Рыцарь

Глава первая

В честь рождения сына (а также в честь годовщины свадьбы со своей третьей женой) граф Раймон Тулузский решил устроить развлечение для благородных людей – рыцарский турнир. Обрадованные возможностью попировать на халяву в хорошей компании, но ещё более привлечённые перспективой поломать копья и помахать мечами на арене под взглядами прекрасных дам, бароны со всего Лангедока стали съезжаться в славную Тулузу. Поехал на турнир и барон Родриго де Эро. Поехал с ним также тамплиер Ги де Эльбен, которому хочешь не хочешь, а возвращаться ко двору Раймона Тулузского было необходимо – папский легат, которого Ги поручили сопровождать, ускакал обратно в свою Италию. Пабло Верочелле от услуг сьера де Эльбена наотрез отказался. Разумеется, с этими двумя благородными господами поехал и я. Люблю путешествовать в хорошей компании. Тем более и на графа Раймона хотелось поглядеть. Да и в турнире поучаствовать. Под взглядами прекрасных дам.

...Тибо ворчал: мол, опять сплошные расходы выйдут – снова и щит чинить придётся, и копья покупать новые, и доспех, который, как пить дать, попортят, придётся латать. А уж если с доспехом попортят шкуру младшего сынка старого графа Монгеля, тогда ему, Тибо, беда: что ж он старому графу скажет, как перед ним оправдается?

«Вот выдумали блажь, – бубнил мой слуга. – Добро бы ещё война, а развлечения ради друг друга и доспехи портить...»

Впрочем, ворчал Тибо лишь когда поблизости не было ни тамплиера, ни барона Родриго. Их-то он побаивался, а вот меня, похоже, – уже нет. Почувствовал слабину, мерзавец. Обнаглел.

Прежде чем отправляться в Тулузу, заехали в Безье. Поскольку барон Родриго был вассалом Роже Безьерского, он должен был, как и положено верному вассалу, сопровождать своего сюзерена в этой поездке.

Разумеется, как только папский легат убрался с его земель, неуловимый виконт Роже чудесным образом нашёлся. Когда мы приехали в его замок, он уже был по горло в заботах по поводу предстоящего путешествия – как-никак, во время поездки он будет возглавлять весьма значительный отряд рыцарей и баронов, и следовало озаботиться не только тем, чтобы все они прибыли вовремя, но и тем, чтобы каждый человек в свите виконта был надлежащим образом экипирован. Далеко не все рыцари, собиравшиеся под рукой виконта и благородством своего происхождения не уступавшие ни Роже, ни самому графу Раймону, могли похвастаться столь же благополучным материальным положением. Были и такие, у которых значительная часть их имущества заключалась в мече и коне, – а виконту Роже хотелось, чтобы его свита блистала, сияла и выглядела богато и достойно на фоне прочих рыцарей и баронов, спешивших в Тулузу вместе со своими сеньорами.

Виконт принял нас весьма любезно. Когда Родриго мрачным голосом начал рассказывать о том, что его отлучили от церкви, Роже расхохотался и хлопнул барона по плечу:

– Полно, полно, не переживайте так, любезный! Что ещё можно было ждать от этих купцов, торгующих отлучениями и индульгенциями, как будто бы это пшено и пиво? Полно... Господь давно забыл о них, равно как и они – о Нём. Вы ведь знаете, что недавно я и сам был под отлучением. И если бы не некоторые... материальные неудобства, чихал бы я на Рим и не потратил бы ни марки, чтобы выкупить себе прощение. Да кто они такие, чтобы распоряжаться моей душой и моим спасением? Шайка торгашей и лицемеров, только и всего! Если бы не их власть над огромным стадом, слепо следующим за столь дурными поводырями, если бы не... эх, да что говорить!.. Я подскажу вам, барон, кому в Риме нужно дать и сколько, и разъясню, как держать себя с ними. Ручаюсь, не позже чем через год отлучение будет снято.

Родриго слушал своего сюзерена и мрачнел с каждым его новым словом. Совсем в другом свете виделись ему вещи, о которых с такой лёгкостью рассуждал Роже. Мне припомнилось всё то, что и прежде доводилось слышать о Безьерском виконте: о том, что он открыто исповедует ересь, а над римским вероучением откровенно смеётся. Похоже, это были не только слухи.

По старой римской дороге, минуя Каркассон и Кастельнодари, мы приблизились к столице Тулузского графства. Родриго красовался на чёрном, как смоль, жеребце покойного Гийома де Боша: как оказалось, после нашей размолвки в аббатстве Сен-Жебрак барон отправился в Эжль и выкупил-таки у епископа Готфрида Зверюгу.

Поезд виконта Безьерского состоял приблизительно из шестидесяти рыцарей и дам благородного происхождения, а что же до прочих сопровождающих: оруженосцев и слуг самого разного звания, то их было вчетверо или впятеро больше. По дороге к нам прибился балаган бродячих циркачей и жонглёров.

Жонглёрами здесь почему-то называли певцов и музыкантов. Впрочем, жонглировать эти артисты тоже умели. Виконт разрешил им ехать позади рыцарей и дам, но перед оруженосцами, к большому неудовольствию последних – ведь многие из них также были знатного рода. На стоянках жонглёры развлекали нас трюками и песнями, а также декламированием стихов. Впрочем, музыки и поэзии у нас и без этой компании было бы вдосталь – почти половина рыцарей из свиты виконта и даже несколько дам именовали себя «трубадурами», а посему полагали себя вправе терзать слух окружающих. Музыка была ещё ничего, но вот смысл, как сказали в России, смысл этих стихов без пол-литры не поймёшь. Я честно пытался разобраться. Положение рыцаря обязывает. Особенно если сам рыцарь слывёт незаурядным сочинителем. Но въехать в это словотворчество было не легче, чем скакать по болоту. Вроде бы и о любви поют, но настолько туманно и запутанно: один намёк указывает на другой намёк, третий – на неведомую тебе фразу, содержавшуюся в песне какого-нибудь другого трубадура, и так далее. Казалось, чем запутаннее песня, тем больше похвал она вызывает у окружающих. Чтобы не показаться окружающим полным валенком, вопросов я старался не задавать и по возможности делал вид, что в творчестве сём являюсь экспертом. Моё положение осложнялось тем, что настоящий Андрэ де Монгель тоже был трубадуром, и отнюдь не безызвестным. В начале путешествия до меня не раз и не два докапывались – хотели, чтобы я спел что-нибудь своё. Особенно замучили дамы. «Эн Андрэ, а это не вы ли сочинили кансону, посвящённую одной... не будем называть её имени... хи-хи-хи... марсельской баронессе?» Чтобы пресечь домогательства, я во всеуслышание заявил, что дал обет десять лет не трубадурствовать. Сработало. От меня отстали.

Я выяснил, что все здешние песни делились на две большие группы. Те, в которых пелось о любви (а таких было большинство), назывались кансонами, а те, которые были посвящены всем остальным событиям (например, войне, политике, нравам тех или иных владетельных синьоров), назывались сирвентами. Я также понял, что когда песня заканчивалась и начиналось её обсуждение, ни в коем случае нельзя было говорить ничего вроде банального: «Мне понравилось» или: «Мне не понравилось». Следовало выдать что-нибудь типа: «А вы заметили, в этой кансоне есть определённое изящество? Вот, например, во второй строфе?..» – и значительно при этом посмотреть на ту даму, которой предположительно эта кансона была посвящена. Дамы и трубадуры тут же приобретали столь же значительный и понимающий вид и переключались на следующую жертву, которая должна была выразить своё мнение по поводу услышанного.

Надо признать, что среди заумной лабуды редко, но попадались и интересные вещицы. Хороши были, например, сирвенты Бертрана де Борна. Но когда один из рыцарей стал вспоминать кое-какие старые сочинения этого трубадура, виконт Роже тут же приказал ему замолчать.

– И не вздумай этого в Тулузе петь, – прибавил Роже, – забыл, кто брат Раймоновой Иоанны? Скорее всего, он и сам на турнире будет. Так что помалкивай. Ссориться из-за тебя с английским королём мне неохота.

«Ага, – подумал я. – Есть шанс поглядеть на самого Ричарда Львиное Сердце». И заодно убедиться, что мои галлюцинации соответствуют (или не соответствуют) истине. М-да... Моя история закручивалась посложнее, чем местные канцоны. Истина, Ненависть и Сила. Чудотворец с еврейским именем Иммануил, прозрачно намекнувший на то, что пережил распятие. (Ну и что! Как будто распяли только Христа! Да в Древнем Риме распяли столько народу, что хватило бы немаленький город заселить!) Ещё – чудотворец Иммануил, залатавший мою шкуру и намекнувший (невнятно, по обыкновению всех пророков), что в происходящем со мной есть Великий Смысл (приятно, чёрт возьми!), но роль моя может быть весьма паскудной (а вот этого не надо!), если я облажаюсь.

Ладно, жизнь покажет. Что он там говорил насчёт Испании? Ладно, подождём. А пока повеселимся.

Тулуза. Граф Раймон встретил своего непокорного (воевали и не раз) вассала Роже с отменной любезностью. Видимо, на этот год приходилась мирная полоса их взаимоотношений.

Графу Раймону на вид было лет тридцать пять. Среднего роста, с тёмными волосами и смеющимися глазами, он двигался с прирождённой грацией, а беседы вёл с такой непринуждённостью, что вмиг очаровывал собеседника. Мы обменялись лишь несколькими словами, а я уже почувствовал симпатию к графу Тулузы.

Расположились мы не в самом городе, а в одном из предместий. Также поступали и другие прибывшие на празднество, ибо графский замок не мог разместить в себе всех гостей. Неподалёку от шатров уже велись работы по сооружению будущего ристалища: там возводили изгородь, ставили ворота в противоположных концах арены, плотники сколачивали скамьи и ложи для дам и благородных господ, укрывая их широкими навесами.

По устоявшейся уже традиции, прибыв в незнакомый город, я занялся осмотром местной экзотики. Тибо уныло тащился следом.

Часа два мы разъезжали по улицам Тулузы, прячась от полуденной жары в тени домов. По большому счёту, этот город ничем особенным не отличался от остальных городов, на которые мне довелось полюбоваться за два месяца моего пребывания в двенадцатом веке, но всё-таки было в нём что-то... не знаю, как это объяснить. Просто на сердце у меня вдруг стало легко и приятно. Мы выехали на площадь, располагавшуюся в центре города. По периметру – двух– и трехэтажные каменные дома. На первых этажах – заведения, необходимые каждому городу: пивные, торговые лавки, мастерские. Вторые и третьи этажи домов, которые побогаче, украшены балкончиками, арочками, какими-то финтифлюшечками... Слева – невысокая церквушка с большим рельефным крестом на фасаде... А говорили-то: еретики! еретики!..

– Славный городок, – негромко произнёс я. Тибо посмотрел на площадь и задумчиво сказал:

– Ага.

Прибыли последние гости (какой-то испанский король со смешным именем Альфонс), и решено было на следующий же день приступить к основному развлечению – к турниру.

Ричард Львиное Сердце на новорождённого своего племянничка посмотреть так и не приехал. Жаль. Но нет так нет...

Хотя перед «благородным развлечением» следовало бы хорошенько выспаться, полночи мы с де Эльбеном просидели за андалузским вином, щедро сдобренным разговорами за жизнь. Тамплиер был невесел. Провал миссии по сопровождению легата Верочелле обошёлся ему дороже, чем он предполагал. По сути, всё время их совместного путешествия с легатом Ги делал прямо противоположное тому, что должен был делать, по мнению людей, отправивших его сопровождать легата: графа Тулузского и командора монастыря Ле-Демен. То, что во время нашего спора с легатом Ги отказался выполнить прямой приказ Пабло Верочелле, было последней каплей, окончательно испортившей отношения между Церковью и Тулузским графством. Так что мой товарищ мог распроститься с мечтами сделать в этих землях карьеру. Напротив, его присутствие здесь стало, как бы это сказать... неудобным. Да, именно «неудобным». Официально его никто не гнал, но в неофициальной обстановке власть предержащие ясно дали понять Ги де Эльбену, что его отсутствие в Тулузе никого из его прежних покровителей не опечалит.

...Ги размахивал кубком, обильно орошая ковёр андалузским вином, и мрачно вещал:

– ...На что я Морису де Нийому говорю: «Это же крыса, командор, не слуга Божий, а самая что ни на есть чёртова крыса... И разговаривать с ним по-человечески нельзя!» А он мне намекает, чтоб после турнира и духу здесь моего не было.

То есть моему другу фактически велено убираться из Лангедока. Хотя бы на ближайшие несколько лет. Куда – его дело. Впрочем, тамплиер нигде не пропадёт, это ясно.

...Зевая и потягиваясь, я вышел из шатра. Было раннее утро. Лагерь... пардон, рыцарский стан, бурлил и гудел, как кастрюля с супом, вот-вот начинающая закипать. Рыцари облачались в доспехи, оруженосцы и слуги сновали, как ошалелые, силясь поспеть по всем поручениям, которые давали им хозяева: кто-то в спешке чинил вооружение, кто-то штопал одежду, кто-то вёл к кузнецу подковать лошадь, у которой расшаталась подкова... Какому-то рыцарю чуть ли не на ходу пришивали рукав. По местной моде рукава к платью или камзолу часто делались съёмными – вечером их снимали, а утром пришивали заново. Другой рыцарь потащил за ухо верещащего мальчишку лет четырнадцати – видимо, оруженосца, оказавшегося недостаточно расторопным...

Тут Тибо наконец принёс воду для умывания, я отвлёкся от созерцания пробуждающегося лагеря и занялся своими собственными делами.

Последующие два часа цвет южнофранцузского рыцарства потихоньку подтягивался к ристалищу. Некоторые недовольные отведёнными им местами или очерёдностью в славном деле «преломления копий» ругались с герольдами и распорядителями турнира. Герольдмейстер орал на своего помощника, тыча ему в нос какими-то бумагами:

– Бестолочь! И вот это, по-твоему, списки участников?!.. Так?!.. Да?!.. Вот это?!!

Помощник смотрел в землю и что-то виновато бубнил.

Наконец проснулись и дамы и в сопровождении слуг, родственников и кавалеров потянулись на трибуны. Рыцари, уже околачивавшиеся там, оживились. Сомнительные шутки и крепкие мужские словечки сразу стали произноситься в три раза тише. Отовсюду только и слышалось: «Домна Алоиза, вы прекрасны сегодня, как сама юность, я навеки ваш раб...», «Домна Гвискарда, всех рыцарей, которых я зава... повергну наземь сегодня, я пришлю к вам с тем, чтобы вы назначили им выкуп, коий...», «Домна Гвискарда, не слушайте его! После того, как его собьют раза три или четыре, он и за себя-то дать выкуп сумеет с превеликим трудом!..», «Домна Беатриса, сегодня я буду сражаться во имя ваше и ради вашей славы...»

Родриго де Эро гордо разъезжал на вороном вдоль трибун. К концу копья, зажатого в правой руке доблестного дона, была прикреплена зелёная тряпица. Я присмотрелся – ба, да это же рукав от дамского платья!

– Рукав виконтессы Антуанетты? – поинтересовался я, кивнув на конец копья.

Родриго загадочно улыбнулся и ничего не ответил.

Граф Тулузский о чём-то оживлённо беседовал с королём Альфонсом и виконтом Роже. Иоанна Английская в окружении дам и компаньонок устраивалась в первом ряду на помосте, на отведённом для дам сиденье, убранном шелками и для удобства снабжённом большим количеством пуховых подушек.

Как я уже знал, турнир будет состоять из двух частей. В первый день нас ждут одиночные бои. Всё как в кино: два рыцаря дают шпоры коням и на полном скаку тычут копьями друг в друга. Могли быть и варианты. Скажем: двое на двое, трое на трое и т. д. На второй день нас ждала общая свалка. Все участники турнира разделятся на две партии и дружно набросятся друг на друга. К одной команде принадлежали подданные Тулузского графа и англичане. На самом деле настоящих англичан среди них не было ни одного, и под этим словом подразумевались подданные английской короны – то есть рыцари из Пуату, Гиени и Оверни. К другой партии относились люди виконта Роже и рыцари короля Альфонса. Виконт самолично возглавлял вторую партию; некий граф де Фуа – первую. Де Фуа был рыжим, невысоким и очень подвижным человеком. Что касается самого испанского короля и графа Раймона, то они в турнире личного участия принимать не стали. Попрепиравшись некоторое время, кому из них быть главным судьёй (каждый из вежливости предлагал этот титул другому), сошлись на том, что судьёй всё-таки должен быть местный синьор, то есть Раймон Тулузский.

Родриго, само собой, был в партии своего сюзерена, Безьерского виконта, и потому я, недолго думая, записался туда же. Ги де Эльбен участвовать в «славной потехе» не стал, поелику находился в опале у своего прежнего покровителя, графа Раймона, а переходить по этому поводу в стан его противников полагал ниже своего достоинства.

Когда загудели рожки и мы поспешили к своим местам за воротами, то, прежде чем разойтись, мой знакомец Годфри де Фраго отсалютовал нам с бароном сжатой в кулак латной перчаткой. Мы играли в разных командах.

Но вот рожки загудели во второй и в третий раз. И началось... Но не стану подробно описывать этот день. В конечном итоге всё сводилось к тому, что один из противников вышибал из седла другого, и так без конца, одно и то же, одно и то же... Различались только имена и титулы сражающихся, а также то, после какого именно столкновения один из них грохался на землю: после первого, после второго или после третьего. Если по истечении трёх схваток ни один из противников не был выбит из седла, объявлялась ничья. Ни одного рыцаря нельзя было вызывать более семи раз – после седьмого поединка он отходил от соревнования и волей-неволей становился зрителем, а не участником.

В столкновении меж виконтом и де Фуа выиграл рыжий, однако никакого выкупа с Роже брать не стал, сказав, рассмеявшись, что завтра им предстоит ещё более славная потеха и пусть во время оной потехи удача рассудит их вернее.

О себе могу сказать лишь, что сражался дважды, оба раза вышел победителем и слегка пополнил кошелёк. Родриго сражался пять раз, притом один раз – с графом де Фуа, с которым у них вышла ничья. Остальных своих противников Родриго поверг наземь, притом всех – в первой же сшибке. Один из них при этом сломал себе руку. Посему великодушный Родриго не взял с него выкупа. Всего тяжелораненых в этот день было человек семь или восемь, убитых же не было вовсе, что все собравшиеся посчитали событием редкостным. Несколько дам по этому поводу демонстративно зевнули, прикрыв рот ручкой: охладела, мол, в ваших жилах кровь, благородные рыцари, помышляете не о славе, а только об осторожности...

Следует упомянуть вот ещё о чём. Не все участники турнира открыто объявляли свои имена. Некоторые предпочитали скрывать их, называясь разнообразными выдуманными прозвищами: Рыцарь Папоротника, Рыцарь Белой Перчатки и так далее. Некоторые приезжали на турнир с щитами, на которых красовался не их родовой герб, а образ, связанный с принятым этим рыцарем прозвищем. Другие вовсе не снимали с щитов чехлы и бились, так сказать, «безымянными». Зачем они это делали? Не знаю. Полагаю, чтобы заинтересовать окружающих своей таинственностью – и в первую очередь, конечно же, дам. Иных причин я не вижу. Среди них никто особенно не отличился, за исключением одного-единственного рыцаря... Отлично экипированный, он восседал на огромном чёрном жеребце, по сравнению с которым даже Зверюга начинал казаться не таким уж большим и не таким уж злым. Помимо меча и копья, в его вооружении имелась также весьма солидных размеров булава, которую он любовно поглаживал в перерывах между схватками. На нём был полный шлем с забралом, и шлема он ни разу не снял, даже в перерывах, когда большинство рыцарей с удовольствием подставляли разгорячённые лица свежему ветерку, дующему со стороны Гаронны, протекавшей неподалёку.

Так вот об этом рыцаре. Назовём его, по местной моде, каким-нибудь условным прозвищем. Ну, например, Рыцарем Ночи. В первый день, правда, он не совершил никаких особенно выдающихся подвигов (сшиб наземь четырёх соперников и более не вызывал уже никого), но зато на следующий день... Впрочем, обо всём по порядку.

Победителем первого дня был выбран де Фуа. Король Альфонс, кажется, не слишком возражал. Де Фуа, в свою очередь, выбрал какую-то местную красавицу, которую тут же объявили королевой турнира, все присутствующие дружно выразили ей свою верность, и на этом, собственно, в этот день всё и закончилось. Рыцари и дамы стройной кавалькадой отправились в замок графа Раймона – пить, есть и наслаждаться трубадурским пением.

Пока мы путешествовали от Безье до Тулузы, я как-то стал свидетелем куртуазного спора, случившегося между спутниками виконта Роже. Спор шёл о качествах, необходимых всякому доблестному рыцарю. Под конец спорившие сошлись на том, что слагаемых тут пять и они таковы: любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила.

Конь у меня уже был, равно как и вооружение. В телесной силе недостатка не было, как, смею надеяться, и в смелости. А вот что касается любви... Не желая терять авторитет, я принялся ухаживать за одной дамой – не слишком увязшей в этой, чёрт бы её подрал, «куртуазии», не слишком глупой, не слишком богатой, но зато весьма и весьма миловидной. К сожалению, нашему роману не суждено было прийти к приятной развязке. Следующий день перевернул всё с ног на голову.

...Пропели рожки. Семьдесят рыцарей с одной стороны и примерно столько же – с другой ринулись навстречу друг другу. Оруженосцы, сидя за спасительной изгородью, впились глазами в своих рыцарей: а ну как кого-нибудь выбьют из седла! Буде это произойдёт, оруженосцу надлежало бежать выручать своего господина, которого могли иначе попросту растоптать в общей свалке. Хотя правилами турнира запрещалось причинять оруженосцам какой бы то ни было вред, но бой есть бой, и распорядителям турнира подчас приходилось прикладывать значительные усилия для того, чтобы оруженосец мог непокалеченным, в целости и сохранности, добраться до своего господина.

Родриго, само собой, тут же полез в самую гущу боя. Я же надолго завяз в схватке с первым же своим противником. Наши копья сломались, мы взялись за мечи. Мы обменивались ударами уже минуты две или три, когда сбоку вывернулся ещё один рыцарь, принадлежащий к тулузско-английской партии. Решил, значит, помочь товарищу.

Хотя по правилам общей свалки не возбранялось нападать на одного даже и вдесятером, мой противник заорал:

– Арнаут, оставь его! Это мой!

Я оценил его любезность. Ещё через минуту, когда он наконец оказался на земле, я крикнул этому рыцарю, имя которого так и осталось мне неизвестным:

– Спасибо за бой! С вас – никакого выкупа!

Сорок марок, полученные вчера от двух рыцарей, которые не пожелали расставаться ни со своими конями, ни с вооружением (ведь всё это, по праву победителя, принадлежало мне), сорок марок, в данный момент находящиеся под охраной верного Тибо, приятно грели мне душу. Имея в запасе такую сумму, можно было позволить себе проявить некоторое благородство.

Заварушка между тем неуклонно шла к своему апогею. В бой втягивалось всё больше участников.

Уже через полчаса оба – и виконт Роже, и де Фуа – ввели в бой резерв: по тридцать рыцарей с той и с другой стороны. Оруженосцы, спешащие уволочь с поля боя раненых, постоянно путались под ногами. Так и хотелось огреть кого-нибудь из них мечом.

Это было форменное сражение, отличающееся от настоящего только тем, что дрались мы мечами с затупленными кончиками. То есть таким мечом нельзя было нанести сколько-нибудь серьёзного колющего удара, но что до остальной режущей поверхности – то наточены они были дай Боже и отрубить таким мечом руку или развалить череп – запросто. Поначалу серьёзных ран старались друг другу не наносить, но в горячке боя все быстро позабыли о своих благих намерениях и рубились в полную силу, тем более повторяю, что этот бой почти ничем от настоящего не отличался.

Очень скоро арена, взрытая конскими копытами, была усеяна обломками мечей, копий, топоров, кусками щитов и целыми щитами, кусками попон и лоскутами плащей, ранеными людьми и ранеными лошадьми, роскошными плюмажами, втоптанными в грязь, залита кровью, и не только кровью... Впрочем, до установленных на помосте трибун столь некуртуазный запах, наверное, не долетал. А если и долетал, то не беспокоил. Дамы, рыцари и горожане, толпившиеся за изгородью, приветствовали разрешённое смертоубийство одобрительными воплями, которые становились особенно громкими в тех случаях, когда какой-нибудь рыцарь удачным ударом дырявил панцирь противника. Доспехи, как правило, спасали проигравших от смерти, да и сброшенных с лошадей не добивали. Как правило, но не всегда.

Всё это время я рубил, колол, закрывался щитом, поднимал Принца на дыбы, заставляя его обрушиваться на какого-нибудь зазевавшегося рыцаря, развернувшего своего коня ко мне боком, наступал и уворачивался от направленных на меня мечей и копий. Но вот граф Раймон бросил белый жезл на землю, затрубили рожки, маршалы врезались в ряды сражающихся, разделяя их, и мы разъехались по разным концам ристалища. Перерыв.

Появились слуги и хорошенькие девицы с прохладительными напитками и водой для умывания.

– Недурно, – заметил Родриго, после чего сполоснул рот и сплюнул наземь. – Свалить де Фуа и того чёрного здоровяка – и выигрыш у нас в кармане.

Виконт Роже, вокруг которого суетились многочисленные слуги, тут же заявил:

– Графа де Фуа я беру на себя.

Барон Раймон де Терм, присутствовавший здесь же (а был он, как показало сегодняшнее утро, бойцом превосходнейшим), повернулся к Родриго:

– Нам, значит, достаётся Чёрный.

Родриго кивнул.

К слову сказать, Рыцарь Ночи сеял в наших рядах настоящее опустошение. К моменту, когда была объявлена передышка, и наша, и противная сторона потеряли более половины своих вояк: кто был пленён, кто без чувств вынесен с поля боя, а кто и убит. Притом не менее десяти наших вышиб из седла именно Рыцарь Ночи. Ни мы, ни наши противники до сих пор так и не узнали его настоящего имени.

Многие рыцари тулузско-английской партии, потерявшие своих предводителей, видя искусство этого воина, предпочитали держаться поблизости от него и подчиняться его указаниям, которые также свидетельствовали о профессионализме Чёрного. Я видел, как во время перерыва к нему подъехал граф де Фуа. Видимо, хотел о чём-то договориться.

Однако когда мы снова выехали на арену, никаких изменений в тактике противника не обнаружилось. Похоже, что графу де Фуа и Рыцарю Ночи договориться не удалось. Что ж, тем лучше.

И снова лязг, грохот, вопли. Граф де Фуа и виконт Роже вместе с тремя десятками своих людей ошиблись посреди арены. Грохот, лязг, пыль столбом... Ржущие лошади, приседающие на задние ноги, взбрыкивающие, встающие на дыбы, опрокидывающиеся... Треск ломаемых копий, скрежет железа, мельтешение человеческих и конских тел...

Раймон де Терм, Родриго де Эро и ещё несколько наших напали на Рыцаря Ночи и его сторонников. Что касается моей собственной скромной персоны, то, поскольку в перерыве виконт Роже просил меня и ещё нескольких рыцарей помочь испанскому графу Хуану де Мария-Элькиасу, бившемуся против Жеральда де Арманьяка, то я этим и занялся. К слову сказать, дону Хуану, возглавлявшему наш левый фланг, в первой части ратной потехи пришлось весьма несладко, поскольку Жеральд сильно его потеснил. К концу первого акта Хуан фактически остался без поддержки.

На меня набросилось аж трое противников. Вероятно, я должен был считать себя польщённым, но управиться сразу с тремя мне было не по силам. Мне пришлось бы туго, если бы не подоспел какой-то безызвестный испанец, с разгону вбивший копьё в одного из моих противников. Тот грохнулся на землю, как большая куча металлолома. Его дружки замешкались, чем мы с испанцем не замедлили воспользоваться. Он сшиб на землю ещё одного, а я после ожесточённой минутной стычки выбил из седла последнего.

В это самое время Жеральд де Арманьяк и Хуан де Мария-Элькиас столкнулись в центре левого фланга. Их кони взвились на дыбы, молотя друг друга передними ногами, пена так и летела... Дон Хуан дал слабину первым. Его копьё соскользнуло со щита Жеральда, выдрав здоровенный кусок дерева и кожи, конь его, опускаясь на все четыре ноги, едва не упал набок. Жеральд, не мешккая, нанёс ему удар. Граф Хуан защититься не сумел. Жеральд выхватил меч и, обрушив его на испанца, вышиб последнего из седла. Я подоспел как раз вовремя. Раньше, чем Жеральд успел развернуться мне навстречу, я поднял Принца на дыбы. Жеральд еле успел увернуться от молотящих по воздуху копыт, но в следующий миг Принц всей тяжестью обрушился на холку Жеральдового коня, а мой меч оставил хорошую вмятину на кирасе всадника. Следующий удар пришёлся бы по шлему, но тут конь де Арманьяка завалился набок. Отличный наездник, Жеральд ухитрился выскользнуть из-под лошади, но я всё-таки врезал ему по макушке, отчего шлем слетел с его головы, открыв залитое кровью лицо.

В следующую секунду мой меч был у его горла.

– Это бесчестно!!! – процедил де Арманьяк.

– Чёрта с два! Сдавайтесь, сьер Жеральд. Вы мой пленник.

– Убирайся к дьяволу!

Тут наш диспут прервали. Дон Хуан де Мария-Элькиас, прихрамывая, вынырнул откуда-то сбоку и, не обращая никакого внимания на своего бывшего противника, указал мне за спину и заорал:

– Там!

Я обернулся. Поначалу я ничего не смог разобрать, поскольку центр ристалища по-прежнему тонул в клубах пыли. Но потом я всё-таки кое-что различил, а различив, мгновенно позабыл о Жеральде де Арманьяке.

Я стал свидетелем последних секунд побоища, устроенного на противоположном конце арены Раймоном де Термом, Родриго де Эро и Рыцарем Ночи, а впоследствии со слов очевидцев – Тибо и Ги де Эльбена – сумел составить себе более-менее ясное представление о том, что же там произошло до того. Собственно, Чёрный сшиб де Терма ещё в первые секунды схватки, когда доблестные бароны пытались отрезать его от сопровождавших его людей. В течение последующих двух минут оба оставшихся на конях предводителя пытались, хотя и безуспешно, прорваться друг к другу. Им это удалось, когда большая часть дерущихся оказалась на земле. Родриго – отменнейший боец, но Рыцарь Ночи оказался сильнее. Может быть, если бы они состязались на копьях, дело обернулось бы иначе, но к этому моменту копья обоих были сломаны. Чёрный Рыцарь, бывший в плечах в полтора раза шире барона, наносил ему удары такой силы, которые тот при всём своём искусстве не мог отразить. Некоторое время Родриго выручал щит, но потом рука со щитом бессильно повисла, меч столкнулся с булавой, однако не смог выдержать её напора, и следующий взмах булавы завершился на шлеме барона. Как раз в тот момент, когда я устремился к ним. Родриго покачнулся в седле, сумел удержаться и даже отразить следующий взмах булавы. Очередной удар Чёрного пришёлся на основание нагрудных лат, проломил их, как будто бы это был не крепчайший доспех, а тонкая жесть. Латы мгновенно окрасились кровью, Родриго откинулся в седле, но Чёрный, видно забывший, что это турнир, а не сражение, ещё раз взмахнул булавой и сшиб моего друга на землю.

Рыцарь Ночи победно заревел и оглянулся в поисках новых противников. Но вокруг него образовалась пустота. Никто не хотел испытывать судьбу.

А Родриго лежал на земле, не делая никаких попыток подняться. Его шлем был повреждён, латы разбиты, левая рука, к которой по-прежнему был прикреплён щит, вывернулась под неестественным углом. Лужица крови быстро впитывалась в пыль. Похоже, он был уже мёртв. Или умирал...

Мы с Чёрным столкнулись в трёх шагах от тела Родриго. Успели обменяться ударами, потом Принц пронёс меня дальше. Но я тут же его развернул. Рыцарь Ночи сделал то же. Пара секунд – и мы снова скрестили мечи. Он был здоров, как медведь. Я почувствовал это с первого же удара. Но отступать не собирался.

Наши кони поднялись на дыбы, молотя копытами, кусая друг друга. Я едва успевал отражать бешеные взмахи булавы – но отражал. Объективно Рыцарь Ночи был намного сильнее меня, но после того, как он у меня на глазах убил Родриго, я не собирался отступать. Мои силы словно утроились. Не знаю, чем бы окончился этот бой. Я не думал о себе. Инстинкты самосохранения отступили куда-то очень далеко, а ярость наполняла мышцы силой, которую я в себе и не подозревал...

Не сразу мы разобрали, что нам что-то кричат. Но вот...

– Опустите оружие! Граф бросил жезл!

Какой-то отчаянный маршал впилился между нами, отделяя нас друг от друга. Я едва сумел удержать руку, чтобы не снести голову заодно и ему. Между нами вдруг оказалась целая куча народа. До Чёрного Рыцаря было уже не добраться – хотя он и сам, судя по гневным восклицаниям, был отнюдь не рад, что нас прервали. Между тем пелена ярости перед моими глазами понемногу рассеивалась, оставляя после себя усталость и боль во всём теле.

Я спешился и подошёл к Родриго. Рядом с ним суетился Жан, но мне показалось, что всё, что он делает – наскоро перетягивает раны, пытается снять покорёженный шлем, кричит кому-то, чтобы принесли носилки, – он делает только для того, чтобы делать хоть что-нибудь.

Надо мной раздалось фырканье. Я поднял голову. В нескольких шагах на могучем вороном, как аллегория смерти, возвышался Рыцарь Ночи – в латах и чернёной кольчуге, в глухом шлеме, закрывающем и голову, и шею, и плечи, с булавой, по-прежнему зажатой в правой руке.

Я выпрямился и посмотрел в сверкнувшие под забралом глаза..

– Мы с тобой ещё не закончили, – негромко сказал я ему, опуская руку на рукоять меча.

– Это турнир! – прогудело из-под шлема. – Забудь о мести.

– А мне плевать. Или ты трусишь?

Несколько секунд он молчал, а когда заговорил снова, это был не голос, а медвежье рычание:

– Да кто ты такой, что осмеливаешься обвинять в трусости МЕНЯ?

– Я – Андрэ де Монгель, подданный французского короля. А вот кто ты, убийца, здесь ещё никому не известно.

– Де Монгель... Где-то я уже слышал это имя... – Ярости в голосе Чёрного поубавилось. – Ты смел, франк. Только вот останешься ли ты таким же смелым, когда узнаешь, кто я?!

Я презрительно усмехнулся.

Рыцарь Ночи развязал завязки своего глухого шлема и неторопливо стянул его. Под шлемом обнаружилось широкое скуластое лицо, короткая тёмно-рыжая борода и светлые, слипшиеся от пота локоны волос. Глаза у него были голубые, а взгляд тяжёлый, давящий, властный. Было видно, что этот человек привык править и привык, чтобы ему подчинялись.

Он не назвал своего имени. Да это было и не нужно.

Я понял, что мои видения не обманывали. Передо мной стоял английский король.

Рядом кто-то воскликнул:

– Ричард! Это Ричард!

Все англичане, которые ещё оставались на поле, устремились к своему монарху. Слышались радостные приветствия, но Ричард Английский их игнорировал. Он смотрел на меня.

– Ну что, берёшь свои слова назад?

Я не ответил.

– Так, выходит, ты готов драться со мной? – Он усмехнулся.

– В любое время, – отчеканил я.

Повисла ещё одна пауза, во время которой Ричард по-прежнему не сводил с меня взгляда. На этот раз в нём не было насмешки.

– Я где-то уже слышал твоё имя, – повторил он. – Да и лицо как будто бы знакомо... Мы встречались раньше?

– Разве что под Акрой.

Он чуть вздёрнул подбородок. Прищурил глаза. Кивнул.

– Следовало бы узнать руку крестоносца... Если ты и вправду был под Акрой, я не стану сражаться с тобой, де Монгель, и готов простить тебе твои необдуманные слова, поскольку ты оскорбил меня по неведению. Ричард Английский всегда будет уважать тех, кто бился под его началом за Гроб Господень.

Выдав эту тираду, он величественно развернул коня и направился к судейскому помосту, к своей сестре и Тулузскому графу. Я, кажется, начал понимать причину его популярности... Он не боялся сойтись в смертельном поединке с кем бы то ни было (я был бы полным идиотом, если бы посчитал, что он отказался от боя со мной из трусости), но подобный ответ, данный им прилюдно, завоевал ему больше симпатий, чем какой-либо другой. Он знал, как работать на публику, хотя вряд ли продумывал свои ходы, – скорее, это получалось у него само собой, инстинктивно. И мне оставалось только молча глядеть в спину удаляющемуся английскому королю, образцу благородства и куртуазии... Тьфу!

Граф Раймон не стал дожидаться своего шурина, сидя на помосте. Он спрыгнул вниз и с улыбкой направился к нему. Ричард же, соскочив с седла, обнял графа и, хлопнув его по спине, громко рассмеялся:

– Всё-таки, шурин, вы приехали посмотреть на племянника...

Ричард смеялся, и все те, кто проклинал его несколько лет назад, когда он вёл войну с Тулузой, теперь выкрикивали ему приветствия. Под руку с Тулузским графом он двинулся к помосту, где привстала в ожидании брата графиня Иоанна. Праздник продолжался.

Глава вторая

...Дон Альфаро де Кориньи сидит в большом зале своего замка и задумчиво грызёт ногти. Длинные ноги дона, обтянутые алыми чулками, покоятся на атласной подушке, возлежащей, в свою очередь, на резной скамеечке. Рядом с графским креслом лежит здоровенный волкодав. Пёс смотрит в сторону двери, ведущей из зала. Кажется, что ни сам хозяин, ни его вытянутые ноги в красных чулках волкодава нисколько не интересуют. Но вот он слышит шаги за дверью – пока ещё слишком тихие, чтобы их могло различить человеческое ухо, – и приподнимает верхнюю губу, готовясь показать пришельцу, что господин его отнюдь не одинок и не беззащитен.

– Тихо, Раур, – говорит сидящий в кресле человек, – это свои.

Волкодав снова опускает голову на лапы. Через несколько мгновений дверь открывается и входит лысый человек среднего роста. На нём – серая рубашка, тёмные узкие штаны, заканчивающиеся чуть ниже колена, чулки и тупоносые башмаки. Поверх рубашки – чёрный жилет без рукавов. Пришедший подходит к графскому креслу и склоняется в поклоне.

– Женщины прибыли? – спрашивает сидящий.

– Ещё нет, господин граф, – поспешно отвечает ему пришелец. – Старуха расхворалась на перевале. Пришлось нанять для неё телегу. Полагаю, что они будут здесь завтра...

Граф перебивает его нетерпеливым взмахом руки:

– Что-нибудь ещё, Мигель?

Тот снова коротко кланяется:

– Только что прибыл гонец. Войска эмира перешли границу и осадили Менханьо.

Граф сцепляет кончики пальцев и некоторое время задумчиво глядит в образовавшийся треугольник.

– Кретины, – говорит он затем, – мало я их учил... Кто ими командует?

– Гонец говорит, что Юсуф аль-Кейсар, но он не уверен в этом.

– Юсуф... – Дон Альфаро кладёт руки на подлокотники. – А, этот мальчишка... Придётся научить мальчика уважать старших.

Граф стремительно встаёт. Всякая расслабленность исчезает, движения его точны и экономны.

– Коня!

...Они выезжают из замка Кориньи и скачут весь день. Они – это сам граф, Мигель и десять графских телохранителей. Горы, которые со стен замка Кориньи были далёкими призраками у самого горизонта, вырастают, закрывая собой полнеба, и оборачивают к всадникам свои ущелья и склоны, камни и водопады. Отряд минует перевал и приближается к Менханьо – мощной крепости, охраняющей южную часть графских владений. С каменного уступа, на который взбираются Мигель и дон Альфаро, можно видеть, сколь велика армия, осадившая крепость. Да, это можно увидеть, хотя сейчас ночь: в лагере сарацинов горят десятки, сотни костров, рядом с которыми перемещаются тёмные фигуры.

– Что ты об этом думаешь, Мигель? – спрашивает дон Альфаро.

– Их не меньше четырёх тысяч, – негромко отвечает тот.

– Знаешь, Мигель, – говорит граф, – я думаю, что когда-нибудь сарацины заполонят собой всю землю. Слишком уж быстро они плодятся.

Мигель, который сам на одну четверть сарацин, не говорит ничего.

Они спускаются вниз и движутся дальше, но уже осторожнее. Вскоре их окликает сарацинский патруль.

Граф протягивает вперёд руки, демонстрируя, что у него нет оружия.

– Я – дон Альфаро де Кориньи, – говорит он на сарацинском наречии и прибавляет с дюжину имён, которыми наградили его родители, и ещё полдесятка титулов, означающих земли, которыми он владел. – Я синьор этой земли. И я готов принести присягу Юсуфу аль-Кейсару и принять ислам. Я хочу говорить с вашим господином.

Сарацинские воины, несколько ошеломлённые речью христианина и ещё тем, что их меньше, чем испанцев, всё же решаются разоружить графа и всех его спутников. Дон Альфаро даёт телохранителям знак, чтобы они не оказывали сопротивления.

– Передайте Юсуфу, – говорит он, – что нам необходимо поговорить как можно быстрее.

