся, мой господин, это я.

– Кто… кто… Что? А, издатель. Как тебя?.. Нет, не говори, сам помню. Почему ты останавливаешь меня? Я должен добраться до Равенны. В Равенне…

– Тебе не добраться до Равенны живым.

– Ты что такое несешь?! Что имеешь в виду? Тоже хочешь убить меня?

– Вовсе нет. Возможно, ты слышал, господин, я порой могу заглянуть в будущее.

– О боже… Что там… что там, в будущем? Только не надо говорить, что меня убьют! Пожалуйста, не надо этого говорить, бесподобный Мартинус! Я не хочу умирать. Если меня оставят в живых, я никогда никого больше не побеспокою. Никогда-никогда!

Маленький седобородый человечек едва лепетал от страха.

– Если ты помолчишь минутку, я скажу тебе, что можно сделать. Помнишь, как за вознаграждение ты мошеннически лишил знатного гота красивой наследницы, обещанной ему в жены?

– О господи, ты имеешь в виду Оптариса, сына Винитара, да? Только не говори «мошеннически», превосходный Мартинус. Я просто… э-э, употребил свое влияние… Ну, так что?

– Виттигис поручил Оптарису разыскать тебя и убить. Теперь он днем и ночью идет по твоему следу. Перед Равенной этот Оптарис догонит тебя, стащит с лошади и перережет тебе горло, вот так – ккхххх!

Пэдуэй схватился рукой за свое собственное горло, задрал подбородок и провел пальцем по кадыку.

Теодохад закрыл лицо руками.

– Что же делать? Что делать? В Равенне у меня друзья…

– Зря ты так думаешь. Я знаю лучше.

– Неужели нет никакого выхода? Значит, Оптарису суждено убить меня, несмотря ни на что? Может, мне спрятаться?

– Пожалуй. Но если ты продолжишь путь в Равенну, мое пророчество сбудется.

– Тогда решено, я спрячусь.

– Надо только разбудить этого парня. – Пэдуэй указал на Германна.

– Зачем тратить время? Бросим его здесь!

– Он работает на моего друга и должен был заботиться обо мне. Однако вышло наоборот.

Они спешились, и Мартин возобновил попытки привести в чувство Германна. Теодохад же сидел на траве и стенал:

– Вопиющая несправедливость! А ведь я был таким хорошим королем…

– Конечно, – едко заметил Пэдуэй. – Если не считать того, что ты нарушил свою клятву Амаласунте не лезть в государственные дела, а потом организовал ее убийство.

– Ты не понимаешь, великолепнейший Мартинус. Она приказала умертвить нашего благородного патриота, графа Тулума, а также друзей ее собственного сына Аталарика…

– …И если не считать того, что ты вмешался – опять же, за вознаграждение, – в папские выборы. Кроме того, ты пытался продать Италию Юстиниану – за виллу близ Константинополя и ежегодную ренту…

– Что?! Откуда тебе известно… Я хотел сказать – это гнусная ложь!

– Мне многое известно. К примеру: ты преступно пренебрег обороной Италии, бросил гарнизон Неаполя…

– Нет-нет-нет, говорю тебе, ты не понимаешь! Ненавижу все эти военные премудрости. Я не солдат, я ученый. Пусть решают мои генералы! Ведь это разумно, разве не так?

– Насколько показали события – нет.

– О боже, никто меня не понимает!.. – простонал Теодохад. – Хорошо, я скажу тебе, Мартинус, почему я не помог гарнизону. Потому что знал, что это бесполезно. Мне посоветовали обратиться к великому магу, Иеконии из Неаполя, известному своими пророчествами. Да все знают, что евреи могут заглядывать в будущее… Он взял тридцать барашков и разместил их в трех загонах, по десять в каждом. Один загон назывался «готы», второй – «итальянцы», третий – «византийцы». А потом несколько недель морил барашков голодом. Выяснилось, что «готы» все сдохли, у «итальянцев» выпала шерсть, а «византийцы» остались целы. Ясно – готам не победить. Зачем же напрасно проливать кровь?

– Чушь, – сказал Пэдуэй. – Я вижу будущее куда лучше, чем этот толстый мошенник. Так что, если хочешь жить, слушайся меня.

– Э-э?.. Нет, Мартинус, пусть я уже не король, но принадлежу к знатному роду, и ты не имеешь права командовать…

– Как угодно. – Пэдуэй поднялся и зашагал к лошади. – Сейчас проеду немного по дороге, встречу Оптариса и подскажу ему, где тебя найти.

– Не надо!.. Я согласен! Я все буду делать – только не дай этому ужасному человеку поймать меня!

– Ну ладно. Если будешь слушаться, я, быть может, даже верну тебе трон. Однако на этот раз править будешь чисто номинально, усвоил?

Глаза Теодохада загорелись хитрым огоньком. Потом вмиг остекленели.

– Вот он! Оптарис, убийца!

Пэдуэй обернулся. И правда, по дороге скакал огромный бородатый гот. Хорошенькое дельце, подумал Мартин. Так много времени ушло на уговоры, что преследователь их нагнал!

Теодохад был безоружен. У Пэдуэя тоже ничего подходящего не было, кроме маленького ножика для мяса. И вообще человеку, выросшему в мире пушек и пулеметов, трудно относиться к мечу как к серьезному оружию, а тем более обзавестись им и научиться пользоваться. Мартин осознал свою ошибку, когда увидел сверкнувший клинок Оптариса. Гот наклонился в седле вперед и направил коня прямо на них.

Теодохад от ужаса замер, чуть трясясь и издавая слабые мяукающие звуки. Из последних сил он облизал пересохшие губы и взвыл:

– Armaio! Пощады!

Оптарис ухмыльнулся в бороду и занес правую руку.

В последнее мгновение Пэдуэй прыгнул на бывшего короля, повалил его в дорожную пыль и тут же вскочил на ноги, пока Оптарис останавливал коня. Теодохад тоже поднялся и с неожиданной прытью устремился к лесу. Оптарис, с яростным криком спрыгнув с лошади, понесся следом. Тем временем Пэдуэй сообразил, что не мешало бы вооружиться. Он склонился над Германном, который начал просыпаться, вытащил из его ножен меч и побежал наперерез Оптарису.

Впрочем, бородатый гот сам повернулся к нему, решив сначала покончить с более настырным противником.

Только теперь Мартин понял, в какой угодил переплет. Он имел самое смутное представление об искусстве фехтования и, разумеется, совсем не имел навыков. Тяжелый неудобный меч скользил в потной ладони. Оптарис подбежал, сверкая белками глаз, оценил сложение и стойку Пэдуэя и приготовился рубануть сплеча.

Мартин парировал удар скорее инстинктивно. Клинки со звоном встретились, и одолженный у Германна меч, кувыркаясь, полетел в сторону. Оптарис молниеносно рубанул снова, но лишь со свистом рассек воздух. Если фехтовальщик Пэдуэй был никакой, то с ногами у него все было в порядке. Он кинулся к мечу, схватил его и бросился бежать что есть мочи. Оптарис, громко топоча, пыхтел сзади. В колледже Мартин недурно бегал спринтерские дистанции; если бы удалось вымотать этого тяжелого бородатого гота… Шлеп! Пэдуэй споткнулся и упал лицом в грязь.

Каким-то чудом ему удалось довольно быстро вскочить, однако драгоценные секунды были потеряны. Оптарис рванулся вперед и высоко занес меч. В последней отчаянной попытке защититься Пэдуэй сделал выпад в открытую грудь врага, надеясь скорее не подпустить его, нежели всерьез ранить.

Оптарис, надо отметить, был опытным бойцом. Но в его время бились только лезвием меча, колющие удары были неизвестны. Поэтому немудрено, что рвущийся к противнику гот со всего размаха насадил себя на выставленное острие. Оптарис захрипел, пытаясь вздохнуть, выдернул из груди меч и повалился наземь; изо рта хлынула кровь. Потом он выгнулся, вздрогнул всем телом и затих.

Когда подоспели Теодохад и Германн, наперебой поздравляя Пэдуэя с победой, тот блевал, тяжело привалившись к дереву. Здравый смысл не давал Мартину мучить себя угрызениями совести, но все же… Ради спасения никчемного Теодохада он убил, вполне возможно, достойного человека, имевшего все основания справедливо ненавидеть бывшего короля и не сделавшего ему, Пэдуэю, ничего дурного. Если бы только у него было время объяснить Оптарису… Впрочем, рассуждать об этом далее было бессмысленно. Бородатый гот так же мертв, как любой клиент Джона-египтянина. Надо думать о живых.

– Тебе придется переменить внешность, – обратился Пэдуэй к Теодохаду. – Оптарис не единственный, кто хочет с тобой поквитаться. В первую очередь сбрей бороду.

– Отрезать ему нос, – предложил Германн. – Тогда никто его не узнает.

– О-о! – вскричал Теодохад, схватившись за указанный орган. – Ты ведь не изуродуешь меня, добрейший, благороднейший Мартинус?!

– Посмотрим на твое поведение… Одежда тоже чересчур хороша. Германн, ты можешь купить в Нернии то, что итальянский крестьянин надевает по воскресеньям в церковь?

– Ja, ja.

– Как?! – Теодохад всплеснул руками. – Я не буду носить столь нелепый наряд! Отпрыск рода Амалов…

Пэдуэй, прищурившись, посмотрел на него и пощупал лезвие меча.

– Значит, господин, ты все же предпочитаешь лишиться носа? Нет? Я так и думал. Дай Германну несколько солидов. Не тревожься: крестьянина мы сделаем из тебя зажиточного.

Глава 10

Лиудерис, сын Оскара, начальник римского гарнизона, мрачно глядел из окна своего кабинета на затянутое тучами сентябрьское небо. По мнению этой простой верной души, мир слишком часто переворачивался вверх тормашками. Сперва свергают с престола Теодохада и выбирают королем Виттигиса. Затем Виттигис принимает странное решение, что лучший способ одолеть коварного Велизария – бежать в Равенну, оставив Рим под защитой слабого гарнизона.

Теперь выясняется, что войска боятся оборонять город от греков; еще хуже то, что Сильверий, обвинив Виттигиса в ереси, ведет переговоры с Велизарием, обещая бескровную сдачу Рима.

Однако все это пустяки по сравнению с тем потрясением, которое Лиудерис пережил, когда два посетителя, явившиеся на прием, оказались Мартином Пэдуэем и экс-королем Теодохадом. Последний был почему-то гладко выбрит и одет в лохмотья.

Наконец Лиудерис обрел дар речи и грозно сказал:

– Вы!

– Да, мы, – согласился Пэдуэй. – Полагаю, ты знаком с Теодохадом, властителем остготов и итальянцев. И, смею надеяться, еще помнишь меня – между прочим, нового квестора.

– Но… у нас другой король! За ваши головы назначена награда!

– Пустяки, – снисходительно улыбнулся Пэдуэй. – Совет немного поспешил. Мы объясним…

– Где вы были? Как ты сумел удрать из лагеря? И что вы делаете здесь?!

– Прошу тебя, давай по порядку, превосходнейший Лиудерис. Первое: мы были во Флоренции, собирали силы для военной кампании. Второе…

– Какой кампании?

– Второе: мне ведомы пути, недоступные простому смертному. Третье: мы здесь для того, чтобы повести твои войска против греков и разгромить их.

– Вы оба безумцы! Я отдам вас под стражу…

– Ну-ну, выслушай же нас до конца. Тебе известно о моем… э-э, даре предвидеть последствия некоторых решений?

– М-м, до меня доходили кое-какие слухи. Но если ты рассчитываешь хитрыми речами…

– Именно. Сейчас король поведает тебе о том, как я предсказал неминуемое покушение Оптариса на его жизнь и как использовал свое знание, дабы расстроить планы мстительного гота. Могу предъявить и другие доказательства своего дара. К примеру, скажу, что помощи из Равенны ты не дождешься. Что Велизарий подойдет к Риму в ноябре. Что папа убедит твой гарнизон покинуть город до прихода врага. И что ты останешься на посту, будешь схвачен и увезен в Константинополь.

Лиудерис шумно выдохнул:

– Ты в заговоре с дьяволом? Я ни единой душе не говорил о своем намерении оставаться здесь до конца, и все же тебе об этом известно!

Потребовался час, чтобы Лиудерис, обуреваемый сомнениями, наконец спросил:

– Хорошо, как ты думаешь выступить против греков?

– Мы знаем, – ответил Пэдуэй, – что они подойдут по Латинской дороге, поэтому нет смысла держать гарнизон в Террачине. Вместе с ним сколько ты сумеешь собрать людей к концу следующего месяца?

– Если вызвать отряды из Формии – тысяч шесть-семь, лучников и копейщиков примерно поровну.

– Предположим, я укажу тебе хорошую возможность напасть на греков. Ты согласишься повести войска?

– Не знаю. Надо подумать. Если нашему королю – прости, благородный Теодохад, я имею в виду другого короля – суждено потерпеть поражение… возможно, и стоит рискнуть.

– У Велизария около десяти тысяч солдат. Две тысячи он оставит в Неаполе и других южных городах, однако все равно сохранит некоторый численный перевес. Хочу заметить, что отважный Виттигис ударился в бегство, имея в своем распоряжении двадцать тысяч человек.

Лиудерис смущенно пожал плечами:

– Верно, это не назовешь мудрым ходом. Но он ожидает подкреплений из Галлии и Далмации.

– Твои люди готовы к ночным атакам? – спросил Пэдуэй.

– К ночным атакам? Ты имеешь в виду – нападать на противника ночью? Нет. В жизни ничего подобного не слышал. Сражения всегда происходят днем!

