Salvatio. В рассветной мгле

Ветер будто старый искусный знахарь бродит по древним лесам и бескрайним лугам… Собирает бесчисленные запахи трав, и каждый из них — как бальзам на едва зарубцевавшиеся раны. И дышишь, дышишь, и не можешь надышаться вдосталь, и чувствуешь, как отпускает тяжесть, давившая на плечи столько лет.

Косые лучи солнца пробиваются сквозь зеленую вязь и согревают поросшие мхом стволы сонных деревьев. Лес наполнен звуками срывающейся с листьев дождевой воды, и гомон бесчисленных птиц уносится в поднебесье. Только что отшумела гроза, и где-то издалека нет-нет да и доносятся еще глухие раскаты грома. Но прямо над головой — бездонная синева… И вода, разлитая по всей долине, отражает ее: двойная бесконечность и ввысь, и вглубь. Бескрайние, залитые предзакатным солнцем просторы. Пройдет час, другой, и поднимется над мокрой травой туман, и засверкают в чернеющем небе созвездия — вспомню ли я их названия?

На востоке воцарилась огромная, похожая на сказочную горную цитадель, туча; совсем еще недавно она, иссиня-черная, обрушивала на землю свой неистовый гнев, теперь же, словно успокоившись, величественно сверкает в вечерних лучах, обвитая прозрачными рукавами случайных перистых облаков. Кажется, вечно можно рассматривать эти полупризрачные уступы, хребты и за́мки. Мешают лишь счастливые слезы на глазах.

Радость… Почему ты всегда приходишь в слезах?

По небу плывет крошечное облачко. Оно будто бы темнее остальных и движется странно…

…против ветра. Против ветра летит оно, стремительно разрастаясь, расплываясь черным пятном. Несколько мгновений, и оно разъедает полнеба, и вот уже из черного провала в лицо несется сухой, душный ветер с запахом бетонной пыли, и ржавчины, и вездесущего едкого дыма. Прямо на глазах, как из-под земли, стремительно прорастают темные прямоугольные здания, и их бессчетные глазницы пусты, и все равно я знаю: они видят меня.

Оглушительный скрежет, свирепый, пронзительный вой заполняют голову; оскорбленный Гемармен требует, чтобы я вернулся, немедленно, покорно, и в этой какофонии слышатся проклятья и обвинения… и мне нечего им возразить.

Счастливый сон прерван, последние невесомые тени иллюзий унеслись вместе с пылью; беспомощный и обезволенный, я стою среди случайных нагромождений стали и бетона и чувствую, как внутри и вокруг меня закручивается вихрь из бессвязных слов, понятий, имен, случайных чисел, и как вихрь этот, становясь все плотнее, обращается в чуждую сущность, в антропоморфную дымную фигуру — воплощение чьей-то воли, невыразимо могуществен ной и жестокой. И я лишь горстка праха перед этим застывшим на месте ураганом. Я глухой, немой, пустой внутри человечишка, и куда мне бежать от этого? Куда бежать от самого себя?.. Куда бежать от сознания, что любое счастье, любая радость — грех, куда бежать от собственной жажды страдания?..

10 мая,8:54. Библиотека Анзиха

Из выбитой двери доносились грохот и ругань. Наконец, как ошпаренный, наружу вылетел Анзих и тотчас же угодил в железные объятья бравого сотрудника Службы общего контроля. Тот моментально выкрутил библиотекарю руки и поставил его на колени лицом к капитану. Щелкнули наручники.

По-военному заложив руки за спину и расставив ноги, Сесиль стояла у стены и смотрела в открытую дверь. На этот раз на ней была серая камуфляжная форма с капитанскими погонами и кепка с кокардой и длинным козырьком. Сегодня Бержер надвинула ее на глаза куда ниже, чем полагалось по уставу.

Возле ее ног на полу белели две канистры с бензином.

Из двери вывалился очень довольный Дормин.

— Больше никого? — спросила Бержер.

— Нет, капитан. Но там…

— Я знаю, — перебила его Бержер и кивнула на канистры. — Займитесь.

Дормин с видимым удовольствием козырнул, поднял канистры и утопал обратно. Бержер подошла к Анзиху и, наклонившись прямо к его уху, тихо спросила:

— Давно он тут был в последний раз?

— Кто?! — окрысился Анзих.

— Ты знаешь, о ком я, — ответила Бержер и тут увидела, что подручный Дормина отводит руку для удара. — Не сметь!!! — рявкнула она так свирепо, что оторопевший «сокол» даже отступил на шаг. — Идите проверьте два этажа под нами, там могут быть сообщники.

«Сокол» нехотя отправился вниз.

— Так давно он тут был? — полушепотом спросила Бержер.

— Давно! Сволочь, это так ты благодаришь его за спасение?! — прошипел Анзих.

— Да. Так. Он спас меня, а теперь я спасаю его. Прости, что не тебя, — тихо ответила Бержер, проверяя наручники на арестованном.

— Никого, капитан, — доложил вернувшийся «сокол».

— Уведите. Оформите за тунеядство. Узнаю, что били, лично пристрелю, ясно? — Бержер так посмотрела на рядового, что он только мелко закивал.

Анзиха увели. Из библиотеки снова вышел Дормин.

— Готово, — сказал он. — А кстати, о ком это вы его тут расспрашивали?

— Не ваше дело, Дормин, — отмахнулась Бержер.

— А с чего это не мое-то? — неожиданно нагло спросил сержант.

Бержер повернулась и с нарастающей ненавистью во взгляде двинулась к подчиненному.

— Не ваше. Собачье. Дело. Где насильник? Где убийца, которого вы «ловите» третью неделю, таская мне всяких оборвышей? Почему эта тварь до сих пор не за решеткой? Потому что это был кто-то из ваших, так?!

И вдруг она поняла, что Дормин ее не боится. Не то что не выказывает никакого страха, а и в самом деле не испытывает его.

— Своих конторских куриц пугай, а меня не надо, — насмешливо проскрипел он.

— Как ты сме… — тихо начала Бержер. У любого живого человека от ее взгляда мгновенно выгорело бы нутро. Но только не у Дормина.

— Да уж смею. Или ты всерьез решила, что Служба общего контроля будет перед тобой трястись? А?! Ха-ха-ха-ха! Детка, это мы здесь власть! А ты, — тут он начал сам наступать на Бержер, медленно разводя руки, как будто намереваясь ее схватить, — а ты вообще не пойми кто, нянька ясельная…

Вдруг из его рации донесся истошный крик: «Командир, он сбежал!!!»

— Дебил! — рявкнул Дормин и бросился к лестнице мимо Бержер. Спустившись на полмарша он тем не менее обернулся, многообещающе погрозил ей пальцем и лишь затем забарабанил ботинками по ступеням.

Анзих все-таки воспользовался ключом от наручников, который Бержер всунула ему в руку. Ищите теперь ветра в поле, подонки.

Сесиль достала телефон.

— Полковник? Добрый день, капитан Бержер беспокоит. Я аннулирую мандат унтер-офицера Дормина. Не оправдал доверия… Да, результаты нулевые, чтобы не сказать отрицательные… Пытался мне угрожать… Да, я понимаю, вам это неприятно слышать, но на вашем месте я бы проверила именно его… Да, на причастность. И его людей тоже… Но это — как вы решите. Всего доброго.

Убрав телефон, Бержер щелкнула стальной зажигалкой, но вдруг захлопнула ее крышку и решительными шагами вошла в квартиру.

На кухне и в жилой комнате хозяина все тоже было разгромлено. Казалось, Дормин не столько ловил Анзиха, сколько пытался разнести здесь все, что попалось ему на пути.

Бержер осмотрела кладовку, шкафы и антресоли, простучала на всякий случай стены, и лишь окончательно убедившись, что никаких признаков Марты в квартире нет, вышла обратно на лестничную клетку.

Пару секунд она стояла и смотрела на блеклый огонек.

— Прости меня, — устало прошептала она и швырнула зажигалку в дверной проем.

10 мая, 17:23. Полковник Арманн

Кабинет полковника Службы общего контроля Арманна был обставлен не то чтобы по-спартански, но без излишеств, коими лица начальствующие во все времена любили разнообразить свой рабочий быт: никаких конфискованных вазонов династии Цзынь, никаких картин Рембрансо или безголовых мраморных статуй, изъятых из закрытых музеев.

Предметом роскоши можно было счесть разве что письменный стол, изготовленный, судя по истертому металлическому клейму, где-то в конце XVIII века. Преклонных лет мастер полностью отреставрировал его, за что ему досрочно сняли административное взыскание. Родное зеленое сукно — безнадежно изорванное обрушившимся куском потолка в доме прежних владельцев — пришлось заменить. Новодельную ткань пропитали лавандовым маслом, да так щедро, что личинки моли подыхали, едва успев вылупиться.

На столе аккуратной стопкой лежали несколько папок с делами, на подставке стоял терминал связи, а на дальнем от Арманна краю красовалась табличка-уголок: «П-к С. Арманн, Служба общего контроля».

Обитые пробкой стены украшали несколько грамот и орденов под стеклом; большая их часть, как и звание полковника, были получены лет восемь-десять назад. После этого карьера Арманна забуксовала — новому начальству не нравился его излишне щепетильный подход к своим обязанностям.

Сегодня у Арманна официально был выходной, но он все равно приехал на работу — по двум неотложным делам. Одно из них должно было разрешиться в ближайшие полчаса, с ним все просто.

А вот по второму придется повозиться. Арманн сидел и читал донесения, поступившие за последние три дня. Любопытная складывалась история, очень любопытная. И очень неприятная.

Раздался стук в дверь.

— Войдите!

В дверь втолкнули долговязого бородатого человека в разбитых очках и рваном пальто. Он заметно припадал на левую ногу. Выражение лица у него было обреченным. Дополнял картину прескверный запах.

Молодцеватый, мордастый конвоир бодро отрапортовал:

— Господин полковник, задержанный доставлен.

Арманн поднял глаза, кивнул и снова погрузился в чтение.

— Разрешите идти? — после короткой паузы спросил конвоир.

— Разрешаю… — конвоир, бодро развернувшись на каблуках, сделал шаг к двери, но тут снова раздался голос Арманна: — Стой!

Солдат повернулся.

— Наручники с задержанного сними. Все, теперь свободен.

— Есть! — козырнул конвоир, освободил новоприбывшего от браслетов и бодро удалился прочь.

Арманн, ухмыльнувшись, посмотрел на задержанного.

— Шуточки у тебя, полковник… — пробормотал Виктор, растирая запястья.

— Что, страшно?

— Не без этого…

Оба усмехнулись. Арманн указал на стул.

— Садись давай. Чаю, кофе?

— Кофе лучше, — ответил Виктор, присаживаясь и протягивая руку.

Полковник протянул свою. Двое бывших однокашников скрепили руки в пожатии-замке. Армани хлопнул по кнопке электрочайника.

Виктор и Арманн учились в Гренхеймском университете, некогда лучшем учебном заведении Нортэмперии. Виктор изучал историю и культуру, Арманн же учился на кафедре медицины катастроф и собирался работать спасателем. Пять лет прожили они в одной комнате общежития, периодически разбивая друг другу физиономии из-за девчонок. Но это не мешало им оставаться близкими друзьями.

После окончания университета Арманна вместо Службы спасения отправили служить в пожарники, да так и не дали перевестись — слишком ценный оказался кадр. Через несколько лет Противопожарную службу, Службу спасения, а также полицию, общеуголовную и политическую, зачем-то слили воедино — так образовалась пресловутая Служба общего контроля. Согласие Арманна продолжать работать в новой структуре Виктор, мягко говоря, не одобрил, и с тех пор общались они все реже. Лет десять назад Арманна перевели в Метрополис. А шесть лет назад Виктор в очередной раз приехал в столицу по делам, да так в ней и застрял: город «закрыли», так же, как и границы Нортэмперии.

А в позапрошлом году оба снова случайно встретились на улице. Точнее, на пожаре, который Виктор и еще несколько гражданских помогали тушить. С тех пор Арманн неявно, но внимательно приглядывал за своим непутевым товарищем…

— Что ж, поздравляю: подозрения с тебя сняты, — сказал Арманн, раскрывая одну из папок. — Но на твоем месте я бы на ближайшее время залег под корягу. Хоть дворником где-нибудь, да устройся.

— Я должен повиниться перед тобой, полковник. Я явно недооценивал твое могущество.

— Оно, конечно, спасибо, да только тут не в моем могуществе дело, а в том, что пронесло тебя, засранца… уж прости за каламбур. Свезло тебе. Ой, как свезло. Основной фигурант дела, по которому тебя мариновали, — дядька ушлый: три проститутки нарисовали ему жирное алиби. В Осохране в тот же день, когда тебя задержали, грохнулась база данных, второй раз за месяц. Грохнулась так ловко, что теперь ни один сканер в городе вынесенные оттуда книги не распознаёт. Ну, а в норке твоей, книжный ты мой червячок, случился 451 градус по Фаренгейту, да.

Виктор молча уставился на Арманна.

— Не понял?

— Сгорела твоя «библио́тека», — Арманн специально сделал ударение на третий слог. — K tra…matiri.

Резкий треск интеркома заглушил ругательство.

— Занят! — рявкнул Арманн, нажав кнопку. — Так вот, сегодня с утра там был пожар. Уж не знаю, что случилось. Но только, если бы там успели побывать, например, сотрудники Стабикома, да и нашли бы там твои шмотки и утащенные книги… Навинтили бы тебя на дрын правосудия, как ты в юные годы выражался, по самый си-диез.

— Си-бемоль, — мрачно поправил Виктор.

— Да хоть ля-бекар, babunamast[16]! — воскликнул Арманн. — Никакого моего могущества не хватило бы, чтобы тебя отмазать, понимаешь?

— Слушай, — заговорил полковник вполголоса, — ты же умный человек, а? Вот какого черта ты так рискуешь? Без нашивок по ночам по улицам рассекаешь, да еще и с книжками. Заняться больше нечем, а?

— А тебе что в этом всем? — спросил Виктор, обводя взглядом кабинет. В ответ Арманн резко поставил перед ним табличку-треугольник со своими регалиями.

— Это — моя служба. И моя жизнь. Еще вопросы есть?

— Еще вопросов нет. Ну, а на свой ты и сам ответил, — отозвался Виктор, взяв со стола табличку и крутя ее так и этак. — У тебя твоя жизнь тут, а там, в «библио́теке», сгорел здоровый шмат моей. А быть может, и один из друзей. А у меня их и так негусто.

— Поставь мой понт на место… Нет, человеческих останков там не было. Можешь мне поверить, мы всё прошарили.

— Хорошо, коли так.

— Слушай… Давай я тебе коридор на кордонах выделю, а? Поедешь ты к себе домой. Писательская лицензия у тебя есть, сиди спокойно да кропай себе романы про освоение Юпитера, а?

— Юпитера, ага… Знаешь, полковник, для формы с погонами ты неуместно порядочный человек. С другой стороны, именно поэтому я думаю, что ты меня поймешь. Две недели назад еще один из моих немногочисленных друзей попал под профилактику на Паноптикуме. И лежит в коме. Мне тогда тоже досталось. Но мне по ноге прилетело, а ему по кумполу. Я нашел толкового, вроде, врача, но сам знаешь… Так что пока я отсюда не ходок.

— Понятно, — Арманн откинулся на спинку и повернул голову к стене. — Меня в тот день отправили на тушение пожаров в северных кварталах, а ответственным назначили этого… как его… Он еще потом доложил, что серьезно пострадавших не было.

— Угу, всего лишь лужи крови по всей площади, стрельба, разбитые головы. Доблестная победа соколов Нортэмперии над…

— Приказы о месте и времени профилактики приходят сверху, — перебил Арманн. — Причем с такого верху, что его к ночи лучше не поминать. Я тут повлиять на что-то бессилен.

— Это я уже понял, полковник. Спасибо, что спасаешь мою шкуру.

— Да. И еще. Под профилактику железно попадают те, кто и в самом деле в чем-то провинился, — добавил Арманн. — Кто что-то натворил или не сделал вовремя, по мелочи или по-крупному. В ста случаях из ста. Так что вы там оба оказались тоже, видать, неслучайно. Ну, с тобой все понятно, буклегер. Про приятеля твоего я ничего не знаю, но он, видно, тоже где-то набедокурил.

— А кстати… Я понимаю, это наглость с моей стороны, но — можешь посмотреть, есть на него что-нибудь?

Арманн взял в руки планшет.

— Как зовут?

— Антон М., работает в техотделе Kordo Konduktria, номер не помню.

— Так, смотрим, — сказал Армани. — Да, вижу его. Тридцать три года, холост, из семьи только сестра. У-y, близняшка даже… «Потенциально неблагонадежен» — мама, мне уже страшно… Так… Комнрав подозревает, что якшался с экзилитами и чуть ли не основатель движения.

— Прости, что? — переспросил Виктор.

— «Предположительный основатель и идеолог запрещенного движения „Экзилиты“, основной автор их манифеста», — прочитал с экрана Арманн. — Про экзилитов знаю, про манифест ничего не слышал.

— Вот так номер… — пробормотал Виктор.

— Ладно, проехали с этим. В принципе, кроме этого только административная мелочь, уголовного ничего… Так, или стоп, а это что такое? Хм. Фигурант по какому-то уголовному делу, очень давнему.

— Насколько давнему? — спросил Виктор.

— М-м… Пятнадцать лет назад. Дело в архивах, и доступа через сеть к нему нет, оч-странно. Я смотрю, тут еще и индекс «X», то есть дело замяли по-тихому. М-да, любопытно.

— Можно попросить тебя поднять дело? Это может быть очень важно.

Арманн молча уставился на собеседника.

— Небезвозмездно, конечно, — сказал Виктор.

— Небезвозмездно, говоришь? Ты на себя посмотри, бомж ароматный! Тебе идти-то есть куда?

— Есть, есть. И деньги у меня пока тоже водятся.

— Хм. Ладно. Мне уже и самому интересно стало. Сообщу, если что-то выясню. Ничего не обещаю, естественно. Кофе допил?

— Да, спасибо, дружище. И за кофе, и за все остальное. И за то, что не бросил в беде…

— Ладно-ладно, — усмехнувшись, прервал его Арманн. — Пожалуйста. Кстати, вот тебе, — он вытащил из ящика стола комплект нашивок работника корпорации Mithrez Manufakture и выложил их перед Виктором. — Забирай. Увижу без них, самолично по морде надаю, как на первом курсе.

Виктор взял со стола нашивки и спрятал их в карман. Придется пришить.

— Штюрм! — скомандовал Арманн, нажав кнопку внутренней связи. — Из моего кабинета выходит задержанный. Он свободен, верните ему его личные вещи и проводите до КПП. Трость отдать не забудьте.

