Часть первая. КУЛИНАРНЫЙ ДЕТЕКТИВ
Мясо по-рубинштейновски
– Ты слышал, что произошло на свадьбе у Топаллеров? – спросила мужа Наташа, когда старший инспектор Борис Беркович допивал свой утренний кофе и выглядывал в окно: прибыла ли уже высланная за ним машина.
– Нет, – рассеянно отозвался Беркович. – А кто такие Топаллеры?
– Ну, знаешь, – возмутилась Наташа. – На прошлой неделе мы были у них в гостях, они пригласили нас на свадьбу их дочери Леры и молодого человека по имени Сеня… фамилия его, кажется, Трейлер, но это не имеет значения.
– Почему не имеет? – удивился Беркович. – Я бы не очень радовался, будь у меня такая фамилия.
– При чем здесь фамилия? – продолжала сердиться Наташа. – Ты будешь меня слушать или тебя не интересует, что у них там случилось? Ведь это могло случиться и с нами, если бы мы приняли приглашение! А у тебя вчера было дежурство, мы не пошли и…
– А, вспомнил! – воскликнул Беркович. – Рыжая такая девочка, она в университете учится, верно? Так что же произошло на свадьбе – не смогли разбить стакан?
Из-за угла показалась полицейская машина с мигалкой, и Беркович торопливо добавил:
– Все, побежал. Расскажешь вечером.
– Они там все отравились, слышишь? – крикнула ему вслед Наташа, и старший инспектор вспомнил ее слова лишь несколько часов спустя, когда в кабинет вошел бывший шеф Берковича, а теперь друг и коллега Моше Хутиэли и сказал:
– Послушай, Борис, дело это попало ко мне, но там все русские, а я хотя и работал с тобой столько лет, по-русски знаю только «спасибо» и «ничего себе», так, может, ты займешься вместо меня?
– Какое дело? – недовольно спросил Беркович, бывшего шефа он уважал, но и своих дел у него было достаточно.
– Да пустяк, но допросов придется провести много, и все по-русски… Вчера свадьба была, и все гости отравились, многие до сих пор в больнице. Те, кто выписался, собрались и подали в полицию заявление. Надо разобраться.
– Свадьба? – насторожился Беркович. – Невесту зовут Лера, а жениха Семен?
– Ты уже знаешь? – удивился Хутиэли. – Откуда?
– Слышал, – неопределенно отозвался Беркович, подумав, что и он с Наташей мог оказаться сейчас в больнице с признаками пищевого отравления. – Где список гостей? В какой больнице пострадавшие? Сколько их?
– Вот список – шестьдесят человек. Семнадцать пострадавших в больнице, их выпишут завтра. Признаки отравления были у всех, но у большинства – в легкой форме.
– Ну и слава Богу, – сказал Беркович.
Жених и невеста – точнее, теперь уже муж и жена – лежали в соседних палатах на втором этаже больницы, родственники и гости расположились на третьем, а в вестибюле собралось человек двадцать молодых людей, которые при виде полицейского потребовали немедленно снять с них допрос и подписать протокол, поскольку нет у них времени околачиваться тут до ночи.
– Спокойно! – призвал к порядку Беркович, устроился в одном из стоявших в вестибюле кресел и потребовал:
– Мне нужен точный рассказ о произошедшем. Кто из вас способен это сделать, не растекаясь мыслью по древу?
Вряд ли хотя бы треть из молодых людей, привыкших уже и думать на иврите, поняла, какую мысль и что за древо имел в виду полицейский.
– Я расскажу, – подошла высокая девушка с волосами цвета меди.
– Имя, возраст, профессия?
– Яна Лившиц, двадцать два года, студентка.
– Прошу вас, Яна.
Полчаса спустя, выслушав Яну и дополнив ее рассказ с помощью наводящих вопросов, Беркович узнал, наконец, что произошло на вчерашней свадьбе.
Справляли в ресторане «Закат», небольшом заведении на набережной Бат-Яма. Хозяева – Лена и Игорь Рубинштейны – сами же и готовили очень вкусную еду; обычно здесь работали два официанта, но по случаю свадьбы позвали еще двух. Все шло замечательно – раввин, хупа, разбитый стакан, музыка, танцы, тосты, – до тех пор, пока не подали фирменное блюдо: мясо по-рубинштейновски. Рецепт придумал сам Игорь, изучив кухню многих народов и придя к выводу, что все готовят мясо совершенно неправильно. Что делают обычно? Обжаривают куски на сковороде при максимальной температуре – тогда, как утверждают поваренные книги, внутри мясо остается сочным и вкусным. Игорь, окончивший в Москве Физико-технический институт и лишь в Израиле занявшийся ресторанным бизнесом, решил, что, с точки зрения физического процесса, все это – просто чепуха. На самом деле проникающая в сковороду немыслимая жара очень быстро испаряет воду внутри куска мяса, и следовательно, начинает разрушаться белок. О какой сочности можно говорить? Готовить надо иначе, что Игорь и начал делать в своем ресторане: он вкладывал каждый кусок в пластиковый пакет и опускал в воду, нагретую до шестидесяти градусов. Полчаса – никаких сковородок! – и мясо можно было подавать на стол. Действительно – вкусное и нежное.
Как говорила тетя Сара, съев какую-нибудь вкуснятину: «Отравиться нельзя!»
Никто и не отравился – вплоть до вчерашнего вечера. Сначала нехорошо почувствовали себя дети – их было трое на свадьбе, в возрасте от семи до двенадцати. Потом и остальные гости – один за другим – ощутили признаки недомогания: легкий озноб, резь в желудке, тошноту. К полуночи стало ясно, что происходит нечто, очень неприятное не только для гостей, но и для хозяев заведения: признаки отравления налицо, причем практически у всех, а ели все разное, и только одно блюдо попробовал каждый, потому что Игорь уж очень его рекламировал и лично предлагал положить кусок мяса на язык и ощутить неповторимый вкус.
В полночь пришлось вызвать скорую, а затем еще и еще… К счастью, отравление оказалось не сильным, многие даже в больницу не поехали, разошлись по домам и принялись лечиться самостоятельно.
Но простить Рубинштейнам подобное отношение к здоровью клиентов многие не пожелали.
* * *
Выслушав молодежь, Беркович поднялся на третий этаж и поговорил с дежурным врачом, милейшей женщиной Леей Лейбзон.
– Да, – сказала она, – все так и было. Ничего серьезного, но, если полиция решила завести дело против хозяев ресторана, я подготовлю медицинское заключение.
Похоже, ей не очень этого хотелось – возможно, Лея и сама как-то побывала в «Закате» и пробовала мясо по-рубинштейновски. Не только не отравилась, но получила удовольствие.
Из больницы Беркович вернулся в управление и спустился на цокольный этаж, в лабораторию криминалистической экспертизы.
– А я думал, этим делом занимается Хутиэли, – встретил Берковича старый знакомый, эксперт Рон Хан.
– Он скинул дело мне под тем предлогом, что отравленные – из русских, – мрачно сказал Беркович. – На самом деле почти все они прекрасно говорят на иврите, просто Хутиэли не хочет этим заниматься – нудно и не интересно.
– Нудно, говоришь? – прищурился Хан. – Не интересно?
– А что? – встрепенулся Беркович. – Ты получил результат?
– Получил, – кивнул эксперт. – Мне принесли кусок того самого мяса, упакованного в полиэтиленовый пакет. Прямо с тарелки сняли. И вот что я тебе скажу, Борис. Нежнейшее и свежайшее мясо.
– Отравиться нельзя, – пробормотал Беркович.
– Невозможно! Отравились не мясом.
– А чем? – нахмурился Беркович. – Только мясо ели все. Если бы испорчен оказался, скажем, салат…
– Ты меня дослушаешь или нет? Каждый кусок был упакован в целлофан, верно? Внутрь пакета с мясом попало немного соуса.
– Естественно, мясо лежало в…
– Имей терпение! В соус кто-то добавил не очень сильный пищевой токсин. Название сложное – все написано в заключении. Будь токсин сильнее – были бы и смертные случаи. А так… Яд настолько слабый…
– Ты хочешь сказать, – поразился Беркович, – что кто-то специально отравил…
– Именно. Кто-то добавил токсина в кастрюлю с соусом, наверняка еще до того, как туда опустили куски мяса.
– Тогда это совсем другое дело! Спасибо, Рон!
* * *
Ресторан «Закат» был закрыт, и Берковичу сначала показалось, что внутри никого нет. Лишь минут через пять на звонок вышел сам хозяин заведения, старший инспектор предъявил удостоверение, Рубинштейн тяжело вздохнул и пригласил полицейского в свой кабинет.
– Ума не приложу, – удрученно сказал он, – как такое могло случиться. Совершенно не понимаю. Все продукты у меня самые свежие…
– Скажите, Игорь, – спросил Беркович, – может ли кто-нибудь из посетителей ресторана пройти на кухню?
– Конечно, – пожал плечами Рубинштейн. – Я этого не люблю, но многие заходят – в основном, поблагодарить за вкусную еду. Иногда – попросить чего-то.
– Вчера заходили? И если да, то кто? Постарайтесь вспомнить, это очень важно.
Игорь нахмурился, до него, наконец, дошел смысл вопросов.
– Вы хотите сказать, – сказал он изменившимся от волнения голосом, – что кто-то буквально на моих глазах сумел отравить мясо? Извините, старший инспектор, такого быть просто не могло! Я своими руками…
– Не мясо. Соус. Он был в отдельной кастрюле?
– Да, небольшая кастрюля. Соус готовила Лена, кастрюля стояла на малом огне, пока я не…
– Открытая или под крышкой?
– Открытая, естественно.
– Все время на ваших глазах?
– Нет.
– А ваша жена, приготовив соус, тоже не обращала на кастрюлю внимания?
– Не могу сказать. Она сейчас дома, я ей позвоню, если разрешите…
– Да, звоните, а я послушаю.
Разговор получился коротким – Лена Рубинштейн закончила приготовление соуса за час до появления первых гостей и занялась рыбой. На кастрюлю больше не обращала никакого внимания.
– Кто же заходил на кухню, кроме вас и жены? – вернулся к своему вопросу Беркович.
– Официанты, естественно. Олег, Серж, Мила и Ирина.
– Могу я с ними поговорить?
– Сейчас никого нет, мы ведь сегодня не открывались.
– Можете дать мне их телефоны? Адреса?
– Конечно.
– А кто заходил, кроме официантов? Подумайте, это очень важно.
Игорь надолго задумался, раскачиваясь на стуле и прикрыв глаза.
– Нет, – сказал он, наконец. – Вчера не заходил никто. Точно. Я всегда очень нервно реагирую на посторонних в кухне. Все равно заходят, я говорил вам… Вчера – нет. Но… послушайте, старший инспектор! Никто из официантов не мог отравить соус или что бы то ни было! Это нонсенс! Чушь!
– Почему?
– Абсурд! Зачем им это надо? Во-первых, легко вычислить – либо мы с Леной, либо кто-то из них. Во-вторых, они что – террористы? Зачем травить целую свадьбу? Не вижу смысла. Если кто-то хотел отравить кого-то конкретно, то для этого была – тем более у официантов – масса возможностей. Но всех сразу – зачем? Да ведь и не отравили толком ни одного человека! Разве есть тяжелые случаи?
– Ни одного, – подтвердил Беркович.
– Вот видите!
– Может, хотели попугать? – предположил Беркович, прекрасно и сам понимая нелепость своей идеи.
Игорь только плечами пожал и закатил глаза.
– Дайте мне список ваших официантов, – попросил старший инспектор, – с адресами и телефонами.
– Как вам будет угодно, – сухо сказал Рубинштейн, всем своим видом давая понять, что нет никакого смысла зря беспокоить честных людей.
Беркович их все-таки побеспокоил, хотя и не мог самому себе внятно объяснить, что он, собственно, хотел выяснить. Если кто-то из молодых людей и отравил гостей на чужой свадьбе, то, скорее всего, сделал это, будучи в состоянии помешательства. Однако, никаких признаков душевного расстройства Беркович не обнаружил ни у Олега Гардина, ни у Сергея Финкеля, ни у девушек – Милы Брановер и Ирины (она же Орна) Киперман.
«Разумеется, – думал Беркович, покинув гостеприимную квартиру Киперманов, где отец и мать Иры безуспешно пытали накормить голодного (конечно, голодного, весь день на ногах!) русского полицейского домашними драниками со сметаной, – разумеется, я не психиатр и мог не обратить внимания на какие-то признаки, очевидные для специалиста. Но в психологии, черт побери, я все-таки разбираюсь. Никто из этой четверки не выглядел хоть сколько-нибудь напуганным. Никто не пытался отвести взгляд, отвечая на самые каверзные вопросы. Каждый из них четно пытался вспомнить по минутам все свои вчерашние действия. Если даже кто-то из них бросил, походя, отраву в кастрюлю с соусом, то счел, видимо, свои действия настолько естественными, обычными, нормальными, что, вспоминая о них, не переменился в лице, не показал, что взволнован».
И все-таки…
Беркович был уверен, что кому-то он не задал главного вопроса. Он бы задал его, конечно, если бы знал, о чем спросить. Что-то где-то показалось ему… Неправильным в поведении? Нет, не то. Взгляд? Нет. Случайно брошенное слово? Нет, не слово. И все-таки…
– Давай-ка еще раз заедем к Финкелю, – сказал старший инспектор водителю. – Это недалеко, на Даяна.
Почему к Финкелю? Поведение Сергея во время разговора ничем не отличалось от поведения остальных официантов. Совершенно нормальный парень. Уж точно не террорист. И не псих – во всяком случае, чтобы доказать обратное, нужно было бы назначить психиатрическую экспертизу, а какие для этого у Берковича были основания? Никаких улик. Совершенно. Кроме…
– О! – сказал Сергей, увидев на пороге старшего инспектора. – Вы что-то забыли?
– Забыл, – кивнул Беркович. – Я хотел вас спросить, что за царапина у вас на подбородке.
Показалось, или Сергей действительно переменился в лице?
– Царапина? – переспросил он и потрогал подбородок пальцем. – Ах, это… Брился, ну и…
– Нет, – сказал Беркович, – придумайте что-нибудь другое. Во время бритья такую царапину себе не сделаешь. К тому же, бреетесь вы электрической бритвой, я это вижу, не надо спорить.
– Я не спорю…
– Вы с кем-то подрались?
– Я?.. Ну… Поспорил с приятелем. Какое это имеет отношение к…
– Приятель был вчера на свадьбе?
– Нет, – уверенно сказал Сергей, глядя Берковичу. – Не был, он совсем из другой тусовки.
– Почему вы подрались? Вы можете дать мне имя и адрес вашего приятеля?
– Но, старший инспектор… Это совсем не… Не было его на свадьбе, я же сказал! Мы поспорили из-за девушки.
– А девушка была на свадьбе?
– Нет!
– Как зовут девушку?
Почему он задавал эти вопросы? Берковичу казалось, что где-то в подсознании он знал причину, но назвать ее не мог бы.
– Как зовут вашего знакомого? Того, кто не был на свадьбе?
Сергей был дома один, и Беркович с непонятной для него самого настойчивостью продолжал давить, давить… Господи, какое отношение царапина на подбородке могла иметь к массовому отравлению в ресторане?
– Девушки, из-за которой вы поссорились, на свадьбе не было. А кто тогда? Кто был?
Стоп. Глаза Сергея забегали, губы сжались. Почему? Нужно задать еще один вопрос, но совершенно непонятно – какой.