– То-то и оно. Поэтому ночная атака имеет все шансы на успех. Правда, надо будет специально потренироваться. Необходимо выставить на дорогах патрули и не пропускать людей, которые могли бы разнести вести до Равенны. Кроме того, мне нужны опытные строители катапульт. Да, и еще: назначь меня в свой штаб – у тебя штаб есть? пора обзаводиться! – с приличествующим положению окладом…

Пэдуэй лежал на вершине холма и наблюдал в подзорную трубу за византийцами. Греческий авангард состоял из нескольких сот конных гуннов, за которыми стройной колонной шли две тысячи кирасиров – самых грозных воинов в мире; низкое вечернее солнце поблескивало на пластинах их кольчуг. Затем следовали тысячи три пеших лучников, и замыкали войско еще две тысячи кирасиров.

Лиудерис, лежащий рядом с Пэдуэем, сказал:

– Ja, ja, вижу какой-то сигнал. По-моему, они ставят лагерь. Мартинус, как ты догадался, что они выберут именно это место?

– Элементарно. Помнишь маленькое устройство, которое крепится к колесу фургона? Оно измеряет пройденный путь. А зная точку отсчета и сколько греки проходят в день, остальное вычислить несложно.

– Поразительно! Ты обо всем ухитряешься подумать! – Большими доверчивыми глазами Лиудерис напоминал Пэдуэю святого Бернарда. – Велеть инженерам устанавливать «Брунгильду»?

– Пока не торопись. Когда зайдет солнце, мы определим расстояние до лагеря.

– Как же это сделать, чтобы нас не увидели?

– В свое время покажу. А пока проследи за тишиной и порядком.

Лиудерис нахмурился:

– Моим людям не по нраву холодный ужин. Если не стоять у них над душой, кто-нибудь обязательно разведет костер.

Пэдуэй вздохнул. Он уже порядком намучился с темпераментными и недисциплинированными готами. Сегодня они, словно маленькие ребятишки, безудержно восторгаются планами Загадочного Мартинуса, как его называли, а завтра могут бунтовать против введения строгих правил. Пэдуэй справедливо считал, что ему самому не следует командовать, поэтому отдуваться приходилось Лиудерису.

Византийцы быстро и умело разбили лагерь. Готам долго еще учиться подобной слаженности. Какой, к примеру, шум поднялся, когда Пэдуэй потребовал людей на обслуживание катапульт. Управляться с катапультой – не мужское занятие, оно, видите ли, не к лицу настоящему воину!.. Чтобы высокородные копейщики сражались пешими, словно толпа рабов?! Пэдуэй разлучил их с лошадьми хитроумным путем: он, точнее, по его наущению Лиудерис объявил о формировании специального отряда, куда будут приниматься только лучшие из лучших, и добавил, что впоследствии кандидаты будут даже платить за вступление.

Темнело. В подзорную трубу едва различался генеральский штандарт над большим шатром. Возможно, одна из фигурок около него – Велизарий. Был бы сейчас пулемет… Впрочем, что зря мечтать, пулемета нет и не будет; удастся со временем сделать заряжаемый со ствола мушкет – и то огромное достижение.

На штандарте виднелись буквы: «S.P.Q.R.» – сенат и граждане Рима. Армия наемников, состоящая из гуннов, мавров и анатолийцев, под командованием славянина, работающего на выходца из Далмации, который правит в Константинополе и не имеет никакого отношения к Риму, – эта армия называет себя армией Римской республики, и ничего странного в этом никто не видит!

Пэдуэй встал, крякнув под тяжестью кольчуги, с помощью тригонометрии прикинул расстояние до вражеского лагеря и, мысленно отсчитав от него четверть мили – радиус действия «Брунгильды», – определил место для установки катапульты. Из лагеря доносились обрывки песен. Очевидно, план Мартина – «забыть» под носом у византийских фуражиров телегу, груженную бренди, – успешно сработал, несмотря на известную неприязнь Велизария к пьяным солдатам.

Принесли мешки с серной пастой. Пэдуэй взглянул на часы, благополучно извлеченные из тайника в стене, – почти полночь.

– Все готово? – спросил он. – Поджигайте первый.

Мешок положили в ложку, подожгли промасленные тряпки, и Пэдуэй лично дернул за пусковой шнур. «Сссс-бомм!» – сказала «Брунгильда». Воздух прочертила огненная парабола. Мартин взбежал на вершину холма, который закрывал их позицию. Как мешок влетел в лагерь, он не видел, но пьяные песни прекратились, а вместо них возник гул, будто кто-то потревожил осиное гнездо. Сзади в темноте защелкали бичи, заскрипели веревки – в систему блоков и шкивов, придуманную Пэдуэем для скорейшего взведения рычага, впряглись лошади. «Сссс-бомм!» Тряпки погасли, и мешок ушел к врагу невидимый и безвредный. Ничего, через несколько секунд последует другой. «Сссс-бомм!» Гул набрал силу, стали слышны отдельные крики.

– Лиудерис! – позвал Пэдуэй. – Давай команду!

Во вражеском лагере заржали лошади – двуокись серы пришлась им не по нраву. Хорошо, можно надеяться, что византийская конница будет дезорганизована. Среди общего шума Пэдуэй различил лязг и бряцанье выступивших готов. В лагере что-то ярко загорелось, и языки пламени высветили подбирающихся к противнику готских солдат – рот и нос каждого закрывала мокрая тряпка, а большие круглые щиты для распознавания были выкрашены в белый цвет. Отблески оранжевых огоньков тлеющей серы играли на шлемах и обнаженных мечах. Уж что-что, а напугать такое воинство могло кого угодно.

Когда готы подошли к лагерю, шум усилился десятикратно: добавилась симфония кузнечного перезвона мечей. Потом атакующие и обороняющиеся смешались, и уследить за боем стало невозможно.

Один из механиков доложил, что мешки с серой кончились.

– Что нам теперь делать?

– Ждите дальнейших распоряжений, – ответил Пэдуэй.

– Но, капитан, мы хотим драться! Так ведь всю забаву прозеваем!

– Ni! Нельзя! Кроме вас, никто не умеет обращаться с катапультой. Я не могу рисковать ценными людьми.

– Ха! – раздался голос в темноте. – Не вступить в бой – что за трусость! Пошли, ребята. Ну его к черту, этого Загадочного Мартинуса!

И не успел Пэдуэй опомниться, как двадцать специально обученных механиков трусцой побежали к лагерю.

С досадой плюнув, Пэдуэй отправился на поиски Лиудериса. Командующий восседал на лошади перед большим отрядом копейщиков. Далекое зарево выхватывало из тьмы лица, шлемы и частокол вертикально поставленных копий. Это романтическое зрелище напоминало сцену из оперы Вагнера.

– Противник вылазку не предпринимал?

– Нет.

– Значит, еще предпримет. Велизарий такой… Кто поведет этот отряд? – поинтересовался Пэдуэй.

– Я сам поведу.

– О господи, я же объяснял, почему командующему не следует…

– Знаю, Мартинус, – твердо произнес Лиудерис, – у тебя много всяческих идей. Но ты молод, а я бывалый воин. Воинская честь требует, чтобы именно я повел своих людей. Гляди, кажется, в лагере что-то происходит!

Велизарий, несмотря на все трудности, умудрился собрать часть кирасиров и повел их вперед, рассеивая пехоту готов. Лиудерис выкрикнул команду. Готские рыцари, медленно набирая скорость, двинулись на противника. Две конные массы столкнулись, и все смешалось.

Затем понемногу шум стал утихать. Пэдуэй понятия не имел, что происходит. Сидя на лошади в четверти мили от центра событий, он чувствовал себя довольно глупо. Теоретически именно здесь должны находиться резервы, артиллерия и штаб. Но резервов не было, единственная катапульта торчала, всеми брошенная, где-то во тьме, а штабисты и пушкари сражались на передовой.

Проклиная военную доктрину шестого века, Пэдуэй тронул лошадь. Подъезжая к лагерю, он натолкнулся сперва на гота, мирно перевязывающего ногу куском оторванной от тоги материи, потом на истекающего кровью раненого, потом на труп. А немного погодя – на крупный отряд безоружных кирасиров.

– Что вы тут делаете? – растерянно спросил он.

– Мы взяты в плен, – ответил один из византийцев. – Вообще-то нас должны стеречь, но охрана разозлилась, что все пограбят без них, и ускакала к лагерю.

– А где Велизарий?

– Вот. – Пленный указал на невзрачного человечка, который сидел на земле, сжимая руками голову. – Какой-то гот ударил его по голове и оглушил. Только-только начал приходить в себя… Что с нами будет, господин?

– Ничего страшного, я полагаю… Вы, парни, ждите тут, пока я за вами кого-нибудь не пришлю.

Пэдуэй поехал дальше к лагерю. Все-таки странные это люди – солдаты. С Велизарием во главе грозные кирасиры могли бы одолеть втрое более многочисленного противника. Но командира стукнули по голове, и они вели себя тише воды, ниже травы.

Ближе к лагерю раненых и убитых попадалось все больше; рядом на траве паслись лошади. В самом лагере маленькими тесными кучками тут и там стояли византийские солдаты, для спасения от смрада прижимая к носам обрывки ткани. Между ними в поисках ценного движимого имущества сновали готы.

Пэдуэй спешился и, остановив группку грабителей, спросил, где Лиудерис. Те сказали, что не знают, и поспешили по своим делам. Потом Мартин увидел знакомого офицера по имени Гайна. Гайна сидел на корточках возле трупа и рыдал.

– Лиудерис погиб, – наконец выдавил он. – Его убили, когда мы сошлись с греческой конницей.

– А это кто? – Пэдуэй указал на труп.

– Мой младший брат.

– Мне очень жаль… Однако нужно браться за дело. В лагере больше сотни кирасиров, и никто их не охраняет. Если они придут в себя, то прорвутся…

– Нет… Нет, я останусь с братом. Ты ступай, Мартинус, ступай… – Гайна вновь ударился в слезы.

Пэдуэй бродил в темноте, пока не наткнулся на другого офицера, Гударета, который вроде бы немного соображал, что к чему. По крайней мере, он пытался сколотить отряд для охраны сдавшихся византийцев; увы, стоило ему повернуться к солдатам спиной, как те растворялись во всеобщей сутолоке.

Пэдуэй схватил его за руку.

– Брось, сейчас не это главное. Лиудерис погиб, я слышал, но Велизарий жив. Если он ускользнет…

Ценой неимоверных усилий им удалось привести в чувство несколько готов и заставить их сторожить генерала. Потом больше часа ушло на то, чтобы собрать солдат и пленных и установить некое подобие порядка.

Гударет, низенький бодрый толстячок, без умолку сыпал словами:

– Вот это была атака! Мы ударили им во фланг. Ничего подобного я не видел даже на Дунае, во время сражения с гепидами. Греческий генерал бился как лев, пока я не стукнул его по голове. Сломал меч, между прочим. Мой лучший удар, клянусь! Помню, лет пять назад я вот таким ударом срубил голову болгарскому гунну. О, я убил сотни врагов! Даже тысячи. Честно говоря, мне их жаль, этих поганцев, человек я не кровожадный, но тогда пусть не мешаются под ногами!.. Кстати, где ты был во время атаки?

– Предполагалось, что я командую артиллерией, однако мои люди убежали драться. А когда я подоспел, все уже кончилось.

– Ах, какая досада!.. У меня тоже был такой случай во время битвы с бургундцами. Чуть не опоздал! Разумеется, потом я убил по меньшей мере двадцать…

Колонна войск и пленных растянулась по Латинской дороге. Пэдуэй, ехавший в головной части, все никак не мог прийти в себя после того, как оказался командующим готской армией. Лучшие всегда погибают первыми, печально думал он, вспоминая честного, преданного Лиудериса и невольно сравнивая его с жадным и коварным старикашкой-королем, с которым ему придется иметь дело по возвращении в Рим.

Велизарий, плетущийся рядом с лошадью Пэдуэя, пребывал в еще более мрачном расположении духа. Византийский генерал, на удивление молодой – лет тридцати пяти, – с вьющейся каштановой бородкой и серыми глазами, был высок и строен; его славянское происхождение проявлялось в широких скулах.

– Превосходный Мартинус, – произнес он угрюмо, – я должен поблагодарить тебя за внимание и заботу о моей супруге. Ты сделал все, чтобы облегчить ей это печальное путешествие.

– Пустяки, достославный Велизарий. Быть может, как-нибудь позже и я окажусь у тебя в плену.

– После столь сокрушительного поражения? Вряд ли. Между прочим, позволь поинтересоваться: кто ты такой? Я слышал, тебя называют Загадочным Мартинусом. Судя по произношению, ты не гот и не итальянец…

Пэдуэй уже по привычке выдал расплывчатую версию о далекой стране Америке.

– Должно быть, искусные воины эти американцы. Я сразу понял, что имею дело не с обычным варваром. Такая согласованность действий, такой расчет! Фу, наверное, мне никогда не забыть мерзкую вонь серы!

Пэдуэй счел неуместным объяснять, что весь его военный опыт состоит из годичного курса подготовки офицеров резерва.

– Скажи, как ты отнесешься к идее перейти на нашу сторону? Нам очень нужен командующий, а я в качестве нового квестора Теодохада занят по горло.

Велизарий нахмурился.

– Нет. Я принес клятву Юстиниану.

– Безусловно. Но ты, возможно, слышал о моей способности заглядывать в недалекое будущее. Так знай: чем вернее ты будешь служить Юстиниану, тем неблагодарнее и бесчестнее будет он вести себя по отношению к тебе. Он…

– Я сказал – нет! – упрямо произнес Велизарий. – Можешь делать со мной что угодно. Мое слово нерушимо.