— Есть! — хрипнул интерком.

— Будь здоров, — поднимаясь, сказал Арманн.

— Береги себя, — ответил Виктор и, пожав протянутую широкую длань, уковылял из кабинета.

Арманн уселся обратно в кресло. С этим все. Теперь предстоит, правда, заняться еще одной проблемой…

10 мая, 17:59. Виктор В

Много лет назад Виктору, тогда еще студенту, довелось увидеть одну картину, написанную в середине прошлого столетия малоизвестным зарубежным художником. Полотно изображало озеро, затиснутое между крутыми склонами, поросшими хвойным лесом. В лодке посреди озера стоял спиной к зрителю ссутулившийся человек и смотрел в воду. Небо на картине было отчетливо предгрозовым, однако ничто еще не потревожило зеркальную гладь воды. На переднем плане художник изобразил два перекрещивающихся древесных ствола — латинскую X. «Легенда о затонувшем городе», — гласила подпись. Сюжет, распространенный в том или ином виде по всей Европе.

В подписи говорилось, что эта картина стала первой, которую художник написал, выйдя из застенков, где по доносу и облыжным обвинениям провел десять лет.

Виктору тогда показалось, что он всей кожей чувствует силу, исходившую от холста, но он никогда не мог подобрать нужных слов, чтобы описать это чувство. Впоследствии он наткнулся на чей-то очерк о жизни художника, в котором упоминалась «Легенда…»: по словам его автора, человек в лодке, глядевший в тусклое зеркало воды, искал там не сказочный город, но самого себя…

С лязгом задвинулись ворота. Несколько мгновений Виктор стоял, будто оглушенный, и невидящим взглядом смотрел в пространство, спеленутое плотной белесой мглой. Высокая железобетонная ограда напротив, возвышающееся над ней здание из красного кирпича. И то и другое уже едва разглядишь. Улица пуста. Светло, тепло и душно. И неподвижная тишина — снаружи и внутри.

Шаг, другой… Ноги слушаются плохо, каждое движение дается с трудом. Но дается.

…Тогда, на Паноптикуме, двое «соколов» несколько бесконечно долгих секунд с прибаутками пинали его, а он катался по земле, пытаясь прикрыть самые уязвимые места. Потом что-то отвлекло их внимание, и они убежали — вероятно, профилактировать кого-то еще. Виктор уковылял, почти уполз в проклятую арку и спрятался во дворе за мусорными контейнерами и мешками. Кроме него там уже сидели еще четверо беглецов.

Спустя полчаса или около того несшаяся из динамиков зацикленная мантра про профилактические мероприятия сменилась победным ревом гимна Нортэмперии.

Выждав некоторое время, спрятавшиеся перебрались через заборы и разбежались по дворам. Виктору дважды помогли перелезть, а потом решили, что четверо хромого не ждут. Кое-как он сумел добраться до одного из своих пристанищ, где и пролежал пластом до следующего вечера. Приехавший знакомый фельдшер констатировал сильные ушибы бедренной мышцы на правой ноге, наложил бинт, оставил женьшень и обезболивающие и велел отлеживаться минимум неделю.

На второй день Виктор стал выяснять, где Антон. Тот обнаружился в гостях у своего святого-покровителя — в больнице Св. Антония. В коме. С неблагоприятным прогнозом. Виктор смог договориться со знакомым нейрохирургом, чтобы тот взял Антона на себя.

Спустя еще пять дней Виктор более-менее смог ходить… И в первом же выходе попался совершенно бездарным образом. Истинно сказано: «Schviltie lägi patrulov ne temerüt»[17], a он после «профилактических мероприятий» бегать не мог в принципе. И не вмешайся вовремя старый друг, светили бы ему минимум десять лет.

Он уже отошел на несколько десятков метров от железных ворот, когда его накрыло осознание масштабов миновавшей угрозы. И все-таки он на свободе. Но на свободе ли?..

Хромая и пошатываясь, Виктор брел по улице, ведшей к Пустоши. Мимо разбитых витрин и болтающихся вывесок давно закрытых и разграбленных магазинов. Мимо изорванных навесов бывших кофеен и рестораций. Мимо покрытых грязными разводами стен, окон, обрамленных следами копоти. Мимо покосившихся уличных фонарей и полумертвых деревьев. Мимо черного забора из сваренных стальных труб, за которым виднелся не то детский сад, не то школа: полторы дюжины карапузов в противогазах стояли шеренгой, а вдоль нее расхаживала, покрикивая, госпожа главнокомандующая…

Он проходил мимо пропахших дымом и въевшейся намертво грязью бродяг, которые так же бесцельно ковыляли сквозь дым по улицам. Сколько вдохновения сулили их лица какому-нибудь Рембрансо или Дюрехту… Да и Иеросху, пожалуй, тоже.

Он прошел под полуразрушенным мостом, где притулился лагерь бездомных. Тут он наткнулся на знакомых — бывших университетских преподавателей, лишившихся всего, и давно уже похожих на любых других бродяг. По крайней мере, внешне. Виктору не пришлось даже рта раскрывать: ему сразу же всунули в руку мятую фляжку с паршивым джином. Приложился. Передернуло. Приложился еще раз… Несколько минут Виктор молча стоял и смотрел на огонь в мусорной бочке, слушая перезвоны гулкой пустоты в своей голове. А потом побрел прочь, в дым, лишь улыбнувшись и махнув рукой на прощание.

Мгла сгущалась. С каждой минутой видно становилось все хуже и хуже. В какой-то момент Виктор почувствовал, что дым начинает заполнять его самого…

Десять лет — столько грозило ему, причем, можно сказать, за дело. Во всяком случае, по закону. Он же вышел после каких-то дурацких трех суток… Вышел из меньшей тюрьмы в большую. Вышел, осознавая, что еще один мост к прошлой жизни в буквальном смысле сгорел: библиотеки Анзиха больше нет. А значит, сгинула и большая часть материала для исследований. Что там случилось, неизвестно. Может статься, Анзих сам по какой-то причине решил смыться вместе с подругой и замел следы? Может, он как-то узнал, что Виктор арестован, и решил подстраховаться? Хорошо, если так, но… Но ведь на самом деле поверить в это трудновато. Куда проще — в то, что это Крысы постарались. И что нет больше ни Анзиха, ни Марты…

За все приходится платить. В Нортэмперии особенно. Здесь вся жизнь — сплошная сделка с дьяволом: страшную цену даешь, а получаешь дымный морок. Иллюзии, видимость. Здесь только ненависть, унижения, боль и смерть достаются тебе бесплатно — и в неограниченных количествах. И это — вершина эволюции человечества, к ней род людской всегда и стремился. Двадцать веков «мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко… Сами же они принесли нам свободу свою и положили ее к ногам нашим… Ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!» — точно так, как говорил Великий Инквизитор. А потому и все его штудии не имеют и не имели никогда никакого смысла: нельзя обратить время вспять. Не смогут прирожденные невольники понять, на кой ляд им вообще сдалась какая-то там свобода, что это вообще за миф для глупцов? — раб считает, что все вокруг обязаны быть такими же, как он. И уже нет никаких поворотных точек, к которым можно было бы возвратиться. Всё. Кончено. Время, как лошадь на цирковой арене, бежит по кругу…

Лишь под ледяными струями душа Виктор очнулся от этих мыслей. Далеко не в первый раз он как будто слышал чужой голос в своей голове — и случалось это именно тогда, когда он чувствовал себя потерянным и обессиленным. Чужой голос и чужие мысли. Коллективное бессознательное с его собственной волей.

Эгрегор.

Окончательно закоченев от ледяной воды, Виктор вылез из душа, обмотался драным полотенцем и зарылся в одеяло на лежанке. Накрыться с головой — самый эффективный способ согреться.

Он почти заснул, когда что-то вдруг заставило его вылезти из-под одеяла и подойти к столу. На самом видном месте лежала, целая и невредимая, «Astrum Coelestis». Поверх пачки бумаг рядом с ней зеленел старый накопитель, тот самый, который Виктор забрал две недели назад из коробки в заброшенном дизельном локомотиве. На него же он, незадолго до того, как угодить под профилактику, сохранил значительную часть своих заметок, сделанных у Анзиха. И ведь совершенно не помнил про это.

Игра еще не окончена!

11 мая, 7:16. Дом милосердия им. св. Антония

Странным образом статуя святого пустынника-демоноборца издали казалась куда более гротескной и грубой, нежели была на самом деле. Виктор успел осмотреть ее со всех сторон и убедился, что скульптор потратил несметное количество усилий на тонкие детали. Вблизи статуя выглядела пугающе живо, несмотря на все подчеркнуто грубые углы и искаженные пропорции.

Этот святой Антоний отнюдь не был тщедушным, безропотным страдальцем. Наоборот, в его сухом и изможденном лице ясно читались свирепая сила и столь же свирепое здравомыслие. Не страж у врат безнадежности, а хладнокровный стратег, готовый ради победы над врагом пожертвовать, если надо, и собой, и союзниками.

Виктор подходил ближе, рассматривал изваяние, затем отходил и все не мог понять, как так получается, что с десяти шагов статуя выглядит столь нелепой и почти безобразной.

В очередной раз вернувшись к дверям, он обнаружил, что по дорожке, ведущей от входа на территорию, кто-то идет. Неужели?.. Да, точно. Принцесса. Наталия, сестра Антона.

— Доброе утро… Не впускают еще? — спросила она, приблизившись.

— Да, рановато еще, — ответил Виктор. — Лучше подождать минут десять. Тогда есть шанс остаться необлаянными.

— Понимаю, — ответила Наталия.

— Признаться, я немного удивился, увидев вас здесь, — подал голос Виктор. — Мне отчего-то казалось, что вы, мягко говоря, недолюбливаете своего брата.

— «Недолюбливаете»… — усмехнулась Наталия. — Надо же, как точно. Недолюбливаю… Да, вы правы. И все-таки мне надо было прийти…

— Простите. Я понимаю, что не в свое дело лезу, но все-таки я хотел бы понять, что могло вбить такой клин между моим старым приятелем и его сестрой, перед чьими талантами…

— Хватит! — резко перебила его Наталия.

— Хорошо, — нейтральным тоном ответил Виктор. — Комплименты вы почитаете за лесть, ваше право. Мое право заявить, что я просто говорю то, что думаю.

Снова повисла пауза.

— Простите, — выдавила из себя Наталия. — Мне просто не по себе.

— Мне тоже, — тихо пробормотал Виктор, глядя на часы.

Последовали еще несколько секунд молчания.

— Если хотите, я расскажу, — вдруг заговорила Наталия. — Простите, если что-то будет невпопад и не по делу. Мне… Мне, наверное, нужно выговориться.

Она отвернулась. Виктор видел лишь ее профиль, высвеченный далеким фонарем. Наталия помолчала, а потом тихо и отрешенно начала говорить.

— В последнее время мне снова стал навязчиво сниться наш старый дом, где мы с братом провели все детство. Он тогда казался таким огромным. Хотя это всего лишь небольшой двухэтажный особняк.

Наша семья, как нам говорили, происходила от какого-то старинного, чуть ли ни аристократического рода… Седьмая вода на киселе. Но для бабушки, матриарха клана, это было очень важно. Весь дом был заставлен книжными полками, по стенам — живопись, на втором этаже — галерея фамильных портретов, по углам — статуи и статуэтки всех размеров… Вслед за бабкой отец и мать тоже с упоением играли в эту игру — светские рауты, приемы…

Бабушка была в свое время довольно известным драматургом — Белла М., вы наверняка ведь слышали.

— Да, конечно.

— В общем, родня была очень занята светской жизнью. А мы… Родителям, в общем-то, было не до нас. Мне всегда казалось, что их смущал сам факт нашего рождения. Им самим тогда едва-едва исполнилось по двадцать лет.

Чтобы занять нас чем-то, пока родни не было дома, нас научили читать. Нам было года три-четыре, и. быть может, это прозвучит глупо, но как раз книги стали нам «первыми друзьями». Ближе, чем люди вокруг, если угодно. К тому же мы только из книг и узнавали, какие на свете бывают люди — до школы нас практически не выпускали из дома, разве только однажды вывезли на море.

— То есть все ваше детство прошло взаперти?

— Практически да. У особняка был маленький сад с высокой каменной стеной, в нем мы и играли. «Дышали воздухом».

— Но почему?

— Родня боялась за нашу безопасность. Не знаю почему, но, похоже, не совсем безосновательно. Точные причины мне неизвестны.

— Ужасно.

— Мы не понимали, что может быть иначе. Хотя… Однажды мы с братом начали играть в странную игру — я даже толком не помню, когда это началось, сколько нам было? Пять лет? Шесть… Мы стали придумывать свой собственный мир, в котором не было ни стен, ни бесконечных запретов… «Простор, и свет, и ветер». Я до сих пор помню, как Антон ни с того ни с сего вдруг сказал, что вся жизнь — это сон, а явь — это только то, во что мы верим. Кажется, он тогда только что прочитал пьесу Кальдероса.

Детьми мы, в общем-то, перестали быть очень рано. Семейство мечтало как можно скорей втянуть нас в собственные игры. Так что мы с первых школьных лет слушали ежедневные наставления, как полагается себя вести «наследным принцам и принцессам». Но зато мы ни в чем никогда не нуждались, да и образование получили… Сейчас такое уже ни к чему.

Годам к пятнадцати мы строили бесконечные планы — как покинем дом и уедем куда-нибудь, где наша жизнь станет действительно только нашей. Но по-прежнему продолжали свою игру по ночам, даже когда нас расселили по отдельным комнатам в противоположных крыльях дома. У нас был свой мир, мир бурь и ураганов… Плохой из меня рассказчик, простите. Это Антон мог бы рассказать обо всем так, что не представить и не поверить было просто невозможно. Его литературные способности оценила даже бабушка, хотя она, казалось, жить не могла без того, чтобы не критиковать вразнос все на свете.

Буквально за пару месяцев до нашего совершеннолетия одно крупное издательство выпустило написанный братом роман. Тогда, помнится, вышел скандал: все считали, что это мистификация и что на самом деле книгу написала бабушка. Говорили, что семнадцатилетний мальчишка без образования и жизненного опыта в принципе не мог бы написать ничего подобного, что автором может быть только человек, немало поживший и хлебнувший лиха, ну и так далее.

Виктор кивнул.

— Но автором и вправду был Антон. Бабушка, конечно, ему что-то подсказывала, что-то исправляла, но в целом — это был его труд и его триумф, — продолжала Наталия. — И немножечко мой: я была его первым редактором… И вправляла ему мозги всякий раз, когда он начинал скрипеть, что ничего не выходит. А потом нам исполнилось восемнадцать. И все закончилось.

Наталия отвернулась, глубоко вздохнула, медленно выдохнула.

— Это был какой-то унылый званый ужин на другом конце города, на который собрали весь клан. Хрусталь, манеры, чванство и лесть вперемешку. Брат сидит напротив меня через стол, и я вижу, что на нем буквально лица нет. И не понятно, что происходит. Вдруг бабушке подают телефон, и она тоже меняется в лице. Просит хозяев извинить, — и мы стремглав бросаемся домой.

Когда мы добрались, весь особняк полыхал. Перед уходом Антон что-то мастерил — он тогда вдруг увлекся какой-то электроникой… В общем, еще по дороге домой он признался, что забыл выключить свои приборы. Паяльник или что-то еще.

— Пять часов… — Наталия замолчала, почувствовав, что голос ее опять предательски дрогнул. — Пять часов мы смотрели, как исчезает наш дом. Как сгорает наша жизнь. Пожарные старались как могли, но пламя было не унять, как будто огонь твердо решил не оставить камня на камне. К рассвету остались лишь дымящиеся развалины.

Наталия прислонилась к стене. Закрыла глаза.

— Лишившись связи с прошлым, бабушка потеряла интерес к жизни. Не прошло и двух месяцев, как ее не стало. Еще через два года наши родители погибли в уличной перестрелке… сейчас уже кажется, что это произошло почти одновременно.

А брат… Он даже не пытался отрицать своей вины. Наоборот, — произнесла Наталия сквозь зубы, — принял позу самозваного мученика…

После похорон бабушки он уехал в другой город… Бросил меня… нас всех… Пошел учиться на программиста, хотя вот уж к чему у него не было склонностей никогда. Приехал обратно уже только на похороны родителей. Издали кивнул мне и исчез.

Потом мы столкнулись еще через несколько лет. При встрече он только и знал, что вещать о Провидении, привидениях и всей этой белиберде, которой я терпеть не могу.

От того человека, кем он когда-то был, остался… не знаю… отсыревший пепел…

Когда она замолчала, Виктор вдруг понял, что вокруг стихло все. Казалось, исчез даже уличный гул, как будто все кругом накрыло звуконепроницаемым куполом…

— А… вы? — голос его прозвучал глухо, как чужой.

— А что я? — ответила Наталия. — У нас по женской линии передается стальной хребет. И сердце с кнопкой «выключить». Я и выключила. И заставила себя жить… Хоть как-то. Мне потом и самой щедро досталось…

Ее исповедь прервал звук ключа, повернувшегося во входной двери. Больница открылась для ранних посетителей, имевших возможность навестить родственников только перед началом рабочего дня.

— Идем? — спросила Наталия.

— Да, конечно, — ответил Виктор. Наталия вошла первой. С порога Виктор обернулся, прислушался. Город гудел как обычно. Виктор успокоенно кивнул и закрыл за собой дверь.

11 мая,7:36. Территория Kordo Konduktria

Дормина отозвали из командировки и сразу же дали отгул. Неожиданно. Да ну и что? Если пацану дали поспать, почему бы нет. Впрочем, он все равно проснулся в полшестого утра. Привычка. Сжевал разогретый полуфабрикат, вколол себе дозу препарата… После этого нужно немного посидеть спокойно, а то башня кружится.

А еще надо как-то посчитаться с ведьмой. А то совсем берега потеряла, наезжает, видете ли, на пацана, да она ему что, ровня?! Хоть двести раз старше по званию, баба должна знать свое место!

Дормин шарахает кулаком по топчану.

Ну ладно, ладно. Первый акт ей уже обеспечен. Что, этот, со шваброй на башке, запросто так руки высвободил? Браслеты она выдавала, значит, и ключ был у нее, да? Следовательно? — Дала возможность скрыться. А значит, что? — неформальные связи с криминалитетом, препятствование исполнению своих обязанностей сотрудниками Службы общего контроля. Так Дормин и написал в рапорте, отправленном в Стабиком. Ха, теперь кое-кому хорошо прожарят хвост.

