Сабля, трубка, конь казацкий

Глава первая

«Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь…» Гениальная фраза. Вот только со второй ее частью я согласиться не могу. Поскольку блеснуть никак не получается. Потому что «чего-нибудь» в голове навалом, а нужного – хоть со свечкой ищи. Ну откуда ж я мог знать в свои, не столь отдаленные школьные годы, успевая сделать на уроке истории домашнее задание по алгебре или физике, что не радоваться надо, а плакать. Сколько полезной инфы мимо ушей просвистело…

М-да… Знал бы прикуп… Впрочем, может, все не так безнадежно. Да, я был сосредоточен на другом, но голос учителя слышал. Неужто совсем ничего в памяти не осталось? Тем более что она у меня довольно «списфиская». Кто во что был одет и чем потчевали – не помню в упор. Хоть двадцать раз повтори. А цифры – влет и навсегда. И сложные названия… Специфика химфака. Любой нормальный человек с тоски удавится, если попытается не то что наизусть – по бумажке прочитать химическое название ненавистной с детства «зеленки»[39] или с благодарностью вспоминаемого «анальгина»[40].

Значит, от этого и будем танцевать. Включаем мозги и вытаскиваем наружу все даты, которые мне запомнились относительно событий, имеющих прямое отношение к этой территории. В смысле – Дикому Полю и его окраинам. В промежутке от одна тысяча шестьсот пятнадцатого года – Василию по-любому больше тридцати лет от роду. И, скажем, до одна тысяча шестьсот двадцать пятого. По той же причине…. Не знаю, как казаки выглядят, приближаясь к полувековому юбилею, но все же не так браво.

Итак… Легко сказать… Первая пятилетка вроде ничем особенным в историю не вошла. Сагайдачный сотрясал Порту морскими набегами, татары ходили на Покутье и Подолье как на работу… но это не считается – все рутинно и далековато.

А вот год двадцатый… интереснее. Главное событие – сражение войска Речи Посполитой с турецко-татарскими войсками у деревни Цецора вблизи Ясс. Закончилась разгромом поляков и гибелью великого гетмана коронного Станислава Жолкевского. Кроме этого, Искандер-паша взял в плен целую кучу разной шляхты. В том числе подстаросту Михаила Хмельницкого вместе с сыном Богданом.

Но уже в следующем году, в ответном матче под Хотином, результат сравняли. Причем с таким разгромным счетом, что султан подписал с ляхами очередной договор о вечном мире. Болельщики остались недовольными, и через год Осман II был свержен с престола недовольными фанатами – янычарами. А гетману Сагайдачному, главному тренеру казаков, за то, что привел к Хотыну не только реестровиков, но и запорожцев – в Варшаве подарили именное оружие с дарственной надписью. Практически посмертно. Ибо в том же году гетман умер.

Ни на что не намекаю, после этого не значит – вследствие этого, но будучи начитанным о славном братстве иезуитов, не удивился бы, окажись все не случайным стечением обстоятельств. Как известно, императорам герои больше покойными нравятся. Их можно восхвалять, награждать, ставить в пример и не опасаться… Да и меч тот, наградной, поляки почему-то у себя под замком до моих дней держат. Не от экспертизы ли ныкают?

Впрочем, это не мой уровень, а вот если на минуточку вспомнить, что рисовал на карте-схеме Сафар-бей, то дальше в исторических россыпях можно и не копаться. Таких совпадений просто не бывает. Обязательно надо будет расспросить Василия, когда проснется… А может, трубку покурить? Для ясности? Вдруг опять что явится? Вот только Сирко тут с какого боку? «Дурют нашего брата, ой дурют! В нутре у средневекового рыцаря – наши опилки…» Мало ли что театрал ляпнуть мог, а на самом деле неделю тому на фабрике еще тысячу таких же наклепали…

– Как ты там говорил, Петрусь? Спи-спи, не тревожься? – насмешливый голос Полупуда выдернул меня из архивной пыли истории на свежий воздух.

– Не сплю я… – без заминки отмел напраслину. – Думаю.

– Доброе дело, – сладко потянулся Василий, взмахнул ногой, перебрасывая через конскую шею, спрыгнул и пошел рядом. – Размяться не хочешь? Пусть кони от нас отдохнут немного. Заодно поведаешь о чем…

Так ловко, как Полупуд, естественно, спешиться не сумел. Но в три движения уложился. Ну почти. В самый последний момент носок правой ноги застрял в стремени. Хорошо конь умный, сам остановился. А то пришлось бы попрыгать. Василий мою ловкость комментировать не стал. Вряд ли потому, что раньше еще хуже получалось. Скорее, стихотворение Шевченко[41] понравилось. Задумался.

– Красивая песня, – подтвердил казак мою догадку, почему-то при этом морщась. Словно у него зубы заболели. – Душевная. Никогда раньше не слышал.

«Еще бы. Где мы, а где Тарас Григорьевич… М-да. Как это у меня вырвалось… Нехорошо. Всегда ржал над попаданцами, спешащими поделиться с предками трудами Высоцкого и других современников. А тут на тебе… Само с языка слетело».

– Как на Сечь приедем, сведу с кобзарями. Перескажешь слова… Только ты, Петро, сам больше не пой. Хорошо? – попросил Василий. – А то я сперва подумал: волки стаю созывают. Глянь, как кони ушами прядут…

Так, значит?.. Вот гад! Ну, я тебе это припомню. А еще товарищ называется. Ну, ничего, ничего. За мной не заржавеет. Артиста каждый обидеть может, а сам…

Но только я собрался с духом, чтоб высказаться, как запорожец поднял руку, останавливая меня.

– Воду чуют… Ну, и нам передохнуть не помешает. Давай, друг… – казак легонько плеснул коня по крупу. Тот недоуменно покосился, мол, не понял? Но когда Василий ободрительно причмокнул, – конь взмахнул хвостом и проворно затрусил, забирая левее. Оттуда как раз легким ветерком повевало. Заводная – следом. А мои кони поплелись за ними, даже не спросясь. М-да, авторитет штука сложная, на дороге не валяется.

Минут через пятнадцать кони вывели нас на обширную лужайку и совсем крошечное озерцо, я бы даже обозвал его большой лужей – шагов пятьдесят в окружности. Но судя по многочисленным следам, хорошо утоптанным берегам и выпасенной вокруг просторной площади – место это здешние обитатели знали хорошо.

– Смотри, сколько зверья сюда на водопой ходит… – восхитился Василий. Покрутил головой и кивнул. – Какой луг вокруг выпасли. И ни одной приметы вокруг… Понятно, почему сюда никто не ходит. Разве только вон с той могилы[42] плешь и озерцо можно увидеть… – указал на почти незаметную возвышенность, метрах в трехстах на запад. – Ну, нам же лучше. Вода чистая… И не потревожит никто.

Лошадей напоили, стреножили и отпустили на выпас.

– Я думаю, надо сделать полноценный привал, – словно советуясь, произнес Полупуд.

Ага, так он и ждет моего одобрения. Давно все решил, а теперь обучает походя казацкой премудрости.

– Днем огонь не так заметен, как ночью. Можем горяченького похлебать. Кони отдохнут… А как на вечер повернет, так по холодку и двинемся. Согласен?

Я кивнул.

– Тогда я костром займусь, а ты мушкетом. Почисть и заряди. Помнишь, как я учил?

– Помню…

Василий ценил немногословие. Так что, если вопросов не возникало, я старался обходиться краткими ответами. Тем более я собирался устроить казаку за обедом настоящий допрос. В плане: куда дорога стелется и путь далек лежит? А пока со всем прилежанием займемся чисткой легкого осадного орудия, по недоразумению обозванного ружьем. Вес, как у ведра воды. Уперев прикладом в землю, удобно заглядывать в дуло. Аккурат под носом ствольный срез и будет. Пули… Если метко бросить, то таким свинцовым шариком и не стреляя убить можно. Зато чистить удобно. Калибр такой, что указательным пальцем, как в носу, ковыряться можно.

В общем, работа кипит и спорится. А если все путем, то и поговорить в охоту.

– Василий…

– Чего.

– Можно спросить, где мы и куда направляемся? А то ты меня, как кутенка слепого в мешке, везешь. Нет, я не против и всецело тебе верю. Но пойми, я даже не знаю, где именно ты меня нашел.

Вообще-то еще кто кого нашел, но немножко лести не помешает даже запорожцу.

– Гм… Об этом я не подумал. Ладно, придвигайся поближе и слушай…

Василий глубоко затянулся и выпустил солидный клуб дыма. Словно хотел запастись порцией никотина побольше, чтобы не отвлекаться, пока будет рассказывать.

– В набеги татары ходят разными дорогами, но ясырь и добычу гонят в Крым в основном двумя путями. Черным шляхом и Муравским. Черный шлях начинается от Перекопского перешейка, переправляется через Днепр на правый берег, рядом с островом Тавань, и тянется просто на север аж к Чёрному лесу в верховьях Ингульца, Ингула и Тясмина. Нам он пока не важен… потому что нас с тобой судьба свела на шляхе Муравском. Выйдя за Перекоп, он тянется сразу на север, оставляя Днепр по левую руку, аж до острова Хортица. Там, чуть выше головы острова в Кичкаском урочище первая переправа через реку. Вторая – более удобная, еще выше по течению, верст на сорок. Между порогами Будило и Лишний.

Видя, что я воспринимаю его слова пятое через десятое, Василий взял прутик и в несколько взмахов начертил на земле небольшую схему.

– Смотри сюда… Это Днепр… – казак ткнул в самую толстую линию, нарисованную, как большая буква «Г», только перевернутую вверх ногами. – Ты нашел и спас меня здесь…

Нет, не купился Василий на мое подхалимство. О чем и не преминул напомнить.

– На берегу реки Конской, – Полупуд провел тонкую линию параллельно изгибу Днепра.

Если я правильно понял, Конская впадала в него с востока.

– Молодиц мы оставили здесь… – Василий, не рисуя, просто провел прутиком вниз, как бы вдоль этой притоки, а потом снова вильнул к Днепру. – Сами… – прутик скользнул ниже, – выбрались на сухое и двигаемся к Каменному Затону. Там и переправа удобная, и казаков можно повстречать. У Никитского брода дозор уж непременно стоит. А оттуда до Сечи, считай, рукой подать. И находимся мы примерно вот тут…

Казак воткнул прутик в землю, примерно в одной пятой от плавней и четырех пятых пути до Затона.

– Уразумел?

– Да… – я кивнул с самым серьезным видом, хотя, если руку к сердцу, получил только самое смутное понимание о направлении и ближайшей цели. И расстоянии… Но, по крайней мере, стало понятно, почему мы чаще двигаемся на запад, чем на юг. – Теперь уразумел… И, если что, не заблужусь.

Мое заявление вызвало на лице казака насмешливую ухмылку.

– Не кажи гоп, хлопец… А «если что» – забирай вправо. Мимо Днепра не проскочишь. Дальше – как повезет. Но сейчас войны нет, и если не казаков, то купцов каких-нибудь точно встретишь. Только присмотрись сперва, наобум не суйся. Купцы тоже разные бывают, а молодые невольники, тем более грамоте обученные – всегда в цене.

– Эй, ты чего, Василий? Будто и в самом деле выпроваживаешь?

– Я тебя уму учу… – проворчал тот, попыхивая трубкой. – А пригодится наука или нет, то не от нас зависит. Так что лучше запоминай впрок, чем опосля затылок чесать.

– Я запомню, спасибо. И сколько нам еще до того Каменного Затона ехать? Дней пять? – я нарочно накинул день про запас.

– Не «закудыкивай» дорогу… – проворчал казак. – О господи… Всему учить надо. И когда ты уже поумнеешь?

– Это потому, что у меня не все дома… – улыбнулся я примирительно. – Но ты, батька, не кручинься. Когда-нибудь да сойдутся…

Ответить казак не успел. В воздухе тревожно пропела стрела, и один из коней повалился на землю. Он еще бился в корчах, а стрела уже просвистела и во второй раз… бросая наземь следующего.

Василий рыбкой нырнул в мою сторону, валя навзничь и выхватывая из рук мушкет.

– Зарядил?

– Да…

Я действительно во время разговора успел не только почистить оружие, но и зарядить. Ну, так у меня и времени было навалом. А вот когда казак успел фитиль поджечь, я не заметил. И тем не менее мушкет пальнул всего лишь через несколько секунд после нападения.

Стрелял Василий на слух, поскольку на лужайке никто не показался, и тем не менее не промахнулся. Жалобное конское ржание донеслось с той стороны, куда улетела пуля. А следом – забористая ругань. Понятная и без перевода.

– Свои?

– Свои дома сидят, за печкой… – проворчал Полупуд. – Харцызы.

Казак отбросил мне «янычарку», схватил лук со стрелами и, пригибаясь к земле, длинными прыжками метнулся в травяные заросли. Я и до пяти досчитать не успел, как он скрылся из виду.

Не понял? А мне что прикажете делать? Бежать следом или тут бдеть?

Выбрал второе, и поскольку все равно нечем было заняться, стал перезаряжать мушкет.

Первый из подстреленных конь уже околел. Второй еще хрипел, но уже даже не брыкался. Меткие, черти. Только что ж они не в нас, а в лошадей метили? И спросить не у кого. Может, спешить хотели, а потом, когда устанем убегать – живьем в плен взять. Может, просто мы достаточно далеко от зарослей сидели. Боялись промахнуться. А кони и мишень побольше, и паслись ближе.

Шорох заставил меня обернуться и вскинуть мушкет.

Василий… И слава богу. Я же про запал совсем позабыл. Мог бы тянуть за спусковой крючок аж до посинения. В буквальном смысле.

– Ушли… Трое… Я одного коня свалил… – покосился на наших. – Скотобойня какая-то… И ведь не отстанут.

Словно в подтверждение его словам, послышался громкий свист. Взглянув туда, я увидел на вершине того самого, единственного холма троих человек. Один насмешливо размахивал руками, двое потрясали саблями.

– Ну, ничего. Ночью поглядим, кто утром смеяться будет…

Во как! Прямо ковбойский лозунг. А те на холме не унимались.

– Чего они от нас хотят, Василий? Мозоль мы им оттоптали или в кашу нагадили?

– Башибузуки…[43] Гашиш курят… Ума совсем нет. Род прогнал, вот и скитаются по степи. Пока живы… Кто знает, что там в ихних гнилых котелках варится? Может, шайтанами нас считают, а может – себя.

Тем временем один из оружных положил саблю на землю. Повернулся спиной, нагнулся и приспустил шаровары.

– Вот зараза… – казак взялся за мушкет, но не поднял. Покрутил головой. – Далеко. Не достанет пуля. Только раззадорим дурней.

А тех и поощрять не понадобилось. И минуты не прошло, как на нас глядели три голые задницы.

– Была не была… – пробормотал Василий и вскинул мушкет. – Помогай, Божья Матерь!

Громыхнуло сильнее обычного. Да и отдача, судя по тому, как Полупуд покосился на фузею, была сильнее. Но больше всего казак удивился, когда взглянул на могилу. Один из троицы лежал ничком, остальные суетились над ним. Пытаясь поставить на ноги.

Казак приложил ладонь козырьком и присвистнул.

– Что за крендель? Кажется, я одного убил. Быть того не может. До могилы добрых триста шагов… – потом поглядел на меня. – Ты сколько пороха всыпал?

– Обычно. Мерку…

– Какого ж оно?!

– Может, Матерь Божья…

– Не богохульствуй, а то в ухо получишь… На, – он сунул мне мушкет. – Заряжай. Погляжу на твою мерку…

Да пожалуйста. Было б на что глядеть. Шомполом пробанить. Теперь порох… Ну как его можно набрать больше мерки? Пыж… пуля и опять пыж… Василий этого не говорил, но ведь логично. Иначе пуля вывалится.

– Стой…

Василий отобрал мушкет.

– В прошлый раз тоже так сделал?

– Да… – я пожал плечами. – Точь-в-точь.

– Угу…

Казак поджег фитиль, навел ствол на цель и выстрелил. Один из башибузуков, все еще пританцовывающих возле убитого, взвыл и схватился рукой за плечо. Даже отсюда было видно, как мгновенно потемнела на нем выгоревшая под солнцем ткань рукава. Второй – взглянув на товарища, завопил едва ли не громче раненого. А потом оба метнулись прочь и пропали, словно померещились.

– Воистину, чудны твои дела, Господи, – перекрестился запорожец. – М-да… Гляжу я на тебя, Петро, и думаю, блаженный ты или мудрец?

– А что лучше? – осторожно поинтересовался я. Понимая, что опять сделал что-то не так, но подзатыльника не получу.

– Вот и я об этом…

Глава вторая

Понятное дело, о привале пришлось забыть. Саламаха все равно выплеснулась, когда Василий прыгнул через костер. Купаться тоже расхотелось. Как-то совсем не было желания лезть в воду, оставив на берегу одежду и оружие.

Собрались и двинулись к могиле.

Труп лежал там, где настигла смерть, со спущенными шароварами. Остальных и след простыл. Что, впрочем, не помешало казаку определить, что башибузуков было только трое. И без заводных коней. Что вполне могло подразумевать наличие неподалеку большей ватаги харцызов. Не факт, что атамана степных разбойников заинтересует пара казаков – навару-то никакого. Но достаточно вспомнить историю Корсака, чтобы не упорствовать в этом. Да и вообще пытаться понять, что у бешеного пса на уме, себе дороже.

– Принес же черт на наши головы, – Василий в сердцах пнул еще не окоченевшее тело. Что, конечно же, не могло компенсировать потерю заводных коней, но как-то полегчало. Даже мне. – Чтоб тебя до конца веков на вилах таскали. Тьфу, срамота… И даже взять нечего. Только порох зря потратили… А я еще сомневался: брать или нет… Как чувствовал… – похлопал ладонью по торбе, в которой хранился самый маленький бочонок из арсенала байрачника.

– Угу, – кивнул я. – Только если так и дальше пойдет, скоро мы все имущество на себе переть будем.

– Верно… – задумался казак, присматриваясь к следам, оставленным харцызами. – Гм… Как в Писании сказано? Око за око, зуб за зуб… Поехали… Нечего тут торчать… – и пустил коня вниз по склону.

– Куда?

– За конями, куда ж еще. Сам говоришь, поклажи много.

– Ты хочешь…

– Пока не уверен, – Василий понял невысказанный вопрос. – Смотреть надо. На рожон не попрем, но если представится случай – грех не воспользоваться. У разбойников с порядком туго. Каждый сам по себе. Атамана побаиваются, конечно… А в целом… Посмотрим, в общем.

Дело ясное, что дело темное…. Здраво рассуждая, нам бы рвать когти, пока товарищи обиженных не нарисовались, а мы сами к ним едем. За лошадьми… Ага. Разозлился Василий, вот и все причины. Слишком много в последнее время невзгод выпало на казацкую долю. А еще рассказ Корсака… Разум, возможно, советовал другое, а душа воина требовала мести. Победы над супостатом… И никак иначе. Иначе – за печку. Боки вылеживать. Или в монастырь.

Беглецы ломились напрямки, так что выслеживать их не составляло труда. Но все равно через определенные промежутки времени, примерно раз в десять минут, Полупуд придерживал коня. Давал знак остановиться и прислушивался. Раза три… Пока мы не услышали тех, кого искали…

Либо разбойникам действительно было море по колено, либо они считали себя большой силой и поэтому чувствовали в безопасности, но место бивака мы определили много раньше, чем заметили вьющийся дым от костра. По ору, который там стоял. Впечатление, что подъезжаем к небольшой ярмарке или небольшому стадиону. Дюжины две мужских голосов всячески пытались перекричать друг друга, не вслушиваясь в слова других. У каждого имелось собственное мнение, и он торопился его высказать.

– Стоп. Приехали… Дальше пешком. Коней стреножим и оставим здесь.

– Ты уже решил, как действовать?

Полупуд отрицательно мотнул чубом. Но, судя по тому, что мушкет не стал брать, а только лук и стрелы – громкое нападение не планировалось.

Где убыстряя шаг, а где и замирая на миг, минут через десять мы вышли к лагерю харцызов. Пока добирались, слушали… Опуская подробности, атаман разбойников был очень недоволен. О чем он громогласно излагал, не скупясь на красочное описание умственных способностей и прочей телесной ущербности сотоварищей. И причин для недовольства у него было много. И почему безголовые ублюдки ускакали, не спросясь. И почему, сыны ослицы и бешеного верблюда, не дали знать ему, когда нашли бивак казаков. А если уж напали, косоглазые и криворукие выкидыши, то почему не убили? И так далее в таком же духе.

Один из обвиняемых вяло пытался объяснить причины, а второй – молча лежал неподалеку от костра и молчал. Хорошо Василий попал. Харцыз еще дышал, но, похоже, уже был одной ногой в могиле. Рубаха на груди потемнела от крови, так что лицо разбойника на ее фоне казалось высеченным из куска мела.

Но не оправдания и ругань привлекли наше внимание.

– Слышал? – оглянулся на меня Полупуд.

– Что именно? – одними губами ответил я. Хоть ор в лагере стоял такой, что можно было говорить в полный голос, рисковать не стоило. По закону подлости как раз в тот момент, когда не надо, все умолкнут.

– Как этот ушлепок атамана назвал?

Я помотал головой. К теркам не прислушивался, считал разбойников. Что требовало некоторой сосредоточенности – они же не стояли шеренгой, а все время суетились. Вопрос Василия застиг меня на чертовой дюжине. И этот был далеко не последний.

– Дьяком! – Василий дернул щекой и повторил: – Дьяком!

Что-то важное он этим хотел сказать, но я, честно говоря, не проникся. Погоняло как погоняло. Ничего особенного. И тут вспомнил: «Корсак!» Это ж прозвище из его рассказа!

– И что дальше? – сделал характерный жест, чиркнув большим пальцем по кадыку.

– Слишком много, – нахмурился Полупуд. – Вдвоем не управимся.

Если считать буквально, то вне всяких сомнений. Но как говаривал великий полководец: «не числом, а умением».

Остальные бандиты весьма бурно поддерживали главаря. Правда, пока только словами. Хоть и хватались за сабли, но лошадей седлать не бежали. Наверно, потому, что паслись поодаль.

– Неужели просто уйдем?

– А что поделать? – еще больше потемнел лицом запорожец. – Всех не перебьем… Уложить атамана? Можно, но тогда получим всю свору на хвост. Без заводных коней не уйдем. Ихних захватить не получится. Отдельно выпасают. Но без присмотра. А если шуганем табун – о скрытности можно забыть. И опять тот же результат. Получим дюжину преследователей, горящих жаждой мести. А у нас впереди не меньше недели пути. Извини, Петро, сглупил я. Сразу надо было уходить. Зря только время потратили…

Василий уже разворачиваться начал, когда картинка у костра изменилась.

Устав орать или для наглядности, Дьяк врезал кулаком в челюсть тому из харцызов, что пытался оправдываться, потом присел возле раненого и одним движением перерезал ему горло. Но на этом не остановился. В несколько движений отпилил трупу голову и встал, держа ее за волосы.

– Сегодня я добрый. Поэтому, Ворон, ты держишь в руках не свою голову, а Выверта! – атаман бросил голову второму провинившемуся. – Но это в последний раз! Хотите уйти – степь широка! Вольному воля! Но каждого, кто останется и решит своевольничать, я убью без разговоров! Невзирая на былые заслуги!

– А вот это хуже… – Полупуд потянул ус в рот, но остановился раньше. – Нельзя его отпускать. Много бед натворит… Вот незадача – куда ни кинь, кругом клин. И так нехорошо, и так плохо.

Василий поглядел на меня, словно совета просил. Здрасьте… Кто из нас опытный воин? Хотя… если в широком смысле… Я же столько боевиков и вестернов пересмотрел, что на все Войско Запорожское хватит. К примеру, Джеки Чан что бы в подобной ситуации сделал?

– Вижу по глазам, – казак придвинулся ближе. – Ты что-то придумал?

Идея у меня действительно возникла. Как только пара разбойников сняла с костра большой казан и отнесла его в сторону от огня, а остальные, позабыв о трупе и прочих разногласиях, стали усаживаться вокруг, доставая ложки. Дьяк, отсюда, видимо, и кличка – загудел молитву, благословляя трапезу.

Я с детства был довольно рослым и крупным. В школе на физкультуре стоял если не первым, то вторым. Соответственно, уже в третьем классе меня записали в баскетбольную секцию, а в седьмом – в виде дополнительного бонуса, за пятерку в табель, еще и на толкание ядра. Ни на одном из поприщ я серьезных результатов не достиг, не грело, но кое-какие навыки приобрел. Особенно важные для задуманного…

– Василий, скажи. А фитиль долго горит?

Запорожец не сразу уловил суть вопроса, какое-то время хмурился, соображал. Но недолго. Вскоре лицо его распогодилось, и губы расплылись в довольной ухмылке.

– А сколько надо? Можно сделать дюжину ударов сердца. Можно – больше…

– А меньше?

– Опасно… – помотал головой казак. – Слишком короткий хвостик получится.

– Тогда надо заранее поджечь.

– Это можно, – согласился Василий.

– Значит, так и сделаем…

Я совсем чуть-чуть, для пущей убедительности, помогая себе жестами, изложил товарищу идею.

В целом запорожец замысел одобрил, не устроил только выбор исполнителя.

– Может, я сам?

Вместо ответа я поднял с земли небольшой, с горошину, камешек, примерился и отправил его по очень крутой навесной траектории… в казан разбойников раньше, чем Василий успел меня остановить.

Судя по звуку и головам, как по команде поднятым к небу, не промахнулся.

– С ума сошел?! – зашипел Полупуд.