– Кто был на свадьбе? Кто? Из-за кого…
– Не надо… – пробормотал Сергей. – Я не знаю! Уверяю вас, старший инспектор, я понятия не имею, кто был на свадьбе! Да кто бы и не был, он никакого отношения не имеет…
– К чему?
– К тому, что случилось…
– А что, собственно, случилось? – резко спросил Беркович.
Сергей Финкель никогда прежде не имел дела с полицией. Похоже, что он в детстве и не дрался ни разу. Чистый парень – по глазам видно. И не псих – видно по поведению. Не мог Сергей ни за что, ни про что отравить шестьдесят человек только для того, чтобы…
– Почему вы подрались?
– Потому что я узнал…
– Что? Говорите! Вы понимаете, что, если будете молчать, мне придется…
– У этого парня отец богатый… Не миллионер, но все-таки… – сказал Сергей, опустив голову. – А Саша давно нуждался в деньгах… Он играл в карты…
– Саша – это ваш знакомый? Тот, с которым вы подрались?
– Да… Друг детства. Мы с первого класса… Еще там, на Украине…
– Дальше. Саша играл в карты и проигрался, это понятно. Что дальше?
– У них были дела – у Саши с этим парнем, я не знаю точно какие.
– Как зовут парня?
– В том-то и дело! Я не знаю! Саша никогда не говорил! Мне только было известно, что парень из нашей тусовки, он вчера должен был быть и на свадьбе, Саша сказал… Он потребовал у него денег…
– Кто у кого?
– Саша у…
– Понятно. Саша потребовал денег, и парень украл их у отца, верно?
– Да… Отдал Саше, и тот расплатился. А потом отец обнаружил… И он пришел к Саше, и потребовал деньги обратно. Мол, или отдавай, или все отцу скажу. Заложу, в общем… И тогда Саша…
– Говорите, я слушаю!
– Саша решил, что с ним надо кончать. Он на химическом заводе работает, а о составе вычитал в Интернете, там сейчас можно найти что угодно, там и самоубийцы тусуются, и рецепты всяких ядов найти не проблема…
– Саша решил приятеля отравить, – уточнил Беркович.
– Решил… Он его на самом деле отравил, вот, – пробормотал Сергей. – Вчера утром. Он приходил к Саше требовать деньги, а Саша предложил ему выпить.
– Утром? – удивился Беркович. – Не понимаю. При чем здесь свадьба?
Конечно, он все уже понимал, но Берковичу нужно было признание.
– Саша не хотел, чтобы он отдал концы у него в доме! Чтобы никаких зацепок…
– Господи, – буркнул Беркович, – какие же вы все-таки дураки…
– Яд должен был подействовать часов через десять-двенадцать.
– Ну конечно, – с иронией произнес Беркович. – Цезарь Борджа с Интернетом! И вам Саша обо всем рассказал?
– Это кажется странным, да? Мы же друзья, и он точно знал, что я его не выдам. Он просто не мог держать это в себе…
– И таким образом сделал вас соучастником!
– Ну, не знаю…
– Чего тут знать? Соучастником убийства вы становиться не захотели, верно? Закладывать друга посчитали для себя невозможным. И нашли единственный способ спасти и Сашу, и себя. Заставили Сашу найти в Интернете тот самый сайт и прочитали, каким должно быть противоядие.
– А? Нет, я сам.
– Неважно. Сами нашли и сами сделали. А поскольку имени своей жертвы Саша вам не назвал, и знали вы лишь то, что этот человек будет на свадьбе, то решение проблемы было единственным: дать противоядие всем. У всех, кроме жертвы, это вызовет несварение желудка, а жертва окажется спасена. Так?
– Так, – кивнул Сергей.
– Видел я разных идиотов, – с досадой сказал Беркович. – Но таких, как вы и ваш друг Саша…
– При чем здесь… – вскинулся Сергей.
– Да, Господи, какой яд можно приготовить по интернетовским рецептам? О чем вы говорите, Сережа? Какой яд и какое противоядие?
Старший инспектор решительно взял парня под руку.
– Сейчас мы поедем в полицию, я все запишу с ваших слов, и вы подпишете.
У Саши задрожали губы.
– Ну-ну, – сказал Беркович подбадривающе. – В зубы вы от собственного друга уже получили. Под монастырь вас подвести для него проблемы не составило. Я вас не спрашиваю, хотите вы ехать или нет. Марш в машину!
… – Знаешь, Наташа, – сказал Беркович жене, вернувшись вечером домой и снимая в прихожей ботинки, – напрасно мы с тобой вчера не пошли на свадьбу. Получили бы массу впечатлений.
– Они же там все отравились! – воскликнула Наташа. – Ты тоже хочешь?
– Что такое легкое отравление перед настоящей мужской дружбой, – философски заметил Беркович.
Наташа пожала плечами. Логики рассуждения мужа она не поняла, но у мужчин такая своеобразная логика, особенно у полицейских…
СМЕРТЕЛЬНЫЙ КОКТЕЙЛЬ
– Он выпил коктейль и больше ничего, – мрачно сказал Моше Лещинский, председатель землячества, и поднял на Берковича недоуменный взгляд. Лещинский до сих пор не мог поверить, что его друга Исака Бокштейна нет в живых.
– А что он ел? – спросил старший инспектор, не надеясь на вразумительный ответ.
– Ничего, – буркнул Лещинский. – Ничего он не ел, это я вам точно могу сказать.
– Откуда вы это знаете? – осторожно спросил Беркович.
– Исак никогда не ел после шести часов вечера. Только пил что-нибудь – чай, коктейли, минеральную воду…
– Есть ли у вас, господин Лещинский, какие-либо предположения о том, кто мог это сделать? Я имею в виду – кому из присутствовавших была нужна смерть Бокштейна?
– Никому! – воскликнул председатель. – Его все любили! Все!
Конечно. Все его любили, и кто-то – сильнее прочих. Так сильно, что любовь обратилась в ненависть, до которой, как известно, один шаг.
– Понятно, – кивнул старший инспектор. – Хорошо, господин Лещинский, можете идти. Если будет нужно, я вас еще вызову.
Прием, во время которого скончался Исак Бокштейн, проходил в лобби отеля «Шератон» и был посвящен десятой годовщине создания землячества. Присутствовало не так уж много народа – человек пятьдесят: люди, стоявшие у истоков, и те, кто сегодня играл в землячестве не последние роли. Бокштейн произнес речь, а потом разговаривал с гостями, и все видели, как он взял с подноса высокий бокал с коктейлем. Официант Игаль Орен, разносивший напитки, утверждал, что никто – после того, как он покинул кухню, – до подноса не дотрагивался, кроме, естественно, тех, кто брал себе коктейль, но они никак не могли что-то незаметно подбросить в чужой бокал.
Беркович тоже полагал, что это невозможно. Тем не менее, кто-то все-таки подсыпал в бокал Бокштейна сильного яду, поскольку, разговаривая с одним из гостей, Исак неожиданно закашлялся, схватился рукой за горло, глаза его вылезли из орбит, через минуту он потерял сознание, а когда четверть часа спустя приехала «скорая», Бокштейн умирал, и ничто уже не могло ему помочь. Скончался он на руках у медиков. Бокал, из которого он пил, стоял на стойке бара – по счастливой (для кого? для Бокштейна или для судмедэксперта?) случайности, когда у бедняги началось удушье, он не уронил бокал на пол, а успел поставить его на стойку. Сосуд, естественно, взяли на экспертизу, и, отпустив председателя землячества, Беркович позвонил своему приятелю Рону Хану.
– Ну что? – нетерпеливо спросил старший инспектор, когда эксперт поднял трубку.
– Бокштейн умер от удушья, вызванного сильнейшим синтетическим ядом. Следы этого яда остались в бокале, из которого он пил.
– Ага! – воскликнул Беркович.
– «Ага» – слишком сильно сказано, Борис! Видишь ли, в бокале действительно только следы яда. Его недостаточно даже для того, чтобы отравить ребенка, не говоря о таком тяжелом мужчине, как Бокштейн. В покойном около восьмидесяти килограммов веса, и, чтобы его убить, концентрация яда должна была быть раз в десять больше.
– Ты уверен?
Хан не удостоил старшего инспектора ответом.
– И что же теперь? – спросил Беркович, сбитый с толка.
– Не знаю, – вздохнул эксперт. – Тебе виднее, ты сыщик.
– Может, кто-то в суматохе перелил в бокал Бокштейна коктейль из другого, не отравленного, бокала? – подумал вслух Беркович. – Вот концентрация и уменьшилась.
– В десять раз? Исключено, – заявил эксперт, – потому что…
– Да я и сам понимаю, – перебил Беркович. – Нужно было влить литра два жидкости, верно? К тому же, непонятно, зачем убийце было рисковать и разбавлять отравленный коктейль? Все равно обнаружили бы, что в напитке яд.
– Да, логики мало, – согласился Хан.
– Бокштейн пил что-нибудь, кроме коктейля?
– Нет, – отрезал эксперт. – И ничего не ел – это я отвечаю на вопрос, который ты мне сейчас задашь.
– И не подумаю, – хмыкнул Беркович. – Я и так знаю, что Бокштейн ничего не ел после шести вечера.
Закончив разговор, Беркович долго сидел задумавшись. Он уже допросил не только председателя землячества, но и всех, с кем Бокштейн общался на вечеринке, а также обоих официантов, хотя напитки разносил только один из них, а второй занимался закусками. В кухне отравить коктейль не могли: никто не знал, какой именно бокал достанется Бокштейну. С подноса Бокштейн взял бокал сам, не выбирая, поскольку был увлечен разговором с Меиром Бруком, журналистом из русской газеты. На допросе Брук сказал уверенно:
– Мы говорили о Путине, Исак уверял меня, что президент, будучи человеком гениальным, все заранее просчитал, в том числе и свою жизнь после отставки. Мол, понять его логику мы не в состоянии, как не можем понять, скажем, общую теорию относительности. Представляете?
– Да-да, – нетерпеливо сказал Беркович. – Так вы утверждаете, что бокал с подноса…
– Официант проходил мимо нас. Исак проводил его взглядом, потом щелкнул пальцами, и когда официант остановился, не глядя, взял с подноса бокал.
– Не глядя?
– Он смотрел на меня, старший инспектор! Просто протянул руку и взял первый попавшийся бокал – вовсе, кстати, не из тех, что стояли ближе к нему.
И все-таки именно в том бокале оказался яд. И Бокштейн умер. Но яд был в слишком малой концентрации. И умереть Бокштейн не мог.
– Он сразу начал пить из своего бокала? – спросил Беркович.
– Он сразу отпил, – сообщил Брук, – но сделал только один или два глотка. Во всяком случае, больше он не пил, пока мы разговаривали. Что-то ему в коктейле не понравилось.
– Почему вы так решили?
– Он поморщился, сделав глоток.
– Ясно, – сказал Беркович, не очень, впрочем, понимая, чем это обстоятельство может дать следствию.
– Коктейль был тепловатым, – сказал журналист. – Может, Исак хотел холоднее?
Температура коктейля не могла повлиять на состояние бедняги Бокштейна, и потому Беркович задал журналисту вопрос, на который тот, будучи человеком осведомленным, мог дать ответ:
– Вы несколько раз писали о делах землячества. Были знакомы с Лещинским и с Бокштейном, и с…
– Новаком, Зильберманом, Познером, – перечислил журналист.
– Я слышал, что Бокштейна все любили. Это так?
– Конечно! – воскликнул Брук саркастически. – Обожали!
– Я вас серьезно спрашиваю…
– Я тоже совершенно серьезен. На людях они все обожали друг друга и рассыпались в комплиментах. А на деле готовы были вцепиться друг другу в глотку. Смотрите: Бокштейн был у них казначеем, а деньги в землячестве крутятся немалые – вы знаете, что они владеют тремя небольшими ювелирными фабриками, дают работу своим землякам – новым репатриантам, человек сорок кормятся с этого бизнеса?..
– Да-да, это мне известно, – прервал журналиста Беркович. – Ювелирные украшения экспортируют в шесть европейских стран – в том числе Бельгию и Францию. Ежегодный доход достигает миллиона шекелей – это я, кстати, из вашего материала почерпнул, а коллеги из отдела по экономическим преступлениям подтвердили.
– Значит, вы знаете не меньше меня!
– Об этом – да. Но вы можете рассказать об отношениях между…
– Понимаю, – задумчиво сказал журналист. – Вы ищете человека, у которого был мотив…
– Именно. И у кого же он был?
– У председателя Лещинского. Это во-первых. Бокштейн держал в руках финансы, а у Лещинского недавно возникли проблемы – он брал в банке ссуды, не смог выплачивать, срочно нужны были деньги, я знаю, что он обращался за помощью к… Нет, не скажу, этот человек к землячеству отношения не имеет, не стану я его подставлять.
– Вы хотите сказать, что первым делом Лещинский стал бы искать деньги не у постороннего человека, а внутри землячества…
– Конечно, он наверняка обращался к Бокштейну. А может, даже просто взял деньги со счета, ведь председатель имеет право подписи наряду с казначеем. Вот вам мотив, а?
– Возможно, – уклончиво сказал Беркович. – У Бокштейна были другие враги?
– Саша Зильберман, – подумав, назвал имя журналист. – Но это другая история. Романтическая. Не знаю, имею ли я право…
– Господин Брук, – усмехнулся Беркович, – о том, что Бокштейн пытался увести у Зильбермана любимую жену, я читал в вашей статье от… – инспектор заглянул в лежавшее перед ним досье, – от двенадцатого марта. Это было в рубрике «Сплетни от Амоса Берна». Амос Берн – ваш псевдоним, вы не станете отрицать?
– Мой. Значит, вы и это знаете.
– От вас. С госпожой Зильберман я еще не беседовал. А ее муж утверждает, что в тот вечер и близко не приближался к Бокштейну.
– Не приближался, – подтвердил Брук. – А причина понятна: боялся, что, если Бокштейн с ним заговорит, то драка окажется неизбежной.
– Драка – не убийство, – заметил старший инспектор.
– Я не утверждаю, что Зильберман хотел Бокштейна убить, – пожал плечами журналист. – Да и не мог он этого сделать при всем желании. Ходил весь вечер по залу с сумочкой через плечо… А вот Познер…
– Что Познер? – переспросил Беркович минуту спустя, потому что журналист неожиданно замолчал.
– Нет, это, пожалуй, слишком, – сказал Брук, покачав головой. – Еще привлечет меня к суду за клевету. Познер такой, с него станется…
– Я не стану использовать полученные от вас сведения, – объяснил инспектор, – если они не имеют отношения к убийству.
– Ну, если так… Понимаете, я слышал – не стану называть источник, – что Познер купил в Москве квартиру в центре, а денег у него нет, он ведь не работает, живет на пособие от Института национального страхования. Так на какие шиши? И почему в Москве, а не в Тель-Авиве?
– Думаете, тоже позарился на кассу землячества? Но ведь у него, в отличие от председателя, не было права подписи? Как он мог заполучить нужную сумму?
– Элементарно! Попросил Бокштейна дать взаймы – насколько я знаю, в землячестве это практикуется. Краткосрочные ссуды. Бокштейн деньги выдал, а вернуть их Познер не мог. А может, и не собирался.
– И решил убить Бокштейна, чтобы списать долг? – с сомнением сказал Беркович. – Не убедительно.
– Я и не утверждаю, – насупился журналист. – Просто вы спросили…
– Да, я понимаю. Давайте вернемся в тот вечер. Вспомните, что делал Бокштейн после того, как вы закончили разговор.