Хотя так-то оно, конечно, никакого удовольствия. Ее бы саму за волосы, да и…

Дормин почувствовал, что ему срочно нужно заняться своим здоровьем — лекарство лекарством, но этого уже мало. А сегодня раз уж отгул, значит, форму можно и не гладить, так сойдет. Ствол он еще вчера смазал. Ну, все, вперед, на охоту.

…Самой натоптанной делянкой у него были задворки корпусов Kordo Konduktria. Тут множество переулков и тупиков, много ниш и прочих архитектурных вывертов, в которых хорошо прятаться и прятать. И при этом не так много работающих камер. Это ведь как раз ведьмина территория? Ну, вот и подпортим ей жизнь: как раз здесь регулярно пробегают, пытаясь сократить себе путь, работники, опаздывающие на построение. Регулярно, хотя и не часто — за опоздания сурово наказывают. Ну, вон та тщедушная торопыжка сегодня явно опоздает. А раз опоздает, значит накажут. А раз все равно накажут, то какая разница, как и когда — до или после.

Ах, ты еще брыкаться? Попытки сопротивления вызывали у Дормина бешенство. Впрочем, нет, сначала он получит то, что хочет, а потом уже размозжит ее головку об…

— Пусти!!! — мелкая, а скользкая…

— Ага, щаз-з! А ну заткнись! — рявкнул Дормин и наотмашь ударил свою добычу по лицу. Главное шею раньше времени не сломать.

— На помощь! Помогите! Насильник!!!

— Да ладно ломаться-то, все вы, бабы, одинаковые, только и ждете, чтобы вас кто-нибудь вы… — пыхтел Дормин, пытаясь избавить свою жертву от лишней одежды. Вдруг рядом раздался знакомый голос.

— Командир!

Держа добычу за вывернутую руку, Дормин обернулся и увидел одного из своих подручных.

— А ты тут что делаешь? Увольнение до завтра?

— Командир, слушай, отпусти ее, а?

— Э-э, нет, — скрипло рассмеялся Дормин. — Это моя добыча! Да не переживай, ты ж знаешь, я поделюсь. Что ж, не поделюсь разве?

Добыча снова попыталась дернуться. Дуреха. Сейчас опять получит. Дормин уже занес руку, как вдруг услышал звук передернутого затвора и слова своего помощника:

— Прости, командир.

— Э! Ты че?! — Дуло пистолета-пулемета смотрело прямо на него. С пяти шагов не промажет.

— Дормин! — рявкнул другой знакомый голос. Повернувшись, сержант увидел полковника Службы в сопровождении двух автоматчиков. Лица всех троих были закрыты противогазовыми масками. Отшвырнув жертву, Дормин вытянулся по струнке.

— Сержант Дормин, сдайте оружие, — раздался приглушенный голос из-под маски.

— Господин полковник, она…

— Сдать оружие, с-скотина! — заревел полковник. Оба его сопровождающих одновременно вскинули автоматы.

Дормин нехотя расстегнул ремень с кобурой и бросил его под ноги полковнику.

— Подними, — приказал офицер бывшему подчиненному Дормина. Тот с опаской просеменил мимо сержанта, прошептавшего какую-то угрозу, поднял его кобуру и отступил на безопасное расстояние.

Полковник приблизился к Дормину вплотную. Блестя стеклами противогаза, он несколько секунд смотрел на чуть съежившегося толстяка.

— Из-за таких вот как ты… — не договорив, он от души, до хруста врезал сержанту в челюсть. Дормин пошатнулся.

— Руки! — рявкнул он. Защелкнув на запястьях протянутых рук стальные браслеты, офицер скомандовал автоматчикам: — В машину его.

Дормина увели. Полковник повернулся к его бывшему помощнику и молча протянул руку. Забрав кобуру, он козырнул:

— Благодарю за отличную службу! Рапорт об увольнении мне на стол до трех дня. А теперь пшел вон отсюда!

Полицейский растворился в тумане. Оставалась лишь одна свидетельница сцены — пострадавшая.

— Имя, фамилия, место работы! — пролаял полковник, нависнув над несостоявшейся жертвой Дормина.

— Ирма Лин, Kordo Konduktria, отдел логистики, — сквозь слезы ответила девушка.

— Почему без сопровождения?!

— Я…

— Значит так, милочка, — немного понизив голос, произнес полковник. — Здесь ничего не было, понятно? На тебя напали в Пустоши, а не здесь. Вот тебе медицинский талон, в двух кварталах отсюда травмпункт, там примут без очереди. Справку тоже выпишут. Отправляйся и не смей языком чесать, иначе… Ты поняла, да? — Ирма торопливо закивала.

— Всё, брысь, — отрезал полковник. Когда девушка скрылась, Арманн снял маску, чтобы отереть, наконец, пот с лица. Окинув сердитым взглядом место происшествия, он снова надел противогаз и направился к машине.

11 мая,7:39. Дом милосердия им. св. Антония

Déjà vu: снова вход в больницу и снова орущая кастелянша. Виктор уже чувствовал, что еще немного и он нарушит зарок, данный еще в детстве: не поднимать руку на женский пол. Но появляется врач и сам выгоняет дежурную взашей.

— Доброе утро. Извините, некоторые работники совсем не умеют себя вести, — Виктор и врач обменялись рукопожатием. — Ладно, давайте к делу… Сегодня утром пациент пришел в себя… Некоторым образом.

— То есть? — спросил Виктор.

— Активность головного мозга вчера более-менее нормализовалась. Сегодня рано утром ваш друг открыл глаза. Но при всем при этом он не реагирует на окружающую действительность.

— Черт… — выдохнула Наталия.

— Предварительный диагноз — кататонический ступор. Возможно, вкупе с онейроидным синдромом, но это пока лишь предположение. Точнее сказать, увы, не могу. Как бы там ни было, руководство, к сожалению, настаивает на его немедленной выписке.

— Но…

— Да понимаю я все. Но единственное, что я тут могу сделать, так это помочь с переводом его в психиатрическую клинику… А вообще, знаете, забрали бы вы его домой. В таких случаях домашняя обстановка более благоприятна. Минимально необходимое оборудование выделим. Сейчас зайдем ко мне, я дам контакты одной своей бывшей практикантки, она хорошая сиделка. Тем более что ей из-за пожаров как раз жить стало негде.

— Хорошо, — нерешительно ответила Наталия. — Извините, что спрашиваю, но… Насколько вероятно, что он придет в себя?.. Окончательно, я имею в виду.

— Ох… — врач почесал затылок, — Все в руце Божьей.

— Я пойду попробую договориться о транспорте, — сказал Виктор.

— Спасибо, — кивнула Наталия и снова повернулась к врачу. — Одежда, в которой его привезли сюда, уцелела?

— Да, ее даже отстирали, — ответил доктор.

— Благодарю. Со страховыми выплатами никаких проблем не было?

— Да нет вроде… Пойдемте, закроем вопрос с документами. Вы бренди пьете?

11 мая, 9:31. Кабинет Бержер

— Вы были правы, капитан, насчет этого борова. Около двух часов назад мы его взяли с поличным — не без помощи одного из его бывших подчиненных. Причем прямо на территории Kordo. Так что сердечно вас благодарю.

— Увы, не за что, полковник, — ответила в трубку Бержер. — Мне очень жаль, что я не раскусила его сразу.

— Как и я, и его непосредственное начальство.

— Именно.

— Что ж, сегодня одной мразью в Управлении станет меньше. Он признал вину по всем эпизодам, сведения по которым вы мне переслали, так что трибунал состоится в особом порядке уже завтра. Завтра же, скорее всего, его и отправят.

— Скатертью дорога. А что его подельники?

— Того, который сдал Дормина, я просто уволил. Пускай устраивается в охранники. Другой на службе не появляется второй день, похоже, решил сделать ноги. Ну да куда он денется из закрытого города.

— Я поняла, полковник. Спасибо. За последние недели мы слишком много работников потеряли по разным причинам, и чем меньше зверья вокруг будет пастись, тем лучше. Сообщите мне о приговоре.

— Всенепременно. До связи, капитан. Надеюсь однажды встретиться не только по служебным делам. С меня ужин.

— До связи, — Бержер положила трубку. Несколько секунд она задумчиво смотрела в густой смог за окном, затем отвернулась и нажала кнопку внутренней связи.

— Элизе, я вас жду.

— Буду через минуту, капитан.

Заместительница действительно материализовалась на пороге ровно через минуту. Щелкнула каблуками, козырнула.

— Госпожа капитан, явилась по вашему вызову.

— Без церемоний, лейтенант, — отозвалась Бержер. — Проходите, садитесь.

Элизе — стройная, крепко сложенная блондинка — прошествовала к столу и, заняв кресло для посетителей, выложила на стол свой планшет.

— Итак, — сказала Бержер, — что там с нашим клиентом?

— Клиент непрост. В меру неглуп, в меру осмотрителен. Втираться в доверие и манипулировать умеет и любит. За последние две недели завел себе немало полезных знакомств на разных уровнях. Развел бурную деятельность по сбору сведений, в первую очередь компрометирующих. На вас в том числе.

— Первее всего на меня, скорее всего.

— По правде говоря, да. Многое указывает на то, что это именно он пытался шарить по вашим терминалам. Хотя следы он затер, так что у меня остались лишь косвенные улики. Не буду вас ими утомлять. Важнее то, что ваш план сработал.

— Наш план, лейтенант. Не прибедняйтесь. Итак?

— В то утро, когда вас не было, я разыграла перед ним напуганную дурочку. Он неожиданно легко клюнул, и до сих пор считает меня глупенькой, истеричной блондинкой, — Элизе взялась двумя пальцами за крашеный локон. — А я изо всех сил стараюсь, чтобы он так думал и дальше.

— Продолжайте.

— В то утро я сняла с построения одного из работников, из техперсонала, и пока наш клиент вещал, с его телефона скопировали все данные, установили буткит[18] и на всякий случай спарили с моим аппаратом. Оказалось, все его данные шифруются на уровне накопителя. Но ключи я перехватила. Так что все вижу, причем не только на телефоне, но и на паре других его устройств. Улов богат, и всё с упором на интимные подробности — им он уделяет больше всего внимания.

— Не удивительно. Комнрав, в конце концов, — поджав губы, ответила Бержер. — Надеюсь, там ничего такого, чего мы еще не знали?

— Почти ничего, — ответила Элизе. — Есть один вялотекущий межличностный конфликт на уровне среднего менеджмента… Из серии кто с кем спал.

— Закончим с клиентом, займемся этим вопросом. Если понадобится. Продолжайте.

— Про вас он ничего существенного сам найти не смог, поэтому начал подкапываться через меня. Оказывает мне этакое отеческое покровительство, дает советы и регулярно утешает глупышку. В психологии он разбирается относительно неплохо, и мне приходится прилагать массу усилий, чтобы ni sapaletniti[19]. Между делом он повадился расспрашивать про вас и других. Я накормила его малозначительными сведениями о среднем и старшем звене, как будто это что-то сверхсекретное. Насчет вас сообщала ему только то, что вы санкционировали для подобных случаев. Кстати, он ненавязчиво пытался выяснить, не слишком ли вы меня тираните.

— Прямо так и сказал, «тираните»? — усмехнулась Бержер.

— Да.

— Понятно. Счел вас девочкой для битья, и думает, что нашел мое слабое место.

— I te eygi vido propadet[20], — отозвалась Элизе. — Десять дней назад я пустила в ход ту самую нашу с вами «фотографию». И он купился как школьник, впервые открывший мужской журнал. Надо было видеть это сало из глаз.

Бержер брезгливо сжала губы.

— Ну. а дальше у меня уже было все готово: я организовала ему игру «найди клад». Сегодня-завтра он как раз дойдет до финиша и получит звонкую затрещину в качестве гран-при. И еще кое-что в придачу: признаться, я даже опасаюсь, не уволите ли вы меня за садизм.

— Отсюда поподробнее, — бесстрастным тоном произнесла Бержер.

— На следующий день после начала «игры» он получил распоряжение — якобы с самого верха, разумеется, — согласовывать тексты всех своих проповедей и зазубривать отредактированные варианты слово в слово. И, видите ли, я адаптирую эти тексты специально под его психопрофиль. А также вставляю по паре абзацев, содержание которых перекликается с его достижениями в поисках «клада». Когда до него дойдет… Ну, вы понимаете.

— Знатный будет цирк, — Бержер поморщилась.

— Но есть еще кое-что, — тон Элизе сделался вдруг очень серьезным.

— Так?

— Неделю назад я отправила запрос по нашему другу в «Яньло». В ответ, как обычно, поначалу вывалилась груда бесполезного мусора, но после фильтрации я нашла нечто… как бы это сказать… выдающееся. Наш клиент был фигурантом «Дела восьми».

Они встретились глазами: жгучий взгляд Бержер столкнулся с холодными сапфирами глаз Элизе.

— Что? — переспросила Бержер.

— Судя по всему, он был тем самым поставщиком «живого товара», сдавшим всех своих клиентов. Поэтому ему позволили сбежать, сменить имя и легализоваться… Взгляните? — Элизе протянула планшет начальнице.

Нахмурившись, Бержер пробежала страницу, перелистнула, просмотрела вторую, а затем, прочистив горло, выдала эпитет, от которого брови Элизе заметно поднялись. До сих пор она полагала, что знает весь словарь нортэмперийской нецензурщины…

— И вот это вещает у нас о морали, — проговорила Бержер. — Прислали подарочек…

— Как мне удалось выяснить, его биографией на прошлом месте не особо интересовались. А потом, когда он доинтриговался, разговор с ним был совсем коротким.

— А насколько вы уверены, что речь именно о нем, а не о ком-то еще?

— Процентов на девяносто пять, — ответила Элизе. — Есть мизерная вероятность, что кто-то пытался его подставить, но…

— Понятно, — Бержер вернула планшет. — Пять процентов — не так мало.

— Какие будут указания, капитан?

Бержер на мгновение задумалась.

— Так и быть, дайте ему понять, что если он посмеет выползти за флажки, ему припомнят прошлые художества. Посмотрим на его реакцию.

— Это будет бонусом к его гран-при.

Бержер и Элизе продолжали неотрывно смотреть друг на друга. На губах обеих медленно расцвели холодные понимающие улыбки.

— Я вами горжусь, Элизе, — вдруг посерьезнев, произнесла Бержер. — Постарайтесь сохранить минимальную деликатность: мне бы не хотелось опять выписывать нового говоруна. Лучше уж этот, но только чтоб сидел как мышь под шваброй.

— Сделаю все возможное, — ответила Элизе. — Разрешите идти?

— Идите. Доброй ночи.

Когда за Элизе закрылась дверь, Бержер снова подошла к окну. Разглядеть что-либо в сером молоке было практически невозможно, но тем лучше: слишком многое занимало ее ум, чтобы отвлекаться…

11 мая, 9:41. Квартира Антона М

Посередине дороги догорала легковая машина.

— Что за дьявольщина, — пробормотал водитель, увидев это зрелище.

— Не останавливайтесь, может быть засада, — ответил Виктор, прикидывая, чем обороняться в случае нападения.

— Может. Только какой смысл ее тут устраивать… И где «соколы», мать их, они ведь должны тушить…

— Если не сами и подожгли, — сказал Виктор.

— Грхм, — отозвался водитель и вполголоса выдал нецензурную тираду.

Они объехали полыхающий остов по обочине и продолжили движение.

— Интересно, что это такое было, — проговорил водитель, когда огонь скрылся из виду.

— Наверное, просто горящая машина, — откликнулся Виктор.

— Просто… Проще некуда.

— «Через триста метров поверните направо», — вклинился в «беседу» женский голос из навигатора.

— Будет сделано, моя строгая госпожа, — криво усмехнувшись, ответил водитель.

Два медбрата при помощи водителя и Виктора занесли Антона на носилках в его квартиру и уложили на кушетку; подцепили капельницу для внутривенного питания, подключили мониторы мозговой и сердечной активности. Появилась сиделка — низкорослая девица, смуглая и кареглазая, со следами ожогов на левой щеке и обеих руках. Огромные глаза были как будто постоянно вытаращены, но взгляд при этом казался остановившимся и зеркально-непроницаемым. Говорила она быстро, голос был нервно-звенящим. Складывалось ощущение, что она пребывает в постоянном напряжении и всех боится, но очень старается это скрыть. Однако голос выдавал ее.

Один из медбратьев, короткостриженый носатый детина, вся фигура и все черты лица которого были какими-то прямоугольными, подробно расписал сиделке, что к чему. В одном месте она уверенным тоном возразила ему; медбрат попытался поспорить, но тщетно. Тогда он ухмыльнулся и сказал Наталии, указывая на сиделку: «Соображает, а?»

Наталия только хмуро кивнула.

— Марианна, — отрекомендовалась сиделка, резко протянув Наталии руку. Та пожала ее, назвав свое имя; затем представила и Виктора.

— А это — Антон, — добавила она, указывая на кушетку…

— Ко мне на ты, хорошо? — вдруг попросила Марианна. Пожав плечами, Наталия согласилась.

Квартира была обставлена весьма убого, словно ее хозяин тут не жил, а лишь изредка заходил переночевать. По углам, однако, стояли какие-то электроприборы, — по всей видимости, Антон чинил их на дому. Провода повсюду… И пыль.

Обосновавшаяся в холодильнике цивилизация сочла открытие дверцы актом вторжения и ответила мощной биохимической контратакой. От депортации в мусоропровод это ее не спасло.

Виктор вышел вместе с медбратьями и водителем и вернулся с сумкой продуктов, с трудом найденных в близлежащих полупустых магазинах.

Более или менее наведя порядок, Наталия собралась домой — лишь для того, чтобы собрать собственные пожитки и перебраться сюда. Виктор тоже решил отправиться восвояси.

— Пока, дружище, — произнес он, глядя в бессмысленные глаза Антона. — Надеюсь, скоро свидимся. По-настоящему, так сказать.

— И не таких вытаскивали, — подала вдруг голос Марианна.

Наталия не сказала ничего. Но долго и пристально смотрела брату в глаза. Потом вышла вместе с Виктором.

Уже в подъезде она спросила:

— И что теперь? Так и будет лежать, бессмысленно глядя в потолок?

— Кто знает?.. Я не врач, Принцесса, — отозвался Виктор. — Зависит от того, чем именно его состояние вызвано. Будем надеяться, что повреждения мозга обратимые. Да, в общем, нам только и остается, как писал один поэт, «надеяться и ждать».

— А что такое онейроидный синдром?

— Я плохо помню, что это. По-моему, что-то вроде галлюцинаций, только особо подробных. Бывает, что сочетается со ступором.

Наталия кивнула.

— Я пойду к себе. Пожалуйста, не провожайте, мне нужно побыть одной.

— Как скажете.

— Заходите ближе к вечеру, если будет желание.