Воины ведут пленников в лагерь, слегка подталкивая в спину копьями – для порядка. Начальник патруля широко улыбается: он имеет все основания ожидать награды за то, что захватил такого важного пленника. Ведь всем известно, что Юсуф, дождавшись разрешения светлейшего эмира, с превеликой радостью двинул свои войска против земель графа Альфаро. Потому что всем известно: граф, и никто иной, повинен в смерти отца Юсуфа.

Высокий шатёр, украшенный серебряным полумесяцем. У входа в шатёр стоит красивый молодой человек с тонкими, но решительными чертами лица. Рядом с ним – усатый воин, лицо которого обнаруживает с лицом юноши некоторое (правда, весьма отдалённое) сходство. На мужчине – кольчуга, на юноше – тоже, но более тонкая и спрятанная под одежду. Оба держат ладони на эфесах сабель.

Графу заламывают руки и подводят к юноше, который вздёргивает подбородок и с презрением глядит на пленника.

– О чём ты хотел говорить со мной, отродье Иблиса, прежде чем я прикажу привязать тебя к четырём жеребцам и разорвать на четыре части!

Граф коротко оглядывается и смотрит в глаза Юсуфу аль-Кейсару. Лёгкая усмешка, тронувшая его губы, беспокоит юношу, но под взглядом Альфаро он почему-то быстро забывает и об усмешке, и о беспокойстве.

– О лучезарный, – говорит ему граф, – о светило ислама! То, о чём я хочу говорить с тобой, настолько важно, что мне не хотелось бы, чтобы это услышали чужие уши. Может быть, мы побеседуем в каком-нибудь другом месте, о сокрушитель неверных? Например, в твоём шатре? Или ты опасаешься меня, Юсуф аль-Кейсар? Если так, то прикажи связать мне руки и даже от тени всякой опасности ты будешь избавлен, ведь ты вооружён, а я – нет.

Он смотрит в глаза юному военачальнику, но тот молчит, как будто колеблясь.

Усатый воин прерывает молчание.

– Мой господин, – говорит он, обращаясь к мальчику, – не соглашайся на это. Всем известно, как сильны чары этого христианского дьявола. Воистину, он – сам сын Иблиса. Поступи так, как поступают христиане со своими колдунами (а ведь среди христиан много колдунов!), – сожги его и развей пепел по ветру.

Но молодой человек качает головой.

– Нет, сначала я хочу узнать, что он собирался сказать мне. Ты будешь со мной, Али, во время нашего разговора. Что он сможет нам сделать? Он пёс, которому выдрали зубы. – И приказывает стражникам: – Отпустите его.

Воины отпускают графа. Юсуф и Али входят в шатёр. Дон Альфаро следует за ними. На его губах играет усмешка.

Внутри шатра – богатые ковры, высокие канделябры, табуретки, убранная постель, невысокий столик. Дон Альфаро некоторое время рассматривает дальнего родственника Юсуфа – могучего воина Али.

– Мы ждём, пёс, – говорит юноша.

– Полагаю, – начинает граф, – вас весьма удивляет то, что я пришёл к вам сам, безоружным, и отдался на вашу милость...

– К тебе не будет милости, – перебивает его юноша, делая резкий жест рукой. – Воистину безгранично терпение следующих истинной вере – но только не к таким, как ты!

– И это слова воина Аллаха?! – притворно изумляется граф. – Или обещания повелителя правоверных относительно христиан, желающих принять истинную веру, это для вас пустой звук?

Али скрипит зубами и стискивает рукоять сабли.

– Слова повелителя правоверных, – говорит юноша, – золотыми буквами начертаны в нашем сердце. Однако не пытайся обмануть нас, утверждая, будто ты – христианин. Подобные тебе хуже христиан и иудеев, хуже язычников и огнепоклонников. К подобным тебе нет ни милости, ни прощения.

– Юсуф аль-Кейсар, а все ли в твоём войске – воины Аллаха? – спрашивает тогда граф. – Все ли они под защитой вашего бога?

– Исключая наёмный отряд христиан – все.

– Ты ошибаешься, Юсуф, – говорит граф, не сводя глаз с двоюродного дяди Юсуфа, – не все. На лбу отнюдь не каждого твоего воина начертан знак веры, пусть даже на словах они и клянутся, что служат Аллаху всем сердцем, делом и помышлением. Но те, на которых нет этого знака, – ничьи, и нет для них никакой защиты. Твой дядя – как раз из таких. Что ты сделал, Али, что Аллах отказался от тебя? Изнасиловал жену эмира? Убил кадия? – Он смотрит воину прямо в глаза. – Или просто усомнился в сердце своём?..

Али с рычанием выхватывает саблю и бросается к пленнику. Но тот отступает в сторону, и Али промахивается. Движения сарацина вялы и замедленны.

Юсуф глядит на него с изумлением.

– ...Али, Али, – укоризненно продолжает граф, и тонкая усмешка играет на его устах, – отказавшись от одного господина, тебе следовало бы принять другого – того, на службе у которого тебе было бы позволено делать всё то, что тебе так нравится. А так ни там, ни тут никто не владеет тобой и в результате каждый, – тут он протягивает к Али правую руку, – может посягнуть на твою жизнь. Ты слышал, что я колдун? Это правда. Видишь, как в моей руке бьётся твоё сердце? А теперь – смотри.

Он сжимает руку и делает движение, как будто бы давит в кулаке что-то.

Сарацин хрипит. Хватается за грудь и падает на колени. Сабля, выпущенная из руки, утыкается в ковёр. Али валится набок. Рот его раскрыт, изо рта вытекает слюна.

Юсуф аль-Кейсар отрывает рот, чтобы позвать телохранителей, но голос его слабеет под взглядом Альфаро. Граф приближается к нему. Юсуф молится, и губы его и в самом деле бормочут что-то, однако разум его чист и полон только одним – ужасом перед наступающим человеком.

Альфаро, не отпуская его взгляда, становится вплотную к Юсуфу. Тот пытается вытащить саблю, но тело отказывается служить воле своего хозяина. Взгляд графа – тьма, и Юсуф чувствует, как постепенно его собственный разум тает и растворяется в этой тьме. Глаза Альфаро совсем близко: Юсуф ощущает на своём лице дыхание этого человека.

– Мальчик, – шепчет граф, – твои молитвы не спасут тебя от меня. Напротив, в некотором смысле даже хорошо, что твоё внимание сосредоточено на бормотании слов, которые ты и раньше повторял слишком часто, чтобы их смысл успел выветриться у тебя из головы... Мальчик, я не имею власти над сроком твоей жизни, но твой разум и память... Право же, Аллах не слишком обидится, если я подправлю их самую малость. Слушай же и запоминай...

...Когда через двадцать минут они выходят из шатра, сарацинские воины, охраняющие солдат графа Альфаро, весьма удивляются тому, что военачальник Али зачем-то остался в шатре, а Альфаро и Юсуф аль-Кейсар идут рядом, как равные.

– Развяжите людей графа Альфаро и верните им оружие, – медленно приказывает юноша. – Проводите их, куда они пожелают. Я отпускаю их.

Среди солдат возникает лёгкий удивлённый ропот, однако то, что приказал Юсуф, исполняется. Альфаро, Мигель и десять графских телохранителей садятся на коней.

Когда они вступают на перевал, граф поднимает руку, приказывая своим спутникам остановиться.

– Мигель, – говорит он, кивая на знакомое возвышение, – поднимись на уступ и сообщи нам, чем заняты сарацины.

Мигель исполняет приказание. Когда он возвращается, вид у него более чем растерянный.

– Дон Альфаро, сарацины собирают лагерь. Кажется, они собираются снять осаду.

Граф смеётся и трогает коня с места...

...Когда они спешиваются во дворе замка Кориньи, к Мигелю подбегает слуга и что-то шепчет ему вполголоса.

– Мой господин, – говорит Мигель графу, – женщины прибыли.

– Наконец-то. Ко мне их. Живо.

...В большом зале замка он усаживается в своё кресло и, стащив с рук дорожные перчатки, бросает их на пол. Пока слуги снимают с него сапоги, Мигель вводит в зал двух женщин.

Одна – стара и безобразна. Она тяжело дышит и при ходьбе опирается на длинную палку. Вся её одежда увешана бирюльками и вырезанными из кости фигурками. Вторая молода. На ней крестьянская одежда. Она с беспокойством глядит по сторонам и не выпускает руку старухи.

Дон Альфаро рассматривает их. Некоторое время.

– Можешь ничего не рассказывать, – говорит он старухе. Говорит не на местном наречии, а на провансальском, говорит так же свободно, как будто это его родной язык. – Всё, что ты рассказала моим людям, я уже знаю. Знаю я и то, как поначалу ты спутала своего господина с инструментом, который был предназначен для того, чтобы исполнить его волю. Это большая глупость, Рихо.

Старуха перебирает завязки на своём платье и кланяется:

– Так, господин граф. А что до того человека... Так ведь понимаете – не знала я ведь ничего. Мой повелитель в видении обещал, что придёт. А когда тот рыцарь явился, так я подумала, что это он и есть. Больно уж не похож он был на обычного-то человека. Да и когда волю его хотела отнять, не вышло у меня ничего, а будто оттолкнуло меня от него что-то. Вот я и подумала: может, это и вправду мой господин? Может, вошёл он в человека, а освоиться как следует не сумел, а потому и говорит временами что-то совсем непонятное?

Граф негромко смеётся:

– Ты дура, Рихо.

– Вот уж вы правы, ваша светлость, – дура дурой, – старуха тоже пытается засмеяться в тон Альфаро, но получается у неё не очень естественно, – это уж потом от ваших уже людей я узнала, зачем господин привёл в Лангедок этого рыцаря и чего от него хотел добиться... Жаль, конечно, что не всё вышло так, как вы хотели...

– Вышло так, что лучше и не придумаешь, – перебивает её граф, – а то, что моим людям не пришлось вылезать, чтобы подправить события, – так это даже и хорошо. Один дьявол только и знает, что мог бы натворить наш отшельник, если бы почувствовал чужое вмешательство. А так... Вышло – лучше и не придумаешь, – повторяет он.

– Значит, удалось? – осторожно спрашивает старуха. – Ведь мы, после того как ваши люди нас из деревни взяли, и не слышали ничего толком про то, что там дальше случилось.

Альфаро несколько секунд, улыбаясь, смотрит на старуху.

– Можешь радоваться, старая ведьма. Твоя порча оказалась удачна, как никогда. Приманила, как я слышал, к вашей деревеньке целую банду.

– А дальше-то, дальше-то что было? – спрашивает старуха, и живой интерес вспыхивает в её глазах.

– А с госпожой Амандой что? – набравшись смелости, спрашивает её молодая спутница. – Плохо, если с ней что-нибудь случилось, потому что она нам никогда зла не чинила...

Альфаро, не отвечая, смотрит на них, и под его взглядом женщины теряются. Улыбка графа становится шире, в ней сквозит какое-то умиление.

– Зачем вам это знать? – спрашивает он. – Для всего мира вы мертвы. К чему мёртвым интересоваться такими подробностями?

Женщины в замешательстве.

– Приведи солдат, – говорит граф Мигелю.

А когда вооружённые люди появляются в зале, граф распоряжается:

– Старуху – сжечь... Эй, куда вы её поволокли? Стоять. Сначала – при мне – свяжите ей руки, завяжите глаза и рот. Эта женщина – ведьма, и она может околдовать вас. А что до молоденькой... – Он задумчиво глядит на Жанну и снова переходит на южнофранцузский диалект. – Девочка, отвечай на мои вопросы правдиво, ибо от этого зависит твоя жизнь. Ты уже присягала Великому Мастеру, или же, как его именуют в просторечье, Сатане?

Жанна с ужасом смотрит на бабку, которую солдаты валят на пол и вяжут руки, потом – с ещё большим ужасом – на графа и отрицательно трясёт головой.

– Превосходно. Доводилось ли тебе когда-нибудь встречаться... с отшельником Иммануилом, который жил недалеко от вас?

– Да... Один раз... Я видела его издалека... Бабушка запрещала мне разговаривать с ним.

– Твоя бабушка совершала иногда и довольно разумные поступки... – Лицо графа озаряется улыбкой.

– Итак, – произносит он с удовлетворением, – все в сборе. Ненависть, Истина и Сила. В темницу её! Да стерегите получше.

Глава третья

...Родриго умер не сразу. Несмотря на тяжесть полученных ран, он был ещё жив, когда мы с Жаном вынесли его с ристалища. Каким-то чудом он сумел протянуть ещё несколько часов, сражаясь со смертью с таким же упорством, с каким бился со своими врагами при жизни. Уже зашло солнце, а он всё медлил ступить за последний рубеж, отделяющий живых от мёртвых. Было ясно, однако, что до утра он не дотянет.

...Ричард Английский и другие гости графа Раймона пировали во дворце, отмечая завершение турнира, а мы с де Эльбеном сидели перед шатром Родриго и смотрели на пляшущие языки крохотного костерка, разгонявшего тьму. Не в наших силах было чем-либо помочь барону. Единственное, что мы могли сделать, – найти священника, который подготовил бы барона к смерти, проведя все те обряды, коим жители этого века придавали такое большое значение. Родриго, который то приходил в сознание, то снова уплывал в забытьё, сейчас разговаривал с ним, а мы с де Эльбеном ждали завершения этого разговора, потому что больше нам делать было нечего.

– Никогда от Ричарда не было добра, – неожиданно проговорил тамплиер. – Ни для кого.

Я промолчал.

– У него только и есть, что показной блеск, который слепит многих. На деле же... – Ги качнул головой. – У него есть слава, но он не сделал ничего, что стоило бы воспевать или что стоило бы помнить. Если бы только он не был королём...

Снова установилось молчание. Длинной палкой я поворочал угли в костре. Тут Ги посмотрел мне за спину, и я, почувствовав сзади какое-то движение, оглянулся.

Это был священник.

– Что-то быстро, – пробормотал тамплиер. Священник остановился у костра и укоризненно посмотрел на нас с Ги.

– Почему вы меня не предупредили, что этот человек отлучён от Церкви? – обвиняюще спросил он. – Я не могу дать ему причастие.

– Какого... – Я с трудом сдержался. – Вы что, не видите, что он умирает? Уверяю вас, барон не сделал ничего, за что его стоило бы отлучать, но даже если и так – сейчас-то всё равно уже поздно разбираться! Неужели вы не можете помочь умирающему? Снимите отлучение!

– Это не в моей власти, – сказал священник и, повернувшись, канул во тьме.

Я перевёл взгляд на Ги, но тот безнадёжно покачал головой.

...Откинув полог шатра, я приблизился к лежащему рыцарю. Шатёр был обставлен скудно, по-походному: кровать, сундук, табуретка перед кроватью. Рядом с табуреткой – три зажжённых свечи в подсвечнике.

Барон лежал неподвижно. Дыхание его было тихим, почти неслышным. Голова, правая рука и верхняя часть торса были замотаны тряпками, пропитавшимися кровью. На губах Родриго была кровь, а в груди время от времени что-то тихо булькало.

Я сел на табуретку и с горечью посмотрел на человека, который ещё этим утром был образцом доблести, ловкости и силы. Если бы только его убийца не был королём...

Глаза барона широко открылись, пытаясь пробиться сквозь застилавшую их тьму.

Едва слышно:

– Андрэ... это вы?

– Да.

– Я ничего не вижу... – Он долго молчал, собираясь с силами. – Священник ушёл?..

– Да.

– Я не хочу... умирать так... под проклятьем.

Я поднялся:

– Я найду другого. И либо он снимет с вас отлучение, либо я отрежу ему голову.

– Подожди...

– Что?

– Останься. Ты не... успеешь. Мне недолго осталось.

Я сел обратно.

– В Каталонии, – тихо продолжал барон, – у меня есть кузина... Она моя... единственная наследница. Анна Альгарис... из замка Альгарис...

Я едва разбирал, что он говорит.

– Прошу вас, Андрэ... Привезите её сюда... Защитите её... от моих соседей...

– От ваших соседей? – Мне показалось, что я ослышался. – Но ведь Рауль...

Тут я понял, что горожу глупости. То, что я был знаком с Раулем де Косэ, ещё не означало, что все остальные соседи барона столь же достойные люди.

– Я отлучён, – прошептал барон. – На мои земли может посягнуть каждый, а Анну... могут не признать... Все... И Рауль тоже... Он... человек... практичный...

Барон молчал, наверное, с минуту. Когда он заговорил, мне пришлось приблизить ухо к самым его губам, чтобы услышать то, что он говорит.

– Защитите её...

– Хорошо.

– Поклянитесь... честью...

– Клянусь.

Родриго обессиленно закрыл глаза. Я посидел с ним.

Через некоторое время в шатёр заглянул Ги де Эльбен и отозвал меня в сторонку:

– Как?..

– Его сильно тяготит церковное проклятие. Может быть, найдём какого-нибудь другого священника?..

Ги покачал головой:

– Без толку. Но подожди-ка...

Он отстранил меня и сел на кровать рядом с умирающим.

– Барон, – позвал Ги, – я Ги де Эльбен, тамплиер. Вы меня помните?

Веки Родриго дрогнули:

– Де Эльбен...

– Я пока ещё состою в Ордене, а это значит, что я не только воин, но и монах. В исключительных случаях я могу выполнять все обряды, которыми обычно занимаются духовные лица... Родриго, вы меня слышите?

– Да...

– Данной мне властью я снимаю с вас отлучение, наложенное легатом Верочелле. Я готов выслушать вашу исповедь и дать вам последнее причастие... Андрэ, подожди меня снаружи.

Я вышел. Бесцельно походил вокруг костра. Облокотившись на чурбанок, у костра посапывал один из двух оруженосцев тамплиера. Как его называл де Эльбен?.. Анри, кажется...

Рядом с ним сидел Жан. Он не спал. Лицо его как-то странно блестело в красноватом свете костра. Что это? Слёзы?..

Через некоторое время появился и второй оруженосец тамплиера. Принёс воду в котелке, пристроил котелок над костром. Тут из шатра вышел и сам де Эльбен.

– Ты и в самом деле мог снять это отлучение? – спросил я, ибо по данному вопросу у меня были очень большие сомнения.

Ги уселся на бревно и задумчиво посмотрел на установленный над огнём котелок.

– Честно? – Он пожевал губами. – Не мог.

– Я так и думал.

Прошло несколько минут. Вода в котелке начала закипать.

– Барон попросил меня съездить в Каталонию, – сообщил я, – известить обо всём его кузину... Ты не знаешь, где находится замок Альгарис?

– Не знаю. Но, думаю, выяснить это будет нетрудно. Переберёмся через Пиренеи, там и узнаем.

– Ты что, поедешь со мной?

– А почему бы и нет? Или ты думаешь, в Испании нет командорств Ордена Храма? Всё равно мне надо куда-нибудь отправляться. Так почему бы и не в Испанию?

– Ну что ж... Я буду рад твоей компании.

Де Эльбен кивнул. Он в этом и не сомневался.

Опасение, что нам не позволят похоронить барона на освящённой земле, не сбылось. Старый священник, живший в церкви при кладбище, устало махнул рукой.

– Закапывайте его, где хотите. В последнее время кого здесь только не хоронят. Вытрясти бы все кости еретиков отсюда – так ведь зубами же загрызут, проклятые...

– Покойники?

– Родственники!

Похоронив барона, мы не мешкая двинулись в Каталонию. Жан поехал обратно, в замок, оставшийся без хозяина. Впрочем, у этого замка должна была скоро появиться хозяйка. Жан объяснит управляющему Гумберту, как именно следует поступать с остальными претендентами, кои могут предъявить свои права на наследство. А если претенденты заявятся не одни... что ж, в замке довольно пищи, чтобы выдержать даже и многомесячную осаду.

Вверх по течению Гаронны, по землям графов Комменж, на юг до Сен-Жирона и перевала Сало... Это заняло пять дней – мы не слишком торопились. Вот уже далеко впереди показались вершины гор. Буковые рощи сменились дубовыми, дубовые – ельником и соснами. Местность неуклонно повышалась, становилась всё более каменистой и дикой. Шумели водопады, в окружении сосен и пихт спали лесные озёра... Время от времени на нашем пути попадались путники – торговцы и путешественники, монахи и наёмники. Раз мы миновали процессию паломников, бредущих к знаменитой испанской святыне. Паломники были босые, в грубой ворсистой одежде, за плечами у каждого – дорожный мешок. Мы остановились поболтать с ними и узнали, что их нынешнее паломничество – наказание, наложенное на них римским престолом за какие-то прегрешения против Церкви. Среди них было несколько богатых горожан, ноги которых сильно кровоточили, и даже один благородный, тащившийся сюда едва ли не из самой Ломбардии.

Мы заночевали на постоялом дворе, что был расположен у самого перевала. Постоялый двор мы отыскали уже в глубоких сумерках и, подъезжая, заметили, что сегодня мы отнюдь не будем единственными гостями в этом доме: в доме было шумно, из-под прикрытых ставен лился желтоватый маслянистый свет, а во дворе и в конюшне стояли мулы и низенькие крепкие лошадки. Судя по всему, сегодня здесь остановился караван купцов. Ги с бесконечной уверенностью в своей правоте тут же потребовал, чтобы стойла освободили для наших коней. Хозяин без малейшего протеста отдал конюху соответствующие указания по лошадиной рокировке.

В доме, в большой комнате, было два длинных стола, за которыми разместились купцы и их охранники. Впрочем, свободное место за этими столами ещё оставалось, и нам пятерым вполне бы его хватило. Проблема была не в этом. Проблема была в том, что большинство купцов были евреями. Вернее, это Ги сделал из этого проблему.

– Чёртовы христопродавцы! – процедил он, обведя комнату тяжёлым мрачным взглядом. После чего сграбастал хозяина за шиворот и прорычал ему в лицо: – Ты что же, скотина, хочешь, чтобы честные благородные воины Христовы ели за одним столом с иудеями?

– Но, господин тамплиер, – попытался оправдаться хозяин, – других мест нет...

– Ну так гони их отсюда к чёртовой матери! – рявкнул Ги несчастному мужику. – Или сейчас мы сами их выгоним – с тобой заодно!

Хозяин постоялого двора, по-прежнему остававшийся в руках у тамплиера, обречённо закрыл глаза, а купеческие охранники с некоторым сомнением посмотрели на моего друга. Охранников было восемь, все при оружии и в кольчугах. Да и сами купцы были вооружены. Я окончательно убедился в том, что подозревал и раньше: где-то в песках Палестины славный рыцарь Ги де Эльбен слегка повредился рассудком. Когда он срывался с цепи, ему было уже плевать, сколько перед ним противников – пять или двадцать. Он вёл себя точно так же, как один мой старинный приятель, вернувшийся из Чечни.

– Ги, – сказал я негромко, – угомонись.

Де Эльбен и не подумал это сделать.

Я кинул плащ на скамью и сел сам.

– Ги, отпусти его. Пусть принесёт нам что-нибудь пожрать. Я голоден с дороги, как волк.

Тамплиер со странным выражением лица посмотрел сначала на меня, потом – на двух купцов-евреев, сидевших на той же скамье, правда, на противоположном краю. Некоторую часть свободного места между нами занимали охранники.

– Я, – раздельно проговорил Ги де Эльбен, – за один стол с иудеями не сяду.

– Бедняга, – посочувствовал ему я. – Ты, когда в раю будешь, то же самое скажешь Иисусу Христу и апостолу Петру?

Ги удивился. Ги удивился настолько, что прекратил орать, выпустил хозяина и с недоумением уставился на меня.

– А при чём тут Христос? – спросил он с подозрением.

Наши слуги с интересом прислушивались. Особенно Тибо.

Я щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимание хозяина:

– Эй, ты! Принеси нам поужинать... и выпивку не забудь... Да так, Ги, совершенно ни при чём. Как называлась страна, где родился Иисус? Кто он был по крови?

– Кто? – переспросил де Эльбен.

– Христос.

Ги некоторое время молчал, не переставая меня разглядывать.

– Христос, – заявил он наконец, – был Сын Божий. Это каждый дурак знает.

Мама русская, папа юрист... М-да, тяжёлый случай.

– По отцу он был Богом, это верно, – согласился я. – А по матери? Кем была его мать?

– Святой Девой Марией!

– А по крови кем она была? А, Ги?.. Кем?

Ги ничего не сказал. Он мрачно уселся напротив меня (купцы, сидевшие с той стороны, поспешно отодвинулись, чтобы не злить лишний раз гневливого тамплиера) и уставился в возникшую перед ним миску с мясной похлёбкой. Разглядывал он свою похлёбку довольно долго, как будто бы надеялся отыскать в ней подходящий ответ на этот нелёгкий вопрос. Ответ, достойный истинного христианина и крестоносца.

Я уже почти закончил свою порцию и собирался перейти к ватрушкам и мёду, когда Ги оторвался от созерцания своей порции и брякнул:

– Так иудеи же Христа и распяли!

– Ммм?.. – Я разжевал кусок ватрушки. – Насколько я помню, после Христа остались какие-то там апостолы. Напомни мне, кто они были по вере? До того, как стать христианами?

Ги предупреждающе вздёрнул руку:

– Всё, хватит! Я не желаю больше всё это выслушивать!

Я пожал плечами и окунул ватрушку в мёд. Ги посмотрел на сидевшего рядом с ним иудея как на оборотня, только для виду принявшего человеческий вид, взял ложку и мрачно стал есть. В этот вечер он больше ничего не сказал.

Кажется, Ги начал подозревать меня в тайной ереси. Ну и чёрт с ним.

Проснулись мы рано, но оказалось, что купцы тронулись в путь ещё раньше. Позавтракав, мы выехали следом за ними. Утро обещало быть ясным. Было свежо и ветрено.

Неторопливо продвигаясь по перевалу, мы потихоньку догоняли купцов. В том, что они поехали в ту же сторону, что и мы, не было никакого сомнения – в дорожной пыли виднелись свежие следы повозок и отпечатки многочисленных лошадиных копыт.

Я заметил, что Тибо всё время с беспокойством поглядывает по сторонам. Дорога была шириной около трёх метров, слева – крутой склон, справа – гора. В непосредственной близости от дороги огромные валуны, отчасти занесённые землёй и щебнем, перемежались с редкими пихтами и елями.

– Что высматриваешь?

– Так это... – Тибо снова завертел головой. – Поговорил я на постоялом дворе кое с кем... Дорога, говорят, опасная. Живёт тут, говорят, один барон. По названью-то – барон, а по сути – натуральный разбойник. Грабит путников без всякого снисхождения. Что хошь делает.

– Не грабит, а взимает пошлину, – наставительно вмешался тамплиер. – Всякий благородный человек имеет право на своей земле взимать ту сумму с проезжающих, которая представляется ему справедливой.

Подумав, Ги добавил:

– Если, конечно, проезжающие сами не являются людьми благородного происхождения. Как, например, мы с Андрэ. В этом же случае взыскивать с проезжающих пошлину – дурной тон и хамство.

Тибо неопределённо покачал головой:

– Грабит он всех без разбора, ежли может, не спрашивая, кто благородный, а кто – не очень. И то сказать, господин Ги: одно дело – пошлину взять, ну, там десятую или двенадцатую часть, а совсем другое – обобрать до нитки.

– И как зовут этого любезного синьора? – поинтересовался я.

Тибо, однако, шутки не понял.

– Да какой он там синьор, – махнул рукой мой оруженосец, – людей у него не больно-то много. А ежли даже и синьор – то уж никак не любезный. Впрочем, ежли вы полагаете, что он и синьор, и любезный, то и я стану его так называть. Потому как вашей милости виднее. А что до имени этого разбойника... то есть любезного синьора... то зовут его Бенедикт де Бале. На большие отряды или караваны он не нападает. Боится. А как несколько человек едут – как мы, к примеру, – он тут как тут... Опасное это место, ваша милость.

Я посмотрел на ухмыльнувшегося при этих словах Ги де Эльбена и подумал, что если кому и следует опасаться этой встречи, так это не нам, а барону Бенедикту.

Мы почти догнали купцов. Минуя один из дорожных вывертов (перед нами разверзлась глубокая расщелина, и дорога сворачивала вправо, в обход), мы заметили на другой стороне ущелья хвост удаляющегося каравана. Вскоре, впрочем, мы потеряли их из виду, но было ясно, что ещё минут десять – и мы их догоним. Мы наткнулись на старый мост, перекинутый через расщелину в самом узком её месте, и с некоторой опаской перебрались на другую сторону.

Через несколько минут впереди, за поворотом, приблизительно там, где должен был находиться караван, раздались крики, звон оружия и ржание лошадей.

Ги прислушался, а потом с ухмылкой обернулся к Тибо:

– Похоже, толстяк, твой барон решил немного пощипать этих купчишек.

– Почему же мой? – обиделся Тибо.

– Может, поможем? – предложил я де Эльбену. Ги задумчиво посмотрел на меня.

– Взять с купчишек пошлину? – Тамплиер отрицательно помотал головой. – Да не станет этот барон Как-Его-Там с нами делиться. Земли-то его.

Я вздохнул:

– Да нет, не барону... Купцам – поможем.

Ги нахмурился.

– Андрэ, в последнее время я тебя совершенно не узнаю. Помню, в Палестине – вполне нормальным человеком был. Без всяких этих... – Ги сделал неопределённое движение пальцами. – А тут – то с еретиками возишься, как будто бы они тебе родственники, то с иудеями... тьфу ты, прости Господи. Кто они тебе? Братья? Друзья-товарищи? Да обобрать этих христопродавцев – самое святое дело!.. И не надо тут всякую философию разводить. Не надо. Не люблю я этого. С твоей философией, Андрэ, до чего угодно договориться можно. И до того, что иудеи – почти совсем нормальные люди и что сарацины – не собаки поганые, не дьяволопоклонники, а как бы тоже существа человеческие. Так что не надо, Андрэ. Это что же тогда получается? Получается, что зря мы с тобой в Палестине кровь и пот проливали? Так по-твоему получается?

Я промолчал. Сделал вид, что на этот довод мне возразить нечего. На самом деле я не хотел окончательно выбиваться из образа (хотя дальше, по-моему, выбиваться из него было уже некуда) и подводить Ги де Эльбена к той черте, когда он пристально посмотрит на меня и спросит: «Сьер, а с кем, собственно говоря, я имею честь? Вы – не Андрэ де Монгель».

Кроме того, в рассуждениях де Эльбена содержалось одно рациональное зерно. В самом деле, кто мне эти люди? Никто. С чего бы мне печься об их благополучии? В конце концов, я же не какой-нибудь там Роланд или Ланселот, готовый сражаться со злом везде, где только он его увидит. Нет, пусть со злом кто-нибудь другой сражается. А у меня и собственных проблем достаточно.

За всеми этими рассуждениями и разговорами мы постепенно приближались к тому самому повороту, из-за которого доносились крики, звон оружия, ругательства и иные звуки, свидетельствующие о происходящей там нешуточной потасовке. Рено (второй оруженосец тамплиера) предложил, если уж мы не собираемся вмешиваться в происходящее, подождать финала разборки тут, на месте.

Ги посмотрел на своего оруженосца так, что я мысленно, ради развлечения, даже решил предугадать то, что он сейчас скажет:

«Да чтобы я, благородный рыцарь Ги де Эльбен, стал ждать, пока кто-то там освободит мне проезд?!..»

Я угадал почти дословно.

– Рено, – сказал Ги, сопровождая свои слова более чем выразительным взглядом, – если ты и дальше будешь мыслить так, как подобает скорее осторожному торговцу или даже пугливому крестьянину, то посвящения в рыцарское звание ты от меня не дождёшься. Нет, не дождёшься. Пусть даже все твои благородные родственники на коленях станут умолять меня об этом... Ждать! Ещё чего! Да пусть лучше этот Бенедикт подвинется в сторону, если уж ему взбрело в голову грабить купцов у меня на дороге!

Кровь прилила к щекам молодого оруженосца. Ничего в ответ своему господину он говорить не стал. Но и оставить без всякого ответа прямое обвинение в трусости он также не мог. Поэтому он пришпорил лошадь и вырвался вперёд: хотел показать своему патрону, что трусом его не может назвать никто.

– Стой, дурак! – рявкнул Ги, у которого, помимо бахвальства и спеси, имелась ещё и некоторая толика здравого смысла. Рено, однако, сделал вид, что ничего не слышит. Ги устремился за ним.

Так мы и миновали поворот. Тем, кто находился за ним, наверное, должно было показаться, что мы свалились им как снег на голову. Нежданные, несущиеся во весь опор, злые и при оружии.

Наверное, поэтому они и начали в нас стрелять.

Собственно, к тому моменту, когда наш маленький отряд появился на сцене, бой между купцами и охраной – с одной стороны и бароном Бенедиктом и его людьми – с другой подходил к своему логическому финалу. Пятеро охранников были мертвы или тяжело ранены, ещё двоим бароновы ребята крутили руки, а последний, очевидно успевший кого-то положить и понимающий, что ему всё равно не жить, безуспешно пытался забрать с собой в могилу кого-нибудь из тех четверых разбойничков, которые на него наседали. Мёртвых купцов было четверо, а живые стояли смирнехонько – под наблюдением двух лучников и трёх пехотинцев господина барона. Ещё двое копались в купцовых тюках. Всего же бароновых людей там было девятнадцать, включая двух убитых и двух раненых.

Сам барон сидел на коне посреди этого побоища и снисходительно посматривал на происходящую у него под ногами суету.

Чёрт его знает, почему они начали в нас стрелять. Может быть, в запарке приняли нас за отставшую охрану. Может, по инерции. Может, у кого-то сдали нервы... А может, кому-то просто захотелось пострелять. Во всяком случае, никто не обратил внимания на белый плащ с красным крестом и на белую же мантию, в которую был облачён мой друг Ги де Эльбен. А зря. Если бы обратили, то уж сообразили бы, что ни купцовой охраной, ни лёгкой добычей мы быть не можем. Что касается барона Бенедикта, то, к своему несчастью, как раз в эту минуту он смотрел в другую сторону: говорил что-то лучнику, показывая рукой на ещё сопротивлявшегося охранника.

Те двое, что держали на прицеле купцов, при нашем появлении перевели глаза на несущегося на них Рено и, как по команде, спустили тетивы. Один промазал. Второй попал. Но не в Рено. В шею его лошади.

Лошадь жалобно заржала и грохнулась в пыль. Рено кубарем покатился по земле. А Ги де Эльбен, наблюдавший эту сцену, привстал в седле и заорал во всю глотку:

– Ах ты ублюдок! Ты куда стреляешь, сарацинское семя? Это была МОЯ лошадь! И МОЙ оруженосец!!! Ну держись!

И, бросив собственного жеребца в галоп, заставил его перемахнуть через упавшую лошадь Рено и обрушился на несчастных лучников. Одного жеребец смял копытами, второго Ги зарубил мечом. Тут остальные люди барона, сообразив, что на них нападают, скопом набросились на тамплиера.

А вот тут уже и мы подоспели.

Я развалил череп солдату, пытавшемуся ткнуть алебардой в брюхо де эльбеновского жеребца. Обогнув телегу с другой стороны, мимо меня промчался Анри. Лавируя между телегами и лошадьми, ко мне бежал ещё один солдат. Бой с ним занял четверть минуты. Прикончив его, я огляделся.

Трое солдат, вязавших охранников, отвлеклись на подскочившего Анри. Одного он уже успел зарубить, двое других, скорее всего, завалили бы паренька, если бы не недовязанные охраники, которые напали на солдат сзади.

Ги, находившийся слева от меня, сражался в данный момент с тремя... нет, пардон, уже с двумя противниками. В пыли, под копытами тамплиерова коня, возились ещё двое: Рено, то ли не успевший вытащить меч, то ли окончательно озверевший после гибели своей лошади, душил голыми руками какого-то баронова солдата. Солдат, в свою очередь, пытался задушить Рено.

Помимо вышеперечисленных противников, к нам бежали два инспектора купцовых тюков и ещё двое из той четвёрки, которая прежде пыталась завалить последнего стойкого охранника. Охранник, кстати, был ещё жив и, воодушевлённый неожиданной подмогой, бился с удвоенной силой.

Что касается Тибо, то он к этому времени уже слез с лошади и, держа топор двумя руками, осторожно высматривал, кого бы этим топором тюкнуть в спину.

В общем, все наши были ещё живы и умирать не с обирались. Сам барон по-прежнему грузно восседал на лошади и в схватку почему-то не вступал.

За Ги, который сражался с двумя противниками и к которому бежали ещё две пары, я не слишком беспокоился, если бы не одно «но». «Но» имело вид последнего лучника, который держался вблизи баронова сапога и, положив стрелу на тетиву, хладнокровно прицеливался в моего друга. Заорав что-то неопределённое (зато очень громко), я заставил Принца перемахнуть разделявшую нас с лучником телегу. Вопль принёс свои плоды – лучник переключился с тамплиера на меня, однако в спешке промазал, а ещё через полторы секунды был убит. Затем едва не был убит я сам, поелику любезный барон Бенедикт прекратил бездействие и обрушил на меня здоровенную секиру. Уклониться я не успевал, пришлось поставить под удар щит. О мой бедный щит! От намалёванного мною грифона почти ничего не осталось ещё на турнире, когда рыцари и бароны (а также один английский король) лупили по бедной птице почём зря. Но от богатырского баронова удара треснула и сама деревянная основа, и только железные скобы, скреплявшие его края, не дали щиту развалиться прямо у меня в руках.

Мы обменялись с бароном двумя-тремя ударами, когда подбежали те самые четверо пехотинцев. Я не мог отвлечься ни на секунду – барон был силён, как бык, и размахивал секирой, как пёрышком. Пространства для манёвра почти не было – вокруг нас теснились купцовы лошади и стояли в беспорядке купцовы же телеги, а в каком состоянии находился мой щит, я уже говорил. Бессильно наблюдая, как подбегают эти четверо, и безуспешно пытаясь в темпе завалить барона (а барон был осторожен и защищался умело), я уже успел попрощаться с жизнью, или, как минимум, с Принцем – поскольку эти ублюдки в первую очередь собирались рубить ему ноги.

Вот один из них замахнулся алебардой... Я не мог ничего сделать – я с трудом в это время отражал атаку барона... Но рядом уже был Ги де Эльбен, и человек с алебардой заорал, когда алебарда упала на землю – вместе с его собственной рукой. Оставшиеся трое быстро поняли, что трое против одного – это не преимущество, когда этот один – тамплиер. Полагаю, Ги справился бы с этими тремя и сам, но тут произошёл исторический случай – Тибо влез в драку и угробил одного пехотинца своим топориком.

А я всё продолжал возиться с бароном. Это была патовая ситуация: принимать на щит его удары я не мог, мой меч также был слишком лёгким, чтобы выдержать прямое столкновение с его секирой. Приходилось держаться на расстоянии и выжидать удобного момента для атаки.

Выручил меня (в который уже раз) Принц. Когда я заставил обрушиться его на бароновскую лошадь, эта самая лошадь столкновение с Принцем начисто проиграла. Куда ей до обученного рыцарского коня! Да и грузный барон наездником оказался не слишком хорошим. В общем, лошадка шарахнулась от Принцевых копыт, споткнулась о телегу и упала.

Только вот наездника на ней уже не было.

Любезный барон Бенедикт свалился раньше и теперь, рыча как взбешённый медведь, поднимался с земли, перевешивая тяжеленный доспех, тянувший его обратно. Я не успел вовремя до него добраться – из-за глупой лошадёнки, которая оказалась между нами. Однако встать на ноги барону так и не дали. Ги де Эльбен огрел его мечом по голове. Раздался глухой звон, и барон Бенедикт, оглушённый, свалился окончательно.

Бой между тем ещё не был закончен. Ги пришпорил лошадь и устремился на помощь Анри, я – к охраннику, по-прежнему сражавшемуся со своими противниками. Одного он сумел ранить, но было видно, что этот бой ему не выиграть – слишком он устал.

Эти двое солдат оказались настоящими олухами. Они почуяли неладное, когда Принц был уже в двух шагах. Прожили они секунд пять. Или меньше.

– Спасибо, – прохрипел охранник и тяжело опустился на землю. Он был ранен.

– Помоги ему, – приказал я Тибо и направился к де Эльбену.

Ги снял шлем и вытирал потное лицо. Рено и Анри связывали раненых. Раненых, впрочем, было немного.

– Кажется, никто не удрал, – буркнул Ги, когда я подъехал поближе.

– Ага.

Осторожное движение сбоку привлекло моё внимание. Мы с Ги обернулись – одновременно. Но это был всего лишь один из купцов. Длиннющая чёрная борода. И шапочка на голове.

– Благородные господа, – начал он, поспешно склоняясь в поклоне, – я не знаю, как и благодарить вас за то, что вы спасли нас от жадных рук этого бандита...

– Что? – рявкнул Ги и направил коня прямо на старика. – Что ты сказал? Ты что думаешь: я, рыцарь Ордена Храма, обнажил оружие против христианина, защищая собаку-иудея?

На лице купца отразились удивление и страх.

– Ги! – укоризненно произнёс я.

– Да мы сейчас сами возьмём с вас всё то, что Бенедикт не добрал!

– Сьер Ги де Эльбен, чёрт тебя раздери!

Тамплиер наконец посмотрел в мою сторону. Я покачал головой.

Ги пожал плечами и отъехал в сторону. Какие-то евреи – слишком мелкий повод, чтобы из-за них ссориться, – было написано на его лице.

Я же обратился к купцу:

– Мой друг несколько возбуждён после стычки. К тому же расстроен – убили лошадь его оруженосца.

Купец закивал головой.