По словам журналиста, Бокштейн перешел к группе своих бывших земляков, стоявшей у столика с закусками. В отличие от Брука, эти люди оказались куда менее наблюдательными. Их было четверо, и Беркович вызвал к себе всех. Мог и не вызывать – толка от их показаний оказалось немного. Один утверждал, что Исак пил из бокала, другой – что Исак из бокала не пил, третий – что Исак взял со стола бутерброд и съел, четвертый – что Исак стоял к столу спиной и ничего на столе не трогал.
Мог кто-то из четверых бросить в бокал яд? Нет, не мог – уж это было бы замечено. И к тому же, не было в бокале яда в нужной концентрации! Заколдованный круг.
После трагедии пошли вторые сутки, допросы свидетелей Беркович закончил, но ему хотелось еще раз поговорить с официантами, и он отправился в «Шератон». Оба – Гилад и Орен – работали, обслуживали встречу болельщиков «Маккаби», проходившую в банкетном зале, огромном, как футбольное поле, на котором игроки тель-авивской команды показывали свое мастерство. Людей здесь было раз в десять больше, чем на вчерашней вечеринке. Работали восемь официантов, и Берковичу удалось отловить Гилада с Ореном, когда они начали разносить салаты.
– Извините, старший инспектор, – сказал Гилад, – вы видите, у нас совершенно нет времени разговаривать.
– Я вас надолго не задержу, – торопливо сказал Беркович. – Я прекрасно знаю, что официанты – люди наблюдательные, любое происшествие будет замечено.
– Спасибо за комплимент, – сказал Орен. – Но обо всем, что видел, я рассказал еще вчера.
– Да, конечно. Но все-таки… Важна любая мелочь. Представьте, как это происходило, вспомните… Гилад, вы разносили закуски и могли видеть, как Бокштейн брал бокал с подноса вашего коллеги.
– Нет, не видел, – огорченно сказал Гилад. – И вчера я об этом уже говорил.
– А потом? Может, потом Бокштейн попадал в поле вашего зрения?
– Может быть, – нетерпеливо сказал Гилад, – но я же не знал, что он скоро умрет, и за ним нужно следить. Я просто не обращал внимания.
– И вы, Игаль?
– Знаете, инспектор, – задумчиво сказал Орен, – со вчерашнего вечера мне не дает покоя… Я действительно обратил внимание на одну мелочь. Немного странную…
– Какую?
– Не помню, в том-то и дело! Мелькнуло что-то, я тогда подумал: «Вот странно». И тут же забыл, работы было много. Потом, уже после разговора с вами, пытался вспомнить – и без толку. Знаете, как это бывает…
– Знаю, – вздохнул Беркович. – Давайте попробуем вместе. Что-то связанное с Бокштейном?
– Нет, на Бокштейна я тогда не обращал внимания – как и Гилад. Всех ведь не упомнишь. Нет, что-то другое…
– Что-то с коктейлями?
– Нет, пожалуй, не с коктейлями. Я держал поднос и прекрасно видел бокалы и руки, которые к ним тянулись. Нет, другое. Может, все это на самом деле ерунда и не имеет никакого отношения…
– Какой-то человек делал что-то странное?
– Человек? Нет… Не помню.
– Вот номер моего телефона, – сказал Беркович. – Если что-нибудь вспомните, сразу звоните, хорошо?
– Да, – кивнули оба официанта.
– В лобби сейчас кто-нибудь собирается? – спросил старший инспектор. – Я бы хотел посмотреть…
– Там какие-то политики, – сказал Орен. – У них и официанты свои.
Беркович спустился на первый этаж – в лобби оказалось не так уж много народа, он узнал двух-трех членов Кнессета, но популярные политики отсутствовали, должно быть, встреча была не из важных. Два официанта разносили напитки и закуски. На столах, как вчера, стояли тарелочки с маленькими бутербродами, салаты лежали в больших блюдах, а еще здесь были сосуды с соками и кока-колой, хрустальная чаша с кубиками льда, одноразовые стаканчики, вилочки…
Постояв несколько минут и посмотрев, как общаются народные избранники, Беркович отправился в управление полиции, но, не проехав и половины пути, остановил машину у тротуара и достал из кармана телефон. Председатель Лещинский ответил после первого же звонка.
– Вы, видимо, лучше других знали Бокштейна, – сказал Беркович.
– Считайте, что да, – согласился председатель, – а в чем дело?
– Он пил коктейли теплыми или со льдом?
– Со льдом, – не задумываясь, ответил Лещинский. – Всегда со льдом. Когда он бывал у меня, я готовил для него кубики по его рецепту.
– Обычные кубики?
– Странно, что вы это спросили, старший инспектор! Исак обычно добавлял в воду разные пряности и потом сосал эти кубики, а не клал их в бокал. Сосал и запивал коктейлем. А в чем дело?
– Спасибо, – сказал Беркович и отключил связь.
В отель он вернулся, когда веселье в банкетном зале было в самом разгаре. Орена нашел с трудом и с еще большим трудом заставил официанта остановиться.
– Ваза со льдом, – сказал Беркович. – Она все время была в вашем поле зрения?
Орен посмотрел на старшего инспектора невидящим взглядом.
– Черт! – воскликнул он. – Вспомнил! Именно! Ледяные кубики! В какой-то момент, когда я проходил мимо, мне показалось, что один из кубиков необычного зеленого цвета. Но я сразу об этом забыл, а вы напомнили…
– Ясно, – сказал Беркович.
Пожалуй, теперь действительно все было ясно. Оставалось «малое» – вычислить преступника.
– На самом деле землячество – настоящий клубок змей, – рассказывал Беркович полчаса спустя эксперту Хану, придя к нему в лабораторию. – Там ведь немалые деньги крутятся, а Бокштейн распоряжался финансами. Лещинский утверждает, что его все любили, но это ему или мерещится, или он просто водит меня за нос. Брук дал больше информации, но можно ли доверять журналисту бульварной газеты? Как бы то ни было, один человек точно хотел избавиться от Бокштейна. А привычки Бокштейна знал каждый – в частности, то, что он любил сосать ледяные кубики.
– А! – воскликнул Хан. – Я понял! Отравлен был кубик со льдом, а вовсе не коктейль в бокале!
– Именно. Бокштейн взял из вазы ледяной кубик, опустил в бокал, подождал, чтобы коктейль немного охладился, потом достал кубик и начал сосать. Вот почему концентрация яда в бокале оказалась такой маленькой.
– Ловко! Но это все равно не объясняет фактов – ведь отравленный кубик мог взять из вазы кто-нибудь другой.
– Не мог, в том-то и дело. Бокштейн любил особый лед – с добавками, кубики получались цветными: розовыми, зелеными, сиреневыми… Лично ты взял бы такой кубик? Нет, ты подумал бы: «Странный цвет, лучше не надо», и взял бы из вазы обычный – белый. Убийца дождался, когда Бокштейн, разговаривая с журналистом, взял себе бокал с коктейлем (кстати, поморщился, потому что коктейль был тепловатым). После этого убийца положил в вазу с ледяными кубиками еще один – зеленоватого оттенка, единственный среди белых. Никто бы не взял такой кубик, а Бокштейн предпочел именно его.
– Ловко, – повторил Хан. – И что, убийца принес на вечеринку отравленный лед в кармане?
– В термосе, естественно!
– Значит… – начал эксперт.
– Нужно найти гостя, который имел при себе небольшой термос.
– Такая работа тебе нравится, – заметил Хан. – Ищи.
– Прошло уже столько времени! – пожаловался Беркович. – Если бы гостей обыскали сразу, то еще можно было бы надеяться… А сейчас? Погоди-ка! – вспомнил старший инспектор. – Я, кажется, знаю, кто убил Бокштейна.
– Кто же? – поинтересовался эксперт.
Но Беркович уже шел к выходу и не слышал вопроса.
Был одиннадцатый час вечера, когда старший инспектор позвонил в дверь квартиры Зильберманов.
– Я ненадолго, – извинился он, войдя в салон. Аркадий Зильберман, похоже, уже собрался спать – на нем были пижама и тапочки на босу ногу. Илона, его жена, которую, по словам Брука, пытался увести покойный Бокштейн, смотрела телевизор и, кивнув Берковичу, отвернулась к экрану, где кто-то кому-то заламывал за спину руку, а кто-то третий вопил нечеловеческим голосом, направляя пистолет в спину кому-то четвертому. Самое подходящее кино.
– У вас есть китайский термос? – громко спросил Беркович, обращаясь к Илоне и игнорируя Аркадия.
– Был когда-то, – вместо жены ответил Аркадий.
– Как – был? – удивилась Илона. – И сейчас есть. А зачем вам? Да еще на ночь глядя?
– Я его потерял, – Аркадий не смотрел на жену, но в голосе его чувствовалось напряжение, на которое трудно было не обратить внимание. Илона была, однако, слишком увлечена сериалом и сказала, не отрывая взгляда от экрана:
– Аркаша, у тебя совсем нет памяти. Ты поставил футляр с термосом в нижний ящик кухонного шкафа, когда вернулся со вчерашней вечеринки. Я его сама там видела час назад.
– Покажете? – теперь Беркович обращался уже к хозяину квартиры, который переминался с ноги на ногу, глядя в окно, будто ученик, вызванный к доске.
– Зачем вам? – повторил Бокштейн вопрос, заданный Илоной.
– Вам непременно нужно, чтобы я ответил? – пожал плечами Беркович и пошел в кухню.
Футляр с китайским термосом – небольшим, меньше, чем на поллитра – действительно лежал в нижнем ящике шкафчика.
– Я возьму эту вещь с собой, – сказал Беркович, – а вас попрошу утром, в девять часов, приехать ко мне для допроса. Управление полиции, второй этаж.
– Зачем вам этот старый термос, старший инспектор? – спросила Илона, не отрывая взгляда от экрана, когда Беркович шел к двери.
– Спросите у мужа, – ответил Беркович. – И объясните ему, что не нужно делать глупостей.
Завтра утром, – подумал он, – нужно будет прежде всего зайти к прокурору Богашу и получить предписание на арест. В том, что эксперт обнаружит на стенках термоса следы яда, Беркович не сомневался.
САЛАТ ИЗ КРЕВЕТОК С УБИЙСТВОМ
С утра у старшего инспектора Берковича настроение было хуже некуда. Вроде бы и без причины – день выходной, не нужно рано вставать, выспался он хорошо, потому что лег не поздно, хотя вечер они с Наташей провели в гостях, но компания оказалась приятной, разговоры – легкими, никто не приставал к нему с вопросами о том, сколько убийц полиция Тель-Авива поймала на прошлой неделе. Погода тоже к меланхолии не располагала – прохладно, ясно, легкий ветерок. Осень…
А настроение было паршивым.
– Наташа, – сказал жене Беркович. – Отвези Арончика в детский сад сама, хорошо? Я еще поваляюсь.
– Конечно, – согласилась Наташа, и Беркович отвернулся к стене, чтобы никто не видел постного выражения его лица.
Мобильный телефон начал звонить, когда Беркович мрачно раздумывал о роли химии в жизнедеятельности организма. Не хватает какого-нибудь микроэлемента, ерунды в полмиллиграмма, и вот тебе – настроение падает, а некоторые даже разума лишаются…
– Слушаю, – сказал он, поднеся аппарат к уху.
– Убийство в Рамат-Авиве, – без предисловий сообщил дежурный офицер (судя по голосу, это был Ави Розенблат). – Послать за тобой машину или поедешь на своей?
– Бензин нынче дорог, – буркнул Беркович, – посылай машину.
За десять минут он, конечно, не успел побриться – еще одна причина для плохого настроения: щетина на лице почему-то мешала думать, на работу Беркович всегда приезжал гладко выбритым, знал – иначе нормального расследования не получится.
Высотка, к которой подъехала патрульная машина, стояла в дорогом и спокойном районе, тут редко случалось что-нибудь криминальное. Поднялись на второй этаж – здесь в небольшом коридорчике дежурил сержант Берман, дверь в торцовую квартиру была распахнута, там сверкали вспышки блицев – эксперты уже прибыли и делали свою работу.
Посреди огромного салона лежало лицом вниз тело мужчины лет шестидесяти. Руки были раскинуты, у головы растекалась лужица крови, кровь запеклась и на волосах – беднягу, похоже, ударили по затылку тупым предметам, тривиальное убийство, знать бы мотив. Когда известен мотив, вычислить преступника можно довольно просто…
– Когда это произошло? – спросил Беркович у подошедшего к нему эксперта Хана.
– Умер он вечером, – сказал эксперт. – Позже девяти, но раньше полуночи. Тело обнаружила утром приходящая домработница, филиппинка, она и полицию вызвала.
– Чем ударили?
– Бронзовой статуэткой, – сообщил Хан. – Довольно массивная, высотой тридцать два сантиметра, изображает повара в колпаке.
– Отпечатки пальцев?
– Вряд ли, – покачал головой эксперт. – Похоже, что убийца протер повара салфеткой или полотенцем. Я забрал статуэтку, хочешь посмотреть?
– Потом, – отмахнулся Беркович. – Скажи, где эта домработница-филиппинка?
Узнав, что женщину в кухне отпаивают чаем, Беркович пошел брать первые показания.
Полчаса спустя он понял, почему у него с утра было плохое настроение – расследование обещало быть долгим и мало перспективным.
Убитого звали Меир Плоткер, жил он один, жена умерла пять лет назад, единственный сын давным-давно уехал поработать в Австралию, да так и не вернулся, обзавелся там семьей и отца с тех пор не навестил ни разу. Вряд ли, как утверждали соседи, даже на похороны приедет – не те отношения. Сам Плоткер лет десять не работал – получал армейскую пенсию и пособие по инвалидности, но главный его доход заключался совсем в другом: погибший торговал кулинарными рецептами и неплохо на этом зарабатывал.
– Чем торговал? – удивился Беркович, когда один из соседей, молодой программист по имени Шауль, сообщил эту информацию.
– Кулинарными рецептами, – повторил Шауль. – Странно, да? Видите ли, старший инспектор, Меир коллекционирует… коллекционировал рецепты. Самые разные, в том числе очень экзотические и редкие. Это ведь, как марки или старинные монеты. Есть рецепты, которые в семьях передают из поколения в поколение, ни в каких книгах их не найдете, а Меир покупал, записывал и продавал по случаю.
– Ну и смысл какой? – с недоумением спросил Беркович. – Если рецепт стал кому-то известен, он перестает быть тайной, это же не марка, которая существует только в одном экземпляре!
– Не скажите! Я сам знаю семью Шифман, они купили у Меира рецепт очень сложного супа и никому его не раскрывают – это действительно нечто… я пробовал… Знакомые пытались определить ингредиенты по вкусу, но… Что-то похожее получается, но – не то. Вкус – специфический!
Беркович улыбнулся, услышав знакомую фразу, Шауль, однако, не понял, отчего полицейский вдруг развеселился, и обиженно заметил:
– Напрасно вы думаете, что коллекционирование рецептов – пустое дело! Очень даже прибыльное!
– Такое прибыльное, что из-за рецепта могли и убить?
Действительно, почему убили Плоткера? Денег он, по словам соседей, дома не держал, и после обыска Беркович вынужден был с этим согласиться: не было в квартире ни сейфа, ни потайных ящиков в столе или шкафу – обследовав со своими сотрудниками каждую комнату, Хан заявил об этом совершенно определенно. В кабинете на полках за стеклом стояли кулинарные книги. Других не было – кроме, разве что, справочника по «Виндоуз» для так называемых «чайников». В ящиках стола Хан нашел две чековые книжки, причем на одном из чеков – без указания суммы! – стояла подпись Плоткера, и убийца, кем бы он ни был, чек этот, наверняка увидев, оставил на месте. Не деньги его интересовали, а, скорее всего, именно рецепты.
