Сад сломленных душ

Глава 3 Верлен

Вдалеке послышалось жалобное пение скрипки, и я выпрямился, напряг слух, чтобы уловить малейшие оттенки. Я заиграл быстрее, яростно ударяя по клавишам – мне вдруг стало весело при мысли о том, что могу разбудить обитателей Собора.

Вдруг все остальное стало неважным, остался только наш с невидимой скрипачкой разговор, который мы вели без слов… И я ощутил едва уловимое облегчение, обжигавший меня яд с каждым моим вздохом терял силу.

Похоже, сегодня ночью что-то изменилось (и я оказался к этому не готов), потому что безликая скрипачка отступила от наших привычных нот и пошла по дороге, отличной от моей, стала по-своему интерпретировать мое произведение. Ее версия оказалась пронзительнее и, бесспорно, прекраснее. Тогда я с радостью позволил ей вести и попытался подыгрывать, поддержав новое дыхание, предложенное ею для моей скромной музыки.

Исполняя эту импровизацию, мы так гармонично сыгрались, по очереди подхватывая измененную мелодию, так увлеклись, что в какой-то момент стало невозможно определить, кто из нас ведет за собой другого…

Вдруг у меня в голове настойчиво прозвучал тревожный звоночек, и мне пришлось резко оборвать игру.

Я почувствовал позади чье-то враждебное присутствие и едва успел убрать руки от клавиш, как деревянная крышка рояля с грохотом захлопнулась, слегка задев кончики моих пальцев.

– Когда ты наконец оставишь эту свою зловредную привычку мучить наши уши, получеловек? Некоторые здесь хотели бы иметь возможность отдохнуть, не слыша твоих жалких, тошнотворных потуг.

Я стиснул зубы, раздраженный тем, что пришлось прервать приятное общение с невидимой, полной жизни собеседницей-скрипачкой, кем бы она ни была – нам так редко удавалось вместе поиграть. Затем, не поворачиваясь к ночному визитеру, ответил:

– Не знал, что ты и твоя армия уже вернулись. Я безмерно счастлив, что ты возвратился живым и здоровым, Гефест. Смотри-ка, твое задание выполнено молниеносно, наверное, было намного проще, чем ожидалось. Полагаю, мятежники Ашерона разбежались кто куда, дрожа от ужаса, стоило им только услышать твое имя.

– Очень смешно, недоносок, честное слово. Давай же посмеемся над всеми погибшими в этой битве, в самом деле, это весьма забавно. Ты, как обычно, считаешь себя остроумным, но по своему обыкновению каждым своим словом обнаруживаешь лакуны[2] в своем примитивном умишке и демонстрируешь свою грубую природу. Однажды я вырву твой змеиный язык, с которого непрестанно капает яд.

На этот раз я круто повернулся на табурете и приглашающе развел руки в стороны.

– Так зачем же ждать?

Раз Гефест так хочет со мной разобраться, я дам ему такую возможность. Времена, когда я страшился его ярости, давно миновали, и больше старший брат не вызывал у меня благоговейного ужаса. Ни он сам, ни его непомерная злоба, которую он обрушил на меня с самого первого дня моего появления во дворце.

Стоявший на пороге моей комнаты Гефест скривил губы в презрительной улыбке, скрестил руки на груди и, прислонившись к приоткрытой створке, смерил меня насмешливым взглядом.

Я тоже наблюдал за ним, злясь на самого себя за уколы зависти, что до сих пор меня снедала. Как и все мои старшие братья и сестры, Гефест был воплощением всего того, чем мне никогда не суждено было стать.

Орион породил десять идеальных детей, обладающих всеми присущими богам качествами. А вот одиннадцатый, плод неудачного опыта…

Высокий, почти трехметрового роста, Гефест был блондином, а мои волосы были темными; он уродился светлым и сияющим, в то время как я был бледным и ничтожным, а главное, старший брат отличался могуществом, тогда как я был слаб.

– Не провоцируй меня, Мерзость, – предупредил Гефест, всем своим видом выражая отвращение. – Я каждый день задаюсь вопросом, что мне мешает тебя убить.

Я проглотил гордость и постарался не реагировать на это оскорбление, худшее из всех, что мне приходилось слышать, и которое использовалось исключительно по отношению ко мне.

– Наверняка это страх, – с вызовом проговорил я, вставая и делая шаг вперед.

Гефест издевательски рассмеялся и, демонстративно наклонив голову, посмотрел мне в лицо своими серебристыми глазами.

