Рыжий Ястреб

ГЛАВА 1

Ветер лихо раскачивал верхушки горных сосен. Кто часто бывал в этих местах, тот несомненно знал, что эти порывы нельзя назвать настоящим горным ветром. Но кроны вековых деревьев шумели грозно и настороженно, узкие расщелины и склоны горных отрогов спускались к тропе, ведущей через ущелье с запада на восток, ветер шипел и посвистывал, пробираясь сквозь извилистые лабиринты в скалах.

Над ущельем сгущалась темнота. До настоящей ночи было еще далеко, но солнце давно опустилось на покой и больше не светило в спины четырем всадникам, что медленно двигались по тропе, которая пролегала на самом дне Серого ущелья. Это был малоизвестный путь через горные перевалы Кофа. Но, по слухам, один из самых безопасных. Одинокий всадник на мощной лошади еще мог пробраться здешними извилистыми тропками, хотя даже на совесть подкованные животные кое-где рисковали сорваться в расщелину. Однако здесь, по крутым каменистым тропкам, скользким и влажным, не могли пройти груженные товарами караваны. А где нет поживы, там нет и лихих людей. Или, по крайней мере, здесь их было немного.

Четверо всадников двигались неторопливо. Правда, едва они вступили в ущелье, лошадей приходилось чаще погонять, чем сдерживать. И молодой плечистый мужчина, что ехал во главе процессии, то и дело подхлестывал своего жеребца.

Темные глаза всадника напряженно вглядывались в надвигающуюся ночную мглу. Но ни тени страха не было на его обветренном лице, выдававшем в нем человека бывалого, скорее привыкшего к лишениям, чем к шелкам и благовониям дамских спален. Он вел своих спутников по горному ущелью невозмутимо, как будто бы не один раз приходилось ему бывать в этих сумрачных местах. Под плотным шерстяным плащом всадника скрывался внушительных размеров меч, но рукоятка торчала наружу, ибо хозяин меча был готов к любым неожиданностям! Весь облик, а особенно несколько высокомерное выражение лица мужчины, его неторопливые жесты и полная достоинства манера сидеть в седле давали понять, что этот молодой воин несомненно знатного происхождения. И становилось ясно, откуда в его темных глазах взялся надменный огонек.

Сей благородный воин был потомком знатного офирского рода, и к миссии своей, занесшей его в этот горный край, относился так же, как и к своей воинской службе — как к делу чести.

Двое других всадников, что ехали позади, двигались бок о бок и негромко переговаривались. Оба они были всего лишь солдатами-наемниками и радовались удобному случаю перемыть косточки своему командиру за его спиной.

Четвертой в маленьком отряде была девушка, что ехала на своей низкорослой лошади между благородным воином и наемниками. В пути ей пришлось быть ничем иным, как объектом бдительной охраны. И хотя девушка была еще совсем юной, в седле она держалась свободно и по сторонам поглядывала так, будто бы это не ее сопровождали воины, а она сама прокладывала путь. И если бы кто-нибудь вздумал вслух усомниться в обратном, чуть косящие изумрудные глаза облили бы наглеца презрением. Если бы шутник не понял своей ошибки, пухлые губки сжались бы в суровую, совсем не подобающую этому почти детскому личику гримасу, и узкая девичья ладонь с длинными холеными пальчиками легла бы на небольшой кинжал, что висел у нее на поясе под зеленым плащом. А если и после этого в чьих-то неосторожных словах она усмотрела бы оскорбление, шутник навсегда зарекся бы насмехаться над девушками.

— Госпожа Карела еще не устала? — ехавший впереди всадник обернулся и с вежливой улыбкой обратился к девушке.

— С чего ты взял, Эльрис? — нахмурилась девушка. — Я могу еще скакать и скакать вперед. Если ты сам не держишься в седле, так и скажи!

Благородный офирец пожал плечами и ответил невозмутимо:

— Пока хоть на десять шагов впереди можно разглядеть дорогу, нам стоит поспешить, иначе один Митра ведает, в каком диком месте нам придется останавливаться на ночлег». Эй, бездельники! — окликнул он солдат. — А ну, прибавить шагу!

Маленький отряд рванулся вперед.

Карела молча направляла свою кобылу след вслед за лошадью Эльриса. Не то чтобы она солгала ему, говоря, что не устала, но все же ей хотелось бы, чтобы скачка по ночному ущелью скорее прекратилась. Но признаться в этом высокородному Эльрису? Она лучше умрет, чем пойдет даже на такую мелкую уступку мужскому тщеславию. Лучше немного потерпеть, чем лишний раз потешить мужское самомнение.

В душе Карела проклинала и этот вечер, и это ущелье, и эту дорогу. Ей не хотелось вообще пускаться в путь. Что могло быть хорошего в том, чтобы оказаться в совершенно чужой и незнакомой Заморе, где она никогда не бывала и никого не знала? Куда милее ей были просторные равнины восточного Офира, покрытые скудным низкорослым лесом, где она росла, почти не стесненная никакими условностями. Неужели теперь бойкая и дерзкая девчонка с неуемным взглядом больших зеленых глаз и пышной копной огненных волос обречена на жизнь в душных покоях на женской половине богатого Шадизарского дома? Карела мало плакала, даже когда была ребенком, но одна мысль о том, какое будущее ее ждет, вызывала у нее злые безнадежные слезы, и она была благодарна горному ветру за то, что он мог бы послужить прекрасным оправданием в случае, если ее слабость будет замечена.

За свои семнадцать лет Карела хорошо уяснила — на собственном опыте — что как только мужчина обнаруживает в женщине то, что ожидал: слабость, глупость, беспомощность, — он, во-первых, теряет к ней всякий интерес, а во-вторых, пытается отвести ей место где-нибудь на задворках. На такое Карела никогда бы не согласилась. А значит, нельзя было уподобляться тем женщинам, которых Кареле удалось повидать в гарнизоне золотого прииска. Там были и почтенные дамы, матери семейств, озабоченные потомством и положением своих мужей, и ветреные молодые особы, сводящие с ума мужчин при первом свидании и прискучившие уже на втором, и глупые куклы, пригодные только для надзора за котлами в кухне, или в лучшем случае для вышивания.