Ящики, в которых лежали большие блокноты, куда Плоткер собственноручно записывал рецепты, то ли услышанные от кого-то, то ли найденные в книгах, были открыты, содержимое перевернуто, несколько блокнотов вывалились и лежали на полу раскрытыми, будто подстреленные на лету птицы. Убийца что-то искал в этих блокнотах, а поскольку ничего в них не было, кроме рецептов, то не нужно было обладать дедуктивными способностями Холмса, чтобы сделать соответствующие выводы. Естественно, Беркович эти выводы сделал, что привело старшего инспектора в состояние крайнего недоумения.
– Убить из-за рецепта? – сказал он эксперту Хану, когда соседей опросили и выдворили из квартиры, а тело убитого отправили в Абу-Кабир. – Ну прятал, допустим, этот Плоткер какой-то необычный рецепт. Убийца рецепт нашел и сделал удивительное по вкусу блюдо, привел в восторг гостей. Из-за этого убить человека?
– Не из-за этого, конечно, – возразил Хан. – Ты прекрасно все понимаешь, Борис, но сегодня с тобой что-то происходит…
– Настроение с утра отвратительное, – пожаловался Беркович. – Ты прав, Рон, убивают не из-за рецептов, а из-за денег. Видимо, этот рецепт можно было продать за хорошую сумму. Вопрос в том, нашел убийца то, что искал, или нет.
– Боюсь, что это мы узнаем, только если поймаем убийцу, – меланхолически заметил Хан.
– Если? – поднял брови Беркович. – Ты думаешь, что…
– А ты как думаешь? Смотри: отпечатков пальцев – кроме самого хозяина – мы не нашли. На орудии убийства тоже ничего…
– Да-да, – нетерпеливо отозвался Беркович. – Но в квартиру убийцу впустил хозяин, верно? Дверь не взломана. Значит, Плоткер этого человека знал и, возможно, ждал. Нужно поработать по всем знакомым…
– А если убийца был Плоткеру не знаком? Плоткер продавал рецепты – преступник позвонил, сказал, что хочет купить рецепт, договорился о встрече…
– Возможно, – кивнул старший инспектор, – хотя, думаю, незнакомому человеку Плоткер назначил бы встречу в кафе или другом людном месте.
– Может, так и было, а потом они, договорившись о сумме, пришли сюда…
– Если они договорились, то зачем было убивать?
– Ну… – протянул Хан. – Может, они здесь повздорили, гость не захотел платить…
– Скорее всего, – возразил Беркович, – посетителя Плоткер все-таки знал и пригласил к себе. Тот пришел, начал разговор, а когда хозяин отвернулся…
– Ты думаешь, что гость был уверен, что хозяин ни за что не захочет передать ему вещь… или рецепт… или что-то другое, за чем он явился?
– Думаю, да.
– Допустим, – согласился Хан. – И опять мы возвращаемся к вопросу: нашел убийца то, что искал, или нет.
– Иными словами, искал он именно эту бумажку или какую-то другую? – заключил Беркович и аккуратно расправил на столе листок с текстом, написанным, без сомнения, почерком Плоткера.
– Если эту, то почему убийца ее оставил? – пожал плечами эксперт.
Бумагу эксперт обнаружил рядом с трупом – вчетверо сложенный лист лежал так, будто выпал из руки Плоткера, когда тот упал. Строчек двадцать: перечисление названий продуктов, пропорции, вес, указания о том, сколько минут что варить и на каком огне – один из многочисленных рецептов, каких тысячи были записаны в блокнотах и книгах.
– Почему оставил? – переспросил Беркович. – Смотри: бумага была у Плоткера в руке, верно? Почему? Видимо, он показал этот текст гостю. Значит, разговор между ними шел именно об этом рецепте?
– Ну… Допустим.
– Что делает гость? Читает текст, после чего хватает со стола статуэтку и бьет хозяина по голове. Вывод?
– Хозяин показал ему не то, что тот предполагал увидеть.
– Совершенно верно. Гость понимает, что хозяин его дурачит, хватает статуэтку…
– Будучи в состоянии аффекта?
– Посмотри, как методично он потом осматривал содержимое ящиков! Это говорит о состоянии аффекта? Мне кажется, Рон, что причиной убийства была все-таки именно эта бумага, этот рецепт…
– Тогда почему гость его не забрал?
– Не знаю, – мрачно сказал Беркович.
* * *
Знакомых у Плоткера оказалось великое множество – судя по записям в записной книжке и по списку абонентов в памяти телефонов, обычного и мобильного. Повара из известных ресторанов, кулинары, но не только они, а еще генералы, дизайнеры, программисты, брокеры, фалафельщики… Сотни фамилий, и каждую предстояло «проработать», от одной мысли об этом у Берковича разболелась голова. Полный список он, однако, составил и занес в компьютер, но прежде чем отправиться по первому адресу (Барух Авиезер, метрдотель в ресторане гостиницы в Нетании), принял таблетку акамола, положил перед собой на столе листок с рецептом, найденным возле трупа, и погрузился в чтение.
«Креветки, 340 грамм, нарезать на 16 кубиков… Сыр овечий: 215 грамм, плоскими пластинами толщиной 2 миллиметра… Чаддар: 2000… Чеснок: 3 головки, нарезать на 12 частей… Паприка: 11 граммов, на две части»…
Если это кулинарный рецепт, то очень странного свойства. Беркович не был не только специалистом в кулинарии, он даже приличный шашлык – блюдо, которое традиционно ни один мужчина не позволит готовить женщине, – не смог бы соорудить без посторонней помощи. Но при всей своей невинности в области приготовления пищи, перечитав бумагу, найденную возле трупа, Беркович вынужден был сделать вывод, что ничего, услаждающего вкусовые рецепторы, по этому рецепту приготовить невозможно. Что это такое: 215 граммов сыра, нарезанного ломтиками по два миллиметра? Кто так взвешивает и кто так нарезает? Это же салат должен быть, а не химическое вещество для лабораторных экспериментов! И можно себе представить, что получится, если тремя головками чеснока приправить 340 граммов креветок. Возможно, какая-нибудь восточная (ну очень уж восточная, судя по всему!) кухня? Или кухня индейцев племени чероки, а может, специальный рецепт, использованный какой-нибудь местной Лукрецией Борджиа…
Беркович набрал номер телефона эксперта.
– Ты тоже над этим думаешь? – сказал Хан, выслушав жалобы старшего инспектора. – Мне этот рецепт не дает покоя, странный он, конечно. Как и ты, я подумал, что с его помощью собирались кого-нибудь отравить, но, уверяю тебя, это невозможно – разве только вызвать временное несварение желудка, поскольку съесть эту дьявольскую смесь способен только сумасшедший.
– Восточная кухня… – начал было Беркович, но Хан прервал его возмущенным возгласом:
– Борис, восточная кухня – самая изысканная в мире! Пища острая, да, но каждый ингредиент выверен и точно соответствует всем прочим, чтобы вызвать нужное вкусовое ощущение. Подать на стол салат Плоткера – значит, навсегда лишиться гостей. Если продукты свежие, никто, понятно, не отравится – разве что сплюнет, взяв в рот первый же кусок…
– И если, – резюмировал Беркович, – этот так называемый рецепт Плоткер пытался подсунуть своему гипотетическому гостю…
– Ты полагаешь, тот так возмутился, что схватил статуэтку и…
– Нет, конечно, – вздохнул Беркович. – Но ведь почему-то именно эту бумагу Плоткер держал в руке, когда его убили.
– Это не рецепт, Борис. Только сумасшедший кулинар может…
– Так нашел убийца то, что искал, или не нашел? – перебил Беркович приятеля.
– Нашел, скорее всего. В запасе у него была вся ночь – тело ведь обнаружили только утром.
– Будем исходить из этого, – вздохнул Беркович.
Последующие дни – до конца недели – слились для старшего инспектора в одну непрерывную линию: разговоры, разговоры, разговоры… С друзьями покойного, с его дальними родственниками (близких просто не оказалось, и соседи были правы: сын даже не прилетел из Австралии на похороны: билеты, мол, нынче, дорогие, ничего себе семейка…), с бывшими сослуживцами, с клиентами, кулинарами…
Убийца за это время мог покинуть страну, спрятаться, затаиться, но, скорее всего, жил обычной жизнью, будучи уверен в том, что следов не оставил, свидетелей не было, и ничего против него полиция найти не сумеет.
Беркович тоже все больше в этом убеждался и понимал, что предчувствие в то утро его не обмануло: не зря у него было плохое настроение, нет, не зря…
Странная бумага, то ли рецепт, то ли пародия на кулинарный справочник, тоже не давала Берковичу покоя. Он давно выучил наизусть два десятка строчек: названия продуктов, числа, вес, температура. Бессмыслица текста приводила его в бешенство, и он уже мог прекрасно себе представить, как пришедший к Плоткеру клиент, получив вместо обещанного рецепта эту нелепую писанину, хватает со стола статуэтку и с возгласом «Сам ешь эту гадость!» обрушивает бронзового повара на голову хозяина.
Что-то здесь было не так. Не зря Плоткер держал эту бумагу отдельно от остальных рецептов.
После работы, закончив очередной допрос и не получив полезной для дела информации (и ведь вполне могло быть, что убийца уже проходил в числе допрашиваемых!), Беркович сидел в своем кабинете и в который раз перечитывал не имевший никакого кулинарного смысла рецепт. Что означали, к примеру, слова: «Чаддар, 2000»? Он консультировался у Вики Топаллер, шеф-повара ресторана в гостинице «Дан Панорама». «Чеддер, наверно, а не чаддар, – сказала она. – Огласовок нет, читать можно и так, и этак. Чеддер – сыр такой. Но согласитесь, два кило – многовато на триста граммов мяса».
Действительно, два килограмма пикантного сыра… Беркович перечитывал текст, снова и снова пытался обнаружить в нем какой-то, еще не понятый им смысл. Позвонила Наташа, спросила: «Ты сегодня домой собираешься? У нас будут гости, Варшаловичи»…
– Сейчас, – сказал Беркович. – Послушай, для чего можно использовать два кило чаддара… то есть, я хотел сказать – чеддера, сыр такой.
– Так чаддара или чеддера? – раздраженно переспросила Наташа.
– Чеддера, конечно, чаддар – нет такого сыра…
– Сыра нет, верно. Чаддар – фамилия. Автор справочника по компьютерам. Мы им на курсах пользовались. Есть несколько изданий, последнее вышло в двухтысячном году.
– При чем здесь компьютеры? – недовольно сказал Беркович. – Я тебя о сыре спра… Погоди, в каком году, ты говоришь, вышел справочник?
– В двухтысячном, а что?
– Извини, Наташа, я перезвоню, – пробормотал Беркович и положил трубку.
Черт. Чаддар, 2000. Конечно. Не два кило сыра, а спавочник Чаддара двухтысячного года!
И что? Сварить из этого справочника бульон?
Но ведь единственной книгой, не относившейся к кулинарии, на полках в салоне Плоткера была толстая книга о компьютерах. А он даже не посмотрел, кто автор.
Через полчаса Беркович стоял перед книжным шкафом и держал в руках толстый фолиант, на обложке которого было написано: «WINDOWS для всех. Рудольф Чаддар, 2000 год».
И что? Допустим, в «рецепте» Плоткера упоминалась эта книга. Почему? Какое отношение WINDOWS могут иметь к 340 граммам креветок и трем головкам чеснока?
А если?
Беркович положил на стол бумагу, от одного вида которой у него начиналась депрессия, рядом – справочник Чаддара, и принялся перелистывать страницы, переводя взгляд с бумаги на книгу.
Он сказал вполголоса «Эврика», позвонил Наташе, предупредил, что скоро будет, и покинул квартиру, захватив с собой том Чаддара.
– Арончик уже спит? – спросил он жену, приехав домой в половине двенадцатого ночи.
– Боря, – возмутилась Наташа, – ты совсем потерял представление о времени?
– Извини, – пробормотал Беркович. – Ты можешь мне помочь?
– Поймать убийцу?
– Для начала – понять мотив. Вот тебе том Чаддара…
– Зачем ты его притащил, у меня есть эта книга.
– Черт! Извини еще раз, я не подумал… Возьми Чаддара, хочешь своего, я буду называть тебе числа, а ты открывай соответствующие страницы и читай, что написано на соответствующих строчках.
Сели за стол на кухне, и старший инспектор положил перед собой листок с рецептом – мог бы и не класть, он знал его наизусть.
– Страница 340, сказал он, – строчка шестнадцать.
– «Текст и графика, – прочитала Наташа, – распечатываются с разрешением 600 ди-пи-ай».
– При чем здесь графика? – сказал Беркович. – Погоди-ка… Шестьсот, говоришь? Вполне приемлемо. Давай дальше. Страница 11, строка первая.
– «Если вы хотите ускорить запись файлов на диск, приобретите за 250 долларов утилиту PSExpress, для чего можете позвонить в фирму XChange по телефону 800/1200—500».
– О! – воскликнул Беркович. – Именно то, что надо! Восемьсот! Конечно! Продолжаем!
– Чему ты радуешься, Боря? – удивилась Наташа.
– Потом объясню. Давай сто двадцатую страницу, строчка тринадцатая.
– Здесь строка таблицы. Просто числа какие-то.
– Какие? Читай.
– Триста, пятьсот, двадцать, один и одна четверть.
– Ну вот, – удовлетворенно сказал Беркович. – Теперь другое дело. Я не кулинар, конечно, но если эти числа подставить… Погляди, как этот чертов рецепт выглядит теперь.
Он протянул жене листок бумаги, и Наташа прочитала:
– «Креветки, 600 грамм… Сыр овечий: 250 грамм, плоскими пластинами… Чеснок: 3 головки, нарезать на 12 частей… Паприка: 11 граммов»…
– Как думаешь, – задумчиво спросил Беркович, – такой салат можно есть?
– По-моему, должно быть вкусно. Приготовить? У меня, правда, нет кое-каких ингредиентов. Мясо креветок, например…
– Пожалуй, не надо, – отказался Беркович. – Попрошу Рона. Пусть это проходит по документам, как гастрономическая экспертиза.
– А что, есть и такая? – с сомнением спросила Наташа.
– Будет! – воскликнул Беркович.
На следующий день старший инспектор вернулся с работы в хорошем настроении и заявил, что ужинать не будет, потому что поел в буфете управления.
– Ты же всегда уверял, что там отвратительная кухня, и ничего, кроме швармы, они готовить толком не умеют, – удивилась Наташа.
– Не умеют, – подтвердил Беркович. – Готовил лично Рон, он у них сегодня временно выполнял обязанности шеф-повара.
– А! – догадалась Наташа. – Эта твоя гастрономическая экспертиза! И что, можно есть?
– Потрясающе, – с чувством произнес Беркович. – Никогда не получал от еды такого удовольствия. Не знаю, можно ли из-за такого рецепта убить человека, но среди коллекционеров встречаются всякие…
– Ну, если так, – улыбнулась Наташа, – я тебе в выходные приготовлю эту вкуснятину. Заодно сама попробую.
– Ты хочешь сказать… А, ты успела переписать рецепт, когда мы занимались расшифровкой?