Но провидение было на моей стороне. В небесах, аккурат над местом привала, кружила какая-то птица. Ястреб, кажется. Так что «бульк» в каше был расценен правильно и вызвал только смех.

– А помните, как Гаплык в борщ нас. л? – спросил кто-то поверх общего ржания. – И ничего, никто не подавился…

– Угу, кроме него… – проворчал другой голос. – Удавили, падлюку, когда узнали. А стряпня его всегда на вкус такая была, что не отличить.

Запорожец хмыкнул, подумал, показал мне кулак и пошел к лошадям. Не было его минуты две, а когда вернулся, то держал в руках бочонок с порохом, над верхним донышком которого маленьким фейерверком разбрызгивал искры огонек. Почти у самых досок.

Не теряя времени на разговоры, запорожец сунул бомбу мне в руки, а сам упал плашмя.

Мама дорогая! Это я сам придумал?!

Отец брал на полигон, учил метать гранаты. Тоже страшно, но они маленькие, а тут килограммов шесть пороха, не меньше. Аж спина взмокла. На более длительный анализ ощущений огонек времени не дал.

Я зажмурился, сосредоточился, как учили. приноровился к весу… потом открыл глаза, зафиксировал цель и одним слитным движением рук и корпуса отправил бочонок в корзину… В смысле – в котел.

Провожать взглядом не стал – плюхнулся рядом с Василием и открыл рот. На всякий случай…

Грохнуло феноменально. Даже сравнить не с чем… Сверху что-то посыпалось, как мелкий град по спине забарабанил. Посмотрел на Полупуда – тот уже вскочил.

– А чтоб меня… – запорожец не стал уточнять «что», вместо этого наклонился, ухватил меня за воротник и вздернул на ноги. – Гляди, – и метнулся вперед.

Картина впечатляла. Бомба, похоже, угодила точно в казан, и взрывом накрыло всех, кто сидел у костра. Кого осколками казана, кого варевом, а кого просто взрывом. Но из полторы дюжины харцызов ни один не смог подняться. Часть ворочалась и стонала, часть ползала на карачках. А еще больше – лежали без движения. И внутри этого круга из тел, с обнаженной саблей в руке, волчком крутился Полупуд. Словно вытанцовывал какой-то невероятный, гопак смерти.

Отдохнувшие лошади шли ходко, а мы им не мешали. Не тот случай, когда «тише едешь – дальше будешь».

Пережитое все еще бурлило в крови, то бросая в испарину, то проводя ледяной лапой по хребту.

Нет, ну а что? Хорошо, что башибузуки действуют не рассуждая. А ведь могли зайти с другой стороны. И сейчас на берегу безымянного озерца остывали бы не конские туши, а наши тела. Или бочонок с порохом рвануть раньше расчетного времени… И вся моя одиссея на этом бы и закончилась. Ни славы, ни почестей, ни следа в истории… Как-то напрягает такой итог. Неужто мое предназначение – стать пищей стервятников… Да ну, ерунда. Стали б меня ради этого на пятьсот лет обратно возвращать. Или здесь такой напряг с кормами?

Тишина действовала на нервы, и чтоб отвлечься от провокационных и минорных размышлений, я принялся расспрашивать Василия о Запорожье. Он отвечал охотно. Чувствовалось, что казаку приятно поговорить о Сечи. Впрочем, кто из нас не любит вспомнить о доме, родных и близких? Особенно когда те далеко.

При этом слово «Сечь» суровый, битый, рубаный и стреляный казак, видевший сотни смертей не только и врагов, но и товарищей, произносил с той тихой нежностью, как говорят о матери.

В общем-то, ничего нового, помимо того, что мне доводилось читать, Василий поведать не мог, но его рассказ был живым, полным любовью к родному краю, гордостью за товарищей. Если рассказывал о крепости, то не высоте и толщине стен, а о том, как затаскивали на угловые башни тяжеленные кулеврины. И как не выдержали доски под весом толкающих пушки снизу. И шестеро братчиков, стоя на стене, удерживали кулеврину на весу несколько минут, пока подводили новый помост. Трое сомлели, а веревки не отпустили. Отливать водой пришлось. А Товкун от перенапряжения оглох на одно ухо. Что-то внутри лопнуло.

Потом перескочил на то, как Зубань выиграл спор, кто дольше под водой высидит. Больше двух суток отмокал в реке выкрест, а сапоги юфтевые от кошевого в награду заработал. Еще и с подковками серебряными.

Заговорив о реке – вспомнил рыбный промысел. И так широко стал разводить руками, что я не выдержал.

– О, побасенку вспомнил. О рыбаках. Хочешь послушать?

Василий, говорящий о том, какая прорва рыбы в воде, мол, если в косяк копье сунуть – оно так и плывет, не падая, почувствовал подвох и замолк на полуслове.

– Рассказывай. А то у меня уже в горле пересохло. Отдохну немного.

– Ну, история короткая. Одному рыбаку, который рассказывая о улове, любил разводить руками, друзья руки-то и связали. После спрашивают: «Ну и какую ж рыбину ты вчера выудил?» А тот сложил кольцом большой палец с указательным и говорит: «Не поверите! Вот с такими глазами! Как у фи лина!»

Запорожец хохотнул, открыл рот… и неожиданно подал знак молчать.

– Тсс… Не шуми. Шутки шутками, а кони в самом деле встревожились. Чуют что-то. И это им не нравится.

– Может, волки?

– Нет… – Василий уже был в седле и оглядывал степь, приложив ладонь ко лбу. – Рановато им еще… Щенкам месяца три-четыре, не больше. Волчицы с ними наособицу возятся. Вот, как к концу лета в стаю приведут, вот тогда да… А сейчас если и рыщут серые, то десятком, не более. Мы им не по зубам… Не сунутся.

– Можно подумать, волки станут рассуждать так же разумно, как ты… – хмыкнул я недоверчиво. – Это ж тварь дикая, безмозглая. Поди, угадай, что им втемяшится?

Василий придержал коня, подождал, пока я поравняюсь, и отвесил смачного подзатыльника. Вернее, попытался. Я ожидал чего-то подобного и был наготове. А боксер, не освоивший уход нырком – дерево и калека. Я хоть и недолго в зал ходил, но азы усвоить успел.

– Что уклонился, хвалю, – не стал повторять воспитательный процесс Василий. Хотя взглянул так, что стало ясно: если захочет, никакие нырки не помогут. – А в остальном – ерунду несешь. Умнее волка разве только кони. Но если они видят в нас хозяев, друзей и защитников, то волки – самого опасного врага. С которым лишний раз лучше не связываться. И пока голод не заставит, никогда стая не нападет на того, кто сильнее. Так что до зимы волков опасаться не стоит. Они летом даже к раненому человеку не подойдут, пока не убедятся, что обессилел. А главное, никогда не слышал, чтобы хищник с подветренной стороны к добыче подкрадывался.

– А кони это знают?

– Я разве не сказал, что они умные? – кажется, Василий всерьез задумался о втором подзатыльнике и уже примерялся, как проделать это половчее.

Но опять отвлекся… Замер, напоминая насторожившегося беркута. Даже глаза закрыл, обращаясь в слух.

А мой конь впервые ткнулся мордой мне в плечо. Словно подталкивал. Торопил… И видя, что я не понимаю, недовольно фыркнул. Шагай, мол. Действительно, кто из нас умнее?

– Садись в седло, Петр. Не нравится мне это… Может, и нет там ничего, может – на холодную воду дую. Но об заклад на шаровары биться не стану. А раз так, не стоит лишь на везение уповать. Если там наша беда – раньше или позже она объявится. Ну а казацкое дело – подготовиться к встрече, насколько возможно.

За последнее время доводилось видеть мне Полупуда в разных ситуациях. Но таким тоном и с таким выражением лица он говорил лишь однажды – когда мы собирались напасть на лагерь ордынцев. Идя в бой против дюжины, с одной саблей на двоих. А значит, то неведомое, затаившееся в степной дали, по мнению Василия, было не менее опасным.

– Видишь, вон там полоса темнеется на горизонте… Вроде грозовая туча выползает? – закончив осмотр окрестностей, Василий ткнул кнутовищем вперед и левее. – Туда и двинем.

– Вижу… Лес?

– Не, лес был бы повыше и не такой темный. Буерак…

– Что? – я вполне объяснимо удивился. Энциклопедия ошибается, или название с веками другое значение приобрело? – Буерак – это же овраг. Как он может над степью возвышаться?

– Он и не возвышается… – Конь Полупуда пошел ходкой рысью, и мне пришлось послать и своего. Чтобы не отстать и объяснение услышать.

Кони сменили аллюр охотно. Видимо, сами были не прочь убраться поскорее и подальше.

– То, что мы видим – кустарник по краю и верхушки деревьев, выгнавших наверх. От того пятно кажется ровным и более черным, что растительность гуще, чем если бы мы видели сам кустарник или одни верхушки.

Логично. Поверю на слово. Вот только навар нам с этого какой – я все равно не просек. О чем и не замедлил спросить.

– Огонь… – думая о чем-то своем, Василий отвечал так лаконично, словно в Спарте воспитывался.

– Где огонь? – я даже в стременах приподнялся, пытаясь разглядеть впереди струйку дыма. Пламя, если только это не пожар, днем не увидишь. Тем более на таком расстоянии.

– Дрова… там… Сможем… развести… огонь…

Интонации Василий не менял, но слова произносил так, словно я был омоновцем. Впрочем, откуда ему про них знать? Говорил как с недоумком. Или дитем малым… Блин, ну что мне трудно было подождать. Полчаса-час и сам бы все увидел. Или сообразил.

А может, я себя накручиваю, а он просто слова в такт скачке произносит? Чтоб язык не откусить.

– Да понял я, понял… Шучу. Но если тебе огонь нужен, значит, все-таки зверей опасаешься?

Василий промолчал. Я, чтобы на очередную отповедь не нарываться, на ответе не настаивал. Какое-то время скакали молча. Полупуд периодически приподнимался и оглядывался кругом. Что-то, известное только ему, тревожило казака, не давало покоя. Кони тоже вели себя необычно – бежали ходко, без понукания, хвостами не обмахивались и прижимали уши. А еще, если мне не показалось, потеть стали сильнее…

Мало-помалу я тоже заразился общей паранойей. Хоть и не видел ничего – не только угрожающего, а вообще ничего, кроме трав – вертел башкой на все триста шестьдесят, что тот истребитель…

А степь даже на йоту не изменилась. Расстилалась вокруг все такая же привольная и безмятежная. Как морской штиль… Пока зыбь не вспорет акулий плавник.

Собачий лай на этом бескрайнем просторе показался столь неуместным, что я сперва решил: послышалось. Но когда забрехали повторно, понял, что нет, не почудилось. Не меньше трех штук. Двое, судя по басовитому лаю, крупные псы. Третий, тявкающий – либо мелкий, либо сука.

Впрочем, если вдуматься, что в этом такого особенного? Мало ли по степи казацких хуторов да зимовников пораскидано? Оно ж только по карте Диким Полем числится, а на самом деле здесь казаки и уходники давно хозяйствуют. На свой страх и риск. Местами – явно, рассчитывая оружно от татар отбиться, а где – тайком промышляют. Так спрячутся, используя рельеф, что если носом не уткнешься, ни в жизнь не догадаешься, что рядом с человеческим жильем проехал. И за примером далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить остров в плавнях, где мы погорельцев из Свиридова угла оставили…

Даже рот открыл, чтобы окликнуть Полпуда и изложить свое мнение, когда тот громко и весьма речисто выругался.

– Вот же ж напасть! Чтоб вас, кобыздохов, слепыми щенками перетопили…

Сплюнул в сердцах и добавил:

– Если верно то, о чем я думаю, Петро… то плохи наши дела.

– Там кочевье? Да?

Татарское стойбище – единственное объяснение, что пришло мне в голову. Татары вроде не должны так далеко забираться на север. Но кто их, басурман, знает. Вдруг там, на югах, саранча опять всю траву выжрала или иное лихо случилось? И потом, если нашим можно зимовники и пасеки заводить чуть не под носом у ханов, то почему им отары и табуны там, где трава зеленее и гуще, не выпасать? Контрольно-следовой полосой здесь еще не озаботились. Ни одно государство. Граница нараспашку…Челнокам, в смысле чумакам и кочевникам – сплошное приволье. А вот нам очередная встреча с «пастухами» совершенно ни к чему. Особенно если их там много.

– Хуже… – Василий не торопился с ответом. Видимо, верил, что пока беду вслух не окликнешь, она может и миновать. И только после того, как собачий брех раздался снова, ответил: – Дикие псы…

– Динго?! – машинально вырвалось. Чисто на автомате. Слишком уж я удивился. Поскольку никак не ожидал, что в здешних степях тоже проживают австралийские псы. О шакалах, место которых занимают корсаки – читал. Даже о гепардах… Что они тоже водились в этих местах, слышал. Но динго?..

– Латыни я не знаю… – пожал плечами Василий. – А по-простому – обычные одичалые псы. Из тех, что татары при налете на селение не добили. Или от наших стрел ушли… когда братчики авыл[44] потрошили. За последние годы много расплодилось. Волки порвать не управляются. А то и сами пристают… Да и неудивительно – невольничьи рынки Кафы переполнены русинами. Вот и бродят псы, оставшись без хозяев… Звереют.

Честно говоря, я почувствовал себя немного разочарованным. Бежим, как от чумы, а вся опасность, на самом деле, несколько бездомных шавок, что и в мое время, стараниями Гринпис и прочих полоумных защитников животных, по помойкам шарятся. Гоняя крыс и таких же облезлых кошек…

– Обычные псы?.. Всего лишь?

Василий ответить не успел. Лай донесся снова. Только теперь не правее, как раньше, а сзади. И лаяли уже другие!.. Да, петь я совершенно не умею, как дядька Игорь говорит: «нюту не держу», – но слух почти музыкальный. Так что ошибиться не мог. Либо там еще одна свора, либо псы разделились и берут нас в кольцо. Как загонщики дичь.

– Вот тебе и ответ… Тпру… – Василий попридержал норовящего перейти в галоп коня. – Будь моя воля, я бы предпочел волков.

До разведения питбулей и прочих амстаффов собаководы еще не додумались, а другие породы у меня страха как-то не вызывали. Из-за отсутствия соответствующего опыта, скорее всего. Были ж у персов боевые мастифы, да и у овчарки довольно мрачных страниц в биографии. А еще меделянцы[45], столь ненавистные красным комиссарам, что во времена Гражданской были поголовно истреблены карающей рукой пролетариата. Но все же… При слове «волк» в воображении возникает сверкающая клыками свирепая пасть, а «пес» – ассоциируется с виляющим хвостом. Максимум – цепь, намордник и ошейник.

– Но почему?

– Потому что они человека не боятся.

– А волки, значит, боятся? – уперся я. Справедливости для…

– Любой зверь боится человека. Даже самый сильный и свирепый, – кивнул Полупуд. – И никогда не нападет без крайней нужды… Мы для них существа загадочные. Опасные более всего тем, что непредсказуемые. В одних и тех же ситуациях можем и убегать, и нападать.

– А для собак мы просты и понятны? Так по-твоему выходит?

– Хуже, Петро, гораздо хуже… – Полупуд остановил коня и взгромоздился на седло с ногами. Похоже, буерак как убежище его больше не устраивал. – С простым зверьем у людей обычная война. С чередующимися победами и поражениями. Чья сила – тот и сверху. Без обид… Другое дело одичавшие псы. Тут, брат, уже не война. Тут – кровная месть. Потому что псы считают людей предателями… А месть, она беспощадна и до последнего издыхания. И еще – в отличие от зверей, они не боятся огня. Поэтому и гонят нас в буерак.

– Гонят?

Вместо Василия ответом стал лай еще правее. Похоже, я не ошибся, нас действительно брали в полукольцо, отжимая на северо-восток. Именно туда, где над степью уже достаточно четко проступали верхушки деревьев, больше напоминающие пышные кусты.

– Псы, Петрусь, в отличие от волков, быстро и долго бежать не могут. А вот загнать добычу в западню – как раз то, чему научились у людей.

– Но если они хотят, чтоб мы скакали туда – значит, это нельзя делать ни в коем случае.

– Верно миркуешь… Держись за мной и не жалей плетки. Потом извинишься. Если псы круг замкнут, всем…

Полупуд не стал договаривать до конца. Да и надобности не было. Чтоб догадаться, чем закончится встреча двух людей со сворой озверевших псов, большого ума не надо. Достаточно воображения…

Глава третья

Минут десять неслись во весь опор как оглашенные. Травам это не нравилось, и они неохотно расступались перед лошадьми, хлестали их по мордам и груди, а особенно доставалось коленям всадников. Которые еще больше не проходят по габаритам. Зато заливистый лай, раздающийся время от времени, заметно поотстал и сместился в сторону, больше не отсекая нам путь к свободе.

– Кажись, проскочили! – повернул Василий в мою сторону радостное лицо. – Еще немного, и они бросят погоню. Я же говорил: псы не волки. Долгих преследований не любят. И если не уверены, гнаться не станут…

Лучше б он этого не делал. Не спит закон подлости и даже не дремлет. В тот миг, пока казак еще глядел на меня, конь под ним споткнулся, жалобно вскрикнул и кувыркнулся вперед через голову.

Все случилось так быстро и неожиданно, что я даже остановиться не успел, проскочил мимо. И только метров через двадцать смог осадить скакуна и вернуться назад. Спешился и подбежал к ним. Конь Василия хрипел и пытался подняться. Но каждый раз без сил валился на землю. А Полупуд лежал ничком чуть в сторонке и не подавал признаков жизни. Не знаю, смог бы Василий что-то предпринять или нет, если б смотрел за конем, а не отвлекся, на этот вопрос ответа уже не будет. Жизнь не имеет сослагательного наклонения. Чего уж теперь…

– Твою ж дивизию!..

Я пулей слетел на землю, упал рядом с казаком на колени и осторожно перевернул его набок. На лекциях по оказанию первой медицинской помощи нас учили, что попавшего в аварию и лежащего без сознания человека нельзя передвигать. Чревато всевозможными осложнениями. Вплоть до летального исхода. Мало ли какие у него могут быть внутренние травмы. Особенно – если поврежден позвоночник. Так что лучше всего, не теряя времени, вызвать «неотложку».

Я с удовольствием последовал бы тем рекомендациям. Вот только сильно сомневаюсь: что поблизости… в радиусе десятков километров есть хоть один лекарь. А если и есть – то вряд ли услышит. Зато псы гораздо ближе, и своего шанса не упустят… Но вряд ли мы их приходу обрадуемся…

– Всё! Хорош умничать!

Это я сам себе. Звуки голоса, даже собственного, успокаивают. Вроде как человек осознает, что это не сон и быстрее выходит из ступора.

– Так, что у нас здесь? Угу… Облицовка расцарапана, нос расквашен, лоб в ссадинах… но дышит. И вроде ничего не сломано. Во всяком случае, не заметно. Руки-ноги целы и не имеют неестественной геометрии. Кровавые пузыри не пускает. Хрипы не слышны.

Василий негромко застонал.

– Сейчас… погоди маленько.

Метнулся взять флягу с водой. Попутно бросил взгляд на коня Полупуда. А вот здесь все плохо. Я не ветеринар, но открытый перелом такая штука, что повышенной квалификации не требует.

Присел рядом с Василием и плеснул казаку в лицо водой. Аккуратно. Мне надо, только чтоб очнулся, а не вскочил. Внутренние ушибы штука подлая. Не сразу почувствуешь.

– Уфф… – простонал Полупуд, разлепляя глаза. Лопатообразная ладонь мазнула по лицу, растирая кровь и воду, казак посмотрел на нее удивленно, потом на меня. – Занятно… Это кто ж меня так славно приложил, Петро? Ты, что ли?

– Земля-матушка… На, хлебни.

Я сунул горлышко фляги в губы запорожца. Казак сделал пару глотков. Не поморщился. Это хорошо, значит, утроба не отбита.

Закряхтел, приподнимаясь, – хоть с трудом, но все же сел. Мотнул головой и проворчал:

– Гудит, как с перепою.

Взгляд его наткнулся на искалеченного коня. Секунду или две казак соображал, а после крепко выругался. Во всяком случае, я не все слова понял… Зато Полупуду помогло. Былую немощь как рукой сняло. Мигом оказался на ногах и заторопился к коню. Заметно припадая на правую ногу. Вердикт последовал незамедлительно. Полупуду тоже хватило одного взгляда.

– Все… отбегался…

Василий, конечно же, говорил о коне, но при этом морщился и старался держать вес на одной ноге. Правую щадил.

– И что теперь нам делать?

Наверно, можно было и умнее вопрос придумать, но вся сообразительность куда-то подевалась из-за ощущения неправильности происходящего…

Почему Полупуд? Это подо мной должна была пасть лошадь! Я – а не он – просто обязан был вылететь из седла и вывихнуть ногу или еще чего-нибудь сломать. Я! Новик, новичок, неумеха, тютя… а не профессиональный воин, всю сознательную жизнь проведший в степи, убивший врагов больше, чем я этих самых… Да неважно, чего. С чем не сравнивать, хоть с мухами – счет все равно будет не в мою пользу.

– Как тебе сказать, Петро, чтобы не сильно расстраивать? – Василий отцепил от седла собственную флягу и сделал еще пару глотков. – Были мы с тобой в заднице. Сейчас – оказались чуток глубже. На одном коне от псов не уйти. Еще и смеркаться не начнет, как нагонят кобыздохи. А и припозднятся немного, от этого легче не станет. Особенно если встретимся вот так – на ровном месте. Поэтому, хотим мы того или нет, а придется сворачивать к буераку.

Василий оглянулся вокруг и озадаченно почесал затылок.

– Не, ну ты глянь… На ровном месте… Нигде ни горбочка, а меня прямо в нору занесло. Одна яма на десятину, и та мне под ноги. Как подтолкнул кто… или нарочно ловушку подстроил.

– Хорошо, что не собаки…

Запорожец не сразу сообразил, что я имел в виду, а как дошло – многозначительно хмыкнул:

– Не стал бы биться об заклад… Но если это так, то Господь полюбил псов больше, чем людей… Хотя, надо признать, я его понимаю.

Всевышний слова Полупуда оставил без комментариев, зато отозвались псы. Как-то поняв, что добыче не удалось ускользнуть, они снова бросились в погоню. И лай их приближался чересчур быстро.

Запорожец отстегнул подпруги и снял седло. То же самое проделал с уздечкой. Переметные сумы слетели раньше, при падении. Впрочем, там ничего, кроме мешочка с сухарями и куска провяленного мяса, все равно не было. Василий решил, что мы летом в степи с голоду точно не помрем, а бабам лишний кусок не помешает… Лучше б мушкет и сагайдак слетели… Может, уцелели бы. Побывав под лошадью – и лук, и стрелы годились только на растопку. У самопала… наверно, тоже что-то сломалось, поскольку казак даже поднимать его не стал. Только плюнул, вздохнул и потащил уцелевшее имущество к моей лошади. Еще заметнее припадая на ногу.

– Прирежь его…

– Что? – показалось, что ослышался.

– Коня, говорю, прирежь…

Нет, умом я понимал, запорожец прав. Оставить лошадь на растерзание псам нельзя. Но убить живое существо самому. Особенно когда оно так жалобно смотрит. Ждет от человека помощи.

– Я не смогу… я не умею.

– Тьфу ты… – запорожец плюнул под ноги и заковылял обратно. – Все время забываю. Прыгай в седло… Я рядом побегу, держась за стремя. Устану – поменяемся.

Говоря все это, он достал засапожный нож и легко, как погладил, чиркнул лезвием по шее. Кровь ударила мощной струей. Конь жалобно ржанул, дернулся несколько раз и поутих… Только глазом на людей косил и… я впервые видел, как они плачут.

– Извини, дружище… Лучше так, чем дать тебя живьем сожрать… А ты чего ждешь? – вызверился на меня. – Живо в седло!

Команду, отданную таким тоном, выполняют беспрекословно. Василий тут же хлопнул коня по крупу. Но тот недовольно всхрапнул и с места не сдвинулся. Запах свежей крови беспокоил его. Он косился на агонизирующего товарища, нервно пританцовывал и прядал ушами.

– Пошел, пошел… – я вспомнил, кто всадник, и сдавил бока коленями. На этот раз конь упираться не стал… Зато я, когда глянул на Василия, немедля натянул повод. – Тпру…

Казак был белее мела и весь мокрый, словно из ведра окатили.

Вот я идиот! Видел же, что запорожец прихрамывает. Не говоря ни слова, спешился и сунул повод в руки Василию. И только потом прибавил, как бы невзначай:

– Не сердись, батька… Засиделся я. Аж задница болит… Дозволь чуток ноги размять?

Конечно же, Василий понял мою нехитрую уловку, но оспаривать не стал. Сам бы казак ни за что в слабости не признался, а так – отчего ж не дать новику пробежаться? Только для пользы… Да и лай все ближе, некогда чиниться…

– Добро… Дыши ровно… Отталкивайся сильно. Удерживай часть веса на руке. Но не позволяй коню тянуть тебя – и не заметишь, как носом запорешь. Собьешься с ноги – подай знак. Перейду на шаг… Ну, с Богом. Авось, разминемся с костлявой-то?.. И это… спасибо, в общем…

Старуха с косой, наверно, из-за преклонного возраста, сильно не торопилась. Так что до буерака мы добрались без дополнительных происшествий.

Остановку и то всего одну делали – я на другую сторону перешел. Сменил толчковую ногу и опорную руку.