— Хорошо, спасибо. Всего… хорошего.

— До свидания.

11 мая, 20:03. Мост через реку Арлун

Сплошные тучи погрузили злосчастный город в сумерки задолго до срока. Угасающий день выдался ветреным, так что в воздухе немного прояснилось. Стоя на мосту, Сесиль Бержер ясно видела колышущийся вдали столп огня — и черного дыма над ним.

Река Арлун, некогда судоходная, давно обмелела — в самом глубоком месте воды было от силы по шею. Мост, соединяющий два гранитных берега, казался теперь неуместно громадным и неуклюжим, похожим на задумавшегося, да так и окаменевшего бронтозавра.

В школьные, а потом и в студенческие годы Сесиль дважды в день пересекала этот мост в противоположных направлениях. В зимнюю пору она часто наблюдала отсюда, как встает солнце, а вечером по дороге домой останавливалась, чтобы посмотреть на закат. Но теперь над Метрополисом почти не бывает ясного неба. И восходы, и закаты — лишь еще одно неотвязное воспоминание из числа тех, без которых, возможно, было бы куда легче… нести службу.

Нечастые визиты на этот мост были практически единственным нерациональным действием, которое Сесиль позволяла себе… Что-то влекло ее сюда, причем влекло постоянно. Но она поддавалась от силы раз в месяц. И только здесь разрешала себе вспомнить причину.

Сесиль было около трех лет, когда они вместе с матерью вернулись в Нортэмперию. Канаду она почти не помнила, отца же не помнила совсем. И лишь глядя в зеркало, представляла себе, как он мог выглядеть: жгучий взгляд и темные волосы она, очевидно, унаследовала от него…

Мать очень не любила, когда Сесиль начинала расспрашивать ее об отце, и в лучшем случае отвечала гневными излияниями о том, каким тот был негодяем и как разрушил ее мечты и расстроил планы. Дочь она воспитывала в том, что сама считала «аскетической строгостью», замешанной на густом, как старый мазут, патриотизме. Через два дня на третий Сесиль выслушивала назидания о том, что ее родина — здесь и только здесь, и что бы ни случилось, говорить о ней можно только с придыханным благоговением; что соблазнам «красивой жизни» за границей поддаются только люди мелочные и слабые духом, готовые за всякие побрякушки, наряды и прочий тлен продаваться самим и продавать свою родину. И в ее глазах всякий раз загорался нехороший огонек, характерный для фанатиков и самоистязателей.

Тайну своего рождения Сесиль узнала лишь много лет спустя…

— Эй, уважаемая! — раздался сзади чей-то голос. Служба общего контроля, всегда начеку, ну конечно. Сесиль сделала вид, что не слышит, но внутренне вся подобралась…

— Уважаемая, ушки давно не чистили? К вам обращаемся! — раздался второй голос.

— Слышь, ты, документы! — рявкнул первый.

Бержер резко, по-военному, обернулась к двум соплякам с автоматами. Плащ распахнулся. Салаги-«соколы», завидев форму Стабикома, вытянулись по струнке и застыли, как мыши в столбняке.

Сесиль с хищным видом обошла их обоих, с удовлетворением отметив, что оба немедленно взмокли.

— Ко мне, значит, обращаетесь? И что же вам… как это говорилось раньше? — угодно? Да, что вам от меня угодно? — спросила она.

— Госп-пожа к-капитан, п-простите… В-ви-новаты… — срывающимся, булькающим голосом пробормортал первый патрульный, шлепогубый рыжий сопляк, у которого одна скула была заметно выше другой.

— Ну, а что же мне скажет твой друг? — вопросила Бержер.

— Я… Госпожа капитан, я… — заблеял второй, чернявый крепыш со сломанным носом.

— Ничего не скажет. Понятно. Что ж это ты? — как хамить, так виртуоз, а тут вдруг и двух слов связать не можешь, а? — спросила Сесиль, взглядом выжигая на мозгах молодчика свое именное клеймо.

— Госпожа капитан, приносим извинения за беспокойство! Признаём свою неправоту! — затараторил тот.

— Так точно, признаём неправоту! — пробормотал первый патрульный.

— А была бы не по форме, черта с два вы бы что-то признали, правда? — констатировала Бержер, возвращаясь к перилам моста. Заставить бы этих щенков спрыгнуть вниз.

— Что там горит? — отвернувшись, спросила Бержер.

— Заброшенный склад. Пожаром уже занимаются, госпожа капитан! — ответил второй автоматчик.

— Понятно. Брысь отсюда.

Патрульные испарились.

…На этом мосту Сесиль познакомилась с единственным мужчиной, к которому она испытывала что-либо, кроме брезгливости… Да полно, он ей нравился, нравился по-настоящему. Он был слишком непохож на нее, почти полная противоположность. Саркастичная и в то же время до странного романтичная натура, и об эту его двойственность холодное здравомыслие Сесиль разбивалось вдребезги.

Ну, а главное — он ее не боялся.

Одноклассники, а затем однокурсники в училище в основном сторонились Сесиль, поскольку мало кто мог выдержать ее пронзительный взгляд.

Ей бывало достаточно один раз посмотреть в глаза очередному «ухажеру», обычно робкому и субтильному, и того сдувало к черту. А вот этого не сдуло.

Много чего произошло потом… Но в итоге он уехал учиться за границу. Звал ее с собой, уверял, что сможет решить все бытовые и юридические сложности за них обоих. А она не слышала его. В ее голове с нарастающей громкостью звучали назидания матери: «Твоя родина здесь и только здесь».

В последний раз они встретились пятнадцать лет назад, таким же угрюмым весенним вечером, как сегодня, на этом же самом мосту. Он спросил, что она решила. Она молчала. Вдруг из-за облаков у горизонта выглянуло закатное солнце — нахмуренное багровое око уставилось на нее как будто бы с вопросительным выражением… Не поворачивая головы, Сесиль слово в слово воспроизвела своему другу то, что мать с детства твердила ей про заграницу и соблазны. Она говорила как будто помимо своей воли, даже голос ее, кажется, изменился — стал выше и задребезжал… Закончив свою речь, она сказала «прощай» и пошла прочь, не оборачиваясь.

Он догнал ее, повернул к себе, поцеловал и, сжав в объятьях на несколько мгновений, прошептал на прощание «твоя жизнь принадлежит только тебе» или что-то вроде этого. Она уже не помнила точную формулировку.

Потом он некоторое время слал ей из-за границы письма, электронные и обычные. Она не ответила ни на одно.

…Но снова и снова приходила на этот мост.

— Добрый вечер, — раздался знакомый голос. Сесиль, вздрогнув от неожиданности, схватилась за кромки плаща на груди и нарочито медленно повернулась. Рядом с ней, облокотившись яа перила, стоял тот самый ее друг… Нет, стоп, это не он. Это тот… Виктор, да. Внезапно Сесиль поняла, что они сильно похожи внешне.

— Вы?.. Здравствуйте, — постаравшись изобразить равнодушие, отозвалась Сесиль, и снова повернулась к пожару.

— Не знаете, что там горит?

— Говорят, какой-то бывший склад, — передернула плечами Бержер.

— Говорят? — спросил Виктор, кинув короткий взгляд на ее высокие форменные ботинки.

— Говорят, — отрешенно отозвалась Бержер.

Повисло молчание. Виктор, слегка наклонившись, оперся на перила, Сесиль застегнула плащ и выпрямилась.

— С этого моста, помнится, открывались чудные закаты, особенно летом. Я тут в молодые годы нередко простаивал до темноты. А вы? — вы помните то время? — спросил Виктор.

— Какой смысл его помнить? — ответила Бержер.

— Смысл? Смысл… Да нет, я всего лишь спрашиваю, помните ли вы Метрополис до того, как его заволокло дымом?

«Знает или нет? — думала Бержер. — Виделся ли он с хозяином той злосчастной квартиры?»

— Да. Я помню, — сухо ответила она после непродолжительной паузы. — Хотя опять-таки, какой смысл помнить прошлое? Прошлое — это то, что прошло. Чего нет.

Виктор вздохнул.

— Возможно, вы правы. В отношении меня, так точно, — он невесело усмехнулся. — Помните то место, куда я вас привел, когда…

— Да.

— Вчера кто-то сжег его дотла. Еще одного мостика в прошлую жизнь не стало.

«Не знает… Или?»

— Никогда не понимала, что значит «прошлая жизнь». У нас только одна жизнь. Как бы она ни менялась, другой нет и не будет.

— Я не это имел в виду, — ответил Виктор и, помолчав, продолжил: — Еще недавно в это время года город уже утопал в солнце и зелени. И я не могу понять, как он мог превратиться вот в это? И что произошло с нами? почему мы принимаем это, — он кивнул в сторону столпа пламени вдали, — как нечто нормальное?.. Как должное?

Бержер не хотела отвечать, но вдруг услышала собственный голос:

— Если все сложилось так, как сложилось, значит иного не дано. Значит, это лучшее, что с нами могло случиться. И мы должны принимать с благодарностью все эти испытания. И надеяться, что они не станут непосильными.

— А вы, пожалуй, правы, — после недолгой паузы ответил Виктор. — Я учился на историка, и преподаватели много раз говорили, что у истории нет сослагательного наклонения. Но говорили и о том, что и человеку, и всему человечеству не на чем учиться, кроме своего прошлого опыта. И чем дальше, тем больше я понимаю, что на деле никто ни на чем никогда не учится. Я думал, что ключи к будущему можно найти в прошлом. Но раз прошлое — то, что прошло и больше не существует, то и ключей никаких нет. И будущего — его тоже нет…

Сесиль молчала.

— Может быть, действительно проще ничего не помнить, а? Существовать одним днем. Следовать одним и тем же алгоритмам, испытывая ужас от мысли, что от них можно отступить… Ничего не ждать. Ничего не желать. Забыть, кем мы когда-либо были и кем хотели быть… Одна беда: сколько бы нам ни твердили, что иного не дано, когда-то давным-давно мы были детьми. И что-то от тех вчерашних или даже позавчерашних детей остается в нас и поныне. И сколько ни выдавливай их из себя, они по-прежнему спрашивают: «А почему?»

Пламя вдалеке вдруг вспыхнуло с утроенной силой; в небо взметнулось огромное огненное облако, и спустя несколько мгновений донесся звук взрыва. Он вывел Сесиль из оцепенения.

— Мне пора, — решительно произнесла она.

— Понимаю, — отозвался Виктор. — Увидимся ли мы еще?

— Нет. Прощайте, — сухим тоном ответила Бержер и торопливо пошла прочь.

Когда она скрылась из виду, Виктор, горько усмехнувшись, пробормотал:

— К моим годам уже можно было бы и привыкнуть…

Бержер шла как могла быстро. Но с каждым шагом расстояние от того места, где они стояли, до припаркованной у съезда с моста машины казалось ей все более неодолимым. Она уже почти бежала.

…Капитану Стабикома Сесиль Бержер следовало арестовать давно разыскиваемого буклегера. Но она этого не сделала. За последнюю неделю он много и глупо наследил; что ж, за то, что он спас ей тогда жизнь, она прибралась за ним.

Следователям не за что будет зацепиться. Больше она ему ничего не должна. И он не должен — не должен попадаться ей на глаза!

У Виктора в кармане завибрировал телефон. Вызывающий номер не определялся.

— Да.

— Виктор? — раздался в трубке голос Арманна. — Рядом никого нет?

— Нет, никого, говори… — ответил Виктор.

И Арманн заговорил. От услышанного у Виктора полезли на лоб глаза.

— …Что?! Постой-постой… Так это, получается, был тот самый нулевой пожар?.. мать родная!.. Да, конечно. Постараюсь быть через сорок минут — с возмещением. Спасибо!

Только боль в ноге помешала Виктору броситься бегом.

11 мая, 22:29. Квартира Антона

В дверном замке заворочался ключ. Дверь раскрылась, Наталия сперва свалила с плеч тяжелый походный рюкзак, а затем втащила в прихожую массивную раскладушку и резко опустила ее на пол. В дверях комнаты появилась Марианна.

— Добрый вечер, — кивнула ей Наталия. — Устроит такое спальное место?

Сиделка выпучила глаза.

— Ой, еще как! Сто лет на таких не дрыхла.

— Хорошо, — Наталия перенесла раскладушку на кухню, Марианна вернулась к пациенту. На кухне зашумел чайник, залязгала посуда. Через некоторое время Наталия вошла в комнату с двумя кружками с чаем.

— Держи.

— Спасибо, — ответила Марианна, принимая кружку. — Порадовать ничем не могу, все по-прежнему. Днем он заснул, полтора часа назад проснулся, но…

— Поняла. Остается только ждать.

— Я там приготовила ерунду какую-то, вроде съедобно. Аппарат для внутривенного я зарядила, все работает, так что…

— Хорошо. Ложись спать. Я там принесла белье и одеяло — возьми у меня в рюкзаке. До трех ночи дежурю я.

Марианна ушла. С кухни донесся лязг раскладушки, звуки застилаемого белья, потом застонали пружины.

Наталия склонилась над Антоном.

— И это всё? Неужели это всё? — прошептала она. — Ты так и будешь теперь лежать и бессмысленно глядеть в потолок? Где ты сейчас, на самом деле? Братец, где ты?..

Раздался короткий звонок в дверь. Господи, кто это? А, Виктор, наверное.

— Я открою, — сказала Наталия, выходя из комнаты.

— Добрый вечер, извините, что так поздно заявился, — вполголоса сказал Виктор, входя. — Только что узнал, что у меня ночью еще одна встреча, так что я ненадолго. Новости есть?

— Нет. Не реагирует ни на что.

— М-да…

— Кофе? У меня, правда, только самый дешевый растворимый.

— Самое то сейчас. Лимон найдется?

— Сейчас погляжу.

Разувшись, Виктор прошел в комнату.

— Привет… — сказал он, пристально глядя в лицо Антону.

Наталия вернулась, держа в руках еще одну кружку с кипятком и банки с кофе и лимонной кислотой.

— К сожалению, остался только экстракт.

— А вот и славно, пойдет, спасибо! — Виктор взял у Наталии банку с кофе, зачерпнул из нее ложкой бурый порошок и положил его на язык. Точно то же самое он повторил с лимонной кислотой. Наталия даже несколько растерялась.

— Химия… — крякнул он. — Тем лучше. От химии сильнее вштырит. А мне сейчас этого и надо… Знаете, мне тут довелось кое-что выяснить. Нечто, что может касаться и вас, и Антона напрямую.

— И это нечто?.. — Наталия напряглась.

— Я сейчас покажу, — сказал Виктор, доставая из кармана за пазухой папку с бумагами. — Но сначала хотел бы попросить… Не могли бы вы еще раз рассказать про ту ночь, когда случился пожар? Вы говорили, что это Антон был в нем виноват. Простите, я понимаю, что вам тяжело вспоминать, но все-таки. Это важно.

— Бабушка в тот вечер повезла весь клан в город на какой-то светский раут. Подобные выходы для нас были всегда суматохой и бедламом, все бегают, собираются, шумят… Ну, а брат… Он тогда постоянно возился с чем-то электрическим или электронным. Я не помню, что именно он там делал, помню, что оторвать его от его занятий удалось уже только в самый последний момент. Ну, а потом — он еще в гостях начал дергаться, потому что забыл что-то выключить. Паяльник, кажется.

— А где начался пожар?

— Ну, в его комнате, видимо! А… что?

— Гм. Просто вот здесь, — Виктор открыл папку на нужной странице и протянул Наталии, — говорится нечто совсем другое. Прочтите.

— Что это?

— Это уголовное дело. Уголовное дело по факту пожара. Того самого. Дело, которое почему-то не стали передавать в суд, но и не закрыли. Просто убрали подальше.

Наталия взяла папку, села на стул возле кровати и стала читать. На ее лице явственно отражалось растущее напряжение. Вдруг она резко перелистнула страницу туда-сюда, перечитала еще раз, затем медленно подняла глаза.

— Сна… сна… снаружи? — еле выдавила она.

— Понимаете, да? — тихо ответил Виктор.

— Снаружи?!! — почти выкрикнула Наталия, привстав.

— Около вашего дома никогда газом не воняло?

— Да, — Наталия обессиленно опустилась обратно.

— Так я и думал. А в деле про это не говорится: судя по номерам, странички не хватает. Потерялась, наверное, — с издевкой добавил Виктор. — Но я все думал, думал, что бы там могло «проходить около дома». А проходил там газопровод — старый и порядком изношенный. И в ту ночь его, видимо, прорвало. Кто-то мог проходить мимо вашего дома, бросить спичку или окурок — и улететь вместе с забором через полквартала. В любом случае взрыв, за которым последовал пожар, случился снаружи. А не внутри.

Взгляд Наталии был пустым и отсутствующим, почти как у ее брата. Виктор смотрел на нее, и понимал, что у него у самого в горле образуется ком.

Говорят, время лечит любые раны. Но иногда, пусть и очень редко, на месте рубцов образуются опухоли. И тогда время из врача превращается в убийцу. Сейчас Виктор видел перед собой двоих людей, больных саркомой судьбы. Можно ли их еще вылечить? Спасительный скальпель был в руках у Наталии.

— Дело замяли, видимо, потому, что влиятельному владельцу этого газопровода очень не хотелось выплачивать штрафы и страховку вашей семье. Тем более что Антон по сути сам взвалил вину на себя. Еще хуже то, что все пожары, пожирающие этот город уже пятнадцать лет, начались именно с той ночи. Возможно, вы не знаете, но город значительной своей частью стоит на осушенных болотах. Под нами огромное количество торфа, который может тлеть десятилетиями. Похоже, ваш брат, считал, что и сгоревший дом, и все последующие пожары, убивающие город, — на его совести. Пятнадцать лет он живет с этим, и — я даже не хочу пытаться представлять, каково ему.

Надеюсь, что он нас слышит. И все понимает. И вы тоже понимаете.

Виктор подошел к Наталии, слегка тронул ее за тонкое плечо, боясь, что от более чувствительного прикосновения она может рассыпаться.

— Мне надо идти. У меня еще одна непростая встреча сегодня. Пожелайте мне удачи.

Наталия только кивнула.

Когда звук его шагов затих окончательно, вокруг Наталии повисла звенящая тишина. Слабый гул улиц пробивался сквозь оконные рамы, в кухне различимо вздыхал холодильник, но их было едва слышно через звон в ушах. Наталии казалось, что все вокруг стало вдруг тусклым и бесцветным, как будто подернулось пеплом…

Она слышала слабое дыхание Антона. Только оно и свидетельствовало, что он еще жив. Возможно, сейчас он даже живее, чем она.