Карела еще не знала, чего ей хотелось бы получить от жизни. Но она точно знала, чего бы ей не хотелось. Ей не хотелось, чтобы кто-то, пусть даже самый близкий человек, ограничивал ее свободу, ставил рамки, предписывал, что и как стоит делать… Пока был жив ее отец, старый и опытный воин, начальник гарнизона, никто не смел стеснять свободу белокожей и рыжеволосой девицы, его маленькой дочери, которая незаметно превратилась из надоедливой любопытной девчонки в самую красивую невесту в округе, глядя вслед которой, восхищенно вздыхали все мужчины — от безбородых знатных юнцов до пожилых чумазых и пропыленных пилигримов.

Ее отец полжизни прожил в Офире и был одним из самых преданных и опытных, а значит и самых высокооплачиваемых наемников в офирской армии, и стал он таким только благодаря своему совершенно замечательному характеру, от которого стонало и скрежетало зубами множество самого разнообразного народа. Это был суровый и властный человек, не терпящий неповиновения и никому не делающий поблажек из сострадания или по какой-либо иной причине. Карела сознавала, что эту черту отца она переняла в полной мере. Хотя в ее жилах текла не только кровь кофийского наемника, но и гордой золотоволосой немедийки, своим упрямством и своеволием Карела перещеголяла и мать, и отца. Старый солдат смирился с тем, что его единственным ребенком была девочка, поскольку манеры у этой девочки были, скорее, замашками мальчишки-сорванца. Снисходительно смотрел старый Клорус на то, как его дочурка, облачившись в длинные кожаные штаны и куртку, спрятав волнистую копну волос за воротник, скачет без удержу на лошади, как она метает кинжал или фехтует с тем из солдат, который имел несчастье слегка задеть ее гордыню или был настолько глуп, что внял ее просьбе и согласился немного «поиграть» с резвой доченькой командира.

Наверное, как все отцы, Клорус мечтал выдать непослушную проказницу замуж в надежде, что она, наконец, остепенится. И поэтому, когда в гарнизоне появился молодой офирец Эльрис, старик воспрянул духом.

Красивый, знатный воин, уже украшенный боевыми отметинами доблести, Эльрис пленил все женское население городка. Но не Карелу. Благоволить тому, кого тебе так явно навязывают? Ну уж нет! Вот если бы отец был против, тогда Карела назло отцу еще могла бы пофлиртовать с дворянином… Но поскольку Клорус, что ни день, заводил разговор о красоте и силе господина Эльриса, Карела проводила ночи с тем, с кем желала, проходя мимо Эльриса с гордо поднятой головой и презрением во взгляде, которое скрывать даже не пыталась.

Но старый Клорус умер, и Карела, осиротев, осталась одна. Она собиралась податься в столицу, или остаться в вольных степях Офира, но Клорус перед смертью рассудил по-иному.

И вот Карела в сопровождении Эльриса и двух солдат-наемников ехала в Замору, где жила сестра Клоруса, что была замужем за судьей Шадизара. Никогда в жизни не видев свою тетку, Карела плохо представляла себе, что может ждать ее там. И прибывать в конечный пункт их путешествия у нее не было никакого желания.

Несколько раз уже Карелу посещала мысль, что от спутников ей не худо было бы и отделаться Не здесь, конечно, не в холодных, мрачных горах, а после, когда они выберутся в степи Заморы. Карела нисколько не сомневалась, что постоять за себя она сумела бы.

Но ночь над Серым ущельем сгущала тьму, и Эльрис снова сбавил темп. Лошади поплелись, оскальзываясь на каменистых склонах и подъемах. И до Карелы донесся приглушенный разговор солдат. Вряд ли они представляли себе, что девушка слышит их. Мало кто знал, какой острый слух был у рыжеволосой бестии.

— Какой день уже без удобного ночлега, без нормальной еды, да еще и без женщины, — проворчал один из солдат, и Карела узнала басовитый говорок молодого пройдохи по имени Бриан. Этот светловолосый бородатый немедиец был известен своим разгульным нравом. В сопровождение он пошел только потому, что по завершении пути солдатам причиталась некоторая дополнительная к обычному жалованию плата. Если бы не это, никогда и никто не заставил бы его покинуть гарнизон, где ему жилось вольготно.

— Куда ты торопишься? Хоть путь и не близкий, будет тебе и достойный ночлег, и хорошее вино, и жаркие да любезные заморанки, а если не будешь швыряться деньгами, ждут тебя хорошие деньки, — рассудил второй, чей голос звучал глуше и принадлежал человеку значительно старшему, нежели Бриан.

— Да ну тебя, Мусто. Тебе монету посули, ты уже счастлив, а мне будет мало того, что нам обещали! — возмутился Бриан. — Разве же на тридцать монет можно погулять?

— Экий ты нетерпеливый, братец, — отвечал ему второй голос, хрипловатый и куда более спокойный. — Дорога хоть и не быстрая, но и не хлопотная. Уж не говори, что ты перетрудился. Тебе и меч-то обнажить не довелось.

Только едем всю дорогу да глазеем в спину дочке покойного Клоруса, да упокоит Иштар его душу.

— Вот еще удовольствие нашел — глазеть в спину, — фыркнул Бриан и резко добавил: — Если бы не этот надутый индюк Эльрис, давно бы стоило взглянуть на красотку не в спину, а совсем с другой стороны…

Едва сдержалась Карела. Но достоин ли неотесанный мужлан ее гнева? Что и ждать от него, как не грязных замечаний за спиной. К тому же при всем своем нетерпеливом и несдержанном нраве Карела понимала, когда стоит смолчать. Два меча в мужских руках против одного меча и девичьего кинжала… О том, что даже старый рассудительный Мусто в случае конфликта запросто может оказаться на стороне Бриана, она старалась не забывать. На горной ночной дороге такого гуся, как Бриан, лучше не дразнить. Но вот пусть они только окажутся на равнине, Бриан пожалеет о том, что отправился в это путешествие. А пока она навострила уши, стараясь не пропустить ни слова.