Сперва было не слишком удобно, раньше так быстро не бегали, и все казалось, вот-вот копыто ступню отдавит. А как приноровился, то даже понравилось. Трава б пониже и пожиже – вообще красота. Однажды в аквапарке родители разрешили на дельфине покататься. Схожие ощущения… Не с земным притяжением в смысле, с собственным весом борешься, а сопротивление среды преодолеваешь. Вода только облицовку так больно не скребла. Пришлось уткнуть нос в пропотевший рукав, а это менее приятно, чем дышать полной грудью, паря на носу «Титаника». Хотя гораздо безопаснее… Поскольку, в отличие от парохода, мы с Полупудом к месту назначения прибыли.

Правда, якорь бросить удалось не сразу.

Колючие кусты терна, шиповника и боярышника встали перед нами глухой стеной. Куда там каменным. Те мы бы в два счета перемахнули, а здесь пришлось пускать коня по периметру, в надежде, что где-то обнаружится проход. Или заросли будут не такими густыми. В крайнем случае – разбавятся растениями менее воинственными. Например, калиной, черемухой, лещиной. Сквозь которые можно продраться, не оставив на ветвях часть одежды и кожи.

По уму, стоило разделиться и пойти в разные стороны, но ощущая загривком сопение своры одичалых псов, рассудок уступил наитию и – двинулись направо. Может, веря интуиции, а может – что в той стороне в овраге росло больше дубов. Я не ботаник, но точно знаю: где они – кустарник пожиже. А то и вовсе отсутствует. Очень уж дуб до влаги жадный. И тень отбрасывает такую густую, что солнца не видно.

Так оно и оказалось… Кусты сперва поредели… Если б не конь, уже и протиснуться можно. А еще через полсотни шагов и первая прогалина обнаружилась. А нам больше и не надо, вторую даже искать не стали. Тем более берег в том месте оказался не так чтоб пологий, но можно попытаться спуститься на дно достойно. Не используя для устойчивости пятую точку опоры…

Конь наш, правда, с этим не согласился – прошел всего пару шагов, присел на задние ноги и съехал на крупе. Ну, ему можно. Животное. Вот только меня зачем за собой тащить? Скотина…

– Да отпусти ты повод, Петро… – крикнул сверху Василий. – Чего ты в него вцепился? Куда он денется?

Оно, конечно, правильно. Но конь у нас один остался. Он же последний. Так что пока не стреножим, лучше подержу. Да и скудный припас тоже весь на него навьючен…

Примерно эти резоны я и огласил, пока Полупуд слезал к нам. Поврежденная нога казаку в этом сильно препятствовала. Так что он сосредоточился на спуске и возражать не стал. А когда подошел, сразу стал крутить головой, сопеть, хмыкать и чесать затылок.

– Странное место. Никогда о нем слышать не доводилось. А ведь не первый раз в этих местах. И с промысловой ватагой хаживал, и в позапрошлом годе с сотней Чуба недалече проходили.

– Чем странное-то? – лично я ничего такого не наблюдал. Овраг как овраг. Крутые берега, плотно обшитые разномастным кустарником, высотой примерно как трехэтажный дом. Внизу более-менее ровная площадка. Точно не скажу, кусты и внизу растут – но не меньше двадцати шагов. В длину – побольше стадиона. В общем и целом – шикарный амфитеатр. Вырубай насаждения, расставляй скамейки и запускай гладиаторов… Ой, а вот об этом я, наверное, зря подумал.

– Э, нет, Петрусь… В буераках все больше казацкий можжевельник да кустарники разные. Из деревьев – дикая вишня, груша, сосна. Ну, там граб иной раз попадется, ольха – где земля мокрее. Но чтоб вот так – целая дубрава, и казаки о ней ни слухом ни духом. Быть такого не может.

Дубрава – это слишком громко сказано. Всего-то пяток дубов. И только в нашем конце овала. Правда, весьма могучих. Стволы метра полтора в диаметре, не меньше. Я бы не обхватил.

– Ну, объяснение всегда найдется. Например, о буераке этом только ты не знаешь… Как о том водопое, помнишь? И потом, что особенного в дубе?

– Дуб – это вода, еда, топливо и кров, – не слишком понятно, но достаточно емко объяснил Василий, пропуская мимо сентенцию о степени информированности. – Позже поговорим, если живы останемся… А теперь смотри сюда… Здесь делаем завал из кустарника. В рост и пошире, чтоб не перепрыгнули и не подползли. Самый хреновый для обороны участок… Широко. Могут массой смять. Здесь поуже, но тоже повыше… И побольше хвороста под низ. Он и колючее, и зажечь легче. Здесь, – Василий указал очередное направление, – завал пониже. Пусть скачут. Вдвоем не поместятся, а по одному справимся. Костер вот здесь надо разложить… и еще один вон там… У нас за спинами. Псы хоть и не боятся огня, но в пламя же не полезут. Коня тут привяжем. Всё понял?

– А чего не понять? – пробормотал я, нагибаясь – сапог поправить. – Руби, тащи, подтаскивай. Потом жги и руби тех, что перелезут…

– Ну, что ты скажешь… Приперлись на чужое подворье… Ни доброго здоровья хозяину пожелать, ни разрешения спросить. Сразу рубить да жечь…

Василий уже повернулся спиной и с таким рвением ринулся рубить кусты, что только треск стоял. Я и не стал переспрашивать: с чего на казака ворчливость напала? Ничего ж особенного не сказал. Практически повторил распоряжения. Странно… Впрочем, когда у человека что-то болит, трудно ожидать хорошего настроения. Не зря охотники считают, что нет хуже, чем нарваться на медведя с больным зубом…

Сухой хворост для растопки собрался быстро. Под дубами нашлось достаточно опавших веток. А вот с кустарником пришлось повозиться. Видел в каком-то ролике, как казаки лихо половинят на всем скаку лозу. Вжик, и снес под корень. Красиво… Вот только у меня так не получалось. Может, потому что те, в телевизоре, рубили шашками, а не саблей? Может, вербовые прутья помягче терновых кустов? Ну, или руки кривые…

Глядя, как быстро растет куча веток за спиной у Полупуда, остановился на третьей причине.

– Давай я лучше баррикады строить буду… – предложил я, реально оценивая ситуацию. – Тебе рубить сподручнее, а мне ходить.

– Чего будешь строить? – оглянулся Василий.

– Завал… – объяснил я, вновь запоздало зарекаясь использовать слова иностранного происхождения. Только кто б мне вовремя напоминал, какие из тех, что у меня в голове, чужеземные, а которые родные и легитимные. – Баррикада – это по латыни. Или по-французски…

Но Полупуда такие тонкости не интересовали. Суть понял, остальное побоку. Постоял минутку, прислушиваясь, но псы пока голос не подавали. Как мы в кустарник нырнули, так разом и поутихли. Надеяться, что след потеряли, глупо. Скорее – добились, чего хотели, вот и замолкли. Дожидались отставших. Это в стае все одинаковы, а в своре разных пород намешано.

– Добро… Укладывай. Слой тонких – верхушками от нас. После – слой поперек. Из прутьев потолще. И так дальше. Уразумел?

– Да. Дело нехитрое…

Тут мой взгляд зацепился за одну из нижних веток на ближайшем дубе. Очень уж удобно она в сторону отходила. Толстая, крепкая… Правда, примерно на уровне потолка обычной квартиры. Чуть повыше двух с половиной метров. Дотянуться кончиками пальцев можно, а зацепиться в прыжке сложновато. Учитывая толщину сука. А если другого варианта не будет? В смысле, хотим мы того или нет, а придется искать спасение на дереве. Тут каждое мгновение…

– Слышь, Василий! Как считаешь, стоит на этом дубе зарубку сделать? Чтобы взобраться удобнее было?

– А вот тут хрен тебе вместо редьки! Накось, выкуси!

Полупуд стоял вполоборота ко мне, и хоть я вроде не сделал ни одного движения, тяжелый желудь с размаху влепился мне в лоб.

– На челе себе зарубку сделай, дурень стоеросовый! Чтобы все видели!

– Эй, ты чего? – возмутился я. – Ничего же не сделал, только спросил.

– Что я «чего»? – оглянулся Василий.

– Желудями бросаешься…

– Я? – запорожец выпрямился и взглянул на меня из-под приставленной к глазам ладони. Я стоял западнее, так что ничего странного. Кроме удивленного тона. – Ну-ка, ну-ка? А подробнее?

– Издеваешься? Я предложил засечку на стволе сделать, ступеньку, значит. А ты обругал меня… всяко. И желудем в лоб засветил. О… – я продемонстрировал явно напухающее место контакта с плодом дуба.

– Вот так даже… – Полупуд осторожно, оберегая ногу, уселся на землю. – Гм… Поверишь, если скажу, что ничего такого я не делал.

– А кто ж тогда?! – вгорячах воскликнул я. – Кроме нас здесь никого больше нет.

– Значит, есть… – все так же неторопливо ответил казак.

– Только и горазды, что жечь и рубить…

Голос звучал ближе. И доносился будто бы сверху. Я поднял голову, но не то что какого-нибудь сказочного, говорящего ворона – ощипанного воробья на дереве не разглядел. Вообще никого. Ветки, листья… Воронье гнездо…

– Неужто с лешим сподобилось встретиться… – хмыкнул Василий.

– Сам ты леший! – немедля прокомментировал его высказывание невидимка.

Тот крякнул, но не обиделся.

– Извини, хозяин. Не признал. Но ты и сам виноват. Отчего не покажешься? Совсем другой разговор бы у нас вышел. Честь по чести… Мы ж не басурмане, разумение имеем. Тем более что не своей волей с пути свернули. Гонят нас…

– Гонят… – не спешил сменить гнев на милость тот. – Можно подумать, вы первые или последние, с кем это случилось.

– Правда твоя… Мир жесток и несправедлив. И давно ты здесь хозяйничаешь?

– Да как деда помер, так и остался за старшего.

– Погоди. Так вы тут вдвоем жили?

– А я о чем толкую?

– С плена бежали или уходники?

– Не то и не другое. Казаки мы.

– Казаки? – удивился Василий.

– Да. Только мне с чужими о том говорить не велено. Деда сказывал, только свои знать должны. Так что лучше не выспрашивай.

– Не буду… Скажи только, как давно вы здесь?

– Чего? – хмыкнул тот. – Делать мне больше нечего, только года считать. Кому надо – тот знает. А кто не знает – тому и без надобности.

– Разумный подход! – Василий не стал возражать. – Тогда вот что скажи, хозяин любезный.

А не помог бы ты и нам схорониться? Веришь, у самого сердце кровью обливается – такую красоту рубить.

Безумное переплетение колючего кустарника в моем понимании мало тянуло на достопримечательность даже для Дикого Поля, но тут наши взгляды с хозяином буерака не совпадали. А вот запорожец, похоже, сумел нащупать нужный нерв.

– Правда?

– Чтоб мне днем не спать, а ночью не обедать! – истово поклялся Полупуд. – Чтоб мои кобылы никогда тройней не ощенились, а куры доиться перестали! Чтоб со свиней ни пера, ни пуха, а гуси…

– Верю, верю… – успокоил разошедшегося не на шутку казака байрачник. – Когда человек искренне говорит, это сразу понятно. Так и быть – помогу. Но не задаром. Согласны за свое спасение службу мне сослужить?

– Если в наших силах, отчего не помочь? – кивнул казак.

– Думаю, сдюжите. Я и сам бы смог, да сила уже не та, – вздохнул байрачник. – Видите, в другом конце яра камень лежит? Сейчас он безвредный. А как весной дожди хлынут, да ключ оживет… Плотиной ручей перегораживает. В иной год – до июля вода под ногами хлюпает. Сырость такая, что даже змеи уползают. И ломота в костях. Потом всю зиму мучает… Ну, так что? По рукам?

Огромный валун, которому чуть-чуть не хватило высоты, чтобы именоваться утесом, впечатлял. Не то что убрать – сдвинуть с места его смогли бы только объединенные усилия сотни невольников и дюжины воловьих упряжек. Вот только времени на размышления не оставалось. Все время вертя головой в поисках невидимого собеседника, я первым заметил появление псов. Вернее, пока только одного. Но мне и его хватило. Прав был Василий, говоря, что предпочел бы волчью стаю своре одичалых. Особенно если там все такие… Наверху, морща морду и издавая едва слышимое, на грани инфразвука, рычание, стоял огромный грязно-белый волкодав.

– Да… Договорились! Останемся живы – камень уберем, – торопливо протараторил я, опасливо косясь на псину. Черт! От такого зрелища не только ночью окочуриться можно. Бедный сэр Чарльз… Я его понимаю.

Василий, если и хотел возразить, то проследив за моим взглядом, благоразумно промолчал. В конце концов, не он обещание дал. Не с него и спрос. Хотя вроде, по казацкому обычаю, наставник за новика в ответе? Надеюсь, нежить степная о том не ведает, а мы объяснять не станем.

– Слова достаточно или крест целовать надо?

– Не надо… – зашебуршало наверху. – Верю. А-а…

Следом на плечи упало несколько желудей. Уже не прицельно. Видимо, байрачник попросту высыпал приготовленный боезапас. Зашелестела листва, закачались ветки, и вниз ловко спрыгнуло нечто, больше всего похожее на оживший куст. То сплетение веток, которое я принял за большое воронье гнездо. А когда байрачник выпрямился – стало понятно, что перед нами небольшого роста, мне по плечо, сухонький дедок. Возраст я определил исключительно по цвету волос. Седых аж до белизны. А ветки, листья и даже самое настоящее гнездо (все же не привиделось) не что иное, как маскировка. Причем сделанная весьма искусно, и надевалась на пояс, делая человека на дереве снизу практически незаметным.

Василий поклонился молча – не в пояс, а учтиво, как гость хозяину – и всё.

Байрачнику уважительность запорожца понравилась. На поклон ответил.

– Сладились, значит. Тогда ступайте за мной… – но как только Василий взялся за повод, остановился. – Эй-эй… О коне разговора не было. Только вы двое.

– Как? Хочешь, чтоб мы его псам оставили? – возмутился Полупуд. – Где это видано, чтобы казак боевого друга на произвол бросил?

Хозяин буерака только руками развел.

– Ну, тогда считай, что и разговора не было. Ты – сам по себе. Мы – тоже. Поджигай, Петро. Пришло наше время… Один раз умирать, так хоть повеселимся напоследок. Потешим предков славной битвой!

Байрачник аж вокруг себя, как волчок, крутнулся.

– Стой! Стой… Не надо. Не жги… Погоди!..

Василий поднял руку, как бы останавливая меня от поспешного действия. Ага, можно подумать, я уже разбежался… Сам кого хочешь на понт возьму. Иначе за половину зачетов платить пришлось бы. А у казака вся его хитрость на лбу аршинными буквами прописана. Если читать умеешь.

– Я ж не зверь, все понимаю… – дедусь даже ростом меньше стал. – Но не войдет конь в пещеру. Там проход такой узкий, что человеку едва-едва бочком протиснуться. А другого укрытия у меня нет… Прятались бы вы от людей – другое дело. Им глаза отвести не сложно. Но пес не человек – он больше нюху верит, чем зрению. Вас двоих спрятать могу, от своих слов не отказываюсь, но коня… – байрачник сокрушенно развел руками.

Понятно. И рада бы душа в рай, да грехи не пускают.

– Другой выход отсюда есть? – я поспешил взять разговор на себя, пока Василий опять не брякнул что-то типа «на нет и суда нет» или иную глупость, но в этом же роде и с не менее фатальными последствиями. Лошадь, конечно, животное в хозяйстве нужное и необходимое, и даже первый товарищ человека, но не настолько важный, чтоб из-за него умирать… в клыках других «друзей». А с казака станется. С его прямотой и упрямством.

– Да, там, за камнем… – байрачник махнул в противоположную сторону оврага. – Даже удобнее, чем здесь, более пологий.

– Тогда все не так плохо… Василий, если мы верхом смогли оторваться от псов, то как считаешь – конь сам, без седока, ускачет от них?

– Если прорвется, то да… – кивнул казак. – Только они не выпустят… – указал взглядом перед собой.

На тот самый валун, который нам еще предстояло убрать, как Акела в знаменитом мультфильме, взгромоздилась точная копия псины, скалившей клыки с обрыва. Такой же здоровенный степной волкодав… Седой, с подпалинами. И с очень внимательным взглядом.

– Это другой вопрос… Снимай с него все лишнее. Есть идея, – я присел рядом с хозяином оврага, чтоб тому не задирать голову. – Хозяин, как тебя звать-величать прикажешь?

– Величать?.. Гм… Я уж и забывать стал. Как дед помер, некому было напоминать. Обходился без имени. Каленым казаки кликали. А по имени – Остапом.

– А меня Петром… – ощутил пристальный взгляд вожака своры и вытер о штаны разом вспотевшие ладони. – Будем знакомы. Значит, Остап… ты говорил, что глаза от коня отвести можешь?

– Не то чтоб отвести… Но отвлечь смогу, – подтвердил тот. – Дед научил. Это несложно.

– Сделай… А потом пугни его так, чтобы проскакал без остановки не меньше мили.

– Хорошо. Но я же говорил…

– Что псы унюхают? Ну и пусть… Пока поймут, что происходит, конь уже за оцепление вымахнуть успеет. Лови потом ветра в поле. Заодно и нам чуть побольше времени даст.

– Гм… – многозначительно произнес Полупуд, глядя, как байрачник ловко натирает ноги и живот коня растертой в ладонях мятой и еще чем-то. Не менее пахучим… А конь не противится, наоборот – выгибает шею и пофыркивает. Нравится ему…

А как с маскировкой запаха закончил, Каленый крутнулся на пятке, припал к земле и издал самый ужасный звук из всех, что мне доводилось когда-либо слышать. Нечто среднее между мяуканьем большой кошки и трубным ревом слона. Не знаю, как Василий, а я обрадовался, что благодаря вынужденной пробежке вся лишняя влага из организма вместе с потом вышла.

В тот же миг нечто туманное, как запотевшее стекло, мощно толкнуло меня в плечо, едва не сбив с ног, обдало замешанным на травах конским духом, мазнуло по лицу хвостом и унеслось прочь. Только удаляющийся топот, вопреки глазам, утверждал, что не почудилось – конь настоящий.

Сбитые с толку душераздирающим воем Остапа примерно с десяток псов, к тому времени уже спустившихся в овраг, растерянно заметались и злобно залаяли, не понимая, что происходит. Одни метнулись следом за уносящимся прочь конем – наверх, другие закружились, завертели головами, принюхиваясь…

Общую суматоху усиливал рыжий кобель, сбитый грудью и попавший под копыта. Похоже, у него был перебит хребет, и пес отчаянно и жалобно скулил, пытаясь приподняться… Но даже отсюда было видно, что задние лапы ему не служат.

И все же растерянность не может продолжаться бесконечно. Упустив одну добычу, псы станут только злее и решительнее.

– Идите за мной… – напомнил о себе Каленый.

– Далеко? – Василий перегрузил седла и переметные сумы на меня, а сам обнажил саблю. – Если далеко… Боюсь, не успеем.

– Успеем…

Остап шагнул в просвет между дубов, ведя нас к ближней стене, густо, как мохом, поросшей казацким можжевельником. (С этим кустарником я знаком, в центральном парке из него целая аппликация сделана). Отвел в сторону пару зеленых разлапистых веток и указал на темнеющий позади проем. Да уж… В двух шагах, можно сказать, от спасения стояли, а в жизни б не догадались там пещеру искать.

– Ух ты! – прищелкнул языком Полупуд. – Не всякая дыра – прореха… Слава богу! Поживем еще. Полезай первым, Петро. Мало ли какая напасть там внутри засела и дурней вроде нас поджидает? А ты ж поумнее меня будешь. Глядишь – не тронет.

Он еще и шутил.

Я растянул губы, показывая, что оценил шутку юмора, и сунулся в щель.

Глава четвертая

И все-таки мы не успели. Самую малость замешкались, совсем чуть-чуть – но именно этого мгновения нам не хватило…

Два десятка шагов форы позволяют с легкостью уйти от человека. Но псы двигаются быстрее. Раз в пять, если энциклопедия не врет. Почуял что-то вожак или ума хватило понять – я еще только примерялся к расщелине, чтоб ничем не зацепиться, – когда седой пес издал рык, немногим уступающий по децибелам вою байрачника. Пружинисто вскочил, вздыбил загривок… и прыгнул вперед. Сразу сокращая почти половину дистанции. Ну, или мне так показалось. Рыкнул еще раз и метнулся вперед.

Стремительно, размазываясь в движении не хуже заговоренного коня.

Вопреки множеству фильмов, где пес или другой хищник в красивом затяжном прыжке метит в горло жертве или вцепляется клыками в подставленную руку – волкодав атаковал низом. Ну, правильно, зачем терять время и скорость на полет? Все равно, как низкорослый боец, игнорировал бы все болевые точки более рослого врага, упрямо пытаясь засветить ему в глаз. Рана, нанесенная в пах или бедренную артерию, ничем не хуже разодранного горла, а по уязвимости – гораздо доступнее. Да и сбить с ног противника проще, подсекая колени, чем толчком в грудь.

К счастью, обороняться от собак и волков казак обучался не по фильмам. Пес еще только начинал движение, как Василий скользящим, приставным шагом, словно пританцовывая, ушел с линии атаки. Перенес центр тяжести на опорную ногу, скрутил корпус и – когда пес, выворачивая шею, бессильно щелкнул пастью, промахнувшись едва на пядь – с силой врезал ему сапогом.

Удар был не столь сокрушительным, как могло казаться. Казак помнил о поврежденной ступне, которая в любой момент могла подвести. Поэтому не вложил в пинок весь вес, а только чтоб сбить с пса гонор и лишнюю прыть.

Потеряв равновесие, волкодав немалой массой упал на одну переднюю лапу, та подвернулась – и вожак со всего маху зарылся носом в землю, с полметра пропахав юзом. Тут же пружинисто вскочил и почти мгновенно снова развернулся к врагу, но и тот не дремал. Секундной заминки казаку хватило, чтобы дотянуться и чиркнуть пса поперек морды пером сабли.

В этот удар Василий тоже не вкладывал силы. Он не собирался убивать – по-прежнему выгадывал время… Казак знал, что пока сражается вожак – свора вмешиваться не посмеет. А кровь из рассеченного лба, заливающая глаза и нос, не делала пса побежденным – зато существенно ограничивала его подвижность.

Так и случилось. Остальные псы взвыли, раздраженно залаяли, еще немножко сузили круг, но в драку не полезли. Выжидали.

Большего Василию и не требовалось. Пока ослепленный волкодав тряс головой, пытаясь если не увидеть, то хотя бы унюхать врага, Полупуд добежал до расщелины, втолкнул внутрь меня – увлеченный схваткой, я все еще торчал снаружи – и втиснулся следом.

– Завалить лаз есть чем? – казак переступил через меня, как через колоду, оглядываясь по сторонам. Остап еще не ответил, а Василий уже ухватил что-то объемное и, судя по сопению, тяжелое, поднатужился и загромоздил проход.

– Ф-фу… – поднял саблю, сунул в ножны и только после этого вытер лицо рукавом. – Заморился… Легче трех ляхов зарубить, чем с одним псом тягаться. Проворен, сучий сын. Ну да ничего, и мы не лыком шитые. Да, Петро?

Поглядел на меня удивленно и поинтересовался:

– Эй, а ты чего разлегся? Не зашибся, часом?

– Не… Не ожидал просто…

– Это плохо… В бою зевать нельзя. Никогда не ведомо, что и откуда прилетит. Так что вдругорядь клювом не щелкай. Черт, темно, как в могиле… И сыро. Огонь бы развести. Огниво у тебя?

– Опять огонь? – недовольно проворчал байрачник. – Что хорошего в пламени? Смерть и боль?

– Свет и тепло… – кратко, но доходчиво объяснил казак. – А не хочешь обжечься – не лезь в пламя. Дурень и в кружке молока утопиться способен. Вот ты можешь без огня сделать так, чтобы в пещере стало тепло, сухо и светло? Эй, эй, куда? А ну проваливай!.. – Василий ткнул пером сабли в собачью морду, упорно протискивающуюся в оставшуюся щель. Пес взвизгнул и исчез. Снаружи снова завыли и заскреблись. Подкоп рыть начали, что ли? – Никак не угомонятся.

– Чтоб светло… это можно, – немного подумав, ответил Каленый. Он подошел к стене, потер ее широкими движениями, после чего та озарились легким зеленоватым свечением. Словно укуталась люминесцентной дымкой. – Сухо и тепло не сумею.

– И на том спасибо, – ответил Василий. – Теперь хоть видно что, где и голову о притолоку не расшибешь. Ого, да у тебя тут целый склад! Богато живешь, хозяин. Уважаю…

Восклицание Полупуда было вполне обоснованно. Я и сам глазами захлопал. Пещерка, в которую мы едва протиснулись, оказалась весьма просторной. Почти как моя двухкомнатная квартира. Если только за тем выступом, что правее, еще одно помещение не прячется. А то и целая галерея.

Но не только размеры удивили нас. Вдоль обеих стен тянулись стеллажи из грубо отесанного горбыля, но от этого казавшиеся только массивнее и надежнее. Нижняя полка размещалась примерно на уровне груди обычного человека. А для меня, восседающего на полу, аккурат над головой. Вторая – на полметра выше. Третья – в рост. Полки загромождали разнокалиберные плетенки, свертки, бочонки. Рогожные кули и кожаные торбы. Под низом стояли бочонки и мешки побольше.

– Прям пещера Али-бабы… – прокомментировал я себе под нос. – О! Факелы! – взгляд наткнулся на корзину с характерными изделиями. Стоящую, кстати, очень удобно, почти у входа. Протянул руку, пощупал. Корзина едва держалась кучи, а вот пакля под пальцами не расползлась и по-прежнему была осклизлая на ощупь. Значит, пропитка тоже не вся выветрилась. – Сейчас и я сделаю светло. А если зажечь сразу десяток, то и потеплеет немного.