Пятнадцать лет вражды и презренья. Почему она только сейчас узнала правду? Почему так легко приняла все на веру? Почему так легко записала его в недруги и сочла его бегство предательством? Пятнадцать лет как застывший, выцветший сон: пусть время не повернуть назад, но и вперед оно не движется, а будто бы только бегает по кругу, покуда все вокруг увядает, рассыпается и горит…

…Наталия много лет приучала себя относиться ко всему безразлично, надеясь, что кошмары однажды оставят ее. Тщетно. Закрывая ночью глаза, она до сих пор видела, как беспощадное пламя пожирает их дом, и последовавшие вскоре за этим похороны. И если она так и не смогла справиться с этим, то, подумала она, каково ее брату, уверенному, что это он во всем виноват?

«Ты мой брат… Я твоя сестра… Больше у нас никого не осталось на свете, — чуть слышно прошептала Наталия. — Что, что мне сделать, чтобы ты вернулся? Чтобы ты простил меня — и перестал ненавидеть себя? Антон… Не оставляй меня…»

Марианна очнулась от пугающего звука, донесшегося до нее через дверь, — и не стон, и не крик, и не вой, а как будто всё сразу. Вскочив, она бросилась в комнату — и увидела, как Наталия, сидя на полу, судорожно хватается за виски, за лицо, будто от непереносимой боли. Наталия рыдала. Рыдала так, словно слезы, накопившиеся за эти полтора десятилетия, вот-вот грозили разорвать ее изнутри.

Марианна бросилась к своему пациенту. Жив. Это главное. Так, теперь срочно — воды его сестре. Пей, пей. Больно, да, знаю, больно. Плачь. Плачь, дай боли выход. Пей еще… Он жив, он придет в себя. Пей. Сейчас еще принесу…

…Сбоку раздался стон. Марианна резко обернулась. Больной на кровати выгнулся и упал обратно, тяжело дыша, моргая и пытаясь озираться по сторонам. Наталия, которая только что с трудом совладала со слезами, повернула голову и медленно-медленно стала подниматься с пола. Антон с диким трудом приподнялся на локтях. Марианна прижала стакан к его губам.

12 мая, 0:03. Квартира Сесиль Бержер

Послышался протяжный вой, Бержер даже вздрогнула от неожиданности. Нет, ничего. Просто канализационные трубы.

На столе перед ней стоял раскрытый ноутбук, который она забрала из сожженной библиотеки. В нем обнаружился основательный архив текстов, рассортированных по годам, — случайные записи случайных людей начала века. Сплошь недовольных жизнью. Видели бы они, что творится сегодня.

Бержер машинально повернулась к окну. Там нельзя было разглядеть ничего, кроме плотного смога, подсвеченного оранжевым: то ли фонари, то ли вновь где-то пожар.

…А впрочем, о родине — только с благоговением. Как учили. А эти записи… Сами по себе они вряд ли представляли собой что-то противозаконное. Тем не менее их следовало бы закрыть на замок. И доступ — только по предварительным заявкам и после всесторонней проверки личности…

Сесиль открыла еще один текст. На сей раз это была, по-видимому, чья-то переписка:

Бержер откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. В такой поздний час чтение давалось уже с трудом. Да и содержание, тут, конечно… Голова кружилась постоянно, но наверняка ведь не от прочитанного… Травма, лекарства…

Несколько секунд она сидела с закрытыми глазами, прислушиваясь к тишине… Которую вдруг разорвали звук выбитой входной двери и громыхание, которое ни с чем не спутаешь. Вместо того чтобы вскочить и схватиться за оружие, Сесиль неторопливо повернулась в кресле ко входу.

Там стояла Элизе. По сторонам от нее — двое автоматчиков в масках.

— Капитан Бержер, — дребезжащим от волнения голосом произнесла Элизе, — сдайте оружие и удостоверение. Вы арестованы по подозрению в государственной измене, покрывательстве преступников и уничтожении улик.

— Всего лишь по подозрению? — спросила Бержер.

— Пока трибунал не признает вас виновной, — ответила ее заместительница.

— Что ж, Элизе, поздравляю, — не вставая, ответила Бержер. — Вы определенно получите теперь капитанские погоны — и, вероятно, мою должность в придачу. Горжусь вами. Собой тоже горжусь: я вырастила себе отличную смену.

— Тянуть время бесполезно, — холодно ответила Элизе.

— Да, вы правы. Помните Шекспира?

— Не иначе как хотите поцитировать мне «Цезаря» на прощание? — зазвеневшим язвительностью голосом спросила Элизе.

— Нет, не оттуда. «Прибавьте к сказанному: как-то раз в Алеппо»…

Она осеклась, увидев, как из-за спины Элизе вдруг высунулась круглая, налысо бритая голова. Монктон! Что он-то здесь делает?

Монктон, вывернув губы, раскрыл круглый рот, заполненный острыми зубами, как у миноги, и звонко зашипел.

Бержер, резко выдохнув, открыла глаза. Где-то стонала водопроводная труба. Все, затихла. Это просто сон.

Кошмары в последнее время стали сниться слишком часто. Этот, впрочем, был каким-то особенно выдающимся. Слишком достоверным, слишком подробным. Сесиль поднялась с кресла и пошла на всякий случай проверить замки на входной двери, понимая, что делает это лишь для поддержания иллюзии спокойствия.

…Элизе приставили к ней как раз в порядке надзора, никто этого особо и не скрывал. Но со временем их отношения изменились, и без прямого приказа сверху Элизе даже не подумала бы рыть под начальницу. Бержер неоднократно устраивала подчиненной проверки на преданность, и та ни разу ее не подвела. Даже когда могла и имела право.

Так что это просто глубоко укоренившийся страх. Разбуженный недавними событиями. Да, просто страх…

12 мая, 2:57. Пустошь

Ночь выдалась душной и на редкость холодной. Крупных пожаров в сводках не было, даже в Пустоши, при этом казалось, будто сама земля дымится. Сущая мистика.

Пробираясь с затененным фонарем сквозь завалы, Виктор чувствовал, как с каждым шагом растет нервное напряжение.

Прометей, неформальный координатор буклегеров Метрополиса, возжелал лицезреть Виктора. И попросил захватить «Astrum Coelestis» с собой.

До сих пор они виделись от силы раза два. Прометей предпочитал общаться SMS-сообщениями со скрытого номера, и обмениваться с Виктором книгами через третьи руки. В этот раз он почему-то настоял на личной встрече, и это было странно. Место он выбрал и того страннее: громадное полуразрушенное здание, некогда принадлежавшее крупному издательскому дому. Одиннадцать лет назад его разгромили.

…Пол был завален мусором. Там и сям валялись в обнимку с грязью куски поролона и монтажной пены, обломки бетонных блоков щетинились ржавыми шипами арматуры. Звонко и сочно хрустело под ногами битое стекло.

Длинный зал с прямоугольными колоннами — бывший цех? Огромное задымленное пространство. Арматура и ржавые трубы, свисающие с потолка, высокие окна — когда глаза привыкают, буро-оранжевое небо за этими трехметровыми бойницами кажется ярким.

Виктор вздрогнул, услышав, как где-то щелкнула зажигалка.

— Прометей? — спросил он.

— Я здесь, — отозвался с противоположного конца зала старческий голос. — Подходите.

Виктор огляделся по сторонам. Слишком много дыма. Впрочем, прежде чем входить внутрь, он обошел здание вокруг и теперь знал, где у него входы и выходы. Увы, только примерно.

А впрочем, что это он? Буклегеры не головорезы. Даже если его, в связи со столь поспешным освобождением, сочтут завербованным, то в худшем случае просто отлучат от дела… Правда, и отлучение для него будет означать катастрофу. Тогда и впрямь ничего не останется, кроме как просить у Арманна «коридор».

Виктор двинулся вперед. Через некоторое время впереди в дыму проступила худощавая фигура — невысокий пожилой человек, одетый в старомодное пальто, приветственно снял шляпу и слегка склонил голову. В левой руке у него тлела сигарета.

— Доброй ночи, — произнес он.

Они обменялись рукопожатием.

— Вы хотели меня видеть, — сказал Виктор.

— Да. И очень рад, что вы живы и на свободе.

— Благодарю. Признаться, странное место вы выбрали для встречи.

— М-м? А, ну да, мы же здесь с вами еще не встречались. Что ж, у меня многое связано с этим местом… Вдобавок, тут множество разных укромных мест и потайных ходов. Кстати, имейте в виду: вон за тем листом жести — лестница в подвал. Внизу за поворотом — длинный коридор, на другом его конце — лестница наверх во внутренний двор и на улицу. В коридоре несколько боковых дверей — все, какие открыты, закрываются изнутри на засов. Некоторые помечены — это значит, что там сквозной проход и можно выбраться наружу.

— Понял, спасибо.

— Но к делу. Для начала хочу сообщить, что на ближайшие три недели, возможно даже на месяц, я все свои операции сворачиваю, что и вам, и всем остальным рекомендую сделать. Еще до вашего ареста мне кто-то очень крепко сел на хвост, и я до сих пор не смог выяснить, кто именно.

— Понятно, — мрачно ответил Виктор. — Надеюсь, с моими злоключениями это не связано.

— Не знаю, не знаю, — ответил Прометей. — Вас, кстати, насчет меня не допрашивали?

— Допрашивать — не допрашивали. Но упоминали кого-то, кому три проститутки сделали алиби…

Прометей хихикнул.

— Да, это про меня. Но раз не допрашивали, так оно и к лучшему. Так, та книга у вас с собой?

— Да, конечно. Хотите забрать? — Виктор вытащил сверток из-за пазухи.

— Именно. Просто вчера я выяснил, что это фальшивка.

— Почему-то мне так и показалось, — ответил Виктор, передавая книгу в сухие руки старика. — Прежде мне доводилось слышать про эту книгу одно, а в этом экземпляре я прочитал нечто совсем другое.

— Увы, так и есть. Вместо оригинала мне передали так называемое «пятое издание», в котором стараниями секты почитателей от оригинала осталась едва ли пятая часть: предисловие и первые страниц сто оставили как было, а дальше всё вывернули наизнанку, — наступление «мировой тирании» автор в жизни бы прославлять не стал… И вот, представьте, мой связной только вчера признался, что перепутал издания. Кстати, помнится, вы говорили, вам книга нужна была для научных изысканий?

— В некотором смысле. Я пытался проверить одну теорию.

— Раз получилась эдакая свинья в мешке, то вот вам другая книга. Это очень редкое издание, с которым связана весьма мистическая история, — Прометей протянул Виктору небольшую книжку в оранжевой бумажной обложке.

— И что это? — спросил Виктор, открывая ее и подсвечивая страницы фонарем. — М-м, стихи…

— Да. Издание малоизвестного автора; мне это имя попадалось дважды, говорят, был молодой, многообещающий писатель-прозаик, но тут — сами видите, не проза. Выяснить, кто это и что с ним потом стало, я так и не сумел.

— А в чем заключается мистическая история?.. — спросил Виктор, пробегая глазами строфы… Что-то в них зацепило его взгляд. Ом начал вчитываться. Один стих, другой… Перелистиув несколько страниц, он буквально впился взглядом в очередное стихотворение. Дочитав его до конца, он вернулся к титульному листу, посмотреть имя автора. Та-а-ак. Все это время Прометей молчал, как будто ждал чего-то.

— Когда это было издано? — спросил Виктор.

— Вот тут-то и начинается самое интересное. Издано это четырнадцать лет назад. Там в выходных данных указан год.

— Вы… уверены?

— Мы сейчас находимся в бывшем цеху типографии, где эту книгу отпечатали. У вас в руках — ее сигнальный экземпляр, который я хранил все эти годы дома. Так что можете мне поверить, это — не подделка и не мистификация.

— В таком случае, это действительно… мистика.

— Несколько дней назад эта книжка снова попала мне в руки. Я перечитал ее, подивился точности описаний, а потом вспомнил, что вы плотно интересуетесь историей. Так что теперь мы в расчё… — он осекся и прислушался.

Снаружи донесся звук, от которого у Виктора похолодело внутри: так звучат двигатели полицейских броневиков. Взвизгнули тормоза.

— Так, вы налево, я направо, — шепнул Прометей и стремглав, с отнюдь не старческой прытью, скрылся в темноте. Виктор поднырнул под жестяной лист, указанный стариком, и рванул по лестнице вниз.

Уже когда он спустился, сверху донесся топот, затем резкий выкрик и звук автоматной очереди.

12 мая, 10:59. Монктон

Держа в руках распечатанные листы с предстоящей проповедью, Монктон нарезал круги по своей гримерке. Каждый раз, оказываясь лицом к зеркалу, он принимал воодушевленно-энергичное выражение, надеясь, что тусклый свет помешает разглядеть испарину у него на лбу. Монктон был уверен, что в зеркало встроена камера, и даже с высокой степенью определенности мог назвать модель. В чем он не был уверен, так это в том, что выражение лица его не выдало. А мысль, что кто-то с той стороны сидит и, усмехаясь, наблюдает за ним, была непереносима.

Это он должен сидеть и любоваться чужой беспомощностью, а не наоборот.

Его провели. Жестоко, изощренно, с бесподобным знанием дела и пониманием его характера, пустили по ложному следу, до конца поддерживая у него убежденность, что это он ведет охоту. А на деле он был лишь дичью. Нет, хуже — пасюком в картонном лабиринте, где на месте сыра оказались электроды.

Кулаки сжимались сами собой. Опомнившись, Монктон пафосно вскинул правую руку вверх, как будто репетируя жестикуляцию к будущей речи, а затем, совладав с собой, придал лицу задумчивое, даже скорбное выражение.

Хотя на деле его давила злоба.

…Когда после двухнедельных усилий он все-таки смог получить искомый файл, вместо заветных компрометирующих документов на экране появились три мультяшные девки, танцующие канкан в одном белье, и издевательские поздравления с прохождением «квеста».

А затем по экрану поползли фотографии из «Дела восьми», заставившие проповедника задрожать всем телом. Спустя несколько бесконечных мгновений на экране возникла надпись: «Зря вы это. Очень зря».

И дальше он беспомощно наблюдал, как все его устройства — телефон, планшет, личный терминал — обнуляются до заводских настроек. Весь собранный компромат на сотрудников Kordo пропал без возможности восстановления.

Ну, а утром, когда он во время проповеди отклонился от утвержденного текста («лишь тяжелая и неблагодарная работа заслуживает звания честного труда…») его вызвала к себе… Нет, не мадам Б., а ее служанка, белобрысая заместительница.

До сих пор она умело притворялась пугливой дурашкой, а на деле оказалась жестокой и глумливой фурией. Давно его не унижали так профессионально.

Ну, а тяжелее всего была ее фраза, оброненная словно невзначай: «Зря вы это, Монктон, очень зря».

Она знала обо всем. И дала ему понять, что не раздумывая спустит его в унитаз, если он будет пытаться играть не по ее правилам.

Монктон отер испарину со лба и вперился в листы, чтобы спрятать глаза от камеры.

…Нет, ну какие к нему могут быть претензии? Лично он не причинял никакого физического вреда тем nihelnik’ам[22]. Другие — да, причиняли, ну так они и поплатились. Вдобавок, не настолько наивны были «бедные сиротки», чтобы не понимать, о чем на самом деле шла речь. Так что сами виноваты.

Но все это было давно. Очень давно. С тех пор он сменил род деятельности. Ныне он дипломированный специалист по психологической подготовке масс, задача которого — держать плебс в повиновении. Он достиг какого-никакого положения, власти, достиг превосходства!

И теперь он рискует всего этого лишиться, потому что любопытная белобрысая дрянь…

Монктон вдруг почувствовал как внутри него будто бы дернули рубильник: все эмоции разом погасли. Ни гнева, ни страха, ни ненависти. Одна голая рассудочность. Перед ним стояла проблема. Вернее, даже две. Их следовало решить. Одну за другой.

Кое-какие перспективы уже просматривались. Не далее как вчера поутру на построение не явилась некая Лин, Ирма, 22 лет от роду, работница отдела логистики. Пришла на работу с большим опозданием, в порванной форме, со швами на выбритой голове и справкой из травмпункта. Ее с ходу отправили объясняться в Комнрав. Монктон без особых усилий вытащил из нее всю правду об утреннем инциденте на территории Kordo Konduktria.

Нападавший был толст, велик ростом, рядовые полицейские называли его «сержант Дормин». Так же звали громилу, с которым якшалась мадам Б. Похоже, кое у кого крепко увяз коготок.

Осталось понять, как избавиться от блондинки.

12 мая, 12:59. Процесс

Зал судебных заседаний имел почти правильную кубическую форму. Стены и пол были выкрашены черной краской; на высоченном потолке сверкал яркий плазменный светильник в форме эмблемы Нортэмперии — главный источник освещения. У дальней стены располагался высокий трехъярусный помост, где наверху красовалась кафедра судьи — пока что пустовавшая, а уровнем ниже, по краям помоста, стояли столы обвинителя и защитника. На нижнем ярусе притулился стол секретаря-распорядителя.

На полу рядом с помостом возвышалась трехметровая клетка, отчего-то цилиндрической формы, с прутьями, которые наверху загибались внутрь, как у мышеловки. Концы прутьев зачем-то снабдили зазубренными наконечниками, будто целившими подсудимому в голову.

Дормин сидел в клетке, съежившись большой мышью, — то ли от страха, то ли от боли. Внутренний контроль во время допросов наверняка отнянькал его по первому разряду…

Заканчивался перерыв. Поутру обвинитель два с гаком часа зачитывал заключение: два десятка эпизодов, в которых Дормин сознался. Судья — круглоголовый хомячок, с лица которого не сходило выражение крайнего удовлетворения, к половине первого уже отчетливо притомился, так что даже ухмылка съехала куда-то набекрень. Когда обвинитель закончил с двадцатым эпизодом, судья объявил перерыв и отправился в буфет.

Сидя в заднем ряду, полковник Арманн разглядывал собравшихся. Сгорбленный секретарь через толстые стекла очков пялился в дисплей терминала. Время от времени он заливался хихиканьем и начинал что-то строчить. Косо сидевшие на носу очки и постоянный оскал сообщали ему вид самый идиотский. Интересные про этого человека слухи ходят. Очень интересные.

Обвинителя Арманн знал: добросовестный долдон, туповатый даже для такого формального института, как правосудие в Нортэмперии.

А вот крепыша, сидевшего на месте защитника, полковник видел впервые. Тот был в форме Службы, но Арманн мог поклясться, что этот персонаж в Центральном управлении ему не попадался. На вид под 30; судя по погонам, майор. В остальном внешность его была настолько невыразительна, что он казался безликим: круглая обритая голова, толстый, слегка приплюснутый нос, в меру пухлые щеки, которые лет через десять, вероятно, обратятся в бульдожьи брыли, да брезгливо сложенные губы. Черты лица выглядели сущей условностью — казалось, он в любой момент мог их все поснимать и разложить перед собой на столе или спрятать в карман.