– Конечно, конечно... Господин тамплиер – очень достойный господин... Мы с радостью отдадим его оруженосцу – тоже очень достойному... – Купец сделал паузу, наблюдая, как «достойный» Рено перерезает горло одному из солдат барона, перевязывать раны которого в противном случае было бы слишком хлопотно. – ... очень достойному молодому человеку... С радостью отдадим ему любую из наших лошадей. Выбирайте сами. – Он сделал приглашающий жест рукой.

Я посмотрел на их лошадей. Потом отрицательно мотнул головой:

– Нам и так – по праву победителей – принадлежит всё имущество барона де Бале. Полагаю, лошадь барона подойдёт Рено куда лучше, чем ваши. Она не слишком хорошо обучена, но ваши-то тягловые лошади совершенно не подходят для того, чтобы ездить на них верхом.

Купец снова закивал, признавая очевидный факт. Когда он кивал, борода у него забавно подёргивалась вверх-вниз.

– Тогда, может быть, вы не откажетесь принять от нас некоторую сумму – совершенно незначительную, в меру наших скромных возможностей, а они у нас, видит Бог, совсем невелики... Но поскольку это единственный способ, которым мы можем выразить нашу бесконечную к вам признательность, добрые господа... – И он уже повернулся, чтобы отдать своим сотоварищам распоряжение извлечь из заначек эту самую вышеупомянутую незначительную сумму.

– Старик, – сказал я, – с финансами у нас всё в порядке. Так что не забивай себе голову всякой ерундой и езжай с миром. Нам ничего не нужно. Долг каждого христианина – помочь в беде нуждающемуся.

Лицо купца выразило удивление – куда большее, чем когда от его благодарности отказался тамплиер.

– Во-во, – подтвердил Ги, который как раз проезжал мимо, направляясь от связанных (или прирезанных) солдат к оглушённому барону, и который, видимо, услышал мои последние слова. – Первая разумная мысль за последние два дня... Проваливайте отсюда! Да поживее!

Старик испуганно взглянул на тамплиера и счёл за лучшее держать язык за зубами. Но, прежде чем вернуться к своим повозкам, он ещё раз обратился ко мне.

– Меня зовут Иосиф, сын Ицхака, – сказал он, коротко поклонившись. – Если вы когда-нибудь будете в Сарагосе – а я вижу, что вы, благородные господа, путешествуете как раз в этом направлении, – и если вам потребуется денежная или иная помощь, какую только скромная еврейская община может оказать двум благородным христианским рыцарям, не сочтите за труд, спросите в нашем квартале, где стоит мой дом. Вам его каждый укажет. Да вы и сами легко сможете его найти – он там самый большой.

– Благодарю, – вежливо ответил я. – Всего хорошего.

...Ги де Эльбен занимался тем, что выковыривал господина барона из доспехов. Барон, отчасти уже пришедший в себя, рычал и пытался сопротивляться.

Я слез с коня и помог Ги справиться с этим боровом. Барон был силён – потребовалась помощь Рено и Анри для того, чтобы снять с него доспехи, а потом держать, пока Ги связывал ему руки и ноги. Оглушать его второй раз Ги не хотел.

– Ещё черепушка треснет, – объяснил он нам своё нежелание, – или мозги совсем набекрень съедут. А мне он нужен целёхонький.

– Зачем он вообще тебе нужен? – полюбопытствовал я.

– О!.. – Ги многозначительно поднял вверх указательный палец. – Он мой пленник.

Я не стал напоминать своему приятелю о том, что по всем правилам барон должен считаться скорее моим пленником. В конце концов, какой-то там барон – повод слишком мелкий, чтобы нам с Ги из-за него ссориться.

Барон Бенедикт лежал на земле, скрипел зубами и с ненавистью глядел на нас.

Ги стоял рядом и смотрел на барона сверху. Вид у моего друга был удовлетворённый.

– Ну что, доигрался? – спросил пленника Ги. – Купчишек надо грабить. А благородных людей грабить не надо. Ясно?

– Я не приказывал... своим людям... – Барон выплёвывал слова с большим трудом. Куда охотнее он вцепился бы де Эльбену в горло. Но – не мог, не мог... – не приказывал... нападать... на вас...

– Тогда ты вдвойне дурак, – заключил Ги. – Если даже с собственными людьми справиться не можешь.

Барон промолчал. Видимо, счёл, что разговаривать, когда над ним откровенно издеваются, – ниже его достоинства.

– Что, нечего сказать?.. – Ги хмыкнул. – Ладно. Мне тут с тобой недосуг болтать. Сколько у тебя людей в замке?

– А тебе-то что? – буркнул пленник. Ги пожал плечами и посмотрел на меня:

– Точно дурак. Не понимает. Андрэ, что бы с ним такое сделать, чтобы поумнел и отвечал на наши вопросы?

– Яйца отрезать, – сказал я.

Я не знал, какую игру затеял Ги, но на всякий случай решил ему подыграть.

Если бы я только мог предположить, что мои слова будут восприняты буквально...

– Хорошая мысль, – заметил Ги. – Рено, спусти с него штаны.

И, достав нож, стал примериваться, как бы половчее оскопить несчастного барона.

Когда он приступил к сему процессу и любезный барон – и я с ним заодно – сообразили наконец, что это не шутка, уши нам прорезал истошный вопль:

– Две дюжины!!!

– Очень хорошо. – Ги убрал нож обратно. – А теперь скажи-ка нам... кстати, ты и в самом деле этот... как его... Бенедикт де Бале? Или мы с кем-то другим имеем честь беседовать?

– Он самый, – мрачно проговорил пленник.

– Надо было удостовериться. А скажи-ка нам, любезный де Бале, эти две дюжины – женщины и слуги или же это люди, способные держать оружие?

– Нет, – огрызнулся барон и кивнул на дорогу: – Вон все способные. Пересчитайте, коли не лень.

Ги сочувственно поцокал языком.

– Какая неприятность, подумайте только!.. Ну да вы сами виноваты, барон, и я вам уже объяснил почему. А теперь скажите нам... – тут Ги позабыл о своём деланно-любезном тоне и стал выражаться более естественно. – ...только не вздумай врать нам, ты, свиная морда! Есть у тебя в замке деньги?!

– Есть. – Барон помрачнел ещё больше, но отпираться не стал. – Каков будет мой выкуп? Сколько?

– Ну... – Ги сделал выразительную паузу. – Мы хотим много. Ну всё, хватит болтать... Анри, Рено, усадите-ка его на лошадь!.. Нет, нет... Ну что за наказание Господнее... Штаны на него сначала наденьте. Вот так. И плащ сверху. Надо, чтобы в замке не сразу догадались, что барон без брони.

Барона привязали к седлу. Верёвки, по совету Ги, скрыли плащом. Издалека его вполне можно было принять за свободного человека.

– Рено, собери оружие – какое получше. Продадим где-нибудь... Теперь вы, вояки, – Ги подошёл к связанным солдатам барона, – надо бы перерезать вас всех, да вот только руки марать жалко... Встречу ещё кого-нибудь – не пощажу. Мы вас тут оставим. Сумеете развязаться – ступайте на все четыре стороны. Андрэ сегодня купчишек задаром отпустил – значит, и мне полагается что-нибудь хорошее сделать. Так что живите. Только мой вам совет – в замок к этому, – Ги кивнул себе за спину, – не возвращайтесь. Нечего вам там делать. Ясно?

– А теперь вперёд! – И Ги де Эльбен запрыгнул на своего коня.

В горы вела узенькая тропка. Мы ехали гуськом, друг за другом. Сначала Ги, за ним Анри, затем Рено, который вёл за уздцы лошадь барона, затем мы с Тибо. Дорога неуклонно поднималась вверх. В некоторых местах приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу. По мере нашего продвижения я постепенно начал понимать, почему никто из крупных окрестных синьоров до сих пор не прищучил разбойника-барона. Если это была единственная дорога к замку Бенедикта (или если все остальные были такие же), то, засев над такой дорожкой, и пять лучников могли с успехом сдержать целую армию. Временами тропинка вилась по самому краю обрыва, в то время как с другой стороны была отвесная стена, и приходилось двигаться очень медленно и осторожно, чтобы не загреметь вниз с высоты двухсот или трехсот метров. Временами скалы поднимались с обеих сторон, образуя узкие ущелья, и, взглянув в таком месте вверх, на узкую полосу голубого неба, оставалось только молиться, чтобы не произошло обвала, потому как случись он, увернуться от падающих камней было бы невозможно. Несколько раз мы пересекали быстрые горные речушки, и здесь приходилось быть особенно внимательным, потому что оступиться означало верную смерть: речушки, быстрые, холодные, так и норовили сбить с ног, а между тем всего лишь в нескольких десятках шагов скала обрывалась и речка водопадом рушилась вниз. Дважды тропу пересекали расщелины, через которые были переброшены мостики. Тоже отличная защита. Сбросить такой мостик в бездну – дело нескольких минут. Сколотить новый на месте невозможно – не из чего. А спускаться с гор и поднимать брёвна по этой тропке через водопады и прочие прелести – ещё то удовольствие.

Всё-таки мы поинтересовались у барона насчёт засад. Тот ответил отрицательно.

– Как скажешь, – не настаивал де Эльбен. – Если что не так – первым умрёшь ты.

Мы поднимались около трёх часов, когда наконец достигли места, откуда уже виден баронский замок. Высился он, как и положено всякому уважающему себя замку, на вершине горы. Дорога шла в обход, по сужающейся спирали восходя к вершине. На дороге – никого. Несомненно, что нас заметили. Интересно, что они подумали, увидев барона, возвращающегося в замок без своих людей, но в сопровождении нескольких чужаков? Я бы на их месте предположил, что барона взяли в плен. Возможно, и они так решили. Но могли и подумать, что барон встретил по дороге каких-то своих приятелей и, оставив солдат сторожить перевал, поехал с приятелями в свой замок – попьянствовать пару деньков. Вполне могли и так подумать, учитывая, что барон выглядел вооружённым, а ехали мы неторопливо, можно даже сказать – мирно.

Но то ли у барона не водилось приятелей, то ли обитатели замка решили перестраховаться, когда мы подъехали к замку, ворота, оказались закрытыми.

Сам замок был не таким уж большим, да и стены – не такими уж высокими. К чему мощные укрепления, если никакую осадную технику доставить сюда попросту невозможно? Учитывая размеры этого строения, вряд ли здесь могло обитать больше пятидесяти – шестидесяти человек. А скорее всего – и того меньше. И всё же я не мог не восхититься наглостью де Эльбена: взять укреплённый замок впятером.

– Скажи им, чтоб открыли, – велел Ги барону. Тот насупленно молчал. Наверное, решил, что сейчас – самый подходящий момент, чтобы показать характер.

– Сьер Бенедикт, – со вздохом сказал тамплиер, – что вам предпочтительнее – лишиться некоторой толики вашего имущества, но сохранить жизнь или быть прирезанным сейчас же на месте? Да, вы правы – в последнем случае мы не получим от вашей смерти никакой выгоды. В аду вас, несомненно, будет утешать то обстоятельство, что всё ваше имущество разграбят ваши же слуги.

Барон подумал несколько секунд. Затем поднял голову.

– Открывайте! – зычно крикнул он. Замок молчал.

– Открывайте, черти! Вы что, не видите, что это я?!!

– Господин барон! – донеслось откуда-то сверху ворот. – С вами всё в порядке?

– Нет, не всё! – рявкнул в ответ наш пленник. – Но всё равно открывайте!

Последовала недолгая пауза.

– Так, может, лучше перестрелять их, а?

Барон не успел ответить. Ги де Эльбен, который и так сидел к нему вплотную, закрылся им, как щитом, а к обнажённому горлу барона приставил меч.

– Давайте стреляйте! – заорал Ги. – С кого начнёте?

В де Эльбена, который при иных обстоятельствах представлялся бы мишенью наилучшей, стрелять не стали, опасаясь попасть в хозяина замка. Я, видимо, был следующим в списке мишеней, потому как стрела полетела в меня. Я успел поймать её на свой многострадальный щит. Стрела пробила его насквозь и застряла в дереве. С внутренней стороны щита появился наконечник и ещё сантиметров пять древка – прямо перед моим лицом.

Ги де Эльбен глянул в мою сторону, начал брить барону бороду – вместе с кожей. Барон истошно заорал:

– Всех на воротах перевешаю! Отворяйте, выродки!!!

Последовала ещё одна пауза, более долгая, в ходе которой мы хоронились за щитами и ждали, что будет дальше.

Со скрипом ворота стали открываться – сначала одна створка, потом вторая. Сделав своё дело, привратник попытался скрыться во дворе, но окрик де Эльбена остановил его:

– Куда? Стоять!

Человек остановился.

– Подойди сюда.

Привратник посмотрел на Бенедикта де Бале. Тот молчал, и его слуга с места не сдвинулся. Отлично вышколен, чёрт возьми.

Ги сделал вид, будто собирается продолжить процедуру бритья.

– Делай, что он говорит, – выдавил из себя барон.

Рено связал привратнику руки, а Ги снова обратился к барону:

– Де Бале, прикажи своим людям выйти из замка. Давай командуй.

Барон, с бороды которого капала кровь, хрипло распорядился об этом. Вышло ещё трое: все при оружии, и двое – с луками.

– Де Бале, вы знаете, что врать нехорошо? – весело спросил я барона. – А ведь вы нам клялись, что в замке больше никого нет. С вашей стороны это был опрометчивый поступок.

Де Бале промолчал.

Солдатам было велено сложить оружие и подходить к нам по одному. Их тоже связали и уложили на землю.

– Это всё? – спросил де Эльбен барона. – Или ещё кто-нибудь остался?

– Всё.

Не удовлетворившись этим ответом, Ги повернулся ко мне.

– Не верю я этой свиной морде. Наверняка там где-нибудь сидят ещё два или три стрелка. По крайней мере, проверить это необходимо. Если мы попрёмся в замок со всей этой оравой, – он кивнул на связанных солдат, – то волей-неволей придётся больше следить за ними, чем смотреть по сторонам. Поэтому надо, чтобы кто-то остался их сторожить, а кто-то сходил и проверил этот курятник. Ты не против, если пойду я?

– Давай, – согласился я. – За этими мы присмотрим.

Ги де Эльбен кивнул и, захватив с собой Анри, направился к воротам.

Бенедиктов замок, как я уже сказал, был невелик. Одна башня, от которой полукольцами отходили стены, смыкавшиеся посредством окованных железом ворот. На стенах имелись зубцы, ни барбакана, ни надвратных башен не было.

Через некоторое время, после того как де Эльбен и Анри скрылись в проёме ворот, за стенами замка раздались крики – в том числе и женские, звон металла, ругань и вопли.

– Он что там, всех, что ли, решил вырезать? – подумал я вслух.

В это время один из пленников начал шевелиться. Проверял, наверное, внимательно ли я за ним слежу. Пришлось ему хорошенько врезать древком копья.

Через полчаса тамплиер и его оруженосец появились вновь. У Анри – кислый вид. Левая рука наспех перевязана, а на повязке уже выступала кровь.

– Ты ответишь! – пообещал де Эльбен барону. И мне: – Поехали.

И мы поехали. Во дворе замка обнаружились три мёртвых человеческих тела и два – пёсьих. Пленных (исключая барона) мы заперли в одной из нижних комнат, предварительно удостоверившись, что в комнате нет ничего, что могло бы сойти за оружие. Дверь в комнату запиралась засовом в два пальца толщиной. Подходяще. Слуг и женщин заперли отдельно. Закрыли ворота, оставили Тибо следить за пленниками, а Рено – за дорогой.

После чего занялись допросом барона.

Я не стану подробно останавливаться на методах, коими де Эльбен выколачивал из барона правду. Так или иначе, к середине ночи мы обнаружили не только то золото, которое барон прятал у себя в сундуке в спальне, но и две заначки.

– Да вы просто разбойники, – выдавил из себя барон, когда мы вскрыли вторую заначку. – Без чести и совести!..

– Грабь награбленное, – откликнулся я. – Да и вообще, кто бы говорил... Мы слышали о твоих подвигах, Бенедикт де Бале. Так что сиди в кресле и помалкивай.

Золото и серебро мы поделили по-братски. Барона отвели вниз, в подвалы замка, где он держал собственных пленников. Одна комнатка подходила для этой цели как нельзя лучше: мощная толстая дверь, каменные стены, а в стенах – скобы, к коим приделаны цепи и кандалы. Там мы барона и оставили.

Взятая в этом замке добыча плюс те деньги, что я приобрёл на турнире, – сумма получалась изрядная. Таскать с собой такую кучу денег довольно хлопотно. Ги посоветовал при ближайшем удобном случае поместить эту сумму в одно из орденских хранилищ. Свою добычу он тоже намеревался сдать в казну. Монаху денег иметь не полагалось. Исключительно – на пропитание и обмундирование. Но в этой малости Орден своим рыцарям никогда не отказывал. Орден Храма, помимо своих военных функций, играл в этом времени также роль солидного банка: давал ссуды под проценты, а также исправно хранил и выдавал помещённые в него деньги. Христианину заниматься ростовщичеством неприлично, но когда этим занимался целый Орден, ни один из рыцарей которого формально не располагал собственным имуществом, – то это уже другое дело.

– ...Как думаешь, – спросил меня Ги утром, когда мы умывались у колодца, – Бенедикта лучше на воротах его собственного замка повесить или просто прирезать, без всяких затей? Или же прирезать, – он на секунду задумался, – но с затеями?

– Подожди, подожди... Ты же обещал ему жизнь!

– Когда? – недоуменно спросил Ги.

– Когда мы стояли перед замком. Ты сказал: «Что лучше: лишиться части имущества, но сохранить жизнь или же быть прирезанным на месте?»

– А, это... – Ги зевнул. – Но ведь это не обещание.

– Это почти обещание.

– Ну и что? Во-первых, он дважды пытался нас обмануть. Во-вторых, обещание, данное разбойнику, – это совсем не то, что обещание, которое один благородный человек может дать другому благородному человеку. Это и не обещание вовсе. Это тебе любой клирик в два счёта докажет.

– Не сомневаюсь.

Я уже сталкивался с подобной логикой – в монастыре Сен-Жебрак.

– Ги, мне противна мысль об убийстве безоружного.

– А ведь в чём-то ты прав... – Он задумчиво поскрёб пальцем намечающуюся щетину. – В конце концов, он же ведь не сарацин какой-нибудь... Но Андрэ, подумай сам: нам ведь ещё обратно ехать с этой твоей Анной. Вернее, придётся ехать тебе одному – я-то, скорее всего, в Испании останусь. Там сейчас, поговаривают, снова война с маврами начинается... Конечно, ты для возвращения можешь выбрать и другой путь. Но не лучше ли обезопасить этот, наиболее короткий? Или ты думаешь, что барон мгновенно забудет и о том, что он был нашим пленником, и о том, сколько золота мы вывезли из его замка?

– Я выберу другой путь для возвращения.

– Всё равно... Тебе так нужен ещё один враг? Мне – нет. У меня их и без того хватает.

– Мне не нравится мысль об убийстве безоружного человека, – повторил я.

Ги махнул рукой, сдаваясь.

– Ну да чёрт с ним. Поступим с ним по-христиански, если ты так этого хочешь.

О своём отъезде мы пленников извещать не стали. Дня через два, а может, и раньше, перепуганные слуги наберутся достаточно смелости для того, чтобы выбраться из подвала. Выбравшись, они без труда обнаружат воющих от голода солдат Бенедикта де Бале, а там, глядишь, отыщут и самого барона, по-прежнему пребывающего в цепях. Но к тому моменту мы будем уже очень далеко отсюда.

Когда мы уже выезжали из ворот, Ги спохватился:

– Я кое-что забыл, – и развернул коня, – я вас догоню.

Но мы дальше не поехали, а стали ждать его перед замком. Когда наконец мой приятель вновь показался в проёме ворот, я заметил, что он вытирает лезвие меча тряпицей.

Я тяжело вздохнул:

– Ты всё-таки его прирезал?

Тамплиер с улыбкой качнул головой. Я продолжал смотреть на него, ожидая продолжения.

– Если этот Бенедикт и впрямь задумает отомстить кому-нибудь из нас, вряд ли теперь он сможет это сделать. Денег у него больше нет... а оружие без больших пальцев рук держать не слишком-то удобно.

Нет слов.

– Впрочем, – продолжал Ги как ни в чём не бывало, – наследника он себе зачать всё-таки сможет, потому как оскоплять его – как ты предлагал поначалу – я всё ж не стал. Это ведь Европа, Андрэ, а не Палестина. Если мы выкинем здесь что-нибудь подобное, нас просто не поймут.

Глава четвёртая

Вот уже четвёртый день подряд копыта наших коней поднимали пыль дорог Каталонии. Горы стали ниже, затем вовсе остались за нашими спинами.

Выяснилось, что Ги более-менее разбирает испанский язык, хотя и не так хорошо, как я. То, что я понимаю и даже сносно умею разговаривать на испанском, было для меня приятным открытием – хотя, поднапрягши память, я вспомнил, что в замке барона Родриго понимал большую часть испанских романсов, которые исполняла для барона одна из обитательниц замка. В моём родном двадцатом веке я никаких языков, кроме родного русского не знал, а в школе по английскому всегда имел твёрдую тройку. А Андрэ, оказывается, полиглот.

Мне стало интересно, где мой «предшественник» по телу успел выучить испанский язык. Улучив момент, когда ни Ги, ни его оруженосцев не было поблизости, я заговорил на эту тему с Тибо.

Тибо забеспокоился. Он вообще начинал беспокоиться и переживать, когда в силу обстоятельств речь заходила о моей потерянной памяти. В обычной жизни он об этом быстро забывал – привык, притерпелся к моему изменившемуся характеру – и вспоминать о последствиях поединка с де Бошем решительно не желал. Приходилось крепко наседать на него и прямо-таки вытягивать нужную информацию.

– Так это... – сообщил он мне наконец, почесав в затылке, – учитель ваш был испанец.

– Какой ещё учитель?

– Которого батюшка ваш специально для вас с Жераром из Испании выписал. Они же, испанцы, народ такой... Военный. Шибко повоевать любят. Потому и доспехи и мечи изготовляют самые лучшие, и сами энтими мечами ловко махать умеют...

– Ааа... Учитель фехтования.

– Ну да, я про что и говорю, ваша милость! – торжествующе заключил Тибо.

Я только вздохнул.

Время от времени мы нагоняли других путников и расспрашивали, не знают ли они, где находится замок Альгарис. Выяснили, что замок этот находится на юге Каталонии. Наконец совершенно неожиданно хозяин постоялого двора, где мы остановились, выдал определённую информацию.

– Через три дня будете, – сообщил он. – Это во владениях графа Альфаро.

Одарил нас довольно недружелюбным взглядом и ушёл.

Ги пожал плечами.

– Странные они какие-то, эти испанцы... – Он разрезал бараний бок, поданный хозяином к нашему столу, и впился зубами в сочное, приправленное чесноком мясо. – Фуф фы с фобой фафтанемся...

– Чего-чего?

Ги прожевал то, что было во рту, и повторил:

– Тут мы с тобой расстанемся, Андрэ. Под Сариньеной находится одно из наших командорств. Может, я там и останусь. А может, и нет. Посмотрим. Тебе со мной ехать резону нет никакого, а сообщить родственникам Родриго о его смерти ты и без меня, думаю, сможешь.

– Смогу.

– Я не знаю, на сколько я там задержусь. Но, как выберусь, обязательно заеду к тебе. Ты ведь тоже не сразу с этой Анной обратно через Пиренеи отправишься? Она же, чёрт побери, дама... А дамы, – он сделал неопределённое движение пальцами, – копошиться любят. Но если ты всё-таки обратно сразу поедешь и по дороге меня не встретишь – пошли весточку.

– Обязательно.

– И знаешь что: как разберётся с этой наследницей Родриго, возвращайся-ка обратно. Тут же война назревает, слышал? Я тут поговорил с одним доном... Собственно, война бы уже давно началась, если б один из приближённых эмира Альмансора не развернул против него свои войска...

– Хочет сам называться эмиром?

– Какое там... – Ги махнул рукой. – У эмира войска в десять раз больше. Никто не может понять, на что надеется этот мальчишка... Юсуф, кажется, его зовут... В переговоры он ни с кем не вступает, а командует своими людьми на редкость бездарно. Эмир его, конечно, раздавит, но на это потребуется некоторое время. Так что оборачивайся поскорее. К самой потехе приедешь.

Я покачал головой:

– Не могу. Я ведь дал Родриго слово, что прослежу, чтобы с Анной всё было в порядке. Так что какое-то время придётся пожить в Лангедоке.

Ги огорчился. Но данное слово (слово, которое один благородный человек дал другому благородному человеку) – это вещь серьёзная.

Мы расстались на перекрёстке дорог. Ги поехал на запад, в Сариньену, я – дальше на юг, к замку Альгарис. Снова, как и в начале моего путешествия, в Лангедоке, я был один в незнакомой стране, без спутников и друзей. Только верный Тибо, мой пузатый Санчо Панса, следовал за мной.

По дороге я думал о племяннице Родриго. Как она выглядит? Сколько ей лет? Путешествие с приятной молодой девушкой может доставить немалое удовольствие. И я уже его предвкушал. Почему-то я был уверен, что родственница Родриго именно такова. Среди испанок много красавиц даже в низших сословиях, а уж среди благородных...

Без всяких приключений мы добрались до реки Эрбо и переправились через неё, наняв лодку в одной из прибрежных деревень. По пути я пытался расспросить о замке Альгарис и о его хозяйке, но не слишком успешно. Дорогу мне показывали, но не более. Местные жители, похоже, недолюбливали чужих и всячески уклонялись от разговора. Так думал я, пока не увидел замок. Вернее, развалины замка.

Его взяли штурмом. Причём относительно недавно: и года не прошло. Правая стена была полностью разрушена, две башни из четырёх разбиты. Донжон дочерна обгорел. Я не стал лазать по руинам: ясно, что никого живого там не было, а всё, чем побрезговали победители, наверняка растащили крестьяне из местной деревеньки.

А вот с ними я был не прочь потолковать.

Но они со мной – нет. Стоило мне задать вопрос о замке, как эти люди становились глухонемыми. И даже серебряная монета не могла развязать их языки.

Я так ничего и не выяснил, пока не наткнулся на араба, дом которого стоял в стороне от деревни. Араб был христианином, о чём красноречиво свидетельствовал железный крест, выставленный напоказ, поверх рубашки. Вообще, в Испании можно было встретить множество ему подобных – мавров, принявших христианство, или европейцев, перешедших в сарацинскую веру. За пять столетий беспрерывных войн тут всё перемешалось...

– Этот пёс разорил их, – вызывающе посмотрев на меня, процедил араб.

– Какой пёс?

– В этих землях есть только один пёс, кабальеро.

– И кто же он?

– Дон Альфаро де Кориньи, будь проклято его имя!

– Я вижу, ты его сильно ненавидишь.

Мой собеседник прищурился, как это умеют делать только арабы. На лице его отчётливо читались ярость и ненависть.

– Мой брат был человеком дона Яго Альгариса, – сказал он наконец. – Ему не посчастливилось – он остался в живых, когда этот дьявол взял замок.

– И что же стало с твоим братом?

– Его колесовали, как и других людей дона Яго. Так же поступили и с самим доном – да благословит Господь саму память об этом человеке!

Да, невесёлая история.

– В замке жила благородная девушка, – сказал я. – Её звали Анна. Что произошло с ней?

– Вы говорите о племяннице дона Яго, кабальеро?

– Да.

– Про то, что с ней стало, лучше и не спрашивать. Да покарает Господь этого дьявола Альфаро.

– Она мертва?

– Я не знаю, кабальеро. Её увезли.

– Значит, она в замке этого Альфаро?

Если так, то эта история ещё не закончена. Араб оглянулся и осенил себя крёстным знамением:

– Лучше не произносить лишний раз этого имени.

Я усмехнулся:

– Почему? Опасаешься, что он может услышать?

– Да, – с самым серьёзным видом ответил этот человек. – Он колдун и сын Иблиса... то есть Сатаны. Говорят, его отец вызвал Сатану и подложил под него свою жену – и от того союза жена его и понесла...

Я снова усмехнулся. Ну да, на следующий день после смерти Роберта де Вигуэ я услышал от торговки яблоками подробный рассказ о том, каким первоклассным колдуном был Роберт Волк и как он мог по желанию превращаться в волка или в птицу. Похоже, здесь было то же самое. Видимо, сознание простого человека этой эпохи не допускало мысли, что тот или иной мерзавец может быть просто мерзавцем. Нет, он обязательно должен быть ещё вероотступником и колдуном. Как же без этого...

– Расскажи-ка мне ещё что-нибудь об этом... ммм... колдуне. Где он живёт, насколько он богат, могуществен?

Араб ещё раз огляделся. Задержал взгляд на дверях своего дома. Когда он снова посмотрел на меня, выражение лица у него было в точности как у тех крестьян, что отказывались со мной говорить.

– У меня жена и четверо детей, кабальеро. Поговорите лучше с кем-нибудь другим. – Араб пожал плечами. – Может, Санчо? Трактирщик...

Ладно, и на том спасибо. Я бросил арабу монету и поехал к трактиру.

Трактирщик поначалу тоже пытался изобразить глухонемого, но кнутом и пряником мне удалось из него кое-что извлечь. О судьбе самой Анны он ничего не знал, зато оказалось, что, помимо замка и прилегающих земель (которые теперь платили подати Альфаро), у рода Альгарисов имелось большое поместье на северо-востоке. Поместье это дон Альфаро тоже сжёг, но кое-кто из его обитателей сумел удрать. Вопрос: куда?

Трактирщик долго мялся, посматривая то на моё грозное лицо, то на серебряную монету, которую я вертел в руках. Когда к серебряной монете прибавилась ещё одна, он под большим секретом сообщил мне, что поговаривают – поговаривают, хотя он сам ничего об этом толком не знает, – что уцелевшие Альгарисы переселились за Гаудолопе (это такая местная речка), под покровительство какого-то дона Диего Тольпенсьеро. Не без труда я выдавил из трактирщика дополнительные подробности. Этого хватило, чтобы снова пуститься в путь.

...И вот я на месте. Этот замок, к моей радости, ещё никто не разрушил. Привратник, которому я сообщил, что ищу кого-нибудь из Альгарисов, послал мальчишку наверх.

Вскоре мальчишка вернулся, и нас с Тибо пропустили внутрь.

Во дворе замка обнаружился здоровенный мужик с двуручным мечом на плече. На мужике была кожаная броня, утяжелённая металлическими кольцами, а физиономия его густо обросла иссиня-чёрной бородой.

– Я Альгарис, – рыкнул мужик, смерив меня взглядом, – а ты кто такой?

Слово «ты» он почти выплюнул.

Сзади засопел Тибо. Он был уверен, что сейчас череп наглеца будет испытан на прочность.

Ну да, я с большим удовольствием проверил бы, как бородач управляется со своей железякой, но сдержался.

Сделав вид, что не заметил оскорбительного тона, я спешился и назвал себя.

Бородатого звали Эгвеньо.

У меня возникло устойчивое ощущение, что этот человек только и ищет повода, как бы кого-нибудь убить. Приходилось разговаривать крайне спокойно и взвешивать каждое слово, чтобы не дать ему повода затеять драку. Мне нужен был живой, а не мёртвый Альгарис. И я очень вежливо поинтересовался, не знает ли он что-либо о судьбе своей родственницы Анны.

– А тебе-то что до неё за дело? – зарычал он, брызжа слюной на собственную бороду. – Ты кто такой?! Что тебе здесь нужно?!

И стал наступать на меня, потирая рукоять.

– Ну хватит! – заявил я. – Подбери слюни и веди себя как подобает кабальеро! Хочешь драться – изволь. Но сначала я хочу услышать ответы на мои вопросы.

– Да я... – Тут он заткнулся, потому что кончик моего меча уткнулся ему в бороду – раньше, чем этот увалень успел скинуть с плеча двуручник.

– Я друг её погибшего родича, Родриго де Эро, – произнёс я, глядя в глаза этому отморозку. – Если Анна Альгарис жива, я должен известить её о смерти барона. И она должна узнать, что замок Эро теперь по праву принадлежит ей. Я хочу с ней увидеться. Ты понял?

– Увидеться! – Он выплюнул это слово так, как будто бы оно жгло ему рот. – Ладно, убери свой меч. Ты мой гость, я не причиню тебе вреда.

«Ну ещё бы!» – подумал я и спрятал меч в ножны.

– Пошли, – сказал бородач. – Пусть с тобой отец говорит.

Отец этого горячего испанского парня, Диего Тольпенсьеро, оказался не таким большим, не таким вспыльчивым и не таким волосатым, как можно было ожидать, глядя на его двухметрового отпрыска. Дон Диего, как явствовало из его фамилии, не был урождённым Альгарисом, а примкнул к этой семье в результате брака. Дон Диего был невысокого роста, с морщинистым, очень выразительным лицом и светлыми волосами – там, где они ещё оставались. На большей части головы дона разместилась блестящая лысина.

Дон сидел в кресле у камина, устало прикрыв глаза и сцепив пальцы рук. Он выслушал мою историю, ни разу не перебив меня. Когда я закончил, он приоткрыл глаза и впервые посмотрел мне в лицо.

– Вы хорошо говорите по-каталонски, но у вас странный акцент, – сказал он. – Вы из Тулузы?

– Строго говоря, я из Северной Франции, хотя в данный момент действительно еду из Тулузы.

– Значит, вы ничего не слышали о несчастье, которое произошло с нашим родом?

– Ничего.

– Ну что ж, слушайте...

История была чрезвычайно проста. Дон Альфаро, носящий графскую корону вот уже десять лет и успевший за это время изрядно расширить собственные территории, в один прекрасный день потребовал от Яго Альгариса, бывшего в то время хозяином замка Альгарис и главой рода, вассальную присягу. Дон Яго, весьма гордившийся благородством и историей своего рода, а также его независимостью, наотрез отказался. Началась война, которую дон Яго проиграл. Около года назад.

– Почему же никто не известил об этом Родриго де Эро? – спросил я, когда дон Диего закончил. – Барон наверняка оказал бы им помощь.

Тот пожал плечами:

– Я не знаю, почему дон Яго не сообщил ему. Возможно, просто не успел. Что же касается тех, кто остался в живых... я, например, только сейчас начинаю припоминать имя дона Родриго. Мы с женой долгое время жили на западе, в Кастилии, но после того, что произошло под Аларкосом два года назад... Вы ведь, конечно, слышали об этом?

Я покачал головой.

Дон Диего вздохнул:

– Мне казалось, об этом знает весь христианский мир. После того, как Альмансор разбил Альфонса, многие христиане были вынуждены бежать на восток, в Арагон, или на север. Сейчас перемирие с маврами подходит к концу, Альмансор собирает силы... а христианский мир молча ждёт, пока сыны дьявола нас окончательно не поработят.

Так, понятно. О существовании Родриго де Эро здесь попросту забыли. А что стало с Анной? Когда я спросил об этом, старик покачал головой:

– Альфаро, будь он проклят, увёз её в свой замок. Что стало с ней дальше – этого никто из нас не знает.

– А вы не пытались что-нибудь предпринять, чтобы спасти её? – поинтересовался я, может быть, чуть более резко, чем следовало бы. Но меня уже достало быть сыщиком. – Или вы сидели здесь и лили слёзы по погибшим – вместо того чтобы предпринять хоть что-нибудь для спасения живых?

Странное дело: Эгвеньо, стоявший по левую руку от кресла старика, услышав мои слова, не зарычал и не снёс мне башку своим двуручным мечом. Сам же старик печально посмотрел мне в глаза.

– А что мы могли сделать? – спросил он.

– Если даже вы не располагаете военной силой, чтобы отбить её у Альфаро, неужели вы не могли её выкупить?

– Мы пытались это сделать, – ответил дон Диего. – Люди, посланные к графу для переговоров, не вернулись.

– За год кое-что могло измениться, – заметил я, игнорируя недовольство Эгвеньо. – Почему вы не попытались снова?

– Потому что, – старик подался вперёд, и теперь в его голосе слышался металл, – мы не располагаем средствами, чтобы выкупить её. Этот замок – всё, чем мы теперь владеем, да и то он не принадлежит нам полностью и второй половиной распоряжается семья, принявшая нас полтора года назад только из христианского милосердия... Но даже если бы и располагали... Торговаться с Альфаро... – Диего с отвращением помотал головой.

– А есть у вас сюзерен, дон Диего?

Старик гордо выпрямился в кресле.

– Наш сюзерен – король Испании! – отчеканил он. – И более никто.

– Прекрасно, – сказал я. – Почему в таком случае вы не пожаловались королю на графа Альфаро?

Дон Диего горько усмехнулся:

– Вы полагаете, что мы – единственные, кому принёс зло этот человек? О, нет... Есть и многие другие. Но что король сможет сделать ему, если граф поклянётся, что такой девушки в его замке нет? Пойдёт на него войной?

– Почему бы и нет?

– Нет. Потому что Альфаро де Кориньи – щит от мавров, прикрывающий юг Арагона. Король Педро не выступит против Альфаро. Особенно теперь, когда истекает срок перемирия с маврами. Вы слышали о том, что случилось на юге три недели назад?

– Что именно?

– Мавры, решив нарушить перемирие, двинулись к графским землям. Мавры даже вступили на них и осадили какую-то крепость. Но они недолго там пробыли. Как пришли, так и ушли. Уж не знаю, подкупил ли Альфаро их предводителя или околдовал его, как многие говорят, но только, выйдя из земель де Кориньи, Юсуф аль-Кейсар пошёл в одиночку против своего господина, эмира Альмансора... или аль-Мансура, как его называют сами мавры.

– Да, я что-то такое обо всём этом слышал... – сказал я, размышляя, какими естественными причинами можно было бы объяснить странное поведение этого Юсуфа. Подкуп представлялся наиболее подходящей версией. С другой стороны, если учесть то, что говорил мне в своё время Ги, эта версия тоже сомнительна. Нет таких денег, какие подтолкнули бы молодого и энергичного полководца на самоубийство. Старик устало махнул рукой:

– Так что жаловаться королю бесполезно. Мы уже жаловались. Без толку всё.

– Граф Альфаро, – медленно произнёс я, тщательно подбирая слова, – изрядный негодяй, как я понимаю. Но и у него должны быть какие-то понятия о чести. Я не думаю, что он отказался бы принять вызов. Хотя бы из соображений престижа. Неужели не нашлось человека, который оспорил бы право графа творить беззаконие в личном поединке?

И посмотрел на Эгвеньо. Достаточно долго, чтобы старик оценил намёк, и достаточно коротко, чтобы этот намёк не успел стать прямым оскорблением.

Эгвеньо снова начал ворчать, как большой дворовой пёс, почуявший чужака, а старик побледнел и сжал ручки кресла.

– Дон Андрэ, – сказал он, – вы ничего не знаете ни об этом человеке, ни о том, что здесь происходит, иначе бы вы никогда не задали бы свой вопрос. Никто не рискнёт выйти один на один против Альфаро.

– Он такой великолепный боец? – Я вспомнил Ричарда Английского. Вот уж с кем мне не хотелось бы затевать единоборство. Но если бы пришлось...

– Он неплохой боец, – сказал дон Диего, – но дело не в этом. Альфаро де Кориньи – колдун. Он может любого человека заставить сделать то, что ему нужно, попросту приказав ему это. Как можно сражаться с таким человеком, если ты мгновенно забудешь о том, как держать оружие, или твои руки сами воткнут это оружие тебе же в живот? Не один рыцарь уже бросал ему вызов. Но все поединки заканчивались его победой. И это были странные победы. Не удивительно ли, когда искуснейший рыцарь «по несчастливой случайности» натыкается на собственный меч? Как можно сражаться с таким человеком, дон Андрэ, когда сам дьявол помогает ему во всём? О, если бы не это, неужели вы думаете, что я не отправил бы своего сына постоять за честь нашей семьи? Но я не хочу посылать его на верную гибель.

– Значит, только то обстоятельство, что он колдун, мешает вам бросить ему вызов?

– Да. Только это обстоятельство.

Я покачал головой, но ничего не сказал. Господи, насколько же всё-таки они суеверные люди... Колдун, колдун!.. И половина страны боится его, как самого дьявола. И никто не решается с ним связываться, опасаясь колдовства. Даже король. Да, недурственный имидж граф де Кориньи сумел себе создать.

Заочно я уже почти уважал этого Альфаро.

Но с другой стороны, может, за всем этим что-то есть? Разве я сам не видел в этом мире настоящие чудеса?

Колдун он или нет – меня это не остановит. Я дал слово моему другу. И кроме того, мне ужасно хочется взглянуть на его племянницу.

– Я понимаю вас, – сказал я. – Но надеюсь, вы не будете возражать, если я сам займусь вызволением Анны Альгарис?

Старик качнул головой:

– Мы окажем вам в этом любую помощь... какую только сможем оказать.

Эгвеньо ничего не сказал, но поднял голову и посмотрел мне в глаза. Странный был у него взгляд... Впервые я увидел в его глазах что-то близкое к уважению. С другой стороны, это уважение наполовину перемешивалось с опасением.

С опасением такого рода, с каким смотрят на душевнобольных, от которых можно ждать чего угодно.

И я поехал. Мне до чёртиков не хотелось всем этим заниматься, но особого выбора не было. Слово, чёрт возьми, рыцарское слово...