Я решительно вытащил огниво, но оно в тот же миг оказалось в руке запорожца. Попутно другой рукой Василий поставил меня на ноги.

– Эй, – слегка возмутился я. – А сейчас-то что не так? Или свет и тепло уже без надобности?

– Порох… – Полупуд указал на бочонки. – Может, и отсырел, но лучше сперва убедиться. Видишь, сколько его тут? Одна искра – и овраг станет не только шире, но и немного глубже.

Бочонки я срисовал, но что в них порох, действительно не сообразил. Думал, вино или масло. Ну, или что там еще в них хранят?.. Моченые яблоки, капуста, огурцы… Хотя нет, эти продукты такой характерный запах издают, что их еще снаружи можно учуять. И если в каждом бочонке хотя бы по ведру… М-да… Не то что тело, душу в клочья разнесет…

– Так откуда такое добро? – повторил вопрос Полупуд, вынимая из одного свертка мушкет. – Фитильный самопал… Старинный.

– Казаки оставили… – не стал скрытничать Каленый. – Прятались мы здесь. Шли обозом с Сечи обозом, да татары выследили. Отбиться – мало сил, а с грузом не уйти. Вот и оставили припас здесь. Деда и меня – тоже. Чтоб приглядели, значит. Сказывали, следующим летом заберут. Да так по сей день и не вернулись.

– И когда ж такое случилось? Помнишь?

– Давно, – пожал плечами Остап. – Я тогда еще джурой был. А у деда волос черный.

– Гм… – Василий поскреб подбородок, но ус теребить не стал, занялся мушкетом. – Стало быть, лет пятьдесят минуло… примерно. Интересно… Уж не тот ли это обоз, что кошевой гетману Свирговскому отправил, но ни к полковнику Ганже, ни к самому гетману он так и не дошел?.. Доберемся на Сечь, надо будет скарбничему сообщить – негоже добру пропадать. Да и Феська Покотила отбелить посмертно. Многие тогда нарекали, что кошевой нарочно гетману подмогу не выслал. Из-за чего тот и погиб под Килией. А оно вон как вышло…

Говоря все, это казак осмотрел мушкет и вскрыл один из малых бочонков. Сунул руку внутрь и недовольно поморщился.

– Отсырел… Не будет толку…

Вскрыл второй, третий, четвертый…

– Что такое не везет и как с ним бороться? – прокомментировал я выражение его лица. – Совсем не годится?

– Сушить надо…

Я поглядел на тянущиеся вдоль стены полки и скорее наобум, чем по здравом размышлении, предложил:

– Погляди самый дальний и верхний бочонок. Воздух в пещере не затхлый. Значит, есть сквозняк. Может, там наверху и поодаль не так влажно, как у входа?

Этот крайний бочонок Василий открывал не спеша. Показалось даже, что он сперва прошептал молитву. А может, и не показалось.

– Есть! Сухой! – от радости казак забыл, где мы находимся, и запустил такое эхо, что всех тут же обдало комьями земли и струйками песка, посыпавшимися с потолка.

– Потише нельзя? – шикнул на него Каленый. – Если завалит, не откопаемся. И провизии тут никакой нет. Я припасы в другом месте храню. Там посуше будет.

– Молчу, молчу… – Василий едва не приплясывал. Что было совершенно для него не характерно. – Живем, Петруха. Теперь нам сам черт не брат… Сейчас, сейчас…

Запорожец быстро нашел на полках все, что нужно: пули, пыжи, фитили… Умело и сноровисто зарядил сразу десяток мушкетов и перенес поближе к выходу. Потом зажег несколько факелов, вставил их в специальные крепления, приделанные к стеллажам – сразу стало гораздо светлее и уютнее. А один сунул мне.

– Становись сзади. Как выстрелю – поджигай фитиль и подавай. Только не торопись. Если бабахнет внутри, точно не выберемся. Уразумел?

– Да.

– Ну, тогда и начнем, Богу помолясь!.. Приходи, кума, любоваться…

Полупуд пристроился за баррикадой. Упал на нее грудью и так далеко высунул мушкет наружу, что показалось, будто вообще выбросил. Громыхнул выстрел, и снаружи раздался визг подранка. Василий быстро вскочил, одним рывком сдвинул в сторону преграждающий щель куль, встал в проходе и требовательно протянул руку.

Вовремя. Я же поджег фитиль сразу, как бабахнуло. Второй выстрел был прицельнее первого, поскольку в ответ раздался только многоголосый лай. О том, что казак мог промахнуться, даже не подумал.

Да и некогда было. Разряженный мушкет упал под ноги, и я всунул в ладонь запорожца третий самопал.

Бабах! Четвертый… Бабах!

Пятый… Шестой…

– А чтоб тебя! – запорожец попятился, пытаясь ногой отпихнуть наседающего пса. Совсем чуть-чуть не хватало тому места, чтобы изловчиться и цапнуть Полупуда за стегно. – Да отцепись же ты, холера.

Судя по всему, казаку опять было не до мушкета, а запал уже тлел. В общем, размышлять некогда. Я присел, примерился и, когда пес опять кинулся вперед, сунул ствол ему в пасть. Тот, не разобравшись, вцепился в него зубами и рванул к себе. Я не стал сопротивляться, напротив подался вперед, пытаясь вытолкнуть мушкет из пещеры как можно дальше. Почувствовал пес что-то или нет, но в последнюю секунду перед тем, как грянул выстрел, я успел увидеть его глаза. Не грустные, как обычно у собак, а почти белые от лютой ненависти.

Бабахнуло здорово. Но, к счастью, как и прежде, почти снаружи. Зато приклад подпрыгнул и засветил в лоб.

Очумело мотая головой, чтоб избавиться от легкой контузии и избытка впечатлений, я снова занялся самопалами. Седьмой… Восьмой… Или какой там…

– Стой! – Василий попятился назад. – Хватит. Не прикуривай. Да стой же ты, чудило… Вот, черт!

Полупуд ухватил меня за плечи и вытолкнул наружу. Похоже, это уже входило у него в привычку. Ничего не понимая, я настойчиво пытался всучить казаку мушкет, но Василий лишь развернул меня лицом к оврагу.

– Сам бабахни еще разок… Только держи крепче, чтоб опять не улетел. И не прижимай к жив…

Бабах!

Мушкет снова повел себя неправильно. Сперва двинул прикладом под дых, а потом, когда я упал на колени, хватая воздух, и вовсе вывалился из ослабевших рук.

– С-сука… – прошипел я сквозь зубы.

– Где? – Василий внимательно поглядел вокруг. – Не, показалось. Разбежались… Псы опасны тем, что все про человека понимают, но потому и совладать с ними легче. Отлично знают, что такое огнестрельное оружие. К тому же – вожака ихнего я первым завалил… Больше не вернутся. Чтоб мне…

Казак хмыкнул и промолчал. Здраво рассудив, что после стольких везений необдуманными зароками судьбу лучше не провоцировать.

Соблюдая максимальную осторожность, поднялись наверх и оглядели окрестности. Псы ушли. Во всяком случае, их не было ни видно, ни слышно. Степь жила обычной жизнью, постепенно наполняясь гомоном и щебетом, не прерываемым суматохой или переполохом, который птицы вздымают, заметив крупного зверя. Последнее убеждало больше всего… Ну и Остап уверял, что не ощущает их присутствия. А ощущениям человека, век прожившего наедине с природой, можно верить.

Значит, с одной проблемой разобрались. Остались дела помельче – добраться пешком до Запорожья… и помочь хозяину буерака с валуном.

Похоже, Василий думал о том же, поскольку глядел с кручи на огромный камень, и взгляд казака не лучился энтузиазмом и оптимизмом. Но и уныние тоже отсутствовало. Что было несколько странно. Поскольку моих соображений, как устранить преграду, он еще не знал. А метод – не из тех, что на поверхности лежат. Сам бы не сообразил, если б не любил в детстве старые мультфильмы смотреть.

– Слышь, Петро… – первым нарушил тишину Полупуд. – А откуда ты узнал про порох в пещере?

Я точно знаю: трубку не курил. Или к тебе озарения и без нее приходят?

Запорожец неудобно наступил на ногу и непроизвольно поморщился.

– Болит? Давай посмотрю… Если вывих не вправить, то чем дольше – тем хуже будет. Ты и так уже который час терпишь…

– А ты умеешь? – недоверчиво поглядел Полупуд.

– Дурное дело нехитрое. Отец показывал, как вправлять.

– Отец?! – Василий ухватил меня за плечо. – Ты вспомнил отца?

– Что?.. А-а-а… – Вот помело, опять за рыбу гроши… Болтун – находка для шпиона. Я помотал головой и вздохнул. – Нет… Как-то само на язык соскочило. Даже не знаю, почему.

– Ничего, ничего… Не журись, хлопец… Еще вспомнишь.

Василий уселся на склоне так, чтобы мне было удобнее подступиться снизу, и мы общими усилиями стащили сапог с его уже изрядно распухшей ноги. Поверхностный осмотр, насколько мне хватало знаний, показал, что кости целы. Имеет место исключительно вывих. А это дело поправимое… В самом буквальном смысле.

– Терпи, казак, а то мамой будешь… – пробормотал я неразборчиво, ухватил, повернул и дернул. Хрустнуло мерзко, но Полупуд даже не охнул, только брови к переносице сдвинулись. Потом пошевелил пальцами. Подвигал ступней…

– Гм… Кажись, Петрусь, батька твой и в самом деле был добрым костоправом.

– Надо повязку тугую наложить…

– Вот еще с такой ерундой возиться. И сапог сойдет, – отмахнулся казак, с кряхтением натягивая обувку. – Куда уж туже…

Встал, притопнул, слегка поморщился, но остался довольным.

– Прямо сейчас гопака не станцую, а в остальном как новенькая. Спасибо, Петро. И тебе, и твоему отцу. При случае непременно поклонюсь… Но ты так и не ответил о порохе. Откуда узнал?

– Да не знал я… С чего ты решил?

– Не знал? Занятно… А как же ты собирался каменюку эту убрать? Или со страху все что угодно готов был пообещать, не задумываясь?

Василий глядел без осуждения. Скорее с любопытством.

– Испугаться я, положим, толком не успел… А что до обещания, побасенка одна вспомнилась. Хочешь послушать?

– Валяй, – кивнул казак. – Язык у тебя хорошо подвешен. А после доброй баталии гарную байку послушать – самое оно. Жаль, чарку нельзя опрокинуть. Но ничего, на Сечи за все сразу на грудь примем. Рассказывай. Вон и Остап вовремя подоспел. Тоже внемлет.

Байрачник ничего не ответил, но по внимательному выражению лица видно было, что старик весьма соскучился по людскому голосу и разговору.

– Ну, стало быть, так… – лишняя фраза понадобилась мне, чтоб мысленно адаптировать анекдот из будущего к реалиям нынешним. – Сорвался купец с высокой кручи, можно сказать, скалы, что у дороги… Падает и молится: «Господи, спаси меня! Обещаю, что больше не буду прелюбодействовать! Начну соблюдать все посты! Прибыль с торговли отдавать в церковь!..» Хоп – и валится на проезжающую под скалой телегу, груженную сеном. Сползает с копны, отряхивается и думает: «Взбредет же человеку всякая блажь в голову…»

– Бу-га-га… – Полупуд издал булькающий звук, имитируя закипающий котел, и загоготал, как гусак. – Блажь!.. Га-га-га… В голову… Го-го-го… Вот стервец! Вот сучий потрох!

В отличие от запорожца, Каленый не рассмеялся, а погрустнел и тяжело вздохнул.

Такое поведение озадачило даже Полупуда. Он поглядел на байрачника, смекнул, о чем подумал старик, подергал ус и чуть смущенно пробормотал.

– Так ты что, тоже вот так хочешь? Э-э, нет, брат, шалишь. Что купчишке не зазорно, то для казака бесчестье. Промолвил слово – делай. Даже смерть не может от обещания освободить. Сам не доживешь – побратимы исполнят.

– Окстись, батька. Да я ж не о себе говорил, – взмахнул я руками, словно мух отгоняя. – Байка это. Смеху ради. А камень уберем, не волнуйся… – повернулся к хозяину. – Дело нехитрое. Придется чуток повозиться, но… дня за два управимся… Я думаю… Если в складе хоть пара заступов найдется.

Сказал и только теперь сообразил, насколько уязвима моя идея. Без шанцевого инструмента – полный абзац. Можно не сомневаться. Нарубался уже веток без топора… До сих пор ладони ноют.

– Заступы наверняка найдутся… – вместо Остапа ответил Полупуд. – Без них ни одна ватага в поход не выступит. Только я все равно не понял?

– Да все просто. Обычная задача для артели землекопов. С одной стороны, перед камнем, роем яму под размер. А потом он сам, под своим весом в нее и сползет. Останется только землю разровнять.

– Яму?! – подпрыгнул степной дедок, одновременно всплескивая ладонями. – Всего лишь яму?.. Как просто. А я голову сломал, соображая, как вы его из оврага вытаскивать будете… Где ж ты, мил человек, раньше был?! Давно б уже все сделали.

– Ну да… – проворчал Полупуд. – Языком все просто. Не, если хочешь копать – дело хозяйское. А я лучше подсушу пару бочонков пороха и рвану валун на куски…

– Одно другому не помеха.

– Нет, нет, не надо… – Остап возбужденно замахал руками.

– Да я тихонько… – заверил его Василий. – Не боись. Зато быстрее будет, чем заступом. Ну, или как Петро сказал – чем меньше камень, тем легче закапывать.

– Не надо взрывать, не надо заступом… – сердито притопнул Каленый. – Ничего не надо. Я сам все устрою. А тебе, Петро, огромная благодарность.

– Это за что же?

– Что надоумил… Про подкоп… Разумный совет дорогого стоит… – байрачник все никак не мог успокоиться. Аж пританцовывал. – Да я сегодня же начну. Вы не понимаете… Столько годов я здесь как на привязи. Уйти нельзя и заняться нечем. А теперь мне на полгода, не меньше, дело нашлось! Так что вам больше нет нужды беспокоиться. Считайте, что квиты.

Потом как-то странно, бочком приблизился и неуверенно протянул руку к моей пазухе.

– А можно спросить, что у тебя там?

Переход был настолько неожиданный, что я немного завис и, не уточняя вопрос, попросту распахнул ворот.

– Ладанка, – кивнул Остап, но увиденным не удовлетворился. – А что в ней?

– Щепка от креста Спасителя, – объяснил Полупуд. – Монахами из Священной земли принесена. Неужели почувствовал?

– Так крещеный… А почитай всю жизнь в храме не был. Только молитвы к небу возносил.

Если я слушал с открытым ртом, то Василий и вовсе чуть ус не открутил.

– Ну так что? Можно взглянуть? – напомнил просьбу дедок.

– Да пожалуйста… – я снял ладанку, распустил петлю, стягивающую горловину, и протянул мешочек Остапу. – Гляди, не жалко.

Первым делом байрачник вынул освященную щепку. Подержал перед глазами, понюхал и протянул Василию.

– Что-то не так? – забеспокоился Полупуд.

– Я в семье столяра-краснодеревщика вырос. И дед кое-какое умение передал. Это сикомор[46].

– Не из Иерусалима дерево? Не может быть. Я ж в монастыре брал… Говорил – сильная реликвия. Оберег. Обманул монах, что ли?

Казак растерянно вертел кусочек деревяшки в пальцах, не зная, что с ней делать.

– В этом не обманул, – помотал головой старик. – Дерево на святой земле росло. Но крест из него не делали. И в том, что это оберег – тоже не соврал. Только ты лучше при себе ее держи. Так больше пользы будет.

Потом осторожно, словно чашка и в самом деле была из яичной скорлупы, взял трубку.

– Занятная вещица…

– Да… Работа настоящего мастера, – согласился казак и опять не угадал.

– Не в этом дело… Она не вся здесь. Я это чувствую.

Теперь пришла моя очередь забеспокоиться. Религия вопрос сложный. Не первое тысячелетие разобраться не могут: где заканчивается правда и начинается вымысел? Что было раньше: дух или материя? Сколько ангелов может поместиться на кончике иглы? Есть ли жизнь на Мар… Нет, это не оттуда. Неважно. Моя история посвежее будет. Да и вообще – своя рубашка ближе.

– Что значит не вся?

– А то и значит… Видеть – вижу. Вес чувствую… Выкуренным табаком пованивает… А больше ничего. Пусто… – пожал плечами хозяин буерака. – Ауры нет. Я не рассказывал. Казак Тимофей Куница, при котором я в джурах состоял, характерником был и ведовским знаниям обучен. И пока мы тут припасы охраняли да своих дожидались, со скуки кое-чему и меня обучил. Жаль, вершкам только.

– Да не морочь ты голову! – не стерпел запорожец. – Объясни нормально! Видишь, нюхаешь, щупаешь – так какого рожна тебе еще надо?

Остап вздохнул. Но, прежде чем ответить, сперва вернул трубку. Соблюдая все предосторожности. Блин, даже стремно стало ее обратно за пазуху запихивать. Не трубка, а бомба какая-то. Добре хоть часы не тикают. Решил в руке подержать. Там видно будет. А пока послушаем знающего человека.

– Раньше, когда мир был еще совсем молод… – менторским тоном начал Каленый, при этом оглядываясь, словно искал возвышенность, на которую можно взгромоздиться как на кафедру.

Ну почему, когда предстоит экскурс в прошлое, все начинают корчить из себя помесь пророка с патриархом. Так и лезет в голову сценка из «Кавказской пленницы». Ага, та самая… «Короче, Склифосовский». Вспомнив огромный шприц, торчащий из «западного полушария» Бывалого, я едва не заржал. Вовремя сдержался. Зачем понапрасну обижать человека. Для нас же старается.

– Нюх люди еще сохранили, а вот умение ощущать сущность утратили окончательно… – вещал тем временем тот.

В общем, в пику Воланду Остап хотел сказать, что людей испортил не квартирный вопрос, а цивилизация, курение, распитие алкоголя и прочие нехорошие излишества. Поэтому мы больше не воспринимаем самых обычных вещей. А именно – не видим ауры, которая имеется у любого предмета, растения и существа. Кроме моей трубки.

Во загибает… Теперь ясно, с каких глубин прошлого тянутся в будущее верхние и нижние чакры, венки безбрачия и прочая мутотень, предназначенная для выколачивания денежек из суеверных теток. Хорошо, что у меня иммунитет к любому промыванию мозгов, а вот Василий, похоже, поплыл, как воск у печки… Осталось объявить трубку проклятой, казака – порченым и велеть принести из дому все самое ценное, а лучше – золото, для проведения очистительного ритуала.

– И у него тоже нет… – Остап словно застеснялся, что вынужден сообщить такую злую весть, отвел от меня взгляд и потупился.

– Вот только не надо! – возмутился я. – Все у меня на месте. Одежда – да, чужая. А остальное свое собственное. И в полном комплекте. Как уродился.

– Акта рождения не отрицаю, – покладисто согласился старик. – Не голем, но рожден не в этом мире.

Тут-то я и заткнулся. Как онемел. Крыть то нечем. Отмазка – «ничего не помню» больше не работает, наоборот – еще и усиливает обвинение. Хорошо Василий не поверил с ходу. Разбираться начал.

– Что значит не из этого? – казак нахмурился. – Ты толком сказывай. Не наводи тень на плетень.

– Был бы Тимофей жив, он бы лучше объяснил. Я в людях плохо разбираюсь. Больше со зверюшками да травками обретаюсь. Но не слепой же… В Яви – и живое, и неживое – все имеет свое предназначение, и всему есть свое место.

Байрачник поскреб подбородок.

– О! – нагнулся и отвернул набок небольшой камень. Из образовавшейся впадинки тут же шмыгнул в травы жучок, а пара дождевых червей поспешили втянуть в норку торчащие наружу хвосты… или головы. В общем – каждый свою часть тела.

– Видите? Такой же оттиск имеет и все сущее в ткани мироздания.

– Нашел с чем сравнить, – на это объяснение даже Полупуд не купился. – Камень годами на месте лежит и под него, как известно – вода не течет. А человек… И потом, в Писании сказано, что каждому дана свобода выбора. За что ж отвечать на Страшном суде, если все предопределено заранее?!

– Да, – согласился старик. – Ты верно подметил. С живыми существами немного иначе, чем у камня… Они этот оттиск в какой-то мере на себе носят.

– Как улитки домик, что ли?

– Нет… – Ладони описали круг, словно рисовали сферу. – Сущность, она вроде скорлупы. Но не твердая, не как ракушка… Сотканная из душевной силы. И чем точнее человек совпадает с предназначением, тем она прочнее и оберегает надежнее. Тем легче ее поддерживать в целости. А свобода… – хмыкнул недоученный характерник. – Вот ты, когда шаровары натягивал, долго взвешивал: надевать их или нет? Скорее всего, вообще не задумывался. И это тебя не смутило. Потому что нагишом несподручно. Зато как ты эти шаровары дальше носить станешь – только от тебя зависит. Бережно или через час порвешь и выбросишь.

Мы с Василием одновременно посмотрели на прореху в штанине, оставленную собачьими клыками.

– Так же и с предназначением. Есть то, о чем задумываться не приходится. Потому что так правильно и иначе никак нельзя. А в остальном – все живут кто во что горазд. Кстати, от того, как близко и точно человек занимает место, отведенное Создателем, тем крепче здоровье и длиннее жизнь. Награда такая для тех, кто бережно шаровары носит…

– Погоди, погоди… Совсем своими штанами голову заморочил, – Василий оторвал взгляд от прорехи и посмотрел на меня. – Начинали с Петра! Что у него с шаровар… тьфу, зараза, чтоб ты сказывся!.. – казак с силой пнул тот самый, вывороченный камешек. – Что с ним не так?..

– У Петра оттиска своего в Яви нет, – развел руками Остап. – Или я его не вижу…

– И что это должно значит?

Бред и клиника. Но Василий воспринимает эту галиматью всерьез. Ой, мама…

– Оттиска нет только у тех, кто свое предначертание исполнил… У мертвых.

Гром таки грянул. И если я не хочу дождаться испепеляющей молнии, пора с этим цирком заканчивать.

– Чего-о?! – сперва наши голоса с Василием слились в один, но потом разделились на разные потоки.

– Я что, покойник по-твоему?! А в глаз не хочешь?!

– Цыть, малой! А ты… Старый пень, прекращай околесицу нести! Говори вразумительно! И не завирайся! Кто видывал упыря, что мог бы целую седмицу на груди священную реликвию носить?

Тот, будто защищаясь, поднял вверх руки.

– Я о упырях ничего и не сказывал… Сами придумали, а на меня накинулись! Ну вас… – протянул обиженно, словно дите малое. – Ни слова больше не скажу.

– Гляди на него, какой обидчивый!.. Ишь, надулся, как мышь на крупу. Меня в покойники записал и сам же обиделся. Я же не обижаюсь.

– Да, ты уж это… взялся за гуж…

У Василия был такой вид, словно он, будучи совершенно трезвым, затесался в компанию пьяниц, пребывающих на стадии «ты меня уважаешь?». И никак не может выбрать, что лучше: свалить по-тихому или быстро нагнать пропущенное.

– Господи, вразуми этих несчастных! – завопил Остап. – Ты им про грибы, а они про гробы! Разве я хоть одним словом обмолвился о мертвяках? Я только сказал, что Петр не из Яви!

– А откуда?! – Полупуд непроизвольно сделал «козу», знак, прогоняющий нечистую силу. – Из Нави?![47]

Что ж вы такие нервные-то все?.. Впрочем, пока за саблю и осиновый кол не хватаетесь, терпимо.

– Нет, – мотнул головой байрачник. – Нечисть я бы распознал…

Василий с каждым произнесенным словом явно офигевал все больше. Многострадальный ус он уже не крутил и не дергал – жевать начал. Теперь я понял, почему левый короче правого.

– Оттуда?.. – казак то ли с опаской, то ли с глубочайшим уважением поднял взгляд вверх.

– А вот этого я ни утверждать, ни отрицать не могу. Не сподобился ни разу. Не с чем сравнивать… – пожал плечами старик.

– Ну всё, достали… оба! – я топнул ногой и без всякого почтения к возрасту сунул Каленому под нос кулак. – Еще одно слово брякнешь – и понюхаешь, чем моя аура пахнет! Василий! Очнись! Положим, чуду степному я не удивляюсь. Если разговаривать с людьми не чаще чем раз в полстолетия – еще и не такое померещится. Но ты же меня голым видел! И что – был там хвост или крылья? Нимба и рогов, кстати… – нагнул голову, – тоже нет! И чтоб уж совсем оставить дурной разговор – знайте, на лютне или арфе я играть не умею. А вот вилами – лучше не доводите до греха…

Тут запал и запас воздуха закончились. Так что я только махнул рукой. Мол, а ну вас в… Достали.

– И все-таки, Петро… родителей своих ты не помнишь… – если мой искрометный спич и произвел впечатление, то последней точки в разговоре не поставил.

– Ты, положим, тоже… – ляпнул раньше, чем сообразил, что это лишнее. Вряд ли кому-то приятно напоминание, что он подкидыш… Но Василий и бровью не повел.

– Верно говоришь, хлопец. Обое рябое… А потому вот что я скажу, Петро. Будь ты хоть ангелом, хоть бесом, хоть… – казак на секунду замялся, не зная, с кем еще можно сравнить, и не нашелся. – Да кем угодно! Для меня ты – славный парень! Товарищ боевой!.. С которым вместе я готов полпуда соли съесть. И первый дам в морду всякому, кто в этом усомнится. Веришь?!

– Верю. Спасибо. Ты настоящий друг.