Дальнейшие уговоры ни к чему не привели. Велизарий был приятный малый, но чересчур правильный.

– Где твой секретарь, Прокопий Кесарийский?

– Где-то в южной Италии, едет сюда.

– Отлично! Нам пригодится хороший историк.

Глаза Велизария округлились от удивления.

– Откуда тебе известно, что он ведет записи происходящих событий? Я думал, Прокопий делится этим только со мной.

– О, мне многое известно. Поэтому меня и называют Загадочным Мартинусом.

Войско вступило в Рим через Латинские ворота, миновало Цирк Фламиния и Колизей и по Квириналу подошло к лагерю преторианцев. Пэдуэй приказал разместить там пленных и выставить охрану. Однако что дальше? Окруженный офицерами, ожидающими от него распоряжений, Мартин секунду тер мочку уха, а потом отвел Велизария в сторону и шепотом спросил:

– Достославный генерал, скажи: что мне, черт побери, делать?! Вообще-то я слабо разбираюсь в этих военных хитростях.

По широкому грустному лицу Велизария скользнула легкая усмешка.

– Позови своего казначея. Пусть проверит списочный состав и выплатит жалованье – лучше с излишком, за победу. Вели офицеру привести для раненых врачей; вряд ли это варварское воинство располагает собственной медицинской службой. Я слышал, убит начальник римского гарнизона. Назначь человека на его место и прикажи отправляться в казармы. Командирам других подразделений скажи, чтобы расквартировывали людей самостоятельно. Если будут останавливаться по частным домам, владельцы должны получить компенсацию по обычным расценкам. Расценки выяснишь позже. И обязательно произнеси речь.

– Речь?! – в ужасе воскликнул Пэдуэй. – С моим знанием готского…

– Ничего не поделаешь, так положено. Скажи, что все они отличные солдаты. Особо не растягивай – все равно тебя не будут слушать.

Глава 11

После долгих поисков Мартин нашел Теодохада в арианской библиотеке. Старика закрывала груда книг, а рядом на лавках оглушительно храпели четыре телохранителя. Библиотекарь испепелял лежащих взглядом, полным плавиковой кислоты и яда кобры, но протестовать не смел.

Теодохад рассеянно оторвался от рукописей.

– Ах да, припоминаю, издатель… Кажется, Мартинус?

– Совершенно верно, господин. Хочу еще добавить, что я твой новый квестор.

– Что? Что? Кто это тебе сказал?

– Ты. Ты сам меня назначил.

– И в самом деле!.. Когда я работаю с книгами, то обо всем забываю! Ну-ка, ну-ка… А! Ты и Лиудерис собрались воевать с византийцами, так?

– Hoc ille, господин. Все кончено.

– Уже? Полагаю, ты выторговал у Велизария приемлемые условия? Юстиниан должен гарантировать мне хорошее поместье и годовой доход…

– Не понадобилось, мой господин. Мы победили.

– Что?!

Пэдуэй коротко описал события последних трех дней.

– И ложись сегодня спать пораньше, мой господин. Утром мы отправляемся во Флоренцию.

– Во Флоренцию? Святые небеса, зачем?

– Надо встретиться с твоими генералами, Асинаром и Гриппой, возвращающимися из Далмации. Если перехватить их прежде, чем они доберутся до Равенны и переговорят с Виттигисом, надеюсь, нам удастся вернуть твой трон.

Теодохад вздохнул.

– Что ж, тогда едем. Но как ты узнал, что Асинар и Гриппа направляются домой?

– Это моя маленькая личная тайна, господин. Перед отрядом в две тысячи воинов я поставил задачу отбить у врага Неаполь. Город удерживает генерал Геродиан с жалкими тремя сотнями солдат, так что, полагаю, особых проблем не будет.

Теодохад прищурил свои водянистые глазки.

– Да, ты воистину человек действия, Мартинус. Когда гнусный узурпатор Виттигис попадет в мои руки… А-а-а! Клянусь, я объявлю конкурс на самую изощренную пытку, а если понадобится, пошлю за специалистом в Константинополь!

Пэдуэй, у которого были на Виттигиса свои виды, сменил тему разговора:

– У меня есть для тебя приятный сюрприз. Запасы денежного довольствия византийцев.

Глаза Теодохада вспыхнули.

– Они мои, разумеется, великолепнейший Мартинус, все верно.

– Мне пришлось выплатить из них жалованье солдатам и обеспечить насущные нужды армии, но остальное послужит приятным дополнением к королевской казне. Буду ждать тебя дома, господин.

Пэдуэй не упомянул, что около половины оставшегося он реквизировал и поместил у Томасуса. Все равно закон о праве собственности юридически еще не оформлен, а совесть его не мучила – вряд ли он распорядится деньгами хуже, чем Теодохад. «Я становлюсь настоящим мошенником», – не без гордости подумал Мартин, подъезжая к дому Корнелия Анция.

Красноречивый сенатор оказался в банях, и навстречу гостю вышла Доротея. Пэдуэй вынужден был признать, что ему приятно, красуясь на великолепном коне, рассказывать о своих успехах одной из самых обворожительных девушек Рима.

– Знаешь, Мартинус, – сказала она, – отец поначалу вел себя глупо, с брезгливостью относился к твоему занятию. Однако после всех твоих свершений это дело прошлое. Конечно, он не в восторге от правления готов, но уж лучше Теодохад, который, в конце концов, человек ученый, чем этот дикарь Виттигис.

– Приятно слышать. Я ценю доброе расположение твоего отца.

– Сейчас повсюду только о тебе и говорят. Тебя называют «Загадочный Мартинус».

– Знаю. Смешно, правда?

– Да. Ты никогда не казался мне особенно загадочным.

– Превосходно. Значит, ты не боишься меня?

– Ни капли. Если ты заключил сделку с Сатаной, как намекают некоторые, то, я уверена, на невыгодных для него условиях.

Они рассмеялись. Потом Доротея добавила:

– Пора обедать. Может, останешься? Отца нет, но он вот-вот вернется.

– Извини, сейчас никак не могу. Завтра мы выступаем в поход.

Отъезжая от дома Анция, Пэдуэй думал: «Если мое мнение о целесообразности брака когда-нибудь переменится, я знаю, где искать невесту. Она привлекательна, умна, по здешним меркам, прекрасно образована…»

Пэдуэй предпринял еще одну попытку переубедить Велизария, однако результатов это не принесло. Зато он нанял пятьсот кирасиров в качестве личной охраны. На несколько недель денег хватит, а там видно будет.

Поход во Флоренцию никак нельзя было назвать приятным. Всю дорогу лил дождь, временами переходящий в мокрый снег. Из-за спешки Пэдуэй взял с собой только конницу. В Городе Цветов он отправил офицеров покупать теплую одежду для солдат, а сам пошел проверять, как идет его дело. На первый взгляд, все было в порядке, но Фритарик заявил:

– Я им не доверяю, хозяин. Уверен, что управляющий и Георгий Манандрос воруют, хотя доказать ничего не могу. Мне не понять этих чертовых записей. Дай им волю, и они украдут все. Что нас тогда ждет – безымянные могилы?

– Посмотрим, – сказал Пэдуэй. Он вызвал казначея, Проклуса Проклуса, и велел принести бухгалтерские книги. Проклус чуть замешкался, но книги принес, и Пэдуэй углубился в цифры, а потом вдруг громко захохотал.

– В чем… в чем дело, господин? – спросил Проклус.

– В чем дело, несчастный глупец?! Неужели ты не понимаешь, что система двойного учета раскрывает все твои мошенничества? Смотри: тридцать солидов в прошлом месяце, девять солидов с мелочью в этом… С таким же успехом ты мог бы каждый раз оставлять расписку в краже!

– Что… что со мной будет?

– Вообще-то тебя надо высечь и посадить в тюрьму. И уж безусловно, к твоим услугам больше не прибегать. Однако мне жаль твою семью. А главное, некогда готовить нового бухгалтера. Так что я ограничусь тем, что буду вычитать треть твоей месячной зарплаты, пока не покрою весь долг.

– О, спасибо, спасибо, добрейший господин! Но чтобы было по справедливости – часть выплат должен взять на себя Георгий Манандрос. Он…

– Лжец! – завопил редактор.

– Сам ты лжец! Я могу доказать. Вот, десятого ноября, один солид. А одиннадцатого Георгий появляется в красивых башмаках и с браслетом. Я знаю, где он их купил!..

– Ну, Джордж? – грозно произнес Пэдуэй.

В конце концов Манандрос признался, хотя и продолжал настаивать, что просто брал взаймы до зарплаты. Пришлось обоих строго предупредить.

Когда Пэдуэй уезжал, к нему подошел Фритарик.

– Возьми меня с собой, блистательный Мартинус. Во Флоренции такая смертная тоска! Я уже накопил достаточно, чтобы выкупить мой любимый меч с каменьями, и если ты позволишь…

– Нет, старина, прости, мне здесь нужен хотя бы один человек, которому я могу доверять. Вот покончим с этой проклятой войной…

Фритарик тяжело вздохнул.

– Дело, конечно, твое, как скажешь. Однако кто позаботится о моем хозяине, когда вокруг лишь коварные греки, готы и итальянцы? Боюсь, лежать тебе в безымянной могиле…

Трясясь от холода, войска преодолели покрытые льдом Альпы и направились в Болонью, а оттуда, не давая себе ни дня передышки, в Падую. Дорога до города, все еще лежащего в руинах после вторжения гуннов Аттилы, утопала в грязи.

В Падуе выяснилось, что Асинар и Гриппа прошли здесь днем раньше. Теодохад не выдержал.

– Мартинус! – взвыл он. – Ты протащил мои стариковские кости по всей северной Италии и заморозил меня почти до смерти. Это невыносимо! Заслуживает твой король хоть капли уважения?

Пэдуэй с трудом подавил раздражение:

– Хочет мой господин вернуть себе трон или нет?

Бедняга Теодохад вынужден был сдаться. Мчась во весь опор, они настигли далмацианскую армию на полпути к Атрии. Огромная колонна пеших и конных воинов растянулась по дороге. Казалось совершенно невероятным, что пятьдесят тысяч суровых, грозного вида готов бросились наутек при первой вести о приближении византийского генерала Константина.

Асинар был высоким, а Гриппа – низкорослым, но в целом оба оказались обычными средних лет варварами. Они почтительно приветствовали короля, а Теодохад представил им нового квестора.

– По пути до нас дошел слух, – сказал Асинар, – что власть в Италии поделена. Так это или не так, досточтимый квестор?

Впервые Пэдуэй был рад, что телеграфная линия еще не дотянулась до северных провинций. Он презрительно рассмеялся.

– Несколько недель назад нашему славному генералу Виттигису моча ударила в голову – удрал в Равенну, чтобы его не могли убить греки, и объявил себя королем. С греками мы разобрались, а теперь идем выяснять отношения с Виттигисом. Ваши ребята нам пригодятся.

Слушая собственные, весьма обидные для Виттигиса слова, Пэдуэй невольно задумался о том, как сильно изменился его характер за в общем-то короткое время пребывания в этой атмосфере лжи и коварства.

Оба генерала восприняли сообщение со степенным безразличием, из чего Мартин сделал вывод, что они не блещут умом.

Войска подступили к Равенне в полдень, вынырнув из густого тумана. Пэдуэй и Теодохад скромно затесались в задние ряды, пока Асинар и Гриппа объявляли о своем прибытии. Армия уже почти целиком вступила в город, когда кто-то вдруг заметил маленького седобородого старичка. Тут же раздались крики, поднялась суматоха. Наконец к голове колонны подскакал гот в роскошном красном плаще.

– Что, черт побери, здесь происходит? – закричал он. – Вы захватили Теодохада или наоборот?

Асинар и Гриппа остановили коней и попытались осмыслить заданный вопрос.

– Э-э… ну…

Пэдуэй пришпорил лошадь и выехал вперед.

– Позволено ли мне осведомиться, кто ты, мой дорогой господин?

– Если хочешь знать, я – Унила, сын Вильярта, генерал повелителя нашего Виттигиса, короля готов и итальянцев. А ты кто такой?

Пэдуэй улыбнулся и медоточиво произнес:

– Приятно познакомиться, генерал Унила. Я – Мартин Падуанский, квестор повелителя нашего Теодохада, короля готов и итальянцев. Теперь…

– Глупец, что ты болтаешь, никакого короля Теодохада нет! Он смещен. У нас новый король! Или не слышал?

– О, я слышал многое. Но, великолепнейший Унила, воздержись от грубых замечаний, пока не узнаешь, что мы ввели в Равенну шестьдесят тысяч солдат, тогда как в вашем распоряжении всего двенадцать тысяч. Ты ведь не хотел бы лишних неприятностей?

– Молчи, дерзкий… э-э… шестьдесят тысяч?

– Может, семьдесят. Я не считал.

– Ну, это другое дело.

– Я рад, что наши точки зрения совпадают. Ведомо ли тебе, где находится генерал Виттигис?

– У него свадьба. Полагаю, сейчас он в церкви.

– Ты хочешь сказать, что он до сих пор еще не женился на Матасунте?

– Нет, у него была задержка с разводом.

Пэдуэй и не надеялся поспеть вовремя, чтобы помешать Виттигису войти в клан Амалов путем насильственного брака с дочерью покойной королевы Амаласунты. Такую возможность нельзя было упускать!

Унила указал на купол с двумя башенками по бокам. Пэдуэй крикнул своей охране и пустил лошадь в галоп. Пять сотен конных кирасиров помчались следом, расшвыривая встречных прохожих, с грохотом пронеслись по мосту над одним из равеннских каналов, вонь от которого полностью оправдывала их репутацию, и подскакали к дверям церкви, откуда приглушенно доносилась органная музыка. У дверей стояло несколько стражников. Едва они подняли копья, как кирасиры быстрым согласованным движением взяли бедняг в полукольцо, и в следующее мгновение стражники увидели сотню натянутых византийских луков.