— Слушай, Мусто, а ведь деньги-то у него с собой! — заговорил снова Бриан. — И не только то, что он нам обязался уплатить по прибытии в Шадизар, но и его собственный кошель.

— Так что же? — лениво отозвался Мусто. — Что же удивительного в том, что молодой дворянин не только богат, но и бережлив?

Карела невольно усмехнулась. Солдаты и офицеры Офира не могли пожаловаться на бедность. И только у таких разгильдяев, как Бриан, не знающих меры ни в чем, могла возникнуть зависть к содержимому чужих кошелей.

— Дурак ты, Мусто, — раздраженно ответил Бриан. — Можно подумать, что тебе лишняя сотня монет помешает. Слушай, братец, я тут подумал, а есть ли смысл ждать расчета от Эльриса?

— Не понял… — протянул Мусто. — Да разразит тебя Иштар! Ты болван, парень! Мы взялись доставить эту девчонку в Шадизар и получим там свои денежки. Что тебя так разбирает?

— Да не ори ты, праведник! — зашипел на приятеля Бриан. — Ну сам посуди. Приедем мы в Шадизар, доставим дочь Клоруса на место. И что? Эльрис тут же примется отвоевывать у родни девицы свое, и я думаю, что небезуспешно. А мы с тобой? Несколько дней в трактире, несколько женщин и несколько похмелий — вот и все, что мы будем иметь с этого приключения. Даже если мы соберемся обратно в Офир, то добираться до места придется с пустыми карманами.

— Можно будет попытать счастье в гарнизоне Шадизара, — вставил Мусто, но Бриан решительно оборвал его:

— Да что его пытать, когда вот оно! Впереди скачет. Мне кажется, что расщелины здесь есть довольно глубокие, и два юных тела будут чувствовать себя там очень уютненько! — хихикнул он. — На первом же привале: Эльрису нож в спину, а деньги поделим. Да и все. К тому же девчонка — хороша стервочка. Столько раз меня отшивала, теперь не отвертится. И тебе дам попробовать, так уж и быть. Ну, что молчишь, Мусто?

— Ну, деньги я, пожалуй, взял бы. А девчонка… Жалко, молоденькая еще, ребенок.

— А ты считал, сколько тот ребенок с солдатами травки намял в кустах? — заржал Бриан и добавил: — Да и какая разница, ребенок или нет, все они Митрой для одного дела приспособлены. Можем натешиться да отпустить восвояси.

Мусто ничего не ответил, но поскольку Бриан прекратил уговоры, она с гневом поняла, что Мусто, скорее всего, кивнул в знак согласия.

Карела испытующе глянула на Эльриса. Ждет ли заносчивый офирский дворянин обычного низкого предательства от своих же собственных солдат? Эльрис был, на ее взгляд, слишком надменным, и поэтому вряд ли он мог себе такое вообразить. Он вел своих людей так уверенно, словно принял вместе с ними не один бой.

Карела была вынуждена признать, что молодой офирец, мощный и крепкий, с пепельными волосами и темной бородкой нравился ей. Но то, как он настойчиво домогался ее благосклонности, очевидно и неприкрыто оскорбляясь неудачами на этом поприще, забавляло ее. А мужчина, забавлявший Карелу, не мог стать объектом ее восхищения, будь он хоть трижды красавец. Поэтому Карела решила подождать привала, посмотреть, не окажутся ли дерзкие намеки Бриана досужим пустословием. Если же эти грязные псы и вправду замыслили дурное, поверит ли Эльрис ее предупреждению? Почему-то Карела в этом сомневалась.

Темным и мрачным было ночное небо, но еще более сурово и безрадостно было на земле. Там, где горные отроги утонули в тяжелых тучах, нависших над северо-востоком Кофа, бушевал ветер. А внизу, у самого подножия череды скал, было на редкость спокойно и тихо.

Одинокий всадник спешился и с усилием, вставая на цыпочки, снял притороченные к седлу вьюки. Они были слишком тяжелыми и объемными для путника, поэтому, поднимаясь со своей ношей по узкой и едва заметной тропе, что вела снизу к глубокой щели в скале, невысокий худощавый человек, больше смахивающий на подростка, пыхтел и изгибался, ловя равновесие.

Преодолев большую часть подъема, путник уронил свой тюк и опустился на него в изнеможении. Кожаный высокий шлем со стальными пластинами был надвинут на самые брови, короткая накидка из темной шерсти закрывала шею и плечи. Узкое смуглое лицо выглядело усталым и равнодушным. Только глаза сверкали двумя темными, блестящими капельками, словно у собаки, идущей по следу.

— Это здесь, я чувствую, что это здесь, — произнес человек неожиданно мягким голосом. Тонкая рука грациозно поднялась и сняла с головы шлем. Блестящие черные волосы высыпались из-под него, укрывая плечи молодой женщины. Она тяжело вздохнула, потрясла головой и решительно встала. — Неужели я нашла, наконец, это место?

Оставив свою поклажу, невысокая и хрупкая женщина, забыв про усталость и изнурительную дорогу, бойко полезла вверх, ко все приближающейся щели в скале. Она знала, что ждет ее там. Это был вход в пещеру, к которой она стремилась всю свою жизнь и которую искала в этих краях вот уже почти два месяца.

Ей с успехом удалось избежать множества опасностей, которым так легко подвергнуться любой женщине, путешествующей в одиночку. Любой, но не Михар, в совершенстве владеющей могуществом, которому позавидовали бы многие. Она с усмешкой вспоминала сейчас тех несчастных, кому встреча с ней стоила жизни. Презренные твари!

Добравшись до входа в пещеру, Михар задержалась, переводя дыхание.

— Славься, Деркэто! — провозгласила она и ступила под своды пещеры. Не успела она сделать и пару шагов, как невероятной силы невидимые флюиды охватили все ее существо. Невероятные ощущения, которые вдруг свалились на нее, вызвали сильную дрожь во всем теле, но это не было дрожью ужаса. Это было нетерпение.