Остап Каленый глядел на нас, присев на корточки и подперев щеку ладонью. Хорошо хоть не прослезился. Этого я бы уж точно не стерпел. Блин, только бразильской мелодрамы не хватало. Но когда ребра затрещали в медвежьих объятиях запорожца, понял – Василий говорил всерьез. Над такими вещами здесь еще стебаться не умеют.

Глава пятая

Кто знает, чем закончилась бы моя прижизненная канонизация, если б не банальный голод. Ибо как сказано, Богу богово, а обед по распорядку. Ни разу не приученный питаться нектарами и амброзиями, мой живот, прямо в процессе дружеских объятий, издал хоть и немелодичный, зато понятный всем звук. А для тех, кто в танке или витает в эмпиреях, повторил урчание. И гораздо громче. На всякий случай…

– Отобедать бы, что ли? – несмело перевел я его урчащую речь на обыкновенную.

– Не помешает… – согласился Василий. – Слышь, Остап. Чтобы нам у тебя там, внизу, пожар не устроить – может, принесешь охапку хвороста сюда? Не в службу, а в дружбу?

– Ну, если в дружбу… – пробормотал тот, – почему и не уважить? С одним условием. Вы мне за это еще чего интересного расскажете. Одной истории маловато. За столько лет-то…

Каленый вздохнул, развернулся и поплелся вниз.

– Во как, забодай меня короста… – Василий озадаченно почесал затылок и наконец-таки вытащил трубку. – Да ну его все… Кури, Петро. Чтобы дома не грустили… А поскольку своей хаты ни у меня, ни у тебя нет, то пусть хоть нам веселее станет.

– А если я опять того?..

– Сомлеешь? Плевать… Никто ж не узнает. Зато, может, чего нужное разглядишь… Кури. Согрей душу. Моя забота…

Ну, если «папа-мама» разрешают, то отчего б и не засмолить «косячок»?

Смесь из неизвестного травяного сбора, больше напоминающая крупно нарезанный гербарий, чем тютюн, которой мы разжились у Корсака, пахла любистком и мятой, орехом и малиной. Даже полынью… Пока не начала тлеть. А как дымком пахнуло, я чуть не задохнулся. Доводилось как-то при случае курить кубинский «Партагас»… Трех затяжек хватило на весь день. Курительной смеси «от Корсака» – одной. Затянулся… и забыл выдохнуть.

Нет, в обморок не брякнулся… Просто застыл, как статуя. Не в состоянии даже кашлянуть. А перед глазами – разворачивалась панорама грандиозной битвы. На фоне средневекового замка…

Да какого там замка – огромной, неприступной крепости! С такими высоченными стенами, что даже меня впечатлили… А в его предполье, но за пределами огня пушек, схлестнулись две человеческие волны.

Слева – разношерстная, пестрая, как южный ковер – бесформенная толпа. Справа – как на параде – стройные ряды закованных в сверкающие латы крылатых гусар. Сплошная, кажущаяся несокрушимой, ощетинившаяся сотнями, тысячами копий, стальная стена.

Вот она колыхнулась… Зашелестели, зашипели перья на крыльях, и кони тронулись с места. Неторопливо, нехотя, но с каждым шагом прибавляя, набирая разгон для удара, которому можно противопоставить только такую же панцирную стену. Или крепостные валы. О том, что человеческая плоть, даже собранная в огромную массу, задержит продвижение стальной лавины, даже в голову не приходило.

Я смотрел и не понимал, почему они до сих пор стоят на месте?

Что орут во все глотки – это понятно. Сам бы вопил, окажись там. Но почему не разбегаются? Ведь только так можно выжить, спастись. Но моего мнения, похоже, больше никто не разделял. И не бежал…

В самый последний момент, всего за мгновение до соприкосновения, толпа взволнованно выдохнула, втянула живот, слегка попятилась, уплотняясь. Инстинкт самосохранения, как у всего живого, на какой-то неуловимый миг все-таки взял верх. Но уже в следующую секунду, под взглядом смерти, эта огромна орда, ставшая единым организмом, единой плотью – страшно, душераздирающе заорала «Алла» и бросилась на копья поляков…

Крик, вой, рев, лошадиное ржание, вопли умирающих и смертельно раненных, треск ломающихся копий, лязг метала – все сплелось в неповторимую и ужасную какофонию битвы.

Мне хотелось заткнуть уши, закрыть глаза, но я не мог пошевелиться и только надеялся, что потеряю сознание раньше, чем увижу, как крылатая машина смерти перемелет все живое на своем пути и покажется на противоположной стороне поля битвы. Нет, я не стал сторонником мусульман, но то, что творили ляхи, мне почему-то показалось не менее омерзительным. Как если б крепкий, подготовленный и вооруженный боец стал убивать обхамивших его тинэйджеров. Глупое и некорректное сравнение – ордынцы те еще «тинэйджеры», – но именно оно почему-то пришло в голову.

И может, именно поэтому для меня стало полным шоком, когда бушующее, пестрое море, значительно уменьшившись в размере, в конце концов, угомонилось, затихло. Но прежде, как и надлежит пучине, бесследно поглотило всю польскую конницу… Как и не было.

– Судя по бледному виду, узрел ты не самые приятные вещи в своей жизни… – резюмировал Василий, парой несильных оплеух возвращая меня к жизни. – На, глотни водички. А то краше в гроб кладут. Тьфу, тьфу, тьфу…

– Спасибо…

Я опасливо выколотил о подошву остатки тлеющего зелья и притоптал угольки. М-да, тот еще опиум для народа.

Василий вопросов не задавал, ждал, пока сам созрею. А мне душу излить – одно облегчение. Пересказал все, что видел, в самых красочных выражениях. Даже к пантомиме пару раз прибегал, когда слов не хватало. И, честно говоря, был разочарован едва ли не демонстративным равнодушием запорожца. Неужели ему настолько безразлична судьба тысяч людей? Небось, когда я чамбул Сафар-бея разглядел – чуть не пританцовывал от возбуждения. Ну, правильно! Тогда о своей шкуре заботился, а сейчас чего? Подумаешь: кто-то… где-то… с кем-то… рубится насмерть. В первый или последний раз, что ли? Нас ведь там не было.

Почти угадал. Правда, немного под иным соусом.

– Картинка и в самом деле малоприятная… – задумчиво протянул запорожец. – Воочию увидеть тысячи смертей, еще и в одночасье – не полумисок галушек со сметаной стрескать. Помню, когда первый раз в бою побывал – сутки как пришибленный ходил. И ведь сам не сражался, только мушкеты набивал. А тут такое побоище… Но какое и где именно? Судя по штандартам и вооружению – османы с ляхами бьются. Ну, так это, почитай, каждый божий год случается. Крепость над водой… Тоже не примета. Через одну поближе к реке ставят. Чтоб защиту усилить и рвы не копать… Даже время года не понять. Зеленая трава… Синее небо. Солнце высоко. От Благовещения до Воздвижения креста Господнего. Да и с годом… тоже. Было, будет… или прямо сейчас рубятся? Как понять?

Да уж. Кругом Василий прав. Никаких привязок. Один общий план. Если только…

– Хотин. Это точно Хотинская крепость! А год… м-м-м… – на всякий случай я быстро пересчитал в старинную систему летоисчисления, которая ведет отсчет от сотворения мира. – Семь тысяч сто тридцать первый[48]. И даже не спрашивай: откуда я знаю. Знаю и всё.

Блин горелый. Если уж я «оттуда», то хоть какую-то пользу надо извлечь?

– Хватит хворосту или еще принести? А то, может, мне и саламаху самому сварить? – байрачник свалил к ногам объемистую охапку сушняка и вопросительно уставился на нас. – Странные вы… То торопитесь куда-то, то за битый час с места не сдвинулись. Уходил – стояли. Вернулся – на том же месте торчат. Корни пустили, что ли?

– Хотин, значит? – задумчиво переспросил Полупуд, не обращая на нежить внимания. – А татарчук на карте отмечал броды и водопои для прохода купеческого каравана… Вот так значит. Что ж, это будет далеко не первый караван, который посылает на наши земли Османская Порта… Авось, встретим гостей, как надлежит, со всем почетом. И спровадим так же. Осталось понять, какой нынче год… – и, дернув щекой, закончил: – На Сечь нам надо, Петро. И чем скорее мы туда попадем – тем лучше.

– Так что, прямо сейчас и пойдете? – опять влез Остап. – Даже не отобедав? Зачем же я хворост тащил? Историю рассказать обещали.

– Расскажем, расскажем… не журись… – Полупуд приятельски похлопал старика по плечу. – Тебе ж лучше. Чем быстрее мы на Низ доберемся, тем скорее сюда казаки придут. Тебя сменят.

– Куда уже мне… – махнул рукой тот. – Отвык я от людей. В монастырь если только. Но с этим погожу… Покуда сам с собой управиться могу – никому в тяжесть быть не хочу.

– Твоя жизнь, тебе и решать… – не стал разубеждать отшельника запорожец. – Давай и в самом деле обедом займемся. Я огонь разведу, а ты, Петро, тащи бесаги. Все равно нынче из меня ходок никудышный. Так что до утра можем подождать. Перекусим, отдохнем, обмозгуем, как дорогу срезать. Пешкодралом до Коша долго волочиться. Вот, зараза… Хоть бери да назад возвращайся. Дня четыре потеряем, зато снова коней получим. Как считаешь?

Впервые за все время нашего знакомства Василий задал вопрос без подначки, серьезно. Как равному.

– А есть еще соображения?

– Свернуть к воде. Тут, напрямки, к притоке Конской день ходьбы, не больше. Плот связать. Хоть какой… И сплавиться по воде. Приятного мало, зато подметки целы будут. И неделю, не меньше, выгадаем.

– По воде, говоришь… – что-то мелькнуло на грани восприятия. – Гм…

– А ты чего задумал?

– Погоди, Василий. Не торопи. Сперва харчи принесу. Заодно и с мыслями соберусь. А то они у меня сейчас, как те овцы без чабана. Разбрелись по всем закоулкам.

Полупуд только хмыкнул. А когда я отошел достаточно далеко, чтобы казак решил, что я не услышу, негромко прибавил:

– Слышал, старый, с кем у одного костра сидеть довелось? Тут, когда хоть одна дельная думка морду кажет, не знаешь куда от счастья бежать. А у него – целая отара… То-то… Так что не отлынивай, тащи еще дров.

Небольшой ручеек – шагом переступить и не замочить ног – тихонько журчал между трав, обозначая себя не видом бегущей воды, а густой и темной зеленью. Путевая нить в жухлой степи, указывающая верное направление.

Мы с Василием бредем вдоль нее уже часов… Навьючив седла, бесаги и прочую амуницию, без зазрения совести, изъятую из запасника Остапа.

Сколько точнее топаем? А шут его знает… Сам бы не отказался от любых часов, на которых делений больше, чем четыре: «утро», «день», «вечер», «ночь». Никак не научусь определять время по тени. Выходили – едва серелось, а сейчас солнце уже почти над макушкой зависает. И жарит так, что невольно правый глаз щурить приходится, чтобы шею не свернуть, постоянно отворачиваясь. Вот когда б пригодилась бейсболка или хотя бы широкополая шляпа. Как только доберусь до цивилизации – головным убором озабочусь в первую очередь. А то хоть седло надевай.

Кстати. Почему нет? Кто меня тут увидит? Носят же на Востоке кувшины на головах…

Как там в наставлениях по боевым единоборствам? Мысль опережает действие, или наоборот? А я чем хуже?

– Ты только ржать не начни? – проворчал Василий, который, как и положено командиру, замыкает колонну. А мне, как наименее полезному члену отряда, любезно предоставлена возможность встречать любую возможную опасность. Которой, слава богу, пока не видать… Может, выбрали лимит? Хотя бы на эту неделю…

Должен признать, Василий умел ждать. Приправленная двумя горстями перетертых в труху сушеных грибов – угощение байрачника, саламаха булькала, источая дивные ароматы. Я травил одну байку за другой, едва успевая переводить их на здешний лад. Даже спеть попытался, но этого душевного порыва сотрапезники не одобрили. Причем дружным хором. Никогда не думал, что все так плохо. Надо будет взять пару уроков вокала при случае. А хоть бы у лирника или кобзаря.

Короче, «Ревет и стонет…» пришлось закончить речитативом. Этот вариант публике пришелся больше по вкусу, так что на бис я еще исполнил отрывок из Гоголя. О редкой птице, долетающей до середины Днепра.

И как оно часто бывает, без какой-либо внятной привязки, но именно в тот момент, когда я произносил: «Чуден Днепр и при теплой летней ночи…», – вертевшаяся в голове мысль окончательно сформировалась. Соответственно, я запнулся, потерял нить повествования и умолк.

– Наконец-то, – Василий как нюхом угадал настоящую причину. – Я уж думал, ты до утра балаболить будешь. Давай выкладывай придумку.

– Нам нужны кони.

– Здорово! – восхитился запорожец. – Быстро сообразил. И полдня не прошло… Того и гляди, до полуночи вспомнишь, что их у нас не только нет, но и негде взять. Видать, курево еще не отпустило…

– Да погоди ты ехидничать. Я серьезно.

– Так и я не шучу… – Василий взглянул пристальнее. – Погоди, погоди… Неужто и вправду придумал, где коней раздобыть?!

Я кивнул. Теперь Полупуд не издал ни звука, ждал. И я неторопливо указал на Остапа.

– У меня? – удивился отшельник. – У меня нет коней. Зайцы, мыши, ежи, суслики – есть. Ужи… Пара гадюк неподалеку обретается, если надо. А коней нет.

– Если негде взять коней обычных, значит – надо поймать диких. И где это проще всего сделать? Правильно – у водопоя. А водопой где? Ни за что не поверю, что ты за столько лет не изучил округу, как собственную пещеру. Укажешь дорогу?

– Да чего там указывать? За ручейком ступайте, он – вон там… – Остап ткнул пальцем в сторону, противоположную закату, – снова на поверхность выходит. Ручеек вас к Жабьему озеру и приведет. Если спозаранку выйдете – чуть за полдень и добредете.

– Еще лучше… – обрадовался я. – Вообще рукой подать.

– Так-то оно так, – скривился Василий. – Да только тарпаны[49] под седло не годятся. Даже если сможем заарканить парочку – выездить их такая канитель, что быстрее пешком. Времени потеряем много, а толку… Черта и то проще под седло поставить, чем этих дичков.

– Гм… Можно, конечно, и черта, – ухмыльнулся я, вспоминая соответствующий фольклор. Василий с Каленым обменялись быстрыми взглядами, но оставили реплику без комментариев. – Хотя я думал о другом…

Полупуд вроде облегченно вздохнул? Да что ж такое?.. Долго он будет на меня, как Леонардо на Джоконду глядеть? Надо с этим вопросом поработать. И как можно быстрее, пока не схватилось намертво.

– Уверен, в табунах тарпанов встречаются и домашние кони. Ведь так?

– Так… – протянул Полупуд. – Как же я сам-то… Не раз доводилось слышать от табунщиков, что кобылицы по весне с дикими жеребцами убегают. Да так и не возвращаются больше. Гм… А ведь из твоей затеи вполне толк может выйти. Если исхитримся поймать… – снова засомневался казак. – Пугливые они шибко… Нипочем к себе не подпустят. Даже на мушкетный выстрел… Чтоб ты знал: латинского обряда монахи очень до мяса тарпанов лакомые. И хорошие деньги платят. А не во всякое время охотники поставить дичину берутся. Только зимой, когда снег глубокий. В другое время – лови ветра в поле. Одна маета и никакого прибытка.

– Ничего. Как сказал мудрец, нет таких… – тут я запнулся. Поскольку не сообразил с ходу, какие именно вершины могли бы покорять запорожцы? – …порогов, которые не преодолел бы низовой казак. На месте разберемся. Голова человеку ведь не только для ношения шапки дана.

Почему озеро получило такое своеобразное название, мы поняли задолго до того, как увидели воду. Не знаю, сколько жаб там проживает, но общим ором и полнотой октавы они с легкостью могли заглушить хор Александрова. Даже вместе с дублирующим составом. Такого оглушающего и непрерывного кваканья в жизни не слыхивал. Куда только аисты смотрят?

– Насчет водопоя не ошиблись, – огласил в общем-то очевидное Полупуд. – Ходят сюда кони. И немаленький табун. Может, даже не один.

Берега озера, кстати, достаточно большого, не как прежняя лужа, были вытоптаны до голой земли. А у самой воды – подернувшийся корочкой ил хранил сотни отпечатков копыт и копытец. На любой вкус. Нашлась интересная «плюшка» и для казака.

– Смотри, Петро! – запорожец присел на корточки и почти нежно погладил одну из тысячи ямок. – Видишь?

Видеть я видел. Но, судя по восторженному тону, явно не то же самое, что Василий. В чем честно признался.

– Подкова… – объяснил тот. – След от подковы. Жаль только, в этом месиве ничего толком не понять. Ни когда, ни сколько… Но и этого достаточно. Не зря мы сюда перлись.

– А коль так, то давай все сделаем, как договорились.

Полупуд только в грудь кулаком постучал. Мол, даже не сомневайся. Слово – закон. Твоя парафия, тебе и кадилом размахивать. После чего подхватил нашу амуницию и потащил в сторону. Устраивать бивак. Освобождая, так сказать, сцену для моего сольного выступления.

Я тоже затягивать не стал. Кто знает, когда кони опять пить захотят? Припекает нешутейно. Так что лучше успеть приготовиться, чем потом еще один день куковать, поджидая табун.

Подошел к самой воде, отвесил глубокий поклон и бросил в озеро горсть желудей.

– Челом тебе, хозяин. Прими угощение.

В воду полетела очередная горсть подарков. Сидит там водяная нежить или нет, одному Богу ведомо. Но Полупуд считал, что кашу маслом не испортить. Так что нечего жалеть. И уж тем более горсть желудей да плодов терна.

Жабье озеро не имело никакой поросли, кроме трав, так что налитые темно-синие дикие сливы вполне могли сойти за изысканное угощение.

Какое-то время озеро молчало…

Естественно, я не имею в виду несмолкающий ни на мгновение лягушачий хор. Что, если честно, не могло не радовать. Как объяснил Полупуд – тишина означала бы надвигающееся ненастье. Зато звонкий ор – гарантировал зной. Широко распахнутые цветы мальв – тоже. А если зной, то и жажда сильнее. Меньше ждать. Потом одна из кувшинок чуть колыхнулась, словно поклонилась.

– Принял, – обрадовался казак. – Теперь можно лезть в воду без опасения. Никакая нечисть не тронет…

Полупуд замолчал на полуслове, упал ничком и приложил ухо к земле. Потом поглядел на меня.

– Видимо, под счастливой звездой кто-то из нас уродился, Петро. Идет табун. Далече еще, но идет…

Учитывая то количество злоключений, которые выпали на нашу долю только за последнее время, должно же хоть в чем-то повезти. А то ж никакой справедливости.

– Ну что, полезли пиявок кормить?

Мог и не спрашивать. Дальнейшие наши действия были неоднократно оговорены и взвешены. Дело за малым – претворить задуманное в жизнь. И желательно с первого раза. Поскольку уверенности, что на водопой приходит несколько табунов, у нас не было.

Способ для поимки коней выбрали самый простой и комфортный. А именно – засаду. Сидишь и ждешь, пока добыча сама к тебе не пожалует. Из преимуществ – не потеешь. Из минусов – кроме конечного этапа: «хватай-держи» – от тебя ничего не зависит. Захотят кони пить – повезло. А не захотят или к другому водопою отправятся… Сиди и жди дальше.

С одной стороны – лето, солнце, воздух, вода. И питьевая, и для купания. С едой тоже проблем нет. Рыба, раки… В крайнем случае водяного напрячь можно. Одно плохо – время поджимает. Не цейтнот, конечно… В семнадцатом веке – плюс-минус неделя не в счет. Особенно если речь идет о передвижении большой армии. Это только в кино орда вихрем проносится от города к городу, оставляя за собою руины и пепелища.

Вообще-то я тоже так думал, пока Полупуд не объяснил мне, что в реальности все происходит гораздо медленнее. То есть татарские набеги по-прежнему стремительны, но опасны только для тех, кого крымчаки захватят вдали от стен городища и уходникам. А вот настоящее войско, которое с пушками или хотя бы камнеметами – ползет, как улитка.

Потому что скорость движения любого отряда зависит от его обоза. Точнее – от неторопливой поступи волов, крейсерская скорость которых равна пяти верстам в час. Три с половиной километра! А расстояние от Перекопа до любого края Дикого Поля, то есть до мест заселенных не меньше шести сотен. При том, что войска движутся не больше десяти часов в сутки. Легко сосчитать, сколько времени будет на подготовку, если о готовящемся нападении узнать вовремя, а еще лучше – заранее.

Другая проблема, что и готовиться будут примерно такими же темпами. Пока воеводы проверят донесение. Не ложная ли тревога?.. Пока разошлют гонцов. Пока союзники соберутся и выступят… От того столь важное значение имеет информация о цели «главного удара». Поскольку ошибка в сотню-другую верст может стать роковой. Помощь не придет вовремя, и союзники будут разбиты по частям.

Именно поэтому так важно было все, что мы знали о Хотине. Пусть пока без конкретики, одни только догадки и предположения… Но если удастся их соединить с другими такими же, пока еще обрывистыми вестями – то вместе они превратятся в достоверную информацию, способную решить исход битвы.

Все эти мысли проносились в голове, пока я сидел на дне озера, примерно на метровой глубине. Засыпав за пазуху для «усидчивости» не менее полпуда песка и дыша через камышинку.

Вода отличный резонатор, и поступь приближающегося табуна была отчетливо слышна. Что не могло не радовать… Еще один минус засады – не видишь добычу до самого последнего мгновения. И если нет никакого подтверждения, что она идет к тебе, терпение улетучивается быстрее лужицы бензина на раскаленной бетонке.

Для эффективности мы с Василием разошлись в стороны. И действовать должны автономно. Никакого общего сигнала. Просто как борщ – увидел цель – работай.

Гул копыт немного поутих, что означало – табун подошел к озеру на расстояние прямой видимости и осторожничает. Вынюхивает и высматривает окрестности. Но никаких следов, что могли бы вспугнуть тарпанов, мы не оставили. Непромокаемое – притопили у дальнего берега, того, что покруче. Остальное – зарыли и дерном прикрыли. Все чинно и благостно… Практически как в то счастливое для фауны время, когда нога человека еще не ступала на Землю, а топтала траву Эдема.

Время будто замерло… Кони двигались не спеша, вразнобой, и барабанная дробь копыт больше не оповещала об их присутствии. Начинался самый сложный для нервов этап. Если я ничего не вижу, что это значит? Кони ушли? Пьют в другом месте? Василий уже выскочил и поймал своего, распугав остальных, а я как дурак продолжаю чего-то ждать?..

Лошадиная морда возникла передо мной, как отражение в колодце. Только заглядывал не я, а ко мне. Увеличенная водяной линзой раза в полтора, не меньше. Я даже растерялся на мгновение. С обычным конем не так просто совладать, как кажется: соотношение триста килограммов мышц дикого животного против жалкой сотни человеческих. Хоть и подсушенных уже степной жизнью, но все же изрядно подпорченных цивилизацией. Короче – баланс не в мою пользу.

Но ступор от неожиданности быстро прошел. Одно я помнил крепко: Василий ждать не будет. А если он начнет раньше, я останусь без коня. Думаю – кто после этого поскачет к Каменному Затону, а кто побежит – объяснять не надо.

Сгруппировавшись, пружиной вытолкнул себя наружу, одновременно вскидывая аркан. Веревка, сплетенная из конского волоса, от длительного пребывания в воде ничуть не отяжелела. И петля легла точно на голову коня…

Испуганный моим внезапным появлением, тот взвился на задние ноги и замолотил передними, чудом не задев меня. Потом извернулся в сторону, упал на все четыре ноги и мощным прыжком попытался выбраться на сушу. Я камнем плюхнулся в воду, повисая на противоположном конце аркана, чтобы потуже затянуть петлю, очень удачно легшую на шею животного.

К счастью, илистое дно не позволяло коню хорошо упереться, и рывок получился не слишком сильным, иначе он просто выдернул бы веревку из рук и убежал. А так – пришлось тащить меня волоком за собой. При этом петля затягивалась все туже, перекрывая поступление воздуха.

У коня, природой приспособленного к длительному и быстрому бегу, по сравнению с человеком, огромные легкие. Но и потребность в кислороде тоже гораздо выше. Особенно во время стресса. А задерживать дыхание кони не умеют. И теряют силы тем быстрее, чем мощнее и яростнее сопротивляются.

Не знаю, чем бы все закончилось, успей конь выбраться на сухую поверхность и протащить меня пузом по степи хотя бы метров двадцать-тридцать. Совсем не уверен, что выдержал бы… Но проверять не пришлось. Сил у коня хватило аккурат, чтобы выудить меня из озера. А там он захрипел, зашатался и упал на колени.

Я, как учил Василий, тут же откинулся назад, изо всех сил натягивая аркан, не давая ослабнуть удавке. Конь уже не хрипел – сипел. Вот-вот забьется в предсмертных конвульсиях.

– Тихо, тихо… – чуть-чуть ослабив натяжение, я стал сматывать аркан, чтобы подойти ближе. Прежде чем снять удавку, надо накинуть уздечку на морду и путы на ноги. Причем успеть проделать все это раньше, чем конь задохнется или, наоборот – отдышится.