Зато совершенно безусловным было презрение, потоками лившееся из его поросячьих глазок.

Зрителей в зале собралось на удивление много — Арманн насчитал тридцать человек. Это было довольно неожиданно: на такие трибуналы уже давно никто особо не ходил. Учитывая особенности поведения патрульной своры, процессы подобного рода не редкость. Разве что в клетку загоняли обычно по трое-пятеро. И хотя сидевший в «мышеловке» кабан один сойдет за троих, количество зрителей озадачивало. Тем более, что никого из жертв или их родственников тут не было и быть не могло.

На верхнем ярусе открылась дверь и из нее появился судья — снова все с той же довольной улыбкой. Визит в буфет явно улучшил ему настроение. Секретарь вскочил и пискнул: «Встать, суд… пришел!», когда председательствующий уже втискивался в свое кресло.

— Так-так-так, — изрек он, с удовлетворением оглядев зал. — Продолжаем слушать дело теперь уже бывшего унтер-офицера Дормина. Позиция обвинения суду изложена. Подсудимый признал факт деяния, но едва ли признаёт себя, хе-хе, виновным. Так ведь?

— Так точно, Вашесть, так точно, — залопотал, быстро-быстро кивая, секретарь.

— Мы также услышали во всех подробностях кого он, так сказать, обидел, и, хе-хе, сколько раз. Нуте-с, защита, давайте, — сказал судья.

Защитник медленно приподнялся. Вид у него был как у большого начальника.

— Спасибо, Вашесть, — бросил он через плечо и, упершись кулаками в стол, заговорил, небрежно поджевывая слова.

— Итак, мы тут много услышали про безнравственные деяния подсудимого, который сидит сейчас в клетке и ждет приговора. Но у меня назрел вопрос: а с чего это мы судим его одного?

— Дела его сообщников будут разбираться отдельно, — бесцветным тоном отозвался обвинитель.

— Да я не про сообщников, коллега, — насмешливо отозвался защитник. — Я про так называемых жертв.

Арманн нахмурился. Судья с довольным видом откинулся на спинку кресла и, кажется, сложил руки на животе. Обвинитель удивленно приподнял бровь. Тренировался, наверное. По залу пролетел шелест, и Арманн увидел, что сидевшие с правой стороны от прохода — поближе к защитнику — начали переглядываться и перемигиваться. Что за чертовщина?

— Ну, давайте немного поговорим о бедных жертвах, пострадавших от этого bugewabagi[23], — защитник махнул рукой в сторону Дормина. — Он, конечно, подонок, без вопросов. Да только так ли уж невинны пострадавшие?

Обвинитель весьма грозно нахмурился, но на защитника это никакого впечатления не произвело.

— А вот я смотрю в дело, — защитник поднял папку со своего стола, — и вижу, что установленный порядок они нарушали, как хотели. Ходили по темноте в одиночку, с непокрытой головой, без масок. И это в условиях постоянного задымления? А еще давайте вспомним, как несчастные жертвы дерзили патрульным, как пытались сбежать. А потом ябедничали, что им, бедненьким, угрожали. Что их били, а кой-кого даже и… Так вот: веди себя прилично, гражданин, и ничего с тобой не приключится!

Арманн сжал зубы. Ему захотелось прямо сейчас стащить защитничка с его насеста и надавать по отьетой роже. Впрочем, это было бы проблематично: все ярусы были оснащены загородками с торчащими наружу шипами.

Между тем защитник уже откровенно выговаривал и обвинителю, и его «группе поддержки». Сторонники обвинителя хмурились, кривились, мотали головами; группа поддержки защитника наоборот выражала его словам полнейшее одобрение.

— Если оставить мясо без присмотра на столе, и его сожрет кот, кто виноват будет? Если волк задрал заблудшую овцу, то кого в этом винить? Волка? Или все-таки пастуха и саму безмозглую скотину?

Арманн подался вперед. Это все уже ни в какие ворота.

— В свете всего вышесказанного я прошу суд переквалифицировать обвинения по всем пунктам убийств на хулиганство и причинение смерти по неосторожности, а пункты, связанные с развратными действиями, удалить, — провозгласил защитник.

— Правильно! — раздалось с правой стороны зала. — Так и надо!.. А то что ж это… Никакого порядка…

— Все это прекрасно, но как быть с законом? В законе ясно сказано, что… — неуверенно заговорил обвинитель.

— Закон — это условность, — менторским тоном ответил защитник.

— Нет уж, позвольте! — вскочил обвинитель. — Служба общего контроля создана для того, чтобы защищать граждан на улицах — и от пожаров, и от преступности, а не плодить криминал!

— Служба! Общего! Контроля! Не защиты! Контроля! — рявкнул защитник. — Понимаете разницу?

— Не хуже вашего понимаю, — взревел выведенный из себя обвинитель. — Но в уставе Службы…

— Я вам про практику говорю! — заорал защитник. — Прак-ти-ку! Мало ли что там в уставе написано!

— Такое пренебрежительное отношение к закону со стороны юриста просто возмутительно! — заголосил обвинитель. — Вашесть, подсудимого взяли с поличным, так что теперь…

— Вашесть! — перебил защитник спокойным уверенным голосом. — Я также хотел бы обратить внимание на великолепный послужной список моего подзащитного, а также на то обстоятельство, что он постоянно пребывает в состоянии тяжелейшего стресса, связанного с…

Внезапно свет в зале стал ярче.

— Уйдите все, — раздался из-под потолка громкий голос.

На мгновение повисла гробовая тишина. Все испуганно переглянулись.

— Что-что?.. А? Что?.. — послышалось в зале.

Плазменный светильник в форме эмблемы Нортэмперии на потолке сменил цвет с белого на кроваво-красный.

— Пшли вон отсюда, живо! — со скучающей интонацией произнес голос с потолка.

Зал мгновенно опустел. Сидевший в клетке Дормин от страха съежился так, что, казалось, его стало вдвое меньше…

Как будто какая-то невидимая рука взяла Дормина за затылок и запрокинула ему голову.

— Ну что, малыш, поговорим? — раздался сверху до ужаса знакомый плосковатый баритон. Кроваво-красная эмблема загорелась ярче и, как показалось Дормину, двинулась к нему…

12 мая, 20:48. Виктор В

Стоя в тени надстройки на крыше, Виктор выкуривал сигарету за сигаретой. Но ни курение, ни свежекупленный портвейн во фляжке не помогали справиться с разбушевавшейся внутри бурей. С виду он оставался спокойным, и ему отчего-то было очень важно не выдать себя, хотя едва ли кто-то мог увидеть его сейчас.

Эмоции… Эта область всегда была для него чужда и враждебна. Он в равной степени терпеть не мог ни истерик с заламыванием рук, ни бурных восторгов — «довольно их он перенес». Ему всегда казалось, будто весь этот шум и крик всегда обращены на него лично. Свои собственные эмоции он привык прятать поглубже… но сейчас они буквально лезли наружу: Виктор чувствовал себя мешком, набитым гвоздями.

А причиной всему — маленькая книжка в оранжевом переплете. Сборник стихотворений. Вроде бы и сильно отличающихся одно от другого, но все же составляющих вместе подобие поэмы. Поэмы, которая, как добросовестная хроника, описывала события последних полутора десятилетий.

Было только одно небольшое «но»: если верить Прометею, эта поэма сама была написана и издана 14 лет назад.

В пачке осталось всего четыре сигареты. Где бы достать еще?.. А, да, заначка на черный день во внутреннем кармане. Последние несколько месяцев Виктор откладывал по сигарете с каждой новой пачки.

Он не знал, что случилось с Прометеем. Старик был достаточно ушлым и явно мог скрыться в этих завалах так, чтобы его даже собаки не унюхали, но — эта чертова автоматная очередь? Неужели она достигла цели?

Сам Виктор предпочел схорониться за одной из меченых дверей. Оказалось, изнутри она запиралась сразу на два засова. В потолке прямо рядом с дверью обнаружился люк, из которого свисал канат с узлами. Зажав в зубах фонарь, Виктор взобрался наверх и оказался в небольшом каменном кармане. Узкий луч фонаря выхватил потертый тюфяк, потом стопки книг, потом жестяную кружку и сложенную в углу стопку одежды. У Виктора мелькнула мысль, не это ли Прометеево жилище… Нет, вряд ли. Едва Виктор втянул канат и задвинул крышку люка, как снизу послышался торопливый топот и выкрики. Неведомые преследователи потом долго долбились в стальную дверь, после чего в бессильной злобе начали в нее стрелять. В конце концов они бездарно убрались прочь, и остались только неподвижная темнота, слабый сквозняк откуда-то сбоку и равномерный стук крови в ушах…

Три сигареты.

…Видимо, он уснул. Во всяком случае, куда-то бесследно пропали целых шесть часов. Тюфяк пованивал какой-то химией, от которой разболелась голова. Но зато ни блох, ни вшей, ни прочей ползучей-кусачей дряни.

Выбравшись на свет, он долго и тщетно пытался связаться с кем-либо из «коллег»: «Аппарат абонента вне зоны охвата. RegaNortemperia», «Соединение невозможно. Rega Nortemperia», «Номер заблокирован за неуплату. Rega Nortemperia». Виктор осторожно покинул свое убежище. Исполинский труп типографии был пуст. Никого. Только мусор, битый кирпич и стекло, гул слабого ветра в пустых залах и дым. Виктор долго ползал по завалам, стараясь держаться в тени и не высовываться туда, где его можно было бы разглядеть из близлежащих зданий. Он нашел гильзы и следы от выпущенных пуль, но ничего похожего на пятна крови вокруг не было.

Значит, Прометей ушел. Хотелось бы верить.

Две сигареты.

Еще одна попытка дозвониться до кого-нибудь из сподвижников. В конце концов трубку взял Маркиз, завсегдатай «Ассамблеи» и, как говорили, близкий знакомый Прометея.

— Я слушаю, — раздался в трубке бархатистый голос старого экзилита-буклегера.

— Маркиз, это Вагант. Добрый день.

— Добрый день, Вагант.

— Вам сегодня не доводилось беседовать с Прометеем?

— Нет, не доводилось. Я не получал вестей от него уже дня три.

— Прометей назначил мне сегодня встречу в типографии.

— Вот как?

— И нас атаковали неизвестные. Похоже, это были «соколы», но я их не видел. Мы с ним разбежались в разные стороны. Я потом слышал стрельбу, но никаких следов крови нигде не видно.

Повисло молчание.

— Вагант, — наконец произнес Маркиз, — вы, надеюсь, понимаете, что в свете недавних событий к вам могут возникнуть определенные, очень непростые вопросы?

— Безусловно понимаю. И будь на моем месте кто-то другой, я бы решил, что он перевербован. Я также понимаю, что мне сейчас бессмысленно объясняться и оправдываться. Поэтому все, что я хочу попросить, это сообщить Прометею, если он выйдет на связь, что я жив и очень ему благодарен. Также он просил передать всем, кому возможно, что нам всем лучше уйти на дно.

Снова последовала пауза.

— Хорошо, я вас понял, Вагант, — сказал Маркиз. — Если увижу Прометея живым, так и быть, передам ему вашу весточку. Будьте здоровы.

— До свидания, — ответил Виктор.

Осталась одна сигарета.

Только во второй половине дня Виктор вернулся в свое жилище. Наконец-то у него образовалась возможность прочитать внимательно то, что передал ему Прометей. Да, хроника. Автор с очень знакомым именем. Конечно, возможно, что это просто полный тезка. Конечно, и выходные данные могли быть фальшивые. Мог ли Прометей так зло пошутить?.. Навряд ли.

Наиболее вероятный кандидат на авторство сейчас находится несколькими этажами ниже. Как раз накануне он пришел в себя.

Сейчас, еще две затяжки…

12 мая, 21:41. Квартира Антона М

Марианна провела весь день, неотрывно наблюдая за пациентом. Тот демонстрировал совершенно нетипичную для таких случаев прыть и самостоятельность. Утром она помогла ему встать и начать ходить — за две недели мышцы ног, понятно, ослабли. Но довольно скоро он уже передвигался без посторонней помощи. Сам помылся, сбрил щетину и в конце концов даже приготовил из натасканных продуктов какое-то подобие обеда. После чего лег и уснул — обычным, нормальным сном. И только тут до Марианны дошло, что за все время он проронил в ее присутствии не более двух-трех фраз. Не считая, конечно, «спасибо».

Через пару часов он снова поднялся и начал было наводить порядок вокруг, но застрял над каким-то стоявшим в углу приспособлением. Марианна долго наблюдала за его все более уверенными движениями. Время от времени, правда, пациент замирал, как будто задумавшись или к чему-то прислушиваясь… В эти моменты Марианна пыталась каким-либо образом привлечь его внимание: когда он снова застыл, она подсунула ему отвертку. «А, очень кстати, спасибо», — пробормотал Антон и продолжил копаться в неведомом ей приборе.

Около шести заявился лечащий врач. Присвистнул, увидев Антона в вертикальном положении. Осмотрел, спросил про жалобы, выдал сильное обезболивающее — как выяснилось, у пациента все это время трещала голова. И ведь молчал, зараза… В любом случае врач был в восторге и велел Марианне, когда она освободится, непременно ехать к нему — отмечать успех. Глядя на нее при этом совершенно невинными глазами.

Около восьми вернулась сестра пациента, и их будто замкнуло друг на друге. Марианна по ненепонятной ей самой причине почувствовала острое желание уйти. Ее никто не выгонял, наоборот, Наталия притащила откуда-то на редкость вкусный чай, которым Марианну тотчас же напоили, но она все равно чувствовала, что надо убираться подальше и не вертеться под ногами. Да и что ей тут еще было делать?

Когда Марианна сказала, что если в ее присутствии нет необходимости, то она поедет «к себе», Наталия и Антон вперились в нее пронизывающе-внимательными взглядами. Наталия вышла в переднюю и, вернувшись, протянула Марианне ключи от своей квартиры.

— 145-я улица, дом 13/2, третий подъезд, 10 этаж, квартира 215. Это здесь рядом. Там тебя никто не потревожит. Если что вдруг, я позвоню, хорошо?

Марианна после короткой озадаченной паузы сказала «спасибо» и взяла ключи.

— Это тебе спасибо, — ответила Наталия. — Спокойной ночи.

— До свидания, — ответила сиделка.

На выходе она столкнулась с Виктором…

— …В общем, ни дня без приключений, — закончил Виктор свой рассказ о событиях накануне. — А ведь в своей далекой-далекой юности я хотел всего лишь сидеть в архивах и вдыхать пыль веков. И чтобы людей вокруг поменьше и тишины побольше. А в итоге — даже хромаючи приходится бегать и прятаться черт знает где и от кого…

Из кухни появилась Наталия, в руках у нее был поднос с тремя кружками. Чай с чабрецом. Антон сидел на кровати и то сжимал и разжимал кулаки, то стискивал тощие запястья, то сдавливал виски. Он уже прочитал материалы дела о пожаре и, казалось, остался спокойно-безразличным. И лишь то и дело ощупывал собственные руки и голову, будто пытаясь отыскать самого себя в пространстве. Завидев перед собой кружку, он почти счастливо улыбнулся и схватился за ободок.

— Не горячо? — спросила Наталия.

— Нет, в самый раз, спасибо!

— Как голова? — поинтересовался Виктор.

— Раз болит, значит, живой, — ответил Антон с усмешкой.

Виктор снова достал оранжевую книжку и принялся ее перелистывать. Нужно было очень хорошо приглядеться, чтобы заметить, что у него дрожат руки.

Установилась тяжелая тишина. Холодильник, доселе тихо ворчавший на кухне, всхрипнув, умолк. Мрачно вздохнули, поперхнувшись, водопроводные трубы.

— А что, если правы они? — вдруг тихо сказал Антон.

— О чем ты? Или о ком? — поднял глаза Виктор.

— Я о тех, кто пытался вас с Прометеем убить. О тех, кто избивал нас там на площади. О тех, кто отдавал им приказы. О тех, кто рассуждал, что в жизни необходимо страдать. Что это духовно и возвышенно… Что, если они правы? Что, если эти их разглагольствования стали истиной? Что, если где-то там — в каких-нибудь «горних высях», на небесах, в Абсолюте — переставлены местами чет и нечет? И теперь все, что прежде почиталось за истину, стало ложью? Действительно стало? И теперь быть дремучей скотиной, которая благодарно блеет в ответ на побои, это действительно правильно, истинно, свято, наконец?

— А что ты хочешь услышать в ответ? Что все не так? Я этого не скажу.

— И что же ты скажешь?

— Что мы смотрим то кино, которое сами заказываем.

Антон поднялся и подошел к окну.

— Так что же, хочешь сказать, что я «заказал» вот это? — показал он на забинтованную голову. — А ты «заказывал» хромоту?

— Ну, вот расхаживал я с тростью чванства ради, а теперь приходится пользоваться ей по необходимости. Блаженны напрашивающиеся, ибо они напросятся.

— Напрашивающиеся?! — Антон обозлился. — Что, по-твоему, те девочки, на которых «соколы» по ночам охотятся, тоже напрашивались? Нет, погоди, я знаю, что ты ответишь: нечего, дескать, по ночам в одиночку шастать, зная, что на улицах опасно…

— Да, быть может, так и скажу, — спокойным тоном ответил Виктор.

— И ведь то же самое велеречивые проповеднички заливают нам каждое утро: терпи, повинуйся, пресмыкайся, не задавай вопросов и все у тебя будет хорошо и замечательно, никто тебя не тронет. А иначе —..! И получается, что насильники, убийцы и истязатели — они же ни в чем не виноваты! Как же, ведь они просто сделали то, чего их жертвы сами «желали»! За что же их судить? Боги, до чего ж подлая премудрость, а?!

— Не ты ли сам спросил только что, а вдруг они правы? — отозвался Виктор.

Антон резко отвернулся к окну.

— Задай себе тогда еще один вопрос: а не совершал ли ты сам в своей жизни чего-то такого, что никаким раскаянием не смыть?.. Что произошло 15 лет назад, я знаю, — Антон опустил голову.

— Знаю и то, что только по ночам, на пустых улицах, когда от дыма едва видны фонари и нечем дышать, ты чувствуешь себя на своем месте, — продолжил Виктор. — И все, что происходит сейчас, принимаешь как должное. И ведь все, вплоть до мельчайших деталей, сбылось, верно?

— Что?.. — Антон медленно повернулся.