– Конечно, – пожала плечами Наташа, – покажи мне женщину, которая поступила бы иначе.
– Не могу, – сказал Беркович. – Есть женщина, поступившая иначе, но она сейчас в камере.
– За что? За то, что переписала рецепт?
– За убийство Плоткера.
– Его убила женщина? – поразилась Наташа. – Как же вы ее нашли? Ведь ты расшифровал только рецепт…
– Вот по рецепту и нашли, – сказал Беркович. – Точнее, по специализации. Видишь ли, одни коллекционеры специализируются по редким рецептам супов, другие – по фалафелю (кстати, ты знаешь, что фалафель можно приготовить чуть ли не сотней разных способов?), а Хана Левингер собирала редкие рецепты салатов. Рецепт Плоткера уж точно относился к редким…
– Ну и что? – недоумевала Наташа. – Мало ли кто собирает рецепты салатов? Это еще не основание подозревать человека в убийстве.
– Нет, конечно, – согласился Беркович. – Ты знаешь, почему мы так долго не могли выйти на убийцу? В записной книжке Плоткера триста восемьдесят пять фамилий – друзья, клиенты, коллекционеры… Мы прошлись по всем – у девяносто трех человек не оказалось алиби на вечер убийства. И пока я не знал, из-за какого именно рецепта убит Плоткер, уменьшить список было невозможно. А когда мы с тобой эту тайну разгадали, я стал искать тех, кто коллекционирует салаты.
– Разгадали? – удивилась Наташа. – Я до сих пор не понимаю, как…
– Очень просто! В рецепте креветочного салата Плоткер зашифровал страницы и строчки из справочника Чаддара. Скажем, 340 граммов креветок, порезанных на 16 кубиков – это триста сороковая страница и шестнадцатая строчка. И вот на этой-то строчке написано число, которое и нужно использовать. 600 ди-пий-ай – это, на самом деле, означает 600 грамм креветок, вот и все. И с остальными числами то же самое.
– Хитро… – протянула Наташа.
– Ну так вот, – продолжал Беркович, мы стали искать тех, кто коллекционирует рецепты салатов. Их оказалось двенадцать. Уже не так много, верно? Среди них я отобрал тех, кто предпочитает салаты с рыбным наполнением – вспомни креветки.
– Извини меня, Боря, – возмутилась Наташа, – если ты считаешь, что креветки – это рыба, то, боюсь, ты арестовал невинного человека!
– Не горячись, – поднял руки Беркович. – Конечно, креветки не рыба. Я хотел сказать – дары моря. В общем, таких оказалось пятеро. И только у Ханы Левингер среди них не было алиби.
– Она призналась?
– У нее не было выбора, – пожал плечами Беркович. – Видишь ли, она экспериментировала с салатами. Год назад Плоткер устроил вечеринку, на которой угощал знакомых коллекционеров разными редкими блюдами, в их числе был и салат, из-за которого его впоследствии убили. На вечеринке присутствовала Хана Левингер. Салат произвел на нее впечатление… ну, как на филателиста голубой Маврикий с надпечаткой. Она попросила продать рецепт. Плоткер сказал: «Никогда». Хана пыталась определить ингредиенты на вкус, начала экспериментировать – получалось похоже, но совсем не то. Женщина еще несколько раз приставала к Плоткеру с предложением продать рецепт – предлагала огромные суммы, по ее словам. Результат – нуль. Тогда она решилась на ограбление. Убивать она, по ее словам, не собиралась. Договорилась с Плоткером о встрече, он ее впустил, они поговорили, она опять сделала ему предложение и опять получила отказ, а потом он, по ее, опять же, словам начал над ней просто издеваться: показал бумагу якобы с нужным рецептом и обещал даже дать ей переписать, если она… гм…
Беркович замялся.
– Если она с ним переспит, – спокойно сказала Наташа.
– Э-э… Ну да. «Хорошо, – сказала она, – покажи рецепт, я согласна». Он показал, не давая ей в руки. Это была та самая бумага – с шифром. Естественно, Хана решила, что Плоткер – подлый обманщик, потеряла над собой контроль, схватила со стола статуэтку…
– А отпечатки пальцев? – спросила Наташа. – Она же не знала заранее…
– Заранее – нет, но когда это произошло, Хана пришла в себя и все тщательно вытерла.
– И не взяла то, ради чего убила человека?
– А зачем ей была бумага, которая к нужному рецепту не имела никакого отношения? Хана аккуратно пересмотрела все блокноты, она считала, что времени у нее достаточно, все равно до утра никто Плоткера не хватится… Рецепта не нашла, можешь представить ее разочарование…
– Могу, – кивнула Наташа. – Но как ты все-таки доказал, что убила она? Ну, нет у нее алиби. Ну, есть мотив. Этого мало, чтобы арестовать человека!
– Я же тебе сказал: она экспериментировала. В ее кухне мы нашли десятки записей все того же салата с разными наборами ингредиентов и разными пропорциями. Она просто помешалась на этом салате! Когда мы показали ей записи, Хана сломалась сразу. Все подписала, а в конце допроса сказала: «Какие там, черт возьми, на самом деле пропорции? Скажите, я умру, если не узнаю!»
– Сказал?
– Обещал сказать после суда. Пусть готовит салат «Плоткер» в тюремной столовой.
– Жестокий ты человек, Борис, – вздохнула Наташа. – Мог бы и пожалеть женщину.
ПАКЕТ СО СЛИВАМИ
– У Мири опять собрались родственники, – сказала Наташа, когда из квартиры, расположенной этажом выше, послышались громкие звуки восточной музыки.
– Только родственники? – равнодушно спросил Беркович, переворачивая страницу газеты. – Может, там и друзья собрались?
– Проверяешь мои дедуктивные способности? – улыбнулась Наташа. – Отвечаю: сегодня четверг, а в этот день дважды в месяц к ним приезжают два сына, их жены и два внука. Для друзей в квартире не остается места.
– Отлично, Ватсон, – пробормотал Беркович, читавший в это время статью о том, как некий подрядчик пытался дать взятку правительственному чиновнику.
– Кстати, – продолжала Наташа, – ты не считаешь, Боря, что нам с тобой тоже нужно выбраться на люди? Или в гости пойти, или к себе кого-нибудь позвать.
– Да, – кивнул Беркович, не прерывая чтения. – Как насчет того, чтобы съездить к Лотманам?
– Неплохая идея, – согласилась Наташа, но не успела сказать больше ни слова: откуда-то сверху донесся такой пронзительный женский визг, что у нее заложило в ушах, а Беркович вскочил на ноги, уронив газету.
– Что… Кто? – пролепетала Наташа и бросилась к распахнутому окну. Беркович встал рядом с женой и прислушался. Сверху, из квартиры супругов Нахмани, кроме музыки, доносился теперь еще и странный шум: кто-то кричал, кто-то, похоже, передвигал мебель, а потом музыка смолкла, и остались слышны только чьи-то сдавленные рыдания.
– Там что-то случилось, Боря, – сказала Наташа, крепко вцепившись в локоть мужа.
– Похоже на то, – согласился старший инспектор. – Я, пожалуй, поднимусь, посмотрю, не нужна ли помощь.
– Я с тобой, – сказала Наташа.
В квартире, расположенной этажом выше, на звонок дверь открыли почти сразу, на пороге стоял старший из сыновей Мири – Яаков. Он был бледен, как смерть, и увидев Берковича, без слов впустил его с Наташей в квартиру.
На диване в салоне лежала хозяйка квартиры Мири Нахмани, грузная женщина лет пятидесяти пяти, рядом на коленях стоял ее муж Рони, невестки с детьми столпились у накрытого круглого обеденного стола, а Гиль, младший сын Мири и Рони, кричал в трубку телефона, что мама умирает, и если скорая не приедет в эту же секунду, все будет кончено.
Наташа подошла к женщинам, а Беркович – к дивану.
– Маму укусил скорпион, – сообщил Яаков, и Беркович только теперь обратил внимание на то, что Рони, склонившись над женой, пытается высосать кровь из ранки на распухшей и красной, будто обваренный рак, ладони женщины. Мири тяжело дышала, глаза ее закатились, она пыталась что-то сказать, но губы не слушались.
– Откуда в квартире скорпион? – удивленно спросил Беркович, но ответа получить не успел – в салон ввалились медики из службы «Маген Давид адом». Мгновенно оценив ситуацию, они поставили капельницу, вкололи Мири какое-то лекарство, измерили давление, после чего переложили женщину на носилки и понесли к двери. Один из медиков в это время расспрашивал Яакова о том, что произошло, и Беркович внимательно вслушивался в разговор.
– Мы сели обедать, – рассказывал Яаков, – мама подала курицу… Нахум захотел фруктов, это сын Гиля… Мама пошла на кухню, открыла холодильник, там были в пакетах сливы и персики… Она хотела достать несколько слив и вдруг ужасно закричала… – от воспоминания Яаков содрогнулся. – Я подбежал и увидел, как по маминой руке ползет скорпион. Я смахнул его и раздавил каблуком…
– Покажите, – попросил медик, и Беркович следом за ним и Яаковом направился в кухню.
Раздавленный скорпион лежал в полуметре от холодильника, парамедик, обернув ладонь салфеткой, поднял насекомое и рассмотрел.
– Плохо, – сказал он мрачно. – Это желтый скорпион.
– Ну и что?! – воскликнул Яаков. – Какая разница?
– Если повезет… – пробормотал медик и направился к двери – следом за коллегами, уже вынесшими из квартиры носилки.
В больницу вместе с Мири поехали Рони и Гиль, Наташа как могла утешала невесток хозяйки и их детей, Беркович разговаривал с Яаковом, не находившим себе места.
– Мама купила фрукты на рынке, – возбужденно говорил Яаков. – Нужно этих торговцев убивать! Почему они не проверяют товар, прежде чем выкладывать на прилавок? В прошлом году в горе арбузов нашли змею!
Звонок телефона ударил по нервам, Яаков схватил трубку и едва не выронил ее, услышав голос брата.
– Мама умерла, – сказал Гиль. – Мы только до приемного покоя доехали…
Закричали женщины, заплакали дети, Наташа с ужасом смотрела на мужа, не зная, что нужно предпринимать в таких случаях, а Беркович стоял посреди салона и хмурился. Не нравилось ему что-то, но он не мог понять – что именно.
Он прошел на кухню, где на столе валялся брошенный медиком дохлый скорпион. Назвать насекомое желтым было трудно – скорее коричневым. Впрочем, какая разница? Все равно – гадость. Беркович не хотел брать скорпиона рукой, поискал глазами и наконец вспомнил: под столом он видел скомканную резиновую перчатку. Он наклонился – перчатка была на месте, Беркович поднял ее, расправил и… вместо того, чтобы надеть на руку, положил в карман. Скорпиона он взял салфеткой, как это до него сделал медик, и положил в пустую баночку из-под меда.
Выйдя в салон, Беркович сказал Наташе:
– Побудь тут, а я спущусь, хочу позвонить.
– Куда? – забеспокоилась Наташа. – О чем ты думаешь, Боря?
– Потом объясню, – сказал Беркович и вышел из квартиры. На лестничной клетке толпились соседи – все уже знали о трагедии в семье Нахмани и хотели помочь.
Спустившись к себе, Беркович позвонил эксперту Хану, который, к счастью, оказался в своей лаборатории, он только что закончил вскрытие тела несчастного бродяги, убитого вчера вечером в пьяной драке.
– Рон, – сказал Беркович, – у меня есть резиновая перчатка, с которой я хотел бы снять пальцевые отпечатки.
– Приезжай, – ответил Хан без особого восторга.
Полчаса спустя эксперт взял у Берковича перчатку, положил на лабораторный стол и посыпал фиксирующим порошком.
– Надеюсь, – сказал он, – ты ничего не испортил. Что это за перчатка, и чьи следы ты хочешь найти?
– Женщина сунула руку в пакет со сливами, и ее укусил находившийся там желтый скорпион, – начал объяснять Беркович. Хан перестал работать и поднял на старшего инспектора напряженный взгляд.
– Она умерла? – спросил эксперт.
– Да… Откуда ты знаешь?
– От укуса черного скорпиона существуют противоядия, – объяснил Хан. – А укус желтого скорпиона смертелен почти в ста процентов случаев.
– Да, она умерла, – вздохнул Беркович. – Под кухонным столом я увидел эту перчатку. Мне показалось странным… Во-первых, такие перчатки хранят обычно в туалете, ими пользуются для мытья унитазов. Во-вторых, перчатка, как ты видишь, вывернута почти наизнанку – впечатление такое, будто кто-то быстро снял ее с руки и бросил.
– Ты хочешь сказать…
– Я пока ничего не хочу сказать. На перчатке должны быть следы пальцев хозяйки квартиры, это очевидно. Но чьи еще?
– Не имея контрольных отпечатков, я тебе ничего сказать не смогу, – предупредил эксперт.
– Зафиксируй то, что есть, а потом посмотрим, что можно будет сделать, – попросил Беркович.
– Ты был прав, – сказал Хан четверть часа спустя. – Здесь три типа отпечатков. Много следов одного человека, который, скорее всего, пользовался перчаткой в повседневной работе. Поверх этих отпечатков другие следы, их немного, такие же есть на внутренней поверхности – этот человек, видимо, и стаскивал перчатку с руки, вывернув ее наизнанку. И еще два отпечатка третьего человека – такое впечатление, будто кто-то брал перчатку двумя пальцами уже после того, как второй стянул ее с руки.
– Третий? – озадаченно переспросил Беркович и добавил: – Ну хорошо, теперь остается только взять контрольные отпечатки у всех, кто находился в квартире… Кстати, там были муж погибшей женщины, два их сына с женами, и трое детей. Дети отпадают, верно?
– Да, это отпечатки пальцев взрослых людей. Ты думаешь, что муж или сын могли убить, подбросив в пакет скорпиона?
– Я не знаю – кто. Но ведь это очевидно: кто-то принес желтого скорпиона, взял в туалете резиновую перчатку, надел ее, положил насекомое в пакет, когда никого не было на кухне, а перчатку спешно стянул с руки и бросил под стол, потому что в квартире было много народа, и его каждую секунду могли застать… А потом пришла хозяйка, открыла холодильник…
– Серьезное обвинение, – сказал Хан. – Учти: был еще некто третий, который брал перчатку двумя пальцами.
– Да… Я думаю, что убийцу видел кто-то, кто его хорошо знал и любил. Или хотел выгородить по иным соображениям. Возможно, убийца снял перчатку и просто уронил под ноги – он ведь наверняка находился в страшном возбуждении. А этот третий перчатку поднял и бросил под стол – подальше от внимательных глаз.
– И если бы не ты, – подхватил эксперт, – то потом убийца или тот, третий, кто был на его стороне, взял бы перчатку и выбросил или положил на ее постоянное место в туалете.
– Скорее всего, – согласился Беркович.
– И теперь, не найдя перчатку под столом…
– Черт! – воскликнул старший инспектор. – Ну и тупица же я! Извини, Рон, мне придется вернуться.
– Не спугни его! – крикнул вслед Хан. – И постарайся раздобыть контрольные отпечатки!
В квартире Нахмани была толчея, стол уже убрали из салона, женщины-соседки рыдали, мужчины о чем-то мрачно говорили, ни мужа, ни сыновей Мири видно не было, а невестки с детьми сидели в одной из спален на кровати и тихо переговаривались друг с другом.
– Они в больнице, оформляют документы, – ответила одна из невесток на вопрос Берковича.
– Наверно, Мири была богатой женщиной, – неопределенно сказал старший инспектор.