Глава шестая

И вот снова вокруг одна только степь. По сравнению с Жабьим болотом, совершенно безмолвная. Будто уснула, отгородившись от остального мира небесным куполом. Первый день пути мы с Василием любой разговор начинали с крика и, только проорав пару фраз, переходили на нормальную громкость. Потом снова привыкли…

Вот уже четвертый день мы движемся на юг, и степь понемногу преображается. Все реже встречается чернобыль или марь с мясистыми, толстыми стеблями в рост человека, медленно, но неизбежно уступая перед натиском набегающих с юга серебристых волн ковыля.

Ветерок все жарче, земля тверже… Одно радует, как будто сделанные из проволоки листья и стебли не достают до ног всадника и до лошадиного брюха. Иначе мы за пару дней все бы кровью изошли от порезов. Чтобы в этом не сомневаться, достаточно посмотреть, в какие лохмотья превращается мешковина, которой мы обвязываем нижние части ног коней. Те, что ниже колена и выше бабок. Пясти и плюсна…

Повезло мне с потерей памяти. Есть время все выучить и запомнить. Честно говоря, никогда не думал, что конь такая сложная штуковина и состоит из неимоверного количества совершенно неизвестных мне слов. Даже без седла и узды…

Кстати, о лошадях…

Когда я доблестно закончил операцию по захвату транспортного средства, в том смысле, что исхитрился накинуть коню на ноги путы и наконец-то смог оглядеться – оказалось, Василий тоже управился со своей добычей. Да еще какой… Если я хватал первого попавшегося, то казак явно выбирал. Позабыв о вольной жизни, перед ним покорно склоняла шею великолепно сложенная соловая кобыла. С роскошной золотистой гривой. Настоящая красавица, особенно в сравнении с моим неказистым, черно-бурым и каким-то излишне кудлатым экземпляром. Еще и горбоносым. Прям как из сказки… Ну да я не привередливый. Главное, чтоб не пешком. Санчо Панса вообще на осле ездил и ничего, в рыцарский роман попал. Тут куда важнее с выбором спутника не ошибиться. А в этом мне как раз повезло. Хоть и простой казак, но не рядовой точно.

– Да, Петро, с тобой точно не соскучишься… – стреножив кобылу, Полупуд подошел ко мне. – Куда ни сунешься, всюду на вербах золотые груши растут. Что тарпана вместо коня поймал – это полбеды. Со всяким могло случиться. Но зачем тебе вожак понадобился? Его ж не то что выездить – просто удержать в неволе не удастся. Гляди, как зыркает зверюга! Дай только отдышаться. Любые путы перегрызет. А зазеваешься – так и убьет. Кони ударом копыт волку череп разбивают. И куснуть могут не хуже медведя.

– Не может быть!

– Еще как может. Это же не корова. У коней зубы вперед торчат. Цапнет – мало не покажется. Не раз видел, как в бою жеребец полплеча или бедра врагу отхватывал. Так что извини, но отойди в сторону. А еще лучше – пойди, мою кобылку придержи.

О зубах и всем таком я был в курсе. Сомневался, что вожака поймал. Но это уже было неважно.

Василий ловко и чрезвычайно быстро, так что пленник даже дернуться не успел, снял с тарпана путы и уздечку. Дичок еще какое-то время продолжал лежать, не сообразив, что свободен. Потом резво вскочил и рванул прочь… Остановился, отбежав метров сто. Оглянулся. Посмотрел на нас. Явно недоумевая, что это было… Мотнул мохнатой головой, заржал и припустил в степь, как барабанную дробь пробил. Хватило нескольких секунд, чтобы тарпан скрылся с виду. Затерялся в травах…

– И что мне теперь делать? – я не то чтобы возмутился поступком запорожца, но призрак пешего путешествия, принимающий осязаемый вид, тоже не обрадовал.

– Для начала оглянись, – ухмыльнулся Василий.

Я последовал совету и… обалдел. По колени в воде в озере стояла весьма симпатичная лошадь. Не такая красавица, как у Полупуда, но тоже ничего. И статью, и мастью. Буланая, с симпатичной белой «звездочкой» во лбу… Кобыла недоуменно озиралась, пофыркивала, но из воды не выходила.

– Увязла, что ли?

– Угу… В капкан попала, – хмыкнул Полупуд. – Я так понимаю, подарок от водяного. Забирай – и поблагодарить не забудь. У нас, помимо терна, еще шиповник оставался. Высыпь весь. Потерпим без узвара.

На этот раз обошлось без проблем. Кобыла, ощутив узду, немного потрясла головой, приноравливаясь к упряжи, и без малейшего сопротивления пошла в поводу. В отличие от дикого зверья, домашнему животному неволя была не в тягость. И под седло встала охотно. Видимо, и сама уже по людям соскучилась.

К ужину Василий подстрелил упитанную дрофу. Нечто среднее между курицей и индейкой. Не знаю, сколько в дичи было веса, но за один присест мы ее не умяли. Осталось по солидному куску на завтрак. А сегодня на ужин будет зайчатина…

Глядя, как казак охотится, я в очередной раз поздравил себя с отличной компанией.

Зашелестит где-то неподалеку, свистнет стрела… и запорожец возвращается с добычей. Я даже понять ничего не успеваю, не то что к стрельбе изготовиться. В одиночку наверняка умер бы с голода. В лучшем случае перебивался корневищами растений. И то… Надо ж еще знать, какие съедобные?.. А я различаю только лопухи, белые зонтики горичника, цикорий и топинамбур… Последний, правда, к нам еще из Америки вроде не попал, так что вычеркиваем. Зато цикория немного насобирал. Время от времени яркие синие цветочки попадались в пути. Трудно не заметить.

Василий поглядывал на мои действия с опаской. И на обещание угостить отваром, ничем не отличающимся по вкусу от басурманского кофе, когда корни хорошенько просохнут, отреагировал без особого энтузиазма. Уточнив только, кто меня учил травничеству? И привычное «не помню» – оптимизма казаку явно не прибавило. Ничего. Это поправимо. Буду убеждать личным примером, если сам смогу пить эту бурду без сахара. Несмотря на уверения рекламы, что напиток из цикория гораздо полезнее, чем лучшие сорта кофе…

Наши вечерние посиделки, пока на углях запекается очередной дар природы, стали самой приятной частью путешествия. Днем Василий держался настороже, и мои попытки заговорить пресекались пробежкой. Дабы кровь отхлынула от зад… в смысле от головы – и равномерно заструилась по жилам, как объяснял наставник. Так что я уже на третий день научился помалкивать и слушать степь.

Зато по вечерам, когда небо усеивалось зорями, а угли едва краснели – поев и закурив трубку, казак становился гораздо словоохотливее. Даже упрашивать не приходилось. Сам принимался рассказывать о товарищах, о походах. Особенно любил вспоминать морские набеги на турецкие припортовые города под проводом кошевого атамана Самуила Кошки.

Иногда и общую картину мира затрагивал. По чуть-чуть, вскользь…

Уплетая печеную рыбу или пернатую дичь, а нынче – зайчатину, я узнал, что вот уже скоро год, как запорожцы выбрали кошевым атаманом и гетманом Войска Низового Запорожского Якова Бородавку. А реестровыми казаками, во всем послушными ляхам и Польному гетману, командует Конашевич-Сагайдачный. И что нет между казаками реестровыми и низовыми согласия ни в чем, кроме войны с басурманами. Да и то – запорожцы предпочитают воевать по своему разумению и хотению, а реестровые – по указке Варшавы. Так чтоб и добычей разжиться, и не сильно рассердить Порту. Поскольку Польша не готова к большой войне и опасается разозлить султана всерьез. Отчего покусывать предпочитают крымчаков да валахов.

Произнеся несколько фраз о геополитике, Василий обычно смурнел и умолкал или уводил разговор в сторону. Вот и сейчас он пыхнул дымком и поглядел на меня с прищуром.

– Скажи, Петро… Ты, когда говорил там, в буераке, что если понадобится, готов и черта оседлать – просто так брякнул? Для красного словца? Или и в самом деле замышлял что-то?

– Ну, так черти ж бестолковые… – я охотно подхватил тему. Радуясь, что Василий не улегся спать, как он обычно делал, если терял интерес к разговору. – Думаешь, не смогли бы задурить им головы и взнуздать? – протянул задумчиво. – Оседлать не сложно. А вот как довериться нечисти? Кто знает, куда она занести может? Как бы после такой езды еще дальше от Сечи не оказаться. Или сбросили бы… с обрыва, или в болото. Им шутки, а нам – слезы. Нет, отец сказывал, что лучше с умным потерять, чем с дурнем найти. А где у чертей ум был, там рога выросли.

– Хорошо сказано, – довольно хмыкнул Василий. – Я запомню.

Да ради бога, главное, сейчас не углубляйся. А то договоримся еще. И чтоб сменить тему, поинтересовался:

– Слушай, я все хотел спросить… Вот ты днем требуешь тишины, чтобы врага не проворонить. А сейчас, когда темно, – и огонь жечь не опасаешься, и разговаривать не запрещаешь. Как так?

– Днем мы на страже, а ночью – кони бдят, – объяснил Василий. – У них слух лучше. А что до огня… Муравский шлях самое оживленное место, которым и чумаки ходят, и купцы, и татары – от нас миль за десять[50] на восток лежит. Правее – плавни тоже на многие-многие мили растеклись. Рыбы – видимо-невидимо. Выбирай прямо руками да в челн складывай. Но чтобы жить там, надо обзавестись или жабрами, или ластами. Воды больше, чем суши. Да и та одно лишь название – сплошь бочары да топи. Так что мы сейчас едем по той части Луга, где человека только случайно встретишь. Такого, что, как и мы, безлюдье выбирает. А если ни мы, ни он встречи не желаем – то кто нас вместе сведет? Разве только Богу угодно будет.

– Даже странно… – я зябко поежился. – Такой огромный мир, и в нем только мы.

Жар еле-еле пробивался сквозь толстый слой пепла, и даже лицо Василия казалось всего лишь сероватым пятном. Силуэты коней и вовсе сгустками тьмы.

– Почему же? – хмыкнул Полупуд. – Вон там еще кто-то вечеряет.

– Где?!

Василий взял меня за плечи, развернул в нужном направлении и пояснил:

– Самую крупную звезду над горизонтом видишь?

– Да.

– Ну, так это не звезда. Огонь на вершине Горбатой могилы горит. Значит, кто-то еще в степи заночевал. Так что не одни мы в мире, Петруха. И не надейся…

– Подожди, подожди. Как давно ты его заметил? Огонь…

– Не очень. Заяц уже допекался… Припозднился путник. Или не торопится.

– А он нас видит?

– Если не такой же, как ты, а смотреть умеет – то должен. Сверху обзор лучше.

– То есть вы друг друга видите, но встречаться не желаете. Вернее – это мы не хотим. А вдруг тот – хочет?

– Вот беда с дитем-то, – проворчал запорожец. – Голова же у тебя, Петро, на месте. Пользуйся ею хоть изредка. Я имею в виду не рот, а разум. Когда люди видят друг друга? Что они делают?

– По-разному. Свои – здороваются. Чужие – молча разъезжаются.

– Вот. Сам все знаешь. Точно так и сейчас. Хотел бы странник встречи – подал бы знак. А я бы ответил: согласен или нет.

– Знак?

– Ну да… Заслонил бы от нас огонь трижды. Несколько раз… Мигающий свет легче всего заметить. И если б мы не возражали – я бы ответил тем же. Потом договорились бы, кто к кому подъедет. Утром, естественно. Ночью – лезть неизвестно куда – дурных нет.

– А если человеку не разговор, а помощь нужна?

– Тогда костер должен запылать очень ярко. Как обычно, никто, будучи в здравом уме, не делает. Степь не лес – тут лишних дров нет… – Василий умолк, а после эмоционально закончил:

– А чтоб тебя подняло, трижды обернуло да гепнуло! Накаркали!

Я быстро оглянулся и тоже охнул. Та самая «звезда», на которую указывал Полупуд, с каждым мгновением разгоралась все ярче. Пылая в ночи, как луч маяка. Или сигнал бедствия.

К Горбатой могиле двинулись с рассветом. Вернее, Василий растолкал меня, только забрезжило, велел собирать пожитки, взлетел в седло и умчался. Успев сказать, чтобы я не сильно торопился, вел свою кобылу в поводу да на курган поглядывал. Если все путем – он мне помашет. Если ж я, пройдя половину пути, на вершине его не увижу – немедля и ничего не предпринимая разворачивать на запад и… Ну, в общем, как и куда двигаться дальше, если останусь один, мы уже сто раз обговорили. Он, мол, если Господь поможет, как-нибудь из беды вывернется. А мне лучше в передрягу не соваться. Я, конечно, мог намекнуть, что уже дважды сунулся весьма вовремя, но нельзя слишком часто напоминать человеку, что он тебе жизнью обязан. Оскомину набьет…

Отправиться на помощь неизвестному путнику сразу, еще ночью, Полупуд отказался наотрез. И не поддавался ни на какие уговоры и доводы.

– Если смог такой костер развести, то не при смерти. До утра дотянет.

– Но…

– Не зуди, Петро. На все воля Божья. Одной свиткой весь курень не укроешь, так что не бери на себя больше, чем можешь поднять. Какой дурень суется в воду, не зная брода? Степью разный люд шастает… Иные не то что доброго слова, а и хоть какого-нибудь упоминания не стоят. Без чести и правды живут. В ловушку заманить могут даже не для наживы – потехи ради. А после такое учудят, что и чертям в аду в голову не взбредет… Поизмываются вволю, колени перебьют и бросят помирать от жажды и голода. Зверям на растерзание. Или кожу со ступней снимут… А то пятки разрежут, дробленый конский волос в рану набьют и зашьют… Да что я тебе, как малому дитяти, объясняю? Сам же видел уже…

Заметив, как я вздрогнул, запорожец сплюнул, перекрестился и сменил тему.

– Да ну их к чертовой матери. Не бери в голову… На самом деле, разбойников не так уж и много. За харцызами, как за бешеными псами, все охотятся. И казаки, и татары… И никогда живыми не отпускают. Но береженого Бог бережет. Был бы ты, Петро, бывалым казаком, я может и рискнул бы судьбу испытать. А с таким желторотиком – и тебя сгубить не долго, и самому пропасть… Не забывай, сколько народа на нас надеется, помощи ждет. Да и Хотин этот, будь он неладен… Всё. Спи. До рассвета недалече. Летняя ночь короткая. Даже бок отлежать не успеешь, как подниматься надо.

На том разговор и закончился.

Я поворочался еще немного, поглядывая в сторону кургана, но костер на его вершине давно погас. В степи с дровами трудно, долго гореть нечему. Так что на небе остались только настоящие звезды, которые тоже вскоре поблекли, затуманились и растаяли. А потом меня растолкал Полупуд…

До могилы оставалось меньше километра, а Василий все не показывался.

Взбудораженный словами казака, я уже настолько готов был запрыгнуть в седло и… нет, не дать деру, а попытаться подкрасться поближе (как бы убедительно казак ни говорил, а оставить товарища в беде я не смогу, не прощу себе после), что когда узрел размахивающего руками запорожца, сперва не поверил. Помотал головой, протер глаза, но Полупуд не исчез. Махнул мне еще пару раз, потом достал трубку, присел на землю и принялся ее раскуривать.

Я и не заметил, как перекрестился. Заразное все же дело… В смысле богобоязнь. Пока вокруг цивилизация и прочие достижения науки и техники, как-то проще быть атеистом. И совсем другое, когда остаешься наедине с целым миром. То и дело жутковато становится…

Хорошо сказал кто-то: «Безбожник идет по жизни в одиночку, а у верующего – всегда есть попутчик». Вот и я не то чтобы резко ударился в религию, но от надежного спутника не отказался бы. По крайней мере, покуда МЧС не организуют.

У холма меня ждал сюрприз. Рядом с Полупудом сидел совсем юный парнишка. Лет шестнадцати – не больше. В свитке, явно с чужого плеча, латаной-перелатаной и перехваченной в поясе обрывком когда-то давно богатого кушака из сложенной в несколько слоев шелковой ткани. Как и свитка, пояс столь давно знавал лучшие годы, что настоящий небесный цвет сохранил только на швах. Лицо у паренька замурзано так, что лишь одни глаза блестят из-под наискось отхваченной ножом челки. Выглядит изрядно усталым, давно не евшим досыта, но не изможденным. Скорее, встревоженным.

– Гляди, Петро! – приветствовал меня Полупуд. – Не имела баба хлопот, так завела козу. Был у меня один недоросль в попутчиках, теперь – пара. Скоро буду, как цыганка по табору с целым выводком ходить. Чтоб меня качка пнула…

Э-э, нет. Так не годится. Упадничество не наш стиль. Надо срочно казаку ауру подправлять. Пользу от позитивного мышления никто не отменял.

– Неправильно ты думаешь, казак Василий… – я важно подбоченился. – И не с того боку запрягаешь.

Запорожец заинтересованно взглянул из-под нахмуренных бровей, многозначительно поглаживая рукоять нагайки.

– Ну-ка, ну-ка… Поучи батьку детей делать.

– Этому вряд ли, а чему другому можно и попробовать. Сам посуди… В плавнях у тебя имеется целая паланка[51]. Это раз! Не с одним, а с двумя джурами, как сотник, а то и целый полковник путешествуешь[52]. Это два… Осталось пару-тройку казаков в отряд принять, и можешь свой бунчук поднимать. Чем не гетман?

– Гетман… – фыркнул Полупуд. – Ох, и язык у тебя, Петро. Не язык, а помело. Чешешь как по писаному!

Сработал прием. Возражая против очевидного, со всем остальным казак исподволь уже как бы соглашался. Не всерьез, конечно, но для поднятия настроения – достаточно.

– А то никому не ведомо… – отмахнулся я. – Сегодня нет, а завтра – кто знает? Наши судьбы на тех скрижалях, которые только Господь зрит и в милости своей одобряет. Ну, пусть не гетман. Но уж от сотника не отказывайся.

Неся всю эту ахинею, я заметил, как вздрогнули веки у парнишки. А во взгляде мелькнуло нечто вроде одобрения. Вот как? Интересно… Откуда такие проблески образованности у голодранца? Или судьба столкнула меня посреди Дикого Поля с еще одним, в отличие от меня, настоящим спудеем?

– Со… со… – пробормотал запорожец. – Сорока-белобока твой союзник. Полковник, гетман… Тьфу. Обмолотил сто коп пшеницы, а в мешках одна полова… Лучше дай хлопцу поесть, да помозгуем, как сподручнее троих на двух коней усадить. Хорошо хоть цель у всех одна: матушка Сечь. Не надо с пути сворачивать…

– Так а чего думать? Двое скачут – один бежит. У тебя – нога еще не зажила. Малой – отощал. Так что придется мне… Зато между двумя лошадьми бежать – одно удовольствие. Знай подпрыгивай да лети… – Я сунул парнишке кусок вчерашнего зайца, завернутого в листья лопуха и черствую лепешку. Как ни исхитряйся, а за семь дней пути хлеб свежим не останется.

– Спаси Бог… – хлопец говорил хриплым полушепотом. С трех шагов и не расслышать.

– Простудился, что ли? – проявил я заботу. И поинтересовался, пользуясь случаем: – Откуда ты такой тут взялся?

– Из полона сбежал… – ответил за парнишку Полупуд. Тот уже вовсю вгрызался в заячью ногу. – А голос криком сорвал. Сам знаешь, что такое басурманская неволя. Вернее… видел.

Хлопец жевал и кивал. Мол, ага, все так и есть. Интересно. Это только я вижу, что у паренька ни на запястьях, ни на шее нет потертостей от веревки? И что у степного голодранца, одетого почти в такое же рубище, с которого готов был начать я, на ногах добротные сапоги. Я не швец, в моде и типах выделки кожи не разбираюсь, но уж хорошую, качественную обувку от поршней и прочих ходаков[53] отличить могу.

Или Василий все эти несуразности тоже заметил, но, в отличие от моих параноидальных настроений, истолковал более прозаично? И решил забыть, как мелочь, не стоящую внимания. Может, отвести в сторону и расспросить, или погодить? Сам скажет, если захочет.

Дилемму, как водится, решила судьба.

Я еще мысленно чесал затылок, как в отдалении показалась небольшая группа всадников? Точнее – трое. Но с заводными лошадьми. Завидев нас, неизвестные подскакали ближе и остановились примерно в двух сотнях шагов. Может, чуть поменьше. Перекрикиваться, как с дальних трибун на футболе, уже можно, а устроить перестрелку – сложновато. Нет, пульнуть – это запросто. И с мушкета, и с лука. Попасть затруднительно. Хотя, если вспомнить недавнюю меткость Полупуда… Ага, ту самую, что то ли с моей, то ли с Божьей помощью…

– Пугу, пугу… – трижды прокричал один из всадников. Давним казацким знаком обозначая себя. Второй держал наизготовку лук. Третий сидел смирно, зато головой крутил по сторонам. Бдел.

– Слава тебе, Господи… – перекрестился Василий, приложил ладони к губам и ответил так же: – Пугу, пугу…

– Казак, что ли?! – прокричали из степи. – Назовись.

– Василий Полупуд! Минского куреня товарищ! А вы чьи будете?

– Из Никитинской заставы!

– И чья сотня там сейчас в дозоре?

– Сотника Сороки!

– Андрея или Никиты?

– А ты, я погляжу, обоих знаешь?..

В процессе разговора казаки придвинулись ближе, и теперь уже можно было не перекрикиваться. Просто громко говорить.

– С Андреем под Трапезунд ходили в одном байдаке. А Никиту не очень. Но разве ж его рыжий чуб забудешь? Не тарахтел бы, как сорока – стал бы Зничем[54] или Лисом.

Казаки рассмеялись, видимо, историю с прозвищем для Никиты знали многие. И тот, что был за старшего, ответил:

– Под рукой у Андрея мы. Меня Меченым прозывают. Товарищи – Самопал и Карась. А с тобой кто?

Василий оглянулся, поглядел на нас, но отвечать не стал.

– Про то сотнику поведаю. Дело у нас важное. Не на всю степь кричать.

– Ну так седлайте коней, да и поедем на заставу. Сороки сейчас здесь нет, но не позже завтрашнего подъехать должен. Огонь-то зачем жгли? Дорогу на Сечь забыл?

Казаки снова расхохотались.

– Не серчай, Меченый, но и это я тоже только сотнику поведаю. Знаешь, как оно бывает – начнешь болтать и не заметишь, как проговоришься. А что знают двое… Одно могу сказать без утайки – нас трое, а коней только пара осталась.

– Экий ты таинственный, – проворчал старшой. – Как лазутчик… Ну да ладно – допытываться не буду. Пусть сотник решает. Карась, дай им свою каурую. Ты самый легкий. Обойдешься без заводной. Давайте, други, поехали. Степь широкая… Может, не мы одни сигнал видели? Зачем нам попутчики?

Накричавшись при встрече или просто так, но большую часть дороги казаки помалкивали. Василий с Меченым перебросились парой фраз, вместо верительных грамот вспомнили еще пару-тройку общих знакомых и вскоре тоже замолчали. Ну и мы с Олесем, так звали парнишку, в собеседники не рвались. Хлопец, похоже, не спал всю ночь, потому что сразу задремал, как только кони в обратный путь двинулись. Во всяком случае, ехал с закрытыми глазами. А я – вспомнил наставление Полупуда. Смотреть, слушать, на ус мотать.

Кстати, за полторы недели пребывания вдалеке от любимого Gillette и его кремов, мотать – не мотать, а подергать уже было за что. Подбородок, по примеру запорожца, я скоблил ножом. А к верхней губе с таким варварским орудием, еще и без зеркала, приступить опасался. Шрамы, может, и украшают мужчину – «заячья губа» точно нет. Голову тоже оставил зарастать. Хотя, по некоторым ощущениям – это ненадолго. Без мыла и шампуней завшиветь легко. А такая меня перспектива не устраивала.

Подъезжая к первому обжитому месту в этом мире (полуразрушенный курень на острове не считается), да еще и не простому жилью, а военному форпосту – я приготовился увидеть нечто сродни острогу или форту, как в фильмах про индейцев. И каким же разочарованием оказалась действительность.

Никитинская застава представляла собой всего лишь деревянный помост, вознесенный на высоту двухэтажного здания и прикрытый от дождя островерхой очеретяной крышей. Напоминающей большой, раскоряченный сноп. На помосте, усевшись на толстую вязанку того же камыша, бдел дозорный. Приветливо замахавший нам, радуясь хоть какому-то разнообразию.

– Что, хлопцы, поймали палия[55]?! – проорал весело.

– Угу, – пробормотал я. – Поймал охотник медведя. А тот не отпускает.

Услышав мою отповедь, казаки довольно расхохотались. Смешливые какие попались. Или они тут, на службе ратной, так скучают, что готовы, глядя на палец, смеяться?

Дозорный моего ответа не слышал, но тоже рассмеялся. Видимо, решил, что это его вопрос такой остроумный.

– О, да их там целая компания была? Что случилось-то? – не унимался казак. – Искра из люльки выпала?

– Сменишься, сам расспросишь… А теперь в оба гляди, Веретено. Не забыл, что Трясило новый чубук к люльке смастерил. Тверже прежнего.

Эта новость почему-то не обрадовала дозорного. Наоборот – согнала улыбку с лица и развернула казака к нам спиной.

– То-то же, – пробормотал Меченый, обращаясь к Полупуду: – Беда с новиками. Совсем дисциплины не знают. Вот скажи, в наши годы, дозорный открыл бы рот для чего-нибудь еще, кроме как спросить: «Кто едет?»

– Не-а, – мотнул головой Василий. – За такое непотребство дюжину батогов всыпали бы, не меньше…

Вслушиваться в древний, как мир, разговор на тему, что раньше все было лучше: и небо голубее, и трава зеленее, а девки ласковее – я не стал. Видимо – это тема вечная. Когда мама начинала излишне рьяно воспитывать нас с сестрой, отец неизменно басил: «Забыла корова, как теленком была?» Действовало безотказно. Мать принималась уточнять, кого «старый пень» обозвал коровой, а нас оставляла в покое.