– Если вы, парни, не бросите свои булавки и не поднимете вверх руки… Вот так гораздо лучше. – Пэдуэй слез с лошади и обратился к начальнику охраны, македонцу по имени Ахилл: – Выдели мне людей. Церковь окружить, никого не впускать и не выпускать.

Он вошел в храм с сотней кирасиров, топавших за ним по пятам. Музыка оборвалась. Посреди большой восьмиугольной площадки стояли полный багроволицый арианский епископ и еще три человека. Один – мощного сложения, в богатом убранстве, с короной на черных седеющих волосах – король Виттигис. Рядом с ним – высокая крепкая девушка, как говорится, кровь с молоком – принцесса Матасунта. А третим человеком был обычный воин, правда, более-менее умытый и почищенный, который стоял позади невесты и заворачивал ей руку за спину. На торжестве бракосочетания присутствовала готская знать со своими дамами.

Пэдуэй решительно прошагал по проходу; в наступившей мертвой тишине звук его шагов гулко отдавался под сводами храма. Публика застыла, лишь кто-то пораженно пробормотал:

– Греки! Греки в Равенне!

Заговорил епископ:

– Молодой человек! Что означает сие бесцеремонное вторжение?

– Сейчас поймешь, мой господин епископ. Только прежде скажи: с каких пор арианская вера позволяет выдавать девушку замуж против ее воли?

– Что? Как это «против воли»? Какое тебе дело до этого брака? Кто ты такой, что смеешь нарушить…

Пэдуэй рассмеялся самым гнусным смехом, на который был способен.

– Пожалуйста, мой господин, задавай вопросы по одному. Я – Мартин Пэдуэй, квестор короля Теодохада. Равенна в наших руках, и благоразумным людям советую вести себя соответственно. Что касается бракосочетания – вот уж не знал, что в порядке вещей ставить позади невесты солдата, который, добиваясь нужного ответа, будет выворачивать ей руку… Ты ведь не хочешь выходить замуж за этого человека, верно, госпожа?

Растерявшийся солдат ослабил хватку, Матасунта выдернула руку и ударила его кулаком в нос так, что несчастный едва не упал, а потом тут же набросилась на Виттигиса.

– Чудовище! – закричала она. – Я выцарапаю тебе глаза…

Епископ робко попытался вмешаться:

– Опомнись, дочь моя! Прошу! Перед лицом Господа…

Виттигис все это время не мигая смотрел на Пэдуэя, медленно усваивая новости. Атака Матасунты вывела его из ступора.

– Ты хочешь сказать мне, что презренный старый писака Теодохад взял город? Мой город?

– Увы, господин, такова ситуация. Боюсь, тебе надо оставить надежду породниться с Амалами и править готами. Тем не менее…

Лицо Виттигиса налилось кровью, и он, размахивая кулаками и брызгая слюной, яростно взревел:

– Свинья! Думаешь, я добром отдам тебе невесту и корону? Клянусь Иисусом, сперва ты будешь жариться в аду!

С этими словами он выхватил меч и тяжело побежал на Пэдуэя, путаясь в полах длинной, расшитой золотом мантии.

Пэдуэй успел парировать удар своим мечом, но в следующую секунду оказался стиснут могучими ручищами и прижат к бочкообразной груди. К тому же длинная борода гота угодила ему в рот. Жуя и выплевывая соленые волосы, Мартин прохрипел:

– Хватайте его… тьфу… хватайте его, парни!..

Легче было сказать, чем сделать. Виттигис бился как раненый лев, и лишь пять здоровенных кирасиров в конце концов сумели его скрутить. Готская знать повскакивала с мест, некоторые даже опустили руки на мечи, но, находясь в явном меньшинстве, никто не изьявил горячего желания умереть за своего короля.

– Свяжите его, пусть остывает, – надменно произнес Пэдуэй, отдышавшись. – Господин епископ, не обременит ли тебя просьба найти мне письменные принадлежности?

Епископ ошалело посмотрел на нового квестора и вызвал пономаря, который отвел Пэдуэя в комнату отдыха. Там Мартин сел и написал:

Теодохад всплеснул руками и умиленно посмотрел на Пэдуэя.

– Чудесно, чудесно, мой дорогой Мартинус! Королевский совет смирился с неизбежным. Одна беда – проклятый узурпатор переделал корону под свою огромную голову, и теперь она мне велика, надо переделывать снова. Наконец-то я могу посвятить время серьезным научным изысканиям. Так-так, что-то еще… Ах да! Как ты поступил с Виттигисом?

Пэдуэй улыбнулся:

– Он уже не в твоей власти, мой господин король.

– Ты хочешь сказать, что убил его? Ну, это плохо. Очень опрометчиво с твоей стороны, Мартинус. Я ведь говорил, что дал себе слово провести с ним долгую ночь в камере пыток…

– Нет, он жив.

– Что? Как? Так давай его немедленно сюда!

Пэдуэй покачал головой:

– Тебе никогда его не найти. Согласись, глупо терять лишнего короля. Если с тобой что-нибудь случится, может срочно понадобиться новый.

– Я не потерплю ослушания! Делай, как велит тебе государь, иначе…

Пэдуэй ухмыльнулся, продолжая качать головой.

– Нет, мой господин. Никто и пальцем не тронет Виттигиса. И ты мне лучше не угрожай. Охрана имеет приказ выпустить его, если со мной что-нибудь случится. А Виттигис любит тебя не больше, чем ты его. Остальное додумай сам.

– Дьявол! – злобно сплюнул король. – Зачем, о зачем я позволил тебе спасти мою жизнь? С тех пор у меня не было ни минуты покоя! – Теодохад захныкал. – Неужели старый человек не заслуживает хоть капельки снисхождения… Так о чем я говорил?

– Возможно, о новой книге, которая выйдет под нашими именами, – деликатно подсказал Пэдуэй. – Мы предлагаем великолепную теорию о взаимном притяжении масс, что объясняет движение небесных тел и все такое прочее. Она называется «Закон всемирного тяготения».

– Вот как? Гм-м, это любопытно, весьма любопытно. И моя слава философа воистину не будет знать границ, да?

Пэдуэй попросил Унилу разыскать и привести племянника Виттигиса, Урию.

Урия оказался таким же крупным и черноволосым, как его дядя.

– Ну, Загадочный Мартинус, теперь, коварно свергнув с престола моего дядю, что ты собираешься делать со мной? – с вызовом спросил он.

– Ничего, – ответил Пэдуэй. – Если ты меня не заставишь.

– Ты не будешь преследовать семью моего дяди?!

– Нет. Я не буду преследовать даже самого дядю. По секрету скажу, что я просто прячу его от Теодохада.

– Это правда? Тебе можно верить?

– Разумеется. Хочешь, он напишет письмо, свидетельствующее о добром к нему отношении?

– Письмо можно вынудить написать под пыткой.

– Только не Виттигиса. При всех недостатках твоего дяди он, безусловно, человек несгибаемый.

Урия заметно успокоился.

– Это верно. Ну, если так, у тебя, возможно, и сохранились остатки порядочности.

– Теперь к делу. Не согласился бы ты поработать на нас, то есть формально на Теодохада, а практически на меня?

Урия выпрямился и застыл.

– Ни за что! Я до конца дней своих буду верен дяде.

– Очень жаль. Мне нужен надежный человек – повести войска в Далмацию.

Урия упрямо покачал головой:

– Это вопрос чести. Я дал слово и от него не отступлюсь.

Пэдуэй вздохнул:

– Ты такой же, как Велизарий. Вот горе: те несколько способных людей, которым можно верить, связаны старыми обязательствами и не хотят со мной работать. А я должен прибегать к помощи мошенников и тупиц!

Тьма опускалась будто по инерции…

Глава 12

Понемногу жизнь в Равенне приходила в норму. Воинские части растекались из города, будто вода из тряпки, брошенной на кафельный пол. Крупный ручеек устремился на север – пятьдесят тысяч готов под командованием Асинара возвращались в Далмацию. Пэдуэй отчаянно молился, чтобы Асинар, иногда вроде бы проявлявший проблески разума, не испытал какого-нибудь очередного приступа страха и не примчался назад при первом появлении врага.

Сам Пэдуэй не смел надолго покинуть Италию, чтобы возглавить поход. Все, что он мог, это придать отряду часть своей личной охраны – учить готов тактике борьбы с конными лучниками. Правда, не исключено, что, едва скрывшись с глаз, Асинар тут же откажется от этих новомодных штучек. Или, возможно, кирасиры перейдут на сторону Константина. Или… Впрочем, какой смысл гадать?

Пэдуэй наконец выкроил время для визита к Матасунте. Он твердил себе, что это лишь дань вежливости и установление полезного контакта. Однако в глубине души сознавал, что не хочет уезжать из Равенны, не повидав еще разок обольстительную девицу.

Принцесса встретила его весьма любезно. Она говорила на безупречной латыни, красивым контральто, и ее сильный голос звенел энергией и жизнью:

– Благодарю тебя, блистательный Мартинус, за чудесное спасение от чудовища Виттигиса. Я навеки у тебя в долгу.

– Пустяки, госпожа, – скромно ответил Пэдуэй. – Мне просто посчастливилось вовремя приехать.

– О, не принижай своих достоинств! Я многое о тебе знаю. Лишь настоящий мужчина мог достигнуть подобных успехов. Особенно если учесть, что ты чужеземец, прибывший в Италию всего год назад.

– Другим, возможно, мои дела кажутся настоящим свершением, но, честно говоря, я действую будто помимо собственной воли, принуждаемый обстоятельствами.

– Фаталистический взгляд, Мартинус. Похоже, ты и впрямь язычник. Хотя я совершенно не против.

Пэдуэй рассмеялся:

– Естественно! Если побродить по холмам Италии, язычников, по-моему, можно встретить немало.

– Безусловно. Я бы, кстати, с удовольствием посетила какую-нибудь маленькую деревушку. С хорошим проводником, разумеется.

– Из меня, наверное, проводник отличный – где я только не побывал за последние несколько месяцев!

– Так ты возьмешь меня с собой? Берегись – я не забуду твоего обещания!

– Это меня как раз не страшит. Вот только когда? Видит бог, чуждые мне политика и война не оставляют буквально ни минуты.

– Чуждые? Интересно, что же в таком случае тебе близко?

– Я собиратель фактов, специалист по истории тех времен, у которых нет истории.

– Ты интересный человек, Мартинус. Теперь ясно, почему тебя называют Загадочным… Но если политика и война тебе не по душе, зачем ты ими столь активно занимаешься?

– Это трудно объяснить, госпожа. Специфика моей работы на родине позволяла мне изучать расцвет и упадок многих культур. Сейчас, оглядываясь вокруг, я вижу многие симптомы упадка.

– Вот как? Странно. Не спорю, мой народ и такие варвары, как франки, покорили почти всю Западную империю. Но они не угрожают цивилизации! Напротив, они – ее единственная защита от болгарских гуннов, славян и прочих дикарей. Я не припомню другого времени, когда западная культура была бы в большей безопасности.

– Каждый человек вправе иметь собственное мнение, – сказал Мартинус. – Я всего лишь суммирую доступные мне факты и делаю из них выводы. Например, что может означать падение численности населения Италии, несмотря на постоянную иммиграцию готов? Или резкое уменьшение объема торговли?

– Объема торговли? Никогда не думала, что по объему торговли можно оценивать состояние цивилизации… Однако ты не ответил на мой вопрос.

– Попробую. Я стараюсь не допустить, чтобы тьма застоя и варварства опустилась на Западную Европу. Должно быть, это звучит самонадеянно – какой человек способен в одиночку достигнуть подобных результатов? Но я делаю все, что могу. К примеру, мы страдаем от плохой связи – и я содействую строительству телеграфа. А так как это поддерживают римские патриции, склонные к прогреческим настроениям, я оказываюсь по горло замешан в политику. Одно тянет за собой другое, и теперь судьба Италии лежит практически на моих плечах.

Матасунта задумалась:

– Полагаю, плохая связь может привести к тому, что какой-нибудь генерал совершит переворот или завоеватель перейдет границу, а центральная власть узнает об этом лишь недели спустя.

– Верно. Ты достойная дочь своей матери. Если бы я смел относиться к тебе снисходительно, то, пожалуй, сказал бы, что у тебя мужской ум.

– Почему же снисходительно? Я была бы польщена. – Принцесса улыбнулась. – По крайней мере, если иметь в виду такого мужчину, как ты. Подавляющее большинство моего окружения… ха! Писклявые младенцы, олухи несмышленые; способны только кричать и драться. Когда я выйду замуж, мой супруг должен быть… скажем, человеком одновременно умным и деятельным.

Пэдуэй встретил взгляд Матасунты, и его сердце вдруг зачастило.

– Надеюсь, госпожа, ты такого найдешь.

– Возможно, и найду.

Она выпрямилась и устремила на Мартина холодные серые глаза, безучастная к бурлящим в нем чувствам. Мартин не мог не отметить, что горделивая осанка отнюдь не делала ее менее желанной. Скорее наоборот.

– Ты же спас меня от самого тупоголового, – продолжила Матасунта. – Какова, кстати, судьба этого негодяя? Только не делай вид, будто тебе ничего не известно. Все знают, что твоя охрана вывела его из церкви, а затем он словно испарился.

– Виттигис в полной безопасности – и с его точки зрения, и с твоей.

– Ты его спрятал? Зря. Врагов надо убивать.