– Богатой? – переспросила вторая невестка, Беркович с трудом их различал: обе были черноволосые, худощавые, с черными миндалевидными глазами. Может, сестры? – Да, говорят, у Мири много денег. От отца остались, она их не трогала…
– Она вообще жадная была, – сообщила первая невестка, и вторая бросила на нее испепеляющий взгляд, не укрывшийся от внимания Берковича.
– Понятно, – сказал старший инспектор и, не дожидаясь начала ссоры, вышел из спальни. Постояв в салоне и не услышав ничего интересного, он подозвал Наташу и увел жену домой.
– Я поеду по делам, – сказал он, – а ты отдохни, наверху ты больше не нужна.
Он не представлял себе, о чем и как говорить с мужчинами семейства Нахмани – нужно было получить отпечатки их пальцев, но сделать это официально не представлялось возможным, никто ведь не возбуждал уголовного дела, смерть Мири выглядела естественной, врачи из больницы даже не обращались в полицию. Кто-то из мужчин был убийцей. Кто? Муж? Один из сыновей? А может, это сделала одна из невесток?
Приехав в управление, Беркович сел за компьютер и узнал то, что и без того подозревал: никаких материалов о ком бы то ни было из семьи Нахмани в полиции не было. Пришлось засесть за телефон, и через час, многократно называя себя и извиняясь за звонок, старший инспектор все-таки выяснил, что старший Нахмани, Рони, много лет работал администратором в одном из Тель-Авивских отелей, неплохо зарабатывал, и потому семья не трогала основной капитал Мири, доставшийся ей когда-то в наследство от родственника, умершего в Америке. Это были большие деньги – больше миллиона шекелей, причем согласно завещанию Мири могла свободно пользоваться процентами с этого капитала, но в день, когда она захочет что-то сделать с основной суммой, половина денег немедленно должна была перейти в благотворительные фонды. Странное завещание, ничего не скажешь, но и родственник был странным – при жизни он держал собственную семью в строгости, много жертвовал на синагоги и детские сады. Умирая, вспомнил о Мири, которую и видел-то всего раз или два в жизни, а вспомнив, переписал на ее имя свои банковские сбережения и сделал странную приписку, о которой Рони не мог вспоминать без возмущения.
Правда, было еще одно обстоятельство: сама Мири могла завещать деньги кому угодно, и при этом завещательное условие умершего американского родственника теряло силу. Ясно, что и у мужа Мири, и у ее сыновей был мотив для убийства. Чудовищно, конечно, но Беркович был полицейским и понимал, что когда речь заходит о миллионе, родственные связи тают, как сахар в стакане с горячим чаем. Во всяком случае, если скорпион попал в пакет со сливами не случайно, то подозревать можно было только кого-то из присутствовавших на обеде.
Старший сын Мири, Яаков, работал служащим в компании, занимавшейся довольно сомнительным бизнесом: продажей в Израиле какого-то очередного новомодного продукта для похудания. Сам Яаков ничего клиентам не предлагал, сидел в офисе и оформлял сделки. Заработок небольшой, а жена Яакова, Сара, одна из двух черноглазых невесток, слыла женщиной с большими претензиями и держала мужа в черном теле. Он выполнял все ее прихоти, а прихотей со временем становилось все больше. Невестка, кстати, вовсе не обязана была любить свою свекровь – вот и еще один мотив. Или точнее, модификация все того же мотива: деньги и еще раз деньги.
Гиль, младший сын Мири, судя по информации, которую Берковичу удалось выяснить во время вынужденно кратких телефонных разговоров, представлял собой противоположность Яакову: энергичный молодой человек, владелец собственной посреднической фирмы, претензий и амбиций более чем достаточно, жена полностью подчинена его воле, но бизнес на самом деле идет не очень хорошо, а если точнее – так совсем плохо, и долги Гиля банкам перевалили уже за вторую сотню тысяч. Вот-вот речь могла зайти об аресте счетов, судебном иске и прочих прелестях, связанных с рисковой жизнью бизнесмена.
Неплохой мотив для убийства собственной матери: после ее смерти Гиль мог рассчитывать на треть денег, а это, как ни крути, около четырехсот тысяч шекелей, а может и больше…
Положив, наконец, телефонную трубку, Беркович понял, что сегодня будет просто не способен вести допросы – нужно было еще придумать повод, поскольку информация, полученная им, формальным поводом для задержания быть не могла.
Проблема осталась прежней – как получить отпечатки пальцев отца и сыновей и при этом не сообщать им пока цели этой не очень приятной процедуры. Ведь они, собственно, и не знали даже, что некий старший инспектор полиции заинтересовался внезапной смертью Мири Нахмани от укуса желтого скорпиона.
Способ был, конечно, и Беркович, вздохнув, позвонил Наташе.
– Ты еще долго? – спросила она с тоской. – Я тут сижу одна…
– Ты не видела, мужчины уже вернулись из больницы? – спросил Беркович. Он знал, что мог не уточнять вопрос – Наташа понимала, о чем шла речь.
– Да, недавно, – сказала она. – Я видела в окне.
– Я буду дома минут через пятнадцать, – сообщил Беркович. – А ты пока приготовь три стопки, наполни их водкой и поставь на небольшой поднос.
– Зачем? – удивилась Наташа.
– Потом объясню, – сказал Беркович и положил трубку.
Когда он вернулся, у подъезда дома стояли несколько мужчин в кипах – весть о смерти Мири наверняка уже разнеслась по всей стране, и начали съезжаться родственники и знакомые. Тем лучше, – подумал Беркович, – мой визит не удивит ни Рони, ни сыновей.
Поднос с тремя стопками стоял на столе в салоне, и Беркович поднялся к соседям. Дверь оказалась раскрыта, в квартире Нахмани было много народа, посреди салона с бессмыссленным выражением на лице стоял глава семейства, а оба его сына сидели у стола и слушали, как родственники произносили слова утешения. Невесток и детей видно не было – то ли уехали домой, то ли заперлись в спальне.
Беркович подошел к Рони, произнес подходившие к случаю слова и предложил по обычаю русских евреев выпить за упокой души усопшей Мири. Наверняка никто из семьи Нахмани понятия не имел о том, как евреи в России проводят обряд похорон, но за последние годы они слышали о новых репатриантах столько всякой ерунды, что не могли не поверить и этой. К тому же, разве Рони мог сейчас думать о чужих обычаях? Он взял с подноса стопку и пригубил. То же самое сделали Яаков с Гилем, и Беркович удалился из квартиры с сознанием исполненного долга.
Сказав Наташе, что вернется в течение часа, Беркович аккуратно спрятал стопки в полиэтиленовый пакет и поехал к Хану в лабораторию. Был уже вечер, но эксперт еще не ушел и взял из рук Берковича пакет со словами:
– Имей в виду, если отпечатки совпадают, тебе еще придется официально возбудить дело…
Несколько минут спустя эксперт положил перед старшим инспектором листы с четкими отпечатками и сказал:
– Перчатку надевал Рони, а двумя пальцами брал Гиль.
– Ясно, – мрачно отозвался Беркович. – Ты хочешь сказать, что они действовали сообща?
– Не знаю, – пожал плечами Хан. – Может, Рони провернул операцию, а Гиль увидел, как отец снимает перчатку, а потом, когда с матерью это случилось, он нашел перчатку на полу и двумя пальцами отбросил в сторону… Вариантов много.
– Но главный подозреваемый – Рони Нахмани.
– Э… Да. Правда… – Хан запнулся.
– Что-нибудь не так?
– Видишь ли… Все правильно, но есть один момент, который меня смущает. Я, естественно, не могу сказать, когда Нахмани надевал перчатку, но, скорее всего, было это задолго до обеда. Может, даже вчера.
– Не понял, – нахмурился Беркович.
– Пыль поверх отпечатков, – пояснил Хан. – Немного, но есть. Впечатление такое, будто перчатка лежала под столом не один час. Или даже не один день. На ней следы жидкости для мытья унитазов, поверх этих следов пальцы Рони Нахмани, потом пылинки, а на них уже следы двух пальцев Гиля.
– Если эту перчатку использовали для мытья унитаза, то ей нечего было делать на кухне, верно? – спросил Беркович. – Значит, ее принесли специально, чтобы взять скорпиона и положить в пакет. Но тогда… Неужели насекомое лежало в пакете еще со вчерашнего дня? А может быть…
Беркович закусил губу, подумав, что очевидные улики заставили его забыть о множестве других возможных версий. Черт возьми, а что если перчатка действительно валялась под столом уже больше суток? Значит, к делу она не имела отношения, и тогда…
Версия, такая ясная и убедительная, трещала по швам из-за каких то пылинок.
– А если под столом было столько пыли, что она осела на перчатке за час? – сказал Беркович, понимая, что цепляется за соломинку.
– Ты ведь там был, – пожал плечами эксперт. – Под столом действительно много пыли?
– Нет, – вынужден был признать Беркович. – Пол довольно чистый.
– Вот видишь…
– Спасибо, – сказал старший инспектор и поехал домой, пребывая в дурном расположении духа. Мужчины, стоявшие у подъезда, разошлись, на лестничной площадке было тихо, но дверь в квартиру Нахмани еще оставалась распахнутой. Беркович прошел мимо своей квартиры, поднялся этажом выше и вошел в салон, где застал собственную жену, игравшую с детьми. Никого из взрослых видно не было.
– Ты здесь? – удивленно спросил Беркович. – А где остальные?
– Яэль с Сарой поехали за продуктами, – пояснила Наташа. – А мужчины занимаются организацией похорон. Сегодня уже хоронить нельзя, значит, завтра в первой половине дня. Я предложила Саре посидеть с детьми…
Мальчик лет шести и трехлетняя девочка возились со сборной моделью старинного замка. Беркович присел на колени, минуту наблюдал за детской возней, а потом все-таки решился.
– Тебя как зовут? – спросил он мальчика. Тот поднял на старшего инспектора серьезный взгляд и сказал:
– Нахум. А тебя?
– Борис. Ты любишь делать сюрпризы?
– Конечно! – улыбнулся Нахум. – Вчера я маме сказал, что в шкафу сидит ящерица. Она так кричала!
– И наказала тебя?
– Нет, она же знает, что я люблю делать эти… сюрпризы, да?
– А сегодня? Это ведь ты положил скорпиона в пакет со сливами?
– Скорпиона? – не понял Нахум. – А, это такой кузнечик? Я его вчера поймал у нас за забором.
– Он ведь мог тебя укусить!
– Глупости, – уверенно сказал мальчик. – Я его в кармане держал.
Беркович погладил Нахума по голове и, как мама, не стал ругать, потому что и он теперь знал, что мальчик обожает сюрпризы.
Вечером, оставшись с Наташей вдвоем, Беркович рассказал ей о разговоре с Нахумом и своих не оправдавшихся подозрениях.
– Какой ужас! – тихо сказала Наташа. – Он же сам мог умереть.
– Да, мальчику повезло… И ведь когда-нибудь дед или отец скажут ему, что бабушка умерла от укуса скорпиона, а он вспомнит свою шутку и… что тогда?
– Дети все переживают не так, как взрослые…
– Ты думаешь? – неуверенно сказал Беркович.
– А перчатка? – спросила Наташа. – Почему-то она ведь оказалась на кухне?
– Ерунда все это, – буркнул Беркович. – Когда Рони вернулся домой, я его спросил… Он вчера мыл унитаз, а потом, забыв снять перчатку, пришел на кухню выпить колы. Здесь он перчатку стянул с руки и бросил на пол, чтобы потом поднять и положить на место. Но забыл. А Гиль увидел перчатку и двумя пальцами отбросил ее под стол.
– Подумать только, – заключил Беркович, – из-за собственной подозрительности я чуть не обвинил в убийстве невинного человека…
ЯМАЙСКИЙ РОМ
– Ты знаешь, какие слухи бродят по управлению? – спросил старший инспектор Хутиэли своего коллегу Берковича, столкнувшись с ним в холле под большой пальмой.
– Конечно, – уверенно заявил Беркович. – Все говорят о том, что Офра наставляет рога Илану.
Офра работала секретаршей у начальника отдела по расследованию тяжких преступлений, майора Зихрони, а несчастный Илан был ее третьим, но, видимо, не последним мужем.
– Твои сведения устарели, – усмехнулся Хутиэли. – Нет, сегодня все говорят о том, что майор Зихрони переходит в отдел по борьбе с наркотиками и получает следующий чин.
– Очень рад за него, – сдержанно произнес Беркович.
– А ты знаешь, кого прочат на его место?
– Нет, – покачал головой Беркович. – Кого бы ни назначили, это значит – придется искать общий язык, и пока сработаешься…
– Конечно, – согласился Хутиэли. – Правда, с той кандидатурой, которую прочат на место Зихрони, тебе срабатываться не придется.
– О! – воскликнул Беркович. – Неужели назначат вас? Это было бы прекрасно!
– Нет, – грустно сказал Хутиэли. – Стар я уже для такой должности.
– Кто же тогда? – удивленно спросил Беркович.
– Ты, конечно, – пожал плечами Хутиэли. – Сегодня или завтра тебя вызовет для беседы генерал, так что будь морально готов.
– Ну и ну, – Беркович не мог прийти в себя от изумления. – Это, конечно, хорошо, от недостатка честолюбия я не страдаю, но…
– Но что?
– На мне висит дело Хаузера, и я бы хотел с ним сам разобраться.
– Да кто тебе мешает? Раньше ты жаловался на майора Зихрони, теперь сможешь пенять только на себя.
– Спасибо за информацию, – сказал Беркович и направился в свой кабинет, чтобы свести, наконец, воедино все факты, известные ему о странном отравлении Ори Хаузера, владельца сети мастерских по ремонту электронной техники. Умер Хаузер неделю назад, и во время вскрытия выяснилось, что причиной смерти было не тривиальное пищевое отравление, как утверждал врач в больнице «Ихилов», а лошадиная доза довольно сложного мышьякового соединения.
Запершись в кабинете и стараясь не думать о словах Хутиэли (это ведь все-таки слухи, мало ли что могло происходить на самом деле?), Беркович раскрыл на экране компьютера файл с данными по делу Хаузера и углубился в его изучение.
Итак, Ори Хаузер, сорока трех лет, холостой, собрал в прошлую пятницу на своей вилле в Раанане несколько человек, среди которых были: его племянник Ашер, двоюродная сестра Элит с мужем Ариэлем и еще Шай Цингер, адвокат, который вел дела Хаузера за пределами Израиля. У Хаузера были большие планы – он хотел открыть филиалы своей фирмы в Европе.
Кроме хозяина и его гостей на вилле в тот вечер были повар Ран Боаз и официант из ресторана «Сюрприз» Арик Гидон. Оба были Хаузеру прекрасно знакомы – Ори приглашал их всякий раз, когда собирал гостей, а гостей он собирал едва ли не каждую неделю, а то и чаще.
На ужин были рыба, салаты, прохладительные напитки, пирожные и кофе. Хозяин и гости попробовали все блюда без исключения, а потом – так сказать, на посошок, – хозяин допил со своим адвокатом бутылку любимого им ямайского рома. После вечеринки прислуга всю посуду вымыла, а остатки пищи – и бутылка из-под рома – были выброшены в мусоросборник.
Когда в восемь утра Хаузеру стало настолько плохо, что он сам вызвал «скорую», не было уже никакой возможности проверить, в каком именно блюде из вчерашнего меню содержалась смертельная доза мышьякового соединения, которая привела беднягу Ори на кладбище. Согласно показаниям свидетелей, все они ели и пили вместе с Хаузером, не было такого блюда или напитка, который хозяин отведал бы один и не дал попробовать гостям.