Оказалось, с оценкой поторопился. Только сторожевой вышкой застава не ограничивалась. Просто берег в этом месте был двухъярусный – коренной и пойменный, и «палаточный городок», раскинувшийся поближе к воде, на заливном лужку, я заметил не сразу. Только когда подъехали к яру.

Шучу, конечно. Какие там палатки… Два просторных куреня, размером с гараж для легковушки – стояли по правую руку от огнища. Один поменьше – слева. Над огнем висел большущий казан, ведер на пять, не меньше. А над ним колдовал голый по пояс казак, помешивая варево… чем-то очень похожим на обычное весло. При этом поглядывая на реку и подгоняя возившийся там десяток длинночубых братчиков, вроде заводящих к берегу сеть.

– Шевелите копытами! Долго еще ждать? Караси уже уварились. Пора стерлядь закладывать.

Кроме него, ловлей руководил еще один казак. Невысокий крепыш. В серой, смушковой шапке. Нет, кроме шапки на нем еще и шаровары имелись, но шапка первой бросалась в глаза. И длинная, как флейта, трубка, которой он размахивал, будто дирижер оркестра. Видимо, тот самый Трясило.

– Кудлатый! Куда тебя черт несет, поперед всех?! Стой на месте! Цыган! Заводи!

– Сейчас, сейчас, батька! Зацепили, кажется, парочку!..

– Это мы вовремя… – довольно погладил усы Полупуд. – Давненько я ушицы не едал.

А в реке тем временем завязалась настоящая баталия. Не знаю, кого именно зацепили рыбаки, но в уху оно категорически не желало. Сеть рвалась из рук, как живая, а вода кипела круче, чем в казане.

– Держи! Держи! Не отпускай! – заорало сразу несколько голосов. Да только словами не поможешь. Рыбе, видимо, удалось как-то извернуться и найти край сети, куда она и рванула, в поисках выхода.

Споткнулся крайний казак, или другая беда приключилась, но он повалился в воду с головой, потащив за собой сеть и стоящего рядом товарища. Тот тоже не устоял и потянул следующего… На мгновение показалась над поверхностью длинная и острая морда, мелькнул над краем сети пилообразный хребет, и здоровенная рыбина, величиной с дельфина, вырвалась на свободу.

– Держи! Держи!

Теперь вопили все. Даже мои спутники.

– А чтоб вам до конца дней икалось! На ногах устоять не могут! – ревел Трясило. – Не казаки, а коровы на льду! Да держите ж, черти! Уходит!

– Врешь, зараза! – заорал то ли в ответ старшому, то ли подбадривая себя, один из рыбаков. Смуглый до черноты. Выхватил нож и кинулся следом. Как на кабана. И, похоже, достал-таки. Потому что, держась за что-то под водой левой рукой, правой стал наносить удары ножом. Часто-часто, как в шинке по столу кулаком стучал.

– Так ее, Цыган! Так! – все, кто оставался на берегу, приветствовали действия казака. Те, что были в воде, благоразумно держались в сторонке.

Минуту или две длился поединок, и человек в очередной раз доказал, что не зря числится царем природы. Бурление поутихло, а Цыган устало вытер лоб. Чисто рефлекторно. Поскольку руки его были не суше… Скорее, наоборот.

– Вытаскивайте…

Теперь и остальные рыбаки засуетились. Бросились на помощь товарищу. И вскоре на берегу распростерлась огромная рыбина. Как бревно.

– Заставь дурня Богу поклоны бить, так он и лоб расколотит… – оценил результат рыбалки кашевар. – Я что просил? Стерлядь. А вы чего вытащили? Осетра… Еще и старого, как кошевой казан.

– Не ворчи, Слива, – попробовал урезонить его кто-то из добытчиков. – Осетр тоже хорошая рыба. И на уху наваристая, и запечь…

– Черти б вас запекали! – проорал тот люто, выхватывая из казана орудие труда. – Брысь, с глаз! А то как тресну сейчас по куполу. Хорошая рыба… Вы вверх пузом на солнышке греться будете, а мне чистить это чудовище!

– Э-э… – попятился рыбак. – Полегче.

– И то правда, – поддержал его Трясило. – Чего буянишь? Все по справедливости. Одни ловят, другие готовят.

– Ну да… – поубавил тон кашевар. – Так я и знал. И ведь никто ж не поможет…

– Я помогу, если можно…

Услышав хрипловатый голос за плечами, я даже не сразу понял, что это Олесь отозвался. А хлопец уже с коня слез и вниз спускался.

– Видать, джура твой возле баб больше крутился, чем с казаками ходил? – хмыкнул Меченый, обращаясь к Полупуду. – Впервые вижу, чтобы парень сам кашеварить вызывался. Моих новиков, бывало, только из-под палки…

– Младшеньким в семье рос… – объяснил Василий.

Сам на ходу сочинил или расспросить хлопца успел, пока я до них добирался? В принципе, времени было достаточно. А Полупуд продолжал, подтверждая мою догадку. Еще и присовокупив подробности, на которые я даже внимания не обратил.

– Видел, уши проколотые? Серьги носил. В полоне басурмане повыдергивали. Надо будет опять справить. Теперь он не только младший, но и последний в роду остался.

– Во как… Сирота, значит… – стер улыбку с лица Меченый. – Что ж, извини. Глупо пошутил. Не хотел ни тебя, ни хлопца обидеть. Считай, буду должен…

– Пустое, брат… – Василий спешился, бросив мне повод. – Пойдем, покурим. Ты Однокрылого помнишь? Из Уманского куреня…

– Семена? А как же… У него еще, помнится…

Твою дивизию. И тут дедовщина. Ничего не попишешь. Назвался новиком, ухаживай за конем казака. Обязанности оруженосца, как его ни называй, хоть джурой, хоть сквайром – прислуживать старшему по званию. И делать это надлежит со всем старанием. Как говорится, старайся, молоток – вырастешь, кувалдой станешь. Рыбу чистить не послали, и на том спасибо. А Олесь, получается, тоже, как я – ни родных, ни близких. Надо знакомиться. На Сечи все время возле казаков тереться не получится, не по чину – а парнишка хозяйственный. И в жизни здешней лучше кумекает. Мои мозги, его опыт, плюс покровительство Полупуда – авось не пропадем…

Глава седьмая

Казаком быть хорошо, а моряком – лучше.

Я бы в моряки пошел. Пусть меня научат…

Детский стишок вертелся в голове, как закольцованный файл, очень точно отвечая настроению и пейзажу. Широкая, метров тридцать река, спокойная, как озеро, неспешно несет челн, едва-едва покачивая его, как люльку. Еще и шепчет при этом, будто колыбельную мурлычет. Синева, чуть отбеленная редкими разводами облаков, и вверху, и внизу. Лепота… Тепло, светло и мухи не кусаются.

Поглядев, как я управляюсь с веслами, Василий долго думал, пожевывая ус, и усадил на корму. Доверив рулевое весло. Правда, перед этим дополнительно привязал его поводом к уключине.

Действие сопровождалось комментарием, что он не собирается гоняться за кормилом, из-за того что у некоторых руки из задницы растут.

Я, конечно, мог бы и возразить против столь грубых инсинуаций. Руки у меня, как у всех, к плечам приделаны, но когда Полупуд в таком настроении, лучше промолчать. От едких слов корона не свалится, а от подзатыльника – запросто. В исполнении Василия – даже вместе с головой.

Причина же для скверного настроения запорожца имелась уважительная. У нас украли коней… Ну вот не везет нам на лошадей – хоть тресни. Как говорится, то соль в глазу, то заноза в пятке. Но и это еще не самое поганое. В конце концов, конь товар ходовой, ценный. Самодвижущийся… В общем, сам в руки просится. Хуже другое – коней увел Олесь.

Василий, как узнал, аж лицом потемнел. Еще бы, мы его на кургане нашли, приютили, а он нам такую подлянку устроил. Я б его своими руками…

Кстати, о руках. Именно они и вручили Олесю вечером поводья. В самом прямом смысле. Спать укладывались, когда он подошел ко мне и говорит: «Не могу уснуть в курене. Все время кажется, снаружи кто-то затаился и меня подстерегает. Снаружи лягу. Хоть вскакивать не надо».

Взял седло, потник и вышел. Пошуршал там, устраиваясь. Снова заглянул.

– Не идет сон?

– Не-а… Дай сбрую, свожу коней к реке. Напою и искупаю…

– Нельзя же ночью.

– Ты о русалках? – хмыкнул он. – Меня не тронут… – и быстро объяснил: – Они конского пота не любят. Близко не подходят.

Чужое рвение потрудиться на общее благо всегда приветствуется. Особенно если эта работа ждала с утра тебя. Так что я без лишних вопросов выдал Олесю все необходимое и, несмотря на принятое решение завязать более тесное знакомство, в помощники не набивался. После вчерашних треволнений лишний час сна был важнее. Мол, Олесь и завтра никуда не денется. Наговоримся еще… А парень решил иначе.

– Старый я дурень… – вздохнул Полупуд. – Видел же, что парнишке, как под хвостом горит, так на Сечь рвется. Но думал, что это он все еще убегать продолжает. Такое случается с теми, кто из плена спасся. Им кажется, что еще недостаточно далеко ушли, и погоня вот-вот настигнет. Подумал, среди казаков почувствует себя в безопасности и успокоится. А оно, вишь, как вышло… Не доглядел.

Желая разогнать тоску, Василий, взялся за весла и погнал лодку в таком темпе, что вода аж вспенилась. Я думал, казак разогреет кровь и угомонится, но он даже не думал сбавлять. Греб как заведенный…

О том, что Олесь пропал вместе с лошадьми, узнали ближе к завтраку. Табун пасся в стороне, а за хлопцем никто специально не приглядывал. Только когда один из табунщиков прискакал перекусить, все и открылось. Когда казак спросил, чего это мы своих кобыл отдельно прячем?

Я вспомнил вчерашний разговор. Сменившийся дозорный добавил, что видел, как парнишка на другой берег переплывал. Но подумал, что это Полупуд своего джуру куда-то отправил, и тревогу поднимать не стал.

В общем, Олесь рассчитал все точно. Мы его ни в чем не подозревали, а остальным до хлопца и вовсе не было дела. Непонятно другое, – если он на Сечь подался, то почему один? Мы ведь туда же собирались. Хотели только сотника Сороку дождаться. Что может гнать паренька в Кош с такой поспешностью? За помощью спешит? Куда и кому? Сам же говорил, что людоловы всех убили. А если нет, почему у Трясила казаков не попросил? Десяток опытных и хорошо снаряженных воинов – это довольно грозная сила. С полусотней ордынцев вполне способны управиться. А сотню с обозом – задержать до подхода Сороки.

Кстати, о сотнике. Хотели или нет – а теперь уж пришлось дожидаться. К счастью, недолго. Меченый правду сказал, чуть ближе к вечеру Сорока объявился. С тремя десятками казаков. О чем они с Полупудом толковали, я не слышал. Но закончился разговор тем, что нам выдали одну из двух лодок, имевшихся на заставе…

Так что мы по воде даже быстрее беглеца до Базавлука доберемся… Вот и спрашивается – чего сорвался?

Нет, ничего не сходится. Чем дольше сушу голову, тем больше запутываюсь. И опять вспоминается чистая шея и запястья беглого пленника.

– Я вот что спросить хотел… Ты не обратил внимания, что у хлопца нигде следов от уз не было?

– Слепой я, что ли? – в такт движению размеренно ответил запорожец. – Ты кормило ровнее держи. На середке течение быстрее.

Вообще-то, за размышлениями я и не заметил, что река заметно ускорилась. И без усилий казака берега проплывали мимо гораздо проворнее. Да и шум усилился. Будто неподалеку оживленная трасса проходит.

О причине Полупуда спрашивать не стал. Не ребенок. Два и два сложить могу. Понятно, что это Днепр уже слышен. Еще немного и притока вынесет нас на основное русло. Нам с ним, к сожалению, не по пути. Базавлуцкая сечь тоже в плавнях, только по другую сторону. Так что Днепр придется наискосок проскочить. И чем быстрее, тем меньше возвращаться… Поэтому Василий и сел на весла. Но пока до борьбы со стремниной не дошло, есть время поговорить.

– А что ж не сказал ничего? Разве не подозрительно, что людоловы парня не связали?

– Случается и такое… – проворчал казак. – Когда парнишка смазливый, его отдельно, вместе с девками держат. Понимаешь?..

Чего тут не понять. В толерантном обществе вырос, раскудрить его через коромысло. В ответ кивнул.

– Я и не хотел хлопца конфузить, – продолжил Полупуд. – Тем более перед казаками. Клеймо поставить много ума не нужно, а смыть – даже кровью не всегда получается… Ну все, хватит лясы точить. Сейчас нас на плес вынесет… Гляди вперед и правь вон на ту скалу… Видишь? Которая на медвежью голову похожа? – Василий полуобернулся и мотнул подбородком.

– Вижу.

– Добро… Круто не забирай. Днепр только кажется тихим, а волна сильная. Опрокинемся, и ойкнуть не успеешь…

– Хорошо… – я хотел еще что-то в этом роде добавить. Мол, не беспокойся, все сделаю как надо, но внимание мое приковал к себе показавшийся из-за поворота большой челн. Идущий не только на веслах, но и под парусом. Флага, вымпела или каких иных опознавательных знаков на нем не имелось.

– Василий, смотри! – ткнул пальцем. – Это чайка? Да?

Полупуд взглянул и мотнул чубом.

– Не, Петро. То не боевое судно. Байдак купеческий. Видишь, как низко сидит? Чуть волну бортом не черпает. Жадный купец… Много груза взял. Как только через пороги переправились? Или уже в низовье догружались? Да бог с ними… Ходко идут, торопятся. Мы и на середину не выплывем, как мимо проскочат. Не отвлекайся… Держи ровнее. Видишь, сносит…

Как только притока лодку вынесла на стремнину, Днепр не замедлил показать свою силу. Подхватил легкое суденышко, как скорлупку, и понес. Василий налегал на весла, я же старался удерживать рулевое весло так, чтоб идти течению наискосок.

Борьба с рекой отнимала все внимание и силы, так что стало не до купца. Плывет себе к морю, ну и скатертью дорога… Главное, рассчитать скорость так, чтоб не столкнуться.

Это только кажется смешным… Мол, река широкая, от берега до берега стрелу не перекинешь… А на самом деле, если уж в моем мире самолеты умудряются лоб в лоб влететь – то лучше перебдеть. Береженого и бог бережет.

– Табань! Пропустим купца… – скомандовал я, поскольку Василию через плечо оглядываться было не с руки, а байдак накатывал весьма споро. Весла, парус, течение… Это не лебедь, рак и щука.

Полупуд втянул весла и обернулся, поглядеть вблизи на челн. Я же подруливал, так чтоб и лодку не снесло сильно, и купеческое судно прошло мимо, не ближе чем в пятнадцати-двадцати метрах.

– Слава Иисусу Христу! – прокричал Василий, когда нос байдака почти поравнялся с нами. – Откуда и куда путь держите? Если не тайна великая…

– Сверху и вниз по течению… – шутливо ответил кто-то. После добавил серьезнее: – Слава навеки Богу нашему! В Ачи-Кале правим. Сказывают, нынче там хорошая цена на пшеницу. Саранча и в этом году не дала голомозым урожай собрать…

Вроде бы ничего такого не сказали, а казак почему-то потерял интерес к разговору. Махнул нехотя, мол, бывайте и отвернулся.

– Ворон! Ты видишь его?! – заорал кто-то, словно жару за голенище сыпанули. – Это же Полупуд! Чтоб глаза мои лопнули!

Голос запорожцу был знаком, поскольку он пригнулся, как перед прыжком, и схватился за весла. Потом зачем-то вскочил на ноги, опасно пошатнув лодку.

– Уйдет! – продолжал рвать глотку тот же.

– Не, не в этот раз… – второй отвечал спокойнее. А в следующее мгновение грохнул выстрел. Лодка качнулась, и Василий исчез. Вместе с веслом…

Я в растерянности бросил кормило и вытаращенными глазами уставился на реку, ожидая, что голова казака вот-вот покажется над поверхностью. Но время шло, а запорожец не выныривал. Слишком долго даже для такого отличного пловца.

– Не может быть… – я облизнул пересохшие губы, поглядел на купеческий байдак и увидел нацеленное дуло мушкета. Даже с десяти метров оно казалось огромной черной дырой, способной засосать весь мир.

– Эй, парень! Если не хочешь пойти ракам на корм, прыгай в воду и плыви к нам. Обещаю, оставим живым. В Ачи-Кале невольники тоже в цене… Ну, чего замер? Небось, в шаровары со страха наложил? Ничего, пока доплывешь – отмоешься…

Громкий хохот был последним, что я услышал, прежде чем волна улучила момент и опрокинула вставшую поперек течения лодку.

Умирать не хотелось категорически. Абсолютно и совершенно. Всеми фибрами или что там у души имеется. Какого дьявола?! Я не Гастелло, не Матросов, да и вообще – это не мой мир. Почему я должен геройствовать? С какого перепугу?

М-да… Как-то некрасиво. Именно что с перепугу. Трусостью не то что отдает – смердит за версту как падалью. Надо для оправдания другое что-то придумать, если не поблагороднее, так хоть благозвучнее. Пусть и для внутреннего использования, но чего хорошего, если сам от себя нос воротить будешь?

О! Вспомнил! Есть причина! Есть! Мне ни в коем случае нельзя умирать. Ведь тогда никто не узнает о тех бедолагах, что остались зимовать в плавнях. Если Полупуд погиб – я единственный, кто может привести помощь. Так что я теперь не принадлежу самому себе и должен выжить любой ценой!..

Полегчало? Вообще-то не очень. Но как рабочая версия сойдет. Тем более времени сочинять что-нибудь другое все равно нет. Пара сильных рук ухватили меня за рубаху и втащили в байдак будто куль. Коим я безрезультатно попытался прикинуться.

Спасителям притворство не понравилось, и наградой за фальшь стал крепкий пинок под ребра.

– А ну-ка, встань! Ишь, разлегся, как панночка!

После чего я был водружен на ноги и награжден еще одним чувствительным тычком в живот. Аж дыхание забило.

– Гляньте, как воздух ртом хватает! – заржал кто-то. – Чисто карась… – и продолжил уже без смеха: – Эй, карась… Ты кто таков? Откуда Полупуда знаешь? Да не лги. Огнем пытать станем!

– Не знаю я его…

Попытку отмазаться не засчитали. Тут же последовала звонкая оплеуха. В том смысле, что в ушах зазвенело, как в колоколе. Короткая пауза – и еще одна затрещина, теперь с другой стороны.

– Христом Богом клянусь! – завопил я, пытаясь избежать продолжения. – Первый раз его на Никитинской заставе увидел.

Угадал. Третьего удара не последовало. Кем бы ни были эти люди, но Днепр они знали. К тому же не могли не видеть, откуда наша лодка шла. Хотя бы направление… И что на той протоке стоит казацкая застава, тоже ведали. Значит, я мог и не врать. Ну а к тому, кто правду говорит, и отношение другое. Меня толкнули в грудь, тем самым усаживая на какой-то рогожный куль. Как потом оказалось… А в данный момент, не ожидая подобной любезности, я повалился навзничь и при этом хорошенько приложился затылком о фальшборт. Так что на какое-то время даже выпал из реальности.

– На заставе, говоришь? – к тому времени, как звон в голове утих и вместе с ним исчезли разноцветные огоньки, калейдоскопом крутившиеся перед глазами, беседовать со мной остался только один из незнакомцев. С виду типичный пират. Одноглазый, с повязкой, закрывающей левую пустую глазницу, большими цыганскими серьгами в ушах, – только на бритой и загорелой до цвета мореного дуба голове вместо банданы – казацкий чуб.

Я опрометчиво кивнул, и огоньки снова вернулись. Потом меня затошнило, и я долго и со смаком блевал за борт. Судя по симптомам – сотрясение серого вещества, именуемого мозгом. Интересно, если мозг вместилище ума, то почему вещество «серое»?

– Я вопрос задал… – напомнил о себе «пират». – Или тебе ухо отрезать? Чтобы лучше слышал…

Логика в его словах даже не ночевала, зато угроза присутствовала.

– Да. На Никитинской заставе. Вчера.

– Угу… И чья сотня там сейчас в дозоре?

Проверка или допрос? Впрочем, я же не пароли и явки сливаю, а всего лишь имя сотника назвать должен. Вряд ли это главная казацкая тайна.

– Андрея Сороки, говорили… Сам я сотника не видел.

Похоже, ответ «пирата» удовлетворил. Поскольку ни угроз, ни репрессий за ним не последовало. Зато меня начало трясти… Да так, что аж зубы застучали. Не знаю, последствие сотрясения или длительного пребывания в далеко не теплых днепровских водах, плюс обильное поглощение последних… а может, просто со страху, как пришло понимание, куда я вляпался на этот раз… Но колотило меня не по-детски.

– Самого как звать-то?

– Пет-т-тро…

– На, Петро… Глотни… – «пират» протянул флягу. – Согрей душу. Эк тебя прихватило. Того и гляди, копыта отбросишь.

Наверно, следовало поблагодарить, но у меня зуб на зуб не попадал. Легче было язык откусить, чем внятную фразу выдавить. Ухватился за флягу обеими руками и приложился к горлышку. Только забулькало… Ни вкуса, ни запаха я не разобрал. Одно лишь чувствовал, как с каждым глотком по жилам разливается тепло.

– Добрый молодец, – снова рассмеялся кто-то. – Как дите к титьке присосался. И не жалко тебе, Ворон, ракии? При нынешних ценах на невольников такая фляга дороже раба стоит.

Понимая, что у меня сейчас отнимут сосуд здоровья и счастья, я сделал глоток побольше. Не рассчитал и закашлялся…

– О, через край пошло… – констатировал Ворон и… как я ни цеплялся за нее, забрал флягу. Но заговорил при этом не со мной, а со своим товарищем: – Вот объясни мне, Пешта. Как так получается, что у меня глаз один, а видит лучше, чем твои два?

– Да? – хмыкнул тот. – И что же такое важное он разглядел?

– Ты же помогал мне хлопца из реки вытаскивать. Неужели ничего не заметил?

Понимая, что вопрос задан не зря, Пешта помолчал немного, припоминая, но ответил неуверенно:

– Не-а, ничего особенного. Обычный русин. Да еще и тощий… Таких на рынке пучок за грош отдают. Все равно долго не протянет. И то, если попадется добрый хозяин и держать будет в доме или при скотине…

– Истинно сказано, – насмешливо ответил Ворон. – Не тот слеп, у кого глаз нет, а тот, кто видеть не умеет. Скажи, Пешта, как часто попадались тебе русинские парни такого возраста со столь чистой кожей, нежными, как у панночки, руками. А главное – ровными, белыми зубами? И чтоб все до одного…

Пешта явно не отличался скоростью мышления, поэтому его опередил другой голос:

– Думаешь, из шляхты?

– И не ниже княжеского сословия, – уверенно ответил Ворон. – Не знаю, за каким лешим этого паныча на Низ занесло, но что в Русских или Ляшских землях, если не у него самого, то у близкой родни сел больше, чем у цыгана вшей, готов биться о заклад с кем угодно. Эй! Петро! Ты меня еще слышишь? Хоть кивни, что я прав, если говорить не в силах.

«Кивнуть? Отчего нет, если хороший человек просит? Мне не жалко… Хоть дважды. Пусть ему тоже приятно будет. Как мне сейчас. Какой он славный, этот Ворон. Добрый, приятный… И, главное, так вовремя напомнил совет Полупуда. Что говорить, если попаду в плен. Бедный Василий… Как ни уходил от смерти, а все ж она настигла. В самом неожиданном месте. И я снова остался один-одинешенек во всем этом жестоком и чужом мне мире…»

Я тяжело вздохнул, повалился на бок и попытался свернуться калачиком.

– Да погоди ты спать! – такой поворот Ворону не понравился.

Пират бесцеремонно ухватил меня за плечи, встряхнул и попытался усадить обратно. Но как только убрал руки, я снова осунулся.

– Ну уж нет! – разозлился тот и опять встряхнул меня. – Сейчас поспишь. Ответь только еще на один вопрос.

Этот прием я знал. Из телевизора. Заключенному не дают спать, и он, чтобы прекратить пытку и хоть немножко вздремнуть, начинает говорить. Мне таить было нечего, в правду все равно никто не поверит, так что сделал усилие и открыл глаза.

– Вот и хорошо. Скажи, Петро, зачем ты на Сечь ехал?

«Интересный вопрос. А и в самом деле зачем? О! Василий говорил, что из меня кошевой атаман получится. Или хотя бы генеральный писарь».

Кажется, незаметно для самого себя, я произнес это вслух, потому что байдак буквально потонул в дружном хохоте.

– Заткнитесь, олухи… С чего тешитесь? Сведущий в грамоте человек везде нужен. А уж на Низу, где лишь один на сотню собственные пальцы посчитать способен, такому грамотею прямая дорога в старшину. Так что не ошибся я… И вот еще что скажу. Чтоб мне ни чарки ракии не выпить, если этого парубка мы не продадим туркам меньше чем за сто цехинов! Вот такой мой сказ. Так что налегайте на весла, хлопцы. Только что доля каждого из вас на пару золотых монет стала больше.

Скрип такой, словно я внутри огромной, сто лет не смазанной телеги. Аж зубы сводит. Глаза открываться не желают, во рту словно кубики «Буль-буль» жевал. Но переполненный пузырь любого поднимет, лучше сигнального горна или трубного гласа.