Окунувшись во тьму пещеры, Михар остановилась. Она ничего не видела в темноте, но кожей почувствовала, что стоит лицом к лицу с огромным пространством и великой божественной силой. И она пришла сюда, готовая к тому, чтобы впитать в себя эту силу.

Вне себя от возбуждения, она метнулась назад, вниз, и спустилась к своему тюку. Тяжело дыша, она поволокла его в пещеру. Развязав веревку, стягивающую край тюка, Михар вынула из глубины завернутый в войлок светильник и бутылку с пальмовым маслом. Провозившись немного, Михар разожгла светильник и снова направилась внутрь пещеры. Некоторое время она шла по низкому и узкому коридору, но вот он закончился, и женщина ступила в большой зал.

Только взглянув по сторонам, Михар едва не лишилась рассудка от счастья: она нашла то, что искала! Храм мести Деркэто встретил ее таким, каким он был в ее снах и грезах!

Кто-то словно выгрыз в скале пространство, напоминающее по форме огромное полушарие. Пол пещеры был сухим и гладким, словно отполированным. Прямо напротив входа около дальней стены пещеры застыло каменное изваяние.

Это был мощный обнаженный мужчина. Он стоял на коленях, запрокинув голову и протягивая вперед руки. Застывшее лицо с грубыми чертами было искажено страшной, мучительной гримасой… Конечно, кому приятно каменеть заживо, чувствуя, как сначала ноги, потом тело, руки, все становится частью горной скалы… Каменные мускулы напряглись и вздулись, и если бы этот мужчина был из плоти и крови, он наверное мог сокрушить все вокруг себя. Но месть Деркэто была неумолима, и этот гигант никому из женщин не принесет больше горя. Богиня страсти позаботилась о том, чтобы он вечно простирался в мольбе на полу тайного храма Деркэто в горах Кофа на пятачке трех границ. И суждено ему лишь ненадолго быть освобожденным из каменного плена, чтобы потом снова кануть в небытие, на этот раз уже навсегда.

И Михар пришла сюда именно для того, чтобы осуществить все это, чтобы претворить в жизнь заклятие Деркэто.

Никто никогда бы и не подумал, что в таком безлюдном месте может находиться храм самой великой и самой могущественной из женщин — богини Деркэто. Уж очень далеко он был от тех мест, где люди поклонялись этой богине. Как стигийцы, так и шемиты вряд ли часто бывали в этих горах. Здесь, где к востоку простирались степи Заморы, к западу — равнины Офира, а с севера высился Карпашский хребет, почти никто не жил, а значит, не могло быть и храмов.

Так считалось. Но люди потому и люди, что попадают в плен своих заблуждений.

В этом месте, диком, неприглядном, мрачном, действительно находился храм богини страсти, как свидетельство того, что неумолимая и могущественная Деркэто не обошла вниманием и эту землю.

Храм мести Деркэто создан был вовсе не людьми, а самой богиней. Она сама устроила эту обитель для того, кто был ей мил, и она своей рукой убила того, кто не смог оценить великий дар — любовь и страсть самой Деркэто.

Как зачарованная, стояла Михар, глядя на каменное изваяние, протягивающее к ней руки. Каково было ему стоять здесь не один век и тяжко раскаиваться в том, что пренебрег любовью Деркэто? Конечно, он не подозревал, с кем имеет дело, когда на глаза ему попалась восхитительная женщина. Разве мог он даже представить себе, что Деркэто объявилась в этих краях?

Но боги — не люди, запертые в границах своего душного мирка. Боги сходят на землю так часто, как пожелают, там, где захотят, и в таком виде, какой им больше нравится.

Еще мать Михар, могущественная стигийская чародейка, прочитала в древних письменах эту легенду о мести Деркэто. О том, как, натосковавшись по земной страсти, спустилась богиня на землю туда, где нашелся человек, достойный стать ее возлюбленным. Этот человек, молодой, сильный и независимый, уединенно жил в этих местах, забытых всеми богами. И она пришла к нему, прекрасная и гордая, и предложила ему свою любовь. Он не отверг страсть и нежность, но, отведав сладостей любви, предназначил богине место своей служанки, покорной и бессловесной. Гордая женщина была ему не нужна. С горечью поняла Деркэто, что ошиблась, что ее возлюбленный не из числа тех достойных ее любви, которым нужна не тряпка, валяющаяся под ногами, а женщина, стоящая с мужчиной вровень. Сильно обиделась Деркэто и превратила своего возлюбленного в камень. И положила к его ногам свое оружие. И пообещала той, которая завершит ее заклятье, красоту, силу и страсть, способную сводить с ума каждого мужчину и дающую женщине неограниченную власть над мужскими сердцами, телами и душами.

Михар подошла поближе. Рядом с каменными коленями изваяния лежала небольшая кривая сабля, на эфесе которой мерцал сапфир размером с голубиное яйцо.

— Славься, Деркэто! Пришла та, которая хочет принять от тебя силу и страсть, вечную молодость и великолепие, — прошептала женщина и опустилась на гладкий пол. — Я та, которая желает стать восприемницей твоей власти на земле.

Руки Михар невольно потянулись к сабле богини. Но она заставила себя отвести их. Нельзя было ей касаться оружия, на которое было наложено заклятье Деркэто! Ни один человек из смертных не мог взять его в руки и остаться в живых, даже чародейка Михар.

Получить оружие Деркэто, а вместе с ним силу ее заклятья, можно было только из рук каменного изваяния. А для этого Михар предстояло немало потрудиться.

Едва пришла в себя черноволосая женщина и осторожно встала на ноги. Отойдя к стене и поставив на пол светильник, она медленно, пошатываясь, побрела наружу, к своим вещам.

Несколько минут в храме, казалось, прибавили ей сил. Выйдя из пещеры, она вдруг ощутила прилив энергии, словно и не провела она в седле много-много часов. Почти вприпрыжку молодая женщина сбежала вниз, к лошади, забрала второй тюк и потащила его вверх, даже не останавливаясь, чтобы передохнуть.

Вскоре все вещи Михар уже лежали в пещере. Подстилка из тонкого и мягкого, но прочного войлока была развернута, и расшитые шелковые подушки разложены на ней. Ларец со снадобьями, инкрустированный серебром, примостился рядом.

Приглушенный писк и вой заставил Михар метнуться к одному из мешков. С причитаниями женщина стала расшнуровывать завязки.

— Милый ты мой дружок, как же я о тебе забыла?

Их мешка, отряхиваясь и потягиваясь, вылез головастый дымчато-серый кот с огромными желтыми глазищами.

— Фипон, киска, не сердись на хозяйку, больше я о тебе не забуду! — Михар подняла кота на руки, прижалась лицом к его боку, потискала. — Беги, Фипон, погуляй, да не потеряй дорогу назад! — ласково сказала она и спустила животное на пол.

Кот громко мяукнул и стремглав бросился наружу. Надоела ему долгая дорога в душном мешке, и он с удовольствием отправился на первую свою прогулку на новом месте.

Под гулким каменным сводом раздавался нежный женский голосок. Светловолосая девушка плавно кружилась в такт своей песенке, воздев тонкие грациозные руки. Ее полные груди, едва прикрытые изящными чашами с переливчатой вышивкой, заманчиво колыхались, бедра призывно покачивались и вращались то в одну, то в другую сторону, заставляя тонкий и совершенно прозрачный шелк, свисающий с пояса, отделанного изумрудами, взлетать и открывать взору соблазнительной белизны и упругости округлые ягодицы.

Девушка танцевала с удовольствием, то отходя подальше, то приближаясь к своему единственному зрителю, дразня и возбуждая его.

Наблюдавшего за танцем трудно было назвать мужчиной. Скорее, это был юноша лет восемнадцати-девятнадцати, кудрявый и темноволосый. Он с любопытством смотрел на танцовщицу, склоняя голову то к левому, то к правому плечу, и недовольно хмурился, когда она отдалялась от него в повороте. На юноше были короткие штаны из мягкой кожи, невысокие сапоги и безрукавка, надетая мехом внутрь. Он сидел у самого костра и смотрел на девушку сквозь пламя.

Бедняжка, она была так рада своему чудесному спасению… Случайно отбившись от своих спутников на прошлой неделе, она заблудилась в горах и несколько дней проплутала, обессилев и едва не умерев от страха и голода.

Как счастлива была она, когда красивый улыбчивый юноша вдруг встретился ей на тропе и протянул руку помощи. Он привел ее в грот, закрытый от холодных горных ветров, напоил чистой водой и накормил еще свежими лепешками, согрел у костра. И теперь она готова была на все для улыбчивого паренька, который не выглядел ни воинственным, ни опасным. Он жадно смотрел на нее, радовался ее смеху, тому, что слезы на ее лице просохли, а румянец снова вернулся на пухлые щечки. И он ничего от нее не требовал и не задавал вопросов. Он не был похож ни на жреца-пилигрима, ни на солдата, решившего сменить нанимателя. Скорее, он был похож на пастуха, так решила девушка. Ей было невдомек, что в этих местах не было пастбищ, и по крутым склонам здешних ущелий не водили караванов.

Она сама была всего лишь невольницей, для которой происшествие в горах едва не стало роковым.

— Танцуй, Ганда, танцуй! — прошептал юноша и даже языком прищелкнул, когда тугие гладкие бедра снова промелькнули невдалеке от его лица.

Еще несколько минут он с удовольствием смотрел на девушку и, наконец, протянул к ней руки. Она пошла к нему, не прекращая петь, и опустилась на колени, заглядывая в глаза своему спасителю.

— Иди ко мне, Ганда! — мягко сказал юноша, но девушка почувствовала в его просьбе неожиданно непреклонную силу приказа. Она вдруг поняла, что не в силах воспротивиться ему. Ей не очень-то хотелось сопротивляться этим блестящим карим глазам, но сила, потекшая вдруг с пальцев юноши, едва он тронул плечи Ганды, почему-то испугала ее. Однако, она ни слова не сказала, позволяя ему увлечь себя прямиком на мягкий войлок. Едва спина ее коснулась подстилки, а руки юноши развязали шнурок, удерживающий на ее груди расшитые чаши, Ганда прикрыла глаза и отдалась этим рукам, которые принялись неторопливо и изощренно ласкать девушку.

— О, Табасх! — прошептала она, и губы юноши нежным поцелуем оборвали ее слова. Она нисколько не воспротивилась, когда Табасх решительно расстегнул застежку на ее поясе.

Что-то мягкое и пушистое коснулось ее плеча и осторожно двинулось вниз, коснулось полной груди, плоского живота, поползло по бедру. Так же мягко щекотал ее своей бородой хозяин, в чьем гареме она была последние пять месяцев… Но у Табасха нет ни бороды, ни усов. Чем же он ласкает ее?

Ганда с любопытством открыла глаза, чтобы взглянуть на Табасха… Над ней нависало, тяжело и прерывисто дыша, жуткое чудовище, мохнатое и уродливое, с широкими влажными губами и круглыми выпученными глазами!

Ганда, оцепенев от ужаса, уставилась на чудище и в правом глазу его увидела отблески жарко пылающего костра и себя, обнаженную и распростертую под мохнатой нечистью, на широких губах которой скапливалась слюна.

— Ганда, милая! — простонало чудище, высунуло огромный сиреневый язык и медленно лизнуло враз побледневшую девушку.

Не в силах больше переносить этот ужас, Ганда пронзительно завизжала и потеряла сознание.

Чудовище слезло с тела девушки, тряся головой, встало на колени и провыло что-то. В звуках его голоса отчетливо проявился мотив той простенькой, но зажигательной песенки, которую напевала девушка, танцуя перед ним. Он завыл громче, и постепенно его голос стал совершенно человеческим. Встряхнувшись, словно вылезшее из воды животное, чудовище стало меняться на глазах. Исчезла, словно выпадая, шерсть, выпрямились руки и ноги, заблестели кудрявые черные волосы. Преобразившийся на глазах Табасх снова присел подле Ганды и погладил ладонью нежную грудь девушки.

— Эй, милая, что с тобой?! Расскажи, что тебе привиделось? Открой глаза, пожалуйста!

Но Ганда лежала в глубоком обмороке. И Табасх неожиданно весело рассмеялся. И эта красавица тоже не смогла выдержать его любимой шуточки с перевоплощением… Неужели его мохнач так страшен? Взглянуть бы на самого себя хоть одним глазком! Но зеркала у Табасха не было.

Он оборвал смех так же внезапно. Ох, если бы это было и вправду шуточкой Другое дело, что иногда это забавляло Табасха. Он веселился, глядя на то, как его вид повергает людей в ужас. Но сейчас это было очень некстати и совершенно не смешно.

С тоской и неожиданной грустью взглянул он на девушку. Разве может продолжаться дальше такая мука? Стоило Табасху пожелать женщину, как немедленно, само собой, наступало это превращений И пока ничего с этим поделать было нельзя. Освободиться от такого тяжкого проклятья было совсем не просто.

Схватившись за голову, Табасх заскулил, пряча лицо в колени. Нет ему никакой радости от того, что происходит. И бедняжку Ганду напугал до потери сознания». Что ж, придется избавиться от нее, пока он не принес невинной девушке еще большей беды. Оставить ее в гроте и уйти самому дальше в горы?

Он-то не пропадет, а вот Ганда очнется одна у потухшего костра, испуганная и замерзшая, и что ей останется? Скитания по скалам в поисках даже не пищи — какая уж пища в таком месте для девушки, не представляющей, что такое охота, — а хотя бы горных родников. И будет она в страхе бродить, пока не отыщет свою смерть, ведь вряд ли она после всего случившегося доверится даже безобидному на вид путнику в горах.

— Прости меня, Ганда, — задумчиво сказал Табасх. И под сводами грота зазвучало заклинание, извлеченное взбудораженным сознанием Табасха из самых глубин древней мудрости. Табасх давно уже не задумывался, откуда известны ему подобные заклинания. Он уяснил, что таким он рожден на свет. Он просто повиновался первому же порыву и начинал произносить слова, даже не зная заранее, к чему они приведут. И только уже взглянув на результат, он понимал, что слова найдены им верно.

И вот на мягкой подстилке из войлока рядом с расшитыми чашами и небрежно брошенным поясом лежала белая чайка, беспомощная и неподвижная. Ее глаза-бусинки были замутнены, но сердечко глухо и редко билось в ее груди.

— Вот и все, Ганда, теперь ты улетишь отсюда и станешь вольной. Будешь ли ты вспоминать об этой ночи, хотя бы как о страшном сне, в котором ты, свободная птица, была невольницей и едва не погибла в горах?..

Табасх взял птицу в руки и медленно вышел из грота. Пройдя несколько шагов, он положил птицу на камень и отошел в сторону. Облокотившись на каменную гряду, Табасх заглянул вниз, на еле заметную тропу, что вилась по ущелью.

Да, уже несколько дней никто не проезжал и не проходил здесь, кроме офирского купца с целым отрядом охраны. Хитрый купец решил пройти малохоженой тропой в надежде избежать грабежа. Если ему это удастся, если купец выберется в Замору живым, он будет очень удивлен, заглянув в сумки, которые берег в пути пуще глаза. Табасх не удержался от съедавшего его желания хоть чем-нибудь насолить упитанному настороженному бородачу. Вряд ли плоские камешки, куски глины и мелкие осколки щебня покажутся купцу достойной заменой слиткам золота.

Само же золото Табасх скинул в пропасть, оставив лишь слиток размером с кошачью голову. Его он бросил на дно горного родника. И пусть повезет тому, кто его найдет.

За его спиной послышался хлопок.

Табасх обернулся. Крупная белая чайка стояла на камне, с удивлением глядя на него.

— Как ты себя чувствуешь, Ганда? — поинтересовался Табасх с грустной улыбкой.

Чайка гаркнула, взлетела и унеслась прочь. Не один день пути предстоит ей, прежде чем она достигнет берегов моря Вилайет. И никогда больше в ее птичью головку не придет мысль о том, что она когда-то действительно была соблазнительной девушкой.

Оставшись один, Табасх совсем загрустил. Четыре года скитаний сделали его привычным к одиночеству. И встречи с людьми только выбивали его из колеи. Он приносил людям несчастья, да и ему самому люди доставляли только лишние проблемы. Но он так хотел стать одним из них. Он мечтал в один прекрасный день выйти к людям, и чтобы никто не заподозрил в нем того, кем он был на самом деле. Он хотел исходить вдоль и поперек землю, завести друзей и сразиться с врагами, благо в последних недостатка не бывает никогда. Стоит лишь пройти поперек многолюдного места и наступить на ногу подвыпившему мужлану, и нескучное времяпрепровождение обеспечено. Он хотел бы любить красивых женщин, таких, как Ганда.

Но пока он все еще тот, кем рожден, а значит, ему надлежит прятаться от людей и искать путь к избавлению. Путь этот он знал, и не зря пришел в Серое ущелье Кофских гор. Пока он жив и помнит о том, кто он такой, у него есть надежда на лучшее. А без такой надежды нет смысла жить никому, человек ты или нелюдь.

Проводив взглядом чайку, с криком исчезнувшую в ночном небе, Табасх уже хотел вернуться к костру, но отдаленный стук копыт задержал его у каменной гряды. Когда звук приблизился настолько, что Табасх смог различить, сколько именно лошадей бредет по тропе, он решил остаться и подождать, посмотреть, как маленький отряд проедет мимо.

Темнота была уже почти полной, но зоркие глаза Табасха различили и знатного воина, возглавляющего отряд, и солдат, замыкающих процессию. И девушку с волнистыми и очень густыми волосами, которые она убрала с лица, перевязав их лентой. Ему показалась, что девушка еще очень юна и очень красива. А уж если что он и смог сказать определенно, так это то, что двое солдат, один из которых был довольно молод и подвижен, а второй, пожилой, крайне нетороплив, просто источали вокруг себя какое-то черное напряжение. Табасх почувствовал такие знакомые ему по прежним встречам с людьми волны необузданной алчности и похоти, злобы и зависти. И тревога шевельнулась в его душе. Он не хотел, чтобы рядом с его тихим горным пристанищем развернулась какая-нибудь трагедия. На сегодня ему уже хватило и Ганды.

Вспомнив о ней, Табасх совсем опечалился. Если уж на то пошло, не худо было бы и спросить девушку, что ей больше по нраву: умереть человеком или окончить дни чайкой.

Что ж, теперь поздно было сожалеть об этом. Табасх еще раз взглянул на то, как, повинуясь приказу командира, солдаты начинают разбивать лагерь на ночь, и медленно побрел обратно в грот.

Отказавшись от еды и от вина, Карела уединилась и теперь молча лежала в своей палатке. Полог был чуть приоткрыт, и она хорошо видела Эльриса, сидящего у костра. Ни словом не перемолвилась она с ним. Во-первых, потому что он снова попытался подать ей руку, когда она слезала с лошади, и, во-вторых, потому, что спросил, не желает ли она оставить на ночь в палатке зажженный светильник. Он вообразил, видите ли, что ей страшно! Подумать только, что за мысли посещают его благородную голову! Правду сказал Бриан, индюк — он и есть индюк!

А между тем, Кареле было страшновато. Или нет, скорее неспокойно. Уж больно непохожи были слова Бриана на пустую нудную болтовню. Бриан был известен в гарнизоне Клоруса и своей редкостной жадностью, и охотой до женщин. И ни в первом, ни во втором не знал удержу. Оставалось только удивляться, почему он до сих пор был в наемниках, а не разбойничал на большой дороге. Самое ему место там. Неизвестно, задумал ли он дурное, но опасаться его, конечно, следовало.

А посему Карела лежала под своим плащом, вынув кинжал из ножен и положив его рядом по правую руку. Ей не хотелось, чтобы что-нибудь застало ее врасплох.

Она любила своего отца, но никак не могла ни понять, ни простить ему его последней воли. Ну что ей делать в Шадизаре, в компании с престарелой теткой?

Она всегда мнила себя вольной и решительной. Она считала, что готова к тому, чтобы взять в собственные руки свою судьбу. Ну и что, если она женщина? Ну и что с того, что молода? Велика ли беда в том, что мускулы, хоть и крепкие, слабее, чем у Эльриса и Бриана? Кроме грубой силы есть у Карелы многое другое. А если чего нет — наживем! Так думала Карела.

Пусть кто-нибудь попробует остановить ее, если ей чего-нибудь захочется! Она взрослела с открытыми глазами и представляла, из чего состоит мир, окружавший ее. Карела быстро поняла, что нигде ни в грош не ставилась человеческая жизнь, которую отдавали и брали в обмен за минутные удовольствия или за подлинные, а то и за мифические богатства.

Здесь невозможно было отыскать хоть что-нибудь, чему стоило бы отдаться, забыв себя. Мало что значили слова о любви, привязанности, преданности и чести. Возможно, такие вещи и существовали, но на глаза Кареле они пока не попадались. И она уже твердо знала, что мир переделке не подлежит.

И если мысли Карелы о ее способности противостоять жизненным трудностям в одиночку были, возможно, несколько наивными, ее решение принять правила игры было далеко от наивности и говорило о том, что в голове у юной красавицы не мякина.

И Карела была готова к тому, что нужно быть твердой и независимой. Для себя она давно решила, что никто не заставит ее делать то, что ей не по нраву. И вдруг… Этот бессмысленный переход в чужую страну, где ее не может ждать ничего хорошего. Ну, если она, конечно, прибудет на место. А в последнем она сильно сомневалась. Темная тень упала на палатку. Карела замерла и напряглась. Это Бриан бесшумно прошел мимо и присел рядом с офицером.

— Клянусь Митрой, господин Эльрис, нечего тебе сидеть всю ночь да пялиться на огонь. Места здесь тихие и безобидные, зверья и то нет, — буркнул он, зевая.

— Иди да спи, Бриан, сменишь меня под утро, — угрюмо ответил Эльрис. Видимо, он решил исполнять свой долг до конца. Еще бы, добро, которое он берег в дороге, он почитал уже наполовину своим.

Карела знала, что отец перед смертью написал письмо своей сестре в Шадизар, где заявил, что не будет против, если Эльрис попросит руки Карелы Не забыть бы выкрасть да уничтожить письмо, подумала вскользь девушка.

— Под утро Мусто уже выспится да и сменит дежурного, — неторопливо возразил Бриан. — Иди отдыхать, высокородный, а я посижу, погляжу по сторонам.

Эльрис встал и, отойдя всего на несколько шагов, опустился среди сложенных тюков. Сняв плащ, он ослабил ремни, стягивающие на нем легкие доспехи, и улегся, накрывшись плащом.

Да, он действительно болван! Как можно было так слепо доверять такому прохиндею, как этот Бриан?! Карела негодовала! А если бы она была такой, какой Эльрис мечтает видеть свою жену — тихой да бессловесной мышкой, беспомощной и жалкой? Если бы она вверила себя, свою жизнь и честь этому самоуверенному человеку? Но, благодаря богам, Карела не такая! И если Эльрис влипнет в историю, пусть пеняет на себя!

Воцарилась тишина. Только еле слышно потрескивал костер, да временами где-то в вышине гортанно и жалобно, словно плача, кричала одинокая чайка, невесть как попавшая в эти горные земли.

Усталость все-таки давала о себе знать, и Карела незаметно для себя задремала. Однако ушко ее сразу же уловило еле слышные звуки, и, открыв глаза, она увидела Бриана и Мусто, стоящих у костра в полный рост. Они ничего не говорили друг другу, только обменивались жестами. В руке Бриан держал короткий узкий кинжал, а у Мусто из кармана торчал моток пеньковой веревки.

Бриан махнул Мусто рукой, указывая на палатку Карелы, а сам осторожно, стараясь не зашуметь, двинулся к спящему неподалеку офирцу.

Карела стиснула рукоятку своего кинжала, откинула укрывающий ее плащ и повернулась на правый бок, готовая стремительным выпадом поразить того, кто подойдет к ней сзади.

Зашуршала ткань полога. Огромная тень Мусто пролегла в палатке. Карела слышала, как колотилось ее сердце, стремясь вырваться из груди. Но толстокожий недалекий Мусто не мог ни слышать, ни вообразить себе, что его уже ждут. Как только рука солдата легко коснулась ее плеча, Карела слегка шевельнулась и сонным голосом забормотала что-то.

— Госпожа Карела! — Старик потряс ее за плечо. Он рассчитывал, что разморенная сном девушка развернется к нему, и он без труда свяжет ее. Ха! Ну-ну…

Карела начала поворачиваться и… нанесла удар со всей своей силой!

Но то, что она действовала только на слух, подвело ее. Кинжал вонзился Мусто не в грудь, как она рассчитывала, а всего лишь в руку между плечом и локтем. Тем не менее солдат заревел от неожиданной боли, присел — и Карела толчком ноги опрокинула его на спину, одновременно извлекая из руки Мусто свое оружие.

Грязно ругаясь, Мусто сразу же принялся вставать.

Отскочив назад, Карела поняла, что даже с пожилым раненым солдатом она может и не справиться. Вонзив кинжал в ткань палатки, она сделала два быстрых надреза и в прыжке юркнула в образовавшуюся щель в тот самый момент, когда Мусто был уже на ногах и собирался схватить ее за лодыжку.

Больно шлепнувшись на землю, девушка постаралась побыстрее вскочить и рванулась прочь, закричав пронзительно:

— Эльрис! Эльрис, проснись!

Но ответом ей был громкий вскрик от костра, стон и возня вперемешку с отвратительной руганью солдат.

— Эльрис! — крикнула она еще раз, в надежде, что офирец отзовется, и сразу же поняла, что совершила глупейшую ошибку.

Эльрис-то, скорее всего, был уже мертв, а Кареле удалось укрыться в густой темноте ущелья, где за десять шагов от костра невозможно было разглядеть человека. И если бы не подала она голоса, солдаты долго бы искали ее, и наверняка ей удалось бы тихо и незаметно удрать на безопасное расстояние. Но увы!

Оба охотника до легких денег и женщин сразу же сориентировались, и Карела увидела, как от костра в ее сторону двигаются два силуэта.

Она бросилась бежать, но почти сразу же поняла, что на тропе она будет схвачена через минуту. И тогда даже ленивый Мусто, разгневанный своей раной, не упустит случая отыграться на ней.

И девушка метнулась к скалам. Почти прилипнув к горной гряде, она быстро передвигалась вдоль нее на ощупь, пытаясь найти хоть какую-нибудь мелкую расщелину, куда можно было спрятаться, или тропку, что позволит подняться вверх по склону.

Когда ее рука вдруг сорвалась с гряды, и она упала на камни, раздирая колени и локти, Карела поняла, что нашла как раз то, что искала. Стараясь не выдать себя ни единым стоном или громким вздохом, девушка стала карабкаться по обнаруженной расщелине вверх.

Но мелкие камешки с тихим шуршанием посыпались из-под подметок ее низких сапожек, и оба преследователя с ревом и воплями бросились за ней.

Карела старалась быть проворнее их, но кинжал в руке мешал ей цепляться за скалы. Она убрала кинжал в ножны и потратила на это такое драгоценное в ее положении мгновение. Голоса солдат были уже близко. Настолько близко, что они вряд ли теперь потеряют девушку из вида.

Расщелина вывела ее на странную плоскую площадку. Глядя снизу, с тропы, никто бы и не догадался, что здесь вдоль горной гряды кем-то проложена целая дорога.

Карела побежала по ней, слыша сзади уже не голоса, а только тяжелое, сбивчивое дыхание своих преследователей. Она с неожиданным злорадством подумала, что спокойная гарнизонная жизнь, обжорство да распутство не очень-то способствуют поддержанию хорошей формы. Подъем вымотал обоих солдат так, что они уже и словом не могли перемолвиться друг с другом… Но тут же Карела с ужасом поняла, что несмотря на очевидную усталость двое бандитов неумолимо приближаются к ней.

Заметив слева от себя черноту какого-то проема, Карела поспешила туда и замерла за скалой. Вцепившись зубами в собственную руку, чтобы заглушить хриплое дыхание, она смотрела на остановившихся в растерянности солдат.

Напряженный, как сжатая пружина, Бриан вертелся из стороны в сторону, ища беглянку, а старый Мусто стоял, сгорбившись, и зажимал рукой рану на плече.

— Где эта стерва? — процедил Мусто. — Ты видишь ее?

— Погоди, погоди, братец. Никуда ей не деться. Заплатит она и за переполох, и за твою рану! Тут она где-то.

Карела протянула руку к ножнам и медленно вытащила кинжал.

Убьют, непременно убьют, подумала она. Не найдут ее ночью, так отыщут с рассветом.

Неожиданно откуда-то сзади потянуло дымком костра. И прямо из-за спины Карелы стал постепенно разгораться свет. И не только затаившаяся девушка почувствовала это сразу же, но и Бриан тут же зашмыгал носом:

— Дым!.. И свет! Неужели девчонка, прах ее побери?! А ну-ка, проверим!

Они двинулись прямо на Карелу, и в разгорающемся свете сразу же заметили силуэт девушки, в ужасе прижавшейся к скале.

— Ага! Вот и птичка-невеличка! — злобно и плотоядно пропел Бриан. Карела уже видела, как блестят его глаза, как ухмыляется в кривой улыбке белозубый рот!

Она попятилась. Сзади потянуло теплом. Свет залил пространство огромного грота, пребывавшего за минуту до этого в полной темноте. Кареле некогда было задуматься о том, что там, позади нее, кто разжег костер, и не будет ли для нее это место еще большим злом, попасть в лапы которому не приятнее, чем к двум разъяренным насильникам.

Продолжая пятиться, Карела споткнулась о задравшийся край войлочной подстилки и упала на спину. Подняв к лицу руку с кинжалом, она уставилась на оскалившегося Бриана и перекошенного от боли Мусто, которые в зловещем молчании приближались к ней.