Если в еде Хаузера оказался яд (а он там, безусловно, оказался!), то гости тоже должны были иметь неприятности – ну хоть какие-то признаки отравления. Ничего подобного! Никто из присутствовавших на здоровье не пожаловался, и все они были на похоронах – удрученные и не понимавшие, как могла произойти такая трагедия.
Беркович не понимал тоже. Если каждый отведал все блюда, значит, нигде мышьяка не было! Каким же образом Хаузер наелся этой гадости?
Разумеется, Беркович, не будучи новичком в розыскных делах, первым долгом попытался ответить на вопрос: кому выгодна скоропостижная смерть Хаузера? Да всем, кто был на той вечеринке! Ашер, племянник, непутевый молодой человек, запутался в долгах, и дядины деньги нужны были ему позарез. Элит, кузина, давно мечтала открыть собственный салон красоты, но у нее не было на это средств, а банк отказывался дать ей большую ссуду. Что касается адвоката Цингера, то он, похоже, извлекал немалые прибыли из тех дел, которые проворачивал для Хаузера за границей. Сотрудники отдела экономических преступлений нашли кое-какие документы, уличавшие Цингера, и похоже, адвокат очень боялся, что о его проделках станет известно Хаузеру.
Мотив для преступления был у каждого. Ну и что? Мотив – далеко не все, что нужно для расследования. Способ убийства – вот проблема! Все присутствовавшие на вечеринке хотели бы смерти Хаузера, чтобы заполучить его деньги или избежать ответственности. Но никто не мог отравить пищу, не опасаясь, что вместе с Хаузером не отравит и его гостей, в том числе и самого себя.
Не придя ни к какой идее, Беркович выключил компьютер и спустился в лабораторию к эксперту Хану.
– А, – встретил Рон приятеля, – тебя все еще Хаузер мучает?
– Ты знаешь, что такое «антиномия»? – осведомился Беркович.
– Конечно, – улыбнулся Хан. – Философы так называют противоречие, которое невозможно разрешить.
– Вот именно. Отравление Хаузера – антиномия. Все хотели его смерти, но убить его не мог никто.
– Глупости, – твердо сказал Хан. – Кто-то из той четверки его все-таки убил. А может, это повар или официант?
– Нет, – покачал головой Беркович. – У них не было мотива. Оба ровно ничего не выигрывали от смерти Хаузера. Напротив, они лишились богатого клиента.
– Ты точно уверен в том, что не было такого блюда, которое Хаузер отведал бы один?
– Нет. Салаты и рыбу ели все. Пирожные не ела Элит, сохраняла фигуру, но мужчины отведали хотя бы по куску. Ром «на посошок» Хаузер пил с адвокатом, и все свидетели уверяют, что Цингер выпил не меньше хозяина, он-то и опустошил бутылку до дна. В общем, куда ни кинь…
– Не знаю, – медленно проговорил Хан. – Может, например, этот адвокат… как его… Цингер лишь делал вид, что пьет, а на самом деле вылил напиток? Кстати, ты заметил, что это единственный случай, когда, кроме Хаузера, только один человек попробовал то, что употребил хозяин?
– Конечно, – пожал плечами Беркович, – я обратил на это внимание. Ну и что это нам дает? Не мог адвокат вылить ром – пили они на глазах у всех гостей.
– А подсыпать яд в бокал Хаузера?
– Исключено. Было три свидетеля.
– А в бутылку?
– Наверно, – пожал плечами Беркович. – Но ведь из нее и сам Цингер пил тоже…
– Почему, кстати, не пили остальные?
– А многие в Израиле любит крепкие напитки? Хаузер почему-то предпочитал ром, Цингер же пил за компанию, хотя, по словам свидетелей, не проявлял особой радости.
– Ты проверял этого Цингера? – спросил Хан. – Я имею в виду: вне связи с Хаузером он какие напитки предпочитает?
– Крепкие, – сказал Беркович. – Обычно он пьет водку, у него много «русских» клиентов, но от рома, виски и даже чачи тоже не отказывается.
– Значит, и отсюда ничего не вытянуть, – вздохнул Хан.
– А что тут можно вытянуть? – удивился Беркович. – Любил Цингер ром или нет, но факт: он пил в тот вечер из одной бутылки с Хаузером. Хаузер умер, а Цингер жив-здоров.
– Насчет жив – согласен, а вот здоров ли? Ты не можешь под каким-нибудь предлогом пригласить адвоката ко мне, чтобы я взял у него анализ крови?
– А повод?
– Придумай что-нибудь. И проверь, кстати, какими болезнями страдает Цингер, у кого лечится и какие препараты принимает.
– Погоди-ка, – забеспокоился Беркович. – Что у тебя на уме? При чем здесь болезни Цингера? Разве есть какая-то болезнь, которая вызывает нечувствительность к мышьяковым соединениям?
– Болезни такой нет, – заявил Хан, – а вот лечение… Короче, ты сделаешь это?
Беркович только кивнул в ответ. Процедура его не вдохновляла, врачи больничных касс, а частные – тем более, не очень охотно делились с полицией сведениями о своих пациентах. Нужно было оформить кучу бумаг, а в результате чаще всего оказывалось, что некто Икс болел ангиной – и что это давало полиции?
Просидев в своем кабинете за телефоном больше часа, Беркович выяснил только, что Цингер страдал аллергией на металлы, в частности, на никель, и по этому поводу лечился у известного гомеопата Ашкенази. Гомеопат на вопросы Берковича отвечать не захотел, мотивируя свой отказ необходимостью сохранения врачебной тайны.
– Какая тайна, доктор, – убеждал собеседника старший инспектор, – когда речь идет об изобличении преступника?
– У вас есть против моего клиента какие-то конкретные улики?
– А вот это уже тайна следствия!
– Значит, мы квиты, – заметил Ашкенази. – У вас своя тайна, у меня своя.
– Если вам есть что скрывать, – заметил Беркович, – значит, у меня есть повод отправиться к прокурору за санкцией. Не думаю, что для вашего бизнеса, доктор, будет хорошо, если я заявлюсь к вам в офис в компании с тремя полицейскими, и мы начнем рыться в вашей картотеке…
– Только не это! – возмутился гомеопат. – Вы мне всю клиентуру распугаете! Ну, хорошо, – сказал он после минутного молчания. – Я вам так скажу: один из методов лечения аллергий делает человека невосприимчивым к отдельным ядам, поскольку они в микродозах входят в состав назначаемых препаратов.
– В том числе и соединения мышьяка?
– В том числе и соединения мышьяка, – повторил Ашкенази.
– Вы сами назначили Цингеру это лечение?
– А кто же еще? – удивился врач. – Впрочем… У меня вот записано, что год назад Цингер жаловался еще и на… Неважно, на что именно, это к делу не относится. И я назначил ему лечение… Да, там есть микродозы мышьяка, и если принимать препарат в течение длительного времени, то может выработаться невосприимчивость к довольно большим дозам. Но я выписал Цингеру только один рецепт, этого мало для того, о чем вы говорите.
– Спасибо, доктор, – от души поблагодарил Беркович и принялся обзванивать гомеопатические аптеки, которых в районе Гуш-Дана оказалось так много, что освободился старший инспектор лишь к концу рабочего дня. С листком бумаги он спустился в лабораторию, надеясь застать Хана на рабочем месте.
– У тебя уставший вид, – констатировал эксперт.
– Зато я все теперь знаю! – воскликнул Беркович. – В течение последнего года Цингер принимал гомеопатический препарат, выработавший у него нечувствительность к соединениям мышьяка. Дозу, которая убила бы любого, он мог спокойно проглотить и почувствовать в худшем случае рези в желудке. И, похоже, рецепты он подделывал, потому что гомеопат выписал ему всего лишь один курс на три месяца!
– Я же говорил! – воскликнул Хан в возбуждении. – Значит, свое преступление он замыслил год назад?
– А может, еще раньше, – кивнул Беркович. – Зарубежные дела Хаузера Цингер вел шесть лет и, должно быть, хорошо преуспел.
– Как ты собираешься его уличить? – деловито осведомился Хан. – Угостишь мышьяком и посмотришь, чем дело кончится?
– Надо бы поступить именно так… – пробормотал Беркович. – Но если я это сделаю, то должности мне не видать, как своих ушей.
– Какой должности? – спросил Хан.
– Да вот ходят слухи, что меня прочат на место майора Зихрони…
– Замечательно! – воскликнул Хан. – Да, ты прав, угощать Цингера мышьяком было бы неосмотрительно. Ничего, я и по составу крови определю, насколько этот тип восприимчив к ядам. Приводи его ко мне, буду рад познакомиться!
– Мотив и способ, – бормотал под нос Беркович, возвращаясь в тот вечер домой. – Как бы теперь заставить этого типа признаться?
Признание, конечно, не королева доказательств, но если улики косвенные, без признания подозреваемого не обойтись.
На следующий день старший инспектор отправился в поликлинику той больничной кассы, членом которой был Цингер, и, дождавшись полудня, когда последний больной вышел из кабинета врача Перельмана, открыл дверь кабинета.
– Полиция? – удивился Перельман. – Что случилось?
– Пара вопросов, доктор, – сказал Беркович, усевшись на стул.
– Если речь пойдет о вопросах, требующих сохранения врачебной тайны… – начал Перельман.
– Какие нынче щепетильные врачи пошли! – воскликнул Беркович. – Говорил я недавно с одним… Впрочем, вы правы, конечно, и о деликатных вещах мы разговаривать не станем. Но ведь анализ крови одного из ваших пациентов не является конфиденциальной информацией?
– Ну… Думаю, нет, хотя, смотря…
– Давно ли Шай Цингер делал последний раз анализ крови, и каким оказался результат?
– Ну, это, конечно… Хотя непонятно, какое дело полиции до анализа крови пациента? Он что, вел машину в нетрезвом виде?
– Нетрезвый вид в некотором смысле имел место, – подтвердил Беркович.
– Но все равно непонятно, при чем… Вот. Последний раз Цингер сдавал кровь полтора года назад. У него нашли аллергию, и больше он у меня не появлялся.
– Да, он лечился у частного гомеопата.
– И помогло? – с интересом спросил Перельман. – Извините, офицер, но в гомеопатию я не верю, хотя многие воображают, что им помогает, а на самом деле…
– Обсудим это потом, – перебил Перельмана старший инспектор. – Не могли бы вы оказать услугу – позвоните Цингеру и скажите, что он должен срочно сдать анализ крови, буквально завтра, потому что…
– Действительно, почему так срочно? – с интересом спросил врач.
– А вы сами можете придумать причину? У меня, как вы понимаете, нет медицинского образования.
– Это связано с полицейским расследованием? – интерес Перельмана к делу увеличивался с каждой секундой, и Беркович не замедлил ответить утвердительно.
– Ну, хорошо, – Перельман поднял взгляд к потолку и сказал: – Вам нужно знать, как Цингер отреагирует на приглашение?
– И это тоже. Но еще важнее знать результат анализа, если Цингер не станет спорить.
– Договорились, – сказал врач. – Я вам позвоню, как только…
Позвонил он в тот же день ближе к вечеру и сказал с ясно слышимым сожалением:
– Цингер сказал, что не собирается приходить на анализ, потому что чувствует себя прекрасно, не видит причины и не имеет времени.
– Замечательно! – воскликнул Беркович. – Вы очень помогли следствию, доктор.
Он позвонил Цингеру сам:
– Это старший инспектор Беркович, я веду дело об убийстве Хаузера.
– Убийство? – изумился адвокат. – Даже так? Я слышал, это был несчастный случай.
– Убийство, – повторил Беркович. – И версия следствия такова: кто-то из присутствовавших на злосчастной вечеринке пил вместе с Хаузером напиток, в котором был мышьяк.
Беркович сделал паузу, ожидая реакции собеседника.
– Странная версия, старший инспектор, – уверенным тоном сказал Цингер. – Очень странная.
– Вы хотите сказать, что тот, кто пил отраву с Хаузером, тоже должен был умереть?
– Ну… Во всяком случае, оказаться в больнице. Вы что, ищете еще убийцу или самоубийцу?
– Убийцу, конечно, – сказал Беркович. – Видите ли, вариант, собственно, один: убийца заранее выработал у себя иммунитет к большим дозам мышьяка. Вот мы и решили взять у всех, кто был на том вечере, анализ крови, чтобы проверить… Вы ведь не откажетесь приехать завтра утром в нашу лабораторию, это не займет много времени, чистая формальность, мы пригласили всех… Просто, – добавил Беркович угрожающим тоном, – кто-то один останется в полиции, а всем другим, и вам, естественно, в том числе, беспокоиться не о чем.
– Утром? – переспросил Цингер.
– Да, к восьми.
– Я вообще-то занят… но если надо… конечно, буду, старший инспектор.
– А теперь, – сказал Беркович своему другу эксперту Хану, спустившись в который уж раз за этот день в лабораторию, – надо ждать вестей из аэропорта.
– Думаешь, он такой дурак, что попробует сбежать? – покачал головой Хан.
– Он далеко не дурак, но я загнал его в угол. Выбор у Цингера простой: или уехать, или явиться в полицию. Что бы ты предпочел на его месте?
– Некорректный вопрос, – пробормотал эксперт. – Я предпочел бы не убивать.
– Как по-твоему, куда он решит улететь? – продолжал размышлять Беркович. – Вечером и ночью вылетают рейсы в Рим, Мюнхен, Бухарест и Нью-Йорк. Виза в Штаты, кстати, у него есть.
– А на какой рейс остались билеты, это ведь тоже…
– На все, я выяснил. Итак, куда бы отправился ты?
– В Бухарест. С Румынией нет договора о выдаче преступников.
– Вот и я так думаю. Значит, с минуты на минуту…
Мобильный телефон зазвонил через полчаса.
– Вот и все, – сказал старший инспектор. – Сколько тебе нужно времени, чтобы сделать анализ?
– Меньше, чем тебе, чтобы заставить этого типа сознаться, – усмехнулся Хан.
КОРОБКА ШОКОЛАДНЫХ КОНФЕТ
Впервые за последние недели семейство Берковичей собиралось в гости – на день рождения к Ире, давней Наташиной подруге, вышедшей замуж за коренного израильтянина, страстно влюбившегося в голубоглазую и белокурую «русскую».
Назначено было к семи, Берковичи приехали в половине восьмого, но гости еще и не начали собираться.
– Ой, – сказала Ира, рассаживая гостей за большим овальным столом, – здесь это в порядке вещей. Недавно Шломик ездил на деловую встречу, партнер опоздал на полтора часа и даже не извинился.
– Вот именно, – встрял в разговор Шломо Авидан, муж Иры, работавший менеджером в крупной фирме. По-русски он уже практически все понимал, но говорил с трудом и общаться предпочитал на иврите. – Правда, потом выяснилось, что у него произошло несчастье, и он потерял много времени, давая показания в полиции. Так что опоздал не по своей вине. Может, вы слышали, Борис, про отравление в Нетании?
– Нет, – покачал головой Беркович. – Это не наш округ. Правда, если бы это было убийство, происшествие все равно оказалось бы в сводке. Видимо, бытовое отравление?
– В полиции, в конце концов, так и сказали, – кивнул Шломо. – Но, по-моему, это чепуха, и Левингер – бизнесмен, с которым у меня была встреча, – тоже так думает. Это убийство, причем очевидное!