– У меня есть причины сохранить ему жизнь.

– Вот как? Должна тебя честно предупредить: попади он в мои руки, у меня таких причин не будет.

– Не слишком ли ты сурова с бедолагой? По-своему, по-глупому, он пытался защитить королевство.

– Все равно. После этого унижения в церкви я его ненавижу. – Серые глаза были холодны как лед. – А я не привыкла останавливаться на полпути.

– Понятно, – сухо произнес Пэдуэй, вынырнув на миг из розового тумана.

Но тут Матасунта снова улыбнулась – желанная и ласковая женщина.

– Ты, конечно, останешься к обеду? Приглашенных мало, и все рано уйдут.

– Э… – Работы было непочатый край. И хоть когда-то надо же отоспаться. – Благодарю, госпожа. С удовольствием.

После третьего посещения Матасунты Пэдуэй сказал себе: «Вот настоящая женщина. Ослепительно красива, умна, с характером. Мужчине о такой только мечтать! Почему бы и нет?.. Я ей определенно нравлюсь, а с ее поддержкой для меня не будет ничего невозможного. Конечно, она не стесняется в средствах и, пожалуй, чересчур кровожадна – «миленькой» ее не назовешь. Но не ее в том вина, суровое время рождает суровых людей. Выйдет замуж – успокоится».

Другими словами, Пэдуэй был по уши влюблен – что часто случается с людьми осмотрительными и здравомыслящими.

Но как жениться на готской принцессе? Прокатить на автомобиле и для начала сцеловать всю губную помаду? Матасунта сирота – к родителям не подъедешь. В конце концов Пэдуэй решил затрагивать эту тему намеками и следить за ее реакцией.

– Матасунта, дорогая, – спросил он, – когда ты говорила о достойной паре… у тебя есть еще какие-нибудь требования к избраннику?

Она лучезарно улыбнулась ему, отчего пол под ногами Мартина слегка закачался.

– Кроме тех, что я перечислила, в общем-то нет. Разумеется, он не должен быть много старше.

– Ты не против, если он будет одного с тобой роста?

– Лишь бы не был карликом.

– А ты не против крупного носа?

Принцесса чувственно рассмеялась.

– Мартинус, ты такой смешной!.. Знаешь, какая между нами разница? Я всегда добиваюсь своего прямо – в любви, в ненависти, в чем угодно.

– А я?

– А ты ходишь вокруг да около и неделю мучаешься сомнениями: настолько ли тебе это надо, чтобы рисковать… Только пойми меня правильно, – поспешно добавила Матасунта, – мне все в тебе нравится.

– Приятно слышать. Так относительно… носа…

– Конечно, не против! Твой нос, по-моему, аристократичен и благороден. Не возражаю я и против маленьких рыжих бородок или вьющихся каштановых волос или любых других черт внешности удивительного молодого человека по имени Мартинус Падуанский. Тебя ведь это интересует?

Пэдуэй с облегчением вздохнул. Какая чудесная женщина – все понимает и идет ему навстречу!

– Честно говоря, да, принцесса.

– Не будь таким кошмарно почтительным, Мартинус. Сразу видно, что ты чужестранец – непременно употребляешь все правильные титулы и обращения.

Пэдуэй ухмыльнулся:

– Лучше подстраховаться… Ну, попробую без обиняков. Я… э-э, хотел спросить… раз ты не против… нельзя ли мне рассчитывать со временем на… э-э…

– Ты случайно не любовь имеешь в виду?

– Да! – выпалил Мартин.

– Может быть.

– Фу! – Мартин вытер вспотевший лоб.

– Только меня надо учить, – сказала Матасунта. – Я вела уединенную жизнь и плохо знаю мир.

– Я заглянул в свод законов, – торопливо произнес Пэдуэй. – Есть декрет, запрещающий браки между итальянцами и готами, однако про американцев там ничего не говорится. Так что…

Матасунта перебила его:

– Если ты сядешь поближе, дорогой Мартинус, мне будет лучше слышно.

Пэдуэй подошел и сел рядом с принцессой.

– Эдикты Теодориха…

– Я знаю закон, – промурлыкала Матасунта. – Наставления мне нужны иного рода.

Мартин наконец подавил свою тенденцию теоретизировать, когда дело касалось чувств.

– Первый урок, любовь моя, будет такой.

И поцеловал ее руку.

Веки принцессы были сомкнуты, рот приоткрыт, грудь судорожно вздымалась.

– Значит, американцы тоже практикуют искусство поцелуев?

Пэдуэй схватил ее в объятия и дал второй урок. Матасунта открыла глаза, моргнула и восхищенно покачала головой.

– Глупый вопрос, дорогой Мартинус, нам до американцев далеко!.. Какие мысли ты рождаешь в невинной девушке!

Она рассмеялась – заливисто и громко. Пэдуэй хрипловатым голосом подхватил ее смех.

– Ты сделала меня счастливым человеком, принцесса.

– Ты тоже сделал меня счастливой, мой принц. Я и мечтать не могла о таком мужчине! – Матасунта вновь упала в его объятия, потом выпрямилась, поправила прическу и деловито продолжила: – Но прежде нам надо решить немало важных вопросов. Например, Виттигис.

– Что – Виттигис? – Счастье Пэдуэя внезапно дало трещину.

– Его придется убить, разумеется.

– Убить?

– Не надо удивляться, дорогой. Я предупреждала, что не люблю останавливаться на полпути. И Теодохада, кстати, тоже.

– А его-то зачем?

Матасунта нахмурилась:

– Он убил мою мать, разве не так? К тому же ты когда-нибудь сам захочешь стать королем…

– Не захочу, – сказал Пэдуэй.

– Не захочешь стать королем?! Почему, Мартинус?

– Это не для меня, дорогая. Кроме того, я не принадлежу к Амалам.

– Ты будешь моим мужем и, следовательно, членом семьи.

– Все же я…

– Достаточно, милый! Ты просто думаешь, что не хочешь. Со временем у тебя появятся другие желания. Ну и, уж раз мы об этом заговорили, грех не вспомнить твою бывшую служанку, как там ее… Джулия?

– А что Дж… Откуда ты о ней знаешь?

– Неважно. Мы, женщины, все рано или поздно узнаем.

Маленький холодный комочек в желудке Пэдуэя вырос в ледяной ком.

– Но… Но…

– Как, Мартинус, ты не пойдешь ради своей нареченной даже на самую пустячную уступку? Не подумай, что я ревную к какой-то грязной девке. Однако если после нашей свадьбы она останется жить, это оскорбит мое достоинство. Я не настаиваю на болезненной смерти. Любой быстродействующий яд…

Лицо Пэдуэя стало совершенно безучастным – как у квартирного маклера при упоминании о тараканах. Его лоб взмок, в голове калейдоскопически кружились мысли. Теперь он понимал, что не любит Матасунту ни капли. Пусть эта свирепая белокурая Валькирия достанется какому-нибудь огромному громкоголосому готу! А ему больше по нраву девушки кроткие… И ни один страховой агент не застрахует жизнь Амала, учитывая кровавое прошлое семейства.

– Ну? – требовательно произнесла принцесса.

– Извини, задумался, – виновато ответил Пэдуэй, не зная, как выпутаться из этой ситуации. – Понимаешь, я вспомнил: у меня в Америке осталась жена.

– Хорош пустячок, – ледяным тоном произнесла Матасунта.

– Я очень давно ее не видел.

– Что ж, существует развод.

– Моя религия его запрещает. Мы, конгрегационалисты, верим, что в аду самое жаркое местечко отведено разведенным.

– Мартинус! – Глаза Матасунты гневно сверкнули. – По-моему, ты трусишь. Более того, по-моему, ты хочешь дать задний ход. Ни один мужчина, так гнусно обошедшийся со мной, не проживет и…

– Нет-нет, вовсе нет! – вскричал Пэдуэй. – Ты одна царишь в моем сердце. Меня не остановит и море крови!

– Гм-м-м, красиво изъясняешься, Мартинус Падуанский. Ты всех девушек обольщаешь такими речами?

– Клянусь, я от тебя без ума!

– Ты в самом деле меня любишь? – смягчилась принцесса.

– Еще как! В жизни не видел подобной девушки! – Последнее было совершенно искренним. – Но факты – суровая вещь.

Матасунта потерла лоб, явно раздираемая противоречивыми эмоциями.

– Если вы давно не виделись, откуда ты знаешь, что она жива?

– Точно не знаю. Но я не уверен и в обратном. А ведь ваши законы очень строги к двоеженству. Эдикты Аталарика, параграф шестой. Я смотрел.

– Все-то ты смотришь… – с легким раздражением произнесла Матасунта. – А известно кому-нибудь в Италии об этой твоей американской сучке?

– Н-нет…

– Так не глупишь ли ты, Мартинус? Кому какое дело, если у тебя на другом конце света есть жена?

– Религия.

– О, к дьяволу священников! Когда мы придем к власти, с арианами я справлюсь. А у тебя, я слышала, добрые отношения с епископом Болоньи, то есть практически с самим папой.

– Я имею в виду не церковь. Я имею в виду личные убеждения.

– Такой практичный человек, как ты? Чушь! Просто нашел предлог, чтобы…

Предвидя очередную вспышку, Пэдуэй торопливо вставил:

– Послушай, Матасунта, давай не будем затевать религиозных споров. Оставь мою веру в покое, а я не трону твою. О, кажется, нашлось решение!

– Какое?

– Я отправлю в Америку гонца и выясню, жива моя жена или нет.

– А много это времени займет?

– Недели. Возможно, месяцы. Если ты меня на самом деле любишь, то рано или поздно мы дождемся.

– Хорошо, – без особой радости согласилась принцесса и тут же бросила на Пэдуэя пронзительный взгляд. – Предположим, твой гонец обнаружит, что она жива?

– Зачем ломать себе голову? Видно будет.

– Нет, договоримся сейчас!

– Любимая, ты не доверяешь своему будущему мужу? В таком случае…

– Не увиливай, Мартинус. Ты скользок, как византийский законник.

– Ну, тогда, полагаю, я рискну своей бессмертной…

– О, Мартинус! – ликующе вскричала Матасунта. – Прости меня за глупость! Конечно же, ты велишь гонцу отравить ее, если она все-таки жива! Это даже лучше, чем развод, если подумать о моем добром имени. Теперь все наши тревоги позади.

Она обняла его с настораживающей силой.

– Вероятно, – без особой уверенности произнес Пэдуэй. – Продолжим занятия, дорогая. – И снова поцеловал ее, стараясь установить рекорд.

Матасунта счастливо вздохнула:

– Ты только больше никого не целуй, любовь моя.

– Не смею и думать об этом, принцесса.

– Вот-вот, – грозно сказала она и очаровательно улыбнулась: – Прости меня, дорогой, за некоторое волнение. Я по сути своей наивная девушка, слабохарактерная и неискушенная.

«По крайней мере, – отметил про себя Пэдуэй, – я тут не единственный обманщик».

– К сожалению, мне пора идти. Сейчас же первым делом отправлю гонца. А завтра я уезжаю в Рим.

– О, Мартинус, к чему такая спешка? Тебе лишь кажется, что пора идти…

– Увы. Государственные дела, сама понимаешь. Я буду думать о тебе всю дорогу, – он снова поцеловал ее. – Будь мужественной, моя любимая. Ну, улыбнись!

Матасунта грустно улыбнулась и заключила его в стальные объятия.

Вернувшись домой, Пэдуэй вытащил из постели ординарца-кирасира, армянина по имени Тиридат.

– Надень свой правый сапог, – велел он.

Ординарец протер глаза.

– Мой правый сапог? Я правильно тебя понял, благородный господин?

– Правильно, правильно. Давай быстрей! – Когда желтый кожаный сапог оказался на ноге, Пэдуэй повернулся к кирасиру спиной, наклонился вперед и сказал через плечо: – А теперь дай мне хорошего пинка, добрейший Тиридат.

Ординарец разинул рот.

– Дать пинка моему командиру?

– Ты что, плохо слышишь? Ну, смелей!

Тиридат вздохнул в замешательстве, потом, решившись, от души врезал. Пэдуэй поднялся, кряхтя, потер ушибленное место и с благодарностью сказал:

– Спасибо, Тиридат. Можешь идти спать.

Он чувствовал себя намного лучше.

Пэдуэю не удалось уехать из Рима ни назавтра, ни даже через два дня. Должность королевского квестора оказалась отнюдь не синекурой, когда можно свободно помыкать людьми, а самому делать что захочется. Нужно было действительно работать.

Знатный гот Ваккис, сын Торасмунда, член королевского совета, принес проект предлагаемой поправки к закону о краже лошадей.

– Виттигис согласился с новой формулировкой, – объяснил он, – но не успел утвердить ее. Так что теперь, великолепнейший Мартинус, тебе придется обсудить вопрос с Теодохадом, изложить поправку правовым языком и попытаться удержать внимание короля достаточно долго, чтобы получить его подпись. – Ваккис ухмыльнулся. – И пусть помогут тебе святые, если он окажется в дурном настроении!

Пэдуэй вначале растерялся. Затем вспомнил о Кассиодоре, и старый грамотей оказал неоценимую помощь. Из подготовленного им текста надо было лишь вычеркнуть наиболее цветистые фразы.

Мартин пригласил на обед Урию, племянника Виттигиса. Тот пришел и вел себя, в общем-то, доброжелательно, хотя и дулся еще из-за ареста дяди. Пэдуэю этот внушительный гот был симпатичен. Он думал: «Сколько можно обманывать Матасунту? Пока она считает меня своим женихом, я не смею даже взглянуть в сторону другой женщины. А Урия недурен собой и явно неглуп. Если бы удалось их свести…»

Он поинтересовался, не женат ли Урия. Гот удивленно вскинул брови.

– Нет. А что?

– Так, пустое любопытство. Чем ты теперь собираешься заняться?

– Не знаю. Удалюсь в свое поместье, наверное, предамся воспоминаниям… Это будет скучная жизнь.

– Ты не знаком с принцессой Матасунтой? – как бы случайно обронил Пэдуэй.

– Мы не представлены. Я приехал в Равенну специально на свадьбу, всего за день до церемонии. Разумеется, я видел принцессу в церкви, когда ворвался ты. Красивая девушка, правда?

– О, да. И вообще, особа весьма примечательная. Если хочешь, я постараюсь организовать вам встречу.

Как только Урия ушел, Пэдуэй помчался к Матасунте, напустив на себя самый беспечный вид.

– Как видишь, дорогая, уехать не удалось. Дела…

Матасунта обвила его шею руками, так что он не мог вздохнуть, и прервала заготовленную речь самым эффективным способом. Мартин не смел противиться, да это и не стоило ему большого труда. Беда была лишь в том, что он не мог мыслить логически в то время, как ему требовалось все его искусство. А страстная принцесса, казалось, готова была целоваться бесконечно.

Наконец она спросила:

– Ну, что ты хотел сказать, возлюбленный мой?

Пэдуэй закончил объяснение.

– Я и решил забежать к тебе. – Он рассмеялся. – Все же хорошо, что мне надо ехать в Рим. Какая может быть работа, когда рядом ты?.. Между прочим, тебе знаком Урия, племянник Виттигиса?

– Нет. И не уверена, что хочу знакомиться. Когда мы покончим с Виттигисом, само собой придется ликвидировать и его племянников. А у меня глупое предубеждение против убийства людей, которых я знаю лично.

– Дорогая, не принимай опрометчивых решений. Урия – великолепный парень, тебе он обязательно понравится. По-моему, это единственный гот, которого бог не обделил ни силой, ни умом.

– И все же…

– Кроме того, он мне нужен, а сотрудничать не хочет. Я и подумал, что, может быть, ты согласилась бы завлечь его, склонить женскими чарами на мою сторону.

– Ну, если ты считаешь, что я могу помочь тебе, то, пожалуй…

Так принцесса в тот же вечер пригласила их на ужин. Сперва Матасунта отнеслась к молодому готу неприязненно. Но было выпито немало вина, и потихоньку она сменила гнев на милость. Урия оказался компанейским парнем, и вскоре они уже оглушительно смеялись и над тем, как он изображал пьяного гунна, и над скабрезными американскими анекдотами, которые торопливо переводил Пэдуэй. Если бы не невесть откуда взявшаяся досада на успех своего замысла, Мартин готов был признать, что давно не проводил время так приятно.

Глава 13

Вернувшись в Рим, Пэдуэй навестил захваченных в плен византийских генералов. Они были размещены со всеми удобствами и не сетовали на обращение; один лишь Велизарий выглядел угрюмым и подавленным. Вынужденная бездеятельность плохо отражалась на бывшем главнокомандующем.

– У нас перемены, – сообщил ему Пэдуэй. – Скоро государство будет сильным и богатым. Может, все-таки перейдешь на нашу сторону?

– Нет, господин квестор. Клятва есть клятва.

– Тебе никогда в жизни не случалось нарушать обещаний?

– Никогда.

– И если бы вдруг ты принес клятву мне, то был бы так же ей верен?

– Разумеется.

– Предположим, я объявлю амнистию и разрешу тебе вернуться в Константинополь – при условии, что впредь ты не поднимешь оружия против королевства готов и итальянцев. Ну, как?

– Ты умный и находчивый человек, Мартинус. Благодарю тебя за предложение, однако оно несовместимо с моей клятвой Юстиниану. Поэтому я вынужден отказаться.

Пэдуэй повторил предложение другим генералам. Константин, Перианус и Бессас сразу согласились. Мартин рассуждал так: командиры это средненькие, Юстиниан может найти таких, сколько понадобится; нет смысла их здесь кормить. Клятву свою они, безусловно, нарушат, но вреда от этого не будет. А вот Велизарий – настоящий военный гений; нельзя допустить, чтобы он сражался против королевства. Следовательно, он должен либо сменить хозяина, либо дать слово, которым лишь он один и дорожит, либо придется держать его в плену.

С другой стороны, коварный Юстиниан весьма ревниво относится к успехам и личным достоинствам Велизария. Если он узнает, что генерал остался в Риме, вместо того чтобы дать клятву и затем, естественно, ее нарушить, то может в раздражении пойти на какой-нибудь опрометчивый шаг.

Так родилось послание:

Увидев посетителя, Томасус кряхтя поднялся и заковылял навстречу, вытянув вперед руки и сверкая здоровым глазом.

– Мартинус! Наконец-то!.. Приятно чувствовать себя такой важной персоной?

– Утомительно, – сказал Пэдуэй, радостной улыбкой сопровождая приветствие. – Какие новости?

– Новости? Новости? Вы только посмотрите! Этот человек несколько месяцев делает погоду в Италии и еще спрашивает меня, какие новости!

– Я имею в виду нашу птичку в клетке.

– Чего? А, так ты про… – Томасус подозрительно оглянулся и понизил голос: – Экс-короля Виттигиса? Судя по последним сообщениям, все в порядке, хотя от него самого слова доброго не дождешься. Послушай, Мартинус, с твоей стороны это подло – подбросить мне такую работенку! Не сомневаюсь, что Господь Бог со мной согласен. Твои солдаты вытащили меня из постели, а потом еще несколько дней я вынужден был терпеть их и пленника в собственном доме!

– Прости, Томасус. Ты единственный человек в Риме, которому я могу доверять.

– Вообще-то верно… Хотя, надо заметить, Виттигис страшный брюзга. Все ему не так.

– А что телеграфная компания? Дела идут?

– Тут тоже осложнения. Неаполитанская линия работает нормально. Однако линии на Равенну и Флоренцию вступят в строй не раньше, чем через месяц, а до тех пор прибыли нам не видать. К тому же меньшинство акционеров наконец осознали себя меньшинством. Какой тут вой поднялся! Теперь сенаторы жаждут нашей крови. Гонорий сперва был с ними, грозил упрятать в тюрьму Вардана, Эбенезера и меня, если мы не продадим ему – практически даром – контрольного пакета. К счастью, выяснилось, что в деньгах он нуждается гораздо больше, чем в акциях, и дело было улажено. Так что остальным патрициям остается лишь плевать нам вслед при встречах на улице.

– Как только появится время, начну издавать вторую газету, – сменил тему Пэдуэй. – Их будет две: одна в Риме, другая – во Флоренции.

– А зачем во Флоренции?

– Там будет наша новая столица.

– Что?!

– Да-да. Флоренция расположена удобнее, чем Рим, в смысле дорог и тому подобного, а климат в ней лучше, чем в Равенне. Вообще-то я не знаю места, где климат был бы хуже, чем в Равенне, включая все круги ада. Сперва мне удалось убедить Кассиодора, и мы вместе уговорили Теодохада перевести туда административные органы. А если нашему королю угодно держать суд в городе болот, лягушек и тумана, это его дело. Лично я буду только рад, что он слезет с моей шеи.

– Слезет с твоей шеи? Ах-ха-ха, Мартинус, какой ты все-таки весельчак! Хотел бы я так красиво выражаться!.. Но, надо сказать, у меня от твоей деятельности просто дух захватывает. Какие еще революционные преобразования ты затеваешь?

– Хочу организовать школу. Наши учителя знают лишь грамматику и риторику, а надо преподавать действительно важные вещи. Например, медицину, математику, другие науки… Боюсь только, что учебники придется писать мне самому.

– Один вопрос, Мартинус: когда ты ухитряешься спать?

Пэдуэй горько усмехнулся:

– А я практически и не сплю. Вот выберусь из этой военно-политической возни – наверстаю. Честно говоря, мне все это не по душе. Чертовски надоело! Однако чего не сделаешь ради достижения цели. Знаешь, лет через сто мои игры в политику и ратные подвиги не будут иметь ровно никакого значения, зато, надеюсь, останется главное – телеграф, печатный станок…

Уже на пороге Пэдуэй вспомнил:

– Джулия из Апулии до сих пор работает у Эбенезера?

– По-моему, да. А что? Ты хочешь ее вернуть?

– Боже упаси! Ей надо исчезнуть из Рима.

– Почему?

– Ради ее собственной безопасности. Пока я не могу тебе всего рассказать.

– Мне казалось, что ты Джулию не любишь.

– Это не значит, что я хочу ее смерти. Кроме того, если мы не уберем ее из города, моей шкуре тоже грозит опасность.

– О Господи, как Ты позволил ему связаться с политикой?.. Не знаю, Мартинус; она свободный человек…

– Может, устроить ее к твоему кузену Антиоху, в Неаполь?

– Ну, я…

– Пусть сменит имя. И сделай все это тихо, старина. Если информация просочится, нам несдобровать. Заварится такая каша…

– Каша? Ха-ха-ха, очень смешно. Хорошо, я постараюсь. Теперь о твоем шестимесячном кредите…

Ну все, с горечью подумал Пэдуэй, началось. Как правило, общаться с банкиром было легко и даже приятно. Но Томасус органически не мог вести самых простых финансовых операций, не поторговавшись с пеной у рта долгие часы. Возможно, он получал от этого удовольствие. Мартин – нет.

Трясясь верхом на лошади по дороге во Флоренцию, Пэдуэй с грустью вспоминал Доротею. На этот раз, приехав в Рим, он с ней не встретился – не посмел. Еще одна причина поскорее выдать замуж Матасунту. Доротея была бы для него куда более подходящей парой. О нет, о любви пока речь не идет, хладнокровно рассуждал Мартин, однако если видеться чаще…

Впрочем, сейчас не до того. Хорошо бы выкроить время и отоспаться, посидеть в библиотеке, отдохнуть, в конце концов! Пэдуэй любил отдых ничуть не меньше, чем кто-либо другой, хотя этот самый другой счел бы его представления об отдыхе весьма странными.

Во Флоренции Пэдуэй снял за государственный счет помещение и отправился проверять, как идет его дело. На этот раз ревизия ничего не выявила. Либо кражи прекратились, либо бухгалтеры набрались опыта.

Фритарик опять взмолился взять его с собой и продемонстрировал выкупленный наконец легендарный меч, украшенный каменьями. Меч Пэдуэя разочаровал, хотя Мартин постарался не подать виду. Камни были отполированы, а не огранены; огранку еще не изобрели. Но любимое оружие словно прибавило Фритарику росту, и Пэдуэй против собственной воли сдался, назначив управляющим расторопного и честного Нерву.

В горах два дня бушевала снежная буря, и в Равенну они прибыли, все еще дрожа от холода. Город этот с его промозглой погодой действовал Мартину на нервы, а проблема Матасунты не на шутку пугала. Он нанес принцессе визит и неискренне клялся в любви, все время мечтая убраться отсюда восвояси. Однако не позволяли дела.

Урия объявил, что он согласен на предложение Пэдуэя и готов идти на службу.

– Меня уговорила Матасунта, – признался он. – Чудесная женщина, правда?

– Безусловно, – ответил Пэдуэй.

В поведении прямого, открытого Урии чувствовались уклончивость и смущение, когда он говорил о принцессе, и Мартин про себя удовлетворенно улыбнулся.

– Я хочу, чтобы ты возглавил военную школу по византийскому образцу.

– Как! Я-то надеялся, что ты поручишь мне командование где-нибудь на границе.

Ага, отметил Пэдуэй, не у одного тебя Равенна вызывает тягостное чувство.

– Э нет, мой дорогой. Кто-то должен заниматься и неприятной работой, а это дело государственной важности. Я тут не гожусь – готы не допустят, чтобы военному искусству их учил посторонний. С другой стороны, нужен человек образованный и умный.

– Согласен, академия нам необходима. Однако, великолепнейший Мартинус, ты пробовал когда-нибудь учить готского офицера?

– Знаю-знаю. Большинство из них не умеет ни читать, ни писать и презирает тех, кто умеет. Именно поэтому я выбрал тебя. Ты пользуешься уважением, и если в их упрямые головы вообще можно что-нибудь вбить, у тебя есть все шансы на успех. – Мартин с сочувствием улыбнулся. – Иначе зачем бы я так хотел воспользоваться твоей помощью?

– Ну спасибо. Я вижу, ты умеешь заставить людей делать то, что тебе надо.

Пэдуэй поделился с Урией своими идеями. Что, по его мнению, главная слабость готов – отсутствие координации между конными копейщиками и пешими лучниками; что для усиления мощи важно иметь как пеших копейщиков, так и конных лучников; что необходимо совершенствовать вооружение. И описал устройство арбалета.

– На подготовку хорошего лучника уходит пять лет, – продолжал он, – в то время как с арбалетом любой новобранец научится обращаться за несколько недель. А если раздобыть умелых кузнецов, я покажу тебе кольчугу, которая весит вдвое меньше ваших, надежнее защищает и не сковывает движения. – Мартин улыбнулся: – Не исключено, что кое-кто не примет эти новшества и станет ворчать. Так что ты лучше действуй постепенно. И помни – идеи твои, тебе честь и хвала.

– Ага, понимаю, – ухмыльнулся Урия. – Если кого-нибудь за них повесят, то не тебя, а меня. Как с трактатом по астрономии, вышедшим под именем Теодохада. Все церковники отсюда до Персии исходят бешенством, а ты в стороне!.. Хорошо, мой таинственный друг, я согласен.

Даже Пэдуэй был изумлен, когда через несколько дней Урия появился с огромным арбалетом. Хотя устройство его было достаточно простым и Мартин лично набросал схему, по собственному печальному опыту он знал: чтобы заставить мастерового шестого века сделать незнакомую вещь, надо стоять у него над душой, пока он раз десять ошибется, а потом взять и сделать самому.

Все утро они практиковались в стрельбе по мишеням в большой сосновой роще к востоку от города. Неожиданно метким стрелком оказался Фритарик, хотя и пыжился, всячески стараясь подчеркнуть, что презирает метательное оружие, как недостойное благородного вандала.

– Однако, – снисходительно признал он, – на редкость удобная штука.

– Да, – сказал Пэдуэй. – В моем народе бытует легенда об арбалетчике, который оскорбил правительственного чиновника и в наказание за это должен был попасть в яблоко на голове своего сына. Представьте, все кончилось благополучно: мальчик остался невредим.

Вернувшись домой, Пэдуэй узнал, что с ним требует встречи посол франков. Посол, некий граф Хлодвиг, был высок, наголо выбрит, как все франки, имел пышные усы и выдающийся квадратный подбородок. В роскошной алой тунике, звеня золотыми браслетами и цепями, он смотрелся очень эффектно. На взгляд Мартина, впечатление портили только кривоватые голые ноги, торчащие из коротких штанов. Кроме того, Хлодвиг явно страдал от похмелья.

– Матерь Божья, как хочется пить! – воскликнул посол. – Не утолить ли нам жажду, дружище квестор, перед тем как мы перейдем к делу? – Пэдуэй велел принести вина, и Хлодвиг в несколько глотков осушил чашу. – Фу, так-то лучше. Теперь, дружище квестор, я должен сообщить, что, по-моему, ко мне здесь относятся не лучшим образом. Король принял меня лишь мимоходом: сказал, что делами занимаешься ты, и исчез. Разве так должно принимать посланника короля Теудеберта, короля Хильдеберта и короля Хлокотара? Не одного короля, заметь, трех!

– Целых три короля! – любезно улыбаясь, произнес Пэдуэй. – Да, это производит впечатление. Я потрясен. Но ты не обижайся, господин граф. Наш король – старый человек, ему тяжело нести бремя государственных забот.

– Грррм… Ладно, забудем. Однако истинную причину моего визита забыть не столь легко. Суть вот в чем: что стало с теми ста пятьюдесятью тысячами солидов, которые Виттигис обещал моим повелителям – королю Теудеберту, королю Хильдеберту и королю Хлокотару – за то, чтобы они не нападали на него, пока он выясняет отношения с греками? Более того, он уступил моим повелителям – королю Теудеберту, королю Хильдеберту и королю Хлокотару – Прованс. И все же генерал Сисигий не вывел войска; когда наши армии вошли на исконно франкскую территорию, они были оттеснены. Тебе следует знать, что франки – самый смелый и самый гордый народ на свете – не потерпят подобного отношения. Ну, какие меры будут приняты по поводу всего этого?

– А тебе следовало бы знать, – ответил Пэдуэй, – мой господин Хлодвиг, что законное правительство не несет ответственности за обещания самозваного узурпатора. Мы не намерены разбрасываться владениями. Так что передай своим повелителям – королю Теудеберту, королю Хильдеберту и королю Хлокотару, – что ни денег, ни территорий им не видать.

– Ты говоришь это серьезно? – Хлодвиг казался искренне удивленным. – А ведомо ли тебе, молодой человек, что армии франков могут в любой момент, когда им заблагорассудится, пройти всю Италию вдоль и поперек и сровнять ее с землей? Мои повелители – король Теудеберт, король Хильдеберт и король Хлокотар – проявляют великое терпение и гуманизм, предлагая тебе мирное решение. Подумай, прежде чем накликать беду!

– Я подумал, мой господин, – произнес Пэдуэй. – И со всем уважением советую тебе и твоим повелителям сделать то же самое. В особенности – поразмыслить о маленькой военной новинке, которую мы принимаем на вооружение. Не соизволишь ли взглянуть? Учебный плац в двух шагах.

Все приготовления Пэдуэй сделал заранее. Когда они пришли на учебный плац (Хлодвиг – слегка покачиваясь), там уже были Урия, Фритарик, арбалет и большой запас стрел. Пэдуэй хотел, чтобы Фритарик произвел несколько выстрелов по мишени. Однако у Фритарика и Урии были иные планы. Последний отошел на пятьдесят футов, повернулся и положил на голову яблоко. Фритарик взвел арбалет, вставил стрелу и поднял оружие к плечу.

Пэдуэй от ужаса застыл. Заорать на этих двух болванов он не смел, боясь потерять лицо перед франкским посланником. Но если Урия погибнет…

Пропела тетива, раздалось короткое «чмок». Урия, широко улыбаясь, вытряхнул из волос остатки яблока и пошел обратно.

– Что, понравилась демонстрация, мой господин? – спросил Пэдуэй.

– Недурно, – сказал Хлодвиг. – Ну-ка, посмотрим на эту штуку вблизи… Гм-м. Конечно, бравые франки не верят, что сражение можно выиграть какими-то глупыми стрелами. Однако для охоты… Как она действует? Ага, тетива крепится…

Пока Фритарик демонстрировал арбалет, Пэдуэй отвел Урию в сторону и, понизив голос, выложил все, что он думает об этой идиотской выходке. Урия пытался напустить на себя серьезный вид, но не мог сдержать довольной мальчишеской ухмылки. Вдруг снова пропела тетива, и между ними, совсем рядом с лицом Мартина, со свистом что-то пролетело. Урия и Пэдуэй подпрыгнули от неожиданности и резко обернулись. Хлодвиг растерянно смотрел на все еще поднятый арбалет.

– Я не знал, что он так легко стреляет…

– Ты что хотел сделать, пьяный дурак? – сорвался Фритарик. – Убить кого-нибудь?!

– Как? Ты назвал меня дураком? Ну!.. – Франк выхватил меч из ножен.

Фритарик отпрыгнул назад и потянулся к рукояти своего собственного меча. Подскочили Урия и Пэдуэй, разводя противников в стороны.

– Уймись, граф! – вскричал Пэдуэй. – Не стоит заводиться из-за пустяков. Я лично приношу извинения.

Но посол разъярился еще больше:

– Я проучу этого плебея! Задета моя честь!

На шум прибежали несколько готских солдат. Хлодвиг увидел их и нехотя вложил меч в ножны.

– Хорошенькое отношение к представителю короля Теудеберта, короля Хильдеберта и короля Хлокотара! – прорычал он. – Ничего, они еще об этом узнают!

Мартин попытался успокоить его, однако Хлодвиг в бешенстве удалился и вскоре покинул Равенну. Пэдуэй отправил гонца к Сисигию – предупредить о возможном нападении, но совесть все равно его мучила. Ему хотелось как-то задобрить франков, чтобы любой ценой избежать войны. С другой стороны, он понимал, что это жестокое и коварное племя будет воспринимать дипломатию как признак слабости. Франков надо останавливать с первого раза.

Тем временем прибыл еще один посол – от причерноморских гуннов. Церемониймейстер доложил Пэдуэю:

– Весь такой важный… Ни по-латыни, ни по-готски не говорит, общается через переводчика. Заявил, что он бояр; уж не знаю, что это значит.

– Пригласи его.

Посланник оказался коренастым кривоногим человеком с румяными щеками, пышными загибающимися кверху усами и с носом, даже еще более крупным, чем у Пэдуэя. Он был одет в красивый, отороченный мехом плащ, яркие шаровары и шелковый тюрбан, повязанный вокруг бритого черепа. Несмотря на всю его утонченность, Мартин подозревал, что посланник ни разу в жизни не принимал ванны. Переводчик – маленький нервный фракиец – держался чуть слева и сзади от гунна.

Посланник чопорно поклонился и не подал руки. «Наверное, не принято у гуннов», – подумал Мартин, поклонился в ответ и указал на стул. Через секунду он об этом пожалел – посланник взгромоздился на стул и сел, скрестив под собой ноги. Потом заговорил на странном мелодичном языке, по мнению Пэдуэя, напоминающем турецкий. Через каждые три-четыре слова он замолкал, и включался переводчик. Выглядело это примерно так:

Посланник: – Чирик-чирик…

Переводчик: – Я, бояр Кароян…

Посланник: – Чирик-чирик…

Переводчик: – Сын Чакира…

Посланник: – Чирик-чирик…

Переводчик: – Который был сыном Тарды…

Посланник: – Чирик-чирик…

Переводчик: – Представитель Кардама…

Посланник: – Чирик-чирик…

Переводчик: – Сына Капагана…

Посланник: – Чирик-чирик…

Переводчик: – Великого Хана причерноморских гуннов.

Речь звучала длинно, однако чувствовалась во всем этом какая-то поэтическая величественность. Гунн сделал паузу, Пэдуэй в свою очередь представился, и дуэт возобновился:

– Мой господин, Великий Хан…

– Получил предложение от Юстиниана, Римского императора…

– За пятьдесят тысяч солидов…

– Воздержаться от нападения на его земли.

– Если Теодохад, король готов…

– Сделает нам лучшее предложение…

– Мы опустошим Фракию…

– И оставим вас в покое.

– Если же он откажется…

– Мы примем золото Юстиниана…

– И захватим готские земли…

– Норик и Паннонию.

Пэдуэй кашлянул и повел ответную речь, также делая паузы для переводчика. Как оказалось, такой способ общения обладал ценным преимуществом – было время подумать.

– Мой господин, Теодохад, король готов и итальянцев…

– Повелел мне сообщить…

– Что он найдет лучшее применение деньгам…

– Чем давать их в качестве взятки…

– Дабы откупиться от войны.

– Если же причерноморские гунны считают…

– Что могут покорить наши земли…

– То милости просим…

– Однако мы не можем гарантировать…

– Доброго приема.

Посланник ответил:

– Думай, человек, что говоришь.

– Ибо наши воины…

– Покрывают сарматские степи подобно саранче.

– Копыта их коней…

– Громом раскалывают небеса…

– Тучи стрел…

– Закрывают солнце.

– Там, где пройдут полчища наших воинов…

– Не растет даже трава.

Пэдуэй сказал:

– Блистательный Кароян…

– Возможно, все это правда…

– Но несмотря на гром копыт и тучи стрел…

– Когда несколько лет назад…

– Гунны вторглись на наши земли…

– Мы им задницу надрали!

Выслушав перевод, посланник растерянно моргнул, а затем побагровел. Пэдуэй решил, что гунн в ярости, однако выяснилось, что он тщетно пытается удержать смех. Утерев слезы и отдышавшись, посол выдавил:

– На этот раз все будет иначе.

– Если кому и надерут задницу…

– То вам.

– Поэтому решайте.

– Мы согласны на шестьдесят тысяч…

– Тремя платежами по двадцать.

– Ну, как?

Однако Пэдуэй был непоколебим. Тогда посланник добавил:

– Я сообщу моему господину…

– Великому Хану Кардаму…

– О вашем упрямстве.

– А за приемлемую взятку…

– Готов поведать ему…

– О мощи готских армий…

– Дабы отговорить его…

– От возможного вторжения.

После долгих торгов Пэдуэй и гунн сошлись на половине первоначально запрошенной суммы и расстались в самых лучших отношениях. Дома Мартин застал Фритарика за странным занятием: вандал пытался обвязать вокруг головы полотенце.

– Прости, хозяин, – смущенно произнес он. – Я хотел сделать такой головной убор, как у этого варвара. Есть в нем определенный стиль…

Пэдуэй уже давно смирился с мыслью, что Теодохад – старый маразматик. Но в последнее время у короля начали проявляться и явные признаки умственного расстройства. Например, когда Пэдуэй явился к нему с проектом закона о праве наследования, он мрачно выслушал подробные объяснения о том, что королевский совет и Кассиодор считают необходимым привести готский закон в соответствие с римским, а потом сказал:

– Когда ты издашь новую книгу под моим именем, Мартинус? Тебя ведь зовут Мартинус? Мартинус Падуанский, Мартинус Падуанский… По-моему, ты мой новый префект или что-то вроде этого, да? Боже ж ты мой, я совсем ничего не помню! Ну так зачем ты ко мне пришел? Всегда дела, дела, дела. Ненавижу дела! Глупые государственные бумажки… Что это, смертный приговор? Надеюсь, мошенник получит по заслугам. И обязательно его пытай! Не понимаю твоей глупой неприязни к пыткам. Народ счастлив только тогда, когда смертельно боится своего правительства… Так-так, о чем я говорил?

С одной стороны, это было удобно – Теодохад занимался сам собой и ни во что не вмешивался. Однако порой на него находило: он никого не принимал и из вредности отказывался подписывать любые бумаги.

Потом разгорелся спор с главным военным казначеем. Тот упрямо не соглашался выплачивать жалованье взятым в плен византийским наемникам. Пэдуэй доказывал ему, что эти первоклассные воины с радостью будут служить итало-готскому государству и что поставить их на довольствие – немногим дороже, чем содержать под охраной. Главный казначей твердил, что со времен Теодориха защита королевства – почетная обязанность готов, а наемники, о которых идет речь, не готы. Quod erat demonstrandum[4].

Каждый упорно стоял на своем; в конце концов спор вынесли на рассмотрение Теодохада. Король с умным видом выслушал доводы, а затем отослал главного казначея прочь и обратился к Пэдуэю:

– Каждая сторона по-своему права. Да, мой дорогой, каждая сторона по-своему права. Так что, если я решу в твою пользу, будь любезен предоставить моему сыну достойную командную должность.

Пэдуэй пришел в ужас:

– Но, господин король, есть ли у Теодегискеля военный опыт?

– В том-то и беда. Все время пьянствует со своими распущенными дружками да ухлестывает за женщинами. Ему надо почувствовать ответственность – на каком-нибудь важном посту.

Пэдуэй спорил. Однако сказать, что не может вообразить худшего командира, чем самонадеянный и высокомерный Теодегискель, он не смел. Теодохад твердо стоял на своем.

– В конце концов, Мартинус, кто тут король? И нечего меня запугивать Виттигисом!.. Хи-хи, скоро я тебе устрою сюрприз! Так о чем я говорил? Ах да. Ты ведь перед Теодегискелем виноват. Из-за тебя он оказался в этом кошмарном лагере…

– Не я его туда посадил…

– Не перебивай, Мартинус, король этого не любит. Либо ты находишь моему сыну теплое местечко, либо я решаю в пользу того, другого, как там его по имени… Таково мое последнее слово.

Пэдуэй вынужден был сдаться, и Теодегискель стал командующим готскими силами в Калабрии – там, где, по мнению Мартина, большого вреда он нанести не мог. Позднее ему пришлось горько пожалеть об этой уступке.

Потом произошли сразу три события.

Генерал Сисигий сообщил о подозрительной активности со стороны франков.

Пришло письмо от Томасуса, в котором банкир рассказывал о покушении на жизнь экс-короля Виттигиса. Убийца необъяснимым образом проник в потайное убежище, где Виттигис задушил его голыми руками, хотя и сам был при этом легко ранен. Изрыгая страшные проклятия, гот заявил, что узнал в убийце секретного агента Теодохада. Выходит, Теодохад пронюхал, где содержится Виттигис, и пытался убрать соперника с дороги. В случае успеха он бросил бы вызов Пэдуэю или вообще снял его с поста. А то и похуже. Наконец пришло письмо от Юстиниана:

С неприятным замиранием сердца Пэдуэй осознал, что искусство дипломатии – не пустые слова. Нежелание идти на унизительные уступки Юстиниану, причерноморским гуннам и франкским королям было понятным и оправданным. Но – с любой из сторон, взятой по отдельности. Ссориться сразу со всеми…

Над головой сгущались грозовые тучи.

Глава 14

Пэдуэй немедленно отправился в Рим и показал Велизарию письмо Юстиниана. Хотя фракиец был подавлен, на все уговоры он отвечал:

– Не знаю. Я должен подумать.

Тогда Пэдуэй встретился с женой Велизария, Антониной, и сразу нашел общий язык с этой изящной и энергичной рыжеволосой красавицей.

– Я всегда говорила: от Юстиниана благодарности не жди! Но ты же знаешь, каков Флавий – покладист во всем, что не касается его чести. Меня, правда, сдерживала дружба с императрицей Феодорой. Однако после такого письма… Я сделаю все, что могу, превосходнейший Мартинус.

Наконец, к нескрываемой радости Пэдуэя, Велизарий капитулировал.

Сейчас самой горячей точкой был Прованс. По сети гонцов-информаторов, организованной Пэдуэем, пришло известие, что Юстиниан дал еще одну взятку франкам, дабы ускорить их нападение на готское королевство. Пришлось заняться срочными перестановками в высшем военном руководстве. Асинар, так и не решившийся выступить против византийцев, получил приказ вернуться в Рим; командовать далматинской армией был назначен Сисигий – пусть не гений, но и не откровенный дурак. А его место в Галлии занял Велизарий. Перед тем как отправиться на север, Велизарий запросил у Пэдуэя всю имеющуюся информацию о франках.

– Смелые, коварные и глупые, – охарактеризовал их Мартин. – Сражаются только в пешем строю, без доспехов, одной неэшелонированной колонной. С дикими криками приближаются, осыпают противника градом топоров и дротиков и норовят завязать рукопашный бой на мечах. Если их порыв остановить конницей или надежным заслоном копейщиков, считай, дело сделано, остальное завершат лучники. Кроме того, такую орду очень трудно обеспечить пищей на сравнительно небольшой территории; поэтому они должны постоянно двигаться – или голодать.

Более того, эти дикари вообще не платят своим солдатам. Солдаты должны заботиться о себе – грабить. Если ты достаточно долго продержишь их на одном месте, они сами разбегутся. Тем не менее нельзя недооценивать их многочисленность и свирепость.

Посоветовав заслать лазутчиков в Бургундию, всего несколько лет назад захваченную франками, Пэдуэй объяснил, что бургундцы – племя восточногерманского происхождения, как и франки, говорят на схожем языке и, подобно франкам, скотоводы. Поэтому не всегда хорошо ладят с западногерманскими франками, которые – когда не опустошают территории соседей – занимаются земледелием.

Если войны не избежать, то одно изобретение точно склонило бы чашу весов на сторону итало-готов. Порох. Еще в шестом классе Пэдуэй знал, что его делают из серы, угля и селитры. Первые два компонента были легкодоступны.

Ему смутно казалось, что нитрат калия встречается в природе в виде минерала. Но где? Как он выглядит? Мартин припомнил давным-давно прочитанную книгу: будто бы селитру находят на дне навозных куч. А во дворе Невитты как раз возвышалась огромная навозная куча…

Пэдуэй пришел к Невитте, попросил разрешения покопать в названном месте… И заплясал от радости, когда обнаружил кристаллы, похожие на кленовый сахар. Невитта, ошарашенно наблюдая за деятельностью квестора, спросил, не сошел ли он с ума.

– Конечно, сошел, – ухмыляясь, ответил Пэдуэй. – Причем давно. А ты не знал?

Его старый дом на Длинной улице жил как никогда полной жизнью, несмотря на частичное перебазирование во Флоренцию. Во-первых, там располагалась римская штаб-квартира Телеграфной компании. Во-вторых, Пэдуэй установил еще один печатный станок. А теперь занял и пустовавший ранее подвал, превратив его в химическую лабораторию. Выяснить, в какой пропорции надо смешивать компоненты, чтобы получить хороший порох, можно было лишь опытным путем.

Именем короля Пэдуэй распорядился отлить из меди пушку. Мастерская, получившая заказ, встала на дыбы – они никогда не видели подобного устройства и не представляют, как его изготовить. Да и, помилуй бог, что толку в голой трубе? Что это будет – цветочный горшок?

В конце концов с адскими усилиями отливку сделать удалось. Первый вариант внешне выглядел вполне сносно, пока Мартин не осмотрел внимательно дульный срез: металл был ноздреватый и пористый. Пушка взорвалась бы при первом же выстреле.

Беда была в том, что ее отливали дулом вниз. Решение нашлось – отливать дулом вверх, увеличить длину на лишний фут, а потом бракованный металл отрезать.

Попытки получить порох ни к чему не привели. Смесь ингредиентов давала вещество, которое охотно горело, однако упорно не желало взрываться. Пэдуэй перепробовал всевозможные пропорции, менял способы перемешивания – безрезультатно. Он добивался лишь бодрого шипения, довольно красивого желтого пламени и смрадных клубов дыма. Самодельные шутихи тоже не срабатывали. Они делали «пшшшик!» и упорно отказывались делать «бум!».

Возможно, надо сильнее спрессовывать и брать сразу большие количества?.. Эксперименты продолжались все время, пока не была готова вторая отливка.

Утром следующего дня Пэдуэй, Фритарик и несколько помощников-добровольцев установили пушку на некоем подобии лафета в пустынном местечке близ Виминала. В тридцати футах от орудия помощники насыпали песчаный холм-мишень.

Пэдуэй набил несколько фунтов пороха в ствол, закатил следом чугунное ядро и приготовил запал.

– Фритарик, дай мне свечу, – произнес он низким голосом. – Все отойдите подальше и ложитесь. Ты тоже, Фритарик.

– Никогда! – возмущенно воскликнул вандал. – Бросить хозяина в час опасности? Лучше смерть!

– Ладно, если хочешь оказаться разорванным на куски, дело твое. Ну, поехали.

Пэдуэй поджег запал.

Порох затрещал и задымился.

Раздалось негромкое «бум», ядро выскочило из жерла, прокатилось немного по земле и замерло.

А новенькую блестящую пушку убрали в дом Пэдуэя – с глаз долой, в подвал.

Ранней весной в Рим приехал Урия. Он объяснил, что оставил академию в руках подчиненных, а сам теперь займется организацией римской милиции – еще одна идея Мартина. Вид у него был несчастный и виноватый, словно у побитой собаки, и Пэдуэй заподозрил, что истинная причина визита не в этом.

Отвечая на наводящие вопросы, Урия наконец выпалил:

– Превосходнейший Мартинус, заклинаю, дай мне какое-нибудь другое назначение. Не могу я больше оставаться в Равенне!

Пэдуэй обнял гота за плечи.

– Не тушуйся, старина, выкладывай, что у тебя на душе. Ведь беспокоит что-то? Может, я помогу.

Урия опустил глаза.

– Ну… э-э… Послушай, какие у вас с Матасунтой отношения?

– Я так и думал. Ты с ней встречаешься, да?

– Да. И если ты меня куда-нибудь не уберешь, буду продолжать. Это выше моих сил. Вы помолвлены?

– В свое время я об этом мечтал. – Пэдуэй напустил на себя вид человека, идущего на великую жертву. – Но, друг мой, я не буду мешать вашему счастью. Уверен, ты гораздо лучше ей подходишь. Бремя государственных забот не позволит мне стать хорошим мужем. Так что если хочешь просить ее руки, действуй смело. Благословляю.

– Ты серьезно? – Урия вскочил и, широко улыбаясь, возбужденно зашагал по комнате. – Я… не знаю, как тебя благодарить… с твоей стороны это… я навек твой друг…

– Пустяки, рад был помочь. Только не тяни, решай все поскорее.

– Но… как надо просить руки?

– Напиши Матасунте письмо.

– Не получится. Я не умею красиво изъясняться. В жизни не писал любовных писем.

– Хорошо, я и тут тебе помогу. Начнем прямо сейчас. – Пэдуэй достал письменные принадлежности. – Знаешь, – произнес он задумчиво, – нам надо сказать принцессе, какие у нее глаза.

– А какие? Глаза как глаза.

– Конечно. Но в таких деликатных обстоятельствах их принято сравнивать со звездами и разными другими вещами.

Урия погрузился в размышления.

– Ее глаза похожи цветом на ледник, который я видел в Альпах.

– Нет, не годится. Выходит, они холодны как лед.

– А еще они напоминают сверкающее лезвие меча.

– Тоже не пойдет. Как насчет северных морей?

– Гм-м-м… Здорово, Мартинус! Серые, как северные моря.

Урия писал медленно и коряво, с большим усердием. Когда письмо близилось к концу, Пэдуэй схватил свою шляпу и решительно двинулся к двери.

– Эй, – окликнул Урия, – куда ты так спешишь?

Мартин ухмыльнулся.

– Хочу повидать друзей – семью Анциев. Милейшие люди! Я тебя непременно с ними познакомлю. Только попозже, когда ты будешь счастливо женат.

От текущих дел Пэдуэя оторвал Юниан, вбежавший в комнату с текстом только что полученного телеграфного сообщения.

С минуту Пэдуэй тупо пялился на бумагу. Потом вскочил и заорал:

– Фритарик! Выводи лошадей!

Они примчались к Урии. Выслушав новость, Урия помрачнел.

– У меня сложное положение, Мартинус. Дядя, безусловно, попытается вернуть себе корону. Он очень упрям, ты же знаешь.

– Да, но и ты знаешь, как важно нам укрепить и продолжить идущие перемены.

– Я тебя не предам, Мартинус, и от слова не отступлюсь. Только не проси меня причинить вред Виттигису. Он хоть и старый козел, а все же мой родственник.

– Ты выполняй мои указания, а я позабочусь, чтобы его не тронули. Однако сейчас, честно говоря, меня беспокоит, как бы он не причинил вреда нам. Что, по-твоему, Виттигис предпримет?

– Ну, я бы на его месте притаился где-нибудь на время и собрал своих сторонников. Это было бы логично. Но мой дядя никогда не следовал логике. И к тому же ненавидит Теодохада лютой ненавистью. Особенно после того, как король подослал к нему убийцу… Думаю, он помчится в Равенну сводить счеты с Теодохадом.

– Хорошо. Тогда возьмем небольшой отряд и поспешим туда же.

Пэдуэй, считавший себя уже бывалым кавалеристом, едва мог справиться с темпом, который задал Урия. Когда на рассвете они въехали в Равенну, он чуть не падал с седла от усталости.

В городе на первый взгляд все было спокойно. Однако у входа во дворец почетной стражи не оказалось.

– Плохо дело, – встревоженно заметил Урия.

Они спешились и, сопровождаемые солдатами, зашагали в глубь дворца. У подножия лестницы появился охранник. Он выхватил меч, потом узнал Урию и Пэдуэя.

– А, это вы… – уклончиво протянул охранник.

– Да, это мы, – согласился Пэдуэй. – Что здесь происходит?

– Ну… Вы лучше поглядите сами, благородные господа. Прошу меня извинить. – И гот исчез из виду.

Отряд промаршировал по пустынным залам. Все двери перед ними закрывались; слышался лишь перепуганный шепот. У Пэдуэя зародилось подозрение, что они идут прямо в ловушку, и он отправил группу солдат удерживать парадный вход.

У королевских апартаментов стояло подразделение охранников. Двое из них подняли копья, остальные смущенно топтались на месте.

– Отойдите, ребята, – невозмутимо произнес Пэдуэй и вошел в зал.

– Боже всемогущий! – пробормотал Урия.

На полу, покрытый множеством колотых и резаных ран, лежал Виттигис. Ковер под ним пропитался кровью. Вокруг тела растерянно толпились придворные.