— Это ты написал? — спросил Виктор, перегоняя по полу оранжевую книжку к ногам Антона. Тот поднял ее, раскрыл и в глубочайшем изумлении поднял глаза на Виктора.

— Откуда она у тебя?

— Да какая разница откуда. Это — твое?

Повисла невыносимо длинная пауза. Виктор понял, что сидит, ссутулившись и сцепив руки с такой силой, что костяшки стали совсем белыми. Антон, качая головой, перелистывал страницы.

— Это твое? — повторил вопрос Виктор.

— Да, — глухо ответил Актон.

— И действительно написано и издано 14 лет назад.

— Да.

— Ну что ж… Так вот ты какая, поворотная точка. Не ожидал, — пробормотал Виктор, откидываясь на спинку. — Ну не глупый ли сюжет, а? Второй день работаю почтальоном из прошлого…

— Так откуда она у тебя?.. — снова спросил Антон.

— Важно не то, откуда она у меня, а что там внутри. Вот, позволю себе процитировать по памяти…

— Не надо! — резко перебил Антон. — Не надо…

— Как бы там ни было, то, что ты написал пятнадцать лет назад, вопреки всякому здравому смыслу точно описывает события, которые тогда еще не произошли. И вот теперь я пытаюсь понять одну вещь: где заканчивается прорицатель и начинается автор сценария?

— Не понимаю!

— Или не хочешь понимать?

— Что ты хочешь сказать?

— Ответ ты знаешь. Произнеси его вслух сам.

— Ты что, хочешь сказать, что это всё… — растерянно пробормотал Антон, — я соз… Да ну к черту, что за ересь! — воскликнул он.

Наталия подошла к подоконнику, раскрыла книгу. На ее нахмуренном лице медленно начало проступать мрачное изумление.

— Посмотри в окно, — ответил Виктор. — Видишь, окна светятся? И за ними, и за темными тоже — такие же, как ты. Как я. Как твоя сестра. Люди. Дети вчерашнего дня. Со всей их заброшенностью чуть не с утробы, с беспомощностью, впитанной с молочной смесью вместо материи ского молока, — нашим матерям так не хотелось портить себе грудь. С прошлыми кошмарами еще почище твоих, с вечным страхом, который уже никто не сознаёт, потому что мы забыли, что бывает иначе… С чувством вины — за что бы то ии было… Ты ведь знаешь, что такое эгрегор?

Антон угрюмо кивнул.

— А вы знаете? — спросил Виктор у Наталии.

— Нет. И что это?

— Если попроще, то эгрегор — это дух вещей. Дух времени. Дух идей. Сумма и квинтэссенция всех помыслов, чаяний, страстей и устремлений множества людей, которая обращается в сущность со своей собственной волей. И чем более свирепые страсти его порождают, тем сильнее эгрегор жаждет поработить умы и души людей — как можно большего их числа. Самые могущественные такие сущности превращаются в то, что гностики в древности называли архонтами, духами-мироправителями. Стражами судьбы.

И если тебе и есть в чем себя всерьез обвинить, так это не в том, что ты сжег родной дом. Как мы теперь знаем, ты этого и не делал. А в том, что ты породил и выкормил чудовище. Не в одиночку, конечно. В этом поучаствовали все те, кому в жизни очень захотелось пострадать. Неважно, почему и для чего, — из-за того, что поверили, будто страдания сами по себе делают человека лучше и возвышают над остальными. Или потому, что боялись не быть несчастными, чтобы не расплачиваться потом за это.

Неважно. Вопрос в том, что да, породили чудовище, да, вскормили. И ты, да и я тоже, чего там… И миллионы других. Но вот эта книга, которую ты написал пятнадцать лет назад, и которую сейчас Наталия держит в руках, — это то, что у него заместо разума. Программа. Или, лучше сказать, операционная система. И да, согласно ей, они — правы.

Выражение лица Антона стало безучастным: невозможно было понять, о чем он думает, он весь как будто ушел в собственную тень, создав вокруг себя безвоздушное пространство. Но ненадолго.

— И что теперь? — спросил он почти что с деловой интонацией.

— Не знаю, — пожал плечами Виктор. — Не знаю. Но я давно понял: чтобы переписать прошлое, нужны всего лишь слова. И, может статься… Может статься, тебе достаточно будет совершить эдакое полумагическое действие — переписать хотя бы один свой стих с противоположным смыслом, — чтобы изменить собственную судьбу. А может, и не только собственную.

— Н-не понимаю…

— Я тоже, — Виктор крякнул. — Не знаю, откуда я все это взял, ну да ладно. Суть в том, что в мире взаимосвязано все. Взаимосвязано до такой степени, что от каждого из нас, от всех наших самых незначительных, казалось бы, слов и действий, быть может, даже мыслей, зависит все, что происходит в мире. Со всеми его обитателями. И каждый несет полную меру ответственности за это. Именно что полную, а не распыленную между всеми поровну. И, следовательно, каждый имеет полную возможность изменить все.

В это никто не верит, потому что… слишком непосильной кажется ноша. Но может быть, именно в этом смысл христианского постулата о Божьем образе и подобии… — Виктор прервался. Он говорил спокойно, но перед глазами у него как будто искрил надорванный провод, и дрожь с рук перекинулась уже на все тело.

— Кстати, — произнес он, глядя на Антона, сгорбившегося у стены рядом с окном, — если я не ошибаюсь, как раз сегодня годовщина того злосчастного пожара.

Антон медленно выпрямился.

— Я иду туда, — сказал он.

— Куда? — спросила Наталия.

— Домой, — ответил Антон.

— Я с тобой, — решительно ответила сестра.

— Пройдусь-ка и я с вами, — сказал, поднимаясь, Виктор. — Позаимствую? — добавил он, кивнув на обезболивающее. — А то путь неблизкий.

— Конечно, — ответил Антон, сгребая со стола блокнот и карандаш.

12 мая, 23:29. Kordo Konduktria

Спортивный зал среди работников Kordo особой популярностью не пользовался. Слишком велика была вероятность привлечь внимание надзирающих инстанций; стоило работнику вдруг начать заниматься в зале, и тотчас же до него принимались доискиваться, а с чего это он вдруг занялся физкультурой? А не испытывает ли проблем со здоровьем, выходящих за среднестатистические показатели? А не пройти ли ему внеочередной медосмотр за свой счет? А на кого это он так разозлился, чтобы так срывать гнев на ни в чем не повинном боксерском мешке?

Зал пустовал месяцами. Время от времени в нем проводились съемки агитматериалов: не пойми откуда привозили молодых людей обоих полов, лицом поздоровее и телами поспортивнее, они какое-то время со счастливым видом изображали перед камерами атлетические занятия и исчезали. Свет гас, щелкал замок. И снова снаряды, тренажеры, банкетки и скалодром покрывались слоем пыли в полной темноте.

Но в последние недели две зал регулярно стала навещать заместительница Бержер Элизе К. По каким-то своим причинам она нередко оставалась допоздна, иногда на всю ночь. Сегодня, похоже, Элизе вновь собралась ночевать. На часах — половина двенадцатого. Полчаса назад все входы и выходы заблокировались до шести утра.

По пустому помещению гулко разносилось звучное эхо ударов. Тяжелый боксерский мешок раскачивался туда-сюда, каждый раз встречая на обратном пути новую порцию тумаков.

Кулаки Элизе были обмотаны бинтами, местами уже порозовевшими: перчатками она пренебрегала, а кожа на костяшках, по-видимому, оказалась слишком тонкой.

Глядя через зазеркаленное стекло будки, Монктон невольно подумал, что она чрезвычайно привлекательна. Стройная, подтянутая, в белом спортивном костюме Элизе смотрелась чудо как хорошо. Женщины для Монктона давно уже были предметом исключительно эстетического интереса, не более. Да и красивых лиц в Нортэмперии становилось все меньше. Но какой бы красоткой Элизе ни была, в первую очередь она представляла серьезную угрозу его дальнейшему благополучию. Вдобавок, позволила себе глумиться над ним. Что ж, сама виновата.

Монктон искоса глянул на дежурного, уткнувшегося лицом в захламленный стол. Всего каких-то полчаса назад он отпер Элизе дверь, а сейчас уже лежит мертвецки пьяным. На самом деле это результат инъекции в шею… но на столе останется стоять почти пустая бутылка дешевого шнапса, а под столом еще две полные. Мало того, он еще и закурит на рабочем месте, а непогашенный окурок выкинет в мусорную корзину, полную бумаг, пластиковых обрезков и прочей дряни, — все это отлично тлеет и дымится.

Ну а камеры ни в зале, ни в этом скворечнике, ни в ближайших коридорах сегодня почему-то не работают.

Покуда Элизе дубасила мешок, Монктон незаметно сдвинул раму в окошке в сторону. Сделать это оказалось куда труднее, чем он рассчитывал, так что под конец ему пришлось переводить дух. И бороться с сомнениями. План, который спонтанно родился вчера в его голове, требовал слишком большого количества удачных совпадений. Но пока что пасьянс складывался лучше некуда. Если не считать того, что делать все приходилось собственными руками, чего Монктон терпеть не мог.

Бац, бац, бац, — доносились из зала глухие удары. Элизе продолжала безостановочно кружить в°круг раскачивающегося мешка, осыпая его ударами. Она тренировалась уже долго и по-прежнему не выказывала никаких признаков утомления. Монктон смотрел на это почти с восхищением. Но — враг есть враг.

Тлеющая сигарета упала в мусорную корзину. Не занялась. Пришлось поджигать бумажку. Так-то лучше. Чтобы ускорить процесс, Монктон ставит корзину на стол, поближе к щели в окне. И машет взятым со стола планшетом. Корзина дымит. Дым медленно, неохотно выползает наружу. Скоро он достигнет ближайшего пожарного датчика, и с потолка хлынет вода. Зальет весь пол, и долго не будет уходить, поскольку пожарные стоки забиты мусором. А под одной из лавок у стены, в нарушение всех норм безопасности, протянут 10-киловольтный силовой кабель. Нынче рано утром у него в одном месте немного подплавилась изоляция…

Пора. Одновременно с очередным ударом по мешку с грохотом захлопываются двери в зал, щелкает замок. Элизе замирает, оборачивается, идет к дверям, но по дороге слышит писк SMS-сообщения, пришедшего на ее телефон, валяющийся на лавке у входа. «Зря вы это. Очень зря», — говорится в послании. Элизе резко вскидывает глаза к будке дежурного и видит выползающий из окна дым. В следующую секунду на нее обрушиваются потоки воды.

Монктон убирает урну с подоконника и оставляет ее дымить у ног спящего дежурного. А затем поспешно выходит из будки и направляется к пожарной лестнице. Ему не хочется видеть, что будет дальше. Совсем не хочется.

Работают только камеры, установленные у пожарной лестницы, и они исправно фиксируют все, что происходит, а точнее, не происходит в коридоре. Ну, что же? Завтра записи с них будут старательно изучать, но увидят лишь толстого, сутулого охранника, который заметно прихрамывает и мотает головой при ходьбе. Инвалид. Таких в ночной охране много.

Чтобы изменить внешность, Монктон натянул на себя толстенные поролоновые подкладки, а сверху — форму охраны размера XXXL. Образ дополняли моржовые усы, мохнатые брови, фонарь и кобура. С заряженным пистолетом. Так спокойнее.

Что ж, теперь, чтобы поддержать этот образ, придется до утра время от времени делать круги по этажам, изображать ночного дежурного, стараясь не попасться настоящим охранникам. В шесть утра он уйдет через служебный выход — с помощью анонимного пропуска, который выправил себе в первые же недели в Kordo.

В тот момент, как Монктон нажал рычаг, открывающий дверь на пожарную лестницу, повсюду замигало освещение: ожидаемое замыкание произошло аккуратно в срок. Дернув плечом, мнимый охранник толкнул дверь. «Бог дал, Бог взял», — пробормотал он. Дело было сделано, но ни удовлетворения, ни даже какого-либо облегчения Монктон почему-то не чувствовал.

12 мая, 23:59. Развалины особняка Беллы М

На всей улице царила темнота, единственный работающий фонарь освещал почему-то именно пустующий участок, на котором едва виднелся фундамент и торчали поломанными зубами обломки стен. Из темноты под фонарь вступили две фигуры в плащах.

— Ну… Вот мы и дома, — произнес женский голос.

— Пятнадцать лет, — отозвался мужской.

— Пятнадцать лет… Я думала, ты уже и дорогу сюда забыл. А ты шел так, будто и с закрытыми глазами место отыщешь.

— Я здесь бывал много раз. И не забыл ничего.

Наталия обняла брата сзади за плечи.

— Может, это все бессмысленно и нелепо, — прошептала она. — Быть может, это всё больные фантазии. Я бы ни за что не поверила, но… Но сейчас почему-то мне кажется, что он прав.

Антон погладил ее по руке.

— Возвращайся домой, — сказал он. — То, что надо, я сделаю.

Под фонарем появился третий силуэт.

— Я провожу, — раздался голос Виктора. — Удачи.

Наталия и Виктор скрылись в темноте. Звук их шагов вскоре стих. Слабо гудел фонарь, и откуда-то издалека вместе с порывами слабого ветра наплывал гул, изредка перемежающийся потусторонними звуками, похожими на стон.

Ставя последнюю точку, Антон проткнул страницу блокнота. Предательница-слеза капнула на бумагу, угодив на слова «миражи» и «ветер». Антон со злостью прижал блокнот к рукаву. Но какая уже разница. Что сделано, то сделано.

Накатила волна холодного воздуха, да так резко, что Антон вздрогнул. Вокруг неожиданно стало светлее: подняв голову, он с изумлением увидел, как в просвете между дальними зданиями низко над горизонтом проступила сквозь тучи убывающая луна.

Несколько секунд он смотрел на нее, потом почувствовал, как блокнот выскользнул между пальцев. В тот миг, когда он упал на траву, земля дрогнула — и через пару долгих мгновений из центра города долетел тяжкий звук взрыва.

13 мая. Noctus irae. Монктон

По ощущениям, он никак не меньше двух часов бродил по бесконечному многоэтажному лабиринту штаб-квартиры, обводя фонариком пустые темные залы, кубиклы и застекленные боксы. Все это время тишину нарушали только звуки его шагов, гул вентиляции да гудение редких ламп. Лишь единожды ему пришлось свернуть и скрыться за углом, пропуская настоящих дежурных. В остальном вокруг было темно и пусто.

Вторая подряд бессонная ночь сказывалась не лучшим образом: воображение играло в какие-то свои игры, и Монктону представлялось, будто за пределами здания ничего нет, одна лишь серая пустота. Как в виртуальном пространстве…

В конце концов, он заглянул в туалет, где присел передохнуть на закрытый унитаз, да так на нем и заснул.

…Проснулся он от ощущения, что на него пристально смотрят. Вскинув голову, он не увидел ничего, кроме белесых стен туалетной кабинки. Дверь была закрыта. Сверху тоже никто не подглядывал. Чертыхнувшись, Монктон поднялся, чувствуя страшную слабость во всем теле. Вытащив телефон, чтобы посмотреть который час, он обнаружил, что аппарат завис намертво — экран светился ярко-белым. Ни перезагрузить, ни выключить его не удавалось.

«Интересно, сколько я проспал», — пробормотал себе под нос проповедник. Прислушавшись, он удостоверился, что вокруг тихо. А следовательно, все еще глухая ночь.

Он вышел в коридор. Ноги подкашивались, перед глазами плыло и мерцало. Пришлось колоть себе стимулятор. Осталась всего одна доза: ее нужно будет ввести перед построением…

Несколько секунд он стоял, опершись на стену, и ждал, когда, наконец, подействует препарат. В какой-то миг ему почудилось, что к его собственному тяжелому дыханию примешивается еще какой-то звук. Судорожно схватившись за фонарь, Монктон поводил им по сторонам. Никого. Ничего. Только собственный страх.

Монктон оторвался от стены и двинулся вперед. Во что бы то ни стало надо было выяснить, сколько времени, и если дело к утру, то выбираться на первый этаж… Ага, вот и часовое табло! Но… оно показывает 88:88.

Снова послышался посторонний, непонятный звук — какой-то шелест, словно за стенами осыпается песок. Или спешат куда-то миллионы насекомых… Что ж за мысли такие лезут…

Кто-то невидимый едва слышно проносится мимо. Монктон лихорадочно озирается, луч фонарика выдергивает из темноты стекла, стулья, кресла, мониторы, стопки бумаг. Что, что это? Где? Никого. Ничего.

Немногочисленные лампы вдруг разом моргают. Как тогда… Снова откуда-то доносится неописуемая палитра звуков, и вдруг вспыхивают дисплеи по всему залу: на них возникает видеозаставка к утренним построениям — и обрывается на середине, оставляя только звон в ушах.

Чувствуя, как ужас поднимается от солнечного сплетения и начинает хватать холодными ладонями за лицо, Монктон торопливо заковылял прочь из зала. Коридор. Поворот. Опять коридор. Мерцающий указатель на выход. Опять поворот, еще один длинный коридор…

Откуда-то извне долетел глухой грохот. Пол заходил ходуном, и Монктон, потеряв равновесие, рухнул плашмя. Фонарь вылетел из рук и откатился к противоположной стене. Путаясь в сползающих подкладках и необъятной форме, Монктон на четвереньках кое-как добрался до него, попытался подняться и снова упал.

Загорелись красные тревожные лампы. В слуховые нервы вгрызлась пожарная сирена. Опять выронив фонарь, Монктон зажал уши ладонями — слишком громко. Но в мозгу мелькнула спасительная мысль: при пожарной тревоге выходы с территории разблокируются. А значит, он уже сейчас может — и должен! — убраться из этого проклятого места. С опаской оторвав ладони от ушей, он потянулся за фонарем. Поднимаясь на ноги, повернул голову и увидел, что метрах в семи от него на фоне красных ламп в проходе чернеет чей-то силуэт.

По лицу побежали раскаленные мурашки. Монктон медленно направил луч фонаря в сторону появившейся фигуры. Женские ноги, босиком, сплошь в ссадинах и кровоподтеках… Мятая серо-синяя форменная юбка… Светло-серая блуза… Белые руки, тоже все в ссадинах… Лица почти не видно под мокрыми светлыми волосами…

— Ты же подохла, — оторопело пробормотал он, — тебя нет!

Он инстинктивно попятился, но собственные ноги вновь запутались в маскарадном тряпье, и Монктон едва не завалился на спину.

Повернувшись вполоборота, его противница медленно поднимала вытянутую руку. Монктон лихорадочно вырвал пистолет из кобуры.

Выстрелы грянули одновременно.