Было ясно, что Шломо очень хочет поделиться впечатлениями с профессиональным полицейским, и Беркович мысленно вздохнул.
– Расскажите подробнее, – сказал он. – Здесь какая-то тайна?
– Конечно! – воскликнул Шломо. – А лучше знаете что? Давайте я соединю вас с Левингером, услышите историю из первых уст. Я ведь могу и напутать, а тут главное – детали, верно?
Разговаривать с не известным ему Левингером Берковичу не хотелось, но и отступать было уже поздно. Шломо набрал номер и подозвал старшего инспектора к телефону. Голос в трубке оказался приятным рокочущим баском, говорил Левингер интеллигентно, объяснял толково.
– Речь идет о моем лучшем друге Марке, – сказал он. – У него был сердечный приступ, и он оказался в больнице. Врачи приняли меры, сутки спустя Марк уже свободно передвигался, и дело шло к выписке. Жена с дочерью посетили его утром, а под вечер посыльный привез в больницу для Марка коробку с шоколадными конфетами. Дело в том, старший инспектор, что Марк с юности пристрастился к маленьким шоколадкам, жует их по десять в день, они ему заменяют сигареты. Шоколадки он ест не всякие, а определенный сорт для диабетиков; не потому, что сам болен – просто они не такие сладкие. Это датские шоколадные конфеты – известная фирма. Продают этот сорт всегда в круглых металлических коробках. Такую коробку и привез посыльный, надписи на ней не было, но Марк, видимо, решил, что это жена послала коробку, чтобы лишний раз самой не ездить.
– Вы сказали «видимо»? – прервал Беркович Левингера, уловив заминку в рассказе.
– Да, потому что точно узнать уже не у кого, – вздохнул собеседник. – Марку передали коробку, а часа через два медсестра вошла в палату и увидела, что он мертв. Медицинское обследование показало, что Марк умер от отравления.
– Что с конфетами, оставшимися в коробке? – резко спросил Беркович.
– Ничего, старший инспектор. Там яда не оказалось. Видимо, Марку сильно не повезло – он съел именно ту конфету, что была отравлена.
– Жена вашего друга действительно посылала эту коробку?
– О чем вы говорите! Естественно – нет.
– Вы сказали, что коробку передал посыльный. От какой фирмы? В больнице должны были расписаться на бланке.
– Должны были, наверно. Но никакого бланка посыльный не предъявил. Просто передал коробку для Марка Эскина, никто и не подумал, что здесь мог заключаться какой-то подвох. Сказал, что это от жены. И уехал.
– Понятно, – сказал Беркович, помолчав. У него не было ни малейших оснований вмешиваться в действия местной полиции – наверняка расследование идет по всем правилам. Что он мог сказать Левингеру?
– Я попробую навести справки, – пообещал Беркович. – Но если мои коллеги пришли к выводу, что это бытовое отравление, а не убийство, то наверняка у них есть соображения, о которых вы не знаете.
– Какие соображения? – возмутился Левингер. – Впрочем, я доверяю вам, старший инспектор, мне о вас много рассказывали. Если вы поинтересуетесь, вам они скажут больше.
– Это действительно убийство? – спросила Наташа мужа, когда они возвращались домой.
– Полиция почему-то утверждает, что нет, – сказал Беркович. – Завтра узнаю точнее.
С утра в управлении было тихо, рутинной работы оказалось мало, и старший инспектор отправился в Нетанию, чтобы поговорить с коллегой Бени Нахалем, занимавшимся делом о смерти Эскина.
– Я не собираюсь вмешиваться, – заранее предупредил Беркович. – Просто знакомый очень просил поинтересоваться, он почему-то думает, что полиция скрывает истинные обстоятельства.
– Мы действительно объявили, что это бытовое отравление, – нехотя признался Нахаль. – Не хотим спугнуть убийцу, ведь им может оказаться кто угодно, даже тот, кто просил тебя навести справки.
– Да, мне это тоже в голову приходило, – кивнул Беркович. – Посыльного не нашли?
– Нет. Как его найдешь? Никто даже не видел, на чем он приехал – скорее всего, на мотоцикле, поскольку на нем был черный мотоциклетный шлем с очками, полностью скрывавшими лицо. Но мотоцикла не видели, узнать посыльного невозможно, черные шлемы есть у тысяч мотоциклистов. А сказал он только одну фразу: «Пожалуйста, передайте коробку конфет Марку Эскину в восьмую палату, это ему от жены». Все.
– Яд был в конфете?
– Больше негде. Очень сильный синтетический яд, действует в считанные минуты. Эскин успел съесть три конфеты – в третьей, похоже, и находился яд.
– У кого-то был мотив для убийства?
– Нет, явных мотивов нет ни у кого. Враги у Эскина, конечно, были, и все знали, что он в больнице.
– Знали, в какой палате?
– В регистратуре утверждают, что звонили по меньшей мере четыре человека, справлялись о состоянии Эскина и спрашивали, где он лежит. Представились друзьями, фамилий не называли. Так что…
– Мужчины?
– Да, все четверо звонивших – мужчины. Мы сейчас проверяем деловые связи Эскина. Скорее всего, это кто-то из тех, кому он сильно насолил. Но как доказать, даже если обнаружится мотив? Нет, Борис, мне это дело представляется мало перспективным.
– Если я попрошу показать злосчастную коробку, это не будет нарушением субординации?
– Да ради Бога, Борис, если это тебе интересно!
Нахаль открыл сейф, где хранились вещественные доказательства.
– Отпечатки пальцев, конечно, отсутствуют? – поинтересовался Беркович прежде, чем брать коробку в руки.
– Полностью, – кивнул Нахаль. – Мотоциклист был в перчатках, а тот, кто держал коробку до него, все стер.
– Или стер сам посыльный, – заметил Беркович.
– Или он, – согласился Нахаль.
Коробка ничем не отличалась от других, Беркович и сам любил такие конфеты, только, конечно, не в диетическом исполнении. На круглой металлической крышке голландские дети играли в снежки на фоне бюргерских домиков с красными остроконечными крышами.
– Тебе ничего не кажется странным в коробке? – спросил Беркович.
– Обычная коробка, – пожал плечами Нахаль. – Эксперты исследовали ее. Точно такие есть почти в каждом супермаркете.
– Такие, да не такие, – пробормотал Беркович.
– Что ты хочешь сказать?
– Нет, ничего. Пожалуй, ты прав, обычная коробка. Извини, Бени, что помешал тебе.
– О чем речь, Борис! Приезжай, тебе всегда рады.
Выйдя из полицейского участка, Беркович позвонил Левингеру и сказал, что хочет с ним встретиться. Договорились вместе выпить кофе в торговом центре «Азриэли» и неплохо посидели в тихом углу, где им никто не мешал. Беркович много узнал о том, как жил и чем занимался покойный Эскин, сам же практически не удовлетворил интереса Левингера, по сути не ответив ни на один из его многочисленных вопросов.
– Скажите, – спросил Беркович, когда они уже спускались в лифте на подземную стоянку, – среди знакомых вашего друга были люди, страдающие дальтонизмом?
– Мири, жена Марка, – не задумываясь, ответил Левингер. – А почему вы спрашиваете?
– Мири, – задумчиво повторил Беркович. – Нет, ничего, я просто так интересуюсь.
Разумеется, Левингер ему не поверил.
Попрощавшись, Беркович поехал не в управление, где его ждали дела, а в больницу, где скончался несчастный Эскин. Полчаса спустя он разговаривал с миловидной девушкой лет двадцати по имени Марта – именно она в день, когда умер Эскин, приняла коробку конфет у посыльного в черном шлеме.
– Скажите, у мотоциклиста был низкий голос или высокий? – спросил Беркович.
– Низкий, – сказала девушка. – Немного хриплый.
– А фигура… Я хочу сказать: могла ли это быть женщина?
– Женщина? – удивилась Марта. – Почему женщина? Хотя… Вот вы спросили, и я вспоминаю… Пожалуй, в фигуре действительно было что-то женское, хотя трудно судить, когда на человеке огромные штаны, балахон… И шлем этот… Голос? Это мог быть мужчина, но и женщина при желании могла говорить таким голосом.
– Спасибо, – сказал Беркович. – Вы мне очень помогли.
Из больницы он направился домой к Эскиным. Жена и дочь сидели шиву по покойному, в салоне находилось еще несколько человек, и Беркович посидел со всеми, а потом тихо отозвал Мири в другую комнату.
– Я из полиции, – сказал он. – Версия случайного отравления подтверждается. В конфетах не оказалось ничего необычного, наверняка ваш муж и дома держал такие коробки.
– Да, – равнодушно отозвалась Мири. Ее не интересовали какие-то коробки, она вся была в мыслях об ушедшем муже.
– Например, та, что стоит в шкафу? Вот, я вижу, за стеклом.
– Да, – повторила Мири, бросив взгляд в сторону шкафа, где за стеклом стояли сервизы и коробки с печеньями, вафлями и конфетами.
– Если я возьму коробку с собой, вы не станете возражать?
– Почему я должна возражать? – пожала плечами Мири. – Мужа вы мне все равно не вернете…
Приехав в управление, Беркович спустился в лабораторию к Хану и поставил перед ним на стол круглую металлическую коробку.
– Ты знаком с делом Эскина? – спросил он. – Отравление шоколадными конфетами. Не кажется ли тебе что-то странным в этой коробке?
– Датские конфеты, – сказал Хан, взяв коробку в руки. – Разве что крышка от другой коробки. Ты это хотел спросить?
– Ага, ты тоже заметил! Нижняя часть синяя, а крышка оранжевая. А у той коробки, что принесли Эскину в больницу, была оранжевая крышка, а нижняя часть – синяя.
– Вот как? – с интересом воскликнул Хан. – Ты хочешь сказать, что кто-то поменял крышки?
– Вот именно.
– Зачем? – с недоумением сказал эксперт. – Это же глупо. Сразу наводит на след. Не такой же преступник идиот, чтобы…
– Он не идиот, – прервал Беркович. – Он дальтоник. Точнее – она. Это Мири, вдова покойного. Коробку я взял из ее дома. Видишь ли, скорее всего, обе коробки были уже початыми, Эскин любил эти конфеты. А для дела ей нужна была полная коробка. Она переложила часть конфет из одной коробки в другую, добавила отравленную, закрыла крышками, заклеила скотчем. Одинаковые крышки, только цвета разные. А Мири – дальтоник. И перепутала. А потом поехала в больницу, изобразив посыльного-мотоциклиста.
– Но зачем? – поразился эксперт. – Какой мотив?
– Господи, – сказал Беркович. – В половине семей, если покопаться, можно найти мотивы для убийства. Сколько мужей убили своих жен в этом году? А сколько женщин убили мужей?
– Но не таким изощренным способом, – пробормотал Хан.
– А Мири – очень умная женщина, – заключил Беркович. – Единственный ее недостаток – не различает цветов. Наверняка у нее и водительских прав нет. Она, кстати, рисковала, когда ехала в больницу на мотоцикле – вдруг ее остановила бы дорожная полиция? Она ведь могла и не доехать до цели!
– Как ты будешь с ней разговаривать? – вздохнул Хан. – Единственная улика – коробки.
– Этого достаточно, чтобы задержать Мири и провести допрос в полиции, – сказал Беркович. – И я уверен: если хорошо поискать, то найдем и мотоцикл, и шлем этот, и черный балахон…
– Не проще ли развестись? – мрачно сказал эксперт. – Сейчас все разводятся, разве это проблема?
– И лишиться денег? Будучи безутешной вдовой, она получает все. А при разводе еще неизвестно, сколько бы денег ей удалось отсудить. Скорее всего, она советовалась с адвокатами и узнала, что ей выгодно делать, а что – нет.
– Убийство, – сказал Хан, – невыгодно ни при каких обстоятельствах.
– Это ты объясни потенциальному убийце, – заключил старший инспектор.
ПРЫЖОК ИЗ ОКНА
Старший инспектор Беркович работал в тот день во вторую смену и потому пропустил самое интересное. Или, если говорить точнее, – самое необходимое в любом расследовании: он не был на месте происшествия, не видел своими глазами выпавшее из окна тело, не говорил с потрясенными и еще не успевшими прийти в себя свидетелями. В четыре часа, когда Беркович приехал в Управление, большая часть следственных мероприятий уже была проведена, и о качестве проведенного расследования старший инспектор мог судить лишь по косвенным признакам, которые часто скрывают суть дела.
– Борис! – встретил коллегу старший инспектор Хутиэли. – Зайди, ко мне. Мы с Роном обсуждаем утренний случай, добавь свои мозги.
– С удовольствием, – сказал Беркович. – А что за случай?
В кабинете Хутиэли он застал своего старого приятеля эксперта Рона Хана, с мрачным видом рассматривавшего в окне голубей, дравшихся на соседней крыше.
– Патрульный Ройтман, – начал рассказ Хутиэли, – получил вызов в шесть тридцать одну. Подъехал к дому, это на дерех Намир, новый двадцатиэтажный дом, и увидел толпу. У стены лежало тело мужчины лет сорока. Судя по всему, он выпал из окна сверху и сломал шею. Ройтман вызвал бригаду…
– Почему мне не сообщили сразу? – недовольно спросил Беркович. – Это же мой район!
– Потому что Ройтман позвонил дежурному, а тот не стал тебя беспокоить, решил, что случай тривиальный, а ты отдыхаешь, – объяснил Хутиэли. – Короче: Сэм Каспи, сорока двух лет, выбросился ночью из окна своей квартиры на девятом этаже. Выбросился сам, он был в квартире один, все заперто изнутри. Смерть наступила… – старший инспектор посмотрел на эксперта.
– Около двух часов ночи, – подсказал Хан.
– Около двух, – повторил Хутиэли. – До половины седьмого труп лежал под окнами, потом его увидели жильцы, уходившие на работу, и вызвали полицию.
– Понятно, – сказал Беркович. – Свидетелей допросили? Кто этим занимался? Ройтман? Тогда это не…
– Нет, – покачал головой Хутиэли. – Свидетелей допросил я. Вот протокол, почитай.
Он протянул Берковичу несколько листов компьютерной распечатки.
– Спасибо, – сказал Беркович и направился в угол кабинета, где стояло большое кресло. Хутиэли задал эксперту какой-то вопрос, и они принялись обсуждать проблемы, которые сейчас Берковича не интересовали.
Он опустился в кресло, сразу потеряв контакт с реальным миром, и начал читать, время от времени закрывая глаза и представляя себе ход событий.
Итак, вчерашний вечер. Сэм Каспи, биржевый брокер, жил один в трехкомнатной квартире, от жены ушел несколько месяцев назад и сейчас находился в процессе развода. Процесс мог тянуться и пять лет, а мужчина Каспи был очень даже ничего, и потому, ясное дело, водил к себе женщин. По словам охранника, сидевшего в холле дома на первом этаже, вчера одна из подруг находилась в квартире Каспи до десяти вечера, а потом он проводил ее к машине. После десяти – около двадцати минут одиннадцатого – к Каспи пришел посетитель. Мужчина. Охранник утверждал, что в руке у посетителя был довольно внушительный чемодан. Ответив на вопрос, к кому из жильцов он направляется, посетитель вошел в лифт и поднялся на девятый этаж. По словам охранника, выйти на другом этаже посетитель не мог, цифры на световом табло сменялись быстро и остановились на «девятке». Спустился мужчина через четверть часа все с тем же чемоданом, попрощался с охранником и ушел. После этого до самого утра в дом никто из посторонних не входил – ни к Каспи, ни к кому другому.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