Перед отъездом у нас с Тибо произошёл небольшой разговор. Я хотел временно оставить его у Альгарисов – ведь неизвестно было, как у нас с Альфаро сложится беседа. Я был готов рискнуть собственной шкурой, но подвергать опасности кого-нибудь ещё мне не хотелось – даже если этот «кто-нибудь» всего лишь мой слуга. Но Тибо – впервые за всё время нашего знакомства – воспротивился моему прямому приказу.

– Ну уж нет, господин Андрэ, – решительно заявил он. – С чего бы мне тут оставаться? А там... мало ли что. С меня ваш отец шкуру спустит, ежли узнает, что с вами нехорошее сделалось, а я как бы в то время в стороне был.

– Так, может, мне самому тебя выпороть? – задумчиво произнёс я. – Чтобы ты делал, что говорят, и не прекословил?

Но Тибо был непреклонен.

– Порите, коли хотите, – он уже приготовился стаскивать с себя рубашку, – порите, бейте, что хотите со мной делайте, но только всё равно я с вами поеду.

– Ну хорошо, подумай сам: я ведь отправлюсь к графу без золота. Кто присмотрит за деньгами и за вещами в моё отсутствие? – Говоря о вещах, я имел в виду всё то колюще-рубящее металлическое барахло, которое мы с Ги отобрали у солдат барона де Бале.

Продать его подходящего случая так и не представилось, и мы с Ги за время путешествия потихоньку привыкли к тому, что позади нашего отряда плетутся в поводу две лошади, навьюченные этим самым барахлом. Кроме оружия и бароновых доспехов, там имелось ещё несколько дорогих вещиц (драгоценности, пара золотых тарелок и т. п.), которые де Бале экспроприировал у разных купцов.

Тибо покачал головой.

– Напрасно вы полагаете, господин Андрэ, что вас Альгарисы обокрасть могут. Они же семейство рыцарское. Тем более испанцы. Отнять что-нибудь – это вполне, а вот красть... – Тибо снова помотал головой. – Нет, красть они не станут.

В конце концов он меня переубедил и я взял его с собой. В самом деле, не мог же я его отлупить и насильно оставить у Альгарисов...

Хотя, наверное, стоило бы.

Итак, мы отправились в путь. Без вьючных лошадей и без золота. Мой план был прост – совершенно честно предложить графу Альфаро за Анну некоторую сумму денег. Не знаю, сколько он мог запросить, но вряд ли одна девица могла стоить больше, чем выкуп, данный за два комплекта рыцарского вооружения вкупе с конями. Но если граф девицу отдавать откажется или потребует за неё совершенно астрономическую сумму, оставался ещё план «Б». План «Б» также был предельно прост и состоял в вызове графской особы на поединок. То, что люди благородного происхождения от таких вызовов не отказываются – по крайней мере, в этом веке, – я уже успел усвоить. Мой «предшественник», например, совершенно реально собирался вызвать на поединок Раймона Тулузского. Полагаю, что и Ричард Английский не отказался бы от продолжения «знакомства», если бы мне, невзирая на его последние слова, вздумалось бы настаивать на «встрече». В общем, я хочу сказать, что подобный вызов не должен был казаться чем-то необыкновенным, несмотря на значительную имущественную разницу между мной и Альфаро: у него – собственное графство, а у меня – только оружие и конь. Ну и ещё Тибо. Ведь что касается происхождения, то тут я графу де Кориньи ничем не уступал.

К сожалению, в мои планы вкрадывалось множество всяких «но»... Я ведь мало что знал о графе, а то, что знал, выглядело на редкость неприглядно. Я не хотел брать с собой Тибо ещё и потому, что в конечном итоге речь могла пойти о моём выкупе. Но всё-таки я надеялся, что до этого не дойдёт. Всё же он граф, а не разбойник с большой дороги.

В бывших владениях рода Альгарис я остановился в трактире Санчо, ничуть своим повторным появлением трактирщика не обрадовав. С утра пораньше мы с Тибо двинулись в путь к замку Кориньи, где, как говаривали, обычно жил граф – если только не отлучался куда-нибудь.

На следующую ночь ни трактира, ни постоялого двора поблизости не оказалось, но зато – по словам местных крестьян – неподалёку имелся замок, хозяин которого барон Фернандо де Грасиане всегда с большой приветливостью относился к случайным гостям. В замок благожелательного барона я и направился.

Приняли нас и в самом деле с отменной любезностью. Лошадей отвели в конюшню, моего слугу накормили на кухне, а меня самого барон посадил рядом с собой, когда пришло время ужина. Кроме меня, в тот вечер не было других гостей, но это, конечно, не означает, что ужинали мы в одиночестве. За П-образным столом, кроме нас с бароном, сидело ещё человек двадцать – то ли рыцари Фернандо, то ли его родственники, а может быть, и те и другие. Создавалось, впрочем, впечатление, что обеденный зал пуст – за огромным столом в случае нужды можно было бы разместить втрое больше народу.

Когда мы умяли жаркое и можно было приступить к вину и фруктам, барон осведомился, куда я, собственно, держу путь.

– В замок Кориньи, – ответил я, внимательно наблюдая за реакцией хозяина. Интересно, а у него с графом какие отношения?..

Судя по всему, такие же как у всех. Услышав мой ответ, Фернандо скривился, как будто бы разжевал недозрелую сливу.

За что он графа не любит? Из общей нелюбви к «колдуну и дьяволопоклоннику»? Или существует какая-то личная причина?

Мне захотелось это выяснить. Но чтобы что-то получить, надо и что-то предложить взамен.

– У меня есть разговор к дону Альфаро, – объяснил я. – Относительно одной девушки... Дамы, которую он против её воли вот уже полтора года держит в своём замке...

– Можно узнать, какого рода разговор? – мрачно поинтересовался он, рассматривая содержимое собственного кубка.

– Разумеется, дон Фернандо. Я хочу вызволить её оттуда.

– Вот как? – Губы сжались в твёрдую складку. – А скажите, дон Андрэ, дорога ли вам эта девушка? Она ваша родственница?

– Племянница моего друга. Я дал слово, что позабочусь о ней.

Барон покачал головой:

– Послушайтесь моего совета, дон Андрэ: уезжайте отсюда. Если эта девушка попала к Альфаро де Кориньи, вы ничего не добьётесь, но можете потерять слишком многое.

– Что, например?

– Жизнь.

Аргумент весомый, ничего не скажешь.

– Но послушайте, дон Фернандо, я не собираюсь драться с графом. Я хочу её выкупить.

– Выкуп? – Барон на секунду задумался. – Что ж, может быть, вам и повезёт. А может и так быть, он и деньги у вас возьмёт, и девицу при себе оставит.

Я сделал вид, будто бы слегка удивлён этим заявлением.

– Да по вашим словам, это настоящий разбойник!

– Нет, он не разбойник. Если бы он только был простым разбойником... – Барон с тоской вздохнул.

– То что?

– То я непременно затеял бы с ним войну – даже несмотря на то, что у Альфаро большое превосходство в людях и средствах. С другой стороны, будь он всего лишь разбойником, и причин для войны было бы значительно меньше.

– Но если он не просто разбойник... то кто?

Барон мельком взглянул на меня и снова уставился в собственный кубок:

– Вы разве ничего о нём не слышали, дон Андрэ?

– Кое-что слышал, но...

– Он колдун, – перебил меня Фернандо. – Он дьявол в человеческом обличье. Вам лучше не встречаться с ним. Послушайтесь доброго совета, Андрэ: поворачивайте обратно и забудьте о той девушке.

– Почему бы в таком случае не прибегнуть к помощи Святой Церкви? – осведомился я.

Дон Фернандо молчал. Пауза затянулась.

– И всё-таки я попробую, – сказал я наконец. – А скажите, дон Фернандо: как скоро начнутся земли графа Кориньи или кого-либо из его вассалов?

– Уже начались, – известил меня барон. – Я его вассал.

Я поперхнулся вином.

– Я его вассал, но – видит Господь – я так его ненавижу, что собственными руками изрубил бы на куски, сжёг и высыпал пепел в отхожее место.

– За что же вы так его ненавидите? – спросил я. – Ведь, говорят, он очень успешно защищает эти земли от мавров.

– Лучше уж мавры, чем он. Я... – Барон едва заметно вздрогнул, а на лбу его выступил пот. – Я лишь один раз виделся с ним, но вряд ли когда-нибудь забуду эту встречу. Поворачивайте обратно, дон Андрэ. Поворачивайте обратно...

Этой ночью мне снова снилось странное.

Мне снилось, что я лечу. Мне было так хорошо, что слёзы выступали на глазах.

Внизу мелькали горы и леса, луга и речки. Хотя была ночь, было светлее, чем днём. Ветер проникал сквозь меня. Или я – сквозь ветер?..

Я был не один. Маленькая ладошка сжимала мою руку. Я поднял взгляд на ту, кто была со мной рядом... Жаклин засмеялась и увлекла меня вниз. Она была без одежды, но это не вызывало удивления. Разве ветру нужна одежда?..

Мы летели над полями. Наше дыхание, вырываясь из лёгких, иссушало посевы. Они темнели и съёживались, как бумага от огня.

Дом. Мы – внутри. Плачет ребёнок. Толстая неуклюжая женщина пытается успокоить его. Жаклин зависает над люлькой и целует ребёнка в лицо. От её поцелуя на коже младенца остаётся крохотное тёмное пятнышко.

Моя рука проникает сквозь тело женщины. Я касаюсь её сердца...

...Смеясь, мы вылетаем из дома через печную трубу. Хохоча, снова поднимаемся в небо.

Нам весело. Мы счастливы.

Жаклин, очаровательная племянница Бернарда де Эгиллема. Я уже почти забыл о ней... Странно, как я мог о ней забыть? И увидеть во сне. В кошмаре?

Глава пятая

Замок Кориньи светло-серой громадой возвышался над окружавшими его деревеньками, над густым кустарником, росшим у его подножья, и над самой скалой, из плоти которой он вырастал – горделивый, исполненный силы и спокойствия.

Извне замок не производил зловещего впечатления. Наслушавшись сплетён о его хозяине, Альфаро де Кориньи, я был готов к чему угодно, и если бы перед воротами обнаружилась длинная аллея с повешенными людьми, а сам замок представлял бы собой постройку с единственным входом в виде оскаленной пасти, право же, я бы не слишком удивился. Но нет, нет... Замок Кориньи был светел. Казалось, он притягивает к себе солнечные лучи. На мгновение мне даже показалось, что, отражаясь от его стен, солнечный свет возносится обратно – беловатым столбом, призрачным маревом, упирающимся в самую сердцевину неба.

Я протёр глаза, и видение растаяло. Слишком ясная сегодня погода, слишком ярко светит солнце... Не люблю такую. Предпочитаю сумерки. Питерская привычка.

По кривой пыльной дороге мы поднялись к замковым воротам.

– Дома ли граф Альфаро? – осведомился я у привратника.

Тот степенно кивнул.

– Передай своему хозяину, что с ним желает говорить Андрэ де Монгель, сын графа де Монгеля, рыцарь из Северной Франции.

Привратник испытующе поглядел на меня, а потом улетучился куда-то в глубь замкового двора. Через минуту он вернулся.

– Прошу вас, дон Андрэ, проходите...

Во дворе у нас приняли лошадей. Выбежавший из донжона слуга пригласил меня следовать за ним. Мне не понравилось то, что несколько солдат увязались следом за нами.

В одном из коридоров к четверым солдатам присоединились ещё трое. Предводительствовал ими мужчина в кирасе. Хотя его бороду уже изрядно тронула седина, кожа на лбу и щеках была гладкая, как у младенца.

– Отдайте оружие, – сказал он, протягивая руку. Солдаты обступили меня. Я прикинул, что меч из ножен вытащить всё равно не успею и потому не стал скандалить. Поздно кричать и дёргаться. Я уже сунулся в мышеловку.

Когда я отдал меч, указующий перст капитана остановился на моём кинжале.

– Это – тоже.

Я усмехнулся:

– Помилуйте, чем же я мясо резать-то буду?

– Это – тоже. – Он был неумолим.

Тут натура Андрэ де Монгеля одержала верх над рассудительностью Леонида Малярова.

– Обойдёшься.

В следующую секунду на мне уже висело три человека.

А ещё через минуту картина была следующая: я со связанными руками лежал на полу, а двое солдат сидели на мне сверху, видимо, чтобы отбить охоту дёргаться. Ещё двое занимались третьим, которого мне в ходе потасовки удалось-таки ткнуть шипом на наруче в живот. Ещё один солдат держал всё отнятое у меня вооружение – в том числе и наручи.

Меня обыскали, но больше ничего опасного не нашли – потому что ничего больше и не было. Кроме меня самого, разумеется. Тут в конце коридора отворилась дверь. В проёме показался стройный высокий человек, одетый в пышный красный кафтан и узкие обтягивающие штаны – вроде трико. На позолоченной перевязи болтался средних размеров клинок.

– Что вы там возитесь, Ортоньо?

Ортоньо – это был капитан, – ничего не сказав, молча поклонился. Человек перевёл взгляд на меня и сделал небрежный жест – ко мне, мол. Тащите его сюда.

Мне помогли подняться и повели к двери, за которой скрылся человек в красном. За дверью обнаружилась большая комната. Огромные ставни были открыты нараспашку. Солнечный свет заливал комнату, проникая сквозь узорчатые решётки.

Пол комнаты был устлан коврами. То там, то тут валялись пуховые подушки. Стояли низенькие скамеечки – слишком хрупкие и лёгкие, чтобы их можно было использовать как оружие.

В центре комнаты высилось большое кресло с подлокотниками. Рядом с креслом – резной круглый столик изящной работы. А в углу комнаты скромно размещалась главная достопримечательность помещения – книжные полки, забитые толстенными фолиантами и пергаментными свитками.

Фантастика. Жилище книголюба.

У кресла лежал здоровущий кобель. При нашем появлении он поднялся и демонстративно зевнул. Зрелище было впечатляющее.

Человек в красном рассеянно потрепал его по шее и впервые обратился ко мне:

– Андрэ, обещайте, что не будете делать глупостей – и вас развяжут.

Я подумал секунду-другую:

– Ладно.

Когда мои руки оказались на свободе, я стал разминать запястья. Крепко стянули, черти...

– Ещё одно кресло, пожалуйста, – негромко распорядился человек в красном.

Кресло появилось мгновенно.

– Присаживайтесь, – пригласил меня местный босс.

Повинуясь небрежному движению руки хозяина, капитан и солдаты удалились.

Я посмотрел на сидящего передо мной человека. Лет тридцать – тридцать пять, чисто выбритый, тёмные длинные волосы собраны сзади в «хвост». Узкое, смуглое лицо с тонкими чертами, чёрные глаза. Золотая цепочка поверх кафтана. Длинные сильные пальцы, унизанные перстнями.

Человек в красном тоже разглядывал меня. С нескрываемым интересом.

– Вы – Альфаро де Кориньи?

Человек в красном кивнул, чуть улыбнувшись:

– Он самый.

– Что всё это значит?

– Любезный дон Андрэ, нам с вами следует поговорить. Но поскольку к концу нашего разговора вы очень может быть попытаетесь на меня напасть, я счёл своим долгом заранее обезопасить нас обоих от этой некрасивой и – уверяю вас – совершенно бесплодной попытки.

– Хотели поговорить? – Я недоверчиво посмотрел на него. – Зачем? Вы что-то слышали обо мне?

Может быть, с ним был знаком мой настоящий де Монгель?

– Любезный дон Андрэ, – граф снова улыбнулся, – или как вас там зовут на самом деле... Я знаю вас куда лучше, чем вы думаете.

Мне очень не понравилось это «на самом деле». Просто очень не понравилось.

Сзади скрипнула дверь. Несколько слуг с профессиональной сноровкой установили на столике блюда и напитки, поместив на середину запечённого целиком поросёнка. Передо мной поставили тарелку – серебряную, а к ней – серебряный нож. Слуги удалились. Скрипнула дверь.

– Угощайтесь, – с любезностью радушного хозяина предложил Альфаро.

Отрезая у поросёнка ножку, он заметил:

– Кстати, если вам всё-таки придёт в голову задушить меня голыми руками... или зарезать этим ножом... право, Андрэ, не стоит и пытаться. Я вас не опасаюсь – Раур перегрызёт вам горло быстрее, чем я успею его остановить.

Я отрезал себе кусочек свинины и поинтересовался:

– Отчего же, по вашему мнению, у меня может возникнуть такое желание?

– Оттого, что это, быть может, ваш последний приличный ужин, – разъяснил граф Альфаро, – и когда вы это осознаете, вы почти наверняка захотите устроить какую-нибудь глупость... Наслаждайтесь, Андрэ. Если вам не терпится что-нибудь устроить – устройте это к концу трапезы, ладно? Когда мы наедимся и наговоримся.

Я засмеялся:

– Вы всех так принимаете?

Дон Альфаро покачал головой:

– Отнюдь. Для вас я сделал исключение... Кстати, ваш акцент режет мне слух. Может быть, перейдём на провансальский?

Мы так и сделали.

– Чем же я вам так не угодил? – спросил я.

– Всё по порядку. – Граф задумчиво прожевал кусок свинины. – К концу нашей беседы вы, возможно, поймёте, почему ваша дорога закончится здесь, в моём замке, и какими причинами это вызвано, и что мной руководит... По крайней мере, я надеюсь, что поймёте. Вы выглядите неглупым человеком.

– Спасибо.

– Не за что. – Он откупорил серебряный кувшин и плеснул себе какой-то искрящийся светлый напиток. Жестом предложил мне. Я подставил кубок. Похоже на шампанское. Совсем неплохо.

Я молчал, ожидая, что ещё соизволит сообщить мне этот деятель. Не стану отрицать: он меня заинтриговал.

Дон Альфаро пригубил вино, посмотрел на меня и спросил:

– Каково это: ощущать себя в чужом теле, пользоваться чужими вещами, жить чужой жизнью? По вашему виду и поведению я заключаю, что вы уже вполне сумели освоиться в нашем времени. Как вы думаете, благодаря чему это произошло?

Мой мозг заработал в бешеном ритме. Так, и этот в курсе. Похоже на то. Если это так, необходимо выкачать из него как можно больше полезной информации. Тем более что и он сам, кажется, не прочь ею поделиться. Это значило, что ни в коем случае нельзя спугнуть его каким-нибудь откровенным враньём. Это значило, что придётся играть в открытую – пока. Пока я не выясню, что именно ему обо мне известно.

Дон Альфаро, держа наполненный кубок в левой руке, откровенно рассматривал меня. Улыбался.

– Я давно не ощущаю себя «в чужом теле», – совершенно честно сказал я. – И вы ошибаетесь, граф, я живу своей жизнью. И совершаю поступки, которые мой «предшественник» не совершил бы никогда. Почему я так быстро освоился? – Я пожал плечами. – Не знаю. Поначалу я ничего не знал об этом времени, о вашем средневековом мире... Но я осваиваюсь. Может быть, скоро начну писать стихи, как мой «предшественник»... Вы удовлетворены ответом?

Альфаро кивнул:

– Так и должно было произойти. Меня только удивляет скорость, с которой вы освоились: вы ведь здесь всего два с половиной месяца... Память Андрэ должна пробудиться... но не так скоро.

– Откуда у вас такая уверенность?

Альфаро задумчиво покрутил ножом в воздухе:

– Я предполагаю – только предполагаю, – что настоящий де Монгель никуда не исчезал. Можно сказать, что у вас с ним на двоих одна душа.

– Да неужели?

– Он живёт сейчас, вы – таким, каким вы себя помните, – будете жить через сколько-то там столетий. Загадка решается просто. Вы – это он сам. В Андрэ де Монгеля никто не вселялся. Просто он вдруг вспомнил, каким станет через тысячу лет.

Ну да, реинкарнация задним ходом. Говори, любезный. Глядишь, выболтаешь что-нибудь действительно толковое.

– Вам уже говорили это, – произнёс граф.

– Может быть.

Альфаро покачал головой:

– Андрэ, не хитрите со мной. Я знаю, чем вы занимались всё это время и с кем общались. Это мог быть только отшельник. Ведьма слишком глупа, чтобы сказать вам что-либо подобное.

– Вы хорошо осведомлены о моих контактах, – заметил я.

– Андрэ, я знаю всё. По дням, часам, минутам.

– За что же я удостоился такого пристального внимания? – насмешливо поинтересовался я.

– Вы должны были кое-что сделать. – Альфаро отрезал от поросёнка ещё кусочек. – И вы это сделали. Даже без помощи моих людей, которых я держал в Лангедоке на случай, если потребуется немного подправить ваши действия... Ну, скажем, ранить вас, если бы с этим не справились ребята Луи, или намекнуть Тибо на одного местного чудотворца – если бы он сам не потащил вас к нему. Но этого, как видите, не потребовалось.

– Вот как? Может, вам, граф, даже известно, каким образом у тела де Монгеля оказался новый хозяин? Ну же, выкладывайте мою историю во всех пикантных подробностях!

– Каким образом... – повторил Альфаро. – Это я вам уже сказал. А за подробностями обращайтесь к Великому Мастеру. Это он затеял игру. Не я.

– К Великому Мастеру? Кто это? Ещё один колдун?

Альфаро коротко взглянул в мою сторону, а потом уставился на поросёнка. Взгляд у него сделался задумчив. То ли он не знал, что мне ответить, то ли прикидывал, что бы ещё такое у поросёнка отрезать.

– Великий Мастер... Я могу назвать одно из Его известных имён. Но тогда вы будете понимать ещё меньше, чем сейчас. Так что давайте отложим этот вопрос тоже. Я на него отвечу, но позже. Идёт?

– Отлично. Тогда просветите меня насчёт всего остального. С самого начала.

– Одну минуту. – Дон Альфаро предупреждающе поднял указательный палец. – Сначала я должен выяснить, что вам уже удалось узнать. Вам известно, кем на самом деле является... ммм... давайте его и дальше называть «отшельником Иммануилом»?.. Вы поняли, с кем говорили и кого защищали от папского легата? Ну, ну, не отпирайтесь, Андрэ. Говорю же вам – я знаю о вас куда больше, чем вы себе можете представить. Один из моих людей слышал, что Иммануил сказал вам на прощанье, когда вы с ним расставались в замке Родриго де Эро. Мне просто интересно, как вы истолковали его слова о распятии. Как все остальные, которые тоже это слышали? Они-то, и мой человек в том числе, решили, что это иносказание, не более того, ибо никто из них, конечно, не в состоянии себе представить – как это ни смешно прозвучит, – что Христос был евреем.

– Я тоже подумал, что это всего лишь иносказание, – медленно проговорил я. Осведомлённость графа меня огорчила.

Граф Альфаро тяжело вздохнул.

– А вы не замечали у него на руках никаких шрамов? Не на ладонях, а вот здесь, на запястьях. – Он показал где. – Некоторые люди, видевшиеся с ним через несколько веков после того, уверяли, что эти шрамы сохранились.

– Не знаю, – ответил я. – Я не смотрел на его руки.

На самом деле я отлично помнил, что никаких шрамов не было.

Дон Альфаро осуждающе покачал головой:

– Вы ненаблюдательный человек, Андрэ.

– Какой есть.

– Какой есть, это верно. Ну так вот, смею вас уверить, – это именно тот, на кого вы поначалу подумали. Ходячая Истина.

– То есть?

– Понимаете, когда Пилат спросил его, что есть истина, – начал объяснять Альфаро, – наш отшельник ему ответил: «Я есмь Истина». С того всё и пошло. Правда, в Евангелиях ответ опущен. Не знаю уж почему.

– Что ж, – я пожал плечами, – если это так, я могу в два раза больше гордиться тем, что спас ему жизнь. Дальше что? Какова следующая часть истории?

Дон Альфаро тонко улыбнулся. Я помнил, как сам отшельник отнёсся к своему спасению. И я помнил кое-что из Евангелия. Насчёт добровольной жертвы...

– Подождите-ка! Вы что, хотите меня уверить, что отшельник Иммануил – сам Иисус Христос? И что он уже не однажды приносил себя в жертву?

Альфаро кивнул:

– Само собой, это повторялось не каждый год и даже не каждое десятилетие... Примерно раз в сто лет. Иногда реже. Иногда – чаще.

Я вспомнил всё то, что Иммануил говорил о голодных веках, жаждущих крови...

– Но зачем? Какой в этом смысл?

Очередная улыбочка.

– И на этот вопрос, Андрэ, я сразу не смогу ответить. Нужно кое-что разъяснить. С самого начала.

– С какого начала?

– С сотворения мира.

Он вытер руки салфеткой, встал и направился к книжным полкам. Некоторое время постоял перед ними, изучая расположение книг.

– Где же она... А, вот.

Альфаро вернулся назад, таща здоровенный том в чёрном кожаном переплёте. На лицевой стороне книги никаких надписей не было, имелся только большой серебряный крест.

– Полагаю, вы должны были изучать Библию...

– Вовсе нет, – прервал я графа. – Там, откуда я пришёл, с религией дела обстоят иначе, чем здесь.

Альфаро укоризненно посмотрел на меня.

– Вы что – вообще не знаете, что это такое? Да-а, дикое же время ждёт нас в далёком будущем...

– Вы меня не так поняли. Эта книга известна и в моём родном времени. Просто лично я ею не интересовался и никогда не читал. Так, кое-что слышал. Это здесь, в вашем времени, пришлось срочно навёрстывать упущенное. По необходимости.

– Но общее представление имеете?

Я кивнул.

– Сойдёт. – Альфаро махнул рукой. – Итак. Вам известно, что наш тварный мир был сотворён. Давайте назовём того, кто сотворил его... да, давайте назовём его Богом. Совершенно справедливым, неизмеримо могучим Богом. Сотворившим мир и владеющим им так, как владеет своей землёй император или король... или, например, я... Ведь недаром же Его иногда называют Царём Царей или Князем Мира...

– Вот как? А мне казалось, что Князем Мира называют вовсе не Бога, – перебил я.

– Одно другому не противоречит, – отмахнулся Альфаро. – Иногда Князем Мира называют Господа Бога, а иногда – Его извечного противника. Но оставим это на совести, вернее, на невежестве тех, кто так говорит. Хотя и в этом – доля правды. В установленном Творцом миропорядке день сменялся ночью, тьма – светом, зло – добром... «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия...» Поверьте, дон Андрэ, поначалу это был вполне уравновешенный, устойчивый мир. Но потом...

– Потом Адам и Ева скушали яблоко, и всё стало плохо, – иронически произнёс я.

– Нет. – Альфаро повёл рукой. – Не перебивайте меня. Поступок наших прародителей вовсе не был такой бедой, как это обычно себе представляют. Во всех сотворённых существах изначально был заложен выбор – подчиняться Создателю или следовать собственной воле. У потомков Адама и Евы – тоже. Тем, кто вёл себя правильно, Он покровительствовал, а тех, кто... поступал иначе... Он рано или поздно карал. Как и всякий нормальный властитель, Он не хотел, чтобы в Его лесах без Его дозволения били Его оленей, и определённо не желал, чтобы крестьяне, вместо того чтобы работать на Его полях, занимались разбоем... Особенно Его раздражало, если люди начинали молиться кому-нибудь другому. И тут я Его понимаю. Я бы тоже разозлился, если бы мои крестьяне вдруг вздумали платить дань другому синьору. Нет, катастрофа произошла много позже Адама и Евы.

– Да ну? – Я взял со стола яблоко и громко захрустел им.

– В Его владениях, – Альфаро выдержал короткую паузу, – появился бунтовщик. Мятежник. Этому мятежнику, видите ли, не понравились сами законы, на которых издревле покоился мир, в котором свет и тьма, добро и зло находились в выверенном, устойчивом равновесии.

«Нет, – заявил бунтовщик. – Зло – лишнее. Пусть будет только добро».

Прежде наказание следовало за преступлением, и всегда наказание было не меньше, чем сама провинность.

«Нет, – сказал бунтовщик, – мне не нравится смотреть, как страдают люди. Пусть лучше наказание – за них всех – ляжет на меня одного».

И знаете, что самое любопытное, Андрэ? Он сумел это осуществить.

– Значит, вы, граф, имеете в виду не Люцифера, а Христа? – деланно удивился я.

– Именно.

– Но почему тогда – бунтовщик? Ведь Христос был Его сыном?

Дон Альфаро раскрыл книгу:

– Дон Андрэ, вы понимаете латынь?

Я пожал плечами.

– Не было случая проверить. Прочтите – посмотрим.

Когда Альфаро начал читать, я понял, что в латыни не силён. Понимал с пятого на десятое. Видимо, уроки фехтования, преподаваемые испанцем, интересовали юного Андрэ де Монгеля больше, чем уроки латыни.

Я покачал головой:

– Нет, не понимаю.

– Ну что ж, я переведу. – И Альфаро перевёл написанное на французский.

Речь шла о пророке, который по каким-то причинам не понравился нескольким плохо воспитанным детям. Плохо воспитанные дети стали дразнить пророка. Тогда из леса выбрались две медведицы и сожрали этих испорченных детишек.

Закончив чтение, Альфаро посмотрел на меня.

– Это Библия, четвёртая Книга Царств. Вы находите это справедливым? – спросил он.

– Я бы так не сказал.

– Тем не менее это типичный пример Его справедливости. Он заботится о своих людях – точно так же, как, например, я забочусь о своих. Я наказываю их врагов так, чтобы ни у кого больше не зародилось и мысли покуситься на моих людей, на мои земли или на моё имущество... Знаете, Андрэ, после того, как я перевешал здесь всех бродяг и нищих, мои крестьяне стали жить лучше. Я, заметьте, уже шесть лет воюю не иначе, чем только если я сам захочу повоевать. Никто не осмеливается покуситься на мои земли. Такой же логике следует и Он. Ему нужны только верные, преданные слуги – и Он проверяет их, как проверял Авраама.

– Говорят, – заметил я, – что месяц назад какую-то вашу крепость осаждали мавры.

– Было, было... – Альфаро улыбнулся и откинулся на спинку кресла. – Вы правы – исключения иногда ещё случаются. Юсуф аль-Кейсар привёл под стены Менханьо четыре тысячи воинов. Он полагал, что этого довольно, чтобы справиться со мной, потому что у меня людей значительно меньше. Он ошибся.

– В чём была его ошибка?

– Он был слишком самоуверен, чтобы лично поговорить со мной. И я сумел убедить его воевать в другом месте.

– Да вы, оказывается, гипнотизёр, граф, – лениво протянул я, отщипнув кусочек поросёнка.

– Что такое «гипнотизёр»? – заинтересовался Альфаро.

Я объяснил.

В глазах дона Альфаро мелькнули насмешливые огоньки.

– Похоже. Вам мой рассказ уже наскучил?

– Продолжайте.

– Вся разница между человеком и Богом, дон Андрэ, состоит только в размере личного могущества. В остальном мы очень похожи. Ведь не зря же говорится, что Он сделал человека по образу и подобию своему.

– И что из всего этого следует?

– Я уже говорил о равновесии между светом и тьмой – равновесии, на котором изначально был основан наш мир. Бунтовщик равновесие нарушил. Он нашёл способ – простой, хотя и весьма болезненный, – как снять часть груза с одной из чаш весов, издревле пребывавших в устойчивом положении. Весы отклонились в другую сторону, и, если бы настоящий властитель мира пребывал в бездействии, движение стало бы необратимым...

– Ну и что плохого? Жили бы все долго и счастливо. Все друг друга любили бы и были бы довольны. Что в этом плохого?

Я развлекался. В его философско-религиозные домыслы я не верил ни на грош.

Альфаро то ли не замечал моего настроения, то ли не принимал его во внимание. Может, ему просто хотелось поговорить.

– А вы представьте себе, что будет, если солнце перестанет заходить и ночь не будет сменять день. Останется только свет, не будет тьмы. Долго ли вы проживёте в таком мире?

– Ладно, пусть тьма останется, – разрешил я. – Но что плохого, если исчезнут зло и страдания?

– Застой, – сказал Альфаро. – Человек, живущий в мире, где нет зла, никогда не будет пытаться достичь чего-то большего.

– Вы так полагаете?

– Уверен. Человек – ленивое животное. Если дать ему всё то, что он хочет, он так и останется ленивым животным. А вот когда ему чего-либо не хватает, он вынужден напрягать свой разум или хотя бы мышцы, чтобы этого добиться. На этом основано всё, чего достигло человечество. Других побуждений у него нет.

Я пожал плечами:

– Ну хорошо, допустим. Что дальше?

– Когда Мастер увидел, что сотворил бунтовщик...

– Постойте! Мастер – это...

– ...одно из имён Творца. Великий Мастер. Так вот, когда Он увидел, что устроил бунтовщик и осознал, какие последствия это вызовет, Ему пришлось выправлять положение. Сначала Он подчинил Церковь бунтовщика – сделал из неё Свою Церковь. Суть не в том, в какие догматы верит тот или иной человек, а том, чем он является и кому отдаёт духовную дань своих поступков, мыслей и побуждений. Так что переродить Церковь и подменить Истину догмой было не так уж трудно. Но этого было мало, поскольку в мир было выброшено огромное беспричинное количество Добра. Мастеру пришлось компенсировать его равным количеством беспричинного Зла. Ему пришлось забыть о том, что Он может быть добрым и действовать в основном в своей тёмной ипостаси. Так, например, появились ведьмы. Ведь ведьмы, подписывая договор с Ним, обязуются в обмен на полученную силу время от времени насылать порчу и мор – без всякой причины. Это просто часть их работы, их обязательств.

– Договор? – переспросил я. – Вы, вообще, о ком говорите, Альфаро? Мне казалось, мы с вами говорим о Боге. А договор с ведьмами... Разве этим не дьявол занимается?

– Любезный дон Андрэ, вот уже более получаса я пытаюсь втолковать вам, что Великий Мастер, о котором мы толкуем, – это и Бог и Дьявол в одном лице. Образующий свет и творящий тьму. Когда Он проявляет себя как добро – люди называют его Богом, когда творит зло – Дьяволом. Если бы вы читали Библию, вы бы лучше поняли меня, потому что тот Бог, о котором говорится в Ветхом Завете, – это не только добро. И вот Ему, владеющему светом и тьмой, вот уже почти двенадцать столетий приходится быть только тьмой – по милости вашего Иммануила, двенадцать столетий назад решившего, что в мире должно быть только добро, одно добро и ничего, кроме добра... Эти двенадцать столетий Иммануил и его немногие сторонники пытаются перетянуть одеяло на свою сторону, а Великий Мастер – на свою: чтобы привести всё в изначальное положение. Истина и Ненависть рвут этот мир на части.

Истина, Ненависть... Я это уже слышал... Ах да – ведьма говорила. И Иммануил.

Я отщипнул ещё кусочек свининки и покосился на пса. Проклятая зверюга не сводила с меня глаз.

Истина и Ненависть... там было ещё что-то третье... Сила?

– Истина, Ненависть и Сила, – пробормотал я.

– Да, Сила! – подхватил Альфаро. – Андрэ, сейчас вы имеете честь говорить с её адептом.

Ну да, разумеется. И отшельник на эту тему пророчествовал. «С Истиной и Ненавистью вы уже встречались, – сказал он. – Осталась Сила. Поедете в Испанию – встретитесь, откажетесь – встречи не будет». Не много ли совпадений? Вдруг граф не врёт? Нет, не верю. Мы враги. С какой стати он будет говорить мне правду. Правдоподобную ложь – другое дело.

Я выжидающе посмотрел на дона Альфаро: каково будет продолжение?

– Сила – это срединный путь, – поведал Альфаро. – Следующие этой дорогой не служат ни добру, ни злу. Они служат себе и преследуют в этой игре исключительно свои цели. Нас очень мало. Меньше, чем последователей отшельника, намного меньше тех, кто заключил договор с Великим Мастером. У этого пути есть ещё одно отличие. Истина воплощена в одном конкретном человеке – вы были с ним знакомы. Владеющий Ненавистью – тоже по-своему личность, хотя Его личность несоизмерима с личностью смертного. Сила же... У неё нет единственного воплощения и никогда не будет. Это не третий игрок. Это путь.

– Значит, вы – не против и не за? – я покачал головой. – Зачем же тогда вы ввязались в эту историю? Тем более что, по вашим словам, моя судьба – дело рук Ненависти. Не сходится!

Альфаро снисходительно улыбнулся.

– Я следую срединной дорогой, но это не значит, что я обязан враждовать с другими сторонами. Мастер нанял меня для того, чтобы я сделал для него работу. И я эту работу честно выполнил.

– Почему же он не обратился с этим к кому-нибудь из своих последователей?

– Он пытался. Но масштаб его личности... я уже говорил вам об этом... совершенно несоизмерим с личностью обычного человека. Поэтому общение с ним иногда может быть... затруднительно. Например, ведьма Рихо, одна из его служанок, когда он непосредственно обратился к ней, не смогла осознать задание. Представьте, она приняла вас за самого Мастера! – Альфаро засмеялся. – В общем, получилось, что здесь, в Европе, я оказался единственным человеком, который смог внять его голосу. Мы заключили сделку. Я должен был проследить, чтобы вы прошли тот путь, который предназначил для вас Мастер. Собственно, моего содействия почти не потребовалось. Вы оказались именно тем человеком, который был нужен Великому Мастеру. Благородным... гхм... дураком. Расчёт оказался верен: рыцарь и воин, воспитанный в другом времени, кинется спасать невинного, с его точки зрения, человека. Тем более что он этому человеку ещё и обязан лично.

– Вы не правы, граф. Иммануила вытащили бы и без меня. Родриго не отдал бы его.

Альфаро скептически приподнял бровь.

– Вы так полагаете? Не будь вас в его замке, Родриго вовсе не был бы так решителен. Это ведь вы его подогрели – одним своим присутствием, поскольку он ещё помнил вашу беседу в аббатстве Сен-Жебрак... Да, не удивляйтесь, я об этом тоже знаю. Не будь вас, половина свиты легата не была бы изначально настроена за отшельника. А барон де Эро, покричав и потопав ногами, никогда бы не пошёл против Церкви, потому что, в отличие от вас, Андрэ, он не пришелец из ниоткуда, знает расстановку сил и с такой мощной организацией, как Церковь, никогда бы враждовать не стал... Даже если забыть о том, что он сам убеждённый католик. Был.

Я махнул рукой:

– Ладно, теперь это не имеет значения. Кстати, ради любопытства: чем Мастер заплатил вам за эту... работу?

– Временем, – ответил Альфаро.

– То есть?

– Он открыл для меня все времена – и прошлые, и будущие. Отстранившись от тела, я могу мысленно проникнуть в любой век, в любое время. Я видел и ваш век, Андрэ, и более поздние эпохи. Очень интересно. И поучительно. Я уже три месяца наслаждаюсь этим подарком.

– Значит, вам известно и собственное будущее? Вы знаете, когда умрёте, что вам предстоит, что вы совершите... Скучная же, наверное, у вас теперь будет жизнь.

Я снова покосился на пса. Тот был начеку. Даже не мигал.

– Как раз собственного будущего я и не знаю, – признался Альфаро. – Да и всё, на что я так или иначе могу повлиять, я вижу очень смутно.

– А каково, например, моё будущее? Вы это можете увидеть?

– Ваше будущее я вам могу предсказать и так. Остаток жизни вам... – Граф сделал театральную паузу. – ...Предстоит провести в подземельях моего замка.

– Вас об этом тоже Великий Мастер попросил? – поинтересовался я – Или это вы по собственной инициативе?

– Исключительно по собственной, дон Андрэ. Видите ли, существует простое правило... Человек, встретившийся сразу или последовательно с этими тремя – то есть с Истиной, Силой и Ненавистью, – неизбежно принуждён выбирать, на чью сторону ему становиться и нужно ли ему становиться вообще на чью-либо сторону. В последнем случае, как вы можете догадаться, он неизбежно выбирает Силу... Но такой человек, ещё не совершивший выбора, обладает некоторым... – Альфаро сделал движение руками, как будто бы держал в ладонях невидимый мячик, – ...потенциалом. Удачей. Силой, не отданной ещё никому. Собственно, такого рода невидимой силой обладает каждый человек, но обычно у новопосвященных она значительно больше. Чтобы лучше понять, что я имею в виду, представьте себе двух людей равного мастерства и одинаково хорошо вооружённых, встретившихся в поединке. Кто, по-вашему, победит?

– Тот, кто подготовлен лучше.

– Оба подготовлены одинаково.

– Тогда – как повезёт.

– Именно! Удача! У одного из них достаточно личной силы, чтобы притянуть к себе необходимую удачу, у второго такой силы нет. Второй поскользнётся, или допустит ошибку, или промедлит на долю мгновения – и исход поединка решён... Вильгельм де Сен-Пе фехтовал лучше вас, но вы обладали достаточной удачей, чтобы одолеть его. Вашей удачи хватило и на то, чтобы выйти живым из поединка с Ричардом Английским. Оглянитесь назад, Андрэ: сколько раз за последние два месяца вы оставались в живых благодаря одной удаче?

Я задумался. Впервые мне пришла в голову мысль, что в его словах, возможно, что-то есть. Особенно если учесть, сколько раз и в самом деле я каким-то чудом умудрялся выходить сухим из воды.

– Тогда, – сделал я логичный вывод, – получается, что вам совершенно бесполезно сажать меня в подземелье. Потому что – это следует из ваших же слов – я всё равно оттуда сбегу. В таком случае, может быть, мы лучше обсудим то дело, ради которого я приехал, и разойдёмся?

Альфаро покачал головой:

– Вы не сбежите. Видите ли, Андрэ, я убеждён, что моя удача больше вашей. Кроме того, я нашёл способ отнимать удачу. Таких людей, как вы, глупо просто убивать, – Альфаро потянулся за кувшином, – они слишком ценны. Однако если вы сгниёте в моих подвалах, не совершив в этой жизни больше ничего и так и не сделав выбора, вся ваша удача перейдёт ко мне. Если вас это утешит, я могу вас уверить, что вы не первый, с кем это произойдёт. И, смею надеяться, не последний.

Альфаро наливал себе вино, я прикидывал, как бы половчее полоснуть его по горлу ножом.

То ли эта собака умела читать мысли, то ли она просто почувствовала запах адреналина. Волкодав, лежащий рядом с креслом дона Альфаро, приподнялся и угрожающе заворчал. Альфаро посмотрел сначала на пса, потом – с наигранным удивлением – на меня. Ухмыляясь, пригубил вино.

– Последний вопрос, дон Андрэ: зачем вы явились ко мне в гости? С тех пор как вы покинули Лангедок, я выпустил вас из виду.

– Меня интересует девушка, которую вы держите в плену, – сказал я. – Её имя – Анна Альгарис.

– Альгарис? – Альфаро нахмурил брови. – Альгарис... Ах да, Альгарис... Припоминаю... Зачем вам она понадобилась?

– Родриго де Эро был её родственником и перед смертью попросил меня позаботиться о ней. Что с ней стало?

– Понятия не имею. – Альфаро пожал плечами. – Сидит где-то внизу. Я уже давно о ней не вспоминал.

– Вы её тоже... пригласили у себя погостить... ради её удачи?

Граф мотнул головой.

– Нет. К этим играм она не имеет никакого отношения. Всё проще. Она была очень симпатичной девушкой... – Он хмыкнул. – М-да. Была.

Я вздохнул:

– Если она вам уже не нужна, я хотел бы её выкупить.

Граф изобразил на своём лице ехидную ухмылку.

– Перестаньте, Андрэ! Я же сказал: вы останетесь тут навсегда. Думайте о себе, а не о девке, которую вы вдобавок не видели ни разу?

– Я дал слово.

Альфаро захохотал.

– Да, Мастер не ошибся в вас. Вы действительно благородный... – Он не стал сразу уточнять, «благородный» кто – это и так было ясно. – Благородный человек. Да, благородный человек...

Он продолжал смеяться.

Я не стал говорить, что Анна может стать посланцем, сообщившим друзьям о моей судьбе. Альгарисам, Ги де Эльбену. Что мог сделать Ги? Ну, например, передать весточку моим родным. Посмотрим, как запоёт этот самодовольный граф, когда под стены его замка придут старый граф Монгель и мой старший брат Жерар... Которых я ни разу не видел.

Надежда, прямо скажем, невелика. Но хоть какая-то.

– Вам дадут за неё неплохой выкуп, – сказал я.

– Видите ли, Андрэ, – произнёс Альфаро, – я не слишком жаден до золота. Но если уж мне потребуются деньги, я намного больше заработаю, если с помощью Анны, которая является теперь единственной наследницей покойного барона де Эро, скажем, продам это баронство. Или посажу там своего человека. Ведь Анна Альгарис по-прежнему у меня... в гостях. Уверяю, с подписью тех или иных бумаг... например, дарственной... у нас с Анной не возникнет никаких затруднений. Если она ещё жива, конечно. Спасибо, кстати, дон Андрэ, что рассказали об их родстве с Родриго.

– А вы об этом не знали?

– Ну, я ведь всё-таки не всеведущ.

Я был готов откусить собственный язык...

– Не смотрите на меня с такой ненавистью, Андрэ, – посмеиваясь, говорил граф, – а то вдруг невзначай выберете Ненависть – и что вы потом последующие тридцать лет будете один на один с Ненавистью делать в комнатушке восемь футов на пять?

Я взял себя в руки. Надо вернуть этого мерзавца к его мистической трепотне. Пусть расслабится. Пусть болтает – а я буду слушать. Мне же лучше помалкивать. Этот негодяй, кажется, из всего может пользу для себя извлечь.

Или думает, что может.

– Каким образом вообще происходит выбор той или иной стороны? – спросил я.

Выражение лица Альфаро сразу изменилось. Он снова стал похож на интеллигентного человека, треплющегося на отвлечённые темы. Дьявольский ум, злоба и хитрость, мелькнувшие в его взгляде, когда он принялся рассуждать о том, как распорядится наследством покойного барона, исчезли бесследно.

– Как происходит сам выбор, не знает никто. В том числе и новопосвященный. Кое-что зависит от его собственного желания... но немногое. И даже сделавший выбор не сразу может установить, на чьей он стороне.

– Как же это узнать?

– По поступкам, дон Андрэ, по его поступкам. По реальности. По видению мира. Вот ваш приятель Иммануил...

– Не сказал бы, что он мой приятель, – заметил я.

– Ладно, не ваш приятель, – согласился Альфаро. – Пусть будет наша ходячая Истина. Так вот, он должен воспринимать сей мир весьма своеобразно. И я не знаю, Андрэ, что он имел в виду под словом «Бог». Он мог говорить о чём угодно. Он мог говорить об Истине, в так сказать, не воплощённом, а «разрежённом» состоянии – то есть в некотором смысле говорить о самом себе. Одно я могу точно: его «Бог» или его Истина не имеют никакого отношения к существующему миру. Реальность и Истина взаимоисключают друг друга.

– Абсурд.

– Вы уверены? Выгляните в окно, Андрэ! – с хитрой улыбочкой предложил граф. – Выгляните в окно и скажите мне, какого цвета трава?

Под пристальным взглядом клыкастой твари я подошёл к окну. Трава меня не интересовала: я изучал внутренний двор замка, расположение построек, количество людей...

– Я и без того знал, что она зелёная, – сказал я, возвращаясь на место.

Граф вперился в меня взглядом. Именно вперился. Он сидел в такой же позе, но напряжение – я ощущал его почти физически – повисло вдруг между нами, как изгибающаяся вольтова дуга. В глазах графа снова зажглись огоньки. Смотреть в глаза ему стало неприятно. Сидеть на кресле – неудобно.

Но я глаз не отвёл. Прошло с полминуты. Альфаро молчал, продолжая сверлить меня взглядом. Я подумал – может, он в транс впал? Возникло искушение помахать рукой у него перед глазами.

– Не могу, – неожиданно сказал хозяин замка. В его голосе – впервые за время нашего разговора – прозвучало искреннее удивление. – Не могу проникнуть в вас. Странно.

– Может быть, всё дело в том, что у меня мозги иначе работают? Я ведь из будущего, Альфаро, не забыли?

– Может быть, дело и в этом... Вы уверены, дон Андрэ, что у вас нет могущественного покровителя? Может быть, в вашем времени? А?.. Ну же, будьте со мной откровенны.

Я пожал плечами. Покровителя у меня не было. Может, соврать? Нет смысла.

– Не понимаю.

– Если человек кому-либо служит, – пояснил граф, – и если его синьор обладает достаточной личной силой, то сила покровителя охраняет и слугу. Например, никого из обитателей этого замка вы бы не смогли подчинить своей воле и заставить действовать против меня. Они принадлежат мне – все без исключения. И физически, и духовно.

– Кстати, – я повертел в руках серебряный кубок, – скажите уж, что вы пытались мне внушить.

Губы хозяина замка искривились.

– Мне хотелось, чтобы вы перестали видеть траву зелёной. Хотелось, чтобы вы увидели её красной.

– Ну это можно сделать проще. Например, дать мне цветное стекло.

– Хорошая мысль, – согласился граф.

– Но трава тем не менее останется зелёной, – заметил я.

– Значит, по-вашему, высказывание: «Трава – зелёная» – это истина?

– Само собой.

– А ночью, – проникновенно глядя мне в глаза, спросил дон Альфаро, – скажите, Андрэ, какого она цвета ночью?

Я вспомнил, что нам говорили в школе на уроке физики, в шестом или седьмом классе. Трава, вещал нам физик, на самом деле, не зелёная. Она кажется нам зелёной, потому что солнечный свет отражается от неё именно так, а не иначе, а наши глаза устроены таким образом, что воспринимают отражаемый свет как «зелёный». На самом же деле ничто в этом мире – ничто – не имеет собственного цвета. «Кажется» – вот подходящее слово. Но я промолчал.

Альфаро, решивший, что мне нечего ответить на его последний аргумент, продолжал:

– Я всего лишь хотел показать вам на этом простом примере, что Истина не имеет ровным счётом никакого отношения к нашему реальному миру. Впрочем, я вижу, что уже утомил вас своими философствованиями. Значит, наша беседа и наш ужин подошли к концу. Мигель!

Он дважды хлопнул в ладоши. То есть... один раз.

Второй раз хлопнуть он не успел. Я перевернул стол, погребя дражайшего графа под винами и тарелками.

На секунду или две Альфаро оказался беспомощен. Полагаю, в эти мгновения я мог бы достать его ножом, но не успел. Проклятый пёс прыгнул на меня и сшиб с ног. Мне удалось ухватить зверюгу за челюсть, но даже железных мускулов Андрэ де Монгеля было недостаточно, чтобы долго сдерживать Раура. Жаркое, смрадное дыхание пса обдавало мне кожу, а оскаленная, брызжущая пеной пасть постепенно приближалась к моему лицу... И тут я всадил ему в горло серебряный нож. Из горла пса вырвалось что-то напоминающее хрипение... Это было последнее, что я помню, потому что в следующий миг башмак кого-то из двуногих псов графа Альфаро ударил меня в висок и наступила тьма.

...Когда я очнулся – судя по всему, я побыл в забытьи недолго, меня окружали солдаты, а сам граф Альфаро следил, как слуга очищает его кафтан от соуса и жира.

Рядом с ним в луже крови лежал пёс. Раур был ещё жив. Тщетно он пытался подползти или хотя бы поймать взгляд того, кому так преданно служил при жизни и за кого отдал саму жизнь. Графа он уже не интересовал. Графа Альфаро гораздо больше беспокоила сохранность собственного кафтана.

Увидев, что я очнулся, знаете, что сказал этот деятель? Он посмотрел на собаку, издыхающую у его ног, а потом, повернувшись ко мне, сообщил:

– Ваша удача оказалась больше, чем удача Раура. Но моя-то всё равно больше вашей, любезный дон Андрэ... А теперь прощайте! Мигель, познакомь нашего гостя с его новыми апартаментами.

Солдаты во главе с Мигелем и Ортоньо подняли меня на ноги и поволокли вон из комнаты.

Глава шестая

...Далеко-далеко на северо-востоке от замка Кориньи, в центре небольшого городка, стоит другой замок. В том замке есть башня, а в башне – узкое окошко. У окна стоит светловолосая девушка и смотрит в никуда. В другом конце комнаты, на скамье, сидит её камеристка.

Светловолосая отворачивается от окна. Обычно её глаза серы, как дождливое небо, и только тень зелени скрыта в них, но сейчас они мерцают, как два изумруда.

– Пора отправляться, Тереза, – говорит девушка. – Глупый испанец сделал всё, что от него требовалось.

Её служанка молча наклоняет голову.

...Мои новые апартаменты оказались именно такими, как обещал граф Альфаро. Восемь футов в длину, пять – в ширину. Говоря по-русски – два с половиной метра на полтора. Княжеские хоромы.

Большую часть камеры занимала кровать. Впрочем, кровать – это громко сказано. Несколько брёвен, сколоченных вместе, и поверх них – соломенный тюфяк, грязный невообразимо и заселённый чудовищным количеством кусачих насекомых.

Мощная дубовая дверь, окованная по краям железными пластинами, удержала бы и Геракла. Она запиралась на тяжёлый железный засов, отодвинуть который – даже если ты стоял в коридоре и обе руки у тебя были на месте – было не так-то легко.

Еда подавалась в щель в нижней части двери. Щель была такой высоты, чтобы подсунуть глиняную миску с похлёбкой (премерзкого, надо сказать, качества). В принципе, в щель можно было просунуть руку – но зачем? До засова всё равно не дотянуться.

Ещё в двери имелось малюсенькое, забранное двумя прутьями окошечко, через которое поступал скудный свет.

Отхожее место представляло собой обыкновенную дыру. Замка не было.

Когда-то я прочитал книжку, в которой узник, запертый в похожих условиях, в течение, кажется, четырёх лет прогрызал себе путь на свободу при помощи одной металлической ложки. Можно было позавидовать упорству этого парня и подумать, не перенять ли его опыт, но была одна проблема – к моей жратве никаких ложек не прилагалось. Предполагалось, что узники должны проявить фантазию при поглощении пищи... Впрочем, еда никогда не бывала горячей настолько, чтобы миску нельзя было взять в руки. Как правило – похлёбка была чуть тёплой. Можно было пить её как бульончик. В первый раз от вкуса меня чуть не стошнило, второй раз я тоже вылил содержимое миски в отхожую дыру, а вот на третий раз чувство голода возобладало над естественным отвращением.

Кормили нас два раза в день – утром и вечером. И с первого дня я точно знал, что не выдержу здесь даже месяца. А поскольку разбить голову о стену – не мой стиль, значит, надо ухитриться сбежать. Даже без заветной ложки. Что там граф болтал насчёт моей удачи?

Пока меня вели вниз, я успел заметить, что тюрьма под замком Кориньи состоит из нескольких этажей. Выглядели все они одинаково – прямые коридоры с мощными дверьми. В конце каждого коридора располагался пост охраны. Ещё несколько солдат дежурили наверху, на последней площадке лестницы, которая была единственным путём наружу. Все эти люди – и тюремщики, и солдаты наверху – были обычным быдлом, годившимся только для того, чтобы сторожить заключённых. Впрочем, и к этой своей работе они относились спустя рукава, поскольку побеги из замка или не случались ещё вовсе, или были крайне редки. Причина сего заключалась не в хорошей охране, а в том, что двери камер – по крайней мере, значительное большинство дверей – закрывшись однажды, никогда уже не открывались. Еда подавалась через щель, дыра в полу позволяла справлять свои естественные потребности. Помыться, погулять?.. Полагаю, заикнись я о чём-либо подобном, мои слова встретили бы хохотом и тюремщики, и сами заключённые, те, у которых ещё сохранилось чувство юмора. Это ведь всё-таки был двенадцатый век, а не двадцатый. Мыться, по мнению тюремщиков, заключённым было вовсе не обязательно. Завшивеют – ну и что с того? Кому от этого хуже, кроме них самих?

Казалось, то, что камеру никогда не проверяют и не обыскивают, представляет некоторые возможности, но то была иллюзия. Кроме рубашки и штанов, мне не оставили больше никаких вещей. Можно было разбить глиняную миску, в которой мне приносили еду, и её осколками... Не получится. Миска была изготовлена из мягкой глины, крошащейся в пальцах. Раствор, скреплявший камни моей камеры, – намного крепче.

Больше всего неприятностей причиняли насекомые. Полагаю, что в конце концов насекомые просто сжирали живьём людей, лишённых каких-либо возможностей бороться с ними. Если их не опережали крысы.

Естественно, солнечный свет не проникал сюда, на минус третий этаж удивительного замка Кориньи. Единственный свет сочился через маленькое окошечко в двери, а в коридор, в свою очередь, он попадал из помещения, где сидели тюремщики. Но разделение на день и ночь существовало, и отличить день от ночи было легко: по интервалам между «завтраком» и «ужином». Тот, который был короче, являлся днём, который длиннее – ночью. Полагаю, кормили нас приблизительно в десять часов утра и в шесть вечера.

«Днём» крысы вели себя не слишком нагло: копошились где-нибудь в углу, в старой соломе, или бегали по камере, задевая ноги. Куда хуже было «ночью», поскольку забраться на мою, с позволенья сказать «кровать», им не составляло никакого труда. В первую же ночь я проснулся от того, что меня укусили. В последующие ночи приходилось спать вполглаза и постоянно отгонять этих тварей. Наибольшей опасности подвергались ноги, хотя крысы могли вцепиться и в горло и вообще в любую часть тела. Тогда я объявил им войну и прикончил штук тридцать. Помогло. Мерзавки стали осторожнее.

Прошло два дня, а на третий меня, уже успевшего ознакомиться с основами здешнего «миропорядка», несколько удивил шум отодвигаемого засова и скрип двери – правда, не моей, а соседней. Я встал и, подойдя к двери, приник к забранному решёткой окошку. Я ничего не увидел, но слышно было неплохо.

В камеру справа от меня вошли два тюремщика. Вошли и задержались. Я слышал их голоса, но слова разобрать было невозможно. Через некоторое время голоса затихли. Последовала длительная пауза, завершившаяся вознёй, сдавленным рычанием и резким окриком. Через минуту дверь камеры заскрипела снова. Загремел засов, задвигаемый на место. Я разглядел обоих тюремщиков, когда они проходили мимо моей двери. Одного, невысокого жирного борова, звали Жуан. Имя второго, который был повыше, имел бороду и вообще выглядел слегка «презентабельнее» своего свинообразного спутника, было мне неизвестно.

Жуан почёсывал причинное место и ухмылялся. Его товарищ, кажется, тоже выглядел удовлетворённым.

– Хороша шлюха, – услышал я реплику Жуана, когда они проходили мимо. – Надо бы отнести ей объедков.

Итак, в соседней камере сидит женщина. Похоже, дон Альфаро был сторонником равноправия полов и полагал, что в его личной тюрьме прекрасно уживутся и мужчины и женщины. Если Анна Альгарис содержалась в таких же условиях... Образ черноволосой и черноглазой испанской красавицы, возникавший перед моим мысленным взором каждый раз, когда я вспоминал о племяннице Родриго, от этих мыслей должен был потускнеть. Но почему-то не потускнел. Возможно, её просто нет в живых. Год в этой тюрьме...

А вдруг это она – в соседней камере? Злая ирония судьбы: в соседних камерах сидят завшивевший «ангел рода Альгарисов» и её горе-освободитель, только-только начинающий вшиветь. Замечательно. Романтика!..

Нет, вряд ли это она. Но кто бы ни была эта бедная девушка, лучше бы ей умереть сразу, чем гнить в этом подземелье. И обо мне можно сказать то же самое... А вот хрен! Не выйдет! Всё равно я выберусь!

Второй визит в соседнюю камеру произошёл следующей ночью. Тюремщики дежурили в две смены. Днём за «порядком» на нашем этаже следило двое, ночью – только один. В принципе, за порядком можно было вообще не следить, поскольку сбежать отсюда было практически невозможно, но тут граф Альфаро решил перестраховаться. Ночной работничек воткнул факел в одну из скоб в стене, отпер камеру моей соседки, сделал всё, что хотел, и, закрыв за собой дверь, пошёл обратно по коридору. В свете факела я его разглядел: жилистый старик с весьма мерзкой физиономией. В правой руке он нёс факел, а левую с недовольным видом вытирал об штаны.

Ровно через день в камеру неизвестной мне девушки – полагаю, это была сравнительно юная особа, поскольку о старухе вряд ли бы отозвались «хороша», – заглянул Жуан. Его напарник с ним не пошёл. Как я понял из их экспрессивного испанского диалога – они орали друг другу через весь коридор, нимало не заботясь о том, что их могут услышать заключённые, – напарник Жуана приобрёл от моей соседки в подарок дикое количество специфической фауны. По этому поводу сельская шлюха, с которой он также время от времени имел сексуальные контакты, выставила его за дверь. Также она заявила, что от него воняет, как от козла, а напарник Жуана полагал, что это происходит от того, что он трахается с моей соседкой. Мысль о том, что это происходит потому, что он никогда не моется, видимо, не приходила ему в голову. Жуан смеялся, называл своего напарника чистоплюем и говорил, что сельскую шлюху, которая отказывает по причине каких-то там букашек, надо трахнуть без всяких разговоров и не заплатить после этого ни единой медной монеты.

Вдоволь наоравшись, Жуан зашёл к моей соседке, и некоторое время всё было как обычно. Но вот дальше...

Сначала послышался шум. Он был достаточно громким, чтобы проникнуть сквозь толстую каменную стену. Я поднялся с тюфяка и подошёл к двери. Что там происходит, чёрт возьми?

Когда я приблизился к окошку, шум сразу же стал громче. Теперь ясно можно было различить женские крики, угрозы и звуки ударов. Кажется, милейший Жуан развлекался тем, что пытался сделать из моей соседки теннисный мячик. Чем, интересно, она его так разозлила? Откусила член? О, это было бы неплохо! Такие ублюдки не должны размножаться.

Когда он за волосы выволок её в коридор, я припал к прутьям решётки, силясь разглядеть её лицо. Смотреть было особенно не на что. Она была разукрашена синяками – и старыми, и новыми – и выпачкана в собственной крови. Платье на ней не успело ещё превратиться в лохмотья и представляло собой просто грязную тряпку. Но я сразу понял, что это не Анна. В её лице не было ни чёрточки, из которой можно было бы вывести, что она находится в родстве с бароном де Эро. Тем не менее её лицо показалось мне до странности знакомым. Где я её мог видеть? Когда?..

– Луис! – заорал Жуан, по-прежнему волоча за собой девку. – Эта шлюха снова колдовать начала!.. – Собственно говоря, это далеко не всё, что он изложил своему напарнику, но поскольку всё остальное было различными испанскими ругательствами, то эту часть монолога Жуана я опускаю. Но слово «колдовать» открыло в моём мозгу потайной ящик и я вспомнил, где и когда я встречал эту девушку. Я очень удивился: по всем статьям она должна была быть мёртвой вот уже два месяца. И тупо пялился на внезапно – и, Бог мой, в какой обстановке! – воскресшую Жанну до того момента, как в «кадре» появился Луис. Вместе они принялись избивать Жанну. Внучка ведьмы – или дочь, не знаю, кем она приходилась старушке, – отбиться и не пыталась. Всё, что она могла сделать, – это попытаться уберечь наиболее уязвимые места. Но её попытки имели мало успеха. Должен отметить, что тюремщики проявили при её избиении не столько опыт, сколько завидную творческую фантазию. Процедура, помимо ругательств, сопровождалась ещё и настойчивыми вопросами: «Будешь ещё колдовать? Будешь?..» Сдавленным отрицательным ответам Жанны ублюдки не верили.

Не выношу, когда бьют женщин!

– Вы, засранцы! Оставьте её в покое!

Напарники остановились. Жанна попыталась приподняться на локте, не смогла и замерла так, как лежала.

Жуан посветил вокруг факелом. Ткнул в мою сторону, определив предполагаемый источник звука.

– Луис, – спросил он с явным недоверием, – это что? Это он – нам?

Луис ничего не ответил. Похлопывая дубинкой по ладони – по-моему, это интернациональный межвременный жест всех стражников и тюремщиков, – Жуан направился к моей камере. На мгновение у меня вспыхнула безумная надежда. Господи, взмолился я, ну пусть он откроет дверь! Пусть только отодвинет засов! За эти дни я исхудал и ослаб, но справиться с двумя жирными ублюдками, годными только на то, чтобы избивать женщин, я ещё был в состоянии. Дубинки, длинные широкие ножи на поясе – плевать! Передушу голыми руками. Обоих.

– Кум, я думаю, нам надо объяснить новичку, кто именно тут засранец...

Чуда не случилось. Луис остановил своего напарника, положив тому на плечо руку.

– Не кипятись. Видишь на его двери знак? Эту дверь нельзя открывать, пока он не сдохнет. Никогда. Воля дона Альфаро.

Последние слова он произнёс с большим почтением.

Весёлый парень Жуан и тут рассмеялся:

– Знак! Тьфу! У этой шлюхи тоже на двери знак. Ну и что?

Луис с сомнением посмотрел на моё окошечко.

– Жуан, я был тут, когда его сюда привели. Это кто-то из благородных. Может, рыцарь. Здоровый, как бык. А морда – определённо французская. Франк! Да ну его к дьяволу! Франки – они же все бешеные.

– Что, уже наделали в штаны, ублюдки?! – крикнул я, чувствуя, что удача уплывает из рук. Крикнул – и добавил ещё несколько слов, которые должны были заставить их забыть об осторожности. Испанских ругательств, кроме самых простых, я не знал, но зато я знал некоторое количество русских, которые оперативно стал переводить на испанский. По-моему, самое серьёзное оскорбление, которое можно нанести человеку, – это оскорбить его мать. Я крепко надеялся, что после нескольких высказываний на эту тему у моих сторожей иссякнет осторожность. Но я недооценил их. Или, возможно, переоценил их сыновьи чувства. Луис остался недвижим, а Жуан смачно харкнул в моё окошко. Я еле успел отдёрнуть голову. Когда я снова – с некоторой осторожностью – выглянул наружу, Луис и Жуан уже поворачивались к ведьмочке. Мои дальнейшие возгласы не произвели на них никакого впечатления. Похоже, подобную музыку они слышали слишком часто и уже успели к ней привыкнуть.

Они взяли Жанну за руки и поволокли её обратно в камеру.

Луис (задумчиво):

– Заглянем к этому... (несколько непереводимых испанских выражений)... месяца через три. Пусть отощает немного...

Жуан (экспрессивно):

– Рыцарь долбаный! Тоже благородный, я ему эту дубинку по рукоять в задницу засуну! Да он у меня...

Я отошёл от двери и сел на кровать. Месяца через три? Ну-ну, посмотрим. Одного я всяко постараюсь на тот свет отправить. Даже через три месяца.

Я стал размышлять, кого из них будет отправить на тот свет предпочтительнее – Жуана или Луиса. Всё равно занять себя больше было нечем.

У всякого тюремщика, даже если он лишён возможности непосредственно (или по каким-то причинам не желает этого) оторваться на почках своего подопечного, есть масса способов отравить нелюбимому подопечному жизнь. Когда подошло время вечерней кормёжки, я услышал за дверью странный звук – как будто бы где-то неподалёку имелся водопроводный кран, который вдруг открыли и вода тугой струёй ударила в раковину. Привлечённый мыслью о том, что граф Альфаро, подсмотрев где-то в будущих временах сие простое хозяйственное изобретение, теперь решил внедрить его у себя в замке, я подошёл к окошку.

Перед дверью моей камеры стоял Жуан и, приспустив штаны, сосредоточенно мочился в мою миску. Увидев, что я смотрю на него, он широко и дружелюбно улыбнулся, приветственно помахал факелом, который держал в правой руке, однако занятия своего прерывать не стал.

Вечером, после того как на место Жуана и Луиса пришла их ночная смена, я снова приблизился к двери. Жанна уже могла прийти в себя. Мне нужно было с ней поговорить.

Я позвал её.

Никакого ответа.

Я предпринял ещё несколько попыток. Жанна так и не откликнулась, но некоторый результат мои попытки всё же дали. Заключённый в камере напротив пришёл в сильное возбуждение, замолотил руками по двери, попытался, пуская слюни, просунуть голову в окошко. Судя по звукам, которые я слышал, это был уже не человек, а животное, причём животное безумное. Сколько он здесь сидит, интересно?..

Мой голос привлёк внимание тюремщика.

– Че орёшь? – сказал он, подходя и без всякого предупреждения ткнув факелом в моё окошко. Ещё чуть-чуть – и я бы остался без глаз. – Надо че-то? А?.. Надо? – Он хрипло засмеялся и ещё раз ткнул факелом в окошко.

С глубоким чувством я послал его к дьяволу, отошёл от двери и улёгся на тюфяк.

– ...Жанна! Жанна, ты слышишь меня?!. Жанна... чёрт бы тебя подрал... да скажи ты хоть слово!..

Это было следующим днём. Судя по ругательствам, доносившимся из конца коридора, где была комната тюремщиков, Жуан и Луис были заняты игрой в кости.

Никакого ответа на мои призывы, как и вчера, не было. Я уже начал сомневаться в том, что женщина, которую я видел вчера, действительно та юная ведьмочка, которую я повстречал в Чёртовом Бору. В коридоре, несмотря на свет факелов Жуана и Луиса, было темно, и я вполне мог ошибиться. Может быть, несколько деталей её лица и делали её похожей на Жанну – а моё воображение достроило всё остальное.

– ...Кто? Кто это?

Голос был слабым и хриплым. Я вцепился в прутья решётки.

– Жанна... Я – Андрэ де Монгель. Помнишь, я приезжал к вам?.. Со мной был ещё слуга, Тибо. Я...

– Помню. – Её голос стал совсем тихим, еле слышным.

Короткая пауза.

– Значит, вас тоже... – негромко проговорила Жанна.

– Как ты здесь очутилась?

– Нас с бабушкой привезли люди графа.

– Так твоя бабушка... она что – тоже где-то здесь?

– Нет, – всхлип, – её убили... сожгли.

– Чёрт! Я думал, вас сожгли ещё в Чёртовом Бору! Как вы живы остались?

Долгое молчание.

– Бабушка... обманула их.

– Как обманула?

– Она заставила их поверить, что мы находимся в доме.

– Понятно... Я видел: они дверь подпёрли поленом, чтобы вы не смогли сбежать, когда подпалили дом.

– Сьер Андрэ... – Казалось, она колеблется, не решаясь сказать что-то ещё. Решилась. – Простите нас. Это мы вас приманили обратно.

Какая-то странная манера выражаться...

– Ну... да, в общем-то, – согласился я, – это из-за вас я обратно поехал. Я чуть Принца не загнал, чтобы поспеть в Бор раньше Луи!..

– Нет, нет... Вы не понимаете... Бабушка навела порчу на деревню, а потом приворожила вас обратно. Альфаро повелел ей.

– Что за чушь!

– Это правда.

– Я поехал обратно по собственному желанию.

– Вы и должны были так думать.

– Ерунда. Я и сейчас поступил бы так же.

Жанна ничего не сказала. В моём сознании вдруг ожил образ графа Альфаро: «Вы действительно оказались тем самым человеком, который был нужен Мастеру... Благородным... простите, дураком».

– Если вы с графом в одной команде, почему он посадил тебя сюда?

Снова всхлипывания.

– Я не знаю, сьер Андрэ... Бабушка говорила, нас наградят...

– Вас и наградили, – зло сказал я. – Ну и как наградка? Понравилась?

Жанна снова ничего не ответила. Я выдохнул и приказал себе успокоиться. Моя злоба происходила исключительно от того, что люди, из-за которых меня чуть не угрохали в Чёртовом Бору и из-за которых я поссорился с бароном Родриго, оказались в одном лагере с психом, засадившим меня сюда. Но сейчас мы с Жанной были в одинаковом положении. Надо было думать, как выбираться, а не вспоминать старые обиды. Тем более гнусно вымещать их на девушке, чьё положение намного хуже моего. Хотя куда уж хуже, казалось бы...

– Сьер Андрэ. – Жанна повысила голос. Она говорила скороговоркой, глотая слова и слёзы. – Я не хотела, чтобы было... так. Не хотела, чтобы с деревней... что-нибудь случилось. Я всегда... Госпожа Аманда была всегда к нам добра...

– Всё, закрыли эту тему. Скажи мне лучше...

Тут в шумной игре Жуана и Луиса, видимо, случился небольшой перерыв, а наши голоса привлекли их внимание.

– Эй, вы! – заорал Жуан, продвигаясь к нам и молотя дубинкой по металлическим частям дверей, мимо которых он проходил. – А ну, живо заткнулись – пока я вас сам не заткнул!

– Давай рискни здоровьем, говнюк! – рявкнул я по-испански. И снова переходя на южнофранцузский: – Жанна, я что-нибудь придумаю...

– А-а, так это наш рыцаренок! – Жуан остановился перед моей камерой. – Это наш благородный рыцаренок воркует! – И добавил почти ласково: – Снова ссанья захотел? Так могу устроить. У меня этого добра ещё много!

– Верю, – согласился я. – Ты из него полностью состоишь.

– Вот и нахлебаешься вдоволь, – подумав, пообещал Жуан и подошёл к камере Жанны. – А ты, шлюха, если ещё хоть слово скажешь – такое тебе устрою, что ангелы на небесах заплачут кровавыми слезами! Поняла?! Поняла, спрашиваю?!.

– Да... – прошептала Жанна.

...Нам удалось переброситься несколькими словами вечером, когда принесли котелок с отбросами, которыми кормили нас, а Луис начал ругаться со слугами из-за каких-то луковиц. Как я понимаю, раз в неделю каждому заключённому полагалась луковица – ещё одно проявление гуманизма нашего любезного графа. Луковиц заключённые, естественно, никогда не видели – их забирали себе тюремщики. Суть ругани Луиса с кухонными работниками сводилась к тому, что те принесли слишком много гнилых луковиц.

– Жанна!

– Я слышу, Андрэ. Прошу вас, говорите тише, иначе меня снова изобьют.

– А за что тебя... вчера?

На пределе слуха я различил её горестный вздох.

– Я хотела заколдовать Жуана. Бабушка меня учила, как можно... отнять у человека волю...

– Выходит, недоучила.

– Нет, нет, я умею! – Как это было ни смешно в нашем положении, в её голосе прозвучала нотка почти детской обиды. – Но граф сильнее меня. Я не могу с ним равняться.

– Альфаро-то тут при чём?

– Они все заколдованы, Андрэ, – зашептала Жанна. – И Жуан, и Луис, и старик, который сторожит нас ночью. Я думаю, что и все другие графовы слуги тоже... Когда я проникаю в них, сначала у меня всё получается, но когда я хочу заставить их сделать что-нибудь, они просыпаются и...

– Тише! Потом поговорим.

Жуан, мурлыкая себе под нос, расставлял миски. Луис разливал из котелка холодную похлёбку. Как и было обещано, лично мне был подан особый супчик. На этот раз Жуан и Луис мочились вместе.

Чтобы заглушить чувство голода, я мерил шагами камеру: два шага туда, два шага обратно. Туда-обратно, туда-обратно... Попутно раздавил крысу, вздумавшую перейти улицу прямо под моей ногой.

Отнюдь не из-за ведьминых чар я поехал обратно в Чёртов Бор. По крайней мере, мне хотелось верить, что не из-за них. С другой стороны, эта Рихо кое-что умела – и я имел возможность лично убедиться в этом. Легко было предположить, что старуха успела чему-то научить свою непутёвую внучку. Отсюда следовало, что к словам Жанны – о том, что она якобы умеет «колдовать», – надо было относиться не как к очередному проявлению местных суеверий, а как к чему-то, что имеет под собой реальную подоплёку. Пусть даже эта подоплёка совершенно не такова, какой её себе представляет Жанна.

Что дальше? Тюремщики «заколдованы». Что это может означать? Оставим в стороне всю ту мистическую чушь, которую нёс граф Альфаро о «покровителе», сила которого охраняет и слуг «покровителя». Попытаемся взглянуть на это с точки зрения здравого смысла. Граф Альфаро – человек, обладающий большой силой внушения. И он обработал мозги своих «подопечных», чтобы уберечь их от чужого воздействия, а себя – от предательства? Говоря языком моего родного времени, установлен психоблок.

Я немного поразмышлял на эту тему, силясь вспомнить всё полезное, что было написано в нескольких научно-популярных книжках, посвящённых этой теме, которые я когда-то прочёл. Идей не было.

Утром нам с Жанной поговорить не удалось. Подходящий момент появился только в середине дня, когда заскрипела на ржавых петлях дверь в конце коридора и Жуан с Луисом вышли на лестницу потрепаться с тем, кто эту дверь открыл, – очевидно, это был какой-то другой тюремщик.

Жанна ответила сразу. Она попыталась завести разговор о том, как здесь оказался я сам, но мне пришлось перебить её.

– На это нет времени. Скажи, ты можешь хотя бы на полминуты вывести из строя Жуана, когда он зайдёт к тебе. Как-нибудь его ошеломить?

Она задумалась:

– Могу, наверное. Но потом меня наверняка искалечат.

– Не успеют. Ты должна выбраться из своей камеры и открыть мою. Не сомневайся, когда ты выпустишь из камеры меня, Жуану будет уже не до тебя.

– А Луис? Может, лучше – ночью?

Я подумал и решил, что и ночью, когда будет дежурить один старик, останутся ещё солдаты и охрана.

– Днём, – решил я. – Когда Жуан в очередной раз навестит тебя... один.

– Но что дальше, господин Андрэ?

– Всё, что тебе нужно сделать, – это быстро выскочить в коридор и отодвинуть засов. С Луисом я разберусь. Даже если Жуан прочухается к этому времени, поверь мне, Жанна: эти два мешка с дерьмом – не самая большая наша проблема.

Жанна поверила. О солдатах наверху она ничего спрашивать не стала.

– Я попробую, – донёсся до меня тихий голосок начинающей ведьмочки. – Лучше умереть, чем так жить. Но почему днём?

– Потому что днём стены охраняют не так тщательно. Ворота открыты, а во дворе – куча людей. Есть неплохие шансы на то, что когда мы будем проходить через ворота, на нас попросту не обратят внимания.

Я не стал говорить Жанне, что куда больше шансов на то, что на нас всё-таки внимание обратят. Но, в конце концов, надо надеяться на лучшее. Ночью смыться отсюда вообще нет шансов. Незачем забивать ей голову всякой ерундой. Пусть сначала сделает эту свинью Жуана. А солдаты наверху и стража на воротах... Проблемы надо решать по мере их возникновения. Всё рассчитать всё равно невозможно.

Всю ночь не давали спать истошные вопли соседа слева. Кажется, крысы беспокоили его сильнее, чем меня. Он орал до тех пор, пока наш ночной смотритель не избил его дубинкой. Тогда он заткнулся. Мне удалось подремать несколько часов до утра.

Вскоре после завтрака Жуан и Луис опять сели играть в кости. Луис – в который уже раз – продулся. Жуан пошёл отметить радостное событие своей жизни в камеру моей соседки. Заслышав его шаги, я приник к двери, не в силах справиться с внутренней дрожью. Перед турниром в Тулузе я волновался куда меньше.

Жуан проследовал мимо моей двери, отодвинул засов и вошёл в камеру Жанны. Я ждал. Прошло несколько томительных минут...

Прежде чем я увидел её в своё окошко, тишину разорвал оглушительный рёв Жуана:

– А-а-а, сука! Луис, Луис, эта тварь!.. У-у-у!..

Перед моей дверью возникла Жанна. Она вцепилась в засов и попыталась его отодвинуть, но он плохо слушался её слабых рук и шёл туго.

– Застрял! – отчаянно выдохнула она.

В коридоре грохотали тяжёлые шаги – сюда бежал Луис.

– Давай, девочка! Тяни! У тебя получится...

Она успела. С грохотом засов выскочил из паза.

В следующую секунду Луис отшвырнул Жанну в сторону и попытался задвинуть его обратно. Я изо всех сил врезал плечом в дверь. А дверь, в свою очередь, врезала тюремщику по физиономии. Сдавленное мычание, мешающееся с проклятьями, – и я наконец вырвался из своей вонючей камеры. Луис (морда в крови) отпрыгнул на шаг и потянулся за ножом.

Он не успел достать нож. Я перехватил руку с дубиной и провёл апперкот – мой тренер по боксу, если бы мог видеть, наверняка похвалил бы. Раздался хруст, Луиса приподняло в воздух, но потом земная гравитация утянула его обратно, он повалился на спину и остался в этом положении. Один – ноль в нашу пользу.

Жуан, придерживая спущенные штаны, скрючившись, выполз из камеры Жанны. Я ухватил его за шкирку и за сальные патлы и впечатал лбом в стену. Стена выдержала, лоб – нет. Два – ноль. Первый раунд за нами. Я снял с Жуана пояс с ножом, а нож Луиса воткнул ему между рёбер. Такую падаль нельзя оставлять в живых.

Взяв факел, двинулся по коридору, вдоль камер.

– Что теперь? – спросила Жанна, следовавшая за мной по пятам.

– Всё отлично, девочка! Ты молодец!.. Эй, Тибо! Ты здесь?!.. Тибо!!!

Ответом были только бессвязные вопли выживших из ума заключённых. Я переходил от одной камеры к другой, но из окошек в двери на меня смотрела либо пустота, либо дикие глаза безумцев. Гноящиеся губы, обезображенные лица, рты, в которых недоставало большей части зубов, язвы и на руках – следы крысиных укусов. На некоторых дверях были начертаны знаки вроде тех, что украшали мою дверь и дверь Жанны, но лица, находившиеся за этими дверями, были ничуть не лучше всех остальных. Полагаю, мало кто мог протянуть здесь больше, чем несколько лет, – умирали или от заражения крови, или от туберкулёза, а рассудка они лишались ещё раньше. Признаюсь, поначалу у меня была мысль открыть настежь все двери, но когда я увидел, сколько здесь сумасшедших, я переменил своё решение.

Чем дальше я шёл, чем громче кричал, тем меньше оставалось надежды, что Тибо откликнется. Возможно, он томится где-то на другом этаже. Я помнил из разговоров тюремщиков, что меня поместили сюда только потому, что недавно здесь умер кто-то из прежних заключённых. Тибо мог сидеть двумя ярусами выше. Или ниже.

– Андрэ, прошу вас... – Жанна вцепилась в мой рукав. – Надо уходить отсюда... Сюда может кто-нибудь зайти!.. Пожалуйста!..

Я шёл дальше. Остались две камеры в самом конце коридора – справа и слева. Слева в окошке была заросшая волосами и грязью морда, справа всё было тихо. Я отодвинул засов и посветил факелом в темноту. О Боже!..

На меня пахнуло нестерпимой вонью. На кровати шевелился огромный тёмный клубок – крысы, обеспокоенные моим появлением, разбегались прочь от света. Очевидно, обитавший здесь узник умер несколько дней назад, а тюремщики не придали большого значения тому, что еда, которую они ставят перед дверью, остаётся нетронутой.

Я закашлялся и захлопнул дверь. Когда я оглянулся, то увидел, что в глазах Жанны застыл ужас.

Затем я встретился со взглядом человека из камеры слева. Взгляд был на удивление ясным.

– Выпусти меня, – отчётливо проговорил он.

Я смотрел на него и колебался. Украшенная язвами кожа, борода, в которой копошились насекомые, длинные патлы грязных волос... Нескольких передних зубов не хватало.

– Выпусти меня! – Он едва не рычал от ярости. – Выпусти, иначе, клянусь, – я подниму такой крик, что сюда сбежится вся графская солдатня!

Я подошёл к двери и отодвинул засов. Не потому, что испугался его угроз. Он мог орать сколько влезет – всё равно бы его никто не услышал. Я просто представил себе на секунду – что это значит: провести здесь несколько лет и суметь сохранить толику рассудка.

Он выбрался из камеры. Глаза его горели – то ли от безумия, то ли от радости. Господи Боже мой, на кого он был похож!.. Голливудские фильмы ужасов отдыхали.

От него несло, как от покойника. Я отодвинулся подальше. Жанна спряталась за мою спину.

– Как будем выбираться? – хрипло спросил старик.

Я посмотрел на него снова и в очередной раз убедился в правоте высказывания графа Альфаро: я благородный дурак. Весь расчёт строился на том, что стражники на воротах не обратят на нас с Жанной особого внимания. Некоторые шансы на это были – наша одежда и кожа ещё не успели принять такого вида, как у остальных заключённых. Мы ещё могли сойти за обычных людей, даже Жанна, лицо которой украшали синяки и кровоподтёки. Но этот старик... Каждый, посмотрев на него один раз (я молчу о запахе), немедленно забил бы тревогу.

– Теперь не знаю, – честно признался я. Мелькнула мысль – а не прирезать ли, пока не поздно, старикашку? Но поскольку я был полным дураком даже не на сто, а на двести процентов, я этого не сделал.

Не смог. И пусть всё катится ко всем чертям. Я натянул на себя одежду Луиса, старик позаимствовал барахло Жуана. Он был настолько худ, что куртка толстяка-тюремщика сидела на нём, как на швабре.

– Дай мне нож, – сказал он, протягивая руку.

– А ты с ним обращаться-то умеешь, дед? – с сомнением спросил я.

– Получше тебя, франк.

Я отдал ему пояс Жуана вместе с клинком. Дубинку он подобрал самостоятельно. С оружием в руках и в одежде, висевшей складками, вид у него был наинелепейший.

Подойдя к двери, ведущей на лестницу, мы прислушались. Вроде бы всё было тихо. До вечерней кормёжки оставалось ещё часа три. Ну да, вопли здесь не в диковинку.

Я открыл дверь. Мы вышли на лестницу и стали осторожно продвигаться наверх. Лестница закручивалась спиралью; совершив один круг, мы оказались на точно такой же площадке, какую покинули. Из-за полуоткрытой двери доносились громкие голоса. Я осторожно заглянул в щель. Меня не заметили – внимание коллег Жуана и Луиса было сосредоточено исключительно друг на друге: они ссорились, выясняя, кто именно из них жульничал в последней игре в кости. Я подал знак своим спутникам. Бесшумно мы прокрались наверх, а тюремщики на минус втором этаже всё с тем же пылом продолжали выяснять отношения.

На следующей площадке дверь была плотно закрыта.

Оставалась ещё комната охраны – и здесь, я понимал это, без боя обойтись не удастся. Комната охраны – единственный путь наружу. Когда меня тащили вниз, там сидело четверо солдат. Можно было, конечно, надеяться, что сегодня их будет меньше, но с тем же успехом их могло быть и больше.

Четверо хорошо вооружённых людей... и притом их следовало убить быстро, пока они не успели поднять тревогу. Я покосился на своего престарелого спутника. Особой помощи от него ждать не приходилось.

Нам повезло. Так же как дьявольски везло на протяжении всего последнего получаса. Когда мы приблизились к комнате охраны, с той стороны послышались шаги, петли со скрипом начали поворачиваться. Я бросился вниз, за поворот лестницы. Старик и Жанна сообразили, что им нужно делать, без подсказок.

Я не знаю, зачем этот солдатик попёрся вниз, – этот вопрос так и остался невыясненным. Он не успел даже крикнуть. На середине пролёта он получил в живот нож, а я получил его меч. Это было уже кое-что. Также я позаимствовал у солдатика его куртку с нашитыми металлическими бляхами. То, что спереди между двумя бляхами в дублёной коже имеется здоровенная дыра, оставленная моим ножом, а также большое красное пятно, меня не слишком беспокоило. В конце концов, мы не на показе мод.

Дверь за собой солдатик не закрыл. Какая неаккуратность. Я вломился в комнату охраны и развалил череп стражнику, сидевшему ко мне спиной, прежде чем его сотоварищи успели вскочить на ноги. К несчастью, покойника и его приятелей разделял широкий стол – поэтому, когда я добрался до номера 3 и номера 4, эти деятели уже успели достать оружие и во всю глотку орали «Тревога!!! На помощь!!!» – и всё в таком духе. Впрочем, крикнуть «Тревога!» они успели только один раз – потом им пришлось поберечь дыхалку. Не знаю, сколько времени я бы один провозился с ними. Я владел мечом лучше, чем каждый из них в отдельности, но их было двое, а у меня за спиной висела неделя вынужденного поста в гуманных условиях местной темницы. Я думаю, что всё равно рано или поздно справился бы с ними, – вопрос был только в том, сколько бы на это потребовалось времени. Могло потребоваться и гораздо больше того, чем мы могли себе позволить. Да, могло бы потребоваться... если бы старикашка не пришёл мне на помощь.

Он подобрал клинок умерщвлённого мною стражника и сразу же ринулся в бой. Это был профи. Бог знает сколько времени, проведённого внизу, несомненно подорвало его силы, но умение перевешивало телесную немощь. Говорю, это был профи. Самого высокого класса.

Когда он занялся одним из солдат, на мою долю остался только один противник. Я справился с ним в считанные мгновения. Старикашка разделался со своим на секунду позже – я даже не успел помочь ему. Когда бой закончился, старик сам едва не рухнул на пол вместе с умирающим врагом. Стоило посмотреть на его лицо, чтобы понять, что он прикладывает нечеловеческие усилия для того, чтобы не потерять сознания. Он задыхался, его лоб покрылся испариной, руки дрожали, а меч, несколько мгновений назад рассекавший воздух со смертоносной быстротой, едва не вываливался из рук.

В помещении, где мы находились, было три двери: одна, открытая, вела вниз, в подземелья, вторая – в замок, третья – во двор. Я поочерёдно подошёл ко всем, но не услышал ничего подозрительного – хотя хриплое дыхание старикашки порядком мешало прислушаться. Кажется, вопли стражников остались не услышанными.

Собственно, последняя, третья дверь выходила не прямо во двор – за ней было небольшое нежилое помещение, куда складывали всякий хлам. Что-то вроде сеней. Я пересёк их и осторожно выглянул наружу...

Во дворе всё было спокойно. Поблизости никто не ошивался. А внимание тех, кто ошивался подальше, занимала бравая процессия, въезжавшая через ворота – капитан Ортоньо во главе семи или восьми своих молодцов. На середине двора капитан спрыгнул с лошади, кинул поводья подбежавшему конюху и быстрыми шагами пошёл к донжону. Кажется, он был чем-то озабочен. Конюхи приняли лошадей и у остальных всадников и повели разгорячённых скачкой животных в конюшню...

Кстати о конюшне...

Я обернулся. Старик успел малость оклематься. Поддерживаемый Жанной – как ни парадоксально, но после того, как он убил человека, она перестала его бояться – старик стоял в двух шагах от меня.

– На лошади усидишь? – спросил я. Его рот искривился:

– А ты, франк?

Тут я понял, что означала гримаса на его лице. Это была усмешка.

Иногда я не слишком быстро соображаю. По тому, как он владеет мечом, можно было догадаться, что происхождения этот человек отнюдь не низкого. Такие садятся в седло раньше, чем научатся ходить. Но меня до сих пор продолжал сбивать с толку его внешний вид. Выглядел он как покойник.

– Жанна?

Девушка неуверенно кивнула. Ничего. У всех нас обнаруживаются удивительные таланты, когда речь заходит о жизни и смерти.

Мы выбрались во двор и направились в конюшню следом за конюхами. Быстро – но всё-таки не настолько быстро, чтобы сразу привлечь к себе внимание всех тех, кто в этот момент находился во дворе. По счастью, помещение охраны и какую-то соседнюю постройку объединял широкий навес, и некоторую часть пути нам удалось проделать в тени. Когда мы входили в конюшню, никаких воплей вроде «Держите их!!!» вслед нам не прозвучало.

Конюхи оказались совершенно не готовы к нашему появлению. Поэтому в замке стало на несколько мертвецов больше. По счастью, некоторых лошадей ещё не успели расседлать. Ни Принца, ни Праведника в конюшне не было. Я подсадил в седло Жанну и привязал поводья её лошади к седлу той, которую наметил, как «свою». Старик копошился в вещах мёртвых конюхов.

– Поищи лучше огниво и трут! – крикнул я ему.

– Я этим и занимаюсь, – огрызнулся старикашка. Сухая солома занялась моментально. Было жаль остающихся в конюшне лошадей, но себя нам было жаль ещё больше. Старикашка залез на «свою» лошадь и уселся на ней с таким видом, будто бы он родился в седле. Мы вылетели из конюшни. Сюда уже бежали солдаты капитана Ортоньо, привлечённые шумом и воплями недорезанных конюхов. Поздно, братцы...

Они не успели закрыть ворота. На выезде кто-то из солдат попытался проявить похвальный героизм и встать у нас на пути. Старикашка, скакавший впереди нас с Жанной, отправил стражника в мир иной с ловкостью, доступной только тому, кто с юности обучался сражаться верхом. Я окончательно уверился, что наш неожиданный спутник, вонючий, оборванный и грязный, когда-то наверняка принадлежал к благородному рыцарскому сословию.

Глава седьмая

Естественно, была погоня. Не сразу – конюшню мы ведь подожгли отнюдь не от дурного настроения, – но была. Мы сумели оторваться – насмерть загнав лошадей. Шесть или семь дней после того мы кружили по землям графа Альфаро, в то время как его солдаты вкупе с егерями пытались нас отыскать. Ели что придётся – ягоды, птичьи яйца, жёлуди. Пару раз удалось спереть у крестьян пищу посущественнее. Постепенно мы продвигались к границам графских владений.

Один раз мы были на волоске. Мы выбрались из леска и по широкому ущелью шли на север, когда впереди послышался собачий лай.

– Проклятье, – процедил старик. Мы бросились назад.

На подъёме стало видно, что пространство между ущельем и леском сторожит отряд всадников.

Обратно... Лай всё ближе. Может быть, в этот момент мы вели себя как загнанные звери, – но попробуйте-ка в такой ситуации размышлять хладнокровно! Нас ещё не видели – ущелье отнюдь не было прямым, ровным и гладким, – но уже буквально через несколько минут завалы камней должны были перестать скрывать нас от глаз преследователей.

Поэтому, заметив справа от себя глубокую щель между камнями, я не стал размышлять, а потащил туда своих спутников. Именно потащил. Жанна к тому времени сбила ноги в кровь, а старик вообще ковылял еле-еле.

Мы затаились. Я прижимал к себе Жанну, старик изо всех сил пытался подавить рвущийся из горла хриплый кашель. Жанну трясло, как в ознобе.

Сначала было тихо, потом раздались голоса перекликивающихся между собой егерей. Слишком близко... Шансы на то, что мы останемся незамеченными, таяли с каждой секундой. Люди, может быть, и пройдут мимо... но не собаки.

Но они прошли. Собаки не почуяли нас. До сих пор, вспоминая этот эпизод, я не могу понять, как это могло случиться. Всё, что произошло с нами во время побега из замка – не успели, не услышали, не заметили, – можно было объяснить цепью счастливых случайностей. Но собаки... На мгновение у меня мелькнула сумасшедшая мысль, что граф Альфаро сам, сознательно, позволил нам сбежать и теперь продолжает играть в какую-то свою, непонятную мне игру. Но нет, это чушь. Люди могли сделать вид, что не заметили нас, но собаки... Тут мой разум спотыкался. Ни одна – ни одна! – псина не залаяла, пока егеря проходили мимо расщелины, где мы прятались, молча готовясь подороже продать свою жизнь.

Егеря и кто-то из всадников, двинувшихся им навстречу, встретились как раз напротив расщелины.

– Ну что? – Их голоса были слышны даже лучше, чем дыхание сжавшейся в комок Жанны.

– Нету их, – ответил второй. Очевидно, это был егерь. – Как сквозь землю провалились.

– Плохо искали.

– А может, вы их плохо сторожили?

– Придержи язык, мужлан!

Недолгое молчание.

– Поверху они могли удрать, – примирительно предположил егерь.

– Ерунда. Слишком круто.

– Ошибаешься! Есть там наверху две тайные тропки. Надо бы их проверить.

– Иди и проверь.

И они ушли. Просто ушли, и всё.

Подождав некоторое время, мы выбрались из расщелины. Наткнувшись вскоре на ручей, долго шли по течению. Вода была ледяная. Через несколько десятков шагов ноги уже не чувствовались. Я думал, что Жанна, которая была босиком, сдастся первая и придётся тащить её на руках, но она держалась лучше меня и старика, вместе взятых.

Во время всей этой беготни, на одном из привалов, мы наконец познакомились с нашим безымянным спутником.

– Меня зовут Алонсо де Виллярробледо, – представился он. – В течение десяти лет я был командующим гарнизона крепости Менханьо.

– Сколько времени вы пробыли в подземелье?

– Я не могу сказать точно. Какой сейчас год?

– Тысяча сто девяносто седьмой от Рождества Христова. А месяц, если вас это интересует, – сентябрь.

Алонсо кивнул.

– Значит... – Он посчитал по пальцам. – Два года и четыре месяца.

– А кому крепость принадлежала раньше?

– Я не понимаю вас, дон.

– Вы сказали, что были комендантом крепости. Чьей собственностью она являлась до того, как её захватил Альфаро?

Алонсо несколько секунд помолчал.

– Как вы меня назвали? – переспросил он. – «Commandant»? Это франкское слово?

– Возможно, – я пожал плечами, – означает именно вашу должность. Так кому вы служили?

– Я служил Альфаро. Как до того служил его отцу.

– Тогда почему же он...

– Не знаю. – Алонсо резко дёрнул подбородком. – Я был верен ему. Ходили о нём разные слухи... Я не хочу сказать, что не понимал, кому служит Альфаро на самом деле. Но ведь и в Писании сказано: «Отдай кесарево – кесарю, а Богово – Богу». Я служил ему, как служил бы любому другому синьору. Однажды он пригласил меня к себе в замок. Мы долго разговаривали о совершенно незначительных вещах – погоде, повадках птиц, мусульманской поэзии... Я старался ни в чём не прекословить ему. Даже в таких мелочах. И я не понимаю, почему к концу беседы он вдруг сказал: «Вы слишком неподатливы, Алонсо. Мне очень жаль» – и приказал страже увести меня вниз.

– Зато я, кажется, понимаю... – потянул я.

– Что же вы понимаете?

– А то, что ваш граф свихнулся не вчера, а уже три года как минимум.

Алонсо молча посмотрел на меня. В его глазах засветилось бешенство.

– Это НЕ МОЙ граф, – отчётливо выговаривая каждое слово, произнёс он.

– Ну, извините...

Алонсо кивнул. Ярость медленно стала угасать.

– Я принимаю ваши извинения, дон Андрэ.

В землях, когда-то принадлежавших роду Альгарисов, мы остановились на ночлег в доме того самого мавра, который первым рассказал мне о том, что случилось с родственниками Родриго и какая сволочь граф Альфаро де Кориньи. Мавр был не слишком рад нашему появлению, но в крыше над головой и куске хлеба не отказал. До следующей ночи мы не выходили. Мавр жил на отшибе, но любопытные соседи всё-таки могли случайно углядеть нас. Молчаливая жена хозяина подогрела горячую воду. Жанна расспросила её о каких-то травах, а потом приготовила отвар, вымыв голову которым я впервые за последние две недели смог заснуть без того, чтобы не драть голову ногтями в бесполезной попытке избавиться от поселившихся в ней кусачих тварей. Старик, позаимствовав у сарацина нож, кое-как обкромсал себе волосы и начисто сбрил бороду. Вымывшись и побрившись, он совершенно преобразился. Почему я вообще решил, что имею дело со стариком? Наверное, из-за бороды. Это был человек лет сорока пяти, не больше. И худой, как заключённый Освенцима.

Через пару дней нам снова пришлось думать о том, где бы достать жратву, поскольку то, что нам дал в дорогу мавр, закончилось.

Был поздний вечер, когда на дороге обнаружился большой трактир. После короткого обсуждения было решено попытать счастья.

В дверях трактира я столкнулся с постояльцем, как раз выходившим наружу.

– С дороги, мужичьё, – буркнул он, делая попытку отпихнуть меня в сторону. Голос показался мне до странности знакомым.

– Полегче, любезный. А то ведь и в грязь можешь свалиться.

– Что-что? – Он застыл на месте. – Ты кому грозишься, мужлан? Мне, что ли?

Я наконец узнал говорившего.

– Посмотри мне в лицо, Анри, и повтори это ещё раз.

Не глядя, он нащупал позади себя дверную ручку и отворил дверь. В тусклом свете, лившемся изнутри трактира, оруженосец де Эльбена увидел моё лицо. Он открыл рот и ошеломлённо застыл на месте.

– Господин Андрэ... простите Бога ради... Но почему вы...

– Ги здесь?

Оруженосец не успел ответить. Из общего зала послышался знакомый голос. Ги, как всегда, был не слишком куртуазен:

– Анри – пошёл срать, так сри скорее! И дверь за собой закрывать не забывай.

Я отодвинул оруженосца в сторону и вошёл в общий зал.

Картина, которую я увидел там, едва не вызвала во мне слёз умиления. За центральным столом сидели Ги и Рено и жрали курицу. Хозяин бегал вокруг тамплиера на задних лапках и нервно вытирал руки о фартук. Остальные посетители трактира, успевшие, видимо, по достоинству оценить нелёгкий характер моего приятеля, жались по стеночкам и старались говорить исключительно шёпотом. Ги развалился за столом с таким видом, будто бы всё на десять лье вокруг принадлежало ему одному.

Хотя до моего появления Ги наверняка успел опорожнить пару бутылок, реакция у него оставалась, как будто бы он не пил вовсе. Он обернулся в тот самый миг, когда я переступил порог. В отличие от своего оруженосца, Ги узнал меня сразу. Глаза его расширились. Он осмотрел меня с головы до ног – ещё раз.

Когда я двинулся к его столу, тамплиер поднялся навстречу. Рено тоже вскочил.

Ги на мгновение сжал моё плечо. Отпустил. Жестом предложил – садись. Я воспользовался приглашением.

– Что это означает? – задал де Эльбен логичный вопрос.

– Девять дней за решёткой и неделя беготни по лесам и горам. Вот что это означает.

Ги медленно кивнул:

– Это граф де Кориньи тебя так встретил?

– Вообще-то да... Но ты-то откуда знаешь?

– А как ты думаешь, почему я здесь оказался? – ответил он вопросом на вопрос. – Надеюсь, сейчас за тобой никто не гонится?

– Думаю, уже нет. Будь любезен – закажи нам что-нибудь поесть... Кстати, позволь представить тебе моих спутников. Это Жанна. Она, между прочим, француженка. А это – дон Алонсо де Веро... де Веллер...

– Де Виллярробледо, – надменно сообщил бывший комендант.

– Вот-вот. Именно это я и хотел сказать.

Ги коротко кивнул испанцу. Скользнул оценивающим взглядом и потерял всякий интерес. Дон Алонсо попытался отреагировать точно так же, но у Ги это получилось лучше. Ну да он и выглядел презентабельнее.

Повинуясь короткому приказу тамплиера, хозяин убежал в кладовую, чтобы принести оттуда «всё самое лучшее, и побольше». Пока мы наслаждались всем самым лучшим, что мог предложить данный трактирчик, Ги коротко излагал свою историю. В командорстве его приняли нормально. Там же он узнал, что произошло с родом Альгарисов. Как только ему удалось отпроситься, он отправился на юг, по моим следам. По пути он расспрашивал содержателей постоялых дворов о том, проезжал ли тут такой-то – и был очень удивлён, узнав, что такой-то сначала поехал на юг, потом повернул обратно, а потом – в третий и последний раз – снова на юг.

Когда я насытился, наступила моя очередь. Пришлось опустить кое-какие подробности – например, содержание нашего разговора с доном Альфаро. В результате мой рассказ получился не слишком длинным.

После того как я закончил, Ги несколько секунд молчал, а потом спросил:

– Я так и не понял: почему он посадил тебя в тюрьму?

Чтобы как-то объяснить это, пришлось оболгать любезного дона Альфаро.

– Я тоже не понимаю. Наверное, хотел и золотом поживиться, и с Анной не расставаться.

– Но ведь при тебе золота не было?

– Не было.

– Тогда тем более непонятно.

– Ги, у этого человека не всё в порядке с головой. Он действительно колдун, как об этом говорят, – но малость тронутый, понимаешь?

Ги задумчиво кивнул.

– Повезло, что твои тюремщики оказались такими лопухами. И ты, девка, тоже молодец. – Он поглядел на Жанну. – Ты сама – кто? На благородную не похожа, да и на крестьянку – тоже. Ну?

Жанна не ответила.

Ги повернулся ко мне.

Я тоже молчал.

– Андрэ, – произнёс мой друг. – Мне кажется, что ты не совсем со мной откровенен.

– С чего ты взял?

– Кто она?

– О'кей. Жанна – начинающая ведьма. Ты доволен?

Анри тихо ахнул. Рено быстро перекрестился. Алонсо последовал его примеру и подальше отодвинулся от Жанны. Все трое уставились на неё, как на прокажённую. Жанна сжалась в клубок и с отчаяньем посмотрела на меня.

Ги креститься не стал. Вместо этого он вынул из ножен меч и положил его перед собой на стол.

– Да, – сказал тамплиер. – Теперь я доволен. А ведьму надо убить.

– Нет.

– Да.

– Нет, чёрт бы тебя побрал! – Я грохнул кулаком по столешнице так, что заныла рука. – Она под моей защитой. Ясно?

Ги задумчиво покивал:

– Ясно. Ясно, что ты еретик. Когда же ты успел эту заразу подхватить, а?

– Ги, я такой же христианин, как и ты...

М-да. По-моему, тут я несколько преувеличил...

– Настоящий христианин, – Ги ткнул пальцем в мою сторону, – не стал бы защищать это бесовское отродье, – при этих словах палец переместился в сторону Жанны.

Под этим обвиняющим перстом Жанна снова сжалась.

– Я защищаю не бесовское отродье, а женщину, без которой из подземелий Альфаро мне было бы не выбраться! И потом, Ги – ты ведь воин Христа, так?

– Так.

– Значит, кем бы ни была Жанна, её колдовство бессильно против тебя. Думать, что дьявольские чары могут противостоять всемогущей силе Божьей, – это самая настоящая ересь и есть. Вот так вот.

Ги тоже треснул кулаком по столу.

– Так по-твоему получается, что если еретик и дьяволопоклонник будет при мне возводить хулу на Бога – я ничего не смогу ему сделать?! Так получается?!!

– Вот когда эта Жанна возведёт прилюдно какую-нибудь хулу...

– Святая Мария! И это говорит человек, с которым мы два года парились под Акрой! Да само существование этой бесовки – сплошное богохульство!

– Если Бог терпел её до сих пор, полагаю, что и ты, Ги де Эльбен, можешь потерпеть несколько дней!

Мы уставились друг другу в глаза. Я не был намерен отступать. Так прошло нескольку секунд. Де Эльбен отвёл глаза первым.

– Ладно, – сказал тамплиер. – Я не буду ссориться с тобой из-за какой-то там ведьмы. Пусть живёт. Но если она попытается околдовать кого-нибудь из нас...

– Я её сам прирежу, можешь не сомневаться.

Ги удовлетворённо кивнул, а Жанна со страхом уставилась теперь уже на меня. Мне захотелось сказать ей что-нибудь успокаивающее, но сейчас делать это ни в коем случае было нельзя.

Ги убрал меч в ножны и поинтересовался:

– Что ты теперь собираешься предпринять?

– Для начала вернусь к Альгарисам. У них остались деньги и куча железного барахла, которое мы вывезли из замка Бенедикта де Бале. Попробую подобрать себе что-нибудь подходящее.

Ги кивнул.

– Хорошо, что не продали оружие, – заметил он.

– Да, удачно.

– Нет, то была рука Божья.

– Да, точно рука, – согласился я. Ги несколько секунд молчал.

– Вооружишься, приоденешься. А дальше?

– Дальше... – Я вздохнул. – Я не могу отсюда так просто уехать. Я дал слово. Кроме того, у Альфаро остался Тибо. А также Принц. Очень бы хотелось получить их обратно.

– И?..

– И всё. – Я пожал плечами. – Что делать, я не знаю. Замок Кориньи – это не сарай Бенедикта де Бале. И солдат там не пять человек, а много больше. Вдвоём мы его не возьмём.

– А расположен замок как? Подобраться можно?

– Можно. Укреплён он качественно, но всё-таки ведут к нему не такие узкие тропочки, как к де Бале. И гора, на которой стоит Кориньи, не слишком-то неприступна. На дороге есть пара мест, где и катапульты разместить можно... Но только что толку об этом говорить?

Ги задумался. Говорил он не слишком серьёзно – так, рассуждал вслух:

– Будь у нас люди, могли бы попробовать. Отряд наёмников... человек двести – двести пятьдесят... Здесь, в Испании, сейчас много таких.

– Почему?

– С одной стороны – скоро конец перемирия с маврами, с другой стороны – Педро объявил королевский мир между своими вассалами. Оружных людей много, и все маются от безделья...

Ги неожиданно замолчал.

Мы посмотрели друг на друга. Не знаю, что в этот момент было написано у меня на лице, но в глазах Ги я прочёл новую, только родившуюся, по-детски счастливую увлечённость...

– Чёрт возьми, – медленно проговорил я. – А почему бы и нет?..

Ги выпрямился. Ленивое безделье уступило место расчёту и жажде деятельности. Казалось, мысль о предстоящей сумасшедшей авантюре наполнила его существование новым, особым смыслом.

– Почему бы и нет? – повторил он мой вопрос и стал загибать пальцы. – Обычное жалованье наёмному солдату – это четверть серебряной марки. В день. Месяц – семь марок. Сколько у тебя осталось золота после барончика?.. Я уже истратил часть.

– Я не тратил ничего. Мои семнадцать золотых в полной сохранности.

– Золото к серебру: один к пятнадцати – или к десяти – это смотря где менять... Прибавь к своим семнадцати маркам мои десять...

– Прибавь к ним ещё сорок – те, что я получил на турнире...

– Ого!.. И для полноты прибавь сюда ещё пятнадцать – те деньги, которыми располагаю я сам... Что-то не могу подсчитать, сколько же всего получается...

– Восемьдесят две золотые марки, – сказал я.

– Дьявол! Да у нас в руках целое состояние! Я начинаю беспокоиться о собственной безопасности... – Ги оглушительно расхохотался.

– К серебру это будет... восемьсот двадцать или тысячу двести... В зависимости от курса.

Ги продолжал смеяться:

– Да ты настоящий арифметикус! Но ты не в серебре говори, сколько это будет, – ты мне скажи, сколько это будет в людях!

– За какой срок? Неделя? Две?

– Не имеет смысла нанимать их меньше чем на месяц. Пока дойдём, пока возьмём... То да се... Месяц – самое меньшее.

– Тогда это будет... сто пятьдесят человек. Приблизительно.

Ги перестал хохотать:

– Мало. Вдобавок их надо будет кормить...

– Можно позаимствовать жратву у графских крестьян.

Это я сказал? Да, действительно я... Ги де Эльбен покачал головой:

– Только на это нельзя полагаться. Крестьяне любят играть в прятки. Придёшь куда-нибудь с войной – и начинается... Прячут буквально всё – не только скотину. Этим крестьянам только дай повод что-нибудь спрятать... Нет, только на грабёж полагаться нельзя.

– У Альфаро в замке наверняка есть много ценного. Если заплатить часть вначале, а остальное – после взятия?

– Хорошая мысль, но ведь нам нужно не сто пятьдесят, а двести пятьдесят или даже триста солдат...

– У меня есть одна идея, – сказал я после короткой паузы. – Даже целых две.

– Говори.

– Во-первых, можно попробовать подбить одного из вассалов Альфаро выступить против него. Как я понимаю, этот человек подчинился только силе и до сих пор продолжает ненавидеть своего синьора. Им я займусь сам... Что касается второй мысли... Помнишь, мы спасли от де Бале купцов? Там был один старичок из Сарагосы... он сказал, что в случае нужды...

Де Эльбен хлопнул себя по лбу.

– Точно! Иудеи – вот у кого должны водиться денежки! А в случае чего можно и не возвращать... Превосходная мысль! Андрэ, неделя в замке Альфаро положительно пошла тебе на пользу!..

– Но-но. Если это шутка, то довольно плохая.

– Мне принести свои извинения?

– Просто не шути так больше, и всё. Чёрт, как вспомню этих крыс...

– Доны, – неожиданно вмешался Алонсо де Виллярробледо, – вы забыли обо мне.

Мы повернулись к старику. Ему-то что надо?

– Я не знал, что вы разбираете язык Лангедока, – заметил я. Мы с Ги общались именно на нём.

– Как и всякий человек, не чуждый образованности, я умею говорить на многих языках.

– Значит, вы понимаете, о чём мы только что говорили... – начал Ги, но Алонсо перебил его:

– Мне нужно оружие, хорошая одежда и лошадь. И через две недели число людей, которых вы наберёте для войны с графом Альфаро, увеличится ещё на восемьдесят человек.

– Где вы их возьмёте? – заинтересовался тамплиер.

Алонсо вскинул подбородок:

– Как я уже имел честь говорить дону Андрэ, я командовал гарнизоном Менханьо более десяти лет. Многие из моих солдат ни разу не видели графа Альфаро. Их преданность лично мне куда выше, чем преданность графу.

– Но прошло почти три года. – напомнил я. Остриё подбородка дона Алонсо смотрело теперь не на Ги, а на меня.

– Вот именно. Всего три года. Вы полагаете, это большой срок для настоящей преданности?

Похоже, этот испанец был очень в себе уверен. Очень. Я вот его уверенности отнюдь не разделял.

– Целых три года, дон Алонсо. У нового коменданта было достаточно времени, чтобы перевербовать ваших людей.

– Ну что ж, – флегматично заметил бывший комендант, – как говорят у нас в Каталонии – это значит, что придётся пролить немного крови.

– Для этого дела... сколько вам потребуется людей?

– Ни одного. Мне нужны только лошадь, одежда и оружие.

– Я вижу, вы верите в то, что Менханьо упадёт в ваши руки, как спелая груша.

– Так и будет, – решительно заявил Алонсо. – Когда я расскажу всем, как низко предал меня Альфаро. Вы дадите мне то, что я прошу?

– Да, конечно... – Я сделал паузу. Этот испанец со своей «помощью» мог всё испортить. – Скажите, дон Алонсо, какую армию способен собрать сам граф Альфаро, если у него будет время?

– Включая отряды своих вассалов – восемьсот – девятьсот человек.

– Такое войско раздавит и вас, и наёмников, которых мы рассчитываем набрать, в два счёта. Нам необходимо ударить раньше, чем он сможет подготовиться. Если вы поедете в Менханьо прямо сейчас, то даже в случае вашей удачи мы проиграем. Надо подождать. Пусть Альфаро успокоится. Пусть думает, что я убежал во Францию или вообще на край света.

– Дона Алонсо могут ждать в крепости, к которой он так стремится, – заметил Ги. – Альфаро, если только он не полный кретин, наверняка сможет предположить подобный шаг с вашей стороны, любезный дон.

Прежде чем Алонсо успел ответить, это сделал за него я:

– Ги, я не думаю, что Альфаро вообще знает, кто именно сбежал вместе со мной и Жанной. Мы попались ему в лапы недавно, а Алонсо просидел там целых три года. Узнать его было невозможно, поверь мне. А тюремщики мертвы.

– Кроме того, который сторожил нас ночью, – тихо сказала Жанна. Ги неодобрительно покосился на ведьму, но промолчал.

Повисла тяжёлая пауза.

– Жанна права. Скорее всего, там вас уже ждут.

Алонсо упрямо мотнул головой:

– Всё равно. Я хочу попробовать.

– Ладно, – вздохнул я. – У вас будет такая возможность. Но если вы действительно хотите помочь, а не помешать – вы сделаете это тогда, когда я вам скажу. Договорились?

Алонсо де Виллярробледо коротко наклонил голову:

– Я согласен с вашими условиями, дон Андрэ. На время этой кампании я признаю ваше главенство.

Ги проводил нас до замка Диего Тольпенсьеро и отправился наводить справки о наёмниках. Мой плачевный вид дона Диего не слишком удивил. Куда больше его удивило то, что я вообще выбрался живым. Я не стал ничего говорить ему о своих планах, наперёд зная, какова будет реакция этого человека.

Сейчас он просто посмеётся надо мной. Но вот когда за моей спиной будет стоять что-то... например, двести отчаянных, привыкших к оружию солдат, вот тогда я предложу дону Диего присоединиться ко мне.

Я распаковал изъятое у де Бале оружие и, разложив его у себя в комнате, предложил Алонсо выбрать что его душе угодно. Сам я положил глаз на доспехи барона. Де Бале был примерно моего роста, но толще раза в три. Пришлось идти в кузницу – слегка ужимать «одёжку». Шлем подошёл идеально: я поменял только войлочную прокладку.

Отъевшись в замке любезного дона Диего и приведя себя в божеский вид, я отправился в Сарагосу.

Этот город производил странное впечатление... Он был совсем не похож на другие города, виденные мною в этом времени. Этот был первый город, где улицы были более-менее прямыми, а не изгибались, как пьяные удавы, то в одну, то в другую сторону. Помимо спланированной архитектуры, было ещё одно отличие. Почти везде ощущалось влияние иной, не христианской культуры. Стены богатых домов были облицованы изразцами. Стены и купола церквей также не были однотонными. Внешне они куда больше напоминали мечети, чем христианские церкви. Даже кирпичи были выложены не абы как, а образовывали различные цветовые узоры – геометрические фигуры, растения...

Я выяснил, где находится еврейский квартал, и направился в указанном направлении.

Квартал... Ха, это был целый город! Огороженная стеной территория общины распространялась на всё пространство одного из северных предместий Сарагосы. Внутрь меня пропустили беспрепятственно. Дома, украшенные по-восточному, утопали в зелени. За деревьями ухаживали – не было ни палой листвы, ни поваленных деревьев, ни свежих пеньков. Дорожка, которая вела к дому Иосифа бар Ицхака, была посыпана песком.

Ворота этого дома мало чем уступали воротам Сарагосы.

Я спешился и пару раз пнул дубовые доски.

Тут же в воротах открылось окошечко и пара недоброжелательных чёрных глаз уставились на меня.

– Передай Иосифу бар Ицхаку, – сказал я черноглазому, – что с ним хотел бы поговорить рыцарь, с которым он несколько недель назад познакомился на перевале Сало.

Глаза исчезли. Окошечко захлопнулось.

Мне открыли буквально через пару минут.

Да, недурственно жил старичок. Его дом действительно был самым большим в округе. Три этажа, балкончики, веранда, небольшой садик во дворе, фонтан...

Меня ждали. Не считая хозяина дома – ещё около полудюжины слуг мужеского пола. Вооружённых и, кажется, готовых пустить это оружие в ход...

Иосиф бар Ицхак стоял позади челяди и подслеповато щурился. На лице его было написано сильнейшее беспокойство. Вооружённые слуги начали потихоньку меня окружать...

– Чёрт возьми! Что это значит?

На лице хозяина дома беспокойство перешло в смятение. Он быстро шагнул вперёд, расталкивая своих людей. Смотрел он теперь не на латы, как в начале, а мне в лицо...

Когда он приблизился на расстояние нескольких шагов, смятение перешло в радостное удивление. Резким жестом он остановил слуг.

– Бог Израилев!.. Это вы, благородный господин...

– Да. Это я. А вы кого ожидали увидеть?

– Простите меня за этот приём... Йошка, прими лошадь у нашего гостя... Когда мне описали ваши доспехи... У меня не очень хорошее зрение... не такое, как было когда-то... но если бы я не запомнил ваше лицо, господин...

– Андрэ де Монгель. Моего прежнего вооружения... у меня сейчас нет. Пришлось воспользоваться доспехами, которые мы сняли с барона. Всё равно теперь ему доспешек без надобности.

Иосиф задумчиво кивнул.

– Нет. – Я покачал головой. – Мы его не убили. Но после того, как с Бенедиктом некоторое время... эээ... пообщался мой друг Ги, я не думаю, что барон когда-нибудь снова сможет взять в руки оружие.

– Да-да, я хорошо помню вашего друга, господин Андрэ... Я вижу, что сейчас его с вами нет, а потому позвольте мне поблагодарить вас и за то, что избавили нас на перевале и от вашего друга тоже...

– Не стоит благодарности.

– Пожалуйста, проходите в дом... Мариам, принеси воды нашему гостю...

В широкой металлической чаше мне принесли воду для рук. В воде плавали розовые лепестки.

– У вас хороший дом, – заметил я. Иосиф кивнул:

– Многие так говорят. Но мой первый дом, хотя и был меньше этого, нравился мне куда больше.

В ответ на мой вопросительный взгляд он всё так же спокойно пояснил:

– Его сожгли христиане. Когда восемь лет назад был объявлен новый поход в Заморскую землю, здесь был погром и пострадали многие из наших единоверцев. Впрочем, мне грех жаловаться: арагонцы вспыхивают быстро, но быстро и остывают. Они скоро успокоились. Вот во Франции, говорят, было настоящее избиение... Ох, извините меня, благородный господин, наверное, вам не слишком интересно слушать про это... Пожалуйста, проходите вот сюда... Внутри дома не было никакой особенной роскоши, но и потуг показаться бедным и неимущим также не было заметно. Впрочем, при такой охране и при таком садике любые потуги скосить под малоимущего были бы попросту смешны. Ковры и крепкая мебель, подсвечники и тяжёлая люстра на сто свечей под потолком...

На втором этаже в комнате с длинным балконом меня угостили шербетом и засахаренными абрикосами. А также всякой другой всячиной. Когда я поел и задумался, о какую занавеску незаметно можно было бы вытереть руки, возникла всё та же девушка с полотенцем и чашей воды.

В отличие от графа Альфаро, Иосиф бар Ицхак в то время, когда мы лакомились сладостями, старательно избегал разговора о делах. Даже и после того, как мы помыли руки, ещё некоторое время мы говорили о разных пустяках. Наконец, в разговоре наступила определённая смысловая пауза, которую следовало заполнить ответом на наверняка интересующий Иосифа вопрос: зачем я приехал?

– У меня к вам просьба... – За время нашей беседы я так и не определился, как называть своего собеседника. Полагаю, скажи я что-нибудь вроде «господин Иосиф», старик удивился бы ещё сильнее, чем ведьма Рихо в своё время. С другой стороны, «тыкать» и называть его просто по имени тоже как-то не получалось, поскольку хозяин дома был старше меня раза в два. – У меня к вам просьба. Мне нужны деньги.

Иосиф, не поднимая глаз, согласно покивал головой. Видимо, эту причину он и предполагал с самого начала.

Я мысленно вздохнул. Был, конечно, риск, что Иосифа хватит кондратий, но о размере суммы надо было сообщить с самого начала.

– Мне нужно приблизительно сто – сто пятьдесят золотых марок.

Старик перестал покачивать головой. Поднял голову. Недоверчиво посмотрел на меня:

– Простите, сколько вы сказали?..

– Сто пятьдесят. Золотом.

На лице Иосифа бар Ицхака отразилось сильнейшее замешательство.

– Но...

Он осёкся. Наверное, хотел спросить, зачем мне понадобилась такая огромная куча золота, но так и не решился.

Я решил объяснить:

– Я собираюсь начать войну. А для того чтобы начать войну, мне нужно войско. А для того чтобы нанять и содержать войско, нужны деньги.

Старик беспокоился всё больше. Он тёр руки, посматривал то на меня, то вбок, ёрзал на месте...

– Когда мы победим, я верну вам всё до последнего медяка. Может быть, не сразу – но верну. Даю слово чести.

– А вы знаете, господин Андрэ... ведь король Педро запретил сейчас всякие войны. Говорят, одного рыцаря он даже повесил, когда тому вздумалось пренебречь приказом и начать войну со своим соседом...

– Повесил рыцаря?.. По-моему, вы что-то путаете. Рыцарей не вешают. Это позорная смерть.

– Именно так, – уверенно возразил Иосиф. – Именно так это и было, поверьте моему слову. В некотором смысле вы правы – сначала его лишили рыцарского достоинства, а только потом повесили... Конечно, все люди благородной крови возмущены, но король Педро говорит, что поступит так со всяким, кто до конца перемирия с маврами – а ведь пока неизвестно, продлится ли перемирие ещё на три года или нет, – затеет войну в его королевстве...

Старик продолжал что-то говорить, а я подумал: «Да чтобы из-за какого-то короля я отказался от справедливого дела? Ну уж нет!»

– Не думаю, что Педро будет на меня в большой обиде, – сказал я вслух. – В конце концов, он христианин, а я собираюсь воевать с врагом христианства.

– Вы хотите напасть на мавров? – уточнил старик. – Не дожидаясь конца перемирия?

– Нет, не на мавров. Можно сказать, я собираюсь бороться с внутренним врагом.

Беспокойство на лице моего собеседника достигло сильнейшей степени. Я вспомнил, что он говорил о погромах, вызванных проповедью крестового похода. Похоже, христиане этого времени считали первым своим врагом сарацин, а врагом номер два – евреев.

Уж не решил ли этот старичок, что я прошу у него денег для того, чтобы начать поголовную резню иудейского племени?

Я снова вздохнул. Я не хотел открывать ему все карты, но, похоже, без этого было не обойтись.

– Я назову вам имя своего врага, но хотел бы, чтобы то, что я скажу, не покинуло пределы этой комнаты. Вы можете пообещать мне это?

– Да, конечно. – Иосиф, заинтересовавшись, придвинулся поближе.

– Дон Альфаро, граф де Кориньи.

Уже не раз, когда произносилось это имя, я наблюдал весьма красноречивую реакцию. Поэтому я внимательно следил – исключительно ради интереса, – как прореагирует Иосиф бар Ицхак.

Когда он услышал имя Альфаро, он никак не показал своего отношения. Точнее – постарался не показать. Я заметил, как сжались его челюсти и как – всего на мгновение – сверкнули глаза.

– Вы... – произнёс он после очень долгой паузы и снова умолк, должно быть, подбирая слово...

Я его перебил:

– Глупец, вы хотите сказать? А граф Альфаро непобедим?

– Вы очень храбрый человек, если собираетесь враждовать с ним. Все, прежде объявлявшие себя его врагами, сейчас лежат в земле. Даже когда против него выставлялось войско, в десять раз превосходящее его собственное, он побеждал. Его враги начинали грызню между собой, или предводители войска неожиданно умирали, или солдат косила какая-нибудь ужасная болезнь...

– Вы первый, кто не говорит мне прямо, что граф Альфаро – колдун.

– Вы знаете. Все это знают.

– Как я понимаю, на деле это означает, что денег вы мне не дадите, поскольку в то, что я могу выиграть войну, не верите?

Старик пожал плечами и как-то жалобно посмотрел на меня.

– А вы сами верите в это? – спросил он.

– Да, – отчеканил я. – Я убью Альфаро, разорю его замок и вытащу из темницы девушку, которую дал клятву оберегать. С вашей помощью или без неё.

Я встал.

– Подождите! Дон Андрэ! Сядьте, прошу вас!

Я остался стоять.

Иосиф бар Ицхак тоже встал.

– Сумма, которую вы назвали, – сказал он, – огромна. Сам я не смогу собрать столько... Мне придётся просить у моих родственников... Но... Думаю, мы сможем собрать эти деньги.

Неужели поверил? Фантастика... Всегда завидовал людям, у которых есть дар убеждения, и вот поди ж ты...

– Сядьте, благородный дон, – ещё раз попросил он, и на этот раз я внял его просьбе.

– Хочу рассказать вам, дон Андрэ, одну историю... На юге было одно поселение, где издавна жили люди нашей веры. Это поселение во владениях эмира. Мусульмане тоже не любили нас, так же как и христиане, но в том поселении жизнь долгое время текла спокойно... Пока не пришёл дон Альфаро.

Я чуть пожал плечами. Такое ощущение, что тут у каждого к любезному графу есть какой-то свой счёт. Тем лучше. Нужно только бросить первый камень, и дражайший дон Альфаро будет погребён под обвалом.

Но старик ещё не закончил.

– В том поселении жил один раввин... Я не буду называть его имени – оно вам ничего не скажет... Я скажу лишь, что этот раввин был святым человеком. В его доме хранились многие книги... книги, которые не должен читать никто, кроме поистине святых людей. Книги, в которых говорилось о тайнах неба и земли, о именах Божьих, числах и буквах, зная которые можно совершить многое... в том числе можно совершить и много зла. Когда Альфаро со своим войском четыре года назад подошёл к поселению, он потребовал выкуп. Не золото, не серебро, а именно эти книги. Зная, что это за человек, раввин сжёг их. Когда Альфаро узнал об этом, он захватил посёлок, согнал всех до последнего... и женщин, и детей, и седых старцев... в один большой дом и сказал раввину: «Ты любишь огонь. Смотри на него, ведь огонь – последнее в этой жизни, что ты увидишь». Потом он велел поджечь дом, а раввина ослепил и оставил умирать на дороге.

Воцарилось молчание.

– Я соберу для вас эту сумму, – сказал Иосиф через некоторое время. – Полностью.

Глава восьмая

Ги встречал меня во дворе замка дона Диего.

– ...Ну что (это было первым вопросом, который он задал), вытряс у проклятого иуды наше золото?

– Знаешь, Ги, – сказал я, слезая с лошади, – у далёкого народа, живущего на востоке, есть поговорка: горбатого могила исправит.

– То есть он денег тебе не дал? Так я и думал! Вот чёртово племя! Хоть бы толика благодарности...

– Ги, успокойся. Я не о нём говорил.

Когда я проходил мимо своего приятеля, я не мог не насладиться появившимся на его лице искренним недоумением.

– Чего-то я тебя не понимаю...

– И не надо. Забудь.

– Так дал он тебе денег или нет?! – взревел Ги, терпение которого было весьма ограниченно.

– Дал. Пока не всё. Понимаешь, он не может сразу собрать такую сумму. Я привёз пятую часть. За остальным отправлюсь ещё раз, через неделю.

– В следующий раз возьми с собой несколько человек, – буркнул мой друг. – Хотя бы из людей Диего. Одна стрела на обратном пути – и у нас нет ни тебя, ни золота.

– Ги, я не хочу просить Диего об очередном одолжении. Он и так оказал нам большую любезность, позволив сделать его замок опорной точкой для войны с Альфаро.

– Эй, эй, придержи коня! Это мы оказываем Диего большую услугу, вытаскивая из выгребной ямы его родственницу.

Я качнул головой:

– Он придерживается на этот счёт другого мнения. Благополучие семьи в целом для него куда важнее, чем одна и к тому же не самая близкая родственница.

Презрительное выражение на лице Ги ясней ясного говорило, что он думает о подобной политике.

– Как обстоят дела с наёмниками? – сменил я тему. – Нашёл кого-нибудь?

– Найти – нашёл. И даже больше, чем надо.

– То есть?

– Слишком много мелких наёмных отрядов. Почти все они – полубандитские шайки, оказавшиеся сейчас, в мирное время, не у дел. Некоторые только и ждут начала войны с маврами. Не потому, что сами хотят участвовать в ней. Когда начнётся война, король и его вассалы будут слишком заняты, чтобы ловить их и наказывать за грабежи и насилия.

Я нахмурился:

– А что-нибудь поприличнее?

– Есть и поприличнее, – кивнул де Эльбен, – я нашёл их, поговорив кое с кем из Ордена. Крупный отряд. Командует ими Хайме по прозвищу Толстяк. Говорят, он весьма низкого происхождения, чуть ли не крестьянин. Но здесь к этому относятся иначе, чем у нас во Франции. Имеешь оружие и коня – значит, можешь вызвать на поединок любого, кто откажется считать тебя доном. Варварские обычаи... Хотя в чём-то они не лишены смысла.

– Да, я заметил, что многие люди, которые у нас только сеют и пашут, здесь, в Испании, могут, кроме того, ещё и вполне сносно обращаться с оружием. И что этот Хайме из себя представляет? Ты говорил с ним?

– Говорил. Но настоящего разговора ещё не было. – Ги ухмыльнулся. – Да и не могло быть – без человека, который всё это затеял и который возглавит нас в этой кампании. То есть без тебя.

– Вот он я. Где твой Хайме?

– Пьёт пиво в Тортосе. А с ним ещё двое предводителей меньших отрядов, которых я также пригласил. Отряда Хайме всё равно маловато. Когда отправляемся?

– Да хоть сейчас. Поем чего-нибудь горячего – и вперёд.

– Ещё не отбил себе в седле задницу?

– А ты? – ответил я подначкой на подначку.

– Я-то привычен. Я после Палестины четыре года в Лангедоке не сидел, в куртуазном общении не упражнялся и стихи марсельским баронессам не писал. Я, после того как твой Филипп обратно во Францию отчалил, в Палестине ещё две зимы провёл.

– Ну, знаешь, я в Лангедоке тоже не сидел. Я по нему ездил.

– От одного замка, где вкусно кормят, к другому.

– Точно. Счастливые были деньки.

Сказав это, я неожиданно понял, что так оно и было.

Настоящий Андрэ де Монгель, таившийся где-то на дне моего собственного разума, молчаливо согласился со мной: да, деньки действительно были счастливыми.

Тортоса расположена на берегу реки Эрбо, километрах в двадцати от места, где Эрбо впадает в Средиземное море. Нечего и говорить, что этот город является значительным торговым центром. А это значит, что воняет он вдвое больше, чем обычный город этого времени.

Перед трактиром, где должна была состояться встреча с Толстяком, мы поручили лошадей подбежавшим конюхам, после чего степенно вошли в общий зал. На Ги был его обычный прикид: белая туника и белый плащ с красным крестом. Под туникой – кираса толедской работы. На мне были доспехи Бенедикта де Бале. Из оруженосцев тамплиера нас сопровождал только Анри. Рено остался в замке – по моей просьбе. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь занялся сбором последних слухов о том, чем сейчас заняты Альфаро, король Педро и мавры, с землями которых граничило графство Кориньи. А также чтобы кто-нибудь присмотрел за Алонсо. В моё отсутствие тот мог выкинуть какую-нибудь глупость. Например, отправиться в своё комендантство.

За широким столом сидело несколько человек. Один из них, лысеющий увалень лет пятидесяти, неторопливо поднялся. Остальные последовали его примеру.

Я протянул руку увальню. И не ошибся.

– Хайме из Кольменара, – представился он, с некоторой осторожностью пожимая мне руку. Возможно, боялся раздавить. Моя отнюдь не девичья ладонь просто утонула в его грабле.

– Я – сьер Андрэ де Монгель.

– С прибытием. Яго, освободи господам место.

Названный человек забрал своё оружие со скамьи на которой сидел, и молча встал позади Хайме. Судя по цвету его кожи и волос, в его жилах сарацинской крови было больше, чем европейской.

Мы уселись на освободившуюся скамью. Анри безмолвно маячил за нашими спинами.

Двое людей, сидевших слева и справа от Хайме и, соответственно, справа и слева от нас с Ги, оказались командирами тех самых двух банд, которые были необходимы нам, чтобы добрать до минимума, требуемого для начала военных действий против Альфаро.

Некоторое время мы торговались. Говорили мы в основном с Хайме – два второстепенных командира помалкивали, признавая первенство Толстяка, и всего лишь бдительно следили за тем, чтобы их отряды были приняты на условиях не худших, чем условия отряда Хайме. С Хайме было трудно торговаться. Он вёл свою речь неторопливо и весьма уверенно. Я изучал предводителя наёмников, а он изучал меня. Не могу сказать точно, в чью пользу вышел общий счёт. Наверное, в его. Простецкое выражение его лица оказалось превосходнейшей маской, ничего не говорящей о его собственном отношении к тем или иным вопросам.

Хайме на пальцах объяснил, сколько они хотят, почему и за что. Это было больше того, что мы намеревались им дать.

Я не умел вести дела подобного рода. В том, что касалось расценок, я не мог сказать, где Хайме говорит правду, а где он сознательно слегка задирает планку. Спорить с ним было бесполезно: он разбирался в подобных вопросах куда лучше меня. При таком раскладе мне оставалось только упереться рогом в землю и твёрдо стоять на месте. Благородные люди не торгуются... Значит, вас не устраивают мои условия? Очень жаль. Кое в чём могу уступить – например, в том, что касается доли от предполагаемой добычи, но не в основных условиях договора.

Хайме снова выдвинул свои доводы. Я повторил свои. Так продолжалось до тех пор, пока мы друг друга не утомили и не сошлись на некой приемлемой середине. Среднее жалование солдату выходило меньше того, о котором мы говорили в самом начале, но зато в случае успешного завершения военных действий моих подручных ждал весьма крупный приз. Что автоматически делало их заинтересованными сторонами в том, чтобы замок моего врага пал, и пал как можно скорее.

Оставалось только надеяться, что у Альфаро отыщется достаточно золота, чтобы я смог расплатиться и с наёмниками, и вернуть заём евреям. А если золота не будет? Ну, допустим, с наёмниками я уж всяко сумею расплатиться. А как быть с Иосифом? Придётся седлать коня, покупать новое копьё и скакать к месту ближайшего турнира – и не заработать славу, а из куда более прагматических соображений. И играть в русскую рулетку, надеясь, что остальные профи, участвующие в состязании, не убьют, не покалечат, или – что в такой ситуации хуже всего – сами не вышибут меня из седла, а потом потребуют выкуп за коня и оружие.

Хайме не слишком огорчился, узнав, что платить ему – по крайней мере, поначалу – будут французской монетой. Золото и серебро – оно везде золото и серебро. Поинтересовался только, не располагаем ли мы местной валютой. Ну если нет – так нет.

Естественно, и Хайме, и Родриго Пуэро, и Санчо из Вильябы – так звали двух других командиров – интересовало, с кем я собираюсь вести войну. И они обеспокоились, когда я отказался отвечать на этот вопрос.

– Узнаете в своё время. Я не хочу, чтобы завтра об этом болтало пол-Испании.

Такой ответ их не слишком устроил, но качать права никто не стал. Поскольку я платил, я и музыку заказывал.

...По возвращении в замок я отыскал Жанну. Она любезничала с каким-то конюхом на заднем дворе. Увидев меня, почему-то перепугалась и покраснела.

– Иди-ка сюда.

Отыскав место, где нас никто не мог подслушать, я остановился и пристально посмотрел на девушку. В больших, широко раскрытых глазах Жанны любопытство перемешивалось с затаённым страхом. Ничего хорошего от любых перемен в своей жизни она не ждала.

– Я собираюсь отправиться в гости к одному барону, – начал я, – и хочу, чтобы ты поехала со мной.

Она безмолвно опустила голову. Ни возражений, ни вопросов.

– Мне нужна твоя помощь.

Безразличие и боязнь перед будущим исчезли. Зато любопытство так и загорелось в её глазах.

– Этот барон, Фернандо де Грасиане, – один из вассалов графа Альфаро, – сказал я. – Я хочу склонить его выступить со мной против графа. Но видишь ли, в чём дело... Когда мы с ним беседовали в первый раз, он сказал кое-что, что теперь заставляет меня предполагать, что Альфаро... ммм... околдовал его так же, как и многих других своих людей. Так же, как он пытался с Алонсо – помнишь, тот рассказывал? – но с Алонсо почему-то у него ничего не вышло... По виду Фернандо не скажешь, что он вообще способен бояться. Но когда он говорил о своём синьоре, в его голосе был страх. Ужас. Совершенно неестественный для рыцаря и воина. Я хочу, чтобы ты избавила его от этого... ммм... от этого заклятья.

Жанна снова потупила взгляд и тихо стала перебирать завязки собственного пояска.

– Не знаю... Наверное, у меня не получится...

– Должно получиться, – жёстко сказал я. – Иди собирайся. Выезжаем сейчас же.

Замок Фернандо ничуть не изменился за прошедшее время. Барон – тоже. Он встретил меня на внутреннем дворе и сразу же пригласил отобедать. Статус Жанны он выяснять не стал. Когда мы направились в обеденный зал, Жанна тихо скользнула следом.

– Вы сильно рисковали, приехав сюда, – добродушно заметил барон, когда мы заняли свои места: я – рядом с хозяином замка, Жанна – где-то на дальнем конце стола. Очевидно, сесть ближе ей не хватило наглости. По её статусу ей вообще полагалось есть в комнате для слуг.

– Вот как? – приподнял я бровь.

– Я слышал, вы сбежали от Альфаро... хе-хе, поздравляю... Сейчас он вовсю разыскивает вас, девушку, – барон кивнул на Жанну, – и какого-то нищего оборванца, имени которого не называют.

– Уж не выдадите ли вы нас, любезный дон Фернандо? – посмеиваясь, спросил я.

– Я? Ни в коем случае! Вы ведь знаете, как я «люблю» нашего графа. Но и приезжать ко мне – если уж вам удалось выбраться живым из замка Кориньи – не следовало. Слишком близко. Долго я вас укрывать не смогу. Так что не обессудьте...

– Вы совершенно неверно истолковали причины моего посещения, – прервал я барона. – Я не прятаться к вам приехал. У меня к вам есть дело.

Фернандо забеспокоился и поднял руку.

– Все дела после обеда. Я уже чувствую, как сюда несут жаркое... – Он втянул носом воздух и улыбнулся. – Я вчера был на охоте и убил замечательного оленя...

...Не знаю, что в этом олене было замечательного. Мясо как мясо. По мне – поросёнок вкуснее.

После обеда, дождавшись, пока слуги унесут грязную посуду и сами уберутся из комнаты, я вкратце поведал барону историю своего посещения замка Кориньи. Дона Фернандо мой рассказ не слишком удивил.

– Я вас предупреждал, – сказал он по завершении моей истории. – Это сущий дьявол.

– Дьявол или не дьявол, но я собираюсь начать против него войну. И приглашаю вас, дон Фернандо, присоединиться к этому славному предприятию.

– Война? – В нём на миг как будто бы вспыхнуло что-то, но тут же снова угасло. – Это что, шутка? С Альфаро нельзя воевать.

– Можно. Если ударить неожиданно, он не успеет собрать войска.

– Неожиданно? – Барон невесело рассмеялся. – Он мгновенно узнаёт о том, что происходит во всех частях света, а вы хотите подобраться к нему незаметно!

– У него много шпионов. Но у меня есть пара идей, как можно отвлечь их внимание.

– Дело не в шпионах, любезный дон Андрэ, а в...

– Нет, дон Фернандо, дело именно в шпионах. Я имел весьма долгий разговор с Альфаро и представляю, как он действует и мыслит. Он не ясновидящий и не узнаёт мгновенно о том, что происходит за сто лье от него. Может быть, он и колдун, но его способности сильно преувеличены. Как видите, меня он до сих пор не нашёл. И не найдёт, если вы прикажете своим слугам держать язык за зубами.

Барон задумался. Что-то медленно разгоралось в нём...

– В этом нет необходимости, – наконец сказал он. – Мои люди любят графа не больше моего.

– Так вы со мной или нет?

– Я... – Он колебался. – Не знаю, Андрэ... Я не хочу снова... встречаться с этим человеком... А тем более – на поле брани.

– А вам и не придётся. Чести перерезать ему глотку я вам всё равно не уступлю.

– А вы не боитесь, что...

– Не боюсь. К тому же на меня его колдовство не действует.

– Вы так думаете?

– Альфаро мне это сам сказал.

– А как вы рассчитываете сбить с толку шпионов? – уже с живым интересом осведомился барон.

– Вот тут-то мне и потребуется ваша помощь, – признался я. – У меня уже есть небольшое войско. Наёмники. Проблема в том, что если начать переправлять их сюда, граф забеспокоится и начнёт собирать собственных людей. Поэтому надо сделать так, чтобы все подумали, что удар направлен не на Альфаро.

– А на кого?

– А вот это вы, дон Фернандо, выберете сами.

– Я? – удивился барон.

– Вы. Если вы сделаете вид, что собираетесь начать войну с кем-нибудь из своих давних недругов – полагаю, у вас имеются и другие враги, кроме собственного синьора, – то появление в ваших землях большого количества наёмников любезного дона Альфаро встревожит не очень сильно. Вы сделаете вид, что это вы их наняли.

Фернандо по-прежнему колебался. Страх, который я заметил ещё в первое своё посещение его замка, отчаянно боролся с искушением.

– Решайтесь, Фернандо.

– Вы... – Он поднял на меня взгляд. – Вы правду сказали, что его колдовство бессильно против вас?

Как малые дети... Небось, этот Фернандо на своём веку лишил жизни не одного человека. Счёт мог идти на десятки. Но то – в бою. А скажешь такому «Бу!» и упомянешь про колдовство, и он безропотно, опустив руки, пойдёт навстречу собственной смерти.

– Правду.

Он резко кивнул. Решился.

– Я с вами.

Мы ещё о многом говорили с ним – описывать наш разговор во всех подробностях нет нужды. Когда мы с Жанной выехали из его замка и отправились обратно на север, я поблагодарил её за хорошую работу. Ведьмочка быстро взглянула на меня и снова опустила глаза. Мне её взгляд не слишком понравился.

– А говорила: ничего не получится... – решил поддразнить я Жанну.

– Я думала, – тихо сказала она, – что он будет закрыт, как и... как и те люди...

– А он не был?

– Фернандо не был заколдован, господин Андрэ. Совсем.

– Чёрт! А почему же тогда...

– Это были страх и отчаяние. Только отчаяние и страх...

– Ну и...

– Вы дали ему надежду, мой господин. И страх ушёл сам собой. Я здесь ни при чём.

...Когда я во второй раз приехал в Сарагосу, Иосиф бар Ицхак встретил меня вместе с молодым человеком, который вполне мог оказаться его дальним родственником. Молодой человек по имени Рувим присутствовал и при нашем дальнейшем разговоре, выполняя роль молчаливого свидетеля. После передачи денег Иосиф наконец обратил на него моё внимание.

– Я хочу, чтобы Рувим поехал с вами, – промолвил он.

Я пожал плечами. Если эти люди хотят удостовериться, что их капиталовложения будут использованы именно на те цели, о которых мы договаривались, а не на какие-нибудь другие, то они имеют на это право. Мне было всё равно, будет за мной кто-нибудь наблюдать или нет. Я не собирался никого обманывать.

Но всё оказалось не совсем так, как я полагал.

– Рувим – замечательный архитектор и инженер, – сказал бар Ицхак. – Кроме того, Рувим весьма преуспел в изучении языков, особенно латыни и греческого. Он учился в Риме и Константинополе. Он прочитал много книг, описывающих военные машины римлян. Он будет вам полезен.

Я по-новому посмотрел на соплеменника Иосифа бар Ицхака. Судя по его ответному взгляду, поручение, данное бар Ицхаком, юношу не радовало совершенно. Но ему, похоже, не оставили выбора.

...По моему приказу Хайме Толстяк и его ребята потихоньку начали перебазироваться в земли барона Фернандо де Грасиане. Барон также вовсю вооружался. У кого-то из его соседей прибавится седых волос...

По возможности всё это время я старался в землях графа Альфаро и близ них не светиться. На юг я отправился с последней партией наёмников, солдатами Санчо из Вильябы. Октябрь подходил к концу. Кроны деревьев горели, как золото, и золотом же были усеяны лесные дороги, по которым продвигался отряд. Говорят, нормальные люди в это время уже не воюют.

Ерунда.

Благородные люди воюют тогда, когда оскорблена их честь. А наёмники воюют тогда, когда им заплатят.

Диего Тольпенсьеро наконец осознал всю серьёзность моей затеи. Хотя он и не верил в её успешное осуществление, в стороне оставаться Диего уже не мог. Позволить, чтобы вызволением его родственницы занимался посторонний человек, а самому сидеть тихо и не высовываться, значило навеки запятнать свою репутацию клеймом труса. Скрипя зубами, Диего дал мне людей. Всего полторы дюжины. Но больше у него не было.

Возглавлял их, само собой, Эгвеньо. Уж с ним-то, несмотря на его дикий нрав, общий язык найти было куда проще, чем с его расчётливым папашей. Мы даже подружились. Это было нетрудно. Но в отмороженности Эгвеньо немногим уступал Ги де Эльбену.

Если я когда-нибудь вернусь в своё родное время, то спокойно смогу выступать дрессировщиком в цирке.

Глава девятая

...Человек по имени Мигель негромко стучит в дверь. Он долго ждёт ответа. Не дождавшись, стучит ещё раз. Он очень надеется на то, что сон его господина уже подошёл к концу.

Но нет. Кажется, нет.

Мигель осторожно открывает дверь и входит в комнату. Как в логово льва.

И всё же, несмотря на такое отношение, Мигель искренне любит своего господина и предан ему всем сердцем.

Внутри комнаты всё так же, как было, когда он заходил сюда последний раз. Мигель уже успел привыкнуть к отсутствию Раура, бешеной твари, готовой вцепиться в любого, кто смел чересчур приблизиться к хозяину замка. Теперь Раура нет. Но Альфаро это не беспокоит. Так, как не беспокоит и бегство франка. Ну... почти не беспокоит.

Мигель останавливается в двух шагах от кресла и склоняется в поклоне. Он знает, что сейчас это выражение покорности не имеет никакого смысла, но ничего не может с собой поделать. Сидящий в кресле человек его не видит. Его глаза полузакрыты, а разум и дух бродят где-то далеко... очень далеко.

– Дон... дон Альфаро! – сглотнув, зовёт Мигель.

Никакого ответа. Мигель снова открывает рот, но закрывает его, не произнеся ни звука. Управляющий не решается прикоснуться к господину или окликнуть его погромче. У управляющего есть все основания для страха.

Мигель занял эту должность три месяца назад. Он прекрасно помнит, как кончил свои дни предыдущий управляющий Энрике. Это был сухой старик, решительный и властный. И вот как-то Энрике, получив срочное сообщение, сразу же отправился в покои графа. Мигель в то время был его помощником.

Так же как и сейчас, граф спал. Если Мигелю не изменяет память, как раз в то время – то есть три месяца назад – граф стал проводить во сне целые дни. Он мог проспать несколько дней кряду. Его дыхание становилось замедленным, кожа – совсем бледной. Пребывая в этом состоянии, он не нуждался в пище и не мочился под себя. Никто не смел его беспокоить, а Раур охранял его сон.

Сообщение было очень срочным. Раур едва не загрыз их, когда они с Энрике пытались дозваться графа. Но от шума Альфаро так и не проснулся. Энрике очень беспокоился. Несколько человек капитана Ортоньо смогли удержать собаку, накинув на неё сеть. Энрике приблизился и потряс графа за плечо. Альфаро издал тихий стон, его веки дрогнули. Он начал приходить в себя. Медленно, очень медленно.

Когда он очнулся настолько, что смог понимать, что происходит вокруг, Энрике изложил суть дела, ради которого пришёл. Альфаро слушал его очень внимательно. Без раздражения, без гнева.

Мигель вообще не может вспомнить случая, когда его господин гневался.

Когда Энрике закончил, Альфаро взглянул на Ортоньо. Пальцем указал капитану на своего управляющего:

– Убей его.

Ортоньо выполнил приказ без колебаний. Потому что знал: помедли он хотя бы мгновение, мертвецов сегодня будет двое.

Когда труп унесли, палец указал на Мигеля. Помощник управляющего содрогнулся, встретившись глазами со своим господином.

– Ты, – сказал Альфаро, – займёшь место Энрике. Помни, как он кончил. Никогда не прерывай мой сон, если я не откликаюсь на своё имя. Никогда. Даже если камни начнут падать с неба.

...Мигель слишком хорошо помнит тот день. И не смеет нарушить приказ. Хотя его сообщение куда важнее того, что три месяца назад принёс графу Энрике. Но – не смеет.

Несмотря на уловку, к которой прибегли враги графа, Мигелю всё же стало известно, для войны с кем именно собирается войско у них под боком, в землях Фернандо де Грасиане. У графа де Кориньи отличные шпионы. Везде. Сведения поступили вовремя. Теперь надо призвать вассалов и раздавить дерзкого врага. Но призвать вассалов может только синьор. Много времени потеряно, но ещё не поздно...

Но граф пребывает в волшебном сне....

...Через два часа Мигель снова заходит в покои своего господина. Там – всё без изменений. Дух Альфаро витает где-то далеко. Может быть, в адской бездне, которая его породила.

...Альфаро не просыпается ни вечером, ни следующим утром. Мигель понимает: надо что-то делать. На свой страх и риск он посылает сообщение в Менханьо и Умберто де Коломьи, одному из вассалов графа. Это всё, что он успевает. После пожара в конюшне у них не хватает лошадей.

...А потом уже становится поздно что-либо предпринимать: враги встают под стенами Кориньи. Начинается осада.

...То обстоятельство, что я собираюсь начать войну во время королевского мира, ни Хайме, ни двух других главарей не волновало. Они – всего лишь наёмники. Какой с них спрос? Никакого. Топор – или, если верить слухам, петля – грозили только двум шеям: моей и Фернандо. Впрочем, я надеялся выиграть эту войну раньше, чем король Педро засуетится. Более того, я надеялся, что он не станет суетиться вообще. Я надеялся провести эту войну втихую.

Невозможно? В двадцатом веке – да. Но не в двенадцатом. Ни телефона, ни телеграфа, ни компьютерной сети здесь пока ещё не изобрели. По моему мнению, были приличные шансы на то, что Педро может и не узнать о маленькой сваре, произошедшей в южных пределах его королевства.

Куда больше, чем нарушение королевского мира, моих подручных взволновало имя человека, против которого им предлагалось сражаться.

– Дьявол! Вы должны были нас предупредить! – рявкнул Родриго Пуэро. Хайме, чьё мнение беспокоило меня гораздо больше, пока молчал.

– Я предупредил. Только что.

– Я ухожу!

– Что-что ты сказал?! «Ухожу»?! Я что, ослышался?!

– Тысяча дьяволов! Это самое проигрышное дело, о котором я когда-либо слышал!

– Тебе-то не всё ли равно?

– Я не хочу иметь дело с Альфаро.

– Струсил?

Родриго Пуэро с ненавистью посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я повернулся к Хайме и Санчо:

– Надеюсь, у вас-то колени не задрожали при имени этого колдунчика?

Хайме вышел из задумчивости.

– Нет, – сказал он равнодушно. – Пока – нет. Посмотрим, что будет дальше и как пойдёт осада. Если задрожат, я никого об этом предупреждать не стану. Уйду и всё.

– Я остаюсь, – сказал Санчо.

– А я ухожу, – Родриго встал, – и увожу своих людей. Сейчас же.

– Стой, Родриго, – бросил я в спину смутьяну. – Ты не можешь уйти просто так.

Он насторожённо оглянулся. Положил руку на меч:

– Почему же это?

– Вчера я заплатил тебе за неделю вперёд. Верни деньги и убирайся.

Родриго злобно уставился на меня. Я усмехнулся. Пусть попробует вытянуть из солдат полученное вчера жалованье. Часть которого они вдобавок уже успели промотать. Сегодня полночи мне не давали заснуть пьяные вопли и визги шлюх, сопровождавших наше бравое воинство в двух крытых повозках.

Я его убедил.

– Семь дней, – процедил Родриго. – И ни дня больше.

– Сядь на место и послушай, что я тебе скажу. Я уверен, что через неделю все вы двинетесь отсюда обратно в Тортосу. С кошельками, набитыми золотом графа Кориньи. Долгой осады не будет. Я не собираюсь ждать, когда сюда подойдут войска вассалов графа. Лучше всего вообще обойтись без осады. Ворваться в Кориньи неожиданно, блокировать ворота, подтянуть основную массу войск и взять этот чёртов замок прежде, чем они успеют очухаться. Но когда мы двинемся на юг от Фернандо, в графстве Кориньи отыщутся люди, которые пожелают сообщить своему синьору о нашем войске. Поэтому наша задача: отловить всех, кто попытается это сделать. Барон Фернандо даст вам в помощь своих егерей и лесничих. Людей, пригодных к такому делу, надо найти и отправить уже часа через два-три. А выступаем мы сегодня вечером, сразу же после того, как стемнеет. Два ночных перехода – и мы на месте.

Кое-какие плоды моя идея принесла. М-да... кое-какие.

Следующим утром одна из таких групп изловила курьера, скакавшего из замка Кориньи. Курьер вёз сообщение одному из баронов графа. Мол, всё плохо, на нас идут войной, срочно собирай людей и двигай сюда.

Вызывала интерес и личность курьера. Это оказался мой старый знакомец, некто месье Лука. Когда я только очутился в этом мире, в эжльском трактире я познакомился с этим разговорчивым, дружелюбным и компанейским человеком. В те далёкие дни я был наивен, доверчив и смотрел на окружавший меня новый мир широко открытыми глазами. Лука – по его собственным словам – работал курьером и вёз какое-то письмо в Арль... Ага, как же! Шпионом он работал, вот кем. В Лангедоке он был одним из тех, кто «пас» меня по приказу графа.

Шпиона вздёрнули, предварительно допросив. Но узнали не много. Главное: идея о неожиданном налёте на замок провалилась. Надо было придумывать что-нибудь новое. Притом срочно.

Поскольку о нас уже знали, я наконец отпустил Алонсо де Виллярробледо. Теперь его авантюра уже не могла принести никакого вреда. Но могла в случае удачи принести изрядную пользу. Перед отъездом я шепнул ему кое-что.

Теперь не было необходимости двигаться ночью, и мы ринулись к Кориньи на всех парах. Вечером того же дня мы разбили лагерь на лугу в полулье от крепости, за стенами которой прятался мой враг. С места, где мы встали, открывался прекрасный вид на гору и светлый замок, украшающий её вершину. Пока солдаты ставили лагерь, мы с Ги любовались крепостью и обсуждали варианты её захвата.

– ...Слишком узкая и крутая дорога, – сказал Ги, поставив ладонь «козырьком» для защиты от солнца. – Башни будет трудно по ней протащить.

– Зато наверху нет рва. Там сплошной камень.

– Угу.

– Видишь, вон там – площадка? По-моему, идеальное место для катапульты.

– Слишком близко.

– Установим щиты от стрел.

– Одна-единственная вылазка – и у нас нет катапульты.

– Оставим отряд для защиты.

– Андрэ, у Альфаро в замке – всего вдвое меньше людей, чем у тебя. Сколько солдат ты собираешься разместить там? Они положат твой отряд как...

– Нам ведь нужно, чтобы Альфаро только открыл ворота, правильно? Сколько-то отряд продержится. А тем временем мы перебросим основные силы. Это приманка, Ги.

– Ну, смотри сам. Я бы не стал рисковать единственной катапультой, которая у нас есть. Если её сожгут, мы можем здесь ещё полгода проторчать.

Катапульта, о которой мы говорили, на самом деле являлась собственностью отряда Хайме Толстяка. В разобранном виде её таскали за собой в обозе, катившемся обычно сразу после фургонов со шлюхами. При катапульте имелась специальная команда, возглавлял которую маленький немец Ульрих Ольгенштайн. Сейчас он руководил разгрузкой и сборкой своего детища.

Я посмотрел на его работу. Потом отыскал взглядом Рувима, слонявшегося без дела, и подозвал к себе.

– Что скажешь? – спросил я, кивнув на замок Кориньи.

Рувим посмотрел, прищурился и сказал то же самое, что и Ги:

– Деревянные башни не пройдут.

– И это всё? Иосиф расхваливал тебя как гения инженерной мысли.

– А какую машину вам необходимо соорудить, дон Андрэ?

– Что-нибудь метательное, и помощнее. Наша катапульта от подножья горы до стен Кориньи снаряд добросить не сможет. Поэтому придётся ставить её вон там... вон на той площадке... Хотя это и рискованно.

– Это верно, – согласился Рувим. – Рискованно. Наверняка её попытаются сжечь.

Ги, до сего момента демонстративно не обращавший на инженера-иудея совершенно никакого внимания, одарил меня ироническим взглядом. Ну что я тебе говорил?

Я разозлился:

– Чёрт! Я не просил тебя давать мне советы. Ты сможешь изготовить что-нибудь, чем бы мы могли обстреливать замок с более далёкого расстояния?

Рувим подумал. Потом выдал:

– Можно построить требучет.

– Что это такое?

Я сделал вид, что не заметил удивлённого взгляда Ги. Что, настоящий Андрэ де Монгель был знаком с этим устройством? Ну и плевать.

Я склонился над плечом Рувима, силясь что-нибудь разобрать в тех загогулинах, которые он чертил в пыли.

Устройство требучета оказалось довольно простым. По словам Рувима, эта машина могла метать камни на более далёкое расстояние, чем катапульта. Но менее прицельно.

– Займись этим. Я дам тебе людей.

Мы блокировали замок. Егеря барона Фернандо вели поиски потайных тропинок.

Установили катапульту, а перед ней – большие деревянные щиты. Подходящих снарядов в округе было – бери не хочу. Когда ребята Ульриха Ольгенштайна пристрелялись по левой башне, я сообщил им, что было бы неплохо, если обстрел продолжится и ночью.

– Ночью? – недоверчиво переспросил Ульрих.

– Именно. Прицеливаться не надо, просто бейте куда били, и всё. Я хочу, чтобы в замке Альфаро приятно провели время до утра.

Коротышка осклабился. Идея пришлась ему по вкусу.

Как и предсказывал Ги, защитники замка попробовали сделать вылазку. В первую же ночь. Катапульта, стоявшая едва ли не под самыми стенами, была слишком лакомым кусочком.

Люди, которых я оставил для её охраны, защищались ожесточённо, но вряд ли их отвага смогла бы спасти им жизни, если бы всё остальное войско находилось там, где, как полагали сидевшие в замке люди, оно должно было находиться: то есть в лагере в полулье от горы. Но был ещё один, довольно крупный отряд, укрывшийся у подножья горы, под самым носом у Альфаро, и вот его-то защитники замка проворонили.

Катапульту мы героически спасли и оборонявших её солдат (которым, само собой, было обещано тройное жалованье – за риск) – тоже. Но самая наглая моя идея – той же ночью взять этот чёртов замок – не оправдалась. Защитники, потеряв изрядное количество солдат, всё же успели отступить и закрыть ворота.

Ничья. Никто ничего не выиграл, никто не проиграл.

На следующий день мы временно прекратили обстрел крепости. Размахивая белым флагом, парламентёр подошёл едва ли не к самым воротам. Некоторое время он и кто-то из защитников перекрикивались. Потом парламентёр двинулся в обратный путь.

– Они согласны на переговоры, – сообщил он.

– Отлично.

Кто-то сунул нашему посланнику кувшин с вином, и тот жадно приник губами к животворной влаге. Лоб парламентёра был мокрым от пота.

Во второй раз к замковым воротам мы также направились под белым флагом. Мы – это я, Ги де Эльбен, Эгвеньо, Рено и Анри. Последние двое несли большой деревянный щит. Может быть, это и глупо, но ещё глупее мы будем выглядеть, если нас утыкают стрелами. В благородство дона Альфаро я не верил ни на грош. Даже в таком святом для всякого рыцаря деле, как война.

Когда граф показался на стене, он, заметив щит, громко рассмеялся:

– Что вы там прячетесь, Андрэ?! Выходите, я вас не обижу!

Со стен послышался смех.

– А вы, Альфаро, не хотите ли прогуляться за ворота? – откликнулся я. – Ну же, не трусьте, граф! Хватит отсиживаться за стенами. Давайте уладим наши разногласия, как мужчина с мужчиной!

– Обязательно, Андрэ! – весело крикнул де Кориньи. – Как только сюда подойдут мои бароны, я немедленно осчастливлю вас своим появлением.

– Надеюсь, вас ночью не слишком потревожила колыбельная, которую сыграла наша катапульта?!

– Ну что вы! Нисколько не потревожила.

– Я очень рад, Альфаро! – крикнул я. – Я собираюсь петь вам колыбельную каждую ночь!

– Я не удивлён. А где вы набрали весь этот сброд? – Он широко взмахнул рукой, указывая на моё наёмное войско.

– А этих людей я нанял на ваше же золото, мой любезный! Помните, я вам предлагал выкуп за Анну? Вы отказались. Так вот – теперь это золото само к вам пришло. Надеюсь, вы рады?

– Очень! Это всё, о чём вы хотели со мной поговорить?

– Если вам всё-таки вдруг надоест моя колыбельная, не сочтите за труд – верните мне всё то, что мне принадлежит. А именно – моего слугу, лошадь и оружие. А также Анну Альгарис. А также добавьте сюда сто пятьдесят золотых марок в качестве компенсации за время, которое я провёл у вас в подвале. Выполните мои требования – и я перестану добиваться вашей крови, любезный граф. Клянусь.

Если бы Альфаро согласился на мои условия, то помимо ста пятидесяти золотых марок, необходимых для возвращения долга иудеям, в моём распоряжении оставалась сумма, достаточная для того, чтобы содержать нашу маленькую армию ещё месяц. Я собирался совершенно безвозмездно передать эту сумму в распоряжение барона Фернандо де Грасиане. А как он поступит с ней – учитывая, что ему-то как раз отступать уже некуда и что во Францию вместе со мной он уехать не может... Ну, не знаю. И знать не хочу, как он поступит. Я ведь поклялся Альфаро, что не стану добиваться его крови, если он согласится на мои условия.

Граф на несколько секунд задумался:

– Право же, Андрэ, было бы очень обидно, если бы все люди, которых вы пригласили сюда, разошлись так быстро!

– То есть вы не согласны? Это так следует понимать?

– Что касается вашей бешеной лошади, – сказал Альфаро после короткой паузы, – то я не смогу вернуть её вам при всём желании. Я уже подарил её одному своему соседу.

– Очень жаль. Но я вам верю. Принца действительно не было в конюшне, когда я покидал ваш замок.

– Драпали, как последний воришка. И вдобавок устроили пожар в конюшне! Андрэ, вы варвар! Вы погубили столько ни в чём не повинных животных...

– Я вижу, Альфаро, вы хотите, чтобы я погубил также и тех двуногих животных, которые вам служат! Ну и вас вместе с ними заодно.

– Подождите, подождите, Андрэ!.. Не уходите так скоро. Я ещё не решил, принять ваше предложение или отказаться. Я даже готов в знак моей доброй воли отдать вам вашего слугу. Подождите немного.

И мы стали ждать. Через полчаса, видимо отыскав наконец Тибо в глубинах своих обширных подземных темниц, Альфаро снова появился на стене.

– Сейчас мы его вам вернём.

Вернули они Тибо довольно нехитрым способом – привязали поперёк туловища верёвку и медленно спустили на землю. Парящий между землёй и зубцами стены Тибо, нелепо машущий руками и ногами, сильно походил на Карлсона, у которого что-то разладилось в управлении с моторчиком. На изрядно похудевшего и грязного Карлсона.

Когда его опустили на землю, Ги быстро перерезал верёвку. Тибо сидел на земле и слепо щурился. Глаза у него слезились. Вытащенный из мрака темницы на Божий свет, он почти ничего не видел. Наконец его взгляд зафиксировался на мне. Он привстал.

– Господин... Андрэ... – И вдруг заплакал.

Я сжал толстяка в объятьях, стараясь не обращать внимания на то, что от него несёт, как от помойки. Небось в тот день, когда мы с Жанной и Алонсо бежали из замка, я сам благоухал не лучше.

Мы отошли от стены и снова встали там, где можно было спокойно беседовать с владельцем замка.

– А где все остальное? Где Анна Альгарис, граф?

– Её отыскать потруднее, чем вашего слугу, – крикнул дон Альфаро. – Да и не знаю, смогу ли я расстаться с ней... Восхитительная девушка!

– Была, Альфаро! Была – девушка.

– В общем, пока я не могу дать вам ответ. Приходите завтра. Или послезавтра. Или через неделю. Или...

– Надеюсь, – прервал я его, – вы не станете просить нас прекратить на это время военные действия?

– О нет! Я на это даже не рассчитываю. Вы ведь грубы, Андрэ, как может быть груб только франк-северянин. Вам неведомы законы куртуазного ведения войны.

– Чья бы корова мычала... Желаю приятных сновидений под колыбельную, которую споёт вам наша катапульта. До завтра, граф.

И мы спокойно ушли. Никто так и не попытался нас подстрелить.

В лагере Жанна приготовила едкий травяной настой, избавивший Тибо от легионов поселившихся в нём насекомых. Его одежду – вернее то, что от неё осталось, мы сожгли. После чего Тибо стал есть. Он ел, ел, ел и ел и никак не мог наесться. Плача и давясь жареным мясом, он рассказывал, с какой любовью крысы посматривали на его выдающееся брюшко. В напыщенно-простецком, полном ненужных подробностей пересказе Тибо история его заточения становилась похожей на фарс и не могла вызвать ничего, кроме хохота многочисленных слушателей, собравшихся у костра. Смеялся и я сам – хотя и отлично помнил, что всё это было совсем не смешно. Даже Жанна, во время рассказа Тибо смазывавшая язвы на его плечах и руках, – даже Жанна смеялась.

Глядя на Тибо, я ощущал почти то же самое, что почувствовал, когда, убегая от людей графа, в каком-то безымянном трактире столкнулся с Ги де Эльбеном. Теперь, когда мой слуга снова сидел рядом со мной, чувство было таким же, но много сильнее. Что-то в этом мироздании встало на своё место. Казалось, вернулась какая-то часть меня самого.

До позднего вечера в лагере велась подготовка. Визжали пилы, стучали топоры... Рувим и Ульрих яростно спорили о чём-то.

Если Альфаро завтра, или в крайнем случае послезавтра, не согласится на наши условия, мы проведём небольшой штурм. Ма-аленький такой штурмик.

Я лёг спать далеко за полночь. И сразу заснул как убитый.

...В середине ночи Тибо открывает глаза. Его бьёт дрожь. Вокруг всё тихо. Лишь слышно, как где-то за пределами шатра негромко перекликаются часовые. И что-то глухо грохочет, с интервалами в пять-десять минут. Наверное, это катапульта.

Тибо поднимается на своём ложе. Дыхание его хозяина почти не слышно, но Тибо чувствует: сьер Андрэ здесь, совсем рядом. Слуга медленно встаёт. Он должен кое-что сделать. Нечто очень важное. Но это нечто страшит его и пугает. Он не знает почему. Ведь он должен.

Стараясь не шуметь, он тихо и медленно идёт в глубь шатра, который делят между собой Андрэ, Ги и оруженосцы тамплиера. Тибо аккуратно переступает через руку Анри, разметавшегося во сне.

Совсем близко. Он опускается на колени. В руке у Тибо...

...Тело среагировало прежде, чем я успел проснуться. Собственно, проснувшись, я вдруг понял, что отчаянно дерусь с кем-то. Я держал человека, пришедшего по мою душу, за руки и катался с ним по полу шатра. Судя по звукам, Ги и его оруженосцы были здесь же, суетились и орали, пытаясь выяснить, что же тут происходит. Было темно, как в... как за пазухой у негра.

В правой руке моего противника было зажато что-то острое, что уже успело порезать мою кожу в нескольких местах. Убийца извивался, как сумасшедший. Когда я наконец разогнул его руки и, подмяв под себя, навалился всем весом, он попытался вцепиться зубами мне в горло. Вот дерьмо!.. Я ударил его головой в лицо. Почти в тот же самый момент кто-то схватил меня за плечи. Ну, спасибо... Убийца, почувствовав слабину, затрепыхался и попытался вырваться.

– Андрэ! Где?!.. Это ты?! Чёрт, что тут происходит?

– Ги, убери руки! И помоги мне выволочь этого ублюдка наружу...

Руки убрались. Объединёнными усилиями мы вытащили убийцу из шатра. Неподалёку горел костёр, от которого к нам на шум уже бежали люди с факелами. Я взглянул на лицо убийцы... и обомлел. И разжал руки.

Тибо тут же снова попытался ударить меня ножом. И на этот раз он, скорее всего, преуспел бы, если бы Ги не перехватил его руку и, вывернув, не отнял нож. От удивления де Эльбен оправился куда быстрее, чем я.

– Ах ты гадёныш! – Он повалил Тибо и что было силы ударил ногой в живот. – Сколько тебе заплатили, а? – Ещё удар. – Отвечай!

Тибо вздрагивал, корчился от боли, но не произносил ни звука. А Ги продолжал методично избивать моего слугу.

– Хватит. – Я оттолкнул тамплиера и встал между ними.

– Что «хватит»?! Да он же едва не перерезал тебе глотку!

– Ги, – сказал я, склоняясь над Тибо, – это мой слуга.

Ги заткнулся.

Похоже, Тибо был без сознания. Я похлопал его по щекам. Тибо пробормотал что-то невнятное.

– Эй, кто-нибудь! Принесите воды.

Когда Тибо облили водой, он наконец пришёл в чувство. И уставился на меня совершенно непонимающими глазами.

– Господин Андрэ?! Что проис... Уууу! Б-боль-но!.. – И схватился руками за живот.

Я взял его за плечо и заставил посмотреть мне в лицо. В глазах Тибо читалось всё то же непонимание. Он не мог понять, как оказался здесь, под открытым небом, и почему у него всё тело болит так, как будто бы его избили.

– Я видел сон, – неожиданно сказал он. – Страшный. Как будто бы я хотел...

Он замолчал и, морщась от боли, попытался приподняться. Оглядел недобрые лица людей, рассматривавших его. Он понял не сразу, но когда понял...

– Во врёт! – восхитился кто-то из наёмников.

– Он не врёт, – сказал барон Фернандо. – Он...

– Барон! – перебил его я, пока любезный дон Фернандо не вызвал своими разговорами о колдовстве панику, которая лишит меня половины всего войска. – Это мы с вами потом обсудим. А вы все – будьте любезны, разойдитесь... Давайте валите отсюда!.. Представление окончено. Как я поступлю с Тибо – это моё дело.

Любопытствующие стали расходиться. Я огляделся по сторонам.

– Вот дьявол!.. Пол-лагеря всполошилось, а её нет!.. Где только шляется эта чёртова ведьма?!

– Я видел её с одним из людей Санчо, – сказал Рено. – Они стоят лагерем чуть в стороне. Я сейчас её приведу. – И скрылся в ночи.

Пока мы ждали Жанну, я изредка поглядывал на своего слугу. Кто знает, что ему ещё придёт в голову. Тибо сидел на земле и с отчаяньем пытался перехватить мой взгляд. Когда ему это удалось, он умоляюще забормотал:

– Клянусь, господин, я не хотел!.. Я никогда... Это не я!..

– Помолчи.

Тибо сник и с выражением полнейшей безнадёжности уставился в землю. Его хозяин ему не верил. Его хозяин считал, что он, Тибо, действительно мог пойти на такое. Теперь толстяку было безразлично, что с ним сделают – убьют или оставят в живых. Полагаю, живи он в Японии, решил бы, что сейчас самое подходящее время для харакири.

Появилась растрёпанная Жанна. На щеках у ведьмы играл густой румянец, заметный даже при неверном свете факелов. Румянец, впрочем, быстро исчез после того, как я объяснил ей, что тут произошло и для чего она мне потребовалась. Она попросила осветить лицо Тибо и, заглянув ему в глаза, принялась бормотать что-то себе под нос.

– Да, – сказала Жанна после того, как взгляд Тибо стал рассеянным и спокойным, а сам он застыл на месте, как истукан, – он был околдован.

– Как Жуан и Луис?

– Сильнее.

– Сможешь разгипноти... расколдовать его?

– Я попробую...

Тут боковым зрением я поймал взгляд Ги де Эльбена. Ги стоял и смотрел на ведьму с неприязнью даже ещё более сильной, чем обычно.

– Так всегда, – сказал он со злобой. – Так бывает всегда. Стоит только пощадить одну ведьму или еретика – и нате вам: на следующий день без них уже не обойтись! Правду говорил один парижский священник: когда вызываешь дьявола, чтобы изгнать дьявола, Сатана торжествует, а наша вера попирается ещё сильнее!

Жанна опустила голову и уставилась в землю.

– А что делать, Ги? – спросил я. – Давай расскажи мне, что делать и как избавить Тибо от этого наваждения?

– Как избавить? – Ги оглядел всех собравшихся. – Молитвой!

Анри перекрестился. Тибо – чисто механически – за ним следом.

Я открыл рот. Потом закрыл. Как объяснить этому фанатику, что молитвой тут ничего не добьёшься?

– Молиться бесполезно, – тихо сказала Жанна. – То есть – сейчас беспо...

Лучше бы она этого не говорила.

– Что ты там изрыгла, дрянь? «Молиться бесполезно»?! Андрэ, с дороги! Я больше не намерен это терпеть!

– Успокойся.

– «Успокойся»?! Да ты послушай, что говорит эта чертовка!!! Как же, «бесполезно»! Под Акрой люди получали страшнейшие раны, однако, помолившись, вставали даже и со смертного одра и шли в бой!.. Сила молитвы – это...

– Тибо, произнеси какую-нибудь молитву.

Тибо забормотал «Патер ностер». Когда он закончил, я кивнул Жанне. Она всё поняла без слов. Подошла к моему слуге и посмотрела ему в глаза. Губы её беззвучно шевелились...

– Заклятье на месте, – сообщила она через несколько секунд.

– Значит, надо молиться всю ночь! – рявкнул Ги.

– Хорошо, – сказал я. – Тибо будет молиться всю ночь. Потом ещё одну. Потом ещё. И ничего не выйдет. Что дальше делать?

– Прикончить его.

– Что?!

– Конечно, прикончить. Когда начинает гнить какая-нибудь конечность, её надо отрубить, чтобы гниль не распространилась дальше. Если твой слуга, несмотря на все молитвы, не избавится от дьявольских чар – это будет означать, что он по своей воле позволяет дьяволу владеть своей душой. А за предательство...

– А если не по своей?

– Ты что, сомневаешься во всемогуществе Господа? Или, как эта, – взгляд Ги был хуже плевка, – в действенности молитвы?

– Нисколько не сомневаюсь. – Тут я понял, что с твердолобым фанатизмом нужно бороться с помощью не разума, а демагогии. – Ги, ответь, пожалуйста, только на один вопрос. Мы с тобой – христианские рыцари?

– Ну.

– Так да или нет?

– Да, да, христианские, – нетерпеливо бросил Ги.

– А христианские рыцари не могут пользоваться услугами дьявола. Правильно?

– Ну, правильно.

– Следовательно, пользуясь услугами Жанны, мы никоим образом не пользуемся услугами дьявола, поскольку, как мы уже определили, пользоваться услугами дьявола христианские рыцари не могут.

Ги почесал лоб. Это было слишком сложно для него. Было почти слышно, как скрипят колёсики у него в голове.

– Следовательно, – добавил я, – прибегая к помощи Жанны, мы не совершаем греха. Она же, напротив, выполняя то, что мы от неё требуем, тем самым отрекается от своего господина.

Оставив Ги и его оруженосцев в состоянии глубокой задумчивости, я, прихватив факелы, отвёл Жанну и Тибо в сторонку.

– Действуй, ведьма.

Тибо с отчаяньем посмотрел на меня. Я взял его за подбородок и бесцеремонно повернул в сторону Жанны. Она занялась своими бормотаниями.

Рено и Анри подошли поближе. Несмотря на опасения ненароком совершить какое-нибудь богохульство, им было очень любопытно посмотреть на настоящее колдовство.

– Не могу, – сказала Жанна через некоторое время и беспомощно опустила руки.

– Попробуй ещё раз.

– Я пробовала. Ничего не получается. Альфаро сильнее меня.

– А что вообще внушил ему этот ублюдок? Просто убить меня? И всё? Или ещё что-нибудь сделать?

– Только это. Но заклятье Альфаро очень сильное. И... как бы сказать... оно глубоко внутри Тибо. Как только представится подходящая возможность, он снова попытается убить вас.

– Минутку! У меня есть мысль. Как ты думаешь, Альфаро приказал ему убить меня при первой подходящей возможности или убивать каждый раз, когда такая возможность представится?

– Что... вы имеете в виду, господин?

– Когда он убьёт меня, заклятье исчезнет?

– Наверное, да...

– Тогда пусть убьёт.

Жанна ахнула и с ужасом посмотрела на меня. Анри и Рено подошли ближе, тоже поглядывая на меня с заметным беспокойством.

– Нет, нет. Ты не так поняла. Ты говорила, что можешь заставить человека увидеть то, чего на самом деле нет. Так?.. Как сон наяву. Вот пусть Тибо увидит, что я один и безоружен, подойдёт и убьёт меня. Только пусть это произойдёт у него в голове, а не на самом деле.

Жанна долго думала. Потом сказала:

– Надо попробовать.

И повернулась к Тибо, который за время нашего разговора пребывал в состоянии приятной расслабленности, вызванной чарами Жанны. С блаженной улыбкой он чуть покачивался из стороны в сторону.

Пока Жанна говорила: ты видишь это, ты идёшь туда-то, ты видишь то-то – руки Тибо дрожали и шевелились, повторяя все те действия, которые он сам совершал в своём выдуманном мире. Лицо застыло в напряжении, скулы сжались, на лбу выступила испарина.

Краем глаза поглядев на оруженосцев, я заметил, что они истово крестятся.

Подошёл Ги. Посмотрел на творимое перед его очами непотребство. Но ничего не сказал.

Закончив, Жанна долго смотрела в расширенные зрачки моего слуги. Потом перевела взгляд на меня.

– Получилось, – тихо сказала она. И разбудила Тибо.

Проморгавшись, толстяк начал смотреть вокруг себя взглядом затравленного зверя. Поглядел на свои руки – не в крови ли? Увидев меня, он издал горлом какой-то неопределённый звук и, как стоял, так и сел на землю.

– Так вы же...

– Всё в порядке, Тибо. Это было не по правде. Альфаро больше не властен над тобой.

Я подошёл и помог ему подняться.

– А вы меня простили за...

– Хватит трепать языком. Не за что прощать. Найди себе что-нибудь поесть и выпить. Знаю – для тебя это будет лучшим лекарством.

...Когда мы с Жанной остались одни, она вдруг сказала:

– Из вас мог бы получиться хороший колдун.

«Хорошо, что Ги этого не слышит, – подумал я. – Прирезал бы нас обоих. На месте». А вслух сказал:

– Ерунда. У меня никогда не было таланта к таким штукам.

Жанна покачала головой.

– Бабушка говорила: дар для колдуна – это не самое важное. Куда важнее, – она прикоснулась пальцем к виску, – чтобы в голове что-то было.

...Через день мы под белым флагом всё в том же составе подошли к воротам замка Кориньи. Поорали, изъявляя желание видеть господина графа. Спустя некоторое время его светлость изволила появиться на стенах.

– А, дон Андрэ!.. Доброе утро. Вы хорошо себя чувствуете?

– Не жалуюсь. Так как насчёт Анны и всего остального?

– Знаете, Андрэ, я ещё не решил... – задумчиво проговорил Альфаро. – Приходите завтра. Да-да, завтра.

– До завтра вы можете не дожить, любезный.

– Вот как?

– Именно. Кстати, мой слуга говорит, что перед тем, как отпустить, вы долго убеждали его как-нибудь ночью напасть на меня. Вы бы хоть денег ему посулили, Альфаро! Может, и был бы тогда какой-нибудь толк. А так... Или вы пытались его околдовать? А? Пытались? Я был о вас лучшего мнения, граф. А оказывается, вы просто неумёха!

Альфаро долго смотрел на меня, стоя в проёме между зубцами стены.

– Будет тебе Анна, – мрачно заявил он. И исчез. Вскоре он появился на стене снова. Появился – и сразу же бросил в нас какой-то круглый предмет. Предмет ударился о деревянный щит, отскочил и откатился в сторону ворот.

Я подошёл ближе.

Это была окровавленная женская голова.

Грязное лицо, рот с гнилыми или выпавшими зубами, кожа в язвах и крысиных укусах, свалявшиеся волосы неопределённого цвета... За год содержания в гуманных условиях графской тюрьмы прекрасная родственница Родриго де Эро вполне могла превратиться в подобное чудовище. Нет, невозможно поверить, что когда-то эта голова принадлежала Анне... Или мне просто не хотелось верить?

Я поймал взглядом взгляд графа. Альфаро улыбался.

– Вы удовлетворены, дон Андрэ? Или вам всё остальное тоже отдать?!

– Теперь я тебя точно убью, – пообещал я. – Считай, что ты уже мёртв, мерзавец.

На этом наш обмен репликами закончился, поскольку Ги де Эльбен, выбросив руку из-за щита, резко притянул меня к себе. В камни, на которых я только что стоял, ударила стрела.

В следующее мгновение стрелы дождём забарабанили по нашему нехитрому укрытию. Анри чиркнуло по шлему. Мы отступили.

– Спасибо, Ги!

– Хочешь сделать мне приятное – убей ведьму.

– Да иди ты...

Наконец мы оказались под прикрытием больших щитов, защищавших катапульту.

– У вас всё готово? – спросил я Хайме. Командир наёмников кивнул:

– Да.

– Я не удивлён, – сказал Фернандо де Грасиане. – Я был уверен, что эти переговоры ничего не дадут. Альфаро никогда не отдаст то, что уже проглотил.

– В таком случае сегодня он умрёт от несварения желудка... Всё, начали.

И наша бравая армия пошла на приступ замка.

Ну, не сразу, конечно.

Сначала были выдвинуты большие деревянные щиты, покрытые мокрой кожей. Под их прикрытием из сборных частей мы быстро собрали несколько машин, над которыми трудились последние трое суток. Крюк-разрушитель – вертикальная рама с жердью, на конце которой насажен железный крюк. Эта машина нужна была для того, чтобы срывать зубцы со стены. Приволокли на катках деревянную башню. Ещё – что-то вроде двух больших деревянных сараев на колёсах. Прячась в них, мы могли подойти к самым воротам.

Всё это время лучники, не переставая, обстреливали стены. Когда начался штурм, они удвоили усилия.

У нас был и таран, но никто не рассчитывал, что от него будет много толку. Ворота в замке были мощными, делавшимися на века. Достойное этих ворот осадное орудие втащить на гору было попросту невозможно.

Проблема состояла ещё и в том, что мы могли атаковать замок только с одной стороны. Его прикрывали скалы. С трёх других сторон нельзя было не то что разместить машины – там вообще подняться наверх мог только хорошо обученный скалолаз.

Некоторые зубцы, которые сворачивал наш крюк (защитники замка, конечно, пытались поджечь машину, но пока им это не удавалось), так вот, некоторые зубцы поддавались подозрительно легко. Память Андрэ де Монгеля подсказала ответ. Если бы мы не свернули эти зубцы, то когда мы подошли бы к самим стенам, защитники обрушили бы их нам на головы.

Порядком разворотив одну стену, мы передвинули крюк к другой, а к стене подползла башня и подошли передвижные сарайчики. На один из сарайчиков из невидимых доселе отверстий в стене вылилось кипящее масло. И воткнулось несколько дюжин зажигательных стрел. Сарайчик вспыхнул, но как-то вяло. Погорел-погорел и потух. Оправдали себя сырые воловьи шкуры. Куда больше, чем от огня, люди, находившиеся в нём, пострадали от дыма. Кто-то вывалился из него, судорожно хватая полной грудью воздух. Его сразу же нашла стрела, выпущенная со стены. Остальные были умнее – никто не выходил. Через некоторое время сарайчик пополз дальше.

Подтащили лестницы и скаты. Не такие лестницы, как показывают в фильмах, то есть не тоненькие и узенькие, поставленные будто бы для маляра, который собирается красить стену атакуемого замка. Лестницы были совсем другими. Они были настолько широкими, что по ним одновременно могло подниматься до шести человек. Понятно, что повредить такую лестницу или оттолкнуть её стоило защитникам очень больших усилий. Скат – это модернизация той же самой лестницы. Деревянное основание с поперечными планками. Опираясь на планки ногами, можно попросту взбегать на стену.

Если бы какой-нибудь «зелёный» увидел, сколько леса пошло на эти нехитрые машины и сколько пеньков мы после себя оставили в ближайшем лесу, он утопился бы в ближайшем ручье. Поскольку вешаться ему было бы уже не на чем.

Одновременно с установкой лестниц и скатов с башни был перекинут деревянный мостик. И наши ребятки побежали на стену...

Там их уже ждали. С алебардами и копьями наперевес. Прячась за собственными щитами.

Тут в действие вступило ещё одно устройство. Это была слегка изменённая вариация крюка. К концу жерди вместо железки для срывания зубцов была прикреплена корзина, в которой сидело несколько солдат. Пыф! – и корзина, совершив большую дугу, оказывается в той части стены, где защитников меньше всего. Наёмники выпрыгивают из корзины. Там тотчас же начинается рубка. К этому участку стены мигом ставятся лестницы. На нас снова выливают кипящее масло. Одна из лестниц загорается. Как весело.

Особенно весело людям, которые ползут по ней.

Введя в бой всё, что можно было ввести, и придя к мысли, что в моих ценных указаниях больше никто не нуждается, я было рванулся лично поучаствовать в «славном деле», но мой приятель-отморозок (это который тамплиер) перегородил мне дорогу:

– Даже и не думай.

– Какого дьявола...

– Ты у нас командующий? Вот и командуй. Не уподобляйся... сам знаешь кому. И без тебя найдётся, кому помахать мечом. – И сам побежал к замку.

В эту минуту я почти ненавидел Ги.

Но остался на месте. Потому что тамплиер был прав. Сейчас я – совсем не тот человек, который от нечего делать сражался под знаменем Родриго де Эро. Сейчас дрались мои люди. Неважно, это были наёмники Хайме, слуги Фернандо или родственники Эгвеньо. На время войны они признали моё главенство. Это была моя затея. И я отвечал за то, чтобы она не кончилась полным крахом.

Поэтому оставалось только смотреть на штурм из-под прикрытия, скрипеть зубами и тихо надеяться, что Альфаро останется жив к тому моменту, когда наши возьмут крепость. Мне хотелось сказать ему пару тёплых слов перед тем, как проститься навсегда.

Альфаро остался жив. А штурм окончился неудачей.

Поначалу натиск был настолько силён, что нашим удалось закрепиться на стене сразу в двух местах. Я наивно радовался, полагая, что дело уже в шляпе и можно пить шампанское – теперь-то, казалось мне, и должно проявиться наше численное преимущество. Но настоящий Андрэ де Монгель из глубины моего собственного разума смотрел на всё это с изрядной долей скепсиса. Как оказалось, попасть на стену, это ещё не значит победить. Отнюдь.

Ребята, закрепившиеся на стене, попали под перекрёстный огонь правой и левой башни. А башни у Альфаро были – дай Боже. За трое суток непрерывного обстрела катапульта только чуть-чуть расковыряла левую. Чуть-чуть.

В общем, нас выбили со стены. Наёмники полезли снова. Их снова выбили.

Как-то незаметно подступил вечер. Все устали. Атака стала вялой. Было много раненых. Я приказал трубить сигнал отступления. Пока наёмники уходили с поля боя и уносили раненых (об убитых никто уже не думал), башни продолжали огрызаться.

Крюк и один из передвижных сарайчиков во время штурма сожгли. Передвижную башню подпалили, но её ещё можно было восстановить.

Мы потеряли около тридцати человек убитыми. Раненых было вдвое больше. У Альфаро потерь было меньше раза в три.

Штурмовать такие замки в лоб – самое последнее дело. Куда эффективнее обложить замок блокадой. Но долгую блокаду мы не могли себе позволить.

Остаётся только слабая надежда, что Алонсо удастся договориться со своими бывшими подчинёнными. А если не удастся? Тогда гарнизон Менханьо явится сюда и ударит нам в спину.

...На следующий день ко мне подошёл один из солдат Хайме:

– Господин, вас спрашивает какой-то человек...

...Окраина села. Трое всадников придерживают коней и останавливаются, чтобы осмотреться. Рыцарь, паж и дама. Так кажется на первый взгляд. Но если присмотреться... или снять с пажа шапочку... длинные светлые волосы мигом выдадут настоящий пол этого мнимого «пажа».

Итак, две девушки и всего лишь один вооружённый мужчина. Необычная компания.

Девушка-паж показывает мужчине на мавра, копающегося на огороде рядом со своим домом. Через несколько минут мавр, понукаемый рыцарем, подходит к её лошади.

– Не так давно здесь должен был проезжать франкский рыцарь со своим слугой, – говорит девушка. – Ты видел их?

Мавр не отвечает. Это существо – он так и не может понять, девушка это или красивый мальчик, – не нравится ему. Зелёные глаза... Дьявольские глаза.

О рыцаре, который расспрашивал его об Анне Альгарис, а потом прятался в его доме от ищеек графа Альфаро, мавр решает ничего не говорить. Он отрицательно мотает головой.

– Ложь, – говорит девушка-паж. И обращается к своему спутнику: – Подведи его поближе.

Рыцарь подтаскивает несчастного мавра вплотную к её сапогу. Мавр недовольно рычит.

– Вы уверены, госпожа? – спрашивает вторая девушка, испанка по виду.

– Он что-то знает.

Она смотрит мавру в глаза, и тот замечает, как зелени в её взгляде становится больше. Он хочет отвести взгляд...

Нет, не хочет.

Хочет смотреть на неё.

Хочет говорить.

Под её взглядом он начинает рассказывать. Поспешно, сбиваясь, захлёбываясь словами...

Глава десятая

– ...Дон Альфаро, взгляните на это!

Граф ловко, как кошка, взбегает на стену.

Солнце светит вовсю, но воздух душен, и где-то на горизонте громоздятся огромные чёрные облака-башни. Будет буря.

Со стены Альфаро де Кориньи видит долину и лагерь наёмников. Андрэ, кажется, готовится к новому приступу.

Но Альфаро видит ещё кое-что.

В полумиле от лагеря из небольшого леска вылетают всадники. Они слаженно организуют строй и обрушиваются на наёмников Андрэ, оказавшихся совершенно неподготовленными к этой атаке. Всадников не слишком много, но действуют они чётко и уверенно. Его враги в беспорядке мечутся туда-сюда.

Смерть собирает богатый урожай, после чего появившаяся конница отступает к лесу. А из леса выползает пехота. Между тем и врагам Альфаро наконец удаётся кое-как собрать собственных солдат. Пустое пространство между появившимся отрядом и наёмниками усеяно окровавленными телами. Все они – солдаты Андрэ. Из атаковавшего их отряда пока не погиб ни один человек.

Альфаро, напрягая зрение, наконец узнаёт штандарт. Менханьо. Ну конечно же. Они должны были появиться раньше всех.

В ту же секунду – по изысканным доспехам – он узнаёт и предводителя Умберто Кенсоло, которого он три года назад поставил начальником гарнизона вместо Алонсо де Виллярробледо.

Прибывших из Менханьо всего около семидесяти человек. Видно, что они куда лучше организованы, чем наёмники, но людей у Андрэ много больше. Тем не менее Умберто не собирается отступать.

Граф находит взглядом Ортоньо.

– Выводи людей. Быстро!

Ортоньо отдаёт приказ трубачу. Крепость оглашают пронзительные звуки рожка.

В начале осады у Альфаро было сто десять человек, способных держать оружие. У Андрэ – вдвое против того. После позавчерашнего штурма разница заметно уменьшилась, хотя и из графских солдат кое-кто погиб. Пока размен был выгодным для Альфаро. Андрэ, видимо, не знал, что осаждать такие замки, как Кориньи, следует имея, как минимум, тройное численное превосходство над противником.

Сейчас же вместе с людьми, прибывшими из Менханьо, их войска почти сравнялись в числе.

Лошадей в крепости мало. Придётся полагаться на пехоту.

Ворота крепости распахиваются. Граф сам возглавляет своих людей.

Между тем в долине люди Умберто и наёмники Андрэ сталкиваются снова. Последние так заняты, что замечают приближающееся к их тылу воинство в самый последний момент. Пытаются создать заградительный строй, но не преуспевают в этом. Альфаро с лёгкостью опрокидывает их. Наёмники начинают разбегаться. Жизнь всё-таки дороже, чем деньги.

Отряд графа разрезает войско наёмников, как раскалённый нож – масло.

Граф улыбается. Он и не сомневался, что так будет. Рано или поздно.

Он улыбается до тех пор, пока кавалерия Менханьо, к которой они вышли, разделив армию Андрэ, не обрушивается на его собственный отряд. В первую секунду Альфаро не понимает, что происходит, и тщетно пытается остановить атакующих. Они что, так увлеклись, что приняли их за врагов? Альфаро сдирает с головы шлем. Пусть видят, что...

На дальнем конце поля начинают подниматься мёртвые. Погибшие после первой атаки кавалерии Менханьо. Их одежда выпачкана в крови, но двигаются они слишком бодро для покойников.

Альфаро наконец всё понимает.

– Предательство!!!

Пехота графа с трудом отбивает атаки конницы. Альфаро даёт приказ отступать.

На самом деле его отступление больше походит на бегство.

– ...Дон Андрэ, вас спрашивает какой-то человек.

– Человек? Что ещё за человек? – спросил я.

– Не знаю. Он сказал, что будет говорить только с вами.

Человек оказался гонцом от Алонсо. Бывший начальник гарнизона извещал меня, что он уже не бывший. Его авантюра увенчалась успехом. Переворот в крепости (которая как раз собиралась выслать людей на помощь Альфаро) прошёл успешно. Кое-кого пришлось, конечно, отправить в мир иной, но в целом это был почти бескровный переворот. Солдаты приняли Алонсо на «ура!». Видимо, новый комендант, назначенный Альфаро, был настоящей скотиной.

Короче, Алонсо собрал всех людей и вёл их теперь на помощь мне. По сообщению гонца – ещё три часа, и они будут здесь.

– Скачи обратно! Передай Алонсо – пусть подходит как можно ближе, но в долину не входит. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы граф узнал о вашем появлении. Когда Алонсо подойдёт, пусть сообщит об этом. Я сам поговорю с ним.

Встреча состоялась ровно через три часа. Алонсо укрылся в лесу. Его люди костров не жгли и вообще вели себя тихо. На Алонсо были шикарные новенькие доспехи.

На объяснение того, что я от них хочу, потребовалось не слишком много времени. Мы уже раньше говорили об этом, когда от пойманного шпиона я узнал, что в Менханьо из замка послан гонец за помощью.

Оговорив детали, я вернулся в собственный лагерь. Наёмники как раз пригнали из ближайшей деревни несколько коров и теперь разделывали их. Местные крестьяне, наверное, клянут меня всеми словами, которые только могут придумать.

Кишки животных вычистили, разрезали и завязывали на манер бурдюков, заполняя их кровью убитых животных. Если сунуть бурдюк под куртку, а потом незаметно проколоть, то человек окажется залит кровью. Если при этом он ещё и упадёт на землю, возникнет полное впечатление, что этот солдат выбыл из игры. По крайней мере, если смотреть на всю эту процедуру издалека.

Поначалу наёмники отнекивались: никто не хотел быть «мёртвым». Мне даже сказали, что это дурная примета – притворяться мёртвым. Это значит, что в следующем бою ты наверняка и в самом деле отправишься в мир иной. Пришлось пообещать прибавку к жалованью.

Желающих тут же стало больше чем надо. Пришлось даже тянуть жребий.

Эти войны – сплошное разорение. То двойную плату приходится обещать, то тройную, то прибавку за какую-нибудь авантюру.

Подготовились. На следующее утро Алонсо нас радостно «атаковал». Мы «в панике» заметались. Кто положено, повалился на землю.

Алонсо отступил и перестроился для новой атаки.

И Альфаро повёлся! И выполз из своего замка.

Дальше всё пошло как по маслу. Альфаро ударил нам в тыл. Мои люди расступились. Альфаро, наверное, уже праздновал победу, когда на него вдруг обрушилась конница Алонсо. Полагаю, он очень удивился. И упустил момент, когда можно было отступить. Ну а мы навалились с флангов.

Когда до графа наконец дошло, что его провели, он попытался прорваться обратно в замок. Ему это даже удалось, потому что значительная часть его отряда встала насмерть, чтобы прикрыть своего синьора. Но как только Алонсо прикончил Ортоньо, в рядах противника начались полный хаос и беспорядок. И их вырезали очень быстро.

Мне об этом рассказали после. Потому что сам я в это время вместе с отрядом Санчо из Вильябы преследовал графа.

Кстати, о погоде. В этот момент как раз начался дождь, намечавшийся ещё с утра.

Альфаро очень спешил к своей крепости. Очень. Он ещё не знал, что его крепость уже не его. Сразу же после того, как он вывел своих людей и обрушился на нас, небольшой отряд под руководством Ги де Эльбена проскользнул за их спинами и захватил ворота. В замке были оставлены люди графа, которые, естественно, попытались оказать сопротивление. Ги только-только разобрался с ними, когда Альфаро достиг собственных ворот.

Это была знатная рубка. Никто не собирался сдаваться. Впрочем, никто никому сдаваться и не предлагал. Лучшие люди графа оказались превосходными солдатами. Ни один не поддался панике и не молил о пощаде.

Они столкнулись с отрядом Ги и даже оттеснили их за ворота. Но тут наконец подоспели и мы.

Под Альфаро убили лошадь, но он успел соскочить и с упорством зверя, ищущего спасения в собственной норе, устремился к воротам.

Он шёл, а люди, встававшие на его пути, умирали. За пятнадцать секунд он уничтожил шестерых моих людей. С одним мечом, без щита и шлема, он двигался так, что, казалось, ничто на свете не способно его остановить. Мы прорывались к нему, как могли, но его собственные люди защищали его лучше любых щитов.

В воротах замка он столкнулся с Ги. На это стоило посмотреть.

Их бой длился всего несколько секунд. Ги – лучший мечник из всех, кого я знаю. Спроси меня кто-нибудь заранее об исходе их поединка, я без колебаний ответил бы, что нисколько не сомневаюсь в победе тамплиера над изнеженным, полусумасшедшим философом – а именно таким я помнил Альфаро по нашей первой с ним встрече.

Но не Ги вышел из этого поединка победителем. Ги выронил меч и упал на землю, зажимая разрубленный бок обеими руками. А Альфаро всё так же спокойно и уверенно двинулся дальше.

Через минуту мы наконец добрались до ворот. Я соскочил с лошади и бросился к своему другу:

– Ты как?

Ги сморщился от боли:

– Нормально... Не дай ему уйти!

Куда уйти? Куда он может уйти из замка, если мы заняли единственный выход из него – ворота?

Тут я вспомнил о том, что в подобных сооружениях часто предусматривалась такая незатейливая вещь, как подземный ход. В скале, на которой стоял Кориньи, прорубить его было сложно... но не невозможно.

Я бросился во двор. Во дворе ещё кто-то сражался, но это была агония. Мои солдаты постепенно занимали замок.

Тут мы все на несколько секунд ослепли, потому что молния ударила в одну из надвратных башен. От грохота можно было оглохнуть.

Проморгавшись, я увидел того, кого искал. Альфаро стоял у дверей донжона и смотрел на меня. Убедившись, что я его заметил, помахал мне ручкой и скрылся в башне. Ни тени страха или растерянности. За ним.

За распахнутой дверью – никого. Ну ещё бы... Я нашёл какую-то лестницу и уже было собирался рвануть по ней вниз, когда сверху послышался негромкий смешок. Вскинув голову, я увидел, что Альфаро стоит на следующем пролёте и насмешливо на меня посматривает. Когда я кинулся к нему, он устремился наверх.

...Куда, интересно? В верхней части донжона подземных ходов не бывает.

Я не видел Альфаро. Слышал только топот его ног над собой.

Последняя лестница. В прямоугольнике прямо над моей головой – открытое небо. Блещут молнии, дождь льёт как из ведра. Выход на самую верхнюю часть донжона.

Я огляделся. Нет, никаких других путей отсюда не было. Получается – либо Альфаро забрался на крышу, либо растворился в воздухе.

Я взбежал по лестнице и оказался на круглой каменной площадке метров тридцати в диаметре. В данный момент площадка была основательно залита водой. В свете очередной молнии я увидел Альфаро, стоящего недалеко от края площадки. Он же, увидев меня, не двинулся с места. Он терпеливо ждал.

Когда я стал приближаться к нему, Альфаро вдруг громко произнёс, перекрикивая бурю:

– Я не понимаю только одного. Всего пару месяцев назад я спас этих ублюдков из Менханьо от Юсуфа. Почему они предали меня?

– У тебя скверная репутация! – Я ухмыльнулся. – А люди не любят колдунов. Боятся – да. Но не любят.

Альфаро кивнул. Когда я оказался от него на расстоянии четырёх шагов, он наконец зашевелился и встал в позицию. Мы закружились по площадке.

– Не боитесь споткнуться, дон Андрэ? – Он был по-прежнему вежлив. – Здесь скользко.

– Ты ещё не понял, убийца, на чьей стороне удача?

Больше он не сказал ни слова.

Наши клинки встретились.

Я не запомнил тот поединок. Человек, когда-то живший в двадцатом веке, исчез. С де Кориньи бился Андрэ де Монгель. Рыцарь и крестоносец.

Сколько времени это продолжалось? Я не мыслил, не чувствовал. Был только поединок. Только движение. И я – лишь часть его. Часть собственного меча.

Я осознал себя, лишь когда Альфаро отступил от меня, согнувшись и зажимая левой рукой рану в животе.

Я ударил его ещё раз. Альфаро повалился на спину, подняв тучу брызг.

Я стоял и смотрел, как он умирает.

– Андрэ... подойдите сюда!..

Ногой я отшвырнул его меч и опустился на одно колено. Не забывая при этом поглядывать на его руки. Мне совершенно не хотелось, чтобы он каким-нибудь образом исхитрился захватить меня с собой на ту сторону.

Изо рта графа текла кровь.

– Хочу узнать... зачем вы... продолжили войну... ведь Анна... мертва...

– Дело не только в девушке, граф.

– ...в чём?

– Альфаро, – проникновенно произнёс я, – мне глубоко наплевать, кто сотворил этот мир – Бог или Дьявол. Тем более я не верю тому, что ты мне плёл. Такие, как ты, могут только лгать. Всё, во что я верю, – так это в то, что подонков вроде тебя надо уничтожать. Вот вся моя религия.

– Религия ненависти...

– А ты на что рассчитывал, сажая меня в подвал? Думал, я всё забуду, прощу тебя и не стану даже думать о мести?

Альфаро судорожно вздохнул. Кажется, он вот-вот собирался захлебнуться собственной кровью.

– Я... дурак... – прошептал умирающий. – Не понял, что Он... не оставит тебя... Дурак... хотел состязаться... в удаче... с Мастером...

– О чём это ты?

– При... ветствую... нового... слугу Ненависти...

Я встал. Мне захотелось пнуть его, но я удержался. В это время сзади послышался шум. На площадку выбирались дон Фернандо и несколько его людей.

Фернандо встал рядом со мной и несколько секунд смотрел на умирающего. Потом поудобнее взвесил в руке топор и двинулся к своему бывшему синьору.

– Не надо, – сказал я. – Он и так... уже почти там.

Фернандо покачал головой:

– Надо удостовериться. Он же колдун. А колдуны – они народ живучий. Как бы потом не ожил.

Я не стал его останавливать. Фернандо снёс голову графу с одного удара.

Голова откатилась к краю площадки. Тут ударил сразу целый сноп молний. И ещё один.

В их пронзительном свете я увидел, что глаза Альфаро открыты.

На секунду у меня возникло совершенно чёткое ощущение, что он жив и по-прежнему смотрит на меня.