Такой вот казус… Не хочешь вспомнить счастливое детство, зад от кровати оторвешь.

Справа у меня тумбочка. Надо положить на нее руку и, уже обретя точку опоры…

Не понял? А куда она подевалась? Просил же родителей мои вещи не трогать и мебель не переставлять. Стоп! Какие родители? Они что, ночью приехали из деревни и первым делом кинулись порядок наводить? Бред… Почему я ничего не слышал? Вроде вчера на спиртное особенно не налегал. Да и в баре не засиживался. Снял по-быстрому эту… как ее… Дашу? Катю? Нет, вроде Лена?..

Твою дивизию! Наличие голой девицы в кровати ненаглядного и «сама скромность» сыночка могла маму и до инфаркта довести.

Я торопливо пощупал кровать левее, но и под этой рукой почему-то оказались какие-то доски. Холодные и неприятно осклизлые на ощупь.

Да что же здесь происходит, в конце концов?!

Подчиняясь настойчивому требованию организма, веки все с тем же противным скрипом раздвинулись, и я увидел над собой мрачное, затянутое облаками небо. И полощущийся на ветру парус.

– О, кажись, паныч наш проснулся… – раздался рядом, но вне поля зрения, неприятный, каркающий голос. – А еще говорят, будто шляхтичу для крепкого сна надо не меньше трех перин стелить. Слышь, Ворон! Может, ошибся ты? И никакой он не княжич?

– Кружка ракии кого хочешь приспит… – проворчал в ответ уже знакомый мне голос. Очнувшееся сознание услужливо вспомнило лицо одноглазого «пирата». – Ты, Хрипун, забыл, как намедни на навозной куче за шинком спал?

Дружный хохот подтвердил, что такая оказия действительно с владельцем каркающего голоса была. Впрочем, тот и сам не отпирался и отвечал вполне добродушно.

– Я ж не о себе… Навозная куча еще не самое поганое место, где мне приходилось утро встречать. Эй! Барило! Помнишь бахчисарайский зиндан?

– Чтоб он сгорел… – присоединился к разговору еще кто-то. Голос долетал издалека.

– Земля и навозная жижа не горят… – каркнул в ответ Хрипун. – Это ж там я свой нынешний голос заимел. А до этого лучшим певуном в Звенигороде считался. По праздникам в церковном хоре пел. Эх… – вздохнул громко. – Теперь-то мне в храм путь заказан. Столько нагрешил, что даже если б и захотел покаяться, всего не упомню.

Краем уха прислушиваясь к разговору, я вспомнил все, что случилось со мною раньше. И попадание в иное время, и казака Василия Полупуда, и наши с ним приключения. А также тот миг, когда для запорожца они закончились… навсегда.

– А вот мы у паныча спросим… – решил призвать меня на помощь Ворон. – Небось, грамотей лучше в этом понимает. Эй, Петро! Слышишь, что спрашиваю?

Даже если б и слышал, с ответом пришлось бы подождать. Окончательно проснувшийся организм так решительно потребовал облегчения, что я аж застонал от режущей боли. Резво вскочил… Застонал еще раз – от пронзившей голову молнии… Но спасительный борт был рядом, осталось только шаровары припустить.

О!.. Райское блаженство…

Вместе с отравляющими веществами из организма уходила и слабость. Сразу стало не так мерзко на душе, да и в голове чуток просветлело.

Ржание десятков луженых глоток, сопровождающих процесс очищения, навели меня на мысль, что мужской коллектив прошлого, похоже, ничем не отличается от тех компаний, в которых мне приходилось тусоваться раньше. В далеком будущем… И… пока меня не начали бить… в том смысле, что обхождение вполне сносное – даже не связали, надо набирать очки.

Привел себя в порядок и повернулся лицом к лодке. Одномачтовое парусное судно. Полупуд сказал – купеческий байдак. Восемь скамеек. На каждой по паре гребцов. Жилистые, «вяленые» тела. Мышцы, сухожилия и никакого жира. Кожа дубленая. А лица… Мама дорогая! Любое ночью приснится – заикой станешь. Какое хочешь увечье придумай, присмотрись и найдешь.

Тем более надо втираться. Так что нечего тянуть, сразу заходим с козыря.

– Байку хотите послушать?

Байка – это святое. Любая дорога прежде всего однообразие и скука. Плюй на ладони да, знай, греби. Греби и плюй… Вон как глаза засверкали. Словно у псов, вареную кость учуявших. Но я на них не гляжу, смотрю только на одноглазого. Жду его разрешения. Тем самым подчеркивая его старшинство.

Похоже, оценил. Хмыкнул многозначительно и кивнул.

– Можно и послушать. Понравится – дам опохмелиться. Нет – пять батогов получишь.

Я на такое дополнение не рассчитывал, но отступать поздно. Да и риск минимальный. Чтоб студент четвертого курса не нашел занимательной истории для банды речных пиратов из замшелого средневековья? Тем более что за сюжетом и ходить далеко не надо.

– Как-то иудей, татарин и… казак…

Прежде чем произнести последнее слово, я немного напрягся. А вдруг они как раз из тех, которые казаков на дух не переносят? Но никто не поморщился. Нормально восприняли. Видимо, казак – это не только тот, кто на службе, а вообще – сословие людей вольных. Ну, правильно. Бандит, разбойник, харцыз – это же не самоназвание. А обидное прозвище, кличка. Сами себя они как раз казаками считают. И тех, что по другую сторону забора, ненавидят примерно так же, как псы бездомные – дворовых, цепных Серков да Полканов.

– В общем, сошлись в шинке, разговорились и заспорили о том, что такое настоящее, безмерное счастье… Иудей, ясное дело, о гешефте прибыльном, при котором можно столько заработать, что на весь век хватит и себе, и детям, и внукам, толкует. Татарин – о табуне скакунов чистокровных да гареме из юных одалисок. По одной со всех стран мира. О дворце сказочном, в саду с фонтанами. В общем, каждый свою мечту нахваливает да других убедить пытается. А казак молчит, хмурится и только из кувшина в кружки подливает. Час спорят, второй… И вот поднимается из-за стола иудей. Мол, извиняюсь, надо выйти. Но казак усаживает его обратно и наливает снова.

– Погоди, погоди, Ицхак. Успеешь. Так меня твои слова проняли, что я почти поверил. Надо за это выпить! Иначе не сбудется…

Выпили. Теперь поднимаются уже оба. И иудей, и татарин. А казак по-прежнему не отпускает.

– Постой, Ахмет! Поверил я тебе. Вот буквально напополам разрываюсь. Не могу выбрать, чьи слова слаще. Давай за твое тоже по глотку. Иначе получится, что мы только за иудейское счастье пили. Значит, Ицхак победил.

Убедил. Усадил обратно. Выпили еще. Из-за стола не то что вскакивают, взлетают. А казак обратно тащит.

– Эй! Эй! Нехорошо так! Не по-товарищески. Я за вас пил, а вы за меня отказываетесь? Как же так? Выходит, что у казака вообще никакого счастья нет? Обидеть хотите?

Обижать казака во хмелю никто в здравом уме не станет. Но только садиться уже не стали. Стоя выпили. И как вымело их на улицу. Только дверь хлопнула.

Казак следом вышел. Смотрит, иудей и татарин рядышком под деревом пристроились, справляют малую нужду и аж стонут.

– О, Аллах! Как хорошо!

– О, Яхве… Азохен вей.

Подошел к ним, встал за спиной и спрашивает:

– Ну что, басурмане, христопродавцы, теперь знаете, что такое настоящее счастье? Вот и радуйтесь жизни. А то размечтались – золото, одалиски…

Дружный хохот гребцов завершил байку, а наградой стала уже знакомая фляга Ворона. И шмат лепешки.

– Держи, паныч. Заслужил. И впрямь, такое оно – счастье наше, казацкое. Сегодня пан, а завтра – пропал. Только не налегай. Опьянеешь – брошу за борт. Говорить с тобой хочу. И второй раз ждать, пока ты проспишься, не намерен.

– Спасибо… атаман… Я самую малость. А то в душе, как кони нагадили.

Похоже, дебют прошел удачно. Поят, кормят… По-прежнему не связали. А это увеличивает мои шансы. Главное – не торопиться. Глядя на ржущих, как кони, пиратов, я ни секунды не сомневался, что если доведется, с таким же веселым смехом они станут сдирать с меня кожу или пытать огнем. Я не китаец, ждать, пока мимо проплывут трупы врагов, не стану, но и бежать надо тоже вовремя. Так, чтобы не попасться. Уверен, Василий посоветовал бы то же самое.

Глава восьмая

Чуден Днепр… Если погода тихая. А сегодня не задалась. Пока я приходил в себя, травил байку и опохмелялся, тучи окончательно договорились между собой и стали наползать на солнце плотным строем. Ветер тоже принял их сторону и будто из засады выпрыгнул. Ударил в парус с такой силой, что аж мачта застонала, а ванты зазвенели, словно струны.

– Святые угодники, – перекрестился кормчий. – Ворон! Надо бы к берегу пристать. Переждать ненастье.

– Ты чего, Типун? – удивился тот. – Впервой, что ли? Обычная гроза. Погромыхает да и угомонится. Парус спустим и все. Чего время зря терять? И так ползем, как улитки.

– Видал я разное, – согласился кормчий. – Да не с таким грузом. Видишь, Славута волнуется. Перехлестнет через борт, и всё – пойдем раков кормить, типун мне на язык. А кто выплывет, того Искандер-ага после на палю насадит. Байдак то уж точно на дно ляжет.

– Об этом я не… – начал было Ворон и замолчал. Сообразил, что атаману не пристало глупцом казаться. – Уговорил. Поворачивай вон к тем зарослям вишняка… Заодно и отобедаем. Раз такой случай подвернулся. Чтоб потом уже до самого Очакова не останавливаться.

А погода портилась с каждой минутой. Река уже темнела, словно впитывала в себя свинцовую тяжесть туч, и вспенивалась бурунами. Волны накатывали реже, но каждая следующая была чуточку выше и ударяла громче, обдавая сидящих с наветренной стороны брызгами. Того и гляди, дотянется до края фальшборта.

– Ну-ка, други. Правый борт вполсилы. Левый – наляжем. Не спать, бисовы дети, чтобы в аду не проснуться! Типун мне на язык!

Типун, похоже, имел огромный опыт, поскольку тяжелый байдак заскользил к ближайшему берегу так проворно, словно с горки катился. А набирающие силу волны и ветер не мешали ему в этом, а лишь подталкивали.

Зато теперь нарисовалась другая опасность – выскочить с разбегу на мель или прибрежные камни. При такой скорости и явном перегрузе челн если не разобьется в щепки, то уж засядет намертво.

М-да, вот уж заразная штука… Не зря говорят, что общие тревоги объединяют. Мне-то какая разница? Наоборот, радоваться должен любой задержке. Ведь в конце пути меня не ждет ничего хорошего. А пока плывем… Так что хорош пялиться на берег, а пока никому до тебя нет дела, оглядись: может заметишь что нужное для побега. Или в самом деле в Турцию на ПМЖ собрался? Так там сейчас не Европа… Ататюрк еще фески не победил. И ничего кроме рабского ошейника тебя там не ждет.

Ну, огляделся? Легче стало? Кули да тюки… Тщательно упакованные и обвязанные толстыми веревками. Десяток больших бочек… Литров на двести, не меньше. Я бы поместился. Еще плетенные из лозы корзины. Тоже большие… Но уже не так тщательно упакованные. Видимо, там менее ценный груз. Или из повседневных запасов, типа провизии. Поэтому далеко и не прячут. А кроме этого – ничего. Ни гвоздика, ни щепки, ни обрывка веревки. Чисто, словно только что генеральную уборку закончили.

Оружия, к слову, тоже не видно…

В том смысле, что отдельно не валяется. Каждый разбойник при себе держит, сложив под скамью. Так что не стоит и мечтать. Я никогда не считал себя хлюпиком, но эти парни открутят мне голову, как куренку, и даже не вспотеют. С Полупудом им не тягаться… если только Ворону… но тоже крепкие. А главное – вот они все, передо мной. А казак Василий…

– Табань! – заорал кормщик. – Парус долой! Шевелитесь, раскудрить вашу через коромысло! Телки титьку скорее находят! Разом! Или я вам весла в зад засуну, олухи царя небесного! Типун мне на язык!

Угроза подействовала, или гребцы тоже имели немалый опыт, но команду выполнили дружно, уверенно. Байдак на мгновение замер, словно примеряясь, а потом прыгнул вперед и… закачался в почти незаметной заводи. Рыбакам хорошо знакомы такие места. Метр-два дальше стремнина несется, как бешеная, а тут – возле берега, поплавок стоит будто привязанный. Пока рыба не тронет, даже не шелохнется.

Знал это место Типун или угадал, пользуясь опытом, но челн как прилип левым бортом к берегу, повернувшись носом против течения. А уже в следующую минуту двое разбойников спрыгнули в воду и потащили на берег причальные концы. С противоположного борта ухнули в реку здоровенную каменюку – встали на якорь.

– Слава Иисусу, – перекрестился кормчий.

Его слова могли бы показаться комичными, если б не оглушительный раскат грома, шарахнувший так, что уши заложило. А потом полыхнула молния…

Я не двоечник, знаю, что скорость света больше скорости звука, и мы должны наблюдать сперва вспышку и только потом грохот, но сейчас было именно так. Ну, или первую молнию я прозевал. Вот только они были такие мощные, яркие и разлапистые, что даже слепой бы узрел. Настоящий шторм… Одно отличие – ветер утих. Как будто и сам испугался такого разгула стихии. Замерло все вокруг, затихло… Аж жутко стало.

Минуты на две… А потом кто-то из небожителей перевернул лоханку. Ливень хлынул сплошной стеной. Даже не имело смысла прятаться. Вода была вокруг. В реке, казалось, даже теплее и суше. Во всяком случае, дождь не хлестал по спине водяными батогами. Так что все гребцы, и я вместе со всеми, попрыгали за борт и стояли по шею в воде, прикрывая голову руками.

– Зачем было к берегу грести, если все равно в воде сидим? – проворчал Пешта.

– Ничего, ничего… – Ворон насмешливо прищурил единственный глаз. – Не медовый, не растаешь. Зато умоешься.

– А если это на весь день?

– Не, хлопцы… Я на Днепре родился, вырос и, даст Бог, помру… Типун мне на язык, – подбодрил разбойников кормчий. – Если так сразу взялось, то это ненадолго. Погоняет святой Илья чертей, пришибет пару-тройку и угомонится.

Шутил он или взаправду так считал, но небо в верховьях Днепра и в самом деле уже светлело. А гроза, ливень или шторм – не знаю, как обозвать это явление – выполнив норматив, погромыхивая и посверкивая, потащило воду дальше, в сторону Черного моря.

– Что я говорил? – вздел указательный перст Типун. – Можно вылезать… Вон уже и солнце проклевывается.

В общем-то, его разрешения никто и не спрашивал. Сами не слепые. Поворчали для порядка и полезли на берег, пихая и подталкивая друг дружку.

Не обошлось и без падений. То один, то другой разбойник ныряли с головой, поскользнувшись или не устояв от товарищеского толчка. Чем сильно веселили товарищество.

Глядя на их нехитрые забавы, я неожиданно наткнулся на идею. Рисковую… Но, как говорится, другим шампанское не подают. Идея требовала проверки. И немедленной, пока большая часть разбойников все еще была на глубине.

Взмахнув руками, я взвизгнул и бултыхнулся, вздымая целую тучу брызг. Причем упал так неловко, что умудрился повалить еще двоих гребцов, на свое несчастье, стоявших слишком близко. А под водой хватался за них, как утопающий за соломинку. И сам не выныривая, и им мешая.

В общем, когда остальные все же ухитрились нас как-то разнять и вытащить, и я, и мои соседи так наглотались воды, что едва живы остались.

– Вот недотепа, – Ворон почти дословно повторил характеристику, выданную мне Полупудом. – И чего ж тебе, паныч, дома-то не сиделось? Одна морока. Честно говоря, начинаю сомневаться, что сто цехинов достойное вознаграждение за труды. Одно тешит – что купивший тебя намается еще больше. Держись за меня и двигай уже на берег…

Да я и сам уже накупался по самое «не хочу», но задуманное требовало еще одного погружения. Понимая, что промедление может все испортить, я кивнул, сказал: «Хорошо», и тотчас упал.

Черт! У Ворона оказалась молниеносная реакция и железная рука. Которой он сграбастал меня за шкирку и потянул обратно. А я ведь не просто так групповое ныряние устроил, и щупал соседей не наобум, а исключительно за пояса и голенища. Благодаря чему обнаружил у того, который на шаг впереди, в сапоге нож. И мог бы сейчас вытащить… Если б не Ворон.

Меня такое зло взяло за несвоевременную и непрошеную помощь, что я как безрассудный замолотил руками и ногами, вырываясь из захвата разбойника. Но куда кутенку супротив матерого волка. Меня выдернули из воды, заехали кулаком в ухо и, таким простым способом призвав к порядку и образумив, направили к берегу.

Больше я не сопротивлялся. Судьбу не обманешь. Тот нож, который я хотел похитить, мне не достался. Поэтому придется довольствоваться вытащенным из-за пояса Ворона. Если сумею спрятать, пока меня не вытолкали из реки.

Не знаю, где они нарыли после такого ливня сухих дров, но не прошло и десяти минут, как на берегу полыхало три жарких костра. Один – побольше, над ним повесили большой, ведра на три-четыре, казан. Два – поменьше. Для посидеть, погреться, обсушиться.

Вишняк, рядом с которым мы причалили, казался каким-то сказочным местом. Я не чистое дите асфальтовых прерий и каменных джунглей, бывал и в деревне и на лоне дикой природы. Да и последний месячишко только по пустыням да чащам пробираюсь. Но даже вообразить себе подобного чуда не мог.

Берег от реки вздымается пологим склоном… И вот я стою на кромке берега, которую половодье отвоевало у деревьев, а передо мной – куда ни глянь, аж до горизонта – заросли вишен. Деревья небольшие, даже карликовые, как подстриженные, очень редко выше головы, обзор не закрывают, и буквально усеяны ярко-красными плодами. Да так густо, что и листву не видать.

– Что, паныч, нравится? – заметив мое восхищение, отозвался Типун. – А ты не стесняйся, любуйся. Нигде в мире больше нет такой красоты. Ни в ляшских землях, ни в басурманских. Эх, месяцем бы раньше… Когда все цвело… От реки и до неба как снегом земля усыпана была. А пахло… Голова кругом шла, как от штофа горилки. Даже лучше. Ходишь будто пьяный, а похмелья наутро нет. Только пару дней потом все вокруг вишнями пахнет. Даже собственное дерьмо… Типун мне на язык.

Ворон прислушался и пренебрежительно махнул рукой.

– Чего их нюхать? Вот когда поспеют – чистый рай. Ходишь между деревьев и прямо ртом с веток ешь. Только косточки сплевываешь. А как подсохнут, греби в мешки да на ярмарку. И поохотиться можно. Кабаны так и шастают. Не то что весной, когда все зверье за милю этот цветник обходит. Оно ж не такое дурное, как человек, понимает, что можно так нанюхаться, что навеки прямо между деревьев и уснешь. Тебе – вечное блаженство, а им – удобрение…

Я слушал, что говорят речные разбойники, глядел вокруг и… не верил. Настолько мало походил рассказ на правду. Скорее, такая же байка, как я сам плести умею. Одно ясно, если прямо сейчас нырнуть в эти заросли, то без псов меня здесь ни за что не найти. Тем более что они торопятся в Очаков. Значит, долго искать не смогут.

– Эй, паныч! – Ворон словно почувствовал мои мысли. – А ну-ка, иди сюда!

В голосе одноглазого не осталось и следа приветливости. Более того, поджидая меня, он приготовил аркан.

– Протяни руки…

И хотел бы ослушаться, да не моя воля. Танцуй, враже, как пан скажет.

Ловко затянул петлю на запястьях, обмотал свободный конец вокруг шеи, не затягивая, как бандаж делают, и еще раз обкрутил вокруг рук. Потом дернул за очкур на шароварах. Я еле успел подхватить их. И объяснил… Раньше, чем я успел подумать плохое и никудышнее.

– Так, паныч, оно всем спокойнее будет… Ты не первый невольник, которого я в своей жизни вижу. И добре знаю, что означает такой блеск в глазах. Но вот что я тебе скажу… Даже не думай. Здесь на десятки миль ни одной живой души. Пропадешь ни за понюшку табака. Если с голоду не окочуришься, то зверье разорвет… как ослабеешь. Так что, хватит глазеть, присаживайся у огня, обогрейся. Сейчас перекусим, чем бог послал, и полезешь обратно на байдак.

Спалился, блин… М-да, только в покер играть. Надо учиться лучше собой владеть. Теперь, с шароварами в руках, действительно далеко не ускачешь. Лучше любых пут удержат.

Но и плюс во всей этой сценке тоже был. Затягивая аркан на моих руках, Ворон машинально ощупал пояс. Удивился, когда не обнаружил там кинжал, но – судя по тому, что шмонать меня не стал, а лишь с досадой покосился на реку – утерю оружия списал на нелепую случайность. А это куда важнее связанных рук. Да и связанных – одно название. Гудини освободился бы за пару секунд. Я так не умею, но не обращайте на меня внимание минут пять, и «свобода нас встретит радостно у входа». Кинжал я уже экспроприировал.

Еще меня сильно обрадовали слова Ворона о ночевке на борту. Всяко народу там будет поменьше, да и костер на палубе байдака точно разводить не станут. А это значит, там будет темнота, которая, как известно, друг молодежи.

Я так размечтался о возможности побега, что аж вздрогнул, когда мне едва не ткнули в лицо ломоть хлеба.

– Эй, паныч, отцепись ты уже от своих штанов… – проворчал Пешта. – Не бойся, не убегут. На… Не верю я, что из тебя прибыток будет, но если Ворон чего решил, лучше не перечить. Так ты, говоришь, раньше Полупуда не знал?

Ох, не люблю я таких задушевных бесед. Сразу вспомнилось классическое «Болтун – находка для шпиона». Один из плакатов, украшающих нашу военную кафедру. И поскольку другого выхода спрыгнуть с темы у меня не имелось, я торопливо прикрылся другой поговоркой: «Когда я ем, я глух и нем». Выхватил у Пешты из рук хлеб и жадно вгрызся в краюху. А чтоб на грубость не нарваться, интенсивно закивал при этом. Мол, все верно. Не знал, не видел, не слышал… И. вообще, что это?

– Не торопись, а то подавишься, – проворчал разбойник. – А Ворон скажет, что я нарочно удавил.

Демонстрируя голод, я и в самом деле перестарался и чувствовал, что откусил явно больше, чем стоило, и этот кусок мне поперек горла встанет. Но не выплевывать же. Во-первых – это оскорбление. Можно и по морде схлопотать. Сапогом. Во-вторых – кто знает, когда следующая кормежка будет? Так что едой лучше не разбрасываться. А вот время потянуть можно. Да и запасец небольшой заиметь не помешает.

Делая вид, что запихал в рот всю краюху, остатки хлеба невзначай уронил в шаровары.

Отличный вид одежды, к слову. Не штаны, а чехол автомобильный. Туда не только кусок хлеба – еще одного такого, как я, запросто засунуть можно, и тесно не будет. А главное, не потеряешь – внизу, на лодыжках такие же завязки, как на поясе. Чтобы штанины в сапоги проще влезали. В результате имеешь две почти что безразмерные торбы. Как ходить с дополнительным грузом? Это уже другой вопрос. Просто надо знать меру…

Ну, а мне кусок хлеба, провалившийся аж до щиколотки, сейчас уж точно помехой не станет.

Пешта еще стоял над душой, дожидаясь, пока я смогу говорить, но судьба в очередной раз распорядилась иначе.

– Татарчук! Сучий потрох! Ты где запропастился?! Костер скорее потухнет, чем твоя милость дрова принесет! – крикнул кто-то громко от дальнего, «кашеварского» костра.

Татарчук, если и услышал, промолчал.

– Эй, хлопцы! – не так уверенно крикнули во второй раз. – Татарчука никто не видел? – И не дожидаясь ответа, кашевар заорал во весь голос: – Татарчук!!!

Тишина.

– Что случилось, Панас? Чего орешь как резаный? – отозвался Ворон.

– Так это… атаман… Татарчук пропал. Кажись…

– Что значит «кажись»?

– Так это… за дровами пошел… и нет.

– Давно? Может, по нужде присел?

– Так это… – поскреб затылок кашевар. – Я тоже так думал. Поэтому и не окликал. Но саламаха уже почти уварилась. Огонь догорает. А его все нет…

Ворон приложил ладони к губам и крикнул так, что аж в ушах заложило:

– Татарчук! Это Ворон! Отзовись! Не то битый будешь! Я не шучу! Ты меня знаешь…

Лично я не рискнул бы после такого предупреждения и дальше в прятки играть. Ясно было – атаман зол, как сто чертей. Порвет провинившегося, как Тузик грелку. Но пропавший разбойник по-прежнему не отзывался.

Ворон крикнул еще раз, но уже без энтузиазма. Скорее, для порядка. Подождал немного и хмуро распорядился:

– Всем быть начеку. Не зевать. Смотреть и слушать. Не нравится мне это. Типун – возьми пару хлопцев, паныча и полезайте на байдак. На всякий случай. Мушкеты держите наготове. Пешта, Убейволк, Лютый – пойдете со мной. Посмотрим, куда этот лайдак запропастился. Не похоже на шутку. Не совсем уж он безумен, чтобы такое учудить. Но если… Своей рукой дюжину буков отвешу. Неделю на животе спать будет… если выживет…