– И почему же я должен тебя бояться? Просвети, я умираю от любопытства. Насколько я помню, получеловек, ты – смертный, а я нет.

– Очевидно, мы уже исчерпали твой список обидных прозвищ. Не могу сказать, что меня это огорчает, ну да ладно. Отвечаю на твой вопрос: мне кажется, тебе прекрасно известно, что проливать здесь мою кровь – это очень плохая идея. Мало ли, вдруг как раз сейчас по коридору проходит какой-то аристократ – ведь людей во дворце хватает. Отец рассердится, узнав, что ты стал причиной гибели его придворных.

– Ты переоцениваешь силу своего яда, он далеко не такой опасный, как ты думаешь.

– Это мы еще посмотрим. Ладно, как насчет ампутации языка или смерти? Решай сам, и покончим с этим. Ты много говоришь, брат, но ничего не делаешь.

Внезапно дверная створка ударилась о стену, отброшенная сильным ударом, а Гефест оказался совсем рядом, навис надо мной подобно скале и схватил за горло.

– Не. Называй. Меня. Братом! – яростно отчеканил он, делая паузу после каждого слова. – Я тебе запрещаю!

– Ну, мы ведь братья, нравится тебе это или нет.

Я понимал, что осознанно лезу на рожон – хотя, возможно, мне этого хотелось.

– Нет! Нет, Верлен, ничего подобного! Ты всего лишь внебрачный плод противоестественного союза! Грязная тварь, ходячее богохульство, которое никогда не должно было увидеть свет и которое отец из жалости пощадил. Не знаю, почему он не позволил людям убить тебя после того, что ты творил, будучи еще ребенком – вероятно, твои жалкие способности пробудили в нем любопытство… Но не заблуждайся: ты никогда не станешь членом нашей семьи! Никогда!

Я изо всех сил пытался сохранить остатки достоинства и выдержать злобный взгляд Гефеста, борясь с нехваткой кислорода и болью. Без малейших усилий он оторвал меня от пола, его пальцы все сильнее давили мне на затылок, и я не выдержал. Рефлексы возобладали над гордостью, и я стал отбиваться изо всех сил, пытаясь освободиться, отчаянно царапал жесткую обжигающую кожу его пальцев.

– Я мог бы не моргнув глазом уничтожить тебя, не пролив ни капли пагубного сока, текущего в твоих венах. Отец поблагодарил бы меня за то, что я сделал всю грязную работу, выполнить которую он никак не мог решиться, и мы все избавились бы от жернова на шее раз и навсегда.

Я ничего не мог сделать. Я отчаянно брыкался, вонзил ногти в руки Гефеста, но он ни на миллиметр не ослабил хватку – очевидно, на этот раз он действительно решил меня уничтожить.

С моих губ сорвался ужасающий стон, и, к моему величайшему стыду, мои движения становились все более вялыми, потому что я начал терять сознание. В следующую секунду Гефест наконец отступил и одним движением швырнул меня через всю комнату, так что я с размаху ударился о противоположную стену и бесформенной кучей рухнул на пол.

В легкие вновь хлынул кислород, и меня скрутил жестокий приступ кашля. Дрожа всем телом, я все же сумел приподняться на локтях. Перед глазами все плыло, и встать на ноги я не смог.

– Как ты смеешь продолжать жить после того, как в возрасте трех лет причинил вред собственной матери? – язвительно поинтересовался Гефест. – А ведь тебя наверняка все считали невинным и безобидным.

Эти обвинения были хуже самого страшного оскорбления…

Меня пронзила боль, куда более сильная, чем жжение в легких и саднящие ощущения в затылке. Я закрыл глаза и крепко зажмурился, чтобы ни одна слеза не выдала моих безмерных страданий, последствий раны пятнадцатилетней давности, что так и не зажила окончательно, зато оставила глубокий шрам.

Тут я услышал тихий звук, похожий на стук капель о землю, ощутил на лице влагу, и все это разом вернуло меня к реальности.

Посмотрев на паркет, я сразу же заметил на гладком полированном дереве кровь. Я дотронулся до виска и почувствовал, как внутри меня разверзается губительная пропасть: мои пальцы нащупали горячую липкую влагу.

Я немедленно прижал ладонь ко лбу, так сильно, как только мог, закрывая рану, чтобы не выпустить в воздух еще больше яда, испускающего смертоносные пары.

– О нет! – выдохнул я. – Что ты наделал, болван?!