13 мая. Noctus irae. Центр города

— Внимание! В связи с чрезвычайной ситуацией в центральных районах города Служба общего контроля осуществляет все необходимые мероприятия. Гражданским лицам оставаться на местах и категорически запрещается предпринимать какие-либо самостоятельные меры, направленные на тушение возгораний или эвакуацию, — это неслось из всех громкоговорителей на фонарных столбах и внутри зданий в центре города.

— Что за дьявол! — тихо прорычал Арманн, поднося к губам рацию. — Внимание, всем подразделениям! Говорит полковник Службы общего контроля Арманн. Приказываю сосредоточиться на эвакуации гражданских, задача тушения огня — вторичная по важности! Повторяю, сосредоточьтесь на эвакуации гражданских! Конец связи!

Отряд Арманна уже минут двадцать обшаривал общежитие Mithrez Manufakture. Здесь, в отличие от других мест, пожар начался почему-то на верхних этажах, а не внизу. В здании всё еще могли находиться несколько сотен человек, даром что значительная часть успела выскочить наружу.

— Отряд, стой! — скомандовал Арманн, услышав шум впереди. Кто-то пытался выбить запертую дверь, ведшую на пожарную лестницу. Кто, черт побери, ее запер?!

— Брутус, Кринн, ко мне! Эй, там за дверью, отойдите! Сейчас мы вас вытащим. Парни, вышибаем на три: раз, два…

— Три-и-ийех! — рявкнули все трое, снося злополучную дверь вместе с петлями. Из проема повалил дым, из которого, задыхаясь и кашляя, выходили, шатаясь, люди. Среди них Арманн увидел Виктора. На его плече висела какая-то девица, и, похоже, ей было совсем худо.

— Кислород, живо! — Арманн сам надел на Наталию маску. — Белаж! Раздай противогазы, сперва «тяжелым». Виктор, там еще есть кто-нибудь?

Закашлявшийся Виктор не смог ответить, только кивнул и поманил рукой за собой, явно собираясь вернуться в дым.

— Стой, придурок! Раммон, дай ему маску, Кринн — за мной!

Спустя несколько секунд они выволокли за руки потерявшего сознание человека.

— Живой? Откачивай, — бросил Крикну Арманн и переключился на рацию. — Стеллаплац, что у вас там?.. Не слышу, повторите… ЧТО-О?! Они рехнулись? Так, под мою ответственность: не выполнять этот приказ! Повторяю, не выполнять этот приказ! Гражданских погубите и сами передохнете! Конец связи! Раммон, Белаж! Выводите людей на улицу, по дороге поторопите наших, кто с рукавом. Остальные — со мной!

— Что происходит? — спросил Виктор, почуяв недоброе.

— Кто-то приказал не выпускать людей из зданий. И вообще из центра, — ответил Арманн. — Тебя-то сюда как занесло?

— Взрывом, — ответил Виктор. — Шли домой, хотели срезать.

— Понятно, — ответил Арманн. — Так, ну где рукав, мать его?

В противоположном конце коридора появились еще несколько человек — тоже сотрудники Службы. Только вместо пожарного шланга у них наготове были автоматы.

— У нас приказ никого не выпускать из зданий до особого распоряжения, — прогудел из-под шлема старший. Лейтенант, судя по погонам.

— Смирно! — рявкнул Арманн. — Лейтенант, ты больной или как? В крематории давно не был? Сейчас окажешься!

— Приказы не обсуждаются! — заорал лейтенант. В голосе его звенели истеричные нотки.

— Разойдись! — взревел Армани. — Отрад и гражданские, за мной, выходим наружу.

Новоприбывшие разом передернули затворы на автоматах.

— Всем оставаться на местах! — крикнул лейтенант.

— Хорошо, — просто ответил Арманн и молниеносным движением вскинул руку. Раздался громкий хлопок, лейтенант заорал и покатился по земле, схватившись за ключицу.

— Отряд, код Д! — скомандовал полковник, и его люди бросились в бой. Автоматы у новоприбывших повыбивали сразу, но завязалась рукопашная: людей у Арманна было больше, однако противник, похоже, превосходил физической подготовкой.

— Н-на-а! — Арманн с высоты своего роста обрушил жесточайший удар на голову атаковавшего его солдата. Лицо полковника сделалось страшным — разъяренный демон возмездия, могучий и неудержимый, как столп огня.

— Арманн, сзади! — крикнул Виктор. Полковник с разворота вломил подобравшемуся сзади «соколу», так что тот грянулся головой об стену и сполз на пол.

— Виктор, уводи людей, живо! — рявкнул Арманн. — Топор возьми на всякий! Давайте, бегом отсюда! Выходите на Северный проспект — и в Пустошь, там огня нет!

Виктор был последним из гражданских, кто покинул злополучный коридор. У поворота он обернулся и в последний раз взглянул на Арманна. Тот поднял руку в прощальном жесте. Виктор поклонился и поспешил за теми, кого должен был вывести в Пустошь. Подальше от пожаров, разом вспыхнувших, похоже, по всему центру.

…Беглецы уже выбрались на Северный проспект, когда их нагнал звук исполинского взрыва. Обернувшись, они увидели, что здание общежития медленно оседает в бурлящее у его основания огненное облако.

13 мая. Noctus irae. Штаб-квартира Комитета по поддержанию равновесия и стабильности

Накануне вечером Бержер вызвали в штаб-квартиру Стабикома. Огромный подземный бункер размером с городской квартал уходил на десятки, если не сотни, метров в глубину. Здесь, в отличие от поверхности, всегда был стерильный и хорошо увлажненный воздух, чистая вода и, естественно, никаких пожаров. Спускаясь в стеклянном лифте, Бержер рассматривала хромированное однообразие ярусов, по которым деловито расхаживали туда-сюда люди в форме, и гадала, зачем ее могли вызвать в такое позднее время.

Два часа ее донимали опросниками и тестами физического состояния. И только потом появился майор Эззерт, непосредственный начальник Бержер, и пригласил ее в свой кабинет.

— Наливайте кофе, не стесняйтесь, — сказал Эззерт, притворяя дверь.

Бержер налила две кружки, одну поставила перед командиром. Усевшись, майор отхлебнул коричневого пойла, сложил руки и уставился на подчиненную.

— Итак, капитан Бержер, нам поступило сразу два сигнала о ваших связях с преступными… — Эззерт осекся: ощутимо дрогнула земля, мигнули лампы.

— Что это? — машинально спросил он у собеседницы, и тут же, не дожидаясь ответа, прижал наушник гарнитуры. То, что он там услышал, ему не понравилось.

— Так, ждите здесь. У нас проблемы, — сказал майор и исчез. Сквозь широкое окно кабинета Бержер увидела, как по ярусам забегали люди, вытащила из кармана собственную гарнитуру и подключилась к сети Комитета.

«…Центр… Пожары… Критическая ситуация в отдельных районах…» — общий словесный хаос внезапно перекрыл мощный и уверенный голос Председателя Комитета, генерала Альмары Коракс:

— Внимание! В связи с чрезвычайной ситуацией всем находящимся в штаб-квартире офицерам званием выше младшего лейтенанта через пять минут явиться в зал 103 на первом уровне. Повторяю, в течение пяти минут собраться в зале 103. Тревога не учебная!

…Их было несколько десятков — на удивление много для этого времени суток. Подтянутые, суровые, все как один с тяжелыми взглядами, все в одинаковой форме.

— Смир-рна! — раздалось сбоку.

— Вольно, — бросила Коракс, поднимаясь на кафедру с гербом. — Итак, вы все уже, вероятно, в курсе, что в центре Метрополиса сложилась определенная ситуация. Руководство уверено, что к утру все будет под контролем. Пока же у нас возникла иная проблема: в окраинных районах города замечены несознательные лица, пытающиеся покинуть Метрополис. Приказ: разыскать и незамедлительно водворить на место проживания всех возможных беглецов. С применением силы, если потребуется. Секторы поиска в настоящий момент загружаются на ваши планшеты, к местам выполнения задачи вас доставят под землей. Каждому под командование выделяются шесть сотрудников Службы общего контроля, отряды уже прибыли и готовы к отправке. Вопросы есть?

— Разрешите узнать, какова вероятность, что пожары будут потушены к тому времени, как мы начнем возвращать беглецов? — спросила Бержер.

— Пожары будут потушены, капитан! — громко, как на митинге, воскликнула Коракс.

— Генерал, я опасаюсь, что…

— А вы не опасайтесь. Иначе простым выговором не отделаетесь. — Бержер закрыла рот и вытянулась.

— Так, всем: коридор семь ведет к поездам подземки на Окружной линии, — продолжила Коракс. — Первый поезд уже подан под погрузку. В средствах себя не сдерживать, сопротивляющихся доставлять силой. Выполняйте!

— Есть, — рявкнули несколько десятков глоток.

— …Капитан Бержер, вот это ваш отряд, — доложился адъютант и исчез.

Сумрак секретной станции подземки разгоняли только несколько выносных ламп, расставленных по перрону, да свет из окон и раскрытых дверей поезда, в которые организованно грузились вооруженные люди в форме. Перрон уже почти опустел.

Бержер подошла к приданному ей отряду. Шесть матерых молодцов в форме Службы общего контроля. Всем за двадцать пять, накаченные, морды злые, в руках автоматы. На гопников, которых отправляют патрулировать улицы, не похожи. Занятно.

— Старший, ко мне, — скомандовала Бержер. От шеренги отделился крайний, сделал два парадных шага вперед, повернулся, сделал еще два шага, затем повернулся лицом к Бержер и козырнул.

— Фамилия, звание!

— Старший сержант спецгвардии Войд! Поступаем в ваше распоряжение, госпожа капитан!

— Оружие заряжено боевыми?

— Так точно!

— Разрядить.

Войд замешкался.

— Разрядить! — рявкнула Бержер. Гулкое эхо разнеслось по всей станции. «Соколы» послушно повытаскивали магазины из своих автоматов.

— Первого, кто откроет огонь по безоружным гражданским, пристрелю на месте, ясно?

— Так точно! — ответил Войд.

— Это всех касается, понятно?!

— Так точно! — дружно рявкнул отряд.

— В колонну по одному, за мной шагом марш.

Отряд погрузился в покачивающийся вагон. Они были последними. Двери закрылись, и поезд, после непродолжительных раздумий, тронулся.

Бержер в последний раз попыталась дозвониться до Элизе. Безуспешно: «Соединение невозможно. Rega Nortemperia».

13 мая. Salvatio

…Еще издали Наталия увидела, как Антон дерется с каким-то грязным типом, которому явно уступал по силам. Виктор поспешил на помощь. Капюшон, замотанное платком лицо, свистнувший мимо носа кулак, джеб под ребра, апперкот, и противник распластался на груде битого кирпича.

— Цел? — спросил Виктор Антона.

— Да что мне сделается, — выдохнул тот, утирая юшку.

— Опять в голову словил?

— Ерунда, не сильно.

Все, кого Виктор и Наталия вывели из центра города, разбежались кто куда — с криками, что вечно этот ад продолжаться не может, что пожары рано или поздно потушат, что не может быть такого, чтобы…

Их осталось трое. Виктор. Брат и сестра. Преодолев пешком какое-то несусветное расстояние, они добрались до окраины. Сколько времени прошло, сказать трудно. Как хватило сил — тоже. Но они добрались.

После долгого перехода Виктор переводил дух, прислонившись к обгоревшему обломку стены. Действие обезболивающего заканчивалось, и по ноге черной кляксой снова расползалась ноющая боль. Вокруг все продолжало громыхать, и, кам лось, уже само небо полыхает огнем.

Но хуже всего оказалось другое: между всеми зданиями вдоль Кругового шоссе, опоясывавшего город, в несколько рядов тянулась колючая проволока.

— И тут под напряжением, похоже, — пробормотала Наталия.

— Даже проверять не буду, — ответил Антон.

Где-то вдалеке что-то взорвалось, земля дрогнула.

— Черт! Черт! — прохрипел Антон, оглядываясь. На них смотрели только запертые подъезды да разбитые окна, зарешеченные на нижних этажах и почему-то заколоченные на верхних. И каменная площадка, с которой они только что спустились по ржавой лестнице.

— Значит, идем дальше, — хрипло произнес Виктор, запивая обезболивающее. Вода была почти на исходе. — Не могли же они весь Метрополис обтянуть колючкой.

— В самом деле? Не могли? — раздался вдруг низкий женский голос. На каменной площадке, опершись на перила стояла капитан Стабикома Сесиль Бержер.

— Вам некуда отсюда деваться, — сказала Бержер, свирепо оглядывая испуганных беглецов.

— A-а, Сесиль, какое эффектное появление! — светским тоном произнес Виктор.

— Ты?.. — выражение гнева сменилось изумлением, но Бержер моментально с ним совладала.

— Вы что, знакомы? — спросила Наталия.

— Да, случилось познакомиться при весьма щекотливых…

— Замолчи! — перебила его Бержер.

— Впрочем, тогда формы Стабикома на ней не было.

— Довольно! У меня приказ вернуть вас обратно, и я это сделаю.

— Обратно куда? В пекло? Ты не знаешь, что делается в центре? — спросил Виктор. Как по заказу, с той стороны тотчас же донесся раскатистый грохот.

— Нет, не знаю. Хватит разговоров, идем!

— Взгляни на небо, — сделал шаг вперед Виктор. — Посмотри хорошенько. Ты действительно собираешься возвращаться туда?

— Приказ есть приказ. К утру там всё потушат. Идем, иначе…

— Я своими собственными ушами слышал, как полицейским был отдан приказ не выпускать никого из горящих зданий, — перебил Виктор, подходя к лестнице и пристально глядя на Бержер. — И некоторые ретиво бросились его выполнять!..

Новый взрыв; земля заходила ходуном, Антон и Наталия едва устояли на ногах. Виктор схватился за перила лестницы.

— Ты вправду хочешь сгореть так же, как и они?! — выкрикнул он. — Ты действительно…

Новый взрыв прогремел уже совсем рядом. Посыпались стекла. Антон, прикрывая собой сестру, утащил ее подальше от стены и дождя осколков. Сесиль потеряла равновесие и повисла, схватившись за перила.

— Ты и в самом деле должна прыгать в этот жертвенник?! — прогремел Виктор.

Бержер, почти оглохшая от грохота, с трудом поднималась на ноги, которые вдруг предательски ослабли. Ее переполнила растерян ность, а следом пришел удушливый страх, такой же, какой она испытала той ночью в Пустоши… Сесиль посмотрела вниз — там стоял человек, спасший ей жизнь. Нет, он не лгал — это было видно. Подняла глаза — ярко-оранжевое небо было будто готово излиться огнем. Но в ее голове звенел чей-то визгливый голос: «Назад, быстро!.. Ты должна!.. Долг есть долг!.. Погибни не рассуждая, если надо!.. Верни этих назад, они тоже должны…»

Она всегда подчинялась. Но только сейчас она почувствовала, как в ответ ее захлестывает ярость: должна? должна сдохнуть?! Ради чего?!

Земля снова дрогнула. На этот раз удержавшись на ногах, Сесиль снова уставилась на трех человек внизу. На Виктора, с напряженным ожиданием следившего за ней; на двух полузнакомых людей из Kordo; увидела, как Антон отряхивает с Наталии мусор и осколки стекла. И тут ей овладела железная решимость. Нет, вы не станете жертвами. Она знает, где здесь выход из города. Вы почти нашли его сами, осталось сделать только одно.

Сесиль уже начала спускаться по лестнице, как вдруг кто-то сзади схватил ее за шею и с силой толкнул. Она кубарем скатилась по ступеням вниз, где ее поймал Виктор. Поймал, и тут же оттащил в сторону от площадки.

На том месте, где только что была Бержер, стоял Дормин. Стоял как-то странно, чуть завалившись набок и неестественно наклонив голову, будто его разбил паралич. Одна рука была вытянута по шву, другую он кукольным движением поднял и положил на перила.

В это же время люди из отряда Бержер организованно, один за другим спускались по лестнице и вставали нестройной шеренгой напротив беглецов.

— Ну вот, все четверо в сборе. Полагаю, представляться излишне, — губы и челюсть Дормина пришли в движение, но голос был чужим: Бержер с ужасом узнала плосковатый баритон, с которым она регулярно говорила по вечерам в Kordo. Только сейчас он был исполнен не безразличной любезности, а ненависти.

— Я знаю, кто ты… сынок, — в тон ему ответил Антон. — И как тебя называть теперь? Кем ты теперь будешь, Архонтом?

— Да можно и «Господом». А что до «сынка», так это еще большой вопрос, кто чей отец, и кто чей сын. Ведь и ты мое создание, да и твои… друзья тоже.

— Я не знаю, откуда ты такой вылез, но…

— Откуда вылез? Это очень просто, — тон вдруг стал издевательским. — Помнишь ли ты, как в юные годы, нахватавшись умных мыслей из глупых книжек, захотел вывести «формулу зла»? Найти в нем логику и структуру? Тебе понадобился опытный образец, и вот тут-то я и появился. Ну, а потом — потом я был чудищами ваших с сестрой детских сказок, всякими демонами и злодеями, которых побеждали ваши бесконечные герои-шевалье. Но чем дальше, тем меньше было героизма, и тем сильнее становилось зло. И в конце концов, на месте чудовищ возникла Непреодолимая Судьба, а на месте героев остались самозваные страдальцы. И всего лишь одного брошенного паяльника хватило для того, чтобы ты сам стал одним из них!

— Да, стал. И что дальше?

— А то, что я с тех пор стал твоей Судьбой, твоим Гемарменом. Твоим богом. И тебе осталось сделать совсем немного, чтобы закончить начатое.

— И что же?

— Дать мне имя.

— Пошел ты.

— Дай мне имя, и я стану вечным! — загремел голос. — А взамен я сделаю так, что ты полюбишь все, что сейчас ненавидишь. Ты сможешь упиваться своей виной и болью до экстаза. До ни с чем не сравнимого счастья! Имя!

— Нет у тебя никакого имени и не будет. И сам ты, и все твое всесилие — вонючий дым. Тебя — нет. А я — есть. И у тебя надо мной власти не больше, чем у дыма над огнем. Изыди вон!

— Что ж… Хорошо, — с ненавистью произнес голос. — Хорошо, что таким, как ты, нет счету: кто-нибудь поглупее сделает то, от чего ты отказался. И я своего добьюсь. А вот от вас четверых и вправду не останется ничего, кроме дыма!

Фигура на площадке одеревенелым жестом вскинула руку и резко махнула ею.

Солдаты нестройно передернули затворы. Бержер хотела было скомандовать «отставить», но из ее горла вырвался только хрип. Антон, оглядевшись по сторонам, протянул руки сестре и Виктору, а тот взял за руку Сесиль.

Четыре человека стояли, взявшись за руки, и смотрели на безликих существ, целившихся в них из